Завет Кольца

Гельмут В. Пеш Песнь волны (перевод Е. Шушлебиной)

Моя арфа — вот чего мне больше всего не хватало. Да, сейчас не делают таких арф, как раньше! Теперь используют мягкую древесину — в ней нет нужного внутреннего напряжения, да и звучание струн слишком глухое, как будто металл разъела ржавчина. Мне не удавалось наладить инструмент одним движением ключа и сыграть ту музыку, которая прославила меня — и погубила.

Но расскажу все по порядку.

Я очнулся от долгого забытья и не знал, кто я, откуда и что мне делать. Вокруг было тихо, только каким-то десятым чувством я угадывал дуновение ветра, овевающего снаружи горные вершины. Холод пронизывал до костей.

Тут я осознал, что проснулся и нахожусь в замкнутом пространстве; взгляд уперся в нависший надо мной кусок скалы; откуда-то, как будто сквозь лед, проникал слабый голубоватый свет. Я лежал на большом камне и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Меня охватил страх, как человека, который не может понять, жив он или мертв. Попробовав сжать руку в кулак, я очень медленно и осторожно приподнялся.

Голова закружилась, перед глазами мелькали черные точки. Я с трудом сел и огляделся: вокруг была небольшая пещера, вход в которую закрывала ледяная стена. Странно, но мне даже не пришло в голову попытаться вспомнить, как я здесь оказался. Единственным желанием было выбраться на волю. Но что меня там ожидает, я не знал.

Насколько я мог разглядеть свое отражение во льду, это было лицо молодого светловолосого, но совершенно незнакомого человека. Я ощупал руками ледяную стену: она была довольно прочной, но, видимо, лед нарастал слоями, и между ними струилась вода. Моя тюрьма была окружена ледяными кольцами подобно годовым кольцам деревьев.

Охваченный паникой, я начал изо всех сил колотить по льду руками, разбивая их в кровь; с разбега пытался протаранить ледяную стену телом: кто-то должен был сломаться — я или лед!

Я победил.

По льду во все стороны и вглубь разбежались трещины. Посыпались осколки, и, весь в ледяной крошке, я выбрался наружу.

Я оказался на горном плато. Вокруг — величественные скалистые вершины, ниже — поросшие травой склоны. Светило солнце, небо было безоблачным, ярко-голубым, с неестественным, металлическим отливом. Вдали темнел лес; у подножия горы курился дымок, а на горизонте виднелось море.

Стояла зима, было холодно. На мне не было одежды; я был совсем один. Оглянувшись на пещеру, из которой только что выбрался, — вход в нее зиял подобно раскрытой пасти чудовища, — я подумал: а не вернуться ли назад, не укрыться ли от безжалостного мира, в котором я вдруг очутился? Но там не было ни пищи, ни одежды. Заползти обратно и умереть как раненый зверь? Но я не хотел умирать. Я хотел жить.

Чему быть — того не миновать. Шаг за шагом я начал спускаться по опасному склону. Нужно было как можно скорее добраться до человеческого жилья, иначе придется погибнуть от холода и голода.

Сначала я старался цепляться за большие камни, осторожно перебирался с одного выступа скалы на другой, рискуя соскользнуть вниз или покалечиться. На небольших участках земли я чувствовал себя увереннее, однако здесь поджидала другая беда: торчащие корни, колючие ветки и острые камни, так что вскоре за мной тянулся кровавый след. Но я не обращал на это внимания.

Не помню, как я спустился до первых деревьев. Я шел туда, где заметил поднимающийся дымок. Там, где дым, должен быть и огонь. Сейчас важнее всего для меня тепло.

Я представлял, что огонь бежит по моим жилам, заставляет гореть лицо, наполняет мозг пламенем; я слышал, чувствовал биение моего горячего сердца — этот вечный ритм жизни.

Такой же ритм есть в настоящей, великой музыке, и кто постиг эту тайну, сумеет изменить мир. Я пытался когда-то это сделать.

Кровь шумела в голове. Я изнемогал от усталости, голода и избытка впечатлений, нахлынувших на меня: шум ветра в кронах деревьев, яркий свет, пение птиц, шорох сухих листьев под ногами…

Лес заметно поредел. Я оказался на опушке, поросшей жухлой травой. Тут только до моего затуманенного сознания дошло, что вокруг что-то не так.

Я почувствовал отвратительный запах горелого мяса. Инстинктивно я успел спрятаться в кустах и осмотреться. Передо мной был дом. Низкая ограда, сложенная из камней, почернела от пожара. Из тростниковой крыши валил густой дым, и во все стороны летела копоть. Кое-где были видны языки пламени. Неподалеку стояли мужчины в одежде из грубого сукна и шкур. На солнце отсвечивали их шлемы и мечи.

Вдруг дверь дома распахнулась, и на улицу, закрыв лицо руками, выскочил человек. Ему казалось, что он может спастись бегством. Они позволили ему добежать до опушки, и я увидел в его глазах выражение неописуемого ужаса.

Потом один из них занес руку и метнул копье. Беглец, вскрикнув, упал на колени, покачнулся и замертво рухнул на землю.

Воины заулюлюкали, а бросавший копье побежал, чтобы забрать его. Я не рассмотрел как следует его лица, увидел только светлую, пыльную бороду и грубой работы шлем, застегнутый на пряжку. Я мог бы встать и выйти к ним, но, признаюсь, испугался. Конечно, я великолепно владел искусством слова и умел убеждать (ведь это привилегия бардов), но все-таки сомневался, станут ли они меня слушать. Скорее всего — сразу убьют. Да и поймут ли они меня?

Один из воинов что-то крикнул; тот, который стоял ближе ко мне, обернулся и ответил. Их речь казалась незнакомой, но в то же время напоминала один старинный язык; и вдруг до меня дошел общий смысл: не стоит здесь дольше оставаться, взято все, что только можно. Если ветер сменит направление, то на Стеклянном острове они смогут захватить гораздо больше.

«…on thsm glzesum ilandum» — эти странные слова врезались мне в мозг. Я пригнулся еще ниже, стараясь слиться с кустами. Я закрыл глаза и заткнул уши, чтобы не видеть пожара и не слышать криков воинов и предсмертных воплей.

Спустя какое-то время я пришел в себя. Над пепелищем тонкими струйками поднимался дым. Солнце, как красный шар, висело на западе. Было холодно. Вокруг не было ни одного живого существа, только ворон, глухо хлопая крыльями, взлетел, когда я подошел ближе. Я увидел, на что он нацеливался: вот это обугленное тело было когда-то молодой женщиной, а вон там — ребенок.

Я взял палку и стал искать что-нибудь, что могло мне пригодиться. Под трупом женщины сохранился большой кусок шерстяного одеяла. С помощью острого камня я проделал в нем дыру, надел через голову и подпоясался веревкой, другими тряпками обмотал ноги. Это было мало похоже на одежду, но, по крайней мере, могло спасти от холода.

Надо было похоронить мертвых, но как это сделать? Я просто отнес в дом тела мужчины, его жены и ребенка. Если уж я не мог оградить их тела от диких зверей, то пусть они лежат вместе.

Тем временем почти стемнело. Пожалуй, первый раз я спросил себя вполне осознанно: что же со мной будет? Чужак в незнакомой стране, один, совершенно беспомощный; не имеющий понятия, кому здесь можно доверять, и, более того, куда идти.

Одежда, какая-никакая, у меня была. Теперь нужно было найти еду. И еще одно: мне было необходимо общение с людьми.

Во всяком случае, здесь нельзя было оставаться. Мертвые могли привлечь более крупных любителей падали, чем вороны; поэтому на открытом месте, недалеко от побережья моря, я не чувствовал себя в безопасности. Я побрел от берега и нашел наконец углубление в скале, которое могло приютить меня на ночь и защитить хотя бы от ветра.

Лежа на жесткой земле, я смотрел на рассеянные по ночному небу звезды — единственное, что было знакомо мне в этом чужом мире. Возможно, именно мысль об этом не давала долго заснуть. Или то был страх больше никогда не проснуться.

В ту ночь мне приснился длинный, сумбурный сон о море и белопарусных кораблях. На них с запада приплыли те, чье могущество простирается надо всем земным и кого люди называют богами. Они пришли под звуки фанфар и были окружены бессмертным сиянием, которое не гаснет даже тогда, когда рушится все: и власть, и горы, и весь мир. И с ними пришла музыка; ее звучание не подчинялось им, потому что в ней жила воля Единого, пред которым склоняются даже боги. Я знал, что никогда не видел этого воинства, так как это происходило задолго до меня, и ту музыку я тоже слышал только в моих снах и из глубин моря. И тут поднялась огромная волна с пеной на гребне; она все росла и росла, пока не закрыла небо и не поглотила кусок суши, а затем сомкнулась надо мной. С криком я проснулся.

Вокруг меня стояли воины. Сначала я подумал, что вернулись пираты, но потом заметил, что они по-другому одеты — в ткани и кожу, в кольчуги. Они отпрянули, когда я закричал во сне, но сейчас пропустили вперед того, кто, видимо, был их предводителем. На нем поверх кольчуги была накидка из крапивы, обшитая золотой каймой, и венок из зелени; на запястьях поблескивали золотые украшения.

Он заговорил со мной на языке, который показался мне снова и знакомым, и чужим одновременно. Тогда мой тренированный ум барда начал отбирать слова, и я понял, чего от меня хотели.

— Встань, когда с тобой разговаривает сэр Артур! — сказал один из его окружения, пожилой мужчина с сединой в волосах. Он грубо схватился за мое рубище, заставив подняться.

— Оставь его, Карадок, — сказал Артур. — Ты же видишь, он не опасен. Что здесь произошло? — обратился он ко мне.

Я сглотнул.

— Они… пришли с моря, — сказал я. Было странно слышать свой голос. — Они сожгли дом и всех убили, но считают, что мало награбили. Я слышал их разговор. Они хотели отправиться в место, которое называли Стеклянным островом, чтобы захватить там еще больше трофеев. Я убежал от них и спрятался.

Мужчины, окружавшие меня, смотрели недоверчиво. Один из них спросил:

— Вы ему верите, сэр Артур?

А другой, тот, что все еще не отпускал меня, прибавил:

— Он сам похож на северянина, такие же светлые волосы.

Я гордо вскинул голову:

— Мое происхождение не хуже каждого из вас. Я родился в Городе Звезд во время правления великого Фарацона.

— Фарао? — переспросил человек, которого они называли Артуром. — Эта страна входит в Римскую империю. В Риме правит император, и власть его простирается до границ Среднеземья.

Мне это ни о чем не говорило.

— Скажите, побеждена ли наконец Власть Тьмы? Какой сейчас год от основания Нуменора?

Шепот прошел по рядам воинов. Некоторые отпрянули назад, как будто увидели привидение. Мой страж невольно ослабил хватку. Даже в глазах Артура отразилось глубокое удивление.

— Нуменор? — проговорил он медленно. — Но это — легенда, связанная с Атлантидой. Пропавшая Страна — так ее теперь называют. Много веков назад она затонула в море.

Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног и я погружаюсь в хаос, где нет ни пространства, ни времени. Только пустота и Я.

Упав на колени, я обратился к Единому на старинном наречии linnod: «Tiron le, a táro; untiro nin sí di-nguruthos!» — Я взираю на тебя, о Господи; посмотри на меня, смиренную смертную тень!

Лицо Артура побледнело.

— Отпусти его! — сказал он старику, который все еще держал меня. Это был приказ.

— Да, я ему верю; он говорит на старинном языке бардов, которого сейчас уже нет ни в Среднеземье, ни на этом острове Великих. Но я слышал этот язык в своих снах…

Остальные смотрели на него так, как будто он сам из другого времени. Видимо, почувствовав некоторое отчуждение со стороны товарищей, Артур гордо выпрямился и обратился ко мне:

— Войдешь ли ты в число моей дружины, я решу позже. А сейчас мы должны как можно скорее отправиться в аббатство Гластонбур на Стеклянном острове. Можешь ехать с нами. Как твое имя?

— Я… не знаю.

— У тебя глаза сокола. Я буду называть тебя Мерлин. — Он посмотрел на мое одеяние. — Дайте ему что-нибудь подходящее для верховой езды.

Я быстро переоделся в штаны и рубаху, сел на лошадь, и мы помчались вперед.

Путь пролегал с плоскогорья вниз, в долину, которая простиралась до непроходимых лесов на востоке страны. Скалы с растущими на тонком слое земли травой и дроком постепенно сменились более пологими холмами с зарослями кустарника и пастбищами. В полдень мы подъехали к небольшому ручью, напоили лошадей и наскоро перекусили вяленым мясом и сухими фруктами, а затем поскакали дальше. Моросил мелкий дождь. К вечеру мы подъехали к широкой дельте реки и были вынуждены сделать большую петлю, чтобы объехать ее с востока. От усталости у меня слипались глаза, но Артур безжалостно гнал отряд вперед. Только когда солнце село за горизонтом, мы остановились и разбили лагерь.

И снова я проснулся с криком. Карадок смотрел на меня так, как будто я дикий зверь или неукротимый сокол, по имени которого меня назвали. Я молча встретился с ним взглядом: сказать было нечего.

На рассвете мы продолжили путь. Мужчины были молчаливы и мрачны. Никто не оглядывался по сторонам; каждый напряженно смотрел в спину впереди скачущего всадника. Так мчались мы дальше; цокот лошадиных копыт, поскрипывание кожи и лязганье металлических доспехов — эти звуки еще больше притупляли утомленное сознание. То рысью, то галопом мчалась армия духов, гонимая непонятной силой к далекой цели.

От продолжительной скачки мышцы одеревенели, тело налилось свинцом. Но я не хотел показать своей слабости, так как знал, что у остальных за плечами уже не один такой переход. Это были закаленные в боях воины, которые в тяжелые времена обуздывали Силы Тьмы и защищали народ, насколько это было в их силах. Их было не так много; они внезапно появлялись там, где их меньше всего ожидали, а потом опять уходили в никуда, растворялись в просторах страны. Воюя то здесь, то там, сами они не надеялись ни на окончательную победу, ни на продолжительный мир.

На исходе второго дня мы подъехали к постоялому двору, где решили переночевать. Первым делом мы отвели лошадей в стойла, обтерли их соломой, а уже потом отряхнули с себя дорожную пыль и умылись. Было приятно снова иметь крышу над головой. Хозяин разжег во дворе костер и зажарил на вертеле барашка. Настроение было приподнятое. Мы сидели на тюках соломы и деревянных скамейках вокруг живительного огня, и, пожалуй, первый раз я почувствовал, что принадлежу к братству этих людей.

Артур тоже снял доспехи и остался в просторной льняной рубахе, на которой выделялся знак воинов Северного Княжества. Он сидел, опустив голову и сложив руки на коленях. Без доспехов он выглядел совсем юным, может быть, чуть старше меня. Вернее, немного старше, чем я был в тот момент, когда высшая сила разрушила закон времени, чтобы, как и его, сделать игрушкой, инструментом в своих руках.

Но прежде чем я впал в меланхолию, Карадок воскликнул:

— Кто может рассказать что-нибудь подходящее для сегодняшнего вечера, какое-нибудь героическое сказание?

Все оживились. Я увидел, что один из моих спутников, которого звали Диор, держит в руках музыкальный инструмент — разновидность арфы или лиры. Настроив струны, он встал и начал декламировать:

Прозвучал последний аккорд. Какой-то момент стояла тишина, потом все зааплодировали.

— Славная песня! — воскликнул Артур. — И надеюсь, я действительно когда-нибудь стану королем. Тогда я тебя не забуду, Диор, и всех вас тоже, друзья мои! «Slánte!» Все хором крикнули «Slánte» и чокнулись бокалами с вином.

Взгляд Артура остановился на мне.

— Мерлин, — сказал он, — ты говоришь на старинном языке бардов. А умеешь ли ты петь?

Я оказался в центре внимания. Не желая портить им настроения, я все-таки сомневался: песни, которые я помнил, не звучали столетия, может быть, даже тысячелетия. Поймут ли их сейчас?

Кто-то протянул мне арфу Диора. Конечно, теперь не делают таких арф, как раньше, но после нескольких аккордов я уже был уверен, что смогу играть. И я начал рассказывать: «Много, много лет тому назад, когда Тьма стала сгущаться и вступила в поединок со Светом, в Среднеземье жил Звездный Народ…»

И я пел им песнь о Водах Пробуждения; о далеком и трудном путешествии эльфов к Неумирающим Землям; о Феаноре Искусном, сумевшем наполнить Сиянием Светоносных Дерев три чудесных камня; о Черном Враге, имени которого никто не знает, и о войне с ним богов и людей.

Я видел блеск в их глазах, они покачивались в такт; и я понял, что былая сила слова не прошла: она только спала во мне, готовая снова пробудиться.

Я ликовал, но в глубине души притаился страх.

В ту ночь мне опять приснился сон.

Я стоял на широкой площадке, высоко над скалами, и прислушивался к голосу моря. В руках у меня была арфа. Скорее умом, глубинным сознанием, чем слухом я различил отголоски мелодии, которая когда-то, в начале времен, зазвучала в бескрайних просторах Вселенной и в которой было все: мир и его история, добро и зло, могущество и величие. Я знал, что с помощью легкого прикосновения к струнам смогу извлечь свою мелодию, которая позволит мне участвовать в той музыке творения; я чувствовал в своих пальцах способность покорить эту музыку и заставить ее звучать по-своему. А потом я опять увидел волну, поднимающуюся из пучины моря, растущую все выше и выше, пока не закрыла неба. Она опустилась и поглотила все вокруг…

Мне показалось, что я спал всего несколько мгновений, когда Карадок разбудил меня. Уже светало. Сквозь утренний туман, как в сказке, прорисовывались силуэты скал и деревьев.

Артур уже надел свою тяжелую кольчугу и шлем, лицо белым пятном выделялось на фоне темного металла. Конь фыркал, от ноздрей его шел пар.

Артур разговаривал с человеком невысокого роста, едва достающим ему до плеч, на чужом, гортанном языке. Я не мог разглядеть черты лица незнакомца, видел только, что тот был одет в шкуры. Артур что-то сказал и сделал странный жест руками. Низенький человечек склонился с почтением.

Артур подозвал остальных.

— Слушайте! — сказал он. Мужчины подошли ближе, и Артур посмотрел на каждого из них. — Соратники! Наш друг из Маленького Народа принес известие. Четыре корабля будут у Гластонбура меньше чем через три часа при попутном ветре. По коням! Мы поедем налегке: все, что можно, оставьте здесь. Маленький Народ позаботится об этом. — Артур указал на темные фигуры, выросшие позади него как из-под земли. Потом он по-мальчишески улыбнулся.

— Томас! — позвал он. Вперед вышел юноша, в руках у которого была длинная палка, похожая на копье.

— Пора показать им наше знамя. Разверни! Боевой клич на сегодня: Пендрагон! — с воодушевлением воскликнул Артур.

Юноша снял чехол со знамени, и оно заполоскалось на ветру: золотой крылатый дракон на красном фоне.

— Ну, а ты? — спросил Карадок. На нем тоже были кольчуга и старинный шлем с широкой пластиной, защищающей нос. — Петь ты умеешь, а воевать?

— Дайте мне меч, и я докажу, — ответил я, стиснув зубы.

— Вот, возьми мой! — Он отстегнул свой меч и передал мне его вместе с ножнами.

Я колебался.

— А вы?

Он рассмеялся:

— У меня — вот это. — В его руке лежал топор, лезвие которого поблескивало от накладного серебра. — Мои предки воевали им против римских легионов, так что против северян он тоже сослужит добрую службу. — И он описал лезвием в воздухе блестящий круг.

Я, познавший многое и побывавший между мирами, никогда не забуду гонки в то промозглое утро. Багровая заря разгоняла ночной туман, стелившийся длинными белесыми полосами над низинами. Вершины холмов возвышались островами в этом море из тумана. Жесткая трава хлестала лошадей по ногам; песок летел во все стороны. А потом перед нами открылось бескрайнее море, пронизанное светом — пламенеющее золотое зеркало в лучах восходящего солнца.

Мы мчались под дробный стук копыт по песку, усеянному водорослями и ракушками.

Меня охватило упоение — сверкающий металл, украшенный драгоценными камнями, развевающееся знамя, сила и скорость, — упоение победителя, перед которым склоняется весь мир.

От принадлежавшей аббатству деревни нас отделяла только узкая песчаная коса. Мы понеслись вперед по мелководью и увидели четыре больших корабля. На фоне красного неба отчетливо выделялись деревянные, грубо раскрашенные звериные головы на носу каждого судна. Резко кричали чайки. Ветер дул с моря.

На берег высадились воины, одетые в шкуры; их шлемы, щиты и мечи поблескивали на солнце. Теперь нас тоже заметили.

В узких деревенских улочках завязался бой. То тут, то там свистящая стрела с глухим звуком вонзалась в дерево или в тело.

Кругом были слышны крики. Оказавшись лицом к лицу с врагами, мы могли видеть их побелевшие от ярости глаза; это были дерзкие и отважные воины. Они размахивали топорами и мечами.

Всадники как по команде опустили копья; все смешалось в кучу, и наступил хаос.

— Пендрагон! Пендрагон!

Я увидел перед собой лицо светловолосого бородача в шлеме, застегнутом на пряжку, с широко раскрытыми глазами. Мой меч опустился, и лицо исчезло, но его место тут же заняли другие; я рубил вокруг себя, прокладывая дорогу.

Авангард врага был смят. В какой-то момент я увидел в сутолоке Артура с высоко поднятым мечом. Я заметил, как под ударом копья пошатнулся и упал его конь. Артура выбросило из седла под ноги северян, хлынувших с громкими криками из соседних улочек.

— Пендрагон!

Я пришпорил коня так, что он взвился на дыбы, и помчался вперед, к Артуру.

— Сюда!

Наклонившись, я схватил его свободной рукой и затащил в седло. Он все еще держал меч.

Потом я оказался один на один с напирающим врагом. Краем глаза я видел, как Карадок и другие из нашего отряда спешат на помощь, но знал, что они не успеют. Но страха не было. В моих ушах стоял шум моря, и я ощутил мощь водяного вала, растущего до небес, чтобы затем опуститься и смести все, что встанет у него на пути.

Из зеленых глубин моря раздалась музыка; это было пение, и оно наполнило звучанием все мое существо. Пение исходило от процессии одетых в белое фигур; они несли что-то похожее на драгоценный сосуд. Но это был не бокал. Нет, это была звезда, наполненная светом — бессмертным светом страны, которая старше, чем солнце и луна. Это было чудо творения, перед которым любому человеку оставалось пасть ниц и восхвалять того, кто по ту сторону мироздания и одновременно в нем.

Я не знал, было ли это видение во сне или наяву, но понимал, что оно предназначено избранным — одним как проклятье, другим как благословение. В тот час во мне произошло что-то, чего я не в силах описать словами: изменилась моя жизнь, мои мысли и поступки — с этого момента и до конца, который определен любому смертному.

Враг отступил. Заставило ли его содрогнуться видение, отраженное в моих глазах? Священный страх обуял вражеских воинов: они обратились в бегство. Потом всадники Альбиона промчались мимо меня. Я почувствовал удар по голове и потерял сознание…

В окружившей меня темноте мне явился бог моря — в виде волны с пеной на гребне, закрывавшей все небо. Из глубины я услышал пение, Священную Музыку, в которой есть все: от начала мира и до его конца, и после.

И я вспомнил.

Я самонадеянно пытался овладеть музыкой творения, добавить собственную песнь к великой теме, даже переложить эту тему на свой лад и тем самым польстить самому себе. Но теперь мне стало ясно, что не бывает музыки вне Его; Он предопределил все в Своей Песне и в Свою честь.

«Это последняя и самая важная, — раздался голос, обращенный ко мне из глубины моря, — о которой ничего не знали эльфы и о которой даже могущественные силы мира сего только догадываются; она будет исполнена тогда, когда Он сойдет с небес в человеческом образе и войдет в Свое Творение».

— А когда это случится?

— Это только что произошло.

И опять поднялась волна и накрыла меня, но на этот раз она была желанной.

Очнувшись, я услышал пение.

Удивительно легко было у меня на сердце. Пели птицы; их беззаботное щебетание напоминало ясное утро. Я лежал на соломенном тюфяке в галерее со сводчатым потолком, которая заканчивалась внутренним двориком.

Воздух был напоен запахом цветов и трав.

Внутри меня был покой. Казалось, время, так безжалостно обращавшееся со мной и бросавшее меня из стороны в сторону, наконец-то пришло в равновесие.

Среди тишины зазвучал ясный голос:

Я увидел Артура, идущего по галерее. С ним был мужчина, одетый в светлую робу с наброшенным на голову капюшоном. На груди у него был золотой медальон в форме креста, украшенный драгоценными камнями. Я понял, что передо мной предводитель Ордена. Когда он подошел ближе, я увидел его седую бороду и лицо, изборожденное глубокими морщинами. Глаза излучали доброту и мудрость. Я приподнялся было, чтобы выказать ему уважение, но голова закружилась, и все поплыло у меня перед глазами. Если бы бородач не подхватил меня с удивительной для его возраста быстротой и не поддержал, я бы упал на тюфяк.

— Ты тот, кого они называют Мерлин? — спросил он вместо приветствия. — Я слышал, что именно тебе мы обязаны спасением.

— Эта заслуга принадлежит не мне, а тому, кто в глубинах моря хранит вечный свет, заключенный в камне…

Удивление послышалось в голосе старика.

— Ты его видел? — спросил он. — Тебе явился lapis excillis, Грааль Милости? Не многие могут похвастаться тем, что видели его.

— Я не хвалюсь, — сказал я. — Я благодарен ему.

— А как мне отблагодарить тебя?

Я взял его за рукав рясы:

— Отец, разрешите мне остаться здесь. Позвольте остаться у вас до конца моей жизни; я достаточно повидал и хочу покоя.

Он посмотрел на меня; и то, что он прочел в моих глазах, казалось, убедило его. Он не спросил ни о моем вероисповедании, ни о происхождении.

— Если сэр Артур не возражает, — сказал он, и, когда тот покачал головой, добавил: — Да будет так.

И пожалуй, в первый раз — с того момента, когда я проснулся в темноте, — у меня возникло такое чувство, как будто я после долгих странствий вернулся домой и нашел наконец мир и покой.

По поручению аббата я написал все это для того, чтобы покончить с моим прошлым, прежде чем надену рясу монаха Гластонбура и присоединю свой голос к благочестивому хоралу, восхваляющему того, в чьих руках все времена.

Сегодня за мной зашел брат Брентан, и мы осмотрели владения монахов: сады, ульи, конюшню и кухню, а также кельи, помещения для занятий и огромную библиотеку, где брат с бесконечным смирением показал мне старинные свитки с полустершимися буквами, написанными тончайшей вязью. Мы уже хотели уходить, когда в глаза мне бросилась дверь с коваными петлями, ведущая в другое помещение.

— А что там? — спросил я.

— Это сокровищница, — просветил меня брат Брентан. — Мы храним там церковную утварь и старинные драгоценности, принадлежащие аббатству. Подожди, я сейчас возьму ключ у приора.

Помещение было небольшим и душным, на стенах — полки с различными предметами: подсвечниками, крестами, кадилами и лампадами, и еще что-то упакованное и завязанное.

— Осмотрись, — сказал брат Брентан. — Некоторые из этих вещей очень старые, намного старше, чем аббатство, из тех времен, о которых сейчас никто не вспоминает.

Почему так задрожали у меня руки, когда я взял тот ветхий кожаный футляр? Выцветший символ на нем был едва заметен, но хорошо мне знаком: звезда Нуменора.

Я разглядывал вытесненную на коже надпись, которую уже тысячелетия никто не мог прочитать. Никто, кроме меня.

Я развязал шнур, и арфа скользнула мне в руки.

— Странно, — сказал брат Брентан, — я думал, что знаю все сокровища аббатства, но эта вещь, наверное, лежит здесь так долго, что про нее забыли. Правда, я слышал об арфе, звуки которой, если долго прислушиваться, раздаются из глубин моря. Она принадлежала одному барду, который соревновался в музыке с Богом. Его имя забыто.

— Амброс, — сказал я. — Ambarosse на старинном языке означает волна, поглощающая все. Это мое имя.

На его лице появилось изумление, но я не обращал на это внимания, так как пальцы моей правой руки мягко скользили по струнам. Почти невидимым, привычным движением левой руки я слегка повернул ключ и снова почувствовал то, что было моим проклятьем и моей славой: желание участвовать в музыке творения.

Теперь я знал, что не останусь в этой обители снов. Я уйду в мир: он огромен, а песнь моря еще не смолкла.

Кто знает — не суждено ли мне, Амбросу, которого называют Мерлином, внести скромную лепту в последнюю тему Великой Музыки, чтобы она была завершена? Древний как мир, я все еще чувствовал себя молодым.