Война с текинцами
У нынешних турок есть за Каспием бедные родичи, которых называют туркменами. Между турками и туркменами большая разница: турки народ мирный, добрый; туркмены народ воинственный, склонный к грабежам и разбоям; турки давно уже живут как народ оседлый; между туркменами еще много кочевников, которые со своими стадами переходят с места на место, укрываясь от зноя и дождя в кибитках. Так называются круглые войлочные палатки. Лет 400 тому назад туркам посчастливилось занять богатейшие земли греческих царей, овладеть заветным Цареградом; туркмены же остались при той же Богом обиженной пустыне, которая тянется верст на 600 в длину, с востока на запад, да почти столько же в ширину — где немного шире, где уже. Туркмения, как и вся Закаспийская степь, служила некогда морским дном, на котором сливались воды Каспия и моря Аральского; теперешние каменные горы были тогда островами. Почва там больше песчаная или солончаковая; если попадается глина, то такая гладкая и твердая, точно укатанная; деревьев нет; растет, правда, чахлый саксаул, но его нельзя назвать ни деревом, ни кустом — без листьев, вместо коры твердая и толстая броня, как у черепахи; если рубить его топором, сыпятся искры. Наше дерево не может там расти. Жгучий ветер высушил бы его в неделю. Вообще растительность скудная. Вода добывается только из колодцев, но очень глубоких, до 30 саженей, а в мелких колодцах такая же горько-соленая вода, как и в озерах. По древнему руслу большой реки Аму, которая прежде впадала в Каспий, попадаются плесы соленой воды, камыш, можжевеловые кусты и сочные травы; тут водятся кабаны, гуси, утки: в зарослях камыша встречаются тигры, пантеры, барсуки; многочисленные стада туркмен откармливаются на Узбое. Так называется старое русло Аму. К северу от Узбоя кочевки туркмен доходят до Усть-Урта; к югу, т. е. со стороны Персии, Туркмению отделяют горы Копетдаг. С крутых и коротких отрогов Копетдага стекает множество речонок, благодаря чему у подножия гор осело племя ахал-теке. Длина оазиса 300 верст, ширина от 10 до 30 верст, лишь в одном месте 60 верст. Это самый благодатный уголок пустынной Туркмении; тут произрастают персики, абрикосы, виноград, орехи; пашни, орошаемые, как и везде в Туркестане, из арыков, дают обильные урожаи гороха, люцерны, бобов, табака, хлопчатника, ячменя, пшеницы и сорго. Селения текинцев непохожи на наши: глиняные заборы разгораживают пашни и дворы, а внутри дворов стоят войлочные юрты, окруженные высокими стенами, или же мазанки, вроде ящика, с низенькой дверью и такими же окнами. В каждом поселении есть несколько кал: это маленькая крепостца из толстых глиняных стен, с башнями и бойницами. Дальше, к востоку, по реке Мургабу, другой цветущий уголок Туркмении — Мервский оазис. Там существует поговорка: «От одного зерна пожни сто». Длина и ширина оазиса 60 верст. По глинистой равнине, подернутой песком, протекает река Мургаб; огромная плотина делит ее воды на две половины, которые, в свою очередь, дробятся на сотни канавок, равномерно орошающих весь оазис. Пространство между каналами разгорожено глиняными стенками и покрыто посевами или огородами с бесчисленным множеством арбузов, дынь, или же садами, виноградными и фруктовыми. Под защитой какой-нибудь башни не то калы ютится поселение мер- вцев, большей частью по 3–4 кибитки на участке. На берегах Теджента и Мургаба красовались некогда цветущие города, Мерв носил название «Владыки мира»: там царствовал знаменитый Альп-Арслан (Большой лев), которому, по преданию, поклонялись 1200 царей. В Мерве и теперь лежат останки повелителя царств и народов; говорят, в нем было тогда до миллиона жителей, более половины которых перебили монголы. Остальная Туркмения, т. е. все пространство между Узбоем, Амударьей, Афганистаном и Персией мало пригодно даже для кочевки: это пустыня, поросшая полынью, бурьяном и мелкими травами, которыми питаются овцы и верблюды. Лучшие места для кочевки там, где встречается песок; тут чаще попадается гребенщик, саксаул и почва рыхлее. Путник-новичок, попавши первый раз в пустыню, удивляется, как это вдруг в его глазах исчезают целые караваны, точно проваливаются сквозь землю; какой-нибудь бугорок вырастает в целую гору, крутой обрыв реки кажется утесом, орел — верблюдом, бурьян — лесом. Такой обман глаз повторяется на каждом шагу. Когда солнце поднимется высоко и накалит почву, нагретый воздух дрожит, переливается, будто над раскаленной печью; если же небо покроется тучами, поднимается ветер, нагоняющий горячий песок, и тогда все кругом кажется окутанным красной мглой. Зной в пустыне доходит до 50 градусов R. Зима там хотя и короткая, но страшная, потому что бураны бушуют по целым неделям. Песчаные бури и снежные бураны одинаково страшны для путника. Лучшее время — ранняя весна, когда угрюмую наготу заменяет зелень; только продолжается она не долго: под палящими лучами солнца степь принимает свой обычный вид — однообразный, пыльный, скучный. Однообразие пустыни нарушают только немногие ее обитатели: то проползет змея, пробежит скорпион или ящерица, проскочит мышка или зайчик; иногда в облаках пыли пронесется стадо диких ослов (куланов). Вот они остановились, втянули расширенными ноздрями пыльный воздух и снова поднялись в галоп, от которого гулкая земля точно звенит. В поисках за добычей рыскают волки, гиены, шакалы. Неприглядна в эту пору туркменская степь. Одинокий путник, конечно, не решится углубиться в пустыню; необходимость заставила людей соединяться в караваны, которые ходят издавна по Туркмении между побережьем Каспия, Персией, Афганистаном и Хивой. Караваны придерживаются колодцев и выпасов, кроме того, запасаются про случай и водой; топливом служат сухая трава или же кизяк[11]. Колодцы — это станции, по которым рассчитывают свои переходы и воинские отряды. С незапамятных времен их берегут как величайший дар Божий, без которого нельзя углубиться в пустыню даже на самое короткое время. Идут долго, особенно верблюжьи караваны; лошадиные караваны ходят скорее, но зато лошади скорее и устают, кроме того, требуют лучших кормов. От Александровского укрепления до Хивы верблюжий караван идет без малого месяц.
В оазисах туркмены живут более скученно; кочевники, или «чарва», наоборот, любят простор степи. Следует заметить, что оседлый туркмен (чомур), у которого много скота и лошадей, зачастую снимает свою кибитку и таким образом превращается в чарву. Кочевники живут богаче, чем оседлые, зато они менее воинственны. В войнах с нашими они почти не участвовали. Ближайшее к нам племя туркмен называется иомудами. С наступлением весны иомуды переходят реку Атрек и расходятся на летние кочевки — одна половина вдоль морского побережья, а другая по реке Сумбару. Огурджалинцы живут на островах и побережьях Каспия, где занимаются рыболовством, добычей соли, нефти. На острове Челекень насчитывается до 3 тыс. колодцев с нефтью; один такой колодец выбрасывает фонтан нефти до 10 саженей высотой и дает в сутки 10 тыс. ведер. Благодаря такой богатой добыче многие огурджалинцы разбогатели. Главный улов рыбы производится в устьях реки Атрека, где стоит аул Гассан-Кули, имеющий до 1,5 тыс. кибиток. Сотни лодок снуют по заливу, а дальше, на глубине, колышутся мачтовые суда: это армяне-скупщики наехали с Кавказа за рыбой. В заливе ловятся: сомы, осетры, карпы; сомы попадаются до 3 саженей длины. Прочие оседлые туркмены этого побережья занимаются хлебопашеством, причем самым выгодным продуктом считается сорго, дает урожай сам-200 и более. Текинское племя самое многочисленное, около 100 тыс. кибиток, и вместе с тем самое храброе; их военный крик «уран! уран!» всего чаще раздавался в Туркмении. Половина их, под названием ахалтекинцев, как уже сказано, расположена у подножия Копетдага, а другая половина, под названием мервцев, на реке Мургабу. По причине малоземелья текинцы привыкли жить за счет соседей, занимаясь грабежом и разбоем (аламанами). Между ними как и между всеми остальными туркменами, есть кочевники и оседлые. С наступлением лета кочевники покидают аулы и уходят со стадами на пастбища, а осенью, когда пройдут дожди и в оазисе зазеленеет травка, они снова возвращаются в аулы. Туркменские племена никогда не жили между собой в мире; достаточно было самого пустого предлога, чтобы одно племя разоряло, изгоняло из насиженного места другое. Так, лет 30 тому назад текинцы до того теснили иомудов, кочевавших по берегу Каспия, что те принуждены были передаться в подданство России; немало доставалось от них же сарыкам и салорам как ближайшим соседям. Хотя они все говорят одним языком, поклоняются единому Богу, причиной розни и вражды служит то, что пограничные туркмены от частой женитьбы на персиянках переродились сами, стали немного похожи на персиян. Вот почему каждый прославленный воин непременно должен иметь одну туркменку и дети ее считаются более благородного происхождения, чем дети от других жен. Вообще же туркмены резко отличаются от родственных им народов — киргизов, каракалпаков, узбеков, и главное отличие — гордая воинственная осанка, смелость в поступи и острые, как бы пронизывающие глаза; роста они высокого, смуглы, редкая черная борода, короткие густые волосы и широкие оттопыренные уши. Женщины также хорошо сложены, встречаются и красавицы, особенно в молодости. Одеваются как мужчины, так и женщины в красные шелковые рубахи, длиною до лодыжки; мужчины надевают сверху халат, в парадных случаях — парчовый или шелковый, с широким кушаком, за который засовывается кинжал или пистолет; вместо обуви они носят туфли, ходят и босые, на голове расшитая ермолка, поверх которой надвинута черная баранья шапка. Туркменки любят при случае принарядиться: поверх рубахи накидывают шелковый халат желтого цвета, шею украшает ожерелье, в ушах серьги, на ногах цветные сапожки; головной убор унизан монетами, разными цветными камешками, золотыми и серебряными побрякушками. Зажиточные текинки носят шаровары; поверх стянутых внизу шаровар — юбка и шелковый или суконный бешмет; на руках и ногах толстые серебряные браслеты. Женщины не прячут своих лиц под покрывало, как это принято в остальном Туркестане; это не рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки, ни в чем не поступаются своим мужьям и даже могут подавать советы на маслахатах.
Брачные дела начинаются притворным бегством: завернувшись в длинное покрывало, невеста садится верхом, берет на руки козочку или ягненка и скачет с ним во весь опор, стараясь не попасть в руки жениха, который преследует ее во главе целой шайки друзей. После поимки мулла прочтет над ними молитву и брак считается свершенным. На 3-й или 4-й день невеста должна совершить новое бегство, уйти к родителям, где остается иногда долго — год и более того, пока муж разбогатеет настолько, чтобы уплатить калым. За молодую и красивую девушку надо уплатить 500–600 рублей и более; за пожилую 100–150 рублей. В прежнее время это богатство наживалось только разбоем или воровством у соседей. Покойников оплакивают, как и везде, но у них еще новый обычай: в продолжение целого года, в тот самый час, когда умер туркмен, все, его родственники и друзья испускают продолжительный вой, хотя бы этот час приходился во время еды — едят и воют. Великому воину насыпалось «ексу» курган: каждый храбрец того племени приносит не менее 7 корзин земли, и таким образом вырастет горка в 3–4 сажени, заметная в степи и доселе. Туркмены вообще свято чтут могилы отцов. Однажды молодой текинец Ораз украл у муллы Омера чудного коня.
Омер был в отчаянии; он заклинал вора именем пророка вернуть ему драгоценную лошадь, но Ораз только посмеивался над муллой. По его просьбе собралась сходка. Старики сначала добром уговаривали Ораза возвратить коня. «А ты сам, Сурхан, не лучше ли поступил с кобылицей Хаджи?» — спросил дерзко Ораз. Старик Сурхан умолк, а Ораз удалился, распевая богатырскую песню. Тогда мулла отыскал ночью могильный холм деда Ораза, воткнул наверху копье и навесил на него изломанный лук. Этим он как бы приносил жалобу покойному предку Ораза. В таких случаях все племя должно взяться за оружие, чтобы отомстить обидчику. Угроза подействовала. Как только Ораз увидел копье на могиле деда, он отвел лошадь к мулле и поставил ее на то же самое место, где она стояла раньше: «Лучше лежать в черной земле, чем нарушить покой дедов», — говорил после Ораз. Хотя туркмены считаются магометанами, но у них нет ни мечетей, ни минаретов; молятся они под открытым небом; муллы и выборные старшины не пользуются большой властью. «Мы народ без главы, мы все равные, и каждый из нас царь. Нам не надо тени дерева, не хотим быть под сенью начальника», — говорили туркмены, пока не осилили их русские. Правление у них всенародное; если и избираются ханы, то власть их была невелика, за исключением походного времени. Во время нашествия неприятеля или по случаю другой какой беды выбирают хана уже целым племенем; таков был, например, избранный текинцами Нур-Верди-хан, сын Берды-Мурада. У ханов имелись советники из сердарей, батырей, но все важнейшие дела решались на съезде всех ханов, мулл, выборных от каждого аула. Правят и судят в стране по обычаю, завещанному отцами, и никто не посмеет нарушить обычая, хотя бы и сам хан. Преступников карают пеней, иногда очень крупной, например, за убийство — до 2 тыс. рублей. Эта сумма уплачивается родичам убитого; если убийца не в состоянии уплатить, то за него расплачивается весь аул, где он проживал. За грабеж одноплеменника грабитель изгоняется из племени. Но помимо суда, обиженный зачастую расправляется самосудом, отчего между родичами возникает смертельная вражда — тут уж бессильны все власти.
От окружающих их народов туркмены отличаются более строгой честностью и чистотой нравов. У них не заимодавец, а должник хранит расписку, чтобы не забыл, сколько он должен. Ложь, обман считаются преступлением; имущество в ауле остается без всякого присмотра, никто и не тронет чужого. К людям незнакомым туркмены относятся осторожно, подозрительно, а с людьми знакомыми простодушны и доверчивы; они любят свою родину, что и доказали на деле, когда защищались против наших; в бою себя не жалеют, но врагов не щадят: тут сии жестоки. Это не мешает им быть жалостливыми к животным. Рука туркмена не подымется убить животное, которое он не может захватить с собой; если он встретит в степи заблудшего верблюда или барана, непременно поделится с ними водой. «Человеку надо любить животных: они кормят его», — говорит туркмен. Неразлучные спутники кочующих туркмен — верблюд и лошадь. Большинство верблюдов одногорбые, поменьше ростом и слабее двугорбых, но зато выносливее; они могут делать переходы по 40 верст в день с кладью от 9 до 12 пудов. Пасутся на воле без пут вокруг кибиток; случается, что многие из них уходят в степь и там дичают. Туркменские лошади ведут свою породу от прославленной арабской, хотя и не так красивы, но во всем свете нет им равных по выносливости; говорят, что они способны пробежать тысячу верст в пять суток, легко переносят голод и жажду. Это самое кроткое и смышленое животное, растет под кровом хозяйской кибитки, вместе с детьми; ее ласкают женские руки. Часто можно видеть в бедной изодранной кибитке хозяина и всю его семью в лохмотьях, тогда как лошадь покрыта богатой попоной. В такую ужасную пору, когда солнце прожигает насквозь, туркмен укутывает ее в войлочные одеяла, отчего она сохраняет поджарый вид, каким отличаются английские скакуны. Табунов туркмены не держат; у каждого мало-мальски зажиточного хозяина 3–4 лошади, которых он держит на привязи, недалеко от кибитки. Цена таких лошадей от 200 до 500 рублей. Уход за животными и вообще все хозяйство лежит на руках женщин; мужчины, кроме поездок на совещания, проводят жизнь в праздности. Любимые их разговоры о новостях (хабар); еще любят играть в шахматы, играют очень искусно и быстро. Из-за новостей туркмен сделает охотно 40 или 50 верст, чтобы по пути рассказать в аулах, что он слышал или видел. Таким образом новости быстро передаются за сотни верст, От прежней вольной жизни, когда туркмены нагоняли страх и ужас на соседних трусливых народов, остались лишь рассказы, сказания да песни. Молодое поколение и до сих пор с жадностью слушает рассказы былых бойцов, в которых истина перемешалась с вымыслом. Туркмен по природе рожден для грабежа, который его обогащал и прославлял.
Арабы, турки и вообще все мусульмане вели длинные войны с соседями во имя Аллаха и Его пророка: то были священные войны. Когда 450 лет тому назад турецкий султан, взявший штурмом Цареград, въехал в столицу греческих царей, он первым делом приказал обратить христианский храм в мечеть и тут же первый воздал хвалу Аллаху. Туркмены вели войны, делали набеги ради корысти; они не различали правоверных от неверных, лишь бы была добыча; особенно жадны на добычу текинцы — самое разбойничье племя. В грабежах туркмен жесток, зарезать человека, истребить целое поселение ему ни по чем. «Туркмен на лошади, — говорит пословица, — не знает ни отца, ни матери», или: «Если враг твой нападет на кибитку твоего отца, пристань к нему и грабь вместе». Такие мудрые правила передавались из поколения в поколение. Сотни некогда цветущих деревень и теперь лежат в развалинах по границе Персии; густо заселенная страна превратилась в пустыню; только там удержалось население, где нашло приют между скалами в трущобах. Афганские, хивинские и бухарские владения также страдали от их набегов, даже суда на реке Аму не всегда могли проскользнуть благополучно. Пограничные жители Персии запирались, бывало, в деревнях, похожих на крепости; караульные стояли днем и ночью на страже; в открытых местах были устроены башни, на 25–30 саженей одна от другой; наконец, они стали воздвигать громадные стены на несколько сотен верст, остатки которых можно видеть и теперь. Разбои и набеги только тогда утихли, когда персияне додумались поселить на границе курдов, кочевое, также разбойничье племя. Число людей, уведенных из Персии в неволю за одно столетие, считают до миллиона; случалось, что одновременно томилось в рабстве около 200 тыс. невольников. Горе пастухам, которые, бывало, заберутся на соседние пастбища. Разбойники, спрятавшись где-нибудь за бугорками или в оврагах, отрежут путь отступления и гонят стада вместе с людьми, обремененными цепями. Целые орды кочевников не имели другого занятия, как разбой, торговля невольниками или же война с соседним племенем. И близкие, и дальние набеги туркмены всегда делали конные, за исключением тех разбойничьих племен, которые ловили людей на побережьях моря, в своих дрянных баркасах. Запрета никому не было: прослышит какой-нибудь из батырей, что вблизи проходит торговый караван, или же задумает сделать более дальнюю прогулку, в Хиву, например, не то на персидскую границу, и выставит у своей кибитки длинную пику с навешенной тряпкой. Тогда всякий желающий принять участие в набеге втыкает рядом и свою пику; когда наберется достаточное число охотников, объявляется место сбора, а также время выступления. Иногда призывается «ишан» чтобы благословить аламакщиков на «доброе» дело. Как хищные звери любят ночью накрыть добычу, так и туркмены поджидали где-нибудь наступления темноты; они внезапно налетают в тот момент, когда скот возвращается с пастбища: вместе со скотом разбойники врываются в загороди, другие в это время лезут на стены при помощи складных лестниц. Одни вяжут пленных, остальные отгоняют скот, баранов. Если местность гористая или скалистая, туркмены ночью всползают, как кошки, и ждут рассвета. Как только откроются в селении ворота, хищники врываются в улицы, дома, и начинается та же работа. Иногда они вырезывали целые селения. Успех аламана зависел от выбора предводителя и соблюдения тайны, Туркмены очень дорожили теми из батырей, которые прославились удалью набегов; эти вожаки хорошо знали пустыню, расположение колодцев, умели скрытно подвести свою партию, лихо наскочить на беспечного противника, а в случае неудачи исчезнуть без следа в пустыню, безбрежную, как море. Догнать разбойничью партию также было трудно, как ветер пустыни. И тайна задуманного набега соблюдалась строго. Если бы нашелся изменник, который предупредил врага о нападении, того всякий мог убить. Не было преступления выше измены. Вот почему во время войны с текинцами мы не имели ни одного лазутчика, тогда как наши секреты были им известны от наших же джигитов.
Вооружение туркмен было неважное: кривые сабли плохого качества, ружья разных образцов, начиная с фитильных и кончая охотничьей двустволкой; но стреляют они метко, хотя и медленно, а в рукопашной, когда вынимались шашки, туркмены могли быть и даже были страшны. «Где твоя душа? — спрашивает одна женщина у туркменского батыря и отвечает: — Твоя душа в твоем мече, твоя душа в золотой стреле». Туркменки мало в чем уступают своим мужьям: они так же жестоки, храбры, даже мужественны. Однажды персидский губернатор захватил в плен знатного туркмена, по имени Шаваль-хан, и приказал его расстрелять. Это было лет 30 назад. В следующую затем зиму туркмены сделали набег на персидскую границу, разграбили богатую деревню, многих ее жителей перерезали, а помещичьего сына увлекли с собой в надежде получить за него хороший выкуп. Узнала об этом жена Шаваль-хана, явилась к батырю, который водил партию, и потребовала, чтобы тот отдал ей знатного пленника. Батырь не согласился, и вдова пошла к хану.
— Почему ты, женщина, считаешь пленника своим рабом? — спросил у нее хан.
Вдова отвечала:
— Он персиянин. Моего мужа расстреляли персияне, и я хочу отомстить за его смерть.
— Женщина, ты права, — сказал хан, — возьми персиянина.
Туркменка вырезала собственноручно у живого пленника сердце, а труп бросила собакам.
Во время первого штурма текинской крепости Денгиль-тепе, около десятка наших конных дагестанцев окружили текинку, которая вела в поводу верблюда, нагруженного домашним скарбом. Завидя это, к ней подъехал офицер и сказал по-татарски:
— Ты не бойся, иди своей дорогой, эти люди не сделают тебе ничего худого.
Текинка, приподняв голову, гордо сказала:
— Чего мне бояться? Я и не боюсь их! — и продолжала свой путь.
Другая текинка сидела во время штурма на краю канавы с оторванной ногой и палила из пистолета в проходивших мимо драгун.
Когда персияне увидели, что ничем нельзя оградиться от дерзких набегов, они вырядили в текинский оазис целую армию — 13 тыс. пехоты, 10 тыс. конницы и 33 пушки — под начальством Мирзы-Эшмедита. Ему было поручено самим шахом истребить разбойничье гнездо, Весь оазис от мала до велика вооружился и выступил навстречу, Сблизившись с персиянами, текинцы то бросались в шашки, то отступали и наводили неприятеля на скрытые засады, где встречали его залпами; бегущих преследовали, рубили, пока, таким образом, не заставили всю армию повернуть обратно. Во время отступления конница успела частью спастись, но пехота и вся артиллерия попали в руки текинцев. На базарах Хивы и Бухары пленники продавались по 7 рублей. С той поры текинцы возмечтали, что они непобедимы, что равных им по силе и храбрости нет на всем свете. Это внушило им непомерную гордость и презрение ко всем соседям.
Тяжка была участь пленных. Стариков и больных туркмены безжалостно умерщвляли, не потому только, что они негодны к работе, а потому, что кровь их угодна Аллаху; щадили только мулл, дервишей и прочих духовных, так как боялись проклятия. Молодых сильных невольников или продавали на соседние рынки, или обращали в рабов. С появлением русских на берегах Зарявшана и Аму, когда Хива и Бухара принесли покорность, рабство в этих странах было уничтожено, невольничьи рынки закрылись. Тогда текинцы стали жестоко обращаться со своими пленниками, чтобы заставить их просить выкупа. У них пробыл восемь лет в плену бомбардир Киндяев, и хозяин подвергал его разным истязаниям. Свяжет, например, туго-натуго указательный и средний пальцы и вбивает между пальцами деревянные гвозди; прикладывал к телу раскаленные угли, а в морозы привязывал раздетого к столбу. Такими пытками текинец заставил Киндяева написать письмо, чтобы его выкупили за 48 тыс. От начальства получился ответ, что деньги будут уплочены тогда, когда доставят Киндяева. Текинец стал мучить еще больше: заковал его в ручные и ножные кандалы; кроме того, приковал цепью, обернутой вокруг шеи, к столбу. В таком положении несчастный пленник не мог ни лечь, ни сесть как следует, а должен был или стоять, или держаться на корточках.
В 1869 году русский отряд высадился на восточном берегу Каспия и заложил город Красноводск. Таково начало прочного водворения власти Белого Царя в нынешней Закаспийской области. В последующие годы наши отряды доходили в одну сторону до Аму, а в другую до Ахал-Текинского оазиса. Тогда-то ближайшее туркменское племя иомуды и признали русское подданство, а текинцы пошли было на мировую. Через 8–9 лет после заложения Красноводска наши стали придвигаться все ближе и ближе к текинцам, но только не удерживали занятых мест: постоят и отойдут. Текинцы поняли это так, что русские их боятся: они стали уже преследовать уходившие войска, делали набеги до Чикишляра и Красноводска и даже пытались ими овладеть. Перед хивинским походом толпа конных текинцев, до 600 человек, налетела среди бела дня на русский отряд, собиравшийся в ту пору под Красноводском. В этом отряде находился и Скобелев, в чине капитана. Пока солдаты похватали ружья, текинцы пронеслись через весь лагерь, кого кольнули, кого рубнули, а один смельчак накинул аркан на Скобелева, который выскочил второпях из палатки узнать причину суматохи. Плохо бы ему пришлось, не выстрели вовремя казак: меткой пулей он положил текинца на месте. Помимо того, текинцы угоняли скот, верблюдов, нападали на мирных иомудов; наши пленные с той поры у них не переводились: то схватят солдата, то поймают на берегу рыболова. Более всего казалось постыдным выкупать своих пленных, а если их вовремя не выкупить, то текинцы обращались с ними самым бесчеловечным образом, особенно с теми, которые пытались бежать. Вот что рассказывал побывавший в плену русский солдат Цивашев. «7 октября 1878 года я с шестью товарищами отправились на трех верблюдах без ружей за сеном. Только что мы начали косить траву, как из-за бугра выскочили пять доброконных туркмен, с ружьями и шашками. Мы пустились бежать, но туркмены скоро нас догнали, сбили в кучу и погнали в горы. Мы не шли, а бежали; кто отставал, того били нагайками. Канонир Макаров скоро совсем пристал. Тогда один из туркмен снес ему шашкой голову, затем слез с коня, стащил с Макарова сапоги, да еще раза три пырнул его ножом. Таким манером гнали нас до самого вечера, пока не остановились у какой-то речки напоить лошадей. Отсюда погнали дальше, на всю ночь, как есть до рассвета. Опять остановились у речки, напекли в золе лепешек и, проглотивши их, тронулись дальше. Когда солнце поднималось на обед, мы уже вступали в аул Каракала, где пробыли целые сутки. На другой день, отойдя от аула с версту, туркмены остановились, заставили нас раздеться и разобрали нашу одежду — мы остались в одном белье, без сапог. После этого поделили нас между собой: меня с Петиным два туркмена погнали влево, остальных товарищей погнали вправо. Больше мы с ними не виделись.
Мы то поднимались в горы, то спускались вниз; то бежали по каменистому грунту или же вязли в песке. У меня и Петина ноги распухли, покрылись ранами. Видно, наших хозяев взяла жалость, потому что они перестали стегать нас нагайками. Почти в такую же пору, как и третьего дня, мы подошли к какой-то ихней крепости. Сейчас собрался народ, окружили нас, стали раздевать, бить, толкать, плевали в глаза или кидали навозом в лицо. И эти надругательства не прекращались до самой ночи. Потом нас с Петиным развели по разным кибиткам: он пошел к своему хозяину, а я к своему. Мой хозяин сейчас же заковал меня в железные путы, каждая в 15 или 20 фунтов весу, и приказал ложиться спать. Его звали Куль-Ильды. Он был очень бедный человек: ничего не имел, кроме кибитки и коня; жена у него была лет 25-ти, собой некрасивая, и детей двое, мальчик да девочка. На другой день меня послали собирать на топливо колючку и носить воду. Ходить приходилось босяком; голову обрили, дали какую-то шапку да трепаный халат. И Петина так же вырядили. Недели через две пришли к моему хозяину старики, что-то переговорили между собой, потом пришли ко мне, чтобы я переменил свою веру. Тогда я ответил: "Хоть вы зарежьте меня, но веры не переменю". А нужно вам сказать, что, еще когда нас разлучили, мы дали друг дружке клятву держаться своей веры. После моего отказа текинцы стали меня бить, хотели даже зарезать и зарезали бы, если б хозяин не заступился, не допустил. С Петиным было то же самое, и он отстоял свою веру. Текинцы не позволяли нам громко молиться или творить крестное знамение, так что мы все время молились "нишком" (про себя). Кормили, можно сказать, впроголодь: больше лепешками; раз в неделю давали баранину с рисом. Одно утешение имел — повидаться с товарищем, отвести с ним душу. Этого не запрещали, ходить по аулу мы могли, когда вздумается.
Месяца через три наш аул перекочевал в пески верст за 40 от прежней стоянки. Во время пути мне скрутили назад руки. Как только пришли на место, я узнал, что Петин убежал от своего хозяина. Весь аул поднялся на ноги, проездили всю ночь, а утром его нашли под кустом, в яме. Избивши немилосердно, Петина привели назад, после чего заковали в тройные кандалы, наглухо. Еще хорошо, что догадался он унести с собой свои путы; брось он их где-нибудь по дороге, его бы убили. На другой день я навестил Петина; их кибитка стояла верстах в двух от нашей, Поговорили, помолились вместе; я его утешал, советовал надеяться на помощь Божью. Петин признался мне, что хотел украсть у хозяина лошадь, да не мог, потому что лошади у них всегда прикованы на ночь: ну а пеший далеко ли уйдешь? Так как на новой стоянке вода была далеко, верст десять, то мне оставалась одна работа — собирать топливо. Хозяин мой стал ко мне как будто добрее: «Живи у нас, — говаривал, — прими нашу веру…» Как тут прошел радостный слух, что нас хотят откупить. А скоро слух стал сбываться. Приехал в наш аул Тыкма-сардарь, должно быть, выкупил меня у хозяина и повез с собой. У него я встретился с канониром Пантюшиным, тоже, значит, выкупили. Сейчас меня расковали; работы не давали никакой, разве нарубить дров или напоить верблюдов, кормили же вволю: верблюжье молоко, баранина, лепешки, кукуруза…
Так проболтались мы недели три, пока шли переговоры, каким путем нас отправить. Наконец, Тыкма-сардарь вырядил нас с своим сыном в другое, дальнее кочевье, куда выехал на встречу туркмен, высланный начальством. Он привез нам шинели, сапоги, рубахи, штаны, чаю, сахару — все это прислал наш добрый командир, полковник Гаити- нов. После трех дней похода мы прибыли в Чат, где навстречу нам высыпал весь лагерь… И радость же была великая!»
Судьба Петина и его товарищей была много лучше, чем других пленников: иных перепродавали из кибитки в кибитку, пока не зачахнет бедняга; других приневоливали принять магометанскую веру или же убивали за попытку к бегству. Никакая великая держава не могла потерпеть такого бесчинства; к тому же и персияне умоляли государя императора унять текинцев… Долготерпение в Бозе почившего монарха наконец истощилось: он повелел двинуть войска вглубь оазиса.
Начальство над экспедицией было поручено храброму кавказскому генералу Лазареву. Только этот поход не удался. Сам генерал заболел и во время похода умер, запасы продовольствия, фуража оказались невелики, верблюдов мало, и, вместо того чтобы сразу двинуть сильный отряд, пришлось вырядить только 10 батальонов и 14 сотен, при 16 орудиях.
Как только стало известно, что в Чикишляре начались сборы, текинцы ограбили под Красноводском своих родичей, а из-под Чикишляра угнали 200 верблюдов. На большом совете (джум-гурие) в Куня-геок-тепе все поголовно требовали войны. Было решено укрепиться возле бугра Денгильтепе, и сейчас же население приступило к работе: работали и женщины, и дети под надзором трех ханов. На каждые 10 семейств был назначен особый участок; однако ко времени появления отряда крепость не была еще готова.
Авангард наш тронулся 6 июня. Погода стояла жаркая. Шли берегом Атрека, а берег его на 6–7 саженей выше, чем дно, и чтобы достать воды, надо было делать спуски, на что уходило немало времени. Утомленные солдаты долбили твердую как камень землю, пока не выбьются из сил. Проходили в сутки не более 10–12 верст; все это вышло оттого, что путь не был раньше изведан, думали, что он ровный, гладкий, вода везде близко. Главный отряд выступил почти через два месяца, когда текинцы успели снять посевы, скопились в крепости и угнали в дальние места скот, словом, приготовились к встрече. Этого мало: несколько раз они тревожили в Бендесене наш авангард, поджидавший здесь главные силы. Чтобы отомстить за дерзкие покушения, князь Долгоруков взял конницу, перебрался через перевал и возле Бами накрыл текинцев врасплох, причем отбил 6 тыс. баранов и 800 верблюдов. Добыча пришлась кстати, продовольствие было на исходе, а когда с приходом главных сил сделали подсчет, то оказалось, что состав отряда надо уменьшить почти наполовину, и при всем том провианта и фуража оставалось лишь на 15 дней. Надо было в этот срок взять все укрепления, разбить текинцев и успеть вернуться назад.
Только 27 августа небольшой русский отряд под начальством полковника Ломакина подтянулся к аулу Яронис, за 18 верст от крепости, На 28-е был назначен штурм. Войска не смыкали глаз, а в 3 часа утра снялись с бивака. Темнота была такая, что брели наудачу, сбивались с пути, возвращались назад и опять, повернувшись, шли на ощупь. На рассвете конные текинцы попытались было остановить отряд, но их отбили гранатами, от которых они разлетелись, как брызги. Когда же авангард подошел к буграм, за которыми было расположено укрепление, огромная толпа текинцев, размахивая шашками и подбрасывая вверх шапки, быстро вынеслась из крепости. Наши выждали и после нескольких залпов заставили текинцев спасаться в крепость. Тут у ворот произошла страшная давка; наши сгоряча гнались за ними со штыками почти до самых стен. Наконец текинцы скрылись, ворота были затворены и чем попало завалены.
Подошел главный отряд, и войска расположились для штурма: на правом фланге стал батальон Куринского полка и саперная рота, в центре стрелки и батальон кабардинцев; на левом фланге другой батальон куринцев и 2 гренадерских при 4 орудиях; сзади там и здесь также по 4 орудия; в резерве остался только Ширванский батальон; кавалерию услали за крепость, чтобы преследовать беглецов. День клонился к вечеру. Перед этим крохотным отрядом возвышалось укрепление, стены которого, сбитые из глины, имели высоты до 3 саженей над дном рва; главное укрепление было прикрыто крепостцами малых размеров; там, за стенами, стояло целое племя, готовое умереть за пядь родной земли.
Грянул сигнальный выстрел. Батальоны поднялись, двинулись сначала шагом, потом бегом, с криком «ура!». Засевшие впереди укрепления текинцы были скоро выбиты и бросились к воротам; правофланговая колонна было настигла их, но в это же время попала под огонь передового укрепления, из которого расстреливали людей продольно и сзади. Куринцы с саперами бросились было туда — там разрываются наши же гранаты. Небольшая кучка солдат успела, однако, ворваться в крепость, но, растерявшись в узких переходах между кибитками, она вся там и осталась. В центре стрелки и кабардинцы добрались до рва, спустились, поглядели на высокую стену и стали отступать; гренадеры также отступили. По всей линии штурм был отбит; текинцы высыпали из крепости. Не подоспей на выручку ширванцы, наша артиллерия осталась бы на месте; уже артиллеристы палили из револьверов, рубились шашками. Батальоны отступали в беспорядке; в каких-нибудь полчаса третья часть пехоты была изрублена. Измученные и голодные войска спешили добраться до обоза, где располагались как попало, лишь бы поближе к верблюдам. Темнота ночи еще более усугубляла суматоху: стоны раненых, рев голодных верблюдов, хриплые голоса начальствующих наводили тоску, вызывали горькие слезы. Тяжела была эта ночь! Хорошо еще, что текинцы не догадались сделать нападение — тогда бог весть, чем бы все кончилось. Они в это время собрались на маслахат. На совете текинцы сообразили, что и у них потери немалые: оказалось до 2 тыс. убитых, главный предводитель Берды-Мурад-хан тяжело ранен, и что, пожалуй, им выгоднее просить мира. Наутро назначены были переговоры, но когда выборные собрались ехать в лагерь, русский отряд уже успел сняться с бивака. Еще прошел день, текинцы поняли наконец, что одержали победу. Началось угощение, скачки, пальба из ружей; все русские пленные были изрублены; с трупов несчастных собирали жир для заживления своих ран.
Обратный путь был горше переднего. Всех раненых не было средств поднять: каждый примащивался, где кто мог — на лафете, на верблюде или казачьей лошадке. Отощавшие верблюды падали, и все, что было на вьюках, осталось на дороге. А тут текинцы, как аулы за кораблем, не отставали ни шагу; беда кто отставал: они моментально бросались и рубили на куски. Между ними были и женщины, вооруженные овечьими ножницами на длинных палках. Арьергард все время отстреливался, патронов не жалели; дружные залпы пехоты и артиллерии едва могли сдерживать стремительные атаки конницы. К счастью, преследование продолжалось недолго, хотя многие всадники проскакивали вперед, занимали попутные укрепления и оттуда встречали наших огнем. Изнуренный голодовкой отряд добрался через месяц до укрепления Бендесен, где встретил его генерал Тергукасов, назначенный вместо покойного Лазарева. Генерал не подал вида, что заметил бедственное положение солдат и офицеров; поблагодарил за царскую службу и распорядился поскорее отправить их на Кавказ. Так кончилась первая экспедиция против текинцев, показавшая, что с таким врагом нельзя действовать на авось, что это не простые «халатники», мнящие себя воинами, пока сидят за высокой крепкой стеной.
После неудачного штурма текинцы стали появляться на базарах Хивы и Бухары, где хвастались своей победой, а так как им могли не поверить, то они показывали русские ружья. Они являлись и к хивинскому хану, подарили ему несколько винтовок, револьверов: «Нам не надо их, у нас русских ружей много, а будет еще больше!» Бухарский эмир говорил тогда, что русским не справиться с текинцами, нужно 100 тыс. войска; хивинский хан повторял то же самое со слов текинцев. На всех азиатских базарах толковали, что если русские нападут вторично, то текинцы их разобьют. Базарные толки дошли и в кочевья: хивинские иомуды начали грабить киргизов, кочевавших на Эмбе, угоняли скот, верблюдов, баранов; текинцы снова стали терзать Персию. Грабежи подвластных нам кочевников и дерзость текинцев, прославленных теперь как народ непобедимый, могли пошатнуть недавно водворенную русскую власть. Умы азиатских народов легко поддаются внушениям недоброжелателей тем больше, что они не понимали, в чем сила и могущество русской державы. Текинцы, например, думали, что в царстве «Ак-падишаха» вечная зима и, для того чтобы видеть лето, русские надвигаются на юг, отнимают у мусульман земли и всех их истребляют. Становилось необходимостью повторить экспедицию, одним ударом разгромить текинцев, покончить с ними навсегда. Начальником этой экспедиции был назначен Скобелев, молодой генерал, всего 37 лет, тот самый, который закончил Коканский поход, а потом прославил свое имя за Дунаем. Уже самое назначение Скобелева показывало, что на текинцев стали смотреть иначе, чем прежде: в них увидели врагов, с которыми не стыдно помериться силами.
В начале мая 1880 года Михаил Дмитриевич прибыл в Чикишляр, где встретили его уже передовые кавказские войска; остальные ожидались частью оттуда же, частью из Оренбурга и Ташкента, а всего предполагалось двинуть 64 роты, 9 казачьих сотен, 2 эскадрона тверских драгун, 97 орудий — 11 тыс. человек и 3 тыс. коней. Еще до приезда Скобелева началась кипучая работа по заготовлению всего необходимого для степного похода, начиная с продовольствия и кончая кошмами для подстилки. Пустынное побережье Каспийского моря оживилось — берегом сгонялись верблюды, передвигались команды; на пристанях шла выгрузка, от Михайловского укрепления укладывались рельсы железной дороги; но самым главным делом Скобелев считал занятие опорных пунктов, гарнизоны которых должны беречь путь, а в случае неудачи войска могли бы найти в них приют. Несколько укреплений по линии Атрека, Чат, Дуз-Олум уже были заняты раньше; Скобелев наметил Бами, как главный опорный пункт, который разрезал оазис на две части и в то же время связывал два пути: один из Чикишляра, по Атреку, 300 верст, другой — из Михайловского укрепления, 270 верст. До 10 тыс. верблюдов ходили по этим линиям несколько месяцев, снабжая укрепления запасами, так что, например, в Бами было доставлено без малого миллион пудов. Бами досталось легко, но зато текинцы сейчас же набросились на мирных киргизов, угнали 6 тыс. баранов у бухарских туркмен и стали нападать на наши транспорты; даже ближайшие к ним иомуды потеряли веру в нашу силу, отказывались нанимать верблюдов и говорили, будто текинцы истребят их всех, если они станут помогать русским. Набеги и грабежи текинцев продолжались до самого Рождества; для охраны мирных кочевников и отражения неприятеля высылались небольшие охотничьи команды, легкие, подвижные, способные к быстрым передвижениям. Служба в отряде была очень трудная: солдаты строили укрепления, сопровождали транспорты с верблюдами, перетаскивали кули и ящики в магазины и все это в жару, при знойном ветре, вздымающем облака пыли, за которыми могла скрываться конная толпа хищников. В середине лета прискакали в Бендесен два джигита с почтой и донесли, что на самом перевале по ним стреляли, причем убит казак Коломийцев. Таманцы его похоронили, но Скобелев заподозрил тут измену и выслал из Бами доктора Студитского, чтобы осмотреть труп. Не доезжая укрепления, Студитский оставил конвой у ручейка, а сам с двумя таманцами стал подыматься в гору, но в это время конвойцы, заметившие трех текинцев, окликнули его. Студитский сбежал вниз, и все 13 человек поскакали в погоню. Когда наши уж поднялись в гору, перед ними, точно из земли, выросла целая толпа, около 300 текинцев. Казаки спешились и сели в осаду, недалеко от могилы Коломийцева, в двух кучках — одна в 7 человек, другая в 5. На расстоянии 200 шагов началась жестокая пальба: одного казака убили, другого ранили. Затем текинцы бросились в атаку. Казаки дали залп почти что в упор: толпа отхлынула, но смельчаки бросились врукопашную. Неравная беспримерная борьба продолжалась 8 часов. Студитский распоряжался, пока не свалился мертвый; Иван Кучир, раненный в щеку навылет, не покидал ружья; после второй тяжелой раны, когда ружье вывалилось само собой, он еще ободрял товарищей держаться до последнего, а третья пуля заставила его смолкнуть навеки. Раненый казак Дудка скатился вниз, вскарабкался опять наверх и подполз к товарищам. В 4 часа текинцы внезапно покинули свои позиции и двинулись к Вами, откуда вскоре раздались выстрелы: там они наткнулись на 10-ю роту Самурского полка и после неудачного нападения скрылись. Доблестный подвиг таманцев подействовал на войска ободряюще; все убедились, что текинцы вовсе не так страшны, что сила вовсе не в числе, а в отваге и стойкости. Все оставшиеся в живых были награждены крестами, семействам убитых и умерших от ран выслано пособие по 100 рублей каждому.
С самого приезда в Чикишляр Скобелев внимательно изучал новый для него край; особенно же интересовали его текинцы: их образ жизни, характер, военные привычки; многое он узнал от участников Лазаревской экспедиции; но этого ему было мало: он задумал познакомиться с ними поближе и в то же время показать текинцам, что в открытом поле они бессильны; кстати, заодно истребить их жатву. В ночь на 6 июля небольшой отряд в составе около 4 рот пехоты, 4 сотен, 10 орудий и 8 ракетных станков выступил из Вами. Никто из участников, кроме Скобелева и начальника штаба Гродекова, не знал, куда их направят: указан только Арчман. Когда на другое утро узнали, что предстоит познакомиться с текинцами на месте их пребывания, то все впали в уныние и думали, что Скобелев ведет отряд на верную смерть. Попутные селения были брошены; поля пшеницы и джугары не убраны. К тому времени постройка крепости Денгиль-тепе была окончена; около 25 тыс. текинцев со своими семействами готовились умереть за валами своей твердыни; распоряжался делом защиты Тыкма-сардар. С 13 лет он начал ходить на аламаны и на 15-м году попал в плен к курдам. Его засадили в тюрьму. Тогда жители Беурмы сделали складчину в 6 тыс. туманов и выкупили его. Через два месяца он уже возвратил беурмцам эту сумму. Начиная с 17 лет он имел свою шайку, с которой однажды отбил у персиян 40 тыс. баранов, за 800 верст от Беурмы. С этих пор Тыкма-сардар прославился как лихой наездник и самый искусный военачальник. На его призыв собирались тысячи всадников, уверенных в успехе задуманного дела, и действительно, богатая добыча, в разделе которой Тыкма-сардар был всегда очень справедлив, вознаграждала с лихвой участников набега. Между городами Тегераном и Мешедом 500 текинцев захватили однажды 300 богомольцев и караван навьюченных верблюдов. На обратном пути Тыкма-сардар встретился с персидским войском. Несколько дней продолжалась жестокая битва, в которой текинцы остались победителями. После смерти Нур-Верды-хана Тыкма-сардар, без особого избрания, стал во главе свободолюбивого племени. Это случилось как-то само собой.
Между тем наш отряд благополучно занял Егян-Батыр-калу, в 12 верстах от укрепления, и сейчас же приспособил этот поселок к обороне. Тут сварили солдатам обед; Скобелев и штаб его ели то же, что и солдаты; потом он ходил по биваку, шутил с солдатами, пробовал пищу. Перед закатом солнца играла музыка, а перед зарей выпустили снаряд по направлению к укреплению. Ночь была темная и жаркая; кругом все спокойно. Спали крепко, не раздеваясь, под прикрытием секретов; не спал только Скобелев, обдумывая лихое дело: он понимал, что текинцы могли раздавить ничтожную горсть пришлецов. К утру он был совершенно мокрый от пережитых дум, а выехал к отряду на своей серой красивой кобыле, как ни в чем не бывало — в чистом кителе, украшенном Георгиевским крестом, свежий, расчесанный и раздушенный. Его сопровождал конный осетин с красным значком. Впереди отряда рыскали джигиты, потом казаки, имея на средине конно-ракетную батарею. Шли полями, местами засеянными хлебом; неприятель не показывался, только отдельные всадники кружили около крепости. Вдруг джигиты бросаются назад: оказалось, что в ложбине засели текинцы; широкой лавой, с гиком, они неслись галопом на своих высоких длинноногих рысаках. Казаки остановились. Ракетная сотня быстро спешилась и поставила станки. Первая ракета упала тут же; прислуга отскочила в сторону. Завидя это, Скобелев подскакал ко второму станку — то же самое: ракета разорвалась, граната осталась возле станка. Офицер крикнул было «Ложись!», но Скобелев рассердился, наехал на гранату и сказал: «Тут не ложиться, а умирать надо!» Граната лопнула, несколько осколков задели лошадь генерала. В эту опасную минуту урядник подскочил к третьему станку и спустил ракету, она пошла удачно, гранату разорвало среди текинцев. Затем выскакала в сторонку батарея и пустила несколько картечных гранат, после чего текинцы рассыпались. Скобелев вызвал урядника ракетной батареи, потребовал Георгиевский крест и тут же прицепил его со словами: «Ты не растерялся в опасную минуту, оказал подвиг, за что награждаю тебя крестом». Заиграла музыка, весь отряд взял на караул.
Наступление возобновилось. В 11,5 часов отряд подошел к многоводному ручью Секиз-Ябу, орошающему все селения этой округи, известной под именем Геок-Тепе.
После получасового отдыха орудия выехали на позицию за 1,5 тыс. шагов от ограды Янгы-кала, за которой уже отчетливо виднелось укрепление Денгиль-тепе; текинцы скопились в Янгы-кала, откуда много раз пытались бросаться, но их всегда встречали метким огнем. Особенно беспокоила отряд партия пеших, засевшая в небольшом саду шагах в 400 от батарей. Скобелев послал взвод Красновод- ского батальона выбить их из сада. Текинцы, не дождавшись встречи, скрылись в селении. Канонада продолжалась часа два, пока Скобелев не присмотрелся к местности, а топограф Сафонов зачертил ее на бумагу. Наконец Скобелев послал приказание отступать. Ему показалось, что красноводцы слишком уж торопятся, точно убегают. Он со всем штабом подскакал к ним, приказал прекратить стрельбу и построиться в колонну. Когда это было исполнено, он проделал несколько ружейных приемов, потом вызвал песельников и сам во главе взвода повел его без выстрела к отряду. Текинские пули жужжали кругом, как пчелы.
Отряд, окруженный двумя цепями — пехотной и казачьей, — тихо, под музыку, отходил к месту ночевки. Текинцы ободрились; около 10 тыс. всадников носились вокруг отряда, пытаясь то там, то здесь врубиться в наши ряды. По временам отряд останавливался: стреляли одновременно вперед, вправо и влево; офицеры, бывшие в цепи, стреляли из револьверов, обнажали в свою защиту шашки. Одного убитого урядника текинцы успели-таки подхватить. Скобелев, как коршун, следил за текинцами. Когда они притиснули казаков к отряду, Скобелев остановился, приказал подать складной табурет, уселся лицом к текинцам и стал разглядывать их в бинокль. Колонна между тем продолжала движение. Прошла пехотная цепь, а он все сидит; подошли последние казаки и, завидев генерала, остановились, стали стрелять. Только тогда Скобелев сел на лошадь, крикнув: «Спасибо, молодцы!» Так, шаг за шагом, отступали наши до самой Егян-Батыр-калы, где и расположились на ночлег.
Тыкма-сардар, завидя впервые наш отряд, думал, что это авангард, а что сзади идут главные силы; когда же посланные на разведку текинцы донесли ему, что сзади войск нет, Тыкма-сардар задумал ночью вырезать всех солдат. Сам он взял 1,5 тыс. конницы, а пехоту поручил двум ханам, которые должны были зайти с разных сторон. На биваке, окруженном густой цепью секретов, царила тишина, хотя мало кто спал; сам Скобелев, закусив солдатской похлебкой, лег на бурку под деревом. Эта мертвая тишина смутила текинцев; раздайся с нашей стороны хоть один выстрел, они бросились бы в атаку. Между ними началась сумятица: кто лез вперед, кто уходил назад, и сам Тыкма-сардар, видя, что замысел не удается, быстро отступил частью в горы, частью и пески. В 4 часа утра был дан заревой выстрел по укреплению; музыканты проиграли зарю, «Коль славен», «Боже, царя храни»; войска пропели молитву. Текинцы находившиеся в горах, прислушивались к незнакомым звукам и, прекратив стрельбу, стояли, как бы пораженные торжественностью церемонии, происходившей в глубокой тишине и образцовом порядке.
Узнавши впоследствии, что в отряде находился сам Скобелев, Тыкма-сардар страшно досадовал, что ему не удалось пленить «белого» генерала. Наши потери были невелики: 3 убитых и 8 раненых. Текинцы потеряли 200 убитыми.
С наступлением осени скученная и тревожная жизнь стала текинцам в тягость, к тому же запасы хлеба истощились. О назначении Скобелева командующим войсками они знали давно. Его действия, не похожие на действия других военачальников, пугали текинцев: «Мы боимся этого генерала, — говорили они, — будь на его месте другой, мы давно разбили бы кара-гяуров». Текинцы прозвали Скобелева «гез-канлы», что значит кровавые глаза. Соседи советовали им мириться. «Мы готовы на мир, — отвечали текинцы, — если бы наверно знали, что нас не перебьют. В случае чего мы еще можем переселиться в Персию». Однако персидский шах не очень обрадовался таким гостям, а хивинский хан наотрез им отказал, говоря, что боится русских. Запугивание вождей, уверявших народ, что русские, отобрав оружие, выселят текинцев в Сибирь, а жен их раздадут солдатам, взяло верх над рассуждениями более миролюбивых, а тут еще прибавило вражды золото и наущения англичан, которые клялись, что русские никогда не одолеют текинцев, особенно если они соединятся с мервцами и с прочими соседями. Так дело стояло, пока не закончились с нашей стороны все приготовления.
В начале декабря прибыл в Бами туркестанский отряд под начальством полковника Куропаткина. Встреча ему была радушная. Скобелев встретил туркестанцев, как отец встречает детей; это были его сподвижники славных походов и битв. После смотра он послал Кауфману приветственную телеграмму, где с большой похвалой отозвался о туркестанцах. Действительно, глядя на их бравый вид, чистоту в одежде, порядок и дисциплину, трудно верилось, что эти доблестные войска сделали до 700 верст, большей частью безводной пустыней, по сыпучим пескам, на колодцы Ортакуй и Игды. В отряде из 884 человек оказался только один больной.
Еще до прибытия туркестанцев главный опорный пункт был перенесен в Егян-Батыр-калу, переименованную в Самурское укрепление, в честь самурцев. Появление тут русских войск было неожиданностью для текинцев; во время этого короткого перехода наши захватили 11 тыс. баранов и 800 голов скота, а возле Самурского укрепления еще б тыс. баранов. К праздникам Рождества здесь было сосредоточено 38 рот пехоты, 11 сотен и эскадронов, 68 орудий, а всего 7100 человек; остальные войска занимали попутные укрепления, охраняли транспорты и вообще оберегали 800 верст пройденного пути. Одновременно с приближением к крепости Скобелев изучал ее расположение и ближайшие к ней подступы. Тут помог бывший в плену Петин. Он вылепил из глины маленькую крепость, во многом сходную с текинской, причем рассказывал, как ее строили: сначала насыпали земляной вал, утоптали его и потом облицевали глиной. Оказалось, что укрепление Денгиль-тепе имеет вид неправильного четырехугольника более 4 верст в окружности; высота стен 2 сажени, толщина внизу до 5 саженей, на верху вдвое меньше; на стене у обоих краев поставлены 2 глиняные стенки, в 2 аршина вышиной, и к наружной приделаны бойницы для стрельбы из ружей; подыматься наверх надо по ступенькам. Кругом всей стены — ров, местами 2 сажени глубины и до двух с половиной саженей ширины. Выходов из крепости 9; все они прикрыты снаружи глиняными стенками. Местность между валами оказалась почти ровная; в дальнем углу возвышался курган, по имени которого названо и укрепление, Денгиль-тепе; его крутые бока служили кладбищем, что обозначалось множеством могилок, с воткнутыми флажками из цветных тряпок или четок; на вершине холма ханы держали советы. Вся внутренность крепости была заставлена кибитками, камышовыми или соломенными шалашами, с узкими проходами, но посередине крепости оставался свободный широкий проезд. Снаружи, поблизости стен, находилось несколько кал; они назывались у нас по-русски: Великокняжеская — из соединения трех кал: Главной, Охотничьей и Туркестанской; затем оказались весьма пригодными — Мельничная и Правофланговая. Собственно вооружения крепость не имела, если не считать несколько медных пушек да пару зембуреков, т. е. фунтовых чугунных пушечек; ружей всего было 5 тыс., а число защитников до 30 тыс., из них 11 тыс. конных. Все эти сведения доставались не даром, кровью: чтобы добыть их, надо было делать рекогносцировки, т. е. обозрение стен, ближайших подступов, что всегда сопровождалось потерями, правда, небольшими.
Соображая все, что было добыто расспросами, обозрением крепости и ее подступов, а также принимая в расчет и храбрость текинского народа, Скобелев решил взять крепость ускоренной осадой. Под осадой нужно разуметь постепенное приближение к крепости при помощи траншей (ровиков с присыпкой), как бы обнимающих укрепление с какой-либо стороны, а в то же время прикрывающих людей от неприятельских выстрелов. Самая дальняя и большая траншея называется первой параллелью; от нее подходят малыми коленчатыми траншеями и закладывают вторую параллель; вблизи самой крепости — третью параллель, из которой уже бросаются на штурм через готовый пролом или обвал. При долговременной осаде работы гораздо больше, следовательно, подступают к крепости гораздо медленнее, отчего осада затягивается надолго. По новости дела для текинцев способ, избранный Скобелевым, был самый подходящий; собственно же для текинцев был бы выгоднее штурм — один, другой, даже несколько штурмов; у них на это имелись свои сноровки, да и дело решалось скорее, тогда как осада могла расхолодить их пыл, истомить ожиданием, изнурить голодовкой, По примеру великого учителя Суворова, обучавшего войска под стенами Измаила, в Самурском укреплении кроме обычных учений упражняли солдат в эскаладе стен, т. е. умении штурмовать крепость при помощи лестниц. Для таких упражнений служила особая кала, в которой сделали пролом. Солдаты подходили стройными рядами, с песнями под бой барабанов, с криком «ура!» стремительно бросались на брешь, откуда сейчас же открывали пальбу залпами. Следом за пехотой втаскивались картечницы и горные пушечки… Все начальники получили от Скобелева наставление, как надо действовать против текинцев: «Когда раздастся священный бой к атаке, артиллерия должна забыть себя и отдаться на поддержку товарищей. Она должна беззаветно лечь вся, если это нужно для успеха атаки, точно так же, как пехота беззаветно кладет свои головы во время атаки. Пехота не выдаст артиллерию. Позор потери орудий ложится не на артиллерию, а на ее прикрытие…»
За три дня до праздников Рождества Христова перед неприятельской крепостью вырос целый городок из кибиток и джуламеек. Чтобы преградить беглецам путь в пески, Скобелев сейчас же распорядился занять стоявшую за крепостью курганчу и поручил это дело генералу Петрусевичу. Ни он, ни Петрусевич не знали, что курганча уже занята текинцами. Огражденная глиняными стенками, она была разделена на множество двориков, а в середине ее стояла небольшая кала с двухсаженными стенками и тяжелыми воротами; кругом курганчи — сады, также разгороженные стенками. Местность вообще пересеченная, и по ней еще протекал ручей. В кале засел Куль-батыр с 30 охотниками, а около 400 текинцев разместились в двориках курганчи.
В густом предрассветном тумане выступил генерал Петрусевич. За 120 шагов раздались из курганчи выстрелы; Петрусевич приказал коннице спешиться и броситься на штурм. Казаки и драгуны ворвались в середину, где началась штыковая работа. В числе первых ворвавшихся был сам генерал: он пал смертельно раненный. Тело генерала переходило из рук в руки, кипел жестокий бой, каждый шаг вперед доставался дорого, уже 50 человек сложили в адской тесноте свои головы. Орудия, стрелявшие по садам и подбегающим текинцам, уже расстреляли снаряды, а кала все еще оставалась в руках неприятеля: нечем было разбить ее громадные ворота; подняться на высокую стену без лестниц также нельзя. В ту пору когда и коноводам текинцы угрожали обходом, подбежал из правофланговой калы майор Богаевский с 1,5 роты пехоты; под ее прикрытием были подобраны раненые, убитые и стало возможным начать отступление. Таким образом попытка окружить Денгиль-тепе не удалась: у неприятеля осталось свободное сообщение с песками, где у него хранились запасы. Вечером, перед закатом солнца, позади лагеря торжественно хоронили убитых. Тут лежали на досках, прикрытых холстом, Петрусевич, майор Булыгин, есаул Иванов и 19 солдат. Многие плакали при последнем прощании под грустные напевы погребальных молитв. Когда опускали тела в братскую могилу, раздался потрясающий залп всей артиллерии по направлению к крепости; в ответ послышались крики…
В этот же день была заложена 1-я параллель за 600 саженей от крепости; к ней примкнули редут (№ 1), за стенкой которой примостили осадную батарею, с таким расчетом, чтобы она могла обстреливать неприятельский бруствер вдоль (анфилировать). Начальником правого фланга осады был назначен полковник Куропаткин, а левого — полковник Козелков. С этого дня осадные работы шли непрерывно под зорким и бдительным надзором как Скобелева, так и его ближайших помощников; солдаты и офицеры мало отдыхали. Кроме земляных работ, войска отряжались в караулы для занятия ближайших к крепости кал, что сопровождалось схватками с текинцами, наконец от них требовалась полная боевая готовность встретить неприятеля, способного на вылазку. От этой обязанности не освобождались даже отпущенные на отдых.
С самого начала осады текинцы боролись насмерть. Особенно страшны были их вылазки. Они крадутся, как кошки, всегда ночью, а бросаются, как тигры, сразу. Идут на вылазку босые, рукава засучены, халаты подобраны, в руках шашки; у кого нет шашки — пика или русский штык; ружей на вылазку не брали. Обыкновенно впереди идут самые отчаянные, настоящие бойцы; подберутся к траншее, крикнут: «Алла! Магома!» — и в тот же миг пускают в ход шашки. За передовыми бойцами идет команда вроде наших санитаров, на обязанности которых уносить раненых, подбирать убитых. Сзади же всех крадутся аламанщики, или грабители. В аламанщики берут мальчишек лет 14–15, и грабят они ловко: в несколько минут успеют обшарить всю траншею: подберут оружие, разденут донага убитых, ничем не брезгают. Наши пока не знали текинских сноровок, много терпели на вылазках.
На третий день Рождества в крепости собрался большой маслахат. Тыкма-сардар поклялся Аллахом, что истребит в эту ночь русское войско, и сам вызвался направлять вылазку. Охотников оказалось до 4 тыс., между ними было много мервцев с Каджаром во главе, за ними увязалось и несколько женщин. Ханы и старшины стали у ворот, чтобы рубить головы беглецам. В 6 часов вечера наши офицеры Яблочков, Черняк, Сандецкий вышли за 2-ю параллель разбить новую линию траншейных работ и заметили, что густые толпы текинцев вылезают из рва. В это время в ближайших траншеях находились апшеронцы; они разбирали свои сумки, чтобы идти в лагерь. Заслышав гул и топот, офицеры приказали заряжать ружья, но первый залп был выпущен поздно, через головы текинцев. Они всей силой наступали на правый фланг осадных работ и вскочили одновременно и в ближайший редут (№ 2), и на мортирную батарею (№ 5). Тут артиллеристы успели только выхватить револьверы да шашки. Там и здесь бились врукопашную; но текинцы одолевали: они вырвали знамя 4-го батальона Апшеронского полка, при защите которого погибли князь Магалов, Чикарев, Готто, знаменщик Захаров и почти вся 14-я рота; артиллеристы у горного орудия были перебиты. На мортирной батарее текинцы растаскали орудия по траншеям, разбросали снаряды, заряды и унесли все солдатские шинели и котелки; подполковник Мамацев был убит. Наши подступы, наши батареи постепенно переходили в руки текинцев, уже открывался путь в лагерь. Но дальний редут (№ 1) еще стойко отбивался залпами стрелковой роты 13-го батальона.
В эту опасную минуту войска спешили на помощь частью из лагеря, частью из соседних траншей. Так, Куропаткин, вытянув две роты ширванцев между обоими редутами (№ 1 и № 2), залпами остановил текинцев; орудия осыпали их картечью: редут (№ 1) был спасен, текинцы переколоты. Тогда же погиб геройской смертью безвестный солдат Апшеронского полка. Он бежал с товарищами против ширванцев — те прекратили стрельбу. Тогда он закричал: «Стреляйте! Стреляйте! Нас мало, а за нами текинцев много!» Каждая минута была на счету; после залпа апшеронец пал от нашей же пули. Куропаткин продвинулся дальше и расставил солдат в два яруса — на бруствере и во рву редута № 2: огонь пехоты окончательно отогнал текинцев. В несколько минут все было кончено. Мы вернули наши позиции, текинцы скрылись в крепость, утащив знамя и горную пушку. Еще более успешно отбились самурцы, занимавшие отдаленную правофланговую калу. Комендантом там был моряк Шеман. Он расставил всех солдат по стенкам и держал орудия в готовности. Две темные густые толпы текинцев приближались с разных сторон к этой кале, когда нападение в траншеях уже было отбито. Гарнизон стоял безмолвно, не подавая признаков жизни. Вдруг из траншей послышалась музыка: текинцы опешили, остановились, потом бросились назад. После они признавались, что наша музыка нагоняла на них столбняк; при первых звуках имамы обыкновенно начинали молиться, остальные ждали штурма. Мы потеряли до 100 человек; почти у всех убитых отрезаны были головы, которые пошли на украшение кибиток. Текинцы возликовали, теперь они были уверены, что русские не возьмут крепости. На другой день они угощали нас нашими же пулями. Но Скобелев хранил заветы Суворова: он не привык ждать неприятеля к себе, а всегда и везде сам его искал, почему на каждую вылазку отвечал или штурмом отдельных построек, или же усиленной пальбой по крепости. Ни одна из вылазок не оставалась без наказания. На другой же день Куропаткин без больших потерь занял три ближайшие к крепости калы — Охотничью, Туркестанскую и Главную. Все они, как уже было упомянуто, получили название Великокняжеской, в честь великого князя Михаила Николаевича. С угловой башни Охотничьей калы открывалась как на ладони вся крепость; оттуда легко было следить за всем, что делалось внутри, ни одно движение не могло укрыться; чтобы ни затевали текинцы, сейчас же становилось известно генералу. Отсюда уже нетрудно было снять план крепости, сосчитать число кибиток, следить за разрушительным действием наших снарядов. Не дальше как на другой день дали знать в лагерь, что текинцы собираются во рву, слышны там крики: «Пойдем опять все! Идем вместе!»
Действительно, текинцы, ободренные успехом первой вылазки, собрались повторить, и на этот раз вызвалось уже 6 тыс., в том числе много женщин с мешками для сбора добычи. Часу в десятом вечера начали раздаваться на левом фланге наших работ одиночные выстрелы, потом залпы и пронзительное гиканье: то наступали текинцы на крайний редут (№ 3). Они перебили там артиллеристов, убили ротного командира Закаспийского батальона Яновского и овладели двумя горными орудиями. На помощь явились самурцы и дагестанцы: они вырвали редут, но текинцы успели увезти одно горное орудие. За первой параллелью помещался лагерь; там встретили неприятеля Попов со своим батальоном апшеронцев: после нескольких залпов прямо в лицо текинцы отхлынули в крепость; в тылу лагеря отбились денщики и писаря. Вместе с горным орудием текинцы потащили в крепость уцелевшего наводчика Агафона Никитина. Они ужасно обрадовались, что удалось захватить живьем «топчи-башу», т. е. артиллериста, в надежде, что он научит их стрелять из пушек. Весь текинский народ собрался смотреть на пленника. Подали ему гранату и показали на пушку: Никитин понял, что от него требуют, но не захотел обагрить свои руки в русской крови. Тогда обозлившиеся текинцы стали бить его плетьми, и это не помогло: Никитин наотрез отказался стрелять. Ему отрубили пальцы на руках, отрезали уши, вырезали на спине полосу кожи, потом положили живого на огонь и снова стали бить… Так он и умер в страшных муках. Величайший подвиг русского воина не забыт потомками: на месте мучительной казни сооружен памятник, на котором прописано его имя; родные Никитина получили пожизненную пенсию. После второй вылазки текинцы упали духом: «Пропала наша земля!» — кричали они. Многие стали собираться в пески. Еще более напугало их, что лагерь русских войск придвинулся вплотную к 1-й параллели: «Русский сардар пристал к нам, как рубашка к телу». Действительно, осадные работы шли ходко: вот уже готова 3-я параллель, поставлены новые батареи, ходы уширены, насыпи в редутах приподняты, рвы углублены. В дальних ходах безостановочно сновали люди — то на работы, то на отдых, но чем ближе к крепости, тем более соблюдалась тишина и порядок. На передовых позициях стояли шеренги солдат, тесно прижавшись к насыпи и положив ружья в бойницы, устроенные из ящиков и мешков. Они сторожили текинцев: пули то и дело жужжали над головой; нет- нет да и свалится солдатик, раненный в голову. В задних траншеях жилось свободнее: там варилась в котелках пища, заваривали чай; пехотные солдаты, как народ хозяйственный, устроили себе в брустверах печурки, тут же примащивались и на отдых, мало думая с текинцах.
За 25 саженей от крепостной стены вырос в одну ночь Ширванский редут, откуда намечено вести под крепость подкоп. Скобелев настаивал, чтобы заданные на тот день или ночь работы непременно были окончены, что бы ни случилось, и так оно исполнялось. Он много раз говорил и писал: «Отступления не будет: или штурм, или смерть под стенами крепости». Надо сказать, что захват орудий и нашего знамени все-таки вскружил головы текинцам; слухи об этом могли проникнуть далеко и повредить нам: было слышно, например, что иомуды готовятся поголовно к восстанию. Тогда текинцы порешили еще раз попытать счастья. Сын Тыкма-сардаря Ах-Верды, Коджар из Мерва и Кул-батыр с толпой народа от 6 до 8 тыс. под прикрытием темноты стремительно охватили оба наши фланга осадных работ. Наши секреты не успели даже выстрелить, как были изрублены. На этот раз пехота встречала текинцев, стоя позади траншей. Подбежав под огнем, они должны были подниматься на бруствер, спускаться в ров, на что уходило много времени и в этот промежуток падали сотнями. Ставропольского полка У О. Кривобородько, с одним взводом, отбил толпу до 500 человек. Те, которые лезли в амбразуры, хватались руками за штыки и рубили в то же время шашками. Однако их везде блистательно отбили; они потеряли много своих, почти каждая кибитка оплакивала покойника. В эту же ночь был убит на молитве старец Ходжа-Керим-Берды, ишан, считавшийся святым. Одни мервцы потеряли более 200 человек; уцелевшие ушли домой, но их хан Коджар остался. Теперь текинцы ждали только одного — чтобы мы поскорее двинулись на штурм. Неудачные вылазки и настойчивость русского сардаря были причиной, что текинцы потеряли прежнюю бодрость. На их глазах подползали все ближе и ближе, точно живые, земляные валики: то копошились в земле саперы. Передний сапер, стоя на коленках, подрывает перед собой земляной валик: он начинает обваливаться. Тогда другой сапер отгребает землю и перебрасывает ее наверх. Ровик уширяется, валик подвигается все дальше и дальше. Текинцы стали бросать камни и комья глины, а высунуться за стенку, как бывало прежде, им уже нельзя: там, внизу, стрелки только этого и ждут. Прежде, хотя по ночам, текинцы могли скрывать свои замыслы, теперь же вся крепость освещалась ракетами или особой лампой Шпаковского. И днем и ночью неустанно летели со свистом гранаты, поднимались крутой дугой бомбы, и все это лопалось над крепостью, распространяя кругом смерть от множества осколков. Ни один снаряд не пропадал даром, потому что текинцы скучились на тесном пространстве, многие зарылись в ямы. По временам с крепости раздавались крики: «Смотрите получше! Видите, урус роется, точно свинья. Это не к добру: смотрите и следите!» По ночам муллы и ханы обходили кибитки, призывая народ к борьбе насмерть: «Не спите, не проводите время в праздности, теперь надо драться! Бросимся же на гуяров, сомнем их, отнимем пушки у этих собак. Велик Аллах и Магомет Его пророк: да будет благословенно наше оружие».
После вылазки 4 января много убитых текинцев осталось между нашими передовыми траншеями и неприятельским рвом. Трупы начали гнить, заражая воздух несносным смрадом. Скобелев послал полковника Юмудского, родом туркмена, заключить перемирие для уборки тел. У нас выкинули белый флаг, штаб-трубач заиграл отбой: все трубачи тотчас подхватили этот сигнал, и долго он наигрывался, пока не утихла пальба. С нашей стороны вышло для переговоров три человека и со стороны текинцев трое. Обе партии уселись одна против другой, как раз посредине между рвом и нашим редутом. По обычаю азиатцы спросили друг у друга о здоровье, после чего Юмудский объявил, что генерал Скобелев, уважая храбрый текинский народ, согласен дать два часа на уборку тел. В ответ на эти слова с крепостной стены, где собралось множество народа, раздались крики: «Нам не надо их! И так валяется в крепости довольно этих собак!» Убитые были больше из соседних кочевьев, жители которых недавно покинули крепость, чем текинцы остались недовольны. Пока шли переговоры, народа на стене все прибывало да прибывало. В высоких бараньих шапках, в разноцветных халатах текинцы смотрели богатырями. Почти у каждого в руках тяжелая кривая шашка с роговой рукояткой, ножны деревянные. Ружья у текинцев старинные, больше кремневые, при стрельбе кладут их на подставку. Между толпами текинцев расхаживал в красном халате, с копьем в руках, Мурад-хан. Он громко покрикивал: «Не сметь стрелять по русским: кто выстрелит — тому смертная казнь!» И с нашей стороны толпы любопытных покрыли все ближние насыпи. Первый раз после трех недель осады враги смотрели друг на друга добродушно. Послышались шутки, веселые разговоры, зазыванье в гости. Текинцы в ответ улыбались, звали шапками к себе в крепость.
«Вы бы лучше бросили воевать, — говорили наши, знавшие по-татарски. — Белый Царь силен! Вам нельзя с ним бороться! Лучше сдавайтесь: генерал помилует». Текинцы ничего не отвечали. В это время Скобелев прошел траншеями к передовым позициям, откуда внимательно осмотрел крепостную стену. С нашей вышки успели зачертить план крепости, и когда сделали примерный расчет, сколько она может вместить кибиток, вышло, что их должно быть 15 тыс. По окончании уборки текинцы сказали Юмудскому: «Ну, теперь ступай, да хранит тебя Аллах! Стрелять будем!» Как только халаты текинцев скрылись за стеной, было сделано по три выстрела в воздух, потом пошла обычная пальба. После узнали, что во время уборки тел в кибитке Махмут-Кули-хана собрался маслахат. Многие были не прочь покориться, но Тыкма-сардар сказал: «Теперьуже поздно об этом говорить!» Возле кибитки скопилась толпа молодежи; заслышав, что речь идет о покорности, она ворвалась с обнаженными шашками в кибитку и застращала старейших: «Не допустим! Не хотим мириться! — кричали молодые текинцы. — Смерть гяурам!» Тогда совет разошелся, давши знать на вал, что текинский народ не желает вести переговоры о мире.
И текинцы ждали штурма, как освобождения от томительной изводящей их осады, так равно и русские войска ждали штурма, чтобы разом покончить с текинцами; они были утомлены осадными работами, тяжелой службой, озлоблены гибелью товарищей, поруганием их трупов. Предвестниками близости конца было заложение брешь- батареи и устройство подкопа. Брешь-батарея должна была сбить часть крепостной стены настолько, чтобы могла подняться штурмовая колонна; при помощи подкопа рассчитывали взорвать часть стены. Прежде чем приступить к этой работе, надо было сделать точный промер рва. На такое смелое дело вызвался сотник Кулаковский. Под огнем с вала он вышел из Ширванского редута, спустился в ров и вымерял его — сначала на глаз, потом тесьмой: оказалось, что глубина его в два аршина, а ширина семь аршин; до рва оставалось пройти сапой только 29 саженей. Куропаткин с отборной командой зорко следил, пока отважный сотник не вернулся в редут. Из ближайшей траншеи саперы сделали спуск в сажень ширины, такой же глубины, и работа закипела. У самого входа была поставлена машина, которая при помощи длинного кожаного рукава вгоняла в галерею чистый воздух. Особые рабочие безостановочно вертели рукоятку.
Машина гудит, колеса визжат под сильными руками солдат. А в галерее темно и тесно, как в могиле, можно двигаться только на четвереньках; в конце галереи светится огонек: там работают заступы, лопаты, стучат кирки. Вдоль всей галереи сидят солдаты и передают друг другу мешки с землей; последний, который сидит у входа, выкидывает мешок наверх, а там уж другие его подхватывают и высыпают. Духота страшная, все обливаются потом, свечи оплывают. Когда сделали отдушину, стало легче. Галерею вели с таким расчетом, чтобы ее конец пришелся под неприятельской стеной на две сажени ниже. На третий день после Крещения загрохотала и брешь-батарея, расположенная в конце 2-й параллели. 13 орудий били в крепостную стену и целили так, чтобы подсечь ее примерно наполовину высоты. Стена, как уже сказано, оказалась довольно толстой; однако через 2 часа меткой пальбы глина стала обваливаться, засыпая крепостной ров, и скоро брешь обозначилась довольно широким обвалом. Несмотря на жестокий огонь, текинцы исправляли стену на наших глазах. Вслед за гранатой то мелькнет лопата, то опустится корзинка с землей. Многие из них поплатились тогда за свою отвагу. Но Скобелев больше всего рассчитывал на действие мины. Он посулил минерам, если они окончат к 10-му числу, 3 тыс. рублей и 4 креста на 30 человек. Те выбивались из сил, чтобы заслужить щедрую награду. Главная галерея оканчивалась под стеной особой камерой, т. е. помещением для закладки пороха. Теперь рабочие, сидя в галерее, передавали, как прежде землю, мешки с порохом. Когда втиснули 72 пуда пороха, в один из мешков всунули горючий запал, от которого проложили вдоль галереи две проволоки. После всего «забили» камеру, т. е. заложили ведерном, мешками с землей, приперли щитами. Текинцы не имели понятия о подземной войне, и хотя догадывались, что русские идут подкопом, но думали, что этим путем они хотят попасть прямо в середину крепости. Текинцы с нетерпением ожидали, что вот-вот где-нибудь начнут показываться головы урусов: они же будут только стоять да рубить их.
Когда донесли Скобелеву, что мина будет готова на 11-е число, он назначил штурм на 12-е, Татьянин день. В разных местах осадных работ были приготовлены лестницы, туры, пучки фашин, мешки, назначены места для помощи раненым и, наконец, распределение отряда между штурмовыми колоннами.
Полковнику Куропаткину с 11 ротами и 6 орудиями приказано овладеть большим обвалом, который сделает мина; полковнику Козелкову, с 8 ротами при 3 орудиях, идти на артиллерийскую брешь; подполковнику Гайдарову с 4,5 ротами наступать левее осадных работ, чтобы оттянуть на себя часть неприятеля и тем облегчить действие остальных колонн; резерв из 21 роты и 18 орудий генерал принял под свое начальство. Накануне штурма шел небольшой дождик, и все боялись, чтобы он не затянулся, иначе трудно будет взбираться на обвал. Под этот дождик все войска Ахалтекинского отряда построились к молебну. Огонь с крепости не утихал, но на него никто не обращал внимания. Солдаты горячо молились, чувствуя приближение той минуты, когда наступает решение — кому жить, кому помереть; одному вернуться со славой и честью на родину, другому сложить свои косточки в безвестной чужбине… После молебна генерал держал речь: «Братцы-товарищи! — говорил он. — Ждать дальше нельзя. Мы подошли траншеями почти под самую крепость, отступить теперь срам, да и невозможно. У нас подохли все верблюды, перебита большая часть лошадей. Если отступить — должны бросить жестокому неприятелю наших раненых, нашу артиллерию и наши обозы. На такое дело не пойдет русский солдат. Знайте, что нам только два выхода: победить или умереть. Так победим же, братцы, или с честью ляжем здесь все за царя и нашу родину! Ура! Ура!»
«Победим! Ур-р-ра! Ур-р-ра!» — кричали солдаты неудержимо, точно воспрянув от долгого сна.
Призывный клич любимого полководца поднимает дух подчиненных: воин как бы вырастает; он предчувствует, что будет праздновать победу. И смерть ему не кажется страшной: приди она сейчас, он встретит ее спокойно, даже радостно, если только знает, что его товарищи там, где-нибудь наверху, водружают знамя победы… И только в ночной тишине, накануне битвы, солдат вспомнит свою далекую родину, покинутую им семью — отца, мать, братьев, сестер. Он мысленно благословит своих детей, если они у него есть, затем начнет точить штык или шашку, после всего вынет чистую рубаху и, одевшись в бой, точно на праздник, станет прислушиваться, не слыхать ли команды: «Вставай! становись к расчету!» Он принадлежит весь государю, пославшему его исполнить свой долг. Так провели ночь и войска текинского отряда накануне кровавого штурма.
В 3 часа войска начали расходиться по своим местам. Текинцы заметили это передвижение и участили пальбу. Наступило утро, ясное, слегка морозное. В 7 часов утра колонна Гайдарова перешла в наступление, взяла штурмом Мельничную калу и, приспособив ее к обороне, начала обстреливать текинцев, скопившихся на валу. Они думали, что отсюда будут штурмовать и крепость. 30 орудий уже 1,5 часа с остервенением рвали землю, уширяя брешь для колонны Козелкова. Несмотря на адский огонь, текинцы самоотверженно исправляли повреждение и почти все там же погибали. В 10,5 часов дали знать генералу, что мина готова. Тогда все орудия правого фланга осадных работ начали усиленное обстреливание того угла крепости, где надо ждать обвала; в свою очередь, мортиры засыпали разрывными снарядами внутренность крепости. Несмолкаемый гул орудий, залпы пехоты, занимавшей передовые траншеи, не устрашили текинцев: они высыпали на стену и все время до роковой минуты поддерживали живую перестрелку. Отряд Куропаткина давно в сборе, ждет только взрыва, чтобы броситься к обвалу, колонна Козелкова, скрытая в траншее, также налицо.
— Поручик Черняк, — крикнул капитан Маслов, глядя на часы. — Приготовьтесь: 30 секунд осталось ждать…
Поручик Черняк держит в руках концы проволок; возле него У. О. Шульга, гальванер.
— Взрывайте!
Текинцы ничего не подозревали: на стене против этого места у них было тихо. Прошло несколько секунд, пока Черняк соединил проволоки. Черная туча с легким шумом поднялась вверх над стеной; дрогнула земля, и раздался подземный гул: большие глыбы с грохотом, точно каменный фонтан, посыпались на землю; мелкими каменьями и землей засыпало наших солдат. Стена рухнула на 9 саженей — стоявшие там текинцы все погибли. Грозное «ура!» пронеслось от правого фланга до левого, отозвалось в резерве и под его могучие раскаты ширванцы с уральцами полезли на свежий обвал, еще покрытый облаками пыли. Текинцы сначала ошалели от взрыва; им в первый раз пришлось видеть или, лучше сказать, испытать это страшное средство. Однако они скоро опомнились и схватились за ружья; самые удалые бросились навстречу ширванцам. Они поняли, что на этом бугре изрытой земли решается их судьба. В жестокой рукопашной схватке погибали ширванцы, пал отважный сотник Кулаковский и бывший с ним во рву казак Тетиков, но вот появилась в тылу текинцев рота туркестанцев из колонны Козелкова: они наступали стройно, грозно, с опущенными штыками — и текинцы не выдержали: кто бросился вниз, тот расшиб голову, кто остался на месте — тут же погиб. Ширванцы развернули свое знамя…
— Туров сюда подавай. Орудие, орудие сюда! — кричали солдаты сверху. Саперы протискались вперед, расчистили въезд для орудия, поставили как первое прикрытие туры и набросали мешков с землей. Это было делом нескольких минут. Артиллеристы потащили туда пушки и, как только их поставили, обвал считался занятым. Защитники, не знакомые с правилами осадной войны, не позаботились заранее приготовить сильные резервы.
С высоты обвала наши увидели внутренность крепости. За стеной тянулся небольшой внутренний ров, а за ним целое море кибиток и врытых землянок, одна возле другой. Между кибитками шла кривая и широкая улица к холму, о котором упоминалось раньше. Между дальними кибитками теснились в ярких халатах толпы текинцев, их испуганные семьи, верблюды, бараны, телята. Перекатная трескотня ружей, взрывы лопавшихся гранат, замиравшие крики текинцев, вопли женщин, плач детей и победные возгласы русских солдат — вот что представляла собой в те минуты крепость, окутанная густым дымом, пропитанным гарью, с противным запахом тлевшего войлока. После нескольких залпов сверху отряд Куропаткина спустился вниз и пошел дальше в трех маленьких колоннах, под музыку, с распущенными знаменами, барабанным боем, пролагая путь к кургану. Охотникам-апшеронцам удалось по пути отбить захваченное во время вылазки знамя своего полка; в то же время после рукопашной схватки маленькая колонна Фока отняла наши 2 орудия.
Так же успешно было занятие бреши. В передовой колонне графа Орлова-Денисова, где находилось четыре роты апшеронцев, первым поднялся наверх поручик Попов, но, раненный, скатился вниз. Текинцы громко кричали: «Алла! Магома!», рубили шашками, кололи длинными пиками, швыряли камнями. Орлов-Денисов был смертельно ранен. Потребовалась помощь. Козелков подвел три роты ставропольцев с 2 горными пушками: и те не могли сломить текинцев. Тогда генерал хотел сам вести 3-й батальон Апшеронского полка, но его не допустили. Батальон повел седой кавказец подполковник Попов. Один из его сыновей скончался от раны прежде, теперь мимо старика провели под руки другого сына. Обнял его седой воин и пошел дальше. С приближением свежих сил передовые бойцы вскочили на ноги, и все вместе дружно бросились на вершину бреши; подошедший 3-й батальон самурцев уже без всякого приказания поднялся по лестницам в промежутке между обоими обвалами, так что сдавленные со всех сторон текинцы стали кидаться в разные стороны, все еще в надежде удержать русских; но все было тщетно: они наступали теперь сомкнутым строем, сломить который могли только такие же стройные ряды. Текинцы бежали толпами в разные стороны; вся окрестность покрылась беглецами. Только самые отважные продолжали собираться в кучки вокруг своих батырей и знаменосцев. Для этих свобода была дороже жизни, и все они погибли смертью храбрых.
Текинцы так были уверены в неприступности своей крепости, что на этом куске голой земли, примерно около 100 десятин, собрали все свои семьи, часть скота, весь домашний скарб и богатства. Много накопили они золота и серебра, добытого наездами в Хиву, Бухару или же на персидскую границу: все это было скрыто в крепости.
В каждой кибитке солдаты находили большие расшитые мешки с мукой или зерном, женские прялки, лопаты, чугунные котлы и таганы, овчины, кожи, превосходные ковры, шелковые халаты, женские уборы из серебра и бирюзы, сердоликов, кораллов или крупных монет. Мешки с деньгами текинцы припрятали в землю незадолго до штурма. Кроме фуража и хлеба, солдаты получили разрешение брать, что хотят.
С колонной Гайдарова, которая поднялась по лестницам против Мельничной калы, уже более 20 рот вошло в крепость, и чем ближе подвигались войска к кургану, тем теснее и теснее стояли кибитки. По временам оттуда раздавались одиночные выстрелы последних защитников. Солдаты разбивались на кучки, разыскивали виновных: они были озлоблены против текинцев, что всегда бывает после долгой или упорной обороны. Бледные, заплаканные текинки, с кучами детей, метались в разные стороны, не зная, где приютиться. Они бросались на колени, жалобно взывая к офицерам: «Аман-ага! Аман-ага!» (пощади, господин). Конечно, их не трогали. Вот, наконец, и высокий курган Денгиль-тепе. С одной стороны майор Сивинис, с другой шт. кап. Мельницкий, обстреляв ближайшие кибитки, быстро поднялись на холм, и в час пополудни на вершине его развивалось знамя Апшеронского полка; моряки втащили картечницы, которые очистили последнее убежище текинцев. Отсюда Куропаткин послал генералу записку: «Поздравляю с полной победой. Вся крепость наша, оба орудия и знамя отбил назад. Перехожу в наступление, желательна помощь кавалерии». Тогда сам Скобелев, во главе двух эскадронов драгун и Полтавской сотни, провел их через крепость и пустился в погоню; рубили и гнали верст 15, насколько позволяли силы отощавших от бескормицы лошадей.
Когда стали делать подсчет, то оказалось, что у нас убыло из строя до 400 человек, в том числе убитых 59; текинцы же заплатили за оборону дорого, более чем 6 тыс. потеряли; во многих кибитках находили по 15 тел. После оказалось, что все богачи, под предлогом отвезти семейства, ушли раньше штурма и уже не возвращались в крепость. Тыкма-сардар, остальные ханы, ишаны — все бежали, кто куда глядел. Кроме своих пушек и знамени Апшеронского полка победителям досталось медное орудие, 2 маленькие чугунные пушечки (зембуреки), 5 значков да разного имущества приблизительно на 6 млн. Но зато на руках русских осталось 5 тыс. покинутых, обезумевших от страха текинок с их детишками. Это человеколюбивое дело было поручено особому чиновнику. Их поместили в отдельном лагере, выдавали провизию, под больных и раненых отвели особый лазарет. Текинки сначала не хотели идти получать провизию: «На что нам все это, коли скоро снимут наши головы». Однако на другой, на третий день нельзя было узнать робкое запуганное стадо: женщины занялись хозяйством, разыскивали свое добро, а шустрые ребятишки скакали и бегали взапуски.
Когда стало известно, что бежавшие текинцы, скрываясь в песках, не знают, что им делать, Скобелев разослал с надежными джигитами воззвание, в котором приглашал весь ахалтекинский народ повергнуть свою судьбу на милосердие государя императора; он обещал им неприкосновенность жизни и уцелевшего имущества; кто же окажет сопротивление, тому грозил полным истреблением. Вслед за воззванием был направлен полковник Куропаткин с довольно сильным отрядом для занятия Асхабада да и всех укрепленных пунктов, а вместе с тем и для водворения текинцев на указанных местах, но уже под надзором русской власти. Во время отсутствия Куропаткина было отдано в приказе по отряду царское спасибо. В Бозе почивший государь, получив известие о взятии крепости, прислал великому князю главнокомандующему кавказской армией следующую депешу: «Благодарю Бога за дарованную нам полную победу. Ты поймешь мою радость. Спасибо за все твои распоряжения. Передай мое сердечное спасибо всем нашим молодцам: они вполне оправдали мои надежды. Генерал-адъютанта Скобелева произвожу в полные генералы и даю Георгия 3-й степени. Прикажи поспешить представлением к наградам».
К кибитке Скобелева собрались все офицеры отряда; выстроился 3-й батальон ставропольцев, которым командовал Скобелев перед Хивинским походом, еще в бытность подполковником. Подали водку. Козелков, командир Ставропольского полка, поднял чарку два раза: в первый раз за здоровье подполковника Скобелева, а второй раз за здоровье генерала от инфантерии. «Вашей грудью, вашей кровью я заработал эти награды», — сказал растроганным голосом молодой генерал. Его слова подхватили солдаты, офицеры, и долго не смолкало задушевное «ура!». Скобелев всех обошел, каждого благодарил, а бывшему своему батальону пожертвовал тысячу рублей на семьи убитых и раненых товарищей. Сестры милосердия Стрякова и графиня Милютина, дочь военного министра, получили серебряные медали с надписью «За храбрость». Обе сестры выдержали всю осаду, а Стрякова была даже контужена в грудь.
В недавней борьбе текинцы потеряли своих храбрейших батырей, истощили запасы пороха, лишились оружия, а между прочим, приближалось время посевов. Ждать помощи они не могли, потому что друзей не имели, наживая до сих пор лишь врагов. Даже муллы, ишаны — главные подстрекатели — пустили в народе молву, что русским присуждено теперь Аллахом завоевать на время весь край. Они говорили, что после овладения «неприступной, Богом хранимой крепости» ничто не может остановить солдат Белого Царя. Но настанет время, когда во имя пророка сплотятся все туркмены и выгонят гяуров из святой земли… Так говорили муллы, а сбудется ли их предсказание, известно лишь одному Богу.
По окончании мирного похода Куропаткин повел своих туркестанцев обратно, через ту же пустыню, в Петро- Александровское укрепление. За 8 верст от Хивы отряд был встречен самим ханом со всей его свитой; ночлег был приготовлен в его летнем дворце. За четыре месяца похода и стоянки под Геок-тепе туркестанцы сделали 2 тыс. верст. Скобелев прощался с ними так же, как и встретил, по-отечески: «Расставаясь ныне с дорогими сердцу туркестанскими войсками, благословляю их в далекий и не безопасный путь. Уверен, что и грозная пустыня им опять будет по плечу. Благодарю всех офицеров и нижних чинов за исполнение долга и присяги службы. Благодарю в особенности полковника Куропаткина. С ним судьба породнила меня боевым братством со второго штурма Андижана, в траншеях Плевны, на вершинах Балканских и ныне во дни тяжелых боев под Геок-Тепе».
Умиротворение края продолжал князь Эристов. Только Тыкма-сардар держал в страхе около 2 тыс. беглецов, осевших на реке Теджене. Он говорил, что русские зарежут тех, которые возвратятся в оазис. Даже мервцы прислали узнать, не сердится ли на них Белый Царь. Скобелев отвечал: «Белый Царь когда гневается, то гнев его слышен как рыкание льва. Пушки не грохочут, значит, Белый Царь не сердится; не желаю этого ни вам, ни женам, ни детям вашим, ибо в тот день кровь потечет рекой и не спасут вас ни англичане, ни кто другой, как не спаслись ахалтекинцы». Тыкма-сардар бросился к мервцам с предложением помощи. Мервцы осмеяли его: «Ты убежал от русских и хочешь защищать Мерв? Если ты еще смеешь называться храбрецом, то после этого нет на свете трусов. Ты трус, потому что убежал, а храбрые все погибли под Геок-Тепе». Тогда Тыкма-сардар увидел, что его песенка спета и в конце марта явился в Асхабад, вручил Скобелеву свою саблю, которую и получил обратно, после того как поклялся верно служить государю.
Прошло три года, вновь завоеванный край получил название Закаспийской области, с главным городом Асхабадом, где имел местопребывание и командующий войсками генерал Комаров. Сюда уже была проведена железная дорога, продолженная ныне до Самарканда в одну сторону и до Ташкента в другую. Когда стало в Асхабаде известно, что и мервцы не прочь поступить в русское подданство, Комаров двинулся с отрядом нареку Теджен, откуда послал в Мерв Алиханова и Махмут-Кули-хана для переговоров. Старшины собрались на совет и после недолгого совещания согласились признать власть Белого Царя. Тогда Комаров приказал им объявить, что они не иначе могут войти в нашу державу, как отпустивши рабов и возвратив персиянам все ограбленное у них имущество. Мервцы не прекословили: сняли с пленников оковы, отогнали табуны лошадей и стада скота в соседние страны. Несчастные пленники плакали от радости, причем славили во всеуслышание русского царя. По-видимому, и мервцы были довольны переходом к новой жизни. В конце января 1884 года прибыли в Асхабад 4 хана и 60 почетных жителей Мерва. Все это были седобородые старики, за исключением Юсуфа, молодого туркмена, мать которого пользовалась большим уважением среди соплеменников; тут же находились два знаменитых аламанщика, побывавших со своими шайками под стенами Тегерана. Депутаты подали Комарову прошение на высочайшее имя, написанное по-татарски, в котором мервцы обещали служить верно, честно, оставить грабежи и разбои. После торжественной присяги на Коране генерал поздравил мервцев подданными великой державы, под покровительством которой они всегда найдут себе защиту, после чего объявил от имени государя полное прощение за все старые провинности. Так состоялось присоединение Мервской области, из которой выкроено два округа — Мервский и Теджентский.
Англичане не могли без злобы и зависти смотреть на мирное бескровное расширение русских пределов. Когда их уговоры и подстрекательства потерпели неудачу в Мерве, они подстрекнули нашего соседа афганского эмира Абдурахмана захватить оазис Пенде, населенный сарыками, которые незадолго до того также приняли русское подданство; среди сарыков и их родичей салоров уже было введено русское управление. Англичанам удалось нанять 4 тыс. афганцев, которые захватили Пенде, потом перешли реку Мургаб и заняли сильную позицию при Таш-кепри. Наши новые подданные заволновались; надо было или поступиться, или принять вызов. Как ни был миролюбив в Бозе почивший император Александр III, однако не мог простить такой дерзости. В первых числах марта 1885 года отряд из 8 рот, 4 сотен при 4 орудиях собрался под начальством Комарова на реке Мургаб, а 13 марта приблизился к позиции афганцев, но версты за четыре от Таш-кепри остановился, как бы желая показать, что избегает столкновения. В то время, когда английский офицер начал переговоры, афганские посты продвинулись вперед и стали заходить кругом нашего отряда. Это вынудило генерала Комарова дать афганцам урок. Утром 18 марта он подошел к речке Куник, но все-таки не начинал дела, пока афганцы сами не открыли огонь. Тогда Комаров атаковал афганцев и, после довольно горячей схватки, разбил их наголову. Афганцы потеряли 8 орудий, 2 знамени, весь лагерь, 500 убитых и раненых; у нас убыло 42 человека. На другой же день после разгрома афганцев явились аксакалы от эрсаринцев и до того независимых сарыков с просьбой принять их в русское подданство. Просьба эта была, конечно, уважена: из ихних земель составился новый округ Педжентский.
С того времени началось мирное завоевание того края. Надо было связать воедино враждебные туркменские племена, приучить их к новой жизни, мирной, трудовой, что выпало на долю нового начальника Закаспийской области, генерала Куропаткина. Он насаждал здесь то же, что Кауфман в остальной части нынешнего Туркестана, Абрамов — собственно в Фергане, Иванов — в бывших владениях хивинцев и той же Фергане. И если любознательный путник захочет теперь проникнуть в кочевья туркмен, он может проехать по железной дороге там, где войска утопали в песке; кроме кибиток или мазанок, он увидит русские города и поселки, встретит памятники былых подвигов, услышит русскую речь. Такое завоевание прочно и более выгодно для мирной державы.
Англичане почему-то приняли разгром афганцев за нарушение мира; они даже ожидали, что на место Комарова будет назначен другой генерал, а государь император не только его не сместил, а пожаловал ему в награду золотое оружие. Тогда англичане всполошились и заговорили о войне, и тут покойный государь не поступился: сделал необходимые распоряжения на случай открытия военных действий. Англичане притихли и с тех пор уже стали хлопотать, как бы уладить дело миром. В этом отказа не было. С обеих сторон выслали особых уполномоченных для полюбовного размежевания спорных земель, и установленная ими государственная граница существует поныне. Таким образом, своей твердостью государь император, дав хороший урок англичанам, поддержал честь и достоинство дорогой ему России. Этот подвиг царя-миротворца русские люди никогда не забудут.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги