Завоевание Туркестана

Оборона Самарканда и усмирение Шахрисябзя

Во главе заговора, обширного и опасного для русских, стали шахрисябские беки Джура-бий и Баба-бий, оба решительные и храбрые. По их плану бухарские войска отнюдь не должны были принимать боя, а, отступая внутрь страны, завлекать русских все дальше и дальше, пока шахрисябцы при помощи городских жителей не овладеют Самаркандом. В заговоре участвовал и хан коканский, которого обязали выставить значительные силы на правый берег Сырдарьи, чтобы в случае успеха идти прямо к Ташкенту, где вырезать все русское население. Таким образом беки задались мыслью не только очищения долины Зарявшана, но полного изгнания русских из пределов Туркестанского края. Нашими друзьями остались лишь евреи; все же мусульманское население долины превратилось в явных или тайных врагов, возмечтавших о скором освобождении священного города. Они вели свое дело осторожно, с тонким расчетом; по-видимому, все обещало им полный успех. К счастью, хорошо задуманные замыслы потерпели крушение: ничтожный по численности гарнизон Самарканда оказал героическую стойкость, бухарцы приняли битву на Зерабулакских высотах, наконец предусмотрительный главнокомандующий повернул после победы назад на выручку Самарканда. Самаркандская цитадель, в которой был сосредоточен наш гарнизон, имела фигуру неправильного многоугольника, около версты длиной и 300 саженей поперек; вся ее площадь была сплошь занята казармами, саклями, несколькими мечетями, кладбищем и дворцом эмира, с его знаменитой тройной залой Тамерлана. В случае опасности защитой самаркандской цитадели могла служить только солдатская грудь, потому что ветхая, простоявшая целые века без ремонта и сложенная из глины стена, от 3 до 6 саженей высотой, давно осыпалась, местами обвалилась. Вместо рва цитадель была окружена глубоким оврагом, но не всегда вплотную; одной своей стеной она примыкала к садам, а двумя другими к городу; ворота, как бухарские, так и самаркандские, открывались прямо в улицы, почему и нельзя было из цитадели обстреливать прилежащую местность. Где только было возможно, под самой стеной лепились городские сакли, которые без труда могли быть обращены в галереи, удобные для пробивания стен, а крыши этих саклей позволяли легко взбираться наверх. Вдобавок ко всему цитадель стояла на бугре, что давало возможность совершенно безнаказанно обстреливать ее внутренность с городских мечетей, медресе и вообще высоких зданий, откуда она открывалась вся как на ладони. Наши успели только насыпать 2 барбета возле кладбища, что у самаркандских ворот, да обрыть часть осыпавшегося оврага, чем и кончились приспособления для обороны.

Нашему самаркандскому гарнизону, всего-то в 558 человек — кроме казаков, сапер и артиллеристов — надо было защищать окружность стены в 2,5 версты; в лазарете лежало 450 больных и слабых, требовавших ухода. Хорошо еще, что хранился большой запас патронов, муки, крупы, но мало было соли и мяса.

Тотчас же по выступлении Кауфмана на Каты-Курган в окрестностях Самарканда стали скапливаться большие вооруженные шайки. Между тем аксакалы, как ни в чем не бывало, продолжали являться в цитадель, заверяя в своей покорности и преданности. Два раза им удалось вызвать из цитадели майора Штемпеля, оставленного за коменданта с ротой солдат, чтобы отбить враждебные шайки, и во второй раз, когда Штемпель возвращался в цитадель, он должен был войти в бухарские ворота силой; после этого случая их заперли наглухо. Аксакалы надеялись, что в отсутствие войск можно будет занять цитадель без выстрела. А мы им верили до последней минуты, несмотря на то что евреи давно уже предупреждали об измене самаркандцев. Однако, как только опасность стала очевидной, гарнизон воспрянул духом: раненые, больные, чиновники и русские купцы пожелали принять участие в защите. В то время в Самарканде находились по своим торговым делам Хлудов, Трубчанинов, Иванов, гостил художник Верещагин — всего набралось добровольных защитников с первого же дня осады 140 человек. Душой обороны стал подполковник Назаров, командир 9-го линейного батальона, бывший тогда в лазарете на излечении; он охотно подчинился младшему в чине коменданту.

На западной стене, к стороне садов, расставили нестроевых — музыкантов, писарей, фурштатов; в углу между обоими воротами — сапер; прочие стены заняли часовыми, а у ворот выставили караулы; две бухарские пушки вкатили на барбеты возле мечети, четыре орудия оставили в резерве. Вот все, чем располагала защита.

В эту самую минуту, когда на Зерабулакских высотах началась канонада, предводители шахрисябцев Джура-бий и Баба-бий повели свои несметные орды на освобождение трона Тамерлана. Кроме шахрисябцев тут были кочевники разных наименований, жители Ургута, Самарканда, Мианкальской долины, примерно от 40 до 50 тыс. человек, если не больше; тут же находился старший сын эмира Катты-тюря. Полчища врагов приближались с барабанным боем, при звуках сурн, с криками: «ур! ур!» Они наводнили городские улицы, окрестные сады и, открыв меткую пальбу на гребне стен, атаковали цитадель в семи местах одновременно. Оба пролома в стене, ворота, калитка против родника сразу были осыпаны градом пуль; по ханскому дворцу и лазарету открылась пальба с высоких городских мечетей. Сколько надо было мужества, чтобы взглянуть в лицо страшной опасности и не потерять сразу веры в успех защиты! Тут, в эти минуты, сказалась вся мощь русского солдата, сила которого возрастает по мере опасности. Атакованные пункты тотчас были усилены из резерва: к воротам послали пушки, к стенам — артиллеристов с ручными гранатами. С первой же минуты оборона становилась непосильной: наши стрелки были открыты, а неприятель скрывался или за стеной, или в соседних саклях; он нападал на ворота и проломы тысячами, а наши встречали его десятками. У коменданта осталось в резерве всего 30 солдат; один и тот же 3-й взвод помогал всюду: то бежит к кладбищу, где особенно напирали мусульмане в виду своей мечети; то торопится, с подпоручиком Сидоровым во главе, к самаркандским воротам, а отсюда, подавши помощь, спешит к бухарским воротам. Эти ворота начинали гореть; к вечеру загорелись и другие. Охранение ворот являлось делом первой важности. К самаркандским воротам поспел вовремя майор Шеметилло с последним резервом; инженерный офицер Богаевский построил тут баррикаду, сзади которой поставил пушки; в числе защитников появился купец Трубчанинов в русской красной рубахе. Теперь неприятеля уже встречали картечью: появились в воротах убитые, раздались стоны раненых. К бухарским воротам явился Назаров с саперами и слабосильной командой своего 9-го батальона; многие из них были так слабы, что не могли держать ружей или кричать «ура». Одно присутствие Назарова вдохновляло этих полумертвых людей.

— Ваше высокоблагородие! — кричали солдаты. — Врывается, врывается!

— Не бойтесь, братцы: я с вами!

Солдаты действительно успокоились. Вот послышались крики: «ур! ур!», и на валу показалась толпа дюжих узбеков. Наши дали залп: толпа отхлынула. Прибежали к Назарову с другого пункта, зовут его туда. Между воротами было место, где стена выступала утлом. Тут бухарцы стали подкапывать стену, и если сапер вылезал, чтобы выстрелить в работника сверху, то в него направляли десятки ружей: каждый наш выстрел обходился очень дорого. После полудня бухарцы так углубились, что уже перестали бояться наших выстрелов. Оттуда смельчаки взлезали на стену при помощи кошек (особые крючья) и, махая значками, звали толпу на приступ. Когда свели сапер с этого места, Назарову пришлось бегать от бухарских ворот сюда и обратно, смотря по тому, где угрожала наибольшая опасность. В минуты затишья этот неутомимый борец шутил, хохотал, развлекая солдат и поддерживая в них необходимую бодрость. Вечером показался за воротами дымок; скоро они рухнули, и толпы повалили неудержимой волной. Тут начался ужасный рукопашный бой. Среди свалки, под градом пуль, саперы принялись строить завал: одни побежали за мешками, другие стали копать землю. Глина до того окаменела от бездожья, что не поддавалась кирке. Тогда бросились в сакли, где она была помягче. Наконец мешки наполнены, надо их тащить к воротам, навстречу неприятелю. Воронец и Черкасов указали места и оставались здесь по очереди, пока завал не был готов. Согнувшись в дугу, 2–3 сапера подкатывали мешок, укладывали в ряд и спешили за следующим. В несколько минут первый ряд был уложен, остальные мешки втаскивали наверх, пока не образовалась из мешков стена, которая могла прикрыть человека; на середине завала оставили отверстие для пушки. К полуночи завал был готов. По мере того как он возвышался, солдаты размещались в сторонке от орудия. Вот вдали послышался шум: все ближе, ближе; тысячи хриплых голосов ревели: «Алла! Алла!» Передовые идут молча, с батиками и ружьями. Вдруг, опустив головы, они бросаются в ворота. «Первое!» — прозвучала команда, раздался выстрел, и потом все смолкло…

Минуты через две вдали послышалась перебранка: враги упрекают друг друга в трусости. И так ломились они не один, а много раз, но не могли вынести картечи.

Ночью от бухарских ворот сделали вылазку. Назаров пошел, как был, в лазаретных туфлях. Команда подвигалась тихо, с оглядкой, говорили шепотом. Удалось поджечь мечеть, главную твердыню неприятеля, да несколько саклей.

Второй день осады был не легче первого. С раннего утра бухарцы, скопившись в ближайших улицах, бросились с мешками пороха и горящими головешками к самаркандским воротам, которые вскоре запылали. Здесь также их заложили мешками с землей, а в отверстие поставили орудие. В 10 часов утра неприятель ворвался с двух противоположных сторон — от садов и вблизи самаркандских ворот. Туда повезли одно орудие, побежали артиллеристы с ручными гранатами, взвод солдат под командой поручика Хрущева — и общими силами, вместе с нестроевой командой, отстояли стену. Ворвавшихся же у самаркандских ворот встретил храбрый Шеметилло. Искусно укрыв свою роту, он зорко наблюдал за проломом. Вот появились узбеки, сначала в одиночку, потом показались десятками; уже наши стрелки сбиты с пролома, вот-вот нахлынут толпой. Солдаты рвутся на выручку. «Стой, ни с места: пусть войдут», — говорит Шеметилло и, выждав еще немного, вдруг прыгнул как тигр, с криком: «Прочь отсюда, Азия!» — и солдаты его роты в один миг смели в ров всех до единого. Через час послышалась жестокая перестрелка у бухарских ворот: это шахрисябцы появились на стенах, лезли в ворота. Прошло четверть часа в глухой свалке; обе стороны, напрягая все силы, боролись насмерть у завала. Храбрый Служенко сам наводил пушку и, пораженный тремя пулями, пал на свое же орудие. «Ура, братцы!» — кричал он умирая. Шахрисябцы уже держали пушку за колеса; часть мешков была разбросана. «Орудие берут!» — закричали солдаты, и этот отчаянный крик произвел потрясающее впечатление. Выскочил художник Верещагин, бледный как смерть, глаза горят. «Кто со мной, ребята? — кричал он, — сюда!» — «Вперед, молодцы! Ура! Ура!» — прогремел голос Назарова. На босу ногу, в шелковой рубахе, с шашкой через плечо, бросается он вперед и очищает путь к орудию. Не выдержали шахрисябцы: подобрав халаты, они бежали, толкая и опрокидываясь друг на друга. Большинство их было с батиками; те же, которые имели ружья, еще несколько раз останавливались и отстреливались; другие скрывались в сады, в сакли. Барабанный бой, ружейная и пушечная пальба, призыв сигнальных труб и крики не прерывались ни на минуту. Солдаты выбились из сил, офицеры потеряли голос. В эти тяжкие минуты упадка сил и энергии являлись на помощь наши купцы, высылая на позиции чай, водку, вино, сигары. Солдаты, подкрепившись, становились бодрее, готовясь к новым подвигам.

После полудня Джура-бий получил известие, что бухарцы приняли бой и потерпели поражение на Зерабулакских высотах. Это обстоятельство изменяло все расчеты наших врагов; освобождение долины Зарявшана уже представляло мало вероятия. Шахрисябцы тотчас отошли по дороге к Ургуту, кочевники также скрылись. Защитники было обрадовались, думали, что на этом все кончится; многие выходили на улицы, заглядывали по дворам, даже заходили в сакли — везде гробовая тишина, людей ни души, Этим коротким отдыхом воспользовались, чтобы раздать горячую пищу и водку; купцы поспешили с вином, с сигарами.

Не успели, однако, наши прийти в себя, порядком отдохнуть, как появились густые толпы врагов; и вновь пришлось отбивать их яростное нападение…

Уже несколько гонцов было отправлено к командующему войсками с подробным донесением о положении дела. Комендант писал, что приступы не прекращаются, что у нас много раненых, убитых; что недостает мяса, соли, фуража; вода стала портиться. Ответа не было. Никакие обещания и награды не помогали: гонцы или попадали в руки неприятеля, или сами добровольно передавались врагу. На второй день осады происходило у коменданта совещание: порешили, если не явится помощь, собраться в ограде дворца и оборонять его до истощения сил, а когда неприятель и туда прорвется, взорвать на воздух весь запас пороха и снарядов. Сейчас же приступили к необходимым приспособлениям для обороны: перетаскали туда порох, снаряды; начали пробивать в стенах бойницы, делать присыпки для орудий — работали всю ночь, работали и после того, хотя неприятель, заметив скопление людей, открыл по ним пальбу.

Наступил третий день осады. За два дня у нас выбыло 150 человек, — потеря огромная для такого гарнизона! Оставшиеся в живых истомились до крайности. К счастью, бухарцы хотя и пытались прорваться в разных местах, но уже действовали не одновременно всеми силами и не так запальчиво, как в первые два дня. Однако усиленная перестрелка продолжалась до вечера. Осажденные изнемогали от усталости: оберегая стены, по ночам не спали, днем сражались, а между тем питались впроголодь, потому что говядина вышла, вода в прудах застоялась, помутнела. В лазарете больные оставались без всякой помощи: некому их ни накормить, ни подать лекарства или перевязать рану. Зачастую голодные больные, пробираясь на ротные кухни, чтобы там чем-нибудь поживиться, падали на улицах от потери сил.

На 5-й день осады к западной стене подошли скрытно два сарта и подали знак, что имеют нечто сказать. Их провели к коменданту. Оказалось, что они присланы от одного преданного нам аксакала с предложением доставить в цитадель провизию — баранов, молока, хлеба. Одного из них задержали, а другого послали за аксакалом. Действительно, старик явился и, кроме провизии, обещал доставить командующему войсками записку.

На другой день рано утром въехал в ворота молодой джигит, с важной осанкой и торжествующим выражением лица: у него в сокровенном месте хранился клочок бумажки, возвещавшей радостную весть. Джигит привез от Кауфмана записку на немецком языке следующего содержания: «Держитесь, завтра я буду у вас!» Майор Шеметилло обошел с этой запиской кругом всей стены, читал ее на каждом посту по нескольку раз и благодарил защитников в самых теплых выражениях. Трудно передать, что за тем последовало: истощенные борьбой и голодом страдальцы воспрянули духом; солдаты целовались, как в праздник Христов; многие только крестились или шепотом читали молитвы…

Наступила ночь. В цитадели никто не спал, тревожно прислушиваясь к каждому шороху. Вдруг, среди ночной тишины, на темно-синем небе взвилась ракета, вестница освобождения. На этот раз она как-то особенно медленно поднялась, так что все могли ее заметить; взвилась, лопнула — и рассыпалась множеством искр. Ее появление не вызвало шумных восторгов, солдаты лишь перекрестились да сотворили про себя молитву.

Как раньше сказано, войска генерала Кауфмана уже в Каты-Кургане получили тревожное известие о Самарканде. На ночлеге в Карасу явился к генералу бек соседнего городка и сообщил ужасные подробности осады. За 18 верст до Самарканда наши уже различали канонаду, и тут только впервые было получено донесение майора Штемпеля, седьмое по счету из посланных им. Вечером 7 июня войска генерала Кауфмана стали лагерем у городских садов; толпы вооруженных еще бродили вокруг города. Тремя колоннами отряд вступил на другой день в Самарканд с разных сторон; защитники цитадели сделали в это время вылазку. Пальба не прекращалась, пока отдельные отряды не выжгли половины города и обошли его кругом по главным улицам. К 12 часам дня все было кончено: пальба утихла, над грудами развалин дымились густые черные облака — то горел базар. Въехав в городские ворота, генерал должен был остановиться, пока саперы разбирали грозный завал, сложенный из мешков. Через амбразуру зловеще выглядывала пушка, между зубцами на башнях стояли стрелки с заряженными ружьями. Такова была первая встреча защитников с генералом. Впереди ворот стояли разрушенные сакли, валялись обгорелые трупы, окруженные голодными собаками. Тяжелый смрад от трупов, едкий запах гари — все вместе напоминало о тяжелых пережитых днях. Лошади фыркали, становились на дыбы. Наконец угол завала был очищен; генерал подъехал к саперам и слабосильным 9-го батальона; тут же стояли Назаров, Шеметилло. Генерал долго с ними говорил, но тихая их беседа не слышна была: здесь, впереди и сзади, гремело восторженное «ура!» как оставшихся в живых, измученных и голодных защитников, так и тех, которые явились избавителями — то было братское задушевное свидание сроднившихся в боях и походах туркестанцев…

Вся долина Зарявшана с трепетом ждала наступления грозы.

Шахрисябцы сидели в своем гнезде смирно, самаркандцы явились с повинной; эмир, по слухам, скрылся в пески Кизыл-Кум. Через неделю привезли от него письмо, которое оканчивалось такими словами: «Теперь мне остается только одно: собрать все войско, оружие и пушки, отдать все это Белому Царю и просить, чтобы он позволил мне отправиться в Мекку на поклонение. Я чувствую, что смерть моя близка». Так как Белый Царь не желал новых завоеваний, то мир был скоро заключен. Самарканд и Каты-Курган остались за нами; эмир обязался заплатить все военные издержки, что составило полмиллиона рублей, освободить всех невольников, дозволить русским подданным у себя торговать, заводить конторы, держать приказчиков и строить караван-сараи.

Заключенный с бухарцами мир поддерживается до сих пор.

В конце июня того же 1868 года вновь занятый край получил название Зарявшанского округа, начальником которого был назначен Александр Константинович Абрамов. Этот доблестный генерал, ходивший всегда во главе туркестанских войск, не только управлял вверенным его попечению населением как мудрый и попечительный хозяин, но умиротворил всю долину Зарявшана, укрепив таким образом и власть эмира. В двукратном походе он подавил восстание старшего сына эмира Катты-тюря, против своего отца, потом овладел в пользу эмира непокорным Шахрисябом, перед 80-верстной стеной которого бухарцы всегда оказывались побежденными. Шахрисябские беки Джура-бий и Баба-бий по-прежнему сохраняли враждебное положение. Их участие в осаде Самарканда осталось безнаказанным, почему они продолжали пользоваться каждым случаем повредить нам: высылали разбойничьи шайки для грабежа ближайших кишлаков, нападали на джигитов и чиновников, собиравших зякет, причем было убито два казака и двое ранено. Лучшим временем для нападения на разбойничье гнездо считался август, когда жители заняты уборкой хлеба и по мелководью нельзя затопить окружающую местность. Главное же условие успеха — чтобы нагрянуть внезапно, как снег на голову. Это последнее вполне удалось Абрамову, выступившему в начале августа совершенно скрытно, двумя отдельными колоннами.

По ту сторону гор (Гисарских), приблизительно верст за 100 от Самарканда, бежит речка Кашка, направляясь к Аму. Среди ее притоков, в долинах, основалось много мелких владений, испытавших в свое время и хорошее, и худое. Недаром Александр Македонский провел тут три года. Расположенный в конце горного прохода Самарканд-тау, Шахрисябз состоит из двух укрепленных городов: Китаба, выше и Шехра, ниже, окруженных некогда одной общей стеной, но теперь сильно поврежденной. Эти города отделены один от другого обширными садами, отчего они как близнецы и получили свое название Шахрисябзя, что значит «город, утопающий в зелени». Шехр с его 90 мечетями, купола и минареты которых гордо возвышаются над кучами домов, больше, чем Китаб; в обоих городах считалось в ту пору 35 тыс. жителей. 600 лет тому назад на месте нынешнего Шахрисябзя находилась деревня Кеш, где родилсяТамерлан (1335 г.). Грозный властитель Средней Азии хотел было основать в родном селе свою столицу и построил там множество больших зданий; однако впоследствии нашел более удобным Самарканд, как выгоднее расположенный среди его обширного царства. От Тамерланова дворца «Ак-серая», считавшегося одним из чудес света, осталась только башня и два огромных столба, поддерживавших высокий стрельчатый свод входного портика. Стены еще доселе блестят обшивкой из белого и голубого фарфора, украшенного арабесками, испещренного надписями. Сохранилось сказание, что с этой самой башни бросились разом 40 придворных, чтобы подхватить бумагу, которую ветер вырвал из рук их повелителя.

Население Шахрисябзя, главным образом из узбеков, прославилось своей храбростью, стойкостью, а женский пол красотой. Река Кашка, орошающая их сады, служила жителям лучшей защитой: подвижные плотины позволяли в любое время наводнить на далекое пространство всю местность, окружающую города и крепость. Бухарцам, несмотря на многократные попытки, ни разу не удавалось побывать в городских стенах. Между прочим, долина Кашки в изобилии производит разного рода хлеб, табак, хлопок, пеньку, фрукты, овощи; пласты каменной соли идут отсюда в Самарканд, где другой соли не знают.

12 августа отряд Абрамова приблизился к крепости. За 350 саженей с высоты кургана Алимбек Абрамов рассмотрел внимательно крепость и указал места для пробивания брешей. Неприятель сейчас же открыл огонь, чем сразу обнаружил свою защиту и дал возможность сосчитать его орудия. В то же время выскочила из садов толпа конницы, но ракетные станки быстро ее разогнали. Наступила теплая ночь. Штурмовые колонны, соблюдая тишину, приблизились к крепости: правая под начальством Михайловского, — из 3 рот, 5 орудий, 3 ракетных станков, — приступила к постройке брешь-батареи за 220 саженей от крепости; левая колонна Соковнина, — такого же состава — за 80 саженей. Лестницы, туры, фашины — все принесли с собой.

К кургану Алимбек был назначен небольшой резерв, под начальством есаула Принца; за 2,5 версты, в садах Урус- Кишлака, было оставлено для охраны обоза и парка (повозки со снарядами) 2 роты и 20 казаков под начальством поручика Гомзина.

На рассвете обе батареи открыли огонь; неприятельская стена также загорелась живым огнем: 80 орудий, сколько- то фальконетов били прямо на батарею Соковнина. Этот ветеран кавказских войн, уже носивший в груди смертельную рану, получил еще две тяжелые раны, от которых вскоре скончался. На этой же батарее был ранен и сам Абрамов пулей в живот[6].

К вечеру правая брешь была почти готова, и Абрамов, дорожа каждым часом, решился штурмовать одной правой колонной, не ожидая, пока будет сделан другой обвал; левая же колонна должна была занять стену уже тогда, когда Михайловский проникнет в город. В 3,5 утра левая брешь-батарея загремела, а в это время роты Михайловского, с шанцевым инструментом и ракетными станками, незамеченные подошли к самой стене. Неприятель открыл пальбу, когда наши уже переходили последний рукав речки Кашки. Под градом пуль солдаты поставили лестницы и полезли наверх: как только блеснули на стене штыки, шахрисябцы побежали. Абрамов сейчас же послал казаков разломать ворота «Раватак», что было исполнено в 10 минут. Через четверть часа и левая колонна показалась на стене, не встретив здесь большого сопротивления. Теперь обе колонны, соединившись, пошли вместе по направлению к китабской стене. В узких уличках, между садами, растерянные шахрисябцы метались как угорелые и впотьмах натыкались на наши войска, так что кончалась одна схватка, начиналась другая — все холодным оружием. Дойдя до просторной площади на перекрестке улиц, отряд остановился в ожидании рассвета; горевшие кругом склады клевера освещали незнакомую местность. Несколько дальше, у ворот Китаба, наши были встречены ружейным огнем; после нескольких залпов картечью и гранатами стрелковая рота 3-го батальона смело бросилась на стену левее ворот и открыла их. Войдя в город, отряд беспрепятственно дошел до брошенной цитадели, не сделав ни одного выстрела. В 8 часов утра доселе неприступная твердыня была в наших руках. Утомленные войска не могли в тот же день занять другой город, Шарь, откуда вскоре явилась депутация с изъявлением покорности. По показаниям пленных, защитников было 8 тыс., но беки могли выставить 13 тыс., если бы знали заранее о движении Абрамова. В таких именно силах они всегда отбивались от полчищ бухарского эмира. На другой день Абрамов посетил город Шарь; жители встретили его за три версты. Абрамов объявил им, что Шахрисябз будет передан их законному государю, бухарскому эмиру, и пусть они, возвратившись домой, спокойно ожидают назначения новых беков. Действительно, на другой же день явились новые беки с 1,5 тыс. всадников, которые и были водворены в новом владении. Беки Джура-бий и Баба-бий успели убежать в Кокан, но там были схвачены и выданы русским властям.

Усмирение Шахрисябзя, не признававшего ничьей власти, еще раз показало несокрушимую силу русского оружия, а немедленное его возвращение бухарскому эмиру — нежелание нашего миролюбивого монарха расширять без надобности свои и без того обширные владения.

Рядом с умиротворением шло обстоятельное изучение нового края. Русские войска, под начальством того же Абрамова, исходили ледники Зарявшана; они то поднимались в горы, то спускались в глубокие ущелья, где никогда не ступала нога сарбаза. Горные воинственные племена смирились, признали власть эмира, а русские ученые воспользовались этими экспедициями, чтобы исследовать неведомый и богатый край. Воин, купец и ученый — каждый внес свою лепту, чтобы на далекой окраине русской земли население, жившее прежде лишь грабежом и насилием, зажило теперь мирным трудом, благословляя наступление новых, более счастливых времен.