Збройники

Рождество

… Васю мы выпихивали в отпуск. Это было нелегко, как нелегким бывает ящик с ВОГами, и гораздо опаснее. Бо Вася в отпуск не хотел.

Не, как нормальный военный — хотеть-то он хотел, но очень… теоретически. Бо практически вот это вот командирское «ви тут без мене все прої@ете — і особовий склад, і зброю, і техніку, і війну» — настолько сильно въелось в Васину сущность, что выпереть его в отпуск было уже чуть ли не главной нашей задачей. Ох и ах, интриги, звонки Васиной жене, разговоры с комбатом за спиной ротного, испанские страсти, два километра настанов, комментариев, сентенций. За сутки до отъезда командир заинструктировал особовий склад до соплей, слез и заикания. От него прятались на позициях и старались обходить по широкой дуге. Серега Президент, дохрамывая с костылем, задутым в зимний камуфляж, не успевал убежать от командира, поэтому мы с ним разделили тяготы многочасовых лекций «вот я уеду, и вам всем — п@зда». В конце концов Серега перестал улыбаться и отказался от костыля, я решил на телефоне поставить таймер «Васин поезд на большую землю», а Гала, случайно встреченный ротным по дороге от блиндажа к сортиру, получил важную военную задачу — намутить ящик.

Ящик являлся одним из основных факторов Васиного отпуска — в ящике должен был поехать щенок. Один из сыновей Принцессы Доганы — он, как и весь помет, еще недавно носил групповой позывной «Сьома хвиля», но был выделен высоким начальством, обласкан, вымыт в бане и наречен — по военной традиции называть пса командира по позывному этого командира — «Танцором». Щен после мытья в бане посреди зимы малость приохренел, почувствовал подляну в виде смены места жительства и отсутствия тушенки, поэтому решил заныкаться на крайнем левом спостережном посту. Таким образом, Гала искал ящик, я искал щенка, Вася искал, чем бы нас еще задолбать, и все вместе мы искали возможность растянуть наряды так, чтобы закрыть тремя постами полтора километра лінії бойового зіткнення.

… Грязный белый лендровер фырчал равнодушным к качеству соляры двиглом, затягивая ВОП теплым выхлопом. Прямо перед машиной стояла «бэха-копейка» с откинутым ребристором, из недр которой раздавалось «… еб@на трубка!..», «… а ну качай, ти заїб@в!», «… а моя вчора звоніт такая і „Коля, а хдє твої атошниє?“…», «… та ти качай, мля, зарплата його волнує…»

Я покачался с пятки на носок, пошевелил пальцами в новеньких коричневых ловах, довольно зажмурился и поднял глаза. Низкое, тяжелое, давящее небо Донбасса образца первых дней шестнадцатого года перемешивало серые тучи над Новотроицким, смесь грязи и снега ровным слоем покрывала поле, пехотный опорник, крышу КСП и жизнь сорока тысяч военных, живущих в том, что по телеку принято называть «районом ведення бойових дій». Ловы были прекрасны, все остальное было… было «как обычно».

Удивительно, как человек быстро привыкает. Совсем недавно я мучительно думал, правильно ли поступил, идя в армию, что будет с семьей, как жить и как быть дальше — а спустя всего три месяца все это кажется далеким, замыленно-неважным. Мысли занимает бытовуха — починить «бэху», отыскать щенка, отправить командира в отпуск, найти где-то «бэху-двойку» и спереть из нее трубку холодной пристрелки, чтоб привести оба АГСа «к нормальному бою». Извернуться и задавить двумя АГСами задолбавшего сепара, полюбившего корчить из себя великого снайпера и приходящего на торчащий напротив террикон. Пока что с шестисот семидесяти метров он со своей СВД умудрился не попасть ни во что, кроме земли и деревьев, но рано или поздно же ж может и попасть… хотя бы случайно. А у нас как раз «бэха» «встала», а то можно его было бы прикошмарить слегка. Самую чуточку. Бо на контрснайперскую работу у нас сил та засобів не было — было две СВД, своим ходом выходившие еще из Афгана, два мобилизованных недоліка, которым эти весла были записаны в военники, и отсутствие любого боеприпаса, кроме обычного пулеметного.

С КСП вышел Мастер, сунул в бороду помятую сигарету, аккуратно убрал пустую пачку в карман, похлопал себя по карманам и потопал ко мне, оскальзываясь дутиками и размахивая руками. Молча стал рядом, требовательно протянул руку и презрительно покосился на «ловы». Я сунул ему зажигалку. Мы молча курили. Солнце медленно валилось за горизонт, поднимался обычный вечерний ветер. Из люка мехвода «бэхи» вылетела тряпка и шлепнулась на колени Ваханычу, курившему у открытого ребристора. Ваханыч равнодушно поднял тряпку, бывшую всего месяц назад военной футболкой установленого кольору, и запустил обратно в люк. Где-то залаял щенок. Вот ведь гад, уже выезжать треба, а он прячется.

— Чуеш.… гавкает, — обронил Толик.

— Ага. Дразнится, собака бешеная.

— Ты прям франт сегодня. Новый софтшел, ботинки охеренные…

— Ну так не каждый день Васю в отпуск везу.

— А он точно поедет, если щена не найдем?

— Тьфу! Сплюнь три раза и не каркай! А то еще реально останется…

— Та да… молчу…

— Мастееер… АГСыыыы… — протянул я.

— В семь-два ехать надо. У них двойки есть. Попросим трубку на пару дней, может, дадут. — Мастер был оптимистичен.

— Хера там. Догонят и еще раз дадут.

— А мы попросим.

— От ты бы дал?

— Я — не показатель, — гордо ответил Мастер. — Я жмот, об этом полбригады знает. Но есть же и нормальные люди в Збройних Силах…

— Нормальные люди в Лодзе на клубнике боронять рідну неньку від ворога.

— Какая клубника, Мартин, пятое января.

— С Новым Годом, кстати.

— Та вже поздравлял.

— Как думаешь — бэху починят?

— Починят. Ваханыч молчит и не матерится даже. Верный признак.

— Ща узнаю.

Я забрал у Мастера зажигалку и, оставив его возле машины, шагнул к «бэхе». «Бэха» фыркнула и вдруг взревела, пыхнув выхлопом прямо мне в лицо. Из люка показался торжествующий Прапор. Он уселся на край, свесив ноги в люк, задрал голову, улыбнулся прямо в небо, вытащил из кармана тряпку и швырнул ее в Ваханыча. «Бэха» работала. Хорошо. Прапор махнул нам рукой и опять слез внутрь прогревающейся машины. Так они обе и дымили — БМП-1 сорок первого отдельного мотопехотного батальона, с написанным белой краской на борту названием «Тардіс», и стоящий в нескольких метрах белый волонтерский лендровер-дискавери, который Вася настойчиво не хотел перекрашивать.

Я решил позадалбывать особовый склад и полез на «бэху», стараясь не испачкать ни новенький, свежекупленный комплект софтшела, ни понтовые, первый раз обутые ботинки.

«Бэха» была покрыта тем, что обычно покрывает военную технику: такой, знаешь, липко-скользкой пленкой какого-то масла, смешанного с грязью и мерзкой зимней тающей влагой. Может, ее на мойку загнать, раз она вже на ходу? В Вахе вроде есть мойка, возле шаурмы. Не, смешно все-таки, для всего города это — шаурма возле автомойки, и только для военных, не моющих машины из принципа, на первое место выходит дешевый фастфуд по-донбасски, кусочки чего-то, завернутые в подсохшее что-то и густо залитые майонезом.

Мля. Тре хавки купить. Так, поезд у товарища генерал-майора в восемь-двадцать, потом в АТБ можно заехать. Блин, киоск с пиццей на входе вже закроется, он до семи…

«Бэха» чихнула и заглохла. Криков и матов не было — значит, не «заглохла», а «заглушили».

Я по-молодецки, то есть, кряхтя и пытаясь не измазаться, взгромоздился на «копейку» и встал, покачиваясь с пятки на носок. Нога чуть поехала. Не, пора завязывать с подцепленной у комбата привычкой покачиваться. И скользко чего-то на этом нашем «загиблике»…

Из-за бани, холмом чистого благолепия возвышающейся за мной, раздался писк, маты, снова писк и звон упавшего чайника. Грязный Гала вырулил, сосредоточенно смотря под ноги, и уткнулся в «бэху». В одной руке у Галы был почти чистый ящик с Новой Почты, в другой — пищащий щенок, совершенно правильно понявший, зачем Гале ящик. За спиной у невысокого двадцатилетнего контрактника висел РПК.

— Галаааа… — протянул я и снова покачался. Вот же привязалась привычка!

— Шо хочешь? — поднял на меня глаза Гала и скривился. — Ты чего при параде такой на бэху вылез?

— Планы захвата Докуча строю.

— Смотри не навернись, Маннергейм, мля. Клазевиц.

— Темный ты, Гала, человек, хоть и младший сержант. Во-первых, «КлаУзевиц». Во-вторых, от ты у Танцора наслушался про Маннергеймов всяких и суешь их куда попало. Ты хоть знаешь, чем был знаменит тот же Маннергейм?

— Укреплинию построил. И не трындел овердофига, — ответил Гала и опять на меня недовольно посмотрел.

— Уел, згиден.

Щенок снова запищал. Гала угрожающе покачал коробкой возле его носа, щен понюхал картон, чихнул и завопил еще громче.

— Куда грузить? — Гала поднял щенка и коробку и кивнул в сторону лендровера.

— Грузчик, мля… Во-первых, треба щенка напоить. Во-вторых, в ящике наколапуцать дырок. В-третьих… Не в дне же! — крикнул я Гале, который тут же уронил ящик в грязь и достал угрожающих размеров «военный» нож. При виде ножа щенок смолк и облизнулся — ножом открывали тушман, нож — это значит скоро хавка. Ты гля, безусловный рефлекс. Рота Павлова, мля.

— В-третьих, надо шо-то с хавкой в дорогу ему придумать. Сникерсы и вафли он вряд ли жрать станет, — буркнул подошедший Мастер. Я снова покачался.

— В-четвертых… — показался из люка Прапор, посмотрел на меня снизу вверх. — А ну отойди… В-четвертых, это не тот щенок.

— Как не тот? Я, мля, за ним под всей баней лазил! Я ему с чайника ноги мыл! Ну охренеть теперь, мля!

— Не тот, не тот, я тебе говорю. Это «Прапор», — Коля опознал «своего» щенка и потянулся с «бэхи». — А ну, подай его мне, я его научу нашего «загиблика» чинить. Ух ты ж моя пууусечка! Хочешь жрать? Всегда хочешь. Щас дядя Ваханыч капот нашего бимера закроет, я на сигнализацию поставлю, и пойдем ужинать… — Прапор прицелился и опять швырнул тряпку в Ваханыча. На этот раз промазал, и тряпка повисла на остром носу боевой машины.

— Сукаааа… — протянул Гала, отдавая щенка. — А может — тогой?

— Не тогой, — сказал Мастер и почесал седеющую бороду. — Командир у нас хороший, командир у нас один. Опознает подмену — к бабке не ходи. Не обманете, и не старайтесь. У Прапора грудка белая и задние ноги кривые.

— У тебя, мля, задние ноги кривые, нашелся, мля, киновед! — обиделся Прапор.

— Кинолог, — поправил я. — Это называется «кинолог».

— Охренеть, все такие умные, — расстроенно протянул Гала и толкнул Мастера. — Дай сигарету, кинолог.

— Свои кури, — тут же помрачнел Мастер, но сигарету дал. Я тоже полез в карман. Гала затянулся, выдул дым через нос и обернулся ко мне: — Слышь, вы в АТБ заедете? Йогурта мне купи. С клубникой…

Мы стояли и курили. В «бэхе» тихо копался Ваханыч, что-то бубнели друг другу Прапор и щенок, ветер сносил дым в сторону бурчащего лендровера. Было как-то… хорошо, что ли. Как бывает только вечером, зимой и на войне.

Где-то возле СП снова затявкал щенок.

Гала выругался, бросил коробку и умчался в сторону спостережника, высоко поднимая ноги с налипшими комьями плодючого донбаського чернозема. Мастер хмыкнул, глянул на редеющий дымок трубы, торчащей из навеса, и потопал на КСП. Ваханыч спрыгнул с «бэхи», громко чавкнув дутиками, Прапор, нежно прижимая щенка, умудрился аккуратно спуститься, и они вслед за Мастером погребли мимо дроварника. Прапор гладил щенка, тот, сообразив, что угроза в виде Галы и ящика его счастливо миновала, подтявкивал. Видать — на что-то жаловался.

Хлопнула дверка кунга, и на брошенную перед входом палету спрыгнул командир. Поскользнулся и, раскинув руки, аккуратно пошел ко мне. Николаич не шел, а плыл над землей. Аки лебедушка, я такое в балете видел. Правда, в балете, к которому я был абсолютно равнодушен, обычно худенькая девочка в смешной юбке семенит из одного края сцены в другой. Ротный семенил от кунга к лендроверу, через кособокие ступеньки, переступая через связку шестилитровых «булек» из-под бензина. Я представил на ротном оту смешную юбку из балета — поверх неуставного мультикамного софтшела, черной кобуры с рукояткой «пээма», рыжих берцев и флисовой шапочки, сдвинутой на самый затылок. Получилось смешно.

— Ну? — проворчал Николаич, подтанцевав к «бэхе» и смерив слегка отсутствующим, эдаким «отпускным» взглядом мою мужественную обрюзгшую фигуру.

— Колонна до маршу готова, товарищ генерал-майор. — Я осторожно переступил по скользкой «бэхе». — А кого собрался убивать?

— Всех, — мрачно ответил ротный каким-то своим мыслям, но тут же встрепенулся. — Ты про шо?

— Шпалер зачем взял?

— А… блин, — ротный похлопал по пистолету и зачем-то смутился. — Так по привычке.

— ВСП тебя тоже по привычке запакует на вокзале.

— Нае… Ээээ… надурим.

— В Вахе надуришь, а в Киеве?

— Блин. Сниму.

— И в карман положишь?

— Ну да.

— То есть, смотри. Приезжает эдак шестого января, в канун Різдва, на секундочку, на киевский жэдэ один бравый лейтенант из пехоты. И принимает его патруль ВСП во главе с целым майором. А у лейтенанта — коробка со щенком, бумажка про відрядження и пистолет в кармане.

— Блин.

— Ты повторяешься. А еще — два левых магазина и пачки три патронов в другом кармане. Все, профит. Майор вертит дырку под орден, газета пишет… эээ… «Подравшийся с представниками військової служби правопорядку оказался командиром роты сорок першого окремого…» Комбат будет просто счастлив.

— Блин! — Ротный сунул руку в карман и вытащил две пачки патронов к «пээму». Рыхлый советский белый картон расползался под пальцами, поблескивали холодными пулями патроны, мгновенно покрывшиеся висящей в воздухе влагой.

Я не удержался и заржал. Николаич злобно посмотрел на меня и нахмурился.

— Не в падлу…

— Я заберу. Потом выложу в ящик. Автык в кунге?

— Ага.

— Ключи от «лэнда» взял?

— Взял. Тока от «командирского» ящика ключ провтыкался. Надо туда ноут положить.

— У меня ключ. Ты готов?

— Та готов. Де «Танцор»?

— Играет с Галой в прятки.

— И как?

— Щен ведет три-один.

— Время?

— Через минут десять. Чтоб к самому поезду приехать и на вокзале не втыкать.

— Короче, давай не так. Давай…

Резко зашипел мой баофенг, потом раздалось бормотание. Радейка лежала в слишком глубоком набедренном кармане, я наклонился, сдернул перчатку и полез за рацией, неудобно согнувшись. Потянул ее за антенну и покачнулся. Понтовый ботинок, абсолютно не приспособленный к реальности мокрого Донбасса образца зимы пятнадцатого-шестнадцатого, с какой-то легкостью поехал по броне. Я завалился назад, влажный воздух зашипел, стукнуло что-то сзади, голова закружилась, и я со всего маху шлепнулся на задницу. Рация, кувыркаясь, улетела в грязь.

— …. …. …., ….. в …. твою … — зашипел я и завозился, пытаясь подняться. Уууу, мля, как больно, самым копчиком приложился, еще и рукой ударился, запястье снова заболело. Та ну твою же ж мать! Тока чистую форму надел!

Теперь засмеялся ротный. Заскрипела обитая баннерами дверь, с КСП выскочил Мастер и поспешил к нам, отмахивая рукой с зажатой в кулаке такой же, как у меня, рацией. Ротный резко замолчал, уставясь на возвышавшуюся за мной баню. Я возился, пытаясь «собрать раму».

— Шо делаем? — крикнул Мастер. — Машин на дороге полно, в три ряда стоят!

— Ты о чем? — просипел я, наконец-то поднимаясь.

— Прыгай! — рявкнул ротный. С КСП вылетели Прапор и Ваханыч, почему-то в брониках и со зброей, за ними вывалился маленький Козачок, таща Яриков ПКМ.

— Нахера? — спросил я, но тут же присел и тяжело спрыгнул, опершись ладонью о холодный борт. Это война все-таки, сначала делай, потом спрашивай. Чавкнула грязь, принимая в себя прекрасную чистую лову.

— Мастер, ты старший, ты работай, — обернулся к Толику ротный, проигнорировав меня.

— Хорошо. А можно?..

— Х@йожно! — рявкнул Вася. — В бою командир рішення приймає о-со-бис-то! Командир сейчас ты, я и Мартин уже, считай, уехали!

— Поняв-прийняв. Козачок, бросай пулик и заводи! Ваханыч, отгони «лэнд»! Прапор, ты на пушке!

«Бэха», рыкнув, прыгнула, чуть не задев забуксовавший задом лендровер, и пошла по полю вперед, в район правого СП. Мастер бубнил числа в радейку, на правом спостережнике бахнул выстрел из СВД, потом еще один.

— Вроде выпасли! — возбужденно крикнул Мастер. — Ща мы в другое место повтыкаем, шоб его не спугнуть, а потом из «бэхи» нагребем! Все, я пошел!

— Броник, мля! — крикнул в спину Толика Николаич. Мастер не прореагировал.

— Шо за война, Вася? — я тщетно пытался оттереть залепленную грязью рацию.

— Шо-шо… Снайпер.

— Отот, наш? С террикона?

— Наш, наш.

— Так он же косорукий ебл@н.

— Сука! — вдруг с силой выдохнул ротный и потащил пачку Мальборо из-за пазухи. Открыл пачку, выловил последнюю сигарету, махнул рукой в сторону бани. — Пристрелялся твой ебл@н. По дебилу, который на бэхе торчит, как памятник. Самому себе.

Я оглянулся. В ровном борту бани виднелась маленькая темная дырочка.

Руки начали подрагивать, запоздавший адреналин хлынул в кровь, смешиваясь с диким желанием курить, коньяку и «засыпать террикон из АГСа». На все деньги, четыре ящика вывалить по уроду.

Грязная рация пискнула, и тут же звонко бахнул первый выстрел из «бэхи».

Мы выехали с ВОПа уже по темноте, белый «лендровер» покачался на размокшей грунтовке, вывернул на отсыпку, слегка оттормозил перед трассой, двести метров — и мы перед КПВВ. Нашу машину знали, погранец поднял руку, мы вильнули на «дорогу для военных» — крайний правый ряд, отделенный от проезда бетонными блоками. Помахали руками погранцам, топчущимся возле вагончика, на выезде Вася «кинул зигу», я воткнул вместо второй четвертую, коробка затрещала, и в конце концов машина вырвалась на мост. Федя, едва вместившийся на заднее сиденье, качнулся, чуть не налетел подбородком на стоящий между колен стволом вверх АКМС и тихонько заматерился.

Мост был заминирован. Длинная эстакада, по которой мы поднимались к обложенной мешками заправке «Параллель», снизу была нашпигована зелеными ящиками, и я почему-то каждый раз думал об этом. Думал, но не волновался — все-таки толика фатализма, в котором я упрекал Мастера, пребывала во всех нас, окутывая внутренности теплым одеялом «забей, все равно от судьбы не убежишь».

Заправка промелькнула справа, машин не было — они были здесь днем, из Донецка, заправляя полные баки и канистры. Стекла светились в темноте, порванные мешки сыпали песком на асфальт. Постапокалипсис чертов. Смесь мирного существования и какой-то безнадежной гибели. Или наоборот — надежды выжить и вернуться к нормальной, обычной, такой скучной «тогда» и такой желаемой «сейчас» жизни.

Деревья мелькали вдоль трассы, ветер свистел в щелях машины. На скорости около ста «лендик» начало ощутимо трясти. Руль дрожал, я пожалел, что не надел перчатки.

— Вася, шо это?

— Де?

— Машину трясет.

— Сильно?

— А ты не чувствуешь? Совсем мозгами в отпуске?

— Это грязь, — сказал сзади Прапор.

— Да. Это грязь на колесах. То есть, на дисках. Федя, как он там?

— Нормально вроде.

— Проверь. И сложи приклад у своей грохоталки, а то ща зубы повылетают. У нас же Мартин — прям мастер плавной езды.

— Проверяю.

Федя, и так огромный по жизни, а тут еще и в бронике с набитыми подсумками, отставил автомат к двери и приоткрыл коробку. Из коробки не доносились ни звука — щенок, изловленный Галой за пару минут до отъезда, перестал возмущаться и заснул. В уголке картонной коробки стояло две банки тушенки. Я сбросил до восьмидесяти, и машина успокоилась, пошла ровно, наматывая на мокрые шины дорогу до Волновахи.

— Николаич, покормить малого не забудь в поезде.

— Не забуду.

— Я прям представляю, — я заулыбался. — Как ты садишься в купе…

— В СВ, — поправил Вася.

— Хуерасссе, СВ катаемся, товарищ лейтенант?

— Так не было билетов.

— Ну конечно. Скока обошлось?

— Шестьсот.

— Нормаааас… Так вот. Садишься ты в СВ за шестьсот гривен. Свет, розетки, телевизор, все дела. Чистое белье…

— Чистое белье… — застонал Федя.

— … проводница чай приносит. Просто так. И для этого не надо орать «Мартиииин, ты все равно на кухне! Чаю можешь замутиииить?» Титан горячий. Отопление. Вафли «Артек».

— Вафлииии!.. — сокрушался сзади Федя.

— … и вот ты такой открываешь коробку… вытаскиваешь банку «Наш горщик»… Переворачиваешь ее… И по чистенькому вагону разносится непередаваемый запах военной говнотушенки…

— Это капец.

— Да, друг мой. Это он.

— Сцуко, ты так вкусно рассказываешь…

— Та перестань.

— Так, военный, не гони. Давай через автовокзал.

— Да ты шутишь!

— Вот вообще ни капли.

— Слушай, давай лучше в АТБ. Колбасы там какой-то… Хлеб. Йогурт, в конце концов.

— Шаурма, Мартин. Ша-ур-ма.

— Блин…

— Шаурма… — пропел Федя и закрыл ящик.

На обочине притулился военный ЗиЛ, из-под открытого капота шел пар. Я тормознул, но стоявшие возле кабины двое вояк замахали руками. О, норм, машина у мужиков закипела. Бывает. Под ноги сполз брезентовый подсумок на пять ВОГов, я наклонился, вытащил его за ремешок и не глядя кинул назад.

— Чуть глаз не выбил, — равнодушно сказал Федя.

— Не сцы, он не взведется.

— Я не сцу, кидайся аккуратнее.

— Кстати, — ротный обернулся к Феде. Вдали показался блокпост «нациков». — Там сзади «гепеха» лежала, на отдельном прикладе.

— Де? Не видел.

— Ты, кажись, на ней сидишь.

Федя завозился, пытаясь повернуться на тесном сиденье, и снова чуть не заехал себе в зубы «клювом» АКМСа. На свет Божий показался ГП-25, установленный на конструкцию из сваренных черных металлических трубок. Мы как-то, после попытки осенью заблудиться и заехать на сепарский блокпост, завели его в машине, и он так и катался, как и неколько набитых магазинов-«сорокпяток».

— Незаряжено, — опять равнодушно уронил Федя и уставился в окно.

Блокпост перед Волновегасом был на месте старого ментовского КП и состоял из плит, знаков «STOP» и пацанов в зеленых бушлатах и балаклавах, медленно замерзающих на ветру. Мы объехали черный опель, возле которого стоял хлопец с автоматом и что-то втолковывал водителю. Из приоткрытого окна вырывались клубы дыма, я двинул рулем и поднял руку жестом универсального пароля. Высокий худой парень, нарушая военные традиции, вдруг замахал нам фонариком.

— Чего это они нас останавливают? — Я аккуратно затормозил и надавил на кнопку электростеклоподъемника, у нашего «лендровера» расположенную почему-то между сиденьями. Стекло не шелохнулось, пришлось распахивать дверку.

— Ща я пароль посмотрю. Уже вечерний?

— Без десяти восемь. Еще дневной.

Нацгвардеец подошел к машине и заглянул в салон.

— Привет, — сказал я. — Слава Новороссии.

— Вы, збройники, когда-нибудь доиграетесь, — хмуро сказал совсем молодой хлопец и поежился. — Пароль знаете?

— Вы, «нацики», совсем без чуства юмора. Знаем, знаем.

— Ты бы постоял тут часов шесть — посмотрел бы я, мля, на твое чувство юмора. Вы в Волноваху?

— Ну да. Товарища генерала на совещание к начальнику генерального штаба везем.

— Зубоскал, мля, — парень посмотрел на Васю. Вася безмятежно копался в телефоне, а Федя, казалось, начал засыпать, неудобно развалившись на заднем сиденье. — Обратно через нас поедете?

— Да.

— Скоро?

— Через час где-то.

— В магаз будете заезжать?

— Во, бачиш, а говорил — чувство юмора отмерзло. Я в Ваху с позиции еду, вечером. Конечно, буду в магаз заезжать.

— Сиги купишь?

— Лехко. Які?

— Винстон серый, блок.

— Все «нацики» курят Винстон. Это настораживает. Бабло давай.

— Держи, — парень сунул руку в перчатку и вытащил смятую, теплую двухсотку.

Я взял деньги, аккуратно расправил и засунул в нарукавный карман.

— Вы из сорок первого? — Нацгвардеец покосился на шеврон с вензелями, какими-то гербами и цифрами «сорок один». — Это хто, арта?

— Не. Пехота. К первой танковой приписаны.

— Так первая танковая хрен зна где стоит. Это ж бригада.

— Мы от Славяна, — наклонился вдруг ротный к нацгвардейцу. — Работаем от авторитетных людей из первого бата, старших уважаем, в общак отстегиваем, косяков за нами нет.

— Ээээ… — протянул нацгвардеец, потом расплылся в улыбке. — Понятно. Это у вас тогой…

— Наследственное, — подсказал я.

— Тра-па-па-па-пам, парам-парам-парам… — пропел командир саундтрек первых кадров «Бригады». — Мы с первого класса вместе…

— И за все, что мы делаем, отвечаем тоже вместе. И на поезд опоздаем тоже вместе, — вмешался я.

Нацгвардеец рассмеялся, пар вырывался изо рта и смешивался с моросью.

— Ну так через час.

— Ну где-то так.

Я захлопнул дребезжащую дверку. Стекло вдруг поползло вниз. Нас объехал «опель» и, газанув, ушел прямо, в сторону Марика. Мы взяли правее, чтобы выскочить сразу у автовокзала в Волновахе. Сзади раздался храп Феди. Видимо, блокпосты навевали на него сон.

— Закрыто, — кивнул я на шаурмичную примерно через километр.

— Схерали? — возмутился ротный, разглядывая запертую белую дверь.

— Начало девятого.

— А. Ну да. Сукаааа… жрать охота.

— Тушенку у собаки отберешь.

Вася не ответил, только укоризненно покосился. Я объехал автовокзал справа, повернул на скудно освещенную улицу и начал вглядываться в тусклые полосы света фар «лендика». Центральная улица Волновахи пронизывала город с востока на запад, и мы тихонько ехали. Редкие фонари заглядывали в окна, еще более редкие люди спешили по домам, иногда перебегая дорогу. Волноваха зимою представляла унылое зрелище, честно, просто-таки угнетающее. Машин было мало, денег в городе было мало, АТБ справа светился входом и небольшой очередью к банкомату.

— Мля, да у нас на ВОПе веселее, — проворчал Вася. — Чего плетешься так?

— Поворот на вокзал пропустить не хочу.

— Гля, ВСПшники стоят.

Справа у бордюра стояли темно-красные жигули с мигалкой, возле них топтались трое мужиков, нещадно дымя сигаретами. На капоте стояли парящие стаканчики, я вильнул, объезжая их, и почувствовал взгляды всей троицы. Так, тут налево, в узкий переулок, теперь наверх…

Переезд был перекрыт. Кажись, это наш поезд проползал мимо, стукая металлом о металл, вздрагивая и бросая квадраты света от освещенных окошек на асфальт. Я дождался последнего вагона, вывернул руль, объехал опущенный шлагбаум и перескочил рельсы.

— Какой вагон?

— Та нахер тебе вагон? Так выйду. Давай просто высади сразу за пешеходным.

Машина скрипнула и остановилась. Мелкие группки людей толпились у вагонов киевского поезда, вокзал был полным отражением зимней Волновахи, только приправленной торопливостью, висящими проводами и запахом горящего угля. Ротный выскочил из машины, дернул заднюю дверцу и схватил коробку со спящим щенком. Федя сонно поморгал и, кряхтя, начал вылезать из машины.

— Давай.

— Давай.

— Аккуратненько там.

— Не ходи в вагон-ресторан. Там на тебе чекає небезпека.

— Пошути, пошути.

Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Поток людей обтекал нас, равнодушно окидывая взглядами трех вооруженных людей рядом с грязной белой машиной.

— Погнал.

— Давай. Жене напиши.

— Напишу, как отъедем. Шоб не сглазить. Вы тут не стойте, уезжайте сразу.

— Понял-принял.

Командир поднял коробку, повернулся и быстрым шагом пошел к составу.

— Вася! — окликнул я его.

— Шо?

— «Пээм»!

— Мля. — Вася вернулся, отстегнул кобуру и сунул мне в руки.

— Может, не поедешь? Как мы тут без тебя? Сирые, убогие, войну проиграем, майно растеряем, зброю пропьем…

— И не кажи. Пока.

— Пока.

Я сел в машину, проводил взглядом ротного и сунул в рот сигарету. Курить в своей машине Вася не разрешал, и это, кажись, была единственная машина на всю линию фронта, в которой нельзя было курить. Поэтому я тут же закурил. Пыхнул дымом в потолок, наклонился и сплюнул вязкую горькую слюну.

Было в этих провожаниях по поезд что-то… что-то странное. Как будто сам немного в отпуске. Мне нравилось возить людей на поезд, нравилось встречать — кусочек меня тоже уезжал на Большую Землю, домой, к жене, к малышу, к маме с папой, в тепло, в свет, в тыл, в прежнюю жизнь. Тогда я еще не понимал, что жизнь никогда не станет такой, как была, что я изменюсь так же, как менялись все вокруг меня, что наши осколки странной войны, такие мелкие в ежедневном течении жизни, но навсегда поцарапавшие нас — глубоко, до крови, до мяса, до костей, сменившие направление нашей жизни, а у многих — окончившие ее навсегда, эти осколки никуда не исчезнут.

Я выкинул окурок на асфальт и завел машину. Федя втиснулся на переднее сиденье и снова поставил автомат между ног. Поезд тронулся, опять застучал, уходя на северо-запад, а мы оставались тут, дальше, надолго… иногда казалось, что навсегда.

… Машины ВСПшников уже не было. Господи, благослови супермаркеты, работающие после заката, парковки перед ними, тележки и деньги, за которые можно купить нормальную еду.

— А автомат? — спросил Федя, стаскивая броник. Идти в магазин в бронике почему-то считалось «моветоном».

— С собой бери, — я махнул рукой и захлопнул дверку.

— Приказ был, по Вахе с оружием нельзя.

— Приказ был, а автомат в машине оставлять не будем. Це порушення Статуту, — важно сказал я, напрочь проигнорировав «ГПшку», лежавшую на полу возле заднего сиденья.

— Додолбутся ВСПшники.

— Разберемся. Мы и так нарушили.

— Шо нарушили?

— Вечерний выезд. Комбату Вася говорил, шо на поезд я отвезу, но отот пропуск, карточку с полосочками, мы ж со штаба не забрали.

— А де ее брать?

— Викторыч вроде выписать должен.

— Ааа. Шо покупаем?

— Ща список тебе перешлю, Ярик, мабуть, весь мессенджер мне уже исписал.

Зазвонил телефон. Я махнул Феде, уже шагнувшему в непривычно ярко освещенный зал, и остановился на крыльце. Взял трубку и услышал жизнерадостный голос Прапора.

— Прапорщик Прапор стрільбу закончив. Расход бека — п’ятдесят відсотків.

— Пятьдесят процентов от чего?

— От боезапаса.

— Хм. От как ты, мне интересно, посчитал пятьдесят процентов от пятнадцати выстрелов?

— Як-як? Молча.

— Мощща. Результат?

— Нема результата. Первые два мы скосили, ветер не учли. Потом вроде туда ложили.

— Ну?

— Ну як закончили, он потом ще раз стрельнул. Типа мы — косоглазые идиоты.

— Ну оно по факту так и есть.

— Ну да. Бэху отогнали, сидим, курим.

— Ну норм. Славян в рацию не звонил?

— Не.

— Нашим я доложу сейчас, но, блин, докладывать стыдно, Коля. Нема результата.

— Я его прибью. Завтра.

— Ну побачим. Давай.

— Плюс. …А, погоди! — голос Прапора прерывался, на фоне слышалось бурчание движка «бэхи». Вдруг отчаянно захотелось обратно на ВОП.

— Шо?

— Сигарет купи. «Ротманс Дэми». И Казачку тоже.

— Дааа, Прапор, на «Винстон» ты не наслужил.

— В смысле?

— Забудь. Возьму.

— Плюс.

В АТБ было откровенно жарко, я расстегнул куртку и воротник флиски. Яркие полки, холодильники, ряды, ряды… как будто в другой мир попал. Перед молочкой стоял Федя с тележкой и молча смотрел на молоко. В тележке стоял АКМ.

Я обошел его и начал сгребать в тележку продукты по списку. Мда, одной тележки не хватит, почти двадцать человек бажают праздника. В соседнем ряду невысокий мужик в пикселе мучительно выбирал паштет. Почему военные так любят паштет? Гастрономическая загадка, которая никогда не будет разгадана. Мужик покосился на меня недовольно и отвернулся. Я подошел и набрал банок восемь разных паштетов. Загадка, да…

… Машина ВСПшников стояла на «нациковском» блокпосту. Было уже около девяти, темные ветки качались под порывами ветра, но дождь закончился. Дворники перестали скрести лобовуху, Федя жевал какую-то плюшку и зыркал в темноту, было неуютно, как бывает неуютно в незнакомом месте ночью. Я подкатил к шлагбауму и помигал фарами. Неясная фигура отделилась от тени КП и поспешила к нам.

— Дяка, мужики, — нацгвардеец схватил блок «Винстона» и тут же начал распечатывать. — А нам тут комендатура мозг выносит.

— Че хочет? — я передал хлопцу кулек с пятью какими-то булочками. — Тримай, мучное полезно.

— Ооо, благодарочка. Та хер его знает, машины военные останавливают. Ехали бы вы, пока они не раздуплились, у вас на машине ж ни камуфляжа, ни знаков, а номера ща не видно.

— Ну тады погнали. Давай.

— Давай.

Я тронулся, вырулил на ровную дорогу. Сзади вдруг истошно замигали фары, и «пятерка» засигналила.

— Мля. ВСПшники ща придолбутся, — сказал я Феде.

— И шо?

— И ничо. Зброю до бою, и поехали.

Федя сунул остаток булочки в рот, что-то пробубнел, поднял АКМС и с сомнением его оглядел. Передернул звонко лязгнувший затвор, щелкнул предохранителем и положил автомат на колени, стволом точно мне в живот. Я остро почувствовал отсутствие броника. «Скорпион» натужно проглотил еду, вздохнул, сложил приклад и повернулся назад. Зашарил руками по полу, поднял «ГПшку», зачем-то подул в ствол и завозился, вытаскивая ВОГ из подсумка.

— Федяяяя… — протянул я.

— Шо.

— Я пошутил.

— Когда?

— Не гони, положи подствол на место. Мы ж не будем стреляться со своими.

— Ладно, — Федя не стал заряжать подствольник, но аккуратно опустил его на пол, туда, где раньше стоял автомат. Я еще раз покосился на ствол АКМСа, снова промолчал. Сзади мигал фарами «жигуль». Я прибавил, и машину опять затрясло.

«Лендик» только с виду неповоротливый да разгоняется медленно. Раскочегарь эти две тонны — и неуклюжая машина летит как ласточка. «Жигуль» с тремя или четырьмя ВСПшниками внутри явно не тянул в этом темпе, но я не выжимал все, улететь с мокрой трассы не хотелось. Да и не оторваться — куда с трассы денусь? Или свернуть в Бугасе и потеряться в частной застройке? Та ну нафиг, еще ночью фигней страдать.

Федя ткнул пальцем в магнитолу, и из единственной рабочей колонки запела Светлана Тарабарова. О, моя флешка стоит, норм. Вот чего они привязались? Делать нечего?

— Чего они привязались? — Федя опять оглянулся.

— Доколупаться хотят.

— Зачем?

— Фиг його зна. Може, им за это орден положен. Медаль на крайняк.

— Как ота, шо давали недавно? «За оборону Волновахи»?

— За оборону Барселоны, мля. Пацаны говорили — из всех, кого награждал горсовет, тупо половина ВСПшников. Воины ислама, мля.

— Ну да. Останавливаться будешь?

— Не буду. Еб@ла жаба гадюку. Нехай гоняются, если делать нехер.

— Не гони тока.

— Не гоню.

Мы ехали в молчании, Тарабарову сменили AC/DC, потом Тартак. Заправка промелькнула слева и осталась позади, фары выхватывали блестевшую поверхность, «жига» не отставала, перестав мигать и сигналить, просто висела сзади. Я притормозил, перевалился через бордюр разделителя и вывернул на встречку. ВСПшники так лихо сделать не могли, не позволял просвет просевшей машины, и поехали дальше по правой стороне шоссе. Впереди показалось КПВВ. Мы всегда заезжали по встречке, всегда мигали фарами, а вот «жигуль» приближался к контрольному пункту въезда-выезда по той стороне дороги, где обычно ехали гражданские проезжающие. На КПВВ закачался фонарь, описывая широкие круги, и я снова помигал фарами. Всё как всегда.

Я заранее приоткрыл дверку и высунул голову. Погранец, тот же, что провожал нас полтора часа назад, махнул рукой, потом вдруг шагнул к нам.

— Кто це с вами? — он кивнул на жигуль, останавливающийся с той стороны дороги.

— Фиг його зна. Привязались на Вахе, так за нами и тулили, — я пожал плечами. — Мы погнали?

— Бля… А ну, стоять! Стоять, бля! Не вылазить! — заорал вдруг погранец «жигулю», сдернул автомат с плеча и рванул вокруг машины.

«Жигули» остановились, одновременно распахнулись все четыре дверцы. Пограничник, стоявший напротив их, отступил на шаг назад и тут же склонил голову к рации. Послышался топот, на фанерном домике вдруг зажегся фонарь и ударил прямо в «пятерку». Мда, поторопились господа ВСПшники вылезать, не поняли, что в темноте их не опознали толком.

Я мягко тронул машину, мы покатились по КПВВ. Сзади кто-то орал, ему отвечали, зажигались огни, хлопали двери. Кипиш знатный, Федя заулыбался. Повезло. Треба будет пару дней в Ваху не показываться на этой машине, шоб они успокоились.

Перед нами, прямо поперек дороги, слева направо протянулись красивенные линии трассеров. Еще раз. Еще. Потом засверкали огоньки вспышек. Я оттормозился и выключил фары, потом заглушил машину. Сразу стало слышно стрельбу, даже с расстояния в несколько сотен метров. Била «дашка», и вот это, кажись, «покемон». Стихло — и тут же закашлял АГС. Шуршания ВОГов слышно не было, но вспышки через десяток секунд на склоне «серого» террикона, неожиданно тусклые, лениво разбивающие мглу, смотрелись… хорошо смотрелись. В ответ не стреляли — ну, или мы не видели вспышек. Федя приоткрыл дверку и нажал кнопку на коллиматоре. Война? По какому случаю война?

Я достал телефон, потом сунул обратно, и вытащил из кармашка на двери «баофенг». Интересно, аккум на нем еще живой?

— Кабак Мартину, Кабак Мартину, прием.

— Думаешь — они слышат? — засомневался Федя.

— Надеюсь. В любом случае пока тут постоим, — я снова поднял рацию. — Кабак Мартину, прием.

— … ртин, я Гендель, на приеме, — зашипела рация.

О, дежурный наряд отозвался.

— Гендель, я Мартин, давай по пятьдесят.

— Принял, наливаю.

«По пятьдесят» обозначало связь по секретной военной связи, то есть — просто позвонить на мобильный. Телефон зажужжал, на экране высветилось «Мастер 41», Федя зачем-то вышел из машины и отошел назад.

— Мастер, шо у вас?

— Та задолбали. Шарятся, як у себя дома.

— И шо?

— Ну гоняем чутка.

— Ответка есть?

— Нету. Ты где?

— Заезжаю.

— А, давай, я наряду скажу.

— Давай, — сказал я и положил трубку. — Федяааа! Поехали!

— Поехали, — раздалось сзади, и Федя плюхнулся на продавленное сиденье.

«Гендель, Гендель, я Мастер, два-два-один», — раздалось из «баофенга». «Два-два-один» в этом месяце обозначало «заезжает наша машина».

А красиво ВОГи в темноте рвутся. Как цветки расцветают на холодных склонах. Война вообще — безумно красивая вещь.

— … Не, все равно фигня. Не получается, — Мастер развел руки в стороны, как будто пытаясь обнять баню. — Реально даже не рядом пролетело.

— Свечку рано ставить? — Мне было лень задирать голову.

— Рано. Метра на два он промазал точно.

— Давай вже слазь, а то может не промазать.

— Фигня. Он утром не стреляет. Спит, наверное. Да и хера париться, если на роду написано?

— Фатализм, друг мой Мастер, еще никогда не приводил ни к чему хорошему.

— А к плохому?

— Постоянно. Слезай, говорю. Мне холодно.

Мастер подошел к борту «бэхи», еще раз посмотрел на дырку от пули в стенке бани и как-то удивительно ловко спрыгнул вниз. И дутики его даже на миллиметр не поехали по борту, не то что я… эххх, неуклюжий я идиот.

Было утро шестого января шестнадцатого. Через несколько часов поезд, везущий Васю и щенка, должен был прибыть в Киев. Здесь, возле трассы «Донецк-Мариуполь», в восьмистах метрах от КПВВ «Новотроицкое», на взводном опорном пункте номер семьдесят-два-сто-три, эти пару часов воспринимались как из другого мира, как и Киев, семья, горячая вода из крана и остальная огромная страна, которую мы почему-то стали называть «Большой Землей».

Странно то, что Большая Земля ощущалась уже как совершенно другое место. И погода там, наверное, тоже другая — не как здесь, на Донбассе, где вязкая морось, срывающаяся в снег, перемешивалась под ногами, колесами и траками лінії бойового зіткнення длиною в четыреста двадцать километров. Четыреста двадцать. В голове не укладывается. И на всей протяженности — опорники, блоки, спостережники, пулеметы, гранатометы, бэтэры и бэхи, и люди, люди, люди — разные и при этом абсолютно одинаковые. Я в который раз поймал себя на мысли, что еще осенью, чуть ли не с первых моих дней в АТО, как-то почти незаметно стал чувствовать себя частью этой огромной массы в сорок тысяч человек. Частично обезличился. Оброс бородой, стал особенно тщательно чистить зубы, но не каждый день, стал чувствовать себя неуютно без зброи, постоянно проверять, заряжен ли мобильник, рации и аккумы на тепловизор. Новые привычки, с таким трудом появлявшиеся в старой, мирной жизни, на войне возникали будто бы из ниоткуда, тут же врастали в быт и становились неотъемлемой частью меня с запредельной скоростью. Нет, не меня — мое «я» плыло, плавилось, растворялось в понятии «сили та засоби, задіяні у проведенні Антитерористичної операції».

За потерю части себя я получил часть Армии. В лице ее лучших, они же «худших», они же «единственно доступных» представителей второй роты сорок первого отдельного мотопехотного батальона, одного из десятков таких же батальонов — странных, набитых мобилизованными мужиками всех возрастов, социальных групп и уровней жизни. Мы все становились одинаковыми — айтишники, владельцы бизнесов, трактористы, электрики, бухари, поэты, сидельцы и таксисты. И один из характернейших представителей военной мозаики, мужик с Донбасса, мой земляк с позывным, естественно, «Сепар», сейчас шел от дальнего блиндажа прямо ко мне.

— Сепааар, — протянул я. — А ты, смерть моя лютая, хоть понимаешь, что если бы не ты, то погремуха «Сепар» была бы у меня?

— А? — остановился Сепар и приоткрыл рот. В руке у высокого сутулого дядьки хорошо-за-сорок был кусок деревяшки, из кармана ватных штанов торчала рукоятка молотка.

— Идешь куда, говорю?

— Аааа. Та в баню.

— Что ты собрался делать в девять утра в бане, негодник?

— А?

— Зачем в баню идешь?

— Аааа. Та эта… Дизель сказал дырку забить. Этим… как его. Чопиком.

— И как ты собрался це делать?

— Так это… Залезть на бэху и забить.

— Изнутри бей.

— Та да. Забью. Изнутри.

— Как устранишь разгерметизацию отсека, позови мне Ярика.

— Ладно. Это… слушай. Сегодня ж шестое…

— Да, друг мой Сепар. Да. Именно шестое. И я знаю все, что ты хочешь сказать. Да, мы поедем в магазин. Скоро. И — да, я лично за тобой присматриваю. «Вковтнуть» бесконтрольно не получится.

— Я ж не про это.

— Ну да, ну да. Все, давай, занимайся. Ярика не забудь позвать. И обувку сними, мля, ща наследишь в бане…

Сепар почавкал ко входу в царство чистоты и гигиены. Мастер усмехался в бороду, выпуская душный дым «красных» в сторону. Я вздохнул. Нужно было оттереть софтшел от грязи, попытаться вымыть лову, просушить и упаковать. Сегодня отправлю домой новой почтой. Не, не потянут эти ботинки работу на технике, скользкие. Обую рыжие таланы — и норм, а на «бэху» на всякий случай просто залезать больше не буду.

И тут зазвонил телефон. Я вытащил из кармана теплой зимней горки китайское замацанное чудо прогресса. «Вася МТС» светилось на тусклом экране. Чччерт. Постирался, мля. Вовремя, как всегда.

— Але?

— Здоров.

— Здоров.

— Ну шо там у вас? — голос Васи прерывался.

— Война — капец. Тримаємо оборону из последних сил. В 149котлах.

— Янгола-охоронця. Молимось за вас.

— Отож. Молись усерднее.

— Так шо там у вас?

Всего полсуток прошло, а Васино «шо там у вас?» звучало в трубке уже четвертый раз. Задолбал, блин, можно подумать, что без него все развалится, линия фронта рухнет, и мы за неделю успеем проиграть всю войну. От же ж зациклился.

Я посопел, помолчал, потом тоскливо посмотрел на ждущие чистку ботинки и начал рассказывать. Я уже начинал догадываться, что вот это «Шо там у вас?» придется слышать минимум по два раза на дню в течение всей недели. Но я ошибался.

Это было гораздо чаще.

Ветер, казалось, имел цвет. Ветер был серым, низким, очень тяжелым и голодным, ветер съедал крохи тепла, лоскутки дыма из трубы и радиоволны. Ветер бросался ледяными брызгами на трассу «Донецк-Мариуполь», пытался пробиться в окна бесконечной череды машин с номерами «АН» перед КПВВ, трогал длинные туши пулеметов и заглядывал на КСП. На КСП было интереснее всего.

— … нцор на связь, Танцор, Танцор, на … — обезличенно мявкала моторола, лежащая на кривой полке. Кроме радейки, в которую стучался КСП батальона, на полке стояла обрезанная «булька» с сахаром, несколько пакетиков с молотым перцем и рыжая банка с маслом для бензопилы.

— Отвечаем? — поднял голову Мастер.

— Не. Все равно связи не будет толком, а на террикон я не полезу. И ты не полезешь.

— Обидятся.

— На шо? На радиоволны?

— На нас.

— Не бурчи.

— … Танцор, на связь Яношу, — вдруг проклюнулся чистый голос.

— Мля. Это вже не КСП, это вже серьезно, — я начал сползать с лавки. Щенок, пригревшийся на коленях, недовольно заворчал в той же тональности, что и рация. — Идем, что ли, на позиции сходим.

— Задлянафига? — Мастер разогнулся и ссыпал наколотые щепки возле буржуйки.

— На террикон посмотрим. Покурим на свежем воздухе. Поговорим с замом Славяна. Получим ЦУ «посилити пильність», отрапортуем, шо «посилили». Задолбем особовий склад проверкой. Выбирай, что тебе больше нравится. — Я с сожалением спихнул щенка и начал рыться на столе в поисках сигарет.

— Не ищи, Ярик докурил. Бери мои «красные», — Мастер кинул на стол пачку «прилук», аккуратно поставил топор и побрел в блиндаж одеваться.

КСП был таким… как сказали бы в фейсбуке: «фейковым». На выходе из матерого, с плитовым перекрытием блиндажа, прямо поверх него из баннеров и досок была воздвигнута конструкция, в которой стоял полумертвый ноутбук. На ноут было выведено изображение камеры, стоявшей на верхушке «нашего» террикона и показывавшей, в основном, серое, серое и снова серое. Возле ноута и рации должен был дежурить кто-то, и этим «кем-то» сейчас был я. Естественно, по военной привычке любое место, де тимчасово перебував військовослужбовець, тут же обрастало какими-то бытовыми мелочами. Так на КСП появилась лавка, потом высокий стол, потом служащие стульями высокие спилы дуба, потом все это обозвали «Бар „Наливайка“», оборудовали буржуйкой, телевизором, неизвестно какими судьбами попавшим на опорник, непременным флагом и картой-десятикилометровкой.

На карте были все окрестности Новотроицкого, Ясного, Березового, Еленовки и добрая половина Докучаевска. Карту нам прислал волонтер Серега, мы склеили ее недавно, и она была подробнее, чем карта в штабе батальона, не говоря уже о штабе бригады. На карте не было ни единого обозначения наших позиций, зато цветными карандашами расписаны все известные нам сепарские точки. Прошлой ночью Мастер, очевидно, на радостях от того, что командир слез с наших голов и укатил на Большую Землю, нарисовал на карте жирные красные стрелки, с трех сторон бьющие в Докучаевск. Карандаши, попавшие на ВОП теми же путями, что и телевизор, то есть военно-неисповедимыми, были рассыпаны по столу, а один уже был погрызен. Надеюсь — щенком, хотя подозрения падали и на Ярика.

Я застегнул куртку утепленной синтепоном горки, воткнул свежепочищенный «пээм» в кобуру и с сомнением подумал об АКСе, лежащем в кунге. Идти в кунг лишний раз не хотелось, бо в кунге лежала зеленая папка, а в этой проклятой папке — «Книга вечірньої перевірки», которую нужно заполнить за пять… не, уже за шесть дней. Папка укоризненно пялилась на меня, но начать заполнение было выше моих сил.

Одеяло взметнулось, и из блиндажа показалась заспанная белобрысая голова Ярика. Ярик был из пятой волны, Ярик был высок, строен, молод и горяч, и Ярик всегда хотел есть.

— Арикус, друг мой. Сепар тебя не нашел, а я нашел, — обрадовался я.

— Угу, — Ярик почти уткнулся в меня, моргнул, обошел впритирку и начал рыться на столе. Еду искал, к гадалке не ходи. — А че шукав?

— Спросить хотел. Ты вот сегодня, шестого января, чего на вечер хочешь?

— Хочу домой, — быстро ответил Ярик и взял в руки красный карандаш. — Їсти хочу. Гарячу воду. І трахатись. І машину нормальну, а нє «жигуль».

— О. Так нет ничего проще. Ща мы тебе все прям здесь организуем. На месте, так сказать.

— Нє надо мені нічо організовувать, — покосился на меня Ярик и с вожделением посмотрел на карандаш.

— Надо-надо. От смотри. ВОП тебе — як дом родной. Кишкоблудить будем вечером, стол тре организувать. Потрахаться ты можешь с выставлением прицела на АГСе. А если достанешь ТХП — еще и с множественными оргазмами. Машину выбирай любую. Хошь стотридцатьпервый ЗиЛ? Такой маленький — а уже на ЗиЛе?

— Не хочу, — Ярик на всякий случай отодвинулся.

Из блиндажа вынырнул Мастер в броне и с АКСом, оглядел нас и привалился к деревянной стойке. Стойка жалобно пискнула, точь-в-точь как рация и щенок.

— Не хочешь — не надо! Урал! Вот это сила! Мощща! Феномен советского автомобилестроения! Но и это еще не все!

— А шо?

— Горячая вода, солнце мое закарпатское. Много, много воды! Короче. Слухай приказ по гарнизону. Организовать баню и помыть особовий склад во всех труднодоступных местах. «Кирпича» тоже помыть, хотя он будет сопротивляться.

— Мляааа… — протянул Ярик.

— Привлечь все доступные ресурсы. При решении этой задачи разрешаю открывать огонь на поражение. Шо там у нас в бане?

— Води малувато.

— Найди. Роди. Накачай. Сопри где-нибудь. Возьми бус, возьми бочку, съезди к «четырнадцатой», у них в колонке вода есть. Разй@буйся, короче.

— Я думав в магазіна з’їздить…

— В магазин поеду я, Ляшко и хто-то еще. Ты отвечаешь за помывку.

— Паштєта візьми. Хліба. Ковбаси чотири… нє, шість палок, тока нормальной…

— Воу-воу, ваенный, палегше! — я выставил руки. — Список в мессенджер мне скинь.

— И не жри мои карандаши, — добавил Мастер.

— Нахєр мені нужни твої карандаші?! — вскинулся Ярик, но карандаш не положил. — А ви куди?

— На позицию пройдемся. По рации поговорим.

— З ким?

— З начальником генерального штаба, мля. Звонит, звонит, все спрашивает: «Как вы там, вторая рота моя ненаглядная? Все ли у вас хорошо? Як служба? Як тяготы и лишения? Сепары не обижают? Ярик баню натопил?»

— Мляааа, — опять протянул Ярик и отвернулся к столу.

— Ты готов? А броня? — Мастер накинул ремень автомата на плечо и полез за перчатками. Автомат тут же начал сползать.

— Блин. Ща в кунге возьмем. Пошли.

Я первым вышел из КСП. Ветер тут же уколол шею и попытался выдуть остатки тепла из рукавов. Мастер вывалился следом.

— Валите-валите! — невнятно донеслось с КСП.

— Ярик, серьезно, едь по воду к четырнадцатой бригаде на Березовое! — крикнул Мастер. — И мля, перестань жрать мои карандаши!

— Це не я! — послышалось в спину, и следом раздался легкий стук карандаша, упавшего на затянутый липкой клеенкой стол…

На глазах дождь превращался в снег. Ботинки с легким хлюпаньем перемешивали тропинку, натоптанную копытами мобилизированных всех волн, распадок между двумя блиндажами тянулся голыми кустами, дергал за рукава, пытался зацепиться за капюшон, нависал ломаными линиями деревьев, неизвестно каким капризом природы сумевших вырасти в скудной почве отвала. Если пройти метров тридцать, взобраться вверх, не поскользнувшись на огромных, облепленных грязью глыбах, потом плюнуть на попытки остаться чистым и прошкрябаться по узкой траншее — выйдешь аккурат к «левому» спостережнику, где под накрытой масксетью деревянной конструкцией стоит «дашка».

«Дашка» была нацелена точно на позиции «четырнадцатой», куда я отправлял Ярика за водой… по воду, и где их ВОП играл роль то ли блокпоста, то ли точки ссылки неугодных. На голом перекрестке, со стороны Докучаевска перекопанном траншеей, без деревьев, отвалов, терриконов, вообще без какого-либо прикрытия жил десяток военных. Рядом с их позицией на восток протянулся дачный поселок в одну улицу. На том конце поселка уже были сепары.

— Смотри, — пробормотал Мастер, обошел «дашку» справа и полез на бруствер. — Мы, конечно, лихие парни и все такое, и на Березовое ехать надо… тока вот какая херня: сегодня все будут бухие.

— Мы? Схерали?

— Святий вечір сегодня. Потемнеет — по обе стороны фронта начнут «вживать».

— Ииии? Думаешь, сепары решат в атаку сходить? — Я залез на бруствер вслед за Толиком, и мы тут же закурили. — Та ну. Бред.

— Не. То есть — да, бред насчет атаки, а не бред — бо сегодня отличный, прям отличнейший вечер для прогулок.

— Толик, я тебя обожаю за твои иносказания, но давай мне как военному объясни, а?

— Если бы я хотел сходить поиметь сепарам мозги и пошшупать за теплое вымя их позиции — я бы шел сегодня.

— Хммммм… Думаешь?

— Уверен.

— Дай подумать.

— Ну подумай, подумай. Мыслитель, мля. — Толик сплюнул и уставился на горизонт.

Вид был великолепен. Пологие холмы резко прерывались отвалами «породы», незасеянные поля, покрытые грязным снегом, отсюда виделись пусть не белоснежными, но такими… спокойными, что ли. В безлюдном поселке дымило несколько труб. Серая мгла, заменившая у нас небо, по-прежнему плевалась снегом, тусклый ряд цветных машин тянулся перед нами слева направо. Люди выходили из автомобилей, отходили на обочину, разминали ноги, возвращались обратно и грелись, очередь медленно двигалась. Так будет до пяти вечера, а потом КПВВ закроется. Прервется ли поток? Да. Перестанут ли ездить машины? О нет. Существует ли ночной трафик на КПВВ, видимый и невидимый одновременно? Конечно.

Контрабанда. Контрабас, балобасы, товар. Ночные бусики без огней, объезды по грунтовкам, опасность подорваться на ТМке или ОЗМке, курятина, масло, колбаса… И сейчас из-за шлагбаума КПВВ, со стороны Волновахи, каждые несколько минут вырывались «Газель» или «Форд-Транзит» с просевшими от груза рессорами и, потихоньку набирая скорость, натужно ревя стареньким двигателем, чухали в сторону Донецка. Святий вечір, мля. Курица, масло, сыр, мясо… да все, что можно продать в два раза дороже. Ночью они тоже будут пытаться проехать, куда ж без этого. Прямо сейчас старый «Спринтер» выехал под шлагбаумом и, приминая колесами свежую сыпь снега, остановился на обочине. Водила выскочил и побежал за машину отлить. Бусик настолько просел, что напоминал мечту стрит-рейсера уездного масштаба.

— Глянь, як нагрузився, — кивнул я Мастеру. — Спорим — контрабас, и лицензии у него нема?

— Фигня это, а не контрабас. Тонна мяса, считай. Взял оптом и разного, считай, по девяносто за кило, а если в тушах брал — максимум по сорок-пятьдесят. — Мастер опять сплюнул.

— В тушах, нахера ему вырезки? Тонна в тушах это… четыре на тысячу… Сорок тысяч, так?

— Да. Дальше. Топливо с Вахи в Донецк и обратно, вместе с втыканием на пунктах — ну пусть еще тысяча. Здесь на КПВВ отдал пятерку, на Ясном, на сепарском — еще пятерку. Амортизация корыта. Сдал туши по семьдесят максимум, а то и по шестьдесят. Ну нехай по шестьдесят пять.

— Скока выходит?

— У кого из нас вышка? Ты в очках — ты и считай.

— Взял в Донецке шестьдесят пять штук, отдал пятьдесят пять. Чистой прибыли — десятка.

— Если дурак — десятка. Если не дурак — обратно сигареты и бухло повезет, оно там дешевое. Но по-любому максимум двадцать поднимет.

— Нормальные деньги, брат, — я выкинул бычок и тут же закурил следующую. Неуютно тут было, на этом холмике серой породы.

— Нормальные, тока нерегулярные. Да и большая часть из них — водилы, товар не их. Имеют за сутки тысячи две-три максимум.

— Так шо это, не контрабас?

— А как контабасом может быть то, что поставляется с одной части Украины — в другую? Даже за пределы области не выезжают.

— Закон.

— Есть закон. Лицензия, налоги, все дела.

— Так все-таки контрабас.

— Вон де контрабас, — Толик прищурился в сторону КПВВ.

С объездной «ВИП-дороги» на выезд, тяжело урча мощными движками, поползли шесть, семь… восемь фур. Сзади пристроился «Дастер» сопровождения. Машины вылезли на шоссе, заслонив «Спринтер», рыкнули двигателями, пыхнули клубы дыма, и груженые машины поперли на север.

— Да. Это всем контрабасам контрабас…

На бортах фур и «Дастера» одинаковым шрифтом было выведено «Фонд Рината Ахметова».

Снова пшикнула моторола.

— Танцор, Танцор, я П…н, на связь, — неожиданно чисто послышалось из пластмассовой коробочки. Я поежился и поднял радейку.

— Танцор на связи.

— Почему на связь не выходишь? — Ну вот, блин. Опять за рыбу гроши. Ну сто раз же доводили, что на КСП нема связи. Террикон, ети его.

— На КСП нет связи.

— А ты откуда говоришь?

— На террикон залез.

— Принял, — даже обезличенно-цифровой голос был страшенно недовольным. — Будь на приеме.

Да куда ж я денусь? Мастер спустился с бруствера и быстро пошел к наряду. Углядел что-то?

— Танцор, Танцор, я Янош. Выйди по проводам, — умом-то я понимал, что говорил другой человек, но цифровая связь уравнивала, обезличивала все голоса.

— Принял, выполняю.

Я сунул моторолу в карман и задумался. «Выйди по проводам», в основном, обозначало «по ТАПику», но вот как раз ТАПика у нас не было. Точнее так — он был, но в железном футляре где-то под койкой командира. Тянуть сюда провода из Ольгинки было совсем тупо, а с Эвереста… Ну, теоретически можно, но они были с другой стороны трассы. Не было у нас проводов, короче. Я набрал смску «срочно дай телефон яноша» и отправил Васе. Сунул руки в карманы. На нос села снежинка и мгновенно растаяла. Смешно. Мастер стоял возле наряда и показывал рукой куда-то в сторону «серого» террикона. Пацаны кивали, слов я не слышал. Тишина наваливалась на меня, гасли звуки в вязком снегу. В левом ухе возник едва уловимый писк и пропал. Опять возник. Опять пропал. Фигня какая-то, честное слово. И еще снег этот долбаный…

Пискнул телефон, смска от Васи: «Янош 050 6…..2. Шо случилось?» Вопрос я проигнорировал, сразу набрав замкомбата первого батальона семьдесят второй бригады.

— Але, — на фоне низкого голоса в трубке слышались возгласы, разговоры, смех. Я сразу представил себе КСП первого бата — прокуренную комнату в Ольгинке, со старыми компьютерами, связистскими штуками и картой. Наша карта лучше. Я усмехнулся и почему-то перешел на украинский.

— За вашим наказом. Це Мартін, зам Танцора. Танцор у відпу… у командировці.

— В командировке? А чего не доложил?

— Он докладував Славяну, ще позавчора.

— Так Славян сам в отпуске. Мля. Ты за Танцора? Чего не по «тапику»?

— «Тапік» не протянутий до нас.

— Суукааа. Тапик не протянут. Связи нема. Чего связи нема?

— Терікон заважає.

— Сильно? Связиста привезу к вам, хай решает.

— Решал вже. Не нарешал.

— Ну-ну. Короче — приеду скоро, разговор есть.

— Чекаємо.

— Плюууу… Так, а ты в каком звании?

— Сержант.

— А где офицеры?

— В Лодзе, на клубнике.

— Шо?

— У нас один офицер, командир роты.

— Как тебя зовут?

— Олег.

— Ну давай, Олежка, жди в гости.

О как. Странно. Если замкомбата вознамерился в гости — зачем сообщал об этом? Командиры обычно любят нагрянуть внезапно. А звание мое ему зачем? Хер его зна. Ну ладно, приедет — расскажет. Ну или мозг вынесет. Пофигу, в принципе.

«Набери Маэстро» пришла смска от Васи, пока я говорил. От же ж многословный, хоть бы объяснил… «Ок» отправил я в ответ и, продолжая стоять на насыпи, набрал начштаба сорок первого бата.

— Але, — я узнал голос нашего «энша». На фоне не было слышно ничего. — Привет, Мартин. Шо там у тебя, дорогой?

— Здрасте, Викторыч. Доповидаю голосом через рот. Танцор просил вас набрать.

— Аааа… точно. А зачем?

— Не сказал.

— Мда. Шо-то я хотел, но не помнил, шо… Ааааа! Точно. Ты карточки огня сделал?

— Делаю.

Само собой, что на наших карточках огня и конь не валялся.

— Ото я не знаю, шо ты там делаешь. Ты хоть знаешь, как их делать?

— Нет, конечно. Но я разберусь.

— Ну да, разберешься… Но я не о том. Короче. Слушай сюда. Фигня какая-то заворачивается.

— Ну так Рождество же.

— Вот-вот. Короче. Там по семь-два какие-то слухи бегают, чуть ли не про наступление.

— Наше чи сепарское?

— Не перебивай. Сепарское. Чи про провокации. Чи еще шо-то. Так к чему я? Если первый бат Васе… то есть, тебе начнет задачи нарезать — сначала набирай, понял?

— Понял, — я ни черта не понял, само собой, но в принципе это не имело никакого значения. — Вас чи комбата?

— Сегодня меня, Саныч в первой танковой, хер зна когда будет. Завтра, если шо — по ситуации. И не трепи никому, это типа секретно.

— Понятно. Как раз зам Славяна звонил, говорил — скоро приедет.

— Зачем — не говорил?

— Неа, Викторыч, не говорил.

— Наберешь меня потом.

— Поняв-прийняв.

— Давай. Выше нос, пехота. И не пиши об этом в фейсбуке! Блогер, мля.

— Не буду. Плюсики.

Ухтышка. Все страньше и страньше. Так, пора слезать с этого насеста, вон, кстати, и Мастер идет, почему-то с биноклем, обычным советским Б8-30. Тре хоть по опорнику пройтись, пацанов предупредить, и так… окинуть взором вверенные мне на время отсутствия коммандера майно, зброю и особовий склад.

— Шо там, Толик? — я окликнул Мастера, дымившего «красными» на ходу.

Мастер вскочил на бруствер, затянулся и протянул мне бинокль.

— Отуда глянь.

— Шо там?

— Движ.

— Куда?

— Серый камень над будкой биотуалета видишь? Теперь выше смотри, де наши осенью на ОЗМке подорвались. Теперь налево ровно-ровно веди по этому скату, и как начнется березовая роща — на самом краешке. Беленькое что-то.

— Ща… Мля, не вижу. А… А, вижу. Шо это?

— Не знаю. Пацаны туда смотрят, говорят, может, там этот урод валяется.

— Снайпер?

— Х@яйпер.

— Тре втулить.

— Втулим. Если хоть что-то толковое увидим.

Мастер был известным жмотом на бк. «Стрелять просто так» для Мастера было сродни пыткам, а выражение «простреливать посадку» он ненавидел всеми фибрами винницкой души.

— Чуеш… До нас из первого бата бугор приедет.

— Нахера?

— Не знаю. Вынести мозг, задолбать херней, нарезать невыполнимых задач. Выбирай за власним смаком.

— Тю. Ну, нехай едет. Кстати. Григорыч звонил.

— И шо? Скучает там в штабе? Просится обратно на опорник?

— Не. Говорит, по слухам якась муйня затевается. Сепары чи в атаку пойдут, чи провоцировать будут. Чи еще шо-то.

— Та мы такое каждый месяц слышим.

— Ну, тут вроде серьезно. Короче, по раскладам у них на Докуче и на Ясном бронегруппа машин в двадцать. Шесть САУ, отех, шо с нашей стороны шляются, накроют нас, четырнадцатую и Эверест, сепарье выйдет на наш рубеж и закрепится с этой стороны трассы. Там якобы человек триста, а нас на три позиции — около ста. У нас «копейка», у Эвереста три «двойки», у четырнадцатой — вообще брони нихера нема.

— Мля, — сказал я и покачался с пятки на носок. Не, эта привычка неискоренима. — Секретность. Начштаба заостряет внимание, понимаешь. Слухи-слухи. Все всё скрывают… Но Григорыч! Григорыч, мля! Повар в штабе! Повар, сука, в штабе звонит своему другану на ВОП и дает полный расклад! С кількістю особового складу та чисельністю бронетехніки! Бля! Мне Викторыч ничего, кроме неясных намеков, хотя я — командир опорника!..

— Замкомандира, — спокойно сказал Мастер.

— … Та пофиг! Сейчас — командир! И шо я вижу? Я не знаю нихера! Но тут приходит Мастер, которому позвонил Григорыч, и дает сепарский БЧС! П@здец, я вибачаюсь!

— Погоди. Не ори, — Мастер оглянулся в сторону позиции «дашки».

— Та я и не ору! Ну бля, Толик! Ну что это за фигня?

— Не ори…

Шелест-шипение совсем рядом, мгновенно, и следом, почти сразу — отдаленный «бах». Мы стояли с Толиком примерно в метре друг от друга, и это «фффффхххх» было, казалось, ровно между нами. Тут же грохнула «дашка».

Мастер дернул меня за рукав, почти опрокинув с бруствера, ноги разъехались, я зачем-то пригнулся и почти свалился вниз. Мы присели на корточки. Била короткими «дашка», тяжелые МДЗшки пролетали над трассой, как обычно, забитой машинами, и исчезали на склоне «серого» террикона. Я приподнял голову и увидел, как из траншеи выскочил грузный Петрович и поспешил к АГСу.

— Без броника, — автоматически сказал я.

— А сам-то, — Мастер посмотрел на бинокль в моих руках, но высовываться не стал.

— Ну да, — пробормотал я.

— Любит он тебя.

— Чего?

— Опять по тебе стрелял.

— Та потому шо я вылажу постоянно куда-то.

— Это все от детских комплексов. Желание выделиться. Психология, брат.

— Нифига. Психолог в военкомате сказал «годен».

— Та у нас все годны…

Начало потряхивать, и из пустого желудка поднялась кислота изжоги. Я уже почти привык к этому, хотя такая реакция организма на страх впервые за тридцать пять лет проявилась именно на войне. Сейчас бы сесть в кунге, снять ботинки и куртку, завалиться на койку… И заснуть. И проснуться оттого, что война закончилась, и все собираются домой. И не надо больше бояться, что кого-то из наших убьют, пока я, мобилизированный айтишник, изображаю тут из себя командира взводного опорного пункта. С моим боевым опытом в три-с-половиной месяца и уверенностью, что я не облажаюсь.

Дважды гавкнул АГС, два цилиндрика ввинтились в небо, прошуршали над трассой и громко хлопнули на склоне. Метров на тридцать промазал. Петрович тяжко опустился коленом на снег, покрутил прицел, потом сгорбился, навалился всеми своими ста килограммами на «гуся» и выпустил добрую половину «улитки». Я поднялся. Руки все еще дрожали.

— Пойдем к наряду, — сказал Мастер и тяжело разогнулся. — Посмотрим, че и как.

— Пойдем. Как думаешь, чего он по наряду не стреляет?

— Тю, — проворчал Мастер, поморщился и протянул мне сигарету. — Ясное дело. В наряде хто? Правильно, пацаны сидят, в биноклю смотрят. Смотрели, — он покосился на Б8-30 у меня в руках.

— Иии?

— А хто на «бэху» выперся и руками размахивал, як Наполеон? А хто на бруствер выполз и стоял? Хто на опорнике ходит, ничего не делает и всех задалбывает?

— Кот.

— Командир! И если б я стрелял — я бы выцеливал ко-ман-ди-ра! — для пущей убедительности Мастер на ходу потыкал мне в лоб грязным пальцем. — Поня́л?

— Поня́л, — ответил я и сглотнул. Изжога нарастала, я отдал бинокль Мастеру и стал сбрасывать пепел в сложенную ковшиком ладонь.

Петрович стоял возле АГСа, развернувшись во всю ширь своего необъятного чрева, критически шевелил усами и материл наряд. Наряд вяло отбивался.

— То ти бачиш, як воно там шорхає — так бери «дашку» та працюй! Шо ти яйця піджав і бінокль ламаєш? — разорялся Петрович.

— … а єслі там заєц? — бурчал кто-то из пацанов.

— Ї@и зайца і нє думай! Ти як ото втикать будєш — то воно рано чи пізно когось прих@ярить, бо знає, шо ти тупий Вася Х@йкін і дивишся, х@й зна куда!

— Так ета… Стріляти ж можна тока з дозволу етіх уеб… — тут хлопец увидел меня и быстро поправился, — … командирів.

— Солнце мое, ты на построении что делаешь? — ласково спросил я.

— Шо… Стою.

— Вчера утром командир шо говорил?

— Ыыыы…

— Так, я понял, — я махнул рукой и обернулся к Мастеру: — Толик, а объяви-ка общее построение через пятнадцать… — я глянул на экран мобильного, — …давай на два ровно. Возле кунга.

— Ща, — Мастер достал «баофенг» и отошел к «дашке».

Я стряхнул еще пепла в ладонь, потом поднес руку ко рту и сглотнул горький пепел. Народное средство от изжоги, блин. Горечь, смешанная со слюной, немного сбила кислоту. Чччерт, поесть бы.

И снова зазвонил телефон. «Сан Саныч МТС». Ого, какой я сегодня популярный, блин, аж комбат меня набрал. Я отошел от разорявшегося Петровича и бледневших пацанов наряда, зашел под огромную металлическую электроопору и тыцнул на зеленый кружочек.

— За вашим наказом… — проворчал я. Кислота начала возвращаться, треба було искать соду. Где я ее найду посреди лінії бойового зіткнення?

— За моїм наказом — что? — прозвучало в трубке.

— Здрасте, СанСаныч, — опять буркнул я и закашлялся.

— Как дела?

— Нормально. Без происшествий.

— Без происшествий… — протянул комбат и смолк. На фоне были слышны какие-то разговоры.

— Без происшествий, — твердо сказал я.

— Так. То есть, мне звонит комендатура и говорит, что… сейчас прочитаю… серый джип с номерами сорок первого батальона вчера ночью, пьяный, не катался по Волновахе?

— Никак нет, — ответил я. — Не было такого.

— Точно?

— Нет, не точно. Я не могу отвечать за разведкин «паджер».

— Причем здесь «паджер»?

— СанСаныч, доповідаю. В батальоне пять машин. Один «форд», на котором, мабуть, вы уехали в первую танковую до вечера… Потом…

— Откуда ты знаешь, куда я уехал?

— Так эээ… так все уже знают, — не стал я сдавать начштаба.

— Бля… Это п@здец. Я, командир батальона, уезжаю по делам. За исключением нескольких офицеров, никто не знает, куда я поехал. Мне звонит комендатура с утра и устраивает истерику про какой-то якобы джип из моего батальона, который чуть ли не гонки по Волновахе устроил. Потом я звоню всем, и все мне говорят «то не ми, товарищ подполковник». Теперь я набираю самый дальний ВОП — и что я слышу? Что младший сержант в сорока километрах от основных позиций батальона уже знает, куда и на сколько я уехал? Как? Каааак? О какой секретности вообще можно говорить?

— Григорыч, — сказал я.

— Ктоооо? Какой нахер Григорыч?

— Вибачаюсь.

— Какой-то херов Григорыч откуда-то знает, куда я уехал! Может, он еще тебе сказал, зачем?

— Ээээ… За пополнением?

— Сукаааааа!!! — неприкрыто заорал в трубку комбат. — Это п@здец! Ну вот как? Каааааак?

— Вибачаюсь, — снова ответил я.

— Так! Фууух. Так. Шо по машинам ты там начал?

— Ээээ… «форд» под вами… то есть, я хотел сказать, что с вами. Еще есть разведкин «тэ-пятый», но он в штабе.

— Откуда знаешь?… Ааааа, мля, нет, не отвечай. Дальше.

— В первой, третьей и РВП машин нет. У нас — белый «лендровер» и зеленая «лягушка»… то есть, «мерс-вито». Вот и остается серебристый «паджер», снова у разведки.

— То есть, ты хочешь сказать, что вчера две машины ВСП мчались по трассе на Донецк за разведкиным «паджером», который ушел через КПВВ аккурат на вашу позицию? А батальон вообще в Старогнатовке, с другой стороны?

— Я, товарищ полковник, — аккуратно сказал я, по армейской традиции опустив «под» перед званием, — не могу утверждать ничего. Одно я знаю точно — ни одну машину второй роты вчера комендачи не останавливали. Ни днем, ни ночью.

— Дааа?… — сказал комбат. Помолчал. Прям сюда слышно было, как ему хочется курить. А потом тон его изменился. — Тяжело с вами. Ладно, рассказывай.

— СанСаныч, повезли Васю… то есть, командира на поезд.

— А чего «бэха» стреляла?

— А вы откуда… — спросил я и тут же прикусил язык. От мля!

— Я комбат. Мне положено знать, — веско сказал СанСаныч. — Успешно отстрелялись?

— Нет. Протупили мы. Сегодня он опять стрелял.

— Ладно, об этом потом. Так что там с поездом?

— Проводили Васю, заехали в АТБ, взяли еды на сегодня.

— Только еды?

— Обижаете.

— Как я обижаю — ты еще не знаешь… Шо дальше?

— Поехали домой. На «нациковом» блокпосту какой-то жигуль прицепился. Сигналил, фарами моргал… то есть, мигал. Мявкал, бибикал, очень познакомиться хотел.

— И?

— Ну, мы аккуратно ушли по трассе, а на КПВВ его погранцы приняли и, кажись, жестко.

— Вас комендачи не останавливали? За рулем кто был? С кем ездил?

— Меня? Нет. Я был, со мной Скорпи… Федя.

— Понятно… — протянул комбат. — Молодцы.

— Служу українському народу!

— Пошути, пошути еще… Комендатура другую версию задвигает. И в стекло вы им не стреляли?

— Если бы мы стреляли — стеклом бы они не отделались, — решил прихвастнуть я. — То, мабуть, горячие львовские погранцы вспомнили ВСПшникам былое.

— Ну да, ну да… Ща расскажу командиру первой танковой, посмеемся… Тока ж ты смотри, в фейсбуке все это не пиши!

Я промолчал. С комбатом всегда было непонятно — шутит он или нет. Звиздюлина могла прилететь в любой момент, а так как это был именно наш комбат, то она была гораздо весомее, чем любые проблемы от комбригов, командующих ОК или АТО. Свой комбат — это завсегда близкий дамоклов меч, куча задач и подпись на рапорте на ГСМ. Если кому повезло с комбатом — береги его и не подставляй. А не повезло — ховайся. Мне неприкрыто повезло, но окончательно я пойму это еще через пять месяцев, во время захвата позиций под Белокаменкой.

— Короче, Мартин, — сказал комбат. Щелкнула зажигалка. Все, опять Саныч закурил, не получилось бросить. — Слушай сюда. Я Васю отпустил, бо он на тебя надеется. Смотри.

— Смотрю.

— Есть информация, что будет какая-то фигня на Березовом.

— Двадцать единиц бронетехники и триста человек пехоты?

— Как… — произнес комбат и снова замолчал. Слышно было, как трещит сигарета от глубокой командирской затяжки. — Фуууу… Не спрашиваю, ничего уже не спрашиваю. Мне неинтересно, откуда младший сержант знает то, что только утром озвучил комбриг. Вот неинтересно — и все.

— Понятно… Наши дії?

— Я во все это не верю. Ну нет сейчас сепарам смысла наступать, да и сил маловато. Но на всякий случай — прими меры. На вечер и на утро в наряд поставь нормальных. Машины прогрейте-подготовьте. БМП на ходу?

— На ходу, — с облегчением сказал я. — «Бэка» есть, все работает.

— Хорошо. И в любом случае, что бы ни случилось — сразу звонок мне. Если «старший брат» нарежет задач, выполняй, но мне сообщай. Поня́л?

— Поня́л. Все доповім.

— Ничего ты не поня́л, — комбат выдохнул дым, кажется, прямо мне в трубку. — Береги людей. В любом случае. Что бы ни случилось. Думай постоянно. Думай, не воюй, для войны у тебя есть люди. Теперь поня́л?

— Теперь поня́л.

— Все, давай, — и комбат отключился.

Ничего я не поня́л, но настремал меня комбат, как того котенка. Фуууу, блин, аж вспотел. Надо Васю набрать. Потом. Когда-нибудь потом.

Я отлепился от опоры и махнул рукой Петровичу, продолжающему гнобить наряд.

— … і лєнту мені дозарядите! — крикнул на прощание АГСник и пошел ко мне.

Наряд, казалось, был готов не просто доснарядить ленту ВОГов, а еще и подмести ВОП — только бы избавиться от нотаций.

— Петрович, у тебя пожрать есть? — спросил я и уныло сглотнул скопившуюся во рту кислоту.

— Для командира — знайдемо. Борщ є свіженький, з тушенкой. Сало малий прислав, зара цибульку почистити — та й сідай. Пішли до бліндажу, я тобі підігрію.

— Пошли, — я только сейчас понял, что последний раз ел вчера, на пороге АТБ сжевав булочку. Потом запнулся. — Ааааа, стопэ. Построение сейчас. Потом замкомбата приедет… Поел, блин.

— Заходь, Мартинчику, заходь, синку, як будеш вільний. Борщику оставимо, — вздохнул Петрович, огладил усы и пошел к своему блиндажу.

Мы с ним были даже немного похожи — у него сын был примерно моего возраста, около тридцати, и Петрович, наверное, бессознательно переносил на меня отношение к сыну. Сын его остался в каком-то селе в Черниговской области «на хозяйстве». Я знал, что именно сына призвали в четвертую волну и Петрович ходил к главе села и вместе с ним ездил в райвоенкомат, чтобы призваться вместо своего ребенка. Теперь этот огрядний, здоровенный и немного печальный дядька исправно, без залетов и херни, служил в РВП сорок первого батальона и носил странный позывной «Киллер». Киллером, правда, его никому и в голову не приходило называть, ну что это за позывной? Петрович был и оставался Петровичем — человеком, который из ничего мог построить что угодно, от КСП до блиндажа, любил вковтнуть и поговорить за жизнь, никогда не превышал нормы, варил вкуснейший борщ и жарил лучшую в роте картошку с луком и грибами.

Мдааа. Мысли упорно сворачивали на еду. Банка белорусской тушенки еще была где-то в кунге — пойти съесть по-быстрому? Не, не успею.

Я прошел опять по распадку, поднялся на холмик, к которому был пришвартован ЗиЛ с жилым кунгом, и ввалился в свой дом. В кунге было холодно — я не топил, и металлический ящик выстыл ровно до среднедонбасской температуры. Я поскидывал вещи под койку, наведя хоть видимость порядка, вышел, потом вернулся, взял Васин «пээм» прямо с кобурой и его же АКС. Надо пойти в оружейный ящик положить, а то сейчас припрется начальник и волать начнет.

Оружейный ящик у нас был, он же «місце зберігання зброї». Огромный, зеленый, с навесным китайским замочком. Это было хорошо. Плохо было то, что оружейный ящик стоял возле буржуйки на КСП, поэтому Шматко, исполнявший обязанности старшины, тут же приспособил его под склад кастрюль, липких сковородок и металлических тарелок. На оружейном ящике стояли бутылки с подсолнечным маслом, на нем же аккуратно ел купленную мною вчера «рождественскую» колбасу кот. Короче, ящик был похоронен под майном.

Вздохнув, я кивнул Сане, сидевшему за столом, согнал кота и принялся снимать тарелки-сковородки з «місця зберігання зброї». Блин, надо было не выеживаться и положить пистолет в «командирский» ящик в кунге, а автомат засунуть поглубже под койку. Ну да ладно, возвращаться в кунг было лень. В ящике лежали два автомата, десяток магазинов и какой-то пакет. Шо пакет тут делает? Ладно, потом, все потом.

Саня задумчиво вертел в руках погрызенный карандаш и рассматривал карту. Саня был сонным — он только недавно встал после ночного бдения на КСП, поэтому перед Саней стояла угрожающих размеров кружка с кофе и лежал кусок той самой колбасы. Саня задумчиво курил и обозревал стрелки, неумолимо бьющие в самое сердце Докучаевска — в «Памятник Милиционеру». Я захлопнул ящик, запер его и повесил ключи на гвоздик, вбитый в полку. Все, зброя под замком, надежно, як в банке.

— Пошли, — я махнул Сане. — Построение.

— А может, я тут посижу? — куда-то идти Сане было явно лень.

— Пошли-пошли. Я тебе интересное скажу.

— Вот мля, — проворчал Саня, но слез с лавки и попытался застегнуть куртку. Щегольская белая арафатка запуталась в собачке замка, Саня подергал и бросил. Ф — фатализм.

Народ потихоньку сбредался к площадке перед КСП. Военный порядок поддерживался неукоснительно — все были кто-в-чем, половина — с кружками, исходящими паром под продолжавшим идти снегом. Из бани выглянул Ярик в синей олимпийке, спрятался, потом появился снова, набрасывая на плечи какой-то черный пуховик. Из «бэхи» показалась голова Прапора.

— Я отсюда послушаю, — крикнул он и заржал. Я улыбнулся. Хохмачи, мля.

Холм возле кунга был невысоким, несколько земляных ступенек. Я оглядел воинство. Воинство было типичное. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Все. Пятнадцать разновозрастных людей. Расслабленных, чуть ли не падающих от усталости друг на друга, со скучным выражением лица «че позвал?». На левом фланге посверкивал очками невысокий плотный Санчо. За спинами маленький механ Вася выяснял отношения с Дизелем, слышались тихие маты и названия неизвестных мне автомобильных запчастей. От толпы, которую никто в здравом уме и не попробовал бы назвать строем, отделился Саша, взошел на холм и стал рядом со мной.

— Товарищі офицери! — начал я. Буркотение смолкло, только механ продолжал бухтеть. — Васюм! Струнко!

Механ замолчал, обернулся ко мне и пихнул Дизеля. Дизель равнодушно пожал плечами.

— Так, граждане військовослужбовці, призвані за мобілізацією, а також ті странні люди, що добровільно підписали контракт! — начал я. — Начну с главного. Первое. Ярик, шо с баней?

— Гаряче буде вже за півгодинки, — пробурчал Ярик и перешел на русский. — Если бы некоторые не тупили…

— Сам ты тупил, — тут же отозвался Кирпич. Он, высокий и нескладный, сегодня сутулился больше прежнего.

— … Если бы некоторые не тупили — мы бы уже по воду поехали.

— Мастер, — я отыскал глазами зеленую флиску Толика. — Ты за рулем, едьте на «четырнадцатую» за во… по воду. Тока не завтыкивайте там.

— Принял, — кивнул Мастер.

— Сегодня, граждане подопытные, все должны помыться. Мне пофигу, как и когда. Вечером проверю лично. Все чистые, помытые, побритые и благоухающие шанелью. Кирпич, тебя это отдельно касается.

— Та ладно… — махнул рукой Кирпич и еще больше сгорбился. Что-то он мне сегодня не нравился.

— Кирпич, после построения подойдешь. Так. Пункт номер два. Сегодня Святий Вечір. Столы накрываются поблиндажно. Вечером соберемся здесь и кратко отметим. Я сказал — кратко. А вот почему — я доповім. В Ставке начальника Генерального Штаба ходят упорные слухи, что сегодня, возможно, будет война. Ну, или не война, а что-то, мы нихера не знаем, но на всякий случай переживаем. Мне позвонил Генерал Армии Муженко и поставил боевую задачу…

— А Президент тебе не звонил? — перебил Санчо.

— Не. Сегодня еще не набирал. Може, стесняется, думает, я занят… Короче. Звонил не просто Гром, все гораздо страшнее — звонил комбат. Поэтому мы сегодня на вечер и на утро переставим наряды. Порядок я доведу. Да, да, — я перебил недовольное бухтение. — Это херово, все устали, но так будет только один день. Поэтому имейте в виду.

— Имеем… — сказал Прапор.

— Поэтому — всем проверить зброю и бэка. Старшим расчетов — проверить весь тяжеляк и снарядить максимально. Талисман! Талисмаааан!

— Дохлый! — крикнул Прапор.

Дима Долгий, к которому обращался Коля, тут же пхнул его в плечо и посмотрел на меня.

— Шо с СПГ?

— Нормально. Тока ракєт малувато.

— Ракет… Военные, мля, надежда нации… Сколько выстрелов?

— Девять.

— Фигня. Но больше мы достать не успеем. Подготовь все. Поня́л?

— Поня́л. Так а шо по нарядам?

— Значит так. На пять заступают Талисман и Шматко, на гэбээре — Ляшко и Хьюстон. На восемь — заступают уже они. Хьюстон, свое ружжо оставишь, возьмешь автык.

— Ура, — кратко сказал Хьюстон и улыбнулся. Он вообще часто улыбался.

— Так… На гэбээре — Прапор и Козачок, потом они заступают на одиннадцать. На гэбээре будут Мастер и Ваханыч. Дальше наряды вечером расскажу.

— Оооо, «Бахлюль» не пропущу, зашибись, — сказал Ваханыч.

— Вахахаханыч, будем новости Новороссии смотреть вместо «Бахлюль», — тут же отреагировал Мастер.

Они тут же заспорили.

— Так, и последнее. Ужинать будем в осемнадцать о, о. Питання?

— В магазин еще поедем? — тут же спросил Ляшко.

— Не, сегодня уже не успеем. Варите то, шо есть. Ще питання?

— Відсутні, — буркнул Мастер и развернулся. — А, стоп. Шо там с замкомбата?

— Тьфу, блин, забыл совсем. Скоро к нам на позицию припрется целый замкомбата.

— Наш? — тут же спросил Санчо.

— Не. «Старшего брата».

— Зачем?

— Не доложил. Но вы там хоть банки поубирайте, хто его знает, чего хочет.

— Всё?

— Всё. Бригадаааа — рррразойдиииись! Ляшко, не уходи пока.

— Стоп! — сказал Саня. — Еще одно! У нас камера опять отрубилась, нужен доброволец полезть на террикон и посмотреть, шо за херня. Прям щас.

— Я полезу, — буркнул Федя. Кажется, вчера он выдал весь свой месячный запас слов.

— Биноклю возьми. Или трубу-сотку волонтерскую в кунге, на первой полке лежит. Посмотри на «крест», ок? — добавил я. Федя кивнул и снова вздохнул. По части душераздирающих вздохов Феде не было равных.

— Всё. Отпуска в затвердженому порядку, когда УБД — не знаю. Разойдись, — скороговоркой пробубнил я и полез в карман за сигаретами.

Рота, составом не дотягивающая и до взвода, начала разбредаться. Разные люди, странной волей нашего времени сведенные именно в этот момент и именно в это место, живущие под одной крышей и воюющие с одним врагом. Не лучшие и не худшие, чем-то неуловимо одинаковые, иногда смешные, иногда — безумно серьезные.

Сегодня, вечером шестого января шестнадцатого года, это было все, что смогла выставить сорокамиллионная страна на этот участок фронта. Невероятные гордые воины с плакатов и отчаянные храбрецы из фейсбука — они были где-то там, далеко, не в нашей реальности. Здесь и сейчас были только эти, с ними нужно было войну воевать, их нужно было беречь, на них можно было надеяться. Не потому, что они были надежными, а просто потому, что больше надеяться было не на кого.

Я спустился с холмика и подошел к Кирпичу. Дядька стоял, рассматривая снег под ногами, и молчал. Я выдохнул дым в сторону.

— Кирпииич.

— Шо?

— Коля… С тобой все нормально?

— Та шо? Нормально.

— Коля. Мне не лечи, а?

— Та я ж не лечу. Все нормально.

— Точно?

— Точно.

— Ну смотри. Если что случилось, говори. Все, что смогу, сделаю, командир поддержит. Хорошо?

Коля махнул рукой, отвернулся и побрел в распадок. Ох, блин, точно херня какая-то. Коля, конечно, лыган и шаро@б, но это мой лыган и мой шаро@б. Я пошоркал рыжим «таланом» по снегу, решил пойти заточить тушенку в кунг, но почему-то пошел на КСП.

Дверка хлопнула, в лицо дохнуло теплом, дымом и ворчанием. Ворчал Шматко, собирая посуду на оружейный ящик.

— От бач, люди, — сказал он, увидев меня. — Ну от як так? Ну треба тобі було, ну сложи ти ті кастрюлі, як людина. Нє, покидав, як хочу, і пішов! Ну бля!

— Не ругайся. То я покидав. В ящик лазил.

— Ну ладно… Все нормально? Замкомбату покушать шукать? Могу швиденько кашу зварити, з піджарочкою.

— Блин, та вы как сговорились все! Жрать уже невмоготу как хочется. Пойду к Петровичу на борщ.

— Давай. А то чекай півгодинки, я рис замочив.

— Та не. Ща припрется командарм, хер пожрешь.

Я развернулся и твердо решил идти во второй блиндаж на борщ. Пока дают. Тока в кунг зайду, пауэрбанк возьму… и аккум сменю на мотороле, которая так и валялась у меня в кармане и подозрительно молчала. Вот так и служим героически — две рации, телефон и борщ. И Шматко со своими кастрюлями. А люди думают — тут вечный бой, покой нам только снится.

— Шматко… — обернулся я и понизил голос: — Слушай… Ты ж у нас все знаешь. А шо это с Кирпичом?

— Та… — Шматко скривился и только махнул рукой.

— Та ты не «такай», а нормально доложи. Заболел?

— Та хай би і заболів. Жінка пішла.

— Блин.

— З дитиной.

— Совсем? Може, отпуск, и нехай валит решает вопрос?

— Та не рішить він. Не буде. То давно, щє спочатку, як в учєбці були… вона ж приїзжала. Доня така мала гарнюня в нього, рочків, може, чотири.

— Поздний ребенок? Сколько Кирпичу, я с «формы-раз» не помню. Сорок?

— Який «сорок», Мартінчіку? Йому тридцять.

— Тридцаааать? Шо ж он так херово выглядит-то?

— Як — хєрово? — выпрямился Шматко и начал разминать пробитое еще летом запястье. — Як усі з села. То ж не город. Як усі…

Я кивнул и молча вышел. Мучительно захотелось позвонить домой. Услышать голос жены и хоть несколько неумелых словечек от сына. Поговорить с мамой, успокоить — «поел-и-в-шапке». Послушать сдержанное бурчание отца. Просто потрогать немного тот мир, который начал уже понемногу забываться, тот, который был на той стороне цифрового мостика длиной в семьсот километров. Тот, который меня ждал… нет, тот, который ждал нас всех.

Кроме Кирпича.

… Борщ был горячий, жирный, густой и с двумя добрыми кусками слегка поцветшего хлеба. Я как-то до армии ко всяким супам-борщам равнодушно относился, ну горячая вода с вареной картошкой — ну что за еда?

Блиндаж был… уютным. Обжитым. Двухъярусные нары, закиданные спальниками, подбитый пленкой потолок, немного косо стоящая буржуйка в углу остывала, рядом в пустом цинке лежала горка золы. Стены из пыльной сухой земли были завешены старыми подранными одеялами, которые, казалось, непрестанно колыхались, создавая странное ощущение постоянного движения вокруг. Петрович закрутил вентиль газового баллона, наклонил казан и быстро навалил миску борща. В красной жидкости показались куски мяса, а вот дурного белого жира не было. Значит, перед заправкой Петрович пошел в палатку, где хранились наши запасы еды, набрал банок десять тушенки, вскрыл их с обратной стороны и полчаса выбирал из этого месива куски именно мяса. Мы однажды прикинули: в банке тушенки в полкило выходило примерно сто грамм нормального мяса, остальное можно было есть или по крайней голодухе, или если уж ты совсем непритязателен.

Миска была осторожно поставлена передо мной на низкий военный ящик, рядом, кроме хлеба, появилась половина немного пожухлой луковицы, солонка из гильзы от ВОГа и классическая алюминиевая ложка, прям как в пионерлагере, аж взгрустнулось. Вытертая влажной салфеткой миска отблескивала в свете «экономки».

— Може… тогой? По п’ятдесят? — аккуратно поинтересовался Петрович и сделал невнятное движение в сторону полки. При этом на полке никакой «пляхи» не стояло.

— Не-не, Петрович. Не хочу. Ща еще командарм припрется, как я буду с запахом? Такой весь надежный и толковый сержант, целый мощный взводный опорный пункт мне доверили, а я тут вгашеный.

— Ну чому сразу вгашений? Для апетіту…

— Аппетит у меня и без того хороший. Вкусный борщ, Петрович, спасибо.

— Кушай, синку, кушай, — Петрович махнул рукой и полез к полкам возле выхода наводить какие-то порядки. Поворчал под нос «знову дров не принесли, от люди…» и ушел наружу.

Борщ действительно был великолепен. Горячий, еще чуть ли не кипящий, в раскаленной миске, а главное — он был прямо здесь и сейчас, можно было быстро, обжигаясь, поесть и… что? Что дальше?

Я ел и размышлял. Нет, бухать я не хотел, даже не потому что приедет замкомбата. И даже не потому, что не хотелось — к алкоголю я был достаточно равнодушен. Просто… просто я впервые вот так почувствовал… ааа, черт его знает, ответственность, что ли? Я вдруг понял, что не очень-то и знаю, что происходит на ВОПе, что нужно за всем присматривать, все держать на контроле и главное — «не проеб@ть вспышку». То есть — не облажаться. Пить в этой ситуации вот совсем не хотелось. Правда, были еще пацаны, на которых можно положиться. Фууух, хорошо, что есть пацаны. О, кстати об ответственности. Тре таки Васю набрать и доложить. Чи уже после замкомбата? И СПГ сходить самому посмотреть, шо там Дима наделал. И проверить, сколько цинков на АГСы и на «дашки». И еще найти Серегу Президента и узнать, что у нас по «морковкам», бо пороховых мало оставалось… и еще…

На этой мысли борщ закончился, а в блиндаж, сложившись неуклюжим циркулем, влез Лом.

Лом был высоким, костлявым, с огромными ладонями и вечным желанием создать вокруг себя привычный мир. Иногда это принимало причудливые формы — Лом пытался посадить лук и петрушку возле блиндажа, притащить к «дашке» неизвестно где раздобытое кресло от «Волги», или вот как сейчас — создать из блиндажа дом.

Лом тащил дверь. Нормальную такую советскую дверь, деревянную, обитую ДПВ и крашеную в когда-то белый цвет. Я, к сожалению, знал, откуда взялась эта дверь, но предпочитал об этом забыть. Лом крякнул, втолкнул дверку в блиндаж, поднял ее и притулил к проему. Я отставил пустую миску, облокотился о нары и сунул в рот сигарету — этот блиндаж был «курящим», в отличие от первого. Лом, сосредоточенно пыхтя, ворочался в проеме, пытаясь пристроить дверь на место завешивающего вход синего с подпалинами одеяла. Дверь откровенно не влезала.

— Ломтиииик, — протянул я. Сытость наваливалась сонным теплом, вставать уже не хотелось, хотелось вытянуть ноги и потерять сознание часика на три. Треба кофе намутить.

— А? — Лом обернулся и заметил меня. Тут же расплылся в улыбке. — Мартин, привіт. Покушать зайшов? А картошечку? Картошечку поїв?

— Сонечко, я наївся, дякую. — В стремлении меня накормить Лом соперничал с Петровичем, а я и после борща уже с трудом себя осознавал. — Шо це ти зібрався ваять?

— Та двєрку ж хочу поставити… — Лом почесал давно немытую голову. Так, Ярика опять спросить про баню…

— Лом. Скажи мне, смерть моя лютая, ты когда-нибудь задумывался, почему в блиндажах, выходы которых идут в окоп… в траншейку, всегда на входе висит одеяло?

— Нє… Ну нє у всіх же двєрка є! — Лом с гордостью оглядел стоящую дверку. Та покачнулась и начала падать.

— Так вот, доповідаю тобі, товарищ військовослужбовець, призваний за мобілізацією. Если выход блиндажа ниже уровня земли, то упавшая рядом мина чи снаряд могут сдвинуть грунт. По-простому — осыплется край траншеи и подзавалит выход.

— Ну може… — Лом с сомнением покачал головой.

— Може, може. Если у тебя висит одеяло — ты его сорвал и спокойно вылез, бо полностью ж вход не засыплет. А если у тебя стоит дверка и снаружи упало полкуба земли, ты ее хрен откроешь, и будешь тут сидеть, аж пока тебя не откопают. Если будет кому откапывать. Ферштейн?

— Фігня… — расплылся в улыбке Лом. — А я зроблю, щоб вона внутрь відчинялась.

— Снова плохо. А если двинет так, что твой косяк, который ты явно собрался сделать из досок, которыми Петрович собирался дальше обшивать КСП, перекосит?

— Вирвемо.

— Лом. Смотри. Мне не надо, чтоб по тревоге ты дверь ломал. Мне надо, чтоб по тревоге ты ровно через минуту был на визначеному тобі по бойовому розпорядку місці. Де твоє місце згідно розпорядку?

— На лівій «дашці», — уныло ответил Лом и снова поддержал дверь.

— Вот именно. Я понимаю твое желание сделать вокруг себя настоящий домик. Поставить дверь. Ламинат на пол блиндажа положить. Окна прорубить и занавески повесить. Курей завести. — Я тяжело поднялся и поправил сползшую кобуру с «пээмом». — Очень даже понимаю. Но — нельзя.

— Совсєм-совсєм нєльзя? Бо задуває з-під ковдри сильно.

— Совсем. Повесь еще одно одеяло. Топи сильнее буржуйку, вон она вже совсем потухла. Но дверь — нельзя.

— О! — лицо Лома просияло, как умеет сиять только лицо мобилизованного военного, когда ему приходит в голову гениальная мысль. В этот момент я всегда начинал опасаться за Збройні Сили. — Я її тоді на баню поставлю! А то там теж одіяло на вході…

— Поставь, поставь, дорогой… А лучше — сзади на бэху, вместо бронедверки… Отэто тебе Прапор с Козачком спасибо скажут…

И тут в дверь постучали. «Занято!» — крикнул я и начал натягивать куртку. «Це ж в якого бісового сина така ідея прийшла до голови, шо він притянув сюди цю х@йню?!!» — раздался мощный бас Петровича. Лом отодвинул многострадальную дверь, отвел в сторону одеяло, и в блиндаж шагнула огромная куча ровно наколотых дров. Петрович протиснулся мимо нас, сипло выдохнул и с грохотом свалил дрова возле буржуйки. Я не мог перестать смеяться.

— Ломік! Я ж тебе вже говорив, шоб ти з цією двєркой даже не показувався! — просипел дядька и устало сел на нижние нары.

— Та я ж тока прімєрять… — попытался отмазаться Лом.

— Ху… Голову собі міряй! Винось н@хуй двєрку, трусиш тут пилюку на борщ! Луччє б дав командиру доїсти нормально!

— Та я вже поел, Петрович, дуже вкусно, — подякував я, застегнул куртку и шагнул к выходу. Зачем-то стукнул по двери берцем. — Ярика не бачив?

— Яріка не бачив, — пробасил Петрович. — Мастєра бачив, там якийсь хєр на пікапі приїхав, то він зустрічати йщов. Просив тебе знайти, бо ти на рацію нє отвєчаєш, а тєлєфон тут не бере.

— Бля! А раньше нельзя было сказать? Это замкомбата приехал!

— Та хоч Муженко. Шо, вже людині поснідати не можна?

— Ну Петрович. Ну вот, блин.

— Мартинчику, — Петрович посмотрел на меня выцветшими глазами пожилого дядьки из села. Шмыгнул носом. — Заболіваю, чи шо… Мартинчику. Начальник приїхав і уїхав, йому тут не жити і війну не воювати. Максімум то в штабі сидіти і в моторолу давати накази, які нахєр не нужні, бо він не бачить обстановки ні-хє-ра. А тобі — тобі воювати з нами. Тому він начальник, а ти — командир. І якщо ти покушаєш — нічого страшного не буде. Бо він поїде в Ольгінку, а ти зостанешся тут.

Философ Петрович, йопт. Я прям возгордился от признания меня командиром, потом вспомнил, что ни черта еще в этой поважной посаде не сделал, натянул флисовую шапку и шагнул наружу. О как. Прям продрало.

Снаружи ничего не изменилось. Сыпал мелкий снег, потихоньку замерзала грязь под ногами, голые мелкие деревья тянули жесткие ветки к надоевшему небу. Я вытащил рацию, покрутил верньер, убедился, что «баофенг» безнадежно сел, повернулся и вылез на блиндаж. Возле опоры стоял темно-серый пикап, там же толпились темные фигурки. Ну ладно, пойду знакомиться. Ща выслушаю какую-то херню, сделаю решительное лицо, скажу «так точно, доповідь по виконанню», помашу рукой на прощанье и пойду в баню помоюсь. Пока Ломтик дверь к ней не прикрутил.

Облепленный грязью пикап торчал возле опоры. Возле заднего борта стоял Мастер, кто-то из наряда и двое мужиков. Один, с АКСУ, курил, равнодушно разглядывая безжизненно висящие провода, перебитые еще в пятнадцатом, второй, одетый явно не по погоде, был моего роста и в черной теплой жилетке. Мастер что-то объяснял, размахивая зажатой в пальцах сигаретой, мужик в жилетке слушал и не перебивал.

— Бажаю здоровья, — буркнул я, подходя и протягивая руку. — Мартин.

— Янош. Кирилл, — пожал руку замкомбата. Светлые волосы ерошились под ветром, шапку не носит, понтуется.

— Олег, — повторно представился я.

— Ты за Танцора?

— Я. Мастер обстановку доповів?

— Да.

— Позиции смотреть будете?

— Зачем?

— Да хрен его знает. — Я пожал плечами. — Так заведено. Начальство приезжает, смотрит, дает звиздюлей, потом спрашивает, шо надо, потом уезжает и, может, даже чем-то помогает. А может, и нет.

— Мда… — Янош посмотрел на меня долгим взглядом. Ну да, зарядить такую тираду незнакомому начальству — это очень по-мобилизованному. Раздраконил меня Петрович своим спичем про начальников и командиров. — Ну давай пройдемся, раз настаиваешь.

— Давайте, — опять пожал плечами я. — Тока машину треба переставить.

— Чего? — встрепенулся водитель и протянул мне руку. Я пожал.

— Та повадился тут какой-то косорукий урод по нам с террикона стрелять.

— А че косорукий?

— Так не попадает никуда.

— Не попадает — попадет, — глубокомысленно заметил Янош и пошел вдоль позиций. Машина рыкнула двиглом, выбросила клуб дыма («военная соляра» — отметил я) и поползла к КСП.

Мы оставили наряд на правом спостережнике и пошли по дороге. Прошли «правую дашку», потом два пустых капонира, дошли до «левого» АГСа и стоящей под накрытием из масксети «левой дашки». Вот и все позиции, всей траншеи — метров сто пятьдесят от силы. Правой стороной траншея упиралась в куцую посадку, вдоль которой мы заезжали на ВОП, левой — в склон «нашего» террикона.

— Че так зброю расставил? — поинтересовался Янош. Херррасе, ни тебе советов, ни тебе упреков. Странный какой-то замкомбата.

— Смотри… Смотрите, — поправился я. — «Левая дашка» смотрит прям на позиции «четырнадцатой» и на левый склон «серого» террикона. Если «четырнадцатую» ровняют, мы террикон засыпаем, больше помочь никак не можем. АГС этот — не від ворога, а від добрих людей, то есть, можем по полю насыпать, если через «четырнадцатую» сепары пролазят.

— Понятно. А по противнику? И чего «бэха» не в капонире на линии, а сзади стоит?

— Доповідаю по порядку. В капонире вон те ящики — там «Фагот» и шесть ракет.

— Какие?

— Эм-стотринадцатые.

— Опыт есть?

— Один раз стреляли. Но у нас хлопец служит, по срочке в спецназе был, он умеет и нас научил.

— Понятно. Сделаем учебные стрельбы, привезете свою установку, постреляете.

— Установку привезем, а ракеты с вас.

Янош опять посмотрел на меня долгим взглядом. Поежился в своей жилетке и потянул сигареты из кармана. Протянул мне пачку «Мальборо», я чиниться не стал и взял сигарету. Закурили, как-то одновременно выдохнули смешанный с паром дым.

— Ладно. Дадим несколько. Так шо с бэхой?

— Так мы ж на дороге. Дорога вдоль позиции. Нахрена мне бэху закапывать в капонир с хер зна каким сектором обстрела, если я ее могу с тыла выдвинуть и насыпать откуда мне надо? Нехай там стоит.

— Маневренная оборона. Понятно. Не, ну чо, нормально.

— Это командир придумал. Вася… в смысле — Танцор.

Ого. Даже похвалил. О том, что «бэха» нормально заработала только вчера, я скромно умолчал. Как и о том, что я совсем не уверен, что она заведется тогда, когда нам надо. «Бэхе» было больше лет, чем мне, и надеяться прям вот сильно я бы на нее не стал.

— Так. Смотрите. Как бы ни щемились сепары — выйдут они либо слева, отам, через «четырнадцатую», либо справа от «серого»…

— «Банан», — сказал Янош. — Мы этот террикон называем «Банан».

— Ну нехай «Банан». Так вот, либо справа. Как бы ни было, справа они попрут сразу на КПВВ, оставив нас на фланге. Рысачить будут по полю добрый километр. Переть будут по-любому на технике — пешком там капец, одна земля. К нам, получается, четко бортом. Мы их наживляем с «Фагота» и портим жизнь с «правого» АГСа и «правой дашки». Ну и с «Волыньки».

— С «Волыньки»?

— Машина такая. Волонтерская. Недавно ребята привезли. Она на ходу. В ней три эр-пе-ге-семь и «мухи». Если сепары выходят справа и прут на КПВВ, у нас три гранатометчика с водилой, они подлетают к КПВВ, там блоки на обочине лежат, и с тех блоков наживляют.

— Прицельный выстрел из РПГ-7? — тут же спросил Янош, обозревая поле будущего эпохального сражения.

— Я ж мобілізований, з-під ларька забрали, ніхєра не навчили, в пізд@рєз кінулі, прішліть хоч дєнєг на карточку, — тут же заголосил я. Янош заржал, сзади подошел Мастер и усмехнулся. — Пятьдесят копеек.

— В смысле?

— Вложили в выстрела́, чтоб пороховой заблочить. На пятьсот метров потренировались — нормально более-менее, шанс попасть есть. Но у нас же ж три лаунчера и без вторых номеров, стреляют одновременно в одну цель. Думаю, одну машину мы остановим, ежели не танк.

— Не «думаю», а «надеюсь», — влез Мастер.

— Надеюсь, — поправился я. — Людей мало, окопную полноценную войну «от обороны» мы не потянем. Поэтому все вторые номера переведены на важку зброю, и будем тут метаться, як дебилы. Войну не выиграем, конечно, но и того здоровья в них вже не буде.

— Эта… Товарищ майор, пошли… пошлите на КСП, там тепло, — вклинился Мастер.

Мы свернули в траншею, ведущую к блиндажам. Янош окончательно замерз в своей куцей жилетке, я сбросил звонок от Васи и написал смску «начальство с 72 приехало перезвоню». Странно, ветер утихал, и наверху небо становилось неоднородным. Тучи утончались на глазах, так, глядишь, и солнышко проявится… Эхх. Ррррождество завтра. Надо вечером не забыть своим позвонить.

— Проходите на КСП, зара Шматко поесть сварганит, — я махнул рукой и, поскальзываясь, распахнул дверь кунга.

Остатки тепла давно выдуло, и, кажись, ночевать я сегодня пойду в блиндаж. Так, аккум на «баофенг»… О, вот. Вроде живой. Сигареты. И пауэрбанк для телефона. Почему телефоны в зоне АТО так быстро садятся? Телефон пискнул, поймав сигнал роутера, и потом запищал непрерывно — посыпались уведомления от фейсбука и мессенджера. Все потом, потом, не сейчас. Потом открыл-таки мессенджер, выбрал Костю Чабалу и быстро написал «Вик к нам приехал янош знаешь такого? Шо за чувак?» — и соскользнул обратно к КСП.

Янош стоял перед столом и восхищенно смотрел на карту. За столом сидел водила и молча пил чай. Мастер ставил чайник. Я достал с полки пачку слегка погрызенного мышами волонтерского кофе и поставил на стол. С намеком посмотрел на Мастера. Толик кивнул.

— Мда… — сказал замкомбата. — У меня такой карты нет, у комбрига нет, а на ВОП-семьдесят-два-сто-три — есть. А где позиции? И что это за стрелки возле Докуча?

— В голове позиции, — сказал я. — А стрелки — то план захвата оккупированного города силами одной неполной мотопехотной роты. Присажуйтесь. Шматко! Шматкооо!

Вместо Шматко на КСП ввалился горячий, пышущий паром Ярик. Не обращая внимания ни на кого, он скинул бушлат и швырнул в меня ключи от «Лягушки». Так как Ярик был пулеметчиком, то ключи ожидаемо пролетели в метре от моей вытянутой руки и шлепнулись на стол с ноутбуком. Ярик поморщился, взял со стола карандаш и сунул в рот.

— Корочє, Мартін. О, бажаю здоров’я. Корочє. Води ми привезли, залили, там вже все зашибісь, можна купатись.

— Гони особовий склад купаться, меня не ждите. Шоб по-светлому все помылись. На вечер война намечается. А где Шматко?

— Зашибісь! — непонятно какое из моих слов прокомментировал Ярик. — А Шматко вже миється.

— Старшина у нас хороший, старшина у нас один, — продекламировал я. Ну кто бы сомневался?

Янош взгромоздился на высокую лавку и продолжил рассматривать карту. Я заглянул в высокую эмалированную кастрюлю и обнаружил обещанную старшиной теплую рисовую кашу с поджаркой из лука и редкими волокнами тушенки. Молча набрал две пластиковые тарелки и поставил перед гостями, выложил ложки и приправу. Прикинул, где хлеб, развязал мешок, но хлеб заплесневел. Ничего, так покушают. Ярик кинул карандаш, схватил ложку и начал есть прямо из кастрюли. Мастер поморщился, отобрал у Ярика ложку и обозначил желание стукнуть цю закарпатську дитину по лбу. Закипел чайник.

Янош отодвинул нетронутую тарелку и посмотрел на меня. Кивнул на ноут.

— Камера пашет?

— Технически — да, — ответил за меня Мастер. — Практически — не видно ни хрена. Снег.

Пискнул опять телефон. Пришло сообщение от Кости: «Привет, дорогой. Я его плохо знаю, вроде норм.» Ну норм так норм. В принципе, сам вижу, что норм.

— Смотрите, — Янош взял в руки многострадальный карандаш, с сомнением посмотрел на обгрызенный кончик, и стал тыкать в карту. — Что мы знаем? Сил и средств для полноценного наступления у сепаров нема.

— Зашибись, — сказал Мастер и открыл буржуйку.

— Точнее, не было до вчерашнего дня. Вчера в Докуч прибыли…

— … двадцать единиц бронетехники и триста человек особового склада, — перебил я. Похвастался обізнаністю.

— Мда, — сказал мрачно Янош. — Ты тока в фейсбуке об этом не пиши.

— Да вы сговорились все! — возмутился я. — Когда это я оперативную обстановку выкладывал в фейсбуке?

— Ничо, ничо, лучше лишний раз сказать. Короче! При таком раскладе — чего мы боимся?

— Наступления, — сказал Мастер.

— Досрочного отзыва Васи из отпуска, — добавил я.

— Приезда замкомбрига, — произнес появившийся из блиндажа Федя.

— Юмористы, мля, — проворчал замкомбата.

Федя в накинутой на футболку куртке от такой же, как у меня, утепленной горки сжимал в огромной руке пакет и тапочки. В одной руке. Во второй была термочашка, и я был уверен, что в ней — ужасающий зеленый чай с не менее ужасающим количеством сахара. Как Федя это пил, никому было не понять. Зато и мыслей попросить «дай отхлебнуть» ни у кого не появлялось. Федя направлялся в баню, и это желание было написано на его лице огромными буквами, и с этого праведного пути сворачивать Федя не собирался.

— Шо с камерой. Лазил? — я вспомнил про утреннюю задачу.

— Лазил. Все нормально, все заработало. Тока не видно ничего, — буркнул Федя и устремился на выход, пока я не задержал его новыми дурацкими вопросами.

— Чего сразу не доложил? — крикнул я в широченную спину.

— Ты борщ ел! — послышалось уже из-за хлопнувшей двери КСП.

— Блин, — сказал я.

Все смеялись, даже ранее безучастный водитель растянул губы в улыбке.

— Так. Поржали? Поржали. Смотри, — Кирилл опять обернулся к карте. — Мы не думаем, что будет наступление на вас. Мы вообще не думаем, что вот прям это будет «наступление», сейчас не четырнадцатый, такой группировкой не наступишь.

— На нас — наступишь, — тут же сказал я. — Аж бегом. Нас тут восемнадцать. И двенадцать — на «четырнадцатой». Мастер, позови Президента, кстати. Итого — тридцать человек и одна «бэха».

— Не паникуйте, мужчина. Есть еще «Эверест», там почти сорок. И есть маневренная оборона, только не как у тебя — «волыньки» разные и пятьдесят копеек в выстрелах, а в пределах батальона. Перед Ольгинкой стоит танковая рота, за Ольгинкой — разведрота на бэтэрах. Если на тебя навалятся, надо полчаса, чтобы выйти на рубежи и дать звиздюлей всей этой ботве.

— А «четырнадцатая»? Они тупо на голом перекрестке сидят.

— Так «четырнадцатая» не под нами, они вообще уже в секторе «Б» числятся. Они отойдут, а если сообразят, отойдут к тебе, а не через поле хер зна куда.

— А нам куда отходить?

— Назад, вот сюда, — Янош потыкал пальцем в край «нашего» поля, где на юго-западе смыкались две посадки. — Вот сюда выходите и сразу налево. А что у тебя с машинами? Мартин. Как хочешь, но полчаса ты мне роди.

— Рожу, — кивнул я и задумался.

«Родить» полчаса на нашей позиции и с нашими силами можно было только с потерей особового складу, то есть — людей. Наших пацанов. Тех самых, перед которыми я сегодня стоял на построении. Кто из них мог тут остаться? Петрович, со своим ненаглядным АГСом? Ярик, двадцатидвухлетний оболтус и хороший, без дураков, пулеметчик? Лом со своей дверкой? Санчо? Федя? Шматко? Хьюстон? Кто?

Сукаааа. А ведь никто не говорил, что будет так. Потихоньку, со скрипом, с ошибками и с глупостями, я начинал понимать, что такое — «нести повну та одноособну відповідальність». Я, мобилизованный айтишник тридцати пяти лет, всю сознательную жизнь отвечавший разве что за свою семью, сейчас не просто мог, а должен был распоряжаться жизнью совершенно чужих мне людей. Нормальных, живых, ленивых и веселых, толковых и хмурых, понадерганных со всей страны в попытке выставить жиденький заслон в одном отдельно взятом кусочке Донбасса. Сукааааа… считай полтора километра по фронту, а таких километров по линии фронта — четыреста с лишним. И на каждом, буквально на каждом — такие же люди. Вот теперь захотелось водки. Кислота, после обеда исчезнувшая было, снова поднялась из желудка и затопила рот вязкой гадостью. Я сунул руку в карман. Курить, курить срочно. Мля, как Вася во всем этом живет уже три месяца?

С другой стороны… а как по-другому? Войну ж не я выдумал, а войны без потерь не бывает. Если мы эти полчаса не выиграем, да еще кто-то — такие же полчаса, и еще, и еще… Вот так в четырнадцатом тормозили россиян с сепарами. По полчаса. По пятнадцать минут. Разменяв время за жизнь. Чтоб тут чуть глубже вкопаться. А тут — успеть поставить орудие. Здесь — танк. А тут — просто окоп копнуть. Так было там, где я не был, — под Иловайском, в ДАПе, в ЛАПе, в Дебальцево, в Марике. Для каждой позиции, которую тогда копали, время было куплено чьими-то жизнями. Может, сегодня или завтра мы тоже заплатим по этому счету. Война, мля. Все-таки в чем-то прав был Мастер со своим фатализмом. Но как бы ни повернулась вся эта херня, мы остаемся здесь. Командир, даже такой херовый, как я, должен быть со своими всегда.

Многое в поведении ротного становилось понятным. И вечные дерганья по поводу и без, и попытки всё держать на контроле, и нервы, нервы, вечные нервы.

Так, Мартин. Воин фейсбучный. А давай-ка ты успокоишься, вдохнешь-выдохнешь и перестанешь хоронить всех заранее. Давай-ка ты подумаешь головой и не будешь ссать от одной мысли о том, что через пару-тройку часов тут может быть очень дымно, очень громко и очень хреново. Подумай. Придумай что-то. Подготовься максимально. И не смей рефлексировать перед людьми. Назвался командиром? Тогда стой и не гунди лишнего. «Поня́л?» — сказал я сам себе голосом комбата, и сам себе ответил: «Поня́л». Полчаса, говорите? Фигня-вопрос.

— Будет вам полчаса, — сказал я вслух. — Мастер, будь так любезен, позови еще и Санчо.

— Добро, — Мастер даже не стал мне указывать, что я и сам мог позвать по радейке, просто отвернулся и забубнил в «баофенг».

Открылась дверь, впустив клуб снега. Президент, худой и в полном обвесе, со зброей, даже в броне и с невероятно элегантной арафаткой цвета «нежный койот», хромая, шагнул на КСП. От же ж франт. Следом за ним втиснулся одетый в черный пуховик невысокий плотный Санчо. Судя по пакету в руках, Санчо направлялся в баню. Ну вибачай, дорогой. Санчо тут же снял мгновенно запотевшие очки, оглянулся, дернул Президента за край шемага и невозмутимо протер окуляры. Следом за ними на КСП прокрался невозмутимый Саня Лис.

— Вечір в хату, — поздоровался Серега, потом увидел Яноша и поправился. — Бажаю здоровья.

— Здрасте, — буркнул Санчо и с интересом уставился на меня. — Шо случилось?

— Комиссия из генерального штаба приехала. — Я внимательно, с ног до головы, оглядел Президента. Тот приосанился. — В ставке Муженко ходят невнятные слухи, что младший, так сказать, сержант с редкой фамилией «Кучма» позволяет себе вдягати нестатутний одяг, а до вимог керівних документів ставиться зневажливо. Нехтує, так сказать.

— Звиздять, — тут же отверг обвинения Серега. — Не було такого.

— То-то ты в горке ходишь!

— А сам?

— От бачите, товаришу генерал-майор! — я обернулся к откровенно смеявшемуся Яношу. — Як ви і говорили, нехтує у ізвращьонной формє. Прєдлагаю, не відкладуючи справу, расстрєлять.

— З РПГ сам будеш стріляти, — тут же ответил Президент.

— Ахрана-атмєна. Тогда наполягаю розстрілять Санчо, він з РПГ стрілять не вміє.

— Во-первых, умею, а во-вторых, твой горловский украинский ужасен, — с достоинством ответил Санчо и поежился. — Что случилось? Я в баню шел. Ща Федя всю воду потратит.

— Знакомьтесь, — я показал на все еще смеющегося замкомбата. — Это Янош, заместитель Славяна. На вечер намечается война.

— Большая? — тут же поинтересовался Лис. — Я еще не купался.

— Так, давайте не затягивать, — Янош поднялся из-за стола. — Задачи сам нарежешь. Что еще хотел сказать. Во-первых, ты в «телеграме» есть?

— Не. Я в мессенджере есть.

— Скачай телеграм и свяжись со мной.

— Принял.

— Второе. ДРГ. Да, я знаю, знаю, но — есть инфа, что вся муйня начнется не с арты, а с того, что матерые уродцы залезут на ВОП и какую-то херню утворят.

— Та ну, — я скривился. САУ — это гарантированный головняк, а залезть на ВОП и кого-то прибить — то еще бабушка надвое сказала, получится чи нет.

— Имей в виду. И в-третьих. Мы думаем, что никто не будет ровнять именно вас.

— А кого?

— «Эверест», — сказал Янош и кивнул водителю. — Думаю, что они попытаются снести «Эверест».

— Мля, — сказал я. — Логично.

— Все, я поехал. Проводи.

Мы вышли «на улицу» и молча прошлись до опоры. Водитель, подхватив АКСУ, нырнул в пикап. Черный выхлоп опять рассеялся в стылом воздухе, чихнул остывший двигатель. О, а снег-то заканчивается. Из бани раздавались голоса, стук тазиков и шум воды, из дверей шел пар. Точно, вода б не закончилась с такими темпами…

— Информируй меня обо всем, — сказал Янош и распахнул переднюю дверку. Заднего сиденья в пикапе не было, пол был завален брониками, виднелся ствол АКСа и папки с какими-то бумагами. — Если что важное, то звони.

— Точно «Эверест» снести хотят?

— Точно. Очень уж удачно мы там стали. Но ты не расслабляйся. Ты и «ноль-пятый» с двух сторон «Эверест» прикрываете, заехать напрямую они на него не смогут, а тупо обстреливать уже не будут. Они его месяц херачили, но наши вкопались, и смысла особого нет. А вот накрыть так, чтобы подошла техника и высадила пехоту, — легко.

— Но они ж тогда четко с востока подойдут, не мимо нас.

— Напрямую с «Амонскладов» техника не зайдет, единственный шанс — это выйти на броне напротив вас, пройти КПВВ… Шо там, кстати?

— Один вроде «Спартан» с «дашкой». Но йому капец, вроде движок накрылся. Просто стоит, не едет. Ну и стрелковое. И фанерные домики.

— Ну ты сам все понял. Пройти КПВВ, за «Параллелью» свернуть налево — и все, единственный съезд с «Эвереста» закрыт. И нас отсечь можно.

— Ехать туда на технике — тупо.

— Тупо — не тупо, а учесть ты… мы это обязаны. Все, давай. Докладывать не забывай.

— Понял-принял.

— И не пиши об этом в фейсбуке!

— Мляаааа….

Пикап развернулся, чуть буксанув, и погреб по полю, перемешивая свежий снег с черноземом. Позвонить Васе? Позвонить комбату? Позвонить домой?

Не. Пойду-ка я помоюсь. А то шось не день, а сплошные нервы.

— … чшшш … на терриконе… — зашипела рация.

Это когда я ее успел включить?

— Это Мастер. Повтор, повтор.

О, Толик с КСП связывается.

— шшш… опять вроде движ на «сером».

— Мастер, — вклинился я. — Иди и насыпь по этому уроду, бо он задолбал.

— Мартин, я Мастер. Понял-принял. Он, кстати, нас слушает.

— Да на здоровье. Пусть хоть кино снимает. Задолбал.

Я кинул «баофенг» в карман и задрал голову. Снег окончательно перестал, тучи светлели. Скоро вечер. Все, Мартин, не парься. Точнее — парься, но в бане. Аааа, стоп, меня ж пацаны ждут.

— Санчоооо! — закричал я. — Бери Гаранта и вылазьте с КСП!

— Идем, — глухо раздалось изнутри, и послышался звон крышки казана. Все, капец Шматковской каше, кажись, доели. Хорошо, что я борща успел похлебать у Петровича, дай ему Бог здоровья.

Я кратко пересказал суть разговора с Яношом, добавил инфы от комбата и от начштаба. Поручил Санчо проверить все машины, поднять Дизеля и на вечер быть готовым к эвакуации раненых — по нашему распорядку водители участия в бою не принимали. На словах «подарил» им Сепара и Кирпича в помощь. Серега пошел проверять выстрелы к РПГ-7 и «мухи». Треба ему «двадцать-шестую» отдать, в кунге висит у входа, на нее Вася куртку обычно вешает. Лис решил с баней повременить и пойти проверить единственный наш СПГ. Ярик с КСП напомнил, что пора вже и стол готовить на вечер, праздник все-таки. С бани тянулись распаренные пацаны, я шагнул в кунг, собрал чистое белье и мыльно-рыльные и поставил качаться «Телеграм» через наш слабенький вай-фай. Открыл еще раз мессенджер, написал Васе «все норм, перезвоню позже», потом открыл диалог с Костей. Черные буковки на синем фоне — переписка с человеком с соседнего террикона. Что ему написать? Написал «как дела?» и полез искать под койкой резиновые тапки. Два раза стукнулся головой, наглотался пыли, не нашел второй тапок, поэтому взял Васины. Пискнул мессенджер. «Все отлично, кофе пью», — пришел ответ. Как же написать, мля… «В курсе про вечер?» «Все в курсе», — пришло тут же. «Шо думаешь?» — написал я дебильный вопрос. «Ничего. Кофе надо побольше заварить)))», — ответил Викинг.

И смайлики. Вот же ж улыбчивая двухметровая бестия. Как же нам так вечером сработать, чтобы вот все ровненько получилось, а? Мля. Так и мозг свой небольшой сломать недолго. Все, мыться, мыться бегом.

Вода еще оставалась. Теплая, она стекала по потной коже узкими струйками, воду нужно было экономить, но не было никакой возможности перестать лить на себя это прекрасное тепло. Хорошо… как же хорошо, ччччерт.

Хлопнул дверью Лис, взгромоздил на полку зеленый тазик с водой, стал зачерпывать ее кружкой и лить на стриженую голову. Треба и себе постричься, кстати, опять зарос. И побриться… не, ну это я вже перегибаю, бриться — то лишнее, и так сойдет. Мужественно небрит, як в кино.

— Побриться тебе треба, — сказал Лис и выдавил пенку на ладонь. Лис всегда брился, как и Федя. Вот ведь фанаты.

— Не треба. И так сойдет.

— Шо на вечер?

— Наряды дораспишу. Второй теплак на наряд треба. Мы с тобой не бухаем и не спим.

— Ну, это понятно. Хто на СПГ?

— Шматко и Дима Талисман.

— Объявлять будешь?

— Конечно. Хера тут скрывать-то?

— Шо с лаунчерами?

— Президент сориентирован. Может шо-то и получится. Но если прям вот все так и пойдет — КПВВ по-любому капец.

— Я наберу старшего, Вася телефон даст.

— А шо ты ему скажешь?

— Подъеду, поговорю. Там посмотрим. Там львовские сейчас, нормальные пацаны.

— Шо у них с бэка?

— Та як обычно. Под роспись и все дела. Возьму с собой пару ящиков пятерки.

— Гранат на днях просили.

— Нахера им гранаты? Вот нахера? Они что, окопы штурмуют?

— Тоже правильно.

Мы медленно и тщательно мылись. Экономя каждую кружку воды и получая максимальное удовольствие от каждой капли. В армии никогда нельзя пренебрегать тремя вещами — возможностью помыться, возможностью поспать и возможностью поесть. Вот мы и не пренебрегали.

— Мартин.

— Фррр… А?

— Слушай. Война войной, это все понятно. Это все или будет, или нет.

— Ну да.

— Давай шо-то с этим уродцем решать.

— С яким саме?

— Со снайпером. Он же рано или поздно в кого-то попадет.

— Та да.

— А мы все как-то отмахиваемся от него, как от мухи. Типа «стреляет, ну и хер с ним». А так неправильно. Безнаказанная фигня. Наглеет.

— Шо предлагаешь?

— Смотри. Завтра…

— Так, Саня, — я с сожалением вылил на себя последние капли воды и удержался от того, чтобы набрать еще. Начал полоскать носки. — Ты мне сейчас скажешь, что хочешь сделать засаду. А я тебе скажу — фиг ты угадал.

— Почему?

— Потому что можем крупно лажануться.

— Заминируем лежку.

— Или снимем его растяжку, которыми он или они по-любому затянули вокруг себя. И кто-то поедет домой по кусочкам.

— Не перегибай.

— Саня. Я знаю, что ты можешь взять пацанов и пойти. Скоро пацаны со сто-тридцать-первого приедут, там Каспер за старшего, вроде его смена. Но какие шансы, что вы его реально загасите?

— Загасим.

— Споришь чисто из принципа. Подумай. Ты вышел, что-то увидел, закидал его из подствольника. Это в идеале. А в реале — нарвался на перестрелку в этой херовой посадке. В ограниченном пространстве терассы этого долбаного террикона.

— Ииии? — Саня упрямился. Как всегда.

— Ииии кто-то из наших там лег. На не разрешенном никем выходе. За который комбат подвесит за яйца.

— Ты не хочешь, бо тебя комбат подвесит за яйца? — скривился Лис.

— Нет, Саня. Потому что разрешить ваш выход я не могу. Поэтому в любом случае пойду с вами. Но я не об этом. Помнишь осень?

— Помню, — сказал Саня и прополоскал рот. С сомнением посмотрел на зубную щетку и снова выдавил пасту.

Осенью наша разведка потеряла хлопца на этом самом терриконе, примерно там, куда хотел идти Саня. Шли вдвоем, первый сорвал, получил осколок через глаз в голову. Умер на месте. Второму перебило ноги, он сумел перемотаться и позвал на помощь. Сорвать ОЗМку там, где ходил до этого пару десятков раз, так должно было не повезти очень серьезно, на это и ловят их разведосы наших, а наши — их. Вечные растяжки, вечная игра друг с другом, вечные потери. Война, казалось, тоже стала вечной.

— Все, я на КСП, там договорим. — Я вышел в холодный тамбур и стал одеваться. — Клыки не сотри, вурдалак, тушман не сможешь хавать.

— А йа уффе каффки поел, — прошамкал Лис, орудуя щеткой. — Даффай.

Из парной раздавалось шорханье зубной щетки и невнятное мычание. Вот же ж разведос, блин, все ему идти надо куда-то и по посадке перестреливаться. Как же этого сепарка заткнуть? Може, ПТУРом по нему увалить? Отэто он удивится… Ракет у нас аж шесть, и две на нычке, причем стотринадцатых, у которых дальность в два раза выше, чем у стоодиннадцатых. Шмальнуть на семьсот метров — секундное дело. Но блин… Технически ПТУР — это та же пуля, только калибром побольше, не попадем точно в сепара — зря спалим ракету.

Стрелковое я откровенно недолюбливал. Для того чтобы уработать сепара из стрелковки, надо было точно в него попасть. Не, учился я стрелять из всего, но вот душа моя была отдана гранатометам. А чего? Красота! Накинул на площадь, даже если четенько не попал — осколки, оскооолочки мои любимые, вероятность поражения — офигенная. Ну ладно, достаточная для того, чтобы надежно испортить настроение плохим людям.

Гранатомет, гранатомет… Шо ж делать со снайпером, а? Проблемой АГСа и СПГ было то, что их граната летит достаточно долго. Если снайпер не дурак или, что скорее всего, он там не один, то выстрелы из АГС и СПГ они услышат. Ну, или увидят. И если рядом у них отрыт малюсенький окопчик, то нас спасет только прямое попадание. А про него я уже думал. Пуля из «дашки» летит гораздо быстрее, но вот попасть…

На самом деле проблема была в том, что он находился выше нас, по вертикали метров на… ну пусть на десять-пятнадцать. Надо, кстати, на планшете АрмииСОС посмотреть, там вроде есть замеры «серого» террикона. Расстояние от нашей передней линии — от шестисот семидесяти до семисот метров. Расстояние до «бэхи», на которой он вчера выцеливал меня (тю, вчера было, а кажется — неделя прошла…) — еще плюс двести. Итого мущщина стреляет на условные девятьсот, через трассу, на которой постоянный ветер, и если он бьет из СВД…

— Дебил! — я остановился перед кунгом. Решил почесать нос и заехал в лицо тапками. — Ну дебил же!

Заскочил в домик-на-колесах и начал быстро переодеваться. Ловы стояли возле буржуйки и сохли. С таким темпом они будут сохнуть как раз до весны. Софтшел я почти оттер от грязи, того внешнего вида уже, конечно, не будет… ну нехай. Я скинул теплую горку под нары, быстро, приплясывая от холода, натянул термуху и сверху софтшел. Ууууу, тепло, хорошо… Сменил шапку — предыдущая уже была засалена до полного неподобия, тре було постирать, эххх… Выскочил из кунга, вернулся, нацепил ремень с кобурой, пристегнул «пээм» к ноге, рассовал по карманам рацию и сигареты, схватил с полки телефон. «Телеграм» уже докачался и просил какой-то регистрации. Потом, потом.

Саня как раз показался из бани, в стандартной комплектации «военный после помывки» — в одной руке пакет, в другой тапки, от голых ног идет пар, мокрые волосы всклокочены, в зубах — первая после мытья сигарета.

— Саня! — я махнул рукой.

Саня остановился и недовольно на меня уставился.

— Шо?

— Саня, иди в баню.

— Сам туда иди.

— Саня… мля. Я тупой.

— Я догадывался.

— Пуля! Пуля ж в баню попала! Найдем пулю — поймем, из чего он стреляет.

— Тю, — поежился Саня. — Та из СВД он стреляет.

— Точно?

— Ээээ… — протянул Саня, вздохнул, развернулся и потопал обратно в баню.

Я обошел парную и уставился на борт. На грязно-белой поверхности выделялся… ну пусть будет «чопик». Сепар, наш «Сепар», не особо заморачивался с аккуратностью, отломал от какой-то доски длиннющую щепку и заколотил ее в дырку… в отверстие. Снаружи. Теперь чопик «торчал» сантиметров на тридцать и угрожающе раскачивался под порывами ветра. Короче, сделано «на отъе@ись». С «бэхи» я не дотянусь… Да и не хочется мне как-то на нее больше лезть. Так, примерно два метра от верха и метр от края… а смотреть на отверстие мне в принципе не надо — забитый чопик надежно раскурочил дырку, и даже приблизительно калибр я не определю.

— Нема! — показалась из дверей голова Сани. — Даже дырки нема.

— Как так? Смотри, примерно два метра от верха и метр слева… От тебя получается справа.

— Точно нема. Эта… вагонка целая.

— Так… То есть, пуля пробила внешний борт и застряла в вагонке?

— Ну, похоже.

— Ладно. А пуля из СВД на расстоянии в восемьсот… считай, девятьсот метров может не пробить два сантиметра вязкой сосны?

— А я знаю? — пожал плечами Лис. — Слышь, Пуаро, если ты уже наигрался в «CSI: Майями», то я переодеваться пойду. Я Ярику обещал со столом помочь.

— А. И не давай ему класть шпроты на шпротный паштет! — Я махнул рукой и поежился. Тоже мне. Сержант Холмс. Младший сержант Холмс. «Ватсон, если вам дорога ваша жизнь — не залазьте на „бэху“…»

Как-то неожиданно возникла пауза. За блиндажами ходил Санчо от капонира к капониру и махал руками. С КСП раздавался звон мисок и ворчание Шматко. Возле кунга показался Ляшко, увидел меня и быстро исчез. Опытный, блин, знает, что припашу. Набрал Васю, рассказал про день. Как-то обиняками и полунамеками, получилось — заинтриговал коммандера до нестями, теперь будет звонить еще чаще. Потом набрал комбата, но тот трубку не взял. Залез в кунг, залогинил «Телеграм» и написал Яношу «Это Мартин, прием». Домой… домой вечером позвоню. Сейчас как-то… сам не знаю. Не вовремя как-то.

Просто разговор с домом выбивал меня. Мгновенно выдергивал из нашей вечно озабоченной, холодной, дурашливой и военной реальности — туда, к жене, к ребенку, к маме с папой и сестре. Это было… не знаю. Я потом долго обратно настроиться не мог, сидел по полчаса, курил, думал… Нет, не думал — мечтал.

Мечтал, что вернусь домой. После войны или по дембелю. Мечтал, что все это закончится, мы выпьем кофе в Изварино, покидаем бычки через границу и повернем машины на Крым. Что поедим горячих чебуреков на набережной Феодосии, пока командиры орут на механов, чтобы ставили «бэхи» ровнее. Что вся эта херня закончится… ну вот, допустим, завтра. Нормальный же день — завтра? Вот ничем не хуже остальных. Вот пусть завтра и закончится.

Эта херня не закончится и через два года, но тогда я об этом не знал. Я просто мандражировал перед боем, нервничал и не хотел, чтобы жена это почуствовала. Вот не хотел — и все.

Хлопнул далекий выстрел. С террикона. Я поднес к уху рацию. Тишина. Ни ответного огня, ни переговоров. Ни криков.

— Мастер, це Мартин, — сказал я в рацию и замолчал.

— Мартин, я Мастер. Все нормально, — тут же раздалось в ответ.

Я почему-то посмотрел на часы. Ого, полчетвертого, скоро темнеть начнет. Надо на шесть, мабуть, всех собрать. Пойду на КСП посижу, покомандую подготовкой ужина, они ж без моих ценных указаний никак… Короче, пойду вести себя как ротный.

ВОП жил обычной жизнью. Быстро ставшей привычной жизнью. Федя собирался в наряд и пытался заставить Ярика пойти долить бензина в умирающий генератор. Ярик отказывался, мотивируя тем, что «після твого бензину руки тхнуть, а мені щє бутєри різать». Лис пересчитывал выстрелы к СПГ, но больше их от этого не становилось. Вокруг ходил Дима Талисман и что-то, как обычно, нудил. Снег красиво укрыл поле, но от этой замершей красоты уже тошнило. Мастер стоял в дверях кунга, сопел забитым носом и вертел в руках «свечку». «Свечка» была из металлической банки, набитой картоном и залитой парафином, целый ящик таких прислал Макс Шеннон, и Мастер уже несколько недель думал, куда их можно применить. В принципе — на ней можно было закипятить кружку, но наши спостережники были очень близко к блиндажам, отдельно греть смысла особого не было, проще попросить кого-то принести чаю чи кофе с буржуйки.

— Идея, — сказал Мастер. — Пошли на позиции.

— Не пойду, — ответил я. — У меня тока-тока роутер заработал, дай хоть фейсбук почитать. А то сидим тут, забытые Богом и радио, и не знаем ни хрена. Вдруг Порох уже указ про дембель подписал?

— Новую зраду ты там почитаешь, — проворчал Мастер и начал рассовывать «свечки» по карманам. — И до моего дембеля еще полгода. А до твоего — год.

— Ну, ты не перегибай. Я призвался в июле, сейчас январь.

— Хер хто тебя через год отпустит. Чем комплектовать нас будут? В роте четыре контрактника. В батальоне — человек, может, сорок-пятьдесят.

— Седьмую волну объявят.

— Из кого? Из предыдущих трех? Пятая и шестая вместе едва-едва смогли поменять третью.

— Не, все-таки фатализм в тебе неискореним.

— Служи, сынок, как я служил.

— Толик, ты раньше меня аж на три месяца пришел.

— Это были незабываемые три месяца. Ты много пропустил.

— Ну да, ну да… Куда он стрелял?

— Снайпер?

— Удивительное умение задавать лишние вопросы.

— Не знаю. Вспышки не видели. Движения тоже. Куда целился — хто его знает, он половину нашего ВОПа видит, вход в блиндаж Петровича вообще как на ладони.

— Надо мешками заложить.

— Надо сказать, чтоб не вылазили и не сидели на входе, бля. Накурят там и проветрюют, а сами сидят и трындят по полчаса. Мешками… Скока у нас мешков? Штук пять, может, наберем, еще с хлеба пару, и все.

— Пойду бенза в геник наберу.

— Я вже набрал. Пойдем на позиции, идея есть со «свечками».

— Так расскажи. А то я пойду, и в меня опять пулька прилетит. Херовая примета — с тобой по ВОПу ходить.

— Гулять, — Мастер запихал серебристую «свечку» за пазуху и вдруг заколотил ногами по двери кунга, истошно заголосил на весь сектор «М»: — Мартиииин! Выходи гуляаааааать! Ну или мяаааачик выкинь!!!

— Сука! Чего ты орешь, в мене чуть серце не стало! — я аж дернулся. — Иду, иду, тока не ори так!

Мастеру пришла в голову эпохальная мысль — он решил осветить наш передний край. То есть, зажечь свечки и поставить их так, чтобы, по его теории, поднимающийся теплый воздух и нагретые банки имитировали собой людей. Я долго смеялся, Мастер аргументировал тем, что у сепаров тоже есть теплаки, и вообще, это «введення противника в оману». Я предполагал, что Мастер просто хочет сделать рождественскую иллюминацию, и предложил ему подвесить на террикон фонарик, обозвав его «путеводной звездой». Бо с волхвами у нас напряженка выходит.

Мы спорили почти час, периодически из полумрака появлялись хлопцы, о чем-то спрашивали, что-то отвечали, получали от меня бесполезные настановы и снова исчезали в тенях. Позвонил комбат, поинтересовался, как дела. Я доложил, что танки прогреты, «сушки» на полосе, на линкоре разведены пары, донные мины готовы к сбросу, и вообще — армада второй роты сорок первого батальона готова к «битве за КПВВ». Комбат посмеялся и сказал, чтобы я набрал его около семи.

Мастер предложил съездить к погранцам, пообщаться за войну. Заодно забросить три ящика пять-сорок пять, ну и вообще — сказать спасибо за наши вчерашние с Федей приключения. Я глянул на часы — время было. Подготовиться больше, чем мы подготовились, было уже некуда. Люди получили всю инфу, понервничали, перегорели и спокойно готовились к очередной ночи.

Мы были удивительно адаптивны. Остры на реакции, да, смеялись до упаду и грустили до соплей, но — адаптивны. Обещание хорошей драки с превосходящими силами, доведшее меня до тремора днем, людьми воспринялось сначала нервозно, но через пару часов все успокоились и так же, как раньше, сменялись в нарядах, готовили еду, стирали остатками теплой воды и разговаривали.

Мы оделись «по войне» — плитоноски, ножи, какие-то подсумки для сброса магазинов, я снял теплую зеленую шапку и надел холодную, но в мультикаме. Военные понты, шо тут скажешь. Мастер с сомнением покрутил «тактические» очки с полароидными линзами и отложил их. Потом все-таки нацепил на броник, «для форсу бандитского». Я взял свой АКС, к тому моменту являвшийся чуть ли не образцом «тактикульной зброи» — тактическое цевье, саундмодератор, раздвижной приклад, передняя рукоятка, коллиматор… Технически говоря, все эти приблуды ни черта не давали, ну, кроме коллиматора, но вот — хотелось. Хотелось вот такой, да и, говоря по правде, я настолько редко стрелял из автомата, что было абсолютно все равно, насколько он удобен и сколько он со всеми этими обвесами весит. Основным моим оружием были рации и телефон.

КПВВ уже закрылось, зимою они останавливали поток в пять вечера, и все, кто не успел проехать, должны были вернуться за мост, к заправке. Ночевать возле КПВВ было запрещено. Мы подъехали к шлагбауму, стоявший погранец поднял палку и привычно поднял руку, я въехал, свернул в сторону и остановился, чуть не протаранив бетонный блок.

— Здорово, — распахнул я дверку.

Мастер выбрался и тут же закурил.

— Бажаю здоров’я, — осторожно ответил незнакомый высокий погранец и зачем-то поправил шапку. Подумал и добавил: — Черговий по … наряду старший сержант В….

— Контрразведка генерального штаба, отдел по борьбе с перенаселением, полковник Херов, — козырнул я. — Нам бы старшего.

— А… Зара, — сержант покосился на меня и пошел в фанерный домик.

Мастер невозмутимо курил, лениво озирая окрестности. Я вытащил автомат и чуть не запутался в трехточке.

— … який нах@й полковник з гєнштаба, х@лі ему тут робить… — раздалось из приоткрытой двери, потом выскочил сержант, а следом за ним — здоровенный майор С. в накинутом на плечи бушлате.

— Привет, — по уставу поздоровался я.

Мастер все так же молчал.

— Бажаю здоро… Мля, Мартін! Ну вы, мля, дошуткуєте колись! — Старший шагнул ближе и протянул руку. От майора тянуло едой и еще растворимым кофе.

— Не дошутимся. Как вы тут?

— Да пошли к нам, шо тут, мля, на холоді сто́ять? — махнул рукой С., и мы с Мастером зашагали к светлому проему, разрубившему темноту пункта. — Шо ти там моєму сержанту морознув?

— Отдел по борьбе с перенаселением.

— Оце точняк, бггг… Давай, заходьте. Кава-кава?

— Тіко єслі растворіма.

— Растворімой, мля, дохєра. Зара чайнік… Шо как?

— Та подякувать заїхав.

— За шо?

— Та за вчо́ра. Як ми проїзжали.

— А… та то ж не моя, мля, зміна була. Це про комендачів?

— Ага.

— Та там ржака, я гово́рю, а мені зам зво́нить, а я шо — я, мля, без дупля, сиджу на інтернаті і відомість хєрачу… Які комендачі, шо хочуть?..

— А чим скінчилось?

— Та наші ж не залупались, мля, просто шо не пропустили, бо пропуска ж не бу́ло. Так вони щє сьодні приїзжали, хтіли їхати до вас.

— І шо?

— Та мені піх@й, хай їдуть.

Электрочайник забулькал. Круто у них тут, а наш геник не тянет. Майор поставил пластиковые стаканчики, слегка смяв их громадными руками, рассыпал кофе и кинул по ложке слипшегося сахара.

— І шо вони? Бо до нас не доїхали.

— А шо вони? До вас же, мля, повертать треба, там якраз ця таблічка «МІНИ» стоїть. Та й з того поворота ніхєра вас на розгле́диш. То вони не зорієнтірувались і поїхали прямо, на наш пост на трасі. Шо возлє Ясного, получаєцца.

— І?

— Ну покрутились там, наші мені вже зво́нять, питають, шо тут волновахські роблять. Покрутились та й обратно.

— Корочє, не знайшли.

— Ну, получається так. Мля, каву россипал. Ну нічо, миші доїдять. — Майор вручил нам с Мастером по стаканчику и привалился к стене. Домик ощутимо покачнулся.

А больше в домике толком ничего и не было. Два расшатанных офисных стула, не менее расшатанный столик, застеленный тем, чем всегда стелят в армии — газетами, чайник, какие-то коробки и лампочка под низким потолком. Ну и удлинитель с торчащими зарядками. Еще самодельный обогреватель, и мне тут же стало жарко. Не привык к теплу, струйки пота побежали по спине.

— Іванич, я вибачаюсь, то я на вулиці поку́рю.

— Та тут курі, мля, ми тут курім, і нормально.

— Жарко. То я кращє вийду.

— Ну пішли.

Мы вывалились из домика, и ветер-вдоль-трассы, благодаря которому стрелок с террикона и не мог ни в кого попасть, мгновенно выдул тепло из-под софтшела, термуха прилипла к телу, я отвернулся и попытался найти сигареты в многочисленных подсумках. Старший сержант продолжал замерзать возле шлагбаума, подтопывая ногами в каких-то летних ботинках. Кофе обжег губы и оставил горечь на языке. Рядом с домиком, почти вплотную, холодной громадой возвышался «Спартан».

— Іванич, ти про сьогодні шось чув?

— Та чув, — чуть погодя ответил майор и начал застегивать бушлат. — А ти про шо?

— Та про сєпарів. Чи як не війна на сьогодні намічається.

— А. Ну то дово́дили таке. Ну так, а я шо? В мене стрілкове.

— І шо?

— То до вас чухнемо, якщо шо. В мене ж зара тільки «Ніва» і «шаха». Но «Ніву» я на Ясне погнав, бля, шоб там могли до нас оперативно сваліть. «Пазік» наш в інтернаті.

— О. А ми думали до вас чухнуть, — заржал я. — А «Спартан»?

— Уграли «Спартан», — печально ответил погранец. — П@зда двіглу. Доїздились, мля.

— Ну «дашка» хоч работає?

— Работає, так а хєра з той «дашки»? Це ж не ваша… Та і бач, як поставили?

«Спартан» угрожающе возвышался возле домика на «нашей» стороне. Сепары были на «той». Бронемашина стояла с абсолютно неудачной стороны, и если стрелять с «дашки», то нужно было работать ровненько сквозь домик. Мда… И перетолкать не получится…

— Давай я «Урала» пригоню і переставимо? — я докурил и стал искать, куда выкинуть окурок. Сорить в чужом доме не хотелось.

— Давай. Та то вже завтра зрання, бо вдень тут жопа, — майор протянул пустую пачку. — Наче показились усі, черги на два кілометра.

— Скупаються перед Різдвом.

— Ну да, ну да… Так шо, зробимо?

— Да, давай на шість… Нє, на сім утра, під’їдуть наші, потягають. Ну, чуть позже відкриєшся.

— Не можна пізніше. Зразу зво́нять у адміністрацію, оруть, як дурні.

— Ну, давай на півсьомої. А сьогодні я до тебе моїх, може, пришлю. Троє.

— Присилай. А шо з ними? Зальотчики, мля, виставляємо на трассу? — заржал майор.

Мастер, молча стоявший рядом и растягивающий остывший кофе, представил себе Президента на трассе с фонариком и тоже заржал.

— Нє. То так, на всякій случай. З РПГ будуть. Єслі якась фігня полізе технікой, подработають.

— А. Ну давай. В нас шось од вечері буде, погодуємо. Зараз?

— Нє. Десь в десять, нє раньше. На «Волинці» приїдуть. Якщо заведеться.

— Ну давай. За «Урала» не забудь.

— Не забуду.

Я зашел за «Спартан» и набрал Серегу. Тот долго не брал трубку.

— Але. Шо ти хочеш?

— Сереженька, скажи мне, друг мой, как ты относишься к игре «Call of Duty»?

— Охурєнно. А шо?

— Вечером, мабуть, двинешь сюда с Галой и Ветром…

— Куда — сюда?

— На КПВВ. Не перебивай. На «Волыньке». Если шо — отработаете с РПГ в бочину. Як в кино.

— Я на «ленді» поїду.

— Да щас.

— Тоді на «Жабі». Там хоч пічка робить.

— Ладно. Та тут есть де погреться.

— А відкуди стріляти — єсть?

— Есть, на «Спартан» залезешь, тут с него поле нормально видно.

— Ага, там і жопа нам приснится, на тому «Спартані».

— Не сцы, позиция надежно укрыта за мощным фанерным домиком. Почти как линия Маннергейма. Враг не пройдет, и все такое.

— Клаузєвіца. — Нет, ну все-таки Вася нас сильно заразил этими Маннергеймом и Клаузевицем, вот ведь привязалось! — Ладно. Коли?

— На десять, если ничо не поменяется.

— Ключі від «ленда» винесеш.

— От «Лягушки». Сам зайдешь возьмешь, завели, понимаешь, моду меня гонять…

— Тобі полєзно, вже кіло з десять дурного жиру наїв.

— Это от нервов, — вздохнул я.

— Які в тебе нєрви, ходиш, нічого не робиш і всіх задовбуєш, — заржал Серега.

— Все, давай, атлет тоже мне, мля, нашелся.

Мы уселись в остывший «лендровер», вывернули с КПВВ и с потушенными фарами двинули обратно домой. Не видно были ни черта, я стянул с головы шапку и положил перед рулем, закрыв светящиеся приборы. Слепят, блин. На поле бы не въехать по-темному, тщательно сберегаемая табличка «МІНИ» хоть и стояла для красоты, но все-таки… по этому полю мы не ходили и ходить никакого желания не испытывали, а такого понятия, как «карта минных полей» у нас не существовало.

— На поле не въедь, мля, полковник Херов, — пробурчал Мастер.

— Не сцыте, военный. Все будет зашибись. Сиреневый тумааааан… — я запел.

Мастер поморщился и вытащил «баофенг»:

— Гендель, Гендель, я Мастер, два-два-один.

— Шшш… Мастер, я — Гендель, принял… — раздался вечно недовольный голос Феди.

— Треба не забыть Васюму сказать про «Урал» на утро. И шоб троса́ матерые взял.

— Та погоди, мы еще ночь, мля, не пережили, — опять включил Мастер свой фатализм.

— Ты шо, майора наслушался? Через слово «мля».

— Точно, мля, — смутился Мастер. — Ото как привяжется… Короче. Не загадуй.

— Я ж говорю — не сцыте, военный. Все нормально будет. На крайняк нас всех убьют.

— Дурак ты, Мартин.

— Не, приколи, приезжает Вася, а тут капец, развалины дымятся, одинокий котяра бродит… Щенки некормлены… Ярик последний карандаш доедает…

— От точно дурак, — сказал Мастер. — Куда ты рулишь, мля? Левее, левее!

Построение прошло быстро, но весело. Я промямлил поздравление, в темноте пацаны разошлись по блиндажам, наряд просигнализировал, что все ровненько, и я снова попал в ту паузу, когда «нечего делать». Машины были прогреты. Вася-механ получил команду готовить на утро «Урал», обиделся и ворчал на весь опорник. Пришлось «подарить» ему Сепара и Кирпича в помощь. Прапор божился и отвечал «на путина», что «бэха» будет ездить и стрелять, по крайней мере, пока есть горючее. Лис гуглил «может ли 762 54 лпс пробить баню» и ржал над результатами поиска. Мастер ворчал, но он вообще постоянно ворчал. Я зашел на КСП, сел на скамейку под лампой и навалился локтями на скользкую клеенку стола. Ярик со Шматко сервировали дастархан.

— Це шо за хєрня? — Ярик вытащил из пакета пластиковую банку и начал ее опасливо рассматривать.

— Это маринованная капуста.

— А чого вона красна́?

— Бо маринованная, а не квашеная. Выложи на тарелку просто.

— Нахєр ти це купив? Луччє б паштєта взяв.

— Яричка, твоя любовь к паштету войдет в историю.

— В яку?

— В любу. Вот напишу книжку — там все будет.

— Во-во! — обрадовался Шматко, сливающий воду с вареной картошки в обрезанную «бульку». — Ти щє й про його бабу напиши в Донськом.

— Еххх… — вздохнул Ярик и посмурнел.

— В Донском — это уже немодно, Арик, заведи себе в Новотроицком.

— То тре їхати та знайомитись. А тут часу нема, вєчно у вас то война, то щє якась хєрня… Тарєлкі дай, оно на полці сто́ять.

Я протянул пачку замотанных в целлофан одноразовых тарелок. Мастер натопил на совесть, и по КСП расползалось блаженное тепло. Начинало клонить в сон. «4–5» — пришло сообщение от Яноша. Я написал «4-5-0» и закурил. Хорошо. Не, ну не как дома, конечно, но — хорошо. Мышка, маленькая, милая и ненавидимая, высунулась из-за поленицы и застыла. Лис хмыкал, читая какой-то снайперский форум, иногда откровенно ржал. Я достал «пээм», выщелкнул магазин и прицелился в мышь.

— Не стріляй, вонять буде́, — сказал Ярик, раскладывая соленья по тарелкам. — Сходь у палатку, там помідори волонтерські щє сто́ять.

— Не сто́ять, Петрович забрал еще утром, — я поводил пистолетом. — Не ссы, я ж магазин вытащил. И он на запобіжнику.

— Мартин, у тебя патрон в патроннике, а на предохранитель ты его никогда не ставишь.

— Бо он тугой, — я положил пистолет на стол и поискал взглядом кусок ветоши. Почистить, что ли?

— Сам ти тугой, — сказал Ярик. — І не мостись чистити, нормальний, нє? Їжа на столі!

— Де-ри-ва-ция, — прочитал по слогам Саня и хмыкнул.

— Шо це?

— Это боковое отклонение, возникающее в мозгу комбата при получении приказа перекрыть девять километров передка силами неполного мотопехотного батальона численностью двести шестьдесят человек, две «бэхи» и два «бэтэра-семидесятки», — ответил я и убрал пистолет в кобуру.

— Это отклонение пули в полете, грубо говоря, — поправил меня Лис.

— Тю, я думал, это из-за ветра.

— Все так думали. Мартиииин! Вылези из фейсбука и слушай меня сюда.

— Шо? — я отложил телефон.

— Ты веришь, что сепары — дебилы?

— Философский вопрос.

— Смотри. Все твои убеждения про снайперов — на самом деле из фильмов. Ну точно. На самом деле, стрелок с прямыми руками, а не как ты, может нормально работать по ростовой цели на расстоянии… ну, метров пятьсот.

— С СВД, — добавил Мастер.

— Именно. До террикона почти семьсот. Стреляет через трассу с постоянным боковым ветром. По тебе вообще стрелял на… скока ты говорил? Девятьсот? Это тупо.

— Пулька дальше не летит?

— Пулька летит, но само весло дает такое рассеивание, что это просто перевод бк.

— А если хорошее весло?

— Даже сферическая СВД в вакууме… Ну, пусть даже там снайпер, как в кино, и винтовка вылизанная. Вот скажи, такого пряморукого пассажира есть смысл отправлять стрелять по какому-то Богом забытому опорнику возле Богом забытого террикона? Ну прибьет он сержанта… и что?

— Типа минус один.

— «Типа минус один» ничего здесь не решит. Оформим, увезут, Лису придется писать наряды и ставить отпуска. И ведомости…

— «Книга вечірньої перевірки…» — простонал я.

— Вот-вот. Смысла нет никакого, понимаешь?

— Это потому что я — известный блогер и веду информационную войну, — сказал я уже чисто из принципа.

Ярик заржал, Шматко хмыкнул и взгромоздил на стол казан с картошкой. Пахнуло паром, мгновенно захотелось есть.

— Влогер, — тут же ответил Лис. — Ты шо, опять читал комментарии в фейсбуке?

Все заржали. Фейсбуком меня не подкалывал уже разве что Сепар, причем исключительно из-за того, что не подозревал о его существовании. А информационная война, которую я не вел, на самом деле, заключалась в коротких заметках про военную жизнь и в написании дурашливой пьесы «АТО в Средиземье», где мужественный и смелый командир роты Леголас командовал мобилизованными эльфами и одним хоббитом, постоянно портящим ему жизнь. Бойцом информационого фронта я себя никогда не считал, участвовать в этом не хотел, смысла особого не видел. Невзирая на любую фейсбучную популярность — в армии ценилось другое. Блогер — это не задача, а вот замкомроты — очень даже задача. Замкомроты мне быть нравилось. Первые пару дней, пока не понял, сколько всего нужно сделать…

— Ты вообще все это — к чему? — я потянулся к тонким пластинкам полузамерзшего сала.

Ярик тут же зашипел, и руку пришлось убрать.

— К тому, что это все — бред какой-то. Чувак херачит зачем-то хер знает куда каждый день уже, считай, неделю. Единственный его результат — поражение бани.

— Баня — это важный структурный элемент обороны! — я поднял руку. — Від бані напряму залежить боєздатність другої мотопіхотної роти та Збройних Сил в цілому… Баня…

— Не забудь это в фейсбуке написать. Так вот. Зачем? — перебил меня Лис.

— А я без дупля, — пожал я плечами. — Не знаю.

— Вот и думай, — подытожил Лис. — Ты командир, ты и думай. А мы будем жрать.

— Товой? — оживился Шматко и точь-в-точь как Петрович днем, сделал намек на движение к «ящику зберігання зброї». У меня закрались смутные сомнения о месте хранения Шматком нычки с бухлом.

— Не товой. Шматко, будь людиной. Война.

— Святий Вечір.

— Первая звезда?

— Вже.

— Да?

— Нема, — Шматко выглянул наружу и обозрел затянутое низкими тучами привычное небо Донбасса.

— Нема звезды — нема «товой». Шматко, а ты чего не в наряде, кстати?

— Я с Ваханычем поменялся.

— Ваханычу еще в ночь стоять.

— Постоит, он не против.

— А Федя где?

— По телефону говорит.

— Я в кунг, — приподнялся Лис. — Барахло сюда приволоку. Твое брать?

— Бери, — махнул я. — И магаз с трассе…

Дддддах! — раздалась короткая очередь из «дашки». Молчание, молчание… и снова «дддддах»!

«Шшшш… засветы, засветы на трассе!» — прошипела рация. Мы замерли. Лис первым выпрыгнул в проход и рванул к двери, я приложился коленом и похромал за ним. Мастер сдернул с неошкуренного столба автомат, пропустил нас и выскочил наружу.

Лис распахнул дверь кунга, свет слабой лампы выхватил кусок снега на валявшейся перед входом палете. Я протянул руку и зачем-то стащил «муху», потом кинул ее обратно, Саня ткнул мне в руки автомат и проскочил дальше.

— Гендель, я Мастер. Подробнее, — раздалось из «баофенга».

— Шшш… засветы на той стороне трассы, ну, может, метров двести в поле, хєр його знае… получаєцца — справа од «сєрого», — прошипел голос Ваханыча.

— Рота, рота! Один-один-пять! Один-один-пять! Бегом! — рявкнул Мастер в рацию и рванул обратно на КСП. — Шматко! СПГ!

— Бегу!

Мы все бежали.

Бах! Выстрел из СПГ распорол небо, тонкий чарующий свист удалялся, удалялся… Взрыв! Низкая вспышка вычертила снежное поле, край «серого» террикона и даже, кажется, нависшие тучи. Снова застучала «дашка». Ваханыч на пулемете, Дима с СПГ… Вот тебе, Шматко, и «первая звезда».

— Киллер… мля! Петрович! — прошипел я в рацию.

— Зара буде! Щас-щас-щас… — даже в рации было слышно, что Петрович бежит.

Мы спешили на позиции, и вокруг нас было такое суматошное движение… ВОП, обычно вымерший, вскипел людьми, оружием, какими-то рюкзаками, мешками, касками… На секунду показалось, что нас здесь не восемнадцать, а чуть ли не восемьсот. Люди, наученные странной войной, выскакивали из блиндажей и уже снаружи напяливали броню, подхватывали автоматы и растекались жикими ручейками по переднему краю.

— Шо там? — я успел захекаться за эти двести метров, все выкуренные за день сигареты разожгли маленькое злое солнце где-то в легких.

— Пригнись. Нихера не было… Петрович, слезь с бруствера! Нихера не было, и тут на дороге получается, на том краю херак — встал. Один. Я на бруствера залез, а там в поле еще, ну, не знаю… може, человек пять. — Ваханыч протянул мне теплак. — Как тока дал, они четко назад чухнули, не видно никого.

— Дима! — Я отвернулся от него и полез на бруствер. — А с СПГ ты нахера ввалил?

— То шо у мене другий тєплік, Воханич побачив тут, на дорозі, а я там далі глянув, теж щось було.

— И на сколько стрелял?

— Кіло-сто. На ту дорожку, шо мімо «сєрого» отудой уходить.

— Зашибись. Мастер!

— А! — Мастер вывернулся из-за плеча и тоже пригнулся.

— Вали на левый фланг и паси возле «четырнадцатой». Чо они молчат? У них нет никого?

— А…

Опорник «четырнадцатой», погруженный в темноту, вдруг как будто взорвался. Очереди автоматов и пулеметов засверкали, ударил гранатомет. Заполошная стрельба в сторону Докуча, и тут же оттуда пошла ответка. Ду-ду-ду… Далеко, конечно, но…

— По «четырнадцатой» КПВТ валит, — сказал Мастер.

— КПВТ на бэтэре… Технику вывели… Всё, началось? А чего так тупо-то все?

— Смотри, — Мастер спокойно поднялся.

Опять открыл огонь Ваханыч, и мы отбежали левее, вскрабкались на бруствер. Ну типа опасно, но надо ж понять, что́ происходит…

«Четырнадцатая» в километре от нас вела бой, и бой откровенно хреновый. Перестрелка с расстояния метров в двести… сукааааа… это значит — ползли к нашим, наши выпалили, дождались и ввалили сразу со всех стволов. Так? Так. На том опорнике двенадцать человек, два блиндажа, одна «дашка», один «покемон» и один СПГ… Рядом на бруствер вылез Шматко. Я поднял теплак, но через него вообще ни черта было не понять. «Слезьте, дебилы» — сказал снизу кто-то. Мы стояли.

Все стволы опорника стреляли. Нет, уже не все. Вот погасли огоньки автоматов… Снова выстрелил гранатомет, и после него только «покемон» огрызался короткими. Снова огонь — вбок, в сторону дачного поселка! Опорник раскидывал огненные цветки, почти в упор, и мы нихера, нихера не могли отсюда сделать…

— По дачам подошли в бочину, — сказал Мастер и сплюнул. — Как я еще осенью говорил. Сука, ну какая х@евая позиция…

— Толик, бери Шматко, разворачивай СПГ и попытайся по вспышкам как-то… Тут кило-двести примерно. Работай.

— Мартин. У нас восемнадцать… семнадцать выстрелов. А на нас даже и не наваливались еще.

— На нас не навалятся. Они сейчас убьют «четырнадцатую», а к нам не полезут, по той стороне трассы зайдут до КПВВ и вынесут его. Точнее, уже идут. И пока мы будем тут перестреливаться, будут херачить «Эверест».

— На «Эвересте» тихо.

— Прапор! — заорал я. — Заводи!

— Йууухуууу! — раздалось из темноты. — Куда едем?

— Сюда едем. Отработай по дачам прямо сейчас.

Огонь «четырнадцатой» стихал, сепарский, наоборот, нарастал. Опорник отбивался в две стороны — во фронт и в правый фланг, а ближайшие дачи подходили к ним ближе ста метров. У них там какой-то новомодный бронеколпак на дороге стоял, из него, мабуть, «покемон» и работает. «Сапог» их молчит чего-то… Опорник отбивался, и мне казалось, что их бой идет уже час, хотя реально прошло несколько длинных, тягучих и очень хреновых минут.

Выстрелил наш СПГ. Граната ушла на дорогу между «четырнадцатой» и Докучаевском, но куда упала — черт его знает… Стрелять с низкого угла, ночью, без корректировки, чисто по прицелу и вымерянным дальностям… Ну да… Наши выволокли «сапог» чуть ли не на бруствер, щелкнул откидной «хвост» гранатомета, со щелчком встал новый «выстрел».

— Шматко! Ты сколько поставил!

— Кіло-двісті!

— «Булька» ровно стоит?

— Ровно, ровно! По дальності ми нормально, напра́влення по полуприцілу брав.

— Возьми левее, граната от ветра доворачивает.

— Дерівація? — серьезно спросил Шматко, но провернул рукоятку. — По своїм би не втуліть…

— То й не втулі.

Позади рыкнула «бэха». Я спустился с бруствера и поспешил обратно к «правой» позиции. Ваханыч менял короб, рядом Дима смотрел на поле в теплак. Петрович сидел на досточке возле АГСа и что-то кому-то говорил. По голове молотом била вялая уже перестрелка «четырнадцатой».

— Петрович, подсыпь на правый склон, нехай знают, шо мы про них помним.

— Зара зробимо, Мартинчик.

На «Эвересте» тишина. Перед нами тоже тишина, по нам даже никто не выстрелил ни разу. Война идиотская — давно должны были включиться сепарские минометы и разравнять «четырнадцатую» в хлам. «Идет бой на 14, работаем туда спг», — написал я Яношу. «Дай координаты», — тут же пришел ответ, и следом: «после работы спг меняйте позицию». Ох ты ж, мля, сменим, сменим.

«Бэха» надвинулась из темноты, Прапор заорал на кого-то, прогоняя из капонира, машина втолкнулась и повела стволом пушки. Прапор соскочил в люк. Бах! Ну давайте, пацаны, хоть чем-то поддержим.

Автомат мешался, я наконец-то застегнул куртку и броник. Вытащил из нарукавного кармана и надел очки. Вот такой вот невероятный воин-очкарик.

— Мартин, це Ляшко, прием.

— Мартин на зв’язку.

— Засвіти в тилу.

— Ляшко, повтор, повтор.

— Засвіти за баней. Близько.

Сука. Ну вот и до нас дошли.

Я бежал, оскальзываясь на схваченных смесью снега и грязи камнях, руки мгновенно вспотели, я несся как сумасшедший, мимо промелькнул кунг, сзади раздавался топот, я взлетел к бане и зачем-то присел. Дернул завтор и как-то автоматически включил коллиматор. Сзади нарисовался Лис, полностью затянутый «по войне» в свой «Оспрей», в спину ему уткнулся Мастер. Снова выстрелы нашей «бэхи». «А четырнадцатая еще держится, — как-то отстраненно подумалось, — интересно — как?»

Всегда мне не вовремя в бошку «левые» мысли лезут.

— Сколько нас?

— Трое, — сказал Мастер. — Уже четверо.

— Теплак нужен.

— Сейчас Ляшко будет.

— Зашибись. Кто понизу пойдет?

— Я, — буркнул Лис. — С Федей.

— Мы с Толиком поверху, с Ляшко.

— И с Хьюстоном.

— Не пасем, стреляем сразу.

— Подожди теплик.

— Нахер, он один всего. Погнали, хера тут тупить.

Я замешкался шагнуть первым. Нет, не замешкался — мне вдруг стало страшно. Как тогда, осенью под Старогнатовкой, на поле. И на «Кондоре», когда сепары завели «бэтэры». И потом еще пару-тройку-четверку раз уже здесь. Было охеренно страшно, ноги обвалились дикой тяжестью, я попытался вдохнуть и понял, что зачем-то задержал дыхание. Фууу. Всё? Побоялся? А теперь поехали войну воевать.

Мастер, обогнув меня, толкнул плечом и вывалился из-за бани. Пошел боком по снегу на поле. Я вскинул автомат, пальцем проверил предохранитель и шагнул за ним. В лицо ударил ветер. Не видно ни черта. Дальше по полю, скрип, скрип, не смотри под ноги, дебил, смотри туда, вдоль нашего террикона. Сколько у меня магазинов? Может, наш наряд лажанулся, и это опять кабаны какие-то бегают с зайцами? Где я опять забыл перчатки? Нахрена я вообще обо всем этом думаю?

Пикнул телефон. Как это вовре…

Вспышки рванулись из темноты прямо в лицо, казалось, прямо передо мной. Упала тишина, я не слышал ничего, ноги сами подломились, прибитая снегом земля ударила в колени. Я сгорбился, автомат ткнулся стволом, рука соскользнула с рукоятки и уперлась в землю.

Ти-ши-на. Не слышно ничего, совсем. Только тепло, и из теплоты этой надвигается что-то — равнодушное, спокойное, простое. Кто-то появился в моей голове, прошелся туда-сюда, поворчал, покряхтел… а потом со всего размаха двинул мне по ушам. Изнутри.

И в мир ворвался звук.

Я толкнулся назад, сел на задницу, подхватил автомат и выжал спуск. Мастер слева стоял на колене, вспышки вырывались из ДТК, били автоматы справа. Свист-шипение, грохот, редкий дым расползался вокруг… В голове застучал ритм.

Упасть набок, выщелкнуть магазин, выцарапать из тесного подсумка новый, вставить, передернуть затвор. Встать уже по-человечески на колено. Огонь, огонь! Раз, два, три — и боком, боком к Толику. Взгляд налево — Мастер приподнимает автомат и бьет из подствольника, взгляд направо — из-за бани выныривает маленький Ляшко в слишком большой на него куртке, падает на колено и начинает стрелять. Пули рвут ночь. Раз-два-три. Сейчас бы вернуться за баню, она у нас, получается, пуленепробиваемая, но Толик тогда на поле останется один. Вспухает стрельба справа, потом смолкают, хлопают одновременно два подствольника — это Лис с Федей продвигаются вперед. Всё, противник заткнулся. Я машу Мастеру, он поднимается и бежит вперед. Падает, зарываясь автоматом в снег. Теперь я. Теперь снова Толик. Опять подствольники справа. Значит мы все еще живы, это зашибись. Ритм бьет в голову, стук сердца под AC/DC, погнали, погнали!

Ляшко догоняет меня, подносит к глазам теплак и тут же вытягивает руку, я доворачиваю автомат и добиваю магазин. Падаю на бок — смена, рядом копошится Ляшко. Под высокой баней каким-то чудом пробирается здоровый грузный Хьюстон, выныривает впереди и бьет очередью. Я снова поднимаю автомат.

— Ложииииииись! — вдруг орет Мастер.

Мы с Ляшко послушными куклами валимся в снег. Зачем?

Свист и шипение — над головами летят тяжелые пули «дашки». Очередь, еще, еще. Я вжимаюсь в снег, трассы, кажется, протягиваются чуть ли не по затылку, стягивает кожу. Дымный росчерки вверху — впереди одновременно вспухают две ломаных вспышки, и сразу — еще одна. Мастер машет, и я поднимаюсь на колено. Рядом неподвижно лежит Ляшко, я хлопаю его по спине, он поднимает голову и начинает ворочаться.

Где-то сзади ревет «бэха».

— Лис! — ору я. — Скорпион!

— Норма!

— Ляшко! А, вижу. Хьюстон!

— Нормально!

— Толик!

— Норма!

— Кого забыл?

— Президент, Гала, Ветер — норма! — раздается сзади.

Я оборачиваюсь. Серега, скривившись, поднимается с колена, покачивая трубой РПГ-7. Ого, важка артілєрія підтянулась, втроем выстрелили.

— Фуууух… — выдыхаю я, и сам себе бормочу: — Мартин — норма. Мабуть.

Ритм в голове резко затыкается.

Мы замираем. Идут долгие минуты, не слышно ни черта, даже звуков боя на «четырнадцатой». Медленно считаю до трехсот. Нет, ничего, только какое-то шебуршение справа.

— Я и Толик проверяем, остальные — на месте, — говорю я.

— Куда ты опять лезешь? — ворчит Мастер. — Ща Лис с Федей посмотрят.

Мы ждем. Наконец у Мастера шипит рация. А где моя? В снегу, мабуть, валяется, там, сзади. Насколько мы вперед прошли? Тю. Метров на двадцать. А казалось — половину поля пробежали…

Там были утонувшие в снегу гильзы, кровь… много крови, какие-то обрывки и то, что официальным языком принято называть «следы волочения». Попасть-то мы попали, но группа ушла. Некоторых особо восторженных военнослужащих, предлагающих пуститься в погоню и догнать супостата, пришлось чуть ли не хватать за руки. Мы потолпились на том месте, откуда стреляли сепары, — возле большого холма и давным-давно упавшего дерева. Ствол был здорово побит пулями двенадцать-и-семь. Я поковырял дырки и обернулся к Мастеру.

— Кому это пришла в голову охрененная мысль пострелять через нас из пулемета? — поинтересовался я у Мастера, и мы зашагали в сторону нашего ВОПа.

— Ваханычу, — ответил вместо Мастера Президент и подкинул повыше на плечо заряженный РПГ-7. — Но он на «Фагот» побежал.

— Зачем?

— Та вроде бэтэр сепарский выполз на дорогу до «четырнадцатой».

— Шо там, кстати?

— А хер его зна. Связи ж с ними нет. Вроде отбились. Сепары отошли, мабуть, по крайней мере, затихли. Тока Прапор хату развалил в поселке.

— Надеюсь, Прапору стыдно, — усмехнулся я и полез за сигаретами.

— И мне давай, — потянулся Серега.

— Чего это ты на русский перешел?

— Та ти ж українською не спілкуєшся, кацапчику.

— Очень даже спілкуюсь.

— Твоя донбаська українська — то лютий капець, я доповідаю. Кращє вже на кацапській.

— Ну-ну, тоже мне вышиватник нашелся. А почерк у тебя хороший?

— Хєр ты угадав. Не буду я твои ведомости заполнять, — тут же открестился Серега.

— Зачем ведомости? Почему ведомости? Ай, дорогой, зачем плохое говоришь? Одну маааленькую, тоооненькую «Книгу вечірньої перевірки»…

— Їб@ла жаба гадюку. На это я пойтить не могу.

— Нихто мне помогать не хочет… — фальшиво вздохнул я. Отпускало, мы стали чересчур говорливы, веселы и дурашливы. — Так а хто с «дашки»-то стрелял? Бо положил четенько, аки Боженька.

— Не знаю, — пожал плечами Серега, и гранатомет опять съехал. — Може, Шматко?

И будто бы и не было ничего. Порычали какие-то машины на КПВВ, но как-то низко, что ли, как будто броня. Янош написал «ну как?», и я ответил «тихо». А что было писать? Что мы героически приняли бой, результатом которого стал покоцанный «дашкой» ствол акации и кровь? Та ну.

Набрал Васю, попытался иносказательно донести события вечера. В конце концов Вася меня обматерил и сказал, что если я провтыкаю хоть миллиграмм его любимого взводного опорного пункта, он переведет меня в РМТЗ пожизненно. В РМТЗ я не хотел, поэтому наобещал все на свете. На другом конце невидимой линии связи «Новотроицкое — Киев» было слышно, как сокрушается командир, пропустивший весь этот движ. Я вздохнул. Повернутось Васи на «войне» была давно изучена, классифицирована и занесена в соответстующие ведомости, и если уж положить руку на сердце — я бы с удовольствием с ним поменялся… но я был тут, он был там, и ночь еще не закончилась.

Не закончилась? Да она едва началась.

На КСП было шумно, дымно и весело. Большая часть роты толпилась вокруг стола, размахивала руками, пересказывала друг другу подробности. «А він біжить, як дурний, я кричу „стой, ти куда!“», «… то вони вопщє нєпонятно як полізли до нас, ну от нахєра?», «… та він задовбав, чуть не придавив бехой, дали малому іграшку, рисачіть шо дурний…».

Серега растолкал народ, я пробрался за стол и оглядел особовый склад. Особовый склад оглядел меня в ответ, увиденным остался невпечатлен, но потихоньку разговоры стихли, люди смотрели на меня. Я оперся рукой о стол.

— …..ц, — сказал я.

— Отличный тост, — тут же добавил Лис, стаскивая броник. — С Рождеством!

— ….ц, товарищі офіцери, я вам доповідаю. К нападению с тыла мы оказались нихера не готовы. Вот от слова «вообще». То, что мы не потеряли никого, — охеренно счастливая случайность и глаза Ляшко, которому не впадлу было смотреть везде, а не только на войну вперед.

Ляшко приосанился и поправил куртку. Шматко открыл казан, печально потрогал остывшую картошку, вздохнул и с лязгом взгромоздил варево на буржуйку. Лис повесил свой тяжеленный броник на гвоздь, тот тут же согнулся, и барахло гулко хлопнулось на землю. Остальные слушали, лица на глазах скучнели.

— Вот такая херня, — продолжил я. — Если бы не «дашка» и не Президент со своей ОПГ…

— Общество Пи…ватых Гранатометчиков, — тут же вставил Лис.

Серега зашипел.

— … то сейчас бы кто-то звонил комбату и мямлил про «втрати серед особового складу». То есть, получается, что восемнадцать невероятных военных, которые к тому же еще и не участвовали в бою, чуть не обосрались из-за трех..

— Четырех, — вставил Ляшко.

— … четырех, не перебивай, всего лишь четырех уродов в тылу!

Толпа забормотала. Разбор полетов был, скажем прямо, так себе.

— Поэтому. Довожу до вашого відома, шо с завтрашнего… с послезавтрашнего дня начинаем новый виток «учбових стрільб». Снайпера галимого прибить не можем уже неделю, говнюка какого-то на терриконе, стреляет, мля, как у себя дома!

— Ну, положим… — начал Мастер, но замолчал.

— Дальше! Ночь еще не закончилась. Как и было доведено — сепары хотят отвоевать «Эверест». А там нихера еще не происходило. Значит, может еще произойти. Не расслабляемся, не бухаем, не спим. В наряде в телефон не втычим, мля, Бетон, тебя касается! Шо по бэка?

— На СПГ щє шість є, і одна просравша, — ответил Шматко, косясь одним глазом на картошку.

— Прапор?

— Пять «пятнадцатых» в «бэхе».

— Охереть. Петрович?

— Дохер цинків, «улітки» наряд доб’є. ВОГів повно, ви ж привозили у вторнік.

— «Дашки»?

— Бэ-тридцать-два — жопа, — сказал кто-то печально. — Одни эм-дэ-зэшки остались. Де-то пять цинков… триста с хером штук. Мало.

— Хьюстон, — я отыскал взглядом здорового небритого дядьку. Тот поежился. — Хватит лазить под баней. Возьми утром свой пристрелянный «баррет» и убей мне снайпера.

— Я не попаду, — буркнул Хьюстон.

— Отож… — я обвел взглядом особовый склад. — И я так и не услышал, хто стрелял с «дашки»! Так. Короче. «Ітогі подвєдьом».

— Нам всем — капец, — вставил кто-то с задних рядов.

— Почти. Итак. На «четырнадцатой» начался бой. Мы ввязались, накидали как могли. Какие-то невнятные иждивенцы зашли сзади. Не знаю, каким хером, но мы отбились. Сейчас… начало десятого. Мы все еще живы и боеготовы. Джентльмены… — я выпрямился. — Я вас поздравляю. Вы охеренные пацаны, без дураков, я горжусь тем, что служу вместе с вами в лучшей роте а-тэ-о по состоянию на сейчас. Давайте продолжим эту офигенную традицию и все вернемся домой. С Рождеством.

— Отэто ты завернул, — сквозь гомон крикнул Мастер. — Я так и не понял, ты чи наругал, чи похвалил?

— Та я сам не понял. Так, алё, военные! Всё, расходимся на ужин, все на рациях! Щенков не перекармливать, в «бэхе» не курить, Прапор, это тебя касается!

Люди потянулись на выход, перекликиваясь, гомоня, смеясь. Я дождался, пока все, кто не жил здесь, покинут КСП, и кивнул Шматко. Старшина беззвучно и мгновенно открыл оружейный ящик, достал пакет, выдернул из него литровую бутылку водки и покачал на весу. Вопросительно на меня посмотрел.

— Себе, — сказал я. — Ну и кто еще захочет. По пятьдесят грамм, не больше. Лис, ты не пьешь.

— Та я понял… — вздохнул Лис и уселся рядом со мной. — Шо делаем?

— Тупим. Я зара отзвонюсь и отпишусь всем. Потом… потом поем и спать пойду, здесь, возле ноута лягу. Разбуди меня, если ничего не будет, ну… в двенадцать. Норм? До четырех посижу, потом Мастер. Толик, нормально?

— Не, давай я сейчас, все равно не засну, меня сменит Лис, а ты уже с утра.

— А к погранцам кто поедет?

— Механ.

— Ну да, ну да. Там он и останется. Не, треба с ним.

— Ну так ты и поедешь сразу. А я проснусь и подежурю. Норм?

— Ладно. Отбой по гарнизону. Шматко! По пятьдесят, я сказал! Не больше!

— Но і не менше! — откликнулся Шматко и поднял хрустнувший стаканчик. — Ну, з Різдвом, панове. Давайте вечеряти.

… Снилась какая-то херня — не нужно было так наедаться на ночь. Просыпался раз двадцать, вставал, курил, бродил по КСП, шарился в фейсбуке. Пистолет мешал улечься нормально, а снимать почему-то не хотелось. Тревогу за ночь объявляли еще раза четыре. Вспомнил, что забыл позвонить домой. Идиот чертов. Написал смску и снова упал на койку, завернулся в чужой спальник, пахнущий мышами, сигаретами и по́том. Заснул, проснулся. Потом… потом забылся как-то, очень крепко, будто выключил меня кто-то. Без снов, как будто во влажную черную яму ухнул, и Лис расталкивал меня минут пять.

— Мартин, та вставай уже, — Саня уже примеривался меня пнуть.

— Сколько времени?

— Три.

— Че так рано?

— Двигателя́.

— Откуда?

— Да вот херня какая-то. С КПВВ.

— Ща наберу.

Сослепу долго искал телефон майора-погранца. Набрал. Без ответа. Мля, да шо ж такое? Помотал головой, набрал еще пару раз. Не берет. Ну и ладно. Сон убежал, я «принял вахту» у Лиса, вышел с КСП в стылую темень, набрал в ладони снега и умылся. Потер шею, уши, кожу мгновенно свело, я фыркнул… и улыбнулся.

Реально, как будто выспался. Бодр и энергичен, аж противно. Захотелось кофе и чего-то поесть. Лис уже упал на мое место, но вместо того чтобы заснуть, воткнул в телефон. С женой переписывается, наверное. Я с сомнением посмотрел на буржуйку, подкинул деревяшки и поболтал в воздухе красный газовый баллон. Не, есть еще газ, есть, бо в баллоне в кунге уже закончился. Поставил чайник, пошарился по «місцю зберігання зброї». Были остатки холодной картошки, какая-то селедка, нетронутая маринованная капуста и бутерброды. На скибочки подсохшего батона был любовно намазан шпротный паштет, сверху на который было так же любовно уложено по две шпротинки. Ну Ярик… Ну блин…

Я набрал бутербродов, нашел самую большую кружку и сыпанул кофе. Подошел к столу, закурил и стал ждать, пока закипит чайник.

Вот ведь странная вещь — организм. Могу проснуться в три и отлично себя чувствовать. Или в пять. Или в семь. Но стоит встать позже семи — все, капец, буду дохлый весь день. Эх, тяжело быть жаворонком в мире сов, никто меня не любит, все спят, як люди, один я втыкаю… и еще наряд. Кстати, о наряде…

— Гендель Мартину, прием.

— Гендель на зв’язку.

— Давай «по пятьдесят».

— Наливаю.

Закипел чайник, тут же зазвонил телефон. «Шматко». Я прижал китайское чудо к уху и стал заваривать кофе.

— Шо там?

— Та хер його зна. Вродє танкі.

— Авианосцы. Откуда здесь танки?

— Нє знаю. Шось ревіло на КПВВ, зара вже нє.

— Тіхо?

— Тіхо. «Чотирнадцята» раза́ три постріляла та й все.

— Ну норм. Я на зміні, набирай.

— Плюсікі.

На скамейке спал щенок. Аккуратно пододвинув его, я уселся, достал с полки планшет. Кофе одуряюще пах, я, как обычно, не стал дожидаться, пока он толком заварится, бухнул две ложки сахара, открыл «Заметки» и написал: «АТО в Средиземье. Глава первая, часть третья. Те же и Леголас».

В полседьмого уже светлело. Бурчал «Урал», бурчал Механ, бурчал Донбасс. Хьюстон, унылый и скучный, каким только и может быть поднятый затемно мобилизованный солдат, сидел в обнимку с винтовкой и печально смотрел через трассу. В глаза било встающее из-за серого террикона солнце.

— Хьюстон, сонечко, — протянул я. — Та нихера ты не выцелишь.

— Не выцелю, — кивнул Хьюстон и зевнул.

Ого. Стоматолог по тебе плачет.

— Ну так иди спать.

— Та смысл? Черз полтора часа наряд. Посижу тут. Може, че и выцелю…

— Ну давай, давай… Кирпииич! Ну скоро ты?

Кирпич махнул рукой и заспешил. Высокий сутулый мужик шел, оскальзываясь на замерзшей грязи, и смешно размахивал длинными руками. Сепар внаглую уселся в теплую кабину и делал вид, шо так и надо. Выгонять его было лень.

Ночь прошла. Эверест молчал, и причину этого я узнал полчаса назад от Яноша. Вечером, после войны на «четырнадцатой», кто-то в «семьдесятдвойке» плюнул, махнул рукой на все эти невнятные движи и выгнал два танка на КПВВ. Во избежание, так сказать, и как демонстрацию намерений. Они простояли там ночь, периодически прогреваясь, и под утро ушли домой, под бдительные очи ОБСЕ. Могли бы, кстати, и «Спартан» погранцам заодно передвинуть. Хотя майора я понимал — маневрирующий среди фанерных домиков танк… та ну нафиг. Ладно, приедем мы, передвинем… О, вот и Кирпич.

С «серого» террикона бухнул выстрел. Я пригнулся. Наряд всполошился и рванул к АГСу, пацаны завозились, Ветер поднял теплак, чертыхнулся и схватился за бинокль. Сепар распахнул дверку и быстро выбрался из кабины. Васюм, и не подумавший пригнуться, вдруг углядел дырку в борту ненаглядной машины, ноздри его раздулись, и он изверг такой поток матов, который я, наверное, и не слышал раньше.

Кирпич спокойно обогнул «Урал», подошел к «дашке», дернул за рычаг слева, пригнулся, немного довернул ствол и дал короткую. Выпрямился, посмотрел вдаль, снова ссутулился, сунул руки в карманы и шагнул к машине.

— Ветер… — я разогнулся.

Ветер поднял руку, не опуская бинокля. Потом как-то подался вперед, всматриваясь в раннее утро Донбасса. Опять отступил.

— Да что там? — спросил я.

— Гала, давай з «гуся»! — крикнул Ветер. — Мля! Сукаааа! Та быстрее!!!

— Да что там? — я шагнул вперед.

Ветер обернулся и улыбнулся.

— Там кто-то кого-то вроде тащит. Бля буду — попал. Попааааал! Кирпич! Кирпичина ты, твою налево! Попал!

Кирпич пожал плечами, обернулся и побрел к заднему борту. Сепар уже стоял там, пытаясь откинуть тент. Солнце, мутное и дурное, лениво заползало на небо. Дикая, ежедневная нереальная реальность происходящего снова накрыла меня, я опять почувствовал, насколько чужеродны, смешны и странны мы все тут — между этим солнцем и этим снегом, между «ихними» и «нашими», между небом и землей, в странной войне. Хотя… А бывают ли войны не странными?

Кончай философствовать, Мартин, нашел время. Новый день, смотри, и насковзь приземленные задачи. Сейчас «Спартана» предвинем, потом надо что-то с дровами решать… И бэка на «сапог» и «бэху» рожать, то есть, ехать в батальон. И на «Новую почту» треба, надо ж отправить «лову».

И все-таки позвонить домой.

Интересно, таки реально прибили снайпера?

Зазвонил телефон, и тут же хлопнул АГС. Гала дождался разрывов, чуть довернул и дал очередь. Я дождался разрывов, услышал смех Ветра, покачался с пятки на носок и снял трубку.

— Алё.

— Опять у тебя рация села, — проворчал Мастер. — Шо у вас там?

— Все нормально. Вроде в снайпера попали.

— Вроде?

— Та хто его знает… Васюму борт прострелил, Васюм в шоке, Васюм злобствует и предлагает двинуть танки.

— Аааа… Ну понятно. Ну, вы поехали?

— Та да. Давай.

— Давай.

— Мастер, Мастер! — заторопился я. — Слушай… Так хто вчера с «дашки» поверх нас садил так чётенько, шо я чуть не поседел?

— Да я сам чуть не поседел, — хмыкнул Мастер. — Виктор Анатольевич работал.

— Виктор Анатольевич? — я мучительно пытался вспомнить «форму-раз». — Это кто?

— Особовий склад нужно знать, — начал издеваться Мастер. — Виктор Анатольевич, мобилизованный в пятую волну, безуспешно прошедший Ровенскую учебку и распределенный в сорок первый отдельный мотопехотный батальон. Під час несення служби рядовий був неодноразово помічений…

— Да ктооо? — взвыл я.

— Кто-кто, — засмеялся Толик. — Мог бы и вспомнить. Кирпич.