Здесь был Шва

7. Самая низкооплачиваемая служба мужского эскорта на всём восточном побережье, за исключением, может быть, Бронкса

Жизнь похожа на плохую стрижку. Поначалу выглядишь как пугало огородное, потом вроде привыкаешь, и не успеешь оглянуться, как патлы снова отросли и их опять надо стричь; и ты начинаешь надеяться, что на этот раз причёска выйдет удачнее — если, конечно, не ходишь стричься в СуперКлипс. Тамошние парикмахеры такие жуткие, что к другим инструментам, кроме безопасных детских ножниц из пластмассы, их и близко подпускать нельзя; после этих палачей причесон у тебя такой, будто его не иначе как потолочным вентилятором укладывали. Словом, жизнь движется вперёд: хорошая стрижка, плохая стрижка и так до тех пор, пока ты не облысеешь, а тогда тебе уже всё равно.

Я как-то выдал эту мудрость матери, и она сказала, что я должен записать её в книжку, а книжку спалить. Ну что ж, некоторые люди не ценят поистине глубоких мыслей.

Так вот, договор с Кроули — это как плохая стрижка, к которой начинаешь привыкать. И я никак не ожидал, что снова попаду в неискусные руки цирюльника-палача.

— Пусть мистер Шва идёт вперёд. С вами, мистер Бонано, мне нужно поговорить наедине.

Кроули всегда называл нас «мистер Шва» и «мистер Бонано». Поначалу меня это напрягало — учителя в школе величали нас так, когда собирались устроить нам разнос. Но опять же — Кроули сердился на нас постоянно, так что всё логично.

Шла третья неделя нашей собачьей службы. До нынешнего момента Кроули не удостаивал нас особо пространными разговорами, ограничиваясь колкостями насчёт нашего дрянного гардероба, саркастическими замечаниями о моей усеянной угрями физиономии и просьбами, не могли бы мы купить себе дезодорант получше, потому что после целого дня в школе смердим похлеще, чем все его четырнадцать псов. Со Стариканом не соскучишься — никогда нельзя угадать заранее, к чему он прицепится на этот раз. Обычно он всегда больше колупал меня, чем моего напарника. Я-то думал, что таковы последствия «эффекта Шва». Мне и в голову не приходило, что Старикан оценивал мою персону с целью вывести её на более высокую орбиту в кроулиевской Вселенной.

— Мистер Шва, я сказал, вы можете идти.

Шва взглянул на меня и пожал плечами.

— Ладно. В случае чего, заявлю, что я твой ближайший родственник, Энси.

— Да, считай, я это заценил. Если выживу, звякну.

Как только Шва ушёл, Кроули уставился на меня из своего инвалидного кресла с другого конца комнаты и не сводил глаз, пожалуй, слишком долго.

— Так в чём дело, Весельчак?

Я перестал обращаться к нему «сэр» или «мистер Кроули». На мой взгляд, так обращаются к человеку, к которому испытываешь уважение, а Старикашка моего уважения не заслужил. Сначала я называл его Чак (потому что его имя было Чарльз), но прозвище Весельчак подходило ему куда больше, особенно из-за той зверской рожи, которую он скраивал всякий раз, когда слышал его.

— Я тебе не клоун! — отрезал он. — Будь добр, прекрати называть меня так!

Я лишь ухмыльнулся. Он скривился ещё больше.

— С этого момента мистер Шва будет выгуливать собак один.

— Это несправедливо! — взвился я. — Этак он до ночи с ними не разделается!

— Я буду ему платить. Десять центов за собако-день.

— Двадцать пять.

— Ты что, заделался его поверенным?

— Я его менеджер.

— Ага. Понял. Двадцать пять.

— Но это только в том случае, если он согласится.

Кроули даже не удостоил меня ответом — наверно, потому что закон природы гласит: с Кроули все всегда соглашаются.

— А для тебя у меня другое задание.

— И я тоже буду получать плату?

— Да, — ответил он без промедления. Вот тут меня объял страх. Потому что обычно денег от Кроули можно дожидаться, как от быка молока; а если ты о них невзначай заикнулся, то захлебнёшься собственной кровушкой. Так что если он сам заранее решил, что за эту работу надо платить, значит, мне грозит нечто запредельно ужасное.

— Твоё жалование будет зависеть от того, насколько хорошо ты станешь выполнять свои обязанности.

— И в чём они будут заключаться?

К Кроули подобралась Леность и ткнулась носом в карман его смокинга — подачки хотела, но старик оттолкнул её.

— Моя внучка проведёт здесь, у меня, несколько месяцев. Твоя работа — составлять ей компанию. Развлекать её. И будешь делать вид, что моя внучка тебе очень нравится.

Кажется, моей новой причёской станет безобразный ирокез.

— А что с нею не так?

— Почему это с ней что-то должно быть не так? — ощетинился Кроули.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Вы как-то так это сказали…

Кроули яростно крутанул своё кресло и стукнулся коленом о край стола. Наверняка Старикану было больно, но он даже не охнул, обломав мне весь кайф.

— Ну раз ты такой проницательный. Да, моя внучка в некотором смысле инвалид.

— Она тоже сидит в кресле?

— Я разве что-то такое говорил?

Я ждал разъяснений, но Кроули замолк. Значит, меня повысили: из выгуливателя собак я стал выгуливателем какой-то избалованной, капризной юной девицы вроде Веруки Солт[22].

— Явишься сюда завтра ровно в десять. Но до этого сведи знакомство с душем в своей берлоге да оденься поприличней. И не вздумай называть меня Весельчаком в её присутствии.

— Завтра суббота! Я занят другими делами.

Враньё — ничем я не был занят, и он тут же это понял, потому что сказал:

— Не заставляй меня делать твою жизнь ещё отстойней, чем она уже есть.

Наконец-то я сообразил, кого он мне напоминает: Императора из «Звёздных войн».

— Ладно. Но сейчас я пойду выгуливать псов, чтобы Шва не вкалывал там один.

— Ты такой хороший друг, ну прямо бойскаут.

— Но-но! — одёрнул его я. — Оскорблять-то зачем?

Потом прицепил поводок к Чревоугодию и вышел из дома.

— Может, она похожа на Человека-Слона?

Впервые за последние несколько недель Хови, Айра и я собрались в нашем недообустроенном подвале. Нам, в общем-то, нечего было сказать друг другу, поэтому мы вернулись к нашему прежнему времяпрепровождению — к видеоиграм. На этот раз мы сражались в «Три кулака ярости»: накачанные стероидами персонажи под воздействием радиации отращивают себе больше рук, чем положено обычным смертным, и, естественно, кидаются бороться за мировое господство, куда ж без него. Ну, вы знаете — всё, как в фильме.

Теорию Человека-Слона выдвинул Хови. Мы все ломали головы, что не так с кроулиевской внучкой. А с ней должно быть что-то основательно не так, если он готов даже платить мне за то, чтобы я проводил с ней время.

— Наверно, она просто сверхъестественная уродина, раз за неё даже деньги предлагают, — предположил Хови.

— Необязательно, — возразил Айра. — У неё может быть синдром Туретта.

— Это ещё что такое? — спросил я.

— Это когда на тебя находит и ты весь дёргаешься и материшь всех подряд.

— Ну, тогда этот синдром у большинства моих знакомых, — сказал я и замахнулся на Айриного амбала на экране сначала левой, потом правой рукой и, наконец, выдал финальный апперкот третьей. Айра сразу потерял десять пунктов жизни.

— А вдруг, — говорит Айра, — она — один из двух сиамских близнецов, сросшихся головами, но разделённых при рождении? Из них ведь только один может выжить, потому что мозг у них один на двоих.

— Логично, — согласился Хови. В это время его громила подкрался к моему сзади и хорошенько врезал мне в спину ногой, о существовании которой у него я не подозревал.

— Эй, это нечестно! Ты заграбастал себе бóльшую дозу радиации!

Я отвернулся от амбала Айры — тот ещё не пришёл в себя — и принялся осыпать пинками Ховиного парня.

— А может, это что-нибудь совсем простое, — предположил я, — типа у неё одна нога деревянная…

— Или обе, — бурчит Хови.

— Или голова, — добавляет Айра. — Я бы даже заплатил, чтобы на это полюбоваться.

— Вот Кроули и платит. — Я наскочил на Айриного персонажа, провёл двойной смертельный, и всё было кончено. Айра с досады отшвырнул свой геймпад. Мы с Хови остались один на один. Я обрушил на него бешеную атаку — вовсе не потому, что у меня руки чесались намылить ему башку, просто хотелось поскорее разделаться. Это как с пиццей: пока всю не съешь — не успокоишься.

Всего минута — и игра окончена; мой персонаж с триумфом задрал вверх все три руки под радостный рёв несуществующей толпы. Я вздохнул и убрал геймпад.

— Эй, пацаны, это только со мной так, или игра и вправду не такая интересная, как раньше?

У Айры с Хови мнения на этот счёт не сложилось. Впрочем, другого я от них и не ждал.

— Через месяц новая версия выйдет, — сказал Хови. — Намного лучше, говорят…

Я кивнул, потому что мне не хотелось говорить о том, о чём я на самом деле думал. А думал я о бамбуке. В прошлом году учитель естествознания сказал, что когда бамбук уже достаточно укоренился и укрепился, то можно видеть, как он растёт буквально у тебя на глазах. Вот я и размышлял: а не бывает ли точно так же и с людьми? Потому что я ощутил странное головокружение, словно стремительно вырос над Хови и Айрой. Я просто знал это, как знал, что любая новая версия «Трёх кулаков ярости», хоть сто раз улучшенная, заинтересует меня не больше прошлогоднего снега.

Я услышал чьи-то шаги на лестнице, но взглянув туда, никого не увидел.

— Привет, Шва, — сказал я.

Как только Хови с Айрой усекли, кто пришёл, они похватали свои геймпады и бросились в новую игру, полностью игнорируя визитёра. Меня это вывело из себя, но я ничего не сказал. Оба мои приятеля не возражали против Шва, пока он был всего лишь экзотической игрушкой, НЛО, внезапно ворвавшимся в их жизненное пространство; но как только интерес к нему был утрачен, Шва исчез с экранов их локаторов.

— Мне удалось разгадать хотя бы часть загадки, — сообщил Шва, игнорируя Айру с Хови в точности так же, как те игнорировали его.

— Какой загадки?

— Загадки кроулиевской внучки.

Вот тут уж Айра с Хови не могли не проявить хотя бы чуточку интереса.

— И что ты узнал? — спросил я.

— А ты сам посмотри.

И Шва протягивает мне распечатку старой архивированной страницы какой-то интернет-газеты. Ух ты, колонка светских новостей из «Дейли ньюс». На ней фотка младенца, а заголовок гласит: «Мистер и миссис Чарльз Кроули III объявляют о рождении дочери, Лексис Линн Кроули».

Айра с Хови сгрудились вокруг меня, оттерев Шва в сторону.

— Лексис? — удивился Айра. — Её что — назвали в честь машины?

— Лексис, а не «лексус», неуч ты неграмотный, — сказал я.

— Ну, — заметил Хови, — голова у неё вроде бы не деревянная.

Собственно, на вид с крошкой Лексис всё было в полном порядке.

— Эй, постой-ка, — сказал я. — Посмотри на дату. Она вовсе не младенец! Она нашего возраста.

— Хм-м, — протянул Айра. — Не знаю, что там с ней не так, но это явно не врождённое.

Хови подошёл к делу с научной точки зрения:

— А что если у неё в пубертатный период развилась проказа? Я слыхал, такое бывает.

— Ага, как же. Может, где-нибудь в Калькутте такое и бывает, только не в Бруклине.

— А вдруг она путешествовала по свету, — продолжал гнуть свою линию Хови, — и привезла оттуда эту напасть, как грипп или коровье бешенство.

— Ну ладно, — подытожил Айра. — Что бы там с нею ни было, ты сам скоро всё узнаешь.

Они с Хови вернулись на своё место на полу и похватали геймпады.

— Эй, Энси, ты играешь или как?

Шва, может, и привык, что с ним обращаются так, будто его вовсе нет, но это не значит, что ему это нравится. Я увидел: он начинает закипать, как тушёная говядина в медленноварке моей мамы, а это значит — ещё несколько секунд — и брызги гнева пополам с перцем, солью и прочей горечью полетят во всех вокруг.

— Алло! — проорал Шва Хови и Айре. — Мороженщик на углу раздаёт эскимо бесплатно. Налетай-расхватывай!

Если мои приятели и слышали его, то виду не подали. Шва повысил голос:

— Слыхали? Весь Лонг-Айленд захвачен марсианами!

Никакой реакции. С медленноварки уже срывало крышку.

— На Бруклин надвигается цунами! — вопил Шва. — Нам всем осталось жить пять минут!

Хови с Айрой продолжали играть как ни в чём не бывало.

Я предвидел, что здесь сейчас произойдёт. В шахматах есть такой ход, называется en passant — «на проходе». Это когда одна пешка, гордо задрав нос и не обращая внимания на пешку противника, ходит вперёд на две клетки. Оскорблённая пешка противника имеет полное право дать обидчику под зад — просто потому, что ей этого хочется. Кажется, это единственный ход в шахматах, когда тебя могут смести с доски только за то, что ты проигнорировал врага.

Ну и вот — стою я в своём родном подвале и наблюдаю, как Хови с Айрой прямым ходом лезут в en passant. Это они так нашу дружбу на крепость проверяли. «Твой Шва у нас уже в печёнках сидит, — безмолвно говорили они. — Чей ты друг — наш или его?»

Мне надо было бы поступить так, как я обычно поступаю, когда проигрываю партию: нечаянно перевернуть доску. Но Шва сделал свой ход первым — я и опомниться не успел. Он обошёл меня и кинулся к Хови и Айре. Я не тронулся с места. Он был в своём праве, и я не собирался ему мешать. Шва встал перед игроками, загородив собой экран.

— Эй, на случай, если вы ещё не заметили, то я здесь!

Айра поставил игру на паузу (Ховин мутант как раз собирался сделать из персонажа Айры котлету) и сказал:

— Мы в курсе, что ты здесь. А теперь будь любезен сделай так, чтобы тебя здесь не стало.

Тогда Шва нажал на кнопку и извлёк диск из приставки. Экран почернел.

— А вот посмотрим, заметите вы меня сейчас или нет! — Шва разломил диск на две половинки.

Произошло немыслимое. Мы все трое потрясённо таращили глаза на Шва. А тот швырнул обломки диска на пол и понёсся вверх по ступеням. Хови с Айрой уставились на меня — должно быть, не веря, что их любимой видеоигры больше нет.

— И ты ему так это оставишь? — проговорил Айра.

— Заткнись! Закрой варежку, понял? — рявкнул я.

И ринулся вслед за Шва, перепрыгивая через две ступеньки. Я даже не знал толком, что стану делать, когда догоню. Ну, вообще-то, он сломал мой диск, так что правильным решением было бы намылить ему шею; вот только… не хотел я мылить ему шею. Я, пожалуй, с бóльшим удовольствием устроил водные процедуры Айре и Хови.

В тот момент, когда я доскакал до верха лестницы, Шва уже вылетел на улицу. Мне удалось настичь его почти на самом углу, а чтобы остановить не на шутку разошедшегося приятеля, пришлось вцепиться в него чуть ли не всеми четырьмя лапами.

— Ты что, совсем псих? — заорал я.

— А хоть бы и так! — завопил он в ответ. — Может, я как раз псих и есть! Тихоня, у которого вдруг срывает башню, а потом в его морозилке находят половину жилого микрорайона!

Должен признать — на секунду я был огорошен, но только на секунду.

— Какую половину? — спросил я.

— А?

— Какую именно половину района? Ты не мог бы провернуть это дело с теми, что живут по ту сторону Авеню Т? Тамошний народ никогда мне не нравился.

Он попытался подавить улыбку, но я-то её видел!

— Не смешно.

— Так может, объяснишь мне, с какой радости ты мне игру угробил?

— Ты уверял, что я стану легендой.

— Чего-о?

— Если отправлюсь к Старикану Кроули и останусь в живых. «Ты станешь легендой!» — вот как ты сказал. Но я не легенда! Даже Тиггору и его тиггороидам плевать. Они уже позабыли о моём существовании!

— Да с какой радости тебя волнует признание этих кретинов?

— Но ведь это не только они, — говорит Шва. — Все так! Меня тошнит от того, что на меня смотрят как на пустое место. А теперь даже Кроули про меня забыл и выбрал для своей внучки тебя!

— Ну и что? Тоже мне ещё счастье припёрло!

Он набрал полную грудь воздуха.

— Иногда… иногда я просто боюсь, что кончу так же, как…

Он оборвал фразу, не договорив, повернулся и ушёл. На этот раз я не отправился за ним, зная, что он этого не хочет. Я побрёл домой. Перевернуть доску. Закончить игру. Никто не проиграет.

Когда я вошёл в подвал, Хови и Айра сидели и играли в другую игру.

— У этого парня точно не все дома, — сообщает Хови.

— Потребуй с него возмещения ущерба, — добавляет Айра.

Я пытался что-то сказать, но не мог подобрать слов. Я понимал, почему Шва отколол такой номер. Он встал прямо перед этими двумя — и всё равно они его не замечали. Он разломал игровой диск — но ничего не изменилось. Завтра Хови и Айра даже не вспомнят об этом инциденте.

«Иногда я боюсь, что кончу так же, как…»

Как кто? И внезапно я словно бы услышал голос Шва у себя в голове. «Как моя мать». Вот чего он не договорил!

— Энси, играть собираешься? Или так и будешь стоять там как пень?

Я хотел было передать им слова Шва, но понял, что это ни к чему. Такое впечатление, будто между мной и Айрой с Хови выросла стена из толстого звуконепроницаемого стекла.

— Мне что-то нездоровится, — сказал я. — Шли бы вы, парни, по домам.

— А что с тобой такое?

— Не знаю. Может, у меня развивается пубертатная проказа.

Они поднялись. Прощание прошло в несколько неловкой обстановке и заняло чуть дольше времени, чем простое «увидимся!». Наверно, потому, что в глубине души каждый из нас понимал: это не «увидимся». Это больше походило на «прощай».