Зебра

III

Тело долго не остывало. Ощущая себя пустой, как выеденное яйцо, Камилла поволокла Зебру в свою спальню и уложила в еще не остывшую после нее постель, потом упала ему на грудь и уткнулась лицом в его шею. Покрывала поцелуями лицо, что есть силы растирала руки, лихорадочно боролась с могильным холодом, постепенно завладевавшим коченеющими руками и ногами. С губ ее срывались нежные слова, псалмы любви, импровизированная страстная Песнь Песней.

Боли Камилла пока что не ощущала. Рано. Но на ее мысли легким ветерком повеяло безумие. В окружающей темноте ветерок окреп, превратился в ветер, который повернул ее мысли к их последней ночи. Камилла скинула кофточку и приникла к бренной оболочке Гаспара. Полураздетая, жалась она к бездыханному телу, стараясь согреть принимавшую пергаментный оттенок кожу. Терла его руки, которые уже не погладят ее груди, не пройдутся вдоль бедер, вдыхала его еще живой запах, чтобы сохранить в памяти до той поры, когда она проснется вдовой…

Глаза Зебры закатились, тело остыло, Камилла оторвалась от своего возлюбленного и вышла из комнаты с сухими глазами; спустилась в сад и стала бродить по дорожкам. Бродила, пока не показалась луна; тогда она, по-прежнему без слез, зашла в Павильон любви и там уснула.

Проснулась около девяти, оттого что на лицо ее упал солнечный луч. Вокруг среди столярного инструмента валялись изобретения Зебры: машина для аплодисментов, курительная машина… останки эпохи, которая закончилась за одну ночь.

В своей спальне она увидела уже не Зебру. Лицо стало совершенно другим, неизвестно чьим, вообще не лицом живого человека, можно сказать, это было лицо небытия – спокойное, бесстрастное. Если можно представить себе море без волн – это уже не море. Так вот, Гаспара здесь не было. Он немыслим без движения.

Именно эта горькая мысль поразила Камиллу: непрестанное движение составляло личность Гаспара. Его внезапная неподвижность породила у нее острую боль, она почувствовала, что ее грубо и внезапно лишили жизненной силы. Гаспар уже не будет ежедневно пришпоривать ее.

Заливаясь слезами, Камилла вдруг заметила, что Зебра не в той одежде, в какой она его оставила ночью, на нем был свадебный костюм, хранившийся на чердаке. В оглушенном мозгу Камиллы молнией сверкнула мысль, что агония мужа была не чем иным, как инсценировкой, поставленной Гаспаром с целью взбодрить ее любовь к нему! Должно быть, он принял какое-то снадобье, которое понижает температуру тела, приглушает биение сердца, и все для того, чтобы ночью надеть свадебный костюм неизвестно для чего. Камилла вспомнила, что Шекспир заставил Джульетту принять подобный эликсир. В пьесе, как известно, это привело к трагической развязке; но Зебра, без всякого сомнения, не желал подобного печального исхода. Значит, его кровь согреется. Он проснется, обнимет ее и поцелует, шепнет на ухо, что это была лишь инсценировка.

Все еще пребывая в состоянии шока от такого открытия, Камилла утерла слезы с покрасневших глаз и потрясла Зебру, сначала легонько, потом изо всей силы.

– Да ну же, просыпайся! – властно приказала она.

Но Гаспар не спешил выйти из оцепенения. Руки оставались холодными, в лице – ни признака жизни. Камилла этого не заметила, вернее, не желала замечать, готовила в уме ругательства, которые обрушит на мужа, как только он пробудится от летаргического сна. Слыханное ли дело – проделывать такие штучки с женой! Уж на этот раз ему влетит по первое число. С дрожащими от ярости губами Камилла дожидалась пробуждения Зебры, чтобы высказать ему все, что положено, но вдруг услышала у себя за спиной тоненький голосок Наташи:

– Это я надела на него хороший костюм, чтобы он был покрасивее на панихиде.

Тут Камилла испытала, что значит потерять любимого человека во второй раз. Лицо ее угасло, из глаз полились слезы.

Наташа пришла сюда рано утром и по собственному почину решила поэлегантней обрядить отца. Она немало времени провела на кладбище и покойников не боялась.

При виде остывшего тела, принадлежавшего ее отцу, она с отчаянием подумала лишь об одном: а что теперь будет с мамой? Я должна ей помочь.

– Не смотри на него, это уже не он, – прошептала девочка.

А так как мать все равно не отрывала глаз от останков мужа, Наташа добавила в порыве сострадания:

– Ну хочешь, я надену на него его маску Микки-Мауса?

– …Микки-Мауса?.. – машинально повторила изумленная Камилла, давясь рыданиями.

В тот же день Камилла вызвала из Англии Тюльпана под каким-то надуманным предлогом. Телефон непригоден для подобных известий: этот аппарат передает только слова, но не взгляды.

Когда Тюльпан вошел в отчий дом, мать дожидалась его в прихожей. Все ее мысли отражались на лице, так что сын сразу понял, что Провидение взяло на себя труд лишить его юности. Мертвая тишина в доме говорила о том, что надо забыть про свои пятнадцать лет.

В чертах Тюльпана Камилла тотчас узнала Зебру: тот же смелый взгляд, та же непокорная манера держать голову. Оба всем своим видом выражали протест против наскоков судьбы. Камилла по-глупому посчитала сына сильным и надежным. Из глубины ее существа, из недр одиночества невольно вырвались слова:

– Ты теперь глава семьи.

Слова эти свинцовой тяжестью навалились на неокрепшие юношеские плечи и навсегда утихомирили еще жившего в нем мальчишку, так что Тюльпану предстояло разом носить траур и по отцу, и по собственному детству. Он улыбнулся матери, нежно поцеловал неизвестно откуда вынырнувшую Наташу и в эту минуту понял, что, если не будет бунтовать, жизнь его станет вереницей неудач. Ведь он совсем недавно заявил о своем твердом намерении стать президентом объединенной Европы и теперь, чтобы рассеять охватившую его грусть, отважился рассказать анекдот.

– А вы знаете историю про мальчика, потерявшего в толпе мать? Ищет он ее, ищет повсюду: на улице, в магазинах, не находит и наконец обращается к фараону: «Простите, мсье, вы не видели маму без меня?»

Наташу анекдот позабавил, Камилла осталась такой же озабоченной, а сам Тюльпан подумал: «Простите, мсье, вы не видели моего папу без меня?»

Боль нахлынет на него позже, когда он останется один. Оказавшись в своей комнате, он закрыл глаза и увидел всю необъятность навалившегося на него несчастья; но он старался удержаться на поверхности, разум подсказывал ему: «Вполне естественно, что отец умирает раньше сына… При нем я всегда оставался бы в тени, а теперь у меня есть шанс…» Во что только на заставишь себя верить, если хочешь выжить!

Панихида возвратила Камиллу в прошлое. В церкви она увидела знакомые лица, лица людей, так или иначе вошедших в ее замужнюю жизнь. Личный ветеринар Зебры Оноре Вертюшу с супругой. Пришла и Анна, из-за которой Камилла помучилась-таки ревностью, об руку с Грегуаром, который в этот день наплевал на приличия, всегда неукоснительно им соблюдаемые. Казалось, он при каждом вздохе захлебывается слезами. Камилла, стоя у колонны, увидела и сверкающего потной лысиной хозяина маленькой гостиницы, где она изменила мужу с ним самим. Неподалеку заметила делегацию учеников своего класса во главе с Хлыстом, строгим директором лицея имени Амбруаза Паре. Узнала Бенжамена, с которым так сладко мысленно предавалась любви. Он молился об усопшем, не подозревая, что наставлял ему рога в мыслях Камиллы.

В последнем ряду сидели, прижавшись друг к другу, Щелкунчики. Альфонс, возмущенный их появлением, шепнул Камилле, что эти подлюги наверняка пришли удостовериться в смерти Зебры. Она тогда подумала, что эта так называемая злокозненная чета, возможно, была таковой только в воображении Гаспара.

Для полноты картины не хватало только монаха, брата-привратника из обители Обиньи. Даже Мальбюз не счел за труд присоединиться к общей скорби. Толпа прихожан состояла вперемешку из землепашцев, богомолок да нищих обоего пола, все они пришли проводить ближнего в последний путь. Были здесь даже и верующие из соседних приходов, ну как они могли не прийти на похороны человека, который лет пятнадцать был притчей во языцех городка Санси. Местные землевладельцы явились почти все, в том числе несколько видных горожан и владельцев окрестных поместий. Господин мэр пыжился от распиравшей его республиканской гордости, выпячивал тощую грудь, украшенную перевязью народного избранника. Он без зазрения совести отпихнул древних старушонок, пытавшихся пристроиться в первом ряду, и уселся сам; убедившись, что хорошо виден всем, пролил несколько слезинок, как приличествовало случаю.

Братья нотариуса пожелали, чтобы панихида была по всей форме. Камилла целиком погрузилась в свое горе. Ласка и Мельшиор взяли на себя руководство церемонией, Альфонс и Мари-Луиза пеклись о сиротах.

Камилла просто-напросто при сем присутствовала. Лишь одно обстоятельство отвлекло ее от горестных раздумий: на дне корзины для пожертвований она разглядела фальшивую пятифранковую монету, отлитую Зеброй.

– Забери эту большую монету, – велела она вдруг Тюльпану.

Смущенный юноша несколько минут поколебался. Обкрадывать церковь было не в его обычае, но он довольно быстро узнал свинцовую подделку. Эта выходка отца на собственных похоронах резко усилила сыновнюю скорбь.

Только Альфонс знал, что он сам нарочно положил изделие Зебры в корзину. Преклонив колени на край скамьи, он молил всемилостивейшего Господа укрепить его веру, дабы он смог выполнить посмертный план Зебры.

После того как Камилла благословила гроб, ей и ее близким пришлось выдержать натиск соболезнующих. Тюльпан в какое-то мгновение подумал, что десятки рук, пожатых с поистине предвыборным жаром, послужат неплохим началом его политической карьеры. И в глубине души поблагодарил отца за то, что тот предоставил ему раннюю возможность потренироваться в общении с видными людьми городка. Грегуар, выйдя из церкви, приблизился к Камилле и, давясь рыданиями, признался ей, что никогда не вливал два литра воды в свою прямую кишку вопреки предписанию Зебры.

– Я закрывался в своей комнатке и выпивал ее… – И сопроводил это признание новым потоком слез.

Гроб водрузили на украшенный черным тюлем катафалк, и похоронная процессия вскоре прибыла на городское кладбище, украшенное, лучше сказать, обезображенное аляповатыми надгробиями. Мэр сымпровизировал речь и попрощался с нотариусом, «который был гордостью Санси», а хлипкий на вид священник воспользовался случаем, чтобы напомнить пастве, что каждый из них «земля еси и в землю отыдеши».

У Камиллы сжалось сердце: все, что говорилось, создавало образ, так мало похожий на Зебру. Ни один из ораторов не упомянул, каким Гаспар был в любви. Нет, все не так, хоронят не нотариуса, а любовника. Истинным призванием этого человека было любить свою жену.

Священник распорядился опустить гроб в могилу; но, к всеобщему изумлению, яма оказалась чуточку узковатой, и создалось впечатление, будто Зебра упирается, так как не желает, чтобы его упрятали в землю. Альфонс на миг остолбенел. Эта заминка не входила в планы покойного. В толпе начали потихоньку поругивать Мальбюза за халатное отношение к ремеслу могильщика.

Тут Камилла встретила взгляды Наташи и Тюльпана, и все трое разразились хохотом. Только Альфонс, Мари-Луиза и какой-то прихожанин, смех которого походил на ржанье, присоединились к ним; остальные какое-то время хранили молчание, так как боялись обидеть семейство Соваж; но очень скоро буйное веселье охватило всех. Наконец-то похороны Зебры пришли в соответствие с его нравом.

В Санси долго вспоминали погребение нотариуса, который не пожелал, чтобы его опускали в могилу.

Ночью, лежа одна на двуспальной кровати, пружины которой они с Зеброй бессчетное число раз испытывали на прочность, Камилла не видела перед собой лицо мужа, а думала о том, что его с ней нет. В груди ее разрасталось ощущение пустоты, и, когда она пыталась вспомнить черты лица Зебры, ее охватывал страх, что они стерлись из ее памяти. Они словно заволакивались дымкой, и, несмотря на все старания, Камилла не могла их четко себе представить. Помнила лишь общие очертания и те части лица, которые сразу бросались в глаза. Вдруг ее внимание отвлек какой-то шум, и она тихонько вскрикнула. Из коридора доносилось поскрипывание, будто кто-то снова ступал по расшатавшимся планкам паркета. Сердце Камиллы заколотилось в радостной надежде, она села в постели. Да, это он. Она узнала его шаги, его манеру возмущать ее покой бесконечным хождением взад-вперед. Он вернулся возвестить ей, что кошмар кончился.

На истомленном лице Камиллы появилась улыбка. Она, вся дрожа, встала с кровати, протянула руку и толкнула дверь. Никого не видно, должно быть, Зебру скрывает темнота. Камилла щелкнула выключателем. Она была в коридоре одна, безнадежно одна. Пришлось проглотить досаду и боль. И вдруг она поняла причину недоразумения: скрипел не паркет, а сотрясаемый ветром деревянный каркас дома.

Подавленная этим открытием, Камилла открыла дверь спальни, добрела до кровати и легла, зарывшись лицом в подушку, разметав руки и ноги. В какой-то мере ее могла бы утешить уверенность в том, что Зебра пожертвовал своим здоровьем ради нее; но она спрашивала себя, принять ли эту утешительную мысль или же считать, что Гаспар, следуя своим обычным причудам, фактически сам накликал на себя болезнь, которая и свела его в могилу.

Камилла устала от сомнений, искала сна, чтобы уйти от реальности, бежать от мысли о самоубийстве. Когда смерть протянет к вам руки… Вконец измучившись, Камилла погрузилась в тяжелый сон и во сне, конечно, встретилась с Гаспаром.

Ей снилось, как он входит в спальню, присаживается на край кровати и улыбается ей. Страдание тут же испарилось, уступив место счастью, ведь она жаждала, чтобы Зебра был с ней, и теперь эта жажда была утолена. В этот миг Камилла впервые поняла, что такое душевный покой.

Но вот она вздрогнула и проснулась в то самое мгновение, когда Зебра коснулся губами ее губ, проснулась в холодном поту. Недовольная таким внезапным пробуждением от сладкого сна, Камилла попыталась вернуться в этот сон, почувствовать вкус губ своего мужа, запах его затылка, жар его объятий. Теперь она не сомневалась в том, что отныне реальности больше будет в ее снах, нежели в осязаемом мире; она это поняла, как только к ней вернулась способность рассуждать. Но Камилла осознала и опасность, подстерегающую ее на этом скользком склоне, поэтому она собрала воедино всю свою волю, зажгла лампу у изголовья и, несмотря на усталость, решила бодрствовать.

Сон был бы для нее счастьем, если бы она не боялась встретить в сновидениях Зебру. Широко открыв большие глаза, Камилла принялась напрягать память в поисках эпизода из их общего прошлого, воспоминание о котором временно приглушило бы ее желание видеть мужа; при этом она без конца повторяла себе, что мечты и реальный мир – две совершенно разные вещи и смешивать их не надо.

Устремив взгляд в пустоту, Камилла прогуливалась в волшебном саду, где дремало прошлое их совместной жизни, пыталась укрыться от горя в воспоминаниях. Вспомнила, каким был Зебра во время их неповторимого путешествия в Африку, в Сенегал, где они жили чуть ли не во дворце, куда бедным нет доступа. Гаспар согласился на это весьма опасное, с его точки зрения, путешествие лишь при условии, что он заранее направит в отель, где они собирались остановиться, несколько сот литров минеральной воды «Виши Селестен», чтобы можно было пить, чистить зубы и умываться, не опасаясь за свое здоровье. Камилла согласилась. И все равно эта вылазка не обеспечила им райского блаженства.

Зебра летел самолетом впервые, и, когда не удалось получить место в хвосте, несмотря на все препирательства, он не придумал ничего лучшего, как стоять в проходе, лишь бы остаться в хвосте самолета. Напрасно Камилла пыталась урезонить мужа. Страх перед возможной авиакатастрофой сделал его непреклонным. Он предпочитал хвостовую часть самолета, так как слышал, что при аварии она обычно подвергается меньшим разрушениям, чем носовая. Рассердившись на бортпроводницу, которая вежливо попросила его занять свое место, он накричал на нее, обозвал набитой дурой и ретировался в уборную, где и провел остальную часть полета, не внимая просьбам и угрозам членов экипажа; тем самым он вызвал и неудовольствие остальных пассажиров, ибо очень многие из них вскоре ощутили потребность посетить это заведение.

Зарывшись в подушки, Камилла вспоминала, какой стыд она испытывала тогда, и поймала себя на том, что улыбается; а так как в памяти ее проплывали и прочие африканские события, она позволила себе рассмеяться. Сразу же по прибытии в Дакар Зебра дико возненавидел все места, где водятся тропические насекомые. Большую часть времени он проводил в стенах номера с кондиционированным воздухом, а выйти отваживался, лишь вооружившись зонтиком, на который навешивал сетку от москитов. Точно розовый зверек под прозрачным колоколом, каким закрывают сыр, бродил он по негритянским рынкам, не обращая внимания на шуточки и насмешки сопровождавшей его ватаги курчавых мальчишек.

Африканские мытарства супругов Соваж были рассчитаны на две недели, а продлились всего два дня. Через сорок восемь часов по прибытии нотариус впал в столбняк, пораженный сильнейшей и быстротечной крапивной лихорадкой, пожиравшей его гортань. Пришлось срочно уезжать, и во Франции он выздоровел, едва ступив на землю департамента Майенн. Клизма, обычно назначаемая Грегуару, окончательно восстановила его силы, свела экзему, а трех бутылок доброго бургундского хватило, чтобы он пустился рассказывать о сенегальских приключениях, в такой же мере потрясающих, как и вымышленных, с целью расшевелить воображение друга Альфонса. Если верить Зебре, как его оседлый отдых на даче, так и его туристические дела всегда были отмечены такими же кошмарными злоключениями, что и у героя какого-нибудь боевика.

И Камилла позволила себе поплакать, подумав о том, что такого, как Зебра, можно встретить один-единственный раз в жизни. Коллеги Камиллы по лицею уже произнесли ужасные слова в виде дружеского совета: «Строй свою жизнь заново», но для нее выйти вторично замуж было все равно что пуститься во все тяжкие; к тому же она не хотела убивать Гаспара вторично, вычеркнув его имя из своего удостоверения личности. Ворочаясь в постели, Камилла вдруг испугалась, что когда-нибудь передумает, нарушит траур, утешится. Отделаться от Зебры? Сама эта мысль вызывала у нее дрожь. Не хотела она быть как все прочие женщины и питать склонность к непостоянству.

Чем больше Камилла думала, тем больше мудрости находила в крайностях Зебры. Да, он был прав, когда бросил в огонь все дрова, чтобы подогреть их любовь, чахнувшую в обыденных делах. Да, с этим надо было торопиться. Да, смерть могла подстеречь любого из них завтра, ибо она всегда успевает раньше тебя. Да, никак нельзя отказываться от безумной любви. Да, медовый месяц слишком скоротечен; каждый день должен быть днем медового месяца, забудем мерзкие условности. Скажете, это невозможно? Да, ну и что? Разумно отказаться от доводов разума, когда смерть наступает на пятки!

Камилла почувствовала умиротворение и подумала о смерти как о подруге, которая делает жизнь не такой унылой.

Мальбюз в жизни не видал подобного святотатства. Бледный, как полотно, шагал он по христианнейшей земле кладбища, которое считал «своим». Остановившись, обвел глазами картину разрушения. Чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах: поругано то малое, что было у него от эстетического восприятия. Возмущение росло в груди кладбищенского сторожа, ширилось и в конце концов исторгло из его рта ниточку слюны, которая свисала с дрожавшей нижней губы на грудь.

– Ох уж эта девчонка… – то и дело бормотал он, горя жаждой мести.

Могилы, все до одной, остались без цветов. Ни тебе венка, ни герани в горшочке. Эта маленькая злодейка Наташа ограбила все могилы без разбору, не пощадила надгробий самых именитых граждан. Мальбюз сразу же понял, чьих это рук дело. Ни один из остальных прихожан не интересовался кладбищенской флорой.

Мальбюз держал Наташу в перекрестье оптического прицела, с тех пор как ей взбрело в голову перераспределять траурные венки и букеты. Подобный посмертный коммунизм противоречил консервативным взглядам могильщика. «Вот к чему приводит марксизм – к уравниловке под землей!» – подумал он, глядя на осиротевшие надгробные плиты; из этого можно судить о том, каким тонким интеллектуальным размышлениям предавался кладбищенский сторож. Однако его смущало то обстоятельство, что Наташа не имела привычки припрятывать букеты. Довольствовалась тем, что перекладывала их с одних могил на другие.

В раздумье Мальбюз обходил аллеи своих владений и все больше убеждался, что девчонка обчистила все надгробия – вот как обстояло дело. Охваченный несказанной яростью, с пеной на губах, Мальбюз поклялся строго отчитать преступницу, может, даже надавать ей подзатыльников. Эта мысль возникла в его мозгу, когда он не без удовольствия отметил, что папаша-нотариус теперь на том свете и защитить Наташу некому; и вдруг, обойдя какой-то фамильный склеп, он увидел могилу нотариуса.

Вокруг каменной плиты были аккуратно разложены рассортированные и со вкусом подобранные цветы. Снова побледнев, Мальбюз приблизился к могиле и прочел высеченную в граните надпись:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ГАСПАР СОВАЖ ПО ПРОЗВАНИЮ ЗЕБРА 1934-1980

Чуточку пониже была выбита эпитафия:

НЕТ ИНОЙ СМЕРТИ, КРОМЕ ОТСУТСТВИЯ ЛЮБВИ

Мальбюз утер слезу и, чтобы никто не уличил его в неуместной чувствительности, удалился, насвистывая какой-то мотив.

Вопрос о выговоре Наташе отпал сам собой.

В репродукторе телефонного автоответчика Камилла услышала запись, которая едва не лишила ее рассудка. Голос был, вне всякого сомнения, его, это был голос Гаспара:

«Любимая, приходи завтра утром… в десять… за водопад в Корабельной роще… ты найдешь там доказательство, что я еще жив. Я люблю тебя, я люблю тебя».

Ошеломленная Камилла прокрутила запись несколько раз, сначала не зная, что и подумать. Тревожно колотилось сердце. Она терялась среди вопросов, маячивших в ее сознании. Отдал ли он Богу душу на самом деле или же разыграл еще один ловкий фарс? Он ведь был способен на любые, даже самые обескураживающие поступки. Большая часть покойников мертвы и, как правило, так и остаются мертвецами; но Камилла понимала, что от Зебры можно ожидать любых неожиданностей. Какое еще безумство он задумал? Камилла давно устала от этих хитрых проделок, в которых теряется истинная любовь. В эту минуту ей так хотелось отделаться от Зебры; но нет, он уже отошел в мир иной. С покойником не разведешься, тем более если питаешь к нему самую глубокую привязанность.

В полном смятении чувств Камилла еще раз прослушала запись: «Любимая, приходи завтра утром… ты найдешь там доказательство того, что я еще жив. Я люблю тебя, я люблю тебя». Голос был не замогильный, а вполне живой, речь звучала даже лихо. Несомненно, Гаспар еще жив, все еще дышит, черт этакий!

От прилива счастья Камилла вздрогнула. Туман рассеивался, затихала и постоянная боль, сдавливающая ее лоб со времени похорон. Ах, как видно, он насмеялся над всеми, кто присутствовал на панихиде и похоронах! Камилла представила себе, как он прячется за колоннами или за органом.

– Все равно – плут… – пробормотала Камилла, позволив улыбке тронуть ее губы.

Она потянулась, как бы избавляясь от кошмарного сна, и вышла в сад вдохнуть августовского воздуха. Бог ты мой, какая прекрасная погода, хоть и облака нависли над горизонтом! Лицо Камиллы сияло беспредельным счастьем.

На вершине липы какая-то птичка выводила положенную ее виду партитуру, ветерок ласково овевал лицо, а вдали колокол звал верующих к мессе. Все вокруг нее словно бы заключило с ней мир.

За обедом Камилла ни словом не обмолвилась с детьми о своем открытии: не хотела, чтобы те поставили под сомнение известие о том, что отец жив. Они узнают новость, когда он собственной персоной переступит порог дома.

Нежась в постели перед сном, Камилла размышляла о том, каким может оказаться доказательство, упомянутое Гаспаром в записи телефонного сообщения. Явится ли он сам, дабы засвидетельствовать, что еще жив, или задумал какое-нибудь косвенное подтверждение? Теперь Камилла уже сознательно хотела действовать по велению Зебры, пускай он управляет ее поступками, впервые в жизни она доверялась ему полностью.

Камилла воображала, как он выйдет из-за водопада. Нежно поцелует руку, а потом заключит в объятия.

Одно не давало Камилле покоя: как Зебра сумел симулировать смерть, свидетельство о которой было у нее на руках, как сумел заручиться молчанием владельца похоронного бюро? Но очень скоро она попросту отмахнулась от этих вопросов. Разве не самое важное, что сердце Зебры еще бьется?

Наутро Камилла проснулась в прекрасном настроении, сияющая, с улыбкой на губах. Ни к чему сомнения и внутренняя борьба. Он жив, утреннее августовское солнце сияет и для него.

Камилла встала и в десятом часу направилась в Корабельную рощу. По дороге повстречала возвращавшегося с рынка Альфонса. Она, конечно, не открыла ему цель своей так называемой утренней прогулки. Альфонсу и без того стоило немалого труда поверить в воскресение Христа; а теперь еще Зебра… Он не засмеялся бы, о нет, он питает к Камилле слишком теплые чувства, чтобы вести себя с ней как последняя скотина; но он воспринял бы весть как очередную мечту вдовы, жаждущей получить хоть какую-то передышку от страданий.

Камилла еще не знала, какая миссия поручена Альфонсу. Господи, ему понадобилась вся его любовь к Зебре, чтобы поклясться выполнить его указания! Конечно, это Альфонс подсунул в автоответчик заранее наговоренную кассету. Голос, приведший в заблуждение Камиллу, был лишь посмертным эхом голоса Гаспара, окоченевшие связки которого теперь уже не могли издать ни звука – голос ушел в могилу вместе с ним.

С тяжелым сердцем смотрел Альфонс, как Камилла идет на это загадочное свидание. Только он один и знал о нем; терзаясь угрызениями совести, в тысячный раз спрашивал себя, по какому праву он нарушает мирную скорбь вдовы. Ведь Зебры уже нет на свете, зачем же продолжать эту комедию? Но нет, разве не было бы двойным предательством сломать мечту влюбленного и нарушить слово, данное другу в его предсмертный час? Альфонс вздохнул и снова стал думать о замысле нотариуса.

По сути дела, говорил он себе, Гаспар был не сумасшедшим, а писателем, который не писал ни романов, ни рассказов, а сочинял свою собственную жизнь, вместо того чтобы проживать ее. Даже сейчас, когда над ним шесть футов земли, он не подчиняется власти тьмы. Пожелал быть сильнее смерти и оставаться единственным мужчиной в мыслях своей жены. Альфонс с грустью вспомнил о деревянном вертолете, запускать который им уже вместе не придется; и он пошел к дому, засунув руки в карманы.

Когда Камилла подходила к водопаду на опушке Корабельной рощи, она услышала голоса. Подошла поближе. Губы ее вдруг пересохли.

За водопадом она увидела Тюльпана и Наташу, сидевших на камне. Отец письмом пригласил их прийти сюда в назначенный час, ни слова не говоря об этом матери.

Камилла сначала удивилась, потом ее точно молнией озарило: ведь их дети – живое свидетельство того, что Зебра не целиком перебрался в иной мир. В записи он не солгал, и тем не менее Камилла не могла сдержать потока слез. Для нее Зебра никогда не умрет, потому что он продолжает жить в ее сердце. Эта мысль возникла, вернее, ворвалась в сознание Камиллы как нечто совершенно достоверное. Да, Зебра продолжает дышать ее грудью и грудью каждого из их детей, он – призрак, живущий в ней, в Тюльпане, в Наташе.

– Мама, не плачь, ему это не понравилось бы, – тихо промолвила Наташа.

Камилла отправила Тюльпана и Наташу в Бретань до конца летних каникул, записав их в яхт-клуб. Ей необходимо было уединение; но едва она упаковала их чемоданы, ее начало терзать глухое чувство вины. «Ты плохая мать, ты удаляешь от себя детей как раз тогда, когда они больше всего нуждаются в тепле твоей души», – говорила себе Камилла, сознавая себя бессердечной по отношению к детям, и это ощущение собственной вины неотступно преследовало ее. Однако она была настолько измотана страданием, что уже ничего не могла дать Наташе и Тюльпану – ни нежности, ни заботы, ни милосердия.

Перед отъездом детей Альфонс вручил им последнее послание Зебры. «Дорогие дети, – начиналось оно, – я умираю оттого, что не сумел обманывать вашу мать…» Они увезли письмо с собой, ни слова не сказав Камилле и толком не разобравшись, из каких волокон соткана мудрость их отца.

Вскоре Камилла столкнулась с серьезными денежными затруднениями. Оплатить долги Зебры оказалось немыслимо. Кредиторы грубо наседали, им не было никакого дела до трудностей свежеиспеченной вдовы. Камилла не знала, как выйти из положения, не продав дом Мироболанов.

Один из братьев Зебры, Мельшиор, пришел на помощь in extremis[14] и сделал широкий вельможный жест: погасил большую часть долгов Гаспара. Взволнованная и растроганная Камилла явилась выразить ему свою признательность. Ужасно смущенный бурным проявлением благодарности, Мельшиор зарычал на нее и просил не продолжать. Возмущение его чуть не перешло в гнев.

Мельшиор безумно любил Зебру, и эта братская любовь усиливалась его порывистым и великодушным характером. Был он некрасив, но интересен, его энергичное лицо излучало силу, действовавшую на всех, с кем ему приходилось встречаться. Он жил полной жизнью только тогда, когда его мозг кипел, а это случалось весьма часто. Доброта Мельшиора всегда проявлялась как порыв любви к ближнему, и он терпеть не мог, когда его благодарили. Это был своего рода святой, отрекшийся от святости, любитель приключений с пылким характером. Прежде чем получить профессию нотариуса, к чему его склоняли братья, он пытался стать священником, разводил крокодилов в Гвиане и наконец вернулся в страну Рабле.

Мельшиор заделал дыры в бюджете Камиллы намного надежней, чем так называемое сокровище дома Мироболанов. Получив поддержку в денежных делах, Камилла решила немного привести в порядок личные вещи Зебры.

Миновали две недели, а замысел этот все еще не был воплощен: вещи Гаспара попадались повсюду – пачка сигарет на консоли камина, шарф на спинке кресла, – и Камилле казалось, что Зебра отлучился на минутку, вышел в сад или отправился пропустить стаканчик с Альфонсом. Она боялась того момента, когда придется убрать все эти вещи: дом опустеет, она окончательно почувствует себя вдовой.

Чтобы не трогать остановившиеся наручные часы Зебры, оставшиеся лежать на туалетном столике у изголовья его смертного одра, Камилла повторяла себе, что ведь и часы с неподвижными стрелками два раза в сутки все-таки показывают правильное время. Любые оправдания и доводы шли в дело, лишь бы ничего не убирать и тем самым не травить душу.

Но через две недели Камилла поймала себя на том, что разговаривает с Гаспаром, будто он находится в соседней комнате; тут она сообразила, что, идя по этому пути, недолго докатиться до помутнения рассудка. Значит, назрела необходимость навести хоть какой-то порядок в доме Мироболанов.

Камилла открывала стенные шкафы и все из них вынимала. Белье Зебры связала в узлы и подарила Альфонсу, который принял вещи друга как реликвию. Она оставила себе пуловеры, пропитанные запахом Зебры. Скоро эманации его тела выветрятся, а ей хотелось бы отдать их на анализ, чтобы установить, из каких веществ они состоят, и тогда можно будет восстановить запах кожи любимого человека, изготовить духи «Зебра». Какие еще ароматы нужны любящей жене?

Беспорядок в столярной мастерской Павильона любви Камилла трогать не стала. Это помещение принадлежало не только Зебре, но и Тюльпану. К горлу ее подкатился горький комок, когда в глубине стенного шкафа она обнаружила предметы, подтверждавшие страстную любовь Зебры к ней: пачки ее фотографий, сотни обрезков ногтей, пряди волос, чулки, когда-то загадочным образом исчезнувшие, так что она считала их потерянными, – целая тайная коллекция всего, что касалось ее женственности. Теперь ей припомнилось, что как-то раз Зебра упомянул об этом хранилище, ее глубоко взволновали эти знаки обожания, можно сказать, культа. Еще больше Камилла растрогалась, когда заметила на верстаке отлитые из свинца их сплетенные руки. Ну не дьявол ли? Все сделал для того, чтобы она никогда не излечилась от тоски по нем.

Камилла настолько изнемогла от переживаний, что чувствовала себя в конце крестного пути, каким была их любовь.

В одно прекрасное утро Камилла получила записку от «Незнакомца», которая донельзя смутила ее. Почерк был тот самый, которым писал Гаспар, когда сочинял анонимные письма. Незнакомец назначал ей свидание завтра в номере семь маленькой гостиницы, где два года назад она наставила мужу рога с ним самим.

Камилла почувствовала страшную тяжесть на душе. Как бы Зебра ни делал вид, будто существует под маской Незнакомца, она теперь уже знала, что он ушел от нее безвозвратно; или, пожалуй, не хотела больше в этом сомневаться. Если она не пойдет на это свидание, то избавит себя от лишних мучений; однако она опасалась, что в этом случае не получит какое-то важное сообщение, которое Зебра хотел передать ей Бог знает каким способом.

Камиллу опять взяло зло, что Зебра так играет ею. Он просто не оставлял ей никакого выбора. Без стыда и совести пользовался собственной кончиной, чтобы заставить ее участвовать в осуществлении его замысла. Разумеется, Камилла была готова на все, чтобы получить хоть какую-то частичку Зебры, и он это знал, во всяком случае, мог себе представить, когда был еще жив.

Назавтра в назначенный час Камилла вошла в вестибюль гостиницы. Обстановка заведения не стала хуже, хозяин по-прежнему исходил кисловатым потом.

Опираясь на липкие перила и тяжело ступая, Камилла поднялась на второй этаж. Она как бы слилась с воспоминаниями и поднималась по лестнице словно не наяву, а в собственном воображении; время вдруг затушевало реальность смерти Зебры. Его кончина стала казаться Камилле событием будущего, правда, о нем можно было догадываться, но оно не представлялось неотвратимым.

Это слияние времен исчезло, как только Камилла ступила в коридор и до нее стали доноситься из-за дверей стоны и всхлипы клиентов и клиенток, которые за тонкой переборкой рычали от наслаждения.

Камилла взяла себя в руки и открыла дверь номера семь – комната была пуста, не считая скудной меблировки. Что она ищет в этой дыре? Камилла постаралась принять спокойный вид и села на кровать. Раз уж Гаспар позвал ее на место их тайной связи, которая возникла в те времена, когда он носил двойную маску – мужа и любовника, – значит, ему это для чего-то понадобилось.

Полчаса прошло в тишине. Все больше нервничая с каждой минутой, Камилла стала смеяться над своей наивностью и корить себя за то, что поверила, будто мертвый человек может что-то предпринять. И вдруг в коридоре послышались шаги, человек шел один.

Камилла вздрогнула. В дверь постучали; она побледнела и открыла рот. Но никакого звука не могла выдавить из гортани. Сделав над собой немалое усилие, она с большим трудом наконец вымолвила: – Войдите!

Дверь со скрипом отворилась. В проеме стоял он, лицо было скрыто тем же капюшоном, что и два года назад, на нем были те же свободные одежды, те же перчатки. Переодетый Незнакомцем, он вернулся и стоял перед ней.

У Камиллы закружилась голова, она едва не упала в обморок, но сумела овладеть собой.

– Снимите маску! – резко приказала она. Незнакомец отступил и, так как Камилла поднялась, чтобы сорвать его капюшон, бросился наутек. Она преследовала его до конца коридора, но внезапно остановилась – узнала этого человека по походке.

– Альфонс… – пробормотала она в смущении и вся дрожа.

Он самый, больше некому. Не было человека, которому Зебра доверил бы такую миссию. Камилла подозревала Альфонса с самого начала, но теперь догадка обернулась уверенностью. Значит, они остались приятелями и после смерти Зебры.

Потрясенная Камилла вышла из гостиницы, спрашивая себя, ну как это Альфонс, такой мягкий по характеру, согласился разыграть такую жестокую сцену? Поначалу она сильно разозлилась, однако, поразмыслив, ругаться с ним все же не пошла.

Заставить Альфонса положить конец этой игре означало бы для нее опять-таки то же самое, что второй раз убить Зебру. Камилла предпочитала вынести еще миллион терзаний, но посмотреть, как выдумка Зебры будет доведена до конца; все эти хитроумные махинации хотя и причиняли ей боль, но в то же время и служили доказательством того, что их любовь преодолела смерть.

Таким образом, Камилла оказалась готовой вытерпеть что угодно и не приближать день, когда Альфонс перестанет ее мучить; да, кроме того, и истинный смысл этого свидания в номере семь оставался для нее темным. Она обязана выяснить и эту тайну.

«Милый, что же ты хотел мне этим сказать? А я-то, дура, корила тебя…» – подумала Камилла.

Наутро Камилла получила письмо от Гаспара, заложенное в конверт со штампом их банка, как будто это была платежная ведомость. Столь велико было ее изумление, что поначалу она не могла взять в толк, почему Зебра выбрал именно такой конверт. Вскрыв его, она прочла:

Камилла!

Вчера ты прождала меня полчаса в номере семь. Почувствовала ли ты, какой пыл порождает ожидание? Или желание, возбуждаемое надеждой? Любимая, я как раз и хотел, чтобы ты жила в нетерпеливом ожидании и наслаждалась этим самым ожиданием. Мне хочется убедить тебя в том, чтобы ты ждала меня ради самого ожидания, а не ради надежды обрести меня вновь.

Сегодня я счастлив. Ты ждешь моих писем, как влюбленная шестнадцатилетняя девчонка. Ты говорила, что со мной невозможно жить. Давай научимся жить нашей любовью после моей смерти.

Люблю тебя.

Твой Зебра

Следующее послание представляло собой почтовую открытку, на которой было изображено затянутое облаками небо, а пришло оно в конверте со штампом их страховой компании. На обороте открытки было написано:

Рай – это прекрасно, но Рокфеллер был бы разочарован.

Твой Зебра

Сначала, взглянув на конверт, Камилла решила, что в нем письмо страхового агента, но вид конверта и на этот раз ввел ее в заблуждение.

Камилла разобралась в этих странностях лишь на следующий день, когда почтальон доставил утреннюю почту. Она принялась распечатывать все письма в лихорадочном ожидании, надеясь найти словцо от Зебры в любом конверте обманчивого вида. Значит, таково и было намерение Гаспара: заставить ее дрожать от нетерпения, когда она будет вскрывать конверты со счетами за электричество, рекламные листки или налоговые извещения! Он хотел пробудить в ней максимум ожидания.

Догадка о намерениях Зебры доставляла Камилле определенное удовлетворение. Ей тогда казалось, что их супружеская любовь не совсем уничтожена. Но теперь Камилла не возмущалась, как бывало в прошлом, а продолжала лихорадочно вскрывать конверты, радуясь тому, что Зебра все еще управляет ею. Его смерть заставила ее соглашаться на то, что она раньше воспринимала с чувством протеста. Их дальнейшее сосуществование тем самым значительно облегчалось.

Камилла прожила в ожидании несколько недель, вскрывая и отбрасывая письма, выражавшие соболезнование, поток которых не прекращался. Перещеголяв Пенелопу, она молила Бога, чтобы очередное письмо от возлюбленного принесло ей облегчение; и вот однажды утром пришла небольшая бандероль, Камилла поспешно вскрыла ее, и там оказалась видеокассета без всякой надписи.

Видеомагнитофон показал на экране телевизора лицо Гаспара. Он снялся в Павильоне любви среди собственных изобретений и поделок. После короткого предисловия перешел к сути:

– Любимая, ты прекрасно понимаешь, что мы всегда образовывали союз втроем: ты, смерть и я. Вчера я относился к тебе так, будто каждый день нашей совместной жизни – последний. Сегодня тьма с нами постоянно, она член нашего союза. Так что, по сути дела, ничто не изменилось в наших отношениях.

И Зебра продолжал свой странный монолог, рассказав о причине, по которой он истощал себя, придумывая разные ходы. Он стал говорить о том, что с юных лет втайне надеялся на многое, и о том, какое жестокое разочарование постигло его, когда в сорок пять лет, то есть в возрасте, в котором большинство гениальных людей либо осуществляли свои чаяния, либо терпели фиаско, он не стал ни Шекспиром, ни Бетховеном, ни Ганди. Теперь Гаспар говорил искренне – нельзя прослыть смешным, когда тобой закусывают черви. И вот тогда, вместо того чтобы казниться, что природа – безжалостная, как всякому известно, – не дала ему никакого особого таланта, он и задумал перекроить их любовь и сделать из их супружеских отношений шедевр, живое произведение, неумолкающую симфонию, повседневный роман. Раз уж он не смог очаровать человечество созданием «Джоконды», он принялся создавать нематериальный шедевр, похожий на жизнь, особенно в глазах своей жены, и тем хотел утешиться.

– В твоих глазах, – повторил он с экрана.

Затем Зебра объявил, что это его появление перед ней – последнее. Больше он не будет писать и мучить ее.

– Подойди, – нежно попросил он.

Камилла, как загипнотизированная, приблизилась к телевизору.

– Поцелуи меня, – шепнул он.

Их губы соединились на стекле экрана, потом картинка погасла.

Наутро Камилла проснулась с таким ощущением, будто эпизод с видеокассетой ей приснился. Но следы помады от ее губ на экране телевизора подтвердили реальность происшедшего накануне.

Кстати, то, о чем говорил Зебра, оказалось соответствующим действительности. Камилла с тех пор не получала никаких посланий, лишь букет роз, который цветочник принес без визитной карточки отправителя. Камилла все поняла.

Однажды, когда она обедала у Мари-Луизы и Альфонса, последний допустил оплошность в разговоре, проговорился о своем сообщничестве с Гаспаром. Выдав себя с головой несколькими неосторожными словами, он под пристальным взглядом Камиллы запираться не стал, признав все, что было, коротким «ну да» и обреченно пожал плечами.

Когда, казалось, все уже было сказано, Мари-Луиза добавила:

– Букет роз не входил в их планы. Это я послала, потому что, будь я на вашем месте, я была бы очень рада, если бы Альфонс прислал мне красные розы.

В порядке оправдания Альфонс сказал только: «Он же мне друг». И больше об этом не говорили.

Дети вернулась из Бретани серьезными, и серьезность эту они сохраняли, даже когда смеялись. Тюльпан стал жадным до жизни, как Зебра, но при этом оставался самим собой, Наташа перестала восстанавливать справедливость на кладбище Санси.

Начался новый учебный год – для всех троих. Камилла снова начала вести математику в своих классах. Она впала в какое-то тупое безразличие и безропотно позволяла потоку грусти увлекать себя по течению, лишь время от времени возмущаемому водоворотами бунта против Зебры.

Потом, чтобы выбраться из потока, решила пройти сквозь туннель своих воспоминаний и записать на бумаге историю их супружеских перипетий. Таким путем она прославит нематериальный шедевр Гаспара, как он того и хотел. Книгу надо издать, во что бы это ни обошлось.

Передавая историю их супружества на суд общества, Камилла сочла, что это должен быть правдивый роман, который любовники, как связанные, так и не связанные брачными узами, могли бы вручать друг другу со словами: «Любовь моя, заставь меня еще немного помечтать», эта книга должна пробуждать у мужей желание вновь завоевать любовь жены, привязать ее к себе; надо, чтобы после этой книги муж первым же поездом повез ошеломленную жену в Венецию и там еще раз пережил с ней медовый месяц.

Камилла взялась за перо, вздохнула и подумала, что само повествование будет ее последним медовым месяцем с Зеброй.