Зелёная пиала

Старый узбек улыбнулся и низко поклонился гостям. Он завернул пиалу в ситцевый платок и бережно уложил её в ковровый мешок — курджум.

— Ну что же, пора и в путь! — сказал вставая Николай Николаевич. — Простимся с гостеприимным хозяином и поблагодарим гостей за беседу.

Он крепко пожал руку чайханщику и направился к двери.

Раскланиваясь друг с другом, перекидываясь шутками на ходу, один за другим старики стали выходить из чайханы.

Сона-Эдже обняла ребят.

— Ягнятки мои, — шепнула она: — Хотите, я оседлаю для вас ишачка? Когда ещё доберётесь пешком до аула.

Но ребята отлично знали упрямый нрав этих животных и решили идти пешком. Пропустив старших вперёд, они вышли из чайханы на террасу. Сплошная завеса звонких блестящих капель, стекавших со старой лозы, преградила им дорогу. В тёплом, пропитанном влагой воздухе звуки таяли и сливались в неясный гул. Во дворе царила весёлая суматоха разъезда. Старики поднимали с земли верблюдов, подбадривая их гортанным криком, и с облезлых от линьки, мокрых верблюжьих боков струйками стекала вода. Громко и весело ревели маленькие ишаки, разбрасывая копытцами целые каскады брызг. Глухо ворча, из ворот выползала большая грузовая машина археологов. Блестящий от талого снега серый брезентовый верх машины возвышался над всеми, слегка покачиваясь, как спина огромного слона. По лужам прыгало солнце. Крикливые воробьи стайками кружились над двором, а короткоухий белый пёс, взобравшись на кровлю глиняной конуры, неутомимо и громко лаял.

Ребята с весёлым визгом проскочили сквозь звонкую преграду капель и по мокрым ещё ступенькам выбежали во двор. Скользкая глина расползалась под ногами. Держась за руки, чтобы не упасть, Гюль и Аман побежали вперёд, а Бяшим, как вырвавшийся из хлева козлёнок, вдруг закричал, запрыгал и, не в силах сдержать восторга, запел во всё горло:

— Не шуми! — строго остановил его Аман: — За ворота выйдешь, тогда кричи, сколько хочешь!

И все трое бегом бросились за ворота.

А за воротами их ждала весна. Казалось, чудо свершилось в природе. Ещё не прибрало снег горячее солнце, на мокрой ещё, серой стене дувала уже покачивался первый крошечный цветок мака, колеблемый лёгким ветром.

— Ой, мак! — захлопала Гюль в ладоши. Она побежала к цветку, чтобы взглянуть на него поближе, поскользнулась и до колен провалилась в бурный арык, наполненный до краёв ледяной водой. Мальчики прибежали на помощь. Не без труда вытащили они подругу из канавки с покатыми скользкими краями. Подол платья намок, но девочке не было холодно, — ей хотелось смеяться, запеть, закричать и вместе с товарищами бежать по широкой дороге, над которою поднимался пар, как будто землю только что полили кипятком.

— Напрямик пойдём! По пескам! — предложил Бяшим: — Там дорога лучше!

Ребята весело зашагали вперёд. Действительно, по песку, спаянному влагой, идти было легче, чем по размытой глине: здесь ноги совсем не скользили. Вскоре выбрались они на пригорок, и перед ними раскрылись просторы пробуждённой весной пустыни.

Казалось, по бездонной чаше небес никогда не проплывало ни облачка. Тонким узором ковра легли на пески розовые тени барханов, а маленькие юркие ящерицы выскакивали из-под ног на каждом шагу. Аман остановился, прислушался. Высоко в небе жаворонок высвистывал свою первую песенку.

— Вот и весна! — вдохнув полной грудью удивительно чистый воздух, сказал Бяшим.

— Весна!.. — мечтательно прошептала Гюль.

— Весна, — улыбнулся Аман и деловито прибавил: — Завтра же перевезём ульи в пески.

— Неужели ты думаешь, что уже завтра распустятся янтак и акация? — недоверчиво спросила Гюль.

— Не знаешь, так посмотри, — засмеялся в ответ Аман, и все трое присели на корточки.

Сквозь песок пробивались остренькие зелёные стрелки.

— Тюльпаны! — воскликнула Гюль; она запрыгала и запела:

Аман подхватил песенку и побежал за подругой:

Один только Бяшим молча шагал по пескам и о чём-то сосредоточенно думал. Его густые брови то сходились на переносице, то удивлённо поднимались кверху.

— Да что с тобой? — не выдержал, наконец, Аман: — О чём задумался, друг Бяшим?

— О пчёлах! — серьёзно ответил мальчик. — Понимаешь, если я стану пчеловодом, то никогда уже не буду резчиком. А если научусь гончарному делу, то не стану учёным ветеринаром. А если стану ветеринаром, то не буду ни археологом, ни строителем! А мне, понимаешь ли, хочется быть всем сразу, потому что всё интересно.

Ребята переглянулись.

— Дело трудное, — покачал головой Аман.

— Почему? — засмеялась Гюль: — Жизнь длинная-предлинная, всему можно выучиться.

Бяшим замотал головой:

— Нет, нет, всему никогда не выучишься, обязательно что-нибудь останется не выученным. А вдруг это самое интересное?

— А по-моему, самое интересное быть пчеловодом, — задумчиво произнёс Аман, и глаза его блеснули: — Разве плохо иметь стеклянный улей и целыми днями наблюдать за пчёлами? Я бы вывел новую породу пчёл — с такими длинными хоботками, чтобы могли собирать нектар с любого цветка, даже с клевера и люцерны…

Бяшим засмеялся:

— Тебе хорошо, ты знаешь, а я каждый день другого хочу. Моя мама и та говорит: «Все твои желанья, Бяшим, до завтрашнего утра!» Но разве я виноват, что вокруг так много хороших дел? А ты чего хочешь, Гюль?

Но девочка не успела ответить.

— Пчела! Пчела! — звонко закричала она: — Мальчики, смотрите скорей!

Над кустиком верблюжьей колючки, слабо жужжа, кружила первая пчёлка.

Аман осторожно нагнулся над маленьким растением, Бяшим присел рядом с ним.

— Дикая, — в тревоге зашептал он: — Эти дикие весь взяток заберут, пока мы поставим ульи…

— Не жадничай, — на всех хватит, — махнул рукой Аман. Он переломил молодой стебелёк янтака. Середина растения была влажной от живых соков, светло-зелёной, душистой.

— Видите, пчёлы раньше нас с вами знают, что подошла пора вылетов…

— Э-э! О-о! — долетел издалёка протяжный крик.

Ребята прислушались. Крик повторился.

— Э-э! О-о! — раздалось в десяти шагах, и из-за бархана выскочил большой серый ишак. На нём сидела всадница в тёмно-красном шёлковом кенеке — длинном туркменском платье. Голова всадницы была повязана пёстрым платком, а глаза смотрели сурово и строго из-под густых сросшихся бровей.

— Ой, эне-джан! Моя мама! — испуганно вскрикнул Бяшим и, прежде чем Аман и Гюль успели опомниться, бросился бежать, не разбирая дороги. Но серый ишак сделал резкий прыжок в сторону и преградил беглецу дорогу.

— Ты что же это? Решил уморить отца и мать, деда и бабку и всех семерых тёток? — могучим басом закричала всадница, и звонкое эхо басовито отозвалось из-за барханов — тё-ток-ток-ток!

Бяшим потерял всю свою самоуверенность:

— Мы… мы… мы… Они… Мы гуляли… — забормотал он в растерянности.

— Вот погоди, отец тебе погуляет! — пригрозила женщина: — Подумать только! Вас трое, а весь аул на ноги подняли! — И, подшлёпнув Бяшима палочкой, которой погоняла ишака, приказала:

— Живо домой! Заночуете в песках со своими пчёлами, тогда узнаете, откуда беду привозят!

— Велика беда — ночевать в песках!.. — пробурчал себе под нос неугомонный Бяшим и покорно зашагал за хвостом ишака.

Неожиданно женщина наклонилась, как пушинку, одной рукой подхватила Гюль и усадила рядом с собой в седло.

— Сиди здесь, моя бусинка, — зашептала она, ласково погладив девочку по голове: — У мальчишек-то ноги длинные, — куда тебе за ними угнаться!

— Ах, тетушка, если б вы знали, как далеко мы побывали и что мы слышали! — воскликнула Гюль, тронутая этой лаской.

Аман предостерегающе громко кашлянул, но это не помогло. Обхватив женщину за спину, чтобы не свалиться с седла, блестя глазами, Гюль продолжала:

— Были мы в чайхане Сона-Эдже. Собрались там старики со всех концов — бурю пережидали. А какие они рассказывали истории! — И тут только Гюль поняла свою ошибку.

Всадница всплеснула руками.

— Вах, горе! Вах, несчастье! — запричитала она. — Сегодня они убежали в пески, за семь вёрст убежали, а завтра они убегут в Москву, и мы их никогда не увидим!

Стоны женщины гулко разнеслись по пескам. Серый ишак прибавил шагу, а за ним почти бегом, смущённые, ни слова не говоря, припустили ребята.

Так они шли, не останавливаясь ни на минуту, засветло торопясь добраться до родного аула. Тёмно-синее небо постепенно стало оранжево-алым. Далеко, у края песков, протянулась сиреневая дымка тумана, и солнце уже тонуло в ней, дробясь красными раскалёнными полосами. Покинув норы, то тут, то там посвистывали песчанки, а тени от барханов стали длинными и потемнели. Наступил тихий прохладный вечер.

Теперь на ишаке ехали все трое, а мать Бяшима шагала позади и криком погоняла осла:

— Ио, йо! Шагай быстрее, лентяй! Йо!..

Аман, как самый старший и почти взрослый джигит, всё время порывался соскочить с ишака и уступить место в седле тётушке, но женщина, легко ударяя мальчика своей палочкой по ноге, сердито хмурила густые, как у сына, брови:

— Сиди, не вертись! Пока у ягнёнка рога не выросли, он ещё не баран!

— Эне-джан, — закричал вдруг задремавший было Бяшим и так подпрыгнул в седле, что серый ишак без понуканья перешёл на рысь. — Эне-джан, ты знаешь, когда мы соберём осенью мёд, к нам в гости придут старики, и мы все вместе будем пить чай с мёдом! Вот как!

— Ну что ж, — откликнулась своим низким голосом мать: — Это справедливо. Кто разводит пчёл, тот и мёд ест. Так всегда бывает, дети мои.

Ребята переглянулись и прочли в глазах друг у друга одни и те же мысли:

«Неужели это когда-нибудь сбудется? Но сбылись же мечтания ковровщицы Гюль-Гюрек, добились же своего и Сафар-оружейник и резчик Чепер, и гончар Усман и Алимджан, искусный зеркальщик. Добились в тяжёлое чёрное время. Так почему бы не сбыться и этой мечте? Нужны только настойчивость, терпение и труд. Но хватит ли у них этого? Должно хватить! Недаром же они — дети и правнуки тех, кто прославил своим мастерством родную землю!»

Молча покачивались ребята в седле, погружённые в мечты, а терпеливый ишак безропотно шагал и шагал под своей тройной ношей.

Наконец, за барханами, за песками, показались первые домики родного аула. И вдруг все трое, не сговариваясь, как по команде, разом спрыгнули с ишака и бегом помчались вперёд, не обращая внимания на окрики женщины.

— Э! О! Бяшим! — басом окликнула она сына.

Мальчик на мгновение остановился, глянул на мать из-под густых чёрных бровей, засмеялся, махнул рукой и припустил за товарищами.

— Мал, да удал! — с досадой, но не без гордости, пробормотала старая женщина. Она легко вскинула в седло своё грузное тело и не спеша потрусила к аулу. А длинная тень ишака и всадницы тянулась следом за ней. Она тянулась до самого края земли, где вечный простор песков встречался с вечным простором неба.