Зеленое золото

Глава третья

Карл Рястас, председатель туликсаареского сельсовета, аккуратно, словно по линейке, расставил стулья вокруг длинного, накрытого кумачом стола.

— Зачем ты притащил так много стульев? — спросила его Хельми Киркма, листавшая за маленьким круглым столом у окна свежие журналы. — Нас ведь только четверо.

— Нас, понятно, четверо, но кто может знать, сколько народу понаедет из волости? Тэхни будет обязательно, а он может прихватить с собой и агитатора, и председателя исполкома. Да и — как знать — вдруг из уезда кто присоединится?

— Да брось… Не такое уж важное у нас собрание.

— Не скажи! Сегодня исторический день для Туликсааре. Подумай только, такая глушь — и своя первичная парторганизация. Нас пока только четверо, но мы уже сила. Пусть нас мало, это не беда, вот увидишь, как все вокруг нас сплотятся, а там, глядишь, кто посознательней и в партию вступит. Нет, сегодня у нас великий день, самый великий!

Хельми молча улыбнулась. Конечно, для Туликсааре сегодня большой день, но из-за этого сюда еще не соберется пол-уезда. Однако спорить она не стала, — волнение Рястаса ее тронуло. Он сегодня явно нервничал и не находил себе места: то поправит уголок скатерти, то уже в десятый раз проверит, есть ли чернила в чернильницах и вода в графине.

— А секретарь? Кого нам выбрать секретарем? — спросила Хельми и торопливо добавила: — Придется, верно, тебе взять в свои руки и эти бразды.

— Нет-нет, будто у меня мало работы! — И Рястас замахал руками. Человек живой и непосредственный, он чуть ли не каждое слово сопровождал жестом, не только выступая с трибуны, но и разговаривая с кем-нибудь с глазу на глаз. — Секретарем мы выберем Реммельгаса.

— Нового лесничего?

— Его самого.

— А ты с ним встречался?

— Как же иначе! И не раз. Он как приехал, почти сразу же пришел сюда. Мы держали тут военный совет, как нам весной мобилизовать народ, и в первую очередь школьников, на лесопосадки. Ну он и выложил тут же свои планы. Весьма обширные, надо сказать. Много леса он задумал посадить, столько тут еще не сажали. Далеко заглядывает, ничего не скажешь.

Хельми с интересом поглядела на Рястаса. Он всегда скупился на похвалы. И более того, был даже склонен преуменьшать свои и чужие заслуги. Он считал, что людей вредно захваливать, что к ним надо относиться требовательно. И когда он выражал кому-то одобрение, то это немало значило.

Хельми еще не видела нового лесничего, но много о нем слышала. Придя в понедельник на лесопункт, она сразу же поняла по виду Осмуса, что Реммельгас не был у него на обеде. В споре этих двух людей она больше склонялась на сторону своего начальника: тот был прав — на Каарнамяэ, у болота Люмату, им плана лесозаготовок не выполнить. Конечно, горько было смотреть на многокилометровые вырубки у железной дороги, и слышать, как местные жители говорили с тяжелым вздохом:

— Да, конец нашему лесу! Такой был хороший лес…

Она прямо сгорала со стыда. Да и у самой у нее душа болела, но что делать? Мыслимо ли залезать в эти дебри?

Нить мыслей Хельми прервалась, потому что дверь распахнулась и в комнату вслед за струей холодного воздуха ворвался коренастый человек в сапогах и темной куртке, в сдвинутой на затылок ушанке. Это был председатель колхоза «Будущее» — Ханс Тамм. И без того румянолицый, как многие люди, постоянно работающие на свежем воздухе, он сейчас еще больше раскраснелся от быстрой ходьбы. У него явно отлегло на душе, когда он увидел, что еще не все в сборе. Вынув из кармана пестрый платок, он отер со лба пот.

— Уф! Ну и запарился! — сказал он, вешая шапку на гвоздь. — Услышал дома, что три пробило, и давай скорей сюда. Опоздал, думаю. Да только зря бежал — народ-то еще не собрался.

— Как не собрался? Из наших только Реммельгаса нет. — И Рястас обвел всех взглядом, словно и без того не знал, кто на месте.

— Он был сегодня в колхозе, — сказал Тамм, снимая куртку.

— Вот как? — удивилась Хельми. — Всюду поспевает.

— Небось лес собрался у вас сажать, — пошутил Рястас.

— И это, — серьезно ответил Тамм. — Спрашивал, сколько и какой земли можно у нас засадить. Мы заканчивали сегодня возить торф, некогда было поговорить с ним толком, а надо бы — дело стоящее. У нас хоть отбавляй таких пустошей, где не растет ни трава, ни хлеб. Только пришел он не за этим. Рабочие ему нужны, пришел к нам искать. Чудак, ей-богу! У нас посевная, а он говорит: давайте людей, да побольше.

— А для чего ему? — полюбопытствовал Рястас.

— Да все для того же — для посадок. Как будто у меня в колхозе контора по распределению рабочей силы. Ответил, что никого дать не могу, и повернулся к нему спиной.

— Хоть бы ты в председателях-то немножко пообтесался.

— А чего же он является сейчас с такими разговорами! Ведь мало того, что мы всю единоличную землю объединили, — сколько еще нам ее прирезали, и от раскулаченных, и от государства. И весь этот массив распахать надо, ни одной полоски нельзя оставить, все наизнанку надо вывернуть, как тулуп.

— Знаем, братец, знаем…

— А раз так, то провались он в ад, этот лесничий, со всем своим лесом!

— Ладно, может, и в аду понадобятся лесничие, — послышался спокойный и веселый голос.

Все обернулись к дверям, в которых уже некоторое время стоял человек в темной лыжной шапке, в куртке, и не в сапогах, как все остальные, а в брюках навыпуск и полуботинках. Возникла неловкая пауза, у всех был смущенный вид. Хорошо ли ругать человека за глаза.

«Так вот он, наш новый лесничий, — подумала Хельми, пристально вглядываясь в человека, остановившегося посреди комнаты. — Уж очень молод… или это только кажется?» Чем пристальней она в него вглядывалась, тем трудней становилось ей сделать вывод: в лице Реммельгаса было очень много юного, даже мальчишеского. Посмотришь и решишь — несерьезный, такой любое может отколоть. Но в то же время было в его лице и что-то зрелое, серьезное: решительная линия рта, незаметные с первого взгляда морщинки около синих глаз, излучавших спокойную и уверенную улыбку… Видно, он человек уравновешенный, а вовсе не сорвиголова, взбалмошный и своенравный, каким она почему-то представляла его себе. Она-то воображала себе этакого покорителя женских сердец с бросающейся в глаза внешностью, а у него лицо как лицо: широкий лоб, слегка впалые щеки, крутой, чуть выступающий вперед подбородок. Словом, внешность — ничего особенного, только вот глаза, такие ясные, такие дружелюбные…

Хельми настолько увлеклась этим сравнением воображаемого образа лесничего с подлинным, что была застигнута совершенно врасплох его внезапным обращением к ней. Она услышала его голос словно издалека.

— Здравствуйте, — сказал он и протянул ей свою узкую руку с длинными пальцами. — Вы, вероятно, Хельми Киркма, мастер лесопункта?

— Откуда вы меня знаете?

— О вас много говорят.

— Где?

— Где же еще, как не в лесу. Говорят о вас, но еще больше о вашей строгости. Особенно о вашей беспощадности к заготовителям… Надеюсь, будем хорошими друзьями.

Рукопожатие Реммельгаса было крепким и дружеским. Намек на строгость смутил Хельми, и в своем замешательстве она забыла спросить, почему Реммельгас надеется, что они станут хорошими друзьями. Она было уже собралась с духом, чтобы задать этот вопрос, но тут всеобщее внимание было привлечено появлением Тэхни, секретаря волостного комитета партии. Торопливо пожав руки присутствующим, он остановился перед Рястасом.

— Дороги у тебя разбитые, колеса увязали, словно в корыте с глиной. Сквозь пальцы небось смотрел, когда чинил…

— Нет. В наших лесах каждую весну так…

— Было так, — поправил его Тэхни. — Было. А теперь у вас тут колхоз — без хороших дорог вам никак нельзя.

Сказал он это как бы мимоходом, но Рястас понял: лишь наступит неделя дорожного ремонта, как у них наверняка появится Тэхни: «Ну-ка, покажи, дорогой товарищ, как сделали дорогу». Память у секретаря волостного комитета была цепкая: уж если он что брал на заметку, то никогда потом не забывал поинтересоваться, сдвинулось ли с мертвой точки то дело, о котором уже заходил разговор.

— Ну что ж, начнем? — Тэхни обвел всех взглядом и пододвинул стул к столу.

Все сели. Хельми исподтишка толкнула Рястаса: вот, мол, тебе и вся твоя волость с половиной уезда. Тамм сидел, задумчиво сдвинув брови, — он еще не успел отрешиться от колхозных забот. Реммельгас внимательно изучал новые лица. Все были серьезны. Лишь Тэхни улыбался, улыбался весело, во весь рот. Так улыбаться, как это умел Тэхни, могут лишь до конца честные люди, совесть у которых чиста. Когда Тэхни становился серьезным, когда искорки смеха гасли в его серо-голубых глазах, дело было плохо. Плохо для того, кто вызывал эту перемену.

Тэхни открыл собрание. Он сообщил, что решено создать первичную организацию ВКП(б) в Туликсааре, куда войдут три члена партии — председатель сельсовета Карл Рястас, председатель колхоза «Будущее» Ханс Тамм, лесничий Аугуст Реммельгас и кандидат партии — мастер лесопункта Хельми Киркма. Тут же Тэхни в немногих словах определил роль и задачи новой организации в дальнейшей жизни туликсаареского сельсовета.

Как все прямолинейные люди, он любил короткие и ясные речи. Бесконечные разглагольствования были ему не по нраву, он ценил дела, а не слова, и порой даже прерывал разошедшихся докладчиков.

— Ладно, — говорил он, — твое ораторское искусство нам уже известно. Лучше скажи нам о том, что ты сделал позавчера.

Покончив со вступительным словом, Тэхни зачитал порядок дня. Он состоял лишь из одного пункта: выборов секретаря первичной парторганизации. Когда Тэхни спросил, не будет ли дополнений, поднялась широкая ладонь Тамма.

— Слово предоставляется товарищу Тамму.

Тамм поднялся. Он стукнул кулаком по столу, словно ему кто-то возражал, и сказал:

— Предлагаю также обсудить вопрос о воде.

— Что это за вопрос о воде? — удивился Тэхни.

— Он имеет в виду половодье, которое каждой весной в деревнях Туликсааре, Яннисалу и Сооалусе… — поспешил пояснить Рястас, но Тамм прервал его:

— К чему это перечисление, скажи попросту: вода заливает большую часть земель туликсаареского сельсовета, и пора положить этому предел. Похоже, что в нынешнем году предстоит настоящий потоп, как при Ное, — уже сейчас река вышла из берегов.

— Но что же тут обсуждать? — спросил Тэхни. — Имеется у тебя какое-либо конкретное предложение? Или проект?

Тамм покачал своей могучей головой.

— Нет, проекта у меня нет. Да проектом воды и не вычерпать. Если мы не остановим подъема воды, то лишимся сена и части хлебов. Надо посоветоваться, что предпринять. Если не нашему партийному собранию, то кому же об этом думать?

Он развел руками и вопрошающе посмотрел на людей. В его серых глазах выразилось удивление: как же, мол, вы не понимаете таких очевидных вещей?

Поднялся Рястас.

— Это скорей задача общеколхозного собрания. Хотя дело это посерьезней, чем сажать капусту. Так что не вредно бы нам договориться с главным мелиоративным управлением о прорытии водосборной магистрали. А перед этим надо промерить глубину реки, разработать детальный план со всеми расчетами, с учетом своего производственного графика…

Рястас был опытным говоруном, и Тамм не один раз открывал рот, прежде чем ему удалось наконец прервать оратора.

— Что ты там распелся?.. Думаешь мы всего этого не обсуждали? Сам ведь знаешь, что реку два года назад промеряли и что один план осушения был составлен еще в буржуазное время, только тогда дальше планов не пошли. Хватит топтаться на месте, пора приниматься за дело… Но в одиночку нам, колхозникам, не под силу углубить всю реку. Взять хотя бы мельницу в Мяннисалу. Ведь из-за этой затычки еще больше воды скопляется.

Хельми Киркма жила в Мяннисалу, она знала тамошние условия и сочла своим долгом заявить:

— Лесопильная рама работает с полной нагрузкой. Люди нуждаются в досках…

— А в хлебе они не нуждаются? — вспылил Тамм.

Тэхни постучал карандашом по столу.

— Видите, товарищи, — сказал он добродушно, — первое собрание, и уже такие страсти. Что ж, это хорошо, это правильно — каждый должен душой и телом болеть за общее дело, за то, чтобы народу польза была. А польза от осушения будет большая. Но, как видно, из-за неподготовленности вопроса нынче наше обсуждение далеко не пойдет. Уже начало показывает, что будет много грома и молний, но едва ли мы сможем прийти к чему-либо окончательному.

Лесничий попросил слова. Все замолчали, даже Тамм кончил ворчать себе под нос. Реммельгас новый человек, интересно, что он скажет умного?

— Товарищ Тэхни прав, — неторопливо начал Реммельгас. — Сегодня мы едва ли сможем к чему-нибудь прийти. Прав и Тамм — мы сами, и никто иной, должны обсудить проблему борьбы с паводками и практически разрешить ее. Но Тамм увидел лишь одну опасность, он не обратил внимания на другую, на то, как вода губит и наши леса. Мало того что Люмату — это большой массив бесполезной земли. Этот массив все время растет, непреодолимо наступает во все стороны, губя все больше берез и елей, губя все больше полей и лугов. Мы терпим от него урон всюду — и в поле, и в лесу. И поэтому надо нанести удар болоту с обеих сторон. Вопрос об этом я предлагаю обсудить на следующем нашем собрании.

— Кто подготовит вопрос?

— По колхозной линии Тамм, что же касается леса, то придется, видно, предоставить эту заботу мне…

Тэхни прищурился, на его лбу появились глубокие поперечные складки.

— Значит, поручить двоим?

— Двоим, поскольку тут у каждого своя специфика.

Пытливый взгляд Тэхни скользнул по лицам. Все молчали, очевидно согласные с предложением Реммельгаса. Тэхни поднял голову и направил взгляд куда-то вдаль, словно вдруг забыв о собрании, обо всех его участниках, о том, что все ждут его слова. Потом он взглянул на людей и улыбнулся.

— Специфика-то у каждого своя, но цель — общая: пресечь заболачивание туликсаареских земель. А раз цель общая, то и план борьбы тоже должен быть общим. Так что повестку дня следующего собрания можно бы сформулировать примерно так: проведение мелиоративных работ в Туликсааре. А вопрос разработают и доложат двое: Тамм и Реммельгас. Не так ли?

Реммельгас молча кивнул и полез в карман за папиросами. Тэхни прав, даже более чем прав. «Хорош! — упрекнул он себя. — Не прошло и месяца, как уже почти докатился до стиля Осмуса: мое лесничество, мой план, мои проценты! Залез в свою скорлупу и ничего кроме нее не видит, словно весь мир кином на нем сошелся. Нечего сказать, борец за новое!» Так он себя отчитывал, не замечая того, что Тамм задумчиво на него поглядывает. И поглядывает вполне доброжелательно, без недавнего недоверия, без враждебности, Хельми, следившая за ними обоими, сразу это заметила. Рястас тоже не сводил с лесничего глаз, на его лице было написано откровенное любопытство: вот так человек, сам добивается задания, выполнение которого потребует не только немалых усилий, но и отваги, потому что вряд ли ему удастся избежать столкновения с Осмусом. Ведь тому как-никак подчинена мельница в Мяннисалу, которую, возможно, придется снести. А Осмус так легко на это не пойдет.

Собрание продолжалось. Председательствовавший Рястас предложил выслушать биографию нового члена организации, лесничего Реммельгаса. Все замолчали и приготовились слушать.

— Биография у меня короткая, — начал Реммельгас. — Родился в Ярвамаа, в тысячу девятьсот шестнадцатом году. Отец мой был лесником, и мы жили примерно в таких же дебрях, как Сууру. Так что к одинокой жизни в лесу я привык с детства. И полюбил лес тоже с детства. Учился я сначала в сельской школе, потом в городской — в Пайде. Окончив ее, поступил в Тартуский университет. Но пробыл я там недолго, кошелек у отца был слишком тощим, а моих заработков — каждое лето я нанимался на лесные работы: то землекопом, то помощником таксатора, то лесорубом, — тоже не хватало. Покинул я университет, попал в армию… В это время умер мой отец. Остался я совсем один. После армии никак не мог найти работу. Наконец устроился в Таллине на завод искусственных роговых изделий. Вступил там в профсоюз, в работе которого принимал участие еще в Тарту. Этого оказалось достаточно, чтобы стать для полиции неблагонадежным и даже красным. Городская жизнь мне все же оставалась далекой, чуждой, мне все слышался лесной шум… Принялся я копить деньги, чтобы поступить в Вольтветское лесное училище, которое выпускало лесничих. Но тут наступил сороковой год, пришла советская власть, и для меня началась горячая пора работы в профкоме. В апреле сорок первого года меня приняли в кандидаты партии, а несколько месяцев спустя я стал солдатом. О последующих годах можно было бы рассказать многое, но вам все эти вещи известны: военное обучение в тылу, походы, бои, путь через Пейспи в Эстонию, с материка — на Сааремаа, а потом — в Курляндию. Демобилизованный из офицерского состава, я прямо из части направился в лесной техникум. Дорвался наконец до учения и так на него и накинулся… В этом году окончил техникум и получил назначение сюда, в Туликсааре, на пост лесничего. Как видите, мною пока что сделано в жизни очень мало, так что надо наверстывать упущенное. Я знаю, какое это бесценное, какое незаменимое достояние — лес. Беречь это народное богатство, охранять его и рационально использовать — дело ответственное. Я это хорошо понимаю. Особенно теперь, когда советская власть дала мне образование. И я обещаю приложить все свое умение, все свои силы, чтобы оправдать доверие. Ведь меня поставили к самому любимому, самому дорогому мне делу…

На этом Реммельгас кончил. Так как вопросов ни у кого не было, возникла пауза. Тогда Рястас поднялся и сообщил о переходе к следующему пункту повестки, к выборам секретаря парторганизации.

— Какие будут кандидатуры? — спросил он.

Никто не откликнулся — все еще думали о биографии Реммельгаса, и потому Рястасу пришлось повторить свой вопрос.

— Что тут долго думать? — выпалил очнувшийся Тамм. — Выберем Рястаса.

— Ну, нет, — возразил тот. — У меня нагрузок хватает. Считаю наиболее подходящим кандидатом Реммельгаса. Мы слышали сейчас его биографию: он уже старый партиец, опыт общественной работы у него богатый — вряд ли кто справится с этим делом лучше него. Верно, товарищ Тэхни?

Тэхни с безучастным видом пожал плечами.

— Не хочу влиять на ваше решение.

Тогда поднялся Тамм.

— Может, вы не так меня поймете, но я против. Конечно, Реммельгас человек опытный, человек проверенный. Спору нет. Но он только недавно к нам приехал, местных условий пока не знает, людей тоже — ему придется трудно. А Рястас, наоборот, знает тут всех, вплоть до малых ребят, знает, кто тут всей душой с нами, а кто из-под полы грозит кулаком. Потому я и считаю, что самый подходящий для этого человек — Рястас…

«Да, видно, он еще не забыл попытки Реммельгаса завербовать крестьян на лесопосадки, — подумала Хельми, когда Тамм сел. — И болеет же он душой за свой колхоз — за свой хутор никогда так не болел! Все, что принадлежит колхозу — любая малость, хоть гвоздь какой завалящий, для него свято. Расшибется, но не отдаст. А Реммельгас, чудак, с такой просьбой к нему, да еще в самое горячее весеннее время!» Едва Хельми успела обо всем этом подумать, как Тэхни вдруг обратился к ней.

— А что думает товарищ Киркма?

Обращение это было для нее настолько неожиданным, что она даже вздрогнула.

— Я всего лишь кандидат… — сказала она запинаясь.

— Хотя вы и не вправе голосовать, вам все же следует принять участие в обсуждении кандидатур, — ответил Тэхни.

Все уставились на нее — деваться было некуда. Хельми попыталась собраться с мыслями. В течение последних недель Реммельгас был у них, на лесопункте, объектом самых противоречивых суждений. Говорил он сегодня хорошо — искренне и просто, но следует ли этому поддаваться? Иного послушать — душа-парень и такой скромник, а на уме — ничего кроме честолюбия и желания любой ценой укрепить свои позиции… А что, если он в самом деле такой же прямодушный, честный и дружелюбный человек, каким кажется с первого взгляда?.. Так и не придя ни к какой ясности, Хельми неуверенно сказала:

— Я считаю… Считаю, что прав Тамм… Реммельгас — новичок, поживем, узнаем его поближе, тогда и выберем.

Тэхни прикусил губу. Рястас вопросительно посмотрел на него и беспомощно пожал плечами. Тамм, увидев это, подумал с досадой: «Ага-а, они, значит, уже сговорились поддерживать Реммельгаса! Но стоит этому человеку стать у нас секретарем, как он в самый разгар посевной погонит весь колхоз в лес — знаем мы таких фанатиков».

На голосование были поставлены две кандидатуры: Рястаса и Реммельгаса. За Рястаса было подано два голоса, за Реммельгаса — один. Все принялись поздравлять Рястаса, но тот только отмахивался.

— Да что вы! Да бросьте!

Он совсем растерялся и с трудом произнес заключительное слово. Куда девалось его красноречие? Он был сегодня так же косноязычен, как в тот, далекий уже день, когда его, лесоруба, выбрали председателем сельсовета. Тогда он по бумажке и то едва сумел выступить. Зато потом он быстро освоился и научился излагать свои мысли не только складно и понятно, но даже красиво. Крестьяне любили слушать председателя своего сельсовета, твердо державшего в руках правленческие бразды. Умению зажечь людей речью он во многом и был обязан той широкой поддержкой, какая ему оказывалась во всем Туликсааре. А теперь этот самый Рястас заикался, запинался и с трудом подбирал слова, точь-в-точь, как во время своего первого выступления.

— Нет, правда же, я недостоин такой большой чести… Но мне дорого доверие, оказанное партией… Не пожалею сил, чтобы стать достойным этого доверия…

Затем наметили срок и примерную повестку следующего собрания. И на этом решено было закончить.

Тэхни намеревался пробыть в Туликсааре весь день — ему надо было проинструктировать Рястаса. Он сказал Реммельгасу, что может подвезти его домой на своей двуколке, но тот решительно отказался. Во-первых, ему и так было недалеко — всего полтора километра, а во-вторых, он собирался заглянуть на складочные площадки лесопункта. Тут Тэхни поинтересовался, как лесничий ладит с заготовителями и, в частности, с их начальником.

— Пока что не приходилось с ним встречаться, — уклончиво ответил Реммельгас.

— Осмус человек энергичный, прет напролом, как ледокол. Иногда, правда, слишком тороплив, но, впрочем, успехи у него большие, да и почет немалый. Я слыхал, будто между вами черная кошка пробежала?

— Вот как? — Реммельгас поднял брови. — Быстро же вам все сообщают. Мы с ним еще и познакомиться не успели, а уже известно, какие у нас отношения. Даже черная кошка откуда-то взялась. А я пока и не знаю, что вам сказать. Ведь не только от меня зависит, как мы сработаемся с Осмусом.

— Я довольно слабо знаком с лесным делом, мне трудно сказать, кто из вас прав. Возможно, что каждый из вас слишком уж тянет в свою сторону? Если выберется свободный денек, приезжайте в волостной комитет, расскажите обо всем поподробней.

— Товарищ Реммельгас хочет нас в бараний рог скрутить, — вставила тут Киркма, стоявшая рядом. Реммельгас тотчас к ней обернулся и посмотрел на нее с укоризной и насмешкой, — так ей во всяком случае показалось.

— Весьма решительное суждение, товарищ Киркма, — сказал он. — Такие суждения мне нравятся, если только их выносят после того, как внимательно выслушали противную сторону.

В словах Реммельгаса прозвучала горечь. Видно, он болезненно ощущал то молчаливое недоброжелательство, какое проявляли к нему некоторые местные, особенно лесопунктовские работники. Проявляли не открыто, не в словах, а в манере разговора, в обращении. Впрочем, как всегда, он тут же постарался подавить свое раздражение. Увидев, что его слова задели Киркму, он мысленно выругал себя и постарался вернуться к дружескому шутливому тону.

— Обиделись? И напрасно. Мы с вами должны ладить.

— Почему именно мы с вами? — удивилась Хельми.

— Потому что работа у нас, по сути, общая. Я выращиваю и выхаживаю лес, а вы его рубите и передаете потребителю. Что получится, если один из нас окажется раком, а другой лебедем?

Тамм подошел поближе. Он был уже в куртке и держал в руках свою ушанку.

— А вот скажи мне, — громко спросил он у Реммельгаса, — правильно говорят у нас в колхозе или нет, будто нам паводков да болота не осилить? Дескать, природу не переделаешь. Какая есть, такой и останется!

И Тамм с хитрым видом уставился на Реммельгаса. Было в его хитрости что-то такое задорное, что Реммельгас окончательно пришел в хорошее настроение. Склонив голову набок, он лукаво взглянул на здоровяка председателя.

— Да что же тебе сказать? Вот через год-другой появятся у нас в Туликсааре новые поля да сады, и тогда мы послушаем, что запоют те, кто говорит, что природу не переделаешь, а болота не осилишь…

— По-мужски сказано! — обрадовался Тамм и так хлопнул Реммельгаса по плечу, что тот даже покачнулся. — Только действовать нам надо сообща, это Тэхни правильно сказал. Согласен?

После того как Реммельгас кивнул, он спросил:

— Когда начнем составлять наш военный план?

— Сначала я еще раз схожу на Люмату, чтобы увидеть врага с глазу на глаз. И сразу после этого приду в колхоз — осмотрим вдвоем все твои владения. И как только картина станет ясной, тут же решим, с чего начинать.

— Правильно. Только не тяни с этим делом. А то река нынче особенно бурная, — видно, почуяла, что недолго ей еще бесчинствовать. Ну, будь здоров!

Он ушел, и в комнате сразу стало тише.

Реммельгас посмотрел на Киркму.

— Нам, кажется, по дороге? Так пойдемте вместе?

Чувствуя, что девушка не очень хорошо к нему относится, он не рассчитывал на ее согласие и потому тем более обрадовался, когда она молча кивнула головой.

У нее это получилось как-то непроизвольно: обычно она избегала провожатых. Зря, пожалуй, она согласилась, но теперь уж делать было нечего, не идти же на попятный, и она вышла из сельсовета вместе с лесничим.

Но он, по ее мнению, держался странно. Помчался вперед, как угорелый, будто ее с ним и не было. Полы его пальто так и развевались на ветру. Потом вдруг предложил пойти прямо через поле и, не ожидая ответа, схватил ее за руку и заставил перепрыгнуть канаву.

Уцелевший кое-где снег был тонким и ноздреватым. Вербочки вытягивали свои прутья с белыми барашками. Вокруг них прыгали синицы с желтыми грудками и черными головками. Легкий ветерок, дувший в лицо, был теплым и ласковым, совсем майским, хотя еще только-только начался апрель. Высоко в небе парили сарычи.

— Экая тут пустыня! — фыркнул Реммельгас. — Уж эти мне заготовители!

— Да вы жалостливый, товарищ лесничий! Это от однобокости, от одностороннего взгляда на жизнь. Вы забываете о том, что лес растет для людей, забываете о его потребителе.

— Суровое обвинение.

— Ваш упрек не менее суров. Вы считаете нас какими-то безжалостными истребителями…

— Считаю, ваша правда, считаю…

— Недаром Осмус называет вас упрямцем, который не считается с действительностью. Ведь каких трудов это стоило: валить лес, принимать, вывозить! Работали и в будни, и в праздники, и днем, и ночью. Работали и в мороз, и в дождь, и в метель, и в распутицу. А тут появляетесь вы и сразу же морщите нос: все это ерунда, бессмысленное истребление!

Хельма разгорячилась. Реммельгас даже залюбовался ею. Он с улыбкой вспомнил, как один ленивый хуторянин, опоздавший с выполнением своей нормы, назвал ее чертом в юбке. Вот если бы все так горячо отстаивали свою правоту, если бы все с таким же воодушевлением отдавались своему делу!

— И все же не будем ссориться! — Реммельгас взял девушку под руку и увлек ее вперед.

«Ах, вот но что! — с гневом подумала Хельми, когда почувствовала, как пальцы Реммельгаса сжали ее локоть. — Вот, значит, для чего все эти маневры. Да, видно, все мужчины одинаковы, только один начинает издалека, а другой ломится напрямик…»

Ей захотелось стряхнуть руку лесничего, но тот держался так естественно, что она не решилась. Лесничий заговорил о вырубке в Куллиару, а потом вдруг без всякой связи с предыдущим принялся рассказывать о том, как отбывал практику под Пярну. Хельми нехотя призналась себе, что слушать его было интересно. Лес он любил по-настоящему и накопил множество занятных наблюдений над деревьями, над жуками, над птицами и над зверьем.

А Реммельгас сам не мог понять, с чего это он вдруг так разоткровенничался. Он мог месяцами молчать и жить одной работой, без того чтоб изливать кому-то душу. Разговоры о том, что каждому необходимы эти излияния, ему казались вздором. Он считал себя достаточно сдержанным, чтоб обойтись без этого, а тут вдруг — нате, пожалуйста: болтает без удержу. Да еще с кем! С женщиной, которая, судя по всему, относится к нему недоброжелательно, которая упрямо защищает Осмуса, что никак его не предрасполагает к доверию. Поистине, человек сам для себя загадка.

Казалось бы, после всех этих размышлений впору было распрощаться у своего дома с Киркмой, но совершенно неожиданно для себя Реммельгас пригласил ее зайти к нему на полчасика.

— Надо отметить сегодняшний день, — сказал он.

И столь же неожиданным оказалось для самой Хельми, что она не сказала «нет». Она еще не отдавала себе отчета в том, что в ней уже пробудилось доверие к этому человеку. И оправдывала себя тем, что ей просто любопытно посмотреть, насколько далеко он может зайти.

На первых порах Реммельгас ничем не обнаружил своих намерений. Он пододвинул к Хельми кресло, стоявшее у письменного стола, и выразил при этом сожаление, что ему приходится принимать гостью в рабочем кабинете, а не в своей комнате, где, по его словам, было пока необжито и голо. Потом достал початую бутылку «Кюрдамира» и две стопки.

— Вы должны извинить меня за такую посуду, — сказал он, наполняя граненые стопки. — На то, чтоб обзавестись сервировкой, не было пока что ни времени, ни денег. Но все-таки выпьем. Поднимем бокалы… А что, товарищ Киркма, если бы мы подняли бокалы за нашу дружбу?

Хельми внимательно следила за словами и движениями лесничего. Она была недовольна собой. Зачем она позволила заманить себя сюда? И сидит тут покорная, словно овца. Не иначе как от этого он так и осмелел. Небось знай про себя посмеивается над ней: говорили, мол, недотрога, а он в два счета ее охмурил.

— О какой дружбе вы говорите? — спросила Хельми, вертя в руках граненую стопку.

— О какой? О настоящей дружбе, хорошей и честной. Нет, нет, вы не думайте, что я боюсь Осмуса и хочу из коварства переманить на свою сторону человека из его лагеря. Я много слышал о вас, знаю, что работаете вы без устали, себя не жалеете. Вполне естественно, что мне захотелось стать вашим другом. Для меня ведь тоже служение своему делу — все. Мы можем стать большими друзьями! Прозит!

Две руки поднялись, глухо звякнули неуклюжие стопки.

Странный это был вечер. Разговаривал почти один Реммельгас. Он рассказывал обо всем. О войне, об учении, о лесах. Он нагромоздил на колени Хельми всю свою коллекцию жуков в застекленных коробочках. Живо и красочно описал будущее Туликсаареского лесничества. Осушенный, ухоженный, убранный лес, ряды прямых, как солдаты, деревьев. В конце концов он заразил Хельми своим воодушевлением, и та, забыв об осторожности, перестала его дичиться. Она разговаривала, она задавала вопросы, она от души смеялась над его шутками.

Было уже темно, когда Реммельгас проводил ее домой. Ветер переменился и похолодало. Под ногами хрустел тонкий ледок. Наверху мерцали еле видные звезды. Над головой, шелестя крыльями, пронеслась какая-то ночная птица. Со складочной площадки послышался гул мотора, и фары сворачивающего грузовика на миг прорезали вдали черно-синюю тьму.

Реммельгас крепко пожал руку Хельми у ворот ее дома.

— Спокойной ночи! Надеюсь, я вас не очень утомил.

Едва Хельми успела ответить, как Реммельгас уже исчез, лишь поскрипывание замерзшей земли под его шагами доносилось еще из мрака.