Зеленые глаза Баст

Глава 8. МОЯ ГОСТЬЯ

Долгое время после ухода Гаттона я сидел и обдумывал наш разговор. Несмотря на поздний час, он, покидая мой дом, не помышлял об отдыхе, а отправился на дальнейшие поиски улик, указывающих на виновника смерти сэра Маркуса. В комнате после двухчасового совещания висела пелена табачного дыма, снаружи стало совсем темно, а я все не двигался с места, размышляя о жутком лабиринте, в который меня занесло судьбой. Вскоре вошел Коутс.

— А, Коутс, — сказал я, — зажги свет.

Он нажал на выключатель, и я увидел, как клубы дыма облаками поплыли от открытого окна к только что распахнутой двери.

— Вы сегодня вечером уходите, сэр? — спросил Коутс и застыл в ожидании ответа, как давно повелось между нами.

— Думаю, нет, — произнес я. — Для одного дня сделано достаточно, но буду благодарен, если ты позвонишь в театр «Нью-авеню» и поинтересуешься, не смогу ли я поговорить

с мисс Мерлин. Сейчас для этого самое время — спектакль должен как раз закончиться.

— Хорошо, сэр, — сказал Коутс и пошел к телефону, а я остался сидеть и бездумно курить, прислушиваясь к его голосу. Немного погодя Коутс объявил:

— Сегодня вечером мисс Мерлин отсутствовала, сказавшись больной.

— Так я и думал, — пробормотал я. — Не стоило ожидать, что после всего ужаса и треволнений она найдет в себе силы выйти на сцену. Позвони ей домой, Коутс, — добавил я. — Мне надо с ней поговорить. Кажется, она в большой беде.

— Слушаюсь, сэр. Это имеет какое-либо отношение к утренней находке в доках, сэр? — позволил себе вопрос Коутс.

— Да, — ответил я. — Дело чертовски запутано.

— Так точно, сэр, — и Коутс направился к телефону.

Тремя минутами позже я разговаривал с Изобель.

— Невозможно описать, что со мной произошло с тех пор, как вы ушли, — сказала она. — Я в совершенной растерянности, и, конечно, о выступлении сегодня не могло быть и речи. Но дела не так уж и плохи. — Она замешкалась, затем продолжила: — К сожалению, я смогла только кратко известить их о своем отсутствии, и пусть это прозвучит эгоистично… но сами знаете, я и так ухожу со сцены… и очень скоро…

— Да, — понуро подтвердил я, — знаю. Побывала ли у вас полиция?

— Я видела инспектора Гаттона, — сообщила она. — Но он сказал, что собирается встретиться с вами; вам наверняка известно о нашей с ним беседе.

— Нет, — ответил я, — он не упомянул о визите к вам, но вы же не сомневаетесь, Изобель, что он не считает вас даже в малейшей степени причастной к этому ужасающему делу.

— Он был чрезвычайно любезен, — сказала она, — после разговора с ним я во многом изменила мнение о методах работы полицейских; но хотя он и был предельно тактичен со мной, я не могу простить ему подозрений в отношении Эрика, которые он и не пытался скрыть.

— Он подозревает Эрика! — воскликнул я.

— Ох, — вздохнула Изобель, — вероятно, он решил не посвящать вас в это, зная, что вы с Эриком… друзья, но со мной он не был столь осторожен. В сущности, полиция следит за Эриком!

— Но в это невозможно поверить! — сказал я. — Не хотите ли вы сказать, Изобель, что Каверли решил умолчать о том, что делал вчера ночью? Если это так, в данных обстоятельствах он во всем виноват сам. Общественное положение и иные привилегии ничего не значат, когда речь заходит о расследовании убийства. Он это прекрасно понимает.

Полагаю, я говорил с жаром и в голосе моем сквозила несдержанность. Поведение Эрика вызывало у меня негодование: оно могло только осложнить дело и навлечь беды на Изобель.

Но я почти сразу пожалел о своей запальчивости, потому что Изобель печально спросила:

— И вы тоже хотите поссориться со мной?

— О чем вы? Кто с вами ссорился?

— Сегодня у поверенного Эрик яростно со мной спорил, а когда я молила его честно рассказать мне о том, что он делал вчера, он сделался… — Изобель колебалась, — …буквально невыносим. Кажется, он не понимал, что я хочу ему только добра, не видел, на какие мысли наводит его молчание. Как думаете, Джек, что он может скрывать?

На время я потерял дар речи. Что мог скрывать Каверли? Я сразу отверг мысль о соучастии в преступлении — я бы ни за что не поверил в это. У меня было лишь одно предположение, и Изобель, по всей видимости, думала о том же — другая женщина. Тем не менее, я предпринял попытку успокоить Изобель:

— Можете не сомневаться, у него имеется достойная причина для молчания, которая ни в малейшей мере не дискредитирует его. Однако в ближайшее время ему придется пересмотреть свое отношение к делу. Безусловно, любой из нас, если вдруг от него потребуют алиби, может столкнуться с некоторыми трудностями, например, не всегда найдутся свидетели, но каждый сможет в нескольких словах описать, что он делал в тот или иной момент, даже если понадобится положиться на удачу в поиске подтверждения этих слов. Изобель, его молчание нелепо.

— Вы читали вечерние газеты? — с грустью спросила она.

— Некоторые, — ответил я.

— В них уже есть мое имя, а одна опубликовала и мою фотографию. То, как они набрасываются на любой намек на скандал, возмутительно.

— Все прояснится, — как можно тверже уверил я. — Мы с вами знаем, что Каверли не виновен, и вряд ли Гаттон видит в нем убийцу.

Мы поговорили еще немного, и я устало вернулся в свое кресло в комнате, все еще наполненной табачным дымом.

Я по-прежнему не придавал особого значения статуэтке, но необычность описания привлекала меня, и я невольно вспомнил, как Гаттон тихо повторил фразу Масперо: «временами она играла своими жертвами, как кошка мышами» и далее в том же духе. Тяжелая книга с великолепными иллюстрациями все еще лежала открытой на столе, и на нескольких картинках я видел кошек, похожих на ту, что мне оставил Гаттон для дальнейшего изучения; я перечитал отрывки о свойствах богини-кошки, помеченные мной для инспектора. Я едва понимал, о чем читаю, потому что в голове роились мысли о многочисленных сложностях дела. Так я просидел, должно быть, с час, пока меня не привел в чувство вошедший в комнату Коутс.

— Я еще понадоблюсь вам сегодня вечером, сэр? — спросил он.

— Нет, — ответил я, — отправляйся-ка спать: не исключено, что завтра мы будем на ногах с раннего утра. Скорее всего, меня опять вызовет инспектор Гаттон.

— Слушаюсь. Спокойной ночи, сэр, — сказал Коутс и, по-солдатски развернувшись, вышел из комнаты.

Я продолжал читать, но не в поисках каких-либо сведений, а довольно бездумно, лишь бы чем-то себя занять. Я слышал, как мой добросовестный ординарец запирал двери и окна — таков был его ежевечерний обычай. Затем дверь его комнаты затворилась, и больше из-за нее не раздавалось ни звука.

Смутно помню, что до меня откуда-то издалека доносился собачий вой, но из полусонного оцепенения я вынырнул из-за звонка в дверь. Я понял, что просидел за столом гораздо дольше, чем собирался. Было без четверти час.

Первой мелькнула мысль, что это Гаттон: должно быть, расследование приобрело неожиданный оборот и требуется моя помощь. Коутс всегда спал как убитый и, очевидно, не проснулся от звонка, поэтому я в чем был, то есть в пижаме, домашних туфлях и халате (именно так я ходил дома в жару), проследовал по недлинному коридору к входной двери и отпер ее.

На пороге стояла женщина.

На какое-то мгновение я имел глупость принять ее за Изобель, отчего сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Но иллюзия быстро рассеялась, стоило гостье заговорить.

Голос ее разительно отличался от голоса Изобель: низкий, обволакивающий, с чуть уловимой хрипотцой, в некотором смысле чарующий, но в то же время — я не мог не заметить этого — жутковатый, потусторонний.

— Прошу простить меня, — начала она. — Вы, естественно, не понимаете, что привело гостью к вашему порогу в столь поздний час, и мое объяснение вряд ли покажется вам обычным.

Произнося это, она с опаской оглянулась на дорогу, тонущую во тьме. Я сразу отметил, что она в вечернем платье под нарядным плащом; ее голову и плечи окутывала шаль из плотного шелка, скрывая лицо. И вот теперь, очень отчетливо, я услышал, как воют собаки.

Инстинкты — вещь любопытная, и когда я стоял перед незнакомкой, именно они подсказали, что следует разбудить Коутса! Я и впрямь испугался ее и только и думал о том, как захлопнуть перед ней дверь. Это было тем более необъяснимо, если учесть, что ее вид и поведение выдавали даму из светского общества, весьма элегантную: она стояла передо мной, и лунный свет, косо пробивающийся сквозь листву и полумесяцем ложащийся на тропинку за спиной гостьи, лишь подчеркивал ее высокий рост и изящество.

Конечно, я никогда не поддаюсь первому порыву, но в этот раз решал не я, потому что женщина вдруг тихо вскрикнула от испуга и покачнулась, будто собираясь упасть.

Волей-неволей я сделал шаг вперед, чтобы поддержать ее, и прежде чем я сумел осознать, что произошло, она оказалась в коридоре, тяжело прижавшись к моему плечу.

— Закройте дверь! — сказала она своим низким, хрипловатым голосом. — Скорее! Скорее! Я только что опять их видела!

У меня по спине пробежал неприятный холодок.

— Глаза! — прошептала она. — Меня преследовали два огромных глаза! Поэтому я и постучала в вашу дверь. Я испугалась.

Мне хватило упоминания об огромных глазах. Оставив незнакомку одну, я прыжком добрался до двери и поспешно захлопнул ее. Повернувшись, я увидел, как женщина медленно идет на свет, падающий из щели приоткрытой двери кабинета. Я обогнал ее и, распахнув дверь, пропустил гостью в комнату.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказал я. — Вижу, что вы пережили сильное потрясение.

Из спальни Коутса по-прежнему не доносилось ни звука. Я жаждал услышать его голос, ибо, как ни пытался, я все равно не мог заставить себя смириться с присутствием незнакомки, а также понять, почему она очутилась в одиночестве в таком месте и в столь поздний час. Однако теперь нас связывала некоторая симпатия: я так боялся тех ужасных глаз, что мог бы простить кому угодно подобный страх; я более не сомневался, что у меня по соседству завелся таинственный призрак.

— Поверьте, я знаю, о чем вы, — сказал я своей посетительнице. — Это может показаться невероятным, но, по-видимому, поблизости бродит какая-то необыкновенно большая кошка.

Я стоял у приставного столика, намереваясь налить стакан воды, но женщина отрицательно махнула рукой, обтянутой белой перчаткой.

— Благодарю вас, — сказала она, — благодарю, мне уже лучше. Если, как вы говорите, меня и впрямь испугала всего лишь кошка, я вас оставлю.

Она рассмеялась грудным, но очень мелодичным смехом. В рассеянном свете настольной лампы я увидел, как под вуалью блеснули белые зубы, но никак не мог понять, почему женщина закутана. Даже это обилие ткани не скрывало ее необычайно больших и красивых глаз. Кажется, гостья окончательно пришла в себя, однако не сделала попытки открыть лицо.

— Вы уверены, что на дороге вас ничего не испугает? — спросил я.

— Ах, нет. Мы с друзьями остановились по соседству, — объяснила она, заметив мое любопытство, — а я допустила оплошность, решив выйти на улицу так поздно, чтобы отправить письмо.

Подобное объяснение могло бы удовлетворить меня; не исключаю, что я, будучи захвачен вихрем еще более невероятных событий, и внимания не обратил бы на этот случай, но сама судьба-проказница приложила руку к происходящему, позволив мне узнать, кем была моя гостья. Когда я говорю, что мне предстояло узнать, кем она была, я, возможно, выражаюсь не совсем точно; правильней было бы сказать — мне предстояло убедиться, что она не являлась обычным человеком.

Судьба вмешалась как раз в тот миг, когда женщина собралась уходить. Горела только одна лампа, та, что стояла на столе; в эту минуту произошел скачок напряжения — и лампочка перегорела, погрузив комнату во тьму! Я вскочил с испуганным возгласом. Не стану отрицать, в темноте, наедине с незнакомкой, мне было не по себе, но худшее ожидало впереди. Я посмотрел в сторону кресла, где сидела она, и увидел, что оттуда на меня пристально глядят два горящих глаза!

Что-то в этом ужасном, сверкающем взоре подсказало мне, что моя странная гостья, полностью — за исключением пламенных глаз — скрытая мраком, видит каждое, даже самое незаметное мое движение.

Я не могу описать в подробностях, что я делал или что происходило вокруг меня в следующие несколько мгновений. Знаю лишь, что я хрипло вскрикнул и попятился от чудовищных глаз, а они, казалось, приближались ко мне. Крик разбудил Коутса. Я услышал, как он босиком соскочил с кровати. Миг спустя его дверь распахнулась и он ощупью выбрался в темный коридор.

— Где вы, сэр? — заплетающимся со сна языком громко позвал он.

— Коутс, я здесь! — ответил я, и тон мой был далек от нормального.

Опрокинув по пути стул, Коутс влетел в кабинет. Что-то темное, показалось мне, мелькнуло и тут же исчезло в едва различимом квадрате открытого окна (эта сторона дома обычно затенена).

— Коутс, принеси фонарь! — приказал я. — Лампочка перегорела.

— Спички на столе, сэр, — ответил Коутс.

Я вдруг осознал, что все это время спички лежали у меня под рукой. Я зажег одну и в неверном свете осмотрел комнату. Гостья скрылась — конечно, через окно, потому что входная дверь осталась закрытой.

— Она пропала, Коутс! — воскликнул я.

И на сей раз Коутс изумленно повторил за мной:

— Она?

Но я уже отвлекся и не слышал его.

Я не отрывал взгляда от того места, где на столе, у раскрытого тома Масперо, лежала статуэтка из Бубастиса… Сейчас ее там не было!