Зелёный туман

ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ

Пошла вторая неделя истории Владимира Сергеевича о приключениях в его прошлом. На этот раз я рассчитывал услышать её окончание и пришёл пораньше. Как обычно в последние три дня, зарядил донки живцами, чтобы не отвлекаться по пустякам, и стал ждать соседа по берегу. Вскоре Владимир Сергеевич пришёл и, расположившись, как всегда, справа от меня, продолжил свою историю.

– В общем, что говорить, жили мы с Галей нормальной счастливой жизнью: наслаждались друг другом, устраивали ужины при свечах, ходили в кино (а уж премьера "Штирлица" по телевизору, когда вся страна вымирала по вечерам!). Пару раз Борис Витальевич доставал нам билеты на концерты Высоцкого, от которого Галя была без ума. Летом, поинтуичив над картой, уезжали в какую-нибудь тверскую или карельскую деревню (тогда в Карелии ещё жили люди). Закончив первый курс Иняза, Галя, по причине беременности, ушла в академку, и в апреле 1974 года родилась Любовь. Что ещё нужно человеку для счастья? Увы, как говорят знающие люди, долго хорошо не бывает. И не было.

Я родился, напомню, 5 мая 1972 года и частенько, по выходным, когда выпадало свободное время, приезжал к своему старому дому на Новосущёвской и терпеливо ждал, когда из подъезда выйдет гулять с ребёнком такая родная и такая любимая женщина – моя мама. Карапуз щурился на солнце, лепил куличи из песка, сосредоточенно пытался поймать непослушными пальчиками муравьёв, снующих по деревянной ограде песочницы, и поминутно расплывался блаженной улыбкой довольного всем на свете существа. И было непонятно, что он такого радостного нашёл в этом, в общем-то, унылом мире. И было странно думать, какая странная его ждёт судьба. Увы, ещё более странная, чем думал в то время сидящий невдалеке мужчина, грустно покуривавший "рабоче-крестьянские" сигареты.

В последний раз я видел себя, уже имевшего в пять лет дочку, и маму – в неполные двадцать семь уже бабушку – на наших с Галей зимних каникулах 1977 года. Малыш бойко лепил с другими пацанами снежную бабу и всё так же блаженно улыбался во всё розовое от мороза лицо. Но вдруг застыл, задумался и посмотрел мне прямо в глаза. На его сморщенный от какой-то думы чистый лобик легла смутная тень, но малыш тут же встряхнулся и, отбросив ненужные ему сейчас грустные раздумья, принялся за своё важное и интересное дело.

– Какие чистые у тебя были глаза, – прошептала Галя (мы были все втроём) и, рассмеявшись, добавила: – И есть.

Мне кажется, это была наивысшая точка нашего счастья. А вечером 4 марта, когда я, возвращаясь из магазина, с трудом пробирался по залитым тающим снегом тротуарам, кто-то внезапно погасил на улице все фонари.

Очнулся я в чьей-то квартире. Руки и ноги зыбились, во рту было сухо, как со страшного похмелья.

– Не боись, Володя, – раздался знакомый голос, – ты нам живой и здоровый нужен. Мы тебе вкололи расслабляющего, чтобы ты бежать особо не пробовал. Но это пройдёт.

Я узнал обоих присутствующих: то были двое сотрудников нашего аномального отдела – капитаны Ремизов и Курбатов.

– Куда бежать? – не понял я. – Дайте воды.

– Пей, Володя, пей, – ласково протянул Курбатов – крупный мужик килограмм под сто с полной и потной рожей законченного мерзавца. Протянул мне стакан. – Силы тебе ещё понадобятся.

– Зачем?

– Ты что, Володя, телевизор не смотришь? – улыбнулся тот гадкой улыбкой. – Землетрясение в Венгрии, Будапешт разрушен. Сегодня вечером волна докатится до Москвы, и овраг счастья, который тебе девочку-целочку в постель подарил, заработает. Что, Витальич, добрая душа, не сказал тебе, что овраг только во время землетрясений или подвижек земной коры работает? Ай-ай-ай, забыл, наверное, запамятовал.

Короче, всё прояснилось: и среди чекистов, как, впрочем, и среди кого угодно, нашлись желающие красиво пожить. Из моих и несчастного Лохматого рассказов они поняли одно: в будущем человек с деньгами, заработанными любым способом, может сытно и богато устроиться, а поездки за границу и домик на Лазурном берегу – в моём бывшем времени обыденная реальность. Что ж, надо признаться, они всё правильно поняли.

Мне стало грустно: двумя мерзавцами в нашем времени скоро станет больше, а их у нас, как вы знаете, и без того хватает. Читали "Звёзду Соломона" Александра Куприна, где главный герой рассказа получает способность видеть, сколько скованной на замок мерзости обитает в каждом человеке? Похоже, у этих двоих замок сломался. Эх, если бы только у них двоих! А я им, понятно, был нужен как поводырь в новом мире: научить оформлять договора, счета в банках и прочей лабуде по жизни. Они поняли, что в нашем мире бумажной волокиты на порядок больше, но также поняли, что она на порядок легче покупается. Что ж, мозги у них были, на то и чекисты.

Дальше всё просто: меня, едва державшегося на зыбящихся как студень ногах, впихнули в машину, придавив тяжёлыми рюкзаками: запаслись ребята золотишком да антиквариатом на продажу; молодцы, дельцы новой волны.

Я в последний раз созерцал всё ещё уютную и маломашинную в конце 70-х Москву. Мы ехали по тёмному городу, и вдоль дороги горели уютным жёлтым светом окна квартир. И где-то на ставшей вдруг такой недоступной Большой Филёвской улице, за одним из подобных манящих домашним теплом окон сидели Галя с Любой и напрасно ждали меня к ужину. Прощайте, родные! До встречи в будущем, если, конечно, она состоится.

При свете карманных фонариков мы по узким, мягким уже тропинкам в снегу, спустились наконец в овраг. Я еле шёл.

– Ничего, скоро пройдёт, – успокоил Курбатов, – это ненадолго. Ноги тебе ещё понадобятся – по банкам бегать.

Чекисты тоже запыхались с тяжеленными рюкзаками.

Наконец мы дошли до угловатого камня. Овраг весь ещё утопал в снегу, ещё бы – самое начало весны, но камень был расчищен. Видимо, кто-то считал его за святыню и приходил в овраг специально, чтобы к нему прикоснуться. Странные бывают люди.

Обхватив какое-то деревце, я, тяжело дыша, восстанавливал дыхание. Чекисты тоже устали.

Надо сказать, подготовились к переходу они основательно. Ремизов – худощавый молчаливый мужик немного за тридцать с неприметным, быстро забывающимся лицом настоящего чекиста, как только немного отдышался, достал из рюкзака – что бы вы подумали? – надувной плавательный матрац и не спеша его надул. Потом, чуть углубившись в овраг и найдя не особо глубокоснежное место, разложил его, и мы уселись, с наслаждением вытянув уставшие ноги. Была уже половина девятого вечера, тьма стояла кромешная, и наше сидение на пляжном матрасе в заснеженном овраге больше всего напоминало сходняк идиотов. Как вскоре выяснилось, так оно и было. Кроме всего прочего, от расслабляющего укола у меня кружилась голова.

Курбатов хлебнул из фляжки сосудорасширяющего – для сугреву, протянул её мне. Отчего не выпить перед расстрелом? Ведь ясен пень, если переход не удастся, я просто пропаду без вести – бывает, а если удастся – перейду в очередную неволю. Что мне терять?

Но Курбатов не отдал мне фляжку, наоборот – судорожно сжимал её левой рукой, дёргаясь всем телом.

– Это ОН, – лязгая зубами, наконец пролаял искатель приключений, – ОН!!!

Мы с Ремизовым тут же вскочили и посмотрели в глубину оврага, ближе к которой сидел Курбатов.

Там клубился зелёный туман.

– Пошли! – схватил свой рюкзак Курбатов. – В него!

Но это было лишнее: туман сам к нам пришёл. Обволок ноги, поднялся выше – и вот мы уже дышим его густым влажным воздухом. Всё было так похоже на ту ночь на Литейном, что я не выдержал и прошептал: "Де жа вю".

Я не могу сказать, сколько мы были в тумане: может, секунду, а может, вечность. Одно скажу точно: исчез он внезапно, как не было.

И тут же в голову ворвался шум: сотни мыслей, идей, озарений, грандиозных планов, – вся ноосфера, найдя девственный мозг, спешила в нём утвердиться. Впрочем, тут она ошиблась: не такой уж мой мозг был девственный, – я был из неё родом, я просто вернулся домой.

Чекистов колбасило много больше, они явно не были готовы к такому нападению на мозги, хотя, конечно, слышали рассказы об этом состоянии от Гали и, возможно, кого-то ещё.

– Пойдём, – тут я взял инициативу на себя, – хоть узнаем, в какое время забрели.

Чекисты взяли себя в руки, подобрали рюкзаки, и мы, тряся головами, двинулись в обратный путь.

Этот март, если, конечно, это был март, был значительно теплее того, из которого мы вышли. А зарево иллюминаций, стоящее над ночной Москвой, подтверждало: мы в будущем. В 70-е в Москве ночная жизнь ещё так не кипела.

Мы подошли к метро. На одном из домов уже висел плакат: "С праздником, дорогие женщины!" и дата – 1997.

Впрочем, я уже давно понял, что сегодня именно тот день, в который я исчез, – 5 марта. И то же самое время, в которое я переходил двадцать лет назад Литейный мост.

Я не ошибся.

– Ну что ж, – обратился я к двум впитывающим новую мыслесферу страдальцам, – поехали ко мне домой. Отлежимся.

– Не вздумай бежать, – прохрипел Курбатов, – мы при оружии.

– Да ладно, – на меня накатило жуткое равнодушие, – куда мне бежать из родного времени? Я у себя дома, а вы – мои гости. Незваные. Кстати, деньги у вас есть?

Ремизов молча протянул мне "пятихатку", мою собственную "пятихатку", из тех, что я сдал когда-то Борису Витальевичу. Кстати, жив ли он?

– Тогда поехали, – спокойно сказал я, – отсюда до "Красногвардейской" без пересадок.

На метро мы проехали без приключений, хотя, наверное, странное представляли собой зрелище: трое мужиков с блуждающими глазами, нагруженные рюкзаками. Турпоход зимой?

Наконец добрели до дома. Думал я, конечно, что когда-то снова в него войду, но не думал, что так скоро. И, попав обратно в своё время, увижу ли снова мою Галю, Любу, Бориса Витальевича? И захотят ли они меня видеть?

Мы прошли мимо гаража-ракушки, в котором стояла моя "шестёрка", оставленная в нём двадцать лет назад, поднялись на седьмой этаж. По счастью, никаких соседей мы не встретили. Встретили мы нечто другое.

Я открыл дверь, пропустил вперёд Ремизова, сам вошёл за ним, а меня конвоировал Курбатов. Включил электричество. Дальше всё произошло мгновенно, по крайней мере, мои напрягаемые впитыванием новых старых понятий мозги запомнили только сумбур: свалка, шум, мат – и вот я сижу на полу, рядом – мордами в пол – лежат скованные наручниками Ремизов и Курбатов, а над нами стоят несколько человек в штатском. Лицо одного мне показалось странно знакомым: седой, почти полностью лысый толстяк. Борис Витальевич!

– Ну, здорово, Владимир Сергеевич, – улыбнулся он и так знакомо покрутил шеей, – мы тебя уж заждались.

– Кто мы? – спросил я и рассеяно подумал: "А чего ждать? Пять дней назад виделись". Но тут же одёрнул себя: какие пять дней? Двадцать лет!

– Как кто? – улыбнулся Борис Витальевич. – Галя, жена твоя, Люба – лапочка дочка – и я, грешный. Кто же ещё? – И, отвернувшись, резко скомандовал: – Гражданин Курбатов, гражданин Ремизов! Вы задержаны по обвинению в хищении государственных исторических ценностей в особо крупных размерах. Всё ясно?

– Боже, какие идиоты! – стонал в пол Курбатов. – Придурки! Кретины! Вот блядство! Пиздец!..

Действительно, если вдуматься, это было верхом кретинизма: продумать такой план, так тщательно всё организовать – и забыть про то, что адресок моей квартиры в будущем известен не только им одним. Действительно, кретины. Кстати, и я сам понял это только сейчас; видимо, мозги у нас с чекистами не соображали хором.

– Увести! – приказал Борис Витальевич (подполковник, полковник?).

– Где Галя? – спросил я, как только неудавшихся "новых русских" увели. Н-да, я, включая себя, знал уже пятерых вольных или невольных путешественников во времени, и все они неизбежно оказывались в тюрьме. Случайность?

– Нельзя было её брать на операцию с возможной перестрелкой, – вздохнул Борис Витальевич, да и не знали мы, что вы именно сегодня заявитесь: это я так предположил. Представляешь, если бы время закинуло вас не в сегодня, что бы с ней было – лишнее расстройство.

– Так где она? Не тяни кота за хвост, подполковник! (В этом мире я уже мог позволить себя некоторые вольности.)

– Полковник.

– Полковник? Прямо как Путин.

– Путин… – наморщил лоб Борис Витальевич. – Ах да, будущий президент, Лохматый говорил. А Галя твоя в квартире на Большой Филёвской, где же ещё? Надеюсь, телефон не забыл?

Шутки у полковника были какими-то дурацкими. Как можно было за три часа забыть номер собственного телефона?

Трубку взяли сразу.

– Володя? – раздался такой знакомый, но ставший более глубоким голос. – Ты вернулся. – И рыдания.

Странно, слёзы Галины как будто смыли с моей души какую-то завесу, и я с особой яркостью понял, как озарило – прошло двадцать лет! Как плотина рухнула – и двадцать лет, в которых меня не было, ворвались мне в душу. Прошиб холодный пот от понимания её восприятия моего долгого отсутствия. Боже, какая прошла бездна времени!

– Я сейчас приеду, – видимо, взяв в себя в руки, твёрдо сказала Галя, – я не могу больше ждать. Хватит! – И положила трубку.

Борис Витальевич всё ещё стоял в коридоре. Посмотрел на меня, улыбнулся:

– Как странно! Вчера я видел тебя в неполные двадцать пять, молодым бабником, а сегодня – сорокапятилетним солидным мужиком. Но ничего, привыкну. И ты привыкай.

Правильно, привыкать было к чему, потому как у меня всё было ровно наоборот: странно было видеть ещё неделю назад мощного, упитанного подполковника седеющим стариком. Н-да… Короче, я понял, что надо всё воспринимать, делая поправку, как в зеркале: машину в гараже я оставил не двадцать лет назад, а вчера, Бориса Витальевича же наоборот – не видел не пять дней, а двадцать лет. Надо делать поправку, видеть всё наоборот – и будет правильно. Уф, не рехнуться бы.

Пока я постепенно приходил в себя, Борис Витальевич сооружал поздний ужин и до приезда Гали успел рассказать следующее:

– Мы сразу поняли, что произошло и куда и с кем ты пропал. Про Галю лучше не говорить – чуть с ума не сошла, когда поняла, что ждать ей тебя обратно минимум через двадцать лет. Если коротко, она наблюдала за тобой оставшимся – пятилетним пацаном – всю твою прежнюю жизнь, то есть она знает о тебе всё. И, как ни странно, любит от этого ещё больше. Можно сказать, что у неё было как бы двое детей: ты и Люба.

Я представил себе Галю и Любу, вынужденных двадцать лет украдкой смотреть на меня со стороны, как в кино, не смея подойди и дотронуться, и меня передёрнуло. Двадцать лет! Хотя, по совести говоря, Время поступило со мной милостиво, и сегодняшняя Люба была всего лишь на два года моложе вчерашнего (в этом мире) меня. С ума сойти. Н-да, если из нас троих никто в ближайшее время не свихнётся, это будет чудо. Только теперь я наконец понял, какой странной была моя жизнь до вчерашнего вечера в этом времени: бок о бок со мной жили моя будущая жена и уже рождённая дочь, которых я обрету только через десятилетия. Жесть! Так вот почему я сразу почувствовал в Галине что-то родное и манящее: ещё бы, я двадцать пять лет облучался её любовью.

А Борис Витальевич продолжал. Короче, в лихие 90-е он смог отстоять наши (и не только наши) квартиры на Большой Филёвской, сохранить в рабочем состоянии аномальный отдел и вообще, пользуясь полученными от меня и Лохматого знаниями о будущем, уверенно рулил по жизни. Дослужился до полковника.

Я, конечно, не мог не спросить про Лохматого.

Борис Витальевич, помолчав, выдал следующее:

– Знаешь, он не один такой был. В ноябре 70-го года мы повязали одного чудика 1872 года рождения. Ага, ровно на сто лет старше тебя. Если коротко, он был из ярославских, отданный родителями в ученики в типографию. Паренёк оказался бойким и шустрым, быстро освоил своё дело и по роду работы прочитал к девятнадцати годам множество всякого оккультного вздора (в то время оккультизм в России набирал популярность, и на подобные заказы его типография не жаловалась). Короче, зачитался паренёк. Плюс к тому же увлёкся революционными течениями. Так вот, их маёвку 1891 года в Коломенском накрыла полиция. Народ разбегался кто куда, а наш бойкий ярославец побежал прятаться в овраг. И тут кто-то из отчаянных бомбистов шарахнул в полицию самодельной бомбой. А дальше – всё как с твой Галей: сотрясение земли спровоцировало появление зелёного тумана, и паренёк убежал от полиции в 1931 год.

В тот раз ему повезло: он освоился в так чаемом им когда-то мире победившего пролетариата и устроился работать опять же в типографию. Но парень был с мозгами, соображал, что откуда и почему. В общем, он сделал правильные для себя выводы: раз один раз овраг закинул его в будущее, почему бы не испытать судьбу ещё раз? А тут ещё он прочитал "Машину времени" Уэллса и загорелся идеей проникнуть в будущее как можно дальше. В настоящем ему почему-то никогда не нравилось. Он догадался, что овраг работает в момент сотрясения почвы, хорошенько подготовился и в ноябре 40-го года (в Москве было землетрясение) перешёл в ноябрь 70-го.

Но тут уж ему не пофартило: сгорел на фарцовке.

Короче, свёл я Лохматого из будущего с ярославцем из прошлого. Лохматый рассказывал ему о ненавистном будущем, в которое так стремился ярославец, а ярославец – об опостылевшем прошлом, в которое так стремился Лохматый. Интересная штука – жизнь.

Я не мог не согласиться с Борисом Витальевичем: жизнь, действительно, штука интересная, – вот и шестой известный мне хронопутешественник оказался в тюрьме. Закономерность?

– Что с ним было дальше? – спросил я.

– Мы их выпустили ещё в начале 86-го, обоих вместе. Может, каждый из них попал туда, куда стремился до попадания к нам, может, они убедили друг друга изменить решение – не знаю. Я их больше никогда не видел.

– А портал на Пречистенке, 16/2?

– Заложен кирпичом, – усмехнулся Борис Витальевич, – ещё в 70-е.

И тут зазвонил домофон.

Я даже не сразу понял, что звонит: сознание этого времени ещё не полностью в меня вошло.

– Галина приехала, – сказал Борис Витальевич, а я, пожалуй, пойду.

– Так быстро? – удивился я.

– Так на своей же машине, – ответил полковник. – Ах да, я же не успел тебе сказать: Галя теперь – начальник отдела переводов в издательстве "Архонт", гоняет на личном "мерине".

Я встретил Галю у лифта, и на том же лифте, очень тихо и не прощаясь, уехал Борис Витальевич. Впрочем, если бы даже он и сказал что-то, мы вряд ли бы его услышали: так были поглощены созерцанием друг друга.

– Вчера ты был на двадцать лет моложе, – сказала наконец Галя.

– А ты такая же красивая, как вчера, – как и положено, соврал я. Соврал, наверное, неубедительно, потому что Галя ласково улыбнулась, просчитав меня как лоха.

– Нет, Володя, я постарела на двадцать лет, и ты, кстати, со вчерашнего дня – тоже. Выходит, мы друг для друга постарели одновременно. – И тут Галя наконец-то улыбнулась настоящей, своей улыбкой: – Наконец-то я тебя дождалась. – И, упав мне на грудь, разрыдалась.

Конечно, Галя изменилась: сорок пять лет – не шутка. Что ж, теперь мне придётся на деле доказывать, что главное для меня – она сама, независимо от времени. Кто мог подумать, что мои слова о том, что время – не препятствие для любви, придётся подтверждать так буквально?

– Рассказывай, – как только Галя чуть-чуть пришла в себя, попросил я. – Мне-то что тебе говорить: ты послала меня за хлебом в магазин три часа назад, а вот что у тебя?

Галя вытерла слёзы, улыбнулась и начала свой рассказ.

Была уже половина первого ночи, я страшно устал, но, борясь со сном, всё слушал, и слушал, и слушал… А Галя всё говорила, говорила и говорила…

Благодаря моим рассказам о будущем, которые она буквально впитывала, Галя отлично ориентировалась в бурных 80-х и 90-х. Закончила Иняз, поступила переводчицей в издательский центр, где сделала успешную карьеру (ну, об этом я уже слышал от Бориса Витальевича). И правда, знание двух языков – это сила.

Люба закончила школу в 1991 году, сходу поступила на учётно-экономический факультет, который закончила год назад. Сейчас работала бухгалтером в солидной фирме. Замуж пока не вышла.

Тут Галя, спохватившись, выхватила из сумочки пакет с фотографиями:

– Смотри! Вот Люба. Вот в детском саду, вот идёт в первый класс, приём в пионеры, последний звонок, выпускной. Вот она в институте. Красивая, правда? Дома ещё видео есть…

Рассматривая фотографии моей родной дочери, ещё вчера оставленной трёхлетней, а сегодня – взрослой женщины, заново обретая её новую, я не заметил, как уснул.

Уставший за вчерашний день до судорог, организм требовал своего, и проснулся я только поздно утром. Галя хозяйничала на кухне, откуда доносился чудесный аромат. Двадцать лет она не готовила мне завтрак! И двадцать лет мы…

Когда я, подкравшись сзади, обнял Галю, она смущённо прошептала:

– Я, наверное, стала некрасивая. Не то, что твоя позавчерашняя блондинка.

Блин, позавчерашней блондинкой была Светка – моя последняя в этом мире девушка. Смешно, конечно, но я аж покраснел. Вот блин, не надо забывать, что Галя знает обо мне всё, ну, или почти всё.

– Какая блондинка? – включив тупого, спросил я. – Блондинка была двадцать лет назад, я уже и не помню, как её зовут. А ты что, вчера была красивая, а сегодня нет? Так не бывает.

В общем, час спустя завтрак пришлось разогревать заново.

Спешить нам было некуда (ожидая моего возвращения, Галя взяла эту неделю за свой счёт), и когда она наконец выговорилась, мы уехали на её "мерине" в нашу старую добрую квартиру, куда вечером, после работы, пришла и Люба. Я не знаю, для кого потрясение было большим, наверное, всё-таки для неё: до этого она видела меня только со стороны, двадцатипятилетним, а тут вдруг увидела таким, каким я был, когда от неё пропал. Н-да, парадоксальная штука – Время!

Вообще, я всегда, с самого рождения, со странным чувством смотрел на собственную дочь, рождённую родителями из разных времён, и спрашивал себя: интересно, наследства какого из миров в ней больше? И надеялся, что хотя бы для неё время, чуждое обоим родителям, станет родным.

Интересно, что Галя, несмотря на весь свой незаурядный интеллект, подобными вопросами не задавалась: для неё дочь была просто дочерью, которую нужно любить. Причём тут время?

Короче, все выходные мы смотрели видео (помните старый добрый VHS?), комментировали фотографии и бутылка за бутылкой открывали шампанское. К счастью, народ был подготовленный, и неизбежный в такой странной ситуации барьер в общении рухнул быстро и навсегда: мы ещё долго потом, все трое, упивались семейными вечерами, за которыми всё смотрели и смотрели видео взрослеющей Любы с её собственными комментариями

Что потом? Потом были напряжённые и счастливые дни и недели.

Борис Витальевич вернул мне изъятые в 1965 году документы. Единственное, чего я лишился, – мобильник, растащенный техническим отделом на атомы. Ну и хрен с ним! Можно сказать, я легко отделался от Времени: всего-то мобильник. А что касается двадцати лет в прошлом, то у меня были все основания не считать их потерянными, наоборот, потерянными я считал именно те годы, которые не терял, а проскочил без Гали и Любы. Эх, Галочка и Любочка, вам досталось не в пример больше!

Ну, ладно. В общем, мне удалось ловко уволиться с работы, несказанно удивив тем самым сослуживцев, которые в последнее время то и дело перетирали в курилке моё грядущее повышение. Мне даже не пришлось объяснять причину своего внезапного старения: просто заклеил лицо пластырем, перевязал бинтами и, объяснив: "Избили в Питере на вокзале", быстро забрал все документы.

Я, конечно, немедленно переехал в квартиру на Большой Филёвской, известив хозяев по телефону, что с первого апреля их квартира будет свободной. Одним словом, я просто бежал от прошлого настоящего в настоящее настоящее, которое для меня отождествлялось только с Галей и Любой. Бежал без оглядки, хотя, как выяснилось позже, оглядывать ой как пришлось: в прошлом настоящем я был не один. Но об этом после.

В общем, когда мы втроём наконец обрели друга в новом качестве, притёрлись, пора было и заняться делом. Я устроился работать на привычную должность банкира – недалеко, на "Киевской". Как раз в этом году мне надо было менять фотографию на паспорте – поменял с помощью Бориса Витальевича без проблем. В общем, всё срослось, и я продолжал жить со своими старыми паспортными данными.

Сложнее было с родственникам: младшей сестрой, дядями, тётями и самыми беспощадными в своей любви людьми – родителями. Это и есть то главное, что вызвало наибольшие проблемы в моём возвращении в своё время. Мы с Борисом Витальевичем голову сломали, как объяснить им моё преждевременное, мгновенное старение. Рассказать, что у меня такая редкая болезнь преждевременного старения – значит, напугать до полусмерти. Рассказать правду – не поверят. В конце концов решились на второе: деваться было некуда. После ряда тяжёлых разговоров с привлечением Бориса Витальевича и специалистов по аномальным явлениям родители со скрипом что-то приняли. Понятно, что у них уже есть взрослая внучка, которая старше их младшей дочери, я не сказал, оставил на потом. Но и того, что они узнали, было более чем достаточно: сказать, что это был шок – значит, ничего не сказать. Шутка ли – я стал всего лишь на два года моложе собственной мамы. В общем, обратно в своё время приходилось буквально втискиваться, травмируя при этом самых близких и родных людей. Н-да, прогулялся вечерком по Питеру!

Лишь через несколько тяжёлых лет вздохов, полуфраз и недомолвок родители кое-как привыкли к своему внезапно повзрослевшему сыну, но принять взрослую внучку душевных сил у них просто не было, и родители поступили с этой проблемой так, как люди обычно поступают с проблемами, которые не могут решить, – не думали о ней.

Ладно, тяжело всё это. А наша с Галей новая счастливая жизнь продолжалась. Люба в 98-м вышла замуж; вроде удачно, родила пацана. Мы же с Галей старались не терять форму и, кроме дачи в Подмосковье, раз в году, состыковав отпуска, выбирались по старой памяти в какую-нибудь деревню. Как мало их осталось, жилых деревень!

Потом начались потери. В 2004 году умер наш ангел-хранитель Борис Витальевич. Возможно, ангелом он и не был, но хранителем – точно. А в сентябре 2007 от меня ушла Галя: быстро и легко, как растворилась в зелёном тумане.

У меня странное ощущение: словно бы она не умерла, а перешла в другое время, где терпеливо, как уже делала это двадцать лет, ждёт меня. Да, но на этот раз мы в почти равных условиях: и я жду встречи с ней тоже. Так что держит меня здесь, в этом времени, которого я и моложе и старше на двадцать лет? Только странная необходимость жить. Не ради дочки, не ради внука, а только потому, что так надо. Кому надо? Странная штука – жизнь: то с кем-то впервые встречаешься, то с кем-то навсегда расстаёшься. А может, и встречаешься не впервые, и расстаёшься – не навсегда.

Владимир Сергеевич замолчал, как всегда, устремив взгляд в исчезающий во тьме противоположный берег. Потом, тяжело вздохнув, продолжил.

– Я, конечно, иногда волей-неволей встречался с людьми и из моего прошлого в этом времени и из моего прошлого в прошлом. Все встречи были очень тяжёлыми. Вот, например, ещё при жизни Гали ко мне подошла на улице странно знакомая пожилая женщина и спросила:

– Простите, вы, случайно, не родственник Владимира Сергеевича Емельянова?

Я насторожился и тут же узнал женщину: это была учительница биологии из той школы, в которой я сам когда-то преподавал. Конечно, я соврал, что никакой я не родственник.

– Тогда извините, – сказала женщина, – но вы очень похожи на работавшего когда-то в нашей школе преподавателя труда. Он пропал без вести двадцать семь лет назад: ушёл вечером в магазин – и не вернулся. Грустно, правда?

Я не мог не согласиться, что это действительно очень грустно.

А два месяца назад меня по службе занесло на Пречистенку. И я буквально нос к носу столкнулся с человеком, лицо которого невозможно забыть, – с Лохматым. Он сосредоточенно, целеустремлённо шёл по улице, не обращая внимания на прохожих. Признаться, меня как током ударило: лето! 2009 – 40 = 1969. Он шёл в прошлое, шёл ко мне! Я последовал за ним. И правда: Лохматый дошёл до дома №16/2, остановился, решительным, злым взглядом смерил дом и шагнул к подъезду. Разумеется, мне и в голову не пришло его останавливать. Когда Лохматый исчез в подъезде, из моих ног, казалось, вынули кости – так они ослабли. Я вдруг явственно почувствовал, какая она зыбкая, связь между временами: вот Лохматый здесь, через мгновение окажется в прошлом, а ещё через двое суток встретится со мной, молодым и счастливым, в далёком 1969 году. И странно, каким этот далёкий 1969 года показался мне тогда близким.

Владимир Сергеевич потёр виски и извиняющимся тоном сказал:

– Извините, заболтал я вас, пора и собираться.

Я понял, что сейчас самое неподходящее время для вопросов: банкир явно находился не здесь, а витал в других, понятных ему одному мирах.

Мы молча собрали снасти и, скомкано попрощавшись, разошлись.

Признаться, я был ошарашен концовкой – или не концовкой? – истории банкира и, вернувшись домой, понял то, с чего начал свои воспоминания о встречах с Владимиром Сергеевичем: цени своё время, потому как своё время, оно потому и своё, что ты в нём свой. А с чужого – с денег ли, со времени ли – не наживёшься. Чужое – угли на голову. Кто же в результате путешествий во времени оказался счастливее? Явно не Курбатов, не Ремизов, не Лохматый и не Ярославец. Только – и то с натяжкой – Владимир и Галина, но они-то попали во временные переплёты не по своей воле, оставив, тем не менее, после себя кучу разбитых судеб своих родственников.

Когда я засыпал, в предсонной дрёме Время казалось мне живым существом, добрым, но чрезвычайно требовательным к соблюдению предоставленной ему власти над событиями.

ДОМ ОТДЫХА

Мне довелось порыбачить в компании Владимира Сергеевича ещё пару недель. Он больше не рассказывал о своих приключениях, только иногда, всегда неожиданно, вдруг, усмехнувшись, вспоминал какую-нибудь забавную историю из своей жизни в прошлом, после чего сгонял улыбку с лица и надолго замолкал, сосредоточенно глядя в так манящий его противоположный берег. В свою очередь, я иногда, когда Владимир Сергеевич был в настроении слушать, рассказывал ему байки из своей армейской жизни, которую банкир почти не знал. В конце августа, сматывая удочки после очередной неудачной рыбалки, я сказал ему, что уезжаю по путёвке в наш ведомственный санаторий, на юга.

– Что ж, – улыбнулся Владимир Сергеевич, – значит, это была наша последняя рыбалка. Хорошо вам отдохнуть. И у меня, кстати, отпуск тоже заканчивается.

– Ну, так, значит, до весны? – спросил я.

– До весны, – кивнул Владимир Сергеевич. – Вот, кстати (он протянул мне свою визитку), мой адрес на Большой Филёвской, заходите, как вернётесь с курорта, поболтаем. Удачи!

– До встречи! – ответил я и, спрятав визитку, пообещал непременно зайти, хотя фраза "поболтаем" из уст молчуна-банкира показалась мне несколько странной.

В санатории моим соседом по номеру оказался отставной полковник, разумеется, ракетчик, – крепкий, упитанный мужик под шестьдесят. Звали его Пётр Васильевич Подрезов.

Вечером мы, разумеется, выпили коньячку за знакомство, поболтали ни о чём и, как водится, поругали родное министерство. Вдруг – совершенно неожиданно – полковник спросил:

– Как вы относитесь к паранормальным явлениям?

Меня передёрнуло. После общения с банкиром я, так и не прочитав до конца, сдал в библиотеку все книги на тему хронопутешествий и прочих загадок бытия: читать физико-математические умствования теоретиков хронопутешествий после рассказов человека, на своей шкуре узнавшего, что почём у Времени, мне казалось кощунственным.

– Да не интересовался как-то, – соврал я и выпил ещё рюмку.

– А зря, – не обращая внимания на выпивку, увлечённо продолжил полковник. – Знаете, это очень интересно.

Деваться было некуда, и я начал проявлять вялый, положенный из вежливости интерес: всё равно – жить мне с Петром Васильевичем ещё битых двадцать дней, придётся терпеть.

И полковник завёлся: добрых полчаса он читал мне лекцию о парадоксах времени и пространства. Некоторые рассказы, прочитанные недавно, мне пришлось выслушать заново, но были и совершенно не знакомые. Особенно, по пьяной лавочке, мне почему-то запала история про человека, который забрёл в незнакомый переулок и очутился вместо родной Европы в Африке, откуда потом долго не мог выбраться. А лекция всё длилась и длилась: аномалии, порталы, переходы… В конце концов, сославшись на усталость с дороги, мне удалось вырваться из-под водопада речей популяризатора паранормальностей и, притворившись пьяным, отправиться спать.

Н-да, плохой я, оказывается, физиономист: кто бы мог подумать, что крепкий, с виду приземлённый мужик, полковник в отставке, окажется с сумасшедшинкой? Но каждому своё – кто-то на пенсии ловит рыбу, кто-то нашёл себе другое занятие по душе. Ну и ладно!

На следующее утро, после ряда лечебных процедур, у нас с полковником выдалось свободное время, и он пригласил меня прогуляться по пляжу. В Анапе было ещё тепло, но я что-то купаться не рискнул, а вот Пётр Васильевич, оказывается, был ещё и сторонником здорового образа жизни: он, не теряя времени, разделся и с довольным уханьем вошёл по чёрной гальке в Чёрное море. Н-да, неординарный мужик!

– Вот, кстати, – выйдя через десять минут на берег и растираясь махровым полотенцем, кивнул он на свои золотые часы, брошенные поверх одежды, – с этих-то часов и началось моё увлечение паранормальными явлениями. Посмотрите на них.

Я взял его часы в руки, посмотрел. Часы как часы – дорогие, золотые, с календарём.

– И что в них такого? – Я вопросительно посмотрел на полковника.

– Отец завещал их мне семь лет назад, будучи безнадёжно больным и лёжа в клинике. И при этом рассказал мне – первому, как он сказал, – при каких обстоятельствах они ему достались.

– Расскажите, – из вежливости попросил я.

– Сам я питерский. Отец мой, Василий Карпович, всю жизнь работал таксистом. И вот однажды ночью он подвёз казавшегося вдребодан пьяным хорошо одетого мужика до Московского вокзала. Мужик тот всю дорогу озирался по сторонам и был бледен, как белая ночь. А на вокзале заявил, что забыл в гостинице бумажник и предложил отцу купить часы, вот эти часы, за смешные деньги. Отец, разумеется, их купил.

Тут меня торкнуло: прошиб холодный пот, сердце застучало, как перед обмороком. Я дрожащей рукой откупорил бутылку с минералкой, выпил, спросил:

– И что?

– А то, – понизив голос, сказал полковник, – что дата на тех часах стояла – 5 марта 1997 года. Вы поняли?

– Что поняли? – Меня немного трясло.

– Как что?! – закричал полковник. – Это же был человек из будущего! Понимаете? Он попал в прошлое, платить ему было нечем, вот он и расплатился часами.

– Почему вы решили, что из будущего? – с трудом справляясь с нервами, спросил я. – Может, он так пошутил: дату открутил.

– Какое пошутил! – Полковник даже рассердился. – Отец мой сначала тоже так подумал, а потом вспомнил, что посадил-то того мужика аккурат возле Литейного моста, а Литейный мост – он издавна считается худым местом: куча народу при его строительстве погибла. А иногда, очень редко, мост заволакивает зелёным туманом, и попавшие в туман люди исчезают. Я проверял потом, это действительно так, многие об этом пишут. А мужик тот не вошёл, а вышел из тумана. Вы поняли? Вот куда люди с Литейного пропадают – в прошлое!

– Это очень интересно, что вы говорите, просто невероятно, – сказал я, окончательно овладев собой. Я и раньше, уже после третьего-четвёртого вечера, безоговорочно верил Владимиру Сергеевичу, но сейчас меня вдруг озарило понимание его исповеди, я как-то отчётливо увидел в рассказе банкира настоящее, а не просто загадочную и грустную историю. Хотя это трудно передать словами.

Всё остальное время Пётр Васильевич, почувствовав наконец мой искренний интерес к предмету его увлечения, рассказывал мне одну историю за другой: летающие тарелки, полтергейст, телепортация… Наконец срок моей путёвки истёк, и я уехал домой.

Понятно, едва разложив вещи после возвращения, я помчался на квартиру Владимира Сергеевича.

Дверь открыла стройная высокая женщина лет за тридцать, с узким бледным лицом и грустными серыми глазами.

– Владимир Сергеевич дома? – поинтересовался я.

– Владимир Сергеевич умер, – тихо сказала женщина, – семь дней назад. В один день с мамой. – Она помолчала (видимо, до сих пор потрясённая таким совпадением) и ещё тише добавила: – День в день.

– Мы с ним были… друзьями, – потрясённый не меньше её, пробормотал я. – Рыбачили тут… Почему он умер?

– Сердце, – тихо ответила женщина и, тяжело вздохнув, добавила: – И нервы. – Она потёрла пальцами виски и спросила: – А вы, случайно, не Сергей Степанович?

– Да, Сергей Степанович.

– Подождите. – Женщина ушла в комнату, вернулась и подала мне СД в бумажной обложке: – Тогда это вам.

На обложке было написано: "Сергею Степановичу".

– А вы Любовь Владимировна? – в свою очередь задал я очевидный вопрос.

– Конечно, кто же ещё? – устало сказала дочь моего странного друга и добавила: – Папа похоронен на Кунцевском, участок №182. Прощайте.

"Они жили долго и счастливо и умерли в один день".

Дома я вставил диск в проигрыватель (подарок дочери).

По проходу между павильоном метро и зданием Ленинградского вокзала шёл уверенный в себе молодой человек в хорошем костюме. Внезапно в кадр вошёл бомж с полиэтиленовой сумкой и, глядя на молодого человека умоляющим взглядом, попросил: "Мужик, купи книжек"…

А потом камера наехала на двух стройных высоких женщин, стоящих возле павильона метро и вытирающих платочками глаза. Оператор сказал: "Ну вот и всё. Теперь он или пропал навсегда или вернётся завтра вечером" – и выключил камеру.

И тут меня пронзило так, что аж зазвенело в ушах: какая всё же непостижимая штука – Время. Иногда часы пролетают, как секунды, а иногда сутки тянутся годы. А сколько для Галины и Любови длились сутки ожидания Владимира Сергеевича – страшно даже представить: наверное, не меньше чем вечность. А может, и больше.

Сейчас я продолжаю в свободное время рыбачить в Филёвском парке и часто, с грустью вспоминая своего странного товарища, думаю: хорошо всё-таки, что вторая разлука Владимира и Галины продолжалась всего два года и что суровое, но мудрое Время, не терпящее копошащихся в нём неприкаянных бродяг, оставило их наконец в покое, передав под попечение всепонимающей и всепрощающей Вечности.

И всё чаще, забывшись, я, оставив на произвол судьбы удочки, смотрю на противоположный берег, словно пытаюсь высмотреть в нём что-то. Сам не знаю что