Зелёный туман

ВЕЧЕР СЕДЬМОЙ

Живцы у меня закончились, поэтому на этот раз я пришёл на речку пораньше, наловил мальков, разложил снасти. Лишь через час моей безрезультативной ловли появился Владимир Сергеевич и, как обычно, разложив свои полудонки, подсел поближе ко мне. И продолжил свою историю.

– Полторы недели я после работы заходил к Галине в больницу. Она держалась отлично, явно повеселела. Тумбочка возле её койки была завалена журналами "Работница" и газетами-еженедельниками. В общем, утоляла информационный голод по полной. Жаловалась только, что задают много глупых вопросов и часто – одни и те же по нескольку раз.

В общем, всё как со мной.

В четверг – свой выходной – я пришёл в больницу с утра, но Галины в ней уже не было. Сказали, выписалась. Ну, чекистов, вообще, спрашивать бесполезно, вернулся не солоно хлебавши домой.

В общем, я не знал, что и подумать, бродил весь день по осиротевшей вдруг квартире, часто выходя на балкон.

В пять часов вечера раздался телефонный звонок. "Мы сейчас приедем", – информировал меня Борис Витальевич. Спасибо. Раньше не мог сказать, чекист!

Действительно, через сорок минут приехал майор с Галей. Она была очень бледна и явно расстроена. "Я встречалась с сестрой", – прошептала девушка – и заплакала.

В общем, мама Галины перестала посещать Ксению Гавриловну не по причине болезни ног: она, как и многие увлечённые своей работой люди, не пережила безделья, связанного с уходом на пенсию, и тихо скончалась в своей однушке в печатниковских "хрущобах".

Сестра Галины, Светлана, действительно, выйдя замуж, поменяла фамилию с Соловьёвой на Румянцеву и жила в квартире мужа на 2-й Песчаной. Родила двоих детей, – оба уже здоровые мужики, – работала кассиром в универсаме. Сидела дома в отпуске.

Н-да, она, конечно, была в шоке, что и говорить. Борис Витальевич с утра заставил Галину выучить полувероятную историю и строго её придерживаться, заявив, что впоследствии, когда сестра к ней попривыкнет, можно будет и сказать правду.

Короче, по официальной версии, Галину в тот сентябрьский день контузило. Добрые люди подобрали её и отвезли в госпиталь, где она и пролежала тридцать лет в летаргическом сне. А теперь вот – проснулась. А поскольку в летаргическом сне все процессы организма замедляются, она до сих пор выглядит на двадцать лет.

Бред, конечно, но Светлана поверила, хотя, понятно, никакого разговора у сестёр не получилось, странно, что они вообще умудрились хоть о чём-то поговорить.

В общем, Галина узнала, что похоронка на папу пришла в жуткий июнь 1942 года, а на Витьку, её парня, ещё раньше – в ноябре 1941. Узнала про маму, знакомых, друзей… По сути, сёстрам не о чем было разговаривать: разные миры, разные – как их там? – ноосферы. Ещё Галина выпросила у сестры дубликаты фотографий мамы и – с фронта – отца. Так, скомкано и невесело, сёстры полтора часа пили чай и, договорившись созваниваться-встречаться, неловко расстались.

За совместным ужином Борис Витальевич объяснял девушке, что сестре нужно время, чтобы всё понять и снова принять её в свой мир; как-никак, тридцать лет – не шутка. Светлана потеряла сестру в пятнадцать лет и вновь обрела в сорок пять – странно, что она вообще помнила, что у неё была сестра.

Галина согласно кивала головой, но я видел, что она понимает гораздо больше, чем он ей хотел сказать: понимает, что у неё нет больше близких людей, что она осталась в этом мире совсем одна. Скорее всего, именно поэтому девушка попросилась ещё пожить у меня, а не в больнице, пока майор не подыщет что-нибудь подходящее.

По-моему, Борис Витальевич даже обрадовался такому повороту событий: как куратор он был заинтересован, чтобы его подопечные держались вместе. А я… Я подумал, что вместо осени наступает весна.

Ну а дальше, дальше Галине оформили паспорт (дату поменяли с 18.08.21 на 18.08.51, ровно на тридцать лет), липовый диплом об окончании школы, и она уже в октябре устроилась санитаркой в ту же больницу, где лежала на обследовании, твёрдо решив летом поступать в Иняз. В том же октябре она переехала в такую же однушку, как у меня, – в соседнем доме.

Ну, освоилась она в этом мире очень быстро: записалась в библиотеку, очень много читала, на "ты" общалась с моим катушечником, с упоением слушая так полюбившегося ей Высоцкого; так же быстро освоилась с инфраструктурой современного города, а разросшаяся с 1941 года сеть метрополитена так вообще привела её в восторг. То ли беседы ли со мной, то ли её удивительная способность понимать больше, чем знать, быстро привили в ней отвращение к программе "Время" и прочему официозу.

Н-да, единственная проблема была – моё прошлое, которое мне пришлось выдумывать (понятно, совместно с Борисом Витальевичем). В общем, однажды за ужином Галина, после нашего увлечённого обсуждения последнего есенинского цикла "Стихи о которой", вдруг – без всякой связи – спросила:

– А где твои родители? Почему ты о них никогда не говоришь? Погибли на войне?

Н-да, вот именно этого вопроса я и боялся. Пришлось, ненавидя самого себя, рассказывать нашу с майором совместную сказку о моём сиротском детстве и потере всех родственников. Чистый бред.

Галина слушала очень серьёзно, вернее, не слушала, а, как это было свойственно ей, впитывала каждое слово.

– Мне очень жаль, – тихо произнесла она наконец. – Выходит, ты тоже совсем один?

– Выходит, – вздохнул я. – Но ничего, я привык.

– И я привыкну, – грустно промолвила девушка.

Больше она к этой теме не возвращалась.

Забегая вперёд скажу, что отношения с сестрой и племянниками наладились у Галины только через года, да и то их никак нельзя было назвать тепло-родственными, всё-таки пропасть в тридцать лет – это вам не хухры-мухры. Так, ездили вместе раз в год навещать могилу мамы, позванивали друг другу на дни рождения – и, пожалуй, и всё.

Несмотря на полученную в соседнем доме квартиру, Галина часто заходила ко мне, а я, в свою очередь, не вынося ставшего вдруг нестерпимым одиночества, чуть не каждые выходные приглашал её то в кино, то в театр, то в цирк.

Владимир Сергеевич надолго замолчал, задумчиво глядя на свой любимый противоположный берег. Потом, тяжело вздохнув, продолжил:

– В общем, получилось как в хорошей мелодраме. Я знал, конечно, что противоположности сходятся, но не до такой же степени. У неё не было близких людей в этом мире, у меня тоже, но почему меня зацепила девушка из большего прошлого, чем женщины из этого прошлого, – не пойму. Вернее, не понимал ещё целых пять с лишним лет. Ладно, об этом позже.

В общем, празднование у меня нового, 1972 года, завершилось нашей первой ночью. Неплохое начало для года, в котором я должен был родиться.

Утром я рассказал Галине про себя всё. Она – такая непохожая на прежних моих "одноразовых женщин" – выслушала меня не перебивая, чутко и внимательно глядя прямо в глаза. Когда я наконец закончил, положила свои худенькие руки мне на плечи, взгляд её серьёзных, чистых глаз заволокла непередаваемая нежность: "Я знала, что ты не такой, как все".

Все три выходных дня нового года (1972 год начался в субботу) мы, почти не вылезая из постели, любили друг друга и говорили, говорили, говорили… Наконец-то мы могли поговорить открыто, по-настоящему, и даже не знаю, кто был больше этому рад: я, которому не надо было больше врать, или она, которой не надо было больше разбираться, почему я говорю не то, что думаю.

В общем, Галина хотела знать о будущем всё, а я нашёл человека, которому мог всё рассказать, и поток взаимного проникновения в души друг друга полностью нас поглотил.

Наконец Галя спросила, в каком времени мне больше нравится жить.

Н-да, хороший вопрос. Я ответил, что мне нравится с ней, причём тут время?

В общем, Галина поняла главное: Москва 1997 года будет в разы больше отличаться от Москвы 72-го, чем Москва 72-го от Москвы 41-го. Попала в точку!

А наша жизнь постепенно стабилизировалась и налаживалась. Изредка чекисты вызывали меня для консультаций, время от времени навещал Борис Витальевич. Я продолжал работать в школе и подрабатывать ремонтами, конечно, уже не оставаясь у одиноких женщин на ночь, а Галина с февраля, кроме основной работы, подрабатывала репетитором, готовя студентов к поступлению в ВУЗы и заодно готовясь поступать сама, совершенствуясь в немецком. Я сказал, что уже через пятнадцать лет знание языка ей ох как пригодится, но стоит ещё налечь и на английский. Занялась она – под моим чутким руководством – и английским, – умница! Мы даже два английских дня в неделю устроили – хех!

Ладно, романтика всё это. В мае месяце мы тихо расписались, стали мужем и женой. Свидетелем, понятно, был всё тот же Борис Витальевич – кто же ещё? – и одна из Галиных подруг по работе. Галя не рискнула приглашать на свадьбу сестру. Ну, понятно: разве бы той понравилось, что старшая сестра такая молодая, что выходит замуж, а у младшей, фактически, жизнь подходит к концу? Грустно всё это.

Конечно, я предупредил Галочку, что все знания о будущем надо держать при себе, потому как её работа кишмя кишит "барабанщиками"; один прокол – и наш милый Борис Витальевич из доброго волшебника мгновенно превратится – в лучшем случае – в сочувствующего надзирателя. Впрочем, я мог бы этого и не говорить: Галина понимала в два раза больше, чем воспринимала. Я не мог понять, почему.

И вот в начале лета, когда Галя интенсивно готовилась к экзаменам в Иняз, за мной срочно приехали с Лубянки. Странно, обычно мы встречались на специально предназначенной для этого квартире, а тут – в тюрьму. Но приказы начальства, как известно, не обсуждаются.

В кабинет ввели странного, взлохмаченного человека лет двадцати пяти, всего на нервах. Он пронзил нас таким взглядом откровенной ненависти, что мне стало не по себе.

– Ну, пытайте, гэбисты, – прохрипел этот странный тип и сплюнул на пол.

У Бориса Витальевича нервы, видимо, были покрепче моих.

– Не стоит плевать в колодец, Владимир Вениаминович, – миролюбиво произнёс он, – пригодиться воды напиться. Пытать вас здесь никто не собирается, просто расскажите, как вас занесло в наше время. А мы, поверьте, будем очень внимательно слушать.

Тут я вздрогнул: что, этот парень из будущего? Из моего будущего? Или как правильнее – из моего прошлого?

– Ну, чего крутить вола за яйца, – продолжал майор, – в бреду вы уже признались, что намеренно ушли в прошлое из 2009 года. Так продолжайте. Эх, батенька, когда путешествуете во времени, стоит учитывать побочные эффекты. Кстати, представлюсь: мы из отдела по работе с аномальными явлениями, и вы у нас такой залётный путешественник – не первый. В общем, не мясники мы и дыбы у нас нет. Рассказывайте!

Тут уж я смотрел на лохматого безумца во все глаза: он был даже не из моего времени, а из будущего, в котором я ещё не жил. Конечно, не пойди я тогда через этот чёртов Литейный мост, то жил бы сейчас уже в 2012 году. Ох, блин, моё украденное время!

– Короче, – уже жёстко сказал Борис Витальевич, – мы занимаемся исследованиями "летающих тарелок", полтергейста, проблемами переходов во времени и пространстве и прочей нечистью. Так что считайте, что вам крупно повезло. Ну, говорите, куда вы хотели попасть? Я слушаю!

– Ладно, – тяжело дыша, прохрипел гость Лубянки, – банкуйте. – И начал рассказывать.

В общем, Владимир Вениаминович, 1981 года рождения, сиганул в прошлое намеренно. Ну, увлекался паренёк оккультизмом (он был из семьи учёных передовых взглядов), иными мирами, начитался Черноброва и кто там ещё. Надоела ему вконец, по его мнению, деградировавшая жизнь, вот и решил уйти в спокойное, безмятежное прошлое, – чистого воздуха захотелось, тишины, незамутнённых телевидением и интернетом людей. Понимаю. Хотя у меня не было такой ненависти к своему прошлому будущему, но кто знает, что с человеком стряслось в лихие и продажные 90-е? Каждый бежит от себя по-своему.

– Как вы к нам попали, – спросил Борис Витальевич, – через какой портал перехода?

Паренёк злобно молчал.

– Ну, сказал "а", говори "б", – мягко произнёс майор, – всё равно узнаем.

– Ладно, – процедил Лохматый, – пиши: Пречистенка, 16/2, подвал. В вашем поганом времени – Кропоткинская. Там портал. Ладно! Всё равно рухнет ваш совок, сбросят в августе 91-го вашего "Железного Феликса", выйдут на волю все диссиденты. И я выйду и уйду, всё равно уйду! (Он уже кричал и задыхался.) Дождусь, домучаюсь, выйду на свободу – и всё равно уйду в прошлое, – к Толстому, к Достоевскому, к Лескову, в императорскую Россию, где ни ваших гэбэшных рож, ни зажравшихся миллиардеров! На сто лет назад, к нормальным людям, к нормальной жизни, на чистый воздух! – И он, вцепившись руками в косматую гриву волос, в истерике зарыдал.

Очевидно, говорить с ним в таком состоянии было бесполезно, и Борис Витальевич нажал кнопку вызова конвоя. Задержанного увели.

– Вот экземпляр, – закурил майор, – задержали вчера в Александровском саду. Думали, плохо человеку: он на скамеечке сидел и стонал. Спросили, что с ним. А он понёс какую-то ахинею: мол, совки поганые, я из будущего, а вы уроды. Поначалу в дурку повезли, но, к счастью, нам отзвонились. Оттуда и вытащили голубчика. Денег у него изъяли царских, золота, серебра. Хорошо к путешествию подготовился, подлец, не врёт. Всё правильно он говорил?

– Всё верно: растащат Россию в 90-е годы по кусочкам. Что дальше – не знаю, дальше я не жил.

– И что, памятник Джержинскому снесут?

– Снесут, но не уничтожат. Он сейчас… блин, он будет в парке возле дома художников, который у Крымского моста, стоять.

Борис Витальевич задумчиво подошёл к окну и посмотрел на памятник "Железному Феликсу".

– А что сам не сказал? Испугался?

– Не хотел расстраивать.

– Ну-ну, – кивнул Борис Витальевич и, покрутив головой (его характерный жест), сменил тему: – Ладно, не один ты такой, как видишь. Выходит, мы живём не в самое плохое время?

– Не в самое.

– Ладно, когда очухается малец, мы с тобой с ним ещё поговорим, надо, чтобы ты, как знающий, правильные вопросы ему задавал, а то мы-то в тонкости не вникаем.

– Хорошо. Только ведь он не из моего времени, а на двенадцать лет позже.

– Ничего, – майор усмехнулся, – всё равно ближе к прошлому твоему, чем к нынешнему нашему. Галя как?

– Нормально, к экзаменам готовится. Вот думаю, куда бы после поступления (поступит-то она обязательно) отдохнуть поехать. А отдохнуть ей надо.

– Да езжайте куда хотите, – хмыкнул майор. – Надо же, жену себе в прошлом нашёл. Повезло тебе, Владимир Сергеевич, не то что этому.

Я не мог не согласиться, что мне действительно крупно повезло: по сути, Галя заменила мне моё время. Н-да, вот так вот – хрупкая девушка может заменить человеку всё, чем он раньше жил, а человек этому безумно рад. Странно всё же мы, люди, устроены, вы не находите?

Действительно, странное существо человек, – подумал я, – сидит тут на берегу протухшей речки и рассказывает по сути первому встречному интимную историю своей жизни, – ну не странный ли? А главное – зачем?

Я выпил чаю из термоса, а банкир достал из пачки очередную сигарету и, закурив, продолжил.

– Конечно, я от души сочувствовал уже третьему виденному мною путешественнику во времени (включая, понятно, того, что в зеркале). Угораздило же искателя пасторалей попасть, как осе в малиновый сироп! Не повезло. А может, наоборот – повезло. Кто знает? Во всяком случае, я понял одно: Время не любит, когда об него вытирают ноги, используют, так сказать, не по назначению, пытаясь кувыркаться вне его предписанности. И эта мысль вскорости получила весомое подтверждение.

И ещё я подумал: интересно, а сколько ещё у Бориса Витальевича, как птичек в клетках, живёт таких же, как мы?

– Зачем вызывали? – спросила Галя, увидев моё расстроенное лицо. – Неприятности, да?

– Да-а-а… – неопределённо протянул я, махнув рукой. Разделся, прошёл на кухню, закурил.

Галина присела рядом, посмотрела внимательно и серьёзно.

– Ну, что случилось?

– Понимаешь, человека Витальич заловил из будущего, – признался я (обманывать Галю всё равно было бесполезно да и не хотелось). – Достань-ка водку из холодильника, ага.

– Из твоего будущего?

– Почти что, из 2009 года. Хм, какое-то время мы ведь жили вместе. Странное ощущение – как будто знакомого встретил, хотя, конечно, никогда его раньше не видел. Неприятный тип.

Галчонок, достань всё-таки водки: грустно что-то.

– Ага, сейчас. – Галина вышла из оцепенения, достала из холодильника водку, начала собирать на стол.

– Знаешь, – продолжил философствовать я, – когда в командировку в другой город приезжаешь, сразу кажется, что чего-то не хватает. А не хватает ощущения того, что в любую минуту, пусть и случайно, можешь встретить знакомого. И, крутясь в другом городе, постепенно понимаешь, что никакого знакомого ты здесь никогда не встретишь, потому что его здесь просто не может быть. Потому и чужой город, что в нём все чужие. Вот и я – пятнадцать лет как в дальней командировке, и вдруг – знакомый, пусть и псих.

– А что он рассказывал? – спросила Галя, накладывая в миску солёные грибы.

– Да ничего – в истерику впал. Придётся ещё раз с ним общаться. – Тут я вздохнул: – Интересно всё-таки, что там с 97-го по 2009-й произошло, пока я – в командировке?

– Конечно, – грустно сказала Галя, сев за накрытый стол, – но ты свои пропущенные годы ещё увидишь, а сорок лет – так вообще заново проживёшь, а я свои – нет. Никогда.

Я мысленно выругал себя за махровый эгоизм. Идиот эгоцентричный!

– Прости, Галчонок. – Я обнял и поцеловал жену. – Правда, нытьё всё это. Давай лучше выпьем за будущее, которое одновременно и моё прошлое, и за настоящее, которое я уже месяц живу по второму разу, и помянем твои тридцать лет, которые ты никогда не видела и никогда не увидишь. Как странно! Время должно вернуть тебе должок за то, что отняло, иначе – какое оно Время?

– Уже отдало, – прошептала Галя, и мы наконец выпили.

– А что, – чуть погодя, спросила супруга, – неужели в будущем действительно так плохо, что из него бегут? – И сама ответила на свой вопрос: – Нет, плохо не от времени, в котором живёшь, а от того, что в это время живёт в тебе. – И добавила из О.Генри: – "Дело не в дорогах, которые мы выбираем: то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дороги".

Я усмехнулся:

– Ну и умная же ты, Галка! Правда: бегут не от времени, а от себя в этом времени. И никак не могут убежать, потому что некуда.

Ну, давай по второй рюмахе!

– И всё-таки, – осторожно спросила Галя, после того как мы выпили по второй рюмке, – тебя ведь тянет в своё прошлое, правда? Ты хочешь вернуться?

Что можно ответить на такой вопрос? Я просто посадил жену на колени, обнял и поцеловал.

– Солнышко, я ведь тебе уже говорил: ты моё время, ты моё всё – и прошлое, и настоящее, и будущее.

– Я знаю, – прошептала Галя, – просто хотелось ещё раз это услышать.

– Ну, хитрюга! – Я не мог не улыбнуться. – Ну и скажи, причём тут время, если люди на самом деле ищут только любви, даже если не хотят самим себе в этом признаться?

– Не при чём, – прижалась ко мне Галина, – совершенно не при чём.

Владимир Сергеевич закурил и после традиционного грустного созерцания противоположного берега продолжил.

– В общем, пришлось нам ещё раз беседовать с Лохматым. Я был потрясён, узнав, что после Ельцина правит уже второй президент (имена которых мне, конечно, ни о чём не говорили), причём преемником президента-демократа стал бывший полковник КГБ. Чудны выкрутасы твои, Время!

Борис Витальевич, признаться, удивлялся не меньше меня. Ну, я ещё впал в ступор, услышав про компьютеры с многоядерными процессорами и терабайтными "хардами", а мобильники с JPRS-навигаторами меня просто добили.

Ну, ещё мы с Борисом Витальевичем долго не могли поверить, что негр станет президентом США, а в мире разразится жуткий финансовый кризис, который ещё неизвестно чем закончится. Думали, Лохматый над нами издевается. Впрочем, про кризис Лохматый толком объяснить ничего не мог, как, впрочем, и никто сейчас.

Тут Борис Витальевич, почувствовав важную тему, оставил её на потом, то ли не желая углубляться в неё в моём присутствии, то ли решив проконсультироваться со специалистами.

В общем, Лохматого наконец увели, и, по крайней мере из моей жизни, – навсегда. Хотя… Но об этом после.

– Да, – закурив, промычал ошарашенный майор, – из интересного времени ты выпал. Не жалеешь?

Я подумал о Гале и твёрдо сказал: "Нет".

Галя легко поступила в Иняз, в котором уже отучилась когда-то три года, и до середины августа мы отдыхали в деревне в Псковской области на берегу одного из многочисленных в тех местах хрустальных озёр.

(Мой прошлый вольный опыт подсказал нам замечательный способ проведения отпусков: мы просто выбирали приглянувшееся место на карте, ехали туда и снимали комнату в какой-нибудь избушке у доброй одинокой старушки, предварительно, конечно, сообщив Борису Витальевичу, куда едем. Так мы проводили почти все отпуска, благо что в деревнях тогда ещё кто-то жил.)

День рождения Гали, 18 августа, отмечали уже в Москве. Приехал Борис Витальевич, две недели назад получивший (возможно, за Лохматого) звание подполковника. Отношения между ним и нами можно было – с натяжкой – назвать дружескими. По крайней мере, у нас хватало ума не лезть не в своё дело, а у него – смотреть сквозь пальцы на некоторые наши вольности мировоззрения.

Вскоре выяснилось, что у новоиспечённого подполковника крупные неприятности. Надо отдать Борису Витальевичу должное: он не хотел портить нам праздник, но обмануть интуицию бывшего банкира, в совершенстве изучившего в прошлом будущем язык тела, и понимавшую больше чем знавшую Галину было невозможно. И шеф в конце концов признался, что разбил вдребезги свою "копейку" и что даже его зарплаты и сбережений на восстановление не хватит, а без личной машины – он сам не свой.

Как автомобилист я понимал, что машина это наркотик, что если на неё подсядешь, то иначе никак, и решил помочь, но, понятно, не бесплатно.

– А что, – предложил я, вспомнив далёкие уже 50-е, – скоро ведь суперсерия СССР – Канада стартует, ага?

– И что, – Борис Витальевич понял меня с полуслова, – хочешь мне результат серии сказать? Так ясно, что канадцы выиграют. Или, скажешь, нет?

– Выиграют, – успокоил я, – но вот только ставить на них нужно не до первого матча, а после пятого.

– Не понял, – пьяно нахмурился шеф. От выпитого его голос слегка огрубел.

Я улыбнулся и, взяв листок бумаги, написал (ох эти старые добрые перьевые ручки с баллончиком, помните?): "СССР – Канада – 7:3, 1:4, 4:4, 5:3, 5:4, 2:3, 3:4, 5:6". Протянул ему.

– Теперь понял?

Борис Витальевич улыбнулся, но потом помрачнел:

– А всё-таки жаль, три поражения подряд. Как же так?

Я тоже тяжело вздохнул:

– Бобби Халл по приказу второго тренера травмирует Харламова. А без Харламова…

– Понятно, – расстроено протянул подполковник. Но потом широко улыбнулся: – А что, разведу рубликов на триста парочку полкашей, всё равно им, старым пердунам, деньги тратить не на что. Что ты за это хочешь? – Борис Витальевич не хуже меня читал язык жестов, видел, что я не просто помочь напрашиваюсь.

– Связку ключей, которую вы у меня изъяли.

– Зачем? – оторопел шеф.

– Да просто на память. И потом, доживём же мы в конце концов до 1997 года. Как я тогда в свою квартиру войду и в свою машину сяду? И потом – какую ценность она представляет? Обычные ключи и кругляш из пластмассы.

Борис Витальевич покрутил толстой шеей:

– Ладно.

В общем, получил я в воскресенье вечером, 29 октября, связку своих ключей. Борис Витальевич расхохотался:

– Видел бы ты моё лицо после второго периода – египетские казни тебе готовил, – и их лица после окончания матча. Один чуть не плакал. Но деньги все отдали, хоть и ушли матерясь. Триста рублей как одна копеечка! Да ещё по мелочам на результатах каждого матча через знакомых втихаря снимал – ещё восемьдесят. Теперь на ремонт хватит. Спасибо. – Он покрутил на свой манер шеей и тихо рассмеялся: – Ох, возьмут меня за жабры за нетрудовые доходы. До встречи!

Долго я вертел свою связку ключей с брелком БМВ: удастся ли когда-нибудь, пусть и глубоким стариком, вновь открыть дверь своей холостяцкой квартиры на Мусы Джалиля? Было мне уже сорок лет. Значит, в 1997 должно было стать шестьдесят пять.

Тут я наконец задал давно мучающий меня вопрос: почему Владимир Сергеевич выглядит не более чем на шестьдесят, а не на положенные семьдесят семь?

Банкир улыбнулся и сказал:

– Знаете, давайте поговорим об этом завтра: темно уже.

И правда, на этот раз мы засиделись допоздна, пора было по домам.

Да, странные бывают люди, – думал я вечером о судьбе моего несчастного, одержимого XIX веком современника, так стремившегося в прошлое, а попавшего в цепкие лапы КГБ. Я чувствовал, что Владимир Сергеевич прав: Время не любит праздношатающихся по нему неудачников. И этот тип, даже если вышел из тюрьмы-психушки в трезвом уме и здравой памяти и осуществил-таки свою мечту с XIX веком, вряд ли счастлив, вряд ли Время ласково ждёт его в том времени. Другое дело, попавшие в чужое время случайно, как банкир и Галина; тут, мне казалось, наоборот: Время, как бы извиняясь, дарит своим случайным гостям жизнь лучшую, чем была до этого.

Мне казалось, Лохматый попал в типичную ловушку, в какую часто уловляются романтически настроенные души: он был очарован своим восприятием предмета, не зная толком сам предмет. А ведь наши представления о чём-то, полученные из рассказов и дополненные собственной фантазией, всегда лучше, загадочнее, романтичнее того, что есть на самом деле. В реальности, как правило, получаешь разочарование. Это как профессия рыбака: романтична со стороны и страшно тяжела на самом деле. Так и пресловутый XIX век: наверняка он не такая идиллия, какой кажется.

Впрочем, вольному воля. И не моё это дело. Вообще, заниматься своим делом – редчайшая способность: абсолютное большинство людей занимаются не тем, к чему призваны. И, возможно, это к лучшему: общество сплошных гениев в своём совокупном интеллекте будет не намного умнее общества, состоящего их махровых дебилов. Так что, может, всё идёт правильно.

И с этими философскими размышлениями я спокойно заснул в мире, где женщины убивали в утробе собственных детей, где люди бездумно отравляли воздух, которым сами дышали, и воду, которую сами пили, где превращение человека в законченного мерзавца, шагающего по трупам, было единственным путём к успеху.