Земля незнаемая

1

У подножия Старокиевской горы Днепр пьёт воду Почайны-реки. Отсюда тянется заливной луг, заросший травами, жимолостью. Киевляне прозвали это место Оболонью.

В пятый день недели, когда время перевалило за полдень, княжий книжник Кузьма забрёл на Оболонь послушать, как кричат перепела да трещат коростели. Здесь и прихватил его дождь. Частый и густой, он повис сплошной стеной, закрыл Киев. Кузьма укрылся под слежавшейся копной, долго смотрел, как пузырится вода в луже. Прошлогоднее, потемневшее сено пахло прелью.

Не заметил Кузьма, как заснул. И приснилось, будто они с отцом поле пашут. Он, Кузьма, коня за уздцы ведёт по борозде, а старый Савватей грудью на рало налёг, тяжело дышит. Руки у отца синими жилами изрезанные, заскорузлые, борода взлохматилась, и пот со лба катится, глаза застилает. Из-под лемеха земля отцу под ноги пластом выворачивается, парует, пахнет хмелем. Голова у Кузьмы закружилась. Хочет он сказать отцу: «Давай передохнём», но Савватей опережает его, прикрикивает: «Не пора, Кузьма, не пора!»

Пробудился Кузьма, дождь прекратился. Солнце, большое, яркое, к земле опускается. Поднялся Кузьма и напрямик по мокрой траве зашагал к городу.

У Копырева конца[131] полюбовался каменной стеной. Совсем недавно сложили её камнетёсы по Петруниному плану на месте старых бревенчатых городен. Получилась она широкой и высокой, с прикрытием для воинов и бойницами для лучников. Придёт время, и такой стеной Петруня огородить весь город. Вот Золотые ворота[132] начал он переделывать.

До темна ещё не скоро, и Кузьма направился на поиски Петруни.

Второе лето, как приехал он из Тмуторокани и по велению Ярослава город укрепляет. Не раз слышал Кузьма, как бояре меж собой потешались над молодым зодчим:

«Эка городенца Ярослав сыскал! Молоко на губах не обсохло, а туда же…»

А потом попритихли, когда увидели, какие стены по его замыслу мастеровые возвели…

Кузьма пересёк город. Ещё издали за горой камня разглядел, как на дощатых мостках народ суетится: раствор носят, кирпич подают камнетёсам, а те знай молотками постукивают, плиты с природным камнем чередуют, кладут на известковой цемянке. Да так искусно подгоняют, словно под шнур.

Башня-стрельница вся в строительные леса взята.

Заметил Петруня Кузьму, вниз спустился, сказал:

— Се, Кузьма, отводная башня-стрельница с Золотыми воротами. От них каменные стены возведём с перекрытием. То крытый ход в город будет, а по краям для защиты срединной стрельницы ещё две башни поставим с зубчатыми парапетами…

Говорит Петруня и будто наяву всё видит.

— Вот там, Кузька, над Золотыми воротами поднимется надвратная церковь с золочёным куполом, а под воротами княжеская скотница для драгоценностей… Через два лета ты, Кузька, сам на всё поглядишь.

И, прикрыв глаза, помолчал, потом снова заговорил:

— Вчерашнего дня князь Ярослав зазвал меня и велел церковь делать из камня, подобную тмутороканской. Я же, Кузька, издавна иной мыслью тешусь. Не по подобию тмутороканской сделать бы, а чтоб царьградской Софии не уступала. Дорогим камнем её отделать, многоглавыми шеломами своими чтоб она небо подпирала, золотом глаза застила. А тому бы храму вечно стоять и Русь возвеличивать.

— И сколь лет те, Петруня, надобно, чтоб дивность такую создать? — млея, спросил Кузьма.

Петруня усмехнулся:

— Много, Кузьма, много! Пятнадцать ли, двадцать, но я сделаю, поверь… Вот с нынешнего лета зачну известь гасить…

Положив руку Кузьме на плечо, изменил разговор:

— Набахвалился я те, Кузька, пора и честь знать. Темень-то, а завтра вставать спозаранку…

Из освещённой восковыми свечами гридни доносились голоса. Стараясь не скрипнуть половицами, Кузьма на носках подошёл к открытой двери, заглянул. В гридне на лавках бояре сидят: воевода Александр Попович, а с ним рядом одноглазый ярл Якун. Подальше боярин Герасим с воеводой Будым, а напротив бояре Авдюшко и Степанко, Жадан и Кружалко, сын покойного Владимирова воеводы Волчьего Хвоста.

Князь Ярослав восседает на кресле красного дерева, строг, брови хмурит, перстами пушит подернутую сединой бороду. Увидел Кузьму, махнул рукой: дескать, уйди с глаз. Кузьма попятился, скрылся, но совсем не ушёл, слышит, о чём в гридне говорят.

— Мстислав письмо прислал, требует: «Дай Чернигов», — сказал Ярослав. — Коли отвечу ему «возьми», а он возжадится и Киев потребует.

— К чему вотчину покинул! — выкрикнул чей-то голос.

Кузьма прислушался, узнал боярина Герасима.

Того перебил ярл Якун:

— Заступим полками дорогу, воротим Мстислава в Тмуторокань!

— Надобно посольство к князю Мстиславу править, степенно проронил воевода Попович.

Воевода Будый долго простуженно кашлял, мешая говорить, наконец стих. Кто-то из бояр, Кузьма так и не признал по голосу, поддержал воеводу Поповича:

— Спросить у князя Мстислава следует: к чему не хочет сидеть в Тмуторокани?

— Верный сказ, правь посольство к Мстиславу, князь, — зашумели бояре.

Ярослав постучал ладонью о подлокотник, призывая к тишине, и, не дожидаясь, повысил голос:

— Мудрость есть в словах ваших, бояре, мои советчики. Пошлём мы посольство. Думаю, править его те, боярин Герасим. Мы же на всяк случай полки наши изготовим и, коли не воротится Мстислав на отчий стол добром, силой прогоним.

Тёмноглазые, смолянисто-чёрноволосые касоги и русая голубоокая Русь — великое воинство, расставшись с ладьями, неторопко, с ночными привалами двигались к Чернигову. Залозным путём[133] вёл Мстислав многобойцовую дружину. Рядом с князем ладно держится в седле Добронрава. Ясным взором озирает княгиня бугристую, ковыльную степь, перевитую маковым цветом, сравнивает её с тмутороканскими просторами…

Молчит князь Мстислав, поглощён своими думами.

Добронрава знает, о чём его мысли. Заботит Мстислава сомнение: не станет ли Ярослав на его пути? Поймёт ли разумом, отчего он, Мстислав, ушёл из Тмуторокани? Захочет ли миром уступить Чернигов? А коли воспротивится, то не нарушает ли он, Мстислав, слова отцовского? Давно то было, когда сказал ему Владимир: «Не ходи ратью на брата старшего, коий сядет князем киевским…»

Но видит Бог, Мстислав не силой берет, а как меньшой брат просит…

— Река по праву руку, — нарушила его раздумья Добронрава.

Мстислав очнулся, поглядел из-под козырька ладони на блестевшую, будто застывшую воду.

— Голтав-река, княгинюшка. Треть пути осталась. — И, обернувшись к ехавшему поодаль дворскому, сказал: — На отдых станем тут. Распорядись, Димитрий, чтоб людей накормили, а нам с княгиней шатёр поставили.

Не являясь потемну к Мстиславу, боярин Герасим переспал под открытым небом. Благо ночь тёплая, сухая. У реки, по всей степи, огни мерцают, Мстиславовы воины костры жгут.

Поутру, едва заря погасла и солнце проглянуло, боярин Герасим кликнул отрока, велел облачать себя, чтоб как подобает посольство править.

Отрок извлёк из походной сумы шитый золотом кафтан, высокую шапку-боярку с алой бархатной тульёй и соболиной оторочкой, сапоги не пыльные, мягкие.

Герасим прикрикнул:

— Зерцало придержь!

И пока отрок держал на вытянутых руках большое серебряное зеркало, боярин костяным гребнем долго расчёсывал плешивую голову и куцую бородёнку. Наконец крякнул, проронил довольно:

— Подводи коня, поедем к Мстиславу…

Проведав о посольстве, дворский Димитрий просунул голову в шатёр, разбудил Мстислава:

— Княже, Ярослав паведщика прислал!

Мстислав не заставил ждать, вышел к боярину налегке, без кафтана, в шёлковой алой рубахе, атласных портах, вправленных в сапожки. Пригладил русые, тронутые серебром волосы, проговорил приветливо:

— Рад видеть тя, боярин Герасим.

Герасим с коня долой, отвесил князю поясной поклон, коснувшись земли перстами правой руки.

— От князя Ярослава к те, князь. Не дерзости ради, а по княжьему повелению речь моя. Послал меня князь Ярослав спросить тя, князь, зачем покинул ты Тмуторокань, к чему Чернигов ищешь?

— Когда брат мой Ярослав из богатой и вольной Новгородской земли ушёл и всей Русской землёй завладел, не спрашивал я его, к чему это. Я же не Киев прошу, а Чернигов. А от Тмуторокани не отказываюсь, то тоже моя земля…

Герасим сделал шаг вперёд, сказал смело:

— Князь Ярослав не даёт те Чернигов и велит воротиться в Тмуторокань.

Мстислав потемнел лицом, ответил раздражённо:

— Передай, я ему не челядин, а князь и на отчую землю право имею, как и он. А со своего пути не сверну, пусть не стращает.

— Ох, князь Мстислав, не искушай себя.

— Слова непотребные говоришь, — озлился Мстислав, — и посольство правишь не по чести. Ворочайся к Ярославу и скажи, что я иду не один, а с дружиной, и коли он силой надумал мериться, не побегу. Теперь же ступай, боярин Герасим.

Круто поворотив, Мстислав направился в шатёр.

2

Гридин Василько с нетерпением дожидался княжеского выхода. Привёл своих рынд Пров, назначенный совсем недавно их десятником. Рынды все на подбор, молодец к молодцу, броней поблескивают, сдерживают ретивых коней. Василько засмотрелся на Прова. Вот таким молодым и он был, когда в Тмуторокань ушёл. Не заметил, как время пролетело…

Переступил Василько с ноги на ногу, руки на перильце положил. Тяжко давит грудь кольчуга. Не предстоящий бой страшит гридня Василько, а совесть гнетёт…

Раздались шаги. Василько поднял голову. На крыльце показался Ярослав в полупанцире, поверх брони багряница, отороченная горностаем, накинута. Положив руки на рукоять меча, он окинул взором двор, видно высматривал княгиню, и медленно, прихрамывая, принялся спускаться по ступенькам. Увидев Василька, приостановился, вскинул брови:

— А ты почто не в полку? Он-то давно выступил.

Василько ответил тихо, но внятно:

— Князь Ярослав, остался я оттого, что потребность имею к тебе. Дозволь её высказать.

— Ну, говори. Вишь, княгиню ждать заставляешь.

С женской половины вышла Ирина в парчовом платье, голову шёлковый плат обвил, лицо бледное.

— Князь, прошу тя, освободи меня от боя.

— Ты о чём? — переспросил удивлённо Ярослав, не сразу сообразив, что говорит ему этот воин.

— Освободи меня, князь, от этой рати, — не отводя глаз, снова повторил Василько свою просьбу. — Три лета я у тя в дружине, князь, а до того, коли не забыл, служил я князю Мстиславу. Ныне те, с кем ты, князь, биться собрался, мне товарищи, и рука моя не обнажит меч против них. Пойми меня, князь…

Потупил голову Ярослав, долго хмурился, наконец поднял глаза на Василька:

— Ты воин, поступаешь по чести, а я тя не неволю.

Сказав это, он сошёл с крыльца, обнял княгиню.

— Ну, Иринушка, ехать мне надобно.

Рта не раскрыла княгиня Ирина, не проронила скупой слезы. Кровь варяжская холодная поборола.

Гридин подвёл коня, придержал стремя. Звеня железом, Ярослав уселся в седло, разобрал поводья. Сытый конь, приплясывая, взял с места в рысь. Пров приподнялся в стременах, взмахнул одетой в кожаную рукавицу рукой, и рынды поскакали за князем.

Василько посмотрел вслед задумчиво: «Где мудрость князей, отчего войной идут друг на друга? Иль не могут полюбовно спор решить? А речь оба, и Ярослав, и Мстислав, о Руси ведут, и оба будто за неё радеют. Ин же как городом поступиться, так мечи обнажают…»

Постояв ещё немного, Василько направился к коновязи. Отвязав узду, гридин уселся верхом, пустился за дружиной.

Сошлась русь за Лиственом[134] не на братчину[135], а схлестнулась в кровавой усобице…

Желтели осенней позолотой леса, и алела рябина. В тот день хмурое небо нависло низко над землёй и скрыло солнце…

Широким строем развернул полки князь Ярослав, тугим луком напружинились тмутороканцы…

Разглядел Мстислав, как наёмные варяги железным клином выдались, сказал:

— А пошлю-тко я против свевов черниговских удальцов.

И поставил в челе полк пеших черниговцев, что привёл ему на подмогу посадник Ростислав. На крылах касогов выставил, а отборной верхоконной дружине велел ждать своего часа.

Полощет ветер голубые княжеские стяги, раскачивает святые хоругви. Русские хоругви над русскими полками.

Запели серебряные трубы, и закованный в железо одноглазый ярл Якун первым повёл своего варяжского «вепря». Взяли их «свинью» в топоры и шестопёры пешие черниговцы, сошлись грудь с грудью. Гикая и визжа, ринулась на сечу касожская конница.

В звоне металла, в треске копии потонули крики и стоны, в смертельных судорогах храпели кони…

Время на ночь перевалило, крупными каплями сорвался грозовой дождь. Перечертила молния небо, осветила искажённые злобой лица…

Люто бьётся русь!

Шлёт тысяцкий Роман гонца к Мстиславу:

— Не подоспело ль дружине за мечи взяться?

Встал Мстислав в стремена, видит, нет никому перевеса, решился:

— Скажи боярину Роману, пора!

«Пора!» — пропели трубы.

— Пора! — откликнулась Мстиславова дружина и ринулась, выдохнув единым голосом: — Тму-та-ра-кааань!

В топоте застоявшихся копыт качнулась земля. Врубились гридни. Не выдержали киевляне свежесильного удара, попятились, побежали…

О том сражении, тайно от князя Ярослава, запишет погодя Кузьма сии слова:

Ветрено… Ярко зажёгся восход.

Затихло поле. В Листвене-городке отдыхают воины от боя, и только бодрствует князь Мстислав. Кутаясь в корзно, медленно обходит поле, подолгу стоит перед убитыми, вглядывается в мёртвые лица. Вот лежат тмутороканцы, а рядом вечным сном спят Ярославовы гридни. Там, не выпустив из рук сабли, распластались касоги. Как шли клином варяги, так и смерть приняли от черниговского топора…

— Зри, князь, зри, как русич русича изводит, — раздался позади укоризненный голос.

Вздрогнул от неожиданности Мстислав, оглянулся. Узнал неизвестно как появившегося Василька, спросил:

— И ты против стоял?

— Нет, — покачал головой Василько, — не был я тут, и попусту, княже, твоё злобствование.

— Не злобствую я, — вскинул брови Мстислав. — Скорблю, глядючи, к чему доводит наша княжья котора[136].

Вишь, — обвёл он рукой вокруг, — и я в том повинен. — И после долгого молчания сказал: — Велеть, чтоб тела их земле предали по чести.

И пошёл, скорбно потупив голову. Ветер теребил ему волосы, срывал корзно. Чувствуя, что Василько идёт за ним, Мстислав снова заговорил:

— Полонённые гридни сказывают, что Ярослав в Новгород отправился…

Василько ничего не ответил, и Мстислав продолжал:

— Хочу просить тя, чтоб ты, Василько, письмо моё свёз ему. Пускай воротится в Киев, отступится от Чернигова. Довольно раздоров, довольно губить Русскую землю. Неужели не урядимся мы? Ему Киев, мне Чернигов и Тмуторокань, где мой посадник сидит, Ян Усмошвец… Так доставишь ли письмо Ярославу?

— Повезу, князь! Немедля поеду!

…В то же лето, собравшись у Городца, переделили братья Киевскую Русь. Одному земли по правую руку от Днепра, другому по левую да ещё Тмуторокань с Белой Вежей. Сел Ярослав в Киеве, Мстислав в Чернигове…