Земля волшебника

Глава 3

Они как в воду глядели.

Квентин надеялся, что учительская карьера принесет ему удовлетворение. Удовольствия от нее он не ждал, но получил и его в виде бонуса.

Пять дней в неделю, в девять утра, он становился перед своими студентами с мелом в руке, видя на их лицах ужас, полное отупение, скуку – ничего более. Должно быть, он и сам в студенческие годы так выглядел. Будучи одним из многих, ученик склонен забывать, что профессор хорошо его видит.

Первая его лекция не имела успеха. Квентин заикался, повторялся, терял нить и замолкал, пытаясь вспомнить, к чему он, собственно, вел. За свою пару он намеревался охватить десять пунктов, но из боязни слишком рано закончить растянул первый на полчаса и проделал галопом девять оставшихся. Учительству, как и всему на свете, следовало учиться.

Постепенно, впрочем, ему стало ясно, что он по крайней мере знает, о чем говорит. Не особенно удачливый в жизни и в любви, он тем не менее обладал обширным запасом практических сведений в области сверхъестественного; требовалось всего лишь переложить эту информацию из своей головы в головы первокурсников, делая это должным порядком. На правление волшебным королевством не очень похоже, но Филлори, признаться, в нем не так уж нуждалось и управлялось большей частью само собой. Другое дело эти ребята: без него они потонут в магической азбуке. Им он был нужен, и сознавать это было приятно.

Помогало и то, что он теперь знал свою специальность. Он всегда считал себя неплохим магом, но в расплывчатом смысле, и лишь теперь понял, для чего приспособлен. Стоило дать Квентину что-нибудь сломанное, оно приходило в себя, как после дурного сна, и вспоминало, чем было раньше. Безнадежно разбитая кофейная чашка обретала былую уверенность. «Я не всегда была такой, нет! – будто бы говорила она. – У меня была ручка, и я удерживала жидкость в себе, не проливая ничего на пол».

Небольшая помощь со стороны Квентина, и она снова делалась прежней. Он уже и забыл, как любит колдовать, даже по столь мелким поводам. Чародействуя, ты как будто находишь слова, которые всю жизнь вертелись на языке, не даваясь тебе – и вдруг вспомнились. Правильное заклинание вызывает точно такое же чувство: вот что я имел в виду, вот что хотел сказать. От него требовалось только объяснить это ученикам. Предполагалось, что он, как штатный преподаватель, должен также вести исследовательскую работу, но темы для нее он пока не нашел и ограничивался преподаванием. Пять дней в неделю: лекция в девять, практические занятия в два.

Профессорская жизнь Брекбиллса, в которую он параллельно входил, от студенческой отличалась не так уж сильно. Домашнюю работу он больше не делал, зато готовился к лекциям, и хорошо – чем еще заниматься по вечерам? Со студентами он, как и положено, вне учебных часов не общался, а коллеги, намеренно или нет, пока что предоставляли его самому себе.

В Брекбиллсе, по слухам, завелось привидение. Фогг лопался от гордости, хотя сам не видел его и непонятно было, кто видел. Во всех старых европейских колледжах они якобы имелись, и школа магии без своего привидения там должным образом не котировалась. Библиотека так и не изжила свои проблемы после давнего эксперимента с летучими книгами: отдельные экземпляры в дальних углах хранилища приобрели автономию и начали размножаться. Студенты испытывали шок, наблюдая акты зачатия. Отпрыски художественных книг, предсказуемо вторичные, варьировали родителей, потомки научных получались невероятно занудными, наибольшую жизнеспособность демонстрировали гибриды. Библиотекарь считал, что книги просто неправильно подбираются в пары, и предлагал вязать их насильственно. Тайное заседание библиотечного комитета относительно этичности подобной книжной евгеники было бурным, но ни к чему не пришло.

Квентин погружался в густую успокоительную атмосферу Брекбиллса заново, как тонущая в меду пчела. Иногда он ловил себя на мысли, что неплохо бы остаться здесь навсегда – и, возможно, остался бы, если бы не внезапная смерть отца.

Квентина, который давно не чувствовал себя близким ему и почти не вспоминал ни о нем, ни о матери, это застало врасплох. Ему как-то в голову не приходило, что отец может умереть. Жил он неприметно и ушел из жизни с той же фирменной неприметностью: скончался от удара во сне. Даже маму умудрился избавить от пробуждения рядом со своим остывающим телом: она вела художественный курс в Провинстауне, и покойника обнаружила уборщица, украинка-католичка, подготовленная к таким событиям куда больше, чем мама. Случилось это в середине октября, месяца через полтора после возвращения Квентина в Брекбиллс. Новость ему сообщил декан Фогг, получив ее по единственному в колледже древнему телефону.

Квентин похолодел, уяснив смысл сказанного – но смысла в этом не было никакого. Все равно как если бы отец объявил, что стал барабанщиком-марьячи и намерен участвовать в параде Синко де Майо[2]. Не может он умереть! Это совершенно не в его стиле.

Фогга разочаровала реакция Квентина. Он, как видно, ожидал большего драматизма, и Квентин охотно бы разыграл эту драму, если бы знал, как. Не рыдать же, в самом деле, не рвать на себе волосы, не проклинать пброк, слишком рано обрезавших нить жизни усопшего. Он попросту не мог все это изображать и не понимал, почему не может. Подобающие случаю чувства, как видно, заблудились в пути из мест своего обитания. Лишь когда Фогг, предложив ему взять неделю отпуска, тактично ушел, Квентин немного оттаял и помимо растерянности почувстовал еще кое-что. Не горе, нет: злость. На отца, который вдруг взял и умер? На Фогга, принесшего ему эту весть? На себя за то, что не способен как следует горевать?

По правде сказать, между ним и отцом никогда еще не было такой близости, как теперь – даже в детстве. Семейные снимки с маленьким Квентином любой суд принял бы как доказательство, что у Колдуотеров была хорошая, любящая семья, но Квентин не узнавал ребенка на этих снимках, не помнил, что когда-либо был им. Как будто его подменили в младенчестве. Права была пуговица: напрасно он не зашел домой, получив такой шанс.

Он поймал Фогга на слове и отпуск взял. Ему это не нужно было, но мама, вероятно, нуждалась в поддержке. Укладываясь, Квентин поймал себя на том, что скрежещет зубами в приступе паники – он ведь и на людях не сумеет проявить чувства, которые от него ожидают. Делать нечего; он дал себе слово, что ни при каких обстоятельствах ничего не будет изображать – может, тогда все пройдет не так уж и плохо.

Потом он увидел маму и вспомнил, что с ней, несмотря на отсутствие той же близости, всегда хорошо ладил. Она стояла на кухне с шариковой ручкой, опершись на гранитную столешницу – составляла, очевидно, какой-то список. Видно было, что она только что плакала. Квентин поставил дорожную сумку, и они обнялись. Она заметно пополнела с их прошлой встречи, и у него создалось ощущение, что она мало с кем говорила после случившегося. Он сел рядом на табуретку.

– Сейчас придут теннисные девочки, – сказала она.

– Это хорошо.

Теннисные девочки – Китси, Молли и Рослин – были лучшими мамиными подругами. В теннис они давно уже не играли, если вообще когда-нибудь это делали, но Квентин знал, что мама может на них положиться.

– Я так и не закончила стенку в ванной, – вздохнула она. За окном гигантским зубом висела сосулька – в реальном мире был январь. – Ему не понравилось бы, я знаю. Эта стенка доконала бы его, если б он сам не умер.

– Брось, мам. Никто еще не умирал от рисунков на стенах.

– У меня там маленькие пальмы. Я их прятала от него за той старой японской ширмой – чтобы увидел, когда уже поздно будет. – Она сняла свои большие очки, как дайвер маску после глубокого погружения, и потерла лицо. – Теперь точно поздно. Я ни одного его пароля не знаю, представляешь? Ключи не могу найти, чтобы попасть в подвал! – Она посмотрела на часы и вздохнула. – Не надо было их звать. Первый вдовий урок: никто не знает, как с тобой говорить. Раньше знали, а теперь нет.

– Теннисные девочки знают. – Квентин сжал ее руку. – Я верю в них.

Он действительно верил. Эти тетеньки были кладезем светских навыков, применимых к среднему американскому классу. А ключи он найдет с помощью заклинания – может, и пароли разгадает, но это уже сложнее.

Его проблемы с родителями коренились отчасти в том, что они не знали, кто он на самом деле. Это не их вина – он сам не рассказывал. Мама считала своего сына благополучным, но не особо успешным инвестиционным банкиром, специалистом по сделкам с недвижимостью, и понятия не имела, что магия – вещь реальная. Как и отец.

Квентин мог бы сказать им. Раскрытие информации в волшебном мире строго преследуется, но для родителей, супругов и детей старше четырнадцати может быть сделано исключение. Мог бы, но не решился, страшась соприкосновения двух миров: упорядоченной супружеской идиллии с неуправляемой волшебной стихией. Боялся, что оба мира взорвутся, как при контакте материи с антиматерией. Может, это умолчание, этот недостаток доверия и разлучили его с родителями. Может, он недооценивал их.

Всю неделю отпуска Квентин с матерью болтались, как две костяшки в стакане, в честертонском особняке. Дом для незнаменитого художника и редактора учебных пособий был просто огромен; родители купили его на деньги за бруклинский дом, проданный как раз в нужный момент. Дел у матери с сыном было по горло. Смерть – это экзистенциальная катастрофа, прореха в мягкой обшивке, которой человечество защищается от беспощадной вселенной. Просто удивительно, сколько народу кормится за счет подобных трагедий и сколько времени и денег требуют их услуги. День приезда Квентин провел у телефона, разложив перед собой мамины кредитные карточки. Она наблюдала за ним удивленно и недоверчиво. Последнее время они так редко виделись, что она все еще представляла его в виде застенчивого подростка. Высокий уверенный мужчина, предлагавший ей на выбор список урн, меню для поминок и расписание похоронных лимузинов, ее озадачивал.

Вечером они заказали еду на вынос, сыграли в скрэбл, посмотрели телевизор под сономское шардоне, которое закупалось ящиками. Квентин прокручивал в уме сцены из детства. Вспоминал, как отец учил его ходить под парусом на мелком, коричневом нью-гэмпширском озере и забирал из школы, когда ему стало плохо на физкультуре. В двенадцать он крупно поругался с папой из-за того, что тот не пустил его на шахматный турнир в Тарритауне. Квентина впервые квалифицировали в группу младше пятнадцати, и ему очень хотелось поехать. Странно, что отец никогда не поощрял академических достижений своего сына: гордиться должен был, разве нет?

Потом мама легла, а Квентин пошел в кабинет отца, комнатку с белыми стенами, пахнущую как новостройка. Колесики папиного кресла прочертили две дорожки на новеньком блестящем паркете.

Квентин, слегка захмелевший от шардоне, знал, что ищет: ему очень хотелось перестать злиться, сложить свою злость в какое-нибудь безопасное место. Он сел в отцовское кресло и стал крутиться, как маячный прожектор. Книги, папки, окно, выключенный компьютерный монитор. Свет уличных фонарей припорашивал все оранжевой пылью. Именно тогда Квентин впервые подумал, что отец, возможно, был не тем, кем казался. Что он был магом.

Наутро, когда мать уехала в «Хоул-Фудс» за продуктами, Квентин снова вошел в кабинет и сел в кресло.

Он понимал, что уже староват для таких вопросов. Обычно дети задают их себе в подростковом возрасте, но в ту пору фокусы и прочая магия интересовали Квентина куда больше личных проблем. А жаль. Кто, как не отец, должен учить тебя жизни?

Папа Квентина, хороший вроде бы человек, ничего такого не делал. Он показывал только, как надо идти по жизни, как можно меньше беспокоя вселенную. Как собрать коллекцию фильмов с Джеффом Голдблюмом[3] на «Блюрей», самую полную после коллекции самого Джеффа Голдблюма.

Не везло Квентину и с ролевыми фигурами. Он не нашел отца ни в декане Фогге, ни в Маяковском, ни в Эмбере, боге-овне. Мудростью они, безусловно, обладали, но как-то не рвались ей делиться. А может, просто не хотели быть для него отцами, поскольку он не устраивал их как сын.

Квентин попытался вообразить, каким хотел бы видеть отца. Блестящим. Вдумчивым. С чувством юмора. Нестандартным, даже эксцентричным порой, но надежным в трудный момент. Настоящим мужиком, ломающим мир под себя. Отцом мага, способным разгадать призвание сына и гордиться этим призванием.

Ничего этого в реальности не было. Одна жена, один сын, ни одного хобби. Возможно, легкая клиническая депрессия, от которой он лечился работой. Не все ведут двойную жизнь, но отец Квентина и одинарную вел еле-еле. Как мог такой человек произвести на свет мага? Ответ прост: он только притворялся таким. Пользовался легендой, как многие маги.

Квентин методически осмотрел кабинет в поисках доказательств. В надежде, что отец оставил сыну наследство, которым по каким-то причинам не захотел делиться при жизни.

Начал он с папок в картотеке: магия находит в бумажных документах ключевые слова, как компьютеры в цифровых. Скрытых шифров не нашлось, да он и не думал найти их.

Покончив с очевидным, он занялся поисками всерьез. Проверял светильники, щупал диванные подушки, приподнимал ковры. Заглянул с помощью чар в стены и под половицы, посмотрел за картинами. Нашел в результате старую библиотечную книжку со слабыми антиворовскими чарами, наложенными кем-то другим и, видимо, не сработавшими. И пропавшие ключи, которые завалились в диван.

Мебель? Нет. Никаких тайников наподобие полых ножек. Квентин перебрал все книги на полках. Иногда ему казалось, что он видит какой-то код, но все тут же растворялось и утекало сквозь пальцы, как золото эльфов. Насколько темны были отцовские чары, если он так старательно маскировал их? Почему не хотел, чтобы сын привлекал к себе внимание? Какая зловещая судьба ожидала Квентина в Тарритауне? Что означает банджо без струн в углу? Откуда эта непонятная одержимость Джеффом Голдблюмом?

Чем дольше Квентин продолжал обыск, тем сильнее чувствовал незримое присутствие отца в его настоящем облике. Он включил компьютер, и получасовая криптомантия вкупе с научным тыком расколола пароль («затерянный мир» – в главной роли Джефф Голдблюм)! Квентин проверил директорию – все чисто, как стеклышко. Ничего скандального. Ни дневника, ни стихов, ни любовниц, ни финансовых пирамид. Порнушки и той нет – ну, почти.

Квентин не был хакером – не успел обучиться нужным навыкам в черной технической дыре Брекбиллса, – но зачатками электромагнитной магии все же владел. Он углубился в кремниевое компьютерное нутро, нащупывая призрачными пальцами любую странность, любое несоответствие. Не может быть, чтобы совсем ничего не нашлось. Отец должен был хоть что-то ему оставить.

Ну давай же, папа. Помоги хоть немного. Папа… этого слова Квентин не произносил уже двадцать лет, даже мысленно.

На минуту он прервался и посидел просто так, окруженный тишиной зимнего пригорода. Руки дрожали. Где же оно, папа? Что-то должно быть. Ты должен был оставить мне что-то. Так всегда бывает: отец не хочет посвящать сына в страшную тайну, опасаясь за его безопасность, и лишь после смерти открывает ее.

Искомое Квентин нашел не в компьютере, а в одном из шкафов: красную коробочку с каталожными карточками, засунутую за коробку с устаревшей электроникой и проводами загадочного вида – с тем, что рука не поднимается выбросить. Он перебрал карточки одну за другой: незнакомые имена, колонки цифр, плюсы и минусы. Шифр, обещающий невероятно много, если его взломать. И он взломает. Докажет, что достоин завещанного.

Секрет раскрылся минут через десять. Никакой это был не шифр, а записи давнишних игр в гольф. Квентин отшвырнул коробочку, раскидав карточки по ковру.

Страшная правда заключалась в том, что отец был как раз тем, кем казался. Не магом. Заурядным отцом, который даже единственного сына не способен любить. У Квентина никогда не было настоящего отца, вот и вся правда.

Не было и не будет уже. Квентин уронил голову на отцовский стол и стукнул по нему кулаком так, что подскочила старенькая клавиатура.

– Папа! – прорыдал он, не узнавая своего голоса. – Папа, папа!

Назавтра после похорон он вернулся в Брекбиллс. Ему не хотелось оставлять маму, но с подружками ей было комфортней, чем с ним. Вот и пусть заступают – он свое дело сделал.

Мама отвезла его в аэропорт. Простившись с ней, он спустился в гараж, который все еще строился, сел там в лифт и поднялся на верхний, совершенно пустой этаж. Там, под плоским белесым небом, для него открылся портал – шипящее кольцо белых точек, соединенных белыми линиями. Войдя в него, он очутился в родимом кампусе. Дома.

Чувствовал он себя при этом совсем не так, как неделю назад. Как будто после жесточайшей горячки с ним произошел кризис, оставив его слабым, едва живым, но очищенным от токсинов. Смерть отца произвела в нем перемену из тех, после которых возврат к прошлому уже невозможен. Папы больше нет, и это больше не его дом. Пора двигаться дальше.

Когда он зажег в своей комнате свечку с помощью простейших чар, которые уже тысячу раз проделывал, ему вдруг показалось, что она горит ярче и жарче обычного.

Он задул ее, зажег снова. Сомнений нет: его магия тоже стала другой. Свеча пылала, темнота сместилась к фиолетовому концу спектра, сила приходила легко, наполняя громким зудом кончики его пальцев.

Он рассматривал свои новые, освобожденные руки. Теперь он по-настоящему один, и никто ему не поможет, кроме него самого. Раньше он подсознательно сдерживал некоторую долю своей магической силы, теперь это прошло.

Квентин спал без сновидений и проснулся от постороннего звука, словно мышь скреблась в комнате. Он зажег лампу. Звук шел из письменного стола, от листка бумаги, который он поймал в нигделандском воздухе, сунул в карман, потом спрятал в ящик и совсем о нем позабыл. Теперь смятый листок тоже проснулся и стал разглаживаться.

Когда Квентин открыл ящик, листок вырвался на свободу. Сложенный теперь втрое на манер делового письма, он вспорхнул, сложился самолетиком и стал кружить над головой Квентина, как ночной мотылек вокруг лампы. Как память об иной жизни и об ином мире, не желавшая оставаться в забвении.