Земные громы

Второе рождение

Отчаяние овладело Грабиным в первые минуты, когда он увидел гибель своей пушки. Он ругал себя за то, что решился на сварку, досадовал, что не увидел изъянов в конструкции полуавтомата затвора, сетовал на упущения при создании рессор. Положение было тяжелым. Позади долгий труд большого коллектива, изуродованное орудие, а впереди — полная неясность. Какое решение примет Наркомат? Что скажут военные? Как воспримут поражение конструкторы?

На совещание к Орджоникидзе шел, будто нес на плечах тяжелую ношу. Он хорошо понимал и тяжесть случившегося, и меру своей вины. Но не личная ответственность страшила его. Любое наказание не обидело бы его, если бы коллективу разрешили дальнейшую работу.

В просторном кабинете наркома было много приглашенных. Невозмутимый и спокойный, могуче высился над столом Павлуновский. По-военному щеголевато держался Артамонов. Парами сидели директора и начальники конструкторских бюро артиллерийских заводов. Одни встретили Грабина сочувственно, другие старались поддержать, третьи прятали взгляды.

Орджоникидзе зачитал заключение о результатах испытаний Ф-22. В нем были с протокольной точностью перечислены малые и большие неисправности и отказы. Вывод специалистов не оставлял никаких надежд. Пушка доработке не подлежит, работу над ней рекомендуется прекратить.

Сделав паузу, Орджоникидзе сообщил собравшимся:

— С этим документом ознакомился товарищ Сталин и наложил резолюцию.

Грабин почувствовал, как кровь отлила от лица, ноги и руки онемели. Все, что говорил Орджоникидзе, он слышал словно издалека, не разбирая отдельных слов. До него доходил только общий смысл резолюции. Сталин отмечал, что конструкторы и рабочие завода делают нужную пушку. Но коллектив молодой, опыта не имеет, поэтому много недостатков. Другим заводам надо оказать помощь коллективу в доработке.

— Вы согласны, товарищ Грабин, принять помощь? — спросил Орджоникидзе.

Грабин не двигался и молчал. Все решили, что он раздумывает. А он просто не в силах был ни встать, ни говорить. Продолжалось это с минуту. Наконец, справившись с собой, Василий Гаврилович поднялся:

— Буду благодарен за помощь.

Тут же было определено, какой завод и сколько выделяет конструкторов и других специалистов, когда они должны прибыть, какую будут решать задачу. После совещания Орджоникидзе объяснил Грабину, почему Сталин наложил такую резолюцию. Иосифу Виссарионовичу понравилось, что пушка имеет оригинальную конструкцию, ни одна деталь не скопирована с других образцов, делается полностью из отечественных материалов на отечественных станках.

— Придерживайтесь и в дальнейшем такого принципа, — посоветовал Орджоникидзе, — при доработках не идите по пути заимствования.

Для Грабина наступили дни мучительных раздумий. Мысленно он десятки раз разбирал и собирал те узлы и детали, которые не выдержали испытаний. Главной причиной аварии явилась сварка. Но этот вопрос как раз и не был самым сложным. Придется снова обратиться к помощи болтов и заклепок. Процесс производства усложнится, станет дороже, но надежность соединений будет обеспечена. Видимо, позже, когда качество сварки возрастет, появится возможность контролировать прочность швов, можно будет вернуться к сварке.

Волновала поломка рессоры. Кусок пластины, подобранный Грабимым на дороге, был исследован в лаборатории. Качество металла оказалось хорошим. Значит, причина в расчетах. И не столько в расчетах, сколько в самом принципе подрессоривания. Может, вовсе отказаться от пластин и использовать пружины? Или поискать другой, более надежный способ? А где искать? Вдруг осенило: надо обратиться за помощью к автомобилистам. Они давно делают автомашины с надежными рессорами, у них накоплен богатый опыт, почему бы не использовать его?

Хуже было положение с полуавтоматом. Когда он отказал при первом испытании на прочность, Грабин решил, что наклеп металла произошел случайно. Бывает такое стечение обстоятельств, когда даже самые надежные детали ломаются. Но и второй полуавтомат при длительной стрельбе действовал неважно. Стало ясно, что допущен конструкторский брак. Надо искать причину не в качестве металла, а в принципе устройства полуавтомата.

У каждого специалиста есть особый, профессиональный навык. Сталевар по цвету металла может определить его температуру. Кузнец по силе удара знает, на сколько миллиметров уплотнится заготовка. Мастерство конструктора во многом зависит от умения мыслить объемно, создавать в голове целые схемы, заставлять их двигаться, вступать во взаимодействие, находить изъяны в таких вот умозрительно построенных конструкциях.

Одним из таких конструкторов был Петр Федорович Муравьев. Его творческая манера стала предметом добродушных насмешек и тайной зависти в КБ. Идея устройства ствола, родившаяся у него в столовой над остывшим обедом, оправдалась целиком и полностью. Ствол безукоризненно выдержал все испытания. Вот почему Грабин решил теперь поручить Муравьеву работу над полуавтоматом затвора.

— Буду думать, — пообещал тот почти равнодушно.

Но Грабин заметил, как в глазах у Петра Федоровича вспыхнули веселые огоньки. Настоящий конструктор всегда воспринимает трудное задание с радостью.

— У меня есть одна мысль, — остановил Грабин Муравьева, когда тот собрался уже уходить. — В машиностроении для обработки фигурных деталей применяются автоматические устройства. Присмотритесь, как они сделаны. Нельзя ли и нам использовать подобный принцип?

Такое же задание получил Алексей Васильевич Черенков, прибывший с другого завода по указанию Орджоникидзе. Конструктор уже пожилой, имеющий большой опыт в проектировании, он сразу же взялся за дело. Оба они, Муравьев и Черенков, действовали самостоятельно, независимо друг от друга. В работу вносился элемент состязательности, повышалась ее надежность.

Но выявленные в ходе испытаний недостатки оказались не главными и не самыми трудными препятствиями. В решении на доработку пушки предписывалось убрать дульный тормоз и приспособить ее под снаряды 76-миллиметровой пушки образца 1902/30 года. Дело в том, что в армии образовался излишек таких боеприпасов, их надо было использовать.

Дульный тормоз брал на себя почти треть всей энергии отдачи. Чтобы обойтись без него, требовалось удлинить ствол. Это вело к увеличению веса и габаритов пушки. Приспособление новой каморы под старый патрон создавало свои трудности.

— Одним словом, нам предстоит не дорабатывать, а почти заново создавать пушку. Она должна пережить второе рождение, а вместе с нею и мы, — сказал Грабин, собрав коллектив конструкторского бюро.

Сроки, определенные для подготовки опытных образцов пушки, были так малы, что не на шутку тревожили Грабина. Он написал личное письмо в академию имени Дзержинского своему бывшему преподавателю К. И. Туроверову. Рассказал о полученном задании, о трудностях с конструкцией противооткатного устройства. Тот охотно согласился оказать помощь, примчался на завод, целыми днями пропадал в КБ, ходил по цехам. Его советы помогли, работа над противооткатным устройством пошла быстрее.

Мастерство и опыт позволяли делать чудеса. Хотя большинство механизмов пришлось проектировать заново, времени на это уходило меньше, чем всегда. Люди работали увереннее, взаимосвязь в коллективах и между коллективами была налажена, организационные вопросы решены.

Первым закончил расчеты и чертежи ствола Петр Федорович Муравьев. Он снова проявил незаурядную изобретательность. Подготовил чертежи новой каморы, меньшей по размерам, под старый патрон, показал Грабину. Тот сразу же обратил внимание, что стенки каморы выглядят слишком толстыми.

— С перспективой на будущее, — пояснил Муравьев. — Когда с нас потребуют увеличить мощность, а потребуют обязательно, достаточно будет расточить камору, чтобы годилась под новый снаряд.

Чертежи сразу же направили в опытный цех, который по замыслу Грабина стал главным координационным центром. Там определялось, какие детали можно сделать в заготовительном цехе, какие нужно переслать в механический. Туда же поступали изделия с других заводов, выполнявших заказы по изготовлению рессор и колес.

Много тревог и недоразумений доставил полуавтомат затвора, изготовленный, как и советовал Грабин, по схеме автоматов, применяемых в машиностроении. Он совершенно не был похож на своих собратьев, стоявших на различного рода пушках. Те были сложнее, массивнее, создавали впечатление важного и нужного агрегата. Этот же был до удивления прост, напоминал фигурную линейку. Название полуавтомата даже не подходило к нему.

— Топорик какой-то, — разочарованно бросил Горшков.

Его довольно точная характеристика прилипла к полуавтомату, все стали называть его «топориком».

Молва не на двух ногах ходит, она летает на крыльях. На очередной встрече в Москве Павлуновский поинтересовался:

— Вы, Василий Гаврилович, получили полуавтоматы с нашего подмосковного завода?

— Получили, Иван Петрович.

— Какой думаете ставить?

— У нас есть свой.

— «Топорик», что ли?

— Откуда вы знаете? — удивился Грабин.

— Дошли разговоры. Люди смеются. Ваша идея многим кажется безграмотной. Поиск, конечно, нужен, но в разумных пределах. Подумайте об этом, Василий Гаврилович.

Всю обратную дорогу Грабин не мог успокоиться. А может, он и впрямь чего-то не понял? Ведь смеются над ним не дилетанты, а специалисты. Многие из них всю жизнь занимаются конструированием и испытанием полуавтоматов. А вдруг «топорик» не сработает? И стоит ли рисковать сейчас, когда один необдуманный шаг уже привел к аварии? Но тут же другая мысль. Все новое рождается в муках. Все необычное принимается в штыки. Но именно новое и необычное составляют основу творчества. Можно без конца улучшать старое, совершенствовать его, приспосабливать, оно станет лучше, надежнее, но никогда не будет новым. Настоящий конструктор должен дерзать и смело идти на риск.

На завод Грабин вернулся расстроенный. Но дела и заботы закружили, завертели его так, что было не до сомнений и переживаний. Первую пушку удалось, наконец, собрать. Пушка получилась красивая, ладная. Красота ее и радовала, и пугала. Вдруг и она окажется с изъяном, как ее предшественница?

— Завтра проведем пробные стрельбы, — решил Грабин.

— Хотите проверить «топорик»? — понимающе улыбнулся Муравьев.

— Береженого бог бережет. Если что, у нас будет время заменить его.

На пробную стрельбу сошлось немало народа. Многих привело любопытство, подогретое слухами. Пушку зарядили. Начальник заводского полигона поднял руку:

— Огонь!

Резко прозвучал выстрел, а вслед за ним зазвенела и покатилась по бетонной площадке стреляная гильза. Полуавтомат сработал хорошо. Кто-то из конструкторов не выдержал и крикнул «Ура!». Его поддержали. Многие бросали вверх головные уборы. Только Грабин не показывал радости. Он был готов к любым неожиданностям. Сделали еще два выстрела уменьшенным зарядом, перешли на нормальный, потом на усиленный. Специально погнули одну из гильз, чтобы проверить надежность полуавтомата. Он работал безотказно. Один из патронов силой затолкали в камору, но гильза после выстрела вылетела очень легко.

Только после этого Грабин расслабился, улыбнулся, начал пожимать руки всем, кто оказался поблизости. А вокруг раздавались восхищенные реплики:

— Вот тебе и «топорик»!

— Работает как часы.

Маленькая победа была одержана. Но радость вспыхнула и улеглась. Опять наступила полоса переживаний. В ходе заводских испытаний одна за другой возникали неполадки. Они были мелкими, чаще всего их причинами являлись производственные дефекты, а не конструктивные. Но утешения это не приносило. Слишком низка была культура производства. На заводе не хватало специалистов высокой квалификации. Станки, оборудование, инструмент и приборы контроля нуждались в улучшении. А пушки делались именно в этих условиях, о других и не могло быть речи.

До самого последнего дня, определенного сроками, на заводе дорабатывали опытные пушки. И когда наступил день отправки четырех Ф-22 на войсковой полигон, Грабин почувствовал облегчение. Так когда-то они с отцом, закончив набивку мельничных жерновов, присаживались тут же и долго сидели, расслабившись, не думая о работе.

Вскоре после того, как пушки ушли с заводского двора, Грабин получил разрешение присутствовать на испытаниях. Выехали вместе с директором завода Радкевичем. Леонард Антонович, вложивший немало труда в создание Ф-22, волновался не меньше Василия Гавриловича.

Первые дни на полигоне никаких тревог не вызывали. Полуавтомат действовал надежно. Военные, ознакомившись с ним, стали поговаривать, что «топорик» надо рекомендовать для постановки на другие артиллерийские системы.

И вдруг неприятность. При стрельбе с бетонированной площадки у одной из пушек погнулась левая станина. Если бы это были заводские испытания, Грабин немедленно отправил бы эту станину на исследования для выяснения причины. На войсковом полигоне у него таких прав не было. Оставалось набраться терпения и ждать, как поведут себя остальные три орудия. Если подобное не повторится, значит, расчеты сделаны верно, а причину надо искать в плохом качестве металла.

Вторая пушка сделала почти вдвое больше выстрелов, однако все шло нормально. Грабин воспрянул было духом, но ненадолго. Вскоре и тут не выдержала станина. Опять левая. Это уже закономерность, не предусмотренная конструктором. Для убедительности попросил начальника полигона специально дать повышенную нагрузку на две остальные пушки. И на этих результат оказался таким же.

Испытания приостановились. Чтобы рассчитать и изготовить новые станины, требовалось немало времени. Как всегда в подобных случаях, мысль Грабина работала напряженно. Он перебирал десятки решений, анализировал их, сопоставлял, от одних отказывался, другие скрупулезно исследовал. И в конце концов выход удалось найти. С помощью клепки требовалось прикрепить по два стальных уголка на каждую станину. Это повысило бы их прочность именно в тех местах, которые подверглись деформации.

Разрешение на доработку было получено быстро, бригада клепальщиков в считанные часы сделала ее, после чего одной из четырех пушек, на которой станины были усилены, предстояло выдержать суровую дополнительную проверку. Пушку поставили на бетонную площадку так, что станины сошниками упирались в неподвижные металлические опоры. В таком положении орудие должно было сделать более ста пятидесяти выстрелов усиленным зарядом на крайних углах поворота.

К Грабину подошел представитель Главного военно-мобилизационного управления, тронул его за рукав:

— Так испытывать не положено. Опоры под сошниками должны брать на себя часть напряжения.

— Чем сложнее испытание, тем прочнее станина, — ответил Грабин.

— Зачем рисковать?

— Если я не захочу идти на риск сейчас, то рисковать придется артиллеристам в бою. Пусть будет все наоборот.

— Но ведь есть утвержденные правила.

— Правила тоже люди составляли.

На этом разговор пришлось прервать. Испытания начались. Было заметно, как при каждом выстреле станины изгибались и выпрямлялись. А в такт станинам сжималось и сердце конструктора. Он был больше всех из наблюдавших уверен в их прочности, но и он же больше всех боялся, что какая-нибудь из станин получит остаточную деформацию.

Снаряды кончились. Наблюдавшие бросились к станинам, осматривали их, ощупывали. Но ни малейших следов деформации никто не обнаружил. Все начали поздравлять друг друга. Грабин жал руку инженеру-испытателю, потом благодарил конструкторов, помогавших ему, и мастеров клепальщиков.

О результатах дополнительной проверки станин было доложено Г. К. Орджоникидзе. Нарком остался доволен и дал указание станины со всех пушек отправить на ближайший завод, где уже не кустарным способом, а по всем правилам был произведен ремонт. На это ушла неделя.

И снова пушки поступили на войсковой полигон. На этот раз испытания оказались необычными. Из четырех орудий была составлена батарея. В другую батарею вошли 76-миллиметровые пушки образца 1933 года, состоявшие на вооружении артиллерии. Развернулось своеобразное соревнование: какие системы в каких условиях окажутся лучше.

Расчеты изучили материальную часть орудий, несколько дней отрабатывали навыки в транспортировке, подготовке к стрельбе и заряжании. Только после этого начались испытания. Обе батареи в походном порядке, как на войсковых учениях, совершили марш по указанным маршрутам. В назначенном районе они были развернуты на огневых позициях, командиры получили боевую задачу, и началась стрельба.

Находясь на позиции своей батареи, Грабин сначала переживал за работу материальной части. Не откажет ли какой-либо узел? Не произойдет ли задержка в полуавтомате? За станины уже не волновался. Если они на бетонке выдержали, на мягком грунте с ними ничего не случится.

Никаких претензий к пушке не было. И внимание Грабина переключилось туда, где один за другим вздыбливали землю разрывы снарядов. Каковы результаты? Догадавшись по его состоянию, как он напряжен, председатель комиссии сам подошел к нему:

— Точность стрельбы оценена на «отлично».

Сразу же отлегло от сердца, хотя это было только начало испытаний. Поступила команда «Отбой». Члены комиссии включили секундомеры. Это тоже входило в программу проверки. Определялось время, необходимое для перевода батареи из боевого положения в походное. В специальном журнале учитывалось, сколько времени требуется расчетам для выполнения той или иной операции.

На втором этапе учения батарея вела огонь по движущимся целям, имитирующим танки. В бинокль было хорошо видно, как снаряды прошивают тонкие листы фанеры. Звук выстрела, глухой хлопок в районе цели — и небольшая зияющая дырка в зеленом силуэте «танка». Председатель комиссии, получив результаты стрельбы, опять подошел к Грабину:

— «Отлично», Василий Гаврилович.

Эти оценки радовали. Но были досадные мелочи, которые буквально выводили из себя. На четвертый день испытаний батарея попала под дождь. Дороги развезло. Грязь наматывалась на колеса, но движение продолжалось. Кони устали, люди тоже были измотаны. Команда занять огневые позиции прозвучала, как избавление от мучений. Расчеты быстро сняли пушки с передков, начали устанавливать их и… замешкались. У всех четырех орудий станины в разведенном положении не закреплялись. В чем дело? Грабина так и подмывало броситься на помощь артиллеристам, а заодно определить причину задержки. Однако по условиям испытаний он должен был оставаться посторонним наблюдателем.

Но сразу же, как только Грабин увидел, что красноармейцы руками счищают грязь в том месте, где вилка станины соединяется с лобовой коробкой, он понял свою оплошность. Зазор между ними был так мал, что набившаяся грязь не позволяла раздвинуть станины до конца, отверстия для крепежного болта не сходились. Сразу же подумалось: а ведь никакой необходимости не было так плотно притирать эти соприкасающиеся части. С досадой упрекнул сам себя: «Мало ты, Василий Гаврилович, побыл в артиллерии, рано поторопился в академию. Надо бы годика три-четыре потаскать пушку по бездорожью да по грязи, тогда не от чертежей бы шел при компоновке деталей, а от жизни».

На очередном этапе учения обе батареи должны были принять участие во встречном бою. В этом виде боя огромную роль играет фактор времени. Команда прозвучит для обеих батарей одновременно, и начнется соревнование: кто быстрее сумеет открыть огонь.

Следуя на марше позади колонны, Грабин услышал вдруг размеренное постукивание металла о металл. «Уж не оборвалось ли что?» — резанула мысль. Догнал пушку и увидел артиллериста, на ходу выбивавшего обухом топора стопор, с помощью которого в походном положении одна станина скрепляется с другой.

— Зачем вы это делаете?

— Так ведь он, это самое, — растерялся красноармеец, — тяжело выходит. Руками ни за что не вытащить. Приходится вот так. А времени жалко. Вот я и решил заранее подготовиться.

Сразу же представилось, как в сердцах будут ругать артиллеристы конструкторов, если возникнут такие нелепые задержки. И поделом. Ведь проще сделать, чтобы стопор вынимался легко и свободно. Но для этого надо хорошо знать условия, в которых приходится действовать артиллеристам, нужно видеть не только чистый лист и нанесенные на него линии и штрихи, а за всем этим представлять и вот такую слякотную дорогу, и людей, готовящихся вступить в бой, в котором малейшая задержка может привести к поражению.

Каждый день испытаний становился для Грабина экзаменом на конструкторскую зрелость. Столько было передумано, пережито, так горько воспринимался каждый незначительный промах, допущенный при создании пушки. Порой хотелось остановить батарею и закричать во весь голос: «Дайте нам возможность поработать еще. Мы все сделаем иначе, все предусмотрим и продумаем!»

А испытания шли своим чередом. Встречный бой грабинская батарея выиграла. И времени было затрачено меньше, и точность стрельбы оказалась выше. Это радовало, сглаживая то раздражение, которое вызывали мелкие неприятности.

Заключительным этапом стало для обеих батарей преодоление различных препятствий на марше. Крутые спуски и подъемы, рвы, завалы, мелкие речушки, болота, глубокая пахота — все было на этом нелегком пути. Первой потерпела неудачу батарея пушек образца 1933 года. Дорога лежала через полотно узкоколейки. Препятствие небольшое, но первая же пушка почему-то застряла. Ездовые погоняли коней, а орудие не двигалось. Оказалось, что крюк, приваренный внизу лафета, зацепился за рельс. Сдали пушку назад, но и повторная попытка одолеть переезд не удалась.

— Батарея с испытаний снимается, — решил председатель комиссии.

Если судить с позиции руководителя испытаний, он был прав. Объехать железнодорожное полотно батарея не могла, она непоправимо опоздала бы к указанному сроку в намеченный пункт. Приподнять пушку расчет был не в состоянии. По правилам военной игры подразделению в подобных случаях засчитывается поражение. Но на испытаниях подобное решение нельзя считать правильным. Один крюк, если он и мешал движению в определенных условиях, не характеризовал полностью качеств орудия.

Вслед за неудачницей через тот же переезд пошла батарея грабинских пушек. Все они очень легко, без затруднений, преодолели препятствие. Но сразу же за переездом дорога, петляя по узким деревенским улицам, привела в тупик. Этот маневр тоже предусматривался условиями испытаний. Пушки требовалось развернуть, не выпрягая лошадей. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что развернуться расчет не сумеет.

— Попытаетесь выехать? — спросил инспектор, сочувственно глядя на Грабина.

— Попытаемся, — ответил тот, хотя никакого решения и никаких надежд на успешный выход из положения не имел. Но, по условиям испытаний, батарея, не преодолевшая даже одного из намеченных препятствий, снималась с соревнований, как это и случилось на переезде.

С похолодевшим сердцем шел Грабин к пушке, прикидывая, что можно предпринять. И вдруг услышал команду командира батареи откинуть балку крепления по-походному и придать орудию максимальный угол возвышения. Это было спасением. Ствол поднялся, и расчет быстро выбрался из тупика. Грабину хотелось забыть обо всем, подбежать к командиру батареи и обнять его. Но приходилось сдерживать эмоции.

Наконец после нескольких дней и ночей бесконечных маршей комиссия сделала вывод: «76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 испытание выдержала и рекомендуется на вооружение Красной Армии». Она оказалась по многим параметрам лучше своей предшественницы, с которой ей пришлось состязаться.

Весной 1936 года Грабин получил вызов явиться на заседание в Кремль. Он думал, что разговор будет о новом задании, о сроках запуска Ф-22 в серийное производство. Но встретил сияющего Павлуновского, увидел в зале множество людей, причастных к созданию новых артиллерийских систем, и сердце забилось радостно. В. М. Молотов, проводивший заседание, предо- ставил слово Г. К. Орджоникидзе. Тот встал, расправил усы, поднес к глазам листок:

— За создание 76-миллиметровой дивизионной пушки Ф-22 наградить особо отличившихся работников… Начальника конструкторского бюро Грабина Василия Гавриловича — орденом Ленина…

Сердце переполнилось торжеством. А в голове вдруг совершенно неожиданно родилась мысль: «А ведь пушку можно было сделать еще лучше. С дульным тормозом, с каморой под новый патрон, более мощную…» Как ни велика была радость, а работа всегда целиком захватывала его.

Даже после того, как на завод пришли официальные сообщения о том, что дивизионка показала прекрасные качества на поле боя во время событий на озере Хасан и реке Халхин-Гол, Грабин, к удивлению многих, не отказался от идеи усовершенствования орудия.

— Хороша, — говорил он, — но должна быть лучше. Время не стоит на месте и нам не велит топтаться.

Все знали, что конструктор не остановится на достигнутом и коллективу снова придется трудиться с полным напряжением.

Еще одно испытание

Серийное производство Ф-22 налаживалось с трудом. Технология изготовления большинства деталей не была до конца разработана, требовалось много рабочих рук и времени. Хромало снабжение. Станки часто выходили из строя. Все это увеличивало сроки выпуска орудий, удорожало их стоимость. А армия нуждалась в артиллерии, особенно в дивизионных пушках.

Грабин с головой ушел в производственные проблемы. Если раньше он рвался к опытной работе, основную часть времени проводил в конструкторском бюро, то теперь его можно было чаще всего увидеть в цехах. Ведь завод выпускал его Ф-22, и он не мог переключиться на что-то другое.

А жизнь не стояла на месте. На других заводах, в других конструкторских бюро билась творческая мысль. Идея универсализма постепенно утратила свою привлекательность. Возникала мысль бросить все и заняться проектированием орудия специального назначения. Но не отпускали повседневные заботы. Конструкторское бюро было до предела загружено. Одни детали пришлось проектировать заново, чтобы упростить их изготовление, сделать надежнее в эксплуатации.

В апреле 1938 года Грабина пригласили на заседание Главного Военного совета РККА. Стоял вопрос об испытаниях 76-миллиметровой дивизионной пушки, созданной на Кировском заводе.

Известие оказалось неожиданным для Грабина. Первым чувством была досада на себя: «Завяз ты, Василий, в доработках и переделках. Забыл обо всем на свете. В бригаде слесарей твое место, а не в кабинете начальника КБ». Затем досада сменилась любопытством: что там изобрели кировцы?

По многим своим качествам предлагаемая система выглядела значительно лучше Ф-22. Это была настоящая дивизионка. Угол вертикального возвышения она имела не семьдесят пять, а сорок пять градусов, весила около полутора тонн, была приспособлена к высоким скоростям передвижения на автомобильной тяге.

Одно сразу же не понравилось Грабину: мощность новой пушки была ниже, чем у Ф-22. А ведь большая мощность дает возможность орудию вести эффективный огонь по танкам, пробивать толстую броню. Что же это за дивизионка, если она бессильна против танков?

Мысленно Грабим попытался поставить вместо пушки кировцев свою Ф-22. Не ту, которая находилась в серийном производстве, а улучшенную, живущую пока что в его воображении, но имеющую реальные шансы на существование. Правда, придется многое менять, проектировать заново. А есть ли время?

Судя по докладу представителя ГАУ, времени не было. Пушка Кировского завода была в металле, прошла заводские испытания. Однако в ходе испытаний у нее выявился ряд серьезных дефектов. Многие детали кировцам придется создавать заново. По личному опыту Грабин сразу же определил: им потребуется не меньше семи месяцев. Спросил себя: «А сумеем ли мы за это время сделать новую Ф-22? Силы у нас есть. Влюбленный в свое дело Муравьев. Самоотверженный Ренне. Мещанинов. Норкин». Он мысленно не только видел их, а и советовался с каждым.

На какое-то мгновение Грабин заколебался, когда встал главный конструктор Кировского завода. Он докладывал о производственных возможностях и о технологии изготовления пушек. «У них такие возможности, — подумал с уважением и завистью. — Старейший завод, огромные традиции, нам ли с ними тягаться?» Сердце тревожно сжалось. Решительно придвинул к себе листок бумаги и написал: «Товарищу К. Е. Ворошилову. Прошу предоставить слово. Грабин». Встал, прошел к столу президиума, положил записку перед Ворошиловым и вернулся на место.

Не уязвленное самолюбие владело им, не страх, что его пушка, рожденная в таких муках, будет снята с производства и забыта. В основе его решительности была уверенность, что вместе со своим коллективом он может сделать систему лучше той, которую создают кировцы.

Когда Ворошилов назвал наконец его фамилию, он полностью успокоился, в мыслях у него уже сложился образ будущей дивизионки, сделанной на базе Ф-22. Перечислив кратко, какие возможности имеются на заводе, Грабин сказал:

— За то же время, которое потребуется ленинградцам для доработки, мы обещаем создать по тем же тактико-техническим требованиям свой опытный образец. Прошу разрешить нам работу.

Возвращаясь на место, Грабин видел, как многие в зале переглядывались, начали перешептываться, недоуменно пожимать плечами. Он и сам понимал, что его предложение со стороны кажется не столько смелым и дерзким, сколько безрассудным. Но особенно много иронических взглядов скрестилось на Грабине в тот момент, когда К. Е. Ворошилов зачитал постановление Главного Военного совета, в котором говорилось, что конструкторскому бюро В. Г. Грабина также разрешено начать разработку новой 76-миллиметровой дивизионной пушки.

— Вы не с ума ли сошли, Василий Гаврилович? — спросил вместо приветствия заместитель наркома Б. Л. Ванников, когда заседание закончилось. — Это же необдуманно. Вы не справитесь.

— Я все обдумал, Борис Львович.

— Что вы обдумали? У ленинградцев орудие в металле, им осталось только доработать изделие, а вам надо начинать с чертежей, делать опытные образцы, испытывать их.

— Но у нас, как у кировцев, уже есть своя пушка. Мы возьмем ее за основу. К тому же на нашем заводе налажено производство дивизионки.

— Вас, я вижу, теперь не остановить, — вздохнул Ванников. — Да и останавливать нет смысла. Решение принято, его надо выполнять. Если потребуется помощь, обращайтесь, поможем…

В гостиницу Грабим не поехал, а пошел пешком. Хотелось побыть одному, обдумать события дня. Но никакие иные мысли, кроме мыслей о будущей пушке, не лезли в голову. Он уже начал работу над ней. Сначала определил, какие детали Ф-22 потребуют изменений. Их оказалось очень много. Верхний и нижний станок. Поворотный механизм. Тормоз отката. Рессоры. Чуть ли не всю систему придется создавать заново.

В гостинице, не раздеваясь, присел к столу и несколько часов подряд работал, не отрываясь, набрасывал эскиз будущей дивизионки.

Работал долго. Но вот, наконец, эскиз понравился Грабину. Он просветлел лицом. Есть решение на создание новой пушки, в кармане лежит даже ее эскиз, а у конструктора еще много нерешенных проблем. Кому поручить доработку различных деталей и узлов?

На завод Грабин возвращался во всеоружии. Там еще никто ничего не знал. Конструкторы и мысли не допускали, что над их Ф-22 нависла опасность снятия с производства. Начальники цехов и технологи жили заботами производства, не думая, что им придется опять все начинать сначала. А Грабин вез из Москвы не просто новость. Он готов был каждому дать конкретное задание, определить характер и сроки работ, высказать совет и пожелание.

Прямо с поезда, не заходя домой, Грабин направился на завод. Хотелось знать, как воспримут новость товарищи.

Сразу же собрал всех на совещание. Рассказал о том, что на Кировском заводе создана новая дивизионка, превосходящая по своим качествам Ф-22, поэтому вопрос о снятии их детища с производства можно считать решенным. Увидел, как невесело опустились головы, каждым овладела такая же растерянность.

Но чтобы не расстроить вконец людей, сообщил, что Москва разрешила им попытать свои силы, вступить в соревнование с кировцами. Реакция людей отразила их внутреннее состояние. Муравьев вскинулся, глаза его загорелись. Этому только дай задание потрудней да позаковыристей. Ренне насторожился. Человек осторожный, он сразу понял, какой нелегкий труд ожидает их. Мещанинов удивленно приподнял брови. Он, конечно, будет долго сомневаться, осторожничать, но дело свое сделает хорошо и быстро.

— Приблизительные расчеты показывают, — продолжал Грабин, — что за три-четыре месяца мы можем закончить подготовку технической документации. Через полгода, считая с сегодняшнего дня, будет опытный образец. Полтора-два месяца уйдут на заводские испытания. Всего нам потребуется семь-восемь месяцев. Примерно столько же времени надо кировцам на доработку своей системы.

В истории артиллерии еще не было случая, чтобы новое орудие было создано и испытано за такой короткий срок. Грабин знал и учитывал, что люди будут работать самоотверженно, не считаясь со временем, трудностями и неурядицами. Но на одном энтузиазме соперников не обогнать. У них и технология выше, и организация всех работ налажена лучше. Надо искать более надежные и верные пути создания новых орудий.

— Попробуем использовать метод совмещения процессов, — предложил Грабин на этом же совещании.

В КБ установился неписаный закон: если обсуждается трудный и важный вопрос, высказаться должен каждый, кого он касается. Грабин ждал с волнением, что скажут конструкторы. Пока он один принимал решения за них. А ведь работать всем. Согласятся ли они работать в таком бешеном темпе, на пределе возможностей и технических, и чисто человеческих? Считают ли они реальными сроки, определенные Грабиным?

Слушал выступающих, а у самого комок подступал к горлу. Хотелось каждого с благодарностью расцеловать. Это было не просто конструкторское бюро. Это был коллектив единомышленников, живущих одними стремлениями, понимающих друг друга. Разговор шел конкретный: как выполнить задание лучше и быстрее.

— Возьмем на вооружение такой девиз: старой пушке — новые качества, — подвел итог обсуждения Грабин. — Пусть останется без изменений как можно больше деталей, но тактико-технические требования будут выполнены. Это облегчит и ускорит нашу работу.

Для того чтобы узаконить преемственность, решили для обозначения новой пушки использовать индекс старой, добавив к нему три буквы: Ф-22 УСВ. В расшифровке — усовершенствованная.

На заводе начал внедряться метод совмещенных процессов. По старой классической схеме сначала полностью подготавливались все чертежи. Затем разрабатывалась технология. Работа разделялась на несколько самостоятельных, но взаимно связанных этапов. Переход от одного к другому, как правило, требовал многочисленных и долгих увязок и согласований.

Грабин решил совместить весь процесс создания орудия, сделать его непрерывным. При этом в какой-то мере стиралась грань между этапами проектирования, отработки технологии, изготовления и сборки. Менялся и характер взаимоотношений между специалистами. Конструктор уже не мог сказать технологу или кузнецу: «Вот тебе чертежи, теперь твоя очередь». При совмещенном методе они, как правило, должны собираться вместе и обсуждать пути решения поставленной задачи, помогая друг другу советом и делом.

На совещании в КБ, затем на расширенном техническом совете предложения Грабина были одобрены. Завод, не прекращая выпуска Ф-22, вступил в полосу творческих поисков и решений.

Первым удивил Грабина Александр Павлович Шишкин. Он принес и положил на стол замысловатый чертеж, весь испещренный квадратиками и кружочками.

— Что это? — спросил Грабин.

— Лобовая коробка.

— А это что?

— Просто дырки.

Грабин уже понял идею конструктора. Не вся лобовая коробка в процессе эксплуатации испытывает нагрузки, а делается она из металла одной толщины и имеет немалый вес. Чтобы облегчить конструкцию, Шишкин решил оставить металл там, где он необходим. Получилось что-то вроде кружева.

— Расчеты сделал?

Шишкин протянул несколько скрепленных вместе листков. С математикой все было в ажуре. Но как часто самые, казалось бы, безукоризненные расчеты, сделанные на бумаге, опровергались практикой! И в то же время заманчиво было уменьшить вес лобовой коробки.

— Попробуем, — загорелся Грабин. — Передавайте чертежи в цех, сделаем коробку и испытаем.

— Где испытаем? Пушки-то еще нет.

— Попробуем создать искусственные нагрузки. Над этим тоже надо подумать.

Когда лобовая коробка была готова, на нее приходили смотреть, как на чудо. Все недоверчиво пожимали плечами. Уж очень необычный получился у нее вид.

Прослышав о новинке, пришел Иван Федорович Телешов, представитель заказчика на заводе. Походил вокруг, затем попросил положить коробку на две опоры, попробовал сесть на нее и сразу же вскочил:

— Да она же гнется подо мной. Коробка по пути на полигон развалится. Меняйте, пока не поздно.

Телешов пользовался большим авторитетом в Артиллерийском управлении, и Грабину не хотелось, чтобы тот заранее проникся недоверием к новой пушке.

— Завтра приходите, Иван Федорович, на испытания, — пригласил он Телешова и добавил: — Я сам хочу убедиться в правильности наших расчетов.

Работал в кузнечном цехе мастер на все руки Иван Степанович Мигунов. Он смастерил остроумную конструкцию испытательного стенда для проверки прочности лобовой коробки. Стальные болванки служили для постепенного увеличения нагрузок.

Народу в кузнечный цех набилось много. И коробка была чудная, и стенд особенный, и испытания необычные. Глядя на это сооружение, Телешов недоверчиво покачивал головой.

Первый слиток равнялся половине нормальных нагрузок, испытываемых коробкой. Положили его. Все прекрасно. Второй слиток довел нагрузки до нормальных. Коробка держится. Третий слиток — нагрузка выше расчетной на пятьдесят процентов. Деформаций коробки не обнаружено.

— Класть четвертый? — спросил Грабин у Телешова.

— Кладите. — Его сомнения еще не рассеялись.

Положили. На коробке двойные нагрузки, а она без изменений.

— Чудеса какие-то! — воскликнул Телешов.

— А чудеса, они всегда в решете, — засмеялся Василий Гаврилович и обернулся к Шишкину: — Молодец, Саша!

По опыту заводских и полигонных испытаний Грабин знал, сколько неприятностей доставляет выбрасывание, или экстракция, стреляных гильз. Войсковые испытатели часто использовали патроны, имеющие отклонения от стандартных размеров. Поэтому они после выстрела оставались в каморе, не выбрасывались. На испытаниях это досаждало конструкторам, а в бою могло обернуться непоправимой бедой. В поединке с танками, например, дорога каждая секунда, а для того чтобы извлечь гильзу вручную, необходимо время.

У Грабина возникла мысль сконструировать для новой пушки приспособление, принудительно выбрасывающее стреляную гильзу. На затвор были поставлены специальные отжимы, которые во время наката ствола должны были, словно человек пальцами руки, прихватить гильзу и извлечь ее.

Чертежи приспособления сразу же поступили в производство, и скоро оно было изготовлено. Совмещенный метод позволял отдельные детали делать быстрее.

В работу опять включился Иван Степанович Мигунов. Он придумал, как можно испытать выбрасыватель гильз, не производя стрельбы. Пушку поставили на стенд искусственного отката. С помощью лебедки оттянули ствол, затем лебедку отцепили. Ствол пошел вперед, но гильза, уложенная в камору, не выскочила. Копир, приводящий в движение лапки затвора, не сработал.

— Непонятно, — задумался Грабин.

Вроде все рассчитали. И ствол оттянули на положенное расстояние, и отцепили трос резко.

— Ствол шел вперед слишком медленно, — определил Мигунов, — надо прибавить давление в накатнике.

Прибавили. Копир опять не сработал.

— Где-то заедает, нет той легкости движения частей, как при стрельбе, — опять решил Мигунов.

Подрегулировали те части пушки, которые приходят в движение при откате и накате. Оттянули ствол. Отцепили. Гильза тут же шлепнулась на площадку. Попробовали еще и еще раз — никаких задержек.

— А на деформированных патронах?

Некачественных патронов в цехе не оказалось. Мигунов взял обычную гильзу и несколько раз ударил по ней кувалдой. В камору она вошла с трудом. Повторили испытание. И эта гильза выскочила без задержки. Но Мигунов не успокоился. В очередной раз он так поработал кувалдой, что гильзу пришлось этой же кувалдой забивать в камору. Забили. Оттянули ствол. Отпустили. И мятая гильза вышла без задержки. Раздались аплодисменты наблюдавших за испытанием.

— Работает надежней штопора! — улыбнулся Мигунов, взглянув на Грабина.

Но Грабин на шутку не отозвался. Во время опробования нового экстрактора он все время с тревогой поглядывал на ствол. И теперь подозвал к себе Норкина:

— Обрати внимание, Володя, мне кажется, что во время наката ствол слегка опускается. Не будет ли пушка клевать носом во время стрельбы?

— Не должна, Василий Гаврилович. Расчеты сто раз проверены.

— А меня эти поклоны настораживают. Проверьте расчеты в сто первый раз.

Вскоре Ф-22 УСВ была собрана полностью. На всю работу потребовалось менее семи месяцев. Наступил волнующий, тревожный и радостный момент первого выстрела. Пушку доставили на заводской полигон. Заложили для начала половинный заряд. Все ушли в укрытие.

Грохнуло орудие. Для конструктора этот звук то же, что для матери первое слово ребенка. Ф-22 УСВ заговорила. Грабин первым выскочил из блиндажа, обошел пушку, потрогал ее. Все сработало хорошо. И дырявая коробка не рассыпалась, и гильза выброшена. Можно продолжать испытания. Заряд постепенно увеличивали, пока не дошли до нормального. Пушка стреляла безотказно. Грабин решил не уходить в укрытие, понаблюдать за ее поведением в момент выстрела.

— Огонь!

Выстрел, звенит выброшенная дымящаяся гильза, и… пушка изящно клюнула стволом, будто поклонилась наблюдавшим, как кланяется артист на сцене. Грабин дернул за рукав Норкина:

— Видел?

— Видел, Василий Гаврилович, моя вина. Говорил я вам, не осилю компоновку…

— Да ты погоди причитать. Сейчас не виноватого надо искать, а выход из положения.

— Какой тут выход, — Норкин обреченно махнул рукой.

— Выходов два, Володя. Утяжелить станины или удлинить их. Это уравновесит пушку.

— Но утяжелять нельзя. Мы по весу и так на пределе.

— Значит, надо удлинить.

— Эти мы просто-напросто нарастим, — вмешался в разговор Мигунов. — Пока конструкторы будут делать расчеты, а в цехах изготовят новые станины, можно будет продолжать испытания.

— Спасибо, Иван Степанович, — растрогался Грабин. — Прямо не знаю, как и благодарить вас.

— Ложитесь в госпиталь, Василий Гаврилович, это будет лучшая благодарность и для меня, и для всех нас.

Уже несколько месяцев Грабин работал на два фронта — создавал пушку и боролся с болезнью щитовидной железы. Дело двигалось вперед, а болезнь прогрессировала. От прежнего Грабина, дышащего здоровьем, сильного и неутомимого, остались только живые задорные глаза. Он сильно похудел. Многие с трудом узнавали его. Но никто еще не догадывался, что ему уже трудно писать и читать.

Врачи настойчиво предлагали ложиться на операцию, а он не менее настойчиво отвоевывал у них одну неделю за другой. Он и на этот раз с Мигуновым заговорил так, будто видел перед собой доктора:

— Закончим заводские испытания — тогда, Иван Степанович. А сейчас, сам понимаешь, нельзя. Здесь тоже решается вопрос жизни.

Не жалея себя, Грабин не жалел и пушку. Он настаивал, чтобы в заводских условиях испытатели выжимали из нее все, что можно.

Для проверки в походном положении он выбрал такую дорогу, что водитель грузовика ЗИС-5, выделенного для буксировки, заартачился:

— Не поеду! Вы хотите угробить машину, а мне за нее отвечать.

Пришлось от уговоров перейти на приказной тон. На скорости тридцать пять километров в час тягач помчался по трассе. Пушку то подбрасывало, то с силой ударяло о бугор, резко кидало с одного колеса на другое.

Грабин, ехавший на легковой машине чуть сзади и сбоку, мучительно морщился, будто ему самому становилось больно при каждом броске орудия. Но вот, наконец, первый этап проверки закончился. Шофер ЗИС-5 остановил машину, выскочил из кабины и по-мальчишески заныл:

— Говорил я вам, нельзя с такой скоростью по такой дороге. Рессора лопнула.

Но все, кто слышал его, улыбались.

— Ничего смешного не вижу.

— Дорогой мой, — Грабин положил ему руку на плечо, — машину мы починим. Ты даже не знаешь, как это прекрасно, что рессора лопнула не у пушки, а на машине. Давай-ка еще проедем пару километров. Хочу посмотреть, как будет чувствовать себя артиллерист на лафете.

Испытатели начали отговаривать Грабина от опасной затеи. Но он оставался непреклонным.

— У меня такое правило. Обязательно ощутить, как орудие подрессорено.

На Ф-22 УСВ была еще одна новинка. Колеса поставили от серийного ЗИС-5. Это делало ее более транспортабельной, позволяло перевозить на большой скорости по плохим дорогам.

Тягач тронулся, Грабин почувствовал приятную мягкость рессор, но вскоре эта мягкость насторожила. Пружиня на ухабах, пушка пыталась выбросить седока на дорогу. И в какой-то момент Грабин со страхом почувствовал, как ослабли руки и он вот-вот полетит под колесо.

— Все! — сигналом остановил тягач и, не слезая с сиденья, подозвал Норкина. — Можно готовить пушку к войсковым испытаниям. А я ложусь в госпиталь. Основное сделано.

Сложная операция была выполнена успешно, из госпиталя Грабина перевели в санаторий, чтобы он мог окончательно поправить здоровье. Врачи бдительно следили, чтобы больного не тревожили никакими заводскими делами. Посетителей к нему пропускали редко, с оговорами, писать и читать запрещали. Но, постепенно поправляясь, он все больше и больше втягивался в общее дело.

Сразу же, как только начали разворачиваться работы по выпуску нового орудия, Грабин высказал предположение готовить одновременно не четыре, а шесть опытных образцов. Одну пушку выделили исключительно для заводских испытаний. Дали на нее максимальную нагрузку во всех режимах и при обкатке, и при стрельбе. Выявив таким образом основные дефекты, провели доработку остальных пяти экземпляров. Эту подопытную пушку на войсковые испытания не направляли.

Вторую пушку из шести испытали вслед за первой, но в условиях, приближенных к режиму войсковых испытаний. Она тоже осталась на заводе. И только четыре отправились дальше — держать экзамен на войсковом полигоне и на учениях.

Грабин к этому времени возвратился из санатория, но врачи запретили ему бывать на солнцепеке, волноваться и напряженно работать. Впервые на войсковые испытания он не поехал сам. Заводскую бригаду конструкторов возглавил заместитель Грабина Владимир Иванович Розанов, в помощь ему был выделен неугомонный Иван Степанович Мигунов с группой опытных слесарей.

— Смотрите не подкачайте, — наставлял их Грабин, — обо всех неувязках немедленно сообщайте.

Вначале содержание писем и телеграмм было спокойным. Прибыл инспектор артиллерии Воронов, который будет лично участвовать в испытаниях. Назначен день стрельб. И вдруг тревожное сообщение: артиллерийские расчеты не могут освоить процесс заряжания. Отжимы действуют наподобие пружин. Патроны, досылаемые в камору броском, ударяясь об отжимы, отскакивают назад. Чтобы пушки не сняли с испытаний из-за сложности обслуживания, лучше снять отжимы и проводить испытания без них.

Грабин растерялся. Если снять отжимы, могут возникнуть осложнения с экстрагированием стреляных гильз. Дефект серьезный. Но расчеты можно обучить, они привыкнут и будут справляться с заряжанием не хуже заводских специалистов. А гильзу не обучишь выскакивать из каморы.

После долгих раздумий принял решение отжимы не снимать, а в помощь Розанову направил двух конструкторов — Ивана Кузьмича Семина и Якова Афанасьевича Белова. Им было приказано принять участие в обучении артиллерийских расчетов.

А Розанов, между тем, прислал еще одну телеграмму, настойчиво требуя разрешения снять отжимы. Предстояла проверка на скорострельность, и не было никакой уверенности, что орудие выдержит этот нелегкий экзамен. Расчеты по-прежнему мучились с заряжанием.

Что делать? Был бы Грабин там, на испытаниях, он лучше и быстрее определил бы, какие нужны меры. Но как принять решение, находясь за сотни километров от полигона? Ведь так нетрудно и ошибиться.

Появилась мысль доверить дело не одному Розанову, а всей заводской бригаде. Пусть они соберутся, обсудят положение и решат окончательно, как быть с отжимами. Там зрелые, серьезные конструкторы — Семин и Белов, там Мигунов.

Очередная телеграмма Грабина предписывала Розанову доложить мнение коллектива. Ожидание ответа было напряженным и тревожным. И вдруг сразу два сообщения. Розанов докладывал о решении бригады оставить отжимы. Семин писал, что Розанов на собрании настаивал снять их, но большинство не поддержало его сторону.

От сердца отлегло, но ненадолго. Новая информация Розанова звучала как сигнал бедствия. На марше по вине водителя тягача одна пушка перевернулась, и в таком положении ее проволокли по земле, причинив немало повреждений. Мигунов дал слово председателю комиссии к следующему дню ввести пушку в строй, но он, Розанов, считает такое обещание нереальным и просит посоветовать, как поступить?

Грабин тут же набросал текст молнии: «Мигунову верю. Желаю успеха. Утром жду сообщения».

Всю ночь после этой телеграммы Грабин оставался на заводе. Ходил по цехам. Сидел в конструкторском бюро. Разговаривая с людьми, давал советы и указания, а у самого из головы не выходил вопрос: «Как там? Что с пушкой?» Сменилась ночная смена, начался новый трудовой день, а Грабин ни на секунду не сомкнул глаз. Только в десять утра принесли телеграмму. Всего два слова: «Мигунов сделал!»

Этот день был днем ликования в КБ и на всем заводе. Утром радовались успеху Мигунова. Выпустили «молнию» по этому случаю. А вечером пришла еще одна телеграмма, особенно долгожданная: «УСВ выдержала. Рекомендуют».

Заводская бригада возвратилась с испытаний. Рассказов было много. И каждый подтверждал, какую огромную роль сыграла предусмотрительность и дальновидность Грабина. Как он и предполагал, для опытных стрельб на полигоне использовались гильзы французского производства. Даже их пушки с принудительным экстрагированием порой не в силах были выбросить такую гильзу. У пушек Кировского завода задержки следовали одна за другой. Главный конструктор Ленинградского завода усомнился даже в объективности проверявших и заявил, что для его орудий преднамеренно отобрали нестандартные гильзы. Председатель комиссии распорядился поменять батареи местами, оставив боеприпасы на месте. Картина не изменилась.

Отличные результаты показала Ф-22 УСВ на марше, при стрельбе по различным целям и на других этапах испытаний. Расчеты, как и надеялся Грабин, быстро освоили заряжание и остались довольны пушкой. Она по большинству показателей превосходила пушку Кировского завода.

В решении Совета Труда и Обороны, принятом вскоре после испытаний, говорилось о том, что вместо 76-миллиметровой пушки Ф-22 образца 1936 года на вооружение РККА принимается 76-миллиметровая дивизионная пушка Ф-22 УСВ.

Врачи, наблюдавшие за состоянием здоровья Грабина, были удивлены, как быстро пошли у него дела на поправку. С каждым днем он становился бодрее. Лицо уже не казалось таким скуластым, на щеках появился румянец, морщины на широком лбу не были такими резкими, как в первые дни после возвращения из госпиталя.

— Помогают наши лекарства? — с улыбкой спросила однажды медсестра.

— Очень помогают, — кивнул в ответ Грабин и, хитровато прищурив глаза, добавил: — Особенно Ф-22 УСВ.

— Врачи такого не прописывали вам, — не поняла она шутки.

— Это особое лекарство, — захохотал Василий Гаврилович. — Оно, вроде корня жизни, на весь организм действует.