Земные громы

Счастливый день

Морозным январским днем на специальной площадке в Кремле была установлена ЗИС-3. Грабин, волнуясь больше обычного, нервно расхаживал около нее. Положение у него было сложное. Пушки для их создателя все равно, что дети для отца. Все они хороши, все любимы, хотя и обладают разными способностями. Но в этот день Василию Гавриловичу так хотелось, чтобы одно из его созданий получило отрицательную оценку, хотя оно было по-своему дорого ему. Он боялся, что члены ГКО вдруг скажут: «А почему надо отказываться от Ф-22 УСВ? Орудие хорошее, успешно применяется в боях, артиллеристы дивизионной довольны…» Совсем недавно такая оценка обрадовала бы конструктора. Сегодня она показалась бы ему убийственной.

Наконец на площадке появилась большая группа гражданских и военных людей. Впереди шел Сталин, за ним Молотов, Ворошилов. Климент Ефремович что-то говорил Сталину. И Грабина словно осенило. В памяти опять возникло недавнее заседание ГКО, на котором пришлось выслушать столько серьезных упреков и обвинений. Ворошилова на этом заседании не было, о чем Василий Гаврилович очень жалел. Ведь маршал незадолго до этого побывал на заводе, своими глазами видел, какую огромную работу проделали на заводе, хвалил за налаживание ускоренного производства военной продукции.

Грабин понял, что ночью, после заседания ГКО, Ворошилов был у Сталина и доложил о результатах своей поездки. Этот объективный доклад стал спасательным кругом для Грабина и для всего конструкторского бюро. Но не слишком ли много груза положил на этот спасательный круг сам Василий Гаврилович? Выдержит ли он еще и такую нагрузку, как новая пушка?

Бросилось в глаза, что Сталин одет слишком легко для январского мороза. В фуражке долго на улице не пробудешь. А так хотелось, чтобы Верховный детальнее ознакомился с ЗИС-3.

Пояснения давал ведущий конструктор Хворостин. Александр Евгеньевич, казалось, ничуть не волнуется. Спокойным, ровным голосом он доложил тактико-технические данные ЗИС-3, называя для сравнения данные Ф-22 УСВ. Сталин, оценивающе осматривая пушку, подошел ближе, дотронулся рукой до рукоятки маховика, потом кивнул начальнику артиллерии Н. Н. Воронову:

— Попробуйте, как работает механизм наводки?

Воронов занял место наводчика. И тут Грабин, внимательно наблюдавший за Сталиным, заметил, что смотрит он не на руки Воронова, а выше, туда, где над щитом высилась папаха. По спине пробежал холодок: «Вот она, роковая ошибка!» Вроде бы все предусмотрели, проектируя дивизионку, но не учли, что среди артиллеристов могут быть такие рослые наводчики, для которых броневой щит окажется слишком низким. Зная, какое внимание Сталин обычно проявляет к безопасности экипажей и расчетов, Василий Гаврилович приготовился выслушать смертельный приговор пушке. Но Верховный миролюбиво повернулся к нему и лишь слегка упрекнул:

— Жизнь бойцов надо беречь. Увеличьте высоту щита. — И, подумав, добавил: — На три пальца.

— Будет сделано, товарищ Сталин! — радостно согласился Грабин.

По одной этой реплике он понял, что ЗИС-3, наконец, пробила себе дорогу. Если бы Сталин сомневался в ее качествах, он не стал бы давать указания об увеличении высоты щита. И действительно, когда все, кому было предложено, высказали свое мнение о пушке, Сталин подвел итог:

— Это орудие — шедевр в проектировании артиллерийских систем.

Воронов согласно кивнул головой, Ворошилов одобряюще улыбнулся. Все складывалось так удачно. И Грабин не сдержался, сообщил, что ЗИС-3 в порядке инициативы уже выпускается на заводе и около тысячи пушек отправлено на фронт.

— Это хорошо, — похвалил Сталин. — Но почему вы не дали такую прекрасную пушку раньше?

— Мы не были готовы к этому.

— Да, это правильно.

Тут же, во дворе Кремля, было принято решение развернуть серийный выпуск ЗИС-3.

— Но все-таки ее надо еще раз испытать на полигоне, — предупредил Сталин.

По плану, утвержденному Верховным Главнокомандующим, завод должен был к маю 1942 года выпускать сто пушек в день, в том числе шестьдесят дивизионных. Иными словами, чуть ли не в двадцать раз больше, чем до начала войны. Эти темпы определялись не возможностями производства, а в первую очередь потребностями фронта. Своими силами справиться с таким объемом заказов было нелегко. Поэтому ГКО обязал несколько других предприятий оказать помощь оружейникам. Заводу фрезерных станков было поручено изготовлять лобовые коробки и люльки для танковых пушек. На автомобильном заводе предстояло наладить штамповку осей и нарезку стволов ЗИС-3.

— Изготовление не кованых, а штампованных осей, — говорил Елян, развивая свою мысль, — даст нам немало выгод. Но вы, Василий Гаврилович, окажите помощь соседним заводам не только чертежами. Придется налаживать производство общими силами.

Директор знал, что главный конструктор никогда не скажет, мол, не мое дело — налаживать производство, нам и с чертежами хлопот хватает. На заводе установились такие взаимоотношения, при которых грани между отделами и цехами почти совсем стерлись. Гигантский организм жил одним дыханием и едиными заботами. Но эта согласованность не была сплошной идиллией.

Пушка ЗИС-3 по многим показателям выглядела лучше своей предшественницы. Имея более высокие боевые качества, она требовала меньше металла, многие ее узлы и детали были проще в изготовлении, позволяли значительно снизить численность рабочих рук. Но если в железнодорожном составе один вагон не может двигаться медленнее других, то в производственных процессах низкая технологичность одной или нескольких конструкций неизбежно вызывает сбой.

Сложным оказался ствол. Протяжка его длилась несколько часов. Немало приходилось возиться с шабровкой прямоугольных отверстий казенника. Затягивалась обработка дульного тормоза, который на заводе раньше вообще не производился.

Однажды вечером, проходя по литейному цеху, Грабин увидел Еляна, который вместе с рабочими, занятыми на фасонном литье, колдовал возле формовочного ящика. Руки его были перемазаны формовочной землей.

— Задумали усовершенствовать отливку до такой степени, чтобы тормоза имели чистовые размеры, — улыбнулся Амо Сергеевич.

И по его улыбке Василий Гаврилович понял, что дела идут успешно. Горячий, еще дымящийся тормоз выглядел ничуть не хуже тех, которые получались посредством ковки детали.

— Здесь хватит полчаса, чтобы подровнять и зачистить отверстия, — пояснил Елян. — А тридцать минут — не тридцать часов!

Грабин знал, что при старом методе изготовления дульного тормоза на него уходило более суток. Во время проектирования он предусматривал возможность отливки этой вроде бы простой, но в то же время трудоемкой детали. И сейчас был доволен, что сам директор завода помогает литейщикам наладить сложный процесс.

Подошел генерал-майор Струсельба, бывший в то время заместителем Еляна по производству литья. Поздоровался, заверил:

— За качество металла не беспокойтесь, Василий Гаврилович. Литой тормоз будет ничуть не хуже кованого.

— В этом у меня сомнений нет, Михаил Максимович, — ответил Грабин. — Главное, чтобы все размеры были соблюдены.

— А над этим мы и маракуем с Амо Сергеевичем.

Михаил Максимович Струсельба пользовался большим авторитетом у металлургов, его почитали в кругах ученых, он имел немало учеников. И Грабин, знавший профессора еще во времена учебы в академии, прислушивался к его советам, часто обсуждал с ним вопросы повышения качества создаваемых конструкций.

Многое делалось непосредственно в цехах, самими рабочими. Среди них оказалось немало смекалистых людей, способных найти простое и оригинальное решение самых сложных вопросов. Грабин не раз чертыхался, видя, с какой медлительностью работают протяжные станки, применяемые для чистовой отделки стволов. К тому же у них часто барахлила гидравлика. Все попытки увеличить скорость обработки не давали нужных результатов. Но однажды на месте прежнего громоздкого сооружения появился более компактный станок. Протяжка ствола на нем длилась лишь четверть часа — почти в тридцать раз быстрее. Новый винтовой станок был проще, а главное — во много раз дешевле.

Главный технолог завода Анатолий Федорович Гордеев, видя, с каким интересом Грабин наблюдает за работой станка, подтолкнул вперед стоявшего рядом начальника станкостроительного отдела:

— Заслуга Бородкина, Василий Гаврилович.

Бородкин был конструктором у Грабина, затем перешел на новую должность. «Мои кадры», — подумал с гордостью.

Постепенно все узкие места в производственном процессе были выравнены, выпуск ЗИС-3 с каждым днем стал расти. Но неожиданно начали образовываться заторы на сборке пушек, чего раньше не случалось. Стало ясно, что простым увеличением численности рабочих выйти из положения не удастся. Детали и целые узлы в сборочный цех поступают сплошным потоком, который в дальнейшем будет еще мощнее. И цех просто-напросто задохнется.

— Надо, чтобы пушка не стояла, а двигалась по конвейеру. Тогда рабочим не придется мотаться туда-сюда, они будут, стоя на месте, выполнять операции сборки в определенной последовательности, — предложил Грабин.

Начальник цеха Анатолий Ковалев окинул взглядом цех:

— Конвейер, говорите? Подумаем.

Через несколько дней цех преобразился. От входных до выходных ворот протянулись два деревянных желоба. По ним, как по рельсам, с помощью лебедки продвигались пушки. Собранные лафеты медленно катились вдоль цеха, обрастая на каждой позиции все новыми деталями и узлами. У выхода стоял наготове грузовик. Первую пушку грузили в кузов, вторую брали на прицеп — и машина уходила на заводской полигон. На ее место становился другой грузовик, к которому уже подходило по желобам очередное орудие. И так беспрерывно, днем и ночью.

В середине февраля 1942 года Елян издал приказ по заводу: «Отмечаю, что модернизация, начатая по инициативе ОГК и горячо поддержанная коллективом завода, полностью себя оправдала и обеспечила резкое увеличение выпуска продукции… Проводимые в этой области ОГК и цехами мероприятия одобряю и представленный план и сроки выпуска чертежей оснастки рациональной технологии утверждаю…»

К маю план первого этапа внедрения организационно-технических мероприятий был выполнен. Это позволило заводу выпустить за один месяц 2110 пушек, в 13 раз больше, чем год назад.

Но даже такие темпы казались слишком медленными. Грабин все чаще видел на заводском дворе артиллеристов, то бывалых, понюхавших пороха, в потертых и выгоревших гимнастерках, то совсем мальчишек, одетых с иголочки.

Одни части пополнялись вооружением, другие формировались. И почти все они отправлялись в район Сталинграда. По всему чувствовалось, что к осени там произойдут решающие бои, в которых немалую роль должны сыграть пушки, созданные на заводе.

В июне 1942 года завод был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Эхо необычного боя

С генералом Котиным Грабин встретился в приемной наркома танковой промышленности. Жозеф Яковлевич, подтянутый и прямой, в военном кителе, приветливо поздоровался.

— А я, Василий Гаврилович, только что собирался звонить вам. Читали? — спросил он и протянул Грабину «Правду».

Газета была свежая, от нее еще пахло типографской краской.

— Заходите в мой кабинет, — Котин пропустил Василия Гавриловича вперед, — вижу, вы еще не в курсе дела.

Вчитываясь в заголовки, Грабин пытался определить, какой материал имел в виду Котин. Но вроде ничего такого, что касалось бы работы конструктора, в газете не было. Обычные сообщения с фронтов, корреспонденции о работе тыла.

— На четвертой полосе смотрите, — подсказал Котин, усадив гостя в кресло, — прочитайте выступление Шверника.

Василий Гаврилович знал о том, что секретарь ВЦСПС Николай Михайлович Шверник находился в Англии, что он выступил на массовом митинге в Лондоне. Но газету с его речью еще не видел. И теперь, пробегая глазами по печатным строкам, он старался понять, что конкретно заинтересовало Котина.

— Обратите внимание вот на это место, — Жозеф Яковлевич указал на конец второй колонки.

«На одном из участков Западного фронта, — прочитал Грабин, — завязался горячий бой одного советского танка с 18 фашистскими танками. Один против 18. Советский танк методически выводил из строя один танк за другим. Вскоре на поле боя уже насчитывалось 10 сожженных и подбитых немецких машин. Остальные 8 спаслись бегством… Танк преследовал отступающего врага, давил его гусеницами и расстреливал из пулеметов. На поле боя осталось до 400 гитлеровских бандитов, которые никогда не увидят не только Москвы, но и Берлина…»

— Каково? А? — нетерпеливо спросил Котин, когда Грабин оторвал взгляд от газеты. — Это ведь наш танк, с вашей семидесятишестимиллиметровой пушкой.

Только теперь Василий Гаврилович понял, что взволновало его коллегу. Конструктору очень важна каждая весточка с фронта о том, как действует в бою созданное им оружие. А здесь не просто весточка. Весь мир узнал из выступления Шверника, как могуч советский танк, как прочна его броня и мощна пушка.

— Вы знаете подробности? — с надеждой спросил он у Котина.

— Знаю, все знаю, дорогой Василий Гаврилович. — Жозеф Яковлевич присел в соседнее кресло. — По моему заданию наши специалисты осмотрели КВ, определили, из какого оружия гитлеровцы вели по нему огонь, с какого расстояния, изучили характер повреждений. Если нужны материалы, могу распорядиться, чтобы вам их предоставили.

— Мне надо бы посмотреть не ваши, а немецкие танки. Взглянуть на характер пробоин в них, — ответил Грабин.

— Наши товарищи говорят, что броня прошита насквозь. Пушка превосходная. Не случайно один КВ уничтожил десять вражеских машин.

— Мне очень важно узнать подробности этого необычного боя. — Василий Гаврилович взглянул на Котина: — Расскажите подробнее. Пожалуйста.

И пока Жозеф Яковлевич вел неторопливый рассказ, перед глазами Грабина четко рисовались картины поединка советского танка с превосходящими силами противника.

…Бой шел уже несколько суток, лишь временами затихая, чтобы после короткого перерыва стать еще ожесточеннее. Снег сделался черным от гари и дыма, земля содрогалась от взрывов. Гитлеровцы рвались к Москве, но защитники столицы стояли насмерть, отражая многочисленные атаки врага.

89-й отдельный танковый батальон, которым командовал старший лейтенант К. Хорин, буквально разрывали на части. Сначала для поддержки стрелковых рот брали по взводу, потом по одному танку. Иного выхода у командования не было. Силы подразделений быстро таяли, сдерживать натиск врага становилось все труднее.

Когда телефонист в очередной раз передал трубку Хорину, в его распоряжении оставались только два танка. Он приготовился в отчаянии крикнуть: «Машин нет, воевать нечем!» Но вместо этого, вытянувшись, ответил:

— Понял!

Отойдя от аппарата, он тяжело вздохнул и положил руку на плечо лейтенанта Гудзя:

— В районе Нефедьево фашисты готовят атаку. Приказано удержать рубеж. Назначаю тебя, Павел, командиром КВ. Экипаж там хороший, но боевого опыта почти не имеет. А ты с первого дня…

Да, Павел Гудзь прошел весь горький путь от Львова до самой Москвы. Почти полгода провел он в непрерывных боях, уничтожая врага, цепляясь за каждый метр земли, огрызаясь огнем, но пятясь под напором превосходящих сил. Глубокими ранами остались в сердце названия оставленных городов: Каменец-Подольский, Винница, Белая Церковь, Киев. И еще — Суторченцы. В нескольких километрах от родного дома пришлось ему вести бой. Сквозь завесу огня и дыма были видны знакомые с детства соломенные крыши. И вот теперь за спиной Москва.

— Что задумался? Давай оценивать обстановку, Павел, — комбат наклонился к карте.

Силы были неравными. У гитлеровцев — восемнадцать танков, четыре батареи противотанковых орудий, два батальона пехоты. У нас — несколько поредевших стрелковых рот, артиллерийская батарея, один КВ и приказ: «Стоять насмерть!» Лейтенант Гудзь с жадностью вглядывался в сплетение разноцветных штрихов и линий. Небольшая речушка. Мостик. Дворы. Огороды. Тут наши. Там враги. На этом берегу редкие гребешки окопов. На том берегу танки и артиллерия, готовые к броску. Что предпринять? Окопаться и ждать? Танк КВ не чета гитлеровским. У него и пушка мощнее, и броня толще. Но фашисты без потерь обойдут занятую позицию справа и слева. Значит, надо идти в атаку? Одним экипажем против восемнадцати. Но вражеские танки легче и маневреннее…

— Сейчас уже вечер, самое страшное начнется утром, — высказал предположение Хорин. — Хорошо бы заранее выбрать удобную позицию.

— Засаду?

— Вот именно. Но где, Павел?

— А если здесь? — Гудзь показал точку на карте и уточнил: — Ночи сейчас темные, можно без света подойти к самой воде, а насчет шума договоримся с артиллеристами.

Предложение лейтенанта Хорину понравилось. Вместе разработали план действий, согласовали время выдвижения и световые сигналы, договорились с командиром батареи, когда и в каком направлении необходимо стрелять. Решив все вопросы в штабе, вернулись к машине. Комбат коротко поставил задачу:

— Командовать экипажем будет лейтенант Гудзь. Лейтенанта Старых временно назначаю командиром орудия.

Хорин ушел, а Павел не мог начать разговор с танкистами. Они стояли молча, хмурились и по их лицам было видно, что степень риска хорошо понятна им. Пользуясь внезапностью, они могут уничтожить две-три гитлеровские машины. Но поддержки у них нет. Придется принять на себя весь ответный огонь и сражаться до последнего дыхания. Иного выхода нет. Отступать больше некуда: позади Москва.

— Снарядов бы загрузить побольше, — первым нарушил молчание лейтенант Старых и добавил: — А об остальном не беспокойтесь. Мы комсомольцы.

У Павла будто гора свалилась с плеч. Он сам в четырнадцать лет вступил в комсомол, в восемнадцать стал кандидатом в члены партии, по путевке райкома был направлен в танковое училище. И всюду, куда ни забрасывала его судьба, служил на совесть, ни на минуту не забывая о своем партийном долге. Оттого, наверное, после слов лейтенанта пришла уверенность: «Такие ребята не подведут!»

…Как только стемнело, наши артиллеристы открыли огонь. Стреляли по рощице за деревней, чтобы не освещать своих. И в это же время под гул канонады в сторону Нефедьева направилась необычная процессия. Впереди шел пешком лейтенант Гудзь, изредка фонариком освещая дорогу. В нескольких шагах следом за ним двигался КВ. Приглушенно урча, машина вскоре достигла берега речушки. Там и решено было устроить засаду. Мелкий кустарник служил маскировкой. Вражеские танки находились совсем рядом.

По сигналу танкистов артиллерия прекратила огонь. И Павел сразу же услышал чужую речь. Гитлеровцы вели себя нахально. С разных концов села доносились пьяные голоса, играла губная гармошка, хлопали двери в избах. Временами, когда в небо взлетали ракеты, впереди ясно вырисовывались силуэты танков, но в темноте огонь открывать было бессмысленно, приходилось ждать рассвета.

Эту ночь Павел Данилович Гудзь запомнил на всю жизнь. Не столько мороз сжимал тело, сколько злость холодила душу. Враги рядом. Они пришли от Бреста к сердцу страны, оставляя после себя разрушенные города и сожженные села. Надо остановить их, защитить Москву.

Восток медленно светлел. Уже можно было различить крыши домов и темные коробки танков. Они стояли россыпью, и казалось, что пушка каждого нацелена в советский КВ.

— Пора. — Гудзь неслышно закрыл верхний люк, все встали по местам. — Бьем по головному!

Лейтенант Старых припал к прицелу, башня пришла в движение, орудийный ствол, приподнявшись, на секунду замер, и тут же прозвучал выстрел. Через перископ Гудзь отчетливо видел, как передний гитлеровский танк вздрогнул и словно засветился изнутри. Языкастое пламя побежало по броне.

— Огонь!

Но команда вряд ли требовалась. Танкисты работали четко. Все понимали, что дорога каждая секунда. У фашистов, видимо, не было организовано дежурство в танках. Пока они не заняли боевые места, следовало нанести им максимальный урон. Выстрелы, казалось, слились в один, так малы были интервалы. Еще одна вражеская машина окуталась дымом. Загорелась третья.

— Давай, Татарчук!

В сплошном дыму Гудзь не видел радиста, припавшего к пулемету. Но пришло время и ему открывать огонь. К танкам со всех сторон уже бежали гитлеровцы, надо было хоть на минуту задержать их, хоть нескольких вывести из строя.

Загорелись еще два танка противника. И в этот момент оглушительный удар потряс башню. Померк свет, огненные брызги впивались в лица и руки, запахло металлом. Павлу показалось, что он сидит в железной бочке, по которой ударили кувалдой. И сразу же пропали все звуки: так плотно заложило уши. «Отвоевались», — обожгла мысль. Но, оглядевшись, Гудзь увидел, что все члены экипажа на своих местах, башня подвижна, пушка послушна. Стало ясно, что вражеский снаряд угодил в танк, но броня выдержала удар.

В который раз за долгие месяцы войны лейтенант мысленно благодарил тех, кто создал КВ. Но времени на размышления не было. Экипаж стрелял без остановок. Весь пол башни был завален горячими гильзами, вентилятор не успевал отсасывать пороховые газы. По корпусу танка саданул еще один вражеский снаряд.

— Что с тобой, Саблин?

Заряжающий, хватаясь за поручни, стал медленно опускаться вниз, на дымящиеся гильзы. Гудзь соскочил со своего места и заменил Саблина. Но через минуту тот очнулся. От едкого дыма и напряженной работы он на миг потерял сознание.

Вернувшись к перископу, Гудзь увидел, что в стане врага произошло движение. Около десяти танков оставались неподвижными: одни пылали, у других были покорежены гусеницы. Оставшиеся расползлись в стороны, огрызаясь огнем. А позади уже слышалось «ура»: пехота поднялась в атаку. Кто-то из бойцов вскочил на броню, стреляя из автомата.

— Вперед! — подал Гудзь команду механику-водителю.

Танк, ломая кустарник, выскочил на мостик и вскоре был уже на противоположном берегу речушки, подминая под себя орудия, давя гусеницами убегающих гитлеровцев. Наша пехота ворвалась в Нефедьево.

Но вот смолкла пушка, затих пулемет. Кончились боеприпасы. Стало слышно, что и мотор работает с перебоями. Механик-водитель развернул израненный КВ и укрылся за одним из домов.

Когда Гудзь, качаясь от угара и усталости, с помощью подоспевших бойцов вылез из башни, он не узнал своего танка. Белая маскировочная краска чуть не вся полностью облетела, но и зеленой почти не осталось. Повсюду чернели круги окалины. 29 снарядов оставили на броне свои вмятины, но ни один не пробил ее насквозь…

— А ведь моей пушки могло и не быть на вашем танке, — задумчиво сказал Грабин, когда Котин закончил рассказ.

— Как это «могло не быть»? — не понял Жозеф Яковлевич. — Разве могли такое орудие забраковать?

— Не в этом дело. Я вообще не собирался работать над танковым вооружением. Случайно один из работников ГАУ подал идею.

Он вспомнил жаркий день. Сочинский санаторий. Шум моря.

— Случайности закономерны, — донесся до него, словно издали, голос Котина. — Не Соркин, так кто-нибудь другой надоумил бы вас. Главное — пушка. Она сама просилась в танк. Слышал, у вас еще и другая просится в башню?

— Вы же знаете: работаю вместе с Морозовым, надо усилить огневую мощь тридцатьчетверки.

В это время раздался звонок. Подняв телефонную трубку, Котин коротко ответил «иду», посмотрел на Грабина:

— Совещание у наркома. А надо бы поговорить. Следом за тридцатьчетверкой вам, Василий Гаврилович, придется подумать и о КВ.

После этого разговора Грабин долго не мог успокоиться. Он ходил по Наркомату из кабинета в кабинет, решал большие и малые вопросы, с кем-то дружески беседовал, с кем-то ссорился, но все время чувствовал такое состояние, словно в его жизни произошло очень важное и радостное событие. Эхо необычного боя долго жило в его сердце.

Пора обновлений

С середины июля 1942 года под Сталинградом развернулись тяжелые и кровопролитные бои. Противник вводил в бой все новые и новые части, гитлеровцы стремились расколоть надвое нашу оборону, выйти к Волге.

Каждое утро и поздно вечером Грабин, прослушивая сводку Совинформбюро, делал пометки на карте крупного масштаба. Вначале обстановка была пугающе тревожной. Черные флажки, которыми Василий Гаврилович обозначал положение наступавших, медленно надвигались на голубую ленту реки. Создавалось впечатление, что гитлеровцы кривым ножом готовы в любой момент перерезать живую артерию, идущую от Москвы на юг. Но уже занесенное для удара лезвие надолго замерло, а потом даже отодвинулось назад.

Артиллеристы, приезжавшие из-под Сталинграда, выглядели иначе. Вместо хмурых, малоразговорчивых бойцов и командиров можно было встретить на заводской территории повеселевших, уверенных в себе фронтовиков. Хитровато улыбаясь, они говорили:

— Давайте побольше нам пушек. Скоро так грохнем, что эхо за Уралом будет слышно.

Они явно намекали на то, что обстановка складывается в нашу пользу и не за горами время, когда от обороны сталинградцы перейдут к наступлению.

Артиллерийское вооружение к этому периоду производилось на целом ряде заводов. И почти каждый имел свое конструкторское бюро. Грабин не раз задумывался о том, что в интересах дела хорошо бы создать сильный творческий коллектив, который был бы способен решать узловые вопросы, стоящие перед создателями артиллерийских систем. Свои мысли он высказывал в беседах с представителями Наркомата вооружения, ГАУ и военной приемки. В принципе его все вроде бы поддерживали, но никто не думал, что этот вопрос будет решаться в самый разгар войны. Даже Андрей Петрович Худяков, наиболее горячий сторонник организации мощного конструкторского бюро, сомневался.

— Потребуются немалые средства, — говорил он в беседах с Грабиным, — а где их взять? Война идет.

И вдруг неожиданный звонок от наркома вооружения. После обычных вопросов о доработках пушек и налаживании производства Д. Ф. Устинов вдруг спросил, как Грабин относится к идее создания Центрального артиллерийского конструкторского бюро? Василий Гаврилович ответил, что готов голосовать за него обеими руками.

— Вот и отлично, — заключил нарком, — подберите одного-двух толковых специалистов, пусть выезжают в Москву. Вместе с нашими товарищами они подготовят для утверждения в ГКО необходимые документы.

— Но ведь в нынешней обстановке такие вопросы тяжело решать. Нужен большой коллектив конструкторов. Нужна хорошая база.

— Мы над этим уже думали, — ответил Устинов. — За основу новой организации предполагается взять ваше бюро. Возглавить ЦАКБ придется вам.

Нарком не спрашивал согласия или совета, говорил, как о деле решенном, и это успокоило Грабина. Он понял, что пора сомнений прошла, а успех дела будет зависеть теперь во многом от того, как быстро он сумеет сколотить новый коллектив и решить организационные вопросы.

Вскоре после отъезда Андрея Петровича Худякова в Москву, когда стало ясно, что идея создания ЦАКБ пробила себе дорогу, Грабин собрал свой штаб. Пришли почти все, с кем начинали на заводе работу с нуля. Василий Гаврилович обвел собравшихся потеплевшим взглядом. Муравьев, Мещанинов, Ренне… А рядом с ними те, кто влился в коллектив позже: Хворостин, Норкин… Многие догадывались, что Грабин собрал их неспроста: слухи о предстоящих изменениях в организации КБ уже ходили по заводу.

— Вы почти все помните, как трудно было нам решиться оставить Москву и выехать сюда, на завод, — начал раздумчиво Василий Гаврилович. — Но мы пошли на риск и он оправдался. За несколько лет нами создано первоклассное конструкторское бюро. Есть отличные пушки. Почему это оказалось под силу нам? Потому что мы не идем вразброд, живем едиными заботами.

Грабин на минуту умолк, собираясь с мыслями. Ему надо было так сообщить о предстоящей реорганизации, чтобы каждый увидел для себя перспективу, мог зримо представить характер задач, которые придется решать в новом конструкторском бюро. Неожиданно встретился глазами с Горшковым, тот смутился и опустил голову.

Отношения с Иваном Андреевичем за последнее время носили переменчивый характер. В феврале, когда Грабину было присвоено звание генерал-лейтенанта технических войск, Горшков поздравлял его на правах однокашника и самого близкого друга. Василий Гаврилович стал больше доверять ему, давал наиболее трудные задания. Но Иван Андреевич понял это доверие по-своему, решил, что ему можно работать без особого старания. И незадолго до этого заседания штаба допустил такой промах, которого Василий Гаврилович не мог ни понять, ни оправдать.

На соседнем заводе, который производил для ЗИС-3 отдельные детали, произошла заминка. Это могло отразиться на выполнении плана. Для того чтобы оказать помощь заводу, Грабин послал туда Горшкова. Прошел день, другой, а результатов не было. Еще больше удивился Василий Гаврилович, когда узнал, что Иван Андреевич использовал время командировки для решения личных вопросов.

Когда перед отъездом в Москву Андрей Петрович Худяков показал Грабину список конструкторов, которых предполагалось включить в список сотрудников ЦАКБ, тот долго рассматривал лежащий перед ним листок, а затем, вздохнув, поставил против фамилии Горшкова вопрос.

— Если число наших кандидатур будет ограничено, Горшкова исключите, — сказал он жестко.

Андрей Петрович знал, что возражать и давать советы в таких случаях бесполезно. Грабин сам был до конца предан делу и того же требовал от подчиненных. Он не любил тех, кто работал без души, а к тем, кто допускал расхлябанность, был непримирим. В таких случаях дружеские отношения не смягчали, а даже ужесточали его позицию. Вот и сейчас, посмотрев на Горшкова, Василий Гаврилович нахмурил брови и заговорил строго и официально:

— Мне предложено подобрать состав Центрального артиллерийского конструкторского бюро. Легкой жизни не обещаю. Работать придется больше, чем здесь. И условия будут хуже. Но создавать новый коллектив в интересах фронта надо. Кто готов сменить место работы, прошу поднять руки.

Ренне с готовностью проголосовал «за». Почти одновременно его. поддержали Хворостин и Норкин. Муравьев, как всегда, чуть помедлил, но потом вскинул руку твердо. Только Горшков делал вид, что занят разбором бумаг, лежащих перед ним.

— Спасибо, товарищи. Если мне разрешат, я учту ваши пожелания и надеюсь, что мы поработаем вместе.

Несколько раз из Москвы звонил Худяков, рассказывал о том, как выглядит схема управления, советовался, кому какую должность можно предложить. В начале ноября 1942 года Государственный Комитет Обороны принял решение о создании ЦАКБ. Начальником и главном конструктором был утвержден генерал-лейтенант технических войск В. Г. Грабин. Его заместителем стал прибывший из Сталинграда талантливый конструктор Илья Иванович Иванов. Вместе с Василием Гавриловичем с завода уезжал почти весь состав КБ.

Но это время не было похожим на те далекие годы, когда небольшая группа молодых конструкторов отправлялась навстречу неизвестности. Многое тогда виделось сквозь туман. Не хватало опыта. Не были четко определены задачи. Да и друг друга знали плохо. Другое дело было сейчас. Коллектив сложился и окреп, каждый нашел свое место в общем строю.

К тому времени, когда ЦАКБ начало обживаться в Подмосковье, четче стали вырисовываться основные задачи, стоящие перед конструкторами. Почти на всех фронтах войска переходили в наступление. Гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки исправить положение. Немалая роль в этих лихорадочных усилиях отводилась новому оружию. Стремясь поддержать упавший дух своих войск, Гитлер в открытую заговорил о сверхскоростных танках и невиданной силы орудиях.

Анализируя обстановку на фронте, Грабин понимал, что надо учитывать изменившийся характер боевых действий. Для того, чтобы наступающие войска могли успешно взламывать хорошо укрепленные оборонительные рубежи, нужны более мощные и более подвижные орудия. Не было у него сомнений и в том, что новые немецкие танки будут иметь утолщенную броню. Для борьбы с ними понадобятся мощные противотанковые пушки. И, соответственно, наши танки надо вооружить новыми орудиями, обладающими повышенной броне-пробиваемостью.

К этому времени один из гитлеровских «тигров» был взят нашими войсками в качестве трофея под Ленинградом. Уже первое знакомство с его тактико-техническими характеристиками показало, что в своих прогнозах Грабин почти не ошибся.

— Надо возобновлять производство ЗИС-два, — горячо заговорил однажды Худяков, — нельзя медлить. С сорокапяткой идти против «тигра» — все равно, что с рогаткой против слона.

Грабин молча пододвинул к нему несколько листков, отпечатанных на машинке. Андрей Петрович прочитал: «Докладная записка… Верховному Главнокомандующему…»

— Товарищу Сталину? — спросил удивленно.

— Товарищ Сталин запретил выпуск пушки. Кроме него, никто не решит вопрос о ее производстве. Но дело не только в ЗИС-два. В записке предлагается создать новое, стомиллиметровое, противотанковое орудие, а на тридцатьчетверку поставить более мощное орудие калибра восемьдесят пять миллиметров. Надо, Андрей Петрович, чтобы все сотрудники ЦАКБ познакомились с этим документом и высказали свое отношение к нему. Хочется, чтобы в нем были изложены не только мои мысли, а мнение всего коллектива.

Записка без промедлений была прочитана Сталиным, обсуждена в Наркомате вооружения и ГАУ. Все предложения, изложенные в ней, получили одобрение ГКО. Началась пора обновлений. Из сейфов были извлечены чертежи ЗИС-2 и вся остальная техническая документация.

Дело облегчалось тем, что лафет ЗИС-3, находящейся на потоке, полностью подходил для возрождаемой противотанковой пушки. В целости сохранились законсервированные стволы, на которых не было нарезки. Елян, проявивший в свое время предусмотрительность, был доволен. Ровно три недели потребовалось заводу, чтобы первая партия противотанковых пушек получила путевку на фронт.

Времени для поездок у Грабина не было, но сразу же, как только Елян сообщил ему о том, что производство ЗИС-2 налажено, он побывал на заводе. В цехе сборки по деревянным желобам медленно двигались приземистые длинноствольные пушки. Это было далеко не первое детище главного конструктора, но почему-то на этот раз он ощутил особую радость.

Утренний звонок

В этот ранний час в конструкторском бюро было непривычно тихо. Утро только занималось. Лишь в одной комнате работали «полуночники», занятые танковой пушкой, которая требовала доводки, и потому приходилось в который раз делать перерасчеты.

Василий Гаврилович не велел дежурному сообщать о своем прибытии даже ведущему этой группы. Он специально приехал раньше обычного, чтобы поработать наедине.

Но не успел он подойти к кульману, как на столе застрекотал телефон. Сразу же подумал, что звонок необычный. В такую рань по второстепенным делам никто не стал бы тревожить главного конструктора.

— Доброе утро. — Голос в трубке показался Грабину знакомым. — Говорит маршал артиллерии Чистяков.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич. Опять, наверное, ругаться будете?

Чистяков, занимавший должность заместителя командующего артиллерией Советской Армии, был человеком добродушным, но любил при встрече сделать колкое замечание. Говорил вроде бы спокойно, не повышая голоса, а в то же время с подковыркой. Грабину надолго запомнилось, как однажды при встрече Чистяков, бывший еще генералом, спросил заинтересованно, сколько людей у них в конструкторском бюро? Василий Гаврилович назвал цифру.

— Мало, очень мало, — неподдельно огорчился тот.

— А что вы хотели? — не понял Грабин.

— Так ведь дело-то сложное. Хорошую вы создали дивизионную пушку. Но недавно ко мне подошел старшина Рубин. Боевой артиллерист. Вся грудь в наградах. А настроение кислое. Промашка у него вышла. Командир поставил задачу уничтожить огневую точку противника. Расчет выкатил пушку на прямую наводку. Рубин подготовил данные, подал команду. Заряжающий послал снаряд в казенник. А затвор не закрылся.

— Не может быть! — воскликнул Грабин.

— Верно, отказа не было.

— А что же было?

— Грязь налипла на фланец гильзы.

— Значит, следить за боеприпасами надо.

— И я так сказал Рубину. Но он резонно ответил, что в бою не до марафета. Лучше бы, говорит, конструкторы такой механизм создали, чтобы он не боялся ни грязи, ни пыли. Или людей нам выделяли для подготовки боеприпасов. Вот и решил я спросить, нет ли у вас лишних ребят. По одному к каждому орудию…

Посмеялись и разошлись. А зарубка в памяти осталась. Грабину потом говорили, что и со стопорами не все ладно. Если приходится разводить станины в слякотную погоду, не всегда удается быстро застопорить их: отверстия часто не сходятся.

Потому не мог конструктор не переживать даже за эти мелкие упущения. Война предъявила особый счет к нему и к его товарищам. Каждый случай отказа оружия мог обернуться гибелью людей и поражением в бою. Поэтому Грабина не обидели колкие замечания Чистякова. Он был благодарен ему за откровенность и снова приготовился к тяжелому разговору. Но в телефонной трубке раздался раскатистый смех:

— Напугал я вас прошлый раз, Василий Гаврилович! Но сегодня разговор совсем иной. Я только что вернулся из-под Шяуляя и не выдержал, решил позвонить. Замечательную пушку дали вы войскам. Прекрасную. Говорю это от имени всех артиллеристов.

— Простите, Михаил Николаевич, — не выдержал Грабин, — о какой пушке идет речь?

— О ЗИС-три, дорогой Василий Гаврилович! Цены ей нет! Мы вместе с генералом Хлебниковым наблюдали редкостный бой. Расчет одного орудия уничтожил восемь вражеских танков. Представляете? Восемь!

— Как это было, Михаил Николаевич?

— Вот с этого и надо было начинать, — зарокотал Чистяков, — а то сразу: «Ругаться будете». Вы только послушайте, как действовали артиллеристы.

…С середины августа на шяуляйском направлении развернулись тяжелые бои. Противник, пытаясь прорвать нашу оборону, бросил в бой десятки танков. Трудно пришлось не только пехотинцам, но и артиллеристам, которые выдвигали орудия на прямую наводку, чтобы отразить натиск «пантер» и «Фердинандов».

Батарея только что была переброшена под Шяуляй, и по приказу командира полка бойцы принялись оборудовать огневые позиции на картофельном поле неподалеку от шоссейной дороги. Времени на подготовку почти не было, окапывались в спешке, тут же маскировали орудия.

И вдруг тревожный голос наблюдателя: «Танки!»

Вражеские машины, выскочив из-за небольшого леска, открыли огонь по батарее. В ответ загремели выстрелы противотанковых пушек. Но силы были неравные. У противника вдвое больше орудий, к тому же они защищены броней.

Вскоре один гитлеровский танк загорелся. Видимо, снаряд угодил в топливный бак. Но и батарея понесла потери. Сначала одно орудие завалилось набок, левое колесо было разбито. Затем у второго осколком повредило накатник. Ствол отошел в заднее положение и не вернулся назад.

Бой становился все напряженнее. Замолчала третья пушка. Только четвертое орудие оставалось невредимым. Оно стояло чуть в стороне от других, было хорошо замаскировано, поэтому гитлеровцы не успели обнаружить его.

Решив, что батарея уничтожена, вражеские танкисты ринулись вперед. Машины с крестами на бортах безбоязненно вышли на шоссе и начали набирать скорость. Вот тут-то и проявились выдержка и расчетливость артиллерийского командира. Бойцы четвертого орудия умышленно не открывали огня, чтобы не выдать своего расположения. Бить по танкам с большого расстояния было невыгодно. Зато сразу же, как только вражеские машины вышли на шоссе, пушка, стоявшая в нескольких десятках метров, оказалась в весьма выгодном положении: танки один за другим должны были пройти мимо, подставив под выстрелы свои борта. Артиллеристы ждали этого.

Раздался выстрел, и передний танк, круто развернувшись, задымил, перегородив дорогу. Вторым выстрелом была подбита замыкающая машина. Остальные оказались в ловушке. Съехать в сторону им не позволяла местность, а путь вперед и назад был отрезан. Вражеские танкисты открыли огонь, но в панике они не могли точно прицелиться. Зато артиллеристы спокойно делали свое дело, методично расстреливая неподвижные цели. Через несколько минут восемь костров полыхало на дороге. Последние две машины командир расчета старший сержант Сазонов подбил, работая за наводчика, подносчика снарядов и заряжающего. Все его подчиненные вышли из строя: кто был убит, кто тяжело ранен…

Закончив рассказ, маршал Чистяков сказал взволнованно:

— Старшего сержанта Сазонова мы представили к званию Героя Советского Союза. Орудиям, увы, награды не положены, но ваша ЗИС-три достойна самой высокой оценки.

Василий Гаврилович Грабин вспомнил этот разговор уже после войны, когда будучи проездом в Ленинграде неожиданно увидел в музее ту самую пушку, о которой говорил Чистяков. Внимательно прочитал подробную надпись на табличке: «76-мм пушка обр. 1942 года № 11512 (ЗИС-3) Героя Советского Союза Сазонова Н. А. Расчет этого орудия под командованием старшего сержанта Сазонова Н. А. особо отличился в боях под городом Шяуляй, где уничтожил 8 вражеских танков. На боевом счету расчета 10 уничтоженных танков, 16 пулеметов, свыше 400 солдат и офицеров противника».

…Ранний звонок маршала порадовал Грабина. Он долго ходил по кабинету, улыбался своим мыслям, энергично потирал руки. И вдруг остановился, быстро подошел к столу, взял карандаш и начал торопливо набрасывать на листе бумаги схему будущего орудия. Даже в минуты радостного возбуждения его мысль напряженно работала, отыскивая из множества возможных вариантов тот единственный, который ляжет в основу создаваемой артиллерийской системы.

Рождение «зверобоя»

Стремясь обеспечить господство своих танков на поле боя, гитлеровцы начали лихорадочно усиливать их броневую защиту. Очередной «тигр», захваченный нашими войсками, отличался от того, который был пленен под Ленинградом. Его лобовая броня оказалась толще и составляла уже не 100, а 120 миллиметров.

— Они и на этом не остановятся, — воскликнул Василий Гаврилович, когда получил необходимые сведения с Юго-Западного фронта. — Следующий «тигр» будет еще прочнее, хотя он уже и сейчас не по зубам нашей ЗИС-два.

— Что же делать? Создавать все новые и новые системы? — недоумевал Худяков.

— Зачем же? Можно сделать одну, но такую, которая опередит фашистов на несколько лет. Возможности для этого у нас есть, задание уже определено.

— Вы имеете в виду сотку?

— Конечно же! — Глаза Грабина загорелись, он весь подобрался, заговорил горячо и убежденно: — Наши первоначальные расчеты показывают, что пушка будет пробивать броню до ста шестидесяти миллиметров. А такой панцирь на танк напялить трудно. Для этого гитлеровцам потребуется и новый двигатель, и более мощная ходовая часть. С неба они не упадут.

— Но и наша пушка пока на бумаге, — осторожно напомнил Худяков.

Василий Гаврилович, прищурившись, внимательно посмотрел на Андрея Петровича:

— Не верите в успех? Может, и другие конструкторы сомневаются? Если так, то многого мы не достигнем.

— Вы меня, Василий Гаврилович, неправильно поняли. Я имел в виду объем работ. Ведь сделать надо так много. Новую пушку на лафет ЗИС-два мы не поставим. И противооткатное устройство придется делать заново…

— Да, Андрей Петрович, это уже не та система, где мы могли крохами набирать нужное качество. Тут придется все делать заново. Вот смотрите, — Грабин развернул перед Худяковым большой лист бумаги. — Я сделал грубую прикидку. Начальная скорость полета снаряда будет меньше, чем у ЗИС-два. Вес пушки увеличится почти в три раза, а скорострельность во столько же раз уменьшится. Но зато дальность прямого выстрела останется почти такой, какую имеет ЗИС-два. А броню снаряд будет пробивать толщиной до ста шестидесяти миллиметров.

Худяков внимательно вглядывался в колонки цифр. Пушка, конечно, выглядит слишком громоздкой. Вес более трех с половиной тонн. И пять выстрелов в минуту для противотанкового орудия — не густо. Но такова уж арифметика конструкторского дела. Приобретая одно, приходится терять другое. Хорошо бы иметь и очень легкую, и дешевую пушку, способную пробивать броню любой толщины. Но так не бывает. Увеличивая мощность выстрела, приходится делать массивными почти все части орудия.

— И рессоры нужны особые, — сказал вслух, — и колеса придется делать прочнее.

В который раз Худякову пришлось удивиться той легкости, с какой Василий Гаврилович решал самые сложные вопросы конструирования. Вот и сейчас. Вопрос о новой пушке еще не решен. Государственный Комитет Обороны не утвердил тактико-технических требований. А Грабин уже успел в черновиках разработать все основные узлы, сумел найти оригинальные и простые решения наиболее сложных вопросов.

— Думаю, что для новой конструкции лучше всего подойдет торсионная подвеска, — продолжал рассуждать Василий Гаврилович, разворачивая перед Худяковым один чертеж за другим. — Такая подвеска применяется в танках. Лафет придется сделать в виде опорного треугольника. Уравновешивающий механизм должен работать на гидропмевматическом принципе…

Худяков невольно подумал, как повезло и ему, и его товарищам, что их наставником стал такой человек, как Грабин. Он, правда, крут. И поругает, если заслужил, и накажет по всей строгости. С виду суров и замкнут. С таким не разговоришься ни о рыбалке, ни о футболе. Но люди тянутся к нему. Он подкупает умением видеть перспективу. У него для каждого припасена такая задача, которая способна захватить человека на многие месяцы, заставить работать с увлечением, забывая обо всем на свете.

На похвалу Грабин скуп. Но уж если скажет доброе слово, оно запомнится надолго. Он и свой труд оценивает с излишней строгостью. Нечасто можно увидеть его в хорошем расположении духа. Даже большим удачам радуется одно мгновение. Улыбнется, будто солнышко выглянет из-за тучи, и снова нахмурится. Чаще всего проворчит про себя, что-нибудь вроде:

— Дульный тормоз мы сделали, а с накатником замялись.

В одном щедр Грабин: своими идеями и замыслами он делится, не отстаивая права на авторство. Порой исполнитель дни и ночи бьется над деталью. И так проектирует, и эдак пробует. Ничего не выходит. А главный конструктор подойдет, дотронется до плеча:

— Попытайтесь использовать новый принцип. Перенесите защелку вот сюда.

И отойдет от кульмана. Подчиненный долго смотрит на чертеж, осмысливая сказанное. А потом не сдержит радостной улыбки. Все сходится. Все решается просто и надежно. Закончит работу, подойдет к Грабину благодарить. А тот равнодушно махнет рукой: мелочи, мол, стоит ли говорить о делах решенных. И тут же поставит конструктору задачу труднее той, что выполнена. Такой у него стиль руководства: отдавать людям все, чем богат, и требовать от них всего, на что они способны.

…Работа над новой противотанковой пушкой продвигалась успешно. Предварительные расчеты, сделанные Грабиным, подтверждались, идеи, выношенные им, воплощались в жизнь. Одна была неувязка. Узлы и детали приходилось изготавливать по чертежам на разных заводах. Прежней согласованности, когда конструкторы, технологи и производственники решали проблемы сообща, не было. Василий Гаврилович все чаще вспоминал Еляна, Олевского и многих других, с кем пришлось работать в первый год войны.

Однажды, когда было около полуночи и Грабин собрался домой, раздался длинный телефонный звонок.

— Здравствуйте, товарищ Грабин. — Василий Гаврилович сразу узнал голос Сталина. Сделав небольшую паузу, Верховный Главнокомандующий спросил: — Когда же будет готова пушка?

Уточнять, какая именно, не было необходимости. Василий Гаврилович хорошо знал, как нужна войскам мощная артиллерийская система, способная преграждать путь «тиграм» и «пантерам». Доложил, что пушка уже могла бы поступить на испытания, если бы один из заводов не задержал поставку важной детали.

— Какую деталь именно? Когда она должна была поступить?

Грабин ответил.

— Поможем, — коротко заключил Сталин и, попрощавшись, положил трубку.

На третий день после этого разговора с завода, расположенного далеко от Москвы, прибыл представитель, доставивший полноценный заказ. Пушка была подготовлена к испытаниям.

По привычке Грабину хотелось самому поехать на полигон, вместе со специалистами понаблюдать, как пушка будет сдавать экзамены. Но в ЦАКБ шла напряженная работа, каждый час был дорог. Только урывками удавалось бывать на испытаниях. Но и эти напряженные часы вселяли надежду, что новая пушка пробьет себе дорогу на фронт. Серьезных поломок не было, а небольшие замечания устранялись на месте.

Настал главный день. Вместо мишени на полигоне был установлен трофейный «тигр». Один из членов комиссии, взобравшись на него, нарисовал на башне белым мелом большой крест:

— Если попадете в центр и снаряд пробьет броню, остатки мела съем на ваших глазах!

— Ловим на слове, — улыбнулся Муравьев. — Поэтому рисуйте крест жирнее, меньше мела останется.

Пушка была установлена ровно в 1500 метрах от «тигра». Грабин, не отрываясь, следил за действиями расчета. Вот прозвучала команда. Блеснул отполированной поверхностью снаряд в руках заряжающего. Наводчик, пригнувшись, заработал маховиками. Выстрел, которого все ждали, раздался неожиданно. Кто-то запоздало зажал уши, кто-то пригнулся. Только Василий Гаврилович, кажется, не моргнул глазом. Взгляд его застыл на темнеющем вдали силуэте танка.

— Точно! — радостно закричал один из конструкторов, наблюдавший за ходом стрельбы в бинокль.

Не дожидаясь команды, все гурьбой бросились прямо через поле к танку. Пробоина виднелась в том месте башни, где сошлись две белые линии.

— Придется кому-то мелом закусывать, — весело воскликнул Муравьев.

— Не говорите «гоп», может, снаряд в броне сидит.

— Какое там «сидит»! Насквозь прошел, — заявил Муравьев, успевший заглянуть внутрь башни.

— Теперь держитесь «тигры» и «пантеры»!

Слушая шутливые выкрики, Грабин улыбался. А чуть в стороне член комиссии, затеявший спор, под общий смех, болезненно морщась, жевал остатки мела.

— Хватит, — добродушно похлопывал его по плечу Муравьев. — Шутка есть шутка.

Когда было принято решение о производстве 100-миллиметровой противотанковой пушки, Сталин снова позвонил Грабину.

— Скажите, на каком заводе, по-вашему, можно быстрее и лучше наладить выпуск нового изделия?

— В Ленинграде, конечно, — ответил Грабин. — Завод имеет опыт в производстве орудий большого калибра. Но блокада…

— Условия мы создадим. Готовьте чертежи и документы…

В сжатые сроки в городе на Неве был налажен выпуск пушки, которой был присвоен индекс БС-3. Но на фронте, куда она начала поступать, ее прозвали «зверобоем». Это почетное имя она завоевала в многочисленных поединках с «тиграми» и «пантерами».

Еще одна танковая

Кажется, только вчера Грабин любовался танком, вооруженным пушкой, созданной в его конструкторском бюро. Т-34 казался тогда грозной и непобедимой машиной. И с фронта приходили восторженные отзывы от танкистов. Орудие удовлетворяло их и своей мощностью, и эксплуатационными качествами. Но за два года войны многое изменилось. Учитывая потребности войск, ГКО принял решение вооружить средний танк пушкой большего калибра, с повышенной бронепробиваемостью.

С БС-3 было проще. Ее боевые качества во многом достигались за счет увеличения веса. Танк такой возможности конструкторам не давал: размеры орудия ограничивались объемом башни, каждый лишний килограмм влиял на тактические характеристики бронированной машины. Резервы мощности надо было искать в конструктивном совершенствовании пушки.

Когда Василий Гаврилович изложил задачу, поставленную перед ЦАКБ, в кабинете воцарилась тишина. Ведущие конструкторы, приглашенные на совещание, обдумывали сказанное, мысленно прикидывали свои возможности. Петр Федорович Муравьев, как обычно, ответил шуткой:

— В сосуд входит пять литров воды. Не увеличивая его размеров, добиться, чтобы он вмещал десять…

Грабин улыбнулся:

— Вижу, что Муравьев правильно понял содержание своей будущей работы. А что скажет Георгий Михайлович Сергеев?

Василий Гаврилович уже наметил, кто сыграет главную роль в создании новой системы. Сергеев и Муравьев хорошо дополняют друг друга. Георгий Михайлович тяготеет к теории, а Петр Федорович большой практик. Помощь им должен оказать Владимир Иванович Норкин.

Сергеев поднялся, заглянул в раскрытый блокнот:

— По моим расчетам, пушку в тридцатьчетверке вполне можно заменить восьмидесятипятимиллиметровой.

— Такой стиль мне нравится, — похвалил Грабин. — Я едва успел довести тактико-технические требования, а у Георгия Михайловича уже готовы расчеты.

— Учимся смотреть вперед, — засмеялся Сергеев.

Тут же, на первом совещании, были определены основные принципы конструирования. Ствол решено было делать в виде однослойной трубы. С помощью обоймы к нему предполагалось крепить цилиндры противооткатных устройств. Вертикально-клиновой затвор с полу-автоматикой механического типа должен был повысить надежность и скорострельность пушки. Литую люльку обойменного типа предстояло укрепить в башне с помощью цапф, болтов и кронштейнов. Кольцевые облицовки в ее корпусе призваны были обеспечить скольжение ствола во время стрельбы. Гидравлический тормоз отката и накатник планировалось делать веретенного типа. Секторный подъемный механизм должен был обеспечивать подъем и опускание ствола от минус 5 до плюс 25 градусов, а поворотное устройство — позволять экипажу вести круговой обстрел.

Грабин знал, что одновременно с их конструкторским бюро над такой же пушкой работал на Урале известный конструктор Федор Федорович Петров. Еще один вариант танковой пушки создавался на их заводе. Но вести о конкурентах не волновали, а даже радовали. Война заставила по-новому смотреть на подобные факты. Фронту нужны были хорошие танки и надежное вооружение. А соперничество увеличивало шансы на успех. Все три проекта можно было соединить в один, лишь бы орудие отвечало необходимым требованиям.

В конце 1943 года Грабину позвонил нарком вооружения Д. Ф. Устинов. Поинтересовался, как всегда, ходом работ, поговорил о нуждах и проблемах ЦАКБ, потом спросил:

— По докладам, ваша танковая пушка уже готова?

— Не все еще отлажено, Дмитрий Федорович. Есть недостатки.

— Это ничего. И у Петрова орудие собрано. Готовьтесь, на днях все вместе выедем к Еляну на ваш родной завод. Они тоже закончили работу. Там и сравним на полигоне все три образца. Вы готовы к такому решению вопроса?

— Наше КБ готово…

Вместе с Устиновым на завод прибыли нарком боеприпасов Б. Л. Ванников, нарком танковой промышленности В. А. Малышев, начальник ГАУ маршал артиллерии Н. Д. Яковлев и командующий бронетанковыми войсками маршал бронетанковых войск Я. Н. Федоренко.

В первый же день Грабин прибыл на испытательную площадку. Хотелось взглянуть на пушки, представленные соперниками. Около одной из них встретил Петрова. Федор Федорович, обложившись бумагами, что-то исправлял в чертежах. Поздоровались сухо, каждый был занят своими делами. Времени на доработку перед испытаниями почти не оставалось.

Окинув быстрым взглядом орудие уральцев, Василий Гаврилович невольно удивился. Все три коллектива трудились обособленно, конструкторы не консультировались друг с другом, не знали, кто и как решает возникающие проблемы. Но странное дело — орудия получились такими похожими, будто создавал их один человек. «Наверное, это и есть предел совершенства, — подумал Грабин. — В любом деле имеется единственное, самое верное решение. Находят его разными путями. Но когда оно уже найдено, сходства не избежать. Колесо, как ни мудри, останется круглым и будет обязательно иметь ступицу и обод».

Но первые же испытания показали, что пушки не такие уж близнецы. У одной была мощность выше. Другая стреляла точнее. Третья оказалась легче. Сразу же выявились и недостатки. Пушка Петрова не подошла танкистам: и вес велик, и в обслуживании сложна. Но Д. Ф. Устинов не торопился с решением:

— Надо попытаться все объединить в одном изделии. Зачем изобретать велосипед, если он уже изобретен?

Его предложение было принято. Однако, несмотря на схожесть конструкций, чужие детали «вживались» с трудом. Много работы было у кузнецов и слесарей. Отдельные узлы приходилось проектировать заново. Время считали не днями, а часами. Часто глубокой ночью в цехе можно было встретить Устинова. Он следил, как идет сборка, помогал оперативнее решать сложные вопросы. Постепенно становилось ясно, что идея создания орудия совместной конструкции себя оправдывает. По многим показателям оно превосходило каждый первоначально представленный вариант.

Новой системой занимались три ведущих конструктора. От ЦАКБ — Петр Федорович Муравьев и Георгий Михайлович Сергеев. От завода — Анатолий Иванович Савин.

— А пословица-то не всегда верна. Нянек у нашей пушки много, но дитя не страдает, — не удержался от похвалы Грабин.

Савин ему понравился. Молодой, но хваткий. И смел, и нетороплив. «Конструктор с большим будущим», — решил Василий Гаврилович. Видя, с какой убежденностью Анатолий Иванович отстаивает свои идеи, Грабин старался ни в чем не обидеть и не ущемить его. Он по опыту знал, как много значит в конструкторской работе вера в свои силы и способности.

В начале января все работы были закончены. Начались испытания орудия. Складывались они вроде бы хорошо. И вдруг — неудача. Не выдержала нагрузок люлька. Обследовав ее, все пришли к выводу, что доработки не помогут. Надо изменить саму конструкцию.

— Сколько времени потребуется? — спросил Устинов.

Грабин, прикинув объем работ и возможности коллектива, ответил нерешительно:

— Около недели.

— Надо ускорить, — распорядился нарком.

Пришлось действовать уже испытанным методом.

Конструкторы подготовили чертежи, а технологи почти одновременно с ними разработали технологию изготовления модели для отливки. Спустя три дня люлька была обработана и поставлена на место старой. Испытания продолжались.

Новая пушка для танка Т-34 по многим показателям превосходила свою предшественницу. 85-мм снаряд весил более девяти килограммов, начальная скорость его полета достигала почти восьмисот метров в секунду, на расстоянии 500 метров он пробивал броню до 100 миллиметров. Такие боевые качества орудия давали возможность нашему Т-34 успешно вести борьбу с гитлеровскими тяжелыми танками.

После того, как пушка успешно прошла положенный объем испытаний, она была принята на вооружение и вся документация была направлена на танковые заводы. Т-34, уже заслуживший добрую славу у фронтовиков, стал еще большей грозой для фашистов.

Власть времени

Машина быстро неслась по шоссе, наматывая на колеса километры широкой асфальтированной дороги. Был солнечный апрельский день. Молодые березки, еще не одевшись листвой, зябко покачивали голыми ветками, окна в деревенских избах сверкали вымытыми стеклами, на берегу пруда сидели мальчишки с удочками.

Еще поворот — и взору сидевших в машине открылся зеленый пригорок. На нем водитель даже притормозил, почувствовав, что Василий Гаврилович Грабин вдруг подобрался, напряженно глядит в сторону мельницы. Ветряк не работал. Дверь была заколочена досками, которые еще более усиливали впечатление заброшенности.

— Надо бы подъехать, — неуверенно проговорил Василий Гаврилович.

Машина медленно покатилась по обочине, но съезда водитель так и не обнаружил, глубокий кювет, наполненный талой водой, уходил далеко вперед. Даже из села дороги к мельнице не было. Видимо, за ненадобностью ее давно перепахали.

— Ладно, поедем дальше, — вздохнул Грабин.

На душе стало грустно. Всю жизнь он обгонял время. Создавал артиллерийские системы, которым десятки лет не было равных в мире. Писал научные труды. Растил учеников. Но с каждым годом чувствовал, что время не хочет отступать. Появились новые танки с длинноствольными пушками. Внешне они походили на те, которые рождались в их конструкторском бюро, но это были другие орудия, более современные, более грозные для врага. Поступили на вооружение пехоты боевые машины. И на них Грабин видел совсем иные пушки.

Время уходило вперед, а так не хотелось сдаваться. Грабин мечтал творить. И он работал. Ночами в его комнате долго горел свет.

— Побереги себя, — говорила жена, заходя в его кабинет.

— Подожди, Аня, родилась интересная мысль…

Анна Павловна знала, что Василий Гаврилович не успокоится, не отложит в сторону папку с бумагами. А ее беспокоило здоровье Василия Гавриловича. Все чаще появлялась одышка при ходьбе.

Но однажды Василий Гаврилович почувствовал себя несравнимо лучше. Он приободрился, словно помолодел. Шаг сделался тверже, на лице заиграла улыбка. Анна Павловна объяснила перемену в его настроении наступлением весны. Он давно мечтал о солнечных днях, о шелесте трав, о поющих в поле перепелках и о пчелах, хлопочущих над цветами. И весна наконец наступила. Побежали ручьи вдоль дорог. Зазеленели луга. На деревьях появились листья.

Тщательно побрившись, Грабин достал из шкафа китель с погонами генерал-полковника и с многоцветьем орденских колодок. На правой стороне укрепил четыре медали лауреата Государственной премии СССР. Увидев, что Анна Павловна смотрит вопросительно, пояснил:

— Пригласили на полигон. Испытывается новое изделие.

…Еще один поворот — и впереди показался памятник. У самой дороги, где когда-то проходила линия обороны, на высоком постаменте замерла дивизионная пушка ЗИС-3. Василий Гаврилович вышел из машины, прочитал надпись, выбитую на металлической пластине: «Здесь мужественно сражались артиллеристы…»

И припомнилась другая такая же пушка, ставшая памятником. Она установлена на территории завода, где Грабин работал в предвоенные годы и в первые годы войны, где была сконструирована и создана ЗИС-3. На постаменте крупными буквами начертаны слова:

Эти строки звучат, как гимн труду огромного коллектива, сумевшего в трудных условиях войны дать почти столько орудий, сколько за это время выпустили все орудийные заводы Германии и оккупированных гитлеровцами стран.

А какой безотказной, меткой, какой выносливой была каждая пушка. Вот одна из дивизионок, на лафете которой выбит номер 256563. Из нее в годы войны было произведено более 11 тысяч выстрелов. Начав путь под Сталинградом, она прошла в огне боев более 12 тысяч километров. Ее огнем уничтожено 10 гитлеровских танков, 5 бронетранспортеров, 5 самоходных орудий, 15 автомашин и 5 батальонов фашистской пехоты. Такие цифры приведены были в очерке, посвященном пушке и опубликованном 16 июня 1944 года на страницах «Комсомольской правды».

В начале июня 1945 года завод был награжден орденом Отечественной войны I степени. Грабин с волнением прочитал Указ Президиума Верховного Совета СССР. Он давно уже возглавлял ЦАКБ, жил в Москве, но сердцем по-прежнему оставался с заводчанами. Там прошли его самые трудные и самые плодотворные годы. Там под его руководством было создано более десяти образцов артиллерийских систем, принятых на вооружение.

А вскоре пришло известие, что вместе с сотрудниками завода звание лауреатов Государственной премии I степени присвоено Грабину, Хворостину, Ренне, Мещанинову, Норкину и Сергееву. Родина высоко оценила вклад, который они внесли в дело создания оружия Победы…

Вот и полигон. Это уже не то поле, на котором испытывались орудия сорок лет назад. Здесь и капитальные наблюдательные пункты, и сложная система показа целей, и современная аппаратура для исследований. Конструкторы молодые, похожие на студентов. «Форменные мальчишки какие-то, — усмехнулся Грабин, но тут же спохватился: — А мы разве старше были? У каждого времени своя молодость, свои таланты».

Грабина принимали с подчеркнутой любезностью. Делились с ним планами, спрашивали совета. И он с грустью понимал, что это не потребность, а дань его прошлым заслугам, уважение к сединам.

На обратном пути снова увидели заброшенную мельницу. Ему невольно подумалось: «Не похож ли я на нее?..» Но, собрав волю в кулак, отогнал чуждые его натуре мысли. Он отчетливо понимал, что если есть силы, есть большие и дерзкие замыслы, можно выиграть у времени не одну битву.

Домой вернулся сосредоточенным, настроенным на рабочий лад. Трудился неторопливо, обдумывая каждую написанную фразу, старательно вычерчивая эскизы и графики.

Весна разливалась широко и вольно. На деревьях, окружавших дом, все громче гомонили птицы. Вдоль тропинок распускались цветы. И Грабин чаще выходил из дома, занятый своими думами. Его волновало и прошлое, и будущее. Он вспоминал все прожитое и пережитое, обдумывал, как рассказать об этом, чтобы сыновья и внуки могли использовать его богатый опыт и не повторять допущенных им ошибок.

Шагая по улицам небольшого подмосковного поселка, он каждый раз в мыслях устремлялся из прошлого в будущее. Но однажды шаг его неожиданно оборвался. Не выдержало сердце. Он умер в пути, как умирают солдаты, потому что жизнь его была трудным и священным боем.