Лето тянулось и тянулось бесконечно, насыщенное беспощадным солнцем. Город тяжело дышал, поливальные машины тщетно пытались воспроизвести давно забытый дождь. Я медленно погибал от жары, тащась по улицам, запертым сверху зноем.
— Вырвись куда-нибудь, — посоветовал мне какой-то доброжелатель. — Непременно куда-нибудь вырвись.
Я вырвался в музей. Никогда в жизни я не осматривал живопись летом: понятия не имел, как она выглядит летом и нужна ли вообще в это время года. Галерею открывали полотна многочисленных итальянцев, более и менее великих, яркие, насквозь пропитанные солнцем. А мне нужна была тень.
За итальянцами висели испанцы, по два из каждой школы, написанные в столь теплых тонах, что я видел их с закрытыми глазами. Только голландский пейзаж немного освежил меня, и я задержался там, в тенистых рощах, у какой-то голландской реки и просто в поле с ветряными мельницами на горизонте. Казалось, я вырвался не только из города, но и из страны, словно бродяга, попавший в иные края и проникший в иной век.
Следующие залы покорили меня совершенно. Зимний пейзаж, холодное мерцание неподвижной природы. Погруженный в бесстрастный мир полотен, я провел самые жаркие полуденные часы, пока не наступило вечернее облегчение. Назавтра я вернулся сюда, на следующий день тоже. Потом уж я ходил в музей каждый день и сидел, созерцая картины. Теперь я могу, сказать, что провел лето среди природы, правда мертвой, но все же...