Златообильные Микены

Глава 16. До прихода индоевропейцев

Древнейшее свидетельство существования человека на территории современной Греции дает пещера возле Петралоны на полуострове Халкидика (в 75 км к юго-востоку от Салоник), где в 1971 г. был найден череп неандертальца, датируемый, как и найденные в той же пещере кости животных, периодом 75-50 тыс. лет до н. э. К среднему палеолиту (т. е. к среднему периоду древнекаменного века, длившегося в Греции приблизительно от 100 до 33 тыс. лет до н. э.)¹²³относятся и древнейшие каменные орудия, найденные на территории Греции, каковыми являются каменный топор из Палеокастро возле Сиатисты в Македонии (около 100 тыс. лет до н. э.) или различные находки В. Милойчича в долине реки Пеней возле Лариссы в Фессалии. К этим предметам хронологически примыкают другие находки палеолитических орудий в Северной Греции (пещера Аспрохалико возле селения Коккинопилос у дороги из Яннины в Превезу в Эпире), на Пелопоннесе (Хлемутци, неподалеку от западной оконечности полуострова), а также на островах Эгейского моря (остров Галоннесос к востоку от Фессалии, во времена палеолита еще соединенный с материком). Однако затем следы присутствия человека как бы исчезают, поскольку первые данные о существовании в Греции «человека разумного» относятся только к мезолиту (среднекаменный век, около 8000—7000 лет до н. э.). Речь идет прежде всего о находках в пещере Франхти неподалеку от Порто-Хели в восточной части Пелопоннеса, где, в частности, обнаружен первый на территории Греции человеческий скелет, датированный при помощи радиоуглеродного анализа временем около 7600 г. до н. э.

Однако эпохой подлинного выхода Греции на магистральный путь развития мировой цивилизации стал лишь неолит¹²⁴ (новокаменный век, около 7000—2800 гг.до н. э.), обычно подразделяющийся в Греции на ранний докерамический неолит (VII тысячелетие до н. э.), ранний керамический неолит (конец VII и все VI тысячелетие до н. э.), средний неолит (V тысячелетие до н. э.) и поздний неолит (IV и начало III тысячелетия до н. э.). Это было время, когда человек каменного века перестает заниматься только собирательством и охотой и благодаря использованию все более совершенствовавшихся каменных орудий постепенно становится производителем земледельческих продуктов и начинает разводить скот. В эту эпоху наблюдается также интенсивная деятельность по строительству поселений. В отдельных случаях человек продолжает еще селиться в пещерах (Фран-хти), однако по большей части он уже создает первые настоящие постройки. Древнейшие поселения докерамического неолита (VII тысячелетие до н. э.) открыты в Фессалии (в частности, в Аргиссе и Суфли-Магула в районе Лариссы), несколько младше их некоторые другие, до сих пор еще недостаточно исследованные комплексы, а к рубежу VII— VI тысячелетий относится древнейшее свидетельство человеческого поселения на Крите, относящееся к докерамическому слою Кносса.

Неолитические комплексы с находками керамических изделий насчитываются уже десятками. Древнейшие из них находятся опять-таки в Северной Греции, как, например, Никомидия к западу от Салоник, датируемая весьма ранним временем — около 6200 г. до н. э. К VI тысячелетию до н. э., в особенности к его второй половине, относится целый ряд находок из различных областей Северной и Средней Греции, прежде всего из Фессалии, Беотии и Аттики, а также из Пелопоннеса, в частности его северо-восточной части, а из островов Эгейского моря — главным образом с Крита. На основании этих ранненеолитических находок можно сделать интересные выводы об устройстве жилищ и образе жизни того времени. Поселенцы уже выращивали некоторые виды зерновых (в Фессалии сохранились остатки обуглившегося зерна), разводили скот (главным образом коз и овец), умели изготовлять керамику. На развитие культа Матери и плодородия указывают находки небольших статуэток, изображающих женщин с подчеркнутыми признаками плодородия. Покойников зачастую погребали в больших сосудах вне жилищ.

Те же хронологические рамки, т.е. VI тысячелетие до н. э., действительны и для первых неолитических поселений в Малой Азии и на Кипре (именно на этом острове такие поселения встречаются особенно часто).

Однако первая высокоразвитая неолитическая культура Греции относится уже лишь к среднему неолиту — V тысячелетию до н. э. Областью ее возникновения стала опять-таки Фессалия. Внимание ученых уже издавна привлекали расположенные на плодородной равнине к северо-западу от современного города Волос отдельные группы могильных холмов числом около 150, причем самый большой из них имеет диаметр около 300 м. В начале нашего века X. Цун-дас¹²⁵ открыл в этой местности мощные раннеисторические слои, вертикальный срез которых достигал 10 м. Самый нижний из этих слоев иногда относится еще к мезолиту, но большую часть образуют неолитические слои, зачастую даже перекрывающиеся слоями бронзового века. Таким образом, эта местность была обитаема на протяжении многих тысячелетий. В частности, здесь прослеживаются два комплекса неолитических слоев — археологические культуры Сескло и Димини.

Культура Сескло возникла в самом начале V тысячелетия до н. э., явившись непосредственным продолжением местных ранненеолитических слоев. Поселения типа Сескло не имели укреплений. По прошествии некоторого времени в здешних слоях все чаще встречается прямоугольный зал с открытой прихожей — по всей вероятности, первый отдаленный прообраз важного новшества, которое впоследствии, начиная с культуры Димини, становится в Греции на протяжении целых тысячелетий основным формообразующим элементом, известным в архитектуре под названием мега-рон. Жилища культуры Сескло состояли из одного или нескольких помещений (площадью не более 8 кв. м), а в целом в селениях лишь в редких случаях насчитывалось более двадцати домов. Для керамики характерны сосуды, раскрашенные красной и черной краской, с геометрическими узорами. Новшеством являлось и использование при изготовлении каменных орудий обсидиана, что, однако, предполагало уже развитие мореплавания (в частности, в направлении Киклад, где имелись залежи обсидиана) или по крайней мере значительное развитие торговли. Существование культа плодородия подтверждается и далее многочисленными находками женских статуэток. Культура Сескло получила распространение по всей континентальной Греции. Несмотря на то, что в ней прослеживаются тесные связи с Ближним Востоком, в своей основе эта культура возникла на местной почве и не была явственно связана с появлением какой-либо повой миграционной волны.

Успешное поступательное развитие этой культуры в Фессалии было неожиданно прервано где-то в IV тысячелетии до н. э. Последний слой культуры Сескло перекрывается разительно отличающимся от нее слоем, известным как культура Димини (по названию могильного холма в Фессалии). В отличие от культуры Сескло, эта культура территориально ограничена почти лишь одной Фессалией, далее на юг она проникает только в единичных случаях. Поселения культуры Димини уже имеют укрепления и при этом всегда в виде нескольких низких концентрических валов. В самом кургане Димини ядро укреплений образует внутренний двор длиной 35 м. Позади двора помещается мегарон длиной Им, состоящий из двух помещений, в одном из которых находился круглый очаг. Добавим, что примерно в 14 км к северу от холма Димини в 1941 г. открыто аналогичное неолитическое поселение с мегароном длиной почти 30 м.

Обитатели этих поселений знали уже лук и стрелы, и это существенное новшество — наряду с внезапным появлением самой культуры — привело некоторых исследователей к выводу, что культура Димини создана новым населением с развитой военной организацией, в культурном отношении стоящим, однако, несколько ниже местных жителей. В этой связи иногда говорят или о пришельцах из Малой Азии (и укрепленный вал и, возможно, мегарон имеют там аналоги), или же из Дунайских областей и Центральной Европы (так объясняют происхождение некоторых видов орнамента, прежде всего спирали, появляющейся, в частности, на поздней керамике культуры Димини). Предположение о существовании связей с Центральной Европой дает даже ряду исследователей основание считать, что в формировании по крайней мере последних слоев культуры Димини уже принимали участие индоевропейцы. Но это предположение тру дно доказуемо. Недостаточной ясностью отличаются и некоторые другие рассуждения относительно этнической принадлежности населения, создавшего культуру Димини.

В то время как на севере Греции, в Фессалии, главенствующее положение занимала культура Димини, в Средней и Южной Г реции и далее к югу продолжали развиваться более древние культуры, принадлежащие к кругу культуры Сеск-ло, а на крайнем юге древней Эгеиды — на Крите в эпоху неолита возникает оригинальная местная культура, обнаруживающая связи с Ближним Востоком. Сооруженный в более позднее время Кносский дворецстоит на культурных слоях неолита, толщина которых достигает семи метров. Кроме всего прочего, эти слои содержат уже некоторые первичные элементы более поздней критской архитектуры. Существенное значение для критского неолита имели пещеры, являвшиеся и местами обитания, и местами отправления культа. Очевидно, в одной из них предметом поклонения был крупный сталактит. На неолитических слоях Крита обнаружен также ряд женских идолов и в числе прочих находок статуэтка мужчины в молитвенной позе.

Заслуживает упоминания также так называемая культура Рахмани в Фессалии в самом конце неолита, ограниченная уже менее обширной территорией, и при этом, несомненно, связанная с приходом нового населения с севера или с северо-востока, скорее всего из Фракии. Это довольно слаборазвитая культура, основным признаком керамики которой является особая настовая техника росписи, присущая внутренним областям Балканского полуострова и Карпатской котловины. Орнаментация этой керамики и ее формы указывают на Карпатскую котловину, обнаруживая некоторое сходство с так называемой моравской расписной керамикой.

В течение первой половины III тысячелетия до н. э. на всей территории Эгеиды неолит сменяется бронзовым веком. Однако бронза не была первым известным человеку металлом: предметы из металла, в частности золота и меди, встречаются уже в ранних слоях эгейского неолита. Поэтому поздний неолит иногда называют халколитом (греч. кЬаШо — «медь» и НШс« — «камень»). Разумеется, что сами по себе эти металлы не могли заменить камень, и поэтому только бронза — весьма удачный сплав меди и олова, оказалась способной совершить первый крупный технический переворот в развитии человеческого труда. Древнейшие центры производства бронзы расположены к востоку и юго-востоку от Эгеиды в областях с богатыми залежами руд, каковыми являлись, в частности, Малая Азия, горы на северной окраине Месопотамии, Кавказ, Кипр и Южный Египет. Поэтому бронзовая металлургия начала развиваться в этих областях значительно раньше по сравнению с Эгеи-дой. Уже около 3000 г. до н. э. там начала разрабатываться технология производства металла как особой производственной отрасли, требующей новой трудовой специализации и довольно скоро уже оказывавшей влияние на общественную структуру целого ряда поселений, дотоле исключительно земледельческих. Производство предметов из металла стало надежным средством обогащения, а результатом этого процесса явилось как быстрое превращение земледельческих поселений в города, так и усиление тенденций к колонизации отсталых районов. Одна из миграционных волн двинулась через Малую Азию в Эгеиду, оставив на территории материковой Греции следы своего пребывания, протянувшиеся широкой дугой от Беотии в Средней Греции через Аттику до Арголиды на Пелопоннесе, причем сильные ма-лоазийские влияния прослеживаются даже в Фессалии и Македонии. Вторая волна, шедшая со стороны Египта, обогнула Пелопоннес с юга, оставив следы на его западном побережье и Ионических островах. При этом Крит подвергался влияниям, идущим как из Малой Азии, так и из Египта. Под термином «волна» мы понимаем прежде всего комплекс влияний, результатом которых явилось распространение бронзовой металлургии в отдельных районах, причем здесь ее создателями были мастера, принесшие с собой новую технологию. В равной степени вероятно, что по крайней мере в ряде случаев отмеченные культурные новации сопровождались довольно значительными передвижениями населения.

Детально проследить отдельные миграционные движения весьма затруднительно, однако на существование сложного процесса ассимиляции указывает то обстоятельство, что должно было пройти еще несколько столетий, прежде чем Эгеида заявила о себе своими собственными несомненными культурными достижениями. Это касается всех трех ее основных регионов: материка, Кикладских островов и минойского Крита (вспомним в этой связи таблицу на с. 35 [в данной публикации с. 63], где приводится данная А. Эвансом периодизация бронзового века Эгеиды, составленная по историко-географическому принципу). О наиболее раннем периоде эпохи бронзы, обозначаемом сокращенно: для материка — РЭ I, для Киклад — РК I и для Крита — РМ I и начавшемся приблизительно около 2500 г. до н. э., мы располагаем весьма скромными свидетельствами. Это был всего лишь своеобразный подготовительный этап периодов РЭ II и РК II, ставших эпохой первых значительных достижений в истории культуры Эгеиды эпохи бронзы.

Из элладских поселений раннего бронзового века выделяется прежде всего Лерна в Арголиде, ставшая наиболее хорошо исследованным поселением этой эпохи на материке благодаря работам экспедиции Дж. Л. Кескея. Лерна была обитаема уже со времени неолита. Неолитический человек по достоинству оценил выгодность ее положения: сзади с запада ее прикрывали вознесшиеся до 1700 м над уровнем моря горы Аркадии, а спереди постепенно расширялась гладь Арголидского залива: справа залив простирался до открытого моря, а слева — переходил в отмели Арголидской низменности. При этом в те далекие времена еще не возвышались вдали под защитой двух высоких гор могущественные Микены царя Агамемнона. Таким образом, насчитывающая двадцать неолитических слоев Лерна была самым важным среди поселений эпохи неолита, открытых на территории Арголиды. Об этом неолитическом периоде предыстории Лерны еще и сегодня напоминает восхитительная женская статуэтка без подчеркнутых признаков плодородия, которую можно увидеть среди экспонатов Археологического музея в Аргосе. Однако в первый период раннеэлладской эпохи (РЭ I) здесь имел место культурный разрыв, и появление нового населения прослеживается только где-то около 2400 г. до н. э. Следующее поселение, относящееся уже к периоду РЭ II и называемое обычно Лерна III, стоит на мощном, толщиной до 120 см каменном фундаменте, на котором возведены стены из необожженного кирпича. Все поселение окружал мощный вал. В центре находилось крупное строение, которое спустя некоторое время было перестроено. Это сооружение можно причислить к числу лучших достижений раннеэлладской архитектуры. Это так называемый «Дом черепиц» размерами 25 * 12 м с двумя большими внутренними помещениями, вокруг которых расположен ряд переходов меньших размеров. Дом назван так по причине находки среди развалин дворца большого количества терракотовых черепиц, обвалившихся во время пожара, который уничтожил дворец около 2200 г. до н. э. Очевидно, это строение было разрушено в результате вражеского нашествия, поскольку непосредственно на слоях, отмеченных следами пожара, находилось поселение периода РЭ III, заметно отличающееся от того, что найдено в предыдущих слоях, и более примитивное в культурном отношении. Существование этого поселения продолжается без перерыва и в среднеэлладскую эпоху. Мощные развалины «Дома черепиц» так и остались неубранными. Новые обитатели Лер-ны лишь обнесли их кольцом валунов, а рядом построили собственные жилища.

Гибель «Дома черепиц» в Лерне произошла одновременно с целым рядом разрушений, имевших место в других местностях Арголиды (в числе прочих было уничтожено крупное строение округлой формы в Тиринфе 27 мдиамет-ром, также покрытое черепицей). То же самое касается области Коринфского перешейка, а также Киклад. Слой РК II (2500—2200 гг. до н. э.) представляет собой высший расцвет цивилизации Кикладских островов на протяжении всего бронзового века. Некоторые из тамошних поселений имели весьма мощные укрепления. В Халандриани на Сиросе крепостной вал был 70 м в окружности, а в самом уязвимом месте его двойные стены были усилены еще и особым выступом в виде башни, преграждавшим путь неприятельским воинам и вынуждавшим их сражаться с защитниками один на один. Но несмотря на эти мощные укрепления, в конце периода РК II поселение было внезапно оставлено жителями: четыре тысячи лет спустя здесь были обнаружены склады, заполненные товарами, и различные ценные предметы. Другое значительное поселение раннего бронзового века, приходящееся, однако, уже на следующий период (РК III), было открыто на острове Мелос неподалеку от современной деревни Филакопи. Оно находится в таком же отношении к Халандриани на Спросе, в каком Лерна конца раннеэлладской эпохи (РЭ III) — к Лерне «Дома черепиц» (РЭ II). Очевидно, на некоторых островах Эгейского моря около 2200 г. до н. э. имел место культурный разрыв, аналогичный разрыву, происшедшему в Арголиде и Коринфии. Прочих элладских областей случившаяся тогда катастрофа не затронула.

Время, предшествовавшее потрясениям на Кикладах, важно для истории мировой культуры прежде всего появлением замечательных художественных изделий из камня — так называемых кикладских идолов. Это женские и мужские мраморные статуэтки высотой от 20 см до полутора метров, передающие оригинально решенные геометрически образы, весьма близкие к современным художественным вкусам. Все они найдены в захоронениях, что указывает на их связь с культом. Необычайного развития достигли в эпоху ранней бронзы и торговые контакты Киклад. Кикладский обсидиан использовался в то время не только на Востоке, но и далеко на Западе, в том числе на Балеарских островах и в Иберии.

Менее ясны процессы, происходившие в эпоху ранней бронзы на Крите. Представляется, однако, что и там второй период раннего бронзового века (РМ II) ознаменован стремительным развитием материальной культуры, о чем свидетельствуют самые разнообразные находки и следы самых различных культурных влияний, шедших с севера (материковая Греция), северо-востока (Киклады), востока (Малая Азия, Передняя Азия) и юга (Египет). При этом для Крита раннего бронзового века характерно непрерывное развитие вплоть до эпохи средней бронзы и отсутствие ярко выраженного культурного разрыва, имевшего место в Арголиде и Коринфии (т. е. на северо-востоке Пелопоннеса) и кое-где на Кикладах около 2200 г. до н. э., а в прочих районах элладской культуры — около 2000 г. до н. э.

В ученых кругах все чаще появляется тенденция объяснять обе упомянутые выше катастрофы приходом индоевропейского населения. В пользу этнического тождества виновников обеих катастроф приводится именно то обстоятельство, что определенные археологические находки, типичные для целого ряда областей материковой Греции вплоть до среднеэлладского I периода, появляются на севере-востоке Пелопоннеса и на Кикладах уже в слоях периода РЭ — РК III (образцы минойской керамики, полукруглая абсида в архитектуре). Неясным остается, однако, какова взаимосвязь между этими миграционными волнами, отделенными друг от друга двумя веками, а также вопрос, почему первая волна прослеживается только на северо-востоке Пелопоннеса и на ряде Кикладских островов, тогда как в поселениях прочих районов на материке (например, в Эв-тресисе в Беотии) культурный разрыв имеет место на два века позже. К этим вопросам мы еще вернемся в следующей главе, а сейчас завершим наш краткий очерк истории Эгеи-ды эпохи ранней бронзы упоминанием о Трое, которой, вне всякого сомнения, должно принадлежать здесь особое место, как по причине ее расположения на северо-восточном побережье Эгейского моря, так и в связи с традиционными тесными культурными контактами, существовавшими между Троей и прочими районами Эгеиды.

Первое поселение на Троянском холме появилось на рубеже неолита и бронзового века, где-то около 3000 г. до н. э. Вначале здесь существовала Троя I (около 3000—2500 гг. до н. э.), за которой в 2500—2200 гг. до н. э. (т. е. в период существования «Дома черепиц», крупного строения в Тиринфе и крепости в Халандриани на Спросе) следует Троя II с ее золотым кладом, по неведению отождествленная Г. Шлима-ном с гомеровской Троей. Максимальный диаметр этого поселения, окруженного стеной восьмиметровой высоты, составлял более 100 м. На самом высоком месте его находилось строение с центральным залом типа мегарона. Около 2200 г. до н. э. Троя II была также превращена в развалины, что служит свидетельством внезапного изменения политической и, разумеется, этнической ситуации также и в северовосточной части Эгеиды. Существовавшие здесь в последующие века (2200—1800 гг. до н. э.) культурные слои Трои III, IV и V значительно беднее Трои II и представляют собой всего лишь незначительное интермеццо между впечатляющими слоями Трои II и Трои VI (и Vila).¹²⁶

Свидетельства высокого культурного уровня развития раннеисторических культур второго периода ранней элладской, кикладской и минойской эпох поставили вопрос о том, какие же народы или племена были носителями этих культурных достижений, откуда они появились и на каких языках говорили. Относительно первых двух периодов эпохи ранней бронзы можно сказать, что они отличаются довольно единообразными чертами на всем обширном географическом пространстве, протянувшемся от западного побережья Малой Азии через Киклады до материковой Греции и Крита. Определенные различия здесь, естественно, существовали, но в целом культура Эгеиды эпохи ранней бронзы выглядит, в особенности до 2200 г. до н. э., как результат творческой деятельности одной и той же этнической группы. Начало этой культуры в значительной степени связано с эгейским неолитом, однако вряд ли можно представить возникновение бронзовой металлургии в Эгеиде без миграции населения откуда-то с востока, по всей вероятности двигавшегося из Малой Азии через Кикладские острова. На существование этих древних этнических связей между Малой Азией и

Эгеидой указывают не только находки аналогичных предметов материальной культуры, но и некоторые любопытные языковые параллели догреческого происхождения, прежде всего совпадение суффикса -s(s)os,¹²⁷ -ttos, получившего распространение как в эгейско-элладском регионе (ср. Pamassos, Knossos), так и в Малой Азии (Halikamassos, Ephesos), а также близость элладско-эгейского -nthos (Korinthos, Zakynthos) с малоазийским -ndos, -nda (Lindos, Karyanda). Данная древнейшая этническая и языковая общность принимала участие также в образовании значительно более широких культурных связей в древнем Средиземноморье. Это подтверждается, например, примечательными языковыми соответствиями между греческим и латинским языками, заимствовавшими ряд слов древней культурной лексики из единого доиндоевропейского средиземноморского субстрата, занимавшего географически весьма обширную территорию (ср. греч. elaiwa: лат. oliva — «маслина»; elaiwon: oleum — «оливковое масло»; kybernetes: gubernator — «кормчий»; rhodon: rosa — «роза»; sukon, sykon: ficus — «смоква»; woinos: vinum- «вино»).

Глава 17. Путь к шахтовым гробницам

Итак, цивилизации раннего бронзового века Эгеиды были созданы населением, относительно языковой принадлежности которого существуют лишь смутные догадки. Лишь где-то на рубеже Ш-П тысячелетий до н. э. на территории Греции появились новые пришельцы, которые, бесспорно, говорили на языке (или же на языках), относившемся к индоевропейской семье.¹²⁸ Понятие этой языковой общности возникло в первые десятилетия XIX в., и с того времени лингвистам удалось с помощью сравнительного метода убедительно доказать генетическое родство большинства современных европейских и целого ряда неевропейских языков. В достаточной степени можно уже начертать схему отделения тех или иных языков от существовавшей некогда индоевропейской праязыковой общности.

Установление ряда праиндоевропейских слов, обозначающих растения (например, бук и др.) и животных (например, волк, лосось и др.), равным образом как и определение ареала распространения этих растений и животных в евразийском регионе привели к выводу, что индоевропейская праязыковая общность до того, как приобрела облик единого племенного образования с одним общим языком, проходила, по всей вероятности, процесс формирования в восточноевропейских степях между Вислой и Волгой. Эта языковая общность всегда отличалась в зависимости от занимаемой территории определенной неоднородностью, и внутри ее регулярно происходили те или иные изменения языкового характера. Только когда в IV—III тысячелетиях до н. э. отдельные составные части индоевропейской общности начали передвигаться в различных направлениях, в результате их постепенно растущей изоляции друг от друга стали проявляться более выраженные различия языкового плана. Однако при этом территориально близкие группы оказывали весьма сильное влияние друг на друга, поэтому существовавшие некогда представления о механическом разветвлении индоевропейских языков, пользовавшиеся особой популярностью в XIX в., очень и очень далеки вследствие своей схематичности от реально протекавшего процесса. Этот процесс, безусловно, был чрезвычайно сложным и запутанным настолько, что определить его протекание можно только с весьма малой степенью достоверности. Исключительную роль в нем играли постоянные внешние воздействия языкового плана, оказывавшие влияние на отдельные группы индоевропейцев. Прежде всего это имело место в более развитой в культурном отношении средиземноморской и переднеазиатской среде, где индоевропейские языки вступали в тесный контакт с местными языками, значительно отличающимися от них грамматическим строем и намного более богатыми лексически. Так, в течение II—I тысячелетий до н. э. образовался целый ряд самостоятельных индоевропейских языков, ставших уже непонятными для носителей других языков той же семьи, а за последние два тысячелетия тенденции к расхождению еще более усилились.

Современную классификацию индоевропейских языков можно упрощенно представить следующим образом.

А. Языковые группы и языки, существующие вплоть до настоящего времени:

1) Индоиранская группа, подразделяющаяся на две подгруппы: индийскую (древнейшие письменные памятники относятся к XIV в. до н. э.) и иранскую (памятники с VII в. до н. э.).

2) Армянский язык (с V в. н. э.).

3) Греческий язык (с XV в. до н. э.).

4) Албанский язык (с XVI в. н. э.) — вероятно, рудимент так называемых иллирийских языков (древние иллирийцы обитали приблизительно на территории современных Югославии и Албании).

5) Латинский язык (с VI в. до н. э.)¹²⁹ — основа романских языков.

6) Кельтская группа — в настоящее время языки этой группы сохранились только в Ирландии (с VI в. н. э.), Шотландии, а также в Уэльсе и французской Бретани.

7) Германская группа (с IV в. н. э.).

8) Балтийская группа (литовский и латышский языки, оба с XVI в., а также мертвый прусский язык, засвидетельствованный памятниками XIV—XVI вв.).

9) Славянская группа (с IX в.).

Б. Мертвые языковые группы и языки:¹³⁰

10) Анатолийская группа — мертвые индоевропейские языки Малой Азии. Во II тысячелетии до н. э. к ним относились хеттский клинописный (XVII—XII вв. до н. э.), лувий-ский и палайский, а в I тысячелетии до н. э. засвидетельствованы «хеттский иероглифический», лидийский и ликий-ский языки — по всей вероятности, продолжатели лувийского языка.¹³¹

11) Фракийская группа. Фракийцы населяли территорию современной Северо-Восточной Греции и Болгарии. Их языку были родственны языки даков и гетов, обитавших на территории современной Румынии, и, возможно, языки некоторых древних народов северо-запада и севера Малой Азии — такие, как фригийский и вифинский. Некоторые исследователи включают в эту группу и армянский язык, но, по-видимому, ошибочно. Представляется, что сюда же относился и древний македонский язык.¹³²

12) Оскско-умбрская группа (мертвые языки осков, ум-бров и некоторых других индоевропейских племен, обитавших главным образом в гористых областях Средней Италии).

13) Венетский (мертвый язык венетов, населявших в древности Северо-Восточную Италию).

14) Тохарские языки (мертвая языковая группа с письменными памятниками V—VII вв. н. э., найденными в китайской провинции Синьцзян).

Конечно, четыре тысячи лет назад различия между этими языками были значительно менее существенными. Поэтому не исключено, что в формировании греческого этноса принял участие целый ряд пришлых индоевропейских племенных групп. Считается, однако, общепринятым, что основная масса индоевропейских пришельцев, ставшая впоследствии ядром более поздних греков, прибыла в элладский регион с севера и в самом начале бронзового века, т.е. около 2000 г. до н. э. Теория А. Эванса, относящего появление греков только к 1200 г. до н. э., в настоящее время опровергнута в связи с осуществленной М. Вентрисом дешифровкой линейного письма Б. Для периода около 1600 г. до н. э., также рассматривавшегося в качестве приблизительной даты прихода греков, какие-либо признаки культурного разрыва отсутствуют. При этом напрашивается вопрос: нельзя ли отодвинуть дату прихода греков (или вообще индоевропейцев) еще далее в прошлое? Часть исследователей отрицает такую возможность, однако в последнее время все большее число ученых допускает возможность того, что еще до греков на элладские земли пришла какая-то другая, «догреческая» группа индоевропейцев. Выше уже упоминалось, что «Дом черепиц» в Лерне был уничтожен в результате какого-то нашествия еще около 2200 г. до н. э. и что почти повсеместно в Арголиде и Коринфии, а в отдельных случаях и на Кикладах имел место значительный культурный разрыв на 200 лет ранее, чем на прочих землях континентальной Греции. Это заставило Дж. Л. Кескея выдвинуть предположение, что в течение раннего бронзового века индоевропейское население появлялось на территории Арголиды и, очевидно, также в районе Коринфа и на Кикладских островах в общей сложности дважды.¹⁵⁷

Впервые это произошло около 2200 г. до н. э. В Арголи-де, где находились основные центры всего Эгейского мира, пришельцы встретили тогда решительный отпор со стороны большей части населения и вынуждены были прибегнуть к насилию, следствием чего явились многочисленные разрушения арголидских поселений. Только в весьма редких случаях здешние селения, по-видимому, покорились пришельцам и тем самым избежали уничтожения. Поскольку в то время аналогичные процессы имели место также и в области Коринфа и на Кикладах, возможно, что это вторжение в Эгеиду осуществлялось через море в направлении с востока на запад и, по всей вероятности, было вызвано миграцией индоевропейских лувийцев — близких родственников хеттов, которые проникли на юг и юго-запад Малой Азии предположительно еще где-то около 2300 г. до н. э. Само собой разумеется, что это только гипотеза, умозрительно объясняющая некоторые объективно существующие археологические открытия. Поскольку уничтожение отдельных поселений около 2200 г. до н. э. является достоверным фактом и предположения о приходе нового населения носят характер вполне приемлемой теории, отождествление этого населения с индоевропейцами, и в особенности с лувийцами, представляется одной из вероятных гипотез.

Некоторое время спустя в элладско-кикладском регионе появились новые пришельцы (по мнению Дж. Л. Кескея, этнически близкие тем, кто совершил первое нашествие) — ядро будущего собственно греческого населения. В Арголи-де, Коринфии и на Кикладах они встретили уже население, схожего с ними образа жизни и говорящее на родственном им языке. Поэтому их закрепление на новых местах проходило в большинстве случаев мирным путем, результатом чего явились не уничтожение ранее существующих селений, а лишь некоторые частичные изменения, довольно хорошо засвидетельствованные археологически. Так, в Лерне приход нового населения датируется, согласно данным радиоуглеродного анализа, временем незадолго до 1948 г. до н. э. ± 117 лет. И наоборот, в прочих областях греческого мира — там, где пришельцы встретили более древнее население иной этнической принадлежности, — они беспощадно убивали, грабили и разрушали их селения. Эта гипотеза о двух волнах индоевропейских пришельцев имеет интересную параллель в греческой мифологии о племени «божественных» пеласгов. Ко времени прихода греков пеласги будто бы населяли многие районы Эгеиды, и греческие легенды исполнены самого искреннего восхищения ими, в чем действительно можно усматривать отражение воспоминаний о древнем этническом родстве.

И еще несколько слов о второй волне пришельцев. Согласно традиционной точке зрения они прибыли с севера через Фессалию. Существует, однако, и гипотеза о приходе греков из-за моря с востока,¹³³ т.е. из Малой Азии, где после разрушения Трои V в конце XIX в. до н. э. появилось новое население, некоторые стороны материальной культуры которого обнаруживают сходство со второй волной пришельцев, появившихся в материковой Греции (сходство керамики, а также разведение лошадей, ранее не известных в Эгеи-де). Большинство ученых выступает против этой гипотезы, указывая на трудности, связанные с перевозкой лошадей через море, причем некоторые предлагают следующее объяснение упомянутых аналогий. От массива индоевропейского населения, двигавшегося в течение III тысячелетия до н. э. на юг вдоль западного побережья Черного моря, где-то к северу от устья Дуная отделилась часть племен, которая двинулась далее вдоль северного, восточного и южного берегов Черного моря и в конце XIX в. до н. э. достигла северо-западного побережья Малой Азии, где и явилась причиной разрушения Трои V эпохи ранней бронзы.

Но и те ученые, которые не принимают этой довольно смелой гипотезы, все же считают возможным, что по своему происхождению греки и троянцы были «родными» (или в крайнем случае «двоюродными») «братьями», что, однако, не помешало им впоследствии вести между собой на редкость упорную и ожесточенную войну. При этом движение предков будущих греков вдоль западного побережья Черного моря во Фракию и Македонию и далее на юг мимо Олимпа представляется сегодня в значительно более ясном свете благодаря как новейшим археологическим исследованиям, проведенным в этих областях, так и результатам анализа различных мифологических традиций.

Однако культура, которую принесли с собой эти новые пришельцы, настолько уступала достижениям раннего бронзового века, что должно было пройти целых триста лет, прежде чем материковая Греция смогла воспринять от нее что-либо положительное. Среднеэлладский период (СЭ, 2000—1550 гг. до н. э.) был, в сущности, лишь длительной подготовкой предков будущих греков к небывалому куль -турному подъему позднеэлладского или микенского периода (ПЭ, 1550—1050 гг. до н. э.). За исключением высококачественной минийской керамики, изготовлявшейся уже на гончарном круге, и матово-расписных керамических изделий, выполнявшихся еще вручную и напоминавших старые эгейские и кикладские полуглянцевые образцы, памятники материальной культуры, сохранившиеся от среднеэлладского времени, не заслуживают большого внимания.

Жилища этого времени были тесными и оканчивались с одной стороны полукруглым завершением — так называемой абсидой (в Лерне этот тип встречается еще в период РЭ III). При этом главное помещение и далее остается прямоугольным, с круглым очагом и прихожей — здесь снова выступает архитектонический принцип мегарона. Большинство поселений не имели стен. Выразительное исключение представляет собой укрепленное поселение, открытое в Мальфи на севере Мессении. Все среднеэлладские гробницы очень бедные. Покойников зачастую хоронили внутри ограды или же в фундаменте домов, а в ряде случаев их укладывали в простые ящиковые могилы, облицованные каменными плитами. Только памятники завершающего периода этой эпохи, и в особенности первые настоящие шахтовые гробницы в Микенах, относящиеся уже к самому ее концу, указывают на возросшую степень имущественного накопления и стремительный подъем уровня культуры.

Сходную картину представляют и находки, сделанные на Кикладских островах. После самого блестящего периода в истории кикладской культуры, завершившегося около 2200 г. до н. э., в последующие века здесь тоже имел место упадок, и после этого кризиса Киклады как самостоятельный культурный регион так уже больше никогда и не оправились. Скудность археологического материала, датируемого началом среднего бронзового века, вынуждала даже предполагать, что Киклады в этот период вообще не были заселены. Эта точка зрения в настоящее время опровергнута новыми находками, однако некоторые из Кикладских островов все же, по-видимому, оставались в переходный период без населения. Во время нового культурного подъема значительно усиливается влияние Крита, некоторые острова вскоре становятся зависимыми от него если не в политическом, то во всяком случае в экономическом отношении. Это относится, в частности, к Кифере, Мелосу, Фере и Кеосу. Следы критских колонистов появляются уже около 1700 г. до н. э. и на побережье Малой Азии (в Милете), и на острове Родос. Зато на северо-западе Малой Азии в районе Трои и далее продолжает развиваться культура, чем-то напоминающая элладскую. Здесь изготовляется керамика, родственная среднеэлладской минийской, поддерживаются тесные торговые контакты с материковой Грецией.

Средний бронзовый век явился, таким образом, для элладско-кикладско-троянского региона эпохой относительного упадка и подлинного культурного застоя. Только изредка в том или ином месте проблескивает слабый свет археологических находок, частично освещающих некоторые стороны жизни того времени, которая представляется значительно более убогой в сравнении со вторым этаном раннего бронзового века. И почти ничто не указывает здесь на то, что еще до окончания бронзового века мы сможем с изумлением заглянуть в первые шахтовые гробницы Микен, которые будут знаменовать собой приближение новой эпохи зрелой культуры на материке. Подчеркнем, что древнейшие из этих гробниц относятся ко второй половине XVII в. до н. э., т.е. еще к среднеэлладскому периоду. Но прежде чем мы уделим им более пристальное внимание, остановимся на некоторое время на острове Крит, который именно в период упадка элладской и кикладской культур в начале II тысячелетия до н. э. начинает поступательное движение к высотам своего небывалого расцвета среднеминойской эпохи.

Развитие Крита в начале бронзового века неясно. Представляется, что в ряде наиболее важных критских местностей ранние минойские слои полностью отсутствовали. Ученые, как правило, объясняют это тем, что перед постройкой мощных среднеминойских дворцов раннеминой-ские слои удалялись, и указывают на открытие памятников ранней бронзы в недавно исследованной местности Като-Закро на востоке Крита, где достаточно хорошо представлены слои как раннего, так и среднего бронзового века.

На рубеже III—II тысячелетий до н. э. на Крите начинается строительство поселений определенно городского типа. Их центрами становятся дворцы, архитектура которых вскоре достигает уровня, заслуживающего восхищения. Эти дворцы не имели укреплений, поскольку критские властители чувствовали себя на своем острове в полной безопасности. Главные дворцы этой эпохи возникают в центральной части Крита — в Кноссе, Маллии и Фесте. Все три дворца существовали вплоть до XV в. до н. э. На протяжении их длительной эволюции мы можем четко выделить два этапа в истории дворцов — периоды древних и новых дворцов, причем хронологический рубеж между ними проходит приблизительно около 1700 г. до н. э. Мы не располагаем сколько-нибудь подробными данными об эволюции строительства древних дворцов, однако известно, что с самого начала своего существования это были обширные сооружения, возводившиеся вокруг центрального прямоугольного двора.¹³⁴

Богатства критских владык и блеск их дворцов, почти полное отсутствие угрозы вражеского вторжения, безопасные морские пути, открытые для иноземной торговли, исключительная творческая одаренность населения Крита — все это заметно отличает Крит среднего бронзового века как от соседнего с ним убогого мира остальной Эгеиды, так и от мира великой славы и великой культуры, но вместе с тем мира непрерывных войн, каковыми были страны Ближнего Востока (Передняя Азия, Египет). Однако произошел ряд землетрясений, и около 1700 г. до н. э. критские дворцы внезапно оказались лежащими в развалинах.

Впрочем, возможности критской цивилизации тогда были еще далеко не исчерпаны. Спустя несколько десятилетий в Кноссе, Фесте и Маллии уже возводятся новые дворцы, а со временем к их числу присоединяются и другие, из которых к настоящему времени наиболее обстоятельно раскопан дворец в Закро на востоке Крита, а на западе острова археологическими исследованиями надежно установлено существование дворцового комплекса в древней Кидонии (современная Хания). Все эти дворцовые сооружения получают в XVII—XVI вв. до н. э. ту планировку, которая сохранилась фактически вплоть до их окончательного разрушения. На развалинах, в которые превратились дворцы после крупного землетрясения, около 1700 г. до н. э. возникает критский художественный натурализм, основу которого составляет изображение сцен живой природы как на керамических и прочих изделиях прикладного искусства малых форм, так и на фресках, украшающих стены дворцов.

Но около 1580 г. до н. э. снова содрогнулась земля и дворцовые сооружения вновь оказались повергнутыми в руины. И вновь из разрушенного старого рождается еще более замечательное новое. Как показывает произведенная на основании данных археологии реконструкция, Кносский дворец приобретает вскоре в той или иной степени свой окончательный облик.

Непрерывное многовековое развитие, хотя и нарушаемое время от времени естественными катастрофами, позволило Криту превратиться в процветающую в культурном, экономическом и политическом отношениях средиземноморскую державу первостепенного значения, соперничавшую в культурном и экономическом плане с обоими главными центрами цивилизации того времени — Египтом и Месопотамией. При этом создается впечатление, что общественной структуре Крита в значительно большей степени было присуще чувство гражданственности, чем современным ей крупным государственным образованиям Ближнего Востока. Властитель как высший представитель государственной власти никогда не выступает в критском изобразительном искусстве на первом плане. Не встречаем мы здесь и военной тематики, а религиозное чувство передается главным образом посредством изображения культовых отправлений или символики, но никогда — изображением божеств. Все это было следствием длительной истории, не знающей войн и притязаний на великие завоевания. Не следует упускать из виду и того обстоятельства, что на Крите не существовало монументальных храмов. Представляется, что их функции выполняли дворцы (а при случае и иные сооружения) и находящиеся в них святилища. Вспомним при этом, что дворец в Кноссе назывался «Лабиринтом», что первоначально означало «Дом двойной секиры», а двойная секира играла важную роль в культовой символике Крита.

Естественная катастрофа, происшедшая около 1580 г. до н. э. и ставшая концом среднеминойской (СМ I-II, около 2000—1580 гг. до н. э.) и началом позднеминойской (ПМ III, около 1580—1050 гг. до н. э.) эпох, привела к тяжелым последствиям на Крите и отрицательным образом сказалась на его внешней торговле. Например, в Египте следы ввоза позднеминойской керамики отсутствуют примерно с 1580 до 1510 г. до н. э. (ПМ I А), причем именно в это время в Египте появляется микенская керамика из материковой Греции. Крит окончательно преодолел этот застой только в конце XVI в. до н. э. Кроме находок собственно критских изделий этот перелом подтверждается и тем фактом, что первой третью XV в. до н. э. датируются фрески из гробниц в Фивах Египетских с изображениями критских посланцев, подносящих дары. При этом на фресках отмечается определенное противоречие, которое заслуживает более подробного освещения. Речь идет о фресках из четырех гробниц, из которых две более ранние (одна датируется временем около 1490 г. до н. э., а вторая почти на пятнадцать лет младше), несомненно, указывают, учитывая время их возникновения, на минойский, доахейский Крит. Третья гробница сооружена около 1470 г. до н. э. Находящаяся в ней фреска первоначально представляла критских посланников в таких же одеждах, какие изображены в предыдущих гробницах, т.е. в типично минойских передниках, спускающихся сзади на ноги, в то время как спереди с пояса свисает только какой-то привесок. Но спустя некоторое время эта одежда на фреске в третьей гробнице была перерисована таким образом, что получила вид передника, охватывающего весь корпус и ниспадающего спереди длинным углом, чем обнаруживает сходство с мужской одеждой материковой Греции. Часть исследователей считает, что перерисовка одежды связана с политическими изменениями на Крите, когда после происшедшей в Эгеиде крупной катастрофы, вызванной извержением вулкана на острове Фера около 1470 г. до н. э., власть в Кноссе захватили микенские ахейцы. Хорошо согласуется с этим предположением и тот факт, что фреска из четвертой гробницы, датируемая третьей четвертью XV в. до н. э., представляет уже именно те одеяния, с которыми мы встречаемся в перерисованном варианте в третьей гробнице и которые можно считать типичными для тогдашнего населения материковой Греции.

Однако это не единственное любопытное обстоятельство, указывающее на возможную смену власти и установление ахейского влияния в Кноссе. Как мы уже упоминали, во второй половине XV в. до н. э. (ПМ II) в памятниках изобразительного искусства в Кноссе начинает прослеживаться ярко выраженная тенденция к орнаментированной схематизации художественных элементов, в частности в керамике, на фресках и печатях. Отмеченная особенность обнаруживает весьма показательное сходство с аналогичными предметами элладского региона, особенно с микенской керамикой того времени, и является важным аргументом в пользу той точки зрения, что на рубеже XV—XIV вв. до н. э. в восстановленном Кноссе господствовали греки.

Впрочем, оставим Крит, который после разрушительной вулканической катастрофы утрачивает свою прежнюю роль ведущей культурной и экономической силы Эгеиды и становится всего лишь одной из частей Микенского мира, центральное место в культуре которого теперь уже полностью принадлежит материку. Мы снова возвратимся на несколько веков назад — во времена шахтовых гробниц, когда микенские ахейцы впервые оказались стоящими ко главе культурного развития Эгеиды. На Крит мы еще вернемся, но уже в то время, когда под влиянием критской культуры ахейцы достигнут такого уровня, что их можно будет с полным на то основанием называть законными наследниками критских традиций.

Глава 18. Расцвет Микен

Группы индоевропейцев, явившиеся основным ядром формирования греческой народности, в течение среднеэлладской эпохи смешались с догреческим населением континентальной Греции в этническом и языковом отношениях. В языковом плане результатом этого процесса явился ряд быстро происшедших изменений, существенно изменивших фонетическую структуру языка (прежде всего согласных звуков), а также заменивших весьма значительное число древних индоевропейских слов лексикой, заимствованной из эгейского субстрата. В результате этого во второй половине II тысячелетия до н. э. возник древнейший греческий язык, сохранивший индоевропейскую грамматическую структуру, но его словарный запас уже существенно отличался от индоевропейской праязыковой основы.

Новые пришельцы подверглись также мощному воздействию культуры покоренного догреческого населения. Таким образом, когда в XVI в. до н. э. материковая Греция эпохи микенских шахтовых гробниц снова становится во главе развития эгейской цивилизации, греческие пришельцы уже осуществляют контроль практически над всем элладским регионом, но их собственная культура находится еще только на полпути к полному синтезу, в который со временем должны вступить на территории Эгеиды древние индоевропейские, изначальные элладские и специфические кри-то-минойские элементы.

Обилие сокровищ, обнаруженных в шахтовых гробницах Микен, является интересным свидетельством, отражающим структуру и экономический уровень раннего микенского общества. Оно является доказательством стремительного имущественного накопления, имевшего место в политических центрах отдельных областей, и одновременно свидетельством далеко зашедшей социальной дифференциации. Погребенные в шахтовых гробницах представители господствующего класса, несомненно, были прославленными воителями, о чем свидетельствует ценное оружие, обнаруженное в гробницах, а их останки характеризуются антропологическими чертами, отличными от более древнего населения средиземноморского типа (мощное телосложение, более 180 см роста). В их распоряжении находились опытные ремесленники самых различных профессий. Об этом свидетельствуют находки предметов материальной культуры, подтверждающие существование значительной дифференциации ремесла. Показательны и экономические связи с другими странами, в особенности с Критом и малоазийским побережьем, а также с Ближним Востоком, культурным миром древней Италии и даже с Западной и Центральной Европой. Ряд находок указывает уже на значительную степень синтеза местных и иноземных художественных приемов, прежде всего взаимодействия элементов культуры материка с влиянием утонченной культуры минойского Крита.

Появление шахтовых могил XVI в. до н. э. знаменует собой выход микенской цивилизации на магистральный путь развития истории мировой культуры, но это было только началом небывалого подъема этой цивилизации. Столь быстрое накопление сокровищ в шахтовых гробницах представляется ряду исследователей и без того столь неожиданным и поразительным в сравнении со скромным среднеэлладским прошлым, что многие склонны говорить о появлении этих сокровищ в Эгеиде откуда-то извне.

Например, некоторые ученые полагают, что около 1600 г. до н. э. мог иметь место поход материковых ахейских воителей на Крит, откуда они вернулись домой с богатой добычей. Однако на Крите не обнаружено никаких следов вражеского нашествия, относящегося к тому времени. При этом рост экономического потенциала микенцев продолжается и в последующий период, причем столь интенсивно, что его невозможно объяснить следствием одного лишь грабежа, даже крупного масштаба.

Другие исследователи, в свою очередь, считают, что некоторые предметы из шахтовых гробниц обнаруживают определенные черты, указывающие на Египет, и пытаются увязать древнегреческую легенду о прибытии Даная в Арго-лиду из Северной Африки с тем установленным фактом, что именно в XVII в. до н. э. Египет переживал серьезные потрясения политического характера. В конце XVIII в. до н. э. с Кавказа и гор Армении двигалась разрушительная волна воинственных семитских народов, которые прошли по всему Ближнему Востоку, используя неизвестную до того времени военную технику — боевые колесницы, запряженные лошадьми. Одна часть их сокрушила военную мощь Вавилона, а другая — так называемые гиксосы — проникла на рубеже XVIII и XVII вв. до н. э. в Нильскую дельту и овладела более чем на столетний период большей частью Египта. Сходство дат здесь поистине поразительно: конец владычества гиксосов в Египте приходится на время около 1560 г. до н. э., прибытие Даная в Арголиду «Паросский мрамор» относит к 1510 г. до н. э., а самые богатые гробницы могильного круга А в Микенах датируются 1550—1500 гг. до н. э. Все это привело к появлению гипотезы о том, что отряд микенских воинов принимал в Египте участие в последних боях с гиксосами, был щедро награжден за свою службу и возвратился домой вместе с группой египетских соратников.

Эта гипотеза весьма привлекательна и довольно остроумна, однако не имеет при этом надежного подтверждения данными материальной культуры. Наоборот, в результате детального анализа египетских особенностей предметов из шахтовых гробниц установлено, что речь, несомненно, идет о вещах, явно обладающих также чертами, присущими ми-нойским изделиям, так что ни одна из них не предполагает необходимости существования непосредственных египет-ско-микенских контактов. Решающее значение для появления и дальнейшей судьбы этих предметов на материке сыграла скорее посредническая роль Крита. То же можно сказать и о целом ряде прочих находок, сделанных в шахтовых гробницах. Поэтому в настоящее время большинство исследователей склоняется к мысли, что появление сокровищ шахтовых гробниц явилось результатом успешной хозяйственной политики местных микенских властителей.

Однако все это вовсе не исключает возможности существования прямых связей с Египтом и вообще со всем Ближним Востоком, поскольку именно ко времени около середины II тысячелетия до н. э. устная традиция приурочивает появление и ряда других центральных фигур раннего пласта греческой мифологии, связанных по своему происхождению с Востоком. Кроме Даная таковыми являлись, в частности, Кадм и Пелоп. И это вовсе не простая случайность, а реальное отображение древнейших связей, существовавших между Эгеидой и Ближним Востоком в XVII— XVI вв. до н. э. Представляется также, что эти легендарные личности могли быть связаны с появлением в Эгеиде некоторых материальных ценностей. По всей вероятности, они явились носителями различных знаний и опыта организационного, экономического и технического характера, а когда со временем действительно стали играть ту видную роль в политической жизни, которую приписывает им греческая мифология, то, несомненно, добились значительно более быстрого и, главное, более стабильного накопления материальных ценностей в ранних центрах микенской культуры, чем того можно было достичь путем лишь одного военного похода.

Тенденции к взаимодействию элладской и минойской культур, прослеживающиеся уже в находках из шахтовых гробниц Микен, особенно усиливаются во второй позднеэлладский период (ПЭ II), охватывающий почти весь XV век до н. э. Это был исторический этап, характеризующийся, к сожалению, отсутствием более подробных сведений о строительстве дворцов и поселений того времени, поскольку археологические слои этого периода по большей части бесследно исчезли под более поздними слоями. Возможно, что уже к этому времени относится начало существования некоторых важных с хозяйственной точки зрения сооружений, каковыми, в частности, являются ирригационные системы Беотии и Арголиды. Довольно хорошо мы информированы опять-таки о способах захоронений. Купольные гробницы, в предыдущем столетии встречающиеся главным образом на западе Пелопоннеса, начинают появляться также и в районе Микен, и, хотя большинство их разграблено, своим архитектурным великолепием они указывают на богатство и знатное происхождение властителей и других представителей господствующего класса того времени.

Период ПЭ II принято подразделять на два этапа. В начале столетия важным хозяйственным и культурным фактором в Эгеиде продолжает оставаться Крит, откуда еще и в это время на материк вывозится множество художественных изделий. Равным образом материковая керамика продолжает и далее испытывать сильное влияние натуралистического стиля Крита периода ПМ II Б, для которого характерно обращение к морской тематике.

Однако это влияние принадлежит уже к числу последних в длинном ряду явлений, свидетельствующих о выдающемся вкладе критской цивилизации в сокровищницу Элладской культуры. Уже несколько десятилетий спустя но всей южной части Эгеиды прокатилась волна сильных землетрясений. Вызванные ими разрушения достигли своей высшей точки в катастрофическом извержении на острове Фера около 1470 г. до н. э., в результате которого остров раскололся, а его остатки оказались покрытыми многометровым слоем лавы. Это извержение было настолько мощным, что, нанеся смертельную рану существовавшей на Крите еще с конца неолита многовековой минойской цивилизации и подвергнув оставшееся население острова неожиданным лишениям, его последствия поставили в конце концов Крит в политическую и экономическую зависимость от микенских ахейцев.

При этом Крит был не единственным островом, пострадавшим от извержения Ферского вулкана. В частности, разрушение недавно открытого города близ Айя-Ирини на Кеосе датируется тем же хронологическим периодом. Осталось неизвестным, на каком языке разговаривало здешнее население — на минойском (древнекритском) или микенском (греческом).

Само собой разумеется, что ферско-критская катастрофа явилась причиной исчезновения критского влияния на материке. Однако, к счастью, эти разрушения произошли в то время, когда микенская культура материковых ахейцев была уже способна к самостоятельной жизни, и поэтому последующие десятилетия XV в. до н. э. явились тем периодом, когда в Эгеиде происходит окончательное слияние миной-ских и элладских элементов в итоговом микенском синтезе. Это относится не только к керамике, но и к прочим изделиям прикладного искусства.

Установление факта гибельного воздействия извержения ферского вулкана на критскую цивилизацию позволяет нам сегодня составить также определенное представление о том, каким образом ахейцы овладели тогда Кноссом. Вопреки существовавшей ранее точке зрения, ахейцы, вероятно, появились здесь и не в качестве завоевателей, покоривших критские города, и не как дружина, сопровождающая ахейского царевича к наследнице Кносского престола, а как морская разведывательная экспедиция — с целью выяснения возможности поселения на Крите, подвергшемся тяжелым последствиям ферского извержения. А поскольку Кносс в значительной степени избежал разрушения в прямом смысле слова и был лишь засыпан пеплом, ахейцы довольно быстро превратили его в политический центр своей власти, но при этом они, безусловно, опирались на поддержку пережившего бедствие местного населения. Для Кносса этого времени характерно близкое следование более древним критским традициям и в то же время воздействие самых разнообразных влияний, идущих с материка.

Представляется, что наряду с Кноссом ферско-критскую катастрофу пережили и некоторые другие критские центры, продолжавшие оставаться зависимыми от центральной власти Кносса и во время владычества ахейцев. Этот вывод следует прежде всего из анализа топонимических данных, содержащихся в текстах на кносских табличках, где фигурируют такие названия, как Амнис, Туллис (позднее Тилисс) в центральной части северного Крита, Фест на юге острова, Лукт (позднее Литт) в восточной части, Лато далее к востоку, два места на крайнем востоке ^аЛо = более позднее Палеокастро?, о-Ли-го^е = Закрос?) и Кудония на западе острова (позднее Кидония, совр. Хания). А то отмечавшееся выше обстоятельство, что сельскохозяйственная продукция в этих и других районах Крита около 1380 г. до н. э. снова достигла значительного подъема, выразительно свидетельствует о преодолении экономического застоя, вызванного происшедшим чуть менее столетия до того извержением вулкана на Фере. Таким образом, вероятно, что некоторые административные центры Крита вновь поднялись из руин, но находились уже под владычеством ахейских пришельцев утвердивших к тому времени свое господство на острове.

Таков был облик Крита в периоды ПМ II (около 1470— 1400 гг. до н. э.) и ПМ III А (около 1400—1380 гг. до н. э.). В это время тронный зал Кносского дворца получает свой известный в настоящее время облик, вблизи Кносса появляются гробницы воинов с микенским вооружением, в самом Кноссе изготовляется керамика дворцового стиля, обнаруживающая значительное сходство с керамикой материковой Греции.

Но вскоре — около 1380 г. до н. э. происходит окончательная гибель и этого вновь отстроенного Кносского двор -ца. Относительно того, каким образом это случилось, исследователи никогда не придерживались единого мнения. Явилось ли это следствием землетрясения, восстания критян против ахейцев или нападения материковых ахейцев на своих кносских соплеменников, обосновавшихся на Крите на два-три поколения ранее? Как ни странно, часть ученых сегодня вновь возвратилась к ставшему уже традиционным объяснению происходивших на Крите катастроф землетрясением. Теория же внутренних столкновений в настоящее время отвергнута большинством исследователей, поскольку представляется невероятным, чтобы их последствия могли сказаться на Крите в такой степени, что победившая сторона была не в состоянии заново отстроить хотя бы некоторые из разрушенных центров. К тому же предметы материальной культуры малых форм изготовлялись на Крите и позднее, причем приблизительно на том же уровне, что и до разрушения дворцов.

В последнее время ученые вновь начинают возвращаться к мысли о вторжении материковых ахейцев, но лишь в качестве дополнительной причины окончательного упадка Кнос-са. На первый взгляд эта мысль довольно абсурдна. Если Крит находился под властью ахейцев уже в течение нескольких десятилетий, то зачем самим же ахейцам вдруг понадобилось разрушать его? Однако не следует забывать, что во второй половине XV в. до н. э. Крит был не территорией, зависимой в политическом отношении от материковых ахейцев, а самостоятельным государством, в той или иной степени прямым продолжателем древних минойских традиций. Несмотря на существенное сокращение вывоза своих товаров, Крит и в это время продолжал оставаться серьезным торговым конкурентом континентальной Греции на средиземноморских рынках, а это не могло устраивать материковых ахейцев. Учитывая эти обстоятельства, внезапное вторжение последних в Кносс являлось вполне логичным. Но доказать это пока что не представляется возможным.

Поэтому единственный вроде бы приемлемый выход — связать изложенные выше события с гипотезой о землетрясении. Если около 1380 г. до н. э. на Крите действительно произошла стихийная катастрофа и до Микен дошло известие, что Кносс (а возможно, и другие критские поселения) обращен в развалины, вряд ли материковые ахейцы были заинтересованы в их восстановлении. Скорее всего ахейцы сделали бы все возможное, чтобы воспрепятствовать этому и устранить из экономической жизни столь опасного соперника, каковым являлся Крит, даже если его правящий класс и говорил уже по-гречески.¹³⁵

Однако и после этого Крит продолжал оставаться частью Эгейского мира; он и далее, хотя уже в меньшей степени, принимал участие в экономической и культурной жизни Эгеиды. Безусловно, на Крите оставалась и часть ахейского населения, говорящего по-гречески и. поддерживающего связи с родным материком. Выше мы уже отмечали, что и после падения Кносса на Крите еще в течение довольно долгого времени продолжало использоваться линейное письмо Б, как явствует из целого ряда критских текстов, относящихся хронологически ко времени от разрушения Кносса до конца XIII в. до н. э. Об этом свидетельствуют прежде всего надписи на фрагментах сосудов из Хании на западе Крита и расположенного недалеко селения Мамелю-ко, а также один документ из Кносса. Сюда же относятся и упоминавшиеся выше надписи на фрагментах сосудов, найденных в слоях конца XIII в. до н. э. в Фивах, относительно которых принято считать, что они изготовлены на востоке Крита.

В настоящее время становится все более очевидным, что XIV—XIII вв. до н. э. были временем не полной политической изоляции Крита от прочих районов Эгеиды, а историческим периодом, во время которого ахейский элемент и далее продолжал играть определенную роль. Когда же несколько позднее — в конце II тысячелетия до н. э. — на Крите появились греческие дорийцы, сумевшие в течение нескольких веков существенно «доризировать» Крит, их диалект все же сохранил некоторые черты древнеахейского наречия. Да и древнейший, догреческий элемент довольно долго еще не был полностью ассимилирован на Крите. Еще в середине I тысячелетия до н. э. надписи из восточнокритского Прессоса фиксируют совершенно непонятный местный язык, не имеющий ничего общего с греческим и производящий весьма необычное впечатление прежде всего избытком звука «г».

Но оставим Крит и возвратимся снова в материковую Грецию времени около 1400 г. до н. э. Господство в Кноссе многому научило ахейцев. Прежде всего они научились организации системы дворцового управления, основанной на письменной регистрации отдельных хозяйственных процессов. Весьма возможно, что использовавшееся в Микенской Греции линейное письмо Б возникло еще где-то в XVI в. до н. э. и что на материке оно получило распространение уже в то время; однако несомненно, что совершенному владению микенцами письменностью способствовала более чем пятидесятилетняя практика ведения администраторской документации непосредственно в Кноссе.

Столь же сильное влияние испытала во время господства ахейцев в Кноссе и их материальная культура. Кносс — город, на который вся Эгеида взирала как на центр эгейского просвещения, — попал в руки ахейцев, а вместе с ним и весь опыт критян, веками накапливавшийся здесь благодаря существованию богатых восточных и местных традиций.

Вполне закономерно, что в материковой Греции в начале второй половины XV в. до н. э. сложилась следующая ситуация. Изготовлявшиеся здесь предметы достигают теперь столь высокого уровня, что, в сущности, не уступают критским образцам. В декоративном искусстве ахейцы и далее явились скорее способными эпигонами, чем оригинальными мастерами, но и здесь благодаря сочетанию материковых традиций с различными минойскими влияниями они сумели достичь заслуживающего восхищения высокого уровня художественного мастерства. При этом критское влияние было воспринято не без творческого переосмысления, а ахейские мастера не отказываются от собственных унаследованных от предков традиций как в практическом, так и в эстетическом плане. Так, в архитектуре жилищ основным элементом и далее продолжает оставаться мегарон, а среди форм погребальных сооружений ведущее место продолжают сохранять купольная гробница и ее упрощенная разновидность — камерная гробница.

Что касается торговых контактов, то в XV в. до н. э. продолжают развиваться и углубляться связи, установленные в более ранние времена, а к концу столетия ахейские поселенцы обосновываются в ряде местностей Эгеиды, бывших дотоле сферой критского влияния (Милет на побережье Малой Азии, остров Родос и др.).

К XV в. или самое позднее к началу XIV в. до н. э. относятся, вероятно, и события, нашедшие отражение в целом ряде преданий древнейшего слоя греческой мифологии, т.е. более раннего, чем «троянский» слой, но в то же время несколько более позднего, чем тот, к которому относились весьма древние мифы о Данае, Кадме и Пелопе. К их числу принадлежат мифы о Персеидах — предшественниках Ат-ридов на троне Микен, о Беллерофонте — предке аргосского царя Диомеда, о Нелее — отце Нестора и о некоторых великих совместных свершениях героев греческой мифологии, также более древних, чем Троянская война, каковыми были поход аргонавтов за золотым руном или охота на Калидон-ского вепря. Указанное в этих преданиях временное соотношение между отцами и сыновьями в целом ряде случаев следует понимать не дословно, а как соотношение предков и потомков, между которыми стоит еще ряд малозначительных поколений, не оставивших после себя следа в мифологии. Таким образом, старшие поколения «отцов», вероятно, представлялись героям Троянской войны столь же полумифическими, какими ахейские воители под Троей казались современникам Гомера.

Упадок Кносса около 1380 г. до н. э. имел ряд других последствий. Хотя приблизительно за 70 лет до этой даты Кносс уже стал ахейским, древние критские традиции сохранялись здесь и позднее и при этом даже продолжали в значительной степени оказывать влияние на материковую Грецию. После разрушения Кносса критское влияние почти не ощутимо, а элладская культура начинает развиваться по своему собственному пути, на котором традиционные элементы минойской цивилизации выступают уже в совершенно преображенном виде.

Тенденция к схематизации, прослеживающаяся в микенском искусстве уже в предыдущий период, еще более усиливается в XIV—XIII вв. (ПЭ III А-Б). Изображения, обязанные своим происхождением существовавшему некогда на Крите натурализму, становятся как был лишенными жизни. Так, осьминоги, представленные на критских вазах морского стиля периода ПМ I Б, приобретают в микенской керамике столь схематическую форму, что разглядеть здесь осьминогов можно только при наличии богатой фантазии. Но, с другой стороны, около середины XIV в. до н. э. мы неожиданно встречаем на микенских сосудах изображения человека и животных. Эго, безусловно, свидетельствует о влиянии фресковых росписей микенских дворцов, на которых одними из наиболее излюбленных декоративных мотивов того времени были охотничьи и военные сцены. Необходимо, однако, сразу же отметить, что некоторые фрески, особенно последнего периода существования микенских дворцов, отличаются весьма низким уровнем технического исполнения (крайняя схематизация или же, наоборот, чрезмерная педантичность в изображении деталей, а также использование неестественных красок). И напротив, некоторые специфические мотивы фресковых росписей, как, например, сплошной фриз военных сцен в Микенах или же картина пирующих за столами мужчин и изображение певца в Пилосе, вводят нас в атмосферу, удивительно близкую миру гомеровских поэм. Это уже не просто игра художника традиционными критскими мотивами, имеющая место, например, в изображении культовых женских процессий, а попытка реального отображения жизни господствующего класса микенского общества. Глядя на эти фрески, нетрудно представить себе, как сын Одиссея Телемах входит в мега-рон Пилосского дворца и садится за пиршественный стол вместе с Нестором и его окружением («Одиссея», III. 386396).

В отличие от предыдущего периода, XIV и XIII века до н. э. предоставляют нам ряд весьма обстоятельных сведений о микенской архитектуре. Речь идет об историческом периоде, в конце которого микенские поселения большей частью уже лежали в развалинах и восстанавливались только в редких случаях, да и то в ограниченной степени. Впрочем, довольно сложно определить, когда именно была построена та или иная из сохранившихся до нашего времени частей дворцов и резиденций, поскольку в дворцовых комплексах, как правило, довольно трудно различить неоднократно осуществлявшиеся различные перестройки. Так, в течение XIV—XIII вв. до н. э. в Микенах были проведены по крайней мере три перестройки. В XIV в. до н. э. дворец в Микенах, до того времени фактически неукрепленный, обносится мощными стенами, которые доходили вплоть до могильного круга А, остававшегося, впрочем, вне укреплений. В середине XIII в. до н. э. система укреплений была расширена в направлении на юго-запад; в территорию крепости был включен и могильный круг А, который после перестройки приобрел свой известный в настоящее время вид; тогда же были сооружены и Львиные ворота. В конце XIII в. до н. э. территория крепости увеличивается за счет строительства северо-восточного выступа стен, охранявшего доступ к водяной цистерне. В Тиринфе киклопические стены сооружаются только к XIV—XIII вв. до н. э. (также проводившиеся в три этапа). Мощные стены возводятся в это же время и в других микенских поселениях (Аргос, Дендра, Афины, Гла и др.). Во второй половине XIII в. до н. э. строится даже защитная стена на Коринфском перешейке, которая должна была прикрывать внутреннюю часть Пелопоннеса от нападения с моря. Относительно погребальных сооружений отметим только, что в XIII в. до н. э. они достигают своей вершины в появлении купольных гробниц изысканной архитектуры типа «сокровищницы Атрея» в Микенах.

О том, кто владел этими мощными крепостями и кто обрел последнее свое успокоение в находящихся неподалеку великолепных гробницах, мы можем лишь строить догадки, основываясь на греческой мифологии. Если мифологические предания о владыках микенского трона понимать буквально, то где-то в течение этого периода в Микенах имела место смена династий: власть Персеидов унаследовали кровожадные Пелопиды. В Мессении же около 1300 г. до н. э. на месте более древнего поселения возникает дворец, власть в котором принадлежала роду Нелеидов из Фессалии.

Греческая мифология сообщает также, что рассматриваемая нами эпоха уже сама по себе требовала существования мощных крепостей с укрепленными подступами. В течение нескольких предыдущих веков экономического подъема их владельцы сумели накопить множество сокровищ: им было что прятать за мощными стенами своих дворцов. Но с другой стороны, призрак такого же богатства, находящегося во дворце соседа, толкал их на путь военного соперничества. Очевидно, именно так и возник внутриахейский междоусобный конфликт, ставший причиной уничтожения могущественного города Средней Греции — семивратных Фив. Как мы уже упоминали, в основе этих событий лежал спор о власти над Фивами между сыновьями Эдипа Этеоклом и Полиником. Поскольку братья не сумели соблюсти первоначального договора о поочередной смене власти, Фивы стали целью двух военных походов. Сначала против них выступили войска семерых вождей, собранные аргосским царем Адрастом. Однако Фивы отразили это нападение, и все семеро вражеских предводителей нашли смерть в бою.¹³⁶Город был захвачен и уничтожен только поколение спустя, когда против него выступили сыновья погибших вождей под предводительством внука Адраста Диомеда, который приобрел впоследствии славу как один из героев Троянской войны. Все это говорит о том, что разрушение Фив явилось делом рук уже того поколения ахейских героев, которое жило во время Троянской войны. Если эта война происходила около 1220—1210 гг. до н. э., о чем мы будем говорить ниже, то падение Фив приходится приблизительно на третью четверть XIII в. до н. э., а неудачный поход семерых вождей — на вторую четверть того же столетия.

Вывод, что разрушение Фив приходится на время около 1230 г. до н. э., вплоть до недавнего времени подтверждали и результаты исследований археологов. Однако сегодня большинство их считает, что Фиванский дворец бронзового века, так называемая Кадмея, был уничтожен в самом конце XIII в. до н. э.¹³⁷ Эту временную несогласованность можно устранить либо путем переноса даты Троянской войны на 1190—1180 гг. до н. э. (античная датировка Эратосфена), либо путем пересмотра хронологии Фив (соответствующим образом выделив здесь несколько этапов разрушений). Но как бы ни была решена проблема хронологии, несомненно, что за разрушением Фив кроются политические причины. Если четверо из семерых вождей первой антифиванской коалиции были родом из Арголиды — а Арголида являлась центром элладской культуры начиная уже с эпохи ранней бронзы, — то речь, бесспорно, шла о том, чтобы сровнять с землей Фивы, представлявшие собой опасного конкурента. Странно только, что в сказании отсутствуют упоминания о Микенах, а вдохновителем похода назван Аргос. Но это противоречие объясняется упомянутыми выше условиями послемикенского времени, когда Микены уже лежали в развалинах, а Аргос представлял собой мощный центр, с которым вынуждена была считаться уже не только Арголида, но и весь Пелопоннес.

Но что наиболее заслуживает внимания и вместе с тем особенно характерно для периода ПМ III А-Б, так это чрезвычайно интенсивная торговая экспансия микенцев, идущая из материковой Греции в различные внеэлладские области. Территориально микенский мир уже не ограничивается одной лишь материковой Грецией, а включает в себя практически всю Эгеиду и ряд других районов Средиземноморья. Для всего микенского мира в широком смысле этого слова характерен высокий уровень стандартизации материальной культуры, что отразилось, в частности, в значительной степени унификации микенской керамики, которую находят во многих областях Средиземноморья — от Италии до Сирии и Египта. Определенное исключение из этой унификации представляет собой только продукция двух окраинных районов — Родоса и Кипра, а также Южной Италии, где образовались самостоятельные торговые и производственные центры с гончарными мастерскими, а в ряде случаев и с постоянным ахейским населением. В течение XIV—XIII вв. до н. э. Родос полностью становится ахейским островом и вместе с еще более отдаленным Кипром (где, очевидно, еще в XIV в. до н. э. возникают микенские торговые фактории, а вскоре после этого и центры производства керамики) играет видную роль в распространении высоко ценимой элладсколевантийской керамики на восточном побережье Средиземного моря. В это же время на западе особого расцвета достигает микенское поселение в Скольо-дель-Тонно в окрестностях античного Тарента, где изготовляется микенская керамика родосского типа.

В XIV—XIII вв. до н. э. непрерывный поток высококачественной керамической продукции из материковой Греции и прочих центров производства микенской керамики направляется во все районы Восточного и Центрального Средиземноморья. К этому же периоду относится и интенсивное развитие микенских связей с областями, расположенными на западе малоазийского побережья, и установление контактов с могущественной Хеттской державой в центре Малой Азии.

Как уже упоминалось выше, Э. Форрер установил в хеттских текстах из Богазкёя целый ряд параллелей между хеттскими именами собственными и аналогичными именами собственными греческими. Первое место в этом ряду занимает название Аххиява (или Ахихия), сопоставимое с греческим Ахайвия и позднее Ахайя — «Земля ахейцев».¹³⁸ Согласно текстам, первым хеттским царем, вступившим в контакт с Аххиявой, был Супиллулиума I (около 1370-1330 гг. до н. э.). Этот властитель отправлял в Аххияву какое-то лицо (возможно, даже собственную супругу), что истолковывается как свидетельство связей, уже существовавших к тому времени между двумя государствами. Так же следует расценивать и то обстоятельство, что в трудный для него момент хеттский властелин Мурсили II (около 1329—1300 гг. до н. э.) взывает к помощи «бога Аххиявы и бога страны Лазпаш» и особенно то, что при хеттском дворе вместе с его наследником Муваталли (около 1300—1280 гг. до н. э.) воспитывались двое знатных аххиявских юношей, один из которых даже происходил из царского рода Аххиявы, а вторым был некий Тавагалава.

Именно о втором из этих лиц говорится в адресованном царю Аххиявы пространном послании Муваталли, которое, хотя и сохранилось лишь частично, ясно указывает на ухудшение хеттско-аххиявских отношений. Войско Тавага-лавы и воины хеттского царя будто бы одновременно вступили в область Лукка в связи с тем, что тамошнее население обратилось с просьбой о помощи сначала к Тавагалаве, а затем и к хеттскому царю. Дело дошло до дипломатических трений, вылившихся в военный конфликт, который окончился победой хеттов. Тогда на сцене появляется хеттский подданный некий Пиямаратус, который отнял у хеттского царя 7 тыс. пленных и ушел с ними в город Милаванду, очевидно находившийся под властью царя Аххиявы. Хеттский царь потребовал у царя Аххиявы выдачи Пиямаратуса, но, не получив ответа, вступил со своим войском в Милаванду. Однако там он не нашел ни Пиямаратуса, отплывшего к тому времени из Милаванды, ни Тавагалавы. Поэтому в конце своего послания Муваталли настаивает, чтобы царь Аххиявы не позволял Пиямаратусу использовать территорию Аххиявы в качестве базы для борьбы с хеттами, и упоминает в этой связи о каком-то уже имевшем ранее место конфликте, связанном с областью Вилуса, который будто бы был улажен двусторонним соглашением.

Послание составлено в на редкость миролюбивом тоне, очевидно вызванном тем обстоятельством, что резиденция царя Аххиявы находилась вне пределов досягаемости хеттских войск, т.е. была отделена морем от Милаванды — владения Аххиявы на территории Малой Азии. Вряд ли в то время в Малой Азии существовала область, которая могла бы безнаказанно не считаться с могуществом хеттов, как это сделал царь Аххиявы, укрывая как Пиямаратуса, так и Тава-галаву. Что касается местонахождения Милаванды, то в настоящее время исследователи полностью согласны с Э. Форрером, отождествляющим Милаванду (или же Милава-ту) с Милетом — крупным греческим центром на западном побережье Малой Азии (более древней греческой формой названия «Милет» было Милват, причем существование микенского поселения на территории Милета археологически датируется XV в. до н. э.). О возможности проникновения Аххиявы в глубь Малой Азии свидетельствует недвусмысленное указание хеттского царя на то, что во время боев с Тавагалавой он воздержался от разрушения крепости Атрии.

Однако, с другой стороны, возможно, что размеры, владений Аххиявы в Малой Азии были в то или иное время различными. К такому выводу можно прийти на основании послания хеттского царя Хаттусили III (около 1275—1250 гг. до н. э.), адресованного в Милавату, из которого следует, что правитель этого города находился в зависимости от центральной хеттской власти. Была ли в то время Милаванда тождественна Милавате или нет, этот город, так или иначе, уже не принадлежал царю Аххиявы. Заслуживает упоминания и хеттский документ времени Хаттусили III, в котором говорится о подарках царя Аххиявы царю хеттов.

Недостаточно ясен вопрос о развитии хеттско-аххиявских отношений особенно во время правления следующего хеттского царя, Тудхалии IV (около 1250—1220 гг. до н. э.). К этому времени относится фрагментарный текст, в котором говорится, что население земли у реки Сеха выступило с оружием в руках против хеттов и что в связи с этим царь Аххиявы лично побывал на малоазийской территории, хотя трудно сказать, при каких обстоятельствах, а также на чьей стороне он выступал.¹³⁹ Документ оканчивается сообщением о поражении противников хеттов. Представляется, что указанные действия хеттов были тесно связаны с враждебными действиями широкой антихеттской коалиции, возглавляемой областью Ашшува, о чем мы читаем в другом тексте, который относится, очевидно, к тому же времени. В нем дан перечень названий двадцати двух областей, выступивших против хеттов. Первой из них названа Лукка (обычно отождествляемая с позднейшей Ликией на юго-западе Малой Азии), на восьмом месте следует Каркиша (в которой усматривают расположенную далее к северо-западу Карию), а предпоследнее и последнее места занимают Вилусия и Таруиса. Если эти двадцать два района перечислены, как считают многие ученые, в направлении с юга на север, то Таруиса и Вилусия должны были находиться на крайнем северо-западе Малой Азии, т.е. как раз там, где была расположена Троя или [В]илион, греческие топонимические названия которых связывают с хеттскими формами Таруиса и Вилус[ий]я.¹⁴⁰ Далее в тексте говорится о поражении упомянутой коалиции и разрушении центра восстания Ашшувы — области, давшей, согласно Э. Форреру, название всему континенту, известному в раннем греческом языке в форме Ас-вия, а позднее Асия (Азия). Однако сколько-нибудь надежными сведениями относительно позиции, которой придерживалась во время этого конфликта Аххиява, мы не располагаем.

Другой интересный документ времени Тудхалии IV, содержащий часть текста договора между Тудхалией и царем области Амурру (Северная Сирия), сообщает о запрете на торговлю между Амурру и находившейся тогда во враждебных отношениях с хеттами Ассирией, а также о запрете кораблям из Аххиявы вести торговлю с Ассирией. Таким образом, и этот документ подтверждает, что Аххиява была расположена у моря и что важную роль в ее экономике играла морская торговля. О том, что в то время (или же вскоре после) отношения между хеттами и Аххиявой подвергались каким-то серьезным испытаниям, свидетельствует в договоре одно любопытное обстоятельство. В нем говорится о царях, за которыми признавалось достоинство, равное достоинству хеттского царя. И если первоначально в этой части договора перечислялись поочередно цари Египта, Вавилонии, Ассирии и Аххиявы, то затем упоминание о царе Аххиявы было стерто.

Последним хеттским документом, имеющим отношение к Аххияве, является послание Арнуванды IV (около 1220— 1200 гг. до н. э. некоему Маддуватте. Маддуватта некогда был изгнан из своей земли Аттариссией — «мужем из страны Аххиява», бежал к хеттскому царю Тудхалии IV и получил от него власть над областью Ципасла по соседству с Арцавой (где-то в южной части Малой Азии). Аттариссия преследовал его и там, но хеттский царь снова пришел на помощь Маддуватте и возвратил ему его земли. Однако позднее, уже во времена царствования Арнуванды, Мадду-ватта выступил вместе со своим давнишним врагом Атта-риссией против хеттов и предпринял совместно с ним нападение на страну Алашию (последняя обычно отождествляется с Кипром). Арнуванда расценил это как действие, враждебное хеттам, но Маддуватта будто бы возразил, что он не знал, что Алашия входит в сферу интересов Хеттской державы.

Таким образом, из нашего рассказа об Аххияве следует, что хеттско-аххиявские отношения, особенно на начальном этапе, несомненно, отличались чертами дипломатического добрососедства, подтверждаемого в ряде случаев и близкими связями между представителями правящих династий, хотя время от времени оно и нарушалось различными трениями. Источником напряженности прежде всего были предпринимаемые по частной инциативе (и вероятно, только негласно поддерживаемые аххиявскими властителями) попытки различных аххиявских искателей приключений проникнуть в глубь Малой Азии и далее на восток и юговосток. Общую тенденцию хеттов к сохранению дружественных отношений в официальной политике можно объяснить различием в территориальном расположении двух государств: власть хеттов распространялась главным образом на внутренние области Малой Азии, в то время как основная территория Аххиявской державы находилась за ее пределами.

Более конкретное определение местонахождения Аххиявы остается пока для нас невозможным. Представляется, что из числа возможных мест следует исключить Кипр, поскольку в хеттских текстах он выступает под именем Ала-шии. Из островов Эгейского моря заслуживает внимания только Родос. Именно там помещает Аххияву значительная часть ученых.¹⁴¹ Однако некоторые исследователи до сих пор ставят вслед за Э. Форрером знак равенства между Аххиявой и Микенской Грецией в целом, подчеркивая при этом, что ни на Кипре, ни на Родосе в слоях XIV—XIII вв. до н. э. археологически не засвидетельствованы следы какого-либо более или менее значительного политического центра дворцового типа. Вероятно, ближе всего к истине находятся те, кто считает Аххияву одним из прибрежных ахейских государств, возникших в XV в. до н. э. в восточной части Эгеиды и прилегающих к ней районах в связи с потребностями хозяйственной деятельности ахейцев, основу экономики которых составляла морская торговля, зачастую сочетавшаяся с грабежом и пиратством. Таким условиям, естественно, наиболее соответствовал Родос, выгодность географического положения которого определялась близостью побережья Малой Азии и вместе с тем безопасной отдаленностью от основных центров Хеттской державы.

Глава 19. Закат Микен

В XIV—XIII вв. до н. э. Восточное Средиземноморье было отнюдь не мирным регионом, а ахейцы были здесь не единственными возмутителями спокойствия. В отличие от критян, чье былое морское господство являлось гарантией порядка и стабильности на морях региона, предприимчивых, но при этом политически разобщенных ахейцев, наоборот, скорее устраивало наличие разветвленной сети торговых связей, осуществлявшихся в большем числе политических образований. Материковая Греция была не в состоянии каким-либо образом регулировать мощную экспансию микенской торговли, поэтому ахейские колонисты становились все менее зависимыми от своей родины. Примером для этого могла служить им ситуация, сложившаяся там же на материке, где так никогда и не образовалась единая микенская держава, а всегда существовал целый ряд мелких государств, связанных друг с другом общностью языка и религиозных представлений, но ревностно оберегавших свою независимость. В течение XIV—XIII вв. до н. э. расположенные вне материковой Греции ахейские поселения и торговые фактории все более усиливаются, некоторые из них становятся важными производственными центрами (Родос, Кипр, Скольо-дель-Тонно близ древнего Тарента и др.), превращаясь в серьезных конкурентов микенских торговых центров на материке. Аналогичные явления имели место и за пределами областей, населенных ахейцами. Во многих местах Восточного Средиземноморья возникают мелкие государства и независимые города, зачастую со смешанным населением, под ахейским или под иным главенством, которые стремятся проводить на свой страх и риск собственную экономическую политику. Впрочем, у большинства приморских политических образований был один весьма существенный недостаток: они не располагали надежной экономической базой, а дававшая им средства к существованию торговая деятельность могла быть нарушена любой переменой политического или экономического характера, стихийным или климатическим бедствием. А поскольку здесь не существовало также более реальной политической силы, которая была бы в состоянии поддерживать порядок на море, в Восточном Средиземноморье стал процветать в крупном масштабе морской разбой, о чем рассказывает и Одиссей в своем только отчасти вымышленном повествовании о том, как он «с дружиной отважных добытчиков поплыл во отдаленный Египет» («Одиссея», ХУП.425-426). От такого рода предприятий до разбойничьих нападений на земли других государств, даже намного более сплоченных и могущественных, оставался всего один лишь шаг. Единичные набеги такого плана переросли на рубеже XIII—XII вв. до н. э. в целый ряд агрессивных вторжений, имевших важное значение для последующих исторических судеб всего Восточного Средиземноморья. Эта военная угроза исходила, согласно свидетельствам египетских источников, от так называемых «народов моря».¹⁴²

Вспомним, что уже в переписке из Тель-эль-Амарны времени Эхнатона (первая половина XIV в. до н. э.) упоминаются названия некоторых племен, фигурирующих впоследствии среди «народов моря»: дануна/дениен, луку, шек[е]леш, шардана. В то время как три последних названия обычно связывают с населением Ликии (Малая Азия) и островов Сицилия и Сардиния, в племени дануна (дениен) усматривают либо самих микенских данайцев, либо известный под схожим названием народ, живший на юге Малой Азии в Киликии возле города Тарс. В начале XIII в. до н. э. некоторые из этих племен принимали участие в знаменитой битве при Кадете, происшедшей между египтянами во главе с Рамсесом II и хеттами во главе с Муваталли. Племя шардана сражалось тогда на стороне египтян, в то время как племя луку и вместе с ним кроме прочих племя дардания — на стороне хеттов. (Согласно Гомеру, дар даны были ближайшими родственниками троянцев; в настоящее время о них напоминает название пролива Дарданеллы.) Около 1220 г. до н. э. на территорию Египта вторгся ливийский царь вместе с племенами шардана, шек[е]леш, эквеш, луку и турша (тереш), о которых говорится ниже как о пришельцах с севера. Племя турша (тереш) отождествляют с тирсенами, т.е. более поздними тирренами, как называли греки италийских этрусков, происходивших, согласно Геродоту, из Лидии (Малая Азия). В названии эквеш (или же акийаваша) некоторые исследователи усматривают египетскую передачу греческого этнонима «ахайвой» — ахейцы (другие ученые отрицают такое тождество, поскольку упомянутое племя придерживалось обычая обрезания новорожденных, что не засвидетельствовано у греков). В начале XII в. до н. э. ряд важных городов сиро-палестинского побережья и Кипра подвергся нападению другой волны «народов моря», дальнейшая экспансия которых была остановлена только после двух крупных поражений, нанесенных им египетскими войсками. Первую победу над «народами моря» одержал к западу от дельты Нила фараон Рамсес III на пятом году своего правления (около 1190 г. до н. э., а по мнению других ученых — около 1180 г. до н. э.). Организатором второго вторжения вновь стал ливийский царь, поддержанный «людьми из северных стран» — и в числе прочих племенем пелешт (иногда отождествляемого с упомянутыми в Библии филистимлянами, от которых, согласно библейским сказаниям, вел свое происхождение великан Голиаф, павший от руки Давида). Окончательно «народы моря» были разгромлены на восьмом году правления Рамсеса III в сражении, разыгравшемся одновременно на суше и на море где-то у сиропалестинского побережья.

За всеми этими событиями, несомненно, стояли упоминавшиеся выше агрессивные и при этом недостаточно согласованные действия многочисленных групп морских искателей приключений самой различной этнической принадлежности, среди которых определенную роль, бесспорно, играли отряды микенских ахейцев. Например, совместные действия на Кипре, предпринятые где-то в конце XIII в. до н. э. Аттариссией из Аххиявы и подданным хеттского царя Маддуваттой,¹⁴³ могли быть самым тесным образом связаны с разрушением ряда кипрских городов около 1200 г. до н. э. Хеттский же документ времени последнего царя хеттов Су-пиллулиумы II (около 1200 г. до н. э.), рассказывающий о морском сражении, которое приблизительно в то же время дали хетты у Алашии, т.е. у Кипра, по всей вероятности, может рассматриваться во временной и причинноследственной связи с теми разрушениями на Кипре и соседнем сиро-палестинском побережье, которые имели место в начале XII в. до н. э.

С этим смутным временем, столь богатым различными военными вторжениями, в которых ахейцы, безусловно, не отставали от прочих, весьма хорошо согласуются и события Троянской войны. Греческая мифология объясняла причину ее возникновения похищением прекрасной Елены; мы же рассмотрим сейчас, как истолковывает эти легенды современная наука.¹⁶⁹

С поселением на холме Гиссарлык мы расстались около 1800 г. до н. э., когда там появляется археологический слой, известный как Троя VI. Этот город построило появившееся там в это время новое население, вероятно связанное как своей материальной культурой, так и этнически с новым населением материковой Греции — предками будущих греков. В частности, троянская керамика XVIII—XVII вв. до н. э. обнаруживает близкое сходство с так называемой ми-нийской керамикой, типичной для континентальной Греции. Однако приблизительно с 1600 г. до н. э. Троя начинает несколько отставать от элладского региона в культурном отношении, поскольку материковая Греция оказалась тогда под исключительно плодотворным влиянием критской цивилизации. Впрочем, традиционные связи с элладским миром Троя продолжает сохранять и далее. Об этом свидетельствует обилие микенской керамики, найденной в Трое VI вместе с изделиями местного производства. С другой стороны, здесь почти полностью отсутствуют свидетельства тесных контактов с внутренними областями Малой Азии.

Троя VI создала себе надежный экономический потенциал путем развития двух важных хозяйственных отраслей — коневодства и текстильного производства, явившихся основой ее доходов. По своим размерам Троя VI превосходит все прочие более ранние троянские поселения. В конце существования Трои VI это укрепленное поселение окружали крепостные стены, имевшие около 200 м в диаметре и по крайней мере четверо ворот. Внутренняя часть города поднималась террасами до самой вершины Троянского холма, где находился царский дворец. Позднее, уже в последние века до нашей эры этот холм был в значительной степени срезан, но окраинные части поселения указывают, что толщина культурного слоя, относившегося к Трое VI, превышала 5,5 м.

Около 1300 г. до н. э. или немного позднее произошло внезапное разрушение Трои, которое Дерпфельд считал следствием осады этого города ахейцами; однако в 30-х годах Блеген распознал здесь следы разрушения, вызванного землетрясением, и поэтому стал отождествлять гомеровскую Трою лишь со слоем VIIa, когда город был обращен в пепелище одно или самое большее два поколения спустя (толщина слоя VIIa составляет максимум 1,5 м, а в среднем не более 50 см). Таким образом, на протяжении неполного столетия в Трое археологически засвидетельствованы по крайней мере два разрушения, что удивительным образом заставляет вспомнить греческое сказание о Лаомедонте, отце последнего троянского царя Приама. Лаомедонт не принадлежал к числу людей, умеющих держать свое слово. Когда по приказу Зевса боги Аполлон и Посейдон помогли ему возвести стены вокруг Трои, он не заплатил им за работу, а когда Геракл вырвал его дочь Гесиону из пасти морского чудовища, насланного на Трою разгневанным Посейдоном, царь поступил таким же образом и с ним. Но нарушение данного слова не прошло ему даром. Вскоре Геракл приплыл к троянским берегам с военной дружиной и сразу же совершил то, чего позднее Агамемнон добивался в течение десяти лет. Он убил Лаомедонта и почти всех его сыновей и захватил город. Так произошло первое взятие Трои, о котором сообщает греческая мифология. Язык археологии и язык мифологии не тождественны друг другу, но тем не менее два важных совпадения здесь налицо. Во-первых, хронологическая дистанция между падением Трои VI и Трои Vila не составляет, по данным археологии, более двух поколений, а это соответствует мифологической традиции, согласно которой Лаомедонт, властитель Трои, уничтоженной Гераклом, был отцом Приама — троянского царя, защищавшего город от ахейцев. При этом у Гомера Приам изображен уже старцем, не принимающим участия в сражениях, а главным полководцем троянцев является в «Илиаде» его сын Гектор — внук Лаомедонта. И во-вторых, по мнению археологов, Троя VI была разрушена в результате землетрясения, причем в сказании о Лаомедонте в разрушении города вместе с Гераклом принимал косвенное участие и бог моря Посейдон, роль которого как «колебателя земли» хорошо известна из греческой мифологии.

Троя VIIa является непосредственным продолжением слоя Трои VI, но во многих отношениях это более скромное и более бедное поселение. Дома здесь меньших размеров и вплотную примыкают друг к другу. На имевшую здесь некогда место длительную осаду указывает большое число крупных емкостей, помещавшихся в количестве от одного до двадцати под полом жилищ. В керамике Трои Vila не прослеживается существенных отличий от Трои VI, однако микенский ввоз стал гораздо скуднее, что можно объяснить ухудшением отношений между двумя регионами. За уничтоженной ахейцами Троей Vila следует Троя VII6, которую после пожара Трои Vila начало отстраивать пережившее катастрофу население. Однако и это поселение было уничтожено пожаром еще в XII в. до н. э., а оба следующих слоя на холме Гиссарлык (VHI и IX) относятся к эпохам на много веков младшим.

Не совсем ясен вопрос о точной датировке гибели Трои VIIa. Если вплоть до недавнего времени большинство историков придерживалось точки зрения древнегреческого географа Эратосфена, относившего падение Трои к 1184 г. до н. э., то Блеген попытался на основе своих исследований отодвинуть это событие к несколько более раннему времени — к 1260 г. до н. э. (что согласуется с античной датировкой Геродота). Датировка Блегена основывается как на хронологическом анализе импортированной микенской керамики, так и на том обстоятельстве, что Пилос Нестора и ряд других микенских поселений, в которых также царствовали участники Троянской войны, были разрушены еще около 1200 г. до н. э. Пока что мнение Блегена получило подтверждение только частично, а именно в том смысле, что Троя VIIa была уничтожена еще до падения Пилоса и что наиболее вероятная дата ее гибели приходится на последние десятилетия XIII в. до н. э. Указанная датировка удивительным образом близка хронологическим данным так называемого «Паросского мрамора», относящего начало Троянской вой -ны к 1218 г. до н. э. Если же при этом вспомнить еще и о присутствии царя Аххиявы на территории Малой Азии во время антихеттской кампании в царствование Тудхалии IV, т.е. где-то в третьей четверти XIII в. до н. э., представляется, что оба этих события могли быть каким-то образом связаны друг с другом.

Усиливающийся в Восточном Средиземноморье хаос, доведенный до пределов действиями «народов моря», очевидно, лежал и в основе ахейской экспансии в Малой Азии, где к тому времени уже ослабевало влияние Хеттской державы. Значительный размах Троянского похода (если здесь действительно можно верить Гомеру) указывает, что первоначально планы ахейцев были намного шире. Уже сам факт того, что поход длился около десяти лет, а также некоторые другие указания Гомера дают основание предполагать, что ахейцы предпринимали и другие военные действия в Малой Азии. Однако конечный результат был слишком ничтожен — захват города, несомненно уже переживавшего экономический и политический упадок и бывшего совершенно не в состоянии владеть подступами к Черному морю, как это считалось ранее. Только в устных преданиях эпических певцов борьба за Трою приобрела характер военного события первостепенной важности, и поколения позднейших греков воспринимали ее как высший подвиг своих великих полулегендарных предков. Однако, с другой стороны, мы не согласны с крайне скептической точкой зрения некоторых исследователей, которые считают, что греческая традиция о Троянской войне содержит столь значительное число как полностью вымышленных, так и сильно искаженных сведений, что либо целиком, либо в большой степени отрицают за ней право на историческую достоверность.¹⁴⁴

Разрушение Трои, несомненно, относится к числу последних военных успехов микенских ахейцев. В одной из предыдущих глав мы подробно останавливались на том, с какими трудностями было сопряжено возвращение ахейских героев из-под Трои, и высказали при этом предположение, что кое-кому из них вообще уже некуда было возвращаться. Если Троянская война окончилась около 1210 г. до н. э., то это было уже преддверие эпохи великих катастроф, постигших материковую Грецию около 1200 г. до н. э. Тогда погиб в пламени пожаров мессенский Пилос, крупные разрушения имели место в Микенах и Тиринфе, уничтожению подверглись прочие микенские дворцы и поселения. Из числа наиболее важных центров удалось устоять только Афинам, а по мнению некоторых исследователей, также и Иолку, причем говорить о Микенах и Тиринфе как о поселениях городского типа можно лишь со значительными оговорками.¹⁴⁵

Одновременно в материковой Греции можно наблюдать следы миграции населения: если в XIV в. до н. э. здесь засвидетельствовано почти 180 поселений, а в XIII в. до н. э. — даже более 260, то в XII в. до н. э. их насчитывалось лишь около 110. Наибольшая убыль числа поселений наблюдается на юго-западе, юге и востоке Пелопоннеса, в частности в Мессении (22:41:8), Лаконии (22:30:7), Арголиде и Корин-фии (31:44:19), а также в Беотии (22:28:5), причем то же явление прослеживается и на западе Аттики, в Мегариде, Фокиде, Локриде и на Пелопоннесе (область Элида) — т.е., по существу, во всех основных районах микенской цивилизации на материке.¹⁴⁶ Население указанных областей, вероятно, предчувствовало угрожавшую ему опасность. Мы уже отмечали, что особенно начиная с середины XIII в. до н. э. в материковой Греции повышается интенсивность работ по возведению разного рода укреплений. Однако, несмотря на это, уже в 1230 г. до н. э. разрушению подвергается нижний город Микен, а в Тиринфе этого времени отмечены следы вражеского вторжения.

Свидетельством разрушений, имевших место в областях, сдавших родиной микенской цивилизации, является и внезапный приток ахейского населения в окраинные районы Микенского мира, что явствует из определенных изменений в размещении памятников материальной культуры в начале XII в. до н. э. Волна переселенцев двинулась из подвергавшихся опасности земель Пелопоннеса и Средней Греции как в западном, так и в восточном направлениях. На западе беглецы устремлялись главным образом в глубинные районы Ахайи — области, расположенной на севере Пелопоннеса у Коринфского залива, затем на острова Ионического моря, в особенности — на Кефаллению и Итаку, а также в Южную Италию, прежде всего в район Тарента (совр. Таранто). На востоке волна беженцев двинулась в Афины, в восточную Аттику и на прилежащие острова, а также в глубь островной Эгеиды (в частности, на Хиос и Родос). Оттуда они переправлялись не только на соседнее западное и юго-западное побережье Малой Азии, но и на Кипр, который, вероятно, только в это время становится островом с преобладанием греческого населения, а также в лежащие напротив него области Киликию и Памфилию на юго-востоке и юге Малой Азии.¹⁴⁷

Отражением этих миграций являются некоторые любопытные мифологические предания. Так, лучший стрелок из лука в ахейском войске под Троей Тевкр родом с острова Саламин переселился в связи с семейными неурядицами на Кипр и основал там город с таким же названием — Саламин. Другие герои направляются в Киликию и Памфилию. Один из величайших ахейских героев — победитель Фив, доблестно сражавшийся у Трои, аргосский царь Диомед будто бы отправился в связи с изменой жены в Апулию (Южная Италия), прочие герои обосновались у Тарентинского и Неаполитанского заливов, другие основали далеко на севере Италии город Пизу, а некоторые даже переселились в Иберию и на Балеарские острова. Однако здесь мифологическая традиция слишком уж подчеркивает в качестве основных мотивов массовой эмиграции разного рода семейные конфликты и превратности морских странствий. Подлинные причины этих событий определенно носили иной характер, на что и указывает в своей «Истории» (1.12) Фукидид: «...после Троянской войны в Элладе еще происходили передвижения племен и основывались новые поселения, так что страна не могла развиваться спокойно. Ведь запоздалое возвращение эллинов из-под Илиона вызвало в городах много перемен и междоусобных распрей, вследствие чего изгнанники основывали новые города. Так, предки теперешних беотийцев, на шестидесятом году после взятия Илиона вытесненные фессалийцами из Арны, поселились в современной Беотии, прежде называвшейся Кадмейской землей... а на восьмидесятом году после падения Трои дорийцы вместе с Геракли-дами захватили Пелопоннес».

Кем были дорийцы? Примитивные индоевропейские племена с гористого севера и северо-запада, говорившие на языке, несомненно, настолько схожем с ахейским, что их потомков и потомков ахейцев оказалось возможным объе-динить в I тысячелетии до н. э. под общим названием эллинов, т.е. греков. А кем были Гераклиды? Потомками Геракла, о которых в древности существовало следующее предание. Сын Геракла Гилл, изгнанный после смерти своего отца из Тиринфа царем Микен Эврисфеем, стал затем царем одного из трех дорийских племен и после смерти Эврисфея двинулся с дорийским войском на юг добиваться власти над Арголидой. Но трон Микен занял Атрей — сын Пелопа и отец Агамемнона, а Гилл был убит в поединке с аркадцем Эхемом. Гилл будто бы вызвал на поединок самого доблестного из войска ахейцев с таким уговором: если победит Гилл, Гераклиды смогут возвратиться в Арголиду, если же он потерпит поражение, они снова уйдут на север и не будут пытаться вернуться обратно в течение не менее ста лет. Смерть Гилла означала, таким образом, отсрочку притязаний сыновей Геракла, а в Микенах тем временем происходили те кровавые оргии, во время которых братья Атрей и Фиест сводили счеты друг с другом. При Агамемноне, сыне Атрея, имел место военный поход на Трою. Затем, как мы слышали из уст Фукидида, через восемьдесят лет после Троянской войны Гераклиды действительно возвратились и овладели Пелопоннесом, в то время как приблизительно на двадцать лет ранее ближайшие родственники дорийцев фессалийцы и беотийцы заняли ряд ахейских областей, расположенных севернее. Двум из этих областей — Фессалии и Беотии — они дали свои имена и, смешавшись с ахейцами, создали основу особой греческой племенной группы, так называемых эолийцев.

Изложенные события довольно хорошо согласуются с хронологической картиной, представленной нам современными археологическими исследованиями. Если падение Трои отнести ко времени около 1210 г. до н. э., то нашествие Гилла на Пелопоннес придется на начало второй половины XIII в. до н. э., т.е. на время, когда здесь возводятся мощные оборонительные сооружения, а вскоре после этого имеют место разрушения в нижнем городе Микен и в Тиринфе. Если же Гераклиды ушли из Пелопоннеса приблизительно в 1230 г. до н. э. (из сопоставления хронологических данных Фукидида и сказаний о Гераклидах следует, что это произошло за двадцать лет до разрушения Трои), это значит, что они возвратились где-то около 1130 г. до н. э. Последнее удивительно хорошо согласуется с датировкой окончательного разрушения Микен, которое единодушно определяется временем около 1125 г. до н. э.

Таким образом, возникает вопрос, кто же именно ответственен за разрушение микенских дворцов, если и античная традиция говорит, что дорийцы овладели Пелопоннесом только через восемьдесят лет после окончания Троянской войны и археологи также не обнаружили следов их участия в разрушении микенских центров около 1200 г. до н. э.? Обычно говорят о трех возможных причинах катастрофы: вторжении внешних врагов, внутренних междоусобицах и климатических изменениях. Первое объяснение имеет многочисленных сторонников и основывается прежде всего на том факте, что после событий, имевших место около 1200 г. до н. э., разрушенные поселения уже не восстанавливались полностью. Внутриахейские распри также могли в отдельных случаях иметь своим следствием то или иное разрушение (как это случилось, например, в Фивах), однако столь крупномасштабное уничтожение поселений нельзя относить целиком на их счет. При этом важным аргументом, направленным против теории иноземного вторжения, является то обстоятельство, что в материковой Греции следы какого-либо иноземного вторжения времени около 1200 г. до н. э. археологически не засвидетельствованы. Этот аргумент позволил ряду ученых выдвинуть гипотезу, что речь может идти о нашествии «народов моря», которые вскоре после этого оставили материк. Однако говорить о вражеском нашествии подобного рода можно было бы обоснованно только в случае разрушения отдельных приморских городов, к числу которых относится Пилос (вспомним пилосские таблички с текстами об охране побережья) и ряд других городов Пелопоннеса, находящихся на незначительном расстоянии от побережья. Но такое предположение вряд ли подходит для объяснения прочих аналогичных катастроф, имевших место в глубинных районах материка. В этом случае следовало бы ожидать открытия хотя бы какого-нибудь захоронения чужеземного воина или других археологических находок, свидетельствующих о присутствии иноземцев на материке. Это же обстоятельство опровергает и гипотезу о том, что в период рассматриваемого кризиса по материковой Греции прокатилась волна северных варваров, родственных участникам нашествия, уничтожившего в то же самое время Хеттскую державу в Малой Азии.

Что же касается внутренних раздоров, то таковые могли происходить либо между отдельными ахейскими городами и государствами, либо же внутри самих государственных образований. Относительно конфликтов первого типа мы уже отмечали, что они вряд ли могли иметь столь далеко идущие последствия для всей материковой Греции. Исследователи, объясняющие крушение микенской цивилизации внутренними распрями, как правило, имеют в виду возможность потрясений внутри самого микенского общества. Причин для этого было более чем достаточно. Важную роль, безусловно, играла существовавшая во всем Восточном Средиземноморье напряженность, вызванная нападениями «народов моря», и связанное с ней нарушение былого экономического равновесия во всем этом регионе. После окончания Троянской войны еще более обостренные формы приняла и напряженность, издревле существовавшая между отдельными ахейскими государствами материковой Греции. Совместный военный поход на побережье Малой Азии только незначительно сгладил эти раздоры извне, но возвращение его участников, пусть даже с добычей, не было столь славным, как ожидалось, и экономический эффект от войны едва ли компенсировал ее тяготы.

Все это усугубляло противоречия между отдельными микенскими государствами, а от раздоров такого рода было уже совсем недалеко и до социальных конфликтов. В результате всех этих причин экономически истощенная и политически разобщенная Ахейская Греция едва ли была способна собрать силы для отражения нашествия внешнего врага. Внезапное нападение неприятеля со стороны моря при таких обстоятельствах могло привести к уничтожению любого приморского города, прочие же ахейские центры могли подвергнуться тому или иному нашествию северных соседей. Что же касается массового появления чужеземного населения на материке, то достаточных оснований для такого предположения нет.

Лишена убедительного обоснования и гипотеза о климатологических причинах миграций, отмечающая, с одной стороны, значительное потепление и катастрофическую засуху, имевшие место в Эгеиде в конце бронзового века (хотя последнее утверждение недостаточно аргументировано), а с другой — связанный с благоприятными изменениями климата мощный демографический взрыв в Центральной Европе (в пользу чего существуют убедительные доказательства).¹⁴⁸ При этом археологически доказуемо и мигра -ционное движение из средней зоны Европы в направлении на юго-восток. Однако материковой Греции эти миграции, очевидно, не достигли, хотя следы их здесь сказались (правда, лишь косвенным образом и со значительным опозданием), но только во второй половине XII в. до н. э., когда основная масса дорийского населения была вытеснена с места своего обитания на северо-западе Греции.

Главную причину крушения Микенского мира на рубеже XIII—XII вв. до н. э. следует усматривать, таким образом, во внутриахейских конфликтах, к которым вскоре прибавился целый ряд иных причин, детально проанализировать которые и охарактеризовать связь между ними не представляется возможным.¹⁴⁹ 1200 год до н. э. решительно знаменует собой конец эпохи дворцовых центров как средоточия политической и экономической власти, а весь последующий период уже является эпохой заката микенской цивилизации. Но поскольку вся совокупность потрясений, постигших тогда материковую Грецию, не была связана с массовым приходом нового населения, которое вроде бы должно было осесть на этих землях на длительное время, многие явления материальной культуры (например, керамика)¹⁵⁰ и далее продолжают традиции позднеэлладской культуры. В частности, в ряде мест микенские традиции продолжают сохраняться, дав весьма любопытные результаты еще на протяжении почти целого столетия (кроме Афин таковыми были в особенности местность Перати на востоке Аттики, а также Левканди на Эвбее и Иолк в Фессалии). Микены и Тиринф также продолжают оставаться обитаемыми, хотя их дворцы уже не восстанавливаются.

Окончательное падение микенской цивилизации приходится только на конец XII в. до н. э., когда Микены были полностью сожжены, а на материковую Грецию опустились так называемые «темные века», в течение которых железо вытеснило бронзу. Когда же после этого заката Микенского мира начинается в VIII в. до н. э. расцвет мира античного, большинство бывших основных районов микенской культуры давно уже населяли другие племена — дорийцы. Дорийцы заняли весь северо-запад материковой Греции, частично Фессалию и Беотию. Далее к югу перед их нашествием устояла Аттика, но зато дорийцы овладели Коринфским перешейком, в том числе и самим Коринфом, а также всем Пелопоннесом за исключением горной Аркадии в центре полуострова (кроме того, «ахейской» некоторое время оставалась и область Ахайя на севере Пелопоннеса). Часть дорийцев переселилась на острова Эгейского моря, в том числе на Крит и Родос, а в дальнейшем проникла на юго-западное побережье Малой Азии, главным образом на полуостров Книд.¹⁷⁷

В связи с этим возникает вопрос: откуда в Эгеиде появилось вдруг столько дорийского населения? Ранее приход дорийцев рассматривался как отдельное вторжение индоевропейского населения, родственного прочим грекам уже по самому своему происхождению, но полностью изолированного от них на протяжении долгих веков в культурном отношении и вступившего на территорию Греции только около 1200 г. до н. э. Сегодня же среди археологов, а в последнее время также и среди лингвистов, все более утверждается мнение, что дорийцы являлись составной частью индоевропейского населения, пришедшего в Элладский регион на рубеже III—II тысячелетий до н. э. и положившего начало будущей греческой народности. В течение целого ряда веков дорийские племена оставались на северо-западной окраине переживавшего свой расцвет Микенского мира, но, несомненно, все же поддерживали с ним культурные контакты. На наш взгляд, эти племена уже с XIII в. до н. э. начали проникать отдельными группами в более южные районы континентальной Греции и оседать вблизи дворцовых центров, на что указывают и элементы дорийского диалекта, установленные Дж. Чедуиком в ряде текстов, составленных линейным письмом Б. Автор настоящей книги¹⁵¹ уже давно высказал мысль, что этот постепенный приток нового населения с несколько иным жизненным укладом, но того же этнического происхождения и близкого в языковом отношении способствовал углублению социальных противоречий между господствующим классом микенских центров и значительно отличающимися от него в социальном плане широкими слоями прочего микенского населения. Языковая ситуация, существовавшая в Греции того времени, никоим образом не указывает на то, что уже тогда дорийцы составляли среди этих слоев сколько-нибудь значительный элемент, как склонен полагать Дж. Чедуик,¹⁵² но в период после 1200 г. до н. э. ситуация начала быстро меняться в их пользу. В те тяжелые времена большая часть микенских дворцов уже перестала играть роль центров политической власти и административно-хозяйственных центров, а жизнь областей микенской культуры становилась изо дня в день все более смутной. Это плачевное состояние предоставляло дорийскому населению, теснимому на северо-западе Греции новыми пришельцами из Центральной Европы, исключительно благоприятные возможности овладеть районами с великим культурным прошлым, но в то время влачащими жалкое существование, без защиты мощных крепостей, а затем и навсегда обосноваться здесь. При этом дорийцы принесли с собой некоторые типичные черты собственной материальной культуры — примитивную технику производства керамики, изготовлявшейся еще вручную, специфический тип бронзовых украшений, иной способ захоронения.¹⁵³ Однако уже на этом этапе дорийцы смогли заявить о себе в военном отношении, и если именно они окончательно разрушили Микены около 1125 г. до н. э., то это могло быть связано с приходом большой воинственной группы дорийцев, на основании каких-то причин претендовавшей на власть в Арго-лиде. Поскольку Микены всегда были самым значительным центром одноименной цивилизации, неудивительно, что греческая мифологическая традиция считает дорийцев виновниками целого ряда разрушений, в результате которых исчезли важнейшие дворцовые центры микенской цивилизации на три четверти столетия ранее.

С окончательным упадком Микен из истории элладской цивилизации исчез город, бывший символом политического могущества ахейцев, и на материковую Грецию внезапно опустились те «темные века» рубежа II и I тысячелетий до н. э., когда примитивный жизненный уровень сочетался с бедностью материальной культуры. Греческие наречия с дорийским элементом вскоре оказались господствующими на территории площадью в тысячи квадратных километров, протянувшейся от северо-западных областей Греции через Пелопоннес и часть островов Эгейского моря до южного побережья Малой Азии.¹⁵⁴

Потомки пелопоннесских ахейцев продолжали обитать только в Аркадии и на Кипре. Население греческого северовостока, образовавшееся в результате смешения дорийского и ахейского элементов и получившее в I тысячелетии до н. э. имя эолийцев, являлось доминирующим компонентом прежде всего в восточных районах Фессалии и в Беотии. Часть эолийцев переселилась в конце II тысячелетия до н. э. на северо-запад Малой Азии и на остров Лесбос, где впоследствии Алкей и Сапфо положили начало греческой лирике.

Жители Аттики и ее главного города Афин, составлявшие ядро греческого племени ионийцев, приблизительно в то же время отправили своих колонистов на Киклады и далее — в центральную часть западного побережья Малой Азии. Эта область, которая с тех пор стала называться Ионией, дала два века спустя не только всем грекам, но и всему миру Г омера — сказителя, в лице которого получила своего величайшего певца славная эпоха Микенской Греции.

Однако на рубеже II—I тысячелетий до н. э. гомеровская эпоха остается еще в туманном будущем, а греческий мир переживает период политического, экономического и культурного упадка. Но именно в недрах этой суровой жизни уже зарождается то новое качество, которое вскоре придаст новый облик героям недавно минувшей эпохи, чьи разрушенные дворцы уже поросли травой. Мир ахейских героев, говорящий с нами гомеровскими стихами, совершенно отличен от мира, увидеть который мы можем благодаря микенским табличкам. Несмотря на то, что таблички рассказывают главным образом о ведении хозяйства и ничего не сообщают о культуре и образе жизни Микенской Греции, ни у кого не остается и тени сомнения в том, что дворцами в Кноссе, Микенах или Пилосе владели могучие цари, чем-то напоминающие восточных владык и обладающие мощным административным аппаратом, но отнюдь не патриархальные вожди из гомеровских «Илиады» и «Одиссеи». Образы гомеровских героев, с одной стороны, отражают довольно примитивные условия послемикенской эпохи, когда социально-экономическое развитие материковой Греции как бы возвратилось к эпохе разложения родового строя, а с другой, — в них проявляется ярко выраженное стремление к героической идеализации недавно минувших времен. Бедствие, внезапно обрушившееся на народ, всегда имеет следствием необычный рост его внимания к своему славному прошлому, пробуждающему надежды на возвращение лучших времен.

Здесь мы встречаемся с особым парадоксом греческой истории. Микенская Греция, согласно сведениям дворцовой администрации ее центров, была всего лишь произвольно образовавшимся конгломератом независимых друг от друга небольших государств, объединенных общностью языка и культуры и развивавшихся по соседству с великими державами Востока, с которыми они не могли равняться ни богатством, ни могуществом, ни уровнем культурного развития. Затем наступила внезапная катастрофа, и микенская цивилизация пала. И тогда греки идеализировали недавно минувшее время микенского расцвета, создав нечто новое, наполненное до той поры неизвестным, удивительно человечным переосмыслением мифической общности богов и людей. Развитие общества как бы вернулось на столетия назад, а затем вновь двинулось вперед от родового строя к развитому классовому обществу, но теперь уже не в направлении к государству микенско-переднеазиатского типа, а к классическому греческому городу-государству. На гористых греческих землях юга Балканского полуострова теперь образуется новая форма общественной организации — рабовладельческая производственная система античного типа. Такое развитие закономерно определялось географически обусловленной внутренней изоляцией отдельных частей Эгейского мира и независимостью отдельных микенских государственных образований и привело в I тысячелетии до н. э. к возникновению пестрого калейдоскопа античных городов-государств. Внешняя преемственность географического и политического плана явилась в то же время основой чрезвычайно сильной внутренней преемственности идей, прочно соединяющей Микенскую Грецию и Грецию античную.

Образы ахейских героев, идеализированные до образов, близких богам, становятся неисчерпаемым источником вдохновения для литературы и изобразительного искусства Греции, а затем прочным соединительным звеном между греческим миром и римским, оставаясь не лишенным смысла понятием и для современного человека. .

Опустошительные пожары и разрушения, повергшие в руины Микены, Тиринф, Пилос и прочие центры микенской культуры, подвели итог определенной исторической эпохе, отдаленной от нас более чем тремя тысячелетиями. Они стали той границей, за которой мир микенских ахейцев остался жить только в воспоминаниях грядущих поколений: вначале самих очевидцев, затем целого ряда сказителей и певцов, величайшим из которых был Гомер, и, наконец, в самых различных произведениях мастеров слова и в творениях рук человеческих не только в Греции, но и во всем мире. Благодаря им образы давно ушедшего в прошлое Микенского мира — Агамемнон, Электра, Одиссей, Пенелопа, Эдип, Антигона, Геракл, Ясон, Тесей и многие другие — и поныне живут своей второй, бессмертной жизнью.

Карта 7. Основные переселения греческих племен на рубеже II—I тысячелетий до н. э.