Глава 5

Следующие десять минут я провел в телефонной будке рядом с заправочной станцией. На часах было без пятнадцати десять, и движение на дороге усилилось. Легковые машины и грузовики двигались вплотную в обоих направлениях. Сколько я живу здесь, столько ведутся разговоры о финансировании суперавтострады через весь штат, которая приняла бы вместо города основной поток машин. Обсуждение идет до сих пор. Общее мнение таково, что если даже начать строительство сию минуту, закончится оно лет через десять. К этому времени движение на трассе будет заморожено на всем пути от Тампы до Эверглейдс.

Первым делом позвонил Эгги.

Прозвучало три гудка, наконец она отозвалась:

– Алло?

– Привет.

– Мэтт, как здорово! А я как раз собралась уходить.

– Куда же это?

– Очередная нудная репетиция. Ты освободишься сегодня после полудня?

– А что?

– У Джули урок на гитаре, у Джерри тренировка по баскетболу. Так что я свободна уж до пяти точно.

– Не дразни меня.

– А вот мне хочется.

– Не уверен, что вырвусь к тебе, – сказал я. – Дела складываются так, что, возможно, не смогу тебе даже позвонить.

– Почему? Что-нибудь случилось?

– Сегодня ночью у Джейми Парчейза убили жену и детей.

– Не может быть!

– Да, малышка, мне бы хотелось, чтобы этого не было, но…

– О, Мэтт, это ужасно!.. Кто это сделал?

– Пока не знаем.

– Но не Джейми, правда ведь?

– Не думаю.

– Ты не уверен?

– Просто не знаю, Эгги.

– Что думает полиция?

– Дело ведет Юренберг. Он сказал, что Джейми не подозревают, но я не очень-то этому поверил.

– А что Джейми?

– Утверждает, что это не он. Солнышко, мне надо идти. Когда ты закончишь со своей репетицией?

– Самое позднее в час.

– Я попытаюсь позвонить тебе после часа. Эгги?..

– Да, дорогой…

– Я чуть не сказал ей сегодня ночью… чуть не сказал Сьюзен, что хочу развода.

– Но не сказал все-таки?

– Нет.

– Ладно, милый.

– Эгги, я люблю тебя.

– Я тоже.

– Я попытаюсь позвонить тебе.

– Хорошо.

– Я люблю тебя, – повторил я и мягко опустил трубку на рычаг. Выудив из кармана очередную монетку, я быстро набрал номер телефона мотеля «Сад магнолий».

– «Сад магнолий», – отозвался женский голос, – доброе утро.

– Доброе утро, – сказал я. – Будьте добры, могу я поговорить с доктором Парчейзом? Он в двенадцатом номере.

– Соединяю с номером двенадцать, пожалуйста, сэр, – ответила она. – Доктор Парчейз, доктор Парчейз… – Ее голос умолк. Я представил, как она ведет указательным пальцем по списку. – Он выписался, сэр, – наконец сказала она.

– Вы уверены?

– Да, сэр.

– Когда он выехал?

– Что-то около девяти. Его подобрало такси из Калузы.

– Благодарю вас, – сказал я и повесил трубку. В телефонной будке было душно. Я приоткрыл дверь, чтобы глотнуть свежего воздуха, но тащившийся мимо трейлер наполнил будку гулом и чадом.

Я знал, что в таксопарках, будь то в Калузе или где угодно, никогда никому за исключением полиции не расскажут, куда отвезли пассажира. Я колебался, не позвонить ли все-таки в таксопарк и, отрекомендовавшись детективом Юренбергом, узнать, куда отвез ли пассажира, севшего в такси около мотеля «Сад магнолий», но не хватило дерзости. Вместо этого я попытался сообразить, куда мог отправиться Джейми в девять утра, будучи одет так же, как и вчера вечером, – ведь он ничего не взял с собой. Даже бритвенного прибора. Единственным местом, куда он мог поехать, так это обратно домой – принять душ, побриться, переодеться. Номер телефона я знал наизусть.

– Детектив Ди Лука, – отозвался мужской голос. Напарник Юренберга, вспомнил я, смуглый голубоглазый мужчина небольшого роста. Его голос был довольно пронзительным. Даже удивительно. Я ожидал услышать осевший голос, даже шепот.

– Говорит Мэттью Хоуп, – представился я, – адвокат доктора Парчейза.

– Да, сэр, доброе утро.

– Здравствуйте. Я хотел узнать, нет ли у вас доктора Парчейза?

– Да, сэр, он недавно приехал. Хотите поговорить?

– Если можно.

– Ну… Подождите секунду, ладно?

Он положил трубку рядом с телефоном. Я слышал, как он что-то крикнул какому-то Генри, и тут же Джейми взял трубку.

– Джейми, это я, Мэтт. Выслушай меня. Мне надо немедленно увидеться с тобой, но только не в доме, где повсюду рыщут полицейские.

– Что случилось, Мэтт?

– Ничего особенного. Мне нужно кое-что уточнить. Ты уже переоделся?

– Да.

– Собираешься на работу?

– Нет. Позвонил в контору и велел Луизе отменить прием.

– Отлично. Тогда придешь ко мне в контору к десяти тридцати?

– В чем дело, Мэтт?

– Сможешь приехать?

– Да, конечно.

– Увидимся, – сказал я. – До свидания, Джейми.

– До свидания, – озадаченно проговорил он.

Я опустил трубку и отправился к воздушному шлангу, где припарковал машину. Техник гаража стоял возле нее руки в боки. Похоже, он был чем-то задет; наверное, моя машина перегородила дорогу к шлангу. Он продолжал наблюдать за мной, когда я забирался в кабину. Едва я собрался дать задний ход, как он спросил:

– Сколько вы хотите за эту машину?

– Она не продается, – ответил я.

– Вам надо отрихтовать тот бампер, – посоветовал он. – Портит весь вид.

– Как-нибудь соберусь.

– Знаете, таких машин больше не делают.

– Знаю, – сказал я. – Это классика.

– Точно, – согласился он.

Становилось все жарче. Я включил кондиционер. Он тарахтел, дребезжал и лязгал, но стало чуть прохладнее. Когда я подъехал к повороту на шоссе 74, было почти десять часов. Я включил радио и поймал последние такты слащавой аранжировки песенки «Восход, закат». Сразу после этого начались новости. Главной темой было убийство Морин Парчейз и ее дочерей.

Наконец-то это перестало быть сном.

Синтия Хьюлен была уроженкой Флориды. У нее были длинные светлые волосы и потрясающий загар, который она фанатично культивировала; не проходило и уик-энда без того, чтобы Синтия не отправилась на пляж или не вышла на катере в море. Она, бесспорно, была самой красивой во всех отделениях конторы «Саммервилл и Хоуп», ей было двадцать три года, и она ведала приемом посетителей. Мы уговаривали ее бросить эту работу и изучать право. Она уже получила степень бакалавра гуманитарных наук, обучаясь в университете Южной Флориды, и мы были готовы взять ее в фирму, как только она сдаст экзамен на адвоката. Синтия только улыбалась и отвечала: «Ну уж нет, у меня нет никакого желания снова окунаться в эту суету».

Она посмотрела на меня, как только я вошел в контору.

– Фрэнк хотел бы немедленно с вами увидеться, – сообщила она.

– Ладно. Кто-нибудь звонил?

– Мистер Галатье.

– Что ему нужно?

– Попросил напомнить вам о том, что ему назначено на двенадцать.

– Неужели я забуду? Кто-нибудь еще?

– Ваша жена. Сказала, что это не важно.

– Хорошо. Позвони Фрэнку и скажи ему, что я собираюсь принять душ и переодеться. Через пять минут буду у него. Скажи ему также, что в десять тридцать приедет Джейми.

– Как все это ужасно, – сказала Синтия.

– Да. И вот что, Син. Я думаю, все-таки лучше позвонить Галатье и сообщить ему, что не смогу с ним встретиться. Вероятно, все здесь будут возбуждены, и не надо, чтобы под ногами путался лунатик.

– Вы выиграли? – спросила Синтия.

– Нет, – ответил я.

Единственной роскошью, на которой мне удалось настоять в нашей конторе, был душ. Архитектор хотел установить его в стене между моим кабинетом и кабинетом Фрэнка, рядом с ванной, там, где проходят трубы. Но это было невозможно сделать без того, чтобы не урезать кабинет Фрэнка. Фрэнк сказал, что не возражает, когда принимают душ на работе, хотя это следовало бы делать дома, но возражает, когда его кабинет хотят урезать до размеров чулана просто для того, чтобы удовлетворить капризы потеющего спортсмена. Наш архитектор вместо этого выбрал противоположный конец коридора, поместив душевую между конференц-залом и кабинетом Карла Дженнингза – Карл только-только сдал экзамены на адвоката и поэтому не обладал никакими привилегиями. Я вошел в свой кабинет, взял смену белья и уже направился к двери, когда зазвонил телефон. Я положил все на кожаный диван напротив стола и поднял трубку.

– Да? – сказал я.

– Мистер Хоуп, это снова ваша жена, – сказала Синтия. – Вы можете поговорить?

– Хорошо, соедините, – ответил я и посмотрел на часы. Было почти десять минут одиннадцатого; Джейми будет здесь через двадцать минут, а я еще не переговорил с Фрэнком.

– Алло? – сказала Сьюзен.

– Да, Сьюзен, в чем дело?

– Ты все еще сердишься? – спросила она.

– Нет, просто спешу.

– Я сожалею о вчерашнем.

– Все о'кей, – сказал я. – Сьюзен, я действительно не могу сейчас разговаривать. Поговорим, когда я вернусь домой, ладно?

– Ты не забыл о сегодняшнем вечере, да?

– А что такое сегодня вечером?

– Открытие галереи, а потом обед у…

– Да, верно. У меня записано в календаре. Ладно, а теперь мне надо идти.

– Хорошо. Поговорим вечером.

– Прекрасно.

– Ты не знаешь, когда вернешься?

– Сьюзен, я только вошел. Я даже не…

– Хорошо, дорогой, не буду тебе мешать, – сказала она.

– Поговорим позже, – сказал я.

– Да, до свидания.

– До свидания, – попрощался я, повесил трубку и снова собрал вещи. Я как раз шел по коридору, когда из своего кабинета вышел Фрэнк.

Некоторые утверждают, что Фрэнк и я похожи. Не вижу ни малейшего сходства. Во мне шесть футов два дюйма, и вешу я сто девяносто фунтов. Фрэнк полдюйма не дотягивает до шести, а весит сто семьдесят, за которыми следит как ястреб. У нас обоих темные волосы и карие глаза, но лицо у Фрэнка более круглое, чем у меня. Фрэнк утверждает, что в мире существует только два типа лиц – поросячьи и лисьи. Однако свое круглое лицо он относит к типу лисы, а мое продолговатое – к типу поросенка. Ни в одной из категорий нет ничего обидного, утверждает он, просто они изобретены, чтобы облегчить классификацию. Фрэнк впервые рассказал мне о своей системе в октябре прошлого года. С тех пор, на кого бы я ни посмотрел, автоматически относил каждого к той или иной группе.

– Зачем Джейми едет сюда? – немедленно спросил он.

– Это я его попросил. Он солгал мне по поводу игры в покер, Фрэнк. Уходя, он был в выигрыше…

– Откуда ты знаешь?

– Марк Голдмен играл там вчера.

– Почему тогда Джейми говорит, что проигрывал?

– Вот это я и хочу у него спросить.

Минут пятнадцать спустя Джейми был в конторе. Он выглядел отдохнувшим, был чисто выбрит, одет в белый полотняный костюм и темно-синюю спортивную рубашку с распахнутым воротом. Фрэнк пожал ему руку и выразил соболезнования. Я спросил Джейми, не хочет ли он выпить, но он посмотрел на часы и отрицательно покачал головой. Я взглянул на Фрэнка – Фрэнк кивнул.

– Джейми, – приступил я к делу, – мы твои адвокаты, и мы бы хотели задать тебе те же вопросы, что и полиция. Нам нужны ответы на них до того, как их получат полицейские.

– Хорошо, – ответил Джейми. В его голосе прозвучала та же нотка озадаченности, что и по телефону.

– Тогда давай напрямик, – сказал я. – Не будем ходить вокруг да около. Мне нужна только правда. Человек по имени Марк Голдмен вчера играл с тобой в покер. Ты встречался с ним прежде. Мы с ним как-то завтракали вместе в «Голубой лагуне», и я представил вас друг другу. Наверное, ты забыл его. Мужчина с усами, примерно твоего роста…

– Ну и что? – спросил Джейми.

– Сегодня утром я играл с ним в теннис. Он сказал мне, что ты был в выигрыше, когда бросил играть. Это правда?

– Нет, я проигрывал, – ответил Джейми.

– Сколько ты вчера проиграл? – спросил Фрэнк.

– Долларов тридцать – сорок.

– И решил отправиться домой?

– Да.

– Но вместо этого поехал в бар пропустить там глоточек. Как это понимать?

– Мне было не по себе. Из-за проигрыша.

– Из-за проигрыша? – повторил Фрэнк.

– Да.

– Джейми, – сказал я, – детектив Юренберг намерен переговорить со всеми игроками, которые были там вчера вечером. Вот зачем он спросил их имена. Он, конечно, дойдет и до Марка Голдмена, хотя он был одним из тех, чьих имен ты не знал. Марк скажет ему то же самое, что и мне. Что ты был в выигрыше, когда вышел из игры. Что ты сослался на усталость и собирался отправиться домой выспаться. Так вот, если ты не докажешь, что ты был потом в баре, Юренберг может подумать, что ты действительно отправился домой. Он решит, что ты добрался туда гораздо раньше, чем без четверти час, когда позвонил мне. Значит, он вправе подумать, что, возможно, ты к тому времени мог убить Морин и детей. Так вот, Джейми…

– Я их не убивал.

– После игры в покер ты отправился прямо домой?

– Нет. Я уже говорил тебе, куда я отправился. Поехал в бар «Наизнанку».

– Джейми, здесь идет речь об убийстве первой степени, – вмешался Фрэнк. – Это смертный приговор.

– Я никого не убивал.

– Но ты был в выигрыше, когда бросил играть?

– Какое это имеет значение?

– Если ты был в выигрыше, остальные игроки так и скажут полиции. А та заинтересуется, зачем ты сказал, что проигрывал. Так как же, Джейми?

– Да, я выигрывал.

– Хорошо. Тогда почему ты бросил играть?

– Я устал. Было именно так, как я сказал. Я хотел пораньше поехать домой, чтобы отоспаться.

– Но вместо этого отправился в бар?

– Да.

– Это неправда, – проговорил я.

– Это женщина? – вмешался Фрэнк.

– Нет.

– Это женщина, – настаивал он.

– О, Господи!.. – воскликнул Джейми и закрыл лицо руками.

– Расскажи нам все, – попросил я.

И он начал рассказывать.

Часы на стене кабинета Фрэнка, казалось, вдруг остановились: существовало только настоящее – история Джейми. Это была такая же история, которую я мог поведать бы Сьюзен, если бы ее не оборвал звонок Джейми. По мере того, как он рассказывал, я представлял себя на его месте, признаваясь себе не в жестоком убийстве, нет, но тем не менее в убийстве – в безжалостном удушении своего второго брака. Я представлял себя на месте Сьюзен, выслушивающей признание, которое я не сделал ей прошлой ночью и которое сейчас произносил Джейми. И наконец, я представил себя на месте Морин, не в состоянии избегнуть смертоносного лезвия в забрызганной кровью клетке.

Это был кошмар.

Они договорились встретиться в одиннадцать вечера. Без четверти одиннадцать он выигрывал уже около шестидесяти долларов. Последние полчаса он отчаянно рисковал, надеясь свести выигрыш к сумме, которая позволила бы ему с честью выйти из игры. Но каждый раз риск приносил выигрыш – он оставлял две карты по краям «стрита», а прикупив, заполнял его, оставлял одного туза, а прикупал полное «каре», подымал ставку, имея на руках пару двоек, а противник сбрасывал сильную карту. Похоже, он на самом деле никак не мог проиграть. Позже, лежа с ней в постели, он шептал, что ему повезло в картах, так вдруг ему не повезет в любви?.. Он еще не знал, что грядет самая ужасная ночь в его жизни.

Игра в покер служила алиби на воскресную ночь. По средам у него не было приема, и он тоже отправлялся к ней. Морин принимала его ложь без вопросов. Но когда он уходил в последний раз, один из игроков, который был в проигрыше, спросил: «Куда это ты так мчишься, Джейми, уж не к подружке ли?» До этого момента он думал, что все шито-крыто. И теперь он мимоходом бросил: «Конечно, конечно, к подружке», и пожелал всем доброй ночи, – но повисшая в воздухе реплика не давала ему покоя. В супружеской неверности он собаку съел. До встречи с Морин он обманывал первую жену шесть лет, позже он регулярно встречался с Морин, прежде чем попросил развод. Он знал, что мужчины хуже женщин, когда дело доходит до сплетен, и страшно беспокоился, что его ранние выходы из игры вызовут пересуды. Но поскольку он уже вышел из игры, то, значит, пошел на риск. Он мог надеяться лишь на везенье, которое было к нему в этот вечер благосклонно.

Он не мог взять в толк, зачем он снова связался с другой женщиной. Кэтрин – он наконец назвал ее имя и, казалось, почувствовал облегчение от того, что оно известно. И тут же рассказал о ней все. Кэтрин Брене, жена хирурга Эжена Брене, замечательного человека, как он сказал, оценивая Брене как медика, конечно, а не как рогоносца. Он встретил ее на одном из благотворительных вечеров, она оказалась его соседкой за обедом, он болтал и танцевал с ней. Она была потрясающе красива. Но более того – она оказалась доступной. Именно эта атмосфера несомненной доступности поначалу и привлекла к ней.

Да и, в конце концов, у него уже накопился немалый опыт в такого рода делах.

Он встречал этот тип женщин прежде; поначалу она была для него одной из многих, кого он отвозил на тайные свидания в мелькающие бесконечной чередой мотели. Она тоже была Златовлаской. Прозвище, данное Морин его первой женой, теперь казалось также вполне подходящим. Именно Златовласка! Прокрадывается в чужой дом, садится не на свои стулья, ест приготовленную не для нее кашу и забирается в чужую постель… Златовласка – это просто другая женщина. Она не обязательно должна быть блондинкой, хотя и Морин и Кэтрин – блондинки. Она вполне может иметь черные как ночь волосы, а глаза – белые как алебастр…

Мы находились в саду городского театра Лесли Харпера. Фрэнк, его жена Леона, Сьюзен и я. Нас окружали статуи. Листья пальм колыхались на слабом ветру. Воздух благоухал мимозой. Леона только что представила всем нам Агату. Леона описала ее как «новую сподвижницу Харпера». Фрэнк презирал всю эту суету. Его жена, однако, гордилась своей финансовой деятельностью в пользу театра и стойко утверждала, что театр Харпера – яркое пятно в культурной жизни Калузы. Фрэнк немедленно и без всяких обиняков заявил, что в Калузе настоящей культуры отродясь не бывало – только жалкие попытки создать культурный эрзацклимат. Харпер, настаивал он, вплотную подошел только к единственному, – чтобы стать театром тщеславия. Он произнес это в пределах слышимости семи или восьми экзальтированных особ, которые сами являлись спонсорами того, что было, несмотря на предвзятое мнение Фрэнка как нью-йоркца, театром с хорошим репертуаром. Одна из пожилых дам подозрительно втянула воздух, как будто почуяв в непосредственной близости нечто гнилое. Агата заметила это – и улыбнулась.

Когда нас представляли друг другу, я невольно задержал ее ладонь в своей руке. У меня перехватило дыхание в лучах ее красоты, теперь же я растворился в ее улыбке. Я почувствовал, что краснею, и отвернулся. Прозвучал звонок, антракт закончился. Я посмотрел ей в глаза, она неуловимо кивнула и повернулась, чтобы уйти. При этом волна ее черных волос всколыхнула воздух. Я смотрел, как она пересекает сад и подходит к высокому блондину. В ней было что-то от грации кошки: длинные скользящие шаги и гибкость. Она поднималась по ступенькам в вестибюль, и внезапно в разрезе ее длинного зеленого платья сверкнула нога… Я задержал дыхание и прислушался к стуку ее каблуков. Звонок прозвенел снова. «Мэттью», – окликнула Сьюзен, и мы вчетвером вернулись в зал. В течение всего второго акта я пытался взглядом отыскать Агату Хеммингз. Зал был маленький, но я не мог найти ее, после в фойе я ее тоже не отыскал. Усаживаясь в машину, Фрэнк охарактеризовал пьесу как поверхностную.

Я позвонил ей в понедельник утром.

Ее мужа звали Джеральд Хеммингз, по профессии он был строительным подрядчиком. Я узнал это от Фрэнка, обсуждая вечер в театре. Это была ценная информация. В телефонном справочнике Калузы я насчитал шесть Хеммингзов, и у меня не хватило бы смелости обзвонить всех по очереди, каждый раз спрашивая, не могу ли я поговорить с Агатой. Но я все-таки звонил и просто вешал трубку, если подходила к аппарату не Агата. Я нервно вел подсчет. Она оказалась пятой.

– Алло?

– Алло… – задохнулся я. – Это Агата Хеммингз?

– Да.

– Это Мэттью Хоуп.

Молчание.

– Мы встречались в театре в субботу вечером. Леона Саммервилл познако…

– Да, Мэттью, как поживаете?

– Прекрасно. А вы?

– Отлично, благодарю вас.

Молчание.

– Агата, я… видите ли, я, наверное, полный идиот, я знаю, но… я хотел бы пригласить вас, если это возможно… На ленч, если это, конечно, возможно… Одну, я хочу сказать, если это возможно. На ленч, я хочу сказать.

Опять последовало молчание. Я задыхался в своем кондиционированном кабинете.

– Завтракать обязательно? – наконец спросила она.

Джейми как раз рассказывал о том, что когда он в первый раз встретился с Кэтрин наедине – почему-то перестали тикать часы. Я не желал слушать о его грязной интрижке с непутевой женой хирурга, мне претило вникать в подробности их первого свидания. Шел дождь, говорил он. Это произошло год назад, в феврале. Для Калузы нехарактерно, чтобы в это время года шел дождь. Кэтрин ждала там, где они условились. На ней был черный плащ и зеленая шляпа с широкими полями. Он подогнал машину к тротуару, распахнул дверцу, и она тут же скользнула внутрь. Полы черного плаща разъехались, и обнажилась нога. Он положил ладонь на ее бедро; его как будто пронизало током. В маленьком замкнутом пространстве стоял запах мокрой сохнущей одежды. Он смело поцеловал ее. «Дворники» рассекали струи дождя на лобовом стекле…

Мы тоже поцеловались, едва вошли в мотель – Агата и я. Я отвез ее в другой город, в семнадцати милях к югу, но все равно страшно боялся, что нас накроют. Когда мы поцеловались, я думал только о том, какой же я идиот, что поставил под удар свой брак ради денечка в стогу сена. Однако вскоре я убедил себя, что в этом нет ничего особенного. Я не говорил с Агатой с тех пор, как позвонил ей в понедельник утром. А сегодня был четверг. Ровно в двенадцать она села ко мне в машину на стоянке позади здания банка, а сейчас уже было без четверти час. Четверг, месяц май. За три недели до тринадцатой годовщины со дня моей свадьбы. Мы целовались в номере мотеля, и я был перепуган до смерти. Она мягко оторвала свои губы от моих.

– Мы можем уехать, – прошептала она.

– Я хочу остаться.

– Не волнуйся.

– Я не волнуюсь.

На ней были белые брюки, блузка бледно-лилового цвета с длинными рукавами, застегнутая спереди. Босоножки. У нее были довольно большие ступни. Ногти на ногах покрыты ярко-красным лаком. На руках тоже. На губах алая помада, что выглядело несколько кричаще на фоне бледного овального лица. Волосы цвета глубокой ночи в свете единственной лампочки отсвечивали синим. Она разделась без всяких церемоний и претензий: только что была одета – и вот уже обнажена. Ее груди оказались меньше, чем я предполагал. Черный треугольник внизу живота был удлиненным и сексуально равнобедренным. Она подошла ко мне, обвила меня руками и поцеловала.

– Я полюбила тебя, Мэттью, – сказала она.

…Джейми, в сущности, рассказывал то же самое. Мне хотелось убить его за это. В этой клетке вне времени и пространства, где не раздавалось ни звука, кроме мерного рокота его голоса, где часы молчали, а время превратилось в одно настоящее, я слушал, как он рассказывает о своей возлюбленной, любовнице, шлюхе… Да, черт бы его побрал, он украл у нас с Агатой уникальность нашей любви, он снижал наши отношения до своего собственного – вульгарного! – уровня, причем они начинали до тошноты напоминать интрижки с девицами из варьете. Теперь он любил Кэтрин больше, чем кого бы то ни было в своей жизни: она была его вторым шансом, сказал он. Я вспомнил, как он говорил прошлой ночью: «Подумай, сколько мне осталось? Мне сорок шесть, сколько мне осталось – еще лет тридцать?» Это был его теперешний возраст – сорок шесть, когда он сказал: «Это был мой второй шанс. По крайней мере, я так полагал». На самом деле он хотел сказать, что это была еще одна вторая попытка, два в квадрате, не Морин, а вертлявая жена хирурга, с которой он был в постели, в то время как Морин зверски убивали!..

Внезапно я ощутил слабость.

Если он не остановится, подумалось мне, я упаду в обморок. Он признавался в своей любви к Кэтрин, рассказывая при этом, как они прошлой ночью обсуждали своих товарищей, каждый своего – он употребил именно это слово, «товарищей», как будто он был моряк или англичанин, сидящий в пабе, – «товарищей»!

Я еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь прежде, мужчина или женщина, говорил о своем партнере в браке как о «товарище». Тем не менее, Морин, безусловно, была его «товарищем», так же как доктор Эжен Брене был «товарищем» Кэтрин. А Сьюзен была моим «товарищем», а мужчина, с которым я никогда не встречался, был «товарищем» Агаты. Мужчина по имени Джеральд Хеммингз, которого она оставит сразу же, как только я скажу своей жене, моему «товарищу», что я люблю другую женщину.

Джейми со своей любовницей пришли к такому же решению не далее как прошлой ночью в домике, который они сняли на Стоун-Крэб. В конце концов, все это длилось уже больше года, и мотельный период остался далеко позади. Они были в состоянии позволить себе снять небольшой коттедж на пляже, где могли бы заниматься любовью. Прошлой ночью они пообещали друг другу рассказать все каждый своему «товарищу». Очевидно, что дальше так продолжаться не могло. «Скоро, любимая, скоро!» – так он описывал их страстное прощание. Кэтрин была в его объятиях, он целовал ее лицо, ее шею… А я не мог это выслушивать дальше. Не то же ли самое было причиной, по которой я собрался было разорвать собственный брак? Чтобы с этого момента начать еще один роман с еще одной женщиной? Ведь Морин, Кэтрин и Агаты этого мира образуют огромный женский клуб из жен хирургов, стенографисток в суде, официанток или воспитательниц детского сада – все на один манер. И все как одна зовутся Златовласками…

А Джейми продолжал свой рассказ. Теперь он был уже на Джакаранда-Драйв и загонял машину в гараж. Свет в окнах горел, и в этом не было ничего особенного, потому что Морин всегда оставляла его включенным, когда Джейми уезжал играть в покер. Он выключил зажигание, прошел к боковой двери здания и отпер ее. Он надеялся, что Морин спит. Она иногда ждала его, но в этот раз ему очень хотелось, чтобы этого не случилось. Он был возбужден, и момент был неподходящий, чтобы рассказывать ей о своих планах. Еще не время. Он не хотел, чтобы на него давили, задавая вопросы, на которые у него не нашлось бы ответов.

Он включил свет в спальне.

Сначала ему в глаза бросилась кровь на стенах.

Он попятился из комнаты, подумав, что кто-то, может, дочери чем-то выпачкали стены. Поначалу до него не дошло, что это кровь. Пятна крови не были того ярко-красного цвета, который имеет кровь, брызжущая из-под скальпеля хирурга, не были они и темно-красными, цвета крови, когда она находится в шприце или пробирке, – они были почти коричневые. Поначалу он решил – все это были мгновенные мысли, которые рождались в его мозгу с частотой секундомера – так вот, он решил, что кто-то размазал по стенам кал.

Потом он заметил руку.

Дверь стенного шкафа была приоткрыта, и он увидел руку, видневшуюся из-под двери ладонью кверху. Он двинулся к шкафу и застыл на месте. Не сводя глаз с руки, он произнес: «О, Боже!» – и рывком открыл дверь. Он сразу понял, что она, должно быть, забралась в шкаф, чтобы спрятаться от того, кто кромсал ее ночную рубашку и тело. На лифе ее рубашки была вышита розочка, и она светилась как крошечный розовый глаз на окровавленном фоне рубашки. Ее было не узнать. Лицо изуродовано до неузнаваемости. На груди глубокие раны. Горло перерезано от уха до уха, так что под ее собственным открытым ртом образовался еще один – широкий, ухмыляющийся, кровавый. Он упал рядом с ней на колени и закрыл ей глаза, чтобы она не видела весь этот ужас. А потом вспомнил о детях.

Он поднялся на ноги. Спотыкаясь, прошел по коридору к их комнате, моля Бога, чтобы они спали, надеясь, что разразившаяся трагедия не потревожила детей, и убийца не понял, что помимо женщины, которую он убил, в доме еще есть две маленькие девочки.

Он чуть не споткнулся об Эмили, лежавшую в дверях спальни.

Он попятился, попятился…

И закричал.

…Внезапно наступившую тишину в кабинете Фрэнка взорвал телефонный звонок. Фрэнк тут же поднял трубку.

– Алло? – произнес он. – Да, Синтия. – Он посмотрел на меня. – Это тебя, Мэтт.

Звонила Бетти Парчейз, бывшая жена Джейми. Она сообщила, что ее только что посетил детектив Юренберг из полицейского управления Калузы, и спросила, не смогу ли я сейчас же приехать к ней.

Загрузка...