Зло, которое творят люди

Берлога. Наши дни

Четвертое пробуждение Амалы стало самым тяжелым. Голова раскалывалась, мысли путались, но она помнила все. На сей раз она очнулась не в подобии больничной палаты, а в гораздо более просторном помещении, в полутьме, воняющей сыростью. Кровать теперь была шире и мягче, – впрочем, кровать оказалась просто матрасом, лежащим на бетонном полу. И ее одежда исчезла. На ней было что-то вроде халата, закрытого спереди, а под ним – ничего.

Рутинная операция.

Амала в панике ощупала себя и, не найдя ни ран, ни чего-либо еще, вскочила с матраса. Что-то резко удержало ее за левую руку, причинив жгучую боль, похожую на ожог. Это был металлический трос толщиной с ее мизинец: он прошел у нее под мышкой, содрав кожу и плоть. Закапала кровь.

Все еще крича от боли, Амала отчаянно попыталась вырвать его, и на этот раз почувствовала ужасную боль в верхней части спины, такую сильную, что она чуть не потеряла сознание. Она упала обратно на матрас и попыталась дотянуться рукой до тупой пульсации, которую ощущала в области левой лопатки. Именно туда, под клубок марли и скотча, уходил трос. Под марлей, где исчезал трос, к коже были приклеены какие-то шарики. Она приподняла скотч, чувствуя, как что-то отрывается, и, посмотрев на свои пальцы, обнаружила, что они мокрые от крови.

Борясь с рвотными позывами, Амала еще раз попыталась просунуть пальцы под повязку и наконец нащупала один из шариков. Она попробовала вынуть его, и боль снова обострилась – странная, пульсирующая, распространяющаяся по всей руке. Попытавшись просунуть под него один из уцелевших ногтей, она обнаружила, что никакого «под» не существует, потому что это не шарик, а что-то металлическое, вставленное внутрь ее. Винт.

Трос был ввинчен в ее плоть.

Пока Амала открывала для себя реальность своей тюрьмы, Джерри оставлял сумки и готовился к выходу. У него были светлые волосы до плеч и хипстерская борода, делавшие его похожим на атлетичного косплеера Иисуса.

Он был одет в футболку, плотно облегающую грудь и бицепсы; еще на нем были чистые, но поношенные хлопковые джинсы и такие же старые трекинговые ботинки.

В кармане у него лежал паспорт на имя Гершома Перетца, жителя Тель-Авива, и свидетельства о вакцинации собак. Их у него было пять – три метиса среднего размера, волкодав и самка золотистого ретривера, – и никого из них нельзя было назвать выставочным животным. У самки отсутствовало ухо, у одного из метисов – левая передняя лапа, у остальных имелись всевозможные шрамы и обрубленные хвосты. Выгуляв собак в саду, Джерри погрузил их в «вольво икс-си 90», арендованный в аэропорту. Жилище, которое он снял через сайт Airbnb, представляло собой двухэтажное здание в пригороде Милана. Это был типичный дом умершего родственника, обставленный мебелью, слишком уродливой даже для блошиного рынка, но Джерри был человеком со скромными потребностями. Владелец согласился отменить бронирование и взять деньги по-черному, чтобы по возвращении на родину его арендатору не пришлось оформлять многочисленные – и несуществующие – израильские документы.

Перед отъездом он прихватил большую отвертку с деревянной рукояткой и сунул ее в задний карман джинсов.

Он поехал в Милан, в район Маджолина, где припарковался, а затем добрался до здания в десяти минутах ходьбы, на входной двери которого была установлена камера наблюдения. В семь часов утра, в рассветных сумерках, на улице встречались только мусоровозы и редкие любители ранней пробежки. Он обмотал пальцы скотчем, отключил отверткой электрическое соединение камеры, затем открыл дверь кусочком проволоки и пешком поднялся на третий этаж. За закрытыми дверями начинался шум пробуждающейся жизни: плач детей, телевизоры стариков, которые просыпались рано, чтобы ничего не делать; однако в интересующей его квартире было тихо. Он отпер замок проволокой, снял цепочку и, разувшись, чтобы не шуметь, вошел в полутемное помещение. Затем проверил комнаты: в первой – спящая женщина, во второй, через коридор, – старик на кровати с откидным изголовьем.

Мужчина спал, его живот под одеялом был раздут от асцита, конечности походили на четыре палки. В комнате, провонявшей лекарствами и алкогольными парами, слышалось только его сиплое дыхание; рассветное солнце, проникающее сквозь жалюзи, отбрасывало его тень на стену с маленьким алтарем падре Пио[12].

Джерри задумался, брызнет ли из старика жидкость, если проколоть ему живот, но проверять не стал. Вместо этого он сунул в рот старику свой носок и крепко удерживал его, пока тот просыпался.

– Если издашь хоть звук, я выколю тебе глаза, – прошептал он, пригрозив ему отверткой. – Потом скормлю их твоим внукам и сделаю то же самое с ними. Я знаю, где они живут и в какую школу ходят. Кивни, если понял.

Старик, обливаясь кислым потом, кивнул, и Джерри отпустил его.

– Что тебе нужно? – хрипло спросил лежащий.

– Поговорить о твоих грехах. Помнишь Окуня?

– Не знаю… да. Сколько времени…

– Много. Ты думал, что тебе все сошло с рук, не так ли?

– Не понимаю, о чем…

Джерри ткнул отверткой ему в ноздрю:

– Хочешь третью дырку в носу? Я знаю, что ты и твои друзья провернули много лет назад, так что не отпирайся. Мне нужны имена.

Джерри узнал все, что ему требовалось. В половине седьмого утра улица внизу начала оживать, откуда-то доносился аромат кофе: время в его распоряжении подходило к концу.

Он оглядел комнату.

– Ты плохо ходишь, тебе будет трудно дойти до окна, – произнес он.

– У меня рак печени… Он сожрал меня…

Но Джерри его больше не слушал, сосредоточенно роясь в лекарствах на тумбочке.

– Никакого снотворного?

– Нет. Но я тебе все рассказал… Чего еще ты хочешь?

– Вставай.

При помощи Джерри старик повиновался, ища глазами путь к спасению и силясь втиснуть распухшие ноги в тапки.

– Тсс, – велел Джерри. – Не станем будить даму, ладно?

Старик кивнул, из его глаз и носа потекло. Джерри подвел его к двери квартиры и, подхватив свои ботинки, вывел на лестничную площадку.

Мужчина попытался позвать на помощь, но Джерри вовремя зажал ему рот, оцарапав его губы скотчем.

– Лестница – это великая классика, – прошептал он и толкнул его.

Старик упал спиной на ступеньки, ударившись о площадку со шлепком мусорного мешка. На втором этаже открылась дверь, и громкий голос, перекрывающий звук телевизора, поинтересовался, не ушибся ли кто.

– Судья Нитти? – спросил старческий голос.

Несмотря на множественные переломы, Нитти был еще жив. Джерри склонился над ним, придерживая свои длинные волосы, чтобы не испачкаться.

– Травмы, соответствующие падению, – шепнул он на ухо старику и размозжил ему череп о край ступеньки.

Мать Джузеппе Контини по-прежнему жила в старом кондоминиуме на улице Сан-Преденго, который Франческа видела тридцать лет назад, хотя и не помнила его таким убогим. Теперь дом почти полностью населяли пакистанцы, работающие на близлежащих животноводческих фермах.

Ей открыла сиделка-румынка и провела ее в комнату Сильваны. Женщина сидела в кресле с откидной спинкой под большим черным распятием на стене, из ее носа тянулись кислородные трубки. Помимо кресла, здесь стояли больничная койка и стойка для капельницы, а в воздухе висел невыносимый запах болезни и дезинфицирующих средств. В свои восемьдесят два года Сильвана весила почти девяносто килограммов, и Франческа едва узнала в ее огромном теле черты женщины, с которой познакомилась несколько десятилетий назад.

– Меня удар хватил, когда вы позвонили, – сказала старуха. Голос у нее был сильный, но хриплый и задыхающийся. – Сколько мы уже не виделись?

– С самых похорон вашего сына. Много воды утекло. Как вы?

– Как старая развалина. Зато вы все такая же. Садитесь куда-нибудь.

Сиделка взяла с кресла журнал и ушла на кухню. Франческа села, с отвращением ощущая телесное тепло своей предшественницы.

– Спасибо, что согласились меня принять.

– У меня не так уж много дел. О чем вы хотели поговорить?

Франческа с облегчением поняла, что Сильвана не связала ее фамилию с похищенной девушкой, о которой трубили во всех газетах и выпусках новостей.

– Я недавно вернулась из-за границы и начала обращаться мыслями ко всем делам, которые вела до отъезда… И мне вспомнился суд над вашим сыном. Я пришла, чтобы попросить прощения.

Сильвана закряхтела:

– За что? Вы не виноваты.

Франческа вздохнула; в этот момент все казалось ей нереальным.

– Процесс должен был вести мой отец, а я была всего лишь стажеркой. Но отец оказался очень занят. В газетах уже несколько месяцев писали, что ваш сын – Окунь, судьи проявили предвзятость, присяжные – еще больше, и меня просто размазали в зале суда. Возможно, отец и сумел бы добиться оправдания Джузеппе, но мне это не удалось. И меня всегда мучили сомнения, не был ли ваш сын невиновен, не вынесли ли ему несправедливый приговор.

В действительности Франческа ощущала не сомнения, а уверенность. Но в разговоре с матерью Контини она надеялась ухватиться за что-то, что подтвердило бы ее неправоту.

– Мой сын был невиновен. С ним омерзительно обошлись.

– Если это так и мы сумеем доказать его невиновность, то сможем очистить его имя, – солгала Франческа.

– Не знаю, что и сказать… Я уже даже не уверена, имеет ли это для меня значение. Скоро я встречусь с ним на небесах.

– Есть ли у вас какие-то доказательства, которые мы еще не представили в суде? Или хотя бы подозрения?

– Если бы они у меня были, я бы уже отнесла их этому подонку-судье, который приговорил его к смерти. Просто чтобы посмотреть, какая у него станет физиономия.

– Синьора Сильвана, я знаю, что вы честная женщина, но, как и любая мать на вашем месте, наверняка попытались бы помочь Джузеппе, даже если бы он был виновен, – сказала Франческа, хотя думала как раз наоборот. – Я хочу обелить его память ради собственной совести, даже если вы не согласитесь, но, если у вас есть какие-то сомнения, если вы видели что-то странное, скажите мне. Рано или поздно это все равно всплывет.

– Я никогда не сомневалась в своем сыне. – Старуха зашлась в приступе кашля и отпила воды из стакана, в котором плавала засохшая долька лимона. – Я знаю, что он был невезучим, но отнюдь не убийцей.

– Почему вы в этом так уверены?

– Он жил подо мной, и я видела его с девушками. Он никогда даже не повышал на них голоса и уж тем более не поднимал руку. Его интересовало в них только одно, а в остальном он держался сам по себе. Знаете, сколько их тут появлялось?

– И вы ни разу не видели здесь остальных двух жертв?

– Нет, он даже не знал, кто они такие. – Сильвана вытерла лоб рукавом халата.

К сожалению, Франческа ей верила.

– Я покинула Италию сразу после смерти вашего сына. Проводились ли дальнейшие расследования в отношении жертв?

– Вряд ли.

– И вас больше никто не допрашивал? Возможно, в связи с убийствами других девушек?

– Нет. Мой сын мертв, убийца мертв, никто не жаждал возвращаться к этой истории.

– Ваш сын никогда не говорил вам, что кого-то подозревает?

– Могу сказать вам только одно. Сын был убежден, что Кристину убил кто-то из ее круга. Об остальных девушках он ничего не знал.

– Из какого круга?

– Не знаю. Других друзей Кристины. Все они из обеспеченных семей.

– Джузеппе когда-нибудь говорил об этом на допросах?

– Возможно. Он рассказал мне о своем предположении позже, когда я навещала его в тюрьме. Я точно помню, но не знаю, правда ли это. Хотя он казался убежденным.

– В то время друзьям Кристины не могло быть больше двадцати лет.

– Надеюсь, что вы ошибаетесь, – сказала Сильвана, как будто впервые это осознав. – Потому что в противном случае этот ублюдок еще жив.

Джерри выгулял собак, успокоил взволнованно скулящую Алеф, а затем поехал в Читта-дель-Фьюме и припарковался на главной площади.

Стая принялась носиться вокруг, увлеченная новыми запахами, – по крайней мере четверо из пяти, потому что волкодав Мем потерял обоняние вместе с носом. Джерри повел собак по тому же проселку через поля, где шла Амала. Тропа долго тянулась вдоль асфальтированной дороги и, прежде чем привести к ее особняку, пересекала два дома и гараж для тракторов, где стоял сейчас полицейский автомобиль. Таких машин сновало здесь немало, не считая блокпостов на провинциальной дороге.

По пятам преследуемый Мемом, Джерри взобрался на стену из кубических тюков сена третьего скоса. Отсюда открывался широкий обзор местности. Пара фермеров на тракторе собирала последние тюки, а по встречной стороне, метра на четыре ниже, шел транспорт, в основном грузовики и фургоны. Посередине росли ели и тополя. Джерри спрыгнул на землю, стремясь застать волкодава врасплох, но тот немедленно последовал за ним. Пару минут они поборолись, катаясь по траве, а затем Джерри поднялся.

– Теперь оставайтесь в машине, мне нужен покой, – сказал он на иврите. – Сидите и ждите.

Стая успокоилась. Джерри пересек рощицу, вскарабкался по насыпи на обочину шоссе и снова огляделся. Слева – последний перекресток перед поселком, в сотне метров справа – поворот без отбойника, скрытый деревьями. Идеальное место, чтобы оставить фургон с открытой дверцей, выйти, похитить Амалу и уехать. С дороги никто бы ничего не увидел.

Джерри направился осматривать поляну. Двигаясь кругами, он блуждал взглядом по шевелящейся листве, деревьям и травинкам, пока не почувствовал зуд на затылке, точнее, в затылке. Этот зуд появлялся, когда он подсознательно замечал что-то, но не мог сосредоточиться.

Он еще раз прошел последние несколько метров, но безрезультатно. Зная, что, упорствуя, ничего не добьется, он вернулся к машине за специально привезенной сумкой, которую называл своей косметичкой. Затем выпустил собак и, запершись в автомобиле, достал из сумки квадратное зеркало размером с книгу, мешочек с песком и Зогар[13].

Джерри высыпал на зеркальце песок, который собрал в кратере Рамон[14], когда был еще мальчишкой, хотя тогда еще и не осознавал, что это за место. Сотни миллионов лет назад пустыня Негев была океаном, и к каменистому песку примешивались фрагменты аммонитов, придававшие ему блестящий и переливающийся серый цвет.

Наугад полистав трактаты Зогара, Джерри остановился на одной из страниц и начал монотонно, вполголоса читать. Он старался вникать не в смысл текста, а только в звучание и форму букв. Две из них замерцали собственным светом. Он погрузился в сияние, глубоко дыша, полностью расслабившись и постепенно отключаясь от внешних звуков. Затем стер из восприятия сиденье, на котором сидел, салон автомобиля и весь остальной мир.

Частота его дыхания и пульса стали такими же, как у крепко спящего человека, и через несколько минут глаза под его веками задвигались. Джерри нырнул в контролируемое, осознанное сновидение.

Каждому из нас случалось находиться во сне и при этом понимать, что мы спим. Обычно мы просыпаемся, но иногда зависаем на грани реального мира, управляя сном, подобно кинорежиссерам. Джерри же вошел туда, как пилигрим в поисках ответов.

Во сне стояла глубокая ночь, а сам он стал ребенком, но роща была той же самой, которую он осмотрел несколько минут назад. Он босиком шел к припаркованному белому фургону, который трясся на подвеске, как будто внутри двигалось что-то или кто-то очень большой и тяжелый.

Ребенок из сна испугался и попытался повернуть назад, но взрослый Джерри взял управление на себя и подтолкнул его вперед. Они вместе шли босиком по сухой траве к фургону, который, будто радиоактивный, сиял собственным светом. Звуки, доносившиеся изнутри, стали настолько громкими, что заглушали все остальное. Всякий раз, когда существо в грузовом отсеке двигалось, оно словно ударяло молотком по листовому металлу, а между ударами слышалось глухое жужжание, похожее на гул динамо-машины.

Джерри заставил маленького себя взяться за ручку двери и открыть ее. Его сердце заколотилось, дыхание стало прерывистым.

Распахнув дверцу, он увидел свою мать.

Мама сидела на полу фургона, уронив голову в ладони. Она казалась измученной.

– Мама? – окликнул ее маленький Джерри.

Она подняла на него взгляд. У нее было лицо насекомого.

Ужасающее зрелище выбросило Джерри из сна, заставив открыть глаза и снова воспринять мир – салон автомобиля, бегающих собак, ветер, щебет птиц. Он насквозь промок от пота.

Как и все сны, осознанные сновидения быстро исчезали, однако Джерри помнил достаточно. Мать, фургон, гигантское насекомое. Подсознание пыталось что-то ему сообщить, но в мозгу ничего не щелкнуло.

Во сне он начертил на песке две буквы. Тав и Мем.

Вместе они читались как МЕТ, и его зацепило это слово, написанное на лбу голема: мертв.

Амала не могла пошевелиться несколько часов. В теле засел кусок железа, похититель разрезал ее плоть и засунул ей внутрь эту кошмарную штуковину. Наверняка инфекция уже отравляет ее кровь, но что будет, если она пошевелится? Возможно, железка врежется еще глубже и Амала навсегда останется калекой или умрет от потери крови. Но за последний час желание опорожнить мочевой пузырь стало неотложным. Живот болел, а сжатые бедра сводило судорогой от напряжения. Она должна была это сделать, но сначала ей требовалось подняться с этим тросом внутри. И она не могла больше ждать.

Она осторожно села и попыталась понять, где находится. Под штукатуркой стен проступала сетка старой кирпичной кладки, потолок был сводчатым, белый пол представлял собой всего лишь слой краски на бетоне. Единственный свет падал сверху, где ряд вентиляционных отверстий пропускал солнечные лучи.

Она находилась под землей, то ли в подвале, то ли в фундаменте старого здания.

Превозмогая отвращение, она осторожно, чтобы не потянуть за имплант, размотала трос. Он оказался около трех метров в длину, толщиной с ее мизинец и заканчивался массивным кольцом, надетым на металлический прут, приваренный горизонтально к стене за ее головой. Она попыталась потянуть, и кольцо легко скользнуло по пруту, издав металлический скрежет. Амала испуганно замерла, на мгновение забыв о лопающемся мочевом пузыре. А вдруг этот не хочет, чтобы она двигалась? Она не видела его, но не сомневалась, что он вернется. Вдруг он убьет ее за то, что она вышла из комнаты? Или имплантирует ей еще один стальной трос?

Невыносимое желание пописать вернулось. Она должна была это сделать, хотя бы у стены. Она снова встала, держа трос в правой руке. Он был легким, и стоя она могла передвигать его без скрежета.

Она сделала три шага, преодолев изгиб стены, и обнаружила, что сразу за поворотом прут раздваивается и от каждой развилки отходят все новые прутья, раздваивающиеся через каждые пару метров. Благодаря развилкам горизонтальные, вертикальные и наклонные прутья образовывали сложный лабиринт. И на каждой развилке необходимо было вручную разблокировать кольцо и сдвинуть его в одном из множества возможных направлений. Вдобавок требовалось выбрать правильный путь, иначе окажешься на пруте, что неожиданно заканчивался металлическим стопором, преодолеть который невозможно. С Амалой это случалось много раз, и она продвигалась крайне медленно. Избрав верное направление, она вышла из маленького подвала, в котором была заперта, и очутилась в подвале побольше, где, слава богу, стоял ржавый металлический указатель со стрелкой и надписью «Туалет». Подвал, где она очнулась, был абсолютно голым, но во втором помещении, огромном, как баскетбольная площадка, стены были обклеены рекламными плакатами с изображениями термальных бассейнов и саун, которых Амала никогда раньше не видела. Прутья, которых стало уже около двадцати, разбегались веером, закрепленные над плакатами, а значит, находились там уже долгое время.

Названия товаров были оторваны или перекрыты нанесенными из баллончика надписями – «Бассейн», «Гидромассажная ванна», – а изображения изуродованы плесенью и пузырями. Расплывшееся лицо доброй массажистки стекало на ее униформу цвета мочи, вода в бассейне бурлила нечистотами, а парочка, наслаждающаяся напитками в ванне, слилась воедино и походила на двухголового монстра.

Амала разрыдалась – все это казалось слишком ужасным, чтобы быть правдой, – но, готовая обмочиться, продолжала тащить кольцо по направляющим, останавливаясь через каждые два-три шага, двигаясь по стрелке в сторону третьего подвала. Несколько раз она выбрала не ту направляющую и снова расплакалась от отчаяния.

Наконец она оказалась в третьем подвале, таком же просторном, как и второй. На рекламных плакатах изображалась большая кухня с видом на сад, где покрытые плесенью матери толкали коляски, полные слякоти. Одну из стен почти целиком занимала большая плита с шестью конфорками и надписью «Распродажа».

Единственным реальным предметом был один из тех высоких красных пластиковых туалетов, которые устанавливают на стройках и рядом с теми местами, где проходят фестивальные концерты. Слезы застилали глаза, но с небольшим усилием Амале удалось подойти. Когда она приоткрыла дверцу, у самых ее ног пробежали несколько тараканов. Что она найдет внутри?

Она брезгливо подтолкнула дверь локтем и, к своему удивлению, оказалась перед турецким унитазом[15]. Обычно в подобных кабинках ставят биотуалеты, но эта представляла собой всего лишь пустую оболочку без дна и крыши, привинченную к полу и потолку, чтобы создать иллюзию уединения. С потолка свисал резиновый шланг, из которого стекала в сток вода. Амала наконец сделала то, что собиралась, – моча отдавала дезинфектантом, – а затем попила из шланга. Вода оказалась ледяной и железистой, как из горного родника. В воздухе, проникающем через вентиляционные отверстия, пахло деревьями. И такие деревья не росли возле ее дома.

Теперь ею овладел голод, и, пробираясь обратно через «кухню» и «спа» своей скрежещущей походкой, Амала задавалась вопросом, получит ли каким-то образом еду. Или ей суждено умереть здесь, на цепи, как собаке?

Слишком измученная, чтобы плакать, изнывающая от раны, она решила вернуться и повалиться на матрас.

Но когда она добралась до первого подвала, ее уже ждал похититель.

Джерри вернулся, чтобы еще раз осмотреть рощицу, пытаясь вспомнить ощущение, испытанное во сне. Слово «мертв» могло означать как сухостой, так и труп, однако, увидев у основания каменного дерева горстку пчел, он понял, что настоящий смысл подсказки был другим. Насекомые погибли всего несколько часов назад, потому что их еще не съели грызуны и птицы, но их позы не были скрюченными, как при использовании пиретроидных инсектицидов.

Потом он заметил несколько еще живых пчел, нервно летающих вокруг ветки метрах в трех над землей, где, вероятно, находились соты. Видимо, эта пчелиная колония покинула чью-то пасеку, устремившись вслед за новой королевой.

Джерри снял ботинки, чтобы ноги не соскальзывали с гладкого ствола, и взобрался на дерево. В дупле, привлекшем его внимание, обнаружилось довольно большое гнездо с комком мертвых пчел, перекрывающим один из доступов к сотам. Выжившие разбирали его, расчленяя мандибулами трупики товарок. Джерри отодвинул комок насекомых веточкой и сбросил в траву, распугав маленький рой. Мимо проезжала на велосипеде девушка с окрашенными в шатуш волосами и беспроводными наушниками в ушах, и Джерри поспешно спрыгнул на землю.

– Простите, не раздавите их, пожалуйста.

Девушка выключила музыку.

– Вы кто, викинг?

– Нет, я просто провожу кое-какие изыскания.

– Ищете пропавшую девушку?

– Нет. Я занимаюсь насекомыми. Вы не против?

– Это пчелы? – спросила велосипедистка, показывая на комок насекомых. – Если они погибли, то из-за антенн 5G, которые еще и сбивают ориентацию у птиц.

Джерри склонился над комком и коснулся его прутиком.

– Я думаю, это была война.

– Между пчелами?

– С их врагами. Пчелы редко проявляют агрессию, но иногда просто вынуждены защищаться. – Джерри начал с ювелирной аккуратностью разбирать ком пальцами. – И когда враг захватывает соты, рабочим пчелам приходится принимать крайние меры, чтобы от него избавиться. Они покрывают его, образуя нечто вроде шара. Затем начинают так быстро махать крыльями, что воздух разогревается. И незваный гость изжаривается. К сожалению, вместе с ним погибают и доблестные пчелы, но главное, что выживает королева.

Разобрав клубок маленьких тел, Джерри добрался до центра шара. Пчелы в нем были такими хрупкими, что рассыпались в пыль от одного прикосновения. Это были героини, сражавшиеся на передовой, а под ними скрывался враг – огромная деформированная оса.

Похититель Амалы был одет уже не в медицинский халат, а в рабочий комбинезон, делавший его еще толще, надвинутую до бровей кепку и бессменную хирургическую маску.

Мужчина жестом предложил ей сесть – жест задумывался как добрый, но Амала могла думать только о том, что эта рука разрезала ей спину и проникла внутрь ее. Паника подтолкнула ее к попытке сбежать. Деваться было некуда, но этот факт словно вылетел у нее из головы. Через пару метров трос остановил ее, рванув за лопатку с такой силой, что она согнулась пополам от боли.

Мужчина подбежал к ней:

– Какого черта ты вытворяешь? Я только что наложил тебе швы! Хочешь, чтобы я сделал тебе еще одну операцию?

– Нет, нет… Пожалуйста! – крикнула она сквозь слезы и еще туже свернулась в комок.

– Твоих криков не услышит никто, кроме меня, а меня они бесят. Чем быстрее ты привыкнешь к своему положению, тем лучше для тебя.

– Ты вживил мне в спину трос!

– Вот и не забывай об этом в следующий раз. А сейчас ложись спать.

Амала отползла от него настолько далеко, насколько позволял трос.

– Я хочу домой! Отпусти меня!

Мужчина без всяких усилий поднял ее и отнес на матрас.

– Это мне решать, когда ты уйдешь, а случится это исключительно в том случае, если ты будешь делать то, что я скажу, поняла? Отвечай.

– Поняла, – пробормотала Амала, давясь слезами.

– Я не собираюсь тебя насиловать и не стану применять силу, если ты меня не вынудишь. Я буду кормить тебя и поить, ты можешь передвигаться, насколько позволяет привязь, но не пытайся заходить дальше.

– Где мы? – прошептала Амала.

– Не задавай таких вопросов. – Он указал на сумку в изножье матраса, которой она раньше не заметила. – Здесь чистое белье, сменная медицинская сорочка, полотенце, мыло… и прокладки. Если понадобится что-то еще, просто скажи, но не трать мое время на капризы. – Он поднял коробочку с лекарством. – Антибиотики. Принимай по одной таблетке дважды в день. Вода в туалете пригодна для питья, а там, в ящике, – он кивнул в сторону того, что служил тумбочкой, – есть еще белье, пластиковые стаканчики и столовые приборы. А также антисептическая мазь и ибупрофен. И влажные салфетки.

Он бросил ей пакет, который девушка инстинктивно поймала на лету. Рана на ключице сразу же дала о себе знать.

– Больно!

– Постепенно это пройдет, если сделаешь так, как я сказал. Все поняла?

Амала кивнула, не зная, как реагировать на отстраненное поведение своего похитителя. Она постоянно ожидала, что он вот-вот разразится хохотом, как Джокер, и набросится на нее, однако он продолжал казаться рациональным человеком. Но это не могло быть правдой после того, что он с ней сделал. Амала не имела возможности прочитать выражение его лица, скрытого под маской. Но она видела его глаза, усталые, как у столетнего старика. Не жестокие, а отстраненные.

– Кто ты такой? – спросила она.

– Можешь называть меня Орестом. Надеюсь, ты не доставишь мне хлопот.

Джерри положил осу в пустую упаковку из-под бумажных салфеток. Продолжив прочесывать поляну, он нашел двух других в еще худшем состоянии – одна была почти расплющена, – а также свежую отметину на стволе дерева, похожую на след от удара брызговика. Затем он прошелся до тропы, но не обнаружил больше ничего интересного.

Он вернулся в машину и направился обратно в Милан, сделав по пути пару звонков. Следуя указаниям, полученным во время последнего, он припарковался перед старым зданием в квартале Изола.

Оставив собак в машине с опущенными стеклами и надев кипу, он позвонил в дверь, выходящую во двор. Вывеска на итальянском, английском и иврите гласила: «Ювелирная мастерская». Ему открыл молодой человек с пейсами, одетый в рабочий фартук поверх белого халата.

– Шалом алейхем. Я Джерри.

– Шалом. Благословен Господь, который благополучно привел тебя ко мне.

Молодой человек впустил его, и Джерри, коснувшись мезузы[16] на дверном косяке, благочестиво поцеловал пальцы.

Мастерской руководило хасидское семейство израильского происхождения – десяток молодых людей и их родители, которые, в свою очередь, являлись братьями и сыновьями главы семьи. Джерри поприветствовал их всех и обменялся благословениями, прежде чем выпить кофе с патриархом в его маленьком кабинете.

– Ты праведный человек, Джерри? – спросил старик. – Ты выполняешь свой долг перед Господом и своей семьей?

– Да, ребе, с благословения Господа, пусть Он всегда направляет меня, – кивнул Джерри.

– У тебя есть дети?

– Пятеро. Я благословлен двумя сыновьями.

Патриарх налил ему еще чашку кофе по-турецки.

– Значит, ты трудился во славу Божию и народа Израилева. Чем мы можем тебе помочь?

Джерри положил на кофейный столик трех ос в пластиковом пакете и объяснил, что ему нужно. Патриарх, не поведя и бровью, поручил его заботам парня, открывшего ему дверь, которого звали Иммануил.

– Отец сказал тебе, что у нас нет ветеринарных инструментов? – спросил тот, изучая насекомых под ювелирной лупой. – Анализы, которые мы можем провести, поверхностны по сравнению с тестами в специализированной лаборатории. Основы химии и физики, благословен Бог, ведущий нас.

– Даст Бог, этого окажется достаточно, да будет благословенно имя Его. Как долго это займет?

– Недолго, можешь подождать здесь. Хочешь чего-нибудь выпить или поесть?

– Нет, благодарю.

Через час Иммануил подошел к автомобилю и постучал в окно, разбудив Джерри, уснувшего на сиденье среди собак. Джерри вышел из «вольво» и потянулся.

Иммануил отскочил.

– Ты привез собак, – констатировал он.

Правоверные считали их нечистыми животными, и многие израильтяне старой закалки их не любили. «Хороших собак не бывает», – говорили они.

– Я ценю, что ты не впустил их. – Тон Иммануила был учтивым, как у мажордома из старого фильма, хотя служил он и не Джерри. – Инфракрасная спектрофотометрия выявила на осах следы химических веществ. На всех трех присутствуют два элемента: акриловый клей и эластомеры поливинилхлорида. Иначе говоря, ПВХ. В данном случае – НПВХ. Знаешь, что из него производят?

– Контейнеры и покрытия.

– Верно.

– Что это за акрил?

– Медленнотвердеющий, подходящий для поляризационных материалов, таких как стекло и металл.

– Репозиционируемый… – произнес Джерри. Кое-что пришло ему в голову. – Какого цвета?

– Белого. Тебя интересует здоровье насекомых? Я проконсультировался со свояченицей, она энтомолог, да хранит ее Бог.

– Расскажи.

– Прежде всего осы не местные. Это азиатские шершни-мандарины. Иногда они попадают в Европу на грузовом транспорте, но не выживают подолгу в естественной среде. Однако мы полагаем, что они размножились тут, поскольку заразились «черной болезнью», вирусом, который обычно поражает пчел и вызывает пороки развития у личинок. Вероятно, колония адаптировалась к неидеальным условиям – пище с низким содержанием витаминов и слишком высоким или низким температурам.

– Закрытое помещение?

– Да, но это всё, что сообщила мне свояченица. Больше она ничего не смогла сказать.

Джерри знал лишь то, что помещение должно быть достаточно большим, чтобы держать в нем девушку, но об этом он предпочел умолчать.

Амала чувствовала себя обессиленной. В животе было пусто, потому что она не притронулась к еде, которую Орест принес на картонном подносе. Отварной рис, яблоко и стакан молока все еще стояли рядом с матрасом. Она не хотела к ним прикасаться, но запах проникал в ноздри, и ее желудок болел от голода едва ли не сильнее, чем лопатка.

Она снова посмотрела на поднос. Откуда ей знать, что еда не отравлена? Это казалось бессмысленным, но кто знает, как рассуждают такие, как он?

Амала потянулась к одноразовой пластиковой тарелке и с воплем отдернула руку, заметив ползающую по рису бескрылую осу. Затем смахнула насекомое и быстро, не чувствуя вкуса, очистила всю тарелку. В животе забурлило, и она упала на матрас, с головой накрывшись одеялом. Марлевая повязка вокруг крюка насквозь пропиталась гноем и кровью. Амала отхлебнула воды из бумажного стаканчика, запивая лекарство. Таблетка оставила отвратительный привкус на языке.

Она закрыла глаза и попыталась прислушаться к звукам снаружи. Из вентиляционных отверстий доносились только щебет птиц и трескотня насекомых. Не слышалось даже шума телевизора. Ни шагов, ни кашля, ни машин. Возможно, этот подвал находится где-то в сельской местности. Но в деревне в это время полно тракторов и пахнет навозом, а она ничего такого не чувствовала.

Амала с усилием поднялась. Ей хотелось исследовать каждый сантиметр своей тюрьмы, пока этот маньяк позволяет ей свободно передвигаться. Надежда, какой бы смутной она ни была, заключалась в том, чтобы найти путь побега или то, чем можно было бы воспользоваться в качестве оружия.

Когда Амала зашагала вперед, светодиодные ленты, приклеенные к потолку, зажглись, и плесень на стенах замерцала, делая деформированные лица на плакатах еще более чудовищными. Один из путей, которые Амала попробовала, привел ее к потайной двери между плакатами спа-салона – именно ею пользовался Орест. Она знала, что он там, хотя вдоль косяка виднелась только узкая полоска света. Эта дверь была ее спасением, но, даже если ей удастся отпереть замок, она найдет по ту сторону своего тюремщика.

Вдобавок Амала не сомневалась, что в стены встроены скрытые камеры. В этот момент он наверняка наблюдает за ней или записывает ее на пленку, чтобы спокойно просмотреть на досуге.

А туалет? Она добралась до кабинки в третьей комнате, повозилась с дверью, чтобы закрыть ее, несмотря на трос, затем ощупала стены и потолок. Никаких замаскированных объективов.

Она помылась под струйкой воды, стараясь не намочить повязку на лопатке и не наступить на вездесущих умирающих ос, выползающих из ниоткуда, а потом вытерлась одноразовым бумажным полотенцем. Зная, что, пока она находится здесь, Орест не может ее видеть, Амала почувствовала себя немного спокойнее. Это был ее крошечный уголок свободы. Для нее кабинка с турецким унитазом представляла собой что-то вроде знакомой фигуры. В детстве, видя унылые пластиковые параллелепипеды на отцовских стройплощадках, она любила представлять, что это роботы.

Обычно подобные туалеты устанавливают в местах без водопровода, тогда как здесь он явно имелся, но как насчет стока? Чтобы сливать воду, недостаточно проделать дыру в полу, тем более в подвале. Должно быть, туалет установили на уже существующий сток – возможно, на водосточную трубу.

Амала взобралась на унитаз и покачалась из стороны в сторону, чтобы проверить, сдвинется ли он с места.

Один из краев керамической чаши приподнялся на пару сантиметров.

По пути в Читта-дель-Фьюме Джерри купил три разные дорожные карты на разных заправках и пачку рулонов скотча.

– Что, навигатор сломался? – спросил последний продавец, с радостью сбывая с рук товар, собиравший пыль годами.

– На ней сложно писать. Дадите еще фломастеры? Да, и эти печенья для собак, – сказал Джерри.

– Вы откуда будете? Немец?

– Яволь!

Он направился к въезду в центр города и, раздав собакам лакомства, развернул карты на капоте машины.

Периметр Читта-дель-Фьюме составлял примерно четыре квадратных километра, и с его территории можно было выехать в четырех направлениях: на юг – в Кремону, на запад – в Милан, на север – в Бергамо и Брешию. Государственная дорога, по которой можно было добраться до шоссе, также пересекала многочисленные проселки, проходящие полями и лесными массивами и прерываемые железнодорожными путями и мостами, пролегающими через Ольо незадолго до ее впадения в По.

Джерри объехал окрестности поселка, используя маленькую площадь в качестве эпицентра. Он проверил все маршруты, которые могла одолеть его машина, останавливаясь каждый раз, когда встречал камеру на заправке, светофоре или железнодорожном переезде, и отмечая их красными точками. Таким образом он выделил участок карты – около тридцати квадратных километров.

Внутри помещались редкие дома, поля, леса, промышленные здания и многочисленные покинутые территории, в том числе большая заброшенная сыроварня и множество развалившихся ферм. Когда в этих краях кто-то умирал, дома оставались пустовать, а окна заколачивались или зарастали паутиной.

Джерри выпил кофе в придорожном баре, напоил собак водой, а затем сосредоточился на таких местах, где можно спрятать фургон, прежде чем наткнуться на камеру.

На пятом часу поисков он обнаружил первые следы проезда фургона на территории заброшенного и полуразрушенного завода. К зданию вела каменная дорога в километре от места похищения, пересекающая почти полностью упавшее ограждение. Крыша здания все еще оставалась неповрежденной и поддерживалась бетонными балками, но три из четырех стен превратились в груды камней, тут и там покрытых граффити. Поблизости не было ни одного дома, а те, что подальше, прятались за деревьями. В траве, колыхаясь на ветру, поблескивало что-то белое.

Джерри вышел из машины, чтобы посмотреть на виниловую обертку. Он подобрал ее и развернул: это был всего лишь обрывок большого листа, белого с одной стороны и липкого с другой. Когда Иммануил рассказал о репозиционируемом ПВХ, Джерри представил себе метод, который похититель Амалы использовал, чтобы избежать обнаружения, и задумался, не являлся ли этот белый ПВХ частью автомобильной пленки – покрытием, предназначенным для маскировки повреждений кузова или для изменения цвета и моментального возврата к исходному. Легкодоступный продукт, возможно немного сложный в нанесении, но, безусловно, быстро удаляемый.

Похититель был помешанным, но действовал с военной предусмотрительностью и намеренно показал белый фургон, чтобы затем выехать на государственную дорогу в другом цвете – не на другом автомобиле, который уже был бы найден, а просто в фургоне, который выглядел иначе. Он сэкономил время и избавил себя от необходимости добыть еще одну машину.

Джерри вернулся в машину и помахал виниловым обрывком перед сонными собаками, которые продемонстрировали равнодушие к его находке:

– Что скажете, это тот самый?

Ответа он не получил. Заин, трехлапый метис, неуверенно лизнул ему руку.

Вернувшись в «убежище», как он окрестил свой арендованный домик, Джерри принял душ и переоделся, затем покормил собак и вымыл в ванне пса, извалявшегося в коровьем дерьме. Затем вернулся к ювелирам и оставил им на экспертизу обрывок ПВХ.

Позже он открыл на айпаде свою записную книжку, спрятанную в программе, похожей на игровое приложение. В ней находились досье примерно пятидесяти человек, и Джерри поискал совпадения с именами, которые назвал ему Нитти. Совпадение нашлось одно – шестидесятилетний мужчина, в настоящее время занимающий должность начальника уголовной полиции Монцы.

Джерри мало что знал о нем, кроме того, что трижды в неделю он ходит на массаж в медицинский салон из-за проблем с позвоночником, вызванных давним несчастным случаем. Он ездил с водителем, по совместительству телохранителем, который дожидался его у выхода, и жил со своей семьей. Сегодня был день массажа, и Джерри тронулся в путь, приехав как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот вылезает из автомобиля и входит в салон. Здесь было слишком много людей, чтобы последовать за ним, а улица изобиловала камерами. «Жаль, не получится его допросить», – подумал Джерри, обматывая пальцы скотчем.

Он сел в машину, уехал из Сан-Джерардо и кружил по улицам, пока его взгляд не засек мотоцикл с мощным двигателем – владелец в этот момент как раз припарковывал своего железного коня. Оставив машину на расстоянии километра, Джерри вернулся, взломал багажный кофр байка и надел шлем, который нашел внутри, затем открыл замок на цепи и завел двигатель ножиком в тот момент, когда владелец вышел из магазина и безуспешно попытался его догнать.

Кружным путем он вернулся на улицу салона, где подождал ровно пять минут, прежде чем вышел его человек. Когда водитель вылез из автомобиля, чтобы открыть ему дверцу, Джерри прибавил скорость и вылетел на тротуар, а в нескольких метрах от мужчины повернул и позволил мотоциклу упасть, откатившись в сторону перед столкновением.

Болид попал в мужчину и сорвал дверцу автомобиля, зацепившую водителя. Оба упали, и первый превратился в кровавое месиво. Джерри поднялся и, специально для прохожих крикнув: «О боже!» и «Я не хотел!», подбежал к двоим, лежащим на дороге.

Его человек еще дышал, и Джерри сбежал, пройдясь по его голове, которая, как он почувствовал, раскололась под подошвами армейских ботинок. Так после тридцати пяти лет почетной карьеры погиб Даниэле Амато.

Франческа оказалась в машине, даже не осознавая, что села в нее, и ехала по провинциальной дороге, ощущая себя старухой. Руки у нее дрожали, мысли путались, еще более путаные воспоминания всплывали, чередуясь со вспышками необычайной ясности.

В паре километров от съезда на Кремону она остановилась на стоянке на шоссе, бессмысленно глядя на поток машин.

«Что, если это правда?» – в сотый раз спросила она себя.

Рациональная часть ее сознания отказывалась в это верить. Франческа не верила ни в призраков, ни, как поется в той песне Ника Кейва, в божественную «интервенцию»[17]. И все же…

Она вылезла из «теслы», и ветер привел ее в себя. Вероятность, что похищение Амалы каким-то образом связано с Контини, составляла один на миллиард. Но она не могла позволить себе отбросить эту единственную возможность спасти племянницу.

По обочине медленно проехал патрульный автомобиль, и один из полицейских уставился на нее в окно. «Они спрашивают себя, кто эта чокнутая, болтающая сама с собой», – подумала Франческа. И они были правы, потому что ее связь с реальностью ускользала. Она усилием воли вернула ясность мышления, с тоской подумала, что раньше могла бы зажечь сигарету, и вернулась в контору.

Хотя мысли ее блуждали далеко, Франческа до вечера проводила встречи со старшими сотрудниками. Все они были превосходными юристами, которые предпочли остаться под ее руководством, но еще не прониклись к ней тем доверием, с каким относились к ее отцу. Самуэле вошел в кабинет начальницы, когда остальные выходили. Кавальканте уже разговаривала по телефону с братом, который кричал в трубку, что эти недоумки-карабинеры ведут поиски через задницу и что он… и так далее.

– Держись, Тан, – сказала она наконец и со вздохом завершила звонок. – Черт…

– Если хотите, я вернусь завтра… – смущенно произнес Самуэле.

– Не надо… Тебя покусали, когда ты входил? – спросила Франческа.

– Нет, но, думаю, они с удовольствием покусали бы вас. Если встреча длится меньше двух часов, они чувствуют, что ими пренебрегают. Так говорил ваш отец.

Франческа невольно улыбнулась:

– За словом он в карман не лез… Ты закончил с папками?

– Нет. К сожалению, мне не хватает контактных данных некоторых бывших клиентов. Но я уже неплохо продвинулся.

– Хорошо, прервись пока. Сначала мне понадобится новое исследование, чуть посложнее.

Самуэле протер линзы очков амарантовой тряпочкой.

– Простите, госпожа адвокат, но я веду два процесса и чудовищно отстаю. – Он снова надел очки, как раз вовремя, чтобы увидеть выражение ее лица. – Понял, вас это не интересует. Но остальные мои повелители придут в ярость.

– Я потом с ними поговорю… Послушай… – Франческа с трудом заставила себя вслух заговорить о том, что казалось ей больными фантазиями. – Мне нужно, чтобы ты провел небольшое исследование в отношении пропавших девушек – несовершеннолетних девушек от шестнадцати до семнадцати лет, которые, возможно, были убиты, но чьи смерти никто не расследовал или расследовали плохо. Ограничься теми, которые пропали между Ломбардией и Эмилией-Романьей, особенно если несколько месяцев спустя их обнаружили в реках.

– За какой период? – в замешательстве спросил Самуэле.

– За последние тридцать лет.

– Госпожа адвокат… простите, уж не ищете ли вы связь между вашей племянницей и печально известным Речным монстром?

Франческа несколько мгновений молчала.

– Что ты об этом знаешь?

– Контини – наша местная гордость, а вы защищали его, я видел в групонах. А ваша племянница – ровесница жертв заправщика… Простите, зря я это сказал.

– Действительно зря. – Франческа холодно посмотрела на него. – Если не хочешь, чтобы твоя стажировка закончилась, ни с кем не обсуждай эту историю.

– Послушайте, я не трепло, – встревоженно сказал Самуэле. – Значит, это правда? Вы ищете нового Окуня?

– Не факт, что нового. Возможно, Контини не был убийцей…

– Если не ошибаюсь, на него указывали физические улики. Нижнее белье жертвы и окровавленный нож…

– Перечитав досье, я задаюсь вопросом, как вообще были приняты эти улики. Нашли их случайно при обыске по подозрению в хранении наркотиков, и никто так и не провел анализ земли из горшка, где они были спрятаны. К тому же Кристину, девушку Контини, задушили, как и остальных жертв. При чем здесь нож?

– Может, он взял немного крови в качестве сувенира. Иногда серийные убийцы так поступают.

– Так делал Декстер[18]. Я тоже смотрю «Нетфликс».

Самуэле покраснел:

– Но почему его приговорили, если не было высокой степени вероятности вины?

– Контини был наркоманом, встречался с несовершеннолетней и никому не нравился. Он был из тех, кто может убить кого-то в драке – возможно, даже девушку, но не трех. Три – это патология.

– Многие социопаты хорошо это скрывают. Они не испытывают тех же чувств, что и все, но имитируют их, чтобы манипулировать людьми.

– Я была молода и глупа, но не настолько, – покачала головой Франческа.

– Вы могли бы поговорить об этом с окружным прокурором Металли…

– Сначала я должна понять, реальна ли такая возможность. Плевать, что обо мне подумают, но я не хочу, чтобы следствие теряло время на мои фантазии. У меня нет никаких доказательств, что Контини действительно был невиновен, а настоящий монстр до сих пор остается на свободе. Поэтому я и прошу тебя немного покопаться в данных. Ты хорош в исследованиях, все здесь говорят мне, что тебе больше нравится работать в бэк-офисе, чем ходить в зал суда.

– Да, это правда, я люблю собирать из кусочков единую картину. Но вы ведь понимаете, что в Италии каждый день пропадают тридцать пять несовершеннолетних…

– И что находят только одного из трех, – продолжила за него Франческа. – Но все-таки ты можешь это сделать. Свяжись с межведомственным центром обработки данных, козырни названием конторы и запроси актуальные данные.

– Если таковые существуют.

– Что ты имеешь в виду?

– Ввод данных зависит от усмотрения отдельных агентов, и не каждый хочет возиться, особенно если пропавшие – наркоманки, иммигрантки или родом из бедных семей. И даже когда расследование открывают, если что-нибудь быстро не всплывает, оно закрывается, и собранные данные ложатся под сукно.

– Система такая, какая она есть, ты привыкнешь.

Джерри вернулся в «убежище», бросил ботинки и одежду в ведро с хлоркой, принял душ, переоделся и, на этот раз прихватив с собой всю свою стаю, снова отправился к ювелирам.

– Мы не можем с уверенностью сказать, тот ли это кусок ПВХ, но состав совпадает с найденным на осах, да будет благословенно имя Божье за помощь, которую Всевышний оказал нам, – сообщил Иммануил.

– А вы знаете, какое транспортное средство было им обклеено?

– Модель – нет, но я нашел следы красной краски для грузовых автомобилей. Точное название – «Красная эмаль 169».

– Кто знает, для скольких машин ее использовали…

– Только для грузовиков «фиат» двухтысячного года выпуска. Они меняются каждый год.

– Мне этого достаточно, – сказал Джерри.

Джерри заглянул поужинать на веранду трактира, пока стая паслась во дворике, за исключением Алеф, не отходившей от него ни на шаг. Он перекусил сэндвичем, который показался ему весьма сомнительным, и пивом, затем взял айпад и поискал веб-камеры в северном направлении. Таковых нашлись две: в мебельном магазине и в школе дизайна.

Он запустил запись первой – архив за последний месяц, – и в 15:35, согласно тайм-коду, на ней показался красный фургон. Ни водителя, ни номерного знака не было видно.

Однако вторая веб-камера, расположенная в трех километрах к северу, никакого фургона не показала. Джерри проверил маршрут автовоза, который на первой записи проехал почти одновременно с «красной эмалью», и увидел, как он своевременно появился снова десять минут спустя. Он собрал стаю, раздал печенья и ласки, затем двинулся в том же направлении в поисках дорог, на которые мог свернуть похититель Амалы.

Он обнаружил виадук, стройплощадку и несколько проселков через поля, а затем перегороженная дорога вызвала у него сильный зуд в затылке. Вот он, его знак. Ее закрывал шлагбаум с табличкой «Частная собственность», оба ржавые и пыльные, но навесной замок, запиравший шлагбаум, валялся посреди грунтовки.

Джерри оставил «вольво» и, сопровождаемый стаей, направился по тропинке через кукурузное поле. Оранжевое небо рассеивало бледный свет, отбрасывающий мимолетные тени среди готовых к уборке початков, но собаки не бросались на них. Они поняли, что время для игр миновало, еще раньше, чем их хозяин.

Джерри подошел к старому кладбищу, где уже стемнело, и увидел у входа троих мужчин прежде, чем они заметили его. Он спрятался в поле, и стая припала к земле рядом с ним. Мужчинам было лет по тридцать, все трое спортивного телосложения и в пиджаках.

– …сюда? – спросил один, отмахиваясь от полчищ комаров.

– Охраны здесь нет, – ответил другой. – По субботам приходит сторож, чтобы совершить обход, а по воскресеньям – день посещений. В остальное время здесь безлюдно.

Троица открыла калитку и вошла на кладбище, их голоса стихли.

Джерри приказал собакам оставаться на месте и приблизился, спрятавшись за статуей архангела Гавриила. Выглянув между мраморных крыльев, он увидел «красную эмаль», припаркованную среди кипарисов. Необычное укрытие, безопасное для того, чтобы перенести девушку из одного транспортного средства в другое, но обреченное вскоре быть обнаруженным. Похититель Амалы не собирался больше использовать фургон.

Джерри переместился за гранитное надгробие супружеской пары с крестообразным отверстием на уровне его ушей.

– …пригонят грузовик с лебедкой, и мы его погрузим, – говорил один из мужчин.

– Не лучше ли сделать все здесь? – спросил другой.

– Все-таки это кладбище, хотя и закрытое. Время от времени кто-нибудь приходит прибраться, и мы не знаем когда. Оставайся и жди, ладно? Если возникнут проблемы, звони.

– Конечно…

– Значит, договорились. Мы уезжаем сопровождать грузовик.

– Если найдете табачную лавку, купите мне пачку «Кэмела».

Двое качков сели в мощный автомобиль и уехали. Третий сунул в рот сигарету, роясь в карманах в поисках зажигалки. Джерри взял его шею в захват сзади и упал вместе с ним.

Мужчина попытался дотянуться до пистолета в кобуре на поясе, но его движения были слабыми и неловкими. Он потерял сознание.

Джерри вывернул его карманы. Он нашел удостоверение частного охранного агентства «Цапля», разрешение на ношение оружия, швейцарский ножик, бумажник с сотней евро и мелочью и пачку пластиковых стяжек. Джерри забрал сотенную купюру и нож и, связав ему запястья и щиколотки стяжками, сказал ему на ухо:

– Я знаю, кто ты. Бросай эту работу, иначе я приду за тобой и убью тебя и твою семью. Не пытайся на меня посмотреть и не шевелись, пока я не уйду.

Мужчина перестал брыкаться. Джерри взял его мобильник, чтобы воспользоваться им в качестве фонарика.

Замок водительской дверцы «красной эмали» был взломан, следы взлома имелись и на ключе зажигания. Фонарик осветил выдраенную приборную панель, пустой бардачок, начищенный руль. В кабине все еще стояла вонь отбеливателя.

Он открыл двигательный отсек, и, когда поднял капот, в воздух поднялась туча ос. Ко внутренней стороне капота было прикреплено маленькое сероватое гнездо неправильной формы, похожее на шляпку гигантского гриба. Сбив его камнем, Джерри вытащил липкий от масла корпус фильтра. Он вернулся к связанному мужчине, разрезал стяжки на его запястьях, снял с него пиджак, чтобы завернуть фильтр, а затем связал его снова. Тот не оказал никакого сопротивления.

Он попробовал загрузочную дверь, и она легко отперлась. В памяти всплыл обрывок осознанного сна; сцена была настолько похожей, что он не удивился бы, обнаружив, что там заперта женщина-насекомое. Но внутри было пусто и чисто.

В свете фонарика виднелись матовые следы на внутренних лонжеронах. Призраки длинных полосок скотча. «Пластиковые листы, – подумал он. – Отбеливатель. Никаких органических следов».

Джерри медленно повел лучом, обнаруживая целую вселенную царапин, покрывающих все внутренние стены фургона, защищенные пластиковыми листами. Он тщательно осматривал кузов, освещая бесчисленные отметины, оставленные на стенах, когда почувствовал привычный зуд в затылке.

«Что это?»

Он сел на пол, внимательно водя фонариком от стены к стене и стараясь освободить разум. «Ты ничего не ищешь, – сказал он себе. – Оставайся открытым». Однако на этот раз трюк не сработал – досадно, но он не хотел портить момент.

Джерри вернулся к связанному мужчине, помог ему подняться и заставил вприпрыжку проскакать на безопасное расстояние. Потом взял одну из пластиковых бутылок, из которых старухи поливают цветы на могилах, забрался под фургон, открепил топливопровод и наполнил ее бензином, оставив его стекать в лужу на траве. Затем облил из бутылки грузовой отсек и, бросив туда пару охапок хвороста, поджег их зажигалкой.

Огонь тут же занялся, и Джерри еще несколько мгновений постоял, любуясь языками пламени, облизывающими и чернящими кузов. Зуд стал очень сильным. Он вернулся, чтобы взглянуть сквозь пламя, и наконец ясно увидел то, что заметил инстинктивно. Черный дым оставлял копоть на листовом металле, подчеркивая каждую отметину и царапину. На секунду, прежде чем дым превратился в непроницаемое облако, на нижнем краю одной из внутренних стен проявилась выявленная пеплом надпись, криво начерченная чем-то острым.

Это были инициалы: СВ.

Вместе с ужином – супом, плавлеными сырками и крекерами – Амала получила несколько старых детских книг, о которых никогда не слышала, но которые немного ее утешали. Без Интернета, телевизора и мобильника ей нужно было чем-то заполнить огромные отрезки времени в этом подвале, особенно теперь, когда парализующий ужас слегка отступил. Своими твердыми обложками и суперобложками с примитивными иллюстрациями эти издания походили на книги с уличных развалов. Одна называлась «Шиворот-навыворот»[19] и рассказывала о мужчине, поменявшемся телами со своим сыном, другая – «Застенчивая Виолетта»[20]. Обе были настолько зачитанными, что страницы покрылись пятнами или истерлись, а то и вовсе отсутствовали, а устаревший язык авторов немного навевал скуку, но когда Амале удавалось пробежать глазами две страницы подряд, она на краткие мгновения забывала, где находится. Однако разбирать буквы и слова под тусклыми светодиодными полосами было тяжело, и, когда свет из вентиляционных отверстий померк, она прекратила чтение.

Отложив «Виолетту», она снова задумалась о стоке уборной и о том, что может скрываться под полом. Если это канализационный коллектор или сток под открытым небом, она могла бы через него выбраться наружу. Оставалась проблема с тросом, но, если найти что-нибудь твердое и острое, например край железной трубы, его можно было бы постепенно отпилить.

Амала дотронулась до крюка в своей лопатке: марля вокруг него снова промокла, и, понюхав пальцы, она почувствовала неприятный запах.

«Если я как можно скорее его не отцеплю, то умру от заражения крови».

Завернувшись в одеяло, она дотащилась до уборной по самому длинному пути, который оставлял ей дополнительные полметра свободы на привязи, и, запершись в кабинке, снова покачалась на турецком унитазе, пытаясь поднять его как можно выше. Когда ей это удалось, она воткнула кусочек картонного подноса в зазор, чтобы он не закрылся. Те же манипуляции она повторила с краю унитаза, пока зазор не стал достаточно большим, чтобы просунуть пальцы и рвануть изо всех сил. Керамическая чаша накренилась градусов на двадцать, а затем застопорилась. Амала заглянула под нее, но ничего не смогла увидеть, и, вместо того чтобы поднимать унитаз, она попыталась повернуть его, используя сточную трубу в качестве оси. Преуспев, она поставила край унитаза на пол, а потом свернулась калачиком, упираясь ногами в гибкую пластиковую стену кабинки, и просунула внутрь руки до самых костяшек. Пальцы погрузились в густой, липкий слой грязи и нечистот, от которого исходила ужасная вонь.

Накатил приступ тошноты, но она подавила его и погрузила в эту гадость руки по запястья, коснувшись железной трубы.

Что-то поползло по ее руке, и она стряхнула это и смыла гадость под струей воды. В стоке с жужжанием исчезла трехкрылая, безногая оса.

Амала размяла ноющие мышцы и снова свернулась калачиком, до предела натянув трос и чувствуя, как винты трутся о ее кости. Сточная труба исчезала в бетонной плите, но, пошарив под турецким унитазом, она обнаружила отверстие размером с кулак, за которым, похоже, была пустота. Температура там была холоднее, и ей показалось, что она ощутила на коже дуновение ветра.

Вряд ли за преградой находилось открытое пространство, но возможно, там есть какое-то соединение. Орест или его работники сдвинули плиту, чтобы установить туалет, закрыв предыдущее отверстие, но справились с задачей неидеально. Требовалось что-нибудь, чтобы сломать плиту. Амала нащупала трещину в бетоне шириной с ее ладонь, но, потянув, добилась только легкого подрагивания. Отломив достаточно большой кусок, она могла бы защититься им от маньяка, даже если бы ей не удалось каким-то образом выбраться через отверстие. «Намажь меня мазью», – попросит она, а когда он подойдет поближе, она резко развернется и ударит его по голове. Оставалась проблема, как сбежать. Если она не придумает, как отцепить трос, то умрет от голода рядом с трупом своего тюремщика.

Ей вспомнились выпуски «Еженедельных головоломок» с незаконченными кроссвордами, которые отец вечно бросал в туалетах дома (мама разгадывала только кроссворды в The New York Times). Иногда там печатали карикатуры с бородатыми узниками, подвешенными к стенам средневековой темницы среди скелетов. Теперь они уже не казались такими забавными.

Когда она сменила позу, чтобы дать отдых мышцам ног, привязь провисла и зацепилась за зазор под унитазом. Амала начала доставать ее, чтобы та не защемилась, но на середине жеста остановилась и подползла по полу на животе поближе к дыре: изгиб привязи опускался в сток. Амала сложила из него своего рода петлю и закрепила за бетонный выступ. Чтобы трос не дернул за лопатку, она обернула его вокруг руки, а затем уперлась ногами и потянула. Сначала ничего не происходило, потом что-то хрустнуло, и кусок бетона отвалился, высвободив трос. Амала упала навзничь, ударившись раной, и до крови прикусила губу, чтобы не закричать, но хотя она снова пролезла рукой в отверстие, ухватить камень так и не смогла. Она услышала, как он отскочил от металлической трубы, а затем шумно покатился, как будто упав на наклонную металлическую поверхность.

Испугавшись, что эти звуки могли донестись до Ореста, она поднялась на колени и поскорее поставила чашу унитаза на место. Прежде чем она успела ее задвинуть, из дыры под ней раздался душераздирающий крик.