Злобный леший, выйди вон! (СИ)

Часть III - Глава 25

Через неделю друзья вернулись в деревню. По пути им пришлось дать крюк, чтобы оторваться от преследователей. Они проехали через Полпути и Прибрежное, - ничем не примечательные, едва дышащие деревни. Мокроус знал об успехе предприятия, еще до приезда. Теодор Кительсон отправил советнику письмо из постоялого двора «Гусь и сойка», где была очень грязная постель, но очень приветливая хозяйка.

Как только друзья отобедали в усадьбе наместника, и Бокучар отправился в кровать, чтобы отдохнуть с дороги, Мокроус обратился к лекарям:

- Спасибо вам большое, дорогие целители души и тела, - сказал он в полупоклоне. – Вы оказали поистине великую услугу Бокучару и всей деревне. Но теперь, когда все невзгоды остались позади, я бы хотел…

Оборвал он сам себя на полуслове и жестом подозвал сына кухарки, который положил на стол перед знахарями крохотный мешок, в котором, что-то жалобно зазвенело.

- Что это? – спросил Олег.

- Ваша награда, конечно же. Я не смею вас больше задерживать. Думаю, что вы и сами рветесь в путь-дорогу, в поисках нуждающихся.

- Сколько здесь? – поинтересовался Теодор Кительсон.

- Шесть златцев. По три на каждого, если делить поровну. Но тут я вам не советник. Как делить - решайте сами.

- Знаешь ли ты, советник, что князь Златолюб, предложил Захару звание княжеского знахаря, три сотни златцев в год, да еще усадьбу в довесок?

- Этого в письме не было, - сказал Мокроус.

- Не люблю хвастаться, - сказал Теодор Кительсон.

- Что ж, почести великие, нет слов, но я вам не могу предложить большего, чем уже предложил. Так что, либо берите, либо уходите с пустыми руками.

- Послушай, советник, я как знахарь не могу поступиться своим долгом и покинуть человека, который все еще пляшет на грани болезни.

- Он здоров.

- Откуда тебе знать?

- Честно. Он сам сказал мне. Да, что вы так смотрите? Неужели наместник не расскажет того, что творится у него на душе своему советнику? Да что же смешного я вам сказал? Чего смеетесь?

- Когда же он успел тебе это сказать? – спросил сквозь улыбку Олег.

- Он сказал об этом в письме.

- Можно взглянуть?

- Конечно, нет! – запротестовал Мокроус.

- А написано оно было когда?

- Это не важно.

- Захар, я предлагаю побеспокоить наместника, и выяснить так ли это все. Что-то мне не больно-то верится в эту историю.

- Поддерживаю, – сказал Теодор Кительсон.

- Я не позволю вам побеспокоить сон Бокучара! – сказал Мокроус и потрусил к лестнице, ведущей в покои наместника. – Не вынуждайте звать мечников.

Дверь позади Мокроуса открылась, в проеме показался Бокучар. Глаза его были раскрыты от испуга.

- Знахари, - позвал Бокучар.

- Да? – одновременно откликнулись целители и вскочили со своих мест.

- Мне нужна ваша помощь, - сказал наместник и скрылся в глубине комнаты.

Мокроус с кислым лицом посторонился и пропустил их.

- Я сделаю вид, что этого разговора не было, - сказал Теодор Кительсон и поднялся наверх.

- Еще неизвестно, кто теперь имеет больший вес при наместнике, да, советник? – сказал Олег и с довольной улыбкой проследовал за ученым.

- Что случилось? – спросил Теодор Кительсон, когда Олег закрыл дверь.

- Я не знаю, - сказал Леший. – Я раздевался и тут это.

Он скинул одежду. Старая и дряблая кожа наместника покрылась наростами бурого цвета. Большие и малые пятна поясом окружили живот Лешего. Теодор Кительсон повернул наместника на свет, и провел пальцем по неизвестным образованиям.

- Больно?

- Ничего не чувствую.

- Похоже на кору, - сказал Олег.

- Отруби мне голову, если это не кора! – воскликнул Теодор Кительсон.

- Как кора? Откуда она здесь? Это болезнь, Тео? Новая хворь?

- Возможно, твоя душа меняет тело под привычный для нее облик. Но я не уверен. Черт, да разве можно хоть в чем-то быть уверенным, когда дело касается переселенной души!

- А как ты себя чувствуешь? – спросил Олег.

- Никак. Я все еще не ощущаю этого тела. Ни тепла, ни холода, ни даже боли. Вот, смотри.

Леший взял нож и уже хотел порезать себе предплечье, но Теодор Кительсон успел предотвратить кровавую демонстрацию.

- Спокойно. Сейчас мы что-нибудь придумаем.

Некоторое время Теодор Кительсон походил кругами по комнате. Олег молча сидел на дубовом сундуке, а Леший разглядывал наросты в утренних лучах, что заливали комнату сквозь окно.

- Так, ничего дельного в моей голове нет. А у вас?

Олег помотал головой. Леший, даже не стал отвечать.

- Значит, сделаем так. Я поеду в нашу хижину, и привезу оттуда все книги, что у меня есть. Придется выжимать новые знания из старых. А вы пока останетесь здесь. Делать нечего. Олег, приглядишь за нашим другом?

- Само собой, Тео.

Какое-то время после отъезда Олег и Леший провели в комнате наместника. Так как полноценный человеческий сон для Лешего все еще был недосягаем, – почти все ночи он проводил за тяжелыми думами, - Олег улегся на кровать наместника и проспал до обеда.

- Олег, - Леший сел возле Олега и осторожно толкнул его в плечо.

- А? Да?

- Олег, расскажи мне, как тут все утроено.

- Ну, видишь ли, это кровать и на ней спят.

- Да нет, - перебил Леший, - в деревне. Как тут люди живут. Что делают. И что я, как наместник, должен делать.

- Ого. Это хороший вопрос.

Олег выглянул на улицу - никого. Крестьяне разъехались по работам.

- Пошли, пройдемся.

- Пошли.

Мокроус, как ни старался увязаться за наместником, придумывая предлоги на ходу, но ничего путного так и не сообразил, а потому дальше крыльца не вышел.

- Так что ты хочешь знать? – сказал Олег и сам удивился тем ноткам, что прозвучали в его голосе. Точно такие же интонации сквозили в речи Теодора Кительсона, когда он готовился показать всю глубину знаний.

По мнению самых светлых умов тех времен, устройство Тридевятого Царства близилось к совершенству. Взятое за основу деление людей по происхождению и по достатку приводило к тому, что богатые и знатные богатели и обретали все новые поводы гордиться своей родословной, а нищие и безродные появлялись на свет и помирали в лохмотьях, тихо и незаметно, как первый снег, выпавший ночью. Но все-таки богатым и бедным приходилось сотрудничать, несмотря на огромную яму, что зияла меду ними. Иначе как богатый станет богаче, а бедный еще беднее? Так устроилось все вокруг. Лысовка не была исключением. Наместник, которого назначал князь, следил за тем, чтобы крестьяне занимались каждый своим делом. Дело это, к слову, выбиралось в соответствии с теми дарами матушки-природы, которые можно было обратить в золото. Местность вокруг Лысовки не могла похвастаться плодородной почвой, или же реками кишащими рыбой. Про Глухой Бор крестьяне позабыли, как только выяснилось, что в лесу есть хозяин. Некоторые говорили, что в лесу том ведьма живет, что еще сильнее отбило охоту соваться под темные ветви. Так и вышло, что деревня перебивалась тем, что росло на полях вокруг, да скотом в сто голов. Почти все, что получалось после уборки, обработки, скрутки, варки и рубки отходило наместнику. Он, в свою очередь, отсылал одну пятую князю, а всем остальным распоряжался, как хотел. А хотел он чаще всего побыстрее продать эти товары на ярмарке, или же выменять на предметы роскоши, вино или одежду. Так шел за годом год.

- Ничего не пойму, - сказал Леший, выслушав рассказ Олега, - зачем отдавать все наместнику. Зачем мне столько всего?

- Тебя надо спросить, - посмеялся Олег. – Думаю, что чем больше ты имеешь, тем больше хочешь. Вот наместник имеет власть, да? Ему мало. Он хочет еще и все товары получать вместе с властью. Как только он отобрал почти весь урожай, его вновь гложет лютый голод и он придумывает недельный налог. Налога стало мало? Надо придумать наказание за какой-нибудь проступок! Крестьяне слишком зашуганы, чтобы совершить какой-либо проступок? Значит, надо объявить проступком то, что еще вчера им не было. И так до конца дней, пока наместник не помрет с жиру.

- А что потом?

- Придет новый и все начнется сызнова.

- Значит, я умираю? – спросил Леший и обхватил свой огромный живот. – Умираю с жиру?

- Это так говорят. Не думаю, что ты умрешь от этого. Ты заметно похудел.

- А от чего тогда я умру?

- Не знаю.

- Как интересно, - сказал Леший, повторяя за Теодором Кительсоном.

- Да, интересно.

- А те люди, что каждый день едут в поле, они счастливы?

- Вряд ли, это можно назвать счастьем. Правда и на несчастье это не похоже. Они не знают другой жизни. Когда-то и я не знал. Тео открыл мне глаза на многое. Показал мир через книги.

«И когда-нибудь я увижу его своими глазами», - подумал Олег.

- Значит, наместник следит за людьми, также как я следил за лесом?

- Нечто общее в этом есть, да.

- А раз я наместник, то я должен как-то о них позаботиться?

- Лучше будет сейчас тихонько посидеть в усадьбе, пока мы с Тео не придумаем, как вытащить тебя отсюда и как найти тебе новое тело.

- Но, быть может, я смогу что-то сделать для этих людей, пока я в теле Бокучара. Я бы хотел попробовать, Олег.

Они прошли мимо жилища, в котором во времена детства Олега, жила бабка Чаруха. Кто-то, завидев их, скрылся за дверью избы.

- Какой-то крестьянин не поехал в поле.

- Я хочу поговорить с ним, Олег.

- Правда, не стоит…

Но Леший уже отворил калитку и шагал к крыльцу. Под тяжёлыми сапогами прогибались гнилые, но выкрашенные доски. Леший по-хозяйски открыл дверь. Он никогда не стучался, считал это странным обрядом. На пороге стоял щуплый, сутулый мужчина. Ноги его покрывали еле-еле утепленные лапти. На голове сидела баранья шапка, изъеденная молью. Он тут же снял ее и принялся скручивать в руках, отчего его вены наполнились, и густой сетью покрыли кисти.

- Батюшка, - начал он и упал на колени. – Прости меня! Не поехал я сегодня в поле. Нездоровится мне. Совсем плохо что-то. Негоден я для работ сегодня, - сказал он и протянул Бокучару свою дырявую шапку.

- Зачем это? – спросил Леший Олега шепотом.

- Это он так кается в том, что пропускает работы.

- И что мне делать с его шапкой?

- Можешь взять.

- А могу простить?

- Это будет непохоже на Бокучара, но один раз, думаю, можно поступить и так.

Леший наклонился к мужику и помог встать.

- Не нужно мне твоей шапки, человек. Расскажи, чем ты болен?

Крестьянин оторопел. Никогда Бокучар не снисходил до того, чтобы пройти через деревню, а в тощих избах его не видели даже старожилы. Мужик что-то промямлил себе под нос, переводя недоумевающий взгляд с Бокучара на Олега и обратно.

- Ну же, - сказал наместник.

- Говори, чего ждешь? – сказал Олег грубо, но это помогло крестьянину начать.

- Чем я болен, батюшка? Изволите узнать, чем мужик болеет? А я вам покажу, чем он болеет, если пройдете ко мне в дом. Если вы соизволите…

- Пошли.

Они прошли сени и оказались в единственной комнате с печью. На самой печи горой лежало какое-то тряпье. На полу лежали три крохотных горшка, таких маленьких, что не хватит, чтобы накормить ребенка. В углу стоял покошенный стол на трех ножках, а на нем лежало нечто, что, судя по следам зубов, было съедобным. Увиденного хватило, чтобы понять, отчего мужик не может больше работать, однако он имел, что еще показать наместнику. Мужик поднял с пола кусок ткани, отодвинул две половицы и достал из-под пола льняной мешок. Достал он его с поистине святым трепетом.

Олег положил руку на эфес меча.

- Вот, батюшка, погляди.

Мужик приоткрыл мешок перед Бокучаром.

- Я не пойму, - признался Леший. - Морковь и две картофелины?

- Это все его запасы еды, - пояснил Олег.

- Да. Точно так. Больше ничего нет. И месяца не пройдет, как я лягу в землю сырую, - заревел мужик. - Ведь если у меня нет сил работать в поле, так значит и есть мне будет совсем нечего. Избу отдадут кому-нибудь еще. Кому-нибудь поздоровее. Вон, Керсан уже давно мне подмигивает, пес этакий. Наместник, только не Керсану, молю! Кому угодно, только не этой гадюке!

Леший неожиданно развернулся и пошел прочь. Олег побежал за ним, а мужик так и остался утирать слезы над мешком с морковью да двумя картофелинами, гадая, что теперь с ним будет.

- Я никак не возьму в толк, - сказал Леший, когда Олег догнал его. – Как может с голоду погибать человек, когда у меня живот такой, словно в нем лежит вся еда деревни?

- Ну, отчасти так и есть. Я же сказал, что крестьяне все отдают наместнику. А наместник – это ты.

- Это неправильно.

- Но так повелось.

- Значит, неправильно повелось!

- А что ты кричишь? Я с тобой согласен – это все неправильно, но что мы можем поменять? Это было придумано во дворцах далеко отсюда. Что мы можем сделать?

- Я покажу тебе.

Они добежали до усадьбы. Леший взял на кухне большой мешок, набитый посудой, и вытряхнул все на пол. С пустым мешком он зашел в кладовую, а вышел с полным.

- Что ты задумал?

- Буду лечить мужика. Пора и мне его кормить, если бывший наместник не кормил.

- Что значит «бывший»? – спросил Мокроус, которого привлек шум падающей посуды.

- Разберись, - скомандовал Леший Олегу, кивнув на советника.

- Да что здесь происходит? – завопил Мокроус и затряс крысиными лапками.

Леший выбежал из усадьбы. Олег попытался было придумать какое-нибудь объяснение Мокроусу, но решил, что это подождет и пустился за Лешим. Когда он выбежал на крыльцо, Леший уже скрылся из виду. Но он знал куда идти и вновь направился к избе, с голодающим мужиком.

- Батю-ю-ю-шка, - выл крестьянин. – Да что же это такое?

- Олег, - тихо сказал Леший, - я же добро ему сделал, чего он ревет?

- Как бы он твоего добра сейчас удар не получил. Ты посмотри на него.

Крестьянин повалился на пол и прижал к себе мешок с едой.

- Да как же это так? Да что же это творится, люди добрые?

- Тихо мужик, тихо. Тебе добро сделал наместник, - сказал Олег, присев на колено перед ним. – Но ты помалкивай об этом. Добро должно быть тихим, понимаешь? Ти-хим.

- Понимаю, - сказал сквозь слезы и сопли крестьянин. – Тихим.

- Вот и молодец. Не надо об этом шуметь. Теперь у тебя есть еда, и ты сможешь снова работать в поле, так?

- Так, - закивал мужик.

- Вот и хорошо. Завтра, ты должен быть в поле.

- Я буду, буду!

- Пошли отсюда, наместник, пока люди с самой окраины поля не собрались на его ор.

***

Тяжелый сундук упал на дно телеги. Теодор Кительсон вытер пот с лица. Все его книги, добытые всеми правдами и неправдами, уместились в одном лишь сундуке из грубого дерева. Он запрыгнул на козлы, и хотел было пуститься в обратный путь, но заметил какое-то белое пятно, скрывшееся за можжевеловым кустом.

- А это что у нас такое?

Он подошел к кусту и раздвинул ветви - ничего. Поднял прогнившую ветку, лежащую под кустом – ничего. Но тут белое пятно мелькнуло уже под широким листом лопуха.

- Так-так.

Под лопухом тоже ничего не оказалось. В десяти шагах от него что-то скользнуло по сине-зеленому мху. Теодор Кительсон побежал туда. Он посмотрел за камень, который мох покрывал сплошным ковром и чуть не потерял сознание от радости. За камнем, в куче опавших листьев скрылся паук-кукловод.

- Не может быть! Откуда ты здесь? Ведьмы ведь больше нет, - сказал он и призадумался. – Или я не прав?

Он оглянулся на телегу. Лошадь озадаченно встряхнула ушами. Ученый снова посмотрел вперед. Паук-кукловод пробирался через траву, оставляя на поверхности явный след.

- Эх, придется друзьям подождать, - сказал он и побежал следом за пауком.

Теодор Кительсон хотел выяснить, куда тот следует, и иногда, забываясь, подходил слишком близко, отчего паук нырял в глубокие слои травы, и терялся из виду, но вскоре вновь поднимался повыше и тогда ученый продолжал преследование, но с безопасного расстояния. Так они зашли далеко в лес. Теодор Кительсон узнал места, но вот в чем дело: эти места были такими до оказии с ведьмами. Деревья вновь крепко стояли на корнях, покрытые листьями. Лес принял старую форму. И это должно быть хорошо, но ученый не обрадовался. Будь Леший все еще хозяином леса, он бы не удивился переменам, но теперь, когда лес стал диким, неизвестно, как древние деревья смогли принять прежний облик. Сами ли, или при помощи неведомых сил? Но об этом, ученый решил подумать после, сейчас надо было следовать за…

- Где же ты?

Теодор Кительсон огляделся, но след паука-кукловода пропал. Трава, сквозь которую он пробирался не шевелилась.

- Как интересно.

Впереди, среди стволов показался яркий свет.

«Неужели закат? - подумал Теодор Кительсон. - Сколько же я здесь провел времени?».

Ученый привык определять время по собственной тени, а потому глаза сами собой скользнули вниз, и тут случилось что-то странное. Тень, которая должна была оказаться за его спиной, оказалась перед ним. А это означало лишь то, что свет впереди идет не от солнца. И правда, обернувшись, он увидел огненный шар позади и слева.

- Как интересно, - сказал он вновь.

Он прошел вперед, пока не оказался перед лысым оврагом. В нем действительно не было ни одной травинки, и ни один мертвый листок в него не упал, но было там нечто другое. На дне оврага лежал шар, сотканный из тончайших золотых нитей. Но шар не лежал на пепельной земле, как решил сначала ученый, он парил над ней, не касаясь. Еле заметные нити тянулись от него к окружающим овраг деревьям. Теодор Кительсон тронул пальцем одну из нитей, и она рассыпалась на глазах. Тут же с ближайшего дерева, на стройном потоке ветра пролетел паук-кукловод и приземлился на светящийся шар. За ним по воздуху пролетела новая нить. Он подтянул ее лапками, так, чтобы она не провисала, и заполз по ней обратно на то же дерево, где прежде прятался. Теодор Кительсон обошел овраг в надежде разглядеть, что кроется за золотистым коконом, но пронзительный взгляд ученого не пробрался за плотно-сплетенные стенки шара. Золотой кокон мягко пульсировал, будто дышал фибрами.

- Как там гласит правило про палку…

Теодор Кительсон сломал обломал ветку и попытался дотянуться до шара, чтобы не разорвать нитей, но оступился и покатился вниз. Так он оказался под шаром. К удивлению ученого снизу он не был таким плотным, и через полупрозрачную мембрану виднелось содержимое шара.

«Боги, там человек», - подумал он.

На дне шара, свернувшись клубком, лежала девушка. Золотые волосы, такие же, как нити, оплетающие шар, были ее единственной одеждой.

Теодор Кительсон прикоснулся к шару, в том месте, где мембрана оказалась тоньше всего. Он почувствовал руку девушки.

- Сейчас я тебя вытащу.

Он достал меч и сделал аккуратный надрез чуть выше дна, но и его хватило, чтобы шар разорвало на две части, ровно по линии надреза. Девушка вылетела из образовавшейся чаши, но Теодор Кительсон успел ее поймать.

Ученый почуял знакомый аромат. Аромат ивы. Он вытащил девушку из оврага так быстро, как только смог. Положил ее на траву и склонил голову над лицом, положил пальца на шею, а сам стал смотреть на ее грудь. И хоть она была самой прелестной, дело было не в этом. Ученый ждал, когда грудь поднимется, что сказало бы о том, что девушка дышит, но грудь не шевелилась. Из носа и рта не было слышно даже слабого дуновения. Его пальцы спокойно лежали на нежной и тонкой шее. Будь она жива, пальцы ощутили бы удар, идущий от бьющегося сердца. Но оно не билось. Он попытался вспомнить хоть что-нибудь, что могло помочь ему оживить девушку, но в голове было пусто. Какие-то отдельные воспоминания о том, что надо давить на грудину. Или на ребра. Куда-то надо давить.

- Попробуем, - решил он и положил руки на середину груди девушки. Глаза его скользнули вниз по ее животу и остановились на пупке. Точнее на том месте, где он должен быть. У девушки его не было. – Удивимся потом, Тео! - сказал он сам себе.

Только он надавил на грудь, как девушка завопила. Крик страшной силы, заставил Теодора Кительсона закрыть уши, но это не спасало. Пауки-кукловоды попадали из своих укрытий замертво. Птицы, которые молча наблюдали за всем с высоты, разлетелись во все стороны. Крик закончился также неожиданно, как и начался. Девушка вновь потеряла сознание, если она в него приходила. Теодор Кительсон наклонился, чтобы вновь послушать дыхание, но остановился, заметив, что грудь девушки плавно движется вверх и вниз. Слегка учащенное дыхание сменилось плавными и еле заметными вдохами, какие бывают у человека во сне.

Ученый снял кафтан и обернул в него девушку. Она не вызывала в нем плотских желаний – слишком юна была незнакомка, и к тому же он не мог сказать, точно ли она человек. Но она могла быть и заблудшей крестьянкой, или дворовой прислугой какого-нибудь наместника из окрестных деревень, которую тот попытался… Теодор Кительсон откинул пришедшие ему в голову картины, поднял девушку на руки и отправился к убежищу.

Сначала он услышал недовольное ржание лошади, которая все это время стояла запряженная в телегу. Затем из-за череды деревьев показался родной холм. Теодор Кительсон положил девушку в телегу, а сам пошел в убежище. Открыл все двери, чтобы не пришлось открывать их головой незнакомки, и зажег свечи, спрятанные в стенах одним щелчком. Из-за долгого отсутствия ухода, загорелась лишь каждая вторая, а местами и третья свеча. Теодор Кительсон расстелил кровать и пошел за девушкой. К его удивлению девушки в телеге не было. Кафтан лежал на земле.

- Еще чего не хватало, - сказал он и хлопнул себя по бокам, но тут же услышал девичий смех.

Он обошел телегу и увидел беглянку. Она стояла перед лошадью, в чем мать родила, или же ее родил паучий кокон? Она подносила ладошку к носу лошади, а та с интересом втягивала новый запах, что вызывало детскую радость у незнакомки, изливающуюся наружу искрящимся смехом. Теодор Кительсон не сдержал улыбки.

- И что мы тут делаем? – сказал он как можно приветливей, но девушка даже не посмотрела на него.

Она переминалась с ноги ногу, прижимала плотнее к стройному телу белые как снег руки, и все равно подавала лошади ладошку, после чего глупо хихикала.

- Давай мы это наденем. Так будет теплее.

Девушка сжала губы, сердито сдвинула брови и скинула кафтан.

- Умом совсем маленькая. Пошли в дом. Там тепло. Там есть еда. Хм. Чай точно есть. Пошли? – сказал он и протянул руку.

Девушка засмеялась, наклонилась к руке ученого и фыркнула в нее носом, подобно лошади.

- Что ты?

Девушка подняла лицо, его озаряла ожидающая улыбка. Она протянула свою ладонь к носу ученого.

- Ты хочешь, чтобы я сделал то же самое?

Девушка сжала губы.

- Хорошо, но после этого ты пойдешь со мной.

Он наклонился к ее руке и как только выдохнул в нее теплый воздух, девушка тут же забрала руку, и закрыла лицо. Где-то за этими бледными ручками звучал смех.

Теодор Кительсон обернул ее кафтаном, затянул пояс, и поднял девушку на плечо. Златовласка, как обозначил ее ученый в своей голове, даже не брыкалась, когда он нес ее в убежище. Она лишь фыркала и сопела, подражая лошади. Она замолчала, как только оказалась в полумраке убежища. Крохотные огоньки в стенах ее так заворожили, что она и думать забыла о чудесном фыркающем создании. Она озиралась резкими кошачьими движениями, пока не попала в круглую комнату, тут ее внимание привлек стол уставленный множеством стеклянных пузырьков и трубок, заполненных цветастыми растворами и порошками. Все эти стеклянные изделия, которые достались Теодору Кительсону с большим трудом, пропускали через себя спокойный и мерный огонь свечей, и превращали его в настоящую войну красок на стене позади стола. Теодор Кительсон усадил девушку на кровать и сказал:

- Подожди, я посмотрю, есть ли для тебя хоть какая-нибудь одежда.

Девушка его не слышала. В ее глазах пылали краски. Ученый проследил за взглядом.

- Красиво, - заметил он.

- Расиво, - повторила она.

Почти всю одежду они перевезли с Олегом в Лысовку. Но кое-что осталось. Он стряхнул семейство жуков с длиннополой рубахи и, сосчитав всего три дыры, решил, что на первое время эта одежда подойдет. Он снял с девушки кафтан и надел на нее рубаху, но оказалось, что одна из дыр поместилась напротив груди. Ученый решил надеть эту рубаху на девушку спиной вперед.

- Ну, вот. Так, пожалуй, сносно.

- Расиво…

- Еще бы обувь найти.

Теодор Кительсон залез под кровать. Он нашел старые сапоги Олега, которые тот носил, будучи юношей.

- Позвольте вашу ножку.

Сапоги подошли как нельзя лучше. Девушка постучала ими друг об друга и радостно заявила:

- Расиво!

- К-расиво, - исправил ее ученый. – Я рад, что нравится. Давай теперь напоим тебя горячим чаем, а то нагишом по холоду ходить, точно можно схватить горячку.

Он нашел парочку сухих дров, кинул их в печную яму и поджег от перчатки. Девушка в это время подошла к рабочему столу и принялась за изучение всевозможных колбочек и баночек.

- Откуда же ты такая взялась? Ты понимаешь меня?

Девушка удостоила его лишь мимолетным взглядом, и тут же вернулась к баночке с разноцветными минералами.

- А так понимаешь? – спросил он на своем родном языке.

Девушка больше не повернулась.

- Стоило проверить.

Ученый подошел столу и достал с верхней стеклянный флакон, крышка которого проросла ползучей розой, после чего сосуд открыть стало невозможно. Минерал этот, по слухам, обладал чудесным свойством: находясь в замкнутом пространстве, он принимал какой угодно ничтожный размер, однако продолжал внутренний рост, невидимый глазу. Но как только окружающая среда расширится, он тут же займет все свободное пространство. Теодор Кительсон со спокойной душой дал минерал девушке, ведь слухам он не врил.

- Держи, - протянул он флакон. – Красиво?

- Красиво, – заулыбалась она.

- Настоящая женщина. Говорить толком не умеет, но толк в красивых вещицах знает.

За это время чайник закипел и свистящим звуком приказал снять себя с огня. Теодор Кительсон налил две чашки душистого чая, и пригласил девушку присесть напротив. Девушка села, и продолжила крутить в руках флакон с розово-черным минералом.

- Поставь, никто не украдет, - дружелюбно улыбаясь сквозь усы и бороду, сказал ученый.

Девушка не поняла, и тогда он взял у нее из рук флакон, и подвинул к ней стакан. Златовласа схватила его также как сосуд с минералом и обожглась.

- Да что же ты творишь? Горячее же!

Он принес к ней ведро с водой, но девушка знакомо нахмурила брови и спрятала руки.

- Вот, смотри, - он окунул свои руки. – Видишь? Холодная.

Она проверила воду кончиком пальца, и окунула обе кисти.

Теодор Кительсон показал ей, как остудить чай, своим дыханием. Девушка сначала принялась дышать носом, как ее научила лошадь, но поняла, что так дело будет длится долго.

- Итак, - начал рассуждать вслух ученый. - Девушка лет двадцати, может чуть меньше или чуть больше. Не говорит. Не понимает слов. Но не глухая, что уже радует. Ведет себя так, словно все видит впервые, точно ребенок. Может травма головы? – спросил он сам себя и подошел к девушке, чтобы осмотреть ее голову. – Волосы чистые, крови нет. - Может старая рана? Или не рана вовсе. Быть может, ты росла вдали от людей? Но почему тогда кожа такая чистая и нежная? Нет, житель леса был бы сплошь в рубцах и мозолях. И как ты оказалась в коконе? Тебя поймали в ловушку пауки-кукловоды, чтобы постепенно добраться до твоих косточек? А я ведь не знаю, чем они питаются, так что не могу отказаться и от такой теории. Интересно…

- Интересно, – передразнила его девушка.

- Да, очень.

Девушку разморил теплый ароматный чая, а мерный бубнеж Теодора Кительсона только усилил эффект. Голова ее опускалась тем ниже, чем ближе подкрадывался сон. И вот ночной зверь подкрался достаточно близко, чтобы напасть. Девушка коснулась лбом стола и уснула.

- Вот так будет лучше, - сказал он, когда уложил девушку на кровать и накрыл ее одеялом, которое когда-то давно набил медвежьим мхом. Мох этот, к слову, хорошо сохранял тепло, а так же помогал медведям от запоров, в честь чего и получил свое название.

Теодор Кительсон вспомнил, что у девушки не было пупка. Совсем. А также тот страшный крик, от которого померли разом все пауки-кукловоды. Обычно, неожиданные детали помогали продвинуться в его изысканиях, но не в этот раз. История становилась все запутанней.

Он вышел из убежища. Мелкий дождь стучал по листве. Теодор Кительсон запрокинул голову. Приятные столкновения капель с лицом, немного освежили дымящийся от напряжённой работы мысли разум. Ученый распряг лощадь и увел под навес, который они с Олегом соорудили несколько лет назад для нее и ее подруги, которая перешла в полное владение рыжего слуги из Выселок. Ученый втянул полной грудью свежий воздух. Дрожащий и звенящий день, пылающий осенними красками, уступил место темной ночи, среди которой ощущались приближающиеся зимние ветра. Ученый отправился спать.

***

Солнце застало Теодора Кительсона и его спутницу в пути. Лошадь спокойно и уверенно шла среди бурьяна. Ни раз она ходила этими тропами. Девушка металась от одного края телеги к другому, пытаясь сорвать последние цветы. Ученый придумывал историю для Мокроуса и любопытных жителей деревни. Кем должна прийтись ему златовласая особа? Дочерью? Сестрой? Дочерь сестры? Он остановился на последнем. Сиротка племянница, чьи родители погибли от чего-то страшного. Бедняжка натерпелась такого страху в тот день, что лишилась речи, а теперь, когда ухаживать за ней отказались все соседи, ее дяде, знахарю Захару, пришлось забрать несчастную к себе.

- История белыми нитками шита, да? – обратился он к ней.

Девушка улыбнулась, показав жемчужно-белые зубы. Что-то хищное, прямо-таки волчье, было в ее улыбке.

По дороге она попыталась выпрыгнуть из телеги, чтобы проследить за зайцем, шмыгнувшим в орешник, но Теодор Кительсон в последний момент ухватил ее за ворот рубахи.

- Куда собралась, проказница? Сиди смирно.

Девушка надула губы, и грозно сверкнула глазами, но больше не пыталась выпрыгнуть из телеги на ходу. Всю оставшуюся дорогу она наблюдала, как редкие лучи, пробивающиеся сквозь гранитное небо, играли на гранях ползучей розы. Иногда она тяжело вздыхала, и тихонько проговаривала: «Красиво».

Когда показались поля, Теодор Кительсон взял вбок, чтобы избежать лишних глаз. Но ни один крестьянин не показался.

- Где это все?

Девушка вопросительно посмотрела на извозчика.

- Да это я сам с собой, - сказал он ей, - скоро прибудем.

Крестьян не было и во дворах. В голову Теодора Кительсона забрались самые плохие мысли. На его памяти поселения пропадали из-за набегов диких племен, но дома стояли не тронуты и крови нигде не было, а значит – эта беда миновала Лысовку, но тогда остается черный мор, или же гнилой струп – две неизлечимые болезни, которые по давнишней моде родного королевства ученого, посылались в письмах к монархам. Вторая беда проследовала за первой.

Почти все жители деревни столпились на дороге возле усадьбы. Толпа гудела, кричала и смеялась. Смех мужиков и баб, а не только детей разливался перед усадьбой. Такого Теодор Кительсон никак не ожидал, ведь крестьянская улыбка появлялась в Лысовке настолько редко, что скорее петух прокатится верхом на собаке, распевая бранную песню, чем мужик тебе улыбнется.

- Что же тут такое?

Он остановил телегу у крайнего крестьянского дома. Взял Златовласку за руку и направился к толпе.

- Как думаешь, нам достанется? – спрашивал высокий крестьянин своего хромого соседа.

- А как же, там закрома такие, что на год вперед хватит. Только вот что достанется? Картофель один.

- Да хоть бы и так.

- Эх, если бы раньше пришли, может, и пряники бы получили. Ты когда-нибудь ел пряники?

- Ну, как-то с отцом помогли купцу карету из оврага вытащить, так тот мне дал вроде как пряник. Или кнутом стеганул. Давно это было, я и запамятовал. Эй, ты куда это вперед нас суешься? А, знахарь. Доброго утра.

Оба мужика вежливо склонили головы. Благосклонное выражение лица сменилось хитрым прищуром, когда они увидели, что знахарь держит за руку златовласую деву.

- Что происходит?

- Чудеса, батюшка. Чудеса чудесные. Бокучар, то ли из ума совсем выжил, то ли чует, что скоро к отцу своему отправится, - сказал хромой.

- Я так думаю, что крыша над головой потекла у него, - высказался высокий.

- Да объясните же, почему толпа на дороге стоит?

- Это опоздавшие тут стоят. Самые первые заполонили двор.

- Эх, надо было раньше приходить, - вздохнул хромой. – Точно картофель один получим.

Теодор Кительсон решил, что крестьяне напали на усадьбу и теперь те, кто заняли двор, выносят из усадьбы что могут, пока запоздавшие ждут своей очереди. Но где мечники? Где Олег? Он крепче сжал руку Златовласки и врезался в голодную толпу.

- Пропустите же! Разойдитесь!

Под недовольные крики и тычки в спину он пробрался во двор и увидел, что с Лешим все в порядке: он стоял на крыльце и с самой очаровательной улыбкой подавал крестьянам мешки забитые едой. Мечники позади него разгружали бочки. Мокроус смотрел за всем этим из окна второго этажа. Его бледное лицо, могло поспорить в бледности с лицом трехдневного покойника. Олега нигде не было. Ученый попытался протиснуться к крыльцу, но толпа не на шутку взволновалась от того, что кто-то пытается пробраться сквозь нее и общими усилиями знахаря отправили на окраину, поближе к конюшне. Тут и появился Олег. Он схватил Теодора Кительсона за плечо, пока тот вновь не исчез в бурлящей крестьянами пучине.

- Тео, наконец. Где ты пропадал? Что это за девушка с тобой?

- А что у вас тут случилось, пока меня не было?

- Похоже, у нас накопились вопросы, на которые надо ответить, да? Ладно. Я первый. Леший вчера помог одному крестьянину не умереть с голоду и принес ему домой мешок полный еды. Я попросил мужика, никому не говорить об этом щедром даре, но как видишь.

- Зачем же так открыто? Вы что не могли, сделать это менее заметно?

- Леший повел себя как самый настоящий наместник. Он не стал меня слушать, сделал все по-своему. Я признаться, подумал о последствиях, только когда увидел реакцию мужика. Он рыдал, Тео. Рыдал как младенец. Я, и забыл, как это жить под грузом бесконечных поборов. Забыл об их голоде. А теперь вот, - указал он на крыльцо, - он раздает, все, что есть в усадьбе крестьянам. Пока только еду, но я вижу, как ему это понравилось. К вечеру тут камня на камне не останется. Теперь ты, - сказал Олег и перевел взгляд на девушку.

- Помнишь, пауков-кукловодов?

- О, Боги, она ведьма?

- Нет, Олег, не торопись. Я увидел вчера одного кукловода, когда собирался в путь. Я проследовал за ним, и дошел до того самого места, где раньше стояла старая ива. Что удивительно, тот страшный рубец, что остался на земле, после того дня, полностью зарос лесом. Почти полностью. Остался небольшой лысый овраг.. Там-то я и нашел ее.

- В овраге?

- Не совсем. В коконе, который сплели пауки-кукловоды. Я разрезал его, а внутри была она. И знаешь, у нее есть нечто схожее с тобой.

- И что же? – спросил Олег, еще внимательней оглядев девушку.

- Помнишь, Леший говорил о том крике, что он слышал в день, когда…

- Убили моих родителей. Да, я помню.

- Я думаю, что нечто подобное я слышал, когда высвободил ее из кокона.

- Но я издал тот крик, только при рождении. Чего же тут общего спрашивается? Ведь она не только что родилась.

- Я бы не был так уверен.

Олег вопросительно посмотрел на друга.

- Понимаешь ли, у нее нет признаков рождения. У нее нет... пупка, - сказал Теодор Кительсон.

Тем временем толпа поредела. Крестьяне раскланивались в пол, снимали шапки, и убегали по избам. Леший все раздавал и раздавал запасы, которые хоть и казались нескончаемыми, все-таки подходили к концу. И вот остались два крайних мужика. Высокий и хромой. Леший обернулся к мечникам, но те пожали плечами. Еда закончилась. Тогда Леший оглядел двор и, увидев небольшой сарай, спросил мечников, что там находится. Те вновь пожали плечами, сказав, что только Бокучару известно. Леший, по-хозяйски гордо задрав огромную косматую голову, покрытую потом, зашагал к сараю. Крестьяне, бормоча наперед слова благодарности, побежали за ним. На ветхой двери висел замок, который Бокучар вырвал одной рукой. Он зашел внутрь. Через миг из темноты полетели на землю метелки, лопаты и другие предметы, которые прежде считались средствами езды для женщин с определённым складом характера.

- Похоже, что даже картошки не будет, - с грустью сказал высокий мужик.

- Погоди, может что-то и будет, - не унывал хромой, видя все разрастающуюся гору мусора.

- Вот, - с торжеством сказал Бокучар, - Вот оно!

- Я же сказал, - улыбнулся хромой.

Наместник вышел, неся в руках большой сверток. Мокроус чуть не выпал из окна, когда увидел, что Бокучар вынес из тьмы и пыли.

- Батюшка, что же это такое? – спросили крестьяне.

Бокучар скинул обмотки и в его руке оказался самый диковинный меч, который только видели присутствующие. Олег с Теодором Кительсоном подошли поближе, когда это стало возможно. Что-то не давало им покоя при виде вычурного оружия.

- Это меч?

- Да. Разрешаю вам продать его на ярмарке. Вы же сможете продать его?

- Смогли бы, да только вы нас не пускаете на ярмарки то.

- Теперь пускаю. Держите. Все златцы вырученные с этого меча достанутся вам обоим.

Ученый в два шага оказался возле наместника. В последний момент он ухватил его за запястье и выхватил диковинное оружие, прежде чем оно коснулось рук крестьян. В тот же миг на втором этаже усадьбы, в комнате, окно которой вело во двор, что-то повалилось на пол.

- Что ты делаешь? – спросил Леший, глядя на друга. – Пусти.

- Меч отравлен, - сказал Теодор Кительсон шепотом, но крестьяне услышали и попятились назад.

Леший приказал мечникам остановиться, когда те повытаскивали клинки и самострелы, готовые поразить дерзкого знахаря.

- Я не знал, Тео, - сказал он тихо. – Я хотел помочь.

- Я знаю, друг мой. Я знаю. Но это не лучший способ. Пусть меч лежит там, где и был. Этому оружию лучше бы вовсе не существовать, но раз оно есть, то пусть покоится в самом дальнем и темном углу. И дверь надо поставить потяжелее. Дубовую. А еще лучше из сталедуба.

- Я не знал.

- Просто убери его, хорошо?

- Да, Тео, как скажешь. Прости.

Тем временем крестьян и след простыл. На дворе остались только мечники да Олег, который подошел к друзьям и сказал:

- Пошли в дом, нам есть о чем поговорить.

- А где Златовласка? – спросил ученый, оглядываясь.

- Кто это? – спросил Леший.

***

- Я так и думал, что найду тебя здесь.

Златовласка обернулась и захихикала, увидев знакомое лицо.

- Красиво, – сказала она и указала на лошадь белой масти.

- Конечно. Она принадлежала наместнику, который был достаточно умен, чтобы не приближаться к ней.

Теодор Кительсон взял охапку сена и положил его под перегородку стойла. Белая лошадь, которой так и не дали имя, вытянула шею и принялась мерно жевать.

- Там подальше, в загонах стоят еще несколько прекрасных лошадей. Хочешь посмотреть?

Теодор Кительсон взял еще сена и отправился вглубь конюшни. Девушка пошла следом. Они остановились у загона, в котором находилась лошадь черной масти. Густой и жесткий ее оттенок, никак не соответствовал теплому и ласковому характеру животного, как это часто бывает.

- Знаешь, - обратился он к Златовласке, которая осторожно гладила лошадь по носу, - слишком много всего случилось за последнее время. Вот как ведь бывает, да? – улыбнулся он. – Сколько лет я жил затворником, лишь иногда навещаемый Лешим? Я успел перечитать все книги, что у меня были. Я даже выучил язык Тридевятого Царства. Знаешь, как я его учил? По сказкам. Мимо леса проезжал обоз, и из него выпали, а, может, из него выкинули, несколько вполне сносных книг. Там было много картинок. Очень много. Выцветшие, но вполне понятные. Думаю, книги были детские. Но именно с этого и надо начинать, учить язык, как я теперь понял. Сказки дают начало, первый простой комок пищи для ума. Как грудное молоко матери для ребенка. Так я стал учить язык. Однажды уйдя из леса, чтобы изучить окрестные земли, я попал на ярмарку в одну деревню - ее теперь нет, как я слышал. Там я выменял кое-как эти сказки на какую-то другую книгу. Это была книга о дичи северных краев. Кайры, моевки, чистики, бакланы, гагарки. Так, я все больше и больше узнавал язык. Я часто наведывался в придорожные кабаки, гостиные дворы и разные сомнительные заведения, где слушал. Даже не так. Не просто слушал, а поглощал всем телом дух местного люда. Где, как ни в языке можно почувствовать, те удивительные вещи, что формируют целый народ? Вот так я научился говорить, на тридевятом. Думаю, что мы и тебя научим.

Девушка не обращала никакого внимания на слова ученого. Равномерный спокойный гул не вызвал в ней никаких эмоций.

Стоило лошади встряхнуть головой и фыркнуть ноздрями, как Златовласка подпрыгнула, а затем, улюлюкая что-то под нос, вновь погладила нос лошади.

- А еще, я хочу сказать тебе кое-что, что не могу сказать друзьям. К моему великому стыду, я не знаю, как помочь Лешему. Я покинул Лысовку, чтобы побыть хоть ненадолго одному. Чтобы на миг оставить проблемы. К тому же, когда собирал свои книги в сундук, то понял, что знаю их все наизусть. В них нет ни одного слова, что может нам пригодиться. Ни единого! И это меня пугает.

Девушка подбежала к следующему стойлу.

- Красиво!

- Да, а эту лошадь прозвали Бабий Бич. Была как-то история с одной прачкой…