Зловещий шепот

Глава XVIII

В сумерки Майлз и Барбара снова оказались в комнате Фэй Сетон на втором этаже этого невзрачного дома. Было около семи вечера того же воскресенья, хотя, принимая во внимание множество случившихся событий, могло быть и неделей позже.

Стоявшая на серванте электрическая лампа под абажуром снова горела. Барбара сидела в старом кресле, Майлз — на краю постели рядом с черным беретом Фэй и смотрел на железный ящик, выглядывавший из-под кровати.

— Надо бы выйти и поискать какую-нибудь лавку или бар, открытый в воскресенье… — заметила Барбара. — Хорошо бы раздобыть пару бутербродов.

— Нет. Хэдли просил нас сидеть здесь и не выходить.

— Вы когда в последний раз ели?

— Одно из самых замечательных свойств женщины состоит в том… — Майлз попытался улыбнуться, хотя улыбка тут же исчезла под усталым взглядом, который она искоса бросила на него, — состоит в том, что женщина вспоминает о еде в самый неподходящий момент.

— Ничего не поделаешь, извините, — сказала Барбара и, помолчав, добавила: — Знаете, Фэй еще может поправиться.

— Надеюсь.

Наступившее молчание затянулось, Барбара пощипывала обивку на ручке кресла.

— Вы очень беспокоитесь, Майлз?

— Не в этом дело. Просто я вижу, что этой женщине крепко досталось от жизни, жизнь чертовски сурово с ней обошлась. Надо все выяснить до конца, чего бы это ни стоило! Надо все поставить на свои места!..

Он взял черный берет, но тут же положил его на кровать.

— А в общем-то, — добавил он, — что это изменит?

— За короткое время вашего с ней знакомства, — Барбара явно не могла заставить себя молчать, — Фэй Сетон стала для вас более реальным лицом, чем Агнесса Сорель или Памела Хойт?

— Простите… Я не понял.

— Тогда, в «Белтринге», — ответила Барбара, не глядя на него, — вы сказали, что работа историка состоит в том, чтобы снова воскрешать умерших людей, думая о них как о живых. Когда вы в первый раз услышали о Фэй, вы сказали, что она не более реальна, чем Агнесса Сорель или Памела Хойт. — Машинально скребя ногтями по подлокотникам кресла, Барбара добавила: — Об Агнессе Сорель я, конечно, слышала, но о Памеле Хойт ничего не знаю. Даже… даже искала ее в энциклопедии, но не нашла.

— Памела Хойт была известной красавицей, самой пленительной женщиной эпохи Регентства, ее обвиняли в колдовстве и черной магии. В свое время я много читал о ней. Кстати, что может означать по-латыни слово «панис», кроме как «хлеб»?

Барбара в недоумении подняла глаза:

— Я не настолько хорошо знаю латынь. А зачем это вам?

— Просто так. Я видел интересный сон.

— Сон?

— Да. — Майлз с мрачным упорством вспоминал сновидение и приснившийся латинский текст, как это делают люди, переключающие свое внимание на пустяки, чтобы отвлечься от сильных переживаний. — Мне приснился текст на средневековой латыни. Там было, в частности, и это слово.

— Ну и что?

Почему он никак не может отделаться от этого саднящего беспокойства?

— Мне приснилось, будто я иду в библиотеку за латинским словарем. А там на грудах пыльных книг сидят Памела Хойт и Фэй Сетон и уверяют меня, что у моего дяди не было такого словаря. — Майлз засмеялся. — Забавно! Я до сих пор помню подробности. Не знаю, как бы это истолковал Зигмунд Фрейд.

— А я знаю, — сказала Барбара.

— Представляю себе ваши злобные домыслы. Станете винить меня во всех пороках, хотя это был только сон.

— Нет, — спокойно сказала Барбара. — Я ни в чем не буду вас винить.

Пока Майлз говорил, она внимательно смотрела на него; в ее блестящих глазах светились легкая печаль и явное сострадание. Она поднялась. Оба окна были открыты, и комната наполнилась свежим влажным воздухом. Майлз с облегчением подумал, что наконец-то погасили свет в витрине напротив, и эти противные рекламные зубы прекратили свое бесконечное жевание. Барбара подошла к окну.

— Бедняжка! — сказала она; он прекрасно понимал, что речь идет не о почившей в бозе Памеле Хойт. — Бедная глупышка и фантазерка…

— Почему вы называете Фэй глупышкой и фантазеркой?

— Она знала, что все эти анонимки и гнусные сплетни — дело рук Гарри Брука, и тем не менее никому ничего не говорила. Наверное, — Барбара покачала головой, — она до сих пор в него влюблена.

— После всего, что случилось?!

— Конечно.

— Не думаю.

— Все может быть. Мы… мы, женщины, странные существа. Или у нее имеется другая причина, чтобы хранить молчание, — Барбара зябко поежилась, — даже после того, как она узнала, что Гарри погиб. Не знаю. Весь вопрос в том…

— Вопрос в том, — сказал Майлз, — зачем Хэдли держит нас здесь? И что вообще происходит? — Он на секунду задумался. — Интересно, далеко ли эта больница — как она там называется, — куда ее отвезли?

— Кажется, далеко. Вы намерены туда поехать?

— Во всяком случае, Хэдли не может заставить нас тут сидеть без конца и без всякой пользы. Нам надо быть в курсе событий.

Очень скоро их ввели в курс событий. Профессор Жорж Антуан Риго (прежде чем они его увидели, они услышали его шумное дыхание на лестнице) тяжело поднялся на второй этаж, прошел по коридору и предстал перед ними в открытой двери.

Профессор Риго заметно осунулся и выглядел гораздо более озабоченным, чем в тот вечер, когда излагал свою версию о вампирах. Дождь почти перестал, и его пальто было вполне сухим. Темная фетровая шляпа съехала на затылок. Губы шевелились в такт мыслям, черные усики шевелились в такт губам. Он стоял в проеме двери, опершись на желтую палку-стилет, казавшуюся в полутьме коридора белесой.

— Мисс Морелл, мистер Хеммонд, — приветствовал он их тихо, но многозначительно. — Сейчас я вам кое-что расскажу.

Он вошел в комнату.

— Друзья мои, вы, конечно, знакомы с великим романом Дюма-отца. Вспомним, как приехал бравый мушкетер в Англию. Вспомним, что единственными словами, которые знал д’Артаньян по-английски, были «проклятие» и «черт побери». — Он потряс в воздухе своей толстой рукой. — Хотел бы я, чтобы мое знание английского ограничивалось этими безобидными и малоупотребимыми словечками.

Майлз шагнул к нему:

— Оставим д’Артаньяна в покое, профессор Риго. Как вы сюда попали?

— Мы с доктором Феллом приехали на машине из Нью-Фореста. И позвонили по телефону его другу инспектору. Потом доктор Фелл отправился в больницу, а я приехал сюда.

— Вы только что из Грейвуда? Как Марион?

— В полном порядке, — отвечал профессор Риго. — Она прелестна, весела, ест и болтает за десятерых, как вы выражаетесь.

— В таком случае… — воскликнула Барбара и поперхнулась. — Тогда вам известно, что ее испугало?

— Да, мадемуазель. Мы знаем, что ее испугало.

Живые краски медленно покидали лицо профессора Риго, и оно покрывалось бледностью от волнения, как тогда, когда он вещал о вампирах.

— Дорогой друг, — обратился он к Майлзу, словно угадывая ход мыслей Хеммонда, — я познакомил вас с некоторыми своими соображениями относительно сверхъестественных сил. Да, в данном конкретном случае меня, кажется, ввели в заблуждение чьи-то преднамеренные действия. Но я не обескуражен. Отнюдь нет! Ибо говорю вам, что единичный неподтвердившийся случай не перечеркивает теорию существования потусторонних сил, подобно тому как один фальшивый банковский билет не может опровергнуть существования Английского банка. Вы согласны со мной?..

— Согласен. Однако…

— Нет и нет! — повторил профессор Риго, упрямо встряхивая головой и стуча тростью об пол. Я не обескуражен. Не обескуражен, потому что… На самом деле все оказывается еще сложнее.

Он поднял трость над головой.

— Могу ли я, мой друг, сделать вам небольшой подарок? Преподнести вам эту бесценную реликвию? Она не доставляет мне теперь никакого удовольствия; пусть другие наслаждаются надгробьем Дугала у себя в саду или перочистками из человеческой кожи. Я человек гуманный, у меня сердце болит за людей. Могу я вам ее подарить?

— Нет-нет, уберите эту адову штуку! Бросьте ее! Нам надо знать…

— Правильно! — сказал профессор Риго и бросил палку-стилет на кровать.

— Скажите, что с Марион? — настаивал Майлз. — Можно ли ждать рецидива?

— Нет.

— Тогда скажите, кто ее испугал?.. — Майлз приободрился. — Что она увидела?

— Она увидела… — коротко ответил Риго. — Она ничего не увидела.

— Ничего?

— Вот именно.

— Но ведь она страшно испугалась, хотя на ней нет ни царапины…

— Вот именно, — поддакнул профессор Риго и шумно втянул носом воздух. — Ее испугало то, что она услышала, то, что она уловила. Короче говоря, шепот.

Шепот…

Если Майлз Хеммонд надеялся, что выбрался из царства монстров и кошмаров, то тут он понял, что жестоко ошибся. Барбара ответила ему растерянным взглядом и покачала головой.

Профессор Риго шумно дышал и молчал, уставясь в одну точку.

— Нечто подобное, — воскликнул он наконец, — могли бы подстроить вы, мистификатор Жак Боном или я. Казалось бы, все очень просто, но тем не менее…

Он умолк и прислушался.

Снаружи, на Болсовер-стрит, взвизгнули колеса затормозившего автомобиля, и кто-то тяжело зашаркал по булыжной мостовой. Профессор Риго заспешил к окну, схватившись за голову.

— Боже мой, доктор Фелл, — испуганно сообщил он. — Вернулся скорее, чем я думал. Я ухожу…

— Вы уходите? Почему? Профессор Риго!

Однако добряк профессор не далеко смог уйти, ибо массивная фигура доктора Фелла — без шляпы, но в плаще с капюшоном и с неизменной клюкой — фактически заполнила собой все пространство сначала на лестнице, потом в коридоре и, наконец, в дверях. Ни о каком бегстве не могло быть и речи, разве что через окно, но такой способ избежать встречи с доктором Феллом не устраивал профессора Риго. Доктор Фелл стоял на пороге, чуть склонив голову, чтобы не задеть за притолоку, и грозно взирая на всех через свое криво сидящее на носу пенсне. Отдышавшись, он обратился к Майлзу.

— Сэр, начал он, — я принес вам добрые вести.

— Фэй Сетон?..

— Фэй Сетон жива, — сказал доктор Фелл и добавил далеко не веселым голосом: — Сколько она проживет, зависит от того, будет ли она себя беречь. Может быть, месяцы, может быть, считанные дни. Не хотел бы вас пугать, но она — человек приговоренный в некотором смысле.

Воцарилась тишина.

Майлз невольно отметил про себя, что Барбара стоит как раз на том месте, где стояла Фэй — у серванта около лампы, — и от ужаса прячет лицо в ладонях.

— Не могли бы мы, — хрипло произнес Майлз, — не могли бы мы навестить ее в больнице?

— Нет, сэр, — отрезал доктор Фелл. Только теперь Майлз заметил, что в коридоре из-за доктора Фелла вынырнул полицейский и что-то шепнул ему на ухо; доктор Фелл в ответ кивнул, вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Я только что разговаривал с мисс Сетон, — продолжал он. — Я выслушал всю эту печальную историю с начала и до конца. — Его лицо ничего не выражало. — Я постарался заполнить лакуны в моих собственных построениях и в довольно удачных умозаключениях. — Он оживился и поправил пенсне, прикрыв при этом ладонью глаза. — Но видите ли, именно мое прямое попадание меня и смущает.

Беспокойство Майлза росло.

— В каком смысле — смущает?

— Скоро здесь появится Хэдли с… кхм… чтобы исполнить свой долг. Это не доставит удовольствия одному из здесь присутствующих лиц. Поэтому я хотел попасть сюда первым, чтобы вас предупредить. Я подумал, что обязательно надо внести ясность в отдельные вопросы, в которых вы еще не разобрались.

— В каких вопросах? По поводу?..

— По поводу обоих преступлений, — сказал доктор Фелл и уставился на Барбару, словно только сейчас ее заметил. — A-а! Вы — мисс Морелл, не так ли!

— Да! Я хочу принести извинения…

— Вот оно что! Так, так. Не за великолепный ли срыв заседания «Клуба убийств»?

— Увы… да.

— Пустяки, — сказал доктор Фелл, устало махнув рукой.

Он неторопливо направился к обшарпанному креслу, которое теперь стояло у окна, и, опираясь на свою клюку, тяжело в него опустился. Откинув назад лохматую голову, он несколько секунд задумчиво смотрел на Барбару, на Майлза, на профессора Риго, затем вытащил из-под плаща уже изрядно потрепанную рукопись профессора Риго. Вместе с рукописью на свет появилось и еще кое-что знакомое Майлзу. Это была раскрашенная фотография Фэй Сетон, виденная им в отеле «Белтринг». С тем же мрачным видом, стараясь не показывать свою глубокую озабоченность и печаль, доктор Фелл молча разглядывал снимок.

— Доктор Фелл, — сказал Майлз, — одну минуту!

Доктор Фелл повернул к нему голову:

— Да? В чем дело?

— Я надеюсь, что инспектор Хэдли сообщил вам о том, что случилось в этой комнате часа два назад?

— Кхм, да. Сообщил.

— Мы с Барбарой пришли сюда и застали здесь Фэй. Она стояла у серванта, там, где сейчас стоит Барбара, а рядом с ней лежали перепачканные кровью купюры и портфель. Я… сунул одну пачку в карман, когда явился Хэдли. Не хотел лишних расспросов. Инспектор и так учинил Фэй настоящий допрос, стараясь выявить ее вину, а потом дал понять, что уже знает об этом портфеле.

Доктор Фелл нахмурил брови:

— Ну и что?

— Как раз в этот момент погас свет. Кто-то вывернул пробку на щитке в коридоре. Потом этот кто-то или что-то ворвался сюда…

— Кто-то, — повторил доктор Фелл, — или что-то. Черт возьми, хорошенькое словосочетание!

— Кем бы он там ни был, ворвавшись, он отшвырнул Фэй в сторону и выскочил отсюда с портфелем. Мы ничего не видели. Через какую-то минуту я подобрал портфель в коридоре. В нем ничего не оказалось, кроме остальных трех пачек денег и какого-то мусора. Хэдли все это взял с собой, включая банкноты, которые были у меня, и уехал с Фэй в машине «скорой помощи».

На скулах Майлза играли желваки.

— Я говорю обо всем этом, — продолжал он, — потому что со стороны инспектора были сделаны явные попытки приписать ей какую-то вину, и я очень рад, что могу помочь восстановить справедливость в отношении Фэй, Вы, доктор Фелл, кажется, забыли, что просили меня встретиться и поговорить с Барбарой Морелл. Я так и сделал, и результаты превзошли мои ожидания.

— Да-да, — пробормотал доктор Фелл в некотором смущении, стараясь не встречаться глазами с Майлзом.

— Известно ли вам, например, что именно Гарри Брук рассылал анонимные письма, в которых Фэй обвинялась в сожительстве чуть ли не со всеми мужчинами округи? Но эта гнусная затея не имела успеха, и тогда Гарри стал играть на суевериях крестьян и подкупил мальчишку Фрезнака, чтобы тот разодрал себе шею и наплел всякой чепухи о вампирах. Известно ли вам это?

— Да, — сказал доктор Фелл. — Известно. Все это так.

— У нас есть, — Майлз кивнул на Барбару, открывавшую в этот момент свою сумочку, — письмо, написанное Гарри Бруком в день убийства. Письмо адресовано брату Барбары, который, — поспешно добавил Майлз, — не имеет ничего общего с этим делом. Если у вас есть хоть капля сомнения…

Доктор Фелл выпрямился и спросил с нескрываемым интересом:

— У вас есть это письмо? Могу я взглянуть?

— Конечно. Не возражаете, Барбара?

Барбара с заметной неохотой протянула конверт. Доктор Фелл взял его, поправил пенсне, внимательно прочитал письмо и положил на колени поверх рукописи и фотографии. Его лицо приняло еще более суровое выражение.

— Отвратительная история, не правда ли? — хмуро проговорил Майлз. — Ловко задумано, чтобы ее опорочить. Но если никто не пожалел Фэй, нечего церемониться и с Гарри. Ибо вся эта драматическая ситуация сложилась по вине гнусного подлеца Гарри Брука…

— Нет! — оглушительно рявкнул доктор Фелл, словно разрядил пистолет.

Майлз оторопело взглянул на него.

— Я не понимаю. Не хотите ли вы сказать, что Пьер Фрезнак и вся эта заваруха с вампирами…

— Конечно, нет! — покачал головой доктор Фелл. — Давайте раз и навсегда выкинем из головы юного Фрезнака с его расцарапанной шеей. Это к делу не относится. Забудем этот спектакль. Однако…

— Что — однако?

С минуту доктор Фелл пристально разглядывал пол, а потом посмотрел Майлзу прямо в глаза и сказал:

— Гарри Брук написал кучу анонимок, содержавших обвинения, в которые он сам не верил. Вот в чем ирония судьбы! Вот где трагедия! Потому что, хотя Гарри ничего не знал… не мог вообразить, никогда не поверил бы, если бы ему сказали… эти обвинения вопреки всему имели под собой реальную почву.

Наступила тишина. Казалось бы, нескончаемая, тяжелая тишина.

Барбара Морелл робко положила руку на плечо Майлза. Он почувствовал, что незримая нить взаимопонимания вдруг связала ее и доктора Фелла, но ему, Майлзу, — чтобы понять и усвоить смысл услышанного, нужно было время.

— Постараюсь вам кое-что объяснить, — четко и громко начал доктор Фелл, — и мое объяснение может связать в один узел многие нити этой истории. Фэй Сетон не только проявляет повышенный интерес к мужчинам. Она испытывает к ним болезненное влечение. Я не буду развивать эту тему и просто отошлю вас к сексопатологам и психологам. Скажу только, что это своего рода психическое отклонение мучает ее с юности. Ее нельзя за это винить, как нельзя винить за болезнь сердца. У таких женщин (их немного, но они появляются в женских консультациях) судьба складывается не всегда столь трагично. Фэй Сетон, однако, по своему эмоциональному складу не принадлежит к тем, кто принимает подобное отклонение за норму и безоговорочно подчиняется природе. Ее строгая манера одеваться, ее деликатность, тактичность не наиграны. Все это тоже свойственно ее натуре. И случайные интимные связи были и остаются пыткой для ее души. Когда она поехала во Францию на работу в качестве секретарши Говарда Брука в тысяча девятьсот тридцать девятом, она была полна решимости перебороть себя. Все будет по-другому, жизнь пойдет иначе! Ее поведение в Шартрезе было безупречным. А потом… — Доктор Фелл сделал паузу, снова взял в руки фотографию и, разглядывая ее, продолжал: — Постарайтесь меня понять. Она всегда жила в обстановке… Ну как бы это сказать? Вокруг нее всегда создавалась особая атмосфера, которая и давила на нее, и порождалась ею самой. Ибо она так создана, что мужчин невольно влечет к ней, они теряют голову, везде и все, кто бы с ней ни сталкивался, хотя не каждому дано понять ее душу. И если эта ее особенность сразу улавливается мужчинами, то ее замечают, к собственному неудовольствию, и почти все женщины. Вспомните Джорджию Брук! Вспомните Марион Хеммонд! Вспомните… — Доктор Фелл прервал свой монолог и, моргая, уставился на Барбару. — Вы, мисс, недавно с ней познакомились?

Барбара вяло кивнула.

— Я видела Фэй лишь несколько минут, — пояснила она торопливо. — Что я могу сказать? Я не знаю! Я…

— Ну все-таки, мисс! — мягко проговорил доктор Фелл.

— Не знаю. Но в общем, она мне нравится! — добавила Барбара и отвернулась.

Доктор Фелл постукивал пальцами по фотографии. Неуловимая отстраненность во взгляде грустных, чуть ироничных глаз, устремленных куда-то вдаль… Казалось, что Фэй также присутствует в этой комнате, как сумочка, забытая на серванте, упавший на пол документ — вид на жительство или черный берет на кровати.

— Эта милая и благонамеренная особа будет очень удивлена… а может, и нет… дальнейшим развитием событий. — Густой бас доктора Фелла вдруг сорвался на фальцет. — Совершены два преступления! И оба они совершены одним и тем же преступником!

— Одним и тем же? — воскликнула Барбара.

Доктор Фелл утвердительно кивнул.

— Первое преступление не готовилось заранее, а было совершено на месте и, к сожалению, удалось как нельзя лучше; второе было хорошо продумано и совершено с помощью неких мистических атрибутов. Итак, я продолжаю.