Знак темной лошади

— Повторяю, месье: я ничего не знаю.

Судя по брюзгливому тону и осуждающему взгляду, которым воззрился на него этот старичок с отвисшими, как у мопса, щеками, к столь поздним визитам консьерж относился крайне неодобрительно. Все же, надеясь хоть как-то на него воздействовать, Жильбер сказал:

— Клянусь, месье, мне крайне важно знать, куда мог отправиться месье Эрве. Крайне важно.

Умоляющая улыбка не подействовала, консьерж бесстрастно покачал головой:

— К сожалению, месье, ничем не могу помочь.

— Может, все же вы вспомните хоть что-то? Например, как был одет месье Эрве? Я бы попробовал определить, куда он пошел, по одежде.

— Я видел только, что месье Эрве вышел в семь вечера. Все. На то, как он был одет, я не обратил внимания. И насчет того, куда он пошел, он мне тоже ничего не сообщил. Впрочем, он никогда мне этого не сообщает. — Сказав это, консьерж утратил к Жильберу всякий интерес.

Сейчас, после того как Жильбер узнал о похищении Анри Дюбуа, ему была дорога буквально каждая минута. Нгала позвонила ему около трех часов дня; с трудом сдерживая рыдания, она сообщила, что Анри похитили. Сразу же после ее звонка Жильбер поехал в депо Дюбуа; здесь примерно через час он встретился с телохранителем Анри Ли Чжуаном, которого до этой их встречи допрашивали в полиции, выясняя детали похищения. Переговорив с Жильбером, Ли Чжуан сам первый предложил свою помощь, и Жильбер согласился; предложение телохранителя устраивало его в высшей степени. Во-первых, Ли был единственным, кто видел похитителей в лицо, во-вторых, Жильбер знал, что для того, чтобы спасти свою репутацию, Ли пойдет на все. Однако предпринять вместе с Ли попытку найти Анри они могли только с помощью Марселя. Но Марсель, как назло, отдыхал сегодня после ночного дежурства.

— Поскольку месье Эрве мне очень нужен, я рискну еще немного его подождать, — сказал Жильбер. — Я буду сидеть в машине, недалеко от гаража.

— Как вам будет угодно, месье.

— На всякий случай, у меня красный «фольксваген».

— Хорошо, месье, я обязательно сообщу все это месье Эрве.

Выйдя на улицу, Жильбер посмотрел на часы: стрелки показывали две минуты второго ночи. Сидящий на переднем сиденье «фольксвагена» Ли Чжуан молча посмотрел на него; догадавшись по выражению его глаз, что ничего нового выяснить не удалось, отвернулся. Жильбер сел рядом. В полном молчании они просидели в машине еще около получаса в дополнение к тридцати минутам, которые уже провели здесь.

Наконец где-то около половины второго у гаража застыла «тойота» Марселя. Сделав знак Ли, чтобы он ждал здесь и никуда не выходил, Жильбер подошел к «тойоте». Рядом с Марселем сидела Женевьев. Встретив взгляд друга, Марсель, видно, сообразил, что тот не стал бы зря дожидаться его среди ночи. Поцеловав Женевьев в щеку и шепнув: «Малыш, прости», вышел из машины. Спросил тихо:

— Что-нибудь случилось?

— Похитили Анри Дюбуа. В два часа дня. Очень похоже, что к этому похищению приложил руку Ланглуа. Помнишь, ты говорил мне, что некогда записал девятнадцать фамилий? Тех, кто занимает помещения в «Женераль кемик»?

— Конечно. Марсель не спеша выковырял из пачки сигарету. Думаешь, можно что-то раскопать с их помощью?

Нам ничего другого не остается. Дорога каждая минута. Согласись, они ведь очень просто могут прикончить парня, пока мы будет их искать.

Еще как могут, согласился Марсель. Девятнадцать фамилий… И одна из них, по идее, должна навести нас на какой-то адрес… Плюс «мазда» с частью номера…

— Именно, Марс, именно. Мне кажется, если у нас и есть шанс, то это именно эти девятнадцать фамилий. Если дорожная полиция нам поможет, мы очень даже можем их зацепить.

— Согласен. Но надо спешить. — Марсель пригнулся: — Женевьев, тебе придется провести эту ночь без меня.

— Я уже поняла. — Женевьев не пыталась скрыть огорчения.

— Мне очень жаль, бэби. — Марсель поцеловал ее в щеку. — Но ничего не поделаешь. Будь умницей, хорошо?

— Уговорил. — Женевьев послала Жильберу воздушный поцелуй. — Чао, ребята. Желаю удачи.

Анри лежал на чем-то жестком. Все тело разламывалось. Он был в полузабытьи, сквозь туман проносились воспоминания, в основном эти воспоминания касались Ксаты. Он вспоминал все, что рассказала ему мать о Ксате, о том, что случилось с Ксатой и почему Ксата теперь такая. Он узнал, что Ксата — единственная дочь Омегву, которую тот любит острой, болезненной любовью. Когда Ксата была маленькой, Омегву вывез жену и дочь в Париж, но мать Ксаты так и не смогла приспособиться к парижской жизни, и они вернулись в Бангу, правда, за это время Омегву успел послать ходатайство французскому правительству, и обе, Ксата и ее мать, стали французскими подданными. После того как началась война, Ксата и мать продолжали жить в Бангу — однако могли себя чувствовать там в полной безопасности, поскольку практически их охраняла вся деревня. Однако беда пришла совсем с другой стороны… Однажды, когда Ксате было одиннадцать, она, гуляя в лесу, наткнулась на двух пришельцев — охотников, промышлявших в джунглях браконьерством. Выросшие в лесу и уверенные, что могут легко скрыться, охотники схватили Ксату, изнасиловали, а затем ушли, думая, что успеют перейти границы своего племени. Ксата вернулась в Бангу и полгода после этого случая пролежала с нервным потрясением. Охотников же, заколотых боевым копьем, через несколько дней обнаружила в лесу полиция; кто это сделал точно, в Бангу не знают до сих пор, однако ходит слух, что насильникам отомстил тот самый влюбленный в Ксату парень, Балубу, которому тогда только исполнилось восемнадцать. По обычаям племени и древним поверьям Ксата может теперь выйти замуж только за того человека, который лично отомстил обидчикам, и ни за кого другого, и именно поэтому, наверное, Балубу и считает себя единственным претендентом на ее руку. Вспомнив об этом, Анри застонал. Как же ему сейчас тяжело… Как тяжело… Именно с этим ощущением он снова провалился в пустоту.

Он не знал, сколько времени находился в небытии. Очнулся он от того, что кто-то грубо толкал его в плечо; при этом этот человек громко требовал, чтобы он проснулся. Открыв в конце концов глаза, Анри увидел сидевшего прямо над ним на корточках Базиля. Увидев, что он очнулся, Базиль сказал бесстрастно:

— Вставай. Вставай, время дорого. Надо поговорить.

Встав, Анри по уже знакомому ему пути пошел вперед. Базиль шел за ним вплотную сзади, Анри ощущал его дыхание. Каждый шаг отдавался болью. Вслушиваясь в ее толчки, Анри не заметил, как уперся в дверь кабинета. Базиль толкнул ее, и они вошли.

В кабинете за столом сидел Поль, как показалось Анри, в той же позе, что и вчера. Базиль усадил Анри на стул; Поль, понаблюдав за ним, щелкнул пальцами:

— Базиль, спустись вниз. Я хочу быть уверен, что вокруг тихо. Если заметишь что-нибудь, сразу дай наколку. — Ага. — Базиль вышел.

Прислушавшись к стихающим на террасе шагам, Поль положил сигарету в пепельницу. Спросил, наклонив голову: — Как прошла ночь?

Будь он проклят, подумал Анри. Пусть он делает со мной что хочет, я буду молчать.

— Ладно, козлик, не хочешь отвечать, не нужно. Но предупреждаю, сегодня тебе будет тяжелей, чем вчера. Ты меня разозлил.

Взяв со стула моток веревки, он подошел к Анри. Примерившись, тщательно, не спеша привязал его к стулу. Закончив работу, вернулся к столу. Взял продолжающую тлеть сигарету, затянулся.

— Ладно, козел вонючий. Поиграли, и хватит. Сейчас буду сдирать с тебя кожу. С тебя никогда еще не сдирали кожу?

Поль встал, и в тог же самый момент Анри увидел Жильбера, возникшего точно за спиной Поля, между распахнутых створок в проеме окна. Бесшумный, как тень, Жильбер пригнулся, готовясь, как понял Анри, к прыжку. Тут же Поль, будто уловив опасность, застыл, вытянув подбородок. Однако большего Жильбер сделать ему не дал — спрыгнув с подоконника, он приставил к спине Поля ствол пистолета:

— Не двигайся, гнида. Иначе проглотишь пулю. Быстро к стене. И не вздумай кричать, ублюдок, продырявлю.

Поль шагнул к стене, но это был обман, поскольку он тут же попытался резко, без замаха, ударить Жильбера локтем в живот. Жильбер опередил удар, ударив сам, и, как понял Анри, этот удар был страшен. Поль, безвольно свесив голову, осел. Упасть ему Жильбер не дал — подхватив обмякшее тело, повернул к себе лицом. Подбородок Поля упирался в грудь, из угла рта сочилась струйка крови, глаза были закрыты. Убедившись, что противник без сознания. Жильбер опустил тело на пол. Спросил все тем же громким шепотом:

— Малыш, их здесь много? Говори быстрей, от этого зависит все.

— Не знаю. — Анри все еще отказывался верить, что это в самом деле Жильбер. — Я видел только двоих.

Наверное, у него что-то мелькнуло в глазах, потому чго Жильбер, покачав головой, потрепал его по щеке:

— Потерпи, малыш. Я вижу, ты на пределе. Я секунду.

Тут же, все тем же неслышным мягким прыжком подскочив к двери, Жильбер осторожно приоткрыл ее. Постояв некоторое время с поднятым над головой пистолетом, сказал тихо:

— Ли? Это ты?

— Да… — донеслось из-за двери. Через несколько секунд в проеме показался Ли, двигавшийся спиной. Китаец тащил что-то тяжелое. Лишь когда Ли переместился в кабинет полностью, Анри увидел, что он тащит Базиля. Бросив бездыханное тело посреди кабинета, Ли выпрямился. Сказал, утерев пот: — Может, я с осмотром и поторопился. Но, по-моему, кроме этих двух, здесь больше никого нет.

— Да? — Жильбер прислушался. — Похоже. Ладно, давай быстро развяжем мальчонку. А этих скотов привяжем.

Размотав связывающие Анри веревки и подождав, пока он встанет, Жильбер внимательно осмотрел его лицо. Покачал головой:

— Так ты вроде в порядке. Как кости? Целы?

— По-моему, целы. — Сейчас, когда Анри убедился, что наконец свободен, он чувствовал себя почти в норме.

— Ладно. Жильбер сунул за пояс пистолет. — Подожди, надо быстро заняться этими ублюдками. Пока они еще не очухались.

Подняв все еще не пришедшего в сознание Поля, Жильбер и Ли усадили его на стул. Разрезав длинную веревку, сначала крепко привязали к стулу Поля, затем, поставив второй стул точно за его спиной, так же крепко привязали к этому стулу Базиля. Посмотрев на Базиля, Ли сказал:

— Этот отойдет не скоро. Я ему крепко врезал.

— Хорошо. — Подойдя к Полю, Жильбер похлопал его по щекам. — Давай начнем с этого.

Убедившись, что похлопывание по щекам не действует, Жильбер зажал Полю нос. Несколько секунд Поль не двигался. Затем, инстинктивно пытаясь освободить нос, дернул головой и открыл глаза. Зрачки у него были совершенно мутными. Дождавшись, пока Поль остановит взгляд на нем, Жильбер сказал:

— Ублюдок, слушай меня внимательно. Сейчас ты скажешь нам все, без парафина. И смотри, не жми и не коси некнокающим. По ряхе я вижу: пальцы у тебя в конторе. Изложи спокойно: кто тебя нанял, зачем и когда. Иначе всажу пулю в живот. И оставлю здесь подыхать.

Некоторое время Поль молчал, будто обдумывая услышанное. Наконец покачал головой. Сказал, глядя в потолок:

— Парень, я не знаю, кто ты, но ты гоняешь порожняк. Ты можешь стрелять, можешь делать со мной что хочешь, я все равно ничего не скажу. Пустой номер.

— Да? Жильбер поднял было руку, но Ли жестом остановил его:

— Подожди. Этот человек мой. Прошу, дай его мне.

— Ладно. Боюсь, я могу просто задушить этого ублюдка.

— Не надо. Сейчас он все скажет.

Достав из кармана куртки моток пластыря, Ли оторвал от него кусок. Спрятав моток в карман, оставшимся куском аккуратно залепил Полю рот. Тот, скосив глаза, следил за его действиями. Закончив, Ли сказал:

— Так лучше. Обычно при этом сильно кричат.

Достав из кармана предмет, напоминающий наперсток, Ли надел его на указательный палец. Затем, крепко зажав одной рукой челюсть Поля, пальцами другой, той самой, на которой был наперсток, на котором Анри теперь успел разглядеть нечто напоминающее изогнутую иглу, начал что-то осторожно нащупывать на шее пленника. Наконец, нащупав, Ли с силой вдавил указательный палец с наперстком в найденную точку. Поль дернулся, пытаясь вырваться, но второй рукой Ли продолжал крепко держать его за челюсть. Судя по звукам, которые издавал Поль, и по вращающимся зрачкам, он испытывал сейчас страшную боль.

Пока все это происходило, Жильбер, зайдя за спину Поля, достал из кармана куртки плоскую коробочку диктофона. Нажав кнопку, снова спрятал диктофон в карман.

Наконец бешено вращавшиеся до этого глаза Поля закатились. Лицо стало красным. Покачав головой. Ли вздохнул:

— Надо отпускать. А то умрет.

Убрав руку, Ли, не обращая никакого внимания на Поля, отошел к окну. Судя по раздававшимся из-под пластыря хрипам и по тому, как зрачки Поля с ужасом следили за Ли, он был в сознании.

Понаблюдав за ним, Ли снова подошел к Полю вплотную. Сказал, пригнувшись:

— Ну что? Попробуем еще раз?

Поль отчаянно замотал головой.

— Ага. Значит, скажешь, о чем тебя спрашивают? — Понаблюдав, как Поль усиленно кивает, Ли содрал с его рта пластырь. Посмотрел на Жильбера: — Давай спрашивай, он скажет. Выдержат ь это второй раз очень трудно.

Подойдя к Полю, Жильбер спросил:

— Так кто тебя нанял?

— Никто меня не нанял… — Поль все еще говорил с придыханием. — Мы решили поставить на темную лошадь. Ну и прихватили этого парня. И все. Клянусь, все.

— Снова хочешь побеседовать с моим приятелем? А?

Посидев с закрытыми глазами, Поль приоткрыл веки. Сказал тихо:

— Говорю, никто меня не нанял. Вообще, парень, больше я тебе ничего не скажу, лучше убейте меня. Вправду убейте. Так будет лучше.

Изучив его взгляд, Жильбер потер щеку:

— Понятно. Вот что мне кажется: тебя наняли легавые. И ты боишься, что они об этом пронюхают. О том, что ты раскололся.

— Ничего я не боюсь… — Поль снова закрыл глаза. — Убейте меня. Говорю тебе, парень, так будет лучше.

— Тогда придется повторить, — сказал Ли.

Услышав звук его голоса. Поль быстро открыл глаза. Сказал хрипло:

— Нет, нет. Подожди, я скажу. Скажу подробней, только не подпускай ко мне китаезу.

Жильбер потер щеку, будто раздумывая. Наконец сказал:

— Вот что, ребята, выйдите-ка отсюда. Выйдите, выйдите. Чувствую, он хочет поговорить со мной один на один.

Анри вместе с Ли вышел на террасу. Плотно прикрыв за собой дверь. Ли улыбнулся:

— Вот увидите, месье Дюбуа, он ему все скажет.

Достав из-за пояса автомат, Ли подошел к ведущей вниз лестнице. Постояв несколько секунд, облегченно вздохнул:

— Пока ничего подозрительного. С вами все в порядке, месье Анри?

— Вроде все в порядке.

— Что они от вас хотели?

— Хотели узнать, как мы тренируем некоторых лошадей.

— Узнали?

— Нет, я каким-то чудом выдержал.

— Счастье, что мы пришли вовремя. Это все ваш друг. Без него бы мы вас не нашли.

— Да, я страшно благодарен Жильберу. Если бы вы не пришли, они бы меня убили.

— Они бы вас не убили. Судя по тому, как развивались события, у них было другое задание.

— Ли, клянусь, я был уже мертв.

— Месье Анри, вы не знаете, что такое быть мертвым. и слава богу. Но вообще большое счастье, что все так повернулось. — Ли вежливо улыбнулся.

Прошло около минуты; наконец дверь открылась, на террасу вышел Жильбер. Закрыв за собой дверь, сказал шепотом:

— Все, я ухожу.

— Он раскололся? — спросил Ли.

— Да, все в порядке. Анри, сейчас Ли вызовет полицию, дождись ее вместе с ним.

— А ты?

— Я пойду, мне совсем незачем здесь светиться. На случай, если тебя будут допрашивать, запомни: меня, то есть второго человека, который освобождал тебя вместе с Ли, ты не знаешь и никогда раньше не видел.

Хорошо. Но почему?

— Так надо. Не исключено, что в твоем похищении замешана все та же полиция. Ли тоже скажет что-то примерно в этом роде: мол, обнаружив, где ты, понял, что один не справится, и попросил о помощи случайно встреченного незнакомого африканца. И ты стой на этом. Не собьешься?

— Нет.

— Пошел. Не волнуйся, малыш, думаю, вечером мы с тобой увидимся. Ли, проводи меня до лестницы.

Отойдя с Ли к лестнице, Жильбер сказал:

— Ажанам постарайся сообщать как можно меньше. Счастье, что те, кто нанял этих выродков, дали им указание особенно не расходиться. А то бы мы получили не Анри, а кусок кровавого мяса.

Дождавшись, пока Жильбер спустится. Ли вернулся к стоящему у дверей кабинета Анри; войдя вместе с ним в комнату, набрал номер на телефонном аппарате. Услышав отзыв, сказал:

— Полиция, с вами говорит Ли Чжуан из парижского бюро «Еврогард». Я звоню но поводу похищения Анри Дюбуа. Похищенный и похитители найдены.

Спустившись вниз, Жильбер огляделся; небольшой загородный особняк, в котором похитители держали Анри, находился в зеленой зоне, на окраине Лаваллуа-Перрье, среди множества построенных но самым причудливым проектам особняков. Во дворе строения стояла «мазда», скрытая окружавшим дом кустарником. Собственно, именно благодаря этой «мазде», замаскированной несколько небрежно, они с Ли и смогли определить нужное место. Предшествовало же их поиску сопоставление нескольких полученных в дорожной полиции адресов.

Постояв у калитки и не заметив ничего подозрительного, Жильбер по безлюдной улице направился к «фольксвагену». Найдя свою машину там же, в кустах у дороги, он сел за руль, включил мотор; затем, проехав метров пятьсот, свернул на обочину. Загнав машину в кусты, выключил мотор, вышел из машины и, тщательно замаскировавшись в густых зарослях, присел на корточки.

Того, чего он ждал, он дождался довольно быстро: минут через десять мимо него в сторону Лаваллуа-Перрье промчалась полицейская машина с включенной мигалкой. Сверив по часам время, Жильбер хотел было встать, но тут же снова присел. На этот раз его внимание привлек черный «БМВ», на полной скорости пронесшийся мимо него в ту же сторону. Наметанным взглядом Жильбер успел разглядеть, что на месте водителя располагался толстяк с маленькими усиками, рядом — громила уголовного вида, заднее же сиденье было забито людьми до отказа. Номерные таблички наверняка умышленно были покрыты толстым слоем грязи.

Выждав еще минут пятнадцать и ничего не дождавшись, Жильбер сел в «фольксваген», дал газ и выехал на шоссе. Включив приемник, прослушал утренние новости Затем взглянул в зеркало и увидел едущий за ним черный «БМВ», тот самый, с заляпанными грязью номерами и усатым толстяком за рулем. Некоторое время обе машины шли, не меняя скорости, друг за другом; затем в надежде, что «БМВ» его обгонит, Жильбер резко сбавил ход. «БМВ» и и в самом деле начал обгонять его, но не до конца; поравнявшись с «фольксвагеном», лимузин некоторое время двигался точно на такой же скорости вровень с ним. Черт, подумал Жильбер, неужели они о чем-то догадались? Не должно быть. Ведь он не подавал им для этого ни малейшего повода. Будто в подтверждение этих его мыслей «БМВ», наддав, легко оторвался от него и пропал впереди.

Через два дня Жильбер сидел на облюбованном им наблюдательном пункте в парижском отеле «Амбассадор». Он был облачен в одежду, которая его крайне стесняла и которую ему не терпелось как можно скорее снять: в смокинг, белоснежную манишку и галстук-бабочку. Неудобств добавляла кобура с люгером под мышкой и «байярд», который за неимением потайного кармана в брюках пришлось прилепить скотчем в районе плавок. Но все эти вынужденные неудобства Жильбер сейчас охотно сносил, поскольку для него и по крайней мере для большей половины его соотечественников сегодняшний день можно было назвать историческим: события вынудили Балинду пойти на предложенные ООН прямые переговоры с главой оппозиции Омегву Бангу. По своему положению в партии Жильбер должен был отвечать за безопасность Омегву Бангу; сейчас, вместе с примерно полусотней активистов Фронта освобождения, он пытался наладить здесь, в «Амбассадоре», нечто вроде агентурной охраны.

Внизу, прямо под Жильбером, в вестибюле отеля, изредка останавливаясь и что-то тихо говоря заполнившим весь этаж телохранителям, прохаживался полный толстогубый африканец в сером генеральском мундире с эполетами Альфред Нгзима. Этого человека, занимавшего в кабинете Балинды пост начальника департамента безопасности, Жильбер ненавидел смертельной ненавистью. Нгзима был палачом, лично пытавшим свои жертвы, садистом, руки которого были по локоть в крови. Однако вместо того, чтобы вцепиться в горло этому убийце и задушить его, Жильбер был вынужден сейчас вежливо улыбаться. Изредка встречаясь взглядом с Нгзимой, он корчил лишенную каких-либо эмоций благостную мину. Ничего, подумал Жильбер, рано или поздно Нгзима заплатит за все. Полицейские многих стран, работающие в отделах борьбы с наркомафией, прекрасно осведомлены, что Нгзима давно уже превратил свою страну в перевалочный пункт для торговли наркотиками. Как лицо, уличенное в связях с наркомафией, Альфред Нгзима давно уже внесен в списки Интерпола, но арестовать его сейчас французская полиция не могла — Нгзима, как член правительственной делегации, пользовался дипломатическим иммунитетом.

Наконец по легкому шуму, донесшемуся со второго этажа, где находился конференц-зал, Жильбер понял: переговоры закончились. Прошло несколько секунд, и к нему подошел Шарль Секо, его самый доверенный помощник. Жильбер встал, чтобы поподробней расспросить Шарля, однако тот, покачав головой, вдруг обнял его. Сказал в самое ухо:

— Жиль, я не верю сам себе. Мы победили. Слышишь, Жиль?

— Слышу. — Помолчав, Жильбер похлопал Шарля по спине: Ладно, Шарль, все хорошо. Но у нас еще полно дел.

Шарль отстранился.

— Конечно. Но знай, осенью по всей стране будут проведены выборы под контролем ООН. Кандидатов двое, Омегву и Балинда. И все, никакой мухлевки. ООН гарантирует. Понимаешь, что это значит?

— Понимаю. Но выборы пока еще даже не начались.

— Ладно, ты прав. Хотя сейчас даже ежу ясно: Балинда не наберет и десяти процентов.

— Подождем до осени. Где Омегву?

— Пока в конференц-зале. Просил передать тебе, чтобы ты отвез его домой на своей машине.

— Хорошо, Шарль, займись пока делом, ладно? Еще не все кончилось.

— Конечно. Пойду к ребятам, они ждут.

Оставшись у облицованных мрамором перил, Жильбер посмотрел вниз, на вестибюль. Сейчас, после окончания конференции, там крутился людской водоворот. Люди в визитках и смокингах, журналисты с телекамерами и фотоаппаратами, сотрудники ООН с голубыми наручными повязками поневоле были разметаны по углам и оттеснены к краю. Людской муравейник бурлил, растекаясь в разные стороны; одни пробирались к выходу, другие искали своих в разбросанных по всему вестибюлю кучках, третьи поднимались вверх, к барам и буфетам.

Понаблюдав за вестибюлем, Жильбер подумал: кровавый режим Балинды доживает последние дни. Конечно, он счастлив, об этом нечего говорить. По одно дело конец кровавого режима, и совсем другое то, что будет после этого лично с ним, с Жильбером Ткела. Если допустить, что выборы завершатся победой Омегву, а они скорей всего именно этим и завершатся Омегву станет президентом, а он, Жильбер Ткела министром внутренних дел. Веселая перспектива. Он — министр внутренних дел при президенте, женой которого наверняка станет Нгала. Бороться за свободу, находясь в эмиграции, непрерывно рисковать жизнью, а оказываясь на родине, ходить по лезвию бритвы — ко всему этому он давно уже привык. Фактически все это стало для него его второй сутью, обыденностью. Но вот чего он себе никак не может представить — так это себя самого в роли министра внутренних дел.

Наконец, увидев идущего по балюстраде в сопровождении телохранителей Омегву, Жильбер спустился вниз. В вестибюле, перехватив Омегву, он вышел вместе с ним на улицу.

При появлении Омегву стоящая за полицейской цепочкой небольшая кучка студентов-африканцев захлопала. Пока они шли к стоянке, куда их, пятясь, сопровождали два телеоператора с камерами, Омегву отвечал на вопросы идущих рядом корреспондентов. Сзади, метрах в трех, шли телохранители во главе с Шарлем.

На стоянке Жильбер, подавив вздох облегчения, открыл дверцу своего «фольксвагена». Омегву сел, и Жильбер, показав телохранителям, чтобы они ехали следом, обошел машину и сел за руль рядом с ним. Сказал, посмотрев на совсем не радостное лицо:

— Домой, патрон?

— Конечно. Черт, Жиль, если бы ты знал, как я устал…

— Понимаю. И все же поздравляю вас. Это счастливая усталость.

— Спасибо. Но главная борьба впереди, ты сам это отлично знаешь.

— Знаю.

Проехав весь Париж, Жильбер остановил наконец «фольксваген» у дома Омегву. Сзади затормозил ехавший за ними «пежо» охраны. Выключив мотор, Жильбер посмотрел на Омегву: выходим?

Омегву покачал головой:

— Жиль, нам надо поговорить. Прямо здесь, в машине.

— Хорошо. — Жильбер оглянулся: переулок, если не считать двух только что подъехавших машин, был пуст. Я правильно понял: ребята пусть идут к вам?

— Да. Пусть поднимаются наверх, нам нужно поговорить одним.

Выглянув из машины, Жильбер знаком показал телохранителям: поднимайтесь. Затем, захлопнув дверцу, повернулся к Омегву.

— Слушаю, патрон.

Омегву молча полез в карман. Порывшись, протянул Жильберу клочок бумаги:

— Посмотри. Эту бумажку я обнаружил в кармане пиджака сразу же после подписания документов. Как только вышел в коридор.

Взяв бумажку, Жильбер внимательно изучил ее. Это был обычный листок с эмблемой отеля «Амбассадор», из тех, что в отелях приличного класса разложены повсюду. Средняя часть листка была заполнена пиктографическими тотемными знаками. Отлично знающий африканское пиктографическое письмо, Жильбер без особых усилий прочел: «Не бери легко плывущее в руки. Откажешься жизнь будет спокойна. Нет — копье судьбы нанесет удары один за другим».

Балинда, подумал Жильбер. Конечно, Балинда. Черт, выругался он про себя, похоже, это предупреждение о покушении. Точно. «Легко плывущее в руки»… То есть победа на предстоящих выборах. Конечно. Ясно как день, это предупреждение о покушении. Посланное как последний шанс. Кстати, оно может сработать на мельницу балиндовцев гораздо эффективнее, чем само покушение. Ведь одно дело, когда претендента неожиданно убьют, и совсем другое — когда он по непонятным причинам сам снимет свою кандидатуру.

Повертев листок, Жильбер спросил полуутвердительно:

— Считаете, это подложено в ваш карман по приказу Балинды?

— Конечно. Это предупреждение. Балинда хочет, чтобы я снял свою кандидатуру. В противном случае он угрожает мне каким-то ударом.

— Каким?

— Понятия не имею. Пойди пойми, что может быть на уме у этих мерзавцев.

Все правильно, подумал Жильбер. Вообще история с запиской, незаметно подложенной в карман, вполне в духе Балинды и Нгзимы. Черт, понять бы только, какой именно удар они собираются нанести. Какой… Какой… Вообще-то, если быть логичным, это все же должно быть элементарное предупреждение о еще одном покушении. Они дают понять, что, если Омегву не снимет своей кандидатуры, они его убьют. Правда, зачем предупреждать? Почему бы сразу не убить, без всякого предупреждения? И к тому же почему «удары»? Почему во множественном числе? А нипочему. Для красоты.

Посмотрев напоследок бумажку на свет, Жильбер так и не увидел на ней ничего, кроме уже изученных им тотемных знаков. Заметив его усилия, Омегву покачал головой:

— Жиль, если ты ищешь следы, их там нет.

— Я вижу.

— Да и вообще, разве имеет значение, кто именно ухитрился сунуть в мой карман эту записку? Пусть даже это сделал сам Балинда.

— Пожалуй, вы правы. Не имеет.

— Главное, они ее положили. Они точно что-то затевают. А вот что, я не могу представить даже приблизительно.

— Мне кажется все же, они угрожают вас убить.

— Не знаю.

— Что ж, если это не предупреждение о покушении — надо думать.

— Подумай. Я думать об этом не могу, моя голова сейчас занята другим. И все же мне показалось, под «ударами» они подразумевают что-то другое. В конце концов, ведь убить меня они пытались уже раз пять.

— Шесть. И никто не может помешать им попробовать сделать это в седьмой.

— Что ж, если так, пусть пробуют. На здоровье. Я в любом случае не сниму своей кандидатуры, чем бы они мне ни угрожали.

— Правильно, патрон. Я же со своей стороны обещаю сделать все, чтобы нейтрализовать все их угрозы.

Повертев записку, Жильбер спросил: Вы хотите оставить ее у себя? Или отдаете мне?

— Мне она ни к чему. Да и тебе зачем? На мой взгляд, ей самое место в мусорном ящике.

— Нет уж, я над ней еще немного посижу. Мало ли, вдруг удастся что-то зацепить. — Жильбер спрятал записку в карман. Поднимемся? Вокруг вроде все спокойно.

— Поднимемся.

Через минуту, выйдя из лифта, вошли в квартиру. Помня о записке, Жильбер, помимо обычного дежурного у подъезда, поставил еще на всякий случай двух проверенных парней на лестничной площадке. И строго предупредил всех, что с сегодняшнего дня меры по охране Омегву усиливаются.

В квартире Омегву Жильбер пробыл около часа. После этого он сразу поехал к себе. Шел четвертый час дня, и он чувствовал себя вымотанным до предела.

Вернувшись к своему дому, Жильбер, прежде чем ввести машину в гараж, остановил ее у кафе Аржерона. Увидев его, бармен улыбнулся:

— Привет, Жиль. Чашечку кофе?

— С удовольствием. — Дождавшись, пока Аржерон поставит перед ним кофе, поинтересовался: — У дома все тихо?

— В смысле?

— В смысле машин, переполненных людьми, не было?

— Нет. Во всех машинах, заезжавших в гараж, сидели только водители. Все машины въезжали по набору, то есть все были свои. Вообще все было тихо, не волнуйся.

— Спасибо, Луи. Кофе был отличным. — Поставив чашку, Жильбер вышел из кафе, сел в «фольксваген» и, развернувшись, въехал в гараж.

В гараже стояла тишина, лишь под потолком негромко жужжал вентилятор. Выйдя из машины, Жильбер набрал код и открыл ворота; затем, снова усевшись за руль, завел «фольксваген» в бокс. Выйдя из бокса, протянул руку к пульту. Однако нажать кнопку на пульте он не успел, за его спиной кто-то сказал негромко:

— Парень, поменьше движений. Стреляю без предупреждения.

В следующее мгновение Жильбер почувствовал, как ему в спину уперлось что-то твердое. Тут же перед ним появились еще два человека с наведенными на него пистолетами; оба были белые, один невысокий толстяк, второй верзила с крохотными глазками и лошадиной челюстью. Вглядевшись в толстяка, Жильбер вспомнил: это лицо, одутловато-круглое, с крохотной щеточкой усов, он видел в день, когда возвращался домой после освобождения Анри. Толстяк сидел за рулем обогнавшего его «БМВ».

— Развернуть и проверить, — сказал голос сзади.

Верзила, прижав ствол пистолета к животу Жильбера, толкнул его в плечо. Это заставило Жильбера повернуться, и он наконец увидел третьего. Оскалившись и изредка поправляя движением головы длинные волосы, этот третий смотрел на него сейчас, как смотрят на пустое место. Ну да, подумал Жильбер, все правильно. Это Барт. Тот самый Барг, которого ему так подробно описала Женевьев. Высокий, длинноволосый, мочка правого уха срезана.

Взяв Жильбера за волосы, Барт рывком задрал ему голову назад:

— Как самочувствие, черномазый? Понял, что влип?

Стараясь как можно естественней изобразить полную растерянность, Жильбер выдавил:

— Что вам от меня нужно? Что вы хотите?

Посмотрев на верзилу, Барт усмехнулся:

— Объясни ему, что нам нужно.

Жильбер был готов к удару, и все же страшной силы хук в живот, который нанес ему верзила, чуть не отключил его. Несколько секунд ему пришлось стоять, хватая ртом воздух и пытаясь прийти в себя. Мучительно хотелось согнуться, но Барт крепко держал его за волосы. Конечно, он мог вырваться, но вырываться именно сейчас в его планы не входило. Хуже всего было то, что низ грудной клетки и предреберье разрывала невыносимая ноющая боль.

Наконец, отпустив его волосы, Барт бросил толстяку:

— Проверь, что у него там есть.

Быстро прохлопав Жильбера по ногам, толстяк распахнул полу смокинга; увидев под ней подвешенную на ремнях кобуру, ловко вытащил «ЧЗ».

— Отлично. — сказал Барт. Прямо в десятку. Проверь-ка его.

Осмотрев пистолет со всех сторон, толстяк протянул оружие Баргу; взвесив «ЧЗ» на ладони, Барт усмехнулся:

— Ну что, вонючка черномазая? После этого будешь еще спрашивать, что нам от тебя нужно?

Жильбер промолчал. Спрягав в один карман куртки «ЧЗ», а в другой свой пистолет, Барт сказал:

— Постойте здесь, я подгоню машину. Если кто-то появится, засунем его туда.

Барт скрылся за колоннами. Прошло несколько секунд, зашумел мотор. Затем к боксу подкатил, тут же застыв, черный «БМВ».

Выйдя из машины, Барт остановился перед Жильбером. Вытянув руку, приподнял кулаком его подбородок:

— Зачем таскаешь с собой пушку?

— Я занимаюсь политикой…

— Политикой?

— Да, политикой, — повторил Жильбер. При этом он подумал: если они не найдут «байярд», приклеенный к левой части живота, у него останется крохотный шанс. Причем, как это ни парадоксально, если они будут продолжать его бить, этот шанс увеличится. Будто отвечая на его мысли, толстяк ударил его рукояткой пистолета по печени. Удар был мощным, правую сторону живота ожгла дикая боль, заставившая Жильбера согнуться.

— Слушай, нигер, не вешай лапшу на уши, — сказал толстяк. Я же видел тебя, паскуду, когда ты возвращался на своем «фольксвагене». После того как ты сдал наших легавым. Это политика?

Только бы они не нашли «байярд», подумал Жильбер. Они должны продолжать его бить, причем чем сильней они будут его бить, тем вероятней для него станет путь к спасению.

Снова ухватив рукой его волосы, Барт выпрямил его:

— Ответь: ты хочешь остаться в живых?

— Хочу… — Жильбер и на этот раз постарался придать голосу растерянно-испуганную интонацию.

— В таком случае объясни: через кого и как ты связан с легавыми?

— Но я не связан с ними… Я же сказал, я занимаюсь только политикой…

— Да ты сам был легавым, паскуда, — прошипел толстяк. Ребята нам все сказали.

— Подожди… — С силой дернув Жильбера за волосы, Барт улыбнулся. — Парень, если ты не скажешь, с кем и как ты связан в полиции, ты горько пожалеешь.

— Я ни с кем не связан в полиции… После того как я оттуда ушел, я целиком занялся политикой… Клянусь…

Усмехнувшись, Барт отпустил его волосы.

— Ладно, как хочешь. Ребята, всыпьте ему.

Верзила и толстяк били профессионально, рукоятками пистолетов и кулаками, выбирая наиболее болезненные места. Закрыв голову руками, Жильбер несколько мгновений пытался устоять под их ударами. Затем, почувствовав, как после одного из них хрустнуло ребро, упал, сразу постаравшись скорчиться. Тут же на него обрушились удары их ботинок. И все же, скрючившись, он ухитрился незаметно нащупать под майкой «байярд». Если бы они били его еще несколько секунд, от него наверняка осталось бы месиво. Однако его рука уже держала «байярд» за рукоятку, а палец плотно лег на курок. В момент, когда, охаживая его ногами, оба вошли в раж, Жильбер, закрывая одной рукой голову, резко повернулся. Сначала он выстрелил в живот верзиле, затем, перевалившись на спину, в грудь толстяка. Верзила рухнул сразу же, однако ставший второй мишенью толстяк, прежде чем получить пулю, успел-таки нажать курок. Ожгло левое плечо, но Жильбер, не обращая внимания на рану, вскочил и прижал ствол «байярда» к шее Барта. Все это произошло так быстро, что опешивший Барт не успел даже потянуться к карманам. Сейчас он стоял, напрягшись всем телом, хлопая глазами и судорожно двигая кадыком над высоко поднятым подбородком; задрать подбородок его поневоле заставил прижатый к шее пистолет. В тишине гаража было слышно, как слабо стонет верзила; с другой стороны, там, где лежал толстяк, не доносилось ни звука.

Жильбер чувствовал, как из раны в плече хлещет кровь и он с каждой секундой слабеет. Понимая, что Баргу эту слабость нельзя показывать ни в коем случае, он выдавил с угрозой:

— Подними руки.

Барт поднял руки; постояв, покосился в сторону Жильбера.

— Ладони на затылок, — сказал Жильбер.

Барг положил ладони на затылок. Если Барт придет в себя, он может предпринять попытку к сопротивлению, и тогда придется его убить. Но если он, Жильбер, убьет Барта и останется здесь один — он здесь же и загнется. Как нить дать. Просто истечет кровью. Взвесив все это, Жильбер прохрипел со злостью:

— Повернись спиной!

Барт послушно повернулся. Если раненая рука не будет меня слушаться, подумал Жильбер, я пропал. Но нет, левая рука его слушалась. Вытащив из карманов Барта «ЧЗ» и «смит-вессон», Жильбер бросил их на пол и двумя ударами ноги отшвырнул пистолеты в свой бокс. Затем еще двумя ударами ноги отбросил в том же направлении валявшиеся на полу пистолеты толстяка и верзилы. Затем набрал код на пульте, и ворота бокса закрылись. Почувствовав, что на душе стало спокойней, сказал: — Слушай, ты. Сейчас будешь делать, что я скажу. Если не будешь делать, что я скажу, я тебя пристрелю. Ты понял?

— Понял, — сказал Барт.

Так и есть, подумал Жильбер, он начинает приходить в себя. Впрочем, сейчас, когда он уже решил про себя, что делать дальше, это не имеет значения.

— Затаскивай этих двоих к себе в машину. По одному.

Повернув голову, Барт спросил:

— Это еще зачем?

— Выполняй, что тебе приказано. Быстро.

— Хорошо. — Шагнув к толстяку, Барт присел. Спросил, скосив глаза на Жильбера: — Куда их, на заднее сиденье?

— Да, на заднее сиденье. И быстро.

Открыв заднюю дверцу «БМВ», Барт с трудом втащил толстяка в машину. Судя по безвольно свисающим конечностям, тот был мертв. С не меньшим трудом Барт втащил туда же все еще постанывающего верзилу. Разместив толстяка и верзилу рядом на заднем сиденье, захлопнул дверцу. Спросил:

— Что дальше?

— Дальше подойди к левой передней дверце.

Подойдя к дверце для водителя, Барг вопросительно посмотрел на Жильбера:

— Дальше?

— Открой дверцу. И не вздумай делать других движений, иначе пристрелю.

Открыв дверцу, Барт застыл. Держа его на мушке, Жильбер сел на переднее сиденье справа. Открыв багажничек и убедившись, что там нет оружия, кивнул:

— Садись за руль.

Барт сел за руль.

— Включай мотор и выводи машину на улицу.

Включив мотор, Барт усмехнулся:

— Понятно. Хочешь, чтобы я отвез тебя, себя и их в полицию?

— Не твое дело. Выводи машину.

Подведя «БМВ» к выезду, Барт, ожидая, пока поднимутся ворота, на секунду притормозил.

— На другой стороне улицы есть кафе, — сказал Жильбер. Остановишь машину около него. Понял?

— Понял. Что, прямо около кафе?

— Прямо. Делай, что тебе говорят, не переспрашивай.

Покосившись на приставленный к его боку «байярд», Барт дал газ. Развернувшись, остановил «БМВ» около кафе. Помолчав, спросил:

— Я все правильно сделал?

— Правильно.

— Что я должен делать дальше?

Проклятье, подумал Жильбер, сейчас я не выдержу и отключусь прямо здесь, в машине. Надо продержаться хотя бы еще пару минут.

— Вот что… — Сказав это. Жильбер замолчал, чувствуя, что каждое слово дается ему с огромным трудом. — Не знаю, как тебя зовут, но запомни, хорошо запомни: если ты еще раз по какому-нибудь поводу ко мне приколешься, тебе придет конец. Ты понял меня?

— Понял, — сказал Барт.

— Сейчас я выйду. И попробуй только вздумай дать газ, когда я открою дверь. Получишь всю обойму. Уяснил?

— Уяснил. Я не уяснил только, что мне делать дальше, когда ты выйдешь.

— Как только я выйду, можешь уматывать. А сейчас застынь, понял? И отвернись от меня, на целую минуту отвернись, усек?

— Усек. — Барт отвернулся.

Левая рука совсем онемела, поэтому Жильбер вынужден был открыть дверцу правой, держащей «байярд». Выйдя на тротуар, прохрипел:

— Езжай, быстро!

«БМВ» сорвался с места. Следить за ним у Жильбера уже не было сил. Повернувшись, он увидел вход в кафе. Однако, чтобы туда войти, ему потребовалось сделать несколько совершенно вымотавших его усилий. Народу в кафе было много, но на него никто не обратил внимания — в основном все сидели за столиками. Стойка, если не считать сидящей на самом краю девушки с коктейлем, была пуста. Подсчитывавший выручку Луи с удивлением уставился на него:

— Жиль? Черт… — Только тут он заметил пистолет в руке Жильбера и стекающую с плеча кровь. Сказал, побледнев: — Черт, Жиль, что это с тобой?

— Ничего… — Привалившись к стойке и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Жильбер выдохнул: — Луи, запомни, пожалуйста: Марсель Эрве, комиссар полиции… Запомнишь?

— Как, как? Марсель Эрве?

— Д-да… Марсель Эрве… Городская полиция… Позвони ему и скажи, что я… я… — Краем глаза Жильбер заметил: девушка, выпустив из губ соломинку, смотрит в их сторону. Позвони ему и скажи, что я… я…

Договорить он не смог, его неумолимо тянуло вниз. В конце концов он рухнул на стойку, сшибая кружки и стаканы. Затем все смолкло и наступила темнота.

Жильбер не мог разобрать слов, он лишь слышал женский голос. Этот голос плыл и шелестел где-то за ним, что-то кому-то объяснял. Лишь когда женский голос стих, Жильбер понял: одновременно с женщиной говорит мужчина. Через несколько секунд Жильбер узнал голос Марселя Эрве. Сделав над собой усилие, открыл глаза.

Он лежал в похожей на бокс больничной палате. Прямо над ним висела капельница. В дверях палаты стояли стройная молоденькая медсестра и Марсель; они негромко переговаривались.

— Значит, мадемуазель, я могу надеяться? — шепотом сказал Марсель.

— Надеяться вы можете, но учтите, пациент потерял около двух литров крови. Ему сделали три операции. Он еще очень слаб.

Черт, все дело в Барте, вспомнил наконец Жильбер. Конечно. На него напал Барт со своими людьми. Именно поэтому он сейчас здесь, в больнице. Он же в свою очередь убил одного из людей Барта, а второго тяжело ранил, если тоже не убил. Марсель здесь. Значит, Луи Аржерон выполнил его просьбу. И позвонил в Сите.

— О, мадемуазель, я все понимаю, — сказал Марсель. — Но мне очень нужно с ним поговорить. Очень. — В этот момент, увидев, что Жильбер открыл глаза, он поднял руку: — Черт, сестричка, смотрите, похоже, он пришел в себя.

Вытеснив Марселя за дверь, сестра прикрыла створку. Присела на край кровати. Улыбнулась:

— Добрый день, месье. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. — Сказав это, Жильбер понял: каждое слово будет ему даваться с огромным трудом. — Где я?

— В госпитале Святого Франциска.

— Давно?

— Третий день. Вас привезли позавчера.

— Что со мной? Я потерял много крови?

— Вы потеряли много крови, кроме того, у вас сильно повреждена грудная клетка. У вас сломано три ребра, и вам придется подождать, пока они срастутся. — Улыбнувшись ангельской улыбкой, сестра поинтересовалась: — Вы что-нибудь хотите?

— Хочу. Я очень хотел бы поговорить с этим человеком, которого вы только что выставили за дверь.

— О, месье… — Сестра на секунду закрыла глаза. — Боюсь, вы еще слишком слабы для разговора.

— Вы ошибаетесь. Я вполне сносно себя чувствую.

— Месье, поверьте мне, вам нужно поберечь силы.

— Я их поберегу, но, сестричка, мне действительно очень нужно с ним поговорить.

— Вы знаете, что это комиссар полиции?

— Знаю.

— Хорошо. Но учтите, на разговор я даю вам не больше пяти минут. Помните об этом.

— Обязательно буду помнить.

Пропустив в палату Марселя, сестра ушла. Усевшись на кровати, Эрве с полминуты разглядывал Жильбера. Затем спросил так, будто продолжал многочасовой разговор:

— Это был Барт, я угадал?

— Угадал. Интересно только, как ты сообразил, что это был Барт?

— Да уж сообразил.

— Неужели Барт заявил в полицию?

— Барт — в полицию? Окстись. Барт никогда в жизни ни о чем не будет заявлять в полицию. Просто человек, который позвонил мне по твоей просьбе, сказал, что ты вывалился из черного «БМВ». По этому «БМВ» я и понял, что это был Барт.

— Этот человек, он что — сразу тебе позвонил?

— Сразу. Я успел предупредить дежурную часть, что беру происшествие на себя. Вообще этот твой приятель, Аржерон, оказался порядочным человеком, он спрятал твой «байярд». А затем передал его мне. Как я понял, ты успел пару раз из него пальнуть?

— Успел.

— Я пересчитал патроны, ну и… — Усмехнувшись, Марсель тронул ладонью щеку Жильбера: Малыш, я даже не спросил, как ты себя чувствуешь. Ты в порядке?

— Если не считать, что по мне будто десять бочек проехалось, — в порядке.

— Ничего, оклемаешься, ты парень крепкий.

— Надеюсь.

— Где они тебя прижучили?

— В гараже моего дома.

— Много их было?

— Трое, считая Барта. Пришлось стрелять.

— Попал?

— Попал. Одного я кокнул сразу, второй, когда Барт их увозил, еще стонал. Я заставил Барга погрузить их в машину. А заодно погрузился сам, иначе запросто мог отдать концы прямо там, в гараже.

— И что же Барту было от тебя нужно, если он так расстарался?

— Я расколол одного из похитителей Дюбуа, ну и… Мне кажется, Барт об этом узнал. Хотя понятия не имею, как именно он смог это сделать.

— То, что ты его расколол, Барта почему-то не устраивало?

— Угадал. Тот парнишка, похититель, признался, что наводку на это похищение им дал Ланглуа.

— Ценное признание.

— Очень ценное. Особенно если учесть, что это признание мне удалось записать на пленку.

— Если это так, для Ланглуа это гроб.

— Именно. Но узнать об этой пленке Барт мог только с помощью сверхъестественных сил. Об этой пленке знал только я, а теперь знаем только мы с тобой. Признание того парня я записал втихую. Я держал магнитофон в кармане, и все. Понимаешь?

Помолчав, Марсель сказал:

— Действительно, странно. Впрочем, Барт тертый мужик. Он запросто мог об этом догадаться. Зная, что ты работал в полиции, он мог просто-напросто предположить, что ты незаметно включил магнитофон.

В палате наступила тишина. Наконец Марсель сказал:

— Вот что, малыш, по-моему, тебя надо отсюда увозить.

— Увозить? Куда? — При одной мысли о перевозке Жильберу стало плохо.

— В другую больницу. Сюда запросто может заявиться Барт, чтобы попытаться выудить у тебя эту пленку. Или просто узнать у тебя, кто и что ты. И чем ты дышишь.

Такой слабости, какую он испытывает сейчас, подумал Жильбер, он не испытывал еще никогда. Но отдать концы в лапах людей Барта — хуже не придумаешь. Помолчав, он сказал:

— Если Барт решил бы сюда прийти, он бы давно уже эго сделал. Ведь я лежу здесь уже третий день.

— Третий день самое время, чтобы узнать, в какой именно больнице и в каком отделении ты лежишь. Нет, малыш, тебя нужно увозить. Конечно, я мог бы добиться, чтобы около тебя выставили полицейский пост. Но очень боюсь, что это сразу же наведет на тебя Ланглуа.

— Не нужно никакого полицейского поста, — сказал Жильбер.

— Не нужно? — переспросил Марсель.

— Не нужно. Если ты в самом деле боишься, что сюда придет Барт, запиши телефон. — Продиктовав телефон и подождав, пока Марсель его запишет, Жильбер продолжил: — Спросишь Шарля Секо, это мой друг. Ты можешь ему полностью доверять.

Прошло несколько секунд, и он увидел Марселя, склонившегося к нему почти вплотную.

— Жиль, что с тобой? — встревоженно спросил Эрве.

— Ничего. Наверное, я просто хочу спать. И вот еще что, Марс. Попроси зайти сюда, ко мне в больницу, Пикара.

— Пикара? Нашего папу Пикара?

— Да, Пикара.

— Хорошо, попрошу.

— Спасибо, Марс… — еле выговорил Жильбер. Марсель что-то сказал ему в ответ, но что именно, Жильбер уже не слышал, он спал.

Убедившись, что Жильбер спит, Марсель вышел из палаты. При его появлении сидящая за столиком сестра, улыбнувшись, спросила:

— Ну как?

— Скажите, как называется это ваше отделение?

— Это четвертый послеоперационный блок третьего хирургического отделения.

— Сейчас у вас много больных?

— Трое, правда, мы ждем еще двоих.

— И вы одна на весь блок?

— Кроме меня, здесь есть еще санитарка.

— И все?

— Этого вполне хватает. Потом, кроме нас, сюда два раза в день приходит дежурный врач.

Пройдясь по коридору, Марсель заглянул в нишу, в которой стояли пустые каталки:

— А это что?

— Бокс для пустых каталок.

— Кстати, сестричка, как вас зовут?

— Патрис.

— Очень приятно, меня вы можете звать просто Марсель. Патрис, вы не объясните, что нужно сделать посетителю, чтобы попасть к больному?

— Попасть к больному? Это довольно сложно, посторонних сюда не пускают.

— Но если он все-таки захочет пройти? И, скажем, у него есть разрешение от вашего начальства?

— Ну… тогда он обращается к дежурной по отделению. Она, узнав, кого этот человек хочет видеть, звонит мне. Если я уверена, что больной готов к встрече, я разрешаю ненадолго пропустить посетителя. При этом дополнительно я обязательно консультируюсь по телефону с дежурным врачом.

— И посетитель может проходить?

— Может, но, повторяю, только если разрешит дежурный врач.

— Спасибо. Патрис, вы просто прелесть. Скажите, я могу позвонить по вашему телефону? — Улыбнувшись сестре, Марсель снял трубку. Набрав продиктованный Жильбером номер и услышав мужской голос, сказал:

— Простите, можно месье Шарля Секо?

— Это Шарль Секо.

— Добрый день, месье Секо, с вами говорит друг Жильбера Ткела.

— О… — Голос забористо выругался. — Вы друг Жильбера Ткела?

— Да. Меня зовут Марсель.

— Черт, дьявольщина, а где он? — Помолчав, голос добавил: — Простите, месье Марсель, но что случилось с Жильбером? Я знаю, его забрала «скорая помощь». После этого я обзвонил все больницы, но так и не выяснил, где он.

— Он попал в передрягу, лежит в госпитале Святого Франциска, сейчас все самое страшное позади. Однако нужно, чтобы кто-то постоянно находился с ним рядом.

— Рядом в каком смысле?

— Рядом с его палатой. Понимаете?

— Пожалуй. — Помолчав, голос добавил: — Да, пожалуй, я вас понял. Я захвачу товарища, ну и… мы будем минут через двадцать. Ждите.

Минут через двадцать с небольшим дверь лифта открылась, и из нее вышел африканец. На вид ему было около тридцати пяти лет. Вид у него был внушительный; он был примерно на голову выше Марселя и раза в полтора шире его в плечах. Одет он был в куртку и джинсы, на его плечи, как и на плечи Марселя, был наброшен белый халат. Кивнув сестре и крепко пожав протянутую Марселем руку, африканец сказал:

— Я приехал с товарищем, он остался внизу около дежурной по отделению. Где Жиль? Можно на него хотя бы взглянуть?

Марсель посмотрел на медсестру:

— Здесь все решает эта очаровательная девушка.

— Я только краешком глаза, — сказал Шарль. — Взгляну и сразу же отойду, клянусь.

Патрис встала.

— Хорошо, месье, пойдемте.

Подойдя вместе с Марселем и Шарлем к палате, Патрис чуть приоткрыла дверь. Несколько секунд Шарль рассматривал Жильбера. Наконец сказал:

— Действительно, глядя на него, можно поверить, что он потерял много крови.

— Он потерял много крови, но он поправится, — сказала Патрис. — Особенно если мы с вами не будем его беспокоить.

Несколько раз обойдя коридор и осмотрев все, что можно было осмотреть, Шарль спросил у сестры:

— Мадемуазель, в вашей больнице работают африканцы?

— Работают. У нас довольно много африканцев.

— Как, на ваш взгляд, меня можно принять сейчас за служащего больницы?

— О, месье… — Сестра широко улыбнулась. Вы шутите. Но, в общем, можно. Правда, для полноты впечатления вам не хватает белой шапочки. Достав из ящика белую шапочку, протянула ее Шарлю. — Шарль надел шапочку, и сестра кивнула: — Знаете, вам очень идет. Вас можно даже принять за ассистента.

— Я польщен. Спасибо, сестричка. Еще одна просьба: вы могли бы позвонить по вашему телефону вниз, дежурной по отделению, и попросить, чтобы она подозвала к трубке моего друга?

— Месье, это служебный телефон. Боюсь, буду вынуждена вам отказать.

Шарль приложил руку к сердцу. Вздохнув, сестра набрала номер.

— Иветт, это я. Слушай, Иветт, там около тебя должен сидеть один человек… Уже берет трубку?

Взяв трубку, Шарль сказал:

— Франсуа, малыш, тут выяснилось, что дело серьезное. Устройся там капитально. Примостись около дежурной и, главное, надень халат и белую шапочку. Да, ты все правильно понял, халат и белую шапочку. И сиди там. Если вдруг что-то заметишь, сразу звони сюда, наверх.

Во время этого разговора сестра во все глаза смотрела на Шарля. Когда же, положив трубку, Шарль изобразил вежливый поклон и сел в кресло, она, демонстративно вздохнув, раскрыла журнал и принялась что-то переписывать.

Примерно в течение часа после этого Шарль, прикрыв глаза, сидел в своем кресле неподвижно. Марсель, устроившись в кресле по соседству, тоже молчал. Сестра, занимавшаяся в основном ответами на телефонные звонки и записями в журнал, в конце концов перестала обращать на них внимание.

После одного из звонков, сняв трубку, сестра сказала:

— Но, месье, это служебный телефон. — Выслушав что-то, протянула трубку Шарлю: Месье, вас. Ваш приятель говорит, что это очень важно.

Взяв трубку, Шарль несколько секунд молчал, слушая, что ему говорят. Наконец сказал:

— Сколько, ты говоришь? Три человека? Врач и два санитара? А что они хотят? Забрать его на переливание крови? — Прикрыв мембрану, посмотрел на сестру: — Мой друг, который лежит у вас, он что, нуждается в переливании крови?

— Вообще-то нет. — Сестра продолжала писать.

— Точно нет?

— Месье… Сестра посмотрела на Шарля. — Господи, в чем дело?

— Простите, мадемуазель, ни в чем. — Шарль убрал ладонь с мембраны: Франсуа, не нужно никого тормозить. Подожди, пока они поднимутся на лифте, затем вызови этот же лифт и поднимайся сам. Но в полной готовности, ты понял? Все, мне некогда. Положив трубку, спросил у сестры: — Сестричка, сколько нужно, чтобы подняться сюда на лифте от окошечка дежурной по отделению?

— Минут десять. Месье, я ничего не понимаю…

— Сестричка, у нас сейчас нет ни секунды свободного времени. Месье Марсель, Франсуа никогда не ошибается, у него безошибочное чутье. Боюсь, это они.

— Вы уверены?

— Уверен. Мне кажется, сестра пока может остаться. А вот вам нужно спрятаться. Вот сюда, например. — Шарль приоткрыл штору, за которой оказалась ниша с пустыми каталками. — Если они вас увидят, они могут вас узнать. И заподозрить неладное.

Шарль прав, подумал Марсель, лучшее, что он может сейчас сделать, как можно скорей спрятаться.

— Сестричка, вы ведь по идее должны знать врача, который может забрать моего друга на переливание крови? — спросил Шарль.

— Конечно. Но месье, объясните же наконец…

— Все объясню потом, сначала выслушайте меня. Значит, сестричка, как только здесь появятся этот врач и два санитара, сразу же дайте мне понять, что вы их хорошо знаете. Назовите их по именам, по должности и так далее. Вы поняли?

— Ну… да. Но, месье…

— Подождите. Если же окажется, что эти три человека вам незнакомы и вы, естественно, назвать их имен не сможете, я сразу же пойму, что дело нечисто. И скажу вам… — Шарль потер щеку. — Что же вам сказать… Ага, вот. Я скажу: «Сестра, дайте господам пустую каталку». После этого вы зайдете за штору.

— Но, месье, объясните же мне, наконец…

— Сестричка, объяснять уже поздно. Они вот-вот здесь появятся.

Скользнув за штору, Марсель встал так, чтобы видеть стол, за которым сидела сестра. Кроме этого стола в щелку между двумя портьерами он мог видеть сейчас еще и развалившегося в кресле Шарля, а также выход из лифта. В том, что направляющиеся сюда врач и два санитара обязательно окажутся посланниками Барта, Марсель убежден не был и все же на всякий случай достал из спрятанной под мышкой кобуры пистолет.

Картина, открывавшаяся ему сейчас из-за шторы, была самой обыденной: сестра продолжала что-то писать, Шарль сидел в кресле, почесывая правой рукой левый бок; затем, закончив это занятие, африканец застыл, прикрыв глаза.

Наконец из открывшейся двери лифта вышли три человека в белых халатах и белых шапочках. Двое из них, верзилы с ничего не выражающими лицами, сразу же напомнили Марселю уголовную картотеку.

Невысокий курчавый брюнет, вышедший первым, сказал, вежливо улыбнувшись:

— Я доктор Сюрье, работаю здесь всего третий день. Доктор Эммануэль попросил меня забрать одного из его пациентов на переливание, вот я и откликнулся на его просьбу. Выписал в диспетчерской направление и пришел к вам.

— Доктор Эммануэль мне не звонил. — Сестра помолчала. А кого из пациентов он просил забрать?

— Сейчас… — Сюрье взглянул на бумажку, которую держал в руках. — В направлении написано… Ткела… Ткела… Есть у вас такой?

— Есть.

— Во избежание проколов доктор Эммануэль попросил также передать вам вот эту записку. Сюрье протянул сестре сложенный вчетверо листок. Все насчет того же пациента.

Пробежав глазами записку, сестра, будто решив окончательно все испортить, посмотрела на Шарля:

— Месье, в этой записке доктор Эммануэль просит передать доктору Сюрье пациента Ткела. Чтобы тот отвез его на переливание крови.

— Так передайте, — сказал Шарль. — Возьмите пустую каталку и дайте ее доктору Сюрье.

Прикрыв ладонью рот, Шарль сделал вид, что сдерживает зевоту. Выйдя из-за стола, сестра зашла за штору. Марсель едва успел отодвинуть ее в глубину ниши, как Шарль встал. В руках он держал малогабаритный автомат «узи». В глазах доктора Сюрье отразилось неподдельное изумление. На секунду он обернулся к санитарам; те смотрели на него довольно выразительно.

— Ну-ка, ребятки, давайте лапки кверху, — сказал Шарль. — Давайте, давайте. И вы двое, у двери, тоже. Быстро. Парни, я ведь всего-навсего прошу поднять руки. Если вы в самом деле приехали за пациентом, поднимите ненадолго руки. Я вас проверю, и можете продолжать заниматься своим делом. — Заметив, что один из санитаров начал незаметно поворачиваться боком, крикнул: — Еще движение, и стреляю! Поднимайте лапки. И никаких неоправданных шевелений, вздрагиваний, движений руками и тому подобного. Сразу же открываю огонь. Сначала по ногам.

С этими словами совпала вспышка лампочки у дверей лифта. Двери открылись; из них вышел африканец лет двадцати в белом халате и белой шапочке. В руках, так же как и Шарль, он держал автомат «узи». Внимательно осмотрев троицу, вошедший сказал, обращаясь к «санитарам»:

— Ну-ка вы, козлы, быстро лицами к стене. Я с вами чикаться не буду. Руки за голову!

Двое положили ладони на затылок; африканец, обыскав их, довольно быстро извлек из карманов их халатов два «вальтера». Показал Шарлю:

— Две бандуры. — Сказано это было таким тоном, будто приятель Шарля делился мнением о хорошей погоде.

— Больше ничего нет? — Шарль говорил примерно таким же тоном.

— Больше ничего.

— Обыщи третьего.

Обыскав «доктора Сюрье», молодой африканец достал из его кармана «беретту». Спросил:

— Что мне делать с пушками?

— Разряди. — Шарль продолжал напряженно следить за троицей. — И отдай им.

— Им? — Вошедший удивленно посмотрел на Шарля. — Но…

— Сказано, разряди и отдай.

— Как скажешь. — Зажав «узи» между колен, приятель Шарля ловко разрядил три пистолета. Вздохнул: — А маслята[1]?

— Маслята возьми себе.

Ссыпав патроны себе в карман, вошедший вернул пистолеты их владельцам. Посмотрел на Шарля:

— Что дальше?

Помолчав, Шарль сказал:

— Слушайте вы, гниды. Если вы еще раз сунетесь сюда, клянусь, я наплюю на все и размажу ваши кишки по этим стенам, вы поняли?

Ответа не последовало. Помолчав, Шарль кивнул:

— Выведи их до выхода из корпуса. Потом возвращайся на свое место и сиди там, где сидел раньше.

Пропустив троицу в кабину, приятель Шарля вошел следом. После того как двери закрылись и сигнальная лампочка погасла, Шарль спрятал «узи» под халат. Марсель посмотрел на стоящую рядом сестру. Глядя на него широко раскрытыми глазами, она выдавила:

— Господин комиссар… Что… Что это такое было? Кто они?

— Патрис, я сам бы дорого дал, чтобы выяснить, кто они. Ясно одно: они хотели похитить моего друга и вашего пациента, Жильбера Ткела.

— Но… но… но зачем он им нужен? И… и… ведь доктор Эммануэль в самом деле написал мне записку? Значит, что, он… он с ними?

— Скорей всего записка подделана. Так же, как и подпись. Вообще, кто он такой, этот доктор Эммануэль?

— Врач нашего отделения. Сегодня он как раз дежурит.

— Значит, записка наверняка подделана. Впрочем, вы можете легко это выяснить, если ему позвоните. Вы можете ему позвонить?

— Конечно. — Сестра нервно облизала губы. Конечно, я могу ему позвонить.

Так позвоните. Прямо сейчас.

Сняв трубку, сестра набрала номер.

Алло, кто это? Аннабель, ты? Привет, это Патрис. Слушай, там нет доктора Эммануэля? Позови его, пожалуйста. — Подождав, выдавила: — Доктор Эммануэль, простите, что беспокою, это сестра Дюрок из четвертого блока. Нет, все в порядке, просто я хотела узнать: вы назначали сегодня повторное переливание крови пациенту Ткела? Ну… да, да, доктор Эммануэль. Африканец, из второй палаты. — Помолчав, выразительно посмотрела на Марселя. — Нет? Нет, нет, доктор Эммануэль, я сама это прекрасно знаю. Скажите, а вы знаете такого доктора Сюрье? Первый раз слышите? О, нет, доктор Эммануэль, я сама вам потом все объясню. Да нет, просто, наверное, произошла какая-то ошибка. В блоке все в порядке. Да, сыворотку ввела. Хорошо, доктор Эммануэль. Хорошо. Еще раз простите, что вас побеспокоила.

Положив трубку, сестра села на стул. Сказала еле слышно:

— Господи, что же это такое происходит… Господин комиссар, что мне теперь делать? Я ведь должна сообщить о случившемся начальству.

— Конечно. И прежде всего вы должны сообщить о случившемся доктору Эммануэлю. Мы же с месье Шарлем полностью подтвердим ваш рассказ.

— Да? — Сестра посмотрела на Марселя. Но… но… но вдруг они снова придут?

— Не придут. Мне кажется, после того, как их встретил месье Шарль, они сюда больше не сунутся. А на случай, если они все же рискнут сунуться, мы с месье Шарлем будем здесь дежурить. По очереди. Кроме того, убежден, уже к вечеру сюда будет поставлен полицейский пост.

Опустив на тумбочку рядом с кроватью Жильбера поднос, на котором дымилась чашка с бульоном и стояла тарелка с гренками, сестра улыбнулась:

— Доброе утро, месье Ткела. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно.

— Хотите есть?

— Даже не знаю. Кажется, впервые за все время пребывания в больнице он ощущал нечто напоминающее прилив сил. И главное, сейчас он действительно хотел есть. Что ж, подумал он, все же это какой-никакой, а прогресс. Посмотрел наверх, на стойку от капельницы — пусто.

— Куда это вы смотрите? — спросила сестра.

— Туда, где должна быть капельница.

— Капельницу сняли. Я принесла вам крепкого бульона и гренок.

Крепкого бульона и гренок. Значит, впервые за последние шесть или семь дней он сможет нормально поесть. Пока, с того самого момента, когда он пришел в себя, он ощущал только одно: слабость. Изматывающую, непреоборимую слабость. Он помнил, что в эти два или три последних дня к нему поочередно заглядывали то Марсель, то Шарль; Марсель рассказал о пытавшихся его увезти людях Барта, а также о том, как их отшили Шарль и Франсуа. Шарль сообщил, что около его палаты установлен постоянный полицейский пост, присутствие которого не мешает тем не менее круглосуточному дежурству активистов партии Омегву. Все остальное, о чем ему рассказывали в эти дни Марсель и Шарль, из-за чудовищной слабости, которую он все это время испытывал, из его памяти улетучилось.

Заметив его взгляд, сестра улыбнулась:

— Поешьте. Через полчасика я к вам загляну. А пока поешьте. Спокойно, хорошо поешьте. Ну, мссье Ткела?

— Спасибо, сестренка. Вообще, какой день я здесь лежу? Седьмой?

— Шестой. Всего шестой день, но уже ясно, что вы на пути к выздоровлению.

— Да?

— Да. Поздравляю вас, месье Ткела, у вас очень крепкий организм.

Заметив стоящий на подоконнике огромный букет роз, Жильбер спросил:

— А розы откуда?

— Розы в вашу палату попросила поставить одна очень красивая дама.

— Дама? — Жильбер покачал головой. Что за дама?

— Не знаю. Знаю только, что она прекрасно воспитана и прекрасно одета.

— Она… африканка?

— Африканка.

Проклятье, подумал Жильбер, может быть, это Нгала. Во всяком случае, образ, нарисованный в его воображении словами сестры, был копией Нгалы.

— Эта дама назвала себя?

— Нет. Просто сказала, чтобы я поставила в вашу палату этот букет. И сразу ушла.

— Давно она приходила?

— Сегодня рано утром.

— Черт… — вырвалось у Жильбера.

— Месье Ткела… — Сестра покачала головой. — Месье Ткела, не переживайте. Судя по поведению этой дамы, она собиралась прийти к вам еще раз. Она довольно подробно расспросила, когда пускают к больным, что можно приносить и так далее.

— Простите, сестричка, что я выругался.

Ничего страшного. Знаете, месье Ткела, мой вам совет: сейчас, когда вы начали выздоравливать, не думайте ни о чем.

— О… — Жильбер улыбнулся. — Думаете, это так легко?

— Знаю, что это нелегко. И все же постарайтесь. Лично вам, месье Ткела, я позволю думать о чем-то лишь тогда, когда вы окончательно восстановите силы. А сейчас поешьте.

— Сестричка, спасибо. — Жильбер пригнулся к чашке с бульоном. — Какой запах! Пожалуй, вы правы, я поем.

— Может, подложить вам под голову еще одну подушку?

— Да, если можно.

Подложив ему под голову подушку, сестра ушла. Взявшись за бульон и гренки, Жильбер сам не заметил, как через минуту от них ничего не осталось. Затем, откинувшись на подушках и глядя в открытое окно, за которым чувствовался прогретый майский воздух, вдруг понял: он ощущает себя сейчас на верху блаженства. Он впервые чувствует сытость — нормальную сытость нормального человека. Это значит, что он в самом деле начинает выздоравливать. Конечно, от того, что теперь к его заботам прибавится еще и Барт, ему легче не станет. Но ведь в жизни он справлялся и не с такими, как Барт. Черт с ним, с Бартом, главное, он выздоравливает. Если же вдруг выяснится, что розы в самом деле принесла Нгала, его выздоровление, он это хорошо знает, пойдет в два раза быстрее.

Жильбер продолжал смотреть в окно и не заметил, как в палату вошла сестра. Взяв поднос, сказала:

— Месье Ткела, к вам пришел человек, назвавшийся комиссаром Пикаром. Кстати, этот комиссар Пикар принес вам фрукты.

— Фрукты?

— Да, ранние фрукты, груши и виноград. Особенно увлекаться фруктами я вам не советую. Но одну небольшую грушу вы вполне можете сейчас съесть.

— Спасибо, сестричка. Скажите комиссару Пикару, что я буду очень рад его видеть. Пусть входит.

Войдя в палату, комиссар Пикар растерянно огляделся, так, будто не мог понять, куда он может деть сумку с фруктами, которую держал в руках.

— Жиль, мальчик мой, для чего ты вообще вытащил меня из отдела? Недовольно посмотрев на Жильбера, Пикар поставил наконец сумку на подоконник, рядом с розами. Я сяду на этот табурет?

— Конечно, патрон. Спасибо, что пришли. И спасибо за фрукты.

— Ладно тебе. Усевшись на табурет. Пикар раздраженно потер нос. — Фрукты ерунда. Что же насчет прийти, меня уговорил Марсель Эрве. Как он сказал, ты очень хотел меня повидать. Это так?

— Так, патрон. Я действительно очень хотел вас повидать.

Несколько секунд оба молчали. Комиссар Пикар был полным, страдающим одышкой человеком с темными отечными мешочками под глазами. Когда-то у Жильбера были с Пикаром совсем неплохие отношения. Вообще Жильбер знал, что его бывший патрон, несмотря на одышку, солидное брюшко и близорукость, отличный полицейский. Однако, судя по всему, в последнее время Пикар в связи с возрастом изменил свои взгляды на безупречную службу на ниве правопорядка, и теперь, после общения с Марселем и Женевьев, Жильбер знал точно: если Пикара и могло сейчас что-то интересовать всерьез, то только одно игра на скачках.

— Ладно, малыш, вздохнул наконец Пикар. — Сразу скажу: прежде, чем прийти к тебе, я всерьез переговорил с Марселем. Спасибо.

— За что?

— За то, что и ты, и Эрве без всякого сомнения установили: я никоим образом не связан с Сен-Клу и его шайкой. Спасибо, что вы с Марсом хоть немного, но все же меня понимаете.

Патрон, перестаньте. В том, что вы никак не можете быть связаны с Сен-Клу и его шайкой, я был убежден с самого начала. Я слишком хорошо вас знаю.

Тронув Жильбера за руку, Пикар усмехнулся:

— Спасибо, Жиль. Что, малыш, как я понял, тебя можно поздравить?

— Поздравить с чем?

— С тем, что у тебя есть неопровержимые доказательства, что Ланглуа закуплен Сен-Клу?

— У меня?

— Да, у тебя. Правда, я не знаю, что это за доказательства. Но убежден: они у тебя есть.

Выдержав взгляд Пикара, Жильбер улыбнулся:

— Черт, патрон… От вас ничего не скроешь.

— Ладно, малыш. Ты ведь знаешь, старик Пикар уже не тот, и все же до полного маразма ему еще далеко. — Достав из кармана сигару, Пикар понюхал ее. Снова спрятал в карман. — Только пойми, Жиль: все эти детали меня давно уже не волнуют.

— Не волнуют?

— Конечно. До отставки мне осталось восемь месяцев. Вдумайся только в эту цифру: восемь. Восемь коротких месяцев, после которых все. Адью, полиция. Как говорится, чао, с приветом. Все эти Ланглуа, Сен-Клу и прочие не будут меня уже касаться никаким боком. Господи, с каким наслаждением я пошлю все это к дьяволу.

Помолчав, Пикар огляделся. Сказал со вздохом:

— Малыш, у тебя здесь совсем неплохо. Чистота, все удобства. Красотка сестра. Цветы. Интересно, кто их принес? Марсель?

— К счастью, нет.

— Ладно, я шучу. — Пикар снова достал сигару. — Давай выкладывай, зачем ты меня позвал. Ну? — Не выдержав, Пикар встал, подошел к открытому окну. Чиркнул спичкой и с наслаждением закурил. Подождав, пока он сделает несколько затяжек, Жильбер усмехнулся:

— Что ж, патрон, выдам вам страшную тайну. Я позвал вас, чтобы сделать подарок.

— Подарок? — Пикар покосился в сторону Жильбера. — Что-нибудь вроде портсигара с надписью, да, малыш?

— Патрон, если вы считаете, что я шучу, вы ошибаетесь.

— Тогда не пудри мне мозги. На кой ляд я тебе нужен, что ты даже готов ублажить меня подарком?

— На тот, что ваш отдел портит нервы близкому мне человеку. Вешает на него всех чертей, при вашем попустительстве.

— Мой отдел?

— Именно. Если точнее, патрон, это делает Ланглуа.

— Ланглуа? Пикар помолчал. — И что же это за человек?

— Жокей Анри Дюбуа. Сначала его допрашивали с пристрастием, потом необоснованно заваливали повестками на допросы. Наконец, похитили.

— При чем здесь похитили?

— При том, что я знаю точно: здесь не обошлось без корректировки Ланглуа.

— Черт… — Помедлив, Пикар положил сигару на край подоконника. — Ну, во-первых, начнем с того, что я и понятия не имел, что этот жокей является близким тебе человеком. Потом, насчет похищения, думаю, ты перебрал.

— Отнюдь. Так вот, с Ланглуа, с этой вонючкой, продавшей с потрохами не только служебную тайну, но и поставившей под удар жизни своих товарищей, у меня свои счеты.

— Д-да? — выдавил Пикар. — Понятно. Ну да, я помню, вы всегда не любили друг друга.

— Не любили, но сейчас дело не в этом. От вас, дорогой патрон, мне нужно одно: чтобы вы не мешали мне в моей борьбе с Ланглуа. Только лишь. Именно на этот случай я и хочу преподнести вам подарок.

Подняв сигару, Пикар посмотрел ее на свет. Снова положил на подоконник.

— Ладно, давай выкладывай, что за подарок. Не мучь.

— Сейчас. Вы ведь знаете, что через считанные дни будет разыграно Парижское Дерби?

Пожевав губами, Пикар медленно повернулся к Жильберу. Подойдя, сел на табурет. Сказал, качнувшись на нем несколько раз:

— Дерби? Конечно. Интересно только, что ты хочешь сообщить мне насчет Дерби?

— Я хочу назвать вам темную лошадь. Которая, возможно, придет первой.

Неожиданно Пикар беззащитно моргнул. Было ясно: налет безразличия, который он на себя напускал все это время, сдуло как ветром.

— Темную лошадь? Которая придет первой?

— Именно.

— Слушай, мальчик мой, если ты шутишь, это плохие шутки.

— Я не шучу.

— Вот и я думаю, вроде непохоже. Не станешь же ты подсовывать мне фуфло.

— Никакого фуфла, патрон. Конечно, гарантии, что эта лошадь придет первой, у меня нет. Но я знаю точно: эта лошадь затемнена. Причем, если можно так выразиться, серьезно затемнена.

Довольно долго Пикар разглядывал Жильбера. Наконец сказал:

— Откуда ты это знаешь?

— Неважно. Если хотите, я назову вам эту лошадь, но в обмен вы должны пообещать, что не будете мешать моей борьбе с Ланглуа.

Хлопнув себя по коленям, Пикар воскликнул:

— Да я и так не буду тебе мешать. Вообще, на кой дьявол мне сдался этот Ланглуа? Ты прав, иногда он мне подкидывает что-то насчет лошадей и жокеев. Но отношение у меня к нему примерно такое же, как у тебя. К тому же повторяю: я ухожу на пенсию и мне на все плевать. Давай называй лошадь.

— Но до пенсии вы мне мешать не будете? Обещаете? — Обещаю. Давай выкладывай, какая еще там темная лошадь? Ну?

— Подождите, патрон. У меня есть еще одно условие. — Жильбер, не вытягивай из меня жилы. — Достав платок, Пикар раздраженно промокнул шею и лоб. — Не играй на нервах. Какое еще там условие?

— Вы не только никому не расскажете, вы не пророните ни слова о том, что я вам сейчас сообщу. Никому об этом даже не намекнете.

— Жиль, неужели я выгляжу болваном? Нашел идиота, который выдаст темную лошадь накануне Дерби. Конечно, я никому ничего не скажу.

— Хорошо. — Изобразив секундное колебание, Жильбер сказал бесстрастно: — Гугенотка.

Покусав большой палец, Пикар воззрился на него:

— Гугенотка? Ты имеешь в виду кобылу, на которой поскачет старший Дюбуа?

— Именно.

Оставив наконец палец в покое, Пикар подошел к окну. Сплюнул:

— Не верю. Это фуфель. По силе Гугенотка на порядок отстает от фаворитов.

— Тем не менее она вполне может взять Дерби.

— Ерунда. Я видел ее в призе сравнения, она пришла второй. Нет, этого не может быть. Прости, мой мальчик, но тот, кто тебе это сказал, просто-напросто тебя кинул.

— Патрон, мне никто ничего не говорил. Просто я могу гарантировать: эта лошадь глубоко затемнена. Очень глубоко.

— Что, тебе об этом сообщили твои Дюбуа?

— Не Дюбуа. Ведь именно они ее и затемняют. Да и я с ними на эту тему даже не разговаривал.

— Тогда откуда ты это знаешь? Ведь, насколько я тебя знаю, ты довольно далек от скачек.

— Теперь, когда в кругу моих проблем поневоле оказался Анри Дюбуа, не так уж и далек. Но дело даже не в этом.

— Так в чем же?

— В том, патрон, что к этому выводу меня привел ряд фактов.

— Каких?

— Неважно. Это секреты, причем секреты не мои. Так или иначе я твердо знаю, что Гугенотка затемнена. И решил, что в обмен на терпимое ко мне отношение могу сделать вам этот подарок.

Пикар застыл; судя по всему, он был занят сейчас какими-то сложными расчетами. Наконец сказал, выйдя из столбняка:

— Хорошо, Жиль, допустим, я тебе верю. Но где гарантия, что ты не сообщишь это кому-то еще?

— Патрон, вы смеетесь. У меня нет не только желания сообщать это кому-либо, у меня нет на это даже возможностей. Как видите.

— Жиль, мальчик мой, будь ты проклят. Ведь если Гугенотка даже не придет первой, а просто зацепится за тирсе[2], это будет прикол столетия. Ладно, договорились. Выздоравливай.

— Счастливо, патрон. Значит, никому ни слова?

Открыв глаза, Анри посмотрел на часы: десять минут шестого. Подумал: вообще-то он чуть-чуть проспал. Ведь по расписанию он уже через сорок минут должен работать на дорожке. Решив все же, что успеет, наспех позавтракал. И только после завтрака сообразил: ведь сегодня же день Дерби. Хорош же он, чуть не забил об этом. Выглянул в окно: так и есть, отец и Себастэн уже на дорожке, проваживают лошадей.

При его появлении отец, сидящий на раскладном стуле, кивнул, не отрывая взгляда от идущей в руках² вслед за Себастэном Гугенотки. Как участнице скачки, кобыле полагался сегодня легкий моцион, поэтому Себастэн и вел ее сейчас шагом. Отец наблюдал за этим процессом как завороженный.

От сосредоточенного наблюдения за лошадью отец оторвался, лишь когда Себастэн и Гугенотка перешли на противоположную прямую. Посмотрев на Анри, ударил несколько раз хлыстом по голенищу.

— Пусть держатся, гады. Лошаденка в отличной форме.

Хорошо, что отец настроен воинственно, подумал Анри, это всегда предшествует удаче.

Без десяти двенадцать, когда конюхи начали заводить в фуру участвующих в сегодняшних скачках лошадей, к отцу и Анри подошел старший охраны Мюнез. Понаблюдав за погрузкой, сказал:

— Патрон, у меня есть несколько предложений по поводу сегодняшнего переезда.

— Выкладывайте.

— На окна легковых машин, вашей и месье Анри, мы наклеим специальную темную пленку, так что рассмотреть, кто именно едет в этих машинах, будет невозможно.

— Неплохо.

— Прошу учесть, патрон: вас и месье Анри в этих машинах не будет.

— Да? — Отец поднял руку, показывая, как именно нужно заводить лошадь. Куда же мы денемся?

— Вы с месье Анри поедете в фуре.

— Интересная находка. То есть прямо с лошадьми?

— Это не очень удобно, но сегодня ведь день Дерби. Может быть всякое.

— Ладно, поедем в фуре, нам ведь не привыкать. Вы еще что-нибудь придумали? Или у вас все?

— Нет, не все. Вы ведь знаете, что после случая с месье Анри мы ужесточили меры по вашей охране?

— Во всяком случае, вы так говорите.

— Не только говорю. Надеюсь, вы заметили, что во время последних скачек за вами и месье Анри постоянно наблюдают три наших человека? Так вот, сегодня, в день Дерби, я решил подключить к вашей охране еще двух телохранителей.

— Что ж, если вы так боитесь за наши две персоны, я не против. Особенно если эти меры касаются моего мальца. Интересно только, как ваши пять телохранителей разместятся сегодня в жокейской? Вы знаете, что там творится в день Дерби?

— Разместятся, не волнуйтесь.

— Ладно, Мюнез, большое спасибо за работу. Теперь я могу заняться погрузкой?

— Конечно, патрон. — Мюнез отошел.

Народу в день Дерби на Лоншанском ипподроме всегда собиралось больше, чем обычно, однако то, что увидел Анри, когда они подъехали, превзошло все его ожидания: трибуны, несмотря на вздутые цены, уже сейчас, за два часа до начала первой скачки, были набиты битком. Не успели они открыть заднюю дверь фуры, как к ним тут же бросилось около двух десятков корреспондентов. Все они были с телекамерами, микрофонами и фотоаппаратами; пока Анри и отец выводили лошадей, корреспонденты, честно отрабатывая свой хлеб, крича и перебивая друг друга, задавали вопросы отцу и Анри, а фотокорреспонденты, не теряя времени, лихорадочно щелкали затворами фотоаппаратов. Операторы направляли объективы телекамер поближе. Телохранители во главе с Мюнезом оттеснили было корреспондентов, чтобы дать возможность отцу и Анри войти в конюшню, по, войдя внутрь, Анри понял: уйти от контроля прессы им не удастся и здесь. Повсюду на стенах, потолке, даже на кормушках были укреплены портативные телекамеры и микрофоны. Да, подумал Анри, похоже, сегодня до конца скачек им нельзя будет сказать и слова, чтобы это слово не услышали и не увидели зрители во Всех странах, купивших право на трансляцию. Впрочем, чуть позже, подумав, что его вполне может увидеть даже Ксата, он с присутствием телекамер и микрофонов примирился.

Затем, втянувшись в работу, захваченный подготовкой лошадей к скачкам и самими скачками, Анри вообще напрочь забыл обо всем, кроме дела. Он готовил лошадей, седлал их, взвешивался, проходил допинг-контроль и скакал. Если учесть, что все это ему приходилось делать в тесноте, толчее, спешке, под оглушительный рев трибун, можно понять, что для других мыслей у него не оставалось и секунды. Помехи, неизбежно сопровождающие большие скачки, ему в общем-то не мешали, за время предыдущих выступлений он уже успел к ним приспособиться. Единственное, что его сейчас раздражало, было то, о чем предупреждал отец, — неимоверная толчея в жокейской. Эта толчея была чрезмерной даже для призового дня; во время взвешивания и проверки на допинг ему и сопровождавшим его телохранителям в жокейской приходилось буквально продираться сквозь толпу.

Здесь, в жокейской, имели право находиться лишь сами жокеи и обслуживающий их персонал, о чем неустанно напоминали распорядители, однако в коридорах и холлах тут с самого начала скакового дня толпилось множество посторонних; кого только здесь не было, от владельцев лошадей, членов правления жокей-клуба и общественников из судейской коллегии до корреспондентов и просто особо важных персон. Все эти люди входили и выходили из жокейской, когда им вздумается; знаменитости, при одном виде которых открывались все двери, в основном приходили сюда просто так, от нечего делать, даже не задумываясь, что их присутствие может мешать жокеям. Над толпой в смокингах и баснословно дорогих платьях стоял гул разговоров, щелкали блицы, взрывами поднимался смех; однако стоило здесь появиться жокею в картузе, куртке, бриджах и сапогах, направлявшемуся с «бабочкой» в руке к весовой, как все разговоры ненадолго умолкали. Толпа особо важных персон почтительно расступалась, однако самим жокеям от этого, конечно, легче не становилось.

Наконец закончилась последняя скачка перед Дебри. Приближение главного события дня чувствовалось по трибунам: в преддверии Дерби ложи и галерка, ожидавшие проводки участвующих в скачке лошадей и фольт-кейтинга[3], настороженно притихли. Войдя вместе с направлявшимся на взвешивание отцом в жокейскую, Анри заметил, что притихла и заполнившая коридор толпа избранных. Телохранители, продвигаясь вперед вместе с ними, настороженно вглядывались в окружавшие их лица. Их задачей было предотвратить возможное покушение, и, помня о случае с Анри, они сейчас не доверяли никому и ничему. Но пока никакого намека на покушение не было.

Когда они с отцом подошли к весовой, здесь, у узких дверей, сбились в кучку все двадцать три жокея, допущенные к Дерби. Наездники, стоящие сейчас у дверей весовой, представляли Францию, Соединенные Штаты, Великобританию, Австралию, Ирландию, Новую Зеландию, ЮАР и Японию. Несмотря на в общем-то ровный подбор скачки, не только знатоки, но и рядовые тотошники знали, что в этом Дерби вне конкуренции будут четыре основных фаворита; сила этих четырех скакунов, выявленная во множестве предыдущих скачек сезона, была на порядок выше силы остальных лошадей; в эту четверку входили Корвет, выступающий под Сен-Клу, Чанг, которого привез новозеландец Огилви, а также два не знающих пока поражений американских жеребца, Блю-Майл и Оуэн-Ли, заявленные под известными жокеями Джонсуиком и Риджхаммером. Судя по горящим на всех табло цифрам ставок, остальные девятнадцать лошадей, как считало большинство пришедших на ипподром, равняться с этими четырьмя фаворитами не могли при всем желании.

Стоящие сейчас перед весовой жокеи, по существу, лучшие из лучших в мире, образовали нестройную толпу. Каждый из них в эти минуты норовил сделать все, чтобы пройти взвешивание первым. Недисциплинированность жокеев объяснялась просто: каждый хотел как можно скорей отделаться от взвешивания и усесться на свою лошадь. Перед стартом им была дорога каждая секунда.

Отец и Анри стояли довольно близко к двери, однако толкотня была такой, что это не давало никаких гарантий, что они пройдут именно в свою очередь. Расположившиеся сбоку и сзади жокеи то и дело незаметно оттесняли их, пытаясь протиснуться в весовую первыми. Однако отца было не так-то легко оттереть; например, когда маленький юркий ирландец попытался вдруг в наглую проскользнуть между ним и Анри, отец тут же подставил ему спину. В результате ирландцу, поневоле ткнувшему отца плечом, не осталось ничего другого, как показать соединенные колечком пальцы и сказать «сорри».

Наконец, когда они приблизились к двери вплотную, Анри, не в силах вынести ожидания, сказал:

— Черт, скорей бы.

Достав коробочку с леденцами, отец усмехнулся:

— Малыш, потерпи.

— Как ты вообще?

— Я-то? — Положив леденец в рот, отец спрятал коробочку. — Если ты о мандраже, я спокоен, как скала. Вообще все пока идет отлично. — Чмокнув, отец разгрыз таблетку. Некоторое время он стоял, бесстрастно разглядывая дверь. Затем с его лицом что-то случилось; в первое мгновение Анри почему-то подумал, что отец подавился костью. Рот отца перекосила гримаса, глаза широко открылись, из горла вырвался хрип; постояв так с секунду, отец попытался что-то сказать Анри и тут же, схватившись руками за горло, согнулся в три погибели. Еще не понимая, в чем дело, Анри пригнулся; вглядываясь в продолжавшее кривиться лицо отца, спросил:

— Па, тебе плохо? Что случилось?

— Мне… мне… леденцы… — Отец продолжал хрипеть. — Они подложили, запомни… Подложили… — Не договорив, отец вдруг упал навзничь. Это вызвало общую суматоху; кто-то выругался, кто-то завопил истошным голосом: «Эй, сюда, с жокеем плохо!» Затем несколько человек закричали на разных языках: «Доктора! Скорее доктора!» Пока все это происходило, бросившиеся к ним телохранители, среди которых были Ли и Арсен, оттеснили в сторону всех, кто стоял рядом. Ли помог Анри повернуть отца, которому, судя по вырывавшимся из его рта судорожным хрипам, сейчас было хуже некуда. Вглядевшись в отца, Анри вдруг понял: он умирает. Зрачки казались стеклянными. Чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, Анри крикнул:

— Па! Па, ты меня слышишь? Па?

— Малыш… — Отец выдавил это с трудом. — Малыш, ты должен поскакать… Вместо меня… На Гугенотке… Малыш… Ты слышишь… Поскакать… Вместо… Вместо… — Глаза отца закрылись.

Не желая верить, что отец может умереть, Анри вдруг понял, что кричит изо всех сил: «Па! Па, не надо! Па! Слышишь, па!» Тут же он ощутил, как кто-то крепко держит его за плечи. Затем его отодвинули в сторону. Над отцом склонился врач ипподрома. Ту г же откуда-то появились еще два человека в белых халатах. Один из них, приподняв веки отца, сказал деловито:

— Быстро в реанимацию. Другого выхода нет. Скорей носилки!

Будто в тумане Анри видел, как два санитара ставят на пол носилки. Пока отца перекладывали на них, рядом с носилками находились Ли, Арсен и появившийся наконец инспектор полиции. Анри отдел, как полицейский о чем-то спрашивает окружающих. Наконец инспектор что-то спросил у него самого. Не выслушав вопроса, Анри ответил машинально:

— Отца отравили леденцами.

Инспектор внимательно посмотрел на него. Судя по всему, это был опытный полицейский.

— Вы говорите, леденцами?

— Да. Сейчас эти леденцы у него в куртке.

— Очень хорошо, что вы об этом сообщили. — Сказав это, полицейский сделал шаг в сторону.

Подойдя к носилкам, Анри помог санитарам уложить отца. Затем, двигаясь рядом с носилками, попытался понять, жив ли еще отец или нет. Носилки качались, лицо отца тряслось. Понять, в каком состоянии находится сейчас отец, было невозможно.

Затем, когда носилки вынесли на улицу и задвинули в «скорую», Анри попытался сесть рядом с отцом; его с трудом удержали врач, Мюнез и два полицейских. Машина уехала, разгоняя сиреной окружившую паддок толпу. Анри рванулся было за ней, но тут же остановился. В голове у него все плыло. Вокруг о чем-то кричала возбужденная толпа, раздавались полицейские свистки; в конце концов Анри понял, в чем дело: около десятка полицейских, взявшись за руки, делали все, чтобы взбудораженная толпа не прорвалась в паддок. Все это Анри видел и слышал будто в тумане; он понимал, что перед ним мелькают какие-то лица, но не различал их.

Наконец до его сознания дошло, что кто-то непрерывно повторяет у него под ухом:

— Месье Анри… Месье Анри… Анри, мальчик мой, да посмотри хоть на меня…

Кто же это, подумал Анри. Голос знакомый, но он никак не может понять, кто это. Человек настойчиво повторял:

— Месье Анри, я хочу поговорить с вами… Месье Дюбуа, да очнитесь вы наконец… — Стройный старик с холеными усами и бородой смотрел на него, склонив голову набок. Лишь сейчас Анри сообразил, что к нему обращается сам президент жокей-клуба, председатель судейской коллегии ипподрома маркиз Дюшамбре. Убедившись, что Анри наконец вышел из транса, Дюшамбре мягко, по-отечески тронул его за плечо:

— Месье Анри, я понимаю ваше состояние. Но вы должны взять себя в руки.

— Да, месье Дюшамбре, слушаю вас.

— Анри, мальчик мой, вы сможете проскакать на вашей кобыле сами?

— Сам? — Лишь сейчас до Анри дошло, чего хочет от него Дюшамбре. Конечно же, он просит его проскакать на Гугенотке вместо отца. Он снова увидел лицо отца, прохрипевшего, как только он склонился над ним: «Ты должен проскакать… вместо меня…»

— Так вы сможете проскакать? — Дюшамбре все еще держал его за плечо.

— Безусловно, месье Дюшамбре. Безусловно, я смогу проскакать.

— Спасибо, мой мальчик. Ты представляешь, что было бы, если бы нам пришлось снять лошадь.

— Представляю, месье Дюшамбре.

— Быстро мчись взвешиваться. И сразу садись на лошадь. Я же займусь оформлением. В правилах есть пункт, позволяющий в исключительных случаях заменять жокея. Быстро, мальчик мой, скоро фольткейтинг.

Взвесившись, Анри с «бабочкой» в руках кинулся в паддок. Сейчас здесь медленно шагали по кругу все двадцать три лошади, которым предстояло разыграть Дерби. На двадцати двух из них уже сидели наездники; лишь двадцать третья, Гугенотка, одиноко шагала под попоной, ведомая за уздечку Себастэном. Уловив знак Анри, Себастэн вывел Гугенотку из строя. Пока они ее седлали, выдавил сквозь зубы: «Что с патроном?» «Плохо, Себастэн, они его отравили», — бросив это, Анри одним махом вскочил в седло. Затем, мягко послав Гугенотку в общий крут, пристроился за идущей впереди лошадью.

Они не прошагали и полкруга, как начался фольткейтинг. Гугенотка была заявлена под восьмым номером; выждав очередность, Анри пустил лошадь перед трибунами. Все время, пока он скакал, оттуда несся одобрительный свист и крики: «Давай, малыш! Браво! Виват! Так держать!» Сначала, приняв эти крики за обычные приветствия, он не придал им особого значения, и лишь, доскакав до центра трибун, он в конце концов понял, почему кричат: на трибунах узнали, что отца увезли на «скорой» и ему пришлось его заменить. Сейчас публика старается его поддержать. При мысли об отце он снова почувствовал, как на глаза накатываются слезы. Мелькнуло: неужели, когда отца несли на носилках к «скорой», он был уже мертв? Нет, этого не может быть. Тут же он приказал себе не думать ни о чем, кроме предстоящей скачки. Он чувствовал ровный кейнтер Гугенотки, ощущал упругое отжатие путлищ[4]; сейчас, почти прижавшись щекой к холке кобылы, он лишь шептал: «Гугошка, не подведи… Не подведи… Ты не должна меня подвести… Не должна… Не должна…» Проскакав трибуны и переведя Гугенотку на трот[5], он понял: при всем желании он сейчас не сможет уйти от мыслей об отце.

Хорошо, подумал он, подъезжая к стартовым боксам; если уж он не может уйти от мыслей об отце, он должен сейчас проскакать дистанцию так, чтобы отец, узнав об этом, остался им доволен. Отец мечтал взять Дерби, так вот, сейчас он попробует сделать это за него, во всяком случае, приложит для этого все силы. И плевать, что вокруг него гарцуют сейчас на лучших в мире скакунах одни знаменитости. Плевать. Он поскачет так, как считает нужным. Поскачет, попытавшись понять истинную силу Гугенотки уже на дистанции. Лишь бы только его не начали давить шестерки Сен-Клу. Впрочем, у этих шестерок, а именно у Вотро, Седана и Луазье, и без него будет в этой скачке достаточно забот.

Наконец раздалась команда: «Внимание на старте, лошадей в боксы!» Конюхи вместе с понукающими упрямившихся скакунов жокеями начали заводить лошадей, каждую в свой бокс. Гугенотка, хотя ее на всякий случай держал под уздцы подоспевший сюда Себастэн, вошла в бокс сама, нисколько не упрямясь.

Наконец дверца последнего бокса захлопнулась. Предстартовая тишина, как всегда, длилась всего несколько мгновений; затем, после сигнала судьи, дверцы боксов распахнулись, и лошади рванулись вперед.

В первые же секунды, припав к шее Гугенотки и прислушиваясь к топоту ее копыт, Анри понял: кобыла взяла хорошо. Значит, можно будет какое-то время отсидеться в середине, не торопясь прибавлять пейс. Ведь сейчас он прежде всего должен понять, как поведут себя шестерки Сен-Клу. Если Сен-Клу специально отрядил кого-то мешать ему вести скачку, ему придется бороться и с этим жокеем, что резко снизит его шансы. Рядом скакали японец и австралиец, старавшиеся, как и все остальные, как можно скорей занять место у бровки. Пытаясь в пестрой смеси цветов разглядеть картузы и куртки Вотро, Седана и Луазье, Анри без особой борьбы пропустил к бровке сначала австралийца, а потом японца. Над скачкой стоял невообразимый гвалт; жокеи, изо всех сил горяча лошадей, издавали сейчас на скаку самые разные звуки. В воздухе вместе с раскатистыми «йо-йо-йо», «соль-соль-соль», «вау-вау», «хо-хо-хо-хо-хо» стояло непрерывное цоканье и причмокивание, изредка перемежаемое совсем уж экзотическими выкриками. Все это, сливаясь, плыло в общем хоре над скачущими во весь опор лошадьми.

Наконец, проскакав примерно четверть круга, Анри понял: держать его никто не собирается. Вотро на своем жеребце плотно прилепился к мощно скачущему Чангу, Луазье буквально повис на крупе у Оуэна-Ли, Седан же, нисколько не стесняясь, вовсю нахлестывал Блю-Майла, пытаясь задавить чужую лошадь резвым пейсом. Что ж, подумал Анри, тем лучше, значит, Сен-Клу решил все-таки Гугенотку в расчет не принимать. И он может скакать свободно.

Первым сейчас, оторвавшись от общей группы на полкорпуса, скакал ирландский жеребец Лорд Корт. Шел жеребец отлично, но было ясно: это типичный камикадзе, временный лидер. За ирландцем плотной группой скакали основные фавориты: Чанг, Блю-Майл, Оуэн-Ли и Корвет. Луазье, Вотро и Седан были тут же, как приклеенные держась рядом с новозеландцем и американцами.

На первом повороте скакавшие рядом с Анри японец и австралиец ушли чуть вперед. Глянув им вслед, Анри увидел, как, работая хлыстами, эта пара начала медленно. но верно приближаться к головной группе. Судя по доносившимся сзади звукам, все остальные лошади шли кучно сразу за ним, не собираясь уступать ни метра. Пейс гонки был пока ровным, поэтому, войдя во второй поворот, Анри решил поберечь силы, но тут же понял, что это будет ошибкой.

При выходе из поворота несколько жокеев из задней группы, чувствуя, что слишком сильный отрыв от лидеров может лишить их всех шансов, резко подали лошадей вперед; интуитивно почувствовав их рывок, Анри успел-таки на прямой перед трибунами вовремя сделать мощный посыл, который Гугенотка приняла без особых усилий. Ее пейс оказался настолько резвым, что уже к концу прямой Анри, сам того не ожидая, оказался вдруг чуть ли не в самой голове гонки. Перед ним теперь скакали только Риджхаммер на Блю-Майле, идущий на втором месте Сен-Клу на Корвете и упорно продолжавший лидировать ирландец. На выходе из второго поворота пейс увеличился еще больше, поэтому Седан, Вотро и Луазье, подержавшись немного где-то сбоку, вскоре безнадежно отстали. Гугенотка шла хорошо, но Анри понимал, что обольщаться кажущимся успехом рано, ведь Оуэн-Ли и Чанг скакали вплотную за ним, и, похоже, сил у них в запасе было еще полно. По ходу Корвета тоже было видно, что Сен-Клу до поры до времени придерживает своего жеребца. Прислушавшись к ходу Гугенотки, Анри подумал: а ведь сейчас вся четверка фаворитов следит только друг за другом. Точно. Никому из них и в голову не приходит считать конкурентом кого-то из остальных, например его или ирландца; но если так, в случае, если он, опередив их, начнет спуртовать первым, у него есть шанс. Правда, до финиша еще далеко, около шестисот метров, но зато, пока они разберутся, что к чему, он успеет отыграть у первой лошади минимум корпус, а то и все полтора. Только для спурта нужно выбрать удобный момент. Пригнувшись к шее Гугенотки и прислушиваясь к ударам копыт о землю, он несколько раз повторил про себя эти два слова: удобный момент… удобный момент… удобный момент… Слова отлично совпадали с ритмом скачки. Только он подумал об этом, как вдруг услышал громкий, тысячекратно усиленный вздох трибун. Похоже, это был вздох облегчения, кто-то начал отставать. Посмотрев вперед, Анри увидел: Лорд Корг, будто наткнувшись на невидимое препятствие, резко сбросил скорость, ирландца сначала обошел Корвет под Сен-Клу, потом Блю-Майл, и вот круп Лорда Корта уже вздрагивает, явно сбавляя усилия, рядом с ним. Еще через несколько мгновений ирландец отпал, исчез. А ведь вот он, удобный момент, подумал Анри. Точно. Послав лошадь вперед поводьями, он усилил посыл хлопками ладони по крупу. Гугенотка, прибавив пейс до максимума, сильно подала вперед и начала захватывать Корвета. Мелькнуло оскаленное лицо Сен-Клу; оглянувшись, тот начал отчаянно нахлестывать своего жеребца хлыстом, но это не помогло; последний поворот лошади прошли в борьбе, на прямой же, перед самым финишем. Гугенотка, еще чуть прибавив, вышла вперед. Черт, подумал Анри, а ведь кажется, я беру Дерби. До финиша оставалось метров двести пятьдесят, над трибунами стоял бешеный рев. Корвет скакал примерно на корпус сзади, и по пейсу Гугенотка ничуть ему не уступала. Вот до финиша двести метров, вот сто пятьдесят, его… Только сейчас Анри осознал: проход у бровки! Он оставил Корвету проход у бровки, и Сен-Клу тут же этим воспользовался; Корвет начал приближаться. Анри снова несколько раз ударил Гугенотку ладонью по крупу, и, совершив чудо, она еще прибавила, но от Корвета все же не ушла. Теперь лошади, Корвет и Гугенотка, мчались вровень, никто из них не мог вырваться вперед. Так, одновременно, они под удар гонга прошли финишный створ.

После финиша, переведя Гугенотку на шаг и спрыгнув на землю, Анри взглянул на демонстрационное табло. Он увидел разложенный по сотым секунды повтор: вот головы Гугенотки и Корвета приближаются к финишной линии, вот одновременно дотрагиваются до нее, вот медленно ее пересекают. Черт, а ведь понять, кто первым пересек финишную черту, невозможно. Тут же, увидев бегущего к нему Себастэна, Анри крикнул:

— Себастэн, не знаешь, что с отцом? Из больницы не звонили?

— Я же все время стоял здесь, на дорожке. Да и потом, патрона ведь только увезли. Может, «скорая» еще в пути?

А ведь и правда, отца в самом деле могли еще не довезти до больницы. Плевать, подумал Анри, все равно он сейчас поедет за ним. И будет рядом с отцом, что бы ни случилось.

После того как он переоделся, дежуривший у дверей раздевалки Ли сказал:

— Месье Анри, ваша мать просила передать, что будет ждать вас у выхода из конюшни. И учтите, месье Анри, теперь я буду ходить с вами даже в туалет.

— Как знаешь. Вообще-то, Ли, мне теперь все равно.

— Вам все равно, а мне нет.

Выйдя из конюшни, Анри увидел стоящую у своей машины мать. Подойдя к Анри, мать молча обняла его; всхлипнув, сказала куда-то в шею:

— Анри, это ужасно… Они убийцы…

Он почувствовал, что она плачет. Помолчав, спросил:

— Что с ним, не знаешь?

Отстранившись, мать покачала головой:

— Я знаю только, что его повезли в госпиталь Святого Марка. Ты должен держаться.

— Ты связывалась с госпиталем Святого Марка?

— Связывалась. Но что с Эрнестом, они пока сами не знают. Они просто сказали, что этот больной доставлен к ним, вот и все. Ты поедешь туда?

— Конечно. Прямо сейчас.

— Я поеду с тобой. Если хочешь, садись в мою машину, так будет быстрей.

Через полчаса Анри вместе с матерью стоял перед окошечком регистратуры госпиталя Святого Марка. Регистраторша с крахмальной наколкой, записав фамилию и имя больного, нажала несколько кнопок. Взглянув на дисплей, спросила, ие поднимая глаз:

— Мадам, месье, простите, вы родственники?

— Да, — сказала мать. — Я жена, а это сын.

— Больной в реанимационном отделении. Во всяком случае, был там три минуты назад. — Регистраторша так и не посмотрела на них.

— Был? — Мать помолчала. — А сейчас?

Снова нажав несколько кнопок, регистраторша мягко улыбнулась:

— Мадам, мне пока ничего неизвестно. Если мадам и месье желают, вы можете пройти в реанимационное отделение. Я предупрежу пост.

— Да, мы желаем.

— Пожалуйста. Четвертый этаж на лифте и направо до конца. Спросите доктора Бергмана.

Поднявшись на лифте и пройдя по коридору до дверей с надписью «Реанимация», они увидели невысокого человека средних лет в белом халате, белом колпаке, со спущенной на грудь синей повязкой. Внимательно посмотрев на них из-под огромных очков, человек спросил:

— Простите, вы мадам и месье Дюбуа?

— Да, — сказала мать. — Нам предложили пройти сюда и спросить доктора Бергмана. Нам нужно…

Не дав ей договорить, человек мягко тронул ее за руку:

— Простите, мадам, я уже предупрежден. Я доктор Бергман.

— Да? — Некоторое время мать стояла, глядя на него. — И… как мой муж?

— Мадам, мы пытались сделать все, что могли. Вам нужно крепиться.

— Да? — Мать взяла Анри за руку. — Вы хотите сказать, мой муж…

— Увы, мадам. — Сняв очки, доктор Бергман моргнул и тут же надел очки снова. — Когда его привезли к нам, у него уже минут двадцать не было пульса. К тому же яд успел разрушить все внутренние органы.

— Яд? Это был яд?

— Да, мадам, это был яд. Очень сильный яд.

Все, что говорил доктор Бергман дальше, Анри уже не слышал. Он только повторял про себя, глядя на расплывающиеся белые пятна: отца нет. Отца больше нет. Нет.

Остаток дня Анри провел в своей комнате в депо, лежа на кровати. Попросив Себастэна не пускать к нему никого, по какому бы поводу его ни спрашивали, он запер дверь комнаты на ключ и сразу же рухнул навзничь. Какое-то время он просто плакал, не стыдясь своих слез; потом, когда слезы кончились, просто лежал, бессмысленно разглядывая потолок и стены. Он уже знал, что приз Дерби судейская коллегия решила все же отдать Сен-Клу, однако это его нисколько не взволновало. На него наваливалась, его душила пустота, возникшая внутри. Отец был для него больше чем отцом; он был для него братом, другом, отец вырастил его, научил любить все то, что он сейчас любит. Отец всегда, не жалея, отдавал ему свое свободное время, а главное, отец понимал его, понимал так, как не сможет понять никто и никогда. Именно поэтому он чувствовал себя сейчас так, будто из него что-то вынули, оставив внутри, в нем самом, пустоту.

Взяв пульт, Жильбер чуть прибавил громкость на укрепленном над спинкой кровати телевизоре. Теленовости были прерваны появлением сестры. Заглянув в палату, Патрис проговорила:

— Месье Ткела, к вам гость.

Сообщая ему это, она буквально лучилась улыбкой. Подумав, что это неспроста, Жильбер спросил:

— Что же это за гость?

— Та самая дама.

— Та самая дама?

— Да. Которая приносила розы. Ведь я говорила, что она еще придет.

Неужели это Нгала? — подумал Жильбер. Конечно, он будет рад ее видеть, и все же…

— Где она? спросил он.

— Здесь, у двери. Она может войти?

Прежде чем что-то сказать, Жильбер выключил телевизор. Конечно, он помнил все, что было связано с разыгравшимися три дня назад событиями. Смертью мужа Нгалы, призом Дерби и выступлением в этом призе Анри вместо отца.

— Так она может войти? — повторила сестра.

— Конечно, пусть войдет.

Войдя, Нгала молча подошла к окну, положила на подоконник букет свежих роз. Налила в вазу воды, поставила цветы в воду и только после этого, усевшись на табуретку рядом с Жильбером, посмотрела на него. Встретив его взгляд, вымученно улыбнулась. Сказала тихо:

— Как ты? Выглядишь ты лучше, чем я думала.

— Да я уже почти здоров. Он помолчал. — А как ты?

— Что ты спрашиваешь? В больнице же лежишь ты.

— Я знаю, у тебя неприятности.

— Ну… — Она помолчала. — Что об этом говорить.

— Смерть мужа, вся история с Анри. Я ведь смотрю телевизор.

— Д-да… Знаешь, на меня вдруг все это свалилось… как-то скопом.

— Газеты и телевидение сообщают, что причины смерти твоего мужа до сих пор не выяснены. Правда, в одной из газет я прочел, что полиция считает: твой муж умер от сердечного приступа.

— Не знаю, зачем только полиция выдумала эту чушь про сердечный приступ. Это полная чушь. Полная.

— От чего же умер твой муж?

— Его убили. — Нгала сказала это еле слышно.

В версию естественной смерти Дюбуа Жильбер не верил с самого начала, и слова Нгалы подтвердили: он был прав. Все же, чтобы выяснить все до конца, он спросил:

— Каким же образом его убили?

— Его отравили леденцами. Эрнест сосал леденцы, чтобы легче было бросить курить.

Отравился леденцами… Интересный способ убийства, подумал Жильбер. Главное, безупречный в данной ситуации, когда убийцы Дюбуа заранее знали, что его смерть будет проходить на глазах миллионов телезрителей. Ведь и он сам, лично наблюдавший события в день Дерби по телевидению, мог бы сказать: все, что происходило на экране телевизора со старшим Дюбуа, никак не было похоже на убийство. Во всяком случае, внешне. Эрнест Дюбуа упал. К нему бросились телохранители. Затем его внесли на носилках в машину «скорой помощи». Если бы он был обычным телезрителем, он бы точно подумал: человеку просто стало плохо.

Обдумав все это, он спросил:

— Где твой муж держал эти леденцы?

— Он носил эти леденцы в жестяной коробочке, в кармане. И сосал их каждый день, практически все последние месяцы с момента, когда выкурил последнюю сигарету. Анри хорошо видел, что Эрнесту стало плохо, когда он разгрыз один из этих проклятых леденцов. Это случилось перед самым взвешиванием. Потом, когда Эрнест упал, он, уже умирая, сказал Анри: «Они отравили меня леденцами». Да и врач в больнице сказал, что Эрнест умер от сильного яда.

— Почему же полиция скрывает это?

— Не знаю. О том, что Эрнеста отравили, я сообщила в редакцию сразу же, из больницы. Позвонила прямо шефу и все ему рассказала. Но перед самой сдачей номера в набор полиция попросила придержать мое сообщение якобы в интересах следствия.

— Кто именно в полиции это сделал, не знаешь?

— Сначала шефу позвонил тот мерзавец, который мучил Анри на допросе, комиссар Ланглуа. Потом, когда шеф все же решил включить сообщение в экстренный выпуск, ему снова позвонили, на этот раз сам заместитель министра внутренних дел. Тут же последовал звонок владельца газеты. Ясно, тягаться с ними шеф не мог.

Нгала сидела, сжав кулаки и закусив губу. Судя по всему, весь этот разговор был ей неприятен. Заметив это, Жильбер сказал мягко:

— Прости, Нгала. Я знаю, тебе не очень весело. Вряд ли стоило затевать этот разговор.

— От этого разговора все равно никуда не уйдешь. Наоборот, я даже рада, что все тебе рассказала.

Некоторое время оба молчали, вслушиваясь в тишину. Наконец Нгала улыбнулась:

— Вообще я хороша. По идее я должна за тобой ухаживать, а вместо этого плачусь в жилетку. Сделать тебе кофе? Настоящий?

— Ну… если разрешит сестра. У меня же диета. Но думаю, кофе можно.

— Конечно. Кофе тебе не помешает. Сестру я уговорю, у нас с ней неплохие отношения.

— Ты не заметила, кто сидит в коридоре?

— Полицейский и один из наших.

— Хорошо, жду твой кофе.

— Сейчас. — Улыбнувшись, Нгала вышла. Вернулась она минут через двадцать, с подносом, на котором стояли кофейник и две чашки.

После того как его счастье кончилось и Нгала ушла, Жильбер долго лежал, вспоминая каждое ее движение и каждое слово. И сам не заметил, как заснул.

Проснувшись, он понял, что уже вечер. В палате было темно. Полежав немного, он наконец обнаружил, что рядом с его кроватью кто-то сидит. Вглядевшись, узнал Марселя.

Заметив, что он проснулся, Марсель тронул его за плечо:

— Как дела?

— Отлично. Знаешь, я чувствую себя почти здоровым.

— Ты спал, как сурок. Мне даже жалко было тебя будить.

— Ты давно здесь?

— С полчаса. Зашел сразу после дежурства. Честно говоря, меня волнует только одно — Барт не проявлялся?

— Нет. И думаю, уже не проявится.

— Будем надеяться. Но после больницы он постарается тебя достать.

Полежав немного, Жильбер сказал:

— Начнем с того, Марс, что достать Барта постараюсь я. Ты меня знаешь, сносить обиды я не привык.

— Все правильно. А я тебе помогу.

— Меня же люди Барта так легко уже не возьмут. В тот раз я засветился на красном «фольксвагене», так вот, сразу же по выходе из больницы я сменю машину. Заодно поменяю и квартиру, затеряюсь где-нибудь в Париже, как в стоге сена, навык у меня есть.

— Правильно. Вообще, малыш, насчет Барта я тебе сказал на всякий случай.

— Спасибо. Слушай, что там со смертью Эрнеста Дюбуа?

— Я как раз хотел с тобой об этом поговорить.

— Я тоже. И прежде всего о версии о сердечном приступе, который его якобы свалил.

— Сердечный приступ отменяется.

— Отменяется?

— Да. В том, что Дюбуа умер от сердечного приступа, меня да и всех в полиции убедил папа Пикар. На самом же деле Дюбуа отравили. Ты знаешь об этом?

— Знаю.

— От кого?

— От вдовы Дюбуа, Нгалы, она была у меня сегодня. И все же я хотел был послушать, что знаешь ты.

— Немного. Вообще обо всем этом мне рассказал папа Пикар, ведь меня в тот день на ипподроме не было.

— И что он рассказал?

— Эрнест Дюбуа бросил курить, вместо сигарет он примерно с полгода сосал леденцы. В день Дерби кто-то ухитрился подменить эти леденцы. Вместо лежащей в кармане куртки Дюбуа жестянки с леденцами какой-то ловкач подложил другую, точно такую же. Леденцы в этой другой коробочке были отравлены. Как только Дюбуа сунул один из этих леденцов в рот, ему тут же пришел конец. Вот, собственно, и все. А что тебе рассказала вдова Дюбуа?