Знак Вопроса 2005 № 03

Н. Н. Ваймугина
IX ВСЕМИРНЫЙ РУССКИЙ НАРОДНЫЙ СОБОР

В Москве под председательством Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II состоялся IX Всемирный Русский Народный Собор. Девятый раз зал Церковных Соборов храма Христа Спасителя — символа соборного единения русского и других народов России во славу Победы над французскими оккупантами в 1812 году, — принимал представителей высших органов светской власти Российской Федерации, лидеров общественных движений и политических партий, представителей традиционных религиозных конфессий России, известных деятелей науки, образования и культуры, военачальников, представителей деловых кругов, почетных зарубежных гостей.

Собор — традиционное для российской цивилизации собрание светских и духовных чинов для совета и решения важных дел созидания государственного организма, в котором каждый гражданин является строителем великой державы, исходя из своего личностного служения Отечеству не за страх, а за совесть.

Глава Собора Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II определил: «Деятельность Собора… направлена на достижение его основной цели: дать нашему народу прочную духовную и нравственную опору в решении проблем общенационального и планетарного масштаба». Основным вопросом всех форумов является вопрос осмысления современного позитивного вектора мировой истории.

Поэтому и тема состоявшегося 9-10 марта 2005 года IX Собора «Единство и сплоченность людей — залог победы над фашизмом и терроризмом» не случайна. Это прежде всего дань уважения торжественной дате 60-летия Победы нашего народа над фашизмом во Второй мировой войне. Необходимость требует осмысления Победы над немецким фашизмом как разновидностью терроризма, ее истоков и итогов, в контексте развития истории нашего государства и человечества в целом, для предотвращения новых угроз терроризма, для дальнейшего духовного, социального и материального роста нашего народа и созидания России.

Собор привлек более 2000 участников. Первое пленарное заседание открыл заместитель Главы ВРНС, председатель правления Союза писателей России В. Н. Ганичев. Он зачитал «слово к собравшимся» как сопредседатель Собора, указав на главные вопросы обсуждения: соединение истории и сегодняшнего дня и попросил «открыть и благословить Собор по праву Главы Собора Алексия II».

Глава Собора освятил духовную направляющую соборной мысли начавшегося форума. «Не взирая на жесточайшие гонения двадцатых и тридцатых годов, с первого дня войны наша Церковь заняла твердую патриотическую позицию, призвав своих чад встать на защиту Родины». Алексий II дал оценку итогов войны в духовно-нравственном ее смысле. Адресуясь к сегодняшнему времени, Патриарх обратился к участникам Собора: «К сожалению, безумная мечта о власти над миром, ныне принимающая личины глобального диктата и терроризма, по-прежнему, владеет многими умами, подталкивая к новым конфликтам. Что мы — народ-победитель — можем противопоставить этому? Как сохранить величайшее из достижений Победы — стабильный мир между народами? Как возродить проявленный в годы войны идеал единства и крепости народного духа? Наконец, что мы должны сделать, чтобы уроки Великой Победы не были забыты, но послужили будущему нашего народа и всего рода человеческого?»

Затем были озвучены приветствия к Собору от первых лиц государства. Полномочный представитель Президента в Центральном федеральном округе Г. С. Полтавченко огласил приветствие Президента Российской Федерации участникам Собора. «У фашизма и терроризма одна природа… Уроки истории свидетельствуют, что общество должно твердо противостоять любым проявлениям экстремизма, национальной и религиозной нетерпимости… служить укреплению мира и согласия… воспитанию молодого поколения в духе героических ратных и трудовых традиций нашего народа».

Приветствия в адрес форума направили председатель Совета Федерации С. М. Миронов и председатель Государственной Думы РФ Б. В. Грызлов. Последнее озвучила первый заместитель председателя ГД РФ Л. К. Слиска. Ею также были изложены исторические материалы о практической спасительной роли православной Церкви в Победе, а также о заступничестве Казанской иконы Божьей Матери на всех ратных полях русской Славы.

Развернутый доклад по основной теме Собора «Единство и сплоченность людей — залог победы над фашизмом и терроризмом» сделал заместитель Главы Собора, председатель отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. Прозвучали выступления других религиозных лидеров России митрополита Русской старообрядческой Церкви Адриана, лидера мусульман России — Талгата Таджуддина, иудеев — Арнодьда Шаевича.

Архиепископ Русской Православной Церкви за границей Марк обрисовал духовно-нравственную составляющую современного западного мира. Его выступление органически дополнило доклады министра иностранных дел России С. В. Лаврова и председателя Попечительского совета Центра национальной славы России и Фонда Андрея Первозванного В. И. Якунина, тележурналиста А. К. Пушкова и других.

Во второй день работы Собора состоялись заседания тематических секций, названия которых говорят сами за себя: «Духовно-нравственные основы Победы над фашизмом, терроризмом, расизмом, сепаратизмом», «Историческая правда Победы», «Молодежь и наследие великой Победы», «Церковь. Армия. Народ», «Сегодняшние угрозы миру и безопасности». Заключительное пленарное заседание Собора подвело итоги и приняло Итоговый документ — «Соборное слово IX Всемирного Русского Народного Собора».

IX Всемирный Русский Народный Собор показал единение его участников в духе, когда все без исключения собравшиеся единодушны во мнении: «уроки истории священны», победа над фашизмом, ранее «невиданной террористической системой», — великая историческая заслуга народов России; перед угрозой новых вызовов терроризма в мире и России предстоит огромная работа по сплочению людей, по преодолению существующих противоречий.

Николай Воронов
ПОТАЕННЫЙ ШОЛОХОВ

Об авторе:

Воронов Николай Павлович — писатель, академик Академии литературы, награжден медалью А. С. Пушкина Международной академии словесности, автор знаменитого романа «Юность в Железнодольске» (название дано А. Т. Твардовским при публикации романа в «Новом мире», 1968 г.; первоначальное название — «Все время ветер») и других известных романов, повестей, рассказов, критических публикаций, эссе. Автор книги стихов «Цунами».

Недоброжелательство изнутри никак не уймет своего беснования против всемирно известного писателя Михаила Александровича Шолохова. Семьдесят лет, со времени публикации двух книг романа «Тихий Дон», непоколебим в литературе земного шара великий наш русский писатель, но по-прежнему продолжаются попытки его развенчать.

Полвека тому назад, когда я начинал учиться в Литературном институте им. А. М. Горького, впервые меня зацепила молва о том, якобы Шолохов воспользовался для первой книги «Тихого Дона» рукописью начальника штаба армии батьки Махно. Тогда же высказывалась другая версия о происхождении загадочной рукописи: с конным продотрядом юный Миша Шолохов челночил по донской сельщине, на продотряд напали белогвардейцы, стрельба, рубка, улетели. Как в первом случае, так и во втором Шолохову досталась добыча: сундучок с записями и документами. Имела хождение и третья версия: сундучок, принадлежавший прозаику из казаков (сперва фамилия не называлась, гораздо позже стали называть Федора Крюкова), был оставлен хозяином на сохранность станичному атаману, будущему тестю Михаила Александровича. Офицер умер от ран, и атаман отдал своему зятю за дочерью Марией Петровной сундучок, полный рукописей. После публикации двух книг «Тихого Дона» в ростовской газете было напечатано письмо дочери покойного офицера, которая обвиняла Михаила Шолохова в том, что он воспользовался рукописями ее отца.

Сталин пристально следил за литературным процессом в стране. Поскольку Шолохов отметал заимствования, вождь посоветовал ему для защиты собственного творческого авторитета написать роман на материале современной деревни.

Первая и вторая книги «Тихого Дона» вышли в 1928 году, первая книга «Поднятой целины» увидела свет через четыре года. Талант, обнаруженный Михаилом Шолоховым в вынужденном произведении, не уронил величья и весьма доказательно сработал. То, что прозаик, он же и поэт — в гоголевском понимании, был вынужден двигаться по следам многосложных, исхитренно-драматических и трагических, не осознанных обществом событий, заставляло его соскальзывать к натурному письму в построении вещи, в подаче героев и стиле, ослабило ее эстетическую целостность (очерковость, длинноты), но укрепило могучим образом читательскую тягу к нему. Нет сомнения, он спешил, чтобы продолжать эпопею о взорванной издревле сложившейся жизни на его родине, мало похожей на ту, которая отворилась всеохватным сокрушающим сдвигом. Было одно бытие; насильственно, в стихийной слепоте, среди океана крови возникало другое. Задача была титаническая: почти не было романов, кроме романа Максима Горького «Клим Самгин», о сломе одной исторически сложившейся эпохи ради пришествия новой, одухотворенной мечтой о грядущем общенародном счастье.

Высокая художественность «Поднятой целины», широта ее успеха, обусловленная проявлением громадного комедийного дарования, пожалуй, уровня Гоголя и Чехова, заглушило выдвигаемое против Шолохова обвинение.

К началу моего обучения в Литературном институте, 1948 год, возникал новый накат на Михаила Шолохова, однако мне несложно было устоять под ударами этих волн, подталкивающих психологию к легковерности, завистничеству и презрению знаменито у народа писателя, будто бы имевшему открытый счет в государственном банке: бери денег, сколько заблагорассудится, покупай что угодно.

В эту же самую пору в Москве вживлялась огулом среди литераторов беззастенчивая клевета на Максима Горького, всемирность которого была выверенной, капитальней и остойчивей, чем шолоховская, каковую, разумеется, необходимо было под замуровать, чтобы она не достигла всемирности Тургенева, Толстого, Достоевского… Как-то на перерыве между лекциями подошел ко мне сокурсник и спросил:

— Горького читал?

— Читал.

— Ты ведь из рабочих. Роман «Мать» боготворишь?

— Отношусь сретне, как говорят башкиры.

— Похвально.

Сокурсник пописывал пьески, с ходу принялся хулить драматургию Горького: и однозначна она, и не сценична, и заумна, и выспренна, ходули вместо образности. В столице я сделал огорчительное открытие не только в студенческой, но и в профессиональной литературной среде: злобные нападки на произведения больших писателей исходят, как правило, от сочинителей скудной одаренности, да к тому же ничтожной начитанности. Я возмутился и прибегнул к безотказному учительскому спросу. Ты-де критикуешь, не зная. Понятно, он изобразил своим красивым лицом оскорбленность энциклопедиста. Тут я ему в самоуверенную башку всаживаю гвоздевой вопрос: «Васса Железнова», она про что?» Верть-круть, ан опаскудился. И «Дачников» он не знал, и «Детей солнца», и «Егора Булычёва и других», даже «На дне» плохо знал, хотя и проходил в школе. Так как я прищучил его, но он из породы людей, которые и разбитые рвутся к непобедимости, и говорит: «Кого ты защищаешь? Графомана. Горький — графоман». И ссылается на прославленного писателя, претендующего на универсальность, на Корнея Чуковского: он и литературовед, и критик, и прозаик, и лингвист, и переводчик. Но отличился в основном как детский писатель, благодаря хватким заимствованиям у иностранных поэтов, о которых не подозревало большинство читателей и писателей из-за вакуума, образовавшегося в мире полиглотов после Октября, гражданской войны, изгнания напором и уловками Льва Троцкого ученой и литературной элиты. Позже мне довелось прослушать курс, годичной, Чуковского, посвященный поэту Николаю Некрасову, общаться с ним, слушать его неиссякаемые анализы, даваемые главным русским прозаикам, и всем из них, включая классиков, он давал отлуп в творческой и человеческой истинности. Верно, Михаила Шолохова он не задевал, вполне вероятно, страшился, что изничтожительные высказывания дойдут до Сталина, чтившего певца Дона, а одобрительных слов не находил в запасниках образованной недоброжелательством души.

Девяностолетию Михаила Шолохова были посвящены чтения в институте Мировой литературы имени А. М. Горького. Председательствовал на чтениях исследователь «Тихого Дона» критик Виктор Петелин. Среди иностранных гостей выделялся крупный знаток литературного наследия Шолохова норвежский профессор Гейер Кьетсо. Для Нобелевского комитета он провел анализ прозы Шолохова с применением компьютерных исследований. Ответ сложился цельный: у всех произведений, подвергнутых анализу, один-единственный автор.

Истина, достигнутая Гейером Кьетсо, доказательно выявляла себя, когда он докладывал участникам чтений о проведенных им структурных исследованиях. Вопросы, которые ему задавали, реплики из зала навели профессора на прискорбное впечатление: большая часть аудитории враждебна его объективному выводу. Он ждал торжества со стороны соотечественников нобелевского лауреата, а напарывался на предубеждение и ненавистничество.

Гейер Кьетсо не выдержал и с гневом сказал об этом. Усовестил ли он кого-то из зоологических злыдней не только русского гения, но и планетарного? Не станем наивничать. Нашелся нелюдь, кто прислал к восьмидесятилетию Льва Толстого, сверхгения человечества, веревочную петлю. Заурядность издревле насыщается и крепнет палаческим скудоумием.

Пора усвоить лжеречивцам, что молодость для русского писателя — заоблачный взлет дарования. А. Пушкин, «Вольность. Ода», «К Чаадаеву», «Деревня», 18–20 лет; 15 лет, М. Лермонтов, «Герой нашего времени», 25; Н. Гоголь, книга повестей «Вечера на хуторе близ Дикань-ки», 22–23; А. Бестужев-Марлинский «Взгляд на старую и новую словесность в России»; «Роман и Ольга», «Замок Вен-ден», 26; Н. Карамзин, повесть «Бедная Лиза», 26; Ершов, сказка в стихах «Конёк-Горбунок», 19; Ф. Достоевский, роман «Бедные люди», 25; А. Куприн, повести «Молох», «Очеся», 26–28; А. Платонов, повести «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», 28–29; Павел Васильев, поэмы «Повесть о гибели казачьего войска», 18–22, расстрелян в 27 лет; Б. Пастернак, сборник стихов «Близнец в тучах», 24; Яшин, книга стихов «Северянка», 25; А. Твардовский, поэма «Страна Муравия», 26.

И другой сногсшибательный аргумент рвущихся отобрать «Тихий Дон» у Шолохова: он-де малограмотен, окончил всего четыре класса, и потому не мог знать общероссийских событий истории, которые использованы в романе. Какое худосочное склонение к школьной грамотности, словно он не был современником этих событий, не встречался с теми, кто в них участвовал, не отличался начитанностью. Познание, доступное великанам, океанично: как океаны вбирают воды рек, так великаны всепоглотительно вбирают свойства и подробности истории и действительности. Гений вулканичен. Его материалом и подспорьями являются извлечения из огненных недр личности, народов, природы. В анкетных данных об образовании гении не нуждаются. У нас, между прочим, и к неудовольствию априорных неприятелей Шолохова, есть другой нобелевский лауреат, тоже четырехклассиик и опять же академик: Иван Бунин.

Теперь, когда глухо шкандыбает навет, что Шолохов будто бы позаимствовал первую-вторую книги «Тихого Дона» у Федора Крюкова, все-таки нелишне опереться на некоторые ума холодные, притом достойные наблюдения. Алексей Иванович Кондратович — критик, литературовед, прозаик, друг и соратник Александра Твардовского, замещавший его в журнале «Новый мир» (заместительство Кондратовича было облечено бессомненным доверием великого поэта и редактора) прочитал в Ленинской библиотеке все, написанное Крюковым, чтобы выверить, справедливо ли обвинение в адрес Шолохова. И он ответил сам себе и сказал своей жене Вере Александровне: несправедливо. Я всецело полагаюсь на мнение Кондратовича, ибо он обладал необычайным эстетическим восприятием: вкус к стилю у него был поразительно многооттеночным, так дегустатор оценивает качество вина. В отличие от Алексея Кондратовича я не испытывал потребности проверить Шолохова. Однако в том, что я читал у Федора Крюкова, я обнаружил интонационные признаки, перешедшие в произведения Шолохова, что вовсе не смущало меня: ведь я давненько выявил для себя, что Александр Бестужев-Марлинский наделил мелодикой своей прозы трех гигантов: Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого.

Кощунственная утка о плагиате рассыпается в прах, когда читатель знаком с вещами творца. Для проникновенной оценки Шолохова достаточно знать романы «Тихий Дон» и «Поднятую целину». Они — свидетельство его по-суриковски яркой художественности, самостоятельности почерка, неувядаемости человеческих характеров, обретших под его пером такую внешнюю и внутреннюю законченность, что они существуют среди нас поистине вживе: Григорий Мелехов, Аксинья, Мишка Кошевой, Щукарь, Лушка, Давыдов, Нагульнов. Чудо смехотворности — Щукарь! Он существует среди нас подобно тому, как Гаргантюа Рабле, Дон-Кихот Сервантеса, Скалозуб Грибоедова, Манилов Гоголя, Левша Лескова, Тёркин Твардовского.

Шолоховский вопрос о «Тихом Доне» сродни гомеровскому вопросу о поэмах «Илиада» и «Одиссея». И хотя Гомер воспользовался богатством отточенных народной фантазией мифов, многовековые споры привели исследователей к авторству Гомера, выявленному единством замысла, поэтики, построения, движением сюжета и лепкой характеров в каждой из поэм. У Шолохова не было столь огромного изумительной законченности фольклорного материала для «Тихого Дона». Подспорьем ему оказалась потрясающей насыщенности собственная судьба, судьба родни, истории современников, заглубленные в прошлое, их устные и письменные свидетельства и, конечно же, язык казачьего края — язык необозримой красоты, мудрости, всезапечатлевающей музыки национальной души. Сейчас называть Михаила Шолохова официальным автором «Тихого Дона» — это значит унижать гений писателя и гений русского народа, его создателя.

Незадолго до своего семидесятипятилетия Михаил Шолохов встретился в Кремле с генсеком, председателем Президиума Верховного Совета СССР, Верховным Главнокомандующим, маршалом, четырежды Героем Советского Союза, кавалером ордена Победы Леонидом Брежневым. Первые слова, которые Шолохов выкрикнул в благодушно-отупелую ряжку обладателя главных советских чинов и наград, были такими:

— Когда вы прекратите разрушать страну?!

Ураганный гнев вопрошающего разъярил вседержателя страны. Никто не позволял себе столь «необоснованного» спроса. Вперехлест обвинениям Шолохова Брежнев погрозил ему, что, хоть он и стяжал всемирную известность и наделен Нобелевской премией, партия и государство найдут на него управу.

Переполох среди предержащих вызвало не только явление писателя в Кремль, отличавшееся «вероломными» нападками, но и пропажа одной из магнитофонных пленок (запись велась двумя аппаратами) каковую так и не удалось найти. Ильич-два при всей своей защищенности, однако, заробел, дошло наверняка кое-что, да и говорят о незлобивости его характера, потому он и решил заехать в Вёшенскую с отдыха из Крыма для вручения Шолохову второй звезды Героя Социалистического Труда, но не тут-то было: Михаил Александрович ответил, что болен и принять его не сможет.

Кто из тогда живших в нашем Отечестве, кроме Шолохова, осмелился бы дать по мозгам правителю? Другого подобного случая не совершилось. Вот вам исполинская величина МАСТЕРА, коего по зависти и ненавистничеству давным-давно пытаются уменьшить.

Есть ли отгадки того, как сумел парень двадцати грех лет создать первую и вторую книги «Тихого Дона»? Та бурная и многосложная эпоха была синхрофазотроном негаданного ускорения целенаправленных талантов. К двадцати трем годам Сергей Есенин написал много стихотворений и поэм дивного изобразительного значения для всей русской словесности: «Поет зима — аукает…», «Матушка в купальницу…», «Край любимый! Сердцу снятся…», «Калики», «В хате», «Марфа Посадница», «Русь», «Песнь о Евпатии Коловрате», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Пантократор»… В двадцать три года опубликовал необычайную повесть «Яр». К тридцати годам он завершил свой жизненный путь, оставив литературное наследие, пожалуй, не меньшее по объему, влиянию и художественному значению, чем у Александра Пушкина. В нашей поэзии ни до него, ни после не было такого звездно необъятного лирика!

В двадцать пять лет Леонид Леонов выпустил осененный гением роман «Барсуки»! Раньше русская проза не имела романов, сопоставимых с «Барсуками» по многомерности крестьянского бытия, по его трагической зависимости от власти, по уникальному разнообразию деревенских типов. Сочетание в языке автора и народной речи былинного, песенного, симфонического лада на редкость ярко и виртуозно и дает основание говорить о музыкальном волшебстве романа. Не менее значимы «Барсуки» живописью и скульптурностью своих пейзажей, портретов, вещей обихода. Этот роман, по моему разумению, стоит вровень с «Записками охотника» Ивана Тургенева, с «Казаками» Льва Толстого.

Пытаясь осознать творческое развитие Леонова и Шолохова, я не однажды склонялся к предположению, что роман «Тихий Дон» Михаил Шолохов создавал не без влияния романа «Барсуки», столь же неотвратимого, как земное притяжение. Все то, что отличает пластическую сокровищницу «Барсуков», споспешествовало вдохновенной работе Шолохова над «Тихим Доном» и отразилось в его эстетике, в психологии главных героев. Свою приверженность к «Барсукам» Шолохов открыто выделил, для пристального наблюдателя, в образах Григория и Аксиньи, вобравших дыхание леоновских образов Степана и Насти-Анастасии, не просто вобравших, но и возвысившихся над ними: влияние неотделимо от соперничества. Тут же не могу не подчеркнуть, что пейзажи Шолохова в «Тихом Доне» разгонистей, симфоничней, картинней, чем пейзажи в «Барсуках», и, вероятно, пастозней, к примеру, луна Леонова, после потери Степаном Анастасии сизой черноты, солнце Шолохова, после гибели Аксиньи, черная во взоре Григория. Зависимость от родоначальника способна преломляться метафорическим усилением.

И есть еще чрезвычайно важное объединительное сходство в этих романах: сострадание крестьянству, вовлеченному в ураганные катастрофы безжалостных революционных перемен.

Главные герои «Барсуков» и «Тихого Дона» были заряжены предчувствием грядущих бедствий русского крестьянства: то, что с ними творили властители в первой четверти двадцатого века, продолжается и теперь, с приходом двадцать первого века.

Предположение еще литинститутской поры, о котором только что говорил (здесь нет подгонки опосредованием), раскрылось для меня отрадным фактом. Не знал и не знаю о том, взаимоотносилисъ ли Шолохов и Леонов. Могли встречаться на секретариатах Союза писателей СССР, на писательских съездах, на сессиях Верховного Совета СССР, но было ли их общение не вскользь, читаемы ли они были друг другом, делились ли соображениями о творчестве друг друга, сего не ведаю. И вдруг Александр Иванович Овчаренко обнаруживает для меня забавно-восхитительный случай.

После избрания в Академию Наук СССР, 1939 год, М. А. Шолохов аккуратно посещал собрания Академии и сектора языка и литературы, потом, в силу разных причин, перестал их посещать, да к тому же (не единственный ли это случай за всю историю советской академии?) отказался от весьма крупных ежемесячных получений, назначаемых пожизненно: коль вовсе не участвует в общей и сектора деятельности, значит не имеет права на академический оклад.

Леонида Максимовича Леонова дважды прокатили на выборах в Академию Наук СССР И в третий раз он был выдвинут. Как-то Михаил Борисович Храпченко, заведующий сектором языка и литературы, идет на работу и встречает у подъезда приземистого мужичка, обросшего щетиной, нахохленного, в поношенном плаще. И мужичок грубо спрашивает у Храпченки, где, мол, тут сектор языка и литературы вашей драной академии? Мужичок, надо по-честному сказать, приложил к академии более хлесткое определение. Храпченко железобетонно состоял в чиновниках номенклатуры ЦК партии. Он успел побывать председателем Комитета по делам искусств, министром Кинематографии СССР, сменил главного редактора журнала «Октябрь» Федора Панферова, изгнанного с этого поста партийным решением, наконец, отнюдь не по дарованию и учености, был внедрен в академики и в заведование сектором.

— Вы по какому вопросу? — вежливо отреагировал Храпченко на предерзостное выражение мужичка.

— Вы кто?

— Возглавляю искомый вами сектор.

— Так вот, если в вашу драную академию опять не выберут самого лучшего писателя двадцатого века, я выйду из вашей драной академии.

Мужичок развернулся и ушел. И только тут Храпченко установил для себя, кто с ним изъяснялся диким простонародным образом.

Результат: Л. М. Леонова избрали академиком в 1972 году. На мой взгляд, он был достоин такого избрания еще смолоду, напечатав в 1924 году роман «Барсуки», за четыре года до «Тихого Дона», романы «Вор», 1927 год, «Скутаревский», 1932 год, произведения, необычайные художественностью и лингвистической мощью.

Декабрь 1949 года. Московская консерватория. Владимир Бушин и я всходим по парадной лестнице, ведущей в Большой зал. Неподалеку от картины с изображением композиторов в гостинице «Славянский базар» видим покуривающего Шолохова. Без раздумий и стеснения, сработало что-то вроде неодолимого магнита, идем к Шолохову. Здороваемся, и Володя говорит: Михаил Александрович, мы, дескать, студенты Литературного института и хотим, чтобы вы у нас выступили. Для пущей важности наперебой ссылаемся на выступления Михаила Пришвина и Александра Фадеева. Он готов выступить, но затрудняете я определить день и просит записать столичный телефон. Мы записываем и прощаемся. Конечно, рады удаче: самого Шолохова заловили. У Владимира Бушина первоначальное впечатление от встречи с Шолоховым в перерыве. Мне же он запечатлелся воинской картинностью: гимнастерка, приотворен вертикальный воротник, брюки, заправленные в хромовые сапоги, отливающий звонким блеском. Казачий офицер, только без погон. Веяние чистоты и свежести во всем облике. Невольно выводишь чистоту и свежесть из душевного и телесного здоровья, обласканного вдохновением. Тоже вдохновением как бы удлинен и отшлифован лоб мыслителя, и выкруглен над лбом вал иззолоторусых волос, и прекрасны пшеничные усы, вытянуто острые на концах. Такими усами он наделял себе в крестьянское удовольствие любимых героев. Как точен и великолепен открытый им цвет: желтина зрелой от яркого солнца пшеницы. Впервые мой ум соотносит звукоряд его фамилии ШОЛОХОВ, со звукорядом фамилии МЕЛЕХОВ. И дальше, как молния, ветвится ассоциация: пережитое им самим в гражданскую войну и в ближние к ней годы он передал Григорию Мелехову. Откуда бы взяться в Григории титанической силе метаний, страдания, любви, разочарования, самовозобновления в социальных и личных страстных по исках?!

Действо, посвященное семидесятилетию Иосифа Сталина, совершалось в Большом зале. Председательствовал Алексей Сурков, краснобай, щеголяющий оканьем. Он нашел завораживающую льстивой изощренностью метафору в угоду возвеличивания сталинского слога. Великий вождь народов извлекает из горнила сердца жаропышущее слово и, прежде чем положить его на бумагу, перекидывает в асбестовых рукавицах с ладони на ладонь. До сих пор вижу, как Сурков, чуть не переваливаясь через трибуну, показывает Иосифа Виссарионовича, перекидывающего в асбестовых рукавицах жаропышущее слово. Не трудно допустить, что фигура сиропного лукавства поэтического витии покоробила и устыдила Шолохова, и он вдруг, едва Сурков объявил его выступление, промолвил искореженным хрипотой голосом, будто бы не сможет выступить из-за простуды, поэтому его текст прочтет народный артист СССР Царев Михаил Иванович. Царев читал незавидно, хотя и громыхал тренированным басом. Сказывалась хвалебная натужность текста. Ведая о достижениях генсека, генералиссимуса, председателя правительства, Шолохов ведал и о том, каких уронов, жертв, какой ломки и крови стоило стране всевластие Сосо Джугашвили. (Сосланный в Магнитогорск Ломинадзе называл узурпатора по телефону приятельски революционно: Сосо!) До унижения меня огорчило в непроизнесенной речи Шолоховым то место, где он сравнил нашу Родину с орлицей, а Сталина с: орлом. Я воспринял уклончивость молодого здоровяка Шолохова, было ему сорок четыре года, не только как провал угодничества, но и как порыв смелости.

В 1956 году меня вызвал из Магнитки телеграммой главный редактор журнала «Октябрь» Федор Панферов, чему я шибко удивился. Я всего лишь рассказчик, провинциал, верно, замеченный читаемыми крупными прозаиками и поэтами Константином Паустовским, Павлом Нилиным, Юрием Олешей, Алексеем Кожевниковым, Вениамином Кавериным, Владимиром Луговским, Ольгой Берггольц, Петром Сажиным. Но чтобы знаменитый эпический писатель, автор романов «Бруски», «Борьба за мир», «Волга-матушка река» (Как Максим Горький, тоже волгарь), «В стране поверженных» и не менее знаменитый редактор «Октября» вдруг заинтересовался мною, тут какой-то перехвал моих уральских благодетелей: Ольги Марковой и Виктора Старикова. Прилетаю в Москву. Старое здание издательства «Правды». Иду по коридору к кабинету Панферова, невольно задерживаюсь около полураспахнутой двери отдела прозы, откуда слышится добротной звуковой ковки баритон Федора Ивановича. Борзо говорит. Прямо-таки опупеваю от сравнения, им примененного: крысы до того любят своих детенышей, что нередко зализывают их до смерти; так очеркисты Бек и Лойко до того любят рабочий класс, что готовы зализать его подобным образом.

Вскоре я уже сижу перед Панферовым в его кабинете. Оказывается, Панферов выступал на заседании литературного объединения, единственного в столице при толстом журнале. Федор Иванович народный человек, государственник, депутат Верховного Совета, живет с думой о писательской смене. Он прочитал верстку моей книжки «Весенней порой», передал ее Семену Бабаевскому, и тот отозвался серьезной рецензией для журнала «Октябрь». Сейчас нападки на Бабаевского: украшатель такой-сякой. А не различают того, что радости и солнца мало в литературе, что она задавлена тусклотой. Классика — страданий невпроворот, тусклоты нет, характеры — пойменный луг, на котором разлив травы, цветов, сосновые корчи, выброшенный топляк, ивняки берегом. Шолохов — наш современник, мудрость, каверзы действительности, яркость, северных сияний. При всем при том правда меры Льва Толстого. Искони, с протопопа Аввакума, первого великана русской прозы, мы тяготеем к правде духовных разломов, к правде войн и адовой тьмы, к правде гонимых, поруганных, сирых, казематных страдальцев. А есть правда доброго солнца, хороводов, свадебных обрядов, полных красоты, многоцветного песенного лада, пиров по завершении сева и уборки урожая, поездок в гости к родне. И есть правда любви и верности, воспитания детей в национальном русле — в строгости, холе, труде, в бойцовских играх и проказливых забавах. Мы — народ-громадина.

Это и должно быть мерилом литературы. Прикладываешь это мерило к щелкоперам, наводнившим нашу печать, и не народ-громадину находишь, а жалкий народишко.

Раздались спешно-тревожные звонки междугороднего телефона. Панферову давали станицу Вёшенскую. Трубку взял сторож. Домашностью и старозаветным уютом повеяло, когда он на спрос Панферова ответил:

— Михаил Александрович ушел в старый курень. Трубки там нету.

Панферов прикрыл ладонью решетку мембраны и ко мне:

— Славный Дон-батюшка! — и попросил сторожа: — Мил-человек, сбегай за самим в старый курень. Позарез нужен Миша Федьке из журнала «Октябрь».

Великошумного успеха две книги «Брусков» захватывали широтой и дерзостью изображения деревни советского периода. Они предшествовали первой книге «Поднятой целины» не менее многоплановой и оригинальной. Их предтечей был стилистически блистательный и неуклонно бесстрашный роман Леонида Леонова «Барсуки». Он же родословен неповторимостью сельских типов и речевым косноязычием по отношению к повести Андрея Платонова «Впрок».

Не знаю, что сближало коренников мужицкой прозы, Панферова и Шолохова, были явны их приязнь, шутейность, взаимная, без зависти примерка в мастерстве.

Сторож не застал Михаила Александровича в старом курене, и Панферов попросил телефонистку повторить Вёшенскую через часок-другой. Точно я не запомнил, главы какой вещи: то ли романа «Они сражались за Родину», то ли второй книги «Поднятой целины» — привез Шолохов в «Октябрь». Расположение Панферова к Шолохову, проглянувшее из их несостоявшегося разговора, указывало на желание мастера напечатать своего собрата. А то, что Шолохов дал главы в «Октябрь», с тогдашней очевидностью выявляло, что он привез главы на показ смелому главному редактору. Теперь журналисты, телевизионщики, литераторы, да и раньше такие находились, подают Михаила Шолохова как писателя, находившегося под защитой партии и государства. На самом же деле на независимость его слова посягали газетные воротилы, цензура, чиновники отделов культуры, пропаганды и агитации ЦК КПСС. Лезли в творчество Шолохова и вожди. Инструктор ЦК КПСС Игорь Черноуцан, уже пенсионером, рассказывал мне, как ездил по поручению секретаря и члена Президиума ЦК КПСС Михаила Суслова для сокращения в романе «Тихий Дон» мест и фраз, помеченных этим броненепробиваемым «идеологом социализма». Это было после окончания Великой Отечественной войны 1941-45 годов. Заходясь от важности своей минувшей миссии, Черноуцан уже педалировал на два момента: для этой поездки Суслов дал ему личный вагон; классик, благоухая трубочным табаком, не кочевряжился, выслушивая, почему необходимо изъять из текста тот или иной абзац, диалог, ту или иную историческую картину, психологическую данность. Готовился канонический вариант романа, ибо множились охотники на его переиздание. Черноуцан до того умилялся уступчивостью Шолохова, что мы разругались. Я был убежден, кстати: существование вссследящего ока сохраняло скрытую авторскую волю и неотразимое влияние Михаила Александровича на издателей: сыграл в поддавки — не значит, что не восстановит прежний вариант. Недавно председатель Шолоховской комиссии при институте Мировой литературы им. А. М. Горького Виктор Петелин, прозаик и критик, подтвердил, что послевоенное издание «Тихого Дона» было поуродовано, но автор действительно вернул отданное Суслову, за кем конечно же маячит всевмешательский рассудок Сталина.

Федор Панферов, была у меня догадка, не просто для знакомства позвал меня: как бы для посвящения в преемственные ценности для отвержения губительных привычек и повадок. Случай помог ему обратиться к примеру Шолохова. Не забурел ни от славы, ни от премий, ни от высоких званий. Другой бы заболел манией величия, Михаил Александрович — нет. Народная скромность лишена спеси, заносчивости, безразличия, эстетической самоуверенности. И сам Панферов с лихвой был одарен наградами, но не забурел.

Затронул Федор Иванович и общую у них с Шолоховым незадачу: склонность к застольям. Денек пображничали, достаточно бы. Однако не так: нет на нас уёму. По Уралу кочевал слух, над которым потешались; якобы Панферов, выдвинутый кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, где-то в сталинградской глубинке на жалобу женщин и девушек, что с них берут налог за бездетность, а война оставила их без мужиков и парней, рубанул: у страны страшные людские потери, надо плодиться, давайте направо и налево. Я не ожидал от Панферова самоосуждения. Он болел за восстановление народонаселения, был на встрече набузованный, вот и ахнул, как подзаборный хмырь. Вместо пользы — кровная обида девушек и женщин. Михаил так бы не сорвался и во хмелю. На меня каких только наветов нет, но на него самый что ни на есть навет изуверский: точно бы он присвоил две книги «Тихого Дона». Да-да, клеветой он изранен, но правота его хранит.

Не повезло Михаилу Шолохову с главным редактором редкой смелости, собратом по удалой совести, высшая духовность которой — народ, его нарицательные типы, многомерность судьбы и проникновение в грядущее: Федора Панферов удалили из «Октября» за пьесу «Когда мы красивы» и за эссе «Черепки и черепушки»; магнатствующие чины из власть предержащих и писательских секретарей не могли простить ему удара по их пресыщенности, равнодушию, идейной фальши, самообережению, не знающему пощады и позабывшему о справедливости.

Во второй половине пятидесятых годов я подружился с критиком Вадимом Соколовым. По натуре он был провинциальным москвичом: негде остановиться — пожалуйста на удивление щедр, нерасчетлив, весельчак. У Вадима и его жены Кати — неустанный интерес к жизни, культуре, политике, психологии… Родители Вадима — сама доброта, нравственная чистоплотность. Нашу дружбу с Вадимом увязывали любомудрие, похожесть впечатлений на действительность, честно поверяемые ею произведения прозы, поэзии, драматургии, литературоведения…

Как-то я не застал Вадима в Москве. Он ездил от «Литературной газеты» вместе с Шолоховым, совершавшим предвыборное турне: Михаил Александровича выдвинули в Верховный Совет СССР. Дела задерживали меня в столице подолгу. Поселялся на двадцатом этаже гостиницы «Украина». Вадим, лишь только вернулся, навестил меня.

Открытием человека, независимо от того, кто он есть: пастух, сталевар, летчик-испытатель, кристалло-физик, клоун — мы бываем озарены, если наше восхищение неизбывно. Свет личности, осененной гением, был в глазах Вадима Соколова, в облике, в настроении. Ничем он не был разочарован в Шолохове, а вот знанием о нем возвысился.

Отец Шолохова занимался торговлей, был книгочеем, имел склон к истории.

О матери. Прискакал отряд белых в станицу, разыскивали активистов, выгребавших закрома — продналог. Мать спрятала Мишу в сарай, закидала сеном. Умоляла, что бы ни происходило, не выказывать себя. Хлестали нагайками мать, стремясь допытаться, где сын. На ее крики не терпелось выскочить из сарая, но улежал, помня ее умоляющий запрет. Приползла в сарай, руки окровавленные, вообще вся иссеченная. Истово благодарила сына, что перенес ее казнь, не бросился на помощь. Давно это было, а все не могло выболеть в сердце страдание матери, и по-прежнему полнилась душа ее самопожертвованным величием.

Петляли по Вёшенской аресты. Приближалась угроза к райкому. Начали выдергивать секретарей. Наступал его черед. Написал письмо Сталину. И в столицу. Узналось, что он приехал. Позвонил Поскребышев, секретарь Сталина. Уезжай, понадобишься — вызовем. Нет, будет ждать. Сидит в гостинице «Москва», никуда не выходит. Заявляется Фадеев, веселый. Что, Мишенька, маешься? Совсем заклёк. Едем на дачу в Переделкино. Бабочки прилетят. Что ты, Саша?! Чую, того гляди, пригласят. Ни о чем забота, Мишенька. Разыщут. Едем в Переделкино. Глубоко заполночь Фадеев разбудил его. В подштанниках, с ноги на ногу скачет. Миша, зовут. Я объяснил Поскребышеву: ты вдрызг упитый. Он: ничего, приведем в соответствие. Привезли в Кремль. Холодная ванная, сверху ледяной душ, наодеколонили, втолкнули в кабинет Иосифа Виссарионовича. Смотрит на ковровую дорожку, чтоб удержать ровный шаг. Пока дошел до стула на торце стола, приметил — Молотов разулыбался и полез под стол, точно бы завязать шнурки на ботинке. Каганович длинная спина как стена. Станичников углядел. Первый секретарь — полузапрокинута голова, смежены веки, подрагивают, седина на голове так и ослепила. Сталин, в тонких сапогах без подошв, встал по-за станичниками, спрашивает: за них, мол, вы ручались, Михаил Александрович? За них. А почему? Вы убеждены в их невиновности? Да, Иосиф Виссарионович, убежден в их невиновности. Не заблуждаетесь, Михаил Александрович? Они сознались, что вели подготовку к созданию Донской казачьей республики во главе с президентом Шолоховым. Ваш друг, первый секретарь, подписал обвинение. Сталин завис над первым секретарем Вёшенского райкома: подписали, так или не так? Первый секретарь зарыдал. Сталин, скользя в тонких сапожках по-за спинами присутствующих, изрек: «Москва слезам не верит». Первый секретарь вскочил, сбросил пиджак, разорвал рубаху, с плеч долой: «Вот моя подпись». Спина — лохмотья кожи, кровавые струпья, черные полосы. Сталин подошел к Шолохову: «Говорят, вы пьете?» — «Да разве с такой жизни не запьешь?!»

И вёшенцев освободили.

1938 год. Посадили мальчика четырнадцати лет Тотку, Платошу, сына писателя Андрея Платонова. К счастью, у Андрея и Марии, его жены, было на кого уповать: смолоду они дружили с Михаилом Шолоховым, который как писатель теперь уж у всех на виду и к тому же депутат Верховного Совета СССР. Подразумевалось, ясно, в этих горестных обстоятельствах прежде всего то, что он вхож к всемогущему Сталину. О двух попытках Шолохова вызволить через Сталина оттуда Тотика-Платона рассказывал мне критик и редактор Игорь Александрович Сац. Для Саца был высокозначим талант Андрея Платонова! Вкупе с несколькими членами редколлегии журнала «Литературный критик» он прорвал блокаду непечатания, созданную вокруг Платонова после того, как увидели свет рассказ «Усомнившийся Макар» и повесть «Впрок»: они опубликовали два его рассказа в 1936 году, за что печать и партийное чиновничество подвергли «Литературный критик» грозной проработке. Для Шолохова не было секретом преступное угодничество Сталину, который в свое время взбеленился сперва после появления «Усомнившегося Макара», потом — после «Впрок». Блокада Андрею Платонову могла быть организована по указанию Сталина, арест мальчонки наверняка угодничество колоссу. Не исключал Шолохов казематного наказания сыну Платонова за то, что отец продолжал писать в духе своей прежней многомерной независимости, не поддающейся прямому социально-классовому осознанию, как хотелось бы вседержателю, о чем Шолохову было ведомо на собственном опыте. Кстати, президент Академии Наук СССР, создатель оптической физики Сергей Вавилов не решился обратиться к власть предержащим, когда был посажен его старший брат Николай Иванович Вавилов, великий естествоиспытатель, первый президент Всесоюзной Академии Сельскохозяйственных Наук. На фоне тогдашних робости, загнанности, опасно-бессмысленного риска заступничество Михаила Шолохова за Платона Платонова выглядит сегодня как великанская доблесть. Оглядываясь на его произведения, постигаешь нравственную истину: он умел выверять судебные шаги своих героев, но собственные шаги на грани катастрофы не выверяло даже его невероятной чуткости сердце. Он, как водится меж очень сокровенными друзьями, помогал семье Андрея Платонова материально. А чтобы эту помощь подзапретному Платонову проявить полновесней, дал свое имя на издание русских сказок, обработанных Андреем Платоновичем. Это, конечно же, доходило до вездесущих выслеживателей, взвинчивало их против Шолохова. Легенда о полной защищенности Шолохова от посадки, подобно легенде об открытом счете в государственном банке, свидетельствует не столько об умилительной наивности, присущей россиянам издревле, сколько о доверии к чужеродной психологии, крупно расцветшей в правящих бастионах с времен Петра I и достигшей яростно-истребительной зрелости после Октября и продолжавшейся теперь.

И вот Шолохов с заступничеством за Тота-Тотку, Платона Андреевича Платонова у Сталина. Сталин позвонил наркому Внутренних дел Ежову. Нарком его информирует: мальчишка работал на шесть-восемь иностранных разведок, ведем следствие. Обвинение чудовищно, насквозь ложно, Михаил Александрович негодует. Платоша рос на его глазах, он ручается головой: ничего подобного за ним не может быть. Сталин указывает наркому на ручательство Шолохова, предлагает ускорить следствие, разобраться и отпустить ребенка. Дело, однако, затягивается, и Шолохов опять на приеме у отца народов. Руководит НКВД уже Лаврентий Берия. Сталин приказывает Лаврентию, чтобы привез в Кремль дело сына Платонова. Берия привез папку, а папка-то пустая, ни одного листика. И снова вроде бы жесткое требование Сталина: разобраться и отпустить. А мальчик Платон к тому времени осужден и уродуется в шахтах под Норильском. Возвращается он туберкулезником и настолько изболевший, что легок, точно перышко. От обожания и жалости отец носит Тотку на руках, баюкает, обещает вылечить. Но даже Крым, где туберкулезники излечивались или надолго крепли, не помог Платону. Он умер и погребен на Армянском кладбище, там же похоронен и Андрей Платонович, заболевший туберкулезом не на фронте, как об этом, скрывая истину, писали исследователи его творчества, а от сына. И не просто туберкулезом он заболел, а миллиардным, неисцеляемым для той у нас беспенициллиновой поры.

Что узналось позже о том, почему посадили Платона Платонова? После второго посещения Сталина Михаилом Шолоховым к Платоновым заходил сотрудник НКВД, которому поручили доследование. Он рассказал им, что нашел письмо школьного товарища Тотки. Тотка и этот его товарищ были влюблены в одну девочку. Между прочим, в девушку Машу Кашинцеву, она учительствовала в деревне Волошино под Воронежем, были влюблены два молодых писателя: Андрей Платонов и Михаил Шолохов. А сердце и жизнь она отдала Андрею. Следователь был доверителен с Платоновыми: соученик написал на Платона донос. Они-де, группа ребят, решили отомстить Сталину за Тоткино-го отца, достали малокалибрку, из которой собирались застрелить Сталина во время демонстрации. Следователя, обнаружившего письмо, вскоре не стало: разрыв сердца. Игорь Сац мне говорил будто бы Тота освободили после второго ходатайства Шолохова. Предполагалось, что перерасследование привело мальчишку к оправданию. Однако в действительности Платона сактировали, то есть списали по акту за ненадобностью. Разумеется, этого бы не произошло, если бы не Шолохов: так и погиб бы Платон, долбая руду для Норильского комбината. За намерение убить узурпатора было осуществлено наказание дуплетом: смертельно ранили и сына, и отца.

В первом случае любовь (Шолохов!) воплотилась в сверхрискованное заступничество и благородство, во втором случае (школьник) любовь обернулась преступной ревностью.

В разные годы вводил меня в мир отдельных тягот и тайн Михаила Шолохова редкий знаток русской словесности публицист, ответственный ученый сектора языка и литературы Академии наук СССР Александр Иванович Овчаренко.

Если по межгороду звонили Шолохову в станицу, трубку поднимал секретарь Ростовского обкома по агитации и пропаганде. Где-то, пожалуй, в конце семидесятых годов съездил Овчаренко к Михаилу Александровичу в гости, за что его пытались вздрючить цекисты. Они якобы оберегают священное время и здоровье гордости советской литературы и впредь найдут способ покарать за самовольство.

Но оборачивалась ли охрана шолоховского покоя телефонной и прочей блокадой? Мне вспомнился 1958 год. Нева взламывала льды. Дом графа Шереметьева, где располагалась Ленинградская писательская организация, принимал сорок лучших новых прозаиков России. Неистово, бережливо, мудро обсуждались на семинарах их рукописи и книги. Вели семинары Леонид Соболев, Вера Кетлинская, Владимир Лидин, Гавриил Троепольский… Перерыв. Мы, полдюжины семинаристок и семинаристов, подсели на диван-огромину к очеркисту Борису Галину. Прозаику-сверстнику Сафонову, вроде из Тамбова, вздумалось нас фотографировать. Едва он вернулся на диван, я внезапно увидел около стены напротив Михаила Шолохова. Он был в простецком темном костюме, подхватливо обозначавшем его по-юношески поджарую фигуру. Резче всего запечатлелась волнистостью и пообкромсанная прическа и ему лишь присущая горбинка носа. Не от себя ли взял нос для Григория Мелехова? Уж если судьбу родной матери влил в судьбу Аксиньи, то почему бы не передать столь примечательную особинку собственного лица любимому герою? Да только ли черту лица? Наверняка передал ему натуру свою, свой мятущийся дух, свое видение российских событий, запрокинутых в неисповедимую трагедию, которая даже не могла присниться Достоевским бесам в их кровавых замыслах, поступках, фантасмагориях.

Я подошел к Михаилу Александровичу, напомнил о встрече в консерватории перед говорильней в честь сталинского юбилея. Он чуточно улыбнулся. Тому ли улыбнулся, что выбрыкнул щукариную хитринку, чтобы не выступать, тому ли, что он не мог запомнить то, что мне запомнилось? Дабы он не отбоярился от выступления здесь, я посетовал на то, что он так и не выступил ни тогда, ни после в Литературном институте. Вместо ответа он приклонил голову и во всю ширину развел руки, и я углядел по два товарища по сторонам от него. Все малоотличимые друг от друга, все в масть ему костюмами, да не в стать ему, и притом в глухом контрасте с его страдальческим образом. Он промолвил, что приехал в журнал «Неву» к Сергею Воронину и, кабы не заботы, связанные с подготовкой рукописи к печати, то преодолел бы стесняющие обстоятельства и выступил. Я кивнул. Сожаление встревожило плечи Шолохова. Он ушел, как улетел, загражденный плотным сопровождением.

В ту пору советская печать начинала брюзжать на Максима Горького за сидение на Капри. Страна ворочалась в социально-политических конвульсиях, а он благоденствовал, влюблялся, слал восторженные письма рабоче-крестьянским корреспондентам и литературным адресатам. Но в ту же пору, проламываясь сквозь цензуру, прежде всего в журнале «Новый мир» Александра Твардовского, торила свой путь правда о том, как по возвращении Горький был обложен служащими наркома ГПУ-НКВД Генриха Ягоды, обложен невпродых, внепрогляд, всмертную.

Когда Платонов пришел к Горькому для разговора о романе «Чевенгур», ему показалась странной жалоба великого писателя на квартиру, где он жил: «Это такая, знаете ли, квартира, что войти в нее еще можно, а выйти трудно». Веривший во всесилие Горького Платонов посоветовал сделать новый вход в капитальной стене. Громадный мастер иносказаний, Платонов не сразу понял метафорический намек Алексея Максимовича, который завел жалливую речь о доме, куда войти еще можно, а выйти трудно. Под домом Горький подразумевал не просто свою квартиру, а страну в целом, куда он опрометчиво вернулся, но откуда ему выхода не было.

В особняке С. П. Рябушинского, куда его перевели, он был обложен почти на нет: у калитки дежурил чекист, у дверей кабинета сидел другой чекист; стоило Алексею Максимовичу выйти из кабинета, этот, околодверный чекист, мигом заскакивал в кабинет и фотографировал то, что находилось на письменном столе. Доблестный и полный могучих творческих сил Платонов верил, что имеется вероятность прорубиться из диктаторского затвора к истинной социалистической свободе, чего в надеждах Горького почти не оставалось, ибо его длительный опыт наблюдения за большевистскими верховодами, включая самого Ленина, с которым он яростно сшибался в письмах из-за кровавого революционного террора, отворялся казематным отчаянием.

После встречи с Шолоховым в Шереметевском дворце я не мог не соотносить его плен с пленом Алексея Максимовича Горького, и не мог не думать о заложниках собственного гения, какими, кроме них, были Николай Гумилев, Николай Клюев, Сергей Есенин, Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Павел Васильев, Александр Твардовский…

В пору незакатно долгой старости Леонид Леонов творил свой роман-громадину «Пирамида» и, по счастью для нашей литературы, завершил его. И Шолохов долгое время творил свой новый, необозначаемый роман, о чем я узнал от того же Александра Овчаренки, друга обоих великих писателей. Почему-то Александр Иванович облекал меня завещательным доверием, рассказывая о Шолохове и Леонове.

Овчаренко не привел названия спрятанного Михаилом Шолоховым последнего романа. А спрятал Шолохов три экземпляра романа либо до ссоры с Л. И. Брежневым, либо после нее, а один экземпляр — в местности, сопредельной своему охотничьему домику в Казахстане. Едва умер маршал Георгий Константинович Жуков, тотчас был арестован его архив. Михаил Александрович наверняка не исключал посмертного молниеносного налета на свой архив. Гиены идеологии среднего звена ЧК нашей партии (некоторые из них служили не только в Центральном Комитете КПСС, но и Комитете Государственной Безопасности) примчались в Вёшенскую якобы на похороны и злобно досадовали, не обнаружив ничего в кабинете маршала русских языковых стихий.

Теперь о спрятанном романе. Шолохов ехал в Москву. Попутчицей по купе оказалась пожилая женщина из руководства Главного Архивного Управления страны. Он, естественно, проявил интерес к содержанию архива. Предполагалась скудость архивных документов и свидетельств, с точки зрения эпохальной правды. Однако попутчица раскрыла перед Шолоховым обильное содержание архива, недоступное для большинства людей по запретам и установлениям секретности. Они подружились, и Шолохов получил от нее материалы, насущные ему ради свежего многоохватного замысла. По мнению Овчаренки, новый роман Шолохов значительней, чем «Тихий Дон». Кому и когда Михаил Александрович доверил обнаружить итоговый свой роман, откроется в заветную пору. Не исключено того, что примером ему послужил Александр Пушкин, спрятавший на Дону «Сафьяновую тетрадь».

Загадка Снежного человека

Юрий Зафесов СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Вадиму Гомзякову

— Ты расскажи, за что из рая изгнан.

Ну что стоишь, сломавшийся в плечах?..

Я вижу — ты обтерхан и замызган…

А помню, был — красив и величав…

Давай начни о жизни — без прелюдий.

Тяжел тот опыт, что стесняет грудь.

В столице неудачников не любят.

Но все же ладно… до утра побудь…

Садись за стол, отведай арманьяка!

Не надо только в мюсли рукава…

Взгляни на жизнь двояко и трояко.

Понаблюдай, как светится Москва…

— А ты всё бодр…

Не крылья — так пропеллер…

И понимаю, что не имярек…

А я не дог бордосский, не ротвейлер.

Моя порода — снежный человек.

Моя судьба — не песня сателлита.

Но танец вкруг шаманского огня.

Я видел след Тунгусского болида.

В нем испарилась вся моя родня.

Прапрадед мой, а с ним и прапрабабка…

Я окликал их души сквозь года…

Из-за Казани, как из-за прилавка,

на нас смотрели ваши города.

А я бродил по обожженным тропам,

где под пимами золото блестит.

Вот то был взрыв!.. А подвернись Европа —

прибавилось бы в мире Атлантид.

А что Россия — лишь озноб у карты.

Европе встречь сказала: «Охолонь!»

Мои эвенки распрягали нарты.

Горел-сиял языческий огонь…

И в том огне — в крестах и при параде

в архангелогородской стороне

глядел в простор из-под руки прапрадед.

А прапрабабка виделась в окне…

Он замолчал. И стало ощутимо,

что тишина присутствием полна.

И куржаком цвела его щетина.

И, как туман, сгущалась тишина.

Нас разделяло противостоянье

тюрьмы и воли, пыли и планет…

Мой гость уснул, и странное сиянье,

клубясь, заполонило кабинет.

Мой старый кот в шерсти дамасской стали

бежал, шипя, до верхних этажей.

Во всем квартале женщины не спали,

как заново глядели на мужей.

И вспомнил я минувшее столетье,

где я судьбу примерил, да не ту.

И я припомнил жизни разноцветье.

И бестолочь ее и маету.

Крупицы сути, пестрые раденья.

Мечты, мечты… которых след простыл.

Бессонной ночи гулкие виденья.

…Он попрощался, как меня простил.

— Живи, поэт, известным и капризным.

Но если вдруг начхаешь на престиж,

тогда поймешь, за что из ада изгнан,

когда меня и… волю навестишь.

2003

Игорь Бурцев, К.И.Н., президент Фонда «Криптосфера»
ЧЕЛОВЕКОПОДОБНЫЕ НА ФЕРМЕ В ТЕННЕССИ

(Российские гоминологи убеждаются в их реальности)

1. ЧТО МЫ ЗНАЛИ ДО ПОЕЗДКИ В ТЕННЕССИ

НАЙДЕНЫШ РОБЕРТА КАРТЕРА

Примерно в 1945 году дедушка Дженис, Роберт Картер, приобретший здесь немногим более сотни акров (полсотни гектаров) земли, по большей части покрытой лесом и частью — пастбищами, перебрался сюда на жительство со своей женой индеанкой Лайлой и двумя малолетними детьми — дочерью Мел виной, четырех лет, и сыном Робертом, которому едва исполнился один год.

А в году 1946-47-м, во время расчистки территории от леса, когда он срубил очередное дерево, чуть ли не на него свалился вместе с деревом подраненный волосатый мальчик-бигфутенок лет двух-трех. Фермер привел его в дом и выходил, но тот стал вести себя очень неспокойно, разбрасывать вещи и даже ломать все, что попадало под руку. Тогда Роберт поместил его в стойло большого сарая-конюшни и запер. Но через несколько дней в сарай влезли его родители, выломали дверь в стойле и забрали ребенка в лес.

Но бигфутенок стал приходить в гости к людям, где он получал корм. Это общение усилилось после того, как родители ребенка куда-то пропали и перестали появляться в расположении фермы. Фермер приложил усилия к его воспитанию и даже обучению языку. Он же назвал ребенка Фоксом.

В январе 1965 года у Мелвины, красивой танцовщицы кордебалета мюзикла «Вестсайдская история», родилась дочь, которую назвали Жаньес. Отец ее тоже был наполовину индейцем и танцовщиком в том же мюзикле. У него возникли какие-то проблемы с законом, и он оказался в тюрьме. Больше девочка его не видела. А вскоре ее мама пристрастилась к горячительным напиткам. В конце концов соседи пожаловались властям, Мелвину лишили материнских прав и дедушка удочерил внучку.

Боясь испугать внучку, дедушка поначалу скрывал от нее их существование. Прикармливал их на дальних участках фермы или в амбаре в ночное время, объясняя, что носит пищу беспризорным кошкам. Позже он стал говорить, что подкармливает лису (по-английски — «фокс»).

Дедушка-папа души не чаял в маленькой Дженис. А она боготворила его и называла Папау (в книге и письмах она всегда писала это слово с большой буквы). С самого юного возраста он воспитывал в ней самостоятельность, уважение к людям и, что особенно важно, к самой себе. Он научил ее вести хозяйство, рассчитывать бюджет, быть изобретательной, выживать, как бы туго ни шли дела. Он воспитал в ней упорство, несгибаемость перед трудностями, физическую неприхотливость, выносливость перед невзгодами.

Роберт Картер ушел из жизни 13 октября 1996 года в 90-летнем возрасте. Но Дженис продолжала ощущать его влияние на свою жизнь и была уверена, что он все еще рядом, видит ее, и она даже слышит его голос, поддерживающий ее в трудные минуты.

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ДЖЕНИС ОТ БИГФУТОВ

Сама Дженис «познакомилась» с Фоксом в 1972 году.

«Мне было тогда семь лет, а сестре Лайле три года. Помню, как-то мы посмотрели в направлении траншеи, в которую мы сбрасывали мусор, и увидали за деревьями лицо. Оно было похоже на обезьянье. Мы позвали маму и показали ей на него. Та позвала дедушку, бабушку и своего брата — нашего дядю: «Смотрите, смотрите! Там огромная обезьяна среди деревьев!» — воскликнула она, указывая в ту сторону. Да мы и сами ЕГО видели. До него было не более 30 футов (около десятка метров), но я помню только его лицо. Сестра утверждает, что видела и его тело. Но дедушка успокоил нас, сказав, что это была просто игра света и тени от деревьев. Надо сказать, что пока мы за ним наблюдали, он не шевельнул ни рукой, ни ногой, ни даже единым мускулом.

На другой день мы пошли на то место, но ничего там не нашли. Мы подошли к дереву, рядом с которым видели лицо, и даже вскарабкались на ветви, но так ничего и не обнаружили. И все же много раз после этого мы ощущали на себе ЕГО взгляд, мы чувствовали, что он наблюдает за нами, хотя самого его не видели…

Однажды, в конце июня или в июле 1972 года, дедушка и я собирали ягоды на заднем участке. Мы всегда брали с собой кувшин с водой, когда шли собирать ягоды. Но на этот раз, уже не помню почему, кувшин был пуст, и дедушка отправил меня в дом за водой. Я быстро шмыгнула в дом, наполнила кувшин и торопилась обратно с полным кувшином к тому месту, где оставила дедушку. Я видела его сквозь редкие деревья и подлесок прямо впереди меня. И вдруг — БАМ! — большое дерево преградило мне путь! По крайней мере, я поначалу приняла это за дерево. Я ткнулась ЕМУ сзади под колени. Это НЕЧТО молниеносно обернулось и отскочило на несколько футов. Это был самец бигфут. Тогда я не думала, самец он или нет, но позже я это поняла. Это нечто так меня напугало, что я вскрикнула, но голоса не было. Я так напугалась, что намочила и испачкала свои джинсы.

Несколько раз я пыталась вскрикнуть и двинуться, но безрезультатно. Я просто остолбенела. Должно быть, я все же произвела какой-то шум, потому что Папау подошел и встал между нами. Но до этого, как мне показалось тогда, прошла вечность, да и сейчас я так думаю. Это была незабываемая сцена! Папау просто разговаривал с ним таким голосом, каким он успокаивал наших молодых заарканенных жеребцов: «Спокойно, парень, спокойно». Оглядывался на меня, и опять: «Спокойно» и всякие прочие слова, которые я сейчас не могу вспомнить.

_{Первая встреча Дженис с Фоксом}

Папау продолжал все так же мягко уговаривать, стремясь успокоить бигфута. В конце концов, тот развернулся и пошел прочь, оглядываясь на нас, пока не скрылся из виду за деревьями и кустами. Папау отвел меня в дом после его ухода, и бабушка помогла мне переодеться. Мы снова пошли собирать ягоды в тот вечер. Нам нужно было собрать ягоды для покупателя, который уже заплатил вперед, и мы должны были выполнить заказ к утру. Мы продолжали собирать ягоды на холме в стороне от старой конюшни, где я повстречала бигфута и ткнулась ему под колени в тот день. Он, возможно, шел из этой конюшни или, наоборот, ушел туда после столкновения.

Долгие годы после этого случая меня преследовали ночные кошмары. Часто я просыпалась в холодном поту. Я не могла спать без света, поэтому его не выключали на ночь. Я и сейчас сплю при включенных лампах. Не потому, что это может предотвратить приход кого-то из бигфутов, но по крайней мере я смогу увидеть, если кто-то из них решит войти в дом. Я надеюсь на это.

Действительно, если бы они захотели войти, их бы ничто не остановило.

Как я позже узнала, это был Фокс. Как он выглядел? Ростом он был от семи до семи с половиной футов (210–225 см), но тогда он показался мне громадным. Он весь был покрыт волосами, испачканными высохшей красной глиной. Лицо его было похоже на лицо доисторического человека».

Осенью того же года, как рассказывает Дженис, дедушка как-то спросил внучек, не хотят ли они посмотреть, как он кормит «лисичку». Они, конечно, живо откликнулись на это предложение. И вот под вечер он повел их к группе деревьев, что за сараем-конюшней. Там, подойдя к зарослям, он положил на землю тарелку с остатками еды на ней и отступил на пару метров. Из кустов вышло огромное существо — это был Фокс — и принялось есть то, что было на тарелке. А в это время девочки увидели под низко склоненными ветвями деревьев еще одно существо, видимо женского пола, с двумя детенышами. Особенно запомнились их руки, которые они тянули к Фоксу. Но, как ни странно, Фокс с ними не поделился. Он молча опустошил тарелку, повернулся и скрылся за ветвями…

Это произошло в 1972 году, и в последующие добрых три десятка лет Дженис имела возможность наблюдать семью бигфутов и общаться с ними. Будучи ребенком, она обычно вела наблюдения, забравшись на дерево.

РОДОСЛОВНАЯ СЕМЬИ ФОКСА

За прошедшие десятилетия, как рассказала Дженис, Шиба — спутница жизни Фокса, только на памяти Дженис с 1972 по 1989 годы родила шестерых детей. До этого, по утверждению дяди Дженис, у нее родилось примерно столько же детей. В ноябре 1976 года родился Тоби — светлокожий и светловолосый мальчик. После него в следующем году родился мертвый ребенок. Похоже, это была девочка, ее бигфуты сами закопали недалеко от дома Картеров. Но место это находится на земле соседа, и он не разрешает раскопать могилу из религиозных соображений.

Дети, становясь половозрелыми примерно к десяти годам, находили себе пару и уходили. Позже некоторые из них возвращались, иногда с потомством. Например, самец Блэки, один из двух близнецов которых Дженис видела во время кормежки Фокса, родившихся в 1972 году, задержался около матери дольше других. Он ушел примерно в 10 лет и появился вновь в 1987 году вместе с подругой не очень большого роста. Они пробыли в расположении фермы около четырех лет. Детей у этой пары не было. В конце 1991 года они пропали, а еще через некоторое время Блэки появился с новой «пассией» и с ребенком. Третья «жена» появилась у Блэки в 1988 году, а через год у них родился сын, которого дедушка назвал Шэгги («Лохматый»). Этот Шэгги был очень болезненным, постоянно кашлял, а когда ему исполнилось шесть лет, исчез вместе со своей матерью. Он то ли умер, то ли мать увела его в более благоприятные для него места.

В апреле 1981 года у самой Дженис родилась дочь Аманда, а в сентябре того же года у Фокса и Шибы появилась на свет дочь Чико. Когда ей было три года, она сунула руку под ремень работавшего конвейера, и ей оторвало два пальца. В пять лет она куда-то исчезла, а в десять вернулась уже с ребенком. После травмы на конвейере Чико сторонилась людей, и издалека Дженис решила, что ее ребенок — девочка. Позже оказалось, что это — мальчик, да еще какой: сейчас его рост превышает три метра, и весит он больше полутоины. Дженис называет его индейским именем Каноэ-ней, что означает Пьющий воду в течение дня. Она определила его рост, измерив расстояние от земли до окна ее спальни, в которое он однажды заглянул. Похоже, что отец этого мальчика в свое время увел Чико с фермы, когда ей было всего пять лет. Он же обитал на ферме вместе с Чико с момента ее возвращения и до самой смерти дедушки.

И, наконец, последней родилась в январе 1989 года девочка Ники, а в июле того же года у Дженис родилась дочь, которую назвали Джеки. Ники до сих пор обитает в районе фермы вместе со своей семьей — другом Бо и двумя детьми.

Фокс, его подруга Шиба и вся их семья имеют сходное строение головы. Но вид каждого из них обладает такой же индивидуальностью, как и у людей или других животных. Как нет двух одинаковых по виду людей, так нет и двух одинаковых на лицо бигфутов. Но «ее» бигфуты отличаются от других, которых она позже видела по изображениям в Интернете и в книжках.

У самцов бигфутов волосы на теле длиной 3–4 дюйма (8-10 см), у самок немного короче. Дети рождаются голыми, покрытыми только легким пушком. В течение нескольких недель пушок грубеет и подрастает, постепенно становясь волосяным покровом. У самцов волос нет только на ладонях, на подошвах ног и на половом органе. Уши у них подобны человеческим, но они скрыты под волосами. У самок волосы тоньше на лице и груди. Интимное место у них скрыто волосами. У самок и молодежи глаза в основном карие, но у Фокса они голубые, как у лошадей или собак. Белки глаз почти не видны.

Зубы у них такие же, как у людей, только крупнее, и клыки длиннее и острее. Дженис доводилось видеть, как они отрывают куски мяса, когда поедают пойманную добычу, а также как раскалывают зубами орехи. Бывает, они раскалывают орехи ударами камней, а не очень крепкие разгрызают. Руки у них подобны нашим, и большой палец такой же. Все бигфуты, которых она видела, были пятипалые, но на ногах у некоторых мизинец оттопыривался кверху и налезал на соседний палец, так что он мог не отпечататься на следе.

Они могут стоять, выпрямившись, как люди, и предпочитают ходить так же. Но иногда они перемещаются на четвереньках, опираясь на суставы согнутых пальцев рук. Перемещаются они очень быстро. При движении они могут быть совершенно неслышными, а могут создавать громкий шум. Если они не хотят быть услышанными, вы их не услышите. Они очень хитры и знают, как этим пользоваться. Будьте осторожны, когда следуете за ним или когда он следует за вами.

Вот что Дженис рассказала об их отношении к людям.

«Кажется, мне было десять или одиннадцать лет, когда Фокс стал брать мою руку своей рукой так, как я Вам показывала. (Ладони повернуты друг у другу и соприкасаются, пальцы Фокса двигаются поверх руки Дженис в сторону ее запястья.) Он проделывал это с Папау несколько раз, прежде чем я смогла дотронуться до него. Это было проявлением доверия, дружелюбия. Когда мне было двенадцать, он приходил, и я уже могла дотронуться до верхней части его тела. Папау мог трогать его и раньше, а я только начала к нему прикасаться. Теперь и я могла делать то же, что и Папау. Я обхватывала старое лицо Фокса своими ладонями, когда мне было двенадцать с половиной лет, и я ощущала, какая у него мягкая шерсть, даже несмотря на то, что она выглядела всклокоченной. Его кожа на ощупь была грубоватой и немного жесткой, как кожа старого седла.

Что касается детенышей, то я держала Тоби, когда ему был примерно один год. Шиба давала его на руки Папау, а Папау передавал его мне, после того как я присаживалась. Шиба и Фокс позволяли нам делать с детенышами все, что мы хотели. Они нам доверяли. Мне приходилось держать последнего детеныша, девочку, и это скорее всего была Ники, когда ей было несколько месяцев. Тогда мне было 24 или 25 лет, и у меня уже была Джэки. Я заметила, держа эту малышку, что ее голова твердая, и у нее не было родничка. Я не обращала на это внимания раньше, когда держала Тоби, потому что тогда я еще не была матерью сама и не знала, что у младенцев есть родничок, мягкое пятнышко на темечке. Случай, когда мне пришлось нянчиться с Ники, произошел, когда один из глупых жеребцов пришел в ярость и лягнул меня и Папау во время кормления. Он выбежал из сарая и перескочил через забор, разделяющий сарай и поле. Это был Блэки, наш жеребчик от моей старой Миднайт. Да, нашу лошадь тоже звали Блэки. Я собиралась бежать за ней и за Папау, но бигфут побежал вместо меня. Тогда и Шиба, подкинув мне своего детеныша, бросилась в погоню за жеребцом вместе с Фоксом и Папау. Я помню, как эта маленькая девочка уставилась на меня своими большими карими глазами и залепетала что-то. Казалось, что она счастлива. Она не кричала у меня, и я просто держала ее около 15 минут, пока Папау и бигфуты не вернулись в сарай. Папау вел жеребца. Тот все еще был возбужден, и дедушка его успокаивал словами. Я думаю, что это все произошло из-за соседства с бигфутами.

_{Шиба с детьми}

Я об этом особо не задумывалась, просто брала малышей на руки, когда бигфуты давали мне их подержать. Тоби был первым, кого я держала на руках из маленьких, до этого мне приходилось играть с его братом Блэки. И я догадываюсь, что Шиба после этого доверяла мне своих детей. Хотя мне приходилось быть осторожной с ней. Она вела себя как медведица с медвежатами. Фокс меньше заботился о том, что я с ними делаю, главное, чтобы не причиняла вреда».

БИТВА ЗА «СНЕЖНУЮ ЖЕНЩИНУ»

Однажды Дженис была свидетелем битвы бигфутов из-за самки. Вот ее рассказ об этом.

«Мне тогда было лет двенадцать, то есть произошло это в году примерно 1977-м. Чужой дикий бигфут бурой масти пришел на ферму и крутился вокруг Шебы. Фокс пытался его отогнать, нападая на него. Этот чужой бигфут выглядел моложе Фокса. Он был и выше его, но не тяжелее. Фокс был весом около с пару сотен килограмм, я думаю. Шеба не намерена была поддаваться этому чужому бигфуту. Она спокойно проигнорировала его притязания.

Драка произошла позже, когда мне уже было тринадцать лет. Фокса тогда не было с Шебой, рядом был только четырех-пятилетний Блэки. Фокс либо где-то спал, либо охотился или делал что-то еще в тот момент. Я сидела на дереве позади дома и наблюдала за бигфутами.

Шиба сидела на краю поля, где начинался лес. Она нянчила Тоби, воркуя над ним. Блэки в это время ползал на брюхе среди травы на лугу. Тот самый бурый чужак подкрался неслышно к Шибе, крепко схватил рукой и пригнул ее голову к ногам. Но Шиба попыталась вывернуться из его руки, не выпуская ребенка. Тогда чужак стукнул ее по голове кулаком свободной руки. Удар был такой сильный, что я услышала стук. Шиба выпустила ребенка, и он упал на землю. Чужак потащил ее за руку, и она испустила истошный крик, похожий на вопль женщины, которую убивают.

Блэки, должно быть, прибежал с поля, потому что я его увидела уже рядом с ней. До этого момента он выпал из моего поля зрения, так как я отвлеклась на Шибу. Он тоже вопил. Тут вдруг из зарослей появился Фокс, он несся на четвереньках и с большой скоростью налетел на чужака сзади, подкатился и подсек его, как это делают футболисты. Чужак упал наземь, а вместе с ним и Шиба тоже.

Все произошло так быстро, что я не успела разобрать: то ли Фокс зацепил и ее, то ли чужак, падая, свалил ее. Фокс при этом не издал ни звука, по крайней мере, я его не слышала. Вопли Шибы и Блэки заглушали все.

Фокс вскочил и бросился в атаку. Чужак в это время был на четвереньках. Фокс прыгнул и обхватил его за шею обеими руками, как это делают борцы.

_{Драка Фокса с чужаком}

Они оба свалились наземь и катались, сцепившись. Я решила слезть с дерева. Когда я спустилась на землю, они вовсю колотили друг друга кулаками и ногами. Некоторое время я стояла с отвисшей челюстью и смотрела, остолбенев. Все вопили, рычали и визжали. Шиба подняла ребенка с земли и удалилась с места битвы, продолжая дико вопить. Блэки бегал вокруг дерущихся, размахивая невесть откуда взятой дубиной, стараясь ударить чужака, чтобы помочь Фоксу. Но, похоже, он пару раз попал по ошибке и в Фокса. Блэки тоже досталось, я видела, как он пару раз упал. Грязь, комья земли, клочья шерсти летели в стороны. Шум они создавали невообразимый, как будто ревели сразу несколько сирен. Они колотили и пинали друг друга и вопили.

Очнувшись, я помчалась со всех ног в дом. Я была напугана до смерти, не столько дракой, сколько их воплями. Они рычали с силой грома. Ничего подобного, такого громкого и ужасного, мне не приходилось слышать ни до, ни после этого. Я больше не могла это видеть и слышать и спряталась в доме.

Папау схватил ружье, и когда я скрылась в доме, бросился с ним в поле. Я знаю, что он выстрелил дважды в воздух, прежде чем стрелять в чужака, как я поняла из последующих разговоров. Как потом говорил Папау, он дважды выстрелил ему в живот. Дедушка говорил позже, что они с Фоксом так прогнали чужака, что больше он никогда не появится. Я не знаю, убили ли они его. Они могли просто сильно поранить его. Единственно, что я могу утверждать, больше мы этого чужака никогда не видели.

Еще я могу добавить, что два полицейских, каждый на своей машине, появились на ферме. Их вызвали соседи, жившие за дорогой, Рут и Уит. Услышав вопли, они решили, что кого-то здесь убивают, и позвонили в полицию. Дедушка сказал им, что ничего не случилось. Один из них уехал, а другой, которого звали Стамп Хикс, задержался хлебнуть кофейку. Папау рассказал ему, что на самом деле произошло. Тогда же он сказал, что стрелял в чужака, откуда я это и узнала. Потом Стамп и Папау осмотрели поле и лес в поисках чужака. Вернувшись, Стамп пожал дедушке руку и уехал. На этом инцидент с участием представителей закона был исчерпан.

После отъезда Стампа дедушка подобрал кое-какие средства из аптечки, чтобы подлечить раны Фокса. Это были средства, которые он применял для залечивания ран у лошадей и коров. Собрав все это, он пошел оказать помощь Фоксу.

Потом он лечил Фокса три или четыре недели. У того были раны на правой руке и на ноге. Думаю, что не обошлось и без перелома руки, так как Папау наложил на руку шину и не снимал ее долго. При этом Фокс позволял дедушке делать все, что он считал нужным. Папау и раньше мог прикасаться к рукам Фокса, но после этого случая дедушка мог прикасаться к Фоксу в любом месте. Шеба тоже стала разрешать дедушке прикасаться к ней. Другие наши бигфуты тоже стали проявлять еще большее расположение к Папау. Они никогда не делают того, что делают обезьяны. Те, когда хотят показать свое расположение к соплеменнику, выискивают паразитов. Бигфуты же просто запускают пятерню в волосы друг друга, как бы расчесывая их. Это же они стали делать и дедушке. Фокс стал позволять Папау вытаскивать большие занозы с помощью иглы, которой он пользовался для вытаскивания заноз у животных. Я даже видела, как Фокс следит, чтобы с дедушкой ничего не случилось, когда тот идет по дороге. Вообще, у них установились очень теплые отношения, какие только могут быть между братьями, нежели между животным и человеком».

ИНТИМ

Дженис так часто наблюдала за поведением бигфутов, что, конечно, от ее глаз не укрылись подробности их интимной жизни. Она подробно рассказывает особенности анатомии, в частности, относящиеся к признакам пола. Например, она говорит, что у бигфутов пенис такой же формы, как у людей. У Фокса он длиной восемь дюймов (20 см), в спокойном состоянии он свисает в причинном месте среди волос. Сам он голый от основания до кончика и хорошо виден. На близком расстоянии видна и мошонка. Волосы на этом месте длиннее, чем у человека, и больше курчавятся. На расстоянии двадцати футов (около шести метров) пенис уже трудно различим, так как по цвету он не отличается от окружающих волос. Так же как у людей в спокойном состоянии головка прикрыта крайней плотью.

В основании он имеет в обхвате примерно три-четыре дюйма (до десяти сантиметров) и немного сужается к концу. Он выглядит громадным даже в спокойном состоянии. Однажды ей довелось увидеть эрегированный член Фокса с небольшого расстояния перед самым совокуплением с Шибой. Его длина в тот момент достигала 12–14 дюймов (30–35 см), а толщина — как рука Дженис в запястье. Она потом измерила свою руку, та оказалась шести дюймов в обхвате (15 см; это соответствует пяти сантиметрам в поперечнике). Дженис думает, что он мог бы убить этим женщину, если бы попытался изнасиловать ее. Фокс вообще был очень мощного телосложения.

У Блэки, напротив, пенис был намного меньше. Он был вполне сравним с членом крупного мужчины, около восьми дюймов (20 см) в эрегированном состоянии и не больше четырех дюймов в обхвате (т. е. трех с половиной сантиметров в поперечнике). Он был почти незаметен в спокойном состоянии, так как был всего пяти сантиметров длиной и полутора сантиметров в поперечнике. Он не висел, а как бы выступал из глубины.

У Тоби пенис был как у Фокса, но не больше двадцати пяти сантиметров длиной в эрегированном состоянии и 10–12 см — в спокойном состоянии. Только у Тоби более заметна мошонка, так как кожа у него более светлая и лучше видна сквозь волосы. Тоби вообще был рыжим. По некоторым признакам Дженис, имеющая опыт разведения животных и соответствующее ветеринарное образование, считает, что Тоби был сыном Шибы от другого отца, а не Фокса.

Что касается анатомии и сексуального поведения самок, то и здесь ее наблюдения бесценны. Например, сравнивая «своих» самок с объектом, снятым в фильме Паттерсона, она утверждает, что у «наших» бугфутих груди поменьше. Даже когда они кормили детенышей, груди их не были такими полными.

Основываясь на своих наблюдениях, Дженис предполагает, что самки бигфутов находятся «в положении» около одиннадцати месяцев. Хотя она понимает, что это только предположение, основанное на том, что после того, как она наблюдала совокупление Фокса и Шибы, через одиннадцать месяцев родился Тоби. Но она оговаривается, что, вполне возможно, у них были и другие совокупления после увиденного, так что однозначно о сроке беременности не может утверждать.

Груди Шибы не были покрыты волосами, начиная от основания. У других самок, например у подруги Блэки, они были покрыты волосами почти полностью, за исключением сосков. У дочери Шибы, у которой отсутствовали два пальца на руке, когда она повзрослела, груди оставались голыми, как у матери. Дженис не может сказать, чем определяются подобные различия у разных самок бигфутов.

Дженис лишь несколько раз видела как испражняются бигфуты. Они так же присаживаются, как и люди, но обычно они не подтираются. Однажды она наблюдала, как Шиба подтерлась какими-то листьями. Кажется, они стесняются делать это перед людьми. Но они мочатся на глазах людей. Самцы, например, тоже держат пенис в такой момент, как и люди.

ПОСЛЕ РАЗЛУКИ

Дедушка Роберт умер в 1996 году в возрасте 90 лет.

Только в 2002 году Дженис окончательно вернулась на ферму, после того как эта история стала известна исследователям, в частности, Мэри Грин. На ферму в феврале приехала целая комиссия. А позже, 14 апреля 2002 года, как рассказала Мэри Грин, Дженис столкнулась с Фоксом в подвале дома.

МЭРИ ГРИН О РАССЛЕДОВАНИИ СОБЫТИЙ НА ФЕРМЕ

В свой предыдущий приезд в феврале, когда мы занимались расследованием событий на ферме, я играла с этим щенком и собакой Ники. Позже Дженис сообщила мне, что та собака пропала. Еще через некоторое время Дженис и другие исследователи во время осмотра фермы нашли этого пса в канаве мертвым. Стало ясно, что он был убит бигфутом, судя по тем ранениям, которые он получил. Дженис хорошо знала, как бигфут убивает собак, и, обнаружив мертвого пса, поняла, кто его убил.

Так вот, когда Роберт пошел покормить свою собачку, он обнаружил, что дверь подвала широко открыта. Он подумал, что кто-то вломился внутрь, чтобы украсть некоторые из старинных вещей, которые были заперты в подвале. Это повторилось на следующей неделе, кода воры снова оставили дверь открытой. Роберт был расстроен этим, но прежде чем что-либо предпринять, решил покормить собачку.

В то время как он открывал пакет с кормом для собаки, чтобы насыпать немного в ее миску, из темноты подвала появился Фокс и попытался дать понять Роберту, что он голоден. Фоксу раньше уже давали собачий корм, и это было одно из его любимых лакомств. Шокированный и объятый страхом Роберт протянул полный пакет Фоксу, медленно попятился назад, затем повернулся и стремглав бросился вверх по склону холма к фасаду дома. Позже он рассказал Дженис, что тут же запрыгнул в свой джип и умчался.

На дядю Роберта все это подействовало так сильно, что целую неделю он где-то пропадал, разъезжая на своем джипе по дальним краям штата, не сообщив близким о том, где он находится. Позже он объявился, живой и здоровый.

Когда Роберт вернулся обратно в город, он попросил Дженис поехать с ним на ферму во вторник вечером. Он хотел, чтобы она зашла в подвал за газонокосилкой. Он знал, что она сможет поговорить с Фоксом так, как это делал когда-то его отец, и чувствовал, что она — единственный человек, способный попытаться достать газонокосилку для него, особенно если Фокс все еще использует подвал как свое временное убежище. Роберт боялся, как казалось, подойти близко к двери подвала даже с Дженис, когда она пришла ему на помощь. Вот что сама Дженис сообщила по Интернету:

«В воскресенье, 14 апреля, дядя позвонил мне из столицы штата Теннеси, чтобы сказать, что с ним все в порядке, и рассказать о появлении Фокса в подвале в понедельник 8 апреля, на прошлой неделе. После того, как он позвонил мне во вторник, дядя пришел ко мне в трейлер забрать меня, чтобы я могла поехать с ним, чтобы достать газонокосилку из подвала, покормить собаку и оглядеться вокруг.

Мы припарковали машину на верхней дороге и спустились ко входу в подвал. Я зашла туда и услышала тяжелое дыхание, доносящееся из отсека, который моя бабушка использовала для хранения консервов. Я пробиралась через весь хлам, эти велосипеды, грили, косилки и тому подобную утварь, что хранились в подвале. Видимость была примерно до 2-х или 3-х футов (до метра), и от входа в отсек я увидела Фокса, лежащего лицом к дальней стене на матрасе. Как мы позже поняли, это было сиденье от грузовика.

Я решила выйти, но что-то меня остановило, я медлила. Фокс дышал тяжело, слышны были его хрипы. Я могла четко видеть его в свете от окна в этом помещении. Вернее, я могла разглядеть его затылок, плечи и верхнюю часть спины. Сначала я едва не вскрикнула от ужаса. Затем я спросила Фокса, не болен ли он. Я подумала, что он, должно быть, умирает прямо на моих глазах. Он в ответ сперва проворчал что-то неразборчивое, но это не было рычанием.

Я была напугана до смерти. Это произошло потому, что я не общалась с Фоксом в течение долгого времени; и я просто не знала, как он будет реагировать на мое появление рядом с ним после всех этих прошедших лет разлуки. Я начала говорить тоном, который мой дедушка всегда использовал, когда хотел, чтобы Фокс сделал что-то; это был такой легкий плавный той, с которым обращаются к пугливому жеребенку или норовистой молодой лошади.

Я говорила довольно долго, и дядя начал звать меня снаружи. А я боялась повышать голос и отвечать ему, в страхе, что Фокс рассердится и нападет на меня. Я просто продолжала пятиться к двери через хлам и едва не споткнулась о велосипед.

Я продолжала повторять увещевания. Когда я, наконец, увидела его двигающимся на четвереньках (по крайней мере, так мне представилось от двери подвала), я повернула за угол, к другой стене дома. Затем я заглянула в окно погреба, чтобы убедиться, что он выходит. К тому времени, когда я посмотрела в окошко, он был уже в основной части подвала.

Я продолжала говорить ему, что ему нужно выйти наружу, и что он пугает дядю до смерти, и что он не может оставаться в подвале. В конце концов я спросила, не голоден ли он. Это произошло, когда он на четвереньках подполз к двери подвала и ждал, когда я вернусь ко входу. Наконец он вылез и встал на ноги, по он показался ниже, чем был, когда я была маленькой. Он никогда не стоял так раньше, согнув спину, так что из-за этого он выглядел сейчас ниже. Его шерсть поседела, в окраске преобладал серый цвет с некоторыми оттенками белого и серебристого. Он уже не был таким черным, как пиковый туз, каким он был когда-то.

Он дал знать, что голоден, и еще что-то пробормотал. Я также что-то еще ему говорила.

Фокс отошел на шаг или меньше от подвала в мою сторону. У меня был маленький фотоаппарат в заднем кармане. Я подумала, что успею вытащить его из кармана, и нажала кнопку взвода вспышки на нем. Теперь в моем кармане мигал маленький красный огонек. Я подумала, что смогу сделать навскидку снимок Фокса. Но за то мгновение, которое мне потребовалось, чтобы достать камеру из кармана, он успел опуститься на четвереньки. Прежде, чем я успела поднести фотоаппарат к глазам, он стремительно сбежал на четвереньках по склону и перемахнул через ограду. Он стремглав кинулся к старому источнику в полосе деревьев за полем, тянущейся вдоль ручья. Он перепрыгнул забор, именно перепрыгнул, даже не задев! Он привстал, потом как бы припал к земле, оттолкнулся и перепрыгнул через ограду, приземлился на четвереньки и продолжил двигаться дальше. Наконец он встал на ноги и побежал, когда уже приблизился к лесу за источником.

Есть кое-что еще, что я подметила, когда он стоял передо мной, — это то, что я ошибалась раньше, считая, что его зрачки не отличаются от наших. Они не такие, как у нас. Они больше походят на кошачьи глаза, то есть имеют поперечный разрез зрачка; а могут быть и круглыми, но свет заставляет их сужаться и выглядеть, как глаза кошки.

Мы с дядей отъехали к магазину, взяли еды, привезли и разложили на старом шкафу, во дворе дома. Потом мы уехали, дядя высадил меня у трейлера и поехал своей дорогой. Было около шести вечера, когда я вернулась домой. Я тут же позвонила Мэри Грин, рассказала ей о происшествии с дядей, и она вместе с Джозефом Баллом приехала на следующий же день, 17 апреля».

Дженис стала подкармливать «гостей», и вскоре Фокс округлился и оправился от болезни. Стали появляться и другие члены его семьи. Так возобновилась «дружба» бигфутов с людьми. Но бигфуты нет-нет и убивали скотину, принадлежавшую то одному, то другому соседу. Тогда Дженис организовала и соседей подкармливать бигфутов, и те стали меньше нападать на домашний скот. Но все же нет-нет и задерут какую-нибудь собаку или кошку, которые уж очень досадят им. Правда, есть они их не ели.

_{Дженис выдирает пучок волос у Фокса}

По предложению Мэри Грин, Уилла Дункана и других исследователей Дженис собрала волосы бигфутов и отправила их на исследование в Орегонский центр приматов профессору Хеннеру Фаренбаху. Тот определил, что многие из волос принадлежат какому то неизвестному виду приматов, не людям и не обезьянам. Но все же он попросил Дженис собрать волосы непосредственно с кого-нибудь из бигфутов, так как среди присылавшихся ему образцов волос нет-нет и попадались то кошачьи, то поросячьи, то собачьи. И случай для получения на 100 % надежного образца представился.

Как написала Дженис, однажды ночью в марте 2004 года раздался стук в наружную дверь дома. Дженис решила, что это кто-то из родственников, и открыла дверь. Но она увидела Фокса, который попросил у нее чеснок. Насколько она знает, чесноком бигфуты отпугивают насекомых. Дженис зашла в дом, набрала чеснока и вышла к нему. Но когда она передавала Фоксу чеснок из рук в руки, она ухитрилась выдернуть из его руки пучок волос. У Фокса округлились глаза от такой дерзости, но он молча повернулся и пошел от дома…

А Дженис упаковала волосы в пакетик и снова отправила доктору Фаренбаху. На этот раз он твердо отметил, что волосы — хотя и примата, но не человека, у них исключительно интенсивная пигментация, более интенсивная, чем даже у самых черноволосых африканцев.

* * *

Прочитав материалы книги и получая регулярно письма по Интернету о текущем развитии событий, мы с Д. Баяновым все больше приходили к убеждению, что стоит попытаться поближе познакомиться с обстановкой на ферме Картеров. В конце концов, нашему Фонду удалось собрать минимально необходимую для поездки сумму — нашлись добрые люди и организации, которые согласились предоставить кое-какие средства на поездку и более или менее сносное пребывание там в пределах месяца…

II. ПОЕЗДКА В ТЕННЕСИ: ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ ДЖЕНИС

ЗНАКОМСТВО С ОБСТАНОВКОЙ

За пару дней до моего отъезда в Штаты мы вдруг получили по Интернету письмо-предостережение от одного нашего корреспондента из Америки. Из его намеков мы поняли, что ехать сейчас на ферму Картеров небезопасно, что якобы в последнее время Дженис повела себя агрессивно по отношению к бигфутам, поставив задачу вместе со своим новым мужем-охотником отловить или даже убить одного из них. Это будто бы озлобило бигфутов, большая часть их удалилась, а в расположении фермы остался, мол, один трехметроворостый гигант Каноэней, решивший мстить искателям. Так что лучше, мол, не попадаться на его пути в лесу, и вообще, мол, никаких шансов найти там бигфутов нет.

Это, конечно, немного обескуражило нас, но я, честно сказать, не поверил «доброжелателю»: не могла такой человек, как Дженис, всю жизнь дружившая с дикими двуногими и даже не желавшая их фотографировать без их разрешения, вдруг предпринять какие-то усилия, могущие причинить им вред. Письмо даже раззадорило меня, свидетельствуя об интриге, возникшей вокруг этого дела.

И вот я вылетаю в Вашингтон. Там меня встретил вашингтонский корреспондент одной из российских газет Андрей Кабан-ников, доставивший меня на автомобиле за 800 с лишним километров до фермы Картеров и пробывший там со мной еще пару дней для знакомства с обстановкой…

Дженис и ее семья встретили нас как старых друзей. Хозяйка предоставила нам в распоряжение большую гостиную с двумя диванами. Было довольно жарко, поэтому окна были открыты. В одном был даже кондиционер, а на полу стоял большой вентилятор, такой же бьш под потолком. Но все это было бесполезным, как, впрочем, и электроплита в кухне рядом с нашей гостиной: в доме не было электричества. Его отключили… за неуплату. Пришлось поначалу готовить на открытом огне во дворе. Когда долг за электричество я оплатил, свет появился. Позже гостиная осталась в моем распоряжении. Разве только на втором диване, освободившемся после отъезда Андрея, обосновалась собака Джинджер, да еще вечерами мне составляла компанию четырехлетняя Холли, дочь Дженис. Она здесь смотрела видеомультики и любимые ею — как и мамой — фильмы про лошадей.

Недалеко от дома Дженис, примерно в 50 метрах от него, располагался большой трейлер, в котором проживала ее сестра Лайла с тремя детьми. Трейлер был длиной 24 метра, а полезной площади в нем — 120 квадратных метров.

Я провел на ферме Картеров пять недель, жил и питался в доме вместе со всеми.

Поначалу не было никаких признаков появления бигфутов ни во дворе дома (если можно назвать двором открытую лужайку без ограды — в тех местах не принято огораживать усадьбы), ни в подвале. Мы с Дженис вешали ведро с кормом перед домом и в соседнем лесочке, но никто практически за все время моего пребывания корм в лесу не брал. Только где-то в конце второй недели появились признаки посещения бигфутами нашего расположения.

_{Дженис вывешивает корм для бигфутов}

В ночь с 11 на 12 сентября, примерно в 1.30, сердито и долго лаяла наша домашняя собака Джинджер. Мы с Томом, мужем Дженис осмотрели все вокруг, но ничего не заметили интересного. А утром пришла Лайла, сестра Дженис, и сказала, что примерно в то же время лаяла и ее собака, привязанная под ее трейлером, и кто-то ходил вдоль трейлера, пару раз покашлял, потом посвистел и потом легонько постучал по стене трейлера. Лайла сидела внутри у окна, читала книгу, ее дети спали (Эшли, девочка 16 лет, Филип, мальчик 13 лет, и Майя — 8 лет). Она не разглядела, кто это был, так как внутри горел свет, а снаружи было темно. После этого мы с Томом расчистили поле обзора, передвинув старые стиральные машины и холодильники во дворе, так что из окна дома стала просматриваться широкая полоса вдоль трейлера вплоть до сарая, что в 120 метрах от дома. Я установил наблюдение по ночам с применением прибора ночного видения, но безуспешно.

13 сентября мы ездили к Мэри Грин, вернулись поздно, часов в 12 ночи. Подошла Лайла и сказала, что прямо перед нашим приездом кто-то опять ходил, а с нашим появлением шаги прекратились.

Днем 14 сентября во время нашего осмотра подвала мы с Томом обратили внимание на то, что старое кресло сдвинуто почти на метр, как будто хотели расширить место для лежания на полу на остатках поролона; на спинке кресла было байковое одеяло так вот, на нем оказалось колье — мельхиоровая толстая цепочка с большим пауком, похоже из серебра. Откуда она взялась, никто не знает. Кроме того, подвешенный на трубе под потолком пластиковый пакет с кормом — раскрошенными булочками — оказался сдвинут к стене примерно на 40 см. Раньше он висел рядом с креслом, а теперь — вплотную к стене. Мы снова передвинули кресло и отодвинули пакет обратно от стены.

16 сентября весь день шел проливной дождь. Поехали к Тому за 40 километров, чтобы подключиться к Интернету. Но как раз в этот день мы остались без компьютера и, соответственно, без связи с внешним миром: Том решил заменить в компьютере устаревшую материнскую плату и не справился с задачей. В довершение отказали окончательно дворники на машине Дженис. Обратно ехали под проливным дождем, в темноте, без дворников, да еще и стекла постоянно запотевали, так что Дженис вела практически наугад. Еле доехали, было уже за полночь. Естественно, после такого стресса снова идти под дождь, потом в подвал не было желания, и мы не стали его осматривать (вход в подвал сзади дома, как раз на краю оврага).

Утром 17 сентября хозяева еще спали, дождь продолжался, но не такой сильный, я спустился в подвал: одеяло лежало на полу, колье тоже, но самое главное — пакет с кормом опять был передвинут к стене! Прямо какая-то игра в кошки-мышки…

После всего этого, убедившись, что кто-то приходит, я потратил день и вскопал почву вокруг входа в подвал. Легко сказать! Работать пришлось киркой, под травой — твердая, как камень, земля, красная глина, не размокшая даже от проливного дождя…

Утром 18 сентября первым делом проверил «следовую полосу» — никаких следов. Продолжил работу по ее расширению. На этот раз занялся подвалом: вынес оттуда 3 мешка хлама, чтобы расчистить дорогу Фоксу, вскопал — опять же киркой, грунт здесь еще тверже — только половину пути. Расставил поплотнее старые велосипеды.

Утром 19 сентября — снова никаких следов. Продолжил работу в подвале. Дальше вскапывать не стал, засыпал каким-то черным порошком, похоже-древесным углем, оказавшимся здесь же: если наступят, отпечатается. Еще расчистил проход, подвесил новый пакет с кормом на трубу, одеяло вернул на спинку кресла, колье — на сидение.

После того, как я вскопал и разрыхлил землю (подготовил следовую полосу) перед входом в подвал дома и в самом подвале, мне пришлось уехать в другой район поисков, к Мэри Грин, поскольку это было оговорено заранее.

ЛЕСНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Там, кстати, тоже происходили интересные явления. Ночью мы подолгу были в лесу — Мэри, я и еще двое: Уэйн Мёрфи (м.) и Шерри Малин (ж.). Шерри кричала, подражая ИХ голосам, и в ответ мы слышали похожие крики в отдалении, а Уэйн стучал дубиной по стволу, и тоже в ответ раздавались стуки. В этом месте пару лет назад они обнаружили труп теленка с выеденными сердцем, легкими и печенью, остальное было оставлено. Любые хищники разделываются с добычей совсем иначе.

Мэри уверена, что это дело рук бигфутов. Тем более, что это соответствует всему тому, что рассказывала об их «охоте» на домашних животных Дженис.

Здесь же за пару дней до моего приезда упомянутые искатели увидели большой след на том месте, где минут сорок назад его еще не было. Я тоже видел этот след, но он уже осыпался к тому времени.

В этом же районе находили древесные конструкции в виде каркаса для чума, или типи, как они там называют подобное индейское жилье. Я сфотографировал парочку таких конструкций и побеседовал с местным рейнджером — охранником государственного леса, Шопом Хьюзом. Показал ему фото и спросил, кто бы это мог соорудить. На что он наивно ответил: «Я не знаю».

Кстати, такие же конструкции находил и фотографировал на Вятке наш коллега, искатель Анатолий Фокин близ той самой деревни Аксеново, в которую в сентябре же заходил леший (об этом сообщали московские газеты). Мне тоже там приходилось видеть подобные конструкции, которые Анатолий мне показывал.

Так вот, после возвращения от Мэри вечером 23 сентября я спросил у Дженис, не было ли следов. Она ответила, что следов не было, но в ночь после моего отъезда она слышала, как Фокс недовольно ворчал около подвала. Она поняла так, что он недоволен вскопанной землей и не будет здесь появляться.

СЛЕДЫ В ПОДВАЛЕ

Утром 24 сентября следов в подвале я тоже не обнаружил. Подъехали двое телевизионщиков из «Нэшнл Джиографик» Нол Докстадер с помощником: они пытались найти меня и встретиться в Москве, а нашли в своих родных Штатах. Поговорили, прониклись доверием к Дженис, поснимали до темноты и уехали на ночь в мотель в соседний городок Свитуотер.

На следующее утро они продолжили запланированные съемки и беседы с нами. Пока они беседовали с сестрой Дженис Лайлой, я пошел проведать подвал и — о, Боже! на черном слое мелкодробленого древесного угля, которым я присыпал пол, отпечатались следы босых ног… Следы продолжались дальше на разрыхленной красной глине (угля дальше не было). Посмотрел на двойной пластиковый пакет с кормом, подвешенный к потолку, — он аккуратно разрезан, внешний пакет отклонен в сторону, а внутренний пуст. Я позвал телевизионщиков, они подтянули аппаратуру и стали снимать мою работу со следами. Я тотчас вспомнил, что когда уточнял вчера с Дженис генеалогическое древо Фокса (они снимали этот момент), она, в частности, упоминала пятилетнего Скупки, приемного сына Ники, дочери Фокса. Он еще подросток, не выше 160 сантиметров ростом, и у него сильно покалечена нога, так что он при ходьбе ставит одну ступню поперек линии движения; и еще — у него на стопе снаружи сбоку две шишки. Как раз все это можно было видеть на следах, и я воскликнул: это же Скуики!

_{Бурцев (автор) с растением-маркером у гнезда бигфутов}

Позже подошла Дженис, она подтвердила мое заключение. Причем, добавила, что малолетка Скуики «засветился» в силу своей неопытности, взрослые бигфуты умеют даже заметать за собой следы. (В переводе с английского Скуики означает «писклявый». Так его назвала Дженис года три назад, когда он только появился на ее земле, за соответствующее качество.)

После окончания съемок и отбытия телевизионщиков мы с Дженис еще раз внимательно осмотрели следы и залили один из них гипсом. Они не очень глубокие, так как рыхлый слой был очень тонкий, но все же хорошо впечатались пальцы и виден прямой внутренний край стопы, без выемки, присущей людям, что свидетельствует об отсутствии у бигфутов свода, то есть о плоскостопии. Следы длиной 27 сантиметров, что соответствует примерно сорок второму размеру обуви, и это вполне соотносится с ростом Скуики.

НАХОДКИ В ЛЕСУ

В связи с появлением следов я на неделю отложил свой отъезд, намечавшийся на следующий день, в надежде на развитие событий. Но — увы, больше следы не появлялись, и корм оставался нетронутым. И все же остался я не зря: 30 сентября мы с Томом и Дженис обнаружили хорошее «трехкомнатное» гнездо-укрытие под деревьями среди зарослей, «комнаты» которого были выстланы сеном принесенным со стороны. О том, что это укрытие бигфутов, свидетельствовало надломленное на высоте моего лица высокое травянистое растение рядом с ним; кстати, надломленный конец был еще совсем свежий, не успел даже под-вянуть. Значит, они были здесь совсем недавно! А на сучьях по сторонам секций и на «потолке» — огромная коллекция их-волос, разных расцветок и разной длины, пучками и отдельными волосками, но примерно одинаковой структуры. Дженис потом рассортировала их и разложила по принадлежности: черные — Фокса, рыжеватые — Каноэнея, его внука; коричневые — Ники, дочери Фокса, и так далее.

В тот же день, возвращаясь от укрытия, нашли интересный артефакт: слепленный из красной глины шар с закатанным внутрь него пучком чьих-то волос или длинной шерсти, так что хвостик торчал снаружи. Что бы это могло быть? Несомненно, это дело рук опять же кого-то из диких двуногих. Не игрушка ли для полуторагодовалого сынишки Ники? Очень похоже…

И, наконец, уже в день моего отъезда с фермы Картеров, кто-то из бигфутов взял половину корма из ведра, подвешенного рядом с домом, и несколько яблок. Одно тактично оставлено хозяевам…

На этот раз откладывать отъезд я уже не мог.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Должен заметить в заключение, что случай с фермой Картеров — это уникальная возможность для исследователей установления и длительного продолжения контактов с таинственными дикими двуногими. Но положение фермы и самой Дженис таково, что эта естественная лаборатория может быть утрачена в один «прекрасный» момент. Дело в том, что сама Дженис, обремененная финансовыми проблемами, не в состоянии вести сейчас сколь-нибудь эффективные наблюдения или, тем более, снимать бигфутов. Мало того, на ее землю сейчас претендуют некоторые «ушлые» соседи, воспользовавшиеся неумными действиями ее дяди, без ее ведома продавшего ее землю вместе со своей частью. Вопрос этот разбирается в суде вот уже несколько месяцев, и каково будет решение, не совсем ясно. На самой ферме ничего не выращивается и скот не содержится, хотя ее территория в основном состоит из пастбищ и частично покрыта лесом. И, наконец, в связи с отключением в доме Дженис за неуплату телефона, связь с ней прекратилась, и мы теперь не ведаем, что там происходит. Местные исследователи не уделяют внимания этому месту, в большей мере из-за того, что не могут поверить в реальность описываемых Дженис событий, настолько фантастичными они выглядят. Те же, кто доверяет Дженис, либо живут от нее далеко, либо не располагают достаточным временем и средствами.

Вся надежда на то, что кто-то от нас опять туда поедет, теперь уже на более длительный срок, и доведет дело до конца. Но — на это и у нас нет нужных средств…

Напоминаем E-mail Фонда «Криптосфера»:

ciyptologos@mtu-net.ru.

Наш телефон (095)413-96-05

ЭПИЛОГ

И вот совсем недавно Мэри Грин прислала нам по Интернету текст письма, полученного ею от Дженис. В нем сообщается, что в зимнее время бигфуты стали буквально одолевать ее и ее сестру, агрессивно требуя пищи. Они появлялись во дворе, стучат ночами по стенам дома Дженис и трейлера Лайлы, иногда залезали на крышу. По-прежнему посещают подвал дома. Однажды они перевернули железную бочку для сжигания мусора и разбросали его по двору. Дженис старается почаще выкладывать им корм, чтобы предотвратить подобные хулиганства. Она попыталась залить гипсом их следы, но у нее это не очень удачно получилось.

Обидно, но прошел зимний период, когда из-за недостатка пищи в лесу бигфуты теряют свою осторожность и более открыто приближаются к жилью людей…

Рисунки Лидии Бурцевой