Знание-сила, 1999 № 02-03 (860,861)

О языке, равнодушном к смыслу

Виталий НАЙШУЛЪ, директор Института национальной модели экономики

О вторжении логики русского языка в логику экономическую и государственную. Точнее, о необходимости такого вторжения. В принципе все, кроме православия и социализма, поддается переводу на русский язык. С православием все ясно: оно не скрывает' свое греческое происхождение, а канонические т ексты просто не подлежат переводу. Что же до социализма, то он, понимаемый широко – как государство и экономика, управляемые из единого Центра, – существует у нас, условно говоря, с петровских времен. Строй, в котором чем ниже уровень, тем менее важные решения позволительно принимать. А между «верхом» и «низом» – посредник огромный, неповоротливый: министерства и ведомства со своими коллегиями, комитетами и так далее…

Министерство – это вам не допетровский приказ. Приказ – он сам себя определяет и ограничивает, он не притворяется: это место, где приказывают. Министерство – дело сложное, иностранное, вы сюда со своими толкованиями не суйтесь, все равно не поймете. Слово равнодушно к смыслу; может быть министерство чего угодно; а слово «приказ» не ко всему подходит, как и сам принцип действий. Министерство претендует на то, что оно не приказывает, а управляет.

Слово во многом определяет реальность; пока мы говорим об экономике и о государстве на языке, равнодушном к смыслу, мы и будем жить в той реальности, в которой живем.

Это вовсе не значит, что каждый народ строит свое государство и свою экономику без всяких общих универсальных правил и рамок; общие рамки всегда заданы течением мировой жизни. Но чтобы действовать эффективно, надо научиться в этих рамках создавать нечто свое, а не калькировать чужое. Идея романа была нами заимствована у французов. Но роман-калька никому не интересен и не нужен: ни тому, кто изготавливает кальку, ни тому, кто создавал подлинник. Русский роман XIX века вырос органично и естественно – и всех покорил, всем оказался интересен и нужен, и у нас, и в мире.

Примерно то же самое произошло с чилийской экономикой. Она начиналась как вариант прочтения американской экономической традиции – но строили чилийцы свое, по-своему, и сделали то, что не сделали в США, и нигде в мире не сделали. Теперь это стало своего рода экономической классикой, которую изучают наравне с американской. Когда не боятся говорить своим языком, не боятся быть оригинальным – тогда и создают нечто новое.

Непременно появятся лингвоэкономика и лингвогосударствоведение, изучающие обратное действие языковых форм на научные концепции. Обычно идет другим порядком: создают концепцию, потом ищут наилучшие способы ее выражения. Если же я заранее настроен говорить только по- русски, это предопределит явление каких-то новых форм.

Что кажется самым важным из происходящего вокруг?

Кончилась целая эпоха – период прибавления; начался период вычитания. Еще весной 1998 года оптимизм бизнесменов, хотя и снижающийся, никак не опускался до нуля. Теперь они делятся на тех, кто понимает, что списывание со счетов будет долгим, очень долгим, и тех, кто это еще не понял…

Россия теряет возможность сохранять свою природу собственными силами. Денег нет ни на что, а уж тем более на охрану природы. Может быть, если бы наша страна не стала объектом европейских и мировых природоохранных проектов, потомки не увидели бы ничего, кроме вырубленных лесов и осушенных болот.

Сегодня охрана природы в России – клубок политических, экономических, финансовых, экологических, вообще всех мыслимых и немыслимых проблем. Все их обсудить за один раз невозможно, но вытащить некоторые ниточки из этого клубка попыта/гась в беседе с Евгением Аркадьевичем Шварцем наш специальный корреспондент Екатерина Павлова. Евгений Шварц – биолог, кандидат географических наук, один из лидеров российского природоохранного движения, руководитель Центра охраны дикой природы.

?- Евгении Аркадьевич, последние лет пятнадцать у нас довольно активно и небесполезно действовали общественные природоохранные движения – Всероссийское общество охраны природы, студенческие дружины по охране природы, возник Социально-экологический союз, появились российские «зеленые». Вы же создали еще и неправительственную профессиональную природоохранную организацию. Почему в ней возникла необходимость?

– Такое оживление на ниве охраны природы, конечно, было связано с перестройкой, с тем, что до начала девяностых годов у нас, как и у всех остальных, еще были надежды, что можно что-то изменить. Но когда экономика стана рушиться, мы поняли, что старый опыт охраны природы перестает быть эффективным, работать он не будет. Жизнь подвела к тому, что нужно было создавать новые – профессионапьные – структуры. Пришло время не заниматься акциями протеста, а самим разрабатывать и воплощать в жизнь конкретные проекты, поддерживать исполнителей этих проектов, попросту говоря, оплачивать их работу. Иначе уже ничего реально сделать невозможно.

Так по инициативе Социально-экологического союза возник российский Центр охраны дикой природы. Ему чуть меньше шести лет, и это единственная наша крупная неправительственная профессиональная организация. Здесь работают над программами создания заповедников, заказников и научных исследовании в них, экологического образования и даже занимаются законодательной деятельностью. Деньги дают те же, кто финансирует западные природоохранные организации, больше 80 процентов средств приходит от так называемых доноров из-за границы. Например, Центр получил один из самых крупных фантов, выделенных отечественным организациям фондом Джона Д. и Кэлрин Т МакАртуров.

?- Общественные акции вы все-таки тоже устраиваете, я имею в виду «Марш парков». Казалось бы, простая вещь. Каждый год в конце апреля люди выходят и демонстрируют свою поддержку национальным паркам, заповедникам. Однако «Марш парков» получил первую национальную премию корпорации «Форд». Почему в мире этому «общественному мероприятию» придают такое значение?

– Идея оказашсь плодотворной. «Марш парков*» постепенно вырос в громадное действие, можно сказать, общенационального масштаба, причем не «против», а «за», и это – принципиально! Сейчас в его «репертуаре» огромное количество всяких дел: теле- и радиопередачи об охране природы, «круглые столы» в редакциях газет, выставки, конкурсы детских рисунков, праздничные шествия и многое другое. «Марш парков» проводят уже весь бывший СССР и отчасти Западная Европа. А в результате вполне приличные спонсорские средства каждый год идут на поддержку заповедников и национальных парков. Личную поддержку нужно обязательно демонстрировать. Во многих регионах государственная поддержка рухнула, деревенские жители и местная власть смотрят на заповедники и национальные парки, как на врага. У них же отняли земли. И вообще, говорят они, интеллигенция себя прокормить не может, поэтому «научники» и устраивают места, где сами будут «браконьерить», такая вот точка зрения. Часто местные жители уверены, что научные сотрудники используют государственный заповедник для собственных нужд.

Так вот, «Марш парков» – первая попытка обратиться к простым людям, да и к местным властям с объяснением миссии, роли и функции заповедников, с призывом о помощи, с призывом к сотрудничеству. И эффект оказался неожиданным и потрясающим! Все мы истосковались по чему-то позитивному, светлому, поэтому сама акция проходит с подъемом. В Москве, например, один из первых «Маршей» проводили не у Белого дома с криками: «Отдайте наши деньги!», а на Лосином острове, на природе. И разговор шел не на языке запретов и ультиматумов, а так, как люди разговаривают в нормальном демократическом обществе, – получился душевный праздник.

В это трудно поверить, но сдвинулись с мертвой точки многие закоренелые конфликты. Региональные власти впервые за долгие годы хоть чуть-чуть озаботились состоянием своих заповедных территорий, смягчились настроения местного населения. Особенно хорошо это действует на школьников, а он и потом будут влиять на своих родителей. Идея работает, развивается.

?-Для сохранения природы необходимо, чтобы в сознании было заложено, что все живое имеет такое же право на существование; как и я. Такие взгляды присущи людям не просто с высшим образованием, но еще и с весьма приличным уровнем жизни, когда они имеют возможность подумать о чем-то кроме собственного выживания и выживания своих детей. В наших деревнях таких жителей почти нет. На что же вы рассчитываете?

– В Нижегородской области был брошенный лесхоз, забытый властями. В 1993 году там организовали заповедник. Естественно, отношение к заповеднику и к его руководству было крайне враждебным. Одним из главных духовных и интеллектуальных вдохновителей оппозиции стал директор местной школы, он же и председатель охотничьего коллектива. Все зависело от того, как поведут себя местные жители. Если бы их мнение не удалось изменить, то при любой поддержке дело было бы погублено. Но тут сыграл роль довольно простой тактический ход. На первые деньги, выделенные для покупки оборудования, заповедник купил компьютеры и большую их часть подарил школе. И теперь директор школы – первый патриот заповедника. Школа вместе с заповедником излает поселковую газету «Русская тайга», и это единственная поселковая газета не только в Нижегородской области, но, быть может, и во всей стране. В ней из номера в номер разъясняются «принципы мирного сосуществования» людей и охраняемых природных территорий. И хотя контора заповедника, как раз в ночь окончания «Марша парков», была полностью сожжена, все равно можно сказать, что заповедник одержал моральную победу. Деревня всетаки себя почувствовала виноватой. В конце концов, люди видят, что только их дети имеют возможность работать на компьютере, только их дети слушают лекции приезжих профессоров, только их дети могут узнать о каких-то иных стереотипах повеления и жизни потому, что рядом с ними – заповедник.

?- Кажется, что все абсолютно ясно: если все леса замусорить и вырубить, то будет нечем дышать, пересохнут реки. Неужели такие простые мысли в голову не приходят ?!

– На самом деле, не так все просто. Я знаю ученых, которые не считают, например. обоснованной нашу борьбу за сохранение девственных лесов на северо-западе России. Грубо говоря, их точка зрения сводится к тому, что если лес достиг «зрелого» возраста, то не рубить его – преступление, потому что старые деревья попадают, сгниют и будут распространять заразу. А на месте вырубленного леса можно было бы сажать здоровые молодые деревья.

Между тем шведы готовы отдавать огромные деньги на сохранение российских старовозрастных лесов. Почему? В их искусственных посадках, которые выращивают для производства бумаги, никто не живет. Когда они мне зачитывали список растений, внесенных в их «Красную книгу», я просто смеялся, ребята, да вы шутите! Не шутят. Там почти не осталось луговых растений, потому что все, что можно, засадили елкой и сосной. Исчезло все живое, что связано с гниющей древесиной, все, что живет в мертвой древесине, – жуки-носороги, усачи тоже исчезли. Пропали виды, которые связаны с широколиственными породами деревьев, не годящимися для производства бумаги. Осталось очень мало дятлов, за исключением большого пестрого. И людям захотелось, чтобы было хоть что-нибудь, кроме бумажной древесины. Кроме абсолютно пустого леса, в котором ничего не растет и только в полной тишине режет слух назойливая песня зяблика.

Вырастить деревья – еще не значит восстановить лесную экосистему со всеми ее сложнейшими связями. Чтобы наши дети и внуки могли увидеть журавлей и тетеревов, нужно в лесном хозяйстве моделировать естественный ход природных процессов- Но оказалось, что в Европе уже нет других мест, кроме северо-запада России, откуда можно было бы взять данные о структуре и составе старовозрастных лесов. Так называемые эталонные территории остались только у нас.

?- Вряд ли сохранение эталонных территорий волнует наших чиновников. Известно, что Карелия, например, хочет развиваться, продавая лес в Финляндию. Как подходят к решению вопроса местные власти, ни для кого не секрет: вы нам – деньги, мы вам на границу – древесину. Есть ли выход из положения ?

– Разумный выход в том, чтобы лесопользование стало научно обоснованным, и тогда лес бы рубили без роковых последствий. W это вполне возможно, и мы разрабатываем такие модельные проекты! Но пока все происходит по-другому. Интересные данные опубликовал «Лесной бюллетень». С нашей стороны официально пересекает границу на 20 процентов меньше леса, чем реально приходит в Финляндию. А на лесоперерабатывающие предприятия поступает еще на 20 процентов больше леса из России. Спрашивается, откуда он берется? Не из воздуха же! Когда мы попытались это выяснить, и нас, и российский «Гринпис» стали просто выкидывать из пограничных районов, но тем не менее нам удалось разобраться в том, что происходит, и даже заснять с помощью телебригады» как идут от нас в Финляндию лесовозы. Центр охраны дикой природы вместе с «Гринпис» сделал экономический анализ формирования «черного рынка» древесины и обнародовал результаты. И тогда почти все скандинавские компании отказались рубить девственные леса в Карелии, поскольку заботятся о своем реноме, в отличие от нашей Федеральной службы лесного хозяйства.

Положение очень острое, власти утверждают, что мы (природоохранные организации) хотим разорить местное население, хотя куда уж дальше! Нашим «зеленым» удалось показать, что в тех районах, где активно действуют скандинавские лесозаготовительные компании, уровень жизни становится еще ниже. Они приходят туда со своей техникой, со своими рабочими, абсолютно ничего не вкладывают в поддержание местных леспромхозов. При этом скандинавские рабочие не платят налогов у себя потому, что работают здесь как туристы, и не платят налогов в Карелии как иностранцы. Срубили лес и увезли, никаких вложений, кроме взяток. Если дешифровать космические снимки и посчитать площадь рубок, то получится, что каждый житель Карелии уже должен был бы ездить на персональном автомобиле, но почему-то там нищета.

?- У людей в нашей стране нет никаких стимулов вкладывать деньги в охрану природы, ни экономических, в смысле налогообложения, ни социальных. Если кого и беспокоит состояние окружающей среды, то уж никак не с точки зрения сохранения всего живого, а только из-за собственного здоровья и здоровья близких. Оно и понятно. А что движет западными спонсорами?

– Конечно, есть соображения общего, биосферного характера, любая экологическая катастрофа здесь неизбежно скажется в другой части планеты. Но, кроме того, на Западе идея сохранения всего живого – это твердая морально- этическая установка среднего класса. Есть очень популярные виды животных, для спасения которых дают деньги абсолютно все. Например, наш амурский тигр на Дальнем Востоке. В Англии с легкостью собирают весьма значительные средства для очаровательного маленького зверька – орешниковой сони, хотя этих сонь уже вполне достаточно, и можно было бы заняться чем-нибудь более актуальным. Но орешниковая соня для англичан – почти что национальный символ.

Один из главных спонсоров в сохранении биоразнообразия в странах бывшего СССР – Нидерланды. Маленькая страна, как никакая другая, понимает, насколько важно сохранить большие природные пространства. То, что они делают, это беспрецедентно. Поразительно, но правительство Нидерландов занимает третье место среди доноров охраны окружающей среды в России! Крошечное государство продвигает на восток о!ромные природоохранные проекты Европы, например, «Эконет», создание экологических сетей – системы охраняемых территорий, связанных друг с другом географически в единую сеть

?- Поскольку Запад может себе позволить выделять большие средства на охрану природы, в своей работе вы, конечно, делаете ставку на иностранные фонды. Но, насколько я знаю, западные фонды нам не верят, им спокойнее создавать в России свои представительства. Инвесторы ищут способы, как себя обезопасить, и под этим предлогом у нас плодятся все новые и новые бюрократические структуры. Они мешают созданию гражданского общества в России. Вы сталкиваетесь с подобными трудностями?

– Вот только перед вашим приходом мы три часа заседали, пытаясь «отбиться» от создания очередной такой организации-посредника. Кажется, нам удалось посеять сомнения в ее необходимости у большинства представителей не только таких демократичных государств, как Нидерланды, Дания и страны Скандинавии, но даже у таких консерваторов, как швейцарцы. Никто не спорит, что работа с иностранным инвестором, безусловно, требует какой-то профессиональной бюрократии, действующего факса, приличного офиса, электронной почты. Но мы стараемся убедить наших доноров сотрудничать с организациями, уже выросшими у нас в стране, с теми, кто действительно делает дело, а не создавать еще одного посредника, который к тому же будет собирать у себя все приходящие к нам деньги. Мы можем доказать, что недоверие их надуманное. Вот, пожалуйста, в Москве, прямо в штате Центра охраны дикой природы работает английский специалист Джонатан Радж, который в чем-то перенимает наш опыт, чему-то нас учит, мы делаем совместные проекты, и никакие посредники никому не нужны.

?-Я знаю, что вы из тех людей, кто всегда бывает собой недоволен, но все же, что бы вы расценили как положительный результат в этой очень неблагодарной работе?

– Говорить, что побед нет совсем, было бы неправильно. Ну, например, отмена строительства высокоскоростной магистрали Москва – Петербург. С одной стороны, у правительства просто на нее нет денег, но с другой стороны, не так уж это все просто, и на исход всей этой эпопеи, безусловно, повлияла деятельность коалиции, сформированной при нашем живейшем участии.

Очень важно, что почти все скандинавские лесозаготовительные компании отказались покупать несертифицированный лес из «зеленого пояса» Фенно Скандии, то есть с северо-запада России.

Хотя скучно говорить о нашей каждодневной чиновничьей бумажной деятельности, но ведь мы добиваемся того, чтобы зарубежные фонды считали работу в России одной из главных своих задач. Не только Центр получает фанты, деньги попадают в заповедники, в национальные парки, в заказники, и люди в какой-то мере имеют возможность работать по-новому.

?- При том что государство выделяет около 25 процентов от необходимого финансирования и в заповедниках нет даже бензина, чтобы охранять территорию, о каких инновациях может идти речь? Что реально могут сделать люди на выделяемые вами деньги. если не на чем добраться до экспериментальной площадки?

– Нужно обсуждать отдельно каждый проект, потому что всюду свои сложности и особенности. Есть, например, двенадцать так называемых модельных «школьных» проектов, по которым заповедники работают с местными школьниками. Есть в том числе и специальный проект по Кружку юных биологов зоопарка, который, кстати, далеко не у всех вызывает понимание: зачем вкладывать немалые деньги в московский биологический кружок, когда столько трудностей в регионах. Но этому кружку уже больше семидесяти лет, и наша история показала, что у руля заповедного дела нередко стояли биологи, вышедшие из КЮБЗа. И сегодня, как никогда, имеет смысл позаботиться о тех, кто после нас сядет в наши кресла.

Теперешним юным биологам мы даем возможность в течение пяти – шести лет поработать с экспедициями кружка в самых разных заповедниках России, чтобы, когда они вырастут и придут в охрану природы, ясно представляли себе, что это такое. От их компетентности будет зависеть, выживем мы все или нет.

Наталия Федотова