Знание-сила, 2005 № 04 (934)

Сон разума -2

Однако объект нашей статьи — не только автор книги "Застольные речи Сталина", но и ее главный персонаж. Эта книга открывает некоторые новые факты о личности Сталина, подтверждает уже известные и заставляет на многие посмотреть более внимательно. Прежде чем познакомить с ними читателя, необходимо ввести его в курс такой специальной исторической дисциплины, как критика источников. Любые источники, как известно, прежде чем делать на их основе какие-то выводы, должны быть подвергнуты историком внешней и внутренней критике. Однако источники сталинского времени — особые, они относятся к разряду тенденциозных (1). И хотя застольные речи Сталина и воспоминания присутствовавших на этих застольях представляют собой документы личного происхождения, они все несут на себе отпечаток не только личности автора, но и времени. Поэтому их необходимо воспринимать только в контексте эпохи и в сопоставлении с другими документами об этом событии, причем особое значение имеет проверка свидетельствами с противоположной стороны. Наконец, отследить все те моменты, когда "источник проговаривается — говорит нечто такое, что не обязательно или даже прямо излишне с точки зрения его тенденции" (2). Этот последний этап особенно важен в отношении речей Сталина, который сознательно лгал, дезориентировал и запутывал слушателя. Только "сняв" слой демагогии и лжи и преодолев тенденциозность, можно установить новые исторические факты как о самом Сталине, так и о том событии, о котором шла речь.

Для начала подтвердим замеченную Баткиным изнуряющую многословность Сталина. 20 января 1938 года в Кремле на приеме депутатов Верховного Совета СССР он выступал пять раз, 9—10 декабря 1944 на приеме французской делегации — 30 раз. Не случайно, по воспоминаниям Э. Рузвельта, его отец в шутку заметил, что на обеде 29 ноября 1943 года было произнесено 365 тостов, по одному на каждый день в году. И тосты порой были настоящими речами. По воспоминаниям А.С. Яковлева, знаменитый сталинский тост "за русский народ" на приеме командующих войсками Красной армии в Кремле 24 мая 1945 года, постоянно прерывавшийся долго не смолкавшими аплодисментами, "занял чуть ли не полчаса". Шарль де Голль вспоминал, что Сталин поднимал тост за всех присутствовавших наркомов, генералов и т.д. Иногда соединял похвалу с угрозой. "Указывая пальцем на одного из присутствующих (генерала А.В. Хрулева), он заявил: "Вот этот - ответственный за тыл. Его обязанность доставлять на фронт грузы и людей. Он старается делать, как надо. В противном случае он будет повешен, как делается в этой стране". Каждый раз, заканчивая свой тост, Сталин говорил тому человеку, которому он был посвящен: "Подойди". Тот под суровыми и молчаливыми взглядами других русских покидал свое место и спешил чокнуться с маршалом". И еще сталинская манера целоваться, от которой удостоившиеся этой чести надолго теряли дар речи...

"Я не европеец, а обрусевший грузин-азиат" — Сталин.

"На Западе окурков на пол не бросают, но там трудящиеся люди — рабы капитала" — Сталин.

Сталин — антизападник. "Я не европеец, а обрусевший грузин-азиат" — заявил он в своей речи на праздничном обеде в кремлевской квартире К. Ворошилова 7 ноября 1937 года и потом не раз варьировал это свое заявление. В книге приводится его высказывание в ходе беседы с Риббентропом, предшествовавшей советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 года, когда Сталин выразил убеждение в действенности "языка силы", который только и понимают "азиаты": "Впрочем, я сам один из них и знаю, что говорю". Во время банкета по случаю подписания договора о нейтралитете с Японией 13 апреля 1941 года Сталин сказал министру иностранных дел Мацуока: "Вы азиаты. И я тоже". Кроме того, он не раз высказывался против того, чтобы советские люди "пресмыкались перед западниками, перед французами, перед англичанами" и заискивали перед ними.

Застольная речь Сталина на приеме папанинцев 17 марта 1938 года раскрывает механизм создания героев в Советском Союзе. Известно, что 19 февраля со льдины, дрейфовавшей в открытом море, были сняты участники экспедиции на Северный полюс Г.Е. Федоров, Э.Т. Кренкель, П.П. Ширшов и И.Д. Папанин. На грандиозном приеме папанинцев в Кремле Сталин неоднократно поднимал тост за то, чтобы "европейско-американский критерий прибыли, выгоды, профита у нас был похоронен в гроб", чтобы "советские люди усвоили наконец новую меру ценности людей, чтобы людей ценили не на рубли и не на доллары!" Вместе с тем он проговорился о том, что в Советском Союзе героев создают, а "на Западе, во Франции, в Германии, в Англии, в Америке героев не создают, уверяю вас". "Папанин со своей 1руппой переживал на льдине большой кризис. Стало нам известно — раньше мы этого не понимали, — что лед, идущий от полюса, прибивается к гренландским берегам, а если людишки имеются на льдине, они погибают. Раньше мы этого не знали, потом узнали, встрепенулись". Оказывается, О.Ю. Шмидт уверял руководство, что ничего опасного нет и можно было подождать до конца марта. Более того, Сталин и Ко отказались от помощи норвежцев, предлагавших своих рыбаков для помощи папанинцам, и решили извлечь колоссальную пропагандистскую выгоду из этого факта спасения четырех человек: "А мы решили: никаких денег не жалеть, никаких ледоколов не жалеть... Пошел один ледокол. Мало? Гони другой. Пошел другой. Мало? Гони третий. Пошел третий. Мало? Гони четвертый". Всего в операции участвовали 800 человек. В результате она вылилась в поистине грандиозное, по-сталински, действо по прославлению "таланта и мужества человека", стоившее "миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных стерлингов, презренных франков". И... было одобрено бурными аплодисментами присутствовавших в зале.

"Государство наше стало колоссальным, сколоченным экономически и политически тесно связанным. Это как раз то, что может пугать и держать в страхе врага", — Сталин.

Опубликованные материалы дают дополнительные подтверждения о весьма своеобразной сталинской логике. Баткин приводил его глубокомысленные рассуждения об усилении роли карательных органов и одновременно об идее отмирания государства. Можно подтвердить этот вывод другими примерами, в частности, пассажем из речи на приеме в Кремле 22 апреля 1941 года участников декады таджикского искусства- С одной стороны, Сталин говорит о новой идеологии дружбы народов, созданной Лениным, "смысл которой заключается в том, что все народы равны". С другой, поднимает тост "за здоровье и процветание таджикского народа" со словами: "Таджики — это настоящий народ, носитель короны, как называли их иранцы, и они, таджики, это оправдали. Это особый народ, это не узбеки, не киргизы, не казахи, это самый древний народ из всех народов Средней Азии. Это люди старинной культуры. Это народ очень старой и очень серьезной культуры. Искусство этих людей потоньше, они тоньше понимают и чувствуют искусство". Как же это утверждение согласуется с предыдущим тезисом Сталина о том, что все народы равны? Где же здесь логика? Обычная, не сталинская?! А вот это уже совсем из М. Зощенко: "На Западе окурков на пол не бросают, но там трудящиеся люди — рабы капитала", — таков был ответ Сталина на обвинения в том, что "мы отстаем культурно" (из речи 29 октября 1937 года на приеме в Кремле работников и руководителей металлургической и угольной промышленности).

Похороны Ф.Э. Дзержинского

Не требует дополнительных доказательств тезис о том, что Сталин был государственником. "Не бойся, России не пропью" — сказал он А.Е. Голованову во время приема У. Черчилля и А. Гарримана в Кремле 14 - 15 августа 1942 года. Однако силу государства он понимал весьма своеобразно. М. Джилас верно подметил, что он считал "надежным только то, что зажато в его кулаке; каждого же, находящегося вне полицейского контроля, он считал своим потенциальным противником". Речь Сталина на праздничном обеде 7 ноября 1937 года у Ворошилова — это настоящий трактат о его понимании государства. В книге Невежина эта речь приведена в записи Г. М. Димитрова и Р.П. Хмельницкого. По Сталину, "царя мы свергли и превратили нашу страну в государство для трудящихся. У нас с вами нет заброшенных окраин, нет центров, все стянуто в единое. Государство наше стало колоссальным, сколоченным экономически и политически тесно связанным. Это как раз то, что может пугать и держать в страхе врага". Далее Сталин неоднократно варьировал в речи свою угрозу "беспощадно уничтожить... как род" всех, "кто посмеет стать на пути строительства целого единого государства".

Величие государства для Сталина — это власть, руководство, кадры и тотальное закрепощение подданных. Причем он был убежден в том, какое это "великое дело — руководить" и что "нигде в мире не может быть таких руководителей, как у нас". Выступая в разгар Большого террора 29 октября 1937 года, он говорил о том, что не все руководители это поняли и стали врагами народа. Поэтому он поднимает тост "за здоровье тех хозяйственников, которые осознали свое великое положение, которые поняли, на какую вышку подняла их история, за таких руководителей, которые выполняют волю народа..." Под волей народа здесь надо понимать волю Сталина, потому что иерархия власти в СССР была выстроена под одного человека. Из записи польского генерала В. Андерса об обеде 4 декабря 1941 года: "Кроме Сталина и Молотова, который исполнял роль хозяина приема, были еще комиссары: Берия, адмирал Кузнецов, Микоян, Каганович, а также, если не ошибаюсь, Маленков, Щербаков, Жданов, Жуков и заместитель начальника генштаба Василевский. Каждый по отдельности был необыкновенно самоуверен и полон энергии, но в присутствии Сталина все, не исключая и Молотова, совершенно съеживались. Чувствовалось, что они ловят каждый его жест, каждое слово и готовы выполнить любой приказ во что бы то ни стало". Именно такие руководители и были нужны Сталину в его механизме власти. Его поведение по отношению к своим соратникам было типичным поведением Вора в Законе, а отношения его "шестерок" между собой — типичными отношениями братвы. Вот характерный эпизод поведения Пахана, зафиксированный Джиласом в воспоминаниях о приеме после подписания советско-югославского договора 11 апреля 1945 года: "Сталин, конечно, знал о дряхлости Калинина и неуклюже подшучивал над ним, когда тот заинтересовался югославскими сигаретами Тито.

— Если машинист локомотива не выполняет своих обязанностей, я поступаю с ним вот так, — ответил Лазарь Моисеевич, проведя пальцем поперек горла и осклабившись.

— Не бери — это капиталистические сигареты! — сказал Сталин, и Калинин в смятении выронил сигарету из дрожащих пальцев. Сталин засмеялся, став похожим на фавна".

В воспоминаниях композитора Д.Р. Рогаль-Левицкого об ужине в Большом театре после принятия Гимна Советского Союза, который состоялся не позднее 26 марта 1944 года, зафиксирован еще один примечательный эпизод: "Да... Какие все-таки молодцы, — будто разговаривая с самим собой, ответил Сталин. — Все-таки соревнование имеет в жизни огромное значение. Я сейчас натравил друг на друга двух маршалов. Так они мне теперь покоя не дают. То Жуков звонит: "А Конев что делает?" То Конев интересуется: "Куда ушел Жуков?" Вот поэтому у нас и успехи военные такие заметные".

В ходе беседы на приеме в Кремле французской делегации 9—10 декабря 1944 года, приведенной в книге Ж.-Р. Блока, Сталин, в частности, сказал: "Между бойцом французским и бойцом советским никогда не возникает никакого недоразумения. Кто все портит, так это дипломаты. С ними ничего не поделаешь! Их надо было уничтожить. Вот, смотрите, вошел один из них: это Молотов. Он еще не самый худший из всех, его расстреляют последним!" По воспоминаниям Ж. Катала об этом же банкете, "Сталин страшно веселился. Он произносил шутливые тосты такого рода: "За Кагановича! Каганович — храбрый человек, он знает, что если поезда не будут приходить вовремя, его расстреляют!" Там же из воспоминаний Ж. Лалуа о тосте, который произнес Сталин за маршала авиации Новикова: "Это очень хороший маршал. Он создал прекрасную авиацию". И потом после некоторого молчания добавил: "Если же он не будет хорошо делать свое дело, мы его повесим!" А вот ответ Кагановича, зафиксированный В.М. Бережковым в воспоминаниях об ужине в английском посольстве 11 октября 1944 года, во время второго официального приезда Черчилля в Москву: "Подойдя к наркому путей сообщения Кагановичу, премьер-министр поинтересовался, как ему удалось добиться эффективной работы транспортной системы России.

— Если машинист локомотива не выполняет своих обязанностей, я поступаю с ним вот так, — ответил Лазарь Моисеевич, проведя пальцем поперек горла и осклабившись". То есть насилие, одобренное "сверху", было тем самым мотором, который заставлял работать сталинский механизм власти. Оно было основным методом проведения сталинской "революции сверху". "Мы их перебили" — сказал Сталин о кулаках, отвечая Черчиллю на его вопрос о коллективизации.

А Микоян, С. Киров и И. Сталин

И проговорился о будущих планах: "Война скоро кончится, через пятнадцать — двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!" — Сталин.

Кроме власти, величие государства, по Сталину, определялось вооружением. "Если русские вооружены танками, авиацией, морским флотом — они непобедимы, непобедимы" — говорил он на приеме участников первомайского парада в Кремле 2 мая 1933 года. Действительный смысл строительства социализма в СССР в 1930-е годы заключался именно в наращивании вооружения и милитаризации страны. Этот процесс продолжился и после войны. "Качество нашего оружия, — говорил он, — должно быть самым лучшим, этого требуют интересы государства, и в этом вопросе мы не пощадим ни отца родного, ни самых близких нам людей". Причем Сталин все знал, держал в уме массу сведений об авиации, артиллерии, танках.

Возникает вопрос: насколько владение информацией о вооружении, которую никто у Сталина не оспаривает, совпадало с действительным пониманием ее смысла? Полагаться на советских военачальников здесь нельзя. Они, как точно заметил М. Мамардашвили, были "по-своему заинтересованы в том, чтобы Сталин был гением, потому что было бы обидно, если тобою руководил и тебя пинал бы ногами не гениальный человек. Ни один уважающий себя маршал не вынесет такого, и поэтому все будут говорить, что Сталин был необыкновенным гением" (3). Но иностранцы, не зависимые от Сталина, могли себе это позволить. В книге Невежина приведен отрывок из рукописи книги Ж.-Р. Блока "Сталин", в котором есть примечательный эпизод. На приеме в Кремле французской делегации 9-10 декабря 1944 года состоялся диалог между Сталиным и полковником Пуйадом, командиром полка французской истребительной авиации "Нормандия — Неман". Сталин высказал свои планы об истребителе Як-9: "Знаете ли вы, каким образом удалось сделать наших пехотинцев непобедимыми при столкновении с частями тяжелых немецких танков? Мы придали им невиданные до сих пор массы артиллерии с такой степенью концентрации, что они совершенно подавляли и парализовали врага. Почему бы не создать подобное огневое заграждение в воздухе? Представьте себе, я вооружаю Як-9 двумя пушками, 20- и 40-миллиметровой. Какая огневая мощь! Мы поражаем врага на расстоянии почти без риска и не пропускаем ни одного неприятельского самолета.

— Нет, нет, господин маршал, я придерживаюсь совершенно иного мнения, — сказал Пуйад. - По-моему, превосходство одного самолета над другим заключается скорее в его маневренности, чем в вооружении. Конечно, в теории ваше огневое заграждение будет иметь потрясающее действие. Но к чему мне, летчику, находящемуся в самолете, все ваши пушки, если неприятельский самолет сумеет подобраться снизу к моему хвосту? Вот в чем вопрос. Кто из двух летчиков сумеет подкрасться к хвосту другого? Кому это удастся, тот победит противника. А удастся это тому, чья машина будет более легкой и быстрой". Присутствовавший при разговоре журналист Ж. Катал заметил также, что в запальчивости Пуйад, не сдержавшись, негромко бросил:

— Да он просто невежда!

Этого, разумеется, Сталину никто не перевел".

Застольные речи подтверждают агрессивность сталинских намерений во внешней политике. "Авиация первая примет на себя удар в грядущей решающей схватке с капиталистическим миром" — это слова из его тоста за летчиков на приеме в Кремле 20 января 1938 года, которые запомнил А.В. Беляков. Из записи Димитрова об ужине в годовщину смерти Ленина 21 января 1940 года: "Мировая революция как единый акт — ерунда. Она происходит в разные времена в разных странах. Действия Красной армии — это также дело мировой революции". Из другой записи Димитрова на приеме в Кремле выпускников военных академий РККА 5 мая 1941 года: "...Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне". Думаю, что нельзя сбрасывать со счетов и свидетельства попавших в плен советских офицеров, присутствовавших на этом приеме. В. А. Невежин, О.В. Вишлев и другие отказываются доверять им на том основании, что эти свидетельства "окончательно оформлялись в письменном виде германскими представителями и, естественно, интерпретировались, исходя из сложившейся тогда политической конъюнктуры". Однако свидетельства с советской стороны тоже оформлялись, исходя из конъюнктуры оправдания намерений сталинской власти.

Между тем воспоминания двух пленных советских офицеров, приведенные в книге, заслуживают внимания. Они сделаны на шесть лет раньше, чем известная "краткая запись" К. В. Семенова, на которую опираются современные историки. Во-первых, они подтверждают факт, что Сталин проговорился о своих намерениях не случайно, а потому что был очень пьян. Согласно майору Евстифееву, он прямо заявил, что "лозунг мирной политики Советского государства уже отошел в прошлое. Это — оборонительный лозунг, с помощью которого Советскому Союзу удалось лишь немного раздвинуть свои границы на север и на запад и получить ряд прибалтийских государств с 30-миллионным населением. И это все. С этим пора кончать. С помощью этого лозунга мы больше не сможем получить ни пяди земли, которая сегодня все еще принадлежит капиталистическим странам. Сегодня эту землю можно добыть только силой оружия. Вы солдаты и хорошо понимаете, что этот лозунг имел оборонительный характер и был вызван необходимостью защиты наших священных 1раниц в условиях капиталистического окружения". Во- вторых, Сталин проговорился, прямо подтвердив известный по другим источникам факт сосредоточения советских войск на юго-западной границе СССР. "Советский Союз можно сравнить, к примеру, со свирепым хищным зверем, который затаился в засаде, поджидая свою добычу, чтобы затем одним прыжком настичь ее. Недалек тот день, когда вы станете свидетелями и участниками огромных социальных изменений на Балканах. Эра мирной политики закончилась, и наступила новая эра — эра расширения социалистического фронта силой оружия". (Курсив мой. — И,П.).

Дипломат Н.В. Новиков, присутствовавший на приеме в Кремле 6 апреля 1941 года после подписания советско-югославского договора, зафиксировал диалог между Сталиным и югославским посланником М. Гавриловичем: "А известно ли вам, господин Сталин, — спросил он, — о слухах, будто Германия собирается напасть в мае на Советский Союз?

— Пусть попробует, — ответил Сталин. — Нервы у нас крепкие. Мы не хотим войны. Поэтому мы и заключили с Гитлером пакт о ненападении. Но как он его выполняет? Знаете ли вы, какие силы немцы придвинули к нашим границам?"

За этим риторическим вопросом последовал поразивший Новикова своей обстоятельностью обзор германских вооруженных сил, сосредоточенных поблизости от западных границ СССР, а именно Сталин говорил "о штатах и боевой мощи пехотных и танковых дивизий, о новых типах танков и самолетов, о прочности танковой брони и дальности полета бомбардировщиков и т.д.". Так что Сталин знал о готовящемся нападении, но имел при этом свои собственные планы вступления в войну.

Его агрессивные намерения не исчезли и к концу войны. Из воспоминаний Джиласа о встрече 12 апреля 1945 года: "В этой войне, — рассуждал Сталин, — не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может". И тогда же проговорился о будущих планах: "Война скоро кончится, через пятнадцать — двадцать лет мы оправимся, а — затем — снова!" И согласился с Молотовым, выразив сожаление, что не оккупировали Финляндию: "Да, это была ошибка — мы слишком оглядывались на американцев, а они и пальцем бы не пошевелили".

В заключение необходимо сказать, что опубликованные материалы дают возможность еще раз убедиться в том, насколько своеобразным было понимание Сталиным жизни и смерти. Он считал, что "у людей вообще так принято: если человек умер — забыть о нем, человек жив — хвалить его, если он, конечно, заслужил", "хвалить живых, пока они не сковырнулись". Приписываемая ему фраза "Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы" таким образом имела под собой глубокие мировоззренческие основания. С таким пониманием ценности человеческой жизни легко было жертвовать миллионами.

Продолжение следует.

1. Павлова И. В. Понимание сталинской эпохи и позиция историка" // Вопросы истории. — 2002. — № 10. — С. 3-18.

2. Лурье Я.С. О некоторых принципах критики источников. Источниковедение отечественной истории. Вып.1. М., 1973. С. 95.

3. Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М., 2000. С. 275.

Геннадий Горелик