Знание-сила, 2005 № 09 (939)

"Всему злу начало есть"

Во все времена люди говорят о падении нравов. Наше нравственное чувство всегда не удовлетворено, общественные и людские пороки не дают нам покоя. Мы ищем способы изживания пороков, но всегда ли понимаем, что за ними стоит? Тот же гомосексуализм. Является ли он физиологическим явлением или порождением современной нам культуры, или это что-то иное? Однозначного ответа нет. Но история дает нам материал для размышления.

Русские люди конца XV — начала XVI веков с немалым энтузиазмом говорили о "падении нравов". Интеллектуалы средневековой эпохи — светские и церковные — не оставляли без внимания ни одного греха из тех, что выделяли люди еще с библейских времен.

Как известно, христианская нравственность формировалась на основе положения о естественной греховности человека и противопоставляла ему идеал святости. Естественно, что полемисты имели этот идеал в виду. Но, как сокрушался и евангельский Иисус, "много званых, а мало избранных". Понимая, что требовать от всех святости невозможно, полемисты не все грехи считали равнозначными. Да и не все были "актуальны". Какие же "особые" пороки поражали русское общество?

Глава церкви митрополит Даниил особенно сокрушался из-за пьянства: "От него все беды душевные и телесные, и срам и поношение от всех и ума исступление", необходимо "себя соблюдать от всего — и пьянства, и пиров.., и тунеядцев, и лицемерных друзей отставить". Другим наиболее значительным грехом митрополит признает праздность, которая "всему злу начало есть".

Одной из наиболее лютых и губительных страстей древнерусскими авторами признается зависть. Но еще более, чем зависть, авторов ужасает стяжание, или сребролюбие, иначе говоря — страсть к богатству. Многому великому злу "ходатай бывает сребролюбец".

Все эти грехи, как можно понять, весьма опасны и распространены. И все-таки чаще всего бичуют и обличают содомский ipex, так в средние века называли гомосексуализм. На знаменитом Стоглавом соборе, где собирались церковные иерархи, говорилось, что Господь ждет покаяния и обращения от всяких зол, но больше всего — от гордости, зависти, блуда, прелюбодейства и содомства. "Помыслим, — восклицает древнерусский автор, —из-за чего весь мир Господь потопил, Ноя одного оставив? Не из-за блуда ли? А Содом и Гоморру огонь поясть за что?.." Максим Грек, Сильвестр, Даниил говорят о содомии неоднократно. Неужели этот порок был столь распространенным? В чем причина такого внимания?

Представитель английских деловых кругов в России Джером Горсей воспроизводит речь, будто бы произнесенную царем на соборе 1580 года. Царь обвиняет представителей церкви: "Вы живете праздной жизнью в удовольствиях и лакомствах, совершая самые ужасные претрешения, вымогая деньги, пользуясь взяточничеством и лихоимством свыше возможного. Вы погрязли во всех вопиющих грехах, обжорстве, праздности, содомском грехе, худшем из худших, с животными".

Так, может быть, этот порок присущ преимущественно священникам и монахам, для которых женщины оказывались трудно доступны? Вполне возможно. Вот только и в Древней Греции при отсутствии монашеского образа жизни гомосексуалистов было не меньше. Характерен рост гомосексуализма и в современном нам обществе. Но вернемся в XVI век.

Герберштейн, описывая брачные обычаи русских, утверждал, что "любовь супругов по большей части холодна, преимущественно у благородных и знатных, потому что они женятся на девушках, которых никогда прежде не видали, а потом, занятые службой князя, принуждены оставлять их, оскверняя себя гнусным распутством на стороне". Митрополит Даниил, сочиняя наказ своей пастве, обращается по поводу блуда именно к представителям знати: "И вельможи, и воеводы, и прочие воины, никого не обижайте, своими доходами и оброками удовлетворяйтесь, жен своих любите и не желайте чужих, и не говорите, что его жена добролепна, благопокорна, художественна, любомудрена, моя же не хороша, но безумна и ненавистна мне есть".

В челобитной, поданной на имя Грозного, дворянин Иван Пересветов старается убедить царя, что именно ленивые вельможи, боящиеся за свое богатство и жизнь, стали причиной гибели Византии и несут такой же вред его царству. Любопытно свидетельство Герберштейна, что "знатные люди чтят праздники тем, что после обедни бражничают и надевают пышную одежду; простой народ, слуги и рабы большею частью работают, говоря, что праздновать и пользоваться досугом—дело господ".

Обращает на себя внимание несомненный факт, что праздность и страсть к стяжанию непосредственно связаны с образом жизни русской знати. Еще точнее — с общей атмосферой, которая сложилась в это время.

Яркое описание деятельности служащих приказов оставил немецкий авантюрист Генрих Штаден. По его словам, практически все приказные управленцы живут за счет взяток, мошенничества и воровства, поставив это лихоимство на широкую ногу. Вот характерный случай с наместником Каргополя, который приводит Штаден. Этот наместник грабил все Поморье, пресекая все попытки населения жаловаться на него великому князю.

Страсть к стяжанию оказалась связана не только с новыми возможностями и ослаблением контроля над конкретными чиновниками. Среди ее причин можно назвать нестабильность положения знати. Ее становилось все больше, а богатой крестьянами землицы все меньше, да и та земля уже не гарантировала высокого общественного положения и личной безопасности. Более существенными становятся такие факторы, как близость к великому князю или наличие денег. Тот же Штаден отмечал, что без денег либо защиты важных лиц совершенно невозможно выиграть судебный процесс или добиться каких-либо выгод. Деньги и для знати, и для посадского населения становятся элементарным средством выживания. Но и, имея их, мечтать о стабильности не приходилось — церковь и светские власти буквально поражены страстью к стяжанию. Не зря митрополит Даниил называет зависть одним из худших грехов.

И все же нестабильность и страсть к стяжанию не объясняют факта, почему именно содомия стала столь актуальна для русского общества XVI века. Вполне вероятно, что число содомитов, сребролюбцев, завистников и пьяниц было вовсе не так велико, как это представляется нам по источникам. Может быть, не больше, чем, например, в XV или XVII веке. Но внимания к ним было гораздо больше, чем прежде и позже. Почему?

Внимание к содомии увеличилось в связи с тем, что русское государство становится последним православным царством. Афонский монах Максим Грек, живущий в России, восклицает в слове о промысле Божьем: "Где пресловутые царства древних языков, ассирийцев, вавилонян, персов, македонян, греков, римлян? Не все ли они истреблены из-за их неправды, блуда и гордыни? Познаем и мы себя, отступим от всякой злобы, неправды, лихоимства, гордости сатанинской, блуда содомского и гоморрского, очистим вверенную нам от всех Бога и Владыки благоверную эту державу".

И еще важный аспект. Считается, что человек создан по образу и подобию Божию. В таком случае извращения — это издевательство над телом Бога, оскорбление его образа.

Что же, кроме содомии, изобличало человека "языческого" обычая? Непримиримый борец с грехами обращается к библейскому тексту: "Господь заповедь рек: научитесь от Меня, как я кроток быть и смирен сердцем, и обретете покой душам вашим" (Мф. XI, 29). "Ты же, — обличает Даниил читателя, — нимало этой заповеди хочешь научиться, но и не внимаешь и еще сильнее гордишься, и превозносишься, рыкаешь, как лев, и лукавствуешь, как бес, и на диавольские позорища течешь, как свинопас". К этому митрополит прибавляет, что грешники, угождая блудницам, изменяют одежды, походку, сапоги надевают красные и скачут, не заботясь о целомудренном и смиренном житии. Волосы же не только бритвою срезают, но и щипцами из корней выдергивают, женам позавидовав, мужское свое лицо на женское меняют. "Или весь хочешь жена быть? — восклицает митрополит. — О, помрачение сластей плотских! О, безумие конечное! Да если муж и не хочешь жена быть, почто бороду бреешь и волосы щипать и из корней исторгать не срамишься?"

Образ жизни знати был чрезвычайно далек от того идеала, который проповедовали лучшие представители церкви. Действительно, пиры, стяжание и демонстрация собственного богатства, выпячивание своей родословной — все это весьма характерно для этого социального слоя.

Полезными оказались вовсе не те качества, что провозглашались церковью как высоко моральные. Наоборот, умение брать взятки вызывало одобрение "коллег по работе", да и правительство преследовало взяточников довольно редко и только при случаях вопиющего произвола. Это касается и других "особенностей" жизни русской знати. Сексуальные удовольствия на стороне либо со слугами в среде знатных мужчин были практически повсеместным явлением. Умение развлечься и развлечь гостей, пусть даже с помощью порицаемых церковью скоморохов, могло быть "делом чести" хозяина.

Но как не престижно брать большие взятки, развлекаться со скоморохами, все же люди того времени жили в ожидании посмертного возмездия. Игнорировать мнение церкви было невозможно. А государство чем дальше, тем больше шло на союз с церковью, перенимало ее риторику. В противоречии между "должным" и "желанным" средневековый человек оказывался во власти тревоги.

По мнению известного социального психолога Э. Фромма, развитие личности приводит к одиночеству, чувству беззащитности и страха, которые требуют преодоления. В этих условиях оказываются задействованы механизмы "бегства от свободы", растворение своего "я" в ком-нибудь или чем-нибудь внешнем, желание подчинять и подчиняться.

Показателен в этом отношении такой памятник, как "Домострой". Здесь в качестве нормы устанавливается полное и безоговорочное подчинение женщины мужчине, мужчины царю и т.д. Все отношения описываются, с одной стороны, в терминах "любви", а с другой — в терминах "пюзы" и "страха". Затрагивая тему воспитания детей, автор советует: "Учащай ему раны, сокруши ребра". Иначе вырастет и перестанет слушать, на посмех и укоризну от соседей и врагов. Хорошая жена должна быть добра, страдолюбива и молчалива. Хороший муж — полностью контролировать свою жену. Хороший ребенок — подчиняться своим родителям. Все эти установки предполагают очень жесткую форму подчинения.

XVI век — это уже другая эпоха. Процессы, начавшие происходить в XIII веке, теперь приобретают большую силу и динамику, возрастают и масштабы изменений. Значительно выросло самосознание, богатство знати. Но чем сильнее центральная власть, тем меньше маневра оказывается у большей части так называемого боярства и дворянства. Преуспевают не те, кто, подобно Владимиру Мономаху, трудолюбивы, щедры и самостоятельны, а те, кто пронырливы и готовы подчиняться достаточно, чтобы оказаться в чести у великого князя и завязать многочисленные связи. Как писал Штаден о представителях приказного управления, "все эти князья, бояре-правители, дьяки, подьячие, чиновники и все приказчики были связаны и сплетены один с другим, как звенья одной цепи".

Таким образом, можно сказать, что сложившиеся образы мужчины несли в себе значительный заряд ущербности. Первый образ — пронырливого, удачливого, горделивого и одновременно льстивого человека, ориентированного на оргиастическую сексуальность, — по понятным причинам оказывался несимпатичен широким слоям общества и большинству церковных иерархов. Более того, церковь, страдая теми же пороками, не уставала изобличать их как внутри, так и вне себя. В этом можно увидеть как осознание угрозы этого типа поведения для общественной стабильности, так и элемент подсознательной зависти.

Другой образ мужчины складывается на основе представлений о христианской нравственности. Это образ целомудренного, кроткого, стыдливого человека, также готового к беспрекословному подчинению. Надо понимать, что он менее выгоден в материальном плане, в чистом виде не способствует социальному продвижению, зато более верно ведет к спасению. Еще скорее этот путь мог привести в монастырь, но и в монастыре, как свидетельствуют источники, оставалось место для социальной борьбы и стяжания.

Надо ли говорить, что ни один представленный образец поведения не мог удовлетворить представителей знати. В такой ситуации разрушается не только система нравственных норм, но и сам антропологический образ человека. Многочисленные случаи содомии связывают факты "украшательства" мужчин с другим фактором — их неуверенностью, их неврогическим стремлением подчиняться и одновременно властвовать над более слабыми, выплеснувшимися в самой табуированной сфере человеческой жизни — сексуальной.

Татьяна Михайлова