Знание-сила, 2007 № 04 (958)

«Столкновение цивилизаций»: научная теория или мобилизационный проект?

Цивилизационные теории объяснения мира не новы, однако их оживление в последней трети XX века во многом связано с кризисом теории классического модернизма. Не случайно один из нынешних гуру цивилизационного подхода Самюэль Хантингтон — выходец из лагеря классического модернизма. Однако в 1970-е годы, когда теория модернизма подверглась сокрушительной критике, он сбежал из этого лагеря.

Модернизму ставилось в вину несоответствие его постулатов с реальностью, наблюдаемой в странах «третьего мира», особенно африканских. Теория поначалу исходила из того, что историческое развитие идет по одной-единственной траектории и модели организации общества «светлого будущего» универсальны для всего человечества.

В семидесятых — начале восьмидесятых многим казалось, что модернизм, как и идея прогресса, похоронен. Однако уже в середине восьмидесятых появились посткоммунистические общества, стремящиеся «войти» или «вернуться» в Европу (то есть в современный западный мир) — и вновь возник политический спрос на идеи модернизации. Сама теория говорила уже не только об универсальных, но и о специфических закономерностях модернизации. Открылся континуум обществ (одни — с давними историческими традициями модернизации; другие — пережившие социалистическую модернизацию, третьи — вообще не модернизированные, архаичные общества). На основе их сравнительного анализа стал формироваться «неомодернизм», или плюралистический модернизм. Он не настаивает теперь на какой-либо единственной конечной цели развития, а также допускает обратимость характера исторических изменений.

В новом подходе модернизация — это когда непременно складываются и укореняются лишь некоторые институты и ценности современности: демократия, рынок, образование, разумное администрирование, самодисциплина, трудовая этика и т.д. Вместо единого образца для подражания на все времена теперь выдвигается принцип «движущихся эпицентров современности».

А у нас продолжается повальное увлечение альтернативными теориями и прежде всего концепцией «столкновения иудео-христианской и исламской цивилизации» Самюэля Хантингтона. Ее пытаются приспособить для объяснения всего — от войны в Чечне до бунтов в арабских кварталах Парижа, от подъема международного терроризма до войны карикатур.

В одном из номеров либерального журнала «Новое время» я наткнулся на статью под названием «Философ, который всегда прав», и в ней критик Марина Колдобская, рецензируя новую книгу С. Хантингтона «Кто мы?», изложила ее суть в нескольких тезисах: 1) «Стержень Америки — белые люди англосаксонского происхождения, протестантского вероисповедания». «Америка существует, пока сохраняется это положение вещей, а тут «понаехали латинос», требуют для испанского языка официального статуса, уводят американские денежки за границу...» 2) Сильно вредят американской сплоченности интеллектуальные элиты: «Богема, журналисты, университетский люд — заняты международными карьерами и не могут быть хорошими патриотами». И наконец, 3) «Америка должна иметь врагов и вести войны. Как и любая нация — иначе она распадается. С крушением СССР Америка утратила врага. Поэтому исламский терроризм как раз кстати».

На мой взгляд, эта короткая рецензия лучше отразила суть концепции «столкновения цивилизаций», чем многочисленные философские трактаты на эту тему. Она показала, что эта концепция вовсе не инструмент познания, а эскиз проекта неоконсерваторов по сплочению американской нации, формированию новых политических блоков, нового биполярного мира. Правда, автор рецензии остается при этом поклонницей Хантингтона, что довольно странно для человека либеральных взглядов.

Тут у наших западников удивительное единодушие с заклятыми антиамериканистами. Как раз для кондовых русских националистов это увлечение совсем не странно: Хантингтон верно и точно изложил их мировоззрение. Они ли не против «понаехавших тут», они ли не хотят восстановления биполярного мира? Только американские консерваторы Россию как врага в упор не видят («слаба»), а наши Америку по-прежнему считают врагом номер один. Впрочем, есть еще исламский терроризм, вот против них «наши» и «ихние» традиционалисты идут в одном строю.

Откуда это единодушие? В нашей вертикальной стране, где есть только «верх» и «низ», различия оттенков горизонтального сечения пока не заметны. Культурный детерминизм, выражающийся в принципе: «назови мне свою национальность или вероисповедание, и я скажу, какой ты» — до сих пор характерен для всех слоев российского общества. Отсюда тотальная вера россиян в то, что бывают народы и религии «прогрессивные» и «непрогрессивные», «плохие» и «хорошие».

Хантингтон, который исповедует те же идеи, в Америке плывет против течения и получает за свои «понаехали тут» сплошные тычки и зуботычины от либеральной элиты, за что и записал ее во враги народа. В России он был бы в своей стихии, но ведь не переедет же.

Мало вероятно, что в Америке или в Европе кто-то назовет его «философом, который всегда прав». Это один из самых спорных мыслителей современности. Для западных марксистов он враг, реакционер, и расист, и автор доктрины «глобального апартеида». Либералы с ним спорят, даже неоконсерваторы открестились от концепции «столкновения цивилизаций».

Пожалуй, самым убедительным критиком идей С. Хантингтона сейчас является Амартия Сен, нобелевский лауреат в области экономики и один из теоретиков современного либерализма. Это он назвал знаменитое эссе С. Хантингтона «Культура имеет значение» той «четверть правдой, которая хуже откровенной фальсификации». В качестве примера индийский экономист приводит некорректное сравнение Ганы и Северной Кореи, различия в экономических успехах которых Хантингтон объяснил их культурно-цивилизационными особенностями. А. Сен показал, что такой анализ вычеркнул из рассмотрения огромное количество факторов, определивших существенные особенности развития обоих государств, а именно: различия структуры хозяйства, социального состава, уровня образования населения, а главное, объемов зарубежных инвестиций. Ведь в корейской войне 1953 именно южная часть полуострова была плацдармом США и уже в это время, как и в последующие годы, получила немалые инвестиционные вливания, которые в решающей мере определили саму возможность южнокорейского экономического чуда.

Хантингтон вслед за Вебером считает протестантизм венцом модернизации и основой экономического прогресса. А. Сен показывает, что в послевоенные годы католические страны Франция, Италия, а затем и Испания по темпам развития опережали протестантские (Англию и Германию). В зону интенсивного экономического развития втягиваются страны с православной культурной традицией — Греция, Болгария, Словения, Сербия. Японское же экономическое чудо нанесло этой концепции сокрушительный удар. Затем последовали экономические успехи Китая и стран Юго-Восточной Азии. Последним по времени примером чрезвычайно быстрого и эффективного экономического развития стала Индия, при этом в зону интенсивного развития этой страны входят как индуистские, так и исламские районы. В целом «исламский мир» оказался не чужд развитию на основе современных рыночных отношений. Речь идет не только о Турции, Египте, Малайзии и др. Миллионы мусульман проживают в Европе и Америке и процент успешных предпринимателей среди них растет.

Голландский социолог Г. Хофстед в 1990-х годах исследовал однотипные социальные группы сотрудников IBM в 65 странах мира, выделив три группы цивилизаций — христианскую, мусульманскую и буддистко-конфуцианскую. Он изучал и сравнивал их склонности к индивидуализму или коллективизму, равенству или плюрализму, их готовность к инициативе или склонность к патернализму, готовность к переменам или склонность избегать новшеств, долгосрочную или краткосрочную ориентацию. По сути, изучался уровень модернизированности сознания. И вот автор, который изначально исходил из гипотезы о существовании жестких различий между цивилизациями и разными культурно-конфессиональными группами, пришел к выводу, что расхождения внутри групп выше, чем между ними. Оказалось, трудно выделить не только единую христианскую цивилизацию, но даже и единую католическую: слишком мало общего между католиками Франции и, скажем, Эквадора или Гватемалы. Обнаружились огромные различия в представлениях и ценностях жителей таких католических стран, как Австрия и Португалия. Трудно говорить и о единой европейской цивилизации: например, Португалия, которую теперь собирается догнать Россия, уступает по уровню модернизированности сознания не только другим европейским странам ЕС, но исламским государствам Турции и Малайзии. Огромны различия между Китаем, все еще коммунистическим и коллективистским, и индивидуалистическим Тайванем.

Концепция «столкновения цивилизаций», созданная прежде всего для объяснения вспышки локальных и региональных конфликтов второй половины XX века, как раз тут и проявляет более всего свою слабую информативность. По Хангтингтону, очаги основных конфликтов возникают на границе соприкосновения иудео-христианской и исламской цивилизаций. Кажется, палестинский, косовский, карабахский, осетино-ингушский и чеченский конфликты подпадают под эту теорию. Но я много занимался чеченским конфликтом (не только теоретически) и утверждаю, что его возникновение вовсе не имело отношения к религиозным различиям. Еще труднее объяснить с этих позиций грузино-абхазский конфликт: грузины и большая часть абхазов православные, на стороне абхазов выступали как христиане (жители Абхазии — русские, армяне, украинцы, греки — и казаки, прибывшие из России), так и мусульмане, представители народов Северного Кавказа. Одновременно развивался приднестровский конфликт, субъектами которого были только группы одной конфессии. Дальше совсем плохо для теории: конфликты в Средней Азии, в Африке и Латинской Америке развивались исключительно внутри одной конфессии. Три четверти мировых конфликтов никаким боком не могут быть втиснуты в рамку теории Хантингтона.

Объясняет ли теория нынешнее развитие международного терроризма и экстремизма? Большинство террористов, их идеологов и организаторов действительно выдают себя за защитников ислама, но в 1970-х годах основная масса террористических актов совершалась выходцами из христианского мира и прикрывались они тогда идеями марксизма. Идея «защиты ислама».

Защита рассматривалась как дополнительный лозунг «мирового революционного движения», и первые декларации организаций стран «исламской солидарности» штамповались тогда в Москве. Главным врагом мира, как в исламских, так и в коммунистических манифестах, выступают «империалистические силы», которые «привели к политическому рабству и экономическому порабощению мусульманских народов».

Во время афганской войны уже Америка пыталась перехватить у СССР контроль над исламским миром, для чего создала свои международные сети исламского единства. Выразительным памятником этому периоду может служить манифест «Исламской студенческой федерации» 1985 года, провозглашавший «распространение солидарности и концепции единства среди исламской молодежи против жестокого врага, кровавого коммунизма».

Итак, инфраструктура того, что сегодня принято называть «исламской солидарностью», создавалась усилиями обеих сторон холодной войны. После ее окончания строители потеряли интерес к этой конструкции: СССР перестал существовать, а Америка утратила врага, против которого могла применить это идеологическое оружие. Однако инфраструктура исламской солидарности, это побочное дитя холодной войны, не захотела умирать и легко нашла смысл своего существовании в том, для чего его создавали — в борьбе с врагом, благо в однополярном мире образ врага кристально ясен.

В годы холодной войны большая часть нынешних палестинских организаций формировались как левые антиимпериалистические, а, скажем, Аль Каида — как антикоммунистическая. Сегодня и те, и другие стали защитниками ислама. Сама легкость смены лозунгов показывает, что они сугубо инструментальны и слабо связаны с содержанием политической доктрины и уж тем более с особенностями вероучения.

Разумеется, в религиозных текстах, написанных много веков назад, нетрудно при желании отыскать идеи, которые сегодня можно трактовать как призывы к войне, к насилию. Пятьсот видных представителей русской общественности, в том числе 20 депутатов парламента — отправили в январе 2005 года обращение в Генеральную прокуратуру России с просьбой закрыть все еврейские организации в стране лишь на том основании, что они отыскали в средневековых сводах еврейской этики Кицур Шулхан Арух идеи, оскорбительные для современного православного населения России. А Бен Ладен с легкостью отыскивает оскорбления исламу в текстах, связанных с христианством. Но в истории религии нетрудно найти примеры позитивного сотрудничества народов. Так, пророк Мухаммед, став в 622 году судьей и устроителем в Медине, разработал первый устав общины, в котором признавал иудеев и язычников такими же полноправными ее членами, как и своих последователей. Как отмечал академик В. Бартольд: «Мухаммед не задавался целью обратить всех мединцев в свою веру, напротив, впервые после многих столетий человечеству было объявлено: «Нет принуждения в вере».

Скажите на милость, чем отличается поведение толпы погромщиков датских посольств, оскорбленных карикатурами на пророка Мухаммеда, от поведения русских защитников православия, разгромивших в начале 2005 года выставку картин «Осторожно, религия!»? При этом российский суд в марте 2005 года признал виновными в этом не погромщиков, а устроителей выставки, директора Музея и общественного центра имени Сахарова Юрия Самодурова и сотрудницу центра Людмилу Василовскую. Еще раньше, 4 декабря 1998 года, погрому подверглась выставка Авдея Тер-Оганьяна «Юный безбожник», а в 2000 году судебное дело было возбуждено против другого антиклерикального художника — Олега Мавромати. Оба художника были вынуждены покинуть Россию. Мракобесие не меняется оттого, что прикрывается разными религиозными доктринами. Не поможет разбор догматов исламской религии понять, почему бесновались толпы в ходе «войны карикатур». Для этого нужно обратиться к анализу сущности тех обществ, в которых люди быстро сбиваются в толпу и становятся послушным орудием вполне рациональных политических сил.

В странах и регионах, где сосредоточено свыше 3/4 всего исламского населения (Индонезия, Пакистан, Иран, Афганистан и арабские страны), легко заметить характерные для них всех особые формы развития и прежде всего незавершенность и деформированность процессов модернизации. Например, урбанизация привела во всех этих странах и регионах к гигантской концентрации недавнего сельского населения в городах, но не обеспечила новым горожанам возможности культурной адаптации к городской среде, поскольку сами города под таким натиском утрачивают черты городской культуры. Такая среда обеспечивает расширенное воспроизводство маргинальных слоев населения — массовой социальной базы экстремизма.

В этой же части мира не завершены процессы национально-государственной консолидации, и это порождает целую гроздь последствий, благоприятствующих экстремизму. Религия не только становится основой хоть какой-то консолидации многочисленных племен и народов, но и оспаривает у светской власти ее роль в управлении государством. Однако когда какая-либо религия или другое «единственно верное учение» определяет государственную политику — общество начинает деградировать.

«Ресурсная модернизация» — доминирование нефтяной индустрии в арабских странах, Иране и в Индонезии, производство и распространение наркотиков в Афганистане и Пакистане — также приводит к маргинализации культуры. Возможность жить за счет природной ренты подавляет развитие личности и общества, не стимулирует комплексных изменений культурных навыков, ценностных ориентаций, социальных связей. В зонах такой модернизации особенно заметно распространение различных форм мракобесия и экстремистских политических течений.

Если бы человечество приняло идею «столкновения цивилизаций», основанных на различиях религий, то ему ничего не оставалось бы, как ждать глобальной войны. Уж религиозные доктрины не переделаешь, да и стремиться к этому глупо. Но если человечество осознает, что нынешний глобальный кризис — лишь продукт неравномерности процессов модернизации, то появляется шанс найти выход из такого кризиса. Скажем, если бы основные мировые потребители нефти действительно нашли способ радикально уменьшить свою зависимость от привозных энергоресурсов, то это существенно убавило бы геополитические амбиции нефтяных шейхов и баронов; подорвало бы их способность финансировать сети терроризма и показательные выступления бесчинствующих экстремистов, а главное, сняло бы с нефтяной иглы народы развивающихся стран, стимулировало бы рационализацию их сознания и уменьшило бы влияние фундаментализма во всех его проявлениях.

Петр Швайтцер,

Евгений Головко