Золочёные горы

Глава пятая

Особняк «Лосиный рог» выглядел как дракон, окна походили на горящие глаза. Он расправил свои крылья и присел у подножия горы Розовый Рассвет. Дом построили из серого гранита с колоннами из мрамора, башенками, островерхими крышами и эркерными окнами с переплетами. Из четырех каменных труб подымался дымок. Дом окружали лужайки и сады. Рядом располагались оранжерея, домик привратника, конюшни и конуры для собак. Длинная подъездная дорожка вилась между рычащими каменными львами на мраморных опорах. Дремлющий привратник не заметил мою худую фигурку с уложенными в прическу косичками и мешком одежды в руках.

У величественной парадной двери на меня пустыми глазами уставилась колотушка в форме бородатого мужчины с кольцом в носу. «Обойди дом, найди вход для слуг», – словно говорила она железным ртом. Позади дома был двор для экипажей и гаргульи извергали воду в поилку для лошадей. Я потянула за веревку колокольчика и ждала: во рту пересохло от волнения.

– Слушаю? – на звонок ответил темнокожий мужчина: седые волосы его были коротко пострижены.

Я раньше не встречала негров. От удивления я пристально уставилась на него и начала заикаться.

– М-мне назначили встречу с миссис Паджетт. Меня зовут Сильви Пеллетье.

– А меня, – сказал он, вежливо улыбаясь, – мистер Джон Грейди. Входите, мисс Пеллетье. Я найду миссис Грейди.

Он проводил меня в кухню и вышел через двустворчатую дверь, открывавшуюся в обе стороны. На вид ему было лет пятьдесят, и, отняв это число от сегодняшней даты 1907, я невольно задалась вопросом, родился ли он рабом. Нелепо было думать так о джентльмене в дорогом костюме с белым воротничком и манжетами. Рабы, о которых шла речь на скудных уроках истории, были оборванцами в лохмотьях, распевавшими песни при луне. Эти беспокойные мысли, как и все связанное с новым миром «Лосиного рога», вызывали у меня тревогу.

Кухня ввергла меня в трепет. Очаг в ней был такой огромный, что я могла поместиться там в полный рост. На стенах висели шкафчики, повсюду стояли витрины со стеклянными дверцами, раковина была фарфоровая, а еще имелась странная штуковина с рукояткой, непонятного назначения. То ли для отжимания белья, то ли для изготовления колбасы. Что находилось во всех этих ящичках, оставалось только догадываться. Столовое серебро, мясо, шоколад и шматы масла. Дублоны. На массивной плите с шестью горелками шипели два горшка. Духовок было две. На столешнице теснились стеклянные и жестяные банки с разной снедью. На некоторых были надписи: «Мука», «Сахар».

Надо же, сахар. Может, мне удастся попробовать немного. Я с радостью слизала бы его даже с пола, пока никто не видит. Но тут вернулся мистер Грейди, а за ним шла худая женщина с кожей еще темнее, чем у него, в черном платье и накрахмаленном фартуке. Волосы ее были стянуты в тугой пучок, а глаза блестели, как искры из-под точильного камня.

– Сильви? – спросила она. – Я Истер Грейди. С Джоном Грейди вы уже знакомы?

– Да, мадам. – Я старалась на нее не глазеть, но не могла сдержаться. Потом решила сделать реверанс.

– Вам нездоровится? – спросила она.

– Нет, мадам, все в порядке, – пробормотала я смущенно. Супруги Грейди улыбнулись сначала мне, а потом друг другу с довольным видом. Я виновато улыбнулась в ответ. Похоже, я уже успела наделать ошибок.

– Я отведу тебя к экономке, – сказала Истер, – как только закончу с делами здесь. – Она открыла жестяную коробку на шкафу, в ней лежала золотистая буханка. – Отрежь четыре ломтика. Угощайся, если голодна. Но я подавать тебе не буду. Нож лежит вон в том ящике.

Джон Грейди вышел через двустворчатую дверь. Истер принялась мыть кастрюлю в раковине. Мне хотелось, чтобы она продолжала говорить: нравился звук ее голоса и южные нотки в нем.

Я взяла в руки нож для хлеба, и в то самое мгновение в кухню ворвался юноша.

– Истер! Мне нужны бутерброды. – Это был он, сын герцога, Джейс, и он жутко спешил.

Истер даже не обернулась.

– Я слышу какого-то молодого грубияна? – спросила она. – Кто-то говорил со мной, мисс Сильви?

Тут он заметил меня.

– Мы знакомы? – Улыбающийся взгляд его глаз, не затуманенный стеклами очков, снова вызвал во мне дрожь волнения. Он вынул очки из кармана и надел, чтобы лучше разглядеть мое пунцовое лицо.

– Представься юной леди как положено, – велела Истер.

– Мы один раз встречались, – отозвалась я с ножом в руке.

– Но я не представился, как положено, – ухмыльнулся он. – Я Джаспер. Обычно меня зовут Джейс.

– Чаще зовут опоздашкой, – заметила Истер.

– Сильви Пеллетье, – произнесла я с американским прононсом.

– Рад знакомству, – заметил он, – хоть вы и угрожаете мне ножом.

Я бросила нож, словно он раскалился от огня. Лицо мое пылало.

– Вы Флоренс Найтингейл из каменоломни. – Он протянул мне ладонь и показал заживший волдырь. – Видите? Как новенький.

– Она будет работать у вашей мачехи.

– У графини? – он отшатнулся и театрально заморгал.

Похоже, мадам графиня ему не нравилась. Так она его мачеха? «Светские новости Сюзи» просмаковали бы это открытие. Накажут ли меня, если я это обнародую? Обитатели замка поразили мое воображение, и я спешила собирать сведения, пока меня не выставили отсюда как деревенщину. Истер готовила корзинку с обедом, пока Джаспер Паджетт боролся с галстуком. Когда он улыбнулся мне – мне же это не померещилось? – его выбритые щеки покраснели не меньше моих.

– Иди, – сказала ему Истер. – Поправь галстук. Я принесу бутерброды к парадной двери. В следующий раз вылезай из постели вовремя, или кормить тебя не стану.

– Да, мадам, – он отдал честь. – Огромное спасибо, дражайшая Истер. Не слишком нагло с моей стороны попросить у тебя кувшин чая со льдом? – Он снова ухмыльнулся, взглянув на меня, словно знал, насколько он обаятелен, играя на публику. – И кусочек торта? Лучше два.

Уходя, он послал ей поцелуй. Я размышляла об их словесных пикировках и о том, как мне надлежит вести себя здесь. Истер носилась по кухне как вихрь: достала из ящика со льдом печеночную колбасу, соленья и горчицу. Потом покидала все это на ломтики хлеба, беззвучно мурлыкая какую-то песенку.

– Вам помочь? – спросила я, стараясь не оказаться у нее на пути.

– Заверни это, – она протянула мне бутерброды и рулон вощеной бумаги. Из-под кухонного полотенца она выудила коробку с желтыми бисквитами, взяла четыре, потом один протянула мне. – Возьми.

– Вы очень добры, – поблагодарила я, убирая бисквит в карман жакета. – Спасибо.

– Что ж, хоть кому-то привили хорошие манеры. – Кажется, я ее чем-то удивляла. Она подхватила корзинку и указала на вешалку с крючками, где мне следовало оставить свои пожитки. – Пойдем со мной. Отведу тебя к миссис Наджент.

Через двустворчатую дверь мы вошли в огромную столовую, отделанную панелями из темного дерева. Глаза мои разбегались по сторонам. Боже мой… Потолки, расписанные облаками и херувимами, парили на недосягаемой высоте. Привлекал внимание мраморный камин с вырезанными на обрамлении цветами и фруктами. Над ним висел торжественный портрет белого мужчины в белом костюме с пышными седыми усами. Меж настенных светильников торчали головы животных, подсвечиваемые даже днем. Длинный стол был заставлен серебряными канделябрами. В альковах и нишах позировали мраморные статуи: обнаженные младенцы и нимфы. Бордовый ковер под ногами пестрел цветочными узорами и гроздьями винограда и был мягок, как молодая травка. Я стеснялась наступать на него пыльными ботинками.

Истер торопливо прошла мимо всей этой музейной роскоши и провела меня в гостиную с мягкой мебелью: диванами, креслами и пуфиками. Между ними раскиданы были декоративные папоротники, фигурки оленей и быков, отлитые из бронзы, пепельницы из слоновой кости в форме обезьяньих голов. Яркий солнечный свет бил в широкие окна, задрапированные портьерами из синего бархата. Стены в следующей комнате были обиты кожей. Я осторожно протянула руку и потрогала мягкую морщинистую серую поверхность. Истер это заметила.

– Настоящая шкура слона, – фыркнула она. – Мистер Паджетт подстрелил их в Африке.

«Сюзи сообщает», – промелькнуло у меня в голове. Является ли обивка стен конфиденциальной информацией?

Мы вышли в величественный холл возле парадной двери, где Джейс Паджетт в ожидании читал книгу.

– Господин Паджетт, – позвала Истер.

Тот с неохотой захлопнул книгу и взял у Истер из рук корзинку.

– Спасибочки. Мне надо идти, ма.

– Не зовите меня так.

Он послал ей поцелуй и выскочил в дверь.

– Я опаздываю! Тарбуш меня оштрафует.

– Пф, – фыркнула Истер после его ухода. – Никто его не оштрафует, вот еще.

– Моего отца оштрафовали, – заметила я, – за то, что он обедал больше пятнадцати минут.

– Так они и поступают, – согласилась Истер. – Но не с теми, чей отец владеет предприятием. Твой работает на шлифовальной фабрике?

– В каменоломнях, – ответила я. – Он старший механик.

– Ха. – Она отвела меня назад в кухню, потом выскользнула в боковую дверь, в узкий проход за парадными комнатами – мышиный лаз для слуг. Там она постучала в дверь с табличкой «Экономка». – Сейчас ты познакомишься с миссис Наджент, – сказала Истер и ушла.

– Войдите! – Внутри за небольшим письменным столом сидела миссис Наджент. Волосы ее были стянуты в большой седой пучок на уровне ушей. Вытянувшиеся презрительной ниточкой губы демонстрировали, что она уже мной недовольна. – У меня хватает неопытных девчонок на этот сезон, так что не трать мое время, если пришла в поисках работы.

– Полковник Боулз прислал меня на должность секретаря. Для миссис Паджетт.

– Так. Мне никто ничего не сказал, – миссис Наджент резко отодвинула стул. – Следуй за мной и запоминай дорогу, чтобы смогла вернуться сама.

Мы прошли через коридоры для прислуги. Дом казался бесконечным.

– В «Лосином роге» сорок две комнаты, – пояснила она. – Пятнадцать на этом этаже.

Она называла их, пока мы шли: библиотека, бальный зал, красная гостиная, чайная гостиная. С ворчанием повернув за угол, миссис Наджент открыла дверь, и мы вошли в огромный холл с арочным проходом.

– А это оранжерея, – фыркнула она. – Графиня называет ее «жардинар».

– Жардиньер, – поправила я ее произношение. Она резко взглянула на меня, а я молча дала себе пинка. Чертова всезнайка.

Помещение было целиком из стекла. Пушистые папоротники торчали из ваз в античном стиле. Пальмы из пустынь Аравии возвышались из клумб. В пруду с плавающими оранжевыми рыбками и лилиями струился фонтан. К нам с лаем подбежала черная собачка.

Миссис Наджент вздрогнула.

– Миссис Паджетт, к вам тут пришла девушка, – сказала она.

Собака заливалась непрерывным лаем.

– Бизу! Тихо. – Это была сама графиня, прикрикнувшая на собаку с шезлонга, откуда она улыбалась мне, сияя приветливостью. Сколько ей лет: двадцать один или тридцать три? Рукава ее светлого летнего платья сделаны были из воздушной кисеи. Лицо сияло жемчужной белизной, и на нем ярко выделялись голубые глаза. Словно ирисы на снегу.

Собачка уселась у ее ног и уставилась на хозяйку с обожанием. Я была в восхищении. Как и собачка.

– Bonjour, – произнесла графиня. – Мадемуазель Сильви Пеллетье?

– Oui, мадам.

Миссис Наджент ретировалась. Богиня похлопала по сиденью стула рядом с собой. Видимо, туда мне следовало приземлить свои измученные косточки.

– Reste ici, petite[35], – позвала она. – Позволь представить тебе мою маленькую шипперке Бизу.

Она подняла переднюю лапку собачки и протянула мне, чтобы я могла ее пожать.

– Enchantée[36], – пробормотала я, пожимая лапку.

Графиня рассмеялась.

– Dites-moi tout[37], Сильви.

Рассказать все? Язык у меня прилип к нёбу, и я не могла сказать ни слова ни на одном из двух языков. Только промямлила:

– Я только что получила школьный аттестат.

– Месье Боулз говорит, ты прекрасная ученица. – Она говорила по-английски на французский манер, и в голосе ее звучали теплые нотки виолончели и флейты. – Ты Canadienne?

– Americaine. Я из Вермонта. То есть вообще-то Québécoise. мои родители из Квебека.

– Ah, oui. Вермонт, – повторила она. – Много французов в Монпелье?

– Да. И в Ратленде. И в Винуски.

Это название вызвало у нее бурное веселье.

– Винуски, – рассмеялась она, прикрывая рот рукой. – Забавно звучит, Винуски!

– Это индейское название, племени алгонкинов, – пояснила я и испугалась, что снова перешла черту и меня сочтут «мадемуазель всезнайкой».

На французском она расспросила меня про отца.

– Он работает в каменоломнях? Твой муж тоже?

– Муж? Нет, я не…

Пронизывающий смех.

– Может, у тебя есть petit-ami? Возлюбленный?

Я покачала головой.

– Ничего, скоро появится! – Она поднялась с кресла, стройная как ива и высокая, как я сама. – Встань, – скомандовала она. – И повернись-ка.

Я смиренно поворачивалась, пока она изучала меня взглядом: мои потертые ботинки, загорелые руки и облезлый нос, мои торчащие кости.

– Oui, très bien[38]. Уверена, ты похитишь много сердец, когда джентльмены приедут поохотиться.

На меня будут охотиться? Меня смущало то, как она оценивала меня, и я пристально уставилась в пол на ее изящные желтые туфельки из лайковой кожи с шелковыми розочками на носках.

– Теперь расскажи про своего папу, – потребовала она. – У него очень трудная жизнь? Вы очень страдаете?

Похоже, она хотела услышать от меня подтверждение своим догадкам, и я кивнула, чувствуя себя так, словно стою перед ней голой.

– Как вы принимаете ванну? Каково состояние туалетов в Каменоломнях?

– Мы моемся, – обиженно ответила я. Что за вопросы задает графиня?

– Но как именно? – продолжала настаивать она. – Не стесняйся.

Я смирилась. И рассказала ей подробно о том, как водовод компании подает воду с реки, как мы приносим ее ведрами с колонки и по субботам подогреваем на печи и наливаем в лохань, где моемся. Она слушала как зачарованная. Я не понимала, почему ей так интересна эта тема. Хотела бы я узнать, как моется она сама. Но мое положение не позволяло задавать вопросы, только отвечать на них. Я говорила запинаясь и удивлялась оживленному интересу в глазах графини. Солнце лилось сквозь стеклянные стенки оранжереи, освещая нас, как рыбок в аквариуме.

– А у вас есть ширма? – спросила она. – Для уединенности? И что насчет удобств? Туалета? Где вы…

– Les bécosses[39]. Ночные горшки. (А что в этом такого?) – заикалась я, пока она допрашивала меня со странной улыбкой.

– Enfin, вам же холодно на снегу, так? Бедные зайчишки, – мадам взволнованно наклонилась ко мне. – Понимаешь, Сильви, это в научных целях. Я хочу улучшить жизнь в деревне. Построить школы, провести водопровод ради здоровья и гигиены, la modernisation, понимаешь?

– Oui, мадам. – Ее называли ангелом рабочих поселков, и вот тому подтверждение.

– Мне говорили, ты пишешь по-французски. Покажи, пожалуйста, chérie[40]. – Она протянула мне ручку и лист бумаги, и я написала: «Сильви Пеллетье, Мунстоун. Колорадо, le 7 juillet 1907».

Она с одобрением посмотрела на написанное.

– Bon, – сказала она. – Я беру тебя на лето секретарем. Tu as la main d’une artiste[41].

Может, у меня и была рука художницы, но сердцем я чувствовала себя самозванкой. Я не была настоящей секретаршей и решила говорить при ней по-французски как можно меньше, чтобы она не презирала мою «песцовую» канадскую версию ее родного языка.

– Allons-y[42], – велела она. – Я буду говорить en français и на моем ужасном английском. Ты будешь записывать и переводить на нормальный английский. И моя орфография, ох, c’est une catastrophe. – Она протянула мне записную книжку. – Будешь писать под диктовку.

– Я этого никогда не делала.

– Записывай все, что я говорю. Потом поправим. Tranquille, petite[43]. Не волнуйся. – Она начала говорить, сосредоточенно прищурив глаза и поглаживая собачку.

Дорогой полковник Боулз,

Относительно домов работников карьера мое внимание привлек вопрос отсутствия водопровода в Каменоломнях. Им также недостает электричества. Бедные рабочие замерзают в своих жилищах как кролики. При научном подходе к вопросам гигиены мы сможем бороться с заболеваниями. Прошу вас принять все меры для улучшения этих невыносимых условий до наступления зимы.

– Новая философия компании, – пояснила она, – создавать социологические отделы во всех городах, где у нас имеются деловые интересы. Благодаря науке мы сможем улучшить жизнь семнадцати тысяч рабочих по всему Западу. Ты об этом знала?

Я ничего не знала.

– У компании «Паджетт» сорок предприятий, а не только здесь, в Мунстоуне. Уголь, медь, мрамор в пяти разных штатах. Мы должны создавать не только прибыль, но и здоровое общество. Тебе знакомо понятие le Département Sociologique[44]?

– Non, мадам.

– Скоро эта идея станет очень известной. Это образец нового мышления для Запада. Для Америки. Ты проезжала городок Руби? Видела красивые дома? Общественный клуб? Все благодаря нашей работе. Ради блага людей. Здесь мы тоже внедрим все эти улучшения. Мы построим здесь детские сады, больницу, библиотеку. Comprenez?[45]

Я кивнула, плененная ее элегантностью и ароматом. Она говорила о компании так, как в церкви говорят про Господа. Мама тоже так говорила о компании, но из страха Божьего гнева. Идеи же мадам по управлению компанией были проникнуты состраданием. И я была готова поверить и войти в число ее паствы, поклоняясь социологии.

– Если мы будем действовать по-доброму, – сказала она, – все эти агитаторы, эти ужасные мятежники уберутся прочь. Никто их не станет слушать. Мы будем все вместе, tous ensemble, чтобы сделать наш городок и штат Колорадо лучше, ради будущего. Ради прибылей. Понимаешь?

Она предложила мне конфетки из лавандовой коробочки. У них был вкус фиалок. Воздух вокруг нее благоухал розовой водой, и ее парфюм действовал как анестезия. Я перестала наблюдать за происходящим с остротой печатного дьявола, потому что мое зрение затуманилось от сладких грез и трепета.

В то утро мадам продиктовала мне три письма для полковника Боулза по вопросам морали, гимнастических классов и предотвращения болезней.

– В рабочем поселке эпидемия тифа.

Давая мне указания, она была терпелива и показала мне стопку брошюр: их нужно было вложить по одной в каждый конверт. Она называлась: «Гигиена для рабочего класса». Этот заголовок вызвал во мне прилив стыда. Графиня наверняка считала меня деревенщиной после всего, что я рассказала о наших туалетах и жестяной лохани для банных процедур.

– Теперь, – объявила она, – напишем указания для миссис управляющей.

Я перевернула страницу записной книжки и приготовила ручку.

Графиня наклонилась ко мне и прошептала:

– Мне не нравится миссис Наджент. Она давно прислуживает мистеру Паджетту и входит в число любимчиков. Уже двадцать лет она служит в этой семье. Но elle me deteste[46], наверное, даже сильнее, чем ненавидит малыша Бизу. Наджент похожа на тюремную надзирательницу. Ты согласна?

– Не знаю, мадам.

– Думаю, ей надо почаще заниматься любовью! – Графиня злобно хихикнула. – Но месье Наджент, ее муж… – она втянула щеки и изобразила рыбий рот. – Ты видела мистера Наджента? Он камердинер моего супруга. Похож на рыбу! – Графиня театрально поцеловала Бизу. – Попробуй, Сильви, поцелуй рыбу! – подначила она.

Мне не удалось сохранить серьезное лицо, но изобразить рыбу я не решилась.

– Ты слишком politique[47], Сильви, – разочарованно протянула графиня. – Отнесешь миссис Рыбе Наджент мои directifs domestiques[48]. Вот список. Готова? – она наклонилась и остановила мою руку. – Пожалуйста, не пиши «poisson». Представь, что она увидит обращение «миссис Рыба». – Смех графини журчал и искрился. – Итак: «Для охотничьего бала и королевского визита на неделе начиная с восьмого сентября нам требуются комнаты для тридцати шести гостей: двадцать для двоих и шестнадцать для одного. Люкс Бигхорн надо подготовить для его величества короля Бельгии Леопольда II».

– Majesté? – Это, должно быть, ошибка. Я неправильно поняла. – Месье – король? Леопольд… le roi?[49]

– Да! Король приезжает поохотиться! – Мадам снова перешла на шепот. – И не только на зверей. Он ищет новые возможности. Инвестиции и все такое прочее. Охотничий бал завершает сезон. Majesté le roi de Belgique Леопольд будет нашим гостем.

– И королева тоже?

– Нет-нет. Она отдыхает в своем замке в Лакене. Вероятно, он привезет с собой свою copine[50].

Я записывала под ее диктовку: только пуховые подушки, простыни стирать и гладить ежедневно.

– Король очень боится микробов. Поэтому предупредите персонал, чтобы использовали специальные перчатки и мыло. Но никакого аммиака!

Она с притворным ужасом зажала нос пальцами, потом перешла к перечислению меню. Запеченный каплун. Truite à l’anglaise[51]. Жаркое из свинины. За этим последовало описание порядка проведения мероприятия: после ужина поставить столы для виста и нардов. Торжественный обед в среду после гранд-тура в каменоломню. Еще один обед в четверг для охотников.

– Музыканты должны приехать в полдень субботы, – продиктовала она. – И Наджент должна составить расписание для экипажей, которые будут забирать гостей с железнодорожного вокзала.

– Вокзала в Руби? – уточнила я, чтобы не ошибиться.

– Нет! Местного! – воскликнула она. – Наша новая железная дорога пройдет прямо через Мунстоун и будет готова к приезду его величества.

Король! В моем испорченном сказками воображении король был не простым смертным, а избранником Бога, помазанником, стоящим выше нас, мелких людишек. Визит короля и возможность дышать с ним одним воздухом возвысит нас, словно мы тоже станем помазанниками. Теперь я понимаю, что все эти идеи – чушь собачья, но в то время мучилась мыслями о собственной никчемности, которые, словно заклятие, лишали меня способности трезво мыслить.

Я рассеянно записала слова мадам. За один-единственный день я стала секретарем графини, живущей в замке. Познакомилась с неграми, пообщалась с сыном герцога и пожала лапу собаке породы шипперке. Если повезет, я скоро увижу здесь, в Колорадо, настоящего короля. И такую удачу принесло мне какое-то школьное сочинение! Размышления девочки о величии США, о нашей великолепной земле, царстве свободы и природных богатств. В тот момент, посасывая фиалковые леденцы, я позабыла про мулов на обочине дороги и представляла, что величие Америки было столь же огромным, как простиравшиеся вокруг шато бесконечные дали, уходившие вверх к высоким пикам и доходившие до Каменоломен, жавшихся к скалистой стене. Госпожа Удача широко улыбалась мне.

– Пока все, – сказала наконец графиня. – Завтра, когда скопируешь продиктованное на английский, принесешь мне, что получится.

Она указала на небольшой письменный стол с откидной крышкой и дала мне распечатанные образцы графиков и писем для копирования. И ушла, взмахнув на прощание рукой, а Бизу семенил за ней.

– A tantôt![52] Я собираюсь прокатиться вдоль озера. Обожаю здешние горы, l’air pure[53].

Столь же сильно, как ей нравился чистый воздух, мне нравился письменный стол с отделениями для марок, чернил и конвертов. Графиня предоставила в мое распоряжение пишущую машинку, обрадовавшись, что я уже умею ею пользоваться. Я перепечатала ее письма, стараясь не смазать буквы. Окончив работу через два часа, оставила тексты ей на утверждение и пошла через задние помещения к миссис Рыбе Наджент отдать списки по хозяйственным вопросам.

– Мисс Пеллетье, – объявила миссис Наджент. – Мне дали распоряжение нанять вас за пять долларов в неделю. Мадам понадобятся ваши услуги не дольше чем на полдня и не каждый день. Поэтому принято решение, что в те дни, когда вы не будете заняты с ней, мы дадим вам задания на кухне и по уходу за домом. В нем двадцать пять каминов, и все требуют внимания.

Из гардеробной в углу комнаты она вынула черное платье, похожее на ее собственное, и маленький накрахмаленный белый фартук. Потом прикинула на глаз мой размер.

– Вы весьма высокая девушка, – заявила она так, словно сообщала мне новость. – Придется выпустить подол. Ваша форма – собственность домовладения. Ваша обязанность – стирать ее; если испортите, придется заплатить. Все ясно?

Брови ее взметнулись и опустились вниз. Мне позволили уйти. По дороге в кухню я втянула щеки и изобразила рыбий рот. Я уже записала миссис Наджент в число врагов, а графиню – напротив. Как странно: мы редко распознаем своих настоящих недругов, жадных высокородных бездельников. Миссис Наджент была из числа работяг, как и я сама, но условия службы сделали ее жесткой.

– Ты будешь жить в Картонном дворце, – объяснила Истер и отвела меня к служебному флигелю. Он прятался за соснами, чтобы его не видели обитатели особняка и не задумывались о нас, простых существах: о том, как нам спится, страдаем ли мы от холода, несварения или тоски по дому, любовных переживаний или иных горестей. Это было средневековое мироустройство, построенное на костях рабочих, как написала как-то в своей газете К. Т. Редмонд. Я была в восторге.

Истер отвела меня наверх.

– Выбирай любое место, – предложила она. Комната была отделана свежими сосновыми досками, на потолке торчали голые стропила. И вдоль стены стояли длинной чередой койки. Истер объяснила, что общежитие слуг большей частью пустует, за исключением дней, когда гости Паджеттов привозят с собой прислугу или нанимают временных работников. Здесь жили музыканты из Чикаго, когда приезжали развлекать гостей. Это было простое длинное здание, разделенное на секции: вверху женская половина, внизу мужская – с разными входами. Дверь между ними запиралась. Внизу располагалась отдельная квартира Наджентов, а еще «белая кухня» – так Истер назвала кухню для белых слуг.

Она махнула рукой в сторону леса:

– А мы вон там живем.

Она изогнула брови, на мгновение выдав свои чувства. Повеяло презрением. Это было едва уловимое ощущение, вызвавшее у меня некоторую неловкость, но я проигнорировала случившееся, увлекшись изучением уборных. Там были роскошные фарфоровые раковины, туалеты со смывом, души с горячей водой, лившейся из крана. Вскоре мне предстояло увидеть кладовые Паджеттов, амбары для скота, конюшни и теплицу, а также бассейн. Позже я посетила и лачугу с земляным полом, которую выделили в качестве жилища супругам Грейди. А еще попробовала апельсин, словно это был плод с древа познания. В то лето в моей груди, словно жемчужина в раковине, начало зреть первое семя возмущения.

Две девочки со странными грубоватыми стрижками, подававшие пироги, спали на кроватях возле двери. Альбина и Доменика. Миссис Наджент наняла их на лето.

– Я рад познакомиться с твой, – сказала в тот вечер Альбина.

– Сестры, – указала на Альбину Доменика. – Мы.

– Хорватия, – добавила Альбина.

– Америка, – заявила я, признаюсь, с некоторым превосходством.

Наконец-то я не была иностранкой. Возможно, я сумею их по-дружески направить. Но они сторонились меня, стесняясь. Я выбрала кровать в дальнем краю и встала на колени помолиться. «Laisse-moi, aide-moi[54]. Спаси меня сегодня и для вечности. Merci[55], благодарю за удачу, и не дай мне все испортить. Gràce à Dieu[56], сейчас и в час нашей кончины. Аминь». Я задула лампу и слушала шорохи на улице: шелест ветра в верхушках осин, тяжелые вздохи гор. Впервые в жизни я ночевала не дома, но тоски не испытывала.

Глава шестая

На рассвете по приказу миссис Наджент я пошла в кухню, чтобы помочь Истер выжимать апельсиновый сок.

– Никогда не пробовала апельсиновый сок, – с надеждой произнесла я.

Истер засмеялась.

– Угощайся.

Я так и сделала: казалось, я пью солнечный свет. Доменика отнесла кувшин с соком в столовую, и когда дверь на мгновение распахнулась, я услышала смех графини. В десять часов я пошла в «жардиньер», вооружившись записной книжкой. Она сидела там, читая журнал, а Бизу пристроился рядом.

– Что на тебе надето? – спросила она. – Не хочу, чтобы моя секретарша одевалась как горничные. Наджент это знает.

– Desolée[57], мадам.

– Не стоит. Просто пойми, что одежда и мода очень важны. Скажи миссис Наджент, чтобы отдала тебе платья Адель. Жаль, что ей столько пришлось оставить.

– Адель?

– Моя предыдущая секретарша. Она из них выросла. Какое разочарование.

– Мадам?

– Она была твоего роста. Уверена, платья подойдут. Напиши это, пожалуйста, для миссис Наджент, и завтра приходи одетой подобающим образом.

– Oui, мадам.

– И не называй меня «мадам», Сильви. Называй меня Инга. Мы станем подругами.

Мы не стали подругами, но мне отдали платья Адель, чтобы графиня не появлялась на людях в сопровождении служанки. Теперь я понимала, что форма призвана разделять людей. Если бы все носили обычную одежду, трудно было бы понять, кто кому прислуживает в иерархии замка. И все же, надень Инга даже белый фартук и украшенный оборками чепчик горничной, в ней все равно чувствовался бы класс. Для меня она была небесным созданием, с косточками тонкими, как у птички, и талией, которую можно обхватить ладонями. Я с первого дня стала ей поклоняться. Изучила маленькую родинку у нее под носом. Линию над губой, изгибавшуюся, когда она улыбалась. Глаза ее были то ли сиреневыми, то ли цвета голубого пламени спички. Я сидела с прямой спиной, скрестив ноги, как она, и наклонив голову набок. «Подруги», – сказала графиня. Но мои подруги не носили на шее жемчужные колье в среду утром: нитка жемчуга походила на белые ягоды. И они не сидели на диване и не диктовали письма с указаниями по управлению имением: «Пожалуйста, передай миссис Наджент: дом в Ричмонде должен быть готов к проживанию в конце сентября. Поездка в Париж запланирована на январь. Надженты и Грейди поедут третьим классом. Билеты заказаны на пароход компании “Уайт стар лайн”. Мы встретим Рождество в Ричмонде. И не забудьте про устриц, их надо доставить живыми из Веллфлита». В домик лесника требовалась дюжина шерстяных одеял. Четыре плевательницы. «И шесть кресел-качалок для крыльца. Мой муж обожает курить на улице, любуясь луной».

Иногда она надиктовывала письма не мне, а своей маленькой собачке, сюсюкаясь с ней. Бизу лизал ей лицо, а она целовала его в нос. Я делала заметки, а потом печатала письма. Теперь я печатала весьма быстро и без ошибок.

За неделю я выучила распорядок дня и расположение комнат в доме. Собирала обрывки информации, выглядывавшие из-за пыльных портретов, проскакивающие в болтовне Инги и рассказах на кухне. Я записывала подробности в блокнот, чтобы не забыть.

– Я теряюсь во всех этих комнатах, – сказала я Истер, когда мы готовили яичный салат на двадцать персон.

– Ты не единственная, – ответила она. – В доме много мест, где легко заблудиться. Ты знала, что герцог построил его для второй миссис Паджетт? Это был подарок. Но она провела здесь только одно лето, потом уехала с одним из этих любителей регтайма.

Любитель регтайма? Вторая миссис Паджетт сбежала с джазовым певцом! Как жаль, что я не могла порадовать этой сплетней Сюзи, но она подогрела мой аппетит к болтовне со слугами.

– А первая жена? – я аккуратно счищала скорлупу с яйца.

– Мать Джаспера. Умерла в родах, – ответила Истер. – Я растила мальчика как родного. Он сильно страдал от колик. И плакал, тоскуя по матери, так, что разрывалось сердце.

Я стирала пыль с ее портрета в библиотеке: Опал Бреден Паджетт, 1868–1887, юная брюнетка с охапкой магнолий в руках. Умерла в девятнадцать. Рядом портрет мальчика со светлыми кудряшками, с игрушечной лошадкой: потерявший мать Джаспер в возрасте трех лет. Джентльмен в белом костюме над камином – сам герцог. Суровый седой солдат с саблей на боку – бригадный генерал Стерлинг Паджетт, предок из числа бунтовщиков-конфедератов. Я глазела на них, выискивая информацию: в грустных глазах ребенка, в счастливой улыбке Опал. Выдающееся ухо генерала торчало позади щеки, как устричная раковина.

По прошествии двух недель моего пребывания в «Лосином роге» графиня продиктовала мне инструкции по организации выездной рыбалки: паштет, шоколад, лимонад, двое мужчин-носильщиков для поклажи.

– Мой муж, – бормотала Инга, – понимаете, прежняя жена никогда не рыбачит с ним. Она ненавидит les montagnes[58]. Ненавидит лес и вообще природу. И у нее был роман на стороне, так все и закончилось.

С любителем регтайма? – чуть не спросила я.

Инга улыбнулась и прошептала:

– Конечно, и у самого герцога был роман. Et voilà – я здесь. Мадам Паджетт номер три. И все счастливы.

Я рисовала на странице блокнота миниатюрные маргаритки и сердечки со стрелами Купидона. Графиня наклонилась и положила ладонь на мою ручку.

– Не пиши это, Сильви. Про вторую жену!

– Простите, – пролепетала я. Опасаясь, что совершила faux pas[59]. – Desoleé.

– Ну что ты, ange[60]. Не стоит извиняться. Инге следует научиться не размышлять вслух.

Но она так и не научилась и выбалтывала мне свои мысли целое лето, словно я была доверенным лицом. Может, так и было. С кем еще могла она поговорить в этих горах, кроме собачки. Муж ее разъезжал по делам. За две недели мне так и не удалось на него взглянуть. Инга отправлялась днем на конные прогулки с инструктором – англичанином по имени Седрик. Он носил странные штаны, раздувшиеся в бедрах: назывались они галифе. Инга его просто обожала. Седрик читал ей книги, пока она рисовала акварели. По вечерам она ужинала за большим столом вместе с ним или с гостями из города: супругой полковника миссис «Зайкой» Боулз и еще с двумя дамами, которых графиня звала мадам Ennuyante и мадам Etouffante[61]. Сквозь распашную дверь было слышно, как графиня зевает. Еще одну даму она окрестила мадам Bonté Chretienne[62]. Инга отказывалась приглашать ее, после того как та целый вечер говорила о Библии.

– Пф, – сказала она. – Вся эта религия всего лишь fantasie et folie et mensonges.

Фантазии, вздор и ложь.

Графиня была отступницей! Ей, безусловно, гореть в аду за такие разговоры. Но меня это будоражило. Она вслух оскорбляла Святое Слово Господне. «А что, если она права?» – спросила я себя, но тут же содрогнулась от этих мерзких мыслей и перекрестилась, защищаясь от них. Однако дерзость ее стала понемногу менять меня. Шанса на монастырское будущее у меня не осталось.

– Религия не современна, – заявляла графиня. – Современна социология. Наука, факты, а не бабьи сказки.

Она рассказала, что хотела обсудить с Джаспером социологический отдел, но тот витает в облаках.

Ее пасынок и вправду был рассеян. Вечно спешил куда-то: рубашка не заправлена, галстук криво завязан, из кармана торчит книжка. Его смущенная улыбка интриговала меня. Издалека я тешила себя надеждой, что сама и являюсь причиной его смущения.

– Для человека, читающего все эти книжки, – говорила Истер, – странно, что он никак не может угодить своим профессорам. И если не сдаст этот предмет, его снова выгонят.

– Что за предмет? – поинтересовалась я.

– Он говорит, ему не нравится латынь. И провалил экзамен. Представляешь?

Мне тоже не нравилась латынь, но я сдала ее на отлично и знала назубок четыре спряжения и пять склонений. Servus vinum ad villam portat – раб несет домой вино. Я представила, что скажу это Джасперу Паджетту, и он удивится, услышав мои слова. Может, я смогу позаниматься с ним, чтобы он сдал экзамен. И мы подружимся.

На самом деле мне даже не хватало духу с ним заговорить. Я наблюдала, как он несется куда-то или читает – он махал мне рукой или подмигивал. Он не был ни надутым, ни особо красивым, не походил и на брутального парня с Дикого Запада: такие иногда расхаживали по городку, жуя табак. Он был одиночкой и имел щуплые плечи. Утром садился на лошадь и ехал работать в каменоломню, возвращался поздно вечером. Ужинал он, вероятно, в гостинице «Ласточкин хвост» или еще где-то. Но уж точно не с мачехой.

– Скорее всего, пьет в салуне, – говорила Истер, с неодобрением морща лицо. А может, с тревогой.

Как-то утром графиня послала меня в библиотеку особняка за журналом и разрешила взять себе «все, что понравится». Я не спеша перебирала пальцами корешки, стены были целиком заставлены томами. Я выудила с полок «Дом веселья», «Маленьких женщин», а потом стояла неподвижно, читая «Большие надежды».

– Привет!

Я чуть не подскочила от неожиданности. Джаспер Паджетт разглядывал меня из-за спинки вольтеровского кресла.

– Неужели это святой ангел из каменоломни? – произнес он в своей протяжной манере.

– Святой? – переспросила я. – Это вряд ли.

– Я не забыл твой добрый поступок, когда ты перевязала раненого. А теперь ты здесь, на службе у моей мачехи.

– Она очень добра.

– Добрая паучиха, – заявил он.

Я не представляла, что он имел в виду, но образ Инги с восемью лапами, плетущей паутину, поселился где-то в дальней кладовке моего мозга. Джаспер подошел и встал рядом со мной, разглядывая книжную стену. Он провел пальцем по корешкам.

– Бедняжки. Все напоказ. Никто ни разу не открывал их. Кроме меня. И теперь тебя.

– Я бы с радостью прочитала их все.

– Что у тебя здесь? – он изучал мой выбор, наклонившись через мое плечо. – «Дом веселья». Ха! Точно не про наш дом.

Что он имел в виду? В Инге было полно веселья, она все время смеялась.

– Не читал, – сказал Джаспер. – Расскажи потом, понравится или нет. – Он с отвращением показал мне книгу, что держал в руках. «Энеида». На латыни! И я воображала, что смогу подтянуть его по латыни, когда он читал Вергилия в оригинале. – Предпочитаю Джека Лондона, – сказал он. – Больше всего нравится «Белый клык». Но приходится грызть этот вот кусок гранита, чтобы не опозорить семью. Ненавижу латынь.

– Мне она тоже не нравится, – поддержала я. – От этих глаголов голова болит.

– Мы не любим одно и то же! – воскликнул Джаспер. – Родственные души.

Вполне возможно. Интересно, что еще мы оба ненавидели? Какая еще общая неприязнь могла нас объединить?

– Я прочту книгу Уортон вслед за тобой, – сказал он. – Сравним наши заметки.

Он уселся возле окна с латинским эпосом, а я пошла к полке с журналами и достала три номера «Загородной жизни» для его мачехи.

– Садись, – Инга похлопала по дивану рядом с собой. Бизу растянулся у нас на коленях. Она листала страницы журнала, пока не нашла фотографию альпийского замка, зажатого посреди гор: внизу под ним расстилалась швейцарская деревушка.

– Смотри, Сильви. Вот мечта, которую мы создадим здесь, в Мунстоуне. Столько развлечений: озеро, рыбалка, верховая езда и особенно охота. – Ее палец скользил по фотографии, задерживаясь на изображениях овечек. – И рабочие будут довольны.

В то время я была очарована ее мечтой, меня убедили ее планы социальных улучшений. Но теперь вспоминаю, как она показывала на овец, произнося слово «рабочие».

– На следующий сезон, – сказала Инга, – весь свет Ричмонда, Нью-Йорка и Ньюпорта приедет и увидит своими глазами: особняк «Лосиный рог» – образцовое поместье Запада. Деревня Мунстоун станет как альпийская деревня, а «Лосиный рог» – нашим американским замком, не хуже европейских шато.

– Это волнует воображение.

– Но это так трудно претворить в жизнь, эту социологию. Я так устала, – она тяжело вздохнула и положила голову мне на плечо.

Я замерла и не шевелилась, пока ее голова отдыхала.

– У меня столько забот и испытаний, – снова вздохнула она. – Социологический отдел и хозяйство со слугами, которых надо контролировать, и меню! И следить за мебелью, за убранством дома…

«Жалобы – семена несчастья», – чуть было не ляпнула я.

– Мой муж, – продолжала Инга, – он все время путешествует – бог его знает с кем. Как думаешь, чем он занят в отъезде?

Катается на верблюдах, убивает драконов, стреляет львов.

– Думаю… работает, – пробормотала я. – Мой отец часто уезжал далеко по работе. Он жил здесь один без нас целых два года. Мама родила ребенка одна, уже после его отъезда.

Графиня выпрямилась.

– Ты права! Мой муж бизнесмен. Он жертвует многим ради своей компании и ее работников. И ты мудро напомнила мне об их страданиях. Твоя бедная матушка. Мы должны помочь этим людям.

– Вас называют ангелом рабочих поселков, – переборов застенчивость, сказала я.

– Ангелом. Пф. Знаешь, вообще-то я исчадие ада. Так думают американские дамы, – она вздохнула от тяжести этого бремени.

Мне казалось странным, что она несчастлива.

– Зато у вас будет долгожданный grand fête[63] в сентябре, – утешила я. – Это будет чудесно.

– Думаешь? – спросила она. – Ты не представляешь, как это… визит короля, столько работы по организации приема. Гости. Столько деталей надо спланировать. Первый раз на мне такая ответственность. Я не сплю. У меня ужасающие кошмары.

– Бедная Инга.

– Гости! Все это так важно. Мистер Рокфеллер! Мистер Осгуд… – Она понизила голос. – А принимать короля… Это такое деликатное дело. Понимаешь, о чем я говорю?

Я не понимала. И предпочитала оставаться в неведении.

– Это очень богатые люди. Сделавшие деньги на железных дорогах, нефти, угле. Мой муж хочет показать им великолепие гор, свежий воздух, перспективы на будущее. Социология – все, о чем мы мечтаем, зависит от денег. Я говорю герцогу, mon cher, какая польза в деньгах, если нет доброты в сердце? Но если джентльмены не захотят инвестировать – это будет catastrophe.

– В английском тоже есть слово «катастрофа», – заметила я.

– Ты такая умная, Сильви, – она рассмеялась. – Нам надо быть умными, чтобы показать мужчинам перспективы, красоту, образ жизни на Западе. Наш новый мир.

Дорогие мама и папа, Генри и малыш Кусака,

простите, что до сих пор не прислала вам ни словечка.

Но я пишу столько писем каждый день по работе для миссис Паджетт, что времени совсем нет.

В действительности я просто не знала, как изложить простые факты о «Лосином роге», о его обитателях, фарфоровых унитазах, обивке стен из кожи слона и вкусе апельсинового сока так, чтобы не обидеть родных. Они сочтут, что меня подкупили горячая вода и книги из библиотеки. Назовут кощунственными мои мечты о богатстве, мое восхищение сыном герцога и его великолепной мачехой. Лучше было опустить детали. Я записывала их для себя, в личный блокнот. Родным же отправила сокращенный вариант.

Думаю о вас. Вот бы вы смогли увидеть это место своими глазами. Дом огромный и красивый. Я живу в общежитии с другими девушками: временной прислугой, нанятой на лето. Экономкой в доме служит миссис Наджент. Она очень строгая! Мне больше нравится работать с поварихой Истер Грейди, она учит меня печь пирожки. Позже напишу еще, а пока знайте, что у меня все в порядке. Моей работой хозяева довольны. Пожалуйста, напишите мне и расскажите, как дела дома.

Мама написала ответ на французском с английскими вкраплениями, точно так же, как разговаривала.

Ma chère fille[64],

твой отец отработал много смен, трудится даже по воскресеньям. Мы готовимся к зиме.

Я выращиваю горох и возвела изгородь от зверей. Засолила 53 яйца, malgré[65] у нас осталось всего 4 курицы. Миссис Ротиссери унес хорек. Кусака растет очень быстро и болтает без умолку, un vrai bavard[66]. Две ночи назад по дороге к каменоломне бродил медведь. Я хотела, чтобы твой отец застрелил его, но на землях Паджеттов охотиться запрещено. Генри хочет установить силки на медведя. Я молюсь о тебе. Благослови тебя Господь. Пребывай dans l’amour du Christ[67].

Под словами был забавный рисунок, нарисованный папой: девочка-мышонок в фартучке с перьевой метелкой для пыли в руках. Я рассмеялась, увидев его. Я скучала по родным, они были так далеко, на самой верхушке Мраморной горы. И волновалась: за Генри, ставившего силки, за Кусаку – вдруг он свалится со скалы, за маму – та падала с ног от усталости. И особенно за отца в каменоломне. В «Мунстоун сити рекорд» страницы пестрели всякими ужасами:

Пока рабочие мраморных карьеров рисковали шеями и конечностями, выламывая камень, я сидела с графиней, записывая под ее диктовку и наблюдая, как она кормит Бизу ветчиной и обучает разным трюкам. Он кувыркался по ее команде.

– Держи его! – велела она как-то утром. – Почистим ему зубы.

Пес вырывался, и его темная шерсть прилипала к моей накрахмаленной приталенной белой блузке, пока я держала раскрытой его пасть, а Инга маленькой зубной щеточкой возила у него во рту, счищая грязь с собачьих клыков.

– Ш-ш, мой птенчик, – шептала она.

Расскажи кому – не поверят.

Я надписывала адреса на приглашениях, и мы сплетничали о гостях из светского общества Ричмонда, приглашенных на охотничий бал, самой важной из которых была миссис Рэндольф Шерри, президент Объединенных дочерей Конфедерации.

– Благодаря Корали Шерри эти дочери предоставляют компании контракт на сто тысяч долларов, – сказала Инга. – Это правда! Они хотят возвести монумент из мунстоунского мрамора на Национальной аллее в Вашингтоне.

В воображении мне рисовались денежные купюры, падающие с неба словно снег и собирающиеся в целый мраморный храм.

– Это статуя в честь солдат-конфедератов и рабов, сражавшихся на стороне Конфедерации, – пояснила Инга. – Но на самом деле я думаю, что Корали хочет завоевать мистера Паджетта и сделать своим любовником! – Ее глаза округлились, выдавая все ее секреты. Графиня прошептала: – Ведь она пыталась – только никому не рассказывайте – выйти замуж за мистера Паджетта до того, как я украдала его сердце.

– Не украдала, – хихикнула я. – Украла.

– Вот merde[68]. Украла.

Ругательство в устах Инги шокировало меня. Но мне нравились скандальные сплетни, которые она рассказывала, и ее доверительная манера, словно она разговаривает с сестрой. Она стала называть меня «Сладкая» или «Силли» – уменьшительное от Сильви. Услышав второе прозвище, я не удержалась от смеха.

– Что смешного? – спросила она.

– «Силли» по-английски «глупенькая».

– Я называю тебя глупой, потому что ты прямо как учительница. Скучно быть такой серьезной. Ты слишком красивая, Силли, чтобы тратить время только на книжки и газету.

Она сказала «красивая». Jolie. И слово это как заноза вонзилось в глубины моей души. Грех земного тщеславия был прямой дорогой к проклятию. Меня никогда не называли красивой, и теперь это слово имело сладкий вкус зефира.

– Я бы предпочла, чтобы прием состоялся прямо сейчас. До сентября так долго ждать. – Графиня переживала о письмах, отправленных светским дамам с Восточного побережья. – Думаете, они приедут? Путь совсем неблизкий. Но наш гран-бал станет зрелищем, какое они никогда прежде не видели. Мы обожаем танцевать и пить шампанское под звездным небом гор.

– Я бы с радостью на это посмотрела, – заметила я.

– О да! – Глаза ее засияли от новой мысли. – Я приглашаю тебя как гостя! Думаю, Сильви, ты захочешь познакомиться с королем. Ведь правда?

Она знала ответ: он был четко написан на моем лице.

– О-ля-ля! Мадемуазель Пеллетье хочет познакомиться с королем Бельгии! И познакомишься. – И графиня захлопала в ладоши, словно бабочка, бьющая крыльями. – Здесь в горах всегда не хватает юных и красивых женщин. Здесь только грубые мужланы. Ты будешь фантастична. Ты всех подметешь.

Подмету? Она хочет, чтобы я прислуживала. Убирала крошки и прочее.

– Знаешь, Сильви, – продолжала она. – Я познакомилась с мужем при дворе короля Леопольда. И буквально смела его с ног.

– Сбила с ног.

– Да, на такой вот вечеринке в Лакене. Он запал на меня. И мы тут же сбежали, чтобы пожениться. – Ее лицо просияло от приятных воспоминаний. – Мы принарядим тебя, глупая горная козочка, – сказала она ласково. – И посмотрим, что случится.

На следующее утро Инга взяла свою горную козочку за руку, подняла из-за письменного стола и потащила вверх по огромной лестнице. Мы шли по широкому коридору мимо картин с гончими. Вокруг было множество дверей, и все закрыты.

– Вот апартаменты Джаспера, – указала она на арку, за которой виднелось целое отдельное крыло. – Вот мои покои. А тут… voilà! Моя гардеробная.

Она открыла дверь в комнату размером с целую хижину номер шесть, там висели целые ряды платьев и костюмов для охоты и балов, отдыха и обедов. Наверху находились полки со шляпами, а внизу с туфлями, сапогами и тапочками. Дверь внутри вела в опочивальню графини. Два кресла стояли по обе стороны от окна, выходящего в сад. На туалетном столике стояла ваза с гардениями из оранжереи. Из алькова с зеркалами на меня взглянули три улыбающиеся Инги. Они смотрели на меня выжидающе.

Рядом стояли три Сильви, молча разинув рот.

– Какое платье выбрать для мадемуазель? – спросила Инга. – Найдем то, что подчеркнет твои глаза.

Она стала перебирать вешалки, словно листала книжные страницы. Пыльно-розовый, глубокий синий. Лен, сатин, тафта. Она отмахнулась от зимних шерстяных нарядов и бархата, произнося имена парижских дизайнеров так, словно они ее приятели. Пуаре, Пакен, сестры Калло. Она выбрала длинное платье из блестящего шелка цвета весенней травы.

– Красивый силуэт. – Она приложила наряд к моей шее, оценивая, насколько он мне к лицу. – Зеленый для зеленых глаз. Примерь его!

– О нет. Благодарю, но я не посмею. – Я скромничала, как монашка, но молилась дьяволу, чтобы графиня настояла.

– Скидывай все, глупышка Сильви. И примерь этот наряд.

Мое смущение не могло пересилить тягу к этому платью. Я зашла за ширму и сбросила темно-синюю секретарскую юбку. Я стояла в одной комбинации и алела от стыда. Наряд скользнул мне на плечи, легкий как пушинка. А где же рукава?

– Не будь робкой, как гусыня. Выйди и покажись.

Я сделала шаг вперед, покрытая пятнами смущения и сверкая голыми руками. И увидела графиню: она натягивала легкое платье из лилового сатина на свое обнаженное тело, белое и сногсшибательное, как у римской статуи. Я снова отступила за ширму, чтобы не нарушать ее личное пространство, но она залилась смехом.

– Не смущайся, Сильви. Это всего лишь женское тело.

Она застегнулась и оценила мой вид. Тончайшая зеленая ткань задрапировала мои торчащие кости и спадала почти до самого пола.

– Тебе идет, – заметила она. – Сними комбинацию. Она сборит.

Я обхватила руками оголенные плечи.

– Прекрати, Сильви, перестань. Не делай такое лицо – можно подумать, что тебе больно.

Она повернула меня, оценивая и мурлыкая себе под нос.

– В Лакене мы с девушками целыми днями играли с одеждой.

Она порылась на полке и нашла шаль из шифона цвета весенней зелени, отделанную по краям изумрудными блестками. Она набросила шаль мне на плечи и наклонила голову, оценивая результат.

– Да или нет? – Она повернула меня к зеркалу.

Я стояла перед ним, как трофей таксидермиста.

– Позволь? – она вынула шпильки из моих кос и расчесала пальцами мне волосы, так что они заструились волнами. – Великолепно! Тебе повезло, – выдохнула она.

В то утро, когда она принарядила меня, мне казалось, что у меня над головой сияет звезда удачи, словно над яслями Вифлеема. У своего туалетного столика она накрасила мне лицо и заколола волосы. Я была живой игрушкой феи гор. Но даже меня ослепил результат, хоть я и ощущала привкус жестокости в том, что она украсила меня драгоценностями, которых у меня никогда не будет. Образ в зеркале походил на лживое обещание. Во власти ли Инги изменить меня? Я еще не осознавала, насколько способна измениться сама.

– У тебя американский тип красоты, – заявила она. Из обитой бархатом коробочки она выудила нитку блестящих камушков. – Это всего лишь стразы, но кто отличит? – Она застегнула нитку, та плотно обхватила мне шею. – Полюбуйтесь, мадемуазель Сильви la Belle. Джентльмены будут виться вокруг, как пчелы над цветком.

Я спрятала лицо, чтобы она не заметила влияние ее лести.

– Зачем прятаться? – спросила она. – Джентльменам понравится то, что ты можешь им показать, а? – Она выпятила грудь и приподняла ладонями свой не обремененный корсетом бюст, так что он округлился и высунулся из глубокого выреза ее платья. – Вот так, вверх, вверх, вверх.

Я не смогла себя заставить вот так выставить грудь, дерзко и пышно. Повиноваться ей было как нырять в глубокое озеро, где ноги не находили дна.

– О, не глупи. – Она внезапно протянула ко мне руки, сложила ладони и подняла мой бюст, хихикая от восторга. Я вскрикнула и отскочила, невольно рассмеявшись. – Ты научишься, chèrie, получать удовольствие. Они это оценят. Твою красоту.

– Vous me faites rougir[69], мадам. Инга.

– Это так красиво: твой румянец, твоя улыбка. – Она взволнованно обхватила себя руками. – Так прием пойдет куда веселее. Ты войдешь в комнату, сама элегантность. – Она похлопала ресницами и выпятила грудь. – Вот как это делается. Все мужчины спросят: «Кто она, эта загадочная красавица?»

– Сомневаюсь, – пробормотала я, но мысль эта меня будоражила. А что, если они будут смеяться?

– Они станут бегать за тобой и влюбятся, как только ты им улыбнешься. Вот так, да.

Еще два часа мадам продолжала давать мне уроки, примеряя наряды, обучая меня флирту и рассказывая про лифы, рюши и драпировки. Половина платьев слишком тесно обхватывали мне спину, но она все равно их на меня натягивала, но не застегивала пуговицы на моих широких плечах дровосека. Когда я отказалась снимать комбинацию, она стянула ее мне через голову, невзирая на протесты, внимательно изучив взглядом мое тело.

Я скрестила руки, пряча грудь. Инга вела себя странно, непристойно. А может, и нет. Что я знала о привычках знати? Может, у них принято разгуливать полуголыми. Несмотря на смущение от разговоров о любовных связях и охоте, я ощущала новое бурление в крови. И меня зачаровало зрелище в зеркале: наши ярко накрашенные, сложенные бантиком губы. Jolie, сказала она, поселив во мне червячка тщеславия. Красавица. Моя мать была бы возмущена. К. Т. бы презрительно фыркнула. Эта французская бабенка. Но сейчас я осталась здесь одна, а Инга была неотразима. Восхитительна. Какой вред от красивого платья или от того, чтобы повеселиться? Всего один разок.

Она сняла с вешалок еще несколько платьев.

– Как же весело наряжаться. Мы птички, а это наши красивые перышки.

Мне вспомнилась песенка «Alouette» про жаворонка, которому ощипали перышки, оторвали клюв и голову. А что, если меня тоже ощиплют? Наконец Инга выбрала для меня зеленое платье.

– Это тебе подарок.

– Мадам? – Неправильно принимать подачки. Платье было нежным, как крылья бабочки. Если я облачусь в струящийся шифон, может, я сама превращусь в бабочку и упорхну в новом зачарованном обличье?

– Non merci, – отказалась я, хоть и жаждала получить наряд.

– Ты его примешь, – ее слова прозвучали как приказ. – Король. Ты ему понравишься. Может, он даже окажет тебе предпочтение. У него еще не было… американской подруги.

Она помедлила, словно подбирая слова. Потом сказала напрямую:

– Когда-то давно, Сильви, именно le roi Леопольд заметил меня и выбрал в число придворных дам. Если бы не он, я не встретила бы мистера Паджетта и не была бы сейчас здесь, в его доме. Понимаешь? Неужели не понимаешь? – Она рассмеялась. – Платье, король и богатый джентльмен – это может изменить судьбу. Для меня так и случилось. И для тебя это возможно, надеюсь.

– Моя судьба уже изменилась благодаря вам, – сказала я.

– Не стоит благодарности, дорогая. Мне доставляет радость поднимать людей из низов наверх, к лучшей жизни, – ответила она. – Я надеялась, что Адель тоже сможет – понимаешь?

Я кивнула, словно все было ясно, но в тот момент, несмотря на ее намеки, мне еще ничего ясно не было.

Позже, вспоминая то лето, я уже воспринимала Ингу без розовых очков наивности и понимала, что она хотела пожертвовать мной в своих целях. В то лето графине Ингеборге Лафолетт де Шасси Паджетт было всего двадцать шесть лет, и она по возрасту годилась мне в сестры. Я подпала под ее чары. Когда она оставила меня одну, чтобы собрать отвергнутые наряды с пола, я покрутилась в зеленом платье, любуясь отражениями в зеркалах, казавшихся бесконечными, как мое будущее. Я приподняла грудь ладонями, как это делала она, ощущая внутри горение дерзкого пламени. Они станут бегать за тобой. Слова ее вызывали трепет в животе от надежды стать не безмолвным манекеном или печатным дьяволом, но прелестной бабочкой. Тогда не молчание будет моим главным украшением: меня украсят зеленый шелк, сатиновые туфли и ожерелье из стразов.

Глава седьмая

Герцог прибыл в жуткой суматохе в пятницу вечером с гостями из Нью-Йорка.

– Важные гости, – бросил он Инге. В те выходные я находилась в задней части дома, и мне не удалось взглянуть на ее мужа. Я только слышала его громкий голос, чиханье и хриплый смех курильщика. Я радовалась тому, что Наджент отправила меня на кухню к Истер, а сама ушла в воскресенье утром в церковь с сестрами-хорватками. Инга каталась верхом со своим инструктором. И я вскочила, услышав звон колокольчика с нижнего этажа.

– Это Паджетт-старший, – недовольно проворчала Истер. – Сходи узнай, чего ему нужно.

Я спустилась в своем переднике вниз, на новую для меня территорию, представляя нижний этаж сырым подвалом с крысами и скелетами. Но там располагались гостиная и игровая комната с бильярдным столом – огромным, как телега для сена. Красные кожаные кресла стояли возле камина, со стен таращились лосиные головы. Повсюду стояли латунные плевательницы. Фишки и карты горкой лежали на комоде. Я свернула не туда и оказалась в винном погребе. Колокольчик зазвонил снова, и я прошла в конец коридора, дойдя до рабочих кабинетов: в воскресенье они пустовали. За ними находилось святилище герцога Джерома Паджетта, дверь была приоткрыта.

Он говорил по телефону и пальцем сделал мне знак подождать. Я стояла снаружи, наблюдая за ним. У герцога была большая седая голова. Жесткие щеточки бровей возвышались над очками, цеплявшимися за выдающиеся уши, напоминающие лопасти пропеллера. В зубах под роскошными усами была зажата сигарета. Дымок кружился над трубкой, в которую герцог громко выражал свое возмущение:

– Как, черт возьми, вы собираетесь осуществить поставку в Кливленд к октябрю, если железная дорога до сих пор не готова? Решите вопрос, полковник. Велите этим свиньям уняться, а то только пьянствовать умеют. Разместите их в палатках. Не замерзнут, они же теплокровные. Черт подери, Боулз. Если не сможете уладить вопрос, я решу его без вас. Выгоните бунтарей из города. В десять часов здесь. Да, в «Лосином роге».

Что он имел в виду, велев выгнать бунтарей из города? Речь шла про Лонагана? Или про отца?

Мистер Паджетт бросил трубку.

– Проклятье.

– Вы звонили наверх, сэр?

Он вздрогнул.

– Ты не та девчонка из Богемии, как там ее зовут?

– Нет, сэр. Я Сильви Пеллетье, секретарь миссис Паджетт.

– Что ж, рад знакомству, мисс Пеллетье. – Он вытянул руки, растопырил пальцы и похрустел костяшками. – Отзывы о тебе исключительно положительные. Супруга довольна. Продолжай так же хорошо работать, и я тебя отблагодарю. – По-виргински мягкие гласные в его речи звучали очень приятно для уха. – Пожалуйста, попроси Истер подать мне завтрак. А в полдень подать обед на трех человек. Спасибо.

– Он просит завтрак, – сказала я, вернувшись в кухню.

Истер все еще выглядела сердитой, она взбивала яйца и нарезала зелень, громко стуча ножом. Когда я прошла у нее за спиной, чтобы поставить на стол поднос, она сделала нечто поразившее меня. Не забуду этого до конца дней. Она откашлялась в ладонь. Потом стряхнула струйку слюны прямо во взбитые яйца и яростно взболтала их вилкой. Она не знала, что я за ней наблюдаю. Может, мне показалось? Я не верила своим глазам. Она встряхнула сковородку и влила в нее яйца, добавила чеддер и выложила золотистый омлет на тарелку, украсив петрушкой и ломтиком апельсина, нарезанным в форме цветка.

– Держи, – сказала она с довольным видом. – Особое блюдо для герцога.

Я отнесла поднос вниз, опасаясь споткнуться после пережитого волнения. Я ничего еще не смыслила в мести и не знала причин поступка Истер. Но с того утра стала пристальнее за ней наблюдать, чтобы все разузнать.

Мистер Паджетт занимался делами, разложив перед носом бумаги. Пока я наливала кофе, он встал и, читая документ, прошел в угол комнаты. Там он сдвинул красную штору, и за ней появилась тяжелая стальная дверь, окрашенная в черный цвет. На двери красовался золотой герб в виде дерущихся львов на щите. В центре двери виднелся хитроумный замок. Он рассеянно покрутил диск, потом остановился и заметил мое присутствие.

– На этом все, – улыбнулся он, отпуская меня. – Премного благодарен.

Был ли он добр? Он казался таким, когда тихо присвистывал вполголоса. Он сказал, что отзывы обо мне положительные, и этим начал мне нравиться. Но я не посмела бы ни слова сказать о подпорченной яичнице. Ни ему, ни самой Истер.

Вместо этого я спросила ее о металлической двери:

– Куда она ведет?

– К деньгам, конечно, милочка, – ответила Истер. – Этот сейф из стали и бетона. Туда не проникнуть, разве что с помощью динамита.

Но, как мне предстояло узнать, имелся более простой способ войти. С первого раза, как я его увидела, я грезила об этом сейфе. Несомненно, там хранились горы золотых слитков и драгоценностей, как в пещере Али-Бабы и сорока разбойников.

Через час Истер отправила меня вниз забрать поднос. Герцог разговаривал с полковником Боулзом и еще одним человеком – Джуно Тарбушем, начальником каменоломни. Тот приоделся по такому случаю, нацепив жилет и галстук.

– Ваш сын прекрасно работает, – пробормотал Тарбуш голосом таким же масляным, как и его волосы. – Парни в каменоломне обожают Джаспера.

– Он там не для того, чтобы заводить приятелей, – заметил герцог.

– Ну, он любит поболтать, – ухмыльнулся Тарбуш. – Он же юный профессор.

– Сделай все возможное, чтобы излечить его от этого, – велел герцог.

– Мы вобьем каплю здравого смысла ему в голову, – заверил Тарбуш.

– Когда дойдет до вбивания здравомыслия в головы, – рассмеялся Боулз, – буду знать, к кому обратиться.

– Ко мне, – подтвердил Тарбуш, – а я обращусь к «пинкертонам».

– Лучшее агентство в США для найма мускулистых ребят, – согласился Боулз.

Герцог Паджетт изучил тыльную сторону своих пухлых пальцев.

– Никто из этих профсоюзных мерзавцев и на минуту не задержится в городе, всем ясно? – Он повернулся ко мне.

Я чуть не подпрыгнула от мысли, что он заметил мое волнение при упоминании «пинкертонов» и профсоюзных мерзавцев. Что, если мой отец в опасности? Мне хотелось предупредить его или рассказать все К. Т. Но я не могла позволить себе потерять пять долларов в неделю. Я оказалась в ловушке родственных чувств и привязанностей.

– Нельзя ли принести джентльменам еще кофе? – спросил герцог.

– О, боншуур, Сильви, – произнес, сияя, Боулз. – Комент аллей ву?[70]

– Bien, merci[71]. Спасибо, сэр.

Герцог рассмеялся.

– Ох уж эти девчонки. Жена не может без своих французских мадемуазелей.

– Моя жена заговорит до смерти даже слона, – заявил полковник.

– И у моей в подругах целая стая говорливых гусынь, отвечаю, – поддержал Тарбуш.

Мужчины громко расхохотались. Я разливала кофе и раздумывала, что произойдет, если случайно пролить кипящую жидкость им на брюки. Представляю, как они вскочат и загогочут, словно стая гусынь. Зернышко негодования во мне росло.

На следующий день я печатала корреспонденцию Инги в оранжерее.

– Юная леди! Неужели необходимо производить столь адский шум? – в дверях появился герцог с сигаретой в зубах.

– Простите, сэр, я печатала…

Он потер голову и сунул сигарету в горшок с папоротником.

– Извините мою вспыльчивость, мисс. Я переутомился. – Он удалился с жидкой улыбочкой на лице.

– Где же мне печатать? – спросила я позже Ингу.

– Не обращай внимания, – ответила она. – Он надолго не задержится. И потом, он всегда в своей конторе на шлифовальной фабрике. Он очень озабочен финансами. И к тому же железная дорога не готова, и он не доволен. Шуми пока хочешь.

– Сколько хочешь, – поправила я.

В огромном доме стояла обволакивающая тишина, прорезаемая лишь звуком колокольчика, когда вызывали слуг, приглушенными шагами в задней части дома и бренчанием пианино Инги. В Картонном дворце ночью слышался только легкий ветер, возня животных на улице, а еще смех из мужской половины, где садовники пили виски. Доносившиеся оттуда запах табака и звон гитары наполняли темноту ощущением одиночества. Я с нетерпением ждала, когда можно будет вернуться на кухню, где я по вечерам помогала Истер Грейди, к лязгу кастрюль и грому посуды.

Правду говоря, она помогала мне больше. В то лето она научила меня печь разные вкусности. Научила готовить такие блюда, как свиной студень с кукурузной мукой, пирог со сладким картофелем, ветчину с густой подливкой, устричную начинку. Эти рецепты помогали мне почувствовать себя американкой, хотя Истер показала мне и как готовить рыбу en croûte[72], как делать roux[73] – французские блюда, о которых я раньше не слышала, для которых требовалась недельная порция масла. От Истер я узнала о том, что еду можно украшать.

– Вкус лучше, если вид красивый, – объяснила она.

– Откуда ты все это узнала? – восхищенно спросила я.

– От старой женщины из Гваделупы, что работала в Белль-Глейд, пока не хлопнулась замертво возле плиты. Дедуля генерал Паджетт заявил, что она умерла, взбивая сливки, но это случилось оттого, что он собственноручно взбил ей спину хлыстом. – Она рассекла дыню пополам огромным ножом.

Теперь я знаю о возмездии следующее: в ход идут подручные средства. Вскоре мне предстояло найти свои. У Истер была еда и кухонная утварь. Учитывая то, что мне стало известно о герцоге Паджетте, я не осудила бы ее, подсыпь она мышьяк ему в жаркое, но она не отравила его и не разбила драгоценный фарфор. Она запекала месть в яичницу.

Несмотря на перенесенные ею беды, она осталась доброй. И была сама себе госпожа. Крошечная пчелка, целый день шинкующая овощи, замешивающая тесто, моющая кастрюли. Мускулы так и играли на ее проворных руках. Она заботилась о нас. Когда Альбина простужалась или я страдала от головной боли или женских дней, у нее всегда находилось чудодейственное лекарство, какая-нибудь трава или чай. Если я роняла и разбивала тарелку, она только утешала:

– Не страшно, просто подмети.

Если миссис Наджент бранила одну из нас, Истер всегда совала нам при этом кусочек сахара в карман и озорно подмигивала. Пока мы работали вместе, я задавала вопросы и слушала ее истории: как она собирала в детстве яйца вместе с сестрой по утрам в милой Виргинии, как они плескались в реке.

– В той же реке мои мальчики играли с мастером Джейсом.

– У вас два сына? – спросила я.

– Калеб и Маркус. Жуткие были озорники. Джаспер однажды застрял посреди ручья. Совсем еще махонький был. Калеб полез за ним, чтобы вытащить. И представляешь, Маркус сунулся за ним следом, и вот уже оба мальчугана вопят от страха. И Калеб спас обоих! Схватил каждого под мышку и вытащил на твердую землю, как Моисея. – Она покачала головой и улыбнулась, погрузившись в воспоминания.

Я придумывала причины, чтобы подойти к кухонной столешнице: все время нарезала что-нибудь, лишь бы послушать ее болтовню.

– А откуда ты и твои родные? – спросила она как-то днем. – Из Канады вроде?

– Родители из Канады. А я родилась здесь, в Вермонте.

– Что готовит твоя мать?

Я рассказала: soupe aus pois, boudin, pâté chinois, ragoût de boulettes, pattes de cochon[74].

Она рассмеялась.

– Что это еще за штуковина?

– Свиные ножки.

– Паджетты такое не едят, – она снова рассмеялась. – Есть у тебя брат? Сестры?

– Двое братьев, – ответила я. – А у вас есть сестра или…

– Два брата. – Немного помолчав, она добавила: – Тилли, мою сестру, продали и увезли.

Воздух стал густым от ее слов. Словно она рассказала небылицу, обернувшуюся правдой. Словно человек-волк пролетел по воздуху в своем выдолбленном каноэ и украл ребенка, украл счастье у семьи.

– Продали и увезли, – повторила она, продолжая чистить картошку. Кожура и глазки́ падали в раковину.

Это была трагедия из ее прошлого. Личное дело. Мое воспитание и инстинкт громко кричали мне: «не суйся», но меня терзало любопытство. К. Т. Редмонд учила меня задавать вопросы, но я с трудом заставила себя применить это правило к Истер, меня удерживало что-то трудно объяснимое. Возможно, страх. Возможно, лучше ничего не знать. Лучше для меня? Или для Истер? Колечки морковной кожуры падали из-под моего ножа. Мы продолжали работать молча, но я надеялась, что рассказ сам польется из ее уст, как рецепты и советы, словно отжатый апельсиновый сок.

Через минуту она тяжело вздохнула.

– Тилли еще не исполнилось десяти, когда Паджетт продал ее. Отец герцога, генерал Паджетт. – Она выковырнула глазок из картофелины.

– Сколько вам было лет? – осторожно поинтересовалась я. – Ничего, что я спрашиваю?

– Четыре или пять, – ответила она. – Я не против рассказать обо всем. Тебе следует знать. Так я всегда и говорила господину Джейсу: не притворяйтесь, что этого не произошло. Мы видели все своими глазами.

– Видели?

– Тилли забрали у нас и продали вместе с шестью другими неграми из Бель-Глейд, чтобы оплатить карточные долги. Старик Паджетт отправил их пешком от ворот до самой Луизианы.

– Они шли пешком? Из Виргинии в Луизиану?

– Так мы слышали. – Истер нарезала картошку белоснежными кружками.

– Тилли вам не писала?

Истер уставилась на меня как на умалишенную. Она разложила картофельные кружочки словно лепестки розы, слегка перекрывая друг друга, потом залила их смесью молока и муки.

– Когда господин Джейс был маленьким, он все время досаждал мне из-за этой истории. Обещал однажды найти Тилли. Мальчик всегда вел себя словно взрослый, подражал отцу. У него доброе сердце, это правда, но как ребенок может отправиться в Луизиану? И как найти иголку в стоге сена?

– В Луизиане много акадийцев, – заметила я рассеянно. – Они из французов, как и мои родители.

И я зачем-то рассказала ей историю английских янки, выгнавших французов-акадийцев из Квебека и отбросивших их к морю.

– Они были свободными? – резко спросила она.

– Да, но… – я осеклась, осознав, что это не одно и то же. Неэквивалентная степень несправедливости. – Их заставили бросить свои дома и мигрировать на Юг, – пояснила я. – В Вермонт, Мэн и Луизиану.

– То есть у твоей семьи есть родня в Луизиане? И их можно попросить узнать о мисс Тилли Паджетт, проданной из Ричмонда примерно в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году?

– С тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года прошло много времени.

– Не для меня, – возразила она.

Глава восьмая

За пару недель до охотничьего бала миссис Наджент вручила мне газеты и велела отнести вместе с завтраком.

– А это отдай Истер, – сказала она, протянув мне письмо.

В кухне Истер и Джон Грейди смеялись над чем-то, но когда я вошла, их лица изменились.

– Доброе утро, – поприветствовал меня Джон Грейди с таким выражением, словно его застигли врасплох. Я отдала Истер письмо.

– Слава Господу, – воскликнула она. – Это от Маркуса. Нашего младшего. Он шеф-повар в гостинице «Принц» в Денвере. Оба наших сына шеф-повара.

– И выпускники колледжа, – добавил мистер Грейди. – Оба получили дипломы в институте Хэмптона.

Истер вскрыла конверт и вскрикнула. Прижав руку к сердцу.

– Посмотри на это! Джон Грейди, взгляни на этих двоих. – Супруги Грейди с сияющими глазами рассматривали фотографию. – Видишь, Сильви, – сказала Истер, – вот этот постарше Калеб, а это Маркус.

Юношей сфотографировали в классической позе: Калеб стоял позади Маркуса, положив руку на плечо младшего брата.

Мистер Грейди рассмеялся.

– Калеб усадил Маркуса на стул, чтобы самому выглядеть повыше.

Истер улыбнулась.

– Калеб никак не может смириться с тем, что младший братишка его перерос.

На сыновьях были надеты сшитые по мерке костюмы, рубашки с жесткими воротничками и галстуки. Маркус сильно походил на отца. Он сидел, ухватившись за лацканы пиджака, как любят политики. Старший сын, Калеб, смотрел в камеру с веселым огоньком в глазах, на поясе висела цепочка от часов, а в руке он держал толстую книгу. Уши его оттопыривались, как ручки чашек.

– Красавцы, – сказала я с улыбкой.

Истер изучала письмо с почтительным вниманием.

– Мисс Сильви, не могли бы вы прочитать его для нас? Я где-то посеяла очки. А мистеру Грейди давно пора их себе завести. Он с трудом может разглядеть собственный нос в зеркале. – Истер протянула мне письмо, и я принялась читать вслух.

Дорогие мама и папа. Пусть Калеб прочтет вам это письмо.

– Постойте, – запнулась я. – Не следует ли тогда подождать вашего сына? Вместо меня?

– Кэл вернется в «Лосиный рог» только через несколько недель, – пояснил мистер Грейди.

– Он шеф-повар на личном поезде Паджетта, – сказала Истер. – Они отправили его в Денвер готовить для короля, когда тот приедет.

– Какая мать выдержит такое долгое ожидание, – добавил мистер Грейди. – Думаю, можно его прочесть.

И я продолжила читать письмо Маркуса.

Когда брат Кэл был в Денвере, мы сфотографировались для мамы, в подарок ко дню рождения. Надеюсь, вам понравится (я на фото – тот, что красивый). Новость для вас: ваши сыновья планируют купить землю в Колорадо к западу от форта Морган, по 100 долларов за участок. Не можем забыть об этой идее с тех пор, как услышали речь мистера Оливера Туссена Джексона. Он предложил построить новый город в округе Уэлд только для цветных, со школой, больницей, парикмахерской и почтой. У каждого там будет участок земли и дом. Это новый образ жизни в соответствии с учением Букера Т. Вашингтона из университета Таскиги. Калеб не всегда разделяет мое мнение в отношении взглядов Букера, но мы согласны в том, что следует делать. У нас достаточно сбережений для покупки своего хозяйства. Мы планируем приступить в сентябре.

Пока я читала, супруги Грейди сидели напряженно. Глаза их нервно блуждали: они смотрели то друг на друга, то на меня. Истер нервно рассмеялась.

– У Маркуса всегда возникают дурацкие затеи, – сказала она. – Всякий вздор о том, что у него будет собственный город, а еще луна и звезды. Представляешь? Город! Какая ерунда.

С учетом опасных новостей из Ричмонда, если вы все еще мечтаете уехать, Кэл сможет забрать вас в сентябре, и мы купим для вас участок земли и семена пшеницы. Это место называется Дирфилд. Калеб хочет основать там университет. И мы оба полны решимости претворить план в жизнь и достичь успеха. Ты, мама, сможешь открыть свою закусочную, о которой всегда мечтала. А ты, отец, будешь выращивать клубнику и персики и есть их со сливками.

– Он явно сошел с ума, – Грейди пожал плечами и ушел в конюшни.

– Сильви, я прошу тебя сохранить втайне это письмо, – обратилась ко мне Истер.

– Конечно, мэм. Мать учила меня не лезть в чужие дела.

– Она правильно тебя воспитала.

В кухню вошел Джейс Паджетт и кинул на стол свою книгу. Истер сложила письмо и сунула в карман фартука.

– Доброе утро, господин Паджетт.

– Пожалуйста, не называй меня так, – раздраженно бросил он.

– Буду звать вас так и дальше.

– Ты это делаешь, потому что тебе нравится, – заметил он. – Напоминать мне.

Истер посмотрела на него нежно и потрепала по волосам.

– Что вас гнетет?

– Если бы я мог позаниматься, то, может, и сдал бы экзамен, – ответил он. – Но отец заставляет меня работать с рассвета до заката.

– Хм, – отозвалась Истер. – Даже не могу себе представить такое.

– Весь прошлый месяц я раскидывал лопатой щебень в каменоломне, – добавил он.

Истер пробормотала:

– А весь вечер вчера где-то кутил.

– На этой неделе меня направили на шлифовальную фабрику, – не унимался Джейс. – А хуже всего то, что завтра я должен сопровождать дражайшую мачеху в поездке по городку. Она просит экскурсию для своего социологического отдела. Все это какая-то дурацкая шутка. – Он угостился хлебом с маслом. – Почему мне надо устраивать какие-то экскурсии для глупой дамской затеи? Как мне учиться? Я хочу сам встать на ноги.

– А сейчас ты стоишь на моей ноге, – заметила Истер, отодвигая его в сторону. Она положила письмо в ящик стола.

– Письмо от Маркуса? – спросил он.

– Да, – ответила Истер, застигнутая врасплох.

– Хочешь, прочитаю его тебе?

– Спасибо, не надо, – ответила она. – Одна из девушек уже прочла мне его сегодня утром.

– И как он? Как Маркус?

– У него все хорошо в Денвере.

– Давай напишем ему и позовем приехать в Мунстоун вместе с Калебом. Хочу свозить их пострелять, добудем лося. Напишем ответ?

– Сейчас нет времени, – Истер схватила поднос с завтраком и понесла в столовую.

Я стояла у раковины и чистила от кожуры персики. Джаспер кинул взгляд на ящик, где лежало письмо, потом подошел и выудил его из-под стопки чистых кухонных полотенец. Прочел.

– Ха, – он положил письмо на место. – «Мечтаете уехать». Что бы это значило?

– Прошу прощения? – переспросила я.

– Разве не вы прочли ей это письмо?

Я кивнула и швырнула косточку от персика в мусор, взяв в руки следующий.

– Дело в том, что Истер обычно просит меня читать ей письма, – пояснил Джаспер. – Чудовищно, что она не может прочесть их сама.

– Она потеряла очки.

Джейс стоял у раковины и смотрел, как нож в моей руке снимает тонкую полоску кожуры с персика.

– Ее поймали с книгой, когда ей было лет шесть или семь, и наказали. Их пороли за попытки читать.

Я содрогнулась, и руки мои обагрились соком персика.

– Прошу прощения, мисс Пеллетье. Не стоило начинать этот разговор. Неподходящая тема для обсуждения за завтраком.

Джаспер сел позади меня, намазывая тост маслом. Воздух стал плотным, как вата. Его отец и мачеха пили кофе в столовой, стуча ложечками о блюдечки и разговаривая там за дверью. Джейс не двигался. Я ощущала его присутствие, словно булыжник вкатился в дверь и застрял посреди комнаты. Волосы у него на затылке были влажные и топорщились завитками, как утиный хвост.

– Надеюсь, вы не против, что я здесь сижу, – сказал он, элегантно растягивая слова. – Меня попросили не читать за их столом. – Он кивнул в сторону столовой. – Это невежливо. Но так я отвлекаюсь от их трепа. Обсуждения всех их проектов. И я один из главных проектов.

Он ел яйцо и переворачивал страницы. Время от времени делал пометки на полях или подчеркивал предложения.

– Вы пишете прямо в книгах? – удивилась я.

– Да. А вы разве нет?

– С меня бы за это сняли скальп.

– Это было бы крайне прискорбно, – он снял очки и уставился на меня. – У вас ведь такие красивые волосы.

Нож выскользнул у меня из рук.

– На прошлой неделе я слышал, как поет ваш отец, – сказал он, продолжая на меня глазеть.

– В самом деле?

– Джоко здорово поет. И играет на скрипке, я слышал.

– Да, – улыбнулась я, вспоминая папину скрипку. – Он хороший скрипач.

– Француз – славный парень, – заявил Джаспер. – Все любят Джека Пеллетье.

«Только не босс Тарбуш», – подумала я.

Джаспер допил кофе. Потом откинулся на спинку стула и указал рукой на ящик, где лежало письмо Маркуса.

– Так позвольте мне снова задать этот вопрос, – повторил он. – Мечтаете уехать. Что, вы думаете, это значит? С чего супругам Грейди хотеть уехать от нас?

Вопрос смутил меня. И смутил сам Джаспер, студент колледжа, читающий Вергилия на латыни, принц «Лосиного рога». Его интересовало мое мнение. Мне показалось, что рискованно его высказать.

– Возможно, они скучают по сыновьям?

– Но это «мечтаете уехать»? – Джаспер произнес это так, словно его предали. – Им трудно придется, если они уедут. Дело в том, что Истер вырастила меня вместе с Кэлом и Маркусом. Супруги Грейди живут с нами – целую вечность. И преданы нашей семье… Истер даже ездила с отцом в Париж, показывала там свои навыки поварихи. Отец оплатил обучение Калеба и Маркуса в институте Хэмптона. А теперь они хотят уехать? Если бы не мой отец, Маркус не встретил бы этих ребят из Дирфилда – Туссена Джексона и Букера Вашингтона.

– Мне эти имена незнакомы, – заметила я.

Джаспер взял в руки «Мунстоун сити рекорд» и указал на заголовок: «Букер Т. Вашингтон в Денвере».

– Даже местные газетенки в курсе, что это самый знаменитый негр в стране! Наряду с профессором Дю Бойсом.

«Дю Бойс» – так Джаспер произнес имя, написанное на обложке книги: Du Bois.

– Дюбуа? – переспросила я. – Француз?

– Американец. Он негр. И профессор Гарварда. Написал эту книгу. Ее дал мне Калеб Грейди. – Джаспер показал мне название: «Души черного народа». – Когда закончу ее читать, одолжу вам.

– С удовольствием прочту. Спасибо.

Я начала чувствовать неловкость. Шея Джаспера покраснела, словно мы разговаривали вовсе не о книгах. Мое лицо запылало.

– Скажите, Сильви, – добавил он. – А вы поедете с мадам завтра утром на экскурсию? Для этого ее проекта.

– Да, она просила меня делать заметки.

– Мне повезло, – заявил он. – Рад, что не придется страдать одному.

Страдать от чего? Поездка на красных кожаных сиденьях рядом с графиней в ее экипаже на высоких колесах казалась мне приятной перспективой. После его ухода я взяла в руки «Рекорд» почитать, что сообщает К. Т. Редмонд.

Личность господина Вашингтона поистине вдохновляла, но я не понимала, почему он так интересует Джаспера Паджетта. И почему его так волнует отъезд супругов Грейди. Меня же интересовал исключительно сам Джаспер.

Глава девятая

В то утро мы сели в не слишком подходящий для нашей компании двухместный экипаж. Во главе движимая своими идеями графиня в белом летнем платье с зонтиком от солнца. Рядом на бархатном сиденье примостилась я в экстравагантно-нелепой шляпе, которую она дала мне для «защиты молочного цвета кожи». Бизу уселся между нами, весело виляя хвостом. На заднем сиденье устроился Джейс Паджетт, пряча сердитый взгляд за очками и теребя книжку про души народа. На передней скамейке в роли возницы сидел Джон Грейди в костюме и с неизменным приветливым выражением на лице.

– Доброе утро! Прекрасный день, прекрасный! Как ваше самочувствие, миссис Паджетт? Мисс Сильви? Какой день, хвала Господу.

В то время я думала, что Джон Грейди самый жизнерадостный человек на свете. Но, пройдя школу жизни у Грейди и Паджеттов, поняла, что его приветливость – обман или маска. Щит, позволявший ему не сойти с ума. Его душа и даже тело защищались с помощью песенок и веселого свиста. Нейтрализуя угрозы и опасности. Я сама прибегала к улыбке в миротворческих целях, и мне советовали делать это почаще. Мы въехали в городок. Грейди насвистывал себе под нос, а Инга давала указания:

– Сегодня, друзья мои, мы опросим людей в рабочем поселке и выясним, как социология может улучшить их жизнь. Посмотрим своими глазами на жизнь этих les misérables[75].

– Жду не дождусь, – саркастично протянул Джаспер.

У ног Грейди стояла корзина с коробками конфет. Мы с мадам провели весь прошлый день, перевязывая их золотистыми ленточками. Инге пришла в голову мысль дарить их семьям, чтобы «подружиться с местными».

– Вернее, одурачить, – заметил Джейс. – Подкупить.

– Подкупить? – переспросила она. – Нет. Это научный подход. Доброта поможет привязать людей к компании, сделать их преданными. И держать подальше эти ужасные syndicats de travail[76].

Профсоюзы. Меня оскорбило ее замечание, но я не защищала ни отца, ни Джорджа. Деньги заставляли меня молчать: за пять долларов в неделю я получила славное гнездышко на лето и не хотела им рисковать, поэтому держала рот на замке.

Пока мы ехали, Инга рассказывала о процветании Мунстоуна: у реки строили новый склад для фабрики, белый каменный фундамент новой школы возвышался на берегу.

– Компания предоставила мрамор для ее строительства, – с гордостью заявила Инга.

– То есть нельзя просто взять этот мрамор из земли: он ведь тут повсюду, – заметил Джаспер. – Лежит и ждет.

– Это было бы воровство, – возразила Инга. – Мрамор принадлежит компании.

– А как же школьные книги? – спросил Джейс. – Их мы тоже подарили?

– Хорошая идея, месье. Конечно, книги, – пробормотала она. – Сильви, запиши про книги.

«Запиши про книги», – послушно нацарапала я в блокноте.

Перед лавкой курил на солнышке мистер Кобл. Инга помахала ему.

– Доброе утро! – поприветствовала она подругу К. Т. Редмонд, Дороти Викс: та стояла перед пекарней, стряхивая с фартука белое облако муки.

Я натянула поглубже на лоб поля шляпы, опасаясь, что К. Т. высунет свой длинный нос в окно соседнего здания и закидает нас острыми, как дротики, вопросами. Но ставни были закрыты, и табличка на дверях гласила: «Закрыто». Вероятно, сплетница Сюзи рыскала по городу в поисках новостей. Наверняка ей захочется написать об идеях Инги по улучшению условий работы, – позже, когда я рассказывала ей об этом, К. Т. назвала это «капитализмом всеобщего благосостояния», с отвращением покачивая головой.

Графиня продолжала улыбаться всем, кто встречался нам по пути. Похоже, ей доставляло удовольствие, когда все глазели на красные кожаные сиденья и украшенный бахромой навес экипажа.

– Видите, новое освещение! – Инга указала рукой на лампочку, свисавшую на проводе на пересечении улиц. – Скоро у нас будет канализация и электричество по всему городку.

– Блеск, – отозвался Джаспер и перевернул страницу.

– Тебя это не впечатляет? – воскликнула Инга. – Разве не изумительно, что город был построен всего за два года! Сильви, ange, ты не согласна?

– Ange в переводе с французского «ангел», ведь так? Сильви – ангел, – заметил Джейс. – Не то что твоя подруга Адель. – Он прошептал мне на ухо: – Остерегайся гостей этого дома, ангел. Остерегайся их континентальных замашек.

– Хватит, месье, – осадила его Инга. – Вы ужасны.

Может, он и был ужасен и высокомерен, но меня он очаровал. Его глаза прожигали мне спину сквозь спинку сиденья. Я украдкой бросила взгляд в его сторону, и он ухмыльнулся, довольный, что я оценила шутку. Мне нравилось, что он доволен, но предупреждение его не показалось мне забавным. «Остерегайся».

Инга объявила:

– Вот мы и в Маленькой Италии.

– Район макаронников, – заметил Джейс. – Так называет его отец.

– И мой тоже. Мне это не нравится, – выпалила я, не подумав, и тут же пожалела. Рискованно говорить об отце при Паджеттах, рассуждавших о les misérables и об убогих домах рабочих. Им может прийти в голову поехать в Каменоломни, где они увидят нашу жалкую хижину и будут раздавать всему оценки вместе со сладкими подарками. Если они увидят все это, даже моя огромная шляпа не скроет, кто я такая.

Домики у фабрики были слеплены из бревен и парусины. Дорожки из досок, брошенных поверх грязи, вели к темным дверям. В земле за сетчатыми изгородями копались курицы, качались на ветру веревки с бельем, сушащимся на солнышке. Женщины в платках пристраивали на уличных печах чайники и кричали предостережения барахтавшимся в грязи ребятишкам. Две дворняги на крыльце тяжело дышали, слюна капала с их челюстей. Бизу зарычал на них из коляски, чувствуя себя в полной безопасности.

– Останови здесь, пожалуйста, Грейди, – велела Инга.

Мистер Грейди помог нам сойти. Дым от горящего угля смешивался с вонью отхожих мест. Над бочкой с отходами кружились мухи. Инга поморщила нос и пошла по дорожке к двери, постучала.

– Buonjorno[77], – поздоровалась она. – Есть кто дома?

Отозвалась загорелая женщина со светлыми глазами, скулы ее блестели от пота, а голова была повязана платком.

– Cosa vuoi?[78] – спросила она с тревогой, увидев на пороге элегантную Ингу. Руки у нее были покрыты фиолетовыми пятнами. Она вытерла их о передник, и пятна сошли, оставив на нем красные полосы.

– La Contessa![79] – Она потрясенно качала головой. – Ох, не верю глазам. Benvenuto![80]

За ее спиной толпились дети, передник топорщился на округлившемся животе.

– Я синьора Санторини.

– Не беспокойтесь, миссис Санторини, – успокоила ее Инга. – Это всего лишь дружеский визит. Non ti preoccupare[81]. Это мистер Паджетт.

Миссис Санторини изумленно уставилась на Джаспера.

– Сын? – спросила она, пытаясь говорить по-английски. – Паджетт-младший? Il figlio?

– Джаспер Паджетт, – представился он. – Рад знакомству.

Он поклонился так изысканно, что миссис Санторини захихикала как девчонка и прикрыла рукой щербатый рот.

Инга зашла в дом.

– Смотри внимательно, Джейс. А ты все записывай, Сильви.

Но Джейс остался на крыльце и стал читать книгу.

– Он меня расстраивает, – пробормотала Инга.

«Расстроена», – записала я и пошла вслед за ней в дом Санторини, полный детей.

– Филомена, Джованни, Маргерита, – перечисляла синьора детей, положив руку на сердце. – Мария, Анна, Пьетро.

Двое младших играли без штанишек, как Кусака, со стуком складывая в ведерко камешки.

Инга улыбнулась и тронула их кудряшки с нежностью, при виде которой я почувствовала, как скучаю по брату.

– Твои бамбинос принимают ванну? – она показала руками, будто трет себя губкой. – Il bagno?

– Si, si.

Синьора теребила передник. Смущение повисло в воздухе плотной завесой, оно тяготило меня. Мне хотелось спрятаться в большой бочке у печи. Она была заполнена темным красным соком, в накрывавшем ее сите лежали шкурки и семечки, оставшиеся после отжима винограда.

– Отметь, – Инга указала на бочку.

«Виноград», – записала я. «Вино».

Графиня проверила углы, понюхала воздух, метнула взгляд на ночной горшок, изучила рой мух на ширме, рассмотрела вереницу кувшинов с вином на полке.

– Отметь.

Я делала записи каждый раз, как она поводила бровью, подавая мне знак. Ее внимание не привлекли занавески с цветочным рисунком, сшитые из мешков из-под муки, горшок с маргаритками на подоконнике, вышивка на скатерти и изображение Девы Марии на стене. Проходя мимо него, я по привычке перекрестилась. Радуйся, Мария, благодати полная. Но сама я благодати не чувствовала, только неловкость и беспокойство, словно мне за шиворот выплеснули ведро с угрями. Дети глазели на нас: на мой блокнот с записями, на Ингу, благодушно взиравшую на них ярко-голубыми глазами. Кем нас считали Санторини? Наверное, непрошеными захватчиками, судьями, которые могли нанести им вред.

Миссис Санторини щипала губы пальцами. Кажется, она отчаянно хотела что-то сказать, но от страха слова застряли в горле.

– Прошу вас, синьора. Мы платим ренту. У меня есть квитанция. Мы платим.

– Не волнуйтесь, – повторила Инга. – Мы из социологического отдела. Siamo amici, мы друзья. Сильви, подарки!

Я сняла крышку с корзины и достала одну из коробочек с конфетами. Дети столпились вокруг, пока миссис Санторини открывала упаковку. Она ахнула, увидев цветные обертки.

– Caramella![82] – миссис Санторини обмахнула лицо рукой и потом в порыве благодарности прижала ладонь к горлу. – Ох, la Contessa, спасибо. Mille grazie.

– Итак, синьора, – воскликнула сияющая Инга, – обязательно купайте бамбинос три раза в неделю и не жалейте мыла. Вот инструкции. Сильви? Подай брошюрку.

Я протянула синьоре брошюру «Правила гигиены для семей».

Миссис Санторини только отмахнулась.

– Простите, простите. Плохо английский.

– Все равно оставь, Сильви, – прошептала Инга. – Запиши: надо все перевести.

«Перевести», – пометила я, понимая, однако, что перевести с языка особняка на язык хижин едва ли возможно. Как мыться с мылом, когда мыла нет?

Вернувшись в экипаж, добрая графиня помахала всем рукой и поморщила свой милый носик.

– Тебе стоило на это взглянуть, Джаспер! – воскликнула она. – Déguelasse[83], просто свинарник. Может, лучше его снести? По крайней мере, им следует передвинуть уборные подальше!

– Но, мадам, – тихо заметила я. – Зимой снег очень глубокий. Если уборная далеко, можно замерзнуть.

От ее слов меня пронзил стыд, захотелось защитить семью Санторини и всех обитателей хижин.

– Ты права, – согласилась она, обдумав мои слова. – Вот именно поэтому нам нужна канализация. И все живут в такой тесноте. Их восемь в этой хижине! Или девять? И голые малыши. У них даже нет игрушек. И этот алкоголь! Ты видела? Бутылки! Эти Санторини, как это называется? Самопойщики.

Я с трудом удержалась от смеха.

– Самогонщики, – поправила я Ингу.

– Святые небеса! Самогонщики! – прокричал сзади Джаспер. – Дьявольское пойло! Искупать их в шампанском!

– Джейс, прошу тебя, – осадила его Инга. – Они делают вино из всего, даже из сорняков.

– Давайте вернемся, – предложил Джейс. – Проверим, насколько vino хорошее. Сравним с бордо из погреба моего старика. Меня мучает жажда.

Я подавила улыбку, и он увидел во мне благодарного зрителя. Родственные души.

– Главная проблема каждого рабочего поселка – выпивка, – изрекла Инга.

Мне хотелось ей возразить: «Главная проблема – опасная работа. Низкая оплата и высокие цены. Теснота и холод». Но я решила, что это не пристало моему положению. Мое место в хижинах или в Картонном дворце, пока я не найду что-то получше.

Джаспер отложил книгу и, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Главная проблема в том, что людям не платят деньги.

Так и есть! Я молча поддержала его.

– Конечно, им платят! – накинулась на него Инга. – Кто внушил тебе эти мысли? Они пропивают все жалованье. Тратят на виски.

– А почему бы и нет? – возразил он. – Что в этом плохого?

– Мы пытаемся отрезвить город. Эти люди – они пьют целыми днями. И получают травмы. Потом не работают. Социология дает решение! Я говорила вашему отцу, нам нужен клуб для мужчин. Где будут подавать только сидр. И будут развлечения. Бильярд, карточные игры, бейсбол. Вот что им нужно.

– Давайте спросим Сильви, что им нужно, – предложил Джаспер.

– Я только делаю записи, – увильнула я от ответа, еще надеясь, что эти записи помогут рабочим. – Не мое дело говорить.

Но Джаспер мог говорить все, что хочет, и он не стеснялся.

– Люди не могут жить на гроши и отрабатывать смены по четырнадцать часов, – сказал он. – Но отец не слушает.

– Это неправда. Так ведь, Сильви? – давила на меня Инга. – Разумеется, им платят.

– Не деньгами, – возразил Джаспер. – Расписками для магазина компании. Так ведь, мисс Пеллетье?

Оказавшись между двух огней, я пожала плечами. За меня ответили руки: я раскрыла ладони, пустые, как карманы моего отца. И улыбнулась сначала Джейсу, потом Инге, продолжая слушать внимательно, как шпион.

– Инга, если вы прочтете местные новости… – начал было Джаспер.

– Эта газетенка, ба! – прервала его Инга. – Она ненавидит бизнес. Ненавидит успех.

– Она ненавидит то, что мы не платим парням сверхурочные. Ненавидит, что Боулз берет с рабочих арендную плату за палатки, в которых им приходится жить. Даже в разгар зимы.

– А где еще им жить? – прокричала Инга. – Мы строим сразу, как нам доставляют древесину. – Она кипела от гнева, видя, что ее надежды обратить Джаспера в социологическую веру тают, словно снег под полуденным солнцем. – Все равно этой зимой у нас будет каток. И лыжные гонки. Как в деревнях Европы.

– И мы все научимся распевать йодль. – Джаспер комично изобразил тирольский напев. Инга расхохоталась. Грейди хлопнул себя по колену. Атмосфера разрядилась, хоть они и продолжали спорить.

– Мне хочется, чтобы вы оценили важность социологии, – заметила графиня. – Если деревня станет комфортной, жители не будут бастовать. Они будут работать.

– Как рабы, – вставил Джаспер.

– Рабы, пф, – фыркнула она. – Это все в прошлом.

Возможно, начальники все еще живут этим прошлым, подумала я. Джаспер помахал книгой.

– Доктор Дю Бойс не считает это прошлым.

– Ты попугай, вторящий профессорам-янки, – воскликнула Инга. – Твой отец полагает это безнадежным. Нужна твоя помощь, чтобы его убедить. Социология – это будущее. Тебя он послушает.

– Раньше не слушал, – возразил Джаспер.

Все утро мы с Ингой объезжали деревню, а Джаспер оставался в экипаже и болтал с Джоном Грейди, сидя в тени. Временами он зачитывал вслух отрывки из книги Дю Бойса, а Грейди слушал и вежливо кивал. М-м, ага, надо же. Очевидно, что Джейс не мог сказать о «Душах черного народа» то, чего Грейди не знал. Это Джейс (а позже и я сама) находил откровения на этих страницах, и вдохновение, толкнувшее его на путь безумств.

Заходя в хижины, графиня расспрашивала жителей. «В чем вы нуждаетесь?» Она слушала, лицо ее выражало глубокое сострадание, а ладонь лежала на плече или предплечье собеседника – этакий жест доброй самаритянки. Малыши сидели на ее элегантных коленях, играя с ее ожерельем и ковыряя в носу. Они целовали ее в щеку чумазыми губами. Она трепала им волосы пальцами.

– Вы ходите в школу? – спрашивала она. – Надо ходить каждый день! Есть у вас игрушки? Что сказать святому Николаю про ваше заветное желание?

Запиши: для девочек куклы-пупсы, для мальчиков игрушечные поезда.

Она стала летним Рождеством. Бизу с лаем носился вокруг, пока взволнованные матери наблюдали за происходящим и шептали детям на чешском, польском или итальянском: «Не балуйтесь. Ведите себя хорошо». Шлепали их, пока не видит богатая дама. Инга щекотала их худые ребра. Возможно, эти матери задавались, как и я, вопросом, почему у нее нет собственных детей.

Женщины изливали ей желания своих измученных сердец, говоря, чего им не хватает: обуви и молока, мяса и лекарств. Я все записывала. В одной хижине не было двери, в другой текла крыша. Записывай. Мы видели палатки с жестяными дымоходами, ребенка, спавшего в ящике из-под яблок, как когда-то Кусака. Инга побеседовала с девушкой моего возраста: к ее спине был привязан младенец, за юбку держался карапуз, а во рту вместо зубов зияли сплошные дыры.

– В чем вы нуждаетесь?

– Мне бы выспаться! – девушка захохотала, обнажив черные пустоты во рту.

За нашей коляской бежало шесть или семь ребятишек, словно за цирковой повозкой.

– Эй, Contessa! Dolci, dolci. Пожалуйста, спасибо.

Мы раздавали конфеты.

– Вот уж польза им от этого, – фыркнул Джаспер. – Дали бы им денег, а не конфет.

И снова он заметил мою улыбку из-под шляпы.

– Фу, какой вы, Джейс, – протянула Ингеборга. – На фабрике уже поговаривают про забастовку. Полковник расшибет им головы, как в Руби. Вы этого хотите?

Желудок у меня сжался. Забастовки казались чем-то бесконечно далеким от этой повозки. Но люди в ней говорили про расшибание голов. Именно такой жестокости опасалась моя мать, поэтому и избегала разговоров о профсоюзах и не хотела принимать дома их организатора Лонагана.

– Мы пытаемся сделать людей счастливее, – продолжала Инга. – Почему вы так мрачно на все смотрите?

– Должно быть, виноват горный воздух, – ответил Джейс. – Предпочитаю сырой туман Новой Англии.

Он сам походил на туман: его сарказм и аргументы, бросаемые на меня искоса взгляды. Я, затаив дыхание, слушала их с мачехой разговор и расстроилась, когда он нашел предлог нас покинуть:

– Дамы, простите, вынужден вернуться к учебе.

– Ладно, идите, – надула губы Инга.

Джейс подмигнул мне и спрыгнул с коляски. На углу улицы вместо того, чтобы свернуть к «Лосиному рогу», он пошел в направлении салуна. Грейди посмотрел, куда он направляется, и покачал головой.

– Он несчастлив, этот мальчик, – сказала Инга.

Почему он несчастлив, живя в шато и попивая апельсиновый сок, для меня оставалось загадкой. И я молчала, надеясь услышать объяснение.

– Его отец говорит, что он всегда был нервным ребенком, – бормотала она. – Оно и понятно, он рос без матери.

– Я видела ее портрет, – вставила я. – Она была красавица.

– Герцог любит красивых женщин, – заметила Инга не без тщеславия. – Но Джейс одинок. – Она прошептала по-французски: – Его воспитывали эти люди, бедные негры.

Она скосила глаза в сторону Джона Грейди, управлявшего экипажем, на его прямую спину и руки, в которых он держал вожжи, с таким видом, словно он виноват в том, как воспитали лишившегося матери мальчика.

– А потом эта вторая жена! – продолжала Инга. – Она отослала мальчика в академию Массачусетса, когда ему было всего восемь. А теперь? Пф-ф. В университете ему внушили столько дурных идей. Он спорит с отцом, ругает деда, а ведь тот был генералом и воевал, ты знала? Его ранили при Манассасе. – Она перешла на английский.

– Его портрет я тоже видела. Бригадный генерал, верно?

– Да, очень известный. Потерял ногу и вообще все. Земли, собственность.

Джон Грейди стал насвистывать что-то неопределенное.

– Поэтому муж хочет возвести памятник конфедератам. В честь своего отца. Муж не может забыть дом своего отца, его отрезанную ногу. Только представь все это, – Инга содрогнулась.

Я подумала про Пита Конбоя и пилу хирурга. Мистер Грейди засвистел громче.

– Но, Джаспер… ему все равно. Он стыдится. И предпочитает забыть. Для мужа сын – сплошное огорчение. Он… трудный, мне тоже с ним непросто. Три года я пытаюсь с ним подружиться, но он злится на меня. Сплошное расстраивание.

– Расстройство, – поправила я.

– Да, расстройство, – она наклонилась ко мне.

Я с трепетом погладила ее шелковистые волосы.

– Мне жаль, Инга.

Она вытерла глаза и выпрямилась.

– Ничего, пустяк.

Но это был не пустяк. Джейс трудный, мрачный и саркастичный. Но в то же время очаровательный, начитанный и остроумный. И он подмигивал мне так, словно у нас взаимопонимание.

Глава десятая

Дождь стекал по стеклянной крыше и по стенам оранжереи. Мы походили на рыбок в аквариуме: пальмовые листья и папоротники высились вокруг словно водоросли.

– Пожалуйста, перепиши все заметки с нашей поездки, – сказала Инга, развалившись в шезлонге. – Составим отчет об условиях в поселке и рекомендации. Первое: закрыть салун. Второе: спланировать систему канализации. Третье: что там еще?

Я просмотрела заметки.

– Перевести брошюры?

– Да, перевести, – она взмахнула рукой и зевнула. – Только не сейчас, пожалуйста. Отчет – дело утомительное. Сегодня мы слишком много работали, да? Теперь развлечемся. – Она похлопала по сиденью рядом с собой. – Я такая скучная.

– Не скучная, – поправила я. – Мне скучно. Ennuyée.

– Да, скучно. Месье Паджетт в Денвере. Он хотел, чтобы я поехала с ним, но… – она заговорила тише, – дамы там меня недолюбливают. Сплетничают обо мне. Они овцы. Коровы и овцы. Им не нравится европейский стиль и то, как я заполучила своего мужа. Они разговаривают о церкви. И о всякой ерунде. Обсуждают рецепты. Их не интересуют музыка и танцы. Представляешь, Сильви?

Все, что я знала о танцах, ограничивалось топтанием моих тетушек и дядюшек в тяжелых башмаках под скрипку отца в амбаре и скаканием двоюродных братьев и сестер, вероятно весьма примитивным.

– Я мало что знаю об изысканных танцах, – заметила я.

– Не умеешь танцевать? – она встревоженно поднялась. – Но, Сильви! Тебе надо подготовиться к гран-бал. Три недели достаточный срок. Я научу тебя.

– Вряд ли это хорошая мысль.

– Вставай.

Повернувшись ко мне лицом, она протянула мне левую руку, а второй обхватила меня за талию. Нежные пальцы графини сжимали мои широкие костяшки. Она притянула меня к себе, зажав как в тисках, и направляла вперед-назад, приговаривая:

– Un, deux, trois! Раз, два, три! Шаг, шаг, шаг, поворот и шаг!

Она отпустила меня и станцевала сама, заливаясь звонким смехом. Бизу залаял, и она взяла его на руки и танцевала пару минут вместе с ним. Потом вернулась ко мне, продолжая смеяться и кружиться. Я следовала за ней, поглядывая на свои неуклюжие ступни, пока она вальсировала, направляя мое нескладное туловище.

– Смотри вверх! Не деревеней! – Она напевала мелодию вальса. – Та-та-та-та-та! Ты катишься на коньках, летишь по льду, glissade – скользишь. Ты легкая как перышко, Сильви.

Потом, словно их осыпали волшебной пыльцой феи, ноги мои ощутили ритм. И мы с графиней раскачивались в такт, напевая мелодию, и шаг за шагом выскользнули в холл со сводчатыми потолками.

– Вальсируй, Сильви!

Я дала себе волю и заскользила по отполированным полам. Ой-ей. Появилась миссис Наджент: ее ноги неодобрительно цокали по паркету. В глазах ее читалась тревога, словно мы пустились в загул в опиумном притоне, а не танцевали под воображаемую мелодию.

– У нас урок танцев! – прокричала Инга.

– Вижу, – ледяным тоном протянула экономка.

– Присоединяйтесь, миссис Наджент! – пропела Инга.

Экономка откинула голову. При виде ее возмущенно вытянувшегося лица мы прыснули со смеху. Когда она отвернулась, мы втянули губы, изобразив рыбий рот. Она обернулась и уставилась на нас. Кажется, она заметила мою гримасу. Ей же хуже, мне все равно. Мы с Ингой провальсировали назад в оранжерею, не переставая хохотать. И упали на кушетку, хватаясь за бока.

– Сильви, ange, ты танцуешь как цирковой слон.

– Я нескладеха.

– Не-скла-деха, – протянула она. – Что значит «нескладеха»? Неважно. Ты становишься перышком в руках мужчины, а он вращает тебя, словно ты невесомый призрак.

– Может, я и вправду буду для них призраком, невидимкой, – заметила я.

– Хм, я так не думаю. Здесь, в американских горах, ты можешь стать кем хочешь, да? Я графиня, месье Джерри Паджетт из Ричмонда, Виргиния, – герцог. Кем желаешь стать? Просто скажи, et voilà, оно исполнится.

Кем я хотела стать? Возможностей было не так уж много.

– Нельзя просто пожелать чего-то и получить, – сказала я Инге. – Нельзя просто решить, кем быть…

– Разве? – Инга ухватила пальцами локон моих волос и задумчиво теребила его. – Шесть лет назад я загадала желание. И потом встретила Джерома Паджетта, мы танцевали вальс. Понимаешь теперь, Сильви, почему охотничий бал так важен? Приедут все сливки общества со своими деньгами. Сотня гостей. И джентльмены будут приглашать тебя на танец.

– Не думаю, – попыталась я противиться заразившей меня надежде. Я знала лишь одного джентльмена, но Джейс не увлекался танцами. Станет ли он кружить меня в вальсе, если я превращусь в перышко в его руках?

– Конечно, пригласят, – заверила Инга. – Используй свой шанс, les opportunités.

Несколько дней я просидела за столом, печатая заметки с нашей вылазки и изучая отчет социологического отдела о городке Руби, который написала два года назад Адель. По предложению Инги я сохранила выдержки из текстов известного доктора Ричарда Корвина, основоположника движения по улучшению условий работы. Я отредактировала отдельные фрагменты его идей, совершая мелкие подрывные действия, словно местный агитатор.

Я впечатала комментарии Инги с нашей поездки. Отчет Адели служил образцом, а улучшенный рабочий поселок у угольных шахт Паджеттов в Руби являлся моделью для Мунстоуна.

Я писала заметки в таком духе, цитируя идеи Инги. Я была почти влюблена в них, в философию доброты и коробок с конфетами. Так когда-то была влюблена в доброту Иисуса, мывшего ноги своим ученикам и тела больных проказой. Леди Щедрость, миссис Паджетт, хотела построить театр. Больницу. Принести людям свет, здоровье, а еще черную икру, розы и чистые туалеты. Она мечтала о библиотеке и игровой площадке, об оркестре Мунстоуна, играющем Моцарта.

Мунстоун был сияющей мечтой посреди гор, так описывала его Инга. И я описывала ее философию улучшения производственных условий, хотя голос внутри и шептал: «Не будь тупицей». Конфет и рождественской индейки не хватит надолго. И деревенщины вроде меня никогда не научатся вальсировать. Но я не слушала этот голос и верила, что скоро вниз по заснеженным склонам заскользят лыжники, как в Альпах. Верила в амброзию и нектар. И радужных пони.

Вместо этого нас ждали впереди беспорядки, кровопролитие и смерть.

– Превосходный отчет, – заявила Инга в понедельник утром, просмотрев текст. – Ты записала все точно. Я внесла всего несколько пометок. Их надо напечатать. Полковник Боулз придет ужинать в пятницу, передам ему рекомендации.

Я закрылась в оранжерее и напечатала десять страниц «Отчета социологического отдела компании “Паджетт” об условиях в рабочем поселке Мунстоуна с рекомендациями по улучшению жизни работников». К среде я все закончила. В четверг Инга выразила свое полное удовлетворение отчетом.

– Завтра покажу его полковнику, – сказала она.

В пятницу, вероятно в наказание за рыбью гримасу, миссис Наджент приписала меня к кухне и обрядила в форму прислуги. Вручила черное платье и чепец с ужасными сборками.

– Полковник и миссис Боулз придут на ужин с несколькими гостями из Денвера. Надо выглядеть прилично.

Смотрелась я в этом жутком чепце словно гриб поганка.

Весь день Истер заставляла меня чистить, лущить и резать овощи на дюжину гостей. Я мыла с мылом подносы и ложки, оттирая с них капли соуса и глазури. Выкладывала на противень белые кружочки картофеля для pommes de terres à la Normande[84]. Рука болела от ожога, оставленного раскаленным маслом. Истер свернула картофель в форме цветочных лепестков. Я отнесла закуску в ледник и присела ненадолго в тени, любуясь текущей внизу рекой.

– Куда ты подевалась? – воскликнула Истер, когда я вернулась. – Как раз когда нужна помощница следить за духовкой, ты где-то шляешься. – Она запыхалась, разгоряченная паром от кастрюль, и вытирала пот со лба передником. – К ужину придут двадцать пять гостей, а ты где-то бродишь.

– Извините, Истер. – Обычно она не злилась долго, но в тот день вымоталась. Когда Джон Грейди зашел в кухню за стаканом воды, она протянула его, не сказав ни слова.

– Миссис Грейди, – произнес он, – мое сердце разрывается, когда вы так хмуритесь.

– Мне ужасно жаль, – сказала она. После его ухода она протянула мне миску с ошпаренным луком, чтобы легче снималась шелуха – она научила меня этому приему. – По правде, я не заслуживаю этого мужчину. Если найдешь себе мужа хотя бы наполовину такого же доброго, значит, ты родилась под счастливой звездой.

– А как вы его нашли?

– Давным-давно, – ответила она. – В детстве играли в одном дворе. Но Грейди сбежали из Бель-Глейд, когда началась война. Его отец записался в армию янки, но его подстрелили, и мамаше Грейди с детьми ничего не оставалось, как вернуться. – Воспоминания захватили ее. – Миссис Грейди так и не смогла это пережить, зато мне повезло, ведь Джон Грейди как увидел меня тогда, так до сих пор глаз с меня не сводит и… – Она смягчилась, заговорив об этом. – В моем сердце все еще крутятся колесики, когда я вижу этого мужчину.

Не знала, что в человеческом сердце есть колесики. Но как только она это сказала, я почувствовала, как в моем собственном сердце тоже завертелись колесики.

Когда гости расселись, сестры-хорватки принесли в столовую ужин. Мистер Наджент в своем наряде дворецкого стоял на изготовку: ему предстояло наполнять три разных вида бокалов кларетом, шампанским и водой со льдом, взятой из Алмазной реки. Когда открывалась двустворчатая дверь, раздавался звон серебра и фарфора и обрывки громких разговоров.

– Тиф!

– Только не за этим столом, пожалуйста.

– Мы схватили этого мула за уши.

– Перестань, Джером, mon amour, – раздался голос Инги и звонкий смех.

На десерт мы разложили на тарелочки tartes au citron[85] с веточками мяты. Я отрезала листочки от стебля, а Истер втыкала их как флажки и выкладывала замороженные розетки размером с незабудки на слепленные ею шоколадные конфеты. Она была художником, творившим из теста и сахара и погруженным в свои творения. Не успели мы закончить десерт, как дверь кухни распахнулась и вошел Джейс Паджетт во фраке, кипя от возмущения. Джейс ослабил галстук, дергая его из стороны в сторону.

– Оставь это, – сказала Истер, возясь с подносами. – Ступай назад и садись за стол.

– Не могу это выносить! Всех этих людишек, болтающих про фьючерсы на медь и портфели ценных бумаг. Стоит мне сказать хоть слово про происшествие в Ричмонде на прошлой неделе, они тут же меняют тему и говорят про рынки…

– Попробуй лимонное пирожное, – Истер попыталась отвлечь его, как ребенка.

Джейс подцепил пирожное с подноса и оперся о столешницу, на которой я нарезала листья мяты.

– Еще раз здравствуйте, Сильви. Сильвер, – он ухмыльнулся, словно бросал мне вызов. – Сильвер – твое новое прозвище.

– А вы тогда попугай Флинт, – пошутила я.

– Попугай Флинт! Мне нравится, – рассмеялся он. – Но вы слышали, что случилось?

– Не сейчас, – оборвала его Истер, стукнув ложкой по столу.

Джейс вздохнул и посмотрел на меня с косой ухмылкой.

– Лучше обойтись без этого чепца, – сказал он, сорвав его у меня с головы. – Не стоит прятать корону ваших волос.

– Эй! – выхватила я чепец у него из рук.

– Прекрати это, слышишь? – повторила Истер. – Возвращайся к своей компании.

– Лучше я ткну себе в глаз шампуром для мяса, – заявил Джаспер, но вернулся к гостям, метнув на меня через плечо укоризненный взгляд, словно я отказалась кинуть ему спасательный круг. Я пожалела, что у меня нет такого круга.

– Некоторые никогда не бывают довольны, – с отвращением проговорила Истер. Я хотела спросить, о каком происшествии в Ричмонде шла речь. Но она явно не хотела об этом говорить.

После десерта Джейс вернулся в кухню и уселся за столом. Он наблюдал, как я соскребаю остатки еды в ведро для свиней.

– Рад, что все закончилось, – сказал он. – Какая скука.

Истер присела рядом с ним, сняла туфли и промокнула лоб передником.

– Чего это ты так разозлился?

– Во-первых, никто не хочет говорить о происшествии, – заявил Джейс. – Во-вторых, они истрепали мне все нервы. Скучные, как помойные ведра.

– Что ты знаешь о помойных ведрах? – Истер потерла уставшие стопы.

– С тобой все в порядке? – спросил ее Джаспер. – Устала, ма?

– Не зови меня так. Что тебя терзает?

– Они не перестают спрашивать меня о моих планах, – сказал он. – Каковы мои перспективы?

– У меня есть для тебя перспектива, – Истер поднялась с места и пошла в кладовую, вернулась оттуда с мешочком грецких орехов. – Завтра я делаю свой знаменитый ореховый пирог. – Она положила на стол мешочек и щипцы для орехов. – Так что приступай.

– Приступлю, если Сильвер поучаствует.

– Называй ее по имени, – сказала Истер.

– Я не против прозвища, – отозвалась я. – Оно мне нравится.

Позже это имя стало моим псевдонимом.

– Как бы там тебя ни звали, – добавила Истер, – иди сюда и помоги этому взрослому нытику.

– Устраивайся поудобнее, Сильвер, – Джейс подвинул мне стул. – Орехов здесь много. И не только в этой миске.

На его бледных щеках запылали бордовые розы.

Я села, остерегаясь его внимания и в то же время чувствуя гордость. Он не обращал внимания на девушек-служанок, вышедших покурить возле Картонного дворца вместе со своими поклонниками-работягами.

– Оставьте миску на столе, – сказала Истер. – А вы, господин Джейс, оставьте в покое бутылку! – Она направилась к кухонной двери.

– Выпейте бутылку и оставьте в покое, вот что она имела в виду. – Джаспер подошел к буфету, налил два бокала и протянул один мне.

– Нет, спасибо, – я расколола орех.

– Благовоспитанная девочка, да?

Он разочарованно вздохнул и стал колоть орехи, а моя добродетель, словно твердый панцирь, трещала под его обжигающими взглядами. Я улыбалась ему в ответ, вынимая из скорлупы орехи, напоминавшие сморщенных коричневых бабочек. И приняла решение меньше разочаровывать его впредь.

– Вот чертовщина! – воскликнул он. – Как ты это делаешь? Как вынимаешь их целиком?

– Я просто их не ломаю.

Джаспер рассмеялся.

– Что там за происшествие в Ричмонде? – спросила я.

Лицо его вытянулось.

– Две недели назад там, дома… толпа повесила на дереве на выезде из городка мужчину. Кузнеца по имени Орион Петерсон – он был другом Калеба Грейди. Одна из белых дам что-то наговорила… – Джейс был возбужден, лицо его покраснело. – Знаете, когда я был мальчишкой, мой старик отвел меня и ребятишек Грейди посмотреть, как линчуют человека. «Это вам урок», – сказал отец. И целая толпа смотрела.

Я напряженно слушала, прижав ладонь к губам.

– Кто-то из соседей повесил Петерсена прямо возле Бель-Глейд. И для семейства Грейди… теперь небезопасно. Это могло случиться и с ними, безо всякой причины, это просто… Простите, что донимаю вас столь печальными темами. И спасибо, что выслушали. – Он с треском расколол орех, потом еще один и сделал большой глоток, словно хотел промыть горло после этих слов. – Попробуем поговорить о приятном. О пирогах и орехах. – Он задумчиво разжевал орех. – Вы не замечали, что у грецких орехов есть привкус металла? Словно лижете мелкую монетку. Это вкус меди. Можете убедиться, что я прав. Попробуйте вкус меди. На вкус как грецкий орех. Смелее.

Он достал из кармана пару монеток и протер платком. Протянул мне одну, а другую сунул себе в рот и посасывал, словно леденец. Слова его прозвучали как вызов. Все же он был странный.

– Но деньги лизать… негигиенично, – я смело выдержала его взгляд.

– Ха! Расскажите об этом джентльменам в курительной комнате.

Он ждал, пока я положу монетку в рот, словно она могла отравить меня. Может, она и смогла. Может, она привила мне вкус к большим деньгам.

– И вправду вкус грецкого ореха, – согласилась я, вынула монетку и вытерла о передник.

По другую сторону стола он продолжал смаковать свою монетку как леденец. Она клацала о его зубы.

– Для меня теперь у меди вкус будущего.

– Будущее имеет вкус? – спросила я. Может, он псих, а не просто любитель выпивки.

– Здесь сейчас только и говорят о фьючерсах на медь. Отец и его приятели. – Он вынул монетку из-за зубов. – Медь, медь, бла-бла. Какой-то придурок пытается завладеть рынком. Другой разгоняет цены. Третий играет на понижение. И вся эта муть.

– Я ничего не понимаю в финансах, – сказала я ему.

Просто люблю деньги.

– И я. Видишь? Мы ненавидим одно и то же, – он снял очки и улыбнулся мне такой улыбкой, что мне захотелось ненавидеть все то же, что и он, и любить все, что он любит. Его скука и гнев напоминали мне собственные. Лицо его вспыхивало, как и мое. Мы щелкали орехи, а в воздухе щелкало электричество наших взглядов и сверкали смущенные улыбки.

Я осмотрела еще один не сломавшийся пополам орешек.

– Ух ты, – восхитился Джаспер. – Еще один идеальный орешек. Идеальный, как моя чудаковатая мачеха, да?

– Она не чудаковатая. Мне она нравится.

– Этот ее социологический отдел? Умоляю, это же глупость.

– Это настоящая философия, образ мысли.

– Как раз сегодня она всучила полковнику свой так называемый отчет и заставила всех его обсуждать. Ему не очень-то нравится, когда дама учит его управлять компанией.

– Ее идеи могут помочь.

– Не помогут. Потому что социология – просто фантазии. Отец поддерживает эту игру. Не хочет лишать ее забавы. Боится, что она заскучает. Но он никогда не внедрит обещанные улучшения. Он попытался сделать это в Руби, но рабочие все равно вышли на забастовку. Полицейские дубинки приносят больше результата, чем конфеты.

– Какой вы пессимист, – воскликнула я. – Между прочим, это я писала тот отчет.

– Вы? – он шлепнул себя по лбу ладонью. – Простите. И не обращайте внимания на мои тирады. Я грубый взбалмошный паршивец.

Таким он и был. Дерзкий, растрепанный, странный, пробующий на вкус монеты. И все это мне в нем нравилось. И, похоже, я тоже ему нравилась, судя по его ухмылкам.

– Приношу свои извинения.

– Извинения приняты, – ответила я, увлекаясь им все больше.

– Так это вы его написали? Отличная работа, – заявил он. – Полковник его похвалил, а на него непросто произвести впечатление, скажу я вам. Поздравляю.

Комплименты подействовали на меня так, как им и надлежит. Он открыл еще одну бутылку и налил бокал, глаза его сузились, словно бросая мне вызов.

– Уверены, что не хотите глоток?

Дьявол шепнул: «Какой вред от одного глотка?»

– Хорошо, – сдалась я.

– Молодчина!

Джейс с одобрением смотрел, как я пью, словно учитель, наблюдающий за способным учеником. Когда мы покончили с орехами и стряхнули пыль с ладоней, я почувствовала приятное состояние опьянения и слегка покачнулась, вешая передник возле черного входа.

– Давайте прогуляемся! – предложил он. – К реке.

– Вообще-то, темно.

– Такое случается вечером, – заявил он. – Пойдемте!

Он жестом пригласил меня следовать за ним, зачерпывая воздух всей рукой. Он знал, что я соглашусь, что мне этого хочется.

Как я могла устоять против его ухмылок и внимания, его очарования и неясных намеков? Во мне теснились опасения и надежды, так что дыхание сперло. Я поняла, почему желание часто называют мучительным. Оно мучило так, что можно было умереть.

– Пойдем, малютка Сильви, поживей.

Рискованная затея. Наедине с мужчиной. Но я отбросила осторожность и послушала своего друга-черта, шепнувшего: «Иди».

На улице круглый глаз августовской луны наблюдал за нами, освещая поросший травой склон. Наблюдали за нами и горы, молчаливые и серебристые. Джаспер зашагал к деревьям, размахивая бутылкой. Отодвинул нижние ветви, чтобы образовался проход. Мы слышали тихий говор потока, направлявшегося к морю, его пение и рев на камнях. Мы наклонились и пробирались согнувшись, под сосновыми ветками, пока не увидели водную гладь струившейся в лунном свете Алмазной реки. Джаспер скинул туфли, закатал брюки до колен. Я сбросила туфли и чулки, вся дрожа, и вовсе не от холода.

– Осторожно, дорогая, камни скользкие.

Слово «дорогая» сверкнуло в темноте словно светлячок. Джаспер взял меня за руку, и мы шагнули в воду, щупая голыми ногами дно. Матерь Божья. Вода в реку поступала из растаявшего ледника, холод пронизывал до костей.

– Ты дрожишь.

Он протянул мне бутылку. Спиртное обожгло внутренности, ошпарило меня ниже ребер, открывая тайное место, где прячется в своей клетке бессмертная душа. Я выдала свои желания. И он, несомненно, заметил это. Я отхлебнула еще и засмеялась, чувствуя легкое головокружение.

– Вот молодчина, – подбодрил Джаспер. – Пей до дна и вдоволь при любой возможности. Такова моя философия.

Похоже, у каждого имелась своя философия. Надо и мне ею обзавестись.

Мы передавали друг другу бутылку, переставая чувствовать ноги.

– Пей! – учительским тоном поощрял Джаспер.

– Твоя очередь.

– Нет, твоя, – возразил он.

Забавно, как старательно мы опустошали бутылку. Я была счастлива как никогда, стоя босиком в воде. Мы, словно два заговорщика, хихикали и переглядывались.

– Готова? – спросил он. – На счет три.

– Что на счет три?

– Ныряем и плывем.

– Потону или выплыву, – пробормотала я. Может, это и станет моей философией. Я повторила для храбрости: – Потону или выплыву. Пан или пропал. – В тот момент мне все стало по плечу.

– Раз, два, три! – он упал спиной в воду, и я тоже упала рядом с ним в эту ледяную купель. Я барахталась, хватая ртом воздух, но он обхватил меня за плечи, удерживая в холодной воде.

– Замри! – скомандовал он. – Посмотри на звезды.

Купол неба сверкал искрами. Мы лежали, замерзая, прямо на дне реки, пока Джаспер не выдохнул с бульканьем целый фонтан воды. Капли градом скатились по нашим телам, освещаемые лунным светом. Взвизгнув, мы вскочили и отряхнулись как собаки, опьяневшие и хохочущие. Он завыл на небо, а я брызнула на него водой, забыв обо всех манерах.

– Черт, – воскликнул он. – Я-то думал, ты благовоспитанная девочка. Славная тихоня. Ангел. Святая Сильви.

– Не надейся! – я затанцевала прочь, разбрызгивая воду.

Джейс погнался за мной, плескаясь. Мы затеяли настоящую войнушку, и игра переросла в целое сражение. Мне захотелось победить его.

Он утянул меня в воду.

– Я с тобой расправлюсь! – крикнула я, бросая в него большие пригоршни речной воды вперемешку с лунным светом. Он плескался и фыркал, потом мы выскочили и вылезли на берег. Вода стекала с нас на землю, мы тяжело дышали, но веселились, как юные жеребцы на поле.

– Пеллетье, – воскликнул он, – ты дикий демон.

Я ощутила тяжесть его оценки: надеялась стать бабочкой, а оказалась демоном. Я выжала промокшую юбку, прилипавшую к ногам, и скрестила руки на груди, не переставая дрожать.

– Ох, ты совсем замерзла, – заметил Джейс. – Сделаем так.

Он прыгнул ко мне и раскинул руки словно ножницы. Мы скакали по берегу, хлопая друг друга, чтобы согреться, и передавали друг другу бутылку, пока та не опустела. Он снял свой сухой пиджак с ветки, куда закинул его перед купанием, и накинул мне на плечи.

– Ты все еще мерзнешь. Бедная Сильви.

– Я не бедная.

У меня есть двадцать долларов.

– Извини. Я не имел в виду… – Слова его выражали не жалость, а доброту, как и пиджак, наброшенный мне на плечи. Молчание повисло над журчащей рекой. Цикады трещали на деревьях. Мои конечности тревожно подрагивали, рядом нависал Джаспер, тяжело дыша. – Сильви? – Он едва коснулся моей щеки пропитанными виски губами.

Я оступилась, чувствуя легкость в голове. Он поймал меня и завернул плотнее в свой пиджак, прижал покрепче к себе и стоял, слушая рокот воды на камнях. Я сглотнула комок и хотела заговорить, но он остановил меня, поцеловав с открытыми глазами, лицо его заливал серебристый свет.

Я мало что знала о мальчиках. О мужчинах. Только правила для дочери Господа: целовать их – путь к опасности. И возможному проклятию. И я выбрала этот путь. Перед глазами все двоилось. Два Джаспера, две реки, две луны. И что я могла поделать со своей слабостью и спиртным, бурлившим в крови? Страх, волнение или что-то другое захватили меня целиком. Всепоглощающе. Так вот как это бывает. Любовь поглотила меня по ошибке, из-за причуды обстоятельств. Романтика и зеленые луга сплели заговор, чтобы превратить меня в дуру этим летом.

– J’espére qu’on va pas se perdre[86], – прошептала я, чуть не плача.

– Что? – переспросил он.

– Не хочу заблудиться.

– Нет-нет, милая. Ты не заблудишься. Я тебя найду.

Я была так счастлива найтись, стоять на берегу в обнимку с Джаспером, словно мы уснули стоя, тихие и мокрые насквозь. Я чувствовала биение его сердца возле шеи, на которой покоилась моя голова.

– Я раньше никого не целовал, – сказал он так, словно случилось чудо.

Огромный дикий орел зарождавшихся чувств расправил крылья в моей груди.

– Я тоже, – призналась я, обхватив его лицо ладонями и поцеловав его чувственно, жарко и самозабвенно. Слова не требовались, и мне наплевать было на самого дьявола: хищный порыв охватил меня. В беспамятстве я ждала гнева Господа – грома небесного, который поразит насмерть бедную пташку.

– Сильви, – он произнес мое имя с изумлением. Мы оба с удивлением проводили руками по щекам друг друга, по плечам, ощущая пальцами гусиную кожу юных дрожащих тел.

– Очень холодно, – сказала я в смятении. – И поздно.

– Нет. Все в порядке. Правда, – он нащупал в кармане пиджака очки. – Вот, – сказал он, водрузив их мне на нос.

– Нет, вот так, – я зацепила их дужками ему за уши, опустив до подбородка.

– Нет, лучше вот так, – он надел их себе на затылок, словно у него сзади были глаза. Прищурился и состроил гримасу. Мы снова залились смехом. Никогда еще столько не смеялась.

– На старт, внимание, бежим назад, – он кивнул головой, давая команду.

Я сорвалась с места и понеслась сквозь серебристые листья прямо в его красивом пиджаке. А он скакал за мной по пятам.

– Сильвер!

Бегала я быстро, ноги у меня были сильные. Я домчалась до лужайки первой, но на просторе он унесся вперед, словно скаковой конь в лунном свете. Он остановился на вершине холма и наблюдал, как я пытаюсь догнать его, запыхавшаяся, но окрыленная. Он обхватил меня рукой за шею, приложил к моим губам палец и, бросая взгляды в сторону дома, прошептал: «Тсс».

Спрятавшись в тени, мы наблюдали за входом. На крыльцо вышла женщина. Это была Инга. Постояла в лунном свете между колоннами. Потом к ней присоединился мужчина – отец Джаспера. Он обнял ее за плечи, а она обхватила рукой его талию. Они стояли и смотрели вверх на сияющие в небе блестки.

Перед крыльцом остановился экипаж, лошади нетерпеливо переминались. Полковник и миссис Боулз вышли на улицу и попрощались с хозяевами. Женщины обнялись, мужчины обменялись рукопожатиями. Голоса их доносились в тишине через лужайку.

– Ваш отчет превосходен, дорогая Инга, – сказал полковник. – Не сомневайтесь, я приступлю к реализации без промедлений.

Слышите, превосходен, зашевелился во мне червячок гордости.

– О, вы так добры, – проворковала Инга. – Merci bien, полковник.

– Нет, это вам спасибо, – вторил ей он. – Merci.

Мы наблюдали за ними, стоя в тени. Экипаж гостей проехал мимо нас, скрипя колесами по гравию. Герцог и графиня продолжали любоваться звездами.

– Куда подевался этот мальчишка Джейс? – произнес его отец. – Я беспокоюсь о нем.

Джаспер зашептал, пронзая электрическими разрядами мое ухо:

– Обойди дом к черному входу. Нельзя, чтобы они тебя видели.

Я скинула с плеч его пиджак, и он подхватил его.

– Теперь ты снова мерзнешь. Бедняжка Сильви, ты вся дрожишь. – Он прищурился и наклонился ко мне, поцеловав в щеку. – Спокойной ночи, ангел. – Он попятился вверх по холму, сгорбившись и прижимая палец к губам. – Тсс. Тихо.

Я следила глазами, как он разворачивается и шагает в сторону крыльца. Потом он шагнул из темноты на свет и встал рядом с отцом.

Глава одиннадцатая

На следующее утро Инга отправила меня с письмами на новое отделение мунстоунской почты – один из предметов ее гордости. Я шла по дорожке, залитой солнечными пятнами, опасаясь встретить знакомых. Общение с простыми смертными разрушило бы чары моего преображения, созданные поцелуем и ночными грезами. Новая тайна скрывалась у меня под кожей. Я чувствовала похмелье и легкое головокружение, словно меня ударили по голове колотушкой так, что искры из глаз посыпались. Больше всего я боялась наткнуться на К. Т. Редмонд, и это случилось: она явно вынюхивала новости.

– Сильви Пеллетье! – воскликнула она. – Вернулась в город? Мне пригодилась бы помощь.

– Не раньше конца сентября, а тогда…

– Очень жаль, потому что девчонка Хевиленд, что помогает мне сейчас, глуповата.

Наверняка К. Т. обсуждала и меня за моей спиной, но сейчас я испытывала гадкое удовольствие при мысли о том, как Милли Хевиленд с ее огромными бантами страдает от острого языка мисс Редмонд.

– Какие новости из замка? Тебе приходится обмахивать их пальмовыми листьями? И кормить виноградом?

– Я лишь делаю заметки.

– Сохраняй их! Каждую бумажку! Найди бухгалтерские книги! Веди дневник!

– Я только секретарь. Секретарь-компаньонка.

– Это я вижу, – она пристрастным взглядом окинула мой наряд. – Какие новости? Что значится в светском календаре особняка? Человеческое жертвоприношение? Вакханалия?

– Король Леопольд, – выпалила я, сдаваясь.

– Король Леопольд? – Глаза ее округлились. – Бельгийский? Этот Леопольд?

Я начала отнекиваться, но она выудила из меня всю информацию: маршрут короля, список гостей. Чем больше энтузиазма она проявляла, тем труднее мне было сдерживаться: новости текли из меня, как вода из рваных ботинок.

– Праздник для охотников в «Лосином роге» длиной в неделю? Целая неделя? Бедные дикие лесные создания. Это будет резня. Леопольда не зря прозвали Мясником.

– Там не только охота, – пояснила я. – Планируется экскурсия в каменоломни, пикники, ужины. Лекции. А в конце недели в субботу состоится охотничий бал.

– О-ля-ля. Кровавый бал. Я приглашена?

Меня охватило отчаяние. Сплетница Сюзи появится и разрушит все планы. Музыка и танцы. Платье из зеленой газовой ткани. Очарование. Все исчезнет. Она скакала по дощатому тротуару, как безумный Румпельштильцхен.

– Король Леопольд! Из всех кровавых тиранов на свете, – восторгалась она. – Я говорила тебе, что в редакции газеты подключили телефон? Линию протянули по всему городу. Я намереваюсь использовать ее для поиска фактов.

Она заторопилась выполнять свою великую миссию.

Мой новый amour Джейс Паджетт сидел в кухне и нервировал меня своим присутствием. Он жевал тост и читал «Мунстоун сити рекорд». С тех пор как мы побарахтались в реке, он завтракал в кухне не торопясь. И заходил после ужина. Излучаемое им напряжение волновало меня, я становилась неуклюжей и рассеянной.

– Привет, Сильви! – воскликнул он так, что я подскочила. Между нами теперь стояло приключение в речке. Обряд крещения и перешептывания. Поцелуй. Пока он читал, воздух вокруг него бесшумно вибрировал. Глаза его впивались мне в спину. Один раз, пока никто не видел, он погладил мои волосы. Электрический ток возникал между нами от нежных переглядываний и разомлевших улыбок. При виде меня он всегда ухмылялся. Истер пронизывала нас строгим взглядом, словно вопрошала: «Что это вы замышляете?» Мы предпочитали не замечать, что она что-то приметила.

– Привет, Сильвер!

Теперь он называл меня так, и мне нравилось. Нравилось обсуждать книги: «Ты читала Уортон? И как тебе?» Мне нравился он сам: светлые локоны на затылке, широкие плоские ногти, стучавшие по столу. Его роскошные зевки. Я наблюдала за ним и ждала, когда он скажет: «Бежим за ле́дник». И мы сбежим. Пять вечеров подряд мы выходили в темноту, целовались и выпивали, ощущая опьянение влюбленностью, грехом, желанием и опасностью. Что это было? Наверное, все вместе, кроме греха.

Девушке без средств следует быть вдвойне осторожной с богатым юношей, чтобы не превратиться в сломанную игрушку. У богачей их много. Они не чинят сломанное, как не чинят старую обувь. Они покупают новую пару, выбросив старую. Но тогда я этого не знала.

Как-то за завтраком я была рассеянной и заспанной. Истер привычно фланировала по кухне и готовила еду к подаче, но тут я попалась ей на пути, разлила кофе и со стуком уронила на пол несколько ложек.

Джейс вздрогнул в своем кресле.

– Боже мой, Сильвер.

– Извините.

Мы улыбнулись. Он перевернул страницу, потом поднес газету ближе к глазам и тут же пришел в ярость, прочитав какую-то статью.

– Возмутительно, – воскликнул он.

– Что такое? – спросила его Истер.

– Ты же не захотела говорить о случившемся в Ричмонде, Истер. Не захочешь знать и об этом. – Он швырнул газету на стол. – Скажи им, что я уехал на несколько дней в охотничий домик, пока у меня не снесло крышу. – Он схватил шляпу. Подойдя к раковине, где я стояла, он шепнул: – Увидимся, когда вернусь.

Но Джейс вернулся только через две недели. Позже он объяснил: он уехал в лес, чтобы прочистить мозги и не сказать отцу в запале ничего лишнего. Когда мы снова увиделись, выяснилось, что поездка не помогла.

Истер выудила газету из мусорного ведра и протянула мне.

– Что его так завело? Что там такого возмутительного? Посмотри, может, ты поймешь.

Я пробегала глазами разные темы, читала Истер вслух заголовки. «Мунстоунские громилы» выиграли у «Гленвудских гризли» со счетом 5: 4. Цены на мрамор стабильны. В лесах полно куропаток для охоты. Сюзи сообщает…

Ой-ей.

– Что такое? – встрепенулась Истер. – Прочтите, мисс Сильви. Я беспокоюсь о мальчике.

Я нашла, что его так разозлило. И поняла, что причина – мой несдержанный язык. Я сглотнула и прочла Истер вслух:

– Жалкий клочок, – рассмеялась Истер.

В кухню вошел Джон Грейди, вытирая пот со лба.

– Какие новости?

– Она как раз читает нам про короля, – ответила Истер. – Наш сын Калеб готовит для него в поезде, – напомнила она на случай, если я запамятовала.

Мистер Грейди переглянулся с женой только им понятным образом.

– Продолжай, – сказал он, и я прочла оставшуюся часть описания короля Бельгии от К. Т. Редмонд – поначалу забавного, а потом жуткого до дрожи.

Здесь я остановилась. Беспокойство промелькнуло на застывших от напряжения лицах супругов Грейди. Но они дали мне знак продолжать, и я стала читать, жутко запинаясь:

– Не могу это читать, – запнулась я.

– Читайте, – попросил мистер Грейди.

Губы Джона Грейди гневно сжались.

– Продолжай. Читай остальное.

– Это слишком чудовищно. Я не могу.

– Читайте до конца, мисс Пеллетье, пожалуйста, – сказал Грейди с новой для него яростью в голосе. – Что еще сказал мистер Лилонго?

Но я не могла прочесть следующий отрывок вслух и опустила детали того, как людей привязывали к деревьям и вешали, а потом забивали до смерти.

– Один мистер Лилонго выжил и смог предстать перед Конгрессом, – прочла я.

Кухня наполнилась хрупкой тишиной. Я не смотрела в глаза супругам Грейди. Они ничего не говорили, но на их искаженных лицах все читалось яснее ясного. В этот дом в качестве гостя приедет чудовище.

– Хм, – взяла себя в руки Истер. – Брось это назад в мусор.

– Там этому и место, – мистер Грейди вышел, качая головой в яростном изумлении.

Я похоронила газету под кофейной гущей. Истер обрезала жир с ребрышек и украшала косточки. Я шинковала петрушку. Мы работали молча и предавались своим мыслям, пока тишина не стала совсем неестественной. Но мне не приходили в голову слова, которые могли бы утешить ее после прочитанного.

Пытаясь сменить тему, я отважилась спросить:

– Миссис Грейди, а когда вы с Паджеттами возвращаетесь в Ричмонд? – Вопрос я задала, чтобы выяснить планы Джаспера, не ее собственные. – Вы поедете туда с ними в сентябре?

Истер вздрогнула. Возможно, она вспомнила про происшествие в Ричмонде. На лице ее появилась застывшая улыбка, которую она надевала, когда появлялась миссис Наджент, и голос прозвучал бодро, искрясь, словно лед на зимнем солнце.

– О да. В этом году мы поедем на поезде, разве не здорово? Господин Джейс говорит, осталось не больше мили рельсов, и дорога свяжет нас здесь с Руби и Виргинией. У Паджеттов есть небольшой поезд, похожий на славный старый домик со столовой, спальными местами, а мой сын Калеб готовит там в кухне. Это их собственный поезд. Они назвали его «Рассвет».

И их «Рассвет» вез этой осенью короля-варвара к нам, в Золоченые горы.

Глава двенадцатая

Его величество Леопольд Луи Филипп Мари Виктор из дома Саксен-Кобург-Готов из Бельгии прибыл в нашу деревушку Мунстоун со своей бородой и медалями и своим длинным слоновьим носом. Он приехал из Денвера солнечным днем, развалившись на бархатных сиденьях «Рассвета», прицепленного к главному локомотиву только что достроенной железной дороги Алмазной реки. Его подвезли по частному железнодорожному пути прямо к «Лосиному рогу». Царственных гостей ожидал экипаж, на месте возницы сидел Грейди в парадной ливрее. Горные пики уже отбрасывали длинные фиолетовые тени, когда его величество въехал через ворота мимо львов вверх по подъездной дорожке «Лосиного рога».

Вся прислуга: носильщики, горничные, повариха, дворецкий, экономка, садовник, кухонные помощницы и я – собралась в холле поприветствовать его. Джаспера я не увидела. Вытягивая шею, я старалась разглядеть не только короля, но и белесую голову Джейса, блеск его очков или любой другой признак его присутствия.

Гравий трещал под колесами экипажа. Мистер Наджент открыл тяжелые парадные двери. В проем ворвались солнечные лучи, за ними появилась тень короля, а потом и он сам. Его сапоги походили на черные кожаные стебли, соответствующие его огромному росту. На грудь спадала борода, длиной которой гордился бы самый почтенный горец. В отличие от наших диких западных образцов борода короля была квадратной, наподобие совковой лопаты. Она лежала поверх его мундира, украшенного золотыми и серебряными звездами, медальонами, palmes d’or[87] и лентами пурпурного и алого цветов. На бедре висела шпага, хлопавшая его по ногам, когда он входил в Большой холл. То, что он чудовище, трудно было понять по его тонкой улыбке и царственному виду. У меня ныли запястья при мысли о его жутких кровавых деяниях, но я, как и все слуги, низко поклонилась в соответствии с указаниями, полученными от миссис Наджент, и стояла наклонив голову, пока он не прошел. Потом мы могли исподтишка разглядывать его, пока он поднимался к себе в лучшие апартаменты «Лосиного рога» отдохнуть перед охотой.

Особняк ожил от приезда гостей: шум перетаскиваемого багажа, громкие приветствия, лай гончих, звеневший в воздухе. Экипажи выезжали из конюшен на станцию и возвращались набитые поклажей. Прибывали фургоны с говяжьими тушами, бочками яблок, рыбой, обложенной льдом, кувшинами сливок и ящиками упакованных в солому ягод. Приехали и новые временные слуги. Картонный дворец заполнился девушками в накрахмаленных передниках поверх темных платьев. В мои обязанности входило показать им заднюю часть дома. Я водила группы служанок по кухне, винному погребу, леднику и прачечной. Миссис Наджент носилась со списками и расписаниями. Инга меня не вызывала. Она планировала, что я буду с остальными слугами до наступления главного вечера и в последнюю минуту должна буду исполнить ее указания. Дождаться назначенного времени, одеться и спуститься вниз. И выйти к гостям.

Наджент с недовольством прочла пояснительную записку Инги: «Сильви будет в числе приглашенных».

– Ты, несомненно, выслуживалась изо всех сил, – заявила она.

На закате мистер Грейди отвез короля и его компанию на холмы в домик лесника на охоту. Паджетты ехали верхом рядом с ним, Инга выглядела весьма спортивно в небольшом цилиндре и кожаных перчатках со стеком из бамбука. Я украдкой наблюдала за ними через окно задней половины. Интересно, встретят ли они там Джейса, на перевале Приттимена. Его отсутствие мешало мне спать по ночам, а днем я чувствовала себя покинутой. Он целовал меня каждый вечер, а потом просто исчез, и это добавило еще одну каплю к моим подозрениям: вероятно, ему наплевать на меня. И в то же время я боялась, что он погиб или лежит раненый в овраге, страдая от боли, и зовет на помощь. Хотя, вероятнее всего, он уехал в Руби и пьет там виски в борделе или салуне. Такова была версия Истер:

– Он пропьет себе все мозги, без сомнения.

До особняка долетели вести, что охотники во главе с королем подстрелили шесть лосей и одну рысь. Леопольд снял с утеса снежного барана. Понадобилось четверо мужчин, чтобы отыскать зверя и притащить тушу весом в триста фунтов по склону в охотничий домик. Одни рога весили фунтов тридцать. Король позировал вместе с тушей фотографу, поставив ногу на голову животного с вываленным языком.

В «Рекорд» написали восторженные отзывы случайных бродяг и носильщиков, которых опросила К. Т. Редмонд. Она добавила и вдохновенные редакторские ремарки:

Миссис Наджент велела мне уничтожить газету, пока гости ее не увидели. Но наверху в Картонном дворце служанки заполучили ее в свои руки, и слухи стали распространяться.

– Король приехал сюда стрелять в маленьких детишек, – шепнула Альбина, округлив от ужаса глаза.

– Это лживые сплетни! – воскликнула оскорбленно одна из приезжих горничных. – Он никогда даже не ездил в Африку. Его величество стреляет только в крупную дичь. Он просто любит охоту.

Это была Аннелиза. Служанка компаньонки короля, баронессы Каролин Лакруа. Благодаря своей царственной осанке и холодности Аннелиза стала править горничными Картонного дворца. Она отгородила угол общей спальни и завесила для себя постель внизу, а на верхний ярус кровати положила багаж, чтобы там никто не ночевал. Горничные водружали по вечерам вокруг ее постели подушки, чтобы послушать занятные рассказы.

Аннелиза приводила нас в восторг историями о своей хозяйке Каролин и ее встрече с королем Леопольдом в Париже.

– Ей было всего шестнадцать, когда ее привезли в гостиницу «Places des Pyramides». Там король счел ее желанной своему сердцу. Купил ей драгоценности и одежду от сестер Калло и отвез в Австрию. Построил ей дома в Кап-Ферра и Лакене. На содержание моей хозяйки отпускается миллион франков в год. Он зовет ее Красавицей, – рассказывала Аннелиза. – А она его – Стариканом.

– Ей шестнадцать и она его жена? – захихикала одна из девушек.

– Не жена! – рассмеялась Аннелиза. – Королева такая же старая, как и король. Моя хозяйка Каролина путешествует повсюду с его величеством, только она не любит охотиться. Предпочитает изысканную роскошь. А его величество любит дикие места, девственную природу, все виды охоты. – Тут Аннелиза захлопала ресницами, намекая на двойственное значение своих слов.

Тошнота подкатила у меня к горлу. Я плохо спала в последние ночи, мне приходилось иметь дело с этими странными людьми и их чуждыми нравами. Меня беспокоил план Инги и ее указания. И Джаспер. Его имя я произносила шепотом, едва дыша. Он не попадался мне среди гостей, и я не слышала о нем ни слова со дня начала приема.

Охота продлилась три дня. Инга вернулась всего через день, так как мужчины хотели обсудить дела без дам. В охотничьем домике джентльмены курили на крыльце и спорили о политике, а еще голышом купались в реке. На кухне Истер взахлеб рассказывала про своего сына Калеба. Он уехал в лагерь охотников и устроил там жаровню с вертелом, обложив ее камнем.

– Целый день он вращает там вертел, зажаривает туши целиком.

Из окон Картонного дворца мы видели дымок, подымавшийся из-за деревьев, и чувствовали запах мяса, доносимый ветром.

– Однажды ты познакомишься с нашим Кэлом, – сказала Истер с таким волнением, словно королем был ее сын, а не заморский варвар.

Дамы оставались в особняке, гуляли в саду и читали романы. Одна рисовала акварели. Другая делала фотографии с помощью большого фотоаппарата – целого ящика. Миссис Адкок и мисс Кренделл писали письма и отправляли меня с ними на почту. Дамы провели одно утро в Руби, восхищаясь домиками в стиле шале и проектом города, соответствующего принципам промышленного усовершенствования. Инга отвезла их в фургоне на экскурсию по Мунстоуну, демонстрируя достигнутый прогресс и потенциал поселения. По вечерам они играли в карты и слушали выступления музыкантов: струнный квартет, оперную певицу, мучившую пианино. На кухне мы пародировали ее мимику.

– У нее рези в животе, – предположила Истер. – Отнеси ей соды.

В другой вечер гостей развлекала известная труппа менестрелей Лью Докстадера. Трое забавных белых мужчин намазали лицо ваксой и нарисовали себе огромные рты белым оксидом цинка. Они, шаркая, прошли через кухню с банджо и басом-корытом, перед тем как начать представление. Докстадер нацепил на ноги огромные башмаки, напоминавшие лодки, и гигантский галстук-бабочку в горошек, а еще мешковатые штаны в заплатках.

Я рассмеялась над их клоунским видом, но тут же осадила себя, увидев взгляд Истер, полный явного презрения. Один из менестрелей передразнил ее, выпучив глаза. Она ответила ему исполненным яда прищуром и зажгла горелку плиты: та ярко вспыхнула, словно тоже давала понять, что Истер о них думает. Ее мнение стало мне понятно без слов: она готова была поджарить этого наглеца на чугунной сковородке. Вскоре звуки банджо менестрелей просочились из-под кухонной двери, сопровождаемые приступами неистового смеха гостей, когда толстый белый мистер Докстадер запел песенку «Все трудятся, кроме папаши», пританцовывая в своем высоченном цилиндре. Истер швырнула на плиту кастрюлю с такой силой, что густой соус забрызгал потолок.

Джон Грейди положил руку ей на плечо.

– Осталась всего неделя, миссис Грейди, – успокоил ее он.

Всего одна неделя лета впереди. Эта мысль больно уколола меня. Дом закроют, и все отправятся обратно в Ричмонд. Или не все?

– Я готова прямо сейчас, – ответила посеревшая от гнева Истер. – Забери меня отсюда.

– И я готов, – согласился Грейди и вышел.

Соус так и остался на потолке. Насколько мне известно, он все еще там.

В предрассветных сумерках утра среды я вошла через заднюю дверь в кладовую и услышала тихий разговор в кухне. Супруги Грейди вели беседу с мужчиной, голос которого я не узнала. Я стояла в кладовой и слушала.

– Мать готова ехать сегодня, Калеб, – сказал Джон Грейди. – Прямо сейчас.

– Я не могу уехать раньше воскресенья, отец, – ответил незнакомец. – Надо получить оплату.

Это был их сын, знаменитый Калеб Грейди. Я стояла тихо, чтобы не помешать семейному совету. К тому же у меня имелся большой опыт подслушивания: я практиковалась на родителях.

– Впрочем, не знаю, как лучше, – сказала Истер. – Бросить остальную родню в Бель-Глейд? Может, нам сперва вернуться домой, попрощаться с братом и дядей Фредом, со всеми. Может, лучше уехать в следующем году.

– Ма, мы не можем вернуться в Бель-Глейд, – возразил Калеб. – Думаешь, местные не повесят на ветке любого из нас – меня, Маркуса или отца – словно старую шляпу? Пару недель назад Петерсона срезали с дуба возле ручья. Они поступают так с черными по всему Югу и без каких-либо на то причин. И с женщинами тоже. Это как вирус. Теперь мы можем уехать навсегда. Обоснуемся в Дирфилде. Начнем все сначала. Кузены смогут отправиться на Запад в следующем году. Там хватит пахотных земель для всех.

– Хорошо, Кэл, – согласилась Истер. – Я ясно представляю себе все, что ты описываешь. Свою закусочную. Назову ее «Солнечное кафе».

– А ты, отец? – спросил Калеб. – Будешь выращивать персики?

– Сынок, ты же знаешь, я просто надеюсь пожить по-человечески, – ответил Джон Грейди. – Хочу ложиться спать вечером и не бояться, что меня убьют в собственной постели. Жить для себя, работать на себя, мирно. И да, сэр, я подумываю о персиках, и еще о клубнике.

Калеб собирался что-то добавить, но тут под моей ногой скрипнула половица, обнаружив мое присутствие.

– Доброе утро, – поздоровалась я, выходя с невинным видом из кладовой.

Истер и Джон Грейди повскакивали с мест, позабыв про завтрак. Калеб тоже поднялся и оглядел меня с улыбкой, полной любопытства. Это был жилистый юноша лет двадцати трех – двадцати четырех в белом накрахмаленном сюртуке шеф-повара с двойным рядом пуговиц.

– Наш сын Кэл, – представила его Истер. – Кэл, это Сильви.

– Рад познакомиться, – поприветствовал меня Кэл. У него были длинные загибающиеся ресницы, придававшие ему выражение легкого удивления. В заднем кармане его брюк лежала книга, та же, что у Джейса.

– Могу приготовить еще кофе, если хотите, – предложила я.

– Нет времени рассиживаться, – ответил Кэл. – Надо сложить трофеи в ле́дник, чтобы дождались таксидермиста. – Он вынул из раковины два мешка, из которых сочилась темная жидкость, а вокруг жужжали мухи.

– Не хочу об этом думать, – содрогнулась Истер. – Там сплошь головы.

– Так и не думай, ма, – Кэл вышел из кухни вместе с родителями. Их разговор меня не касался, но я не устояла и подслушала.

Истер теребила свой передник.

– Кто-нибудь увидит, как мы садимся в поезд.

– А если и так, ма? – воскликнул Кэл. – Просто скажи герцогу, что уходишь.

– Твоей матери нечего сказать этому человеку, – заявил Джон Грейди.

– Тогда ты скажи, отец.

– Он не захочет слышать то, что я скажу. – Джон Грейди ударил кулаком о ладонь. – Только молитва помогает мне сдержаться.

– Утром в воскресенье приходите к железнодорожному тупику, – сказал Кэл. – Я устрою вас в кухне. Там вас никто не увидит. Маркус встретит нас в Денвере.

Он прижал Истер к груди, в его руках она казалась маленькой и хрупкой.

– Оставь все это, ма. Не трусь.

– Ты же знаешь, я не трушу, – ответила она.

Отец с сыном направились к ле́днику с мешками, набитыми головами зверей. Король отвезет снежного барана в Бельгию как трофей.

Весь день Истер была рассеянна. Она сожгла противень с крокетами, порезала палец о неровный край консервной банки. Она не напевала и не шутила.

Как и я. «Используй свой шанс», – сказала тогда графиня. Но иногда шанс походит на дикого неистового жеребца. Я не знала, как ухватить поводья и как им управлять, если мне это удастся.

В тот день ради развлечения королевские особы отправились на экскурсию в цеха шлифовальной фабрики посмотреть каменные пилы и полировальные машины. На закуску им продемонстрировали, как высекают мраморную статую. В тот вечер они послушали лекцию, которую подготовил для них археолог из Горного института Колорадо о богатстве гор: о селените серебра, меди, бокситах, вольфраме, золоте и урановой руде. После ужина, состоявшего из щавелевого супа, филе форели à l’anglaise, печеного пастернака и корзиночек с орехом пекан от Истер они сели играть в карты. Потом пошли отдыхать перед поездкой в карьер. В четверг на рассвете всю компанию привезли в Каменоломни в пяти фургонах, подивиться восьмому чуду света. Кран спускал группы туристов вниз в новенькой люльке поглазеть, как мужчины забивают молотами клинья, налаживают бурильные машины. Я представляла себе эту картину. Отец управляет Улиткой. Тарбуш смотрит на часы и таращится на дам.

Работники каменоломни устроили целое представление: настоящий цирковой номер, придуманный инженерным гением: свежевырубленный двадцатитонный блок мрамора ловко опустили на площадку перед зрителями. Оскар Сетковски, как позже отчиталась «Рекорд», «оседлал белого лебедя», совершая акробатические трюки на болтавшемся куске камня. Никого не раздавило камнепадом. Никто не лишился глаза из-за отскочившего обломка. Ничья нога не застряла в цепи подъемника. Никто не упал с лесов и не поскользнулся на льду. Не в тот день.

Калеб Грейди и его помощники устроили пикник на ровной площадке возле пика Шпилька, откуда открывался захватывающий дух вид. Двадцать носильщиков принесли снедь из фургонов на столы: сэндвичи с ветчиной и фаршированными яйцами, лимонные батончики и чай со льдом. Пикник накрыли под тентом, натянутым, чтобы защитить королевских особ от палящего полуденного солнца и любопытных глаз местных обитателей.

Увидит ли Генри это зрелище? Возьмет ли мама Кусаку за маленькую ручонку и помашет ли королю? Voici le roi![88] Отец придет домой и будет пародировать короля, приладив кирку словно шпагу, выпячивая грудь и растянув рот в высокомерной улыбке.

Вернувшись в замок, гости разошлись по спальням. Вечером они ели на ужин сердцевины пальм, а моя собственная сердцевина терзалась беспокойством. Бал, король, планы и шансы: возможность превратиться в бабочку. Меня разрывало между сказочными образами. Я была шпионкой, наивной жертвой, диким демоном, Золушкой, козопаской из Каменоломен. Кем еще?

Челюсть болела от напряжения, пока я принимала решение: улыбаться, быть элегантной, хлопать ресницами. Высказываться или молчать. Выпячивать грудь или прикрыться. Не строить всезнайку. Не завидовать. Быть милой и чистой, славной тихой девочкой. Или местным агитатором и страдать ради общего дела, а не от неразделенной любви или мозолей на пятках. Делать заметки. Или хотя бы не упустить шанс потанцевать вальс.

Всю неделю прислуга выполняла свои обязанности по расписанию, которое миссис Наджент вывесила на двери своего кабинета. На кухне Истер показала мне, как счищать чешуйки ананаса и вынимать желтую сердцевину. Я нарезала их колечками, декорируя каждое глазом-вишенкой и чувствуя вину за то, что украдкой съела пару штук. У них был вкус ликера, и назывались они «мараскино». Банка стоила восемнадцать долларов, столько мы платили за три месяца аренды хижины номер шесть. Мы использовали две дюжины банок – всю заказанную партию. Мне нравилось читать квитанции, прикрепленные к пробковой доске в кухне, произнося названия таких деликатесов, как черепашье мясо и горгонзола, и ужасаясь их стоимости: сто долларов за шесть бушелей свежих устриц на льду из Норфолка, штат Коннектикут. Ящики с бургундским и зинфанделем, шампанским и бренди, Châteauneuf-du-Pape, Veuve Clicquot: названия звучали как стихи, а ценники складывались в уравнения у меня в голове. Все же я не так плохо разбиралась в финансах. Я прикинула, что ужин на тридцать персон в «Лосином роге» стоил как четыре годовые зарплаты работника каменоломен. А стоимость охотничьего бала равнялась годовой зарплате всех местных сотрудников компании «Паджетт».

Как мне описать эти суммы моим родным, семейству Пеллетье из Каменоломен? Это было так же трудно, как объяснить графине, почему синьора Санторини не может каждый день купать своих детей. Или растолковать Джасперу, почему кому-то нельзя портить поля книг. Эти люди не понимали ценность вещей. Или мою ценность, ценность Сильви, спрягавшей латинские глаголы. Я выиграла приз в конкурсе. Меня напечатали в газете. Полковнику понравился мой отчет. Так-то!

Пока я шинковала и чистила овощи и фрукты и взбивала сливки, во мне по чуть-чуть накапливалось негодование, нарастало, как мозоли на ногах: служанкам приходилось работать в два раза дольше обычного, крутиться без остановки, запыхавшись. Дамы зевали на кушетках, а горничные поднимали их платья с пола и убирали шестнадцать комнат на верхнем этаже, разжигая камин каждое утро и вечер, драя туалеты, украшая свежими букетиками прикроватные столики и водружая в прихожей лилии и розы из оранжереи. На шкафах и комодах цвели настоящие тропики.

Джаспер снова не ворвался в кухню утром и не сидел там полусонный за завтраком.

– Куда подевался Джаспер? – не выдержав, поинтересовалась я у Истер.

– Остался в домике лесника, – ответила Истер. – Вместе с Кэлом. Господин Джейс и Калеб добрые друзья.

Истер беспокоилась за одного из них, а я за другого.

– Джейс не рассказывал про Калеба? – спросила она, наливая в форму тесто для торта.

– Вроде нет. – Калеб дал Джейсу книгу про души. Но какого рода информацию она выведывала? – Что именно должен был?

– Ничего особенного, – небрежно бросила Истер. – Не стоит обращать внимание на слова Паджеттов. Ты не представляешь, на какие выходки толкает людей спиртное… – Задумавшись, она пролила ложку теста на пол. – Смотри, что я из-за тебя натворила, – рассердилась она.

– Простите, Истер. Я уберу.

– Не обращай на меня внимания. Вся эта королевская суета вывела меня из равновесия.

Мои собственные мысли были заняты приближением субботнего вечера. Девять часов. Время в нашем плане. Всю неделю Инга порхала по комнатам, Бизу с лаем следовал по пятам. Увидев меня, он вилял хвостом. Но графиня вела себя так, словно я статуя. Она появлялась на террасе, в саду, за столом с гостями, болтая по-французски и бормоча по-английски. Но она не посылала за мной и не давала никаких поручений. Только один раз похлопала ресницами, заметив меня за углом дома. И как-то я сказала ей: «Bonjour, madame». Она проходила мимо меня по террасе, где я помогала расставлять столы. Она взмахнула пальцами, словно играла на пианино прямо в воздухе, и продолжила смеяться, болтая с двумя дамами в белых платьях. Волосы их были завиты и прихвачены черепаховыми гребнями и эмалевыми заколками. Одна из них, мисс Сюзанна Крэндалл из Ньюпорта – никогда ее не забуду, – наткнулась на меня, когда я убирала со стола. И посмотрела так угрожающе и свысока, что я чуть не расплавилась словно воск.

– Что за корова, – воскликнула она, отряхиваясь так, словно могла заразиться чумой. Когда ее силуэт растаял со смехом в дальнем конце лужайки, я представила, как хватаю ее и выдергиваю ей все волосы прямо под корень. Жестокость этого внутреннего импульса испугала меня. Зависть и гнев сжигали мои внутренности. Наблюдая за мисс Крэндалл, явной охотницей за золотом, разряженной и манерной, я не могла призвать на помощь кротость и смирение и прогнать мстительные мысли. Инга не соизволила поздороваться. Вероятно, я сама совершила ошибку, не до конца поняв ее указания. Вероятно, «помогать по дому» означало, что она не станет признавать наше знакомство до самого праздника, до субботнего охотничьего бала. В тот день мне было велено появиться у нее в гардеробной к пяти часам, одеться для вечера и ожидать там до своего выхода в девять часов. Наготове.

Наготове к чему? К танцам, надеюсь. К преображению в скользящем вихре вальса.

«Глупышка, – сказала бы я сегодня той юной девчушке с высоты своего опыта. – Ты думала, что вот так просто перепрыгнешь через луну? Сможешь расправить крылья?» Да, так я и думала.

Глава тринадцатая

Миссис Наджент считала вилки, когда я пришла напомнить ей, что в этот вечер не буду помогать на кухне.

– Мадам просила меня быть при ней.

– Почему вы понадобились ей именно сегодня?

– Чтобы делать записи для новостного бюллетеня компании.

– Тьфу, я из-за вас сбилась со счета. – Наджент загремела серебром. – Раз уж вы меня прервали, останетесь здесь, пока не посчитаете все до последней ложечки. Кое-каких предметов не хватает. У нас завелся вор! Подозреваю эту высокую хорватскую девчонку. – Слышно было, как плачет Альбина. Наджент ушла, возмущенно бормоча: – Бюллетень, надо же!

Я с удовольствием воткнула бы ей вилку в ребра или сунула ложку прямо в глаз. Я считала серебро, кипя от мстительных мыслей и нервно дрожа. У меня не было намерения ничего красть. По крайней мере, тогда. Тогда мне еще только предстояло узнать, что само это серебро, как и туши коров и бутылки бургундского, льняные скатерти и хрусталь, тоже были украдены, ведь их купили на деньги, похищенные из зарплат шахтеров и поваров. Часы тикали, приближаясь к пяти. Миссис Наджент вернулась в судомойню.

– Все на месте, – заявила я. – По шестьдесят единиц каждого вида, включая кофейные ложечки.

– Значит, вы ошиблись, – она чуть не брызгала слюной от злости, словно у нее под челюстью был мешочек с ядом. – Считайте снова. Альбина прекрасно это знает. Не хватает ножей.

Всего хватало. Я сосчитала трижды по шестьдесят приборов каждого вида, словно перебирала четки. Меня охватило возмущение. Альбина не воровка.

В пять тридцать я прибежала в гардеробную графини. Она стояла там, облаченная в воздушное лавандовое платье, подчеркивавшее цвет ее глаз. При виде такой красоты я начала заикаться.

– Мадам, простите, я опоздала.

– А-а, Сильви. – Кажется, она не злилась на меня. Ее сердила только скользкая застежка браслета, блестевшего у нее на запястье. Она протянула мне руку, чтобы я застегнула ее. Не могла даже одеться самостоятельно. «Как ребенок», – подумала я. Но ее беспомощность была наигранной, частью роли бабочки. «Застегните сами», – чуть не выпалила я.

– Там твое платье, – показала на него Инга. – Уложи волосы, как я тебе советовала. – Она поцеловала меня в лоб, и я влюбилась в нее снова и захотела ей угодить. – Ты будешь сногсшибательна. Он придет в восторг.

– Merci, Инга.

«Кто придет в восторг?» – едва не спросила я.

– В девять вечера, – торопливо добавила она. – Спустись вниз по большой лестнице, медленно, словно настоящая Золушка. Так тебя все заметят. – Она послала мне воздушный поцелуй, словно бросила в фонтан монетку, и убежала к гостям.

Она назвала меня Золушкой. Я ее игрушка, эксперимент или шутка для развлечения гостей. Снежный баран в изящных туфельках. Мне предстоит одной спуститься по парадной лестнице. Юбка может запутаться. Парящий шарф может передавить шею. «Девчонка, юбчонка, собачонка, обреченка», – глупые рифмы пророчили провал. Что за план придумала графиня? «Опасайся гостей», – сказал Джаспер, намекая на Адель. Рассказы Аннелизы о шестнадцатилетней подружке короля-варвара тоже вызывали тревогу. От спазмов корсет стал давить мне на грудь: я догадалась, по какой причине платья Адель стали ей малы.

Пока я стояла в гардеробной мадам, мысли мои метались в беспорядке. Снизу раздавались звуки буйного веселья, доносились раскаты громкого смеха. Шуршание шелка послышалось в коридоре. Кто-то стоял у двери гардеробной? Можно сбежать по черной лестнице. Вырваться в ночь и проскользнуть в картонные бараки, где мне и место. Лето близилось к концу. Я прикрыла глаза при виде элегантных нарядов, напоминавших нежные облачка. Хотелось запечатлеть их в памяти на всю жизнь. Я все еще их вижу и помню аромат чайных роз. Это были последние мгновения последних беспечных деньков. Да простит мне Господь тщеславные желания: я мечтала иметь красивые вещи, вращаться в обществе, завоевывать восхищение дам и полковников, редакторов и богатого американского наследника.

Добродетели из моего прошлого, Кротость и Смирение, никуда не привели бы меня в этом новом дерзком и диком мире. Мое прошлое заставило меня замереть в стенах гардеробной, опасаясь осуждения гостей вечера. «Кем она себя воображает? Кто ты для нее, овца на веревочке?»

Но почему бы не проявить дерзость? Если даже я споткнусь на лестнице, сделаю что-то не то, что мне терять? Свою гордость? По крайней мере, смогу написать отчет для К. Т. Редмонд и «Рекорд» про ледяные скульптуры и сверкающие интерьеры. Про излишества и разгул. Моя юная плоть жаждала звуков музыки, вкуса печенья с белой сахарной глазурью. И Джейс Паджетт все еще не объявился. Он так нежно ворковал со мной у реки, выпивая и давая волю рукам, но не мог не заметить, что я слишком высокая, слишком ревностная католичка и слишком податливая. И совсем не утонченная. Сильвер. Как же я нервничала. Часы тикали: восемь шестнадцать, восемь сорок одна. Иди. Нет, останься. «Да не сиди здесь как размазня, – сказала бы К. Т. – Иди на вечеринку! Делай заметки!»

Я быстро скинула черную форму, содрала с разгоряченных ног чулки, словно сбрасывала старую кожу. Зеленый шелк скользнул по моему телу, шелестя как трава. Я заколола волосы, подкрасила губы, расчесала ресницы, застегнула на шее блестящее колье. Капли сережек подрагивали, вызывая во мне одновременно надежду и страх.

И вот она появилась, другая Сильви. Образ в зеркале заставил меня похолодеть. Она была притворщицей в маскарадном костюме. Было еще не поздно оставить ее здесь, сохранить секрет. Я могла сослаться утром на недомогание. Что мне грозило? Испытать унижение. Но я пропустила бы вечеринку. Les opportunités. Шанс изменить судьбу. Когда еще мне представится случай выпить шампанского? «Putain», – выругалась я вслух и улыбнулась самозванке в зеркале. Она захлопала ресницами, как бабочка крыльями. «Иди же, дурочка, – сказало мне отражение. – Познакомься с королем».

Несомненно, это была лестница Сатаны. Я стояла на верхней ступеньке, прислушиваясь к гулу разгоравшейся внизу вечеринки и пугающим взрывам смеха. Чтобы появиться во всем великолепии, согласно инструкциям, я должна была прыгнуть с утеса. Шагнуть вниз. Я мешкала на верхней ступени пропасти. И не смогла сделать шаг.

Я повернулась и, сняв туфли и подобрав полы платья, спустилась по черной лестнице. Потом надела вновь на ноги изящные балетки и проскользнула в дверь для слуг, спрятавшись за фикусом в парадном зале. Лучшая возможность наблюдать за другими, оставаясь невидимой. В тот момент я стыдилась собственной трусости, но теперь я втайне горжусь тем, что устояла против плана с Золушкой, отвергнув способ Инги возвысить меня.

Дом был полон сиятельных особ: повсюду кружились кисея и сатин, накрахмаленные белые воротнички и манжеты. Пара гостей заметили меня, в глазах их читался вопрос. Кто я такая? Среди толпы я наткнулась на полковника Боулза. Он похлопал меня по скандально оголенному плечу. Наверное, сейчас он развернет меня и вышвырнет вон, подумала я.

– Добрый вечер, мисс Пеллетье, – озадаченно пробормотал он. – Bonsoir.

– Bonsoir. – Я ускользнула от него и нырнула в бурлящее море гостей. С другой стороны холла стоял его величество король, окруженный самыми важными особами. Он возвышался со всеми своими медалями возле парадной лестницы, по которой я не отважилась спуститься. Из дальнего угла зала я наблюдала, как он разговаривал с Ингой: на ее шее, запястьях и волосах сияли бриллианты. Рядом с ней стоял герцог Паджетт, походивший на пухлый шарик в белом галстуке и рубашке с защипами. Он хохотал, король посмеивался. Все веселились, потягивая из высоких бокалов пузырьки. Ту самую Veuve Cliquot, которую я выгружала утром в ледник, чтобы охладить.

Парень-официант прошел мимо с подносом золотистого эликсира.

– Желаете шампанского? – спросил он. И я пожелала.

– Да, благодарю.

Я вооружилась бокалом. Глоток скользнул мне в горло, словно расстегнулась молния. Напиток напоминал газировку. Инга часто поглядывала в сторону лестницы. Потом встала на цыпочки и что-то шепнула на ухо рослому монарху. Тот кивнул. Она вынула из кармана герцога часы и сверила время, окидывая взглядом толпу. Наконец она высмотрела меня в углу зала, и глаза ее округлились от удивления. Она поманила меня легким движением подбородка. Я протиснулась сквозь толчею.

– Мадам, – поприветствовала я ее.

Инга притянула меня поближе и положила теплую руку на мою ледяную кожу.

– Ваше величество, – сказала она по-французски. – Хочу представить вам мою юную подругу Сильви. Ту самую, о которой я рассказывала. Вот эта девушка. La favorite de l’été[89].

Фаворитка этого лета. Я сделала реверанс, низко склонив голову, как она меня учила, и не протягивала руки для рукопожатия. Инга предупреждала, что этого нельзя делать: король боится микробов и еще опасается, что его отравят недруги.

– Enchantée de vous connaître, Majesté[90], – воскликнула я.

Глаза короля блестели на старом изможденном лице, пока он оценивал меня взглядом. Слегка прикрыв веки, я тоже подозрительно изучала его. Встреть я его на горной дороге без всей его свиты, приняла бы за дикого горца: борода закрывала его лицо густой завесой. Я не могла перестать удивленно таращиться на его нос, на длинный его изгиб. Никогда прежде не видела носа таких внушительных размеров.

– Мадемуазель, – обратился он ко мне, глядя с высоты на мое зеленое платье из невесомой ткани. – Вы канадка, верно?

– Мои родители из Квебека, – пояснила я.

Инга с довольным видом разглядывала меня. Потом обратилась к королю:

– Девушка весьма элегантна, правда? Ей всего шестнадцать.

Семнадцать. Но я не стала ее поправлять.

– Шестнадцать? – переспросил король. – Она высокая.

– У нее такой очаровательно американский невинный вид, не правда ли?

– Это лишь вид? – улыбнулся король уголком рта и изогнул брови.

– Нет, ваше величество. Она именно такая, какой кажется.

Леопольд поглядел на меня сверху вниз: глаза его походили на замерзшие горошины. Он что-то шепнул Инге на ухо. Та рассмеялась и сделала реверанс. Сбоку подошла женщина в сияющем серебристом наряде и взяла короля за локоть.

– Моя красавица, – произнес он.

Она вскинула подбородок и посмотрела на него с обожанием.

– Мой старичок, – проворковала она.

– Дорогая Каролина! – воскликнула Инга.

Женщины обменялись поцелуями, потом баронесса Каролина скользнула по мне своими темными глазами.

– Jolie, – объявила она свой вердикт присутствующим. – В Америке так много красивых девушек, правда? – Она увела короля прочь, шлейф ее серебристого платья тянулся за ней, как лунная дорожка на поверхности озера.

Jolie, jolie, jolie. Дьявол твердил это слово, эхо от него разливалось внутри, питая мое тщеславие.

Инга наблюдала, как король с приближенными прошел в танцевальный зал.

– Я знала, что ты ему понравишься, – сказала она. – Он приглашает тебя навестить его позже, побеседовать. Если ты не против приключений. – На лице ее появилась кривая улыбка, вызванная то ли спиртным, то ли неприличными мыслями.

– Мадам?

– Думаю, ты не против. Да? Приключение. Опыт, – она коснулась моей голой руки. – Ты не пожалеешь.

– Инга? – я закашлялась.

– Не притворяйся, что ты потрясена. Жаль, что ты не захотела спуститься по лестнице. Король не единственный мужчина на празднике, кто мог тебя заметить. Здесь есть один из Асторов. Ротшильд. Лорд Эшфорт. Они без ума от Запада. От американок. Это был твой шанс…

– Простите, мадам.

– Пф, еще не поздно! – Инга обхватила меня рукой за плечи и прошептала: – Мне все равно, что ты выберешь. Я когда-то сумела сразить всех наповал. И это мой урок тебе: пытайся. Я дала тебе шанс. Но, возможно, ошиблась в тебе, Сильви. В тебе нет того голода, который испытывала я.

Недостаточно голодна. Тот старый развратник с ужасной бородой хотел, чтобы я навестила его. Если осмелюсь. Если проявлю такое желание. Король был сморщенным, как грецкий орех, этот варвар из Конго. А его подружка Каролина походила на серебристого электрического угря. Я ничего не знала об иностранных нравах и привычках королевских особ. Инга говорила вовсе не о беседе. Так ведь? О чем нам с ним беседовать? О господине Лилонго из Конго? То, что подразумевала Инга, вызвало во мне отвращение. Мне было семнадцать. Наивная, я предпочитала голод еде, которой она хотела меня накормить.

Мистер Наджент позвонил в колокольчик. В танцевальном зале раздалась музыка, а гости заскользили к скрипкам, словно их увлекало течение реки. Герцог что-то шепнул Инге. Та рассмеялась и похлопала по моей руке пальцами.

– Удачи, мадемуазель.

И вслед за королем они с мужем закружились в танце.

Зажатая потоком, я оказалась в окружении мужчин в темных костюмах. Воздух был пропитан шампанским и ароматом духов L’Origan. А в моей опустевшей голове роились сомнения. Я глазела на хрустальную люстру, бросавшую отблески света на гостей. Когда я, покачиваясь, двинулась вперед, рядом появился Джейс Паджетт без очков во фраке и белом галстуке. Его волосы подверглись явному воздействию гребня. Когда он заметил меня, голова его откинулась назад от удивления и, как я надеялась, восхищения.

– Что?.. Не ожидал… – он просиял.

– Джаспер, – поприветствовала я его без улыбки.

– Бог мой! Ты так роскошна, Сильви.

Шампанское и его комическое прищуривание сорвали мои планы заморозить его взглядом.

– Я думала, вас пристрелили, – заметила я.

– Кое-кто хотел бы меня прикончить, – заметил он. – Но посмотри на себя! Ты изменилась.

– Ben oui, je suis la favorite de l’été – ну да, я же фаворитка этого лета.

– Говори по-английски, Сильвер, прошу тебя. Я не в форме.

– Инга говорит, что я ее лучший друг.

– Ты, а не я! Я опозорился. – Его лицо побледнело и выглядело несчастным, несмотря на бурлящий бокал шампанского в его руке. – Я позор семейства Паджетт.

– Почему?

– Во-первых, я совершенно пьян. Во-вторых, я прятался в лесу, надеясь избежать встречи… с этой компанией, с жутким почетным гостем. Но я не смог оставаться далеко. От тебя.

– И это навлекло на тебя позор? – спросила я.

– Нет, это навлекло на меня любовные страдания.

Мое лицо расплылось в улыбке, я не смогла сдержать ее.

– Мой позор… – Джейс вздохнул. – За ужином я совершил глупость, заметив, что его величество, возможно, пожелает большое блюдо свежезажаренных человеческих рук.

– Ну и ну.

– И это услышал мой отец…

– Прямо за столом? – спросила я.

– Наш коронованный гость Леопольд, если ты вдруг не читала газету, – сам дьявол.

К нам стали поворачиваться головы гостей, оказавшихся поблизости от образованного нами островка.

– Тсс, – прошептала я.

Но Джаспер продолжал говорить театральным шепотом. Гости глазели на него, пока он неистовствовал.

– Старик Лео убил десять миллионов людей в Конго. Поработил их, чтобы получить урожай каучука. Его надсмотрщики отсекают людям руки! И ноги! Они убивают младенцев ударом топора. Вешают женщин и отрезают им…

– Тсс. Не так громко, – я прикрыла ему рот ладонью, но он убрал мою руку и держал в своей. – Перестань.

– Не затыкай меня, – воскликнул Джаспер. – Отец меня затыкает. Все вокруг затыкают. Но это правда. Десять миллионов. Я видел фотографии.

– Джаспер, ты кричишь очень громко.

– Я знал, что он король и дьявол, – зашептал он, – но я не знал, что он содействует леди Щедрость в ее социологических экспериментах.

– Это не эксперименты, – возразила я, не готовая пока сбросить с глаз повязку. – Школа строится. Компания дала мрамор на строительство фундамента.

– Фундамента рабства, – парировал Джаспер. – Они возводят памятник рабству из нашего прекрасного мрамора.

– Почему же ты ничего не предпримешь тогда?

– А что ты предлагаешь, Сильвер-Сильви Пеллетье? Что я могу… Как?

– Если я чего-то не могу изменить, стараюсь об этом не думать. – По правде говоря, чем больше я пыталась не думать о том, на что была бессильна повлиять, тем чаще возвращалась мыслями к таким проблемам. В этот вечер я хотела покутить на празднике, вальсируя к преображению и надеясь, что у танца и шампанского есть алхимическая сила. – Не думай об этом.

– О чем же тогда мне думать?

Обо мне? Я улыбнулась ему самой дерзкой улыбкой.

– Думай о том, что приносит тебе счастье.

– Ты приносишь мне счастье. – Он придвинулся ко мне. – Я счастлив, то ты здесь в таком… красивом, чудесном, ослепительном наряде. Я не смел на такое надеяться.

О, надежда. Мое нежное шелковое платье в ту ночь было зеленого цвета – цвета надежды.

Музыканты заиграли быструю мелодию, и гости закружились под нее: раз-два-три, раз-два-три.

– Давай уйдем отсюда.

Джаспер выхватил бутылку шампанского у проходящего мимо официанта и увел меня в сторону от музыкантов, танцующих и фонтана с пуншем, в котором медленно таял вырезанный изо льда херувим. С легким сожалением я оглянулась через плечо, словно жена Лота, прощавшаяся с Содомом. Превратит ли меня сожаление в соляной столб? Впрочем, «сожаление» не вполне точное слово. Но я иногда спрашиваю себя, что могло бы произойти, последуй я плану графини. И содрогаюсь от этой мысли. Но я ушла с Джейсом. Он не походил на них, на людей, одержимых такими пустяками, как медь и золото. Он был переполнен гневом. И этот гнев привлекал меня, потому что меня он тоже переполнял. Мы ненавидели одно и то же. Полагаю, несправедливость. Я не подходила на роль игрушки королей и послушной марионетки графинь. И если я сейчас уйду с бала, мне придется остаться собой. И принадлежать самой себе.

Глава четырнадцатая

На улице яркий шарик луны отбрасывал тени на блеклую траву.

– Посмотри, жемчужина! – воскликнула я, показав на небо.

– Это серебряный доллар, – заявил Джейс.

– В мире есть не только деньги.

– Скажи об этом моему отцу. – Он прижал бутылку к моей талии, и мы начали танцевать, кривляясь и забавляясь своему неуклюжему танцу, вихляя и ощущая головокружение. Потом остановились и стали любоваться огромным загадочным небесным простором. Звезды, словно серебристые мошки, счастливо сияли, проплывая сквозь тьму.

– О, – прошептала я. – C’est magnifique.

Джейс продолжал танцевать, уводя меня в сторону леса и реки.

– Пойдем, Сильви, будь хорошей девочкой!

Хорошая девочка. Что это значило? Добрая? Послушная? Благочестивая? Слушая разговоры редакторов, графинь и поварих, я стала склоняться к собственному пониманию этого слова. Подол моего тонкого платья глупо волочился по травяному склону вслед за петлявшим по нему Джаспером.

– К черту их всех, – кричал он.

– К черту, да, – вторила я, смакуя слово «черт», словно пузырьки шампанского.

Джейс взял меня за руку так, словно мы двое заговорщиков, словно, покинув вечеринку, мы нанесли удар варварству короля, хотя мы всего лишь хотели найти удобный камень для поцелуев у реки. Мы проскользнули под соснами по мягкому ковру из хвои к воде, блестевшей как фольга в лунном свете. Сверчки и цикады трещали на деревьях так, что воздух вокруг вибрировал от напряжения. Мы вновь сели на берегу на том же плоском и гладком камне.

– Где ты был? – спросила я его, словно обвиняемого.

– В диких лесах.

– И бросил меня одну во тьме.

– У меня неприятности, Сильви. – Джаспер уронил голову на руки. – Большие неприятности.

– Неприятности – это мелкие камешки, как говорит моя мама. – Я подняла камешек и поднесла к глазам. – Видишь? Сейчас он кажется огромным. А брось его прочь, – я зашвырнула его подальше. – И его нет.

– Глупости, – заявил он. – Речь вовсе не о мелких камушках. А о булыжниках. Здоровенных глыбах камня. Речь об огромном памятнике высотой пятьдесят футов, который увековечит рабство. – Он отхлебнул из бутылки. – Презренно, постыдно.

Его отчаяние вызвало во мне нежность.

– Тебе плохо?

– Мне посоветовали не лезть в это дело. Но я не могу.

– Расскажи мне, я выслушаю. – Если он мне доверится, его признание станет секретом, который я сохраню. И это будет соединять нас сродни клятве, данной перед священником.

– Раз уж ты проявила желание узнать – вот в чем неприятность. Я сказал отцу: «Не устраивай этот балаган. Не привози сюда короля». И знаешь, что он ответил? «Ты позор семьи. Убирайся». Вот такая неприятность. Все обсуждают, что Джаспер оскорбил короля. Джаспер навлек позор на дом Паджеттов. Я изгнан.

– Изгнан? – воскликнула я. Значит ли это, что ему придется уехать? Покинуть свое королевство? Я никогда не увижу его снова. Мелодраматичность моих воображаемых бед еще больше распалила пламя моих желаний. Мне так хотелось его поцеловать.

– Старик отвел меня в сторону на вечеринке и озвучил приговор: я проведу зиму в Мунстоуне. Буду работать в каменоломне в снегу и познавать цену тяжкого труда, пока на голову мне не свалится камень. Как и он когда-то. Мне запрещено возвращаться к учебе, отец не видит пользы в изучении философии. Полагает, это только развращает мой ум.

– Я рада, что ты останешься.

– Выпьем за это. – Он произнес это как тост и передал мне бутылку. Мы выпили.

– Почему ты так зол на отца? – Эта злость вызывала во мне странную радость.

– Из-за того, что он готов прислуживать этому дьяволу, бородачу из Бельгии, ради денег. И из-за того, что женился на… ней. – Он надолго приложился к бутылке.

– Инга добра ко мне, – я все еще пыталась ее защищать. – Она научила меня танцевать вальс.

– Не сомневаюсь. Три года назад она завальсировала моего отца так, что он привез ее сюда из Бельгии. Говорят, старик Леопольд нашел ее в борделе. Она охотилась за богатым папиком среди его гостей.

– Это лишь сплетни. – Французская бабенка. Может, К. Т. говорила правду. – Инга утонченная. И говорит на трех языках.

– Она несомненно говорит на универсальном языке, понятном всем, – сказал он. – Мы слышали об этом в Ричмонде. А в Ричмонде об этом узнали от гостей из Парижа. Несомненно, мой отец знает об этих слухах, но ему нет до них дела. Публика из загородного клуба задирает перед ней нос. Ингелборк Как-ее-там не имеет друзей в высшем свете по эту сторону Атлантики. Вот она и пригласила короля как приманку.

Он выдул грустный звук из горлышка бутылки.

– Но Инга славится своей добротой, – возразила я. – Ее благотворительность…

– Не благотворительностью добывается камень в горах. А кнутом и палками. И за счет людей. Таких, как твой отец. Как француз.

Я улыбнулась, вспомнив об отце.

– Взгляни на себя, Сильви Пеллетье. Стоит упомянуть твоего отца, и ты улыбаешься и сияешь. Я же, вспоминая своего старика, испытываю убийственный гнев.

– Джейс, не следует говорить такое…

– Ходят сплетни, – он обхватил голову руками и потряс, словно дыню. – Все их слышали.

– Я не слышала.

– Я и сам не слышал, потому что Калеб… – он застонал.

– Ты говоришь про Калеба Грейди? – Я понятия не имела, к чему он клонит.

– Это не важно. – Он приложил палец к моим губам. – Не обращай внимания на сплетни и любопытных проныр.

– Ох уж эти охотники до чужих дел, – вторила я ему. – Многие не знают, чем себя занять, вот и выдумывают всякие истории.

– Мне есть чем себя занять, – заявил он, обняв меня за плечи и притянув к себе. – Милая, терпеливая девочка Сильви. Ты так добра, что выносишь эти бредовые причитания о моем старике. Спасибо тебе.

Для меня стало откровением, что он нуждается в доброте. Я тоже в ней нуждалась, и в заверениях, что я для Джейса не просто жилетка, в которую можно поплакаться. Я опиралась на изгиб его руки и мечтала о нашем поцелуе.

– Теперь ты говори, – добавил он. – Расскажи лучше о своем отце.

– Мой папа – волшебник, – сказала я, пытаясь объяснить, что он не просто работяга-француз, покрытый пылью и управляющийся с Улиткой. – Он чародей. Умеет жонглировать ножами. Глотать огонь. Он и меня научил. – Мне захотелось поразить принца из «Лосиного рога». – У тебя есть спички?

Джаспер порылся в карманах, зажег спичку и протянул мне.

– Ты ешь монеты, – сказала я хмельным голосом. – А я ем пламя.

Я взяла зажженную спичку с драматичным видом глотателя шпаг, положила ее в рот и сомкнула губы, затушив огонь.

– Ничего себе, – восхитился Джаспер. – У девочки славный аппетит и вкус к огню.

– Твоя мачеха говорит, что мне не хватает аппетита.

– Что за блюдо она тебе предлагала? У меня есть догадка, но я джентльмен.

– Спасибо, не стоит гадать.

– А что она сотворила с твоими волосами?

Джаспер провел рукой по тыльной стороне моей шеи и вынул шпильки, давая свободу моим локонам.

– Сияющая корона, – сказал он своим мягким южным голосом, проведя рукой по распущенным прядям, и поцеловал их. – Сильви, Сильвер, Сильверина. У тебя вкус пламени.

– А у тебя вкус спиртного.

– Это опасно, – сказал он. – Мы можем воспламениться.

Я поджала ноги под своим длинным платьем и обхватила их руками, напуганная силой моего пыла и желания. Библейские предостережения не могли заглушить эту силу, хоть я и боролась с ней, как меня учили, вопреки человеческой природе.

– Эй, вернись. Я говорил тебе, что я джентльмен, – воскликнул Джейс. – Тебе не о чем беспокоиться.

Его рот снова впился в мои губы. На его лице сиял металлический отблеск лунного света, завитки волос на висках стали влажными. Мы целовались так яростно, что это не походило на любовь. Любовь пристойна и целомудренна. Это романтика стихов и роз, а не впивающиеся друг в друга губы и зубы. Это было нечто другое, расплавляющая жажда, которую не описать словами.

– Сильви, – страдальчески произнес Джаспер и покачал головой. – Спаси меня.

Сердце мое подскочило, как испуганный воробушек, и забилось в клетке. Плоский камень, на котором мы вцепились друг в друга, оставался твердым и неподатливым, чего не скажешь обо мне. Я ободрала кожу на позвоночнике. Ноги сгибались под влиянием алкоголя, и я впала в забытье. Я ощущала действие спиртного и слабость. Прости меня, Отче, ибо я… Река перекатывалась через гладкие камни. Я остановила его на пороге пропасти и падения, ощутив страх. Платье собралось складками на талии, хоть я и пыталась одернуть его, когда стряхнула с себя вес его тела.

– Стой, – сказала я. – Нам надо идти.

– Останься, – попытался удержать меня Джейс. – Прошу, давай останемся на этом камне навечно.

Во мраке я старалась прочитать на его лице, что могу ему доверять. Я спрятала лицо в углублении его шеи, стараясь не выдать ему мое тайное желание: не потерять его. Не потерять эту ночь, это состояние неистового восторга.

– Ненавидишь меня? – спросил он.

– Нет! Почему ты так сказал? – Я поднялась и стряхнула прилипшие к коже песчинки.

– Что ж, хоть кто-то меня не ненавидит, – он швырнул бутылку в реку и вскочил на ноги.

С изящной галантностью накинул мне на плечи пиджак и взял меня за руку. Мы пошли, петляя, сквозь деревья, а Джаспер запел припев песенки «Дорогая Клементина». Он обнял меня.

– Спокойной ночи, Сильвер, – он опустил голову мне на плечо. – Сильвер. Сильвоспасение. Без тебя я пропаду.

Так ли это? Его потерянность отзывалась во мне. Словно каждый из нас пытался нащупать новый путь существования на этом новом Западе, но ни один пока не нащупал верную дорожку. Джейс сказал, я его спасение, он нуждался в моей мягкости, но я сомневалась в том, что обладаю этим качеством. Я поправила очки на его переносице и смахнула пряди курчавых волос у него со лба. Он смог бы разглядеть меня насквозь, если бы захотел.

– Так я тебе нравлюсь? – спросил он.

– Да, Джаспер.

– И ты мне, моя прелесть. – Он поцеловал меня так, что остановилось дыхание. – Спокойной ночи, моя милая, – кивнул он и пошел в сторону конюшен, напевая «Дорогую Клементину».

«Клементина утонула», – подумала я.

В растрепанном состоянии я направилась к Картонному дворцу, изменившаяся и, несомненно, обреченная на вечные муки. Я была как пшено, в котором завелся червячок. Мое поведение разочаровало бы матушку и Sainte Marie, но счастье бурлило во мне, притупляя вину за содеянное. Джейс Паджетт без меня пропадет. Я улыбалась и кружилась в темноте. Он назвал меня прелестью. Целовал, и я ощущала опьянение воздухом гор, залитых лунным светом. Сквозь листву деревьев пробивалась музыка с охотничьего бала. Звон хрусталя разносился по камням, перемежаясь со взрывами смеха. Звуки достигали деревни и холмов, проникая даже в глубокие пещеры каменоломен, где и в этот час трудились работяги в тусклом сиянии карбидных светильников и голых электрических лампочек. Они высекали камень из горной породы даже в ночную смену. Гул вечеринки пронизывал ночь, проникал в секретные гроты и ущелья, где уже затаился холод. Листья начали опадать с деревьев, и звери уже готовились к наступлению зимы.

Глава пятнадцатая

Когда взошло солнце, королевские особы, Паджетты и их гости отправились спать. А остальные принялись убирать после вечеринки. У меня в висках пульсировала ниточка боли. Сигаретный пепел смешивался на дне бокалов с остатками шампанского. Крошки испещряли белые льняные скатерти, а еще алые пятна от бургундского и раздавленных ягод. Воспоминания о поцелуях острыми осколками впивались мне в вены. В воздухе пахло растительным мылом и парами алкоголя. Запахи постыдного кутежа просачивались через открытые окна в сосновый лес. Снаружи дышало прохладой: намечалась смена погоды.

Завтрак продолжался все утро. «Кровавые Мэри», кровяная колбаса. Мы мыли тарелки, пока гости паковали багаж. Их чемоданы сносили вниз по лестнице, а у парадного входа ожидали экипажи. Мы выстроились в ряд, чтобы попрощаться с королем и его свитой. Он вышел в их сопровождении, прихватив с собой трофейного снежного барана и горячее желание вложиться в богатства гор Колорадо, а может, поживиться ими. Леопольд II уезжал из Мунстоуна на поезде «Рассвет». Годы спустя местные лишь вспоминали с гордостью, что их городок посещал настоящий король, никто не говорил о жестокостях, которые он совершил в далеком Конго.

Наконец появилась Инга в компании герцога. Дважды взмахнула пальцами в мою сторону, улыбнулась и слегка подмигнула, потом обхватила голову ладонями, давая понять, как сильно она раскалывается. Я ушла работать в кухню. Джаспер не появлялся.

В Картонном дворце сестры-хорватки провели день рыдая и причитая, что они не воровки. Потом упаковали свои чемоданы и пошли на новую железнодорожную станцию, чтобы сесть на дневной поезд. Миссис Наджент неистовствовала. Дом превратился в руины. Хорватки оказались нечисты на руку. А Истер и Джон Грейди исчезли.

– Они пропали! – кричала миссис Наджент. – Истер сказала, выйдет на часок попрощаться с сыном. Никто не видел супругов Грейди после отъезда королевской свиты. Куда, боже правый, они могли запропаститься?

Хороший вопрос, как я теперь понимаю. Где они могли рассчитывать на безопасность в мире носившего белые колпаки сброда, множившегося, как заразная болезнь. Дирфилд, так назывался этот городок. Я не промолвила ни слова про письмо Маркуса и про подслушанный мной разговор. C’n’est pas mon affaire – не мое дело, как сказала бы моя мать. Я их не выдам.

Наджент заставила меня прислуживать вместо уехавших горничных: натягивать чехлы на мебель и закрывать ставни верхнего этажа в гостевых комнатах. Я сняла с кроватей постельное белье и отнесла целые груды его в прачечную, потом развесила мокрое белье на веревках. Вместо Истер на кухне хозяйничала миссис Квирк из пансиона Каменоломен. Эта жизнерадостная веснушчатая женщина лучше всего умела готовить большие порции тушеного мяса, блюда с чили и бобы.

– Твоя мама Шери будет пока стряпать вместо меня в Каменоломнях, – сказала она. – А вдруг парням ее харчи придутся по вкусу? – Она помахала ножом. – Тогда придется, пожалуй, откромсать ей нос.

Паджетты поехали в Мунстоун ужинать в «Ласточкин хвост», чтобы не пробовать стряпню миссис Квирк. Джон Грейди отсутствовал, поэтому их доставил домой в своей повозке Хоки Дженкинс. Джаспера с ними не было.

Инга вызвала меня только на следующее утро. Она нервно ерзала за туалетным столиком и расчесывала волосы.

– Вечеринка, Сильви. Ты приятно провела время? Потанцевала с джентльменами? Повеселилась?

– Было чудесно.

– Я не помню совсем ничего! – сказала она. – Ничего. Голова все еще гудит. А нам надо собирать вещи.

Она указала на целую вереницу сундуков. Графиня возвращалась осенью в Ричмонд, а зимой уезжала в Европу. Она протягивала мне платья, шляпы и накидки, белье и блузки. Я сворачивала их, прокладывая папиросной бумагой.

– Это, – говорила она, сортируя вещи на вешалках, – и это. – Время от времени она бросала что-то в кучу на полу. – Выбросить.

«Выбросить?» Все лето я спасала из мусорных ведер «Лосиного рога» разные сокровища: огрызки карандашей, журналы, ленты, булавки, наполовину использованную стеклянную баночку с румянами. Все слуги рылись в отбросах, как крысы. Инга выбросила журналы «Модное общество», не подозревая, что страницы со статьями о платьях с заниженной талией, фотографиями дам, играющих в крикет, и джентльменов, плавающих на яхтах в Каннах, поедут со мной в Каменоломни и будут использоваться в качестве туалетной бумаги. Она не могла представить, что ее порванные чулки обретут новую жизнь после починки и обтянут мои ноги: я буду надевать их для тепла, прогуливаясь по горе Землекопов.

В груду отбросов попали блузка с кружевной отделкой, жакет для верховой езды из твида «гусиная лапка», малиновая нижняя юбка, небесно-голубой кардиган. Пальто из овечьей шерсти с меховым воротником.

– Хочешь взять их? Это прошлый сезон, так что… – Она махнула рукой на груду вещей, где уже удобно устроился Бизу.

– Вы уверены, мадам? Это…

– Это ерунда, пф-ф. – Она туфелькой подтолкнула пальто в мою сторону. – Тебе, ange.

Она взмахнула рукой и снова стала перебирать вещи в гардеробной. Вынула зеленое платье, которое я повесила туда после вечеринки.

– Похоже, на подоле немного грязи? – Она подняла брови, словно говоря, что догадывается о причинах.

Мое лицо вспыхнуло, выдавая меня с головой.

– Жаль, что ты не воспользовалась преимуществом королевского визита, – проворковала она. – Пришлось сказать Лео, что ты подхватила какой-то вирус. Он был разочарован, но… возможно, все к лучшему. Бедняжка Сильви, – вздохнула она. – Я надеялась, ты найдешь себе джентльмена. Нам – дамам – только так можно выбраться наверх из нищеты.

Шарф в ее руках порхнул на пол.

Я подняла его, свернула и развернула, восхищаясь его невесомостью.

– Впрочем, для тебя не все потеряно, – поддразнила меня Инга. – Я кое-что заметила: Джаспер.

Услышав его имя, я улыбнулась. Всю зиму он проведет здесь, работая на компанию, и – кто знает? Не уверена, чего именно я ждала – просто продолжения нашего общения? Вырежем наши инициалы на стволе дерева, покатаемся на коньках на Дивном озере. Научу его трюку глотания огня.

– Какая жалость, – добавила Инга, – что он так скоро вернулся в университет.

Новость придавила меня, как каменная глыба, сорвавшаяся с крана.

– Уехал? – сдавленным голосом переспросила я. – Но Джейс говорил, что останется на зиму здесь.

– Так хотел его отец, но я заставила герцога передумать. Дать мальчику второй шанс. – Она задумчиво трепала пальцами локоны. – Для него будет лучше вернуться и закончить образование, чем оставаться здесь и сражаться со своим отцом.

Я отвернулась и уставилась на наклейку на одном из сундуков. Фессалоники. Я мечтала оказаться там или в любом другом месте на свете.

– Я думала, ты знаешь, – мягко добавила Инга. – Джейс не сказал тебе утром? – Она сердито фыркнула. – Невыносимо! Он делает, что захочет. За ужином оскорбил короля. Намеренно! Чтобы вызвать смущение. Ему наплевать на отца и на меня. На всех. Может быть, герцог так и не простит его. Может, и я не прощу. Но мы постараемся, и ты тоже, правда, chérie? У мальчика проблемы. Он страдает душевным расстройством.

Она сменила тему, чтобы отвлечь меня.

– Еще одно письмо. – Она протянула мне ручку и бумагу и изобразила гримасу отвращения. – Клубу Объединенных дочерей Конфедерации в Ричмонде, в благодарность за оказанную честь.

– Какую честь, мадам? – спросила я отстраненно.

– Компания выиграла контракт на возведение мемориала преданным солдатам и рабам, и все такое, понимаешь?

Мне не было дела до чертовой статуи. Но меня сразила новость об отъезде Джейса. Инга продолжала говорить о миссис Рэндольф Шерри и памятнике для Национальной аллеи Вашингтона, том самом, который вызывал у Джейса глупые терзания. Статуя. Я взяла в руку ручку и стала записывать лестные хвалы Инги в адрес миссис Шерри.

– Моя дорогая Корали, – начала Инга, потом прервалась. – Merde. Не выношу эту женщину.

Затем она продолжила диктовать:

Мы скучали по вас на этой неделе в «Лосином роге».

Вам бы понравились пейзажи и изысканная компания!

В качестве почетных гостей присутствовали Его Величество король Бельгии Леопольд и другие выдающиеся личности из Европы и Нью-Йорка. Возможно, следующим летом вы почтите нас своим присутствием. А пока хочу лично поблагодарить вас за то, что выбрали мрамор Мунстоуна для возведения памятника в Вашингтоне. Мистер Паджетт был очень рад! И скажу вам по секрету, он надеется, что, увидев красоту нашего камня, вы и Объединенные дочери Конфедерации выберете его и для монументов во Флориде и Алабаме. Это самый чистый мрамор в мире. Следующим летом прошу вас приехать и посмотреть своими глазами. Мы вернемся домой в Бель-Глейд на следующей неделе!

– Герцог полагает, что мне следует завоевать дружбу Корали Шерри, – она изобразила тошноту. – Эти Дочери планируют установить мемориалы по всей стране в честь старых солдат-повстанцев. Понимаешь, Сильви? Нам надо заполучить контракты. Прошу тебя, напиши письмо как можно лучше.

– Oui, мадам, – сказала я равнодушно. И закрыла блокнот, записав в нем последние слова этого лета.

Мы заполнили пять сундуков модной одеждой Инги и аксессуарами. В тот, на котором значилась надпись «Фессалоники», сложили стопку ненужных вещей.

– Это тебе, – сказала она. – все эти вещи, и еще… – Она достала небольшой мешочек на шнурках и помахала им у меня перед носом. – Voilà. Это тоже тебе. Поможет пережить жуткую зиму. Бедный крольчонок Сильви. Жаль, что я не могу взять тебя с собой.

«Можешь, ты можешь взять меня с собой, – сказала я про себя. – Можешь пригласить всех жителей Каменоломен в свой пустой château на зиму». Мне предстояло снова стать покинутым крольчонком, голодным и мечтающим избежать зимовки у вершины горы. Со всей ее социологией она не представляла, каково это – существовать там.

– Если вам нужен человек присматривать за «Лосиным рогом», – произнесла я, поправ свою гордость, – я могла бы работать здесь. Я и, возможно, моя мама могли бы жить в бараке для слуг.

– В этом нет необходимости, дорогая, – ответила она. – Мы закрываем дом.

Это было настоящее преступление: дом, в котором сорок две комнаты, будет пустовать, пока люди мерзнут в палатках. Утешение для меня свисало с ее пальцев: фланелевый мешочек мышиного цвета, стянутый золотистым шнурком. А внутри пятьдесят серебряных долларов. Позже вечером миссис Наджент заплатила мне еще сорок хрустящими зелеными бумажками.

– Это не ошибка? – спросила я. – Десять недель по пять долларов в неделю.

Она замигала.

– Десять долларов стоит одежда.

– Я думала, одежда дается бесплатно.

– Ничего не бывает бесплатно, – ответила она. – Ты этому научишься.

Я научилась. Ничто не давалось просто так, особенно деньги. Их надо было зарабатывать тяжким, утомительным трудом, но был и другой способ: брать.

В моем рюкзаке лежала сумма почти такая же, какую платили в каменоломнях за три месяца изнуряющей работы в холоде. Но я ощущала горечь. Я чувствовала ее вкус на губах и понимала, что могу вскоре стать такой же злобной, как миссис Наджент, если не сумею никак себя проявить. Стать кем-то еще, а не жалким кроликом.

В ту ночь в Картонном дворце оставалась ночевать я одна. Разделочным ножом, прихваченным в кухне, я вырезала на доске в углу над своей кроватью свои инициалы. Конечно, это не монумент в камне, но хоть какой-то знак, доказательство моего существования. С. П. была здесь. Не следующее утро я забрала свой сундук с ненужным Инге добром и отвезла на новенькой вагонетке в Каменоломни. Притащила его домой вместе с обветшалыми иллюзиями.

– Держись, – сказала мне при прощании графиня, словно предупреждала об опасности.