Золотая девушка

Глава 16

Полковник Смит в ужасном настроении шел по главному коридору военного госпиталя "Мерила". Молодой санитар, услышав стук ботинок о кафельный пол, бросился вперед, словно за ним гнался ротвейлер.

Полковник ненавидел госпитали. Этот запах лекарств и вареная рыба по воскресеньям! И разговаривают здесь только шепотом, как на исповеди у католического священника. Он ненавидел жеманных медсестер, которые чувствовали свое превосходство над мужчинами, потому что знали, как подтирать им задницу и выбривать спереди. Он ненавидел гомосексуальную походку мужского персонала госпиталя, вон молодой санитар точно из этой породы – с гладкими щечками, которые нуждаются в бритве раз в неделю. Но больше всего полковник ненавидел врачей.

Любую болезнь он считал или симуляцией, или доказательством слабоволия, а обычно и тем и другим сразу. Госпитали были системой, поддерживающей симулянтов, а врачи – союзниками симулянтов, бесстыдно наживавшимися на этом. Вдобавок каждый из них был чертовым лжецом, претендовавшим на знания, которых не было, и на тайны, на которые не имел никакого права.

Санитар открыл полковнику дверь и подобострастно отошел. Полковник смерил его взглядом и торжественно вошел в приемную старшего хирурга. Хирург был просто гигантом лет тридцати пяти, в белом халате, из нагрудного кармана которого торчали шариковая ручка и зеркало из нержавеющей стали. "Похож на пуделя, ставшего кошачьим ветеринаром", – подумал полковник.

Хирург – с зачесанными назад черными волосами, на руке – вульгарного вида часы, из двухцветного золота, на носу квадратные очки без оправы – сидел во вращающемся кресле с высокой спинкой, обтянутом черным кожзаменителем, за огромным столом под черное дерево с мраморной крышкой. Стол зачастую производил неизгладимое впечатление на дураков, которые соглашались лечь ему под нож.

Два стула по другую сторону стола, тоже под черное дерево, маленькие, вертикальные, без ручек и намеренно неудобные, дабы подчеркнуть разницу в социальном положении врача и пациента.

Единственное окно комнаты выходило на лужайку, затененную жасмином. Экран для просмотра рентгенограмм занимал стену позади стола. Другие стены украшали картины в хромированных матово-черных рамах, подходивших по цвету к столу и стульям. На картинах были изображены какие-то пересекающиеся друг с другом силуэты неопределенных цветов. Так называемое современное искусство, модерн, тоже принадлежало к разряду вещей, которые полковник люто ненавидел. Пятнистый ковер показался ему изгаженным мышами.

– Смит, полковник. Вы Гонсалес? – рявкнул полковник.

– Майор Гонсалес, – сказал хирург скорее по привычке, чем из желания поправить англичанина. Он привстал в кресле и протянул через стол огромную руку. – Рад познакомиться, полковник Смит.

Полковник проигнорировал протянутую руку, и хирург сделал вид, что указывает ею на один из стульев. – Присаживайтесь, пожалуйста. У него был густой бас, да еще с калифорнийским акцентом, что совсем вывело полковника из себя. Какого черта иностранцы заимствуют акцент и словарь нации иммигрантов?

– Постою. Насиделся в чертовом самолете.

– Может быть, чашечку чаю?

– Какой чай! – Этот мексиканский доктор наверняка сумасшедший. – Послушайте, сейчас два часа дня. Я хочу знать, что случилось с англичанином, который у вас находится.

Хирург развел загоревшими мускулистыми руками:

– Я думал, что все объяснил по телефону, полковник…

– Мне не нужна вся эта медицинская тарабарщина. Мне нужна правда, которую мне скажут на человеческом языке. Этот человек работает на меня. Его отец был моим старым другом. Я его воспитал.

Хирург вздохнул и опустился в кресло, тяжело заскрипевшее под ним.

– Пациент получил перелом четырех ребер с правой стороны, – спокойно сказал он, поставив локти на стол. – В этом, конечно, нет ничего хорошего, полковник, но в обычных условиях ничего опасного для такого выносливого и физически развитого пациента. К сожалению, он продолжал активную деятельность после того, как получил первую травму. Без сомнения, было еще несколько падений.

– Продолжайте же, – раздраженно проворчал полковник.

Хирург повернулся лицом к экрану, включил аппарат, положил на экран три рентгеновских снимка грудной клетки и белой указкой показал на сломанные ребра.

– Заметьте, полковник, что при первом ударе ребра проткнули правое легкое. – Указка передвинулась на более темные пятна на правом легком. – Здесь вы видите, полковник, обширные повреждения, нанесенные легкому ребрами при последующих падениях и, что очевидно, невероятно тяжелых физических упражнениях.

Кончиком указки хирург обвел темную массу, которая закрывала правую сторону грудной клетки на всех рентгеновских снимках.

– Сильное кровоизлияние, полковник. – Он выключил экран, положил указку и повернулся лицом к полковнику Смиту. – Мы делаем переливание крови.

Брови полковника вскинулись, как крылья ястреба.

– Вы что, хотите сказать, что кровоизлияние продолжается?

– Я предпочел бы выразиться точнее – нам пока не удалось остановить кровотечение, – ледяным тоном ответил хирург. – А какая разница?

– Во-первых, то, что вы сказали, свидетельствует о вашей некомпетентности. Во-вторых, нам не удалось остановить кровотечение, несмотря на весь опыт и самое лучшее оборудование. Самая главная проблема – это сердце. Пациент пережил сильное потрясение, которое наложилось на интенсивное переутомление. Сердцебиение слабое. В данный момент пациент не сможет выдержать операцию.

– И что вы делаете?

– Ждем, полковник.

– Он может говорить?

– Пока нет.

– Я могу посидеть с ним немного. Полюбуюсь моим мальчиком, – проговорил полковник и тут же разозлился на себя за то, что вдруг выступил в несвойственной ему роли. – У вас есть его вещи?

Хирург протянул ему смятые доллары и расписку в их получении.

На взгляд непрофессионала, Трент выглядел как карта лондонской подземки, на которую нанесена система управления. Едва заметная пульсация на экране прибора показывала слабое сердцебиение. Об этом полковник уже знал. И бутылочки с плазмой он тоже когда-то видел.

"Красивое лицо, но слишком много в нем от его матери", – подумал полковник. Прекрасная женщина и безукоризненно сидела на лошади. Но ужасная мотовка. У него были для нее деньги. Полагая, что между ними существует взаимопонимание, он купил ей кобылу для охоты с собаками. Это было за год до присвоения ему звания капитана и, по полковой традиции, получения разрешения на женитьбу. Он оплачивал ее портного, даже подарил голубой "Эм Джи"[9]. И потом сделал предложение. И она ему отказала. Сказала, что он ей, конечно, нравится, но… Новость облетела весь полк, начались насмешки. Пришлось перевестись в министерство, а через год она вышла замуж за его лучшего друга. Прекрасный человек по фамилии Махони. Необычайно верный, страстный и остроумный. Но денег он не считал, а за душой не было ни пенни.

Полковник предупреждал Махони, что ничего хорошего из этой женитьбы не выйдет, а тот только посмеялся. Прошло полгода, и полковнику пришлось выпутывать его из истории с эскадронными счетами.

Сколько было мальчику, когда он согласился взять его под свою опеку? Двенадцать? Эта проклятая женщина позвонила ему из Бахрейна, сказала, что Махони покончил с собой, просила помощи. И это не в первый раз после скандала со счетами. Своим мотовством она довела до самоубийства беднягу Махони. Полковник сказал ей тогда, чтобы убиралась к черту, но согласился взять мальчика.

Он помнил все, как будто это было вчера.

Он был готов утешить паренька. Тщательно готовился, повторил все слова, даже отрепетировал перед зеркалом в спальне, как обнимет его. Для полковника была важна репетиция, потому что он боялся физического контакта с людьми.

Он помнил напряжение, тщательно контролируемое выражение лица мальчика, когда тот вошел в холл с маленьким чемоданом в руках, стараясь делать вид, будто ничего не случилось. И так же как его мать, дернул плечом, когда полковник попытался обнять его.

Полковник, естественно, разозлился, на что вроде бы имел право, учитывая все обстоятельства. Он так и не научился выносить парня, как ни пытался. Скрытный, неэмоциональный, хотя книги читал хорошие. Возможно, полковник и ошибся, не отдав мальчика в университет, но у него были все задатки первоклассного разведчика, и полковник решил изолировать его от общества, пока у того еще не образовался круг знакомств. Смит думал о тех временах, когда сможет использовать парня, и старался сотворить прекрасное оружие. Но он вырос слишком мягким. Сомнительное сходство.

Первой ошибкой было то, что он пообещал матери мальчика отдать его в школу, где преподавали эти чертовы монахи в рясах, послать его в Ирландию. Чертовы католики И все это наложилось на прежний, хоть и небольшой, жизненный опыт: разговоры о неурожае картофеля и расчистке земли под пашню, словно они жили до первой мировой войны, а не после второй. Просьбы объяснить что-то, чего и понимать было не нужно. Террорист – это бешеная собака, которой следует прострелить голову. Все просто, как дважды два.

Но хоть что-то полезное он для него сделал. Хотя, конечно, мальчишка всегда был непослушным…

Полковник пригладил рукой короткие седые волосы. Он устал. Слишком часто путешествует. Из Брюсселя и обратно, словно самолет – это автобус. И вот опять он здесь. И опять придется многое сделать, прежде чем забыться в гостиничном номере…

Несмотря на разницу в часовых поясах, он прекрасно поспал и позавтракал в постели тостом с маслом и мексиканским медом с Юкатана, который нашел удивительно хорошим, запил тост кофе, принял душ и с привычной тщательностью побрился, вставив новое лезвие в бритву, подаренную отцом в тот год, когда он поступил в Сэндхерст. Приятно было обнаружить, что рука по-прежнему тверда как камень, хотя особенно он не удивился.

Он тщательно оделся в кремовый полотняный пиджак, который гостиничный слуга безупречно выгладил, как выгладил и коричневые брюки, надел полковой галстук – один из самых любимых галстуков, которые он носил, несмотря на перевод в министерство с повышением в звании, что было необходимо скорее для прикрытия, чем в качестве компенсации за выслугу лет. Багаж ожидал его у входной двери. Джентльмены обычно не носят "дипломаты", но сегодня так надо. Он поправил шляпу на голове, поймал такси и попросил водителя ехать в военный госпиталь.

Состояние Трента не изменилось. Полковник сказал, что посидит со своим мальчиком, и хирург распорядился принести в палату кресло поудобнее, попросив санитара проводить посетителя.

Полковник оглядел санитара с ног до головы и остался при том же мнении, которое составил накануне. Отпустив его, повесил шляпу на крючок у входной двери и сел.

Глядя на Трента, полковник подумал, что тот выполнил свой долг. Все его люди выполняли свой долг: поставили на колени коммунистов, а теперь создали комиссии, изучавшие их методы.

Он притворялся, что любит американцев, и учил мальчика выполнять их грязную работу. И черт его побери, если он теперь даст им себя спихнуть! Какое право они имеют вызывать британского офицера отчитываться перед их гнусной комиссией? Он будет опозорен, изгнан из общества, не сможет показаться в своем клубе. Случившееся будет равносильно смерти.

Он был готов к этому с самого начала, и мальчик всегда работал через Боба Френча в качестве связного. А Френч взял и назвался в конце концов доном Роберто. Отец Френча был не кем иным, как простым клерком на побегушках. Зато Френч стал процветать. Полковник вспомнил огромный дом в Канкуне, слуг, садовников, "мерседесы" с шоферами.

"Да, давно не приходилось заниматься такой работенкой", – подумал он, надевая очки. Достал из "дипломата" банку с плазмой, в которую было добавлено антисверты-вающееся вещество, и подошел к капельницам, висевшим над Трентом.

Полминуты – и он снова сидел в кресле, благополучно поменяв капельницы. Он был хорошо натренирован, полковник Смит. Двадцать минут надо подождать. Он достал из "дипломата" "Санди тайме".

Из-под ресниц Трент наблюдал за полковником, читавшим газету. Он полагал, что сильно разволнуется, но, лежа в постели, видимо, свыкся с мыслью о встрече. До сих пор он был слишком занят тем, чтобы выжить. Три дня он не разговаривал, только шептал инструкции Пепито. Трент откашлялся.

Полковник поднял взгляд от газеты, и Трент заговорил:

– Боюсь, вы совершили ошибку. Полковник рванулся, пожалуй, слишком быстро для человека его возраста, но Трент его остановил:

– Не дурите, полковник. У меня пистолет. Вас снимает видеокамера. Окно зарешечено, а снаружи – половина мексиканской армии. – Трент сел и скатал бинт на правой руке, отсоединив капельницы. На них не было иголок.

Полковник откинулся в кресле. Он побледнел, но держался прямо, холодно и внимательно глядел на Трента.

Трент на мгновение поставил себя на его место – нелегко сразу же найтись в таком положении.

– Вы никогда не были хорошим практиком, полковник. Вы чиновник, слишком привыкший управлять, чтобы заметить, что теперь уже управляют вами.

– Управляют? Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

– Да, управляют, – спокойно продолжал Трент. – А все ваша мания величия! На самом же деле вы были пешкой. Вас подставили. Вас и Каспара. Вы сделали все, чтобы убрать из Лэнгли старую гвардию, своих друзей, полковник. Вот что все это значит.

– Не городи чепуху, черт возьми! – рявкнул полковник. – Что ты о себе воображаешь? Я научил тебя, мальчик. Ты – мой. И я раздавлю тебя вот так. – Щелчок пальцами прозвучал в маленькой палате как пистолетный выстрел. – Тебя и того, кто тебя на это подбил. Не думай, что ты уже со мной покончил. У меня есть на тебя досье, в котором перечислены все твои задания и указано, для кого ты их выполнял. Я уйду, но, черт возьми, и все вы уйдете. Клянусь, я вам.., покажу…

– Вы не слушаете, полковник, – сказал Трент. – Все кончено. Вы пытались меня убить. Это зафиксировано на видеопленке, и мы в Мексике. Тот здоровяк, главный хирург, на самом деле из мексиканской разведки. Он – мой друг. На долю секунды в глазах полковника мелькнуло сомнение.

– Я не стремлюсь к реваншу, – продолжал Трент. – Я до сих пор ваш должник, полковник, несмотря на то что вы сделали. Вот поэтому я и выбрал Мексику. Я подумал, что вам здесь будет лучше, чем дома или в Штатах. Там вас арестуют за покушение на убийство. – Он пожал плечами. – Может, это и покажется странным, но здесь вы будете в безопасности и даже устроитесь с некоторым комфортом. Ведь у вас связи с половиной разведывательного сообщества, и все они слетаются к вам, как пчелы на мед, а значит, мед кое-чего да стоит. Можно договориться, пока другая половина не отрезала вам язык.

Это было все, что он мог для него сделать. Морально он был в долгу перед полковником, который когда-то любил его мать, вытащил отца из первого скандала, а потом приютил его самого и дал образование. Полковнику, должно быть, было нелегко иметь в доме постоянное напоминание о любви, которую он потерял.

– Здесь, – сказал Трент, – я смогу прятать вас до конца жизни.

Щека полковника слегка дернулась.

– Я прошу прощения, – произнес Трент. Вопреки здравому смыслу, ему было жаль старика, но он все равно оставался начеку.

И потом, следовало выяснить еще кое-что. У Трента запершило в горле, и он взял стакан с прикроватного столика.

– Меня никогда не переводили в ЕС? – спокойно спросил он. – Полагаю, я мертв?

– Да, мой мальчик, боюсь, что так.

– Я так и думал. – Трент сделал глоток. – Но вы продали дом? У моей бабки все в порядке с деньгами?

– Конечно, да. Странная работа… – Старик устало покачал головой. – Не лучшая для мужчины.

"Он стал прекрасным актером", – подумал Трент.

– Вы, должно быть, считаете, что прикрывали и себя, и отдел. Все эти услуги, которые вы оказывали своим американским друзьям в Лэнгли, не подшиты к делу, как заштатные операции. И мои гонорары оплачивал дон Роберто Флеминг, или как там его.

– Френч, – с презрением поправил полковник. – Роберт Чарльз Ричард Френч. Он не нашего круга.

"Не джентльмен" – имел в виду полковник. Трент знал старика как облупленного.

– Вы убили его.

– Он сказал, что собирается в Вашингтон на заседание какого-то чертова комитета Конгресса. Они оказывали на него давление несколько месяцев. Разразилось бы новое дело Филби, все бы перевернулось вверх дном. Политики суют свои носы, куда не следует. Они уже чуть было не вызвали тебя, но я снова спрятал тебя в Ирландии. Я должен был быть следующим в их чертовом списке.

На мгновение во взгляде полковника промелькнула неприкрытая ненависть. Трент уже обо все догадался, но хотел доказательств. Смерть Френча должны были списать на него. Его нож, "мгновенный" конец ужасного полевого агента, выстрел на виду, еще одна веревочка аккуратно завязана.

– Вы заплатили за катамаран из фонда, который может привести ко мне?

– Да.

– Контролируемого Френчем? Верхняя губа полковника искривилась в легкой улыбке.

– Френч понимал в делах такого рода. Френч понимал только деньги, но джентльмен никогда не употребляет этого слова.

– Записи покажут, что я сфабриковал свою гибель в Ирландии?

Они шли тогда через поле к ферме под моросящим дождем – Трент и еще пятеро членов террористической организации, в которую он проник. Брюки заправлены в резиновые сапоги, толстые свитеры, твидовые куртки. Под мышками дробовики, два кролика и заяц в ягдташе, лабрадор-полукровка и ирландский сеттер вертятся под ногами. Всем видно, что у них мирные намерения.

В этот день он почувствовал в террористах излишнее дружелюбие. Они хлопали его по спине и смеялись громче обычного. И тогда Трент понял, что его предали. Интуиция спасла его. Он приготовился к расстрелу и упал до того, как по ним стали стрелять из-за бетонной стены, у амбара.

Одна пуля попала Тренту в плечо, другая – в бедро, но у него хватило сил добежать до канавы. Он помнил ужас, переполнявший его, когда он лежал там в грязи, зная, что его предал кто-то из своих, и не понимая почему.

Он попал в ловушку – в таких операциях не выживают. Ему не хотелось кричать пароль, так как он боялся, что его отменили. В любой момент на голову ему могла упасть граната. Он почти чувствовал, что солдат приготовился к броску, и произнес пароль спокойным голосом. Парень выругался, граната пролетела над головой и взорвалась в борозде на краю поля. Солдат заговорил в радиопередатчик с мягким нортумбрским акцентом, а те, кто сидел в засаде, крикнули, чтобы Трент выходил, подняв руки.

Трент ответил солдату за стеной в полный голос и с акцентом, с которым не говорил уже два года:

– Скажи этому психу ненормальному, что я не могу двигаться. Один из вас прострелил мне ногу. Мне раздробили плечо, я истекаю кровью, как недорезанный поросенок.

– Слушаюсь, сэр, – ответил солдат. И Трент навсегда запомнил чувство стыда за свой тон представителя правящего класса, который отделил его от пяти погибших юношей, оставшихся лежать на поле.

Трент посмотрел на полковника:

– Это вы предали меня ИРА и армии. Подбородок полковника вздернулся, глаза побледнели, на щеках выступили белые пятна.

– Я читал твои донесения. Набор сентиментальной чепухи. Ты был на полпути к измене.

– Ерунда! Вы хотели, чтобы я умер и не смог предстать перед комитетом Конгресса. Должно быть, вы были потрясены, когда я выжил.

Полковник ухмыльнулся.

– Вы субсидировали Каспара, – продолжал Трент. – Вам надо было, чтобы его операция снялась с мертвой точки и чтобы я был в нее вовлечен как контрабандист оружия и убийца Френча. Это избавляло вас от нас обоих. Сами же вы надели бы лавровый венок, послав на спасение демократии вертолеты SAS, дислоцировавшиеся в Бельпане. Прекрасно! Комитет Конгресса не посмел бы устроить такому герою тяжелую жизнь. Но вы допустили одну ошибку: дон Роберто оставил мне предупреждение, вы его не заметили. – Трент достал из-под подушки фотографию и бросил ее. Она закружилась по комнате, упала под ноги полковнику. Тот поднял. – Должно быть, вы сильно ее любили и ненавидели моего отца. – Но, посмотрев на полковника, Трент понял, что ошибся.

– Я не выносил эту проклятую женщину! – Полковник, не отрываясь, смотрел на Трента. Он сжал руки так, что побелели суставы. – А ты весь в мать. Твой отец застрелился, а ты не проронил ни слезинки. Ты – рыба. И именно поэтому я стал тебя учить. У тебя с самого начала были задатки.

Значит, то, что полковник все время напоминал ему о матери, было не чем иным, как очередной манипуляцией.

– Я видел отца прямо перед тем, как он застрелился. Я не мог ему помочь, – произнес Трент.

– Господи! – Впервые Трент видел искреннее изумление полковника. Старик покачал головой, словно пытаясь прийти в себя. – Сообщил бы мне. Я сказал твоей матери, что беру тебя к себе только ради твоего отца. Единственного человека, с которым я когда-либо мог говорить…

– Мне очень жаль. – Трент откинулся на подушку. Ему действительно было жаль.

– Я не нуждаюсь в твоем сочувствии, черт тебя побери!

Трент спустил ноги на пол. Правая нога болела, в боку тоже чувствовалась сильная боль.

– Вы не могли бы дать мне ваш бумажник? – попросил он.

Полковник вынул из внутреннего нагрудного кармана бумажник из свиной кожи. Обычный дешевый бумажник, которым пользовались уже не одно десятилетие. Из него полковник вынимал деньги, которые давал Тренту на карманные расходы, когда он учился в школе. По мере роста инфляции и взросления Трента новенькие хрустящие купюры становились все крупнее…

– Вы всегда сами сажали меня на поезд, когда я ехал в школу.

– У меня было чувство долга, – сказал полковник.

– Вы испытывали радость оттого, что я уезжаю, – поправил его Трент. Это была правда. Он чувствовал это, когда они стояли бок о бок на платформе Кингс-Кросс.

Он заглянул в бумажник. Его восемь тысяч долларов лежали в особом отделении для личных расходов полковника. Трент показал купюры в видеокамеру над дверью, затем, с трудом держа в забинтованных пальцах миниатюрную золотую ручку полковника, написал расписку на блокноте, вставленном в бумажник, и вернул его.

– Благодарю. – Полковник убрал бумажник тем же движением, каким убирал его, выдавая мальчику карманные деньги, и достал золотой портсигар, подаренный отцом Трента.

Трент указал на надпись "НЕ КУРИТЬ" над изголовьем кровати и, прихрамывая, пошел к двери. Нет, он не может выйти просто так, он обернулся.

– Не делайте глупостей.

– Кто я такой, как ты думаешь? – взревел полковник. – Идиот? Выйди отсюда?

В коридоре ожидали трое – мексиканец в военной форме, человек в твидовом костюме в мелкую крапинку и американец, выглядевший так, будто он умнее всех на свете.

Трент кивнул им:

– Он ваш. Позаботьтесь о нем. Пепито в белом халате высунулся из двери дальше по коридору и кивнул ему.