12

Первое знакомство с партизанским лагерем удивило и даже немного разочаровало Мусю. Еще с пионерских лет самое слово «партизан» было окружено для нее романтическим ореолом. Двигаясь по оккупированной земле, девушка постоянно слышала от случайных попутчиков рассказы о партизанских делах, порой звучавшие как легенды, то и дело натыкалась на следы боевой работы лесных воинов, и незаметно для себя она создала в своем воображении образ партизана Великой Отечественной войны, в котором странно сочетались и гусарская лихость охотников Дениса Давыдова, и удалая отвага фадеевского Метелицы, и таежная, мрачноватая мощь партизан из книг Всеволода Иванова.

Даже после того, как Николай сказал, кто они, девушка не вполне поверила, что этот увалень и его одноглазый товарищ - действительно партизаны.

Но особенно удивил Мусю партизанский командир, к которому они были приведены. Она ожидала увидеть перед собой увешанного оружием бородача, услышать от него необычные воинственные слова и, спускаясь в командирскую землянку, сама готовилась отвечать ему в том же духе. А тут с наспех сколоченных нар, застланных зеленым брезентом и, по-видимому, служивших и койкой и скамьей, навстречу им быстро поднялся невысокий рыжеватый человек с бледным веснушчатым лицом болезненного оттенка, с красноватыми усиками, подстриженными коротко, щеточкой. Одет он был в полувоенный костюм из синего шевиота. Кобура с револьвером на ремне висела у него подле живота как-то совсем по-штатски. Старая ватная куртка с железнодорожными петлицами, наброшенная на плечи, завершала будничность его облика.

Но карие глаза, смотревшие открыто, прямо и строго, две глубокие складки, пересекавшие худые щеки, да плотно сжатые тонкие бледные губы обнаруживали в этом человеке твердую волю, а уважение, с которым обращались к нему окружающие, говорило о том, что это все-таки настоящий командир, что его слушаются и, вероятно, даже побаиваются.

- Ну что ж, гражданки, садитесь, рассказывайте, кто вы и что вы. Вы ведь, мне передавали, хотели говорить с партизанским командиром. Вот я таковой и есть, - сказал он резким тенором и указал подругам на грубо сколоченную скамью, вкопанную в землю перед столом.

Все это он произнес совсем по-домашнему, даже покашливая в кулак, и все красивые, возвышенные слова, которые Муся по дороге заготовила для этого разговора, сразу вылетели у нее из головы.

Карие глаза командира спокойно, без любопытства, но внимательно изучали женщин, под усами у него таилась задорная усмешинка. Это не смутило Мусю. Она уселась поудобней, положила локти на стол; напряженная настороженность, с которой она спускалась в землянку, теперь исчезла. Как тогда, в колхозном лагере в Коровьем овраге, она всем своим существом почувствовала, что снова переступила невидимую границу чужого, злого, непонятного мира и вновь очутилась в привычном, своем.

- Что ж о себе говорить? Мы сейчас в таких местах, где ни слову, ни документам верить нельзя, - устало ответила Матрена Никитична, преодолевая тягучую зевоту. - Тут только делам верят.

Она неторопливо развязала свою торбу, вынула из нее холщовый мешок поменьше, весь облепленный отсыревшей рожью, и, тоже развязав, приподняла и перевернула его вверх дном. На стол сверкающей гремучей волной хлынули золото и драгоценные камни. Худое лицо командира как-то сразу застыло, отразив удивление и озадаченность.

- Богато! - сказал он помолчав. - Чье? Куда несете?

- Она расскажет. Расскажи им, Машенька…

Матрена Никитична, зевнув, потянулась. Муся с удивлением косилась на подругу. Что-то странное произошло с женщиной, которая всю дорогу была для нее образцом неутомимости. Она вся обмякла, ссутулилась, сидела вялая, покачиваясь.

Командир, подперев маленькими кулачками свое худощавое лицо, внимательно смотрел на девушку.

Волнуясь и сбиваясь, Муся начала рассказывать свою историю с того момента, как она случайно осталась в оккупированном городе. Опасаясь, что этот неразговорчивый, строгий человек не поймет или, еще хуже, не поверит ей, девушка углубилась в подробности, запуталась в них и никак не могла приблизиться к самому главному. Командир терпеливо слушал, рассеянно перебирая драгоценные безделушки. Иногда он переглядывался с людьми, толпившимися в землянке.

- Стойте! - вдруг перебил он Мусю, словно что-то вспомнив. - Как называется город, откуда вы шли?

Девушка сказала. Вокруг глаз командира сложились лучики хитрых морщинок. Теперь глаза его светились уже весело и ласково.

- Адъютант, - тихо приказал он, - найдите и позовите Черного.

Один из партизан, с выправкой кадрового военного, вскочил, сделал налево кругом и, резко скрипя новенькими сапогами, вышел из землянки. Прищурясь, командир в упор взглянул на Мусю:

- А где старик, что вместе с вами принял эти ценности у железнодорожников?

Девушка вздрогнула. Что он - волшебник, что ли, этот рыжеватый человек? Откуда он может знать о Митрофане Ильиче, о железнодорожниках? Ведь в своем рассказе она так и не дошла до их появления в банке.

- Он умер, - тихо произнесла девушка, опуская глаза под взглядом командира. - А вы откуда о нем знаете?

Вернулся франтоватый адъютант в скрипучих сапогах, с острыми картинными, словно прилепленными, бачками. За ним шел тот самый партизан с черной курчавой бородкой, что так пристально и удивленно рассматривал Мусю, когда подруги проходили пост внутреннего секрета.

Что-то очень знакомое почудилось теперь девушке в скуластом лице этого складного, подтянутого человека. Ну да, где-то она уже видела его. Вошедший с таким же удивлением смотрел то на девушку, то на груду драгоценностей, тускло сверкающую на столе. Разноцветные камни остро искрились в розовом вечернем свете, пробивавшемся через маленькое окошко-бойницу.

- Узнаете друг друга? - спросил Рудаков и вдруг захохотал, да так заливисто и звонко, что все кругом рассмеялись, заговорили.

У вошедшего партизана в каракулевой его бороде тоже сверкнула белозубая улыбка, и по ней Муся сразу вспомнила, как вот этот смуглолицый, так же ослепительно улыбаясь, вытряхивал в банке из мешка золото на старое сукно канцелярского стола.

Почти одновременно оба воскликнули:

- Так это вы нам тогда вот этим удружили?

- Вы приволокли это сюда на себе?… Разрешите доложить, товарищ командир: вот за эти за чертовы блестяшки мы с Иннокентьевым тогда на партбюро по выговору и получили… Чтоб они пропали! - молодцевато вытянувшись и пристукнув каблуками, произнес Мирко Черный.

- А они вот не пропали, - рассеянно ответил Рудаков, погружаясь в чтение документов, найденных им в груде золотых вещей.

Он читал, удивленно покачивая головой, и яркий клочковатый румянец, какой бывает у рыжих людей, размытыми пятнами расплывался у него по лицу.

- Вот люди! - воскликнул он наконец, звучно ударив ладонью по бумагам, которые всё стремились свернуться в трубочку.

Он прочел вслух заглавие описи, сделанной Митрофаном Ильичом на оборотной стороне «почетных грамот», потом резко отвернулся к окошку и долго что-то разбирал. Когда наконец он обернулся, глаза его были влажны.

- Да не курите вы здесь! Кто разрешил курить? Дышать нечем, - проворчал командир, сосредоточенно глядя на скрутившиеся листки описи. - Из-за этих курцов ослепну скоро, башка трещит… Кончай курить!

Но в землянке никто не курил. Свежо пахло смолистой сосной, мокрой кожей сапог, грибной сыростью и тем особым острым и довольно приятным запахом, который всегда заводится в бивуачном военном жилье.

Положив голову на сложенные на столе руки, доверчиво спала Матрена Никитична. Кроме нее, все, кто был в землянке: и командир отряда, и партизаны, и Муся, и адъютант с острыми бачками, и худощавый смуглый ремесленник, тоже почему-то находившийся здесь, - все смотрели мимо сверкающей кучи золота и драгоценных камней на опись, лежавшую на другом конце стола.

- А я думал, товарищ командир, погорели ценности. Ведь фашист тогда сразу по нашим следам к центру города прорвался. Мы едва эшелон увели. Под пулеметным огнем уводили, - произнес наконец Черный. - Ведь это ж надо столько километров такую тяжесть тащить! Ай да бабы! Извиняюсь, товарищ командир, - женщины!

Командир туже свернул бумаги Митрофана Ильича и снова перевязал трубку шнурком от ботинка. Лицо у него стало строгое, замкнутое, деловое.

- Ну, спасибо! От имени советской власти спасибо, от Красной Армии спасибо, - сказал он и крепко тряхнул руку Муси своей маленькой, сильной, покрытой веснушками рукой. - Ступайте отдыхайте. А мы тут подумаем, что нам с вами делать. - Он посмотрел на Матрену Никитичну, прикорнувшую у стола, на ее сбившийся платок, на разрумянившееся от крепкого сна лицо и улыбнулся. - Нет, стойте. Не надо будить ее. Оставайтесь здесь, хозяйничайте, отсыпайтесь, а я перейду в палатку к начштабу, на свежий воздух… Все - вон!

Командир подтянул пояс, поддернул за ушки высокие голенища охотничьих сапог, забрал оружие, сумку с бумагами и пошел к выходу, выпроваживая остальных. Уже снаружи донесся до Муси его резкий голос, отдававший кому-то распоряжение выставить к блиндажу круглосуточный караул и предупреждать проходящих, чтобы не шумели. Потом все стихло. Были слышны только шаги часового да ровное дыхание Матрены Никитичны.

Муся отвела сонную подругу к застланной брезентом постели, уложила и, сама устроившись рядом с ней, сразу же уснула, не раздеваясь, не успев даже разуться. Сквозь сон ей порой не то слышались, не то чудились чьи-то шаги, отдаленный топот копыт, приглушенные голоса. Чудилось, будто она - маленькая и старческий голос, похожий на голос ее давно умершей бабушки, уговаривал ее раздеться; будто бабушка, подойдя к ее детской кровати, подбивает ей под головой подушку, подтыкает вокруг ног одеяло, и в этом одеяльном мешочке становится так уютно, так тепло, что хочется спать, спать и спать…

Загрузка...