Золото, облако, синь

В ожидании снежной пряжи

и в надежде на свет в ночи

в эмигрантском ажиотаже

улетают на юг грачи.

На песок, на речные воды,

на теряющий листья лес

смотрит маленький царь природы

с автоматом наперевес.

Он родился во время оно,

а теперь сам себе не рад.

Так зачем же ему корона,

и зачем ему автомат?

Он стоит, как в любви признанье,

перед светом чужих очей,

и, быть может, его призванье —

слушать осенью крик грачей?

Вдоль дороги пыльной цветёт чабрец.

В доме печь с нахмуренным спит челом.

На борьбу с врагами идёт храбрец,

и ложится пыль на его шелом.

Ты зачем, храбрец, свой покинул дом?

На кого ты русскую бросил печь?

Задевает ворон тебя крылом,

и изъеден ржой твой булатный меч.

Проливает слёзы твоя сестра,

а в земле тоскуют отец и мать.

Зачерпни шеломом воды Днепра,

меч вонзи ты в землю по рукоять!

На воде — листвы золотая вязь,

а вокруг — туман, половецкий стан.

Ты зачем в степи заблудился, князь,

где ковыль бушует, как океан?

Так ложись на гребень его волны,

закрывай глаза и спокойно спи,

пусть твоя жена с крепостной стены

вдовий плач разносит по всей степи…

— Ни еды, ни питья не отыщешь в дому,

а братья и зятья —

все ушли на войну.

Им бы в рюмки вино

зелено подливать,

а они — воевать,

кровь свою проливать.

И теперь не поймёшь — кто от пули бежит,

кто судьбу сторожит,

кто в могиле лежит,

кто с друзьями в последний отправился путь,

и не знаешь теперь —

как его помянуть.

Нет в холодной избе ни еды, ни питья,

только в миске —

февральского снега кутья.

Я смотрю — и никак разглядеть не могу

крест из рамы оконной, торчащий в снегу.

Над крестом пролетает семья голубей.

На кресте одинокий сидит воробей.

Ангел тихо сказал, над землёю летя:

— Здесь, под этим крестом, мать лежит и дитя.

Этот крест, как свеча, перед Богом горит…

И убийце убитая мать говорит:

— Ты хотел убивать — и пришёл, и убил,

и земля наша стала землёю могил.

Ты ведь тоже погибнешь — неведомо где.

Как посмотришь в глаза мне на Страшном Суде?