Часть II БЕСПОКОЙНЫЙ КОНТИНЕНТ
Бочонок с порохом
«Подлинный конфликт в Европе невозможен, для сильных страстей Европа, несмотря на противоречия, слишком усталый континент, здесь все страны родственны по культуре и исповедуют одинаковые ценности. В Америке воевать некому, а Африка для больших сражений слишком отстала. Самые тяжкие войны возможны лишь в Азии», — любил повторять писатель Эдгар Сноу, один из крупнейших знатоков Китая.
Он был не совсем прав, хотя его утверждение и относилось к периоду, когда именно в Восточной и Юго-Восточной Азии особенно остро сталкивались интересы разных крупных государств. Ныне, почти через четыре десятилетия после того, как он написал эти слова, уже нельзя утверждать, что самые опасные конфликты могут возникать только на территории, где живет три четверти человечества. В эпоху, когда локальные конфликты имеют тенденцию мгновенно перерастать в глобальную угрозу, столь же взрывоопасным может оказаться и положение в Центральной Америке или даже в центре Европы.
Однако в ту пору, когда Сноу написал приведенные строки, с 20-х годов, на Дальнем Востоке почти непрерывно велись войны. Оккупация Кореи, аннексия Маньчжурии, китайско-японская война определили экспансионистский характер Страны восходящего солнца задолго до того, как на Пирл-Харбор упала первая бомба.
На побережье Желтого моря миллионные армии сражались еще задолго до того, как Гитлер начал вооружаться. Конфликты на Востоке не прекратились ни после падения Берлина, ни после атомной бомбардировки Хиросимы.
Еще четыре года длилась гражданская война на необозримой территории Китая — от безводных пустынь на севере до гималайских ледников. Тридцать лет продолжались бои в Индокитае, а на вьетнамских границах спокойствие не установилось и поныне. Помимо классовых и политических противоречий на этом самом населенном континенте земного шара обнаружились и специфические черты, в других местах так остро не проявлявшиеся. Азию, колыбель великих религий и родину трех четвертей человечества, разъедали раздоры, национализм, различия в жизненном укладе, обычаях, психологические комплексы и всевозможные амбиции.
Древнейшие нации не были объединены ни языком, ни культурой, ни даже расовым единством. Индийцы, китайцы, малайцы, персы, турки и арабы пережили периоды славы и упадка; но слишком часто величие их государств покоилось на закабалении других. Традиционное недоверие преобладало над симпатиями, так что на континенте осталось не так уж много правительств, которые могли не опасаться кого-либо из своих соседей.
Большинство политиков обращались к прошлому, из которого черпали силу и которым питали свое честолюбие. Будущее, полное подводных рифов, трудностей и вопросов, тонуло во мгле.
Конечно, и Азия изменилась с той поры, когда в ней побывал Сноу: ряд конфликтов удалось разрешить, другие можно было бы приглушить без вмешательства извне. Однако как удивительно близки в Южной и Восточной Азии порох и цветы мака!
Беспокойная зона протянулась от Турции до Тонкинского залива на 5200 километров. В нее входят горные склоны Анатолии и плоскогорья Ирана, ущелья афганского Гиндукуша и пакистанское пограничье, Кашмир, индийский Ассам и государство племени ва, а также вся полоса китайско-вьетнамской границы. На стыке разных культур соперничают полярные интересы, правительства часто не могут контролировать отдаленные участки собственной территории, расположенные в горах или джунглях. Во многих местах стреляют и вооружаются, неуверенность в сегодняшнем дне заслоняет мысли о будущем.
И на всей этой огромной территории производят наркотики.
Опиум для миллионов
Чтобы понять обстановку в Азии, достаточно сказать, что во многих азиатских странах с незапамятных времен наркотики играли ту же роль, что в Европе спиртные напитки.
Вино с Кипра, из Греции и Иберии в амфорах перевозили римские галеры. Пиво веселило германцев еще во времена Юлия Цезаря, а славяне познакомились с медовухой раньше, чем с письменностью. Такие растения, как хмель, виноград, жито, сахарная свекла, яблоки или сливы, превращались в напитки, дарящие веселое настроение и забвение. С древности они также составляли основу прибыльной экономической отрасли и были источником доходов правителей, феодалов и церкви.
Наркотики, привозимые в Европу из заморских стран, не получили особого распространения даже после Великих географических открытий. Европа с удовольствием пила китайский чай и турецкий кофе, лакомилась какао, имбирем, гвоздикой и перцем, но отвергала листья коки. Производство табака распространилось на Балканах и в североамериканских колониях, но даже самых заядлых курильщиков марихуана не прельщала.
Тайные опиумные притоны в Лондоне или Париже посещали только моряки, представители богемы да юные искатели острых ощущений. Лишь в Манчестере в XIX веке потребление опия на некоторое время распространилось и среди фабричных рабочих, но здесь он скорее играл роль «няньки»: спешащие на работу матери порой совали младенцам жвачку с несколькими каплями одурманивающей жидкости, чтобы ребенок без них подольше поспал. Однако власти быстро вмешались. На нашем континенте наркотики существовали только как дань моде или снобистская прихоть.
Но на обширных территориях Азии, где не растет ни хмель, ни виноград, климат благоприятствует произрастанию сырья для наркотиков. Алкоголь был дорог, да и пророк запретил мусульманам его употреблять. Но под рукой всегда были наркотические растения.
В тропических странах под Гималаями наркотики были источником немалых доходов правителей, и те, разумеется, поддерживали их производство.
Мэсалонг. Деревня, затерянная в горах, не родилась бы без кораблей Ост-Индской компании, посланных в Кантон два столетия назад. Выбор места для его постройки был определен не только стратегическими соображениями, но и интересами тайных обществ и интригами в генеральных штабах.
Двадцатилетняя история Мэсалонга, наполненная стрельбой, наркотиками и шпионажем, связана с историей Китая и основанием Гонконга, с событиями в Таиланде, Бирме и Лаосе, с вьетнамской войной. Без этого ее невозможно понять. Для упрощения мы можем разделить наш исторический экскурс на шесть глав, хотя многие из описываемых здесь событий происходили одновременно и были взаимосвязаны. Каждая глава изображает один из ликов действительности.
Первая глава рассказывает об экономике. Она могла бы начаться с IX века на Ближнем Востоке, где получил свое название гашиш и откуда при посредстве индийцев и арабов пришел в Китай и опий.
Однако в течение почти семи столетий в Срединной империи опий не играл заметной роли, в ту пору он не снискал в стране особой популярности. О его распространении позаботились европейцы.
I. Китай: корни зла
История первая: трубка
Предписание, разосланное еще в XIX веке императорским чиновникам на побережье, закрывало доступ европейским кораблям во все китайские порты, за исключением Гуанчжоу, расположенного в устье реки Жемчужной.
«Сие есть подлинная копия с императорского указа, изданного четвертого дня шестого месяца семнадцатого года эры правления Даогуан (то есть в 1838 году).
Поелику Гуанчжоу — единственная пристань, где могут торговать заморские варвары, им со всей строгостию запрещается бродить по китайской земле и посещать иные пристани Срединной империи. Его императорская милость в своей неизмеримой доброте, которую желает проявить и к тем, кто менее всего ее достоин, соизволяет разрешить оказание необходимой помощи и кораблям, кои будут терпеть бедствие из-за непогоды и морских течений, дабы они могли продолжить путь свой. Однако, пополнив запасы, оные не смеют задерживаться у причала, им надлежит незамедлительно выплыть в открытое море. Да будет по сему!»
Европейские моряки, которые в ту пору стали появляться на Дальнем Востоке, в общем-то еще находились в более выгодном положении, чем их арабские предшественники; последние в средние века имели право показываться в Китае лишь в строго определенных и охраняемых кварталах.
Когда в XVI веке Васко да Гама приплыл в Индию, калькуттский раджа только посмеивался над его грубой полотняной одеждой и недостаточно тонко обработанной серебряной утварью. Португальцам показалось, что он не нашел на их кораблях ни единого предмета, достойного внимания. Однако они не учли самих кораблей и глядящих из амбразур пушек.
Арабы, владевшие в ту пору Индийским океаном, при строительстве кораблей избегали пользоваться металлическими гвоздями, ибо опасались ужасной Магнитной горы, известной по рассказам Синдбада-морехода из сказок «Тысячи и одной ночи». Мореплаватели, привычные к тому, что регулярные муссонные ветры уносят парусники с постоянством железнодорожного расписания, не могли, конечно, сравниться с опытными покорителями морей, воспитанными суровым Северным морем и бурным Бискайским заливом.
Корабли европейских государств смели с просторов восточных морей всех местных конкурентов и прибрали к рукам выгодную торговлю между Индией, Китаем и Островами пряностей, т. е. Молуккскими. Скоро и у калькуттского раджи пропала охота смеяться. Белые пришельцы разгромили его флот, разграбили дворец, захватили его драгоценности и опустошили кладовые с искуснейшими тканями. Каликат [4] и Диу, к северо-западу от Бомбея, а также Малаккский полуостров и остров Шри-Ланка оказались в руках португальцев.
На развалинах приморских городов возникали крепости, защищенные пушками. Отсюда португальцы двинулись дальше на восток, к Южно-Китайскому морю и берегам Японии.
Однако победить китайскую империю с четырьмя тысячами укрепленных городов оказалось не так легко, как калькуттского раджу, а ограбление одного-двух портов не принесло больших барышей. И потому на пороге империи с централизованной системой управления, империи, которая еще в древнейшие времена знала фарфор, шелк и порох, португальцам пришлось забыть о своих намерениях. Не повезло им здесь и с торговлей. Богатая, экономически независимая, гордая Поднебесная империя не польстилась на товары «заморских варваров». За шелк, чай, ткани и художественные изделия она требовала только серебро. Слишком много серебра.
Португальцы пытались навязать китайцам незнакомые им плоды с далеких континентов. В конце XVI века наметилась торговля бразильским табаком. На Тайване возникают первые плантации. Но тут спрос прекращается: китайские правители тайно ввезли в страну саженцы и начали разводить табак сами. Трубка становится в Китае обыденной вещью: выдолбленный кусок дерева или бамбука, на Ближнем Востоке еще снабженный сосудом с водой.
История вторая: поражение в Год тигра
Наступление на «белых дьяволов» (по-китайски это выражение означает «заморские варвары») по китайскому календарю началось в Год тигра, в месяц тигра (первый месяц года), в день тигра (28-й день месяца) и даже в час тигра. Сверх того многие императорские воины еще завернулись в тигриную шкуру. По европейскому же календарю, которым руководствовались британские офицеры, командовавшие десантными частями, было 10 марта 1842 года, между 3 и 5 часами утра.
Китайцы бросились на ирландские, шотландские и индийские части с яростью тигров, но… так казалось лишь их военачальнику. Пушки капитана Мура удерживали наступающих на безопасном расстоянии. Лейтенант Джон Аутерлонг описал в своем дневнике краткий бой, в котором не погиб ни один солдат британского войска:
«Результаты были ужасающие, поскольку улица была прямая, а неприятельские солдаты, напирающие сзади, не подозревали, какая судьба постигла их товарищей в первых рядах. Казалось, они хотят увеличить груды мертвых, которые уже загородили улицу… Потом начала стрелять наша пехота. После залпа солдаты отходили назад — перезарядить ружья, а на их место становились другие. Этот маневр все время повторялся. Неприятель попал под такой град пуль, что, когда солдаты получили приказ двигаться вперед, их ноги увязли в грудах мертвых и умирающих».
С того дня, когда португальские корабли впервые пристали у азиатских берегов, прошло почти двести лет. Центр могущества, культуры и образованности из Азии переместился в Европу. Пока древние государства Востока топтались на месте, Европа строила фабрики и железные дороги.
Корни первой «опиумной» войны 1839–1842 годов уходят еще в 1772 год, когда генерал-губернатором в Бенгалии, задолго до того присоединенной к Британской империи, стал Уоррен Гастингс.
«На какие средства содержать колониальную администрацию?» — размышлял он вместе со своими советниками. Новая колония в ту пору не давала больших возможностей для сбора податей и налогов. А опий? — вспомнил один из советников опыт Великих Моголов, сказочно богатых владык Индии до появления англичан.
Новому генерал-губернатору идея понравилась. «Опий — заявил он, — это предмет роскоши, и продавать его следует не иначе как за границу». Опий в торговле творит чудеса, он опровергает все законы спроса и предложения: с расширением продажи количество покупателей не уменьшается, а возрастает. Низкие расходы на производство опия и пагубное пристрастие к нему людей позволяют почти неограниченно преумножать доходы.
Такого рода торговля не всем пришлась по вкусу. Самые веские возражения приводили те, за счет кого богатела бенгальская колониальная администрация. Китайские власти еще в 1729 году, задолго до появления Уоррена Гастингса, запретили курение опия. В 1800 году император издал особый указ, который запрещал курение, выращивание и ввоз опия, названного в этом документе «заморской грязью». Одновременно был закрыт Гуанчжоу, единственный порт, куда официально имели право ввозить опий. Но запрет повлек за собой распыление торговли: с портовых складов, где ее можно было контролировать, она распространилась на всю береговую линию, перешла в руки пиратов и контрабандистов.
Китайцы, все еще убежденные в своем превосходстве над «белыми дьяволами», стали свидетелями того, как «заморская грязь» уничтожает миллионы подданных императора, подрывает основы национальной экономики и ослабляет могущество государства. Неприязнь к иностранцам перерастала в ненависть. В 1821 году Ост-Индская компания ввезла в Китай 270 тонн опия. В 1838 году экспорт опия достиг уже 2400 тонн. Прибыль от этого составляла седьмую часть доходов Британской Индии. Опий приносил двойную выгоду. За китайский шелк, чай и антикварные изделия теперь уже не надо было платить серебром. Наоборот. Поскольку Китай не успевал заработать на экспорте достаточно средств для все растущего ввоза одурманивающих ядов, дефицит в платежном балансе приходилось покрывать серебром. Таким образом, запасы драгоценного металла перекачивались в Индию и помогали финансировать ввоз дешевых тканей из Англии.
В оправдание этой аморальной прибыльной торговли Ост-Индская компания приводила аргумент, который и впоследствии повторялся неоднократно: мол, китайцы и малайцы не могут жить без опия. Если им не будут поставлять опий британские подданные, доходную торговлю перехватят иностранцы. Аргумент, что и говорить, достаточно лицемерный.
В 1839 году китайский правительственный комиссар Линь Цзэсюй сжег в Гуанчжоу 20 291 ящик индийского опия. Он сделал примерно то же, что бостонские колонисты, начавшие в Америке Войну за независимость с уничтожения груза чая. Однако ход первой «опиумной» войны существенно отличался от сопротивления фермеров и охотников Новой Англии.
С помощью мощного по тем временам оружия британцы разгромили дисциплинированную, но плохо вооруженную императорскую армию, во главе которой стояли малоопытные военачальники. Ее разгрому способствовал и опий. Так, например, во время одного из сражений военачальник по имени Чан, командовавший резервом, с таким увлечением курил свою трубку, что утратил интерес к событиям на поле боя. Его подчиненные тем временем никак не могли решить: наступать или отступать. Когда же враг приблизился, армия бежала без единого выстрела.
После легкой победы в «опиумной» войне англичане вынудили Китай открыть для заморской торговли пять портов. Кроме того, китайцам пришлось уступить британской короне островок Гонконг и заплатить огромную контрибуцию — 21 миллион юаней, причем треть этой суммы составляло возмещение за сожженный в Гуанчжоу опий.
Победители навязали побежденным яд, который запрещали у себя дома. В интересах экономики опий стал неотъемлемой частью политики.
История третья: последняя реформа
После поражения в «опиумных» войнах некогда цветущая империя разлагалась все больше и больше. В 1850 году вспыхнуло Тайпинское восстание, продолжавшееся четырнадцать лет. По самым скромным подсчетам, оно унесло от двадцати до тридцати миллионов человек.
В 1856 году началась вторая «опиумная» война. После нового поражения китайцам пришлось подписать договор, по которому ввозимый опий почти не облагался налогом. В беззащитную страну хлынул ничем не сдерживаемый поток наркотиков: в 1880 году Китай ввозил из Индии уже более 6500 тонн опия.
Одурманивающие яды внедрялись на каждом шагу в масштабах, дотоле истории неизвестных. Трубка с опием становилась мерилом социального успеха. Богатые родители навязывали ее детям, чтобы соседи видели: они могут себе это позволить. Распространенным способом самоубийства стал прием большой дозы опия. Десятки тысяч кули умирали с голоду из-за того, что не могли отказаться от курения опия — единственного средства забыть о своем жалком жребии: на еду им просто не оставалось денег.
Не преуспев в попытках приостановить наркоманию силой, императрица Цыси решила превратить неизбежное зло в источник доходов и удержать таким образом все дорожающее серебро в пределах страны. С 1860 года китайские крестьяне стали сеять мак в идеально подходящих для этого горных провинциях Сычуань и Юньнань. В 1875 году красный мак уже распространился на треть юньнаньской земли. В начале XX века Китай выращивал 22 тысячи тонн собственного опия. Теперь он больше не зависел от доброй воли «заморских варваров»: он мог уничтожать себя собственными силами.
В 1894–1895 годах Китай проиграл войну с Японией. Четыре года спустя Англия, Соединенные Штаты, Россия, Франция и Япония подавили «боксерское восстание». Для взятия Пекина не потребовалось даже специального экспедиционного корпуса: для этого хватило моряков с кораблей, стоявших на якоре у берегов Китая.
Отдельные императорские чиновники пытались приостановить упадок страны мерами, которые могло подсказать уже только отчаяние. Так, генерал Цзо Цзунтан велел отрезать наркоманам губы, чтобы им нечем было сосать трубку. Но и столь радикальные меры не могли остановить рост наркомании. В начале XX века в Китае потребляли наркотики 15 миллионов человек. И не менее ста миллионов, то есть треть населения, пробовали опий хоть однажды.
Под угрозой оказалось само существование китайского государства. Международная кампания против аморальной торговли наркотиками вынудила Лондон наложить запрет на экспорт индийского опия в Китай, где и своих посевов мака уже почти хватало для удовлетворения внутреннего спроса. Императорский же двор начал энергично действовать лишь на пороге подлинной катастрофы. На сей раз запрет производить опий возымел успех: в горных провинциях мак начал исчезать. Однако миллионы наркоманов жаждали наполнить свои трубки. Цены на черном рынке подскочили и продолжали расти. Так нехватка опия открыла путь морфину.
Новый опиат ввезли в Китай миссионеры — как средство, позволяющее освободиться от одурманивающего зла. Дьявола изгоняли с помощью Вельзевула. Наркоманы быстро поняли, что одна белая таблетка дает не меньший результат, чем трубка с чистым опием, а стоит в девять раз дешевле. Новый заморский наркотик получил название «иисусов опий».
Морфин, ввозимый из Франции и Соединенных Штатов кружным путем, через Японию, распространился по стране со скоростью лавины — большей частью в виде таблеток. Бедняки довольствовались инъекциями. Разведенной унции «иисусова опия» хватало на две тысячи доз, а то и больше.
Деловые японцы быстро поняли, что еще выгодней производить морфин самим. Они использовали наркотики и как действенное средство для разложения Срединной империи. Массовая наркомания должна была отравить целый народ и уничтожить остатки государственной власти. Общая неразбериха позволила бы японцам совершить победоносный поход на Пекин. А овладев гигантскими природными и человеческими ресурсами по другую сторону Желтого моря, можно было реально поставить задачу объединения всей Азии под флагом Страны восходящего солнца.
В 20-е годы самая населенная страна мира потребляла уже столько наркотиков, что на каждого китайца в год приходилось три-четыре дозы.
В Индокитае и Таиланде дела обстояли не лучше. И там иностранные державы сумели добиться свободного ввоза наркотиков.
История четвертая: два круга — Зеленый и Красный
Хаос, начавшийся в Китае после свержения в 1912 году маньчжурской династии, достиг своего апогея в начале 20-х годов. В революции кроме гоминьдана приняли участие и другие группы и организации. И хотя доктор Сунь Ятсен временно стал президентом, его власть была ограниченна. Республиканский Китай напоминал мозаику из больших и малых частных владений. Это создало благодатную почву для произвола. Генералы в мундирах всевозможных цветов бесчинствовали, как настоящие разбойники. По сведениям Лиги наций, в 1924 году в одной лишь провинции Фуцзянь на восточном побережье доходы от продажи наркотиков обеспечивали содержание пяти генералов и около семидесяти тысяч солдат. В провинции имелись даже военный флот и морская пехота. Подобные «личные» армии первым делом собрали дань на пять лет вперед. Когда же деньги у них кончились, они заставили крестьян сеять мак. Того, кто роптал, расстреливали.
Главным центром торговли одурманивающими ядами стал промышленный Шанхай. Четырехмиллионный порт — в пору «опиумных» войн маленькая рыбацкая деревня — превратился в Марсель Дальнего Востока. Здесь одновременно возникли прекрасно организованные профсоюзы и самые отчаянные гангстерские банды. В международном квартале, не подчиняющемся китайским властям и занимающем треть города, химики овладели и довольно сложным производством героина, который в виде розовых пилюль вывозился даже в Соединенные Штаты.
Шанхайским преступным миром заправляли два тайных общества: Зеленый и Красный круг. Оба они были основаны еще в XIX веке торговцами и моряками, которые привозили хлеб и контрабандой доставляли соль на территорию, примыкающую к Великому каналу. В беспокойную пору раздоров и гражданских войн их влияние распространилось и на Центральный Китай, и даже на побережье. Условия для деятельности гангстеров создались идеальные.
В январе 1924 года 1-й конгресс гоминьдана согласился на создание единого фронта с коммунистической партией. Несколько молодых офицеров, среди них и Чан Кайши, поехали учиться в Москву. По возвращении они должны были составить ядро национальной армии, способной подавить произвол сотен мятежных генералов. С помощью Коминтерна на острове Хуанпу (Вампу) была создана военная академия, во главе которой поставили Чан Кайши. Чжоу Эньлай был там начальником политотдела.
После смерти Сунь Ятсена, в 1925 году, единый фронт распался. Противоречия в гоминьдане, который представлял собой разнородную коалицию левых и правых сил, обострились. Хитрый и ловкий Чан Кайши во время успешного похода Национально-революционной армии на Север (в 1926 году) укрепил свои позиции верховного главнокомандующего.
Такова была ситуация, когда в феврале 1927 года гоминьдановские отряды подошли к Шанхаю. Чтобы облегчить им взятие города и сломить сопротивление местного диктатора, шанхайские левые профсоюзы организовали всеобщую стачку. Но неожиданный союзник отнюдь не обрадовал Чан Кайши. Без боя вступив на улицы города, где находились могущественные китайские банки и жили самые влиятельные промышленники, он был бы обязан своей победой профсоюзам и тем самым усилил бы позиции левого крыла партии. Он предпочел остановить свои части перед городом и выждать, пока полиция, руководимая англичанами и пополненная неприятелем, ликвидирует бунт самоотверженных, но плохо вооруженных рабочих.
Однако после кровавых уличных боев всеобщая стачка лишь разрослась, вызвав в торговых кругах панику. Чан Кайши оказался перед самым важным в своей жизни решением. Выжидая, он уже ничего не мог выиграть. Восставшие обезоружили полицию, а на свои войска, насчитывающие неполные три тысячи солдат, он еще боялся положиться. В заповедях Сунь Ятсена слишком ясно говорилось о коммунистах как о союзниках гоминьдана. И тогда Чан Кайши обратился за помощью к триумвирату, правившему в шанхайском преступном мире, — к вожакам Зеленого круга Ту Юсэну и Рябому Чуаню и к Чан Сяолиню из Красного круга. В ту пору только в их руках была сосредоточена реальная и немалая сила.
В начале 20-х годов Ту Юсэну удалось объединить распыленные гангстерские организации всего города. Базой для них служил не подчинявшийся китайским властям Международный квартал. Здесь преступников охранял сам начальник уголовной полиции Рябой Чуань. Он владел несколькими опиумными курильнями, но особый авторитет в преступном мире снискал умением разрешать споры и подавлять междоусобицы в гангстерских бандах.
Чан Кайши (по сведениям некоторых биографов, в юности и сам бывший членом Зеленого круга) разъяснил главарям тайных обществ деликатность создавшейся ситуации. Договорились быстро: Ту Юсэн принадлежал к гангстерам новой формации, которые поняли (так же как их собратья на Корсике или в Чикаго), что организованный преступный мир нуждается в политическом покровительстве. За несколько дней он сформировал из шанхайских гангстеров «профсоюзы», вооружил их, и, прежде чем рабочие поняли, кто перед ними, его «профсоюзные активисты» перестреляли тысячи демонстрантов. Лишь после этого в город вступил Чан Кайши.
Резня в Шанхае стала переломным моментом в истории гоминьдана. Новый властитель Китая отрекся от наследия Сунь Ятсена и превратил движение, в котором немалую роль играли высокие идеалы, в союзника консервативных кругов. С их помощью он добыл оружие и обрел влияние, позволившее ему добиться значительных успехов в борьбе с мятежными генералами. В то же время он отказался от проведения каких бы то ни было реформ, а потому беднейшее крестьянство стало относиться к Чан Кайши враждебно. Он захватил большие города, но не смог подчинить себе деревню. Гражданская война перешла в новую фазу: теперь среди противников Чан Кайши была и слабая в ту пору китайская Красная армия. Та самая, которая через двадцать лет освободит всю страну.
Но в 1927 году Чан Кайши всего этого еще не знал. Ему казалось, что после победы в Шанхае он стоит на вершине могущества и славы. Он принял христианство и женился на прекрасной Сун Мейлин, принадлежавшей к одному из самых богатых китайских семейств. Были оценены и заслуги Зеленого круга. Ту Юсэн стал генералом. Вместе с Рябым Чуанем и Чан Сяолинем он занял пост почетного советника правительства. Тайные общества угнездились в шанхайской мэрии. Они отдавали приказы полиции и диктовали свою волю.
Чтобы приобрести средства на финансирование все растущей армии, Чан Кайши узаконил продажу опия, но уже через год был вынужден наложить запрет на выращивание мака, а торговлю наркотиками приравнять к преступлениям, караемым смертью.
Затеянная с большой помпой кампания «Новая жизнь» должна была устранить последствия «опиумных» войн и избавить Срединную империю от губительного порока. Однако благие намерения остались лишь на бумаге. Властям удалось перехватить большую часть наркотиков, отправленных на побережье из Юньнаня, так что конкуренты-генералы, завладевшие отдельными провинциями, понесли ощутимый урон. Правда, конфискованный опий недолго лежал на складах: центральное правительство с помощью расторопного Ту Юсэна распродало его шанхайскому преступному миру.
В связи с нападением Японии в 1937 году Чан Кайши пришлось перебраться из прибрежных городов и богатых долин в горную провинцию Сычуань. Отрезанное от налогоплательщиков и традиционных источников дохода, правительство вновь обратило взоры к маку. Умудренный опытом, генерал Ту Юсэн позаботился о переправке белого порошка через линию фронта и дальше, в Шанхай, Макао и Гонконг. Японцы этому не препятствовали: они спокойно смотрели, как китайцы на оккупированной территории отупляют себя наркотиками — ведь наркоман не ропщет и не бунтует. Равнодушный ко всему, кроме собственных видений, он становится податливым инструментом в руках каждого, кто обладает силой.
Мак цвел в горах провинций Юньнань и Сычуань и после второй мировой войны. Покончила с ним только революция, изменившая политический, экономический и культурный облик самой населенной страны нашей планеты. Победа революции на этом этапе означала огромный успех в борьбе с наркотиками.
Сведения о том, как протекал абстинентный синдром у миллионов наркоманов, внезапно лишенных наркотиков, за границу не проникали. Мало известно и о методах борьбы с наркотиками, использовавшихся новым государственным аппаратом. Помимо рабочих лагерей и революционного энтузиазма, бурного в первые годы после победы революции, тут, бесспорно, важную роль сыграл и новый образ жизни: в народных коммунах, где каждый был на виду, наркоманы, перекупщики наркотиков и те, кто нелегально выращивал мак, просто не могли существовать.
Эпилог
Поддерживает ли Китай международную торговлю наркотиками? Директор американского Федерального бюро по борьбе с наркотиками Гарри Энслингер утверждал, что это так. Но подчиненные Энслингера после ухода шефа на пенсию горько сетовали, что его недоказанные обвинения, произносимые авторитетным тоном и большей частью опирающиеся на голословные свидетельства с Тайваня, подорвали добрую репутацию их бюро. Хотя нельзя исключить возможности, что небольшие партии наркотиков в Гонконг или Бирму из Китая действительно поступали, однако речь идет о таких незначительных поставках, что нельзя надежно установить их происхождение. Высокопоставленный чиновник таможенной инспекции в Гонконге Грехем Крукдейк назвал подобные подозрения смехотворными:
— С тысяча девятьсот сорок девятого года мы не перехватили из Китая ни одной партии наркотиков, а я тут работаю с тысяча девятьсот сорок седьмого года. На границе у нас досмотр производится очень тщательно. Границу пересекают всего одно шоссе и одна железнодорожная линия, контролировать их нетрудно.
Против подобных домыслов говорит и логика. Доход от контрабандного опия-сырца, переправляемого в богатый маком «золотой треугольник», не оправдывал бы риска. Подобная деятельность вызвала бы негодование ряда государств и поставила бы под угрозу китайскую международную репутацию. Убытки, причиненные этим правительству Пекина, во много раз превзошли бы прибыль — несколько миллионов долларов. Для страны, которая широковещательно провозгласила приоритет идеологии над практическими соображениями, такая деятельность вряд ли подходит.
Разумеется, это ничего не меняет в том факте, что торговлю наркотиками в Юго-Восточной Азии держат в своих руках тайные общества. А они в большинстве своем состоят из китайцев. После победы китайской революции бежали за границу и главари шанхайского преступного мира. Они-то и заложили основу мрачной славы Гонконга.
История первая: трубка
Предписание, разосланное еще в XIX веке императорским чиновникам на побережье, закрывало доступ европейским кораблям во все китайские порты, за исключением Гуанчжоу, расположенного в устье реки Жемчужной.
«Сие есть подлинная копия с императорского указа, изданного четвертого дня шестого месяца семнадцатого года эры правления Даогуан (то есть в 1838 году).
Поелику Гуанчжоу — единственная пристань, где могут торговать заморские варвары, им со всей строгостию запрещается бродить по китайской земле и посещать иные пристани Срединной империи. Его императорская милость в своей неизмеримой доброте, которую желает проявить и к тем, кто менее всего ее достоин, соизволяет разрешить оказание необходимой помощи и кораблям, кои будут терпеть бедствие из-за непогоды и морских течений, дабы они могли продолжить путь свой. Однако, пополнив запасы, оные не смеют задерживаться у причала, им надлежит незамедлительно выплыть в открытое море. Да будет по сему!»
Европейские моряки, которые в ту пору стали появляться на Дальнем Востоке, в общем-то еще находились в более выгодном положении, чем их арабские предшественники; последние в средние века имели право показываться в Китае лишь в строго определенных и охраняемых кварталах.
Когда в XVI веке Васко да Гама приплыл в Индию, калькуттский раджа только посмеивался над его грубой полотняной одеждой и недостаточно тонко обработанной серебряной утварью. Португальцам показалось, что он не нашел на их кораблях ни единого предмета, достойного внимания. Однако они не учли самих кораблей и глядящих из амбразур пушек.
Арабы, владевшие в ту пору Индийским океаном, при строительстве кораблей избегали пользоваться металлическими гвоздями, ибо опасались ужасной Магнитной горы, известной по рассказам Синдбада-морехода из сказок «Тысячи и одной ночи». Мореплаватели, привычные к тому, что регулярные муссонные ветры уносят парусники с постоянством железнодорожного расписания, не могли, конечно, сравниться с опытными покорителями морей, воспитанными суровым Северным морем и бурным Бискайским заливом.
Корабли европейских государств смели с просторов восточных морей всех местных конкурентов и прибрали к рукам выгодную торговлю между Индией, Китаем и Островами пряностей, т. е. Молуккскими. Скоро и у калькуттского раджи пропала охота смеяться. Белые пришельцы разгромили его флот, разграбили дворец, захватили его драгоценности и опустошили кладовые с искуснейшими тканями. Каликат [4] и Диу, к северо-западу от Бомбея, а также Малаккский полуостров и остров Шри-Ланка оказались в руках португальцев.
На развалинах приморских городов возникали крепости, защищенные пушками. Отсюда португальцы двинулись дальше на восток, к Южно-Китайскому морю и берегам Японии.
Однако победить китайскую империю с четырьмя тысячами укрепленных городов оказалось не так легко, как калькуттского раджу, а ограбление одного-двух портов не принесло больших барышей. И потому на пороге империи с централизованной системой управления, империи, которая еще в древнейшие времена знала фарфор, шелк и порох, португальцам пришлось забыть о своих намерениях. Не повезло им здесь и с торговлей. Богатая, экономически независимая, гордая Поднебесная империя не польстилась на товары «заморских варваров». За шелк, чай, ткани и художественные изделия она требовала только серебро. Слишком много серебра.
Португальцы пытались навязать китайцам незнакомые им плоды с далеких континентов. В конце XVI века наметилась торговля бразильским табаком. На Тайване возникают первые плантации. Но тут спрос прекращается: китайские правители тайно ввезли в страну саженцы и начали разводить табак сами. Трубка становится в Китае обыденной вещью: выдолбленный кусок дерева или бамбука, на Ближнем Востоке еще снабженный сосудом с водой.
История вторая: поражение в Год тигра
Наступление на «белых дьяволов» (по-китайски это выражение означает «заморские варвары») по китайскому календарю началось в Год тигра, в месяц тигра (первый месяц года), в день тигра (28-й день месяца) и даже в час тигра. Сверх того многие императорские воины еще завернулись в тигриную шкуру. По европейскому же календарю, которым руководствовались британские офицеры, командовавшие десантными частями, было 10 марта 1842 года, между 3 и 5 часами утра.
Китайцы бросились на ирландские, шотландские и индийские части с яростью тигров, но… так казалось лишь их военачальнику. Пушки капитана Мура удерживали наступающих на безопасном расстоянии. Лейтенант Джон Аутерлонг описал в своем дневнике краткий бой, в котором не погиб ни один солдат британского войска:
«Результаты были ужасающие, поскольку улица была прямая, а неприятельские солдаты, напирающие сзади, не подозревали, какая судьба постигла их товарищей в первых рядах. Казалось, они хотят увеличить груды мертвых, которые уже загородили улицу… Потом начала стрелять наша пехота. После залпа солдаты отходили назад — перезарядить ружья, а на их место становились другие. Этот маневр все время повторялся. Неприятель попал под такой град пуль, что, когда солдаты получили приказ двигаться вперед, их ноги увязли в грудах мертвых и умирающих».
С того дня, когда португальские корабли впервые пристали у азиатских берегов, прошло почти двести лет. Центр могущества, культуры и образованности из Азии переместился в Европу. Пока древние государства Востока топтались на месте, Европа строила фабрики и железные дороги.
Корни первой «опиумной» войны 1839–1842 годов уходят еще в 1772 год, когда генерал-губернатором в Бенгалии, задолго до того присоединенной к Британской империи, стал Уоррен Гастингс.
«На какие средства содержать колониальную администрацию?» — размышлял он вместе со своими советниками. Новая колония в ту пору не давала больших возможностей для сбора податей и налогов. А опий? — вспомнил один из советников опыт Великих Моголов, сказочно богатых владык Индии до появления англичан.
Новому генерал-губернатору идея понравилась. «Опий — заявил он, — это предмет роскоши, и продавать его следует не иначе как за границу». Опий в торговле творит чудеса, он опровергает все законы спроса и предложения: с расширением продажи количество покупателей не уменьшается, а возрастает. Низкие расходы на производство опия и пагубное пристрастие к нему людей позволяют почти неограниченно преумножать доходы.
Такого рода торговля не всем пришлась по вкусу. Самые веские возражения приводили те, за счет кого богатела бенгальская колониальная администрация. Китайские власти еще в 1729 году, задолго до появления Уоррена Гастингса, запретили курение опия. В 1800 году император издал особый указ, который запрещал курение, выращивание и ввоз опия, названного в этом документе «заморской грязью». Одновременно был закрыт Гуанчжоу, единственный порт, куда официально имели право ввозить опий. Но запрет повлек за собой распыление торговли: с портовых складов, где ее можно было контролировать, она распространилась на всю береговую линию, перешла в руки пиратов и контрабандистов.
Китайцы, все еще убежденные в своем превосходстве над «белыми дьяволами», стали свидетелями того, как «заморская грязь» уничтожает миллионы подданных императора, подрывает основы национальной экономики и ослабляет могущество государства. Неприязнь к иностранцам перерастала в ненависть. В 1821 году Ост-Индская компания ввезла в Китай 270 тонн опия. В 1838 году экспорт опия достиг уже 2400 тонн. Прибыль от этого составляла седьмую часть доходов Британской Индии. Опий приносил двойную выгоду. За китайский шелк, чай и антикварные изделия теперь уже не надо было платить серебром. Наоборот. Поскольку Китай не успевал заработать на экспорте достаточно средств для все растущего ввоза одурманивающих ядов, дефицит в платежном балансе приходилось покрывать серебром. Таким образом, запасы драгоценного металла перекачивались в Индию и помогали финансировать ввоз дешевых тканей из Англии.
В оправдание этой аморальной прибыльной торговли Ост-Индская компания приводила аргумент, который и впоследствии повторялся неоднократно: мол, китайцы и малайцы не могут жить без опия. Если им не будут поставлять опий британские подданные, доходную торговлю перехватят иностранцы. Аргумент, что и говорить, достаточно лицемерный.
В 1839 году китайский правительственный комиссар Линь Цзэсюй сжег в Гуанчжоу 20 291 ящик индийского опия. Он сделал примерно то же, что бостонские колонисты, начавшие в Америке Войну за независимость с уничтожения груза чая. Однако ход первой «опиумной» войны существенно отличался от сопротивления фермеров и охотников Новой Англии.
С помощью мощного по тем временам оружия британцы разгромили дисциплинированную, но плохо вооруженную императорскую армию, во главе которой стояли малоопытные военачальники. Ее разгрому способствовал и опий. Так, например, во время одного из сражений военачальник по имени Чан, командовавший резервом, с таким увлечением курил свою трубку, что утратил интерес к событиям на поле боя. Его подчиненные тем временем никак не могли решить: наступать или отступать. Когда же враг приблизился, армия бежала без единого выстрела.
После легкой победы в «опиумной» войне англичане вынудили Китай открыть для заморской торговли пять портов. Кроме того, китайцам пришлось уступить британской короне островок Гонконг и заплатить огромную контрибуцию — 21 миллион юаней, причем треть этой суммы составляло возмещение за сожженный в Гуанчжоу опий.
Победители навязали побежденным яд, который запрещали у себя дома. В интересах экономики опий стал неотъемлемой частью политики.
История третья: последняя реформа
После поражения в «опиумных» войнах некогда цветущая империя разлагалась все больше и больше. В 1850 году вспыхнуло Тайпинское восстание, продолжавшееся четырнадцать лет. По самым скромным подсчетам, оно унесло от двадцати до тридцати миллионов человек.
В 1856 году началась вторая «опиумная» война. После нового поражения китайцам пришлось подписать договор, по которому ввозимый опий почти не облагался налогом. В беззащитную страну хлынул ничем не сдерживаемый поток наркотиков: в 1880 году Китай ввозил из Индии уже более 6500 тонн опия.
Одурманивающие яды внедрялись на каждом шагу в масштабах, дотоле истории неизвестных. Трубка с опием становилась мерилом социального успеха. Богатые родители навязывали ее детям, чтобы соседи видели: они могут себе это позволить. Распространенным способом самоубийства стал прием большой дозы опия. Десятки тысяч кули умирали с голоду из-за того, что не могли отказаться от курения опия — единственного средства забыть о своем жалком жребии: на еду им просто не оставалось денег.
Не преуспев в попытках приостановить наркоманию силой, императрица Цыси решила превратить неизбежное зло в источник доходов и удержать таким образом все дорожающее серебро в пределах страны. С 1860 года китайские крестьяне стали сеять мак в идеально подходящих для этого горных провинциях Сычуань и Юньнань. В 1875 году красный мак уже распространился на треть юньнаньской земли. В начале XX века Китай выращивал 22 тысячи тонн собственного опия. Теперь он больше не зависел от доброй воли «заморских варваров»: он мог уничтожать себя собственными силами.
В 1894–1895 годах Китай проиграл войну с Японией. Четыре года спустя Англия, Соединенные Штаты, Россия, Франция и Япония подавили «боксерское восстание». Для взятия Пекина не потребовалось даже специального экспедиционного корпуса: для этого хватило моряков с кораблей, стоявших на якоре у берегов Китая.
Отдельные императорские чиновники пытались приостановить упадок страны мерами, которые могло подсказать уже только отчаяние. Так, генерал Цзо Цзунтан велел отрезать наркоманам губы, чтобы им нечем было сосать трубку. Но и столь радикальные меры не могли остановить рост наркомании. В начале XX века в Китае потребляли наркотики 15 миллионов человек. И не менее ста миллионов, то есть треть населения, пробовали опий хоть однажды.
Под угрозой оказалось само существование китайского государства. Международная кампания против аморальной торговли наркотиками вынудила Лондон наложить запрет на экспорт индийского опия в Китай, где и своих посевов мака уже почти хватало для удовлетворения внутреннего спроса. Императорский же двор начал энергично действовать лишь на пороге подлинной катастрофы. На сей раз запрет производить опий возымел успех: в горных провинциях мак начал исчезать. Однако миллионы наркоманов жаждали наполнить свои трубки. Цены на черном рынке подскочили и продолжали расти. Так нехватка опия открыла путь морфину.
Новый опиат ввезли в Китай миссионеры — как средство, позволяющее освободиться от одурманивающего зла. Дьявола изгоняли с помощью Вельзевула. Наркоманы быстро поняли, что одна белая таблетка дает не меньший результат, чем трубка с чистым опием, а стоит в девять раз дешевле. Новый заморский наркотик получил название «иисусов опий».
Морфин, ввозимый из Франции и Соединенных Штатов кружным путем, через Японию, распространился по стране со скоростью лавины — большей частью в виде таблеток. Бедняки довольствовались инъекциями. Разведенной унции «иисусова опия» хватало на две тысячи доз, а то и больше.
Деловые японцы быстро поняли, что еще выгодней производить морфин самим. Они использовали наркотики и как действенное средство для разложения Срединной империи. Массовая наркомания должна была отравить целый народ и уничтожить остатки государственной власти. Общая неразбериха позволила бы японцам совершить победоносный поход на Пекин. А овладев гигантскими природными и человеческими ресурсами по другую сторону Желтого моря, можно было реально поставить задачу объединения всей Азии под флагом Страны восходящего солнца.
В 20-е годы самая населенная страна мира потребляла уже столько наркотиков, что на каждого китайца в год приходилось три-четыре дозы.
В Индокитае и Таиланде дела обстояли не лучше. И там иностранные державы сумели добиться свободного ввоза наркотиков.
История четвертая: два круга — Зеленый и Красный
Хаос, начавшийся в Китае после свержения в 1912 году маньчжурской династии, достиг своего апогея в начале 20-х годов. В революции кроме гоминьдана приняли участие и другие группы и организации. И хотя доктор Сунь Ятсен временно стал президентом, его власть была ограниченна. Республиканский Китай напоминал мозаику из больших и малых частных владений. Это создало благодатную почву для произвола. Генералы в мундирах всевозможных цветов бесчинствовали, как настоящие разбойники. По сведениям Лиги наций, в 1924 году в одной лишь провинции Фуцзянь на восточном побережье доходы от продажи наркотиков обеспечивали содержание пяти генералов и около семидесяти тысяч солдат. В провинции имелись даже военный флот и морская пехота. Подобные «личные» армии первым делом собрали дань на пять лет вперед. Когда же деньги у них кончились, они заставили крестьян сеять мак. Того, кто роптал, расстреливали.
Главным центром торговли одурманивающими ядами стал промышленный Шанхай. Четырехмиллионный порт — в пору «опиумных» войн маленькая рыбацкая деревня — превратился в Марсель Дальнего Востока. Здесь одновременно возникли прекрасно организованные профсоюзы и самые отчаянные гангстерские банды. В международном квартале, не подчиняющемся китайским властям и занимающем треть города, химики овладели и довольно сложным производством героина, который в виде розовых пилюль вывозился даже в Соединенные Штаты.
Шанхайским преступным миром заправляли два тайных общества: Зеленый и Красный круг. Оба они были основаны еще в XIX веке торговцами и моряками, которые привозили хлеб и контрабандой доставляли соль на территорию, примыкающую к Великому каналу. В беспокойную пору раздоров и гражданских войн их влияние распространилось и на Центральный Китай, и даже на побережье. Условия для деятельности гангстеров создались идеальные.
В январе 1924 года 1-й конгресс гоминьдана согласился на создание единого фронта с коммунистической партией. Несколько молодых офицеров, среди них и Чан Кайши, поехали учиться в Москву. По возвращении они должны были составить ядро национальной армии, способной подавить произвол сотен мятежных генералов. С помощью Коминтерна на острове Хуанпу (Вампу) была создана военная академия, во главе которой поставили Чан Кайши. Чжоу Эньлай был там начальником политотдела.
После смерти Сунь Ятсена, в 1925 году, единый фронт распался. Противоречия в гоминьдане, который представлял собой разнородную коалицию левых и правых сил, обострились. Хитрый и ловкий Чан Кайши во время успешного похода Национально-революционной армии на Север (в 1926 году) укрепил свои позиции верховного главнокомандующего.
Такова была ситуация, когда в феврале 1927 года гоминьдановские отряды подошли к Шанхаю. Чтобы облегчить им взятие города и сломить сопротивление местного диктатора, шанхайские левые профсоюзы организовали всеобщую стачку. Но неожиданный союзник отнюдь не обрадовал Чан Кайши. Без боя вступив на улицы города, где находились могущественные китайские банки и жили самые влиятельные промышленники, он был бы обязан своей победой профсоюзам и тем самым усилил бы позиции левого крыла партии. Он предпочел остановить свои части перед городом и выждать, пока полиция, руководимая англичанами и пополненная неприятелем, ликвидирует бунт самоотверженных, но плохо вооруженных рабочих.
Однако после кровавых уличных боев всеобщая стачка лишь разрослась, вызвав в торговых кругах панику. Чан Кайши оказался перед самым важным в своей жизни решением. Выжидая, он уже ничего не мог выиграть. Восставшие обезоружили полицию, а на свои войска, насчитывающие неполные три тысячи солдат, он еще боялся положиться. В заповедях Сунь Ятсена слишком ясно говорилось о коммунистах как о союзниках гоминьдана. И тогда Чан Кайши обратился за помощью к триумвирату, правившему в шанхайском преступном мире, — к вожакам Зеленого круга Ту Юсэну и Рябому Чуаню и к Чан Сяолиню из Красного круга. В ту пору только в их руках была сосредоточена реальная и немалая сила.
В начале 20-х годов Ту Юсэну удалось объединить распыленные гангстерские организации всего города. Базой для них служил не подчинявшийся китайским властям Международный квартал. Здесь преступников охранял сам начальник уголовной полиции Рябой Чуань. Он владел несколькими опиумными курильнями, но особый авторитет в преступном мире снискал умением разрешать споры и подавлять междоусобицы в гангстерских бандах.
Чан Кайши (по сведениям некоторых биографов, в юности и сам бывший членом Зеленого круга) разъяснил главарям тайных обществ деликатность создавшейся ситуации. Договорились быстро: Ту Юсэн принадлежал к гангстерам новой формации, которые поняли (так же как их собратья на Корсике или в Чикаго), что организованный преступный мир нуждается в политическом покровительстве. За несколько дней он сформировал из шанхайских гангстеров «профсоюзы», вооружил их, и, прежде чем рабочие поняли, кто перед ними, его «профсоюзные активисты» перестреляли тысячи демонстрантов. Лишь после этого в город вступил Чан Кайши.
Резня в Шанхае стала переломным моментом в истории гоминьдана. Новый властитель Китая отрекся от наследия Сунь Ятсена и превратил движение, в котором немалую роль играли высокие идеалы, в союзника консервативных кругов. С их помощью он добыл оружие и обрел влияние, позволившее ему добиться значительных успехов в борьбе с мятежными генералами. В то же время он отказался от проведения каких бы то ни было реформ, а потому беднейшее крестьянство стало относиться к Чан Кайши враждебно. Он захватил большие города, но не смог подчинить себе деревню. Гражданская война перешла в новую фазу: теперь среди противников Чан Кайши была и слабая в ту пору китайская Красная армия. Та самая, которая через двадцать лет освободит всю страну.
Но в 1927 году Чан Кайши всего этого еще не знал. Ему казалось, что после победы в Шанхае он стоит на вершине могущества и славы. Он принял христианство и женился на прекрасной Сун Мейлин, принадлежавшей к одному из самых богатых китайских семейств. Были оценены и заслуги Зеленого круга. Ту Юсэн стал генералом. Вместе с Рябым Чуанем и Чан Сяолинем он занял пост почетного советника правительства. Тайные общества угнездились в шанхайской мэрии. Они отдавали приказы полиции и диктовали свою волю.
Чтобы приобрести средства на финансирование все растущей армии, Чан Кайши узаконил продажу опия, но уже через год был вынужден наложить запрет на выращивание мака, а торговлю наркотиками приравнять к преступлениям, караемым смертью.
Затеянная с большой помпой кампания «Новая жизнь» должна была устранить последствия «опиумных» войн и избавить Срединную империю от губительного порока. Однако благие намерения остались лишь на бумаге. Властям удалось перехватить большую часть наркотиков, отправленных на побережье из Юньнаня, так что конкуренты-генералы, завладевшие отдельными провинциями, понесли ощутимый урон. Правда, конфискованный опий недолго лежал на складах: центральное правительство с помощью расторопного Ту Юсэна распродало его шанхайскому преступному миру.
В связи с нападением Японии в 1937 году Чан Кайши пришлось перебраться из прибрежных городов и богатых долин в горную провинцию Сычуань. Отрезанное от налогоплательщиков и традиционных источников дохода, правительство вновь обратило взоры к маку. Умудренный опытом, генерал Ту Юсэн позаботился о переправке белого порошка через линию фронта и дальше, в Шанхай, Макао и Гонконг. Японцы этому не препятствовали: они спокойно смотрели, как китайцы на оккупированной территории отупляют себя наркотиками — ведь наркоман не ропщет и не бунтует. Равнодушный ко всему, кроме собственных видений, он становится податливым инструментом в руках каждого, кто обладает силой.
Мак цвел в горах провинций Юньнань и Сычуань и после второй мировой войны. Покончила с ним только революция, изменившая политический, экономический и культурный облик самой населенной страны нашей планеты. Победа революции на этом этапе означала огромный успех в борьбе с наркотиками.
Сведения о том, как протекал абстинентный синдром у миллионов наркоманов, внезапно лишенных наркотиков, за границу не проникали. Мало известно и о методах борьбы с наркотиками, использовавшихся новым государственным аппаратом. Помимо рабочих лагерей и революционного энтузиазма, бурного в первые годы после победы революции, тут, бесспорно, важную роль сыграл и новый образ жизни: в народных коммунах, где каждый был на виду, наркоманы, перекупщики наркотиков и те, кто нелегально выращивал мак, просто не могли существовать.
Эпилог
Поддерживает ли Китай международную торговлю наркотиками? Директор американского Федерального бюро по борьбе с наркотиками Гарри Энслингер утверждал, что это так. Но подчиненные Энслингера после ухода шефа на пенсию горько сетовали, что его недоказанные обвинения, произносимые авторитетным тоном и большей частью опирающиеся на голословные свидетельства с Тайваня, подорвали добрую репутацию их бюро. Хотя нельзя исключить возможности, что небольшие партии наркотиков в Гонконг или Бирму из Китая действительно поступали, однако речь идет о таких незначительных поставках, что нельзя надежно установить их происхождение. Высокопоставленный чиновник таможенной инспекции в Гонконге Грехем Крукдейк назвал подобные подозрения смехотворными:
— С тысяча девятьсот сорок девятого года мы не перехватили из Китая ни одной партии наркотиков, а я тут работаю с тысяча девятьсот сорок седьмого года. На границе у нас досмотр производится очень тщательно. Границу пересекают всего одно шоссе и одна железнодорожная линия, контролировать их нетрудно.
Против подобных домыслов говорит и логика. Доход от контрабандного опия-сырца, переправляемого в богатый маком «золотой треугольник», не оправдывал бы риска. Подобная деятельность вызвала бы негодование ряда государств и поставила бы под угрозу китайскую международную репутацию. Убытки, причиненные этим правительству Пекина, во много раз превзошли бы прибыль — несколько миллионов долларов. Для страны, которая широковещательно провозгласила приоритет идеологии над практическими соображениями, такая деятельность вряд ли подходит.
Разумеется, это ничего не меняет в том факте, что торговлю наркотиками в Юго-Восточной Азии держат в своих руках тайные общества. А они в большинстве своем состоят из китайцев. После победы китайской революции бежали за границу и главари шанхайского преступного мира. Они-то и заложили основу мрачной славы Гонконга.
II. Юго-Восточная Азия: на сцену вступают Триады
— Вечером пойдем в кино, — сказал мой хозяин-китаец в Денпасаре на острове Бали. Фильм назывался «Гибель монастыря Шао-линь».
Я не протестовал. За четыре дня совместной жизни я уже привык к безрассудной трате денег, столь непривычной для экономных сынов Срединной империи, и потому странная идея не вызвала у меня удивления. Так в окружении китайцев, живущих за границей, я впервые увидел китайский фильм на китайском языке. Я пытался понять, о чем идет речь; это оказалось не так уж трудно. Два новичка добиваются принятия в могущественный монастырь Шао-линь, где живут воинственные буддийские монахи. После испытаний, во время которых они должны были показать свою расторопность, бесстрашие и ловкость, их начинают посвящать в высокое искусство кун-фу.
Китайская борьба кун-фу несколько напоминает Дзюдо или малайский силат. Как и другие виды восточной борьбы, кун-фу — не простое соперничество в применении приемов. Здесь играют роль и философия, и дыхательные упражнения, и сильная воля, важно также и знание анатомии. Основа кун-фу — не «вай ли» (внешняя сила), а «ней ли» (внутренняя сила), способная на гораздо большее. Сила духа овладевает телом и подчиняет его себе, превращая в послушный инструмент воли. Человек может переместить сердце из левой половины тела в правую, управляет пульсом, может жить без пищи, зарытый в землю, какое-то время даже не дыша.
Кун-фу расцвела в древнем Китае так же, как в Японии дзюдо и каратэ. Это было искусство избранных, и в упадок оно пришло лишь с изобретением огнестрельного оружия. Новым расцветом эта борьба обязана «фильмам кун-фу», герои которых на Дальнем Востоке так же популярны, как у нас герои ковбойских фильмов.
Простенький сюжет «фильма кун-фу» напоминает обычный вестерн: примитивная завязка и в конце непременное массовое сражение.
Эти фильмы обычно создаются в Гонконге и демонстрируются всюду, где живут китайцы. Как и зрители всего мира, они жаждут битв, приключений, любви и бешеных погонь. Брюс Ли — самая яркая кинозвезда Гонконга — имел в Азии не меньший успех, чем Ж.-П. Бельмондо или Стив Мак-Куин в Европе. Он владел древним искусством в совершенстве и до самой смерти (его убили члены одного из тайных обществ) был на Дальнем Востоке звездой первой величины.
Должен сознаться, я смотрел фильм о гибели монастыря Шао-линь с изумлением. Молодые люди босиком прыгали на остриях, парили в воздухе, увертывались от ударов копья или меча противника, делая двойное сальто и кульбиты, поражали соперников ногами и даже кончиками пальцев. Искусство борьбы вскоре пригодилось героям.
В результате козней, которые плетутся при дворе маньчжурского императора, против монастыря Шао-линь выслано войско. В жестоком бою погибают все монахи. Только пятерым удается спастись.
Я тогда и не подозревал, что гибель монастыря Шао-линь, запечатленная в стольких гонконгских фильмах, имеет для китайцев символическое значение. Именно в пламени, пожирающем монастырь, родилось — согласно преданиям — самое известное китайское тайное общество — Триады. Потом уже я сообразил, что членом этого общества мог быть и мой хозяин с острова Бали. И скорее всего был, поскольку влияние этих запрещенных, но могущественных организаций на живущих за границей двадцать миллионов китайцев с течением времени не уменьшается.
Тайные общества возникают повсюду, где поселяются китайцы. Они существуют в Сингапуре и Гонконге, в Сан-Франциско и Амстердаме, в Бангкоке и Нью-Йорке — невидимые и куда более законспирированные, чем мафия.
«Белый лотос», «Краснобровые», «Большой меч», «Малый меч»… — тайные общества стали неотделимы от китайских традиций, складывавшихся на протяжении двух тысячелетий.
По учению Конфуция, правитель — это высший авторитет на земле. Он сосредоточивает в своих руках всю законодательную, юридическую и исполнительную власть. Но высокое положение налагает на него и немалые обязанности. Он должен хорошо управлять государством и заботиться о его благе: выбирать способных чиновников и обеспечивать подданным безопасность, мир, эффективное правление и минимальные налоги. Подданные же обязаны безоговорочно подчиняться ему и склоняться перед волей доброго владыки, как гнется бамбук под ветром.
Однако то же конфуцианство, которое учит послушанию, породило протест и сопротивление. Если на троне окажется плохой правитель, народ не только имеет право, но и просто обязан его свергнуть. Порой наводнение или падение кометы могли вызвать восстание: считалось, что правитель дурным исполнением своих обязанностей разгневал небеса.
История Китая — это десятки восстаний, организованных тайными обществами. На протяжении целых столетий они сотрясали основы Срединной империи и были направлены не только против слабых и неспособных императоров. В традиционном китайском обществе богатство было неотделимо от власти и потому недовольство богачами обращалось против самого государства.
В 376 году было основано тайное общество «Белый лотос». Через тысячу лет оно возглавило гигантское восстание, которое окончилось изгнанием из Китая монгольских захватчиков и возведением на трон первого императора династии Мин. Триста лет продержалась эта династия у власти, а потом одряхлела и пала, подточенная коррупцией и собственной недееспособностью. Этим сразу же воспользовались маньчжуры с северо-востока страны, возведя на трон династию Цин, с самого начала вызвавшую к себе ненависть. Это она, согласно легенде, уничтожила монастырь Шао-линь.
Триады берут начало от пятерых монахов, которым удалось бежать из горящего монастыря. Долгие годы блуждали они по дальним странам, пережили бесчисленные приключения, встречались с полководцами, купцами и простыми крестьянами. Так добрались монахи до Му-яна, Города верб. Здесь, на торжище Великого мира, основали они тайное общество — Триады — и впервые произнесли девиз, который в последующие столетия не раз сотрясал Китай: «Фань Цин, фу Мин!» — «Свергнем маньчжурскую династию Цин, восстановим китайскую династию Мин!»
Историки и поныне спорят, где находился монастырь Шао-линь, ибо никаких свидетельств ни о его создании, ни о его гибели не найдено. Точно так же неясно, где находился Город верб. Известно лишь, что с конца XVII века Триады представляли для правящей маньчжурской династии серьезную угрозу.
Особое влияние Триады обрели в южных провинциях: оттуда происходило и большинство китайцев, стремившихся «за море». Во Вьетнаме, Таиланде и Калифорнии новые члены общества приносили присягу (где вспоминалось о странствиях пятерых монахов) и пили вино, смешанное с кровью. В ритуал посвящения входили символы мира и бессмертия, а также даосские и буддийские магические числа 21, 36, 72 и 108 (последнее — результат сложения 36 и 72).
Эти числа имеют прямое отношение к легендарному путешествию пятерых монахов. Они плыли на судне, на котором была 21 каюта, 21 палуба и 72 паруса. Прибыв, в один из портов, путники направились в горы, чтобы отыскать 108 трав. В конце странствия судно достигло цели — торжища Великого мира.
Триады, как и большинство других тайных обществ, никогда не имели централизованного руководства. Никто из их основателей не распространял своего влияния на остальные организации. Они лишь делились на пять главных и пять малых лож. Двести пятьдесят лет сеяли они беспокойство на юге страны. Выступали против оккупации китайских портов европейскими державами, против привилегий иностранцам. Они приобрели влияние на крестьян и городских бедняков. Организовали первую забастовку в знак протеста против прибытия в Китай французского корабля из оккупированного Тонкина. Поддерживали стачечников на шахтах.
Члены тайных обществ не признавали не только императора, но и его законов. Поэтому их деятельность всегда сопровождалась преступлением. Грабежи, кражи и похищения людей соседствовали с бескорыстным самопожертвованием. Чтобы не причинить вреда своим, члены тайных обществ узнавали друг друга по особым признакам, например, как предлагалась трубка или подавалась гостю чашка ароматного чая (хозяин должен был держать ее большим и указательным пальцами, а средним касаться ее дна). Если во время еды хозяин, щелкнув пальцами, клал на миску с рисом перекрещенные палочки, посетитель, член того же общества, молча отодвигал миску. Специальные тайные знаки существовали и для особых ситуаций. Так, при неожиданном нападении путник вдруг вместо обороны начинал энергично тереть пальцами левой руки брови. И бандиты, если они принадлежали к тому же братству, не прикасались к его кошельку.
В 1911 году власть маньчжурских императоров была свергнута.
Час триумфа ознаменовался для тайных обществ началом упадка. Их политическую программу составлял единственный лозунг, который с падением империи утратил смысл. Сложная символика жестов, клятв и ритуалов стала вдруг похожа на пустую раковину без улитки. Тайные общества дегенерировали, превратившись в организации гангстеров, только ритуалом посвящения напоминавшие о славных традициях. Их деятельность распространилась по всему свету.
В пору строительства Тихоокеанской железной дороги строительные компании вывезли в Соединенные Штаты китайских кули. Когда в Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка, во всех крупных лагерях золотоискателей появились тихие, терпеливые и работящие китайцы. Во враждебной иноязычной обстановке с совершенно иной культурой, религией и обычаями тайные общества заменяли им родину. Вскоре практически каждый взрослый китаец, живущий на территории Соединенных Штатов, стал их членом. Сильнейшая из здешних Триад — «Общество пяти» (названное в честь пяти областей Китая, откуда происходили эмигранты) — в 1854 году в одной лишь Калифорнии объединяла 35 000 человек. Триады, обычно скрывавшиеся за почтенным фасадом социальных или религиозных обществ, превратили китайский квартал Сан-Франциско в прибежище гангстеров и наемных убийц. Поскольку полиция тут была бессильна, в 1906 году местные власти распорядились разрушить этот квартал, но, разумеется, таким способом проблемы не решили. Гангстеры перебрались в другое место, китайские тайные общества не распались.
Та же история повторилась в Юго-Восточной Азии. В первое время своего существования нынешний главный город Малайзии Куала-Лумпур, основанный китайскими горняками у слияния двух грязных ручьев, напоминал Дикий Запад. Слухи о богатых оловянных рудниках притягивали не только рабочую силу, но и гангстеров, перекупщиков, карточных шулеров. Ружья и ножи решали споры о правах на рудник и на воду, необходимую для промывки породы. Отдельные гангстерские группы решали споры друг с другом кровавой резней, профессиональные убийцы сотрудничали с шулерами.
Порядок восстановил, как обычно это происходит в ковбойских фильмах, герой-шериф. Звали его Яп Ахлой, но англичане, не желавшие забивать голову трудным именем, прозвали его «Капитан Китай». С помощью крепких кулаков, природного обаяния и тонкой дипломатии он сумел примирить перессорившиеся группы, убедив их, что междоусобные стычки наносят вред им всем. Тайные общества начали сотрудничать друг с другом и постепенно прибрали к рукам экономику всего города.
В Сингапуре вскоре после основания города англичане позволили китайцам ввести самоуправление. Тайные общества следили здесь за порядком, заменяли полицию, решали споры и даже собирали положенный англичанам налог. Только в 1890 году колониальные власти с удивлением поняли, что не они управляют городом, и объявили Триады вне закона. Однако влияние Триад удержалось вплоть до получения Сингапуром независимости. Впрочем, по полицейским данным, и поныне в Сингапуре, одном из самых маленьких азиатских государств, живет свыше 9000 членов тайных обществ, принадлежащих к шести основным группировкам.
Во всех странах Юго-Восточной Азии китайские общества на первых порах имели не столько экономическое, сколько психологическое значение. Эмигранты из Китая были родом из разных мест, и потому в общении между ними возникали трудности, ибо китайские диалекты скорее напоминают разные языки. Тайное общество чаще всего объединяло земляков, говоривших на одном диалекте; никому не нужные одиночки становились членами содружества, с помощью которого мелкий торговец мог получить кредит, а сын этого торговца — найти девушку, говорящую на его диалекте. Бедный кули, варивший где-то на краю каучуковой плантации горстку риса, нес на себе клеймо изгоя, которого любой мог обидеть. Вступив в тайное общество, он избавлялся от одиночества. Правда, он по-прежнему варил свой рис в том же оббитом горшке, но мог воспрянуть душой. Неожиданно у него появлялась тайна, и его высохшую грудь распирала гордость. Совершив старинный ритуал, он становился наследником древней Срединной империи, становился избранным.
Подобные содружества ныне распространены во всех странах Юго-Восточной Азии. Для китайцев, которые держат в своих руках национальную экономику Индонезии, Филиппин или Малайзии, это не только ностальгическое воспоминание о прошлом. Для них здесь скрыт и практический смысл. Родственная и клановая солидарность позволяет осуществлять крупные торговые операции без документов, договоров и самого товара.
К примеру, китаец в Гонконге поклонится и примет от клиента, обратившегося к нему, американские доллары. Потом какой-нибудь дальний его родственник или, возможно, лишь член того же тайного общества без единого вопроса выплатит иностранцу, которого увидит впервые в жизни, соответствующую сумму в Бангкоке, Маниле или Рангуне в местных батах, пиастрах или Рупиях. При взаимном доверии отпадает необходимость нелегально вывозить или ввозить портфели, полные денег, перевод капитала осуществляется без документации, без риска, но, собственно, и без нарушения закона.
Так можно торговать холодильниками, фунтами стерлингов, контрабандными рубинами, золотом и… наркотиками. Китайские тайные общества играют в торговле наркотиками в Юго-Восточной Азии решающую роль. Их влияние простирается от Таиланда и Бирмы до самого Гонконга. И всюду они преумножают свое богатство.
III. Гонконг: товар как товар
«Альберта искренне позабавило, что я приобрела остров Гонконг», — записала в своем дневнике королева Виктория, когда после победы в «опиумных» войнах Британская империя увеличилась на маленький негостеприимный островок близ берегов Китая. Супруг королевы Альберт не был исключением: в географическом труде того времени о Китае одна из глав носила название: «Гонконг — его положение, перспективы, характер и абсолютная непригодность для использования Англией». Новая британская колония даже обогатила жаргон англичан — выражение «отправляйся на Гонконг!» означало примерно то же, что «иди к черту!».
Островок, некогда вызывавший насмешки, во второй половине XX века превратился в огромную, работающую на полный ход промышленную мастерскую с более чем четырехмиллионным населением. Теперь он изготовляет телевизоры и шьет одежду, мастерит искусственные цветы и монтирует транзисторы. Он запрудил полмира дешевыми игрушками, джинсами и косметикой, париками и обувью, ввозит хлопок и ткет из него модные ткани, ремонтирует суда. В 1969 году здешняя киностудия выпустила 170 полнометражных художественных фильмов — в три раза больше, чем США.
Все тут можно купить и перепродать: бразильский кофе, аргентинскую говядину, австралийскую железную руду. Каждые несколько дней на рынке появляется новая фирма, которая исчезает сразу же, как только перестает приносить доход. Никто здесь не лезет из кожи вон ради одних денег. Прибыль моментально становится капиталовложением, старание и способность к импровизации переплетаются с любовью к азарту.
Китайский торговец видит в уничтожении конкурента богоугодное дело и триумф добродетели над бездарностью.
Стоит ли удивляться, что среди товаров, проходящих через Гонконг, можно назвать и наркотики?
К концу 40-х годов в маленькую британскую колонию потянулись самые известные гангстеры из крупных портов и даже из Пекина. Здесь нашел прибежище и всемогущий Ту Юсэн со своими приверженцами. После расправы, некогда учиненной над шанхайским пролетариатом, приход Народно-освободительной армии означал для гангстеров верную смерть.
В Гонконге, бывшем до их появления глухим провинциальным уголком, главари Зеленого круга завели порядки организованного преступного мира: завладели танцевальными залами, установили контроль над проституцией, стали организовывать хищения людей и грабить банки, собирать с торговцев дань «за охрану», а если те отказывались, громили их лавки. Они начали производить героин, ранее известный здесь лишь понаслышке. Говорят, что большинство китайских химиков, которые в конце 60-х годов заполонили тайные лаборатории «золотого треугольника», именно в ту пору прошли соответствующую выучку у гонконгского однорукого мастера и шестерых его подмастерьев.
Местные конкуренты сперва только диву давались, накапливали опыт, но отступали. И лишь в августе 1951 года, когда Ту Юсэн, главарь Зеленого круга, в запряженной драконами коляске отправился в царство предков, положение резко изменилось.
Авторитета «Великого шефа» больше не было. Члены Зеленого круга, в большинстве своем происходившие из далекого Шанхая и из Северного Китая, в единоборстве с тайными обществами чиу-чау постепенно теряли почву под ногами. Ибо те пришли в Гонконг задолго до войны, из окрестностей города Шаньтоу, примерно в 200 километрах севернее Гонконга, и еще задолго до второй мировой войны составляли 8 % населения британской колонии. В случае прямого вооруженного столкновения Зеленый круг не имел шансов на победу, ибо его конкуренты занимали важные посты в полицейском аппарате.
В 1952 году власти арестовали и депортировали на Тайвань нового главаря Зеленого круга, Ли Хойфана, и его наиболее видных приверженцев. Гангстеры затихли: перестали грабить банки и нападать на корабли в порту, но никакие меры предосторожности не спасли их от блюстителей закона, великолепно информированных о тайных складах контрабанды и о планах главарей.
После разгрома Зеленого круга синдикаты чиу-чау получили полную монополию на ввоз и производство наркотиков. Они наняли химиков и приобрели оборудование для тайных лабораторий. Их позиции еще больше укрепились после того, как прекратились поставки из Индии и Ирана и главными поставщиками морфина стали Таиланд, Лаос и Бирма. А там преобладали эмигранты из Южного Китая. Только самая выгодная торговля — в розницу — еще оставалась в руках Триад, говорящих на кантонском диалекте. На это чиу-чау пока не покушались, поскольку четыре пятых населения Гонконга составляли бывшие кантонцы.
Решающий момент настал в октябре 1956 года, когда агенты Чан Кайши развязали в Гонконге кровавые уличные бои и пытались использовать тайные общества для борьбы с народным Китаем. Недовольство могучего соседа поставило под угрозу само существование колонии. За последующие пять лет гонконгская полиция с помощью членов конкурирующей с Триадами гангстерской группы чиу-чау арестовала почти 11 тысяч подозрительных лиц. Каждый, кто мог занимать в организации сколько-нибудь важное место, был немедленно депортирован На Тайвань. Жесткие меры принесли заметные результаты. Некогда мощные Триады распались на маленькие враждующие между собой группки.
Успешные действия полицейских, разумеется, отнюдь не устранили причин торговли наркотиками. Сто тысяч наркоманов продолжали ждать своей регулярной дозы. Наркотики для них были единственным способом забыть о тяготах полунищенского существования и безнадежно однообразной жизни.
Систематические полицейские облавы изгнали с улиц мелких торговцев. Однако мечта о легких заработках не давала чиу-чау спокойно спать, и они быстро превратили курение героина в доходное торговое предприятие.
Машан, расположенный на северном побережье, — перенаселенный бедняцкий квартал на крутом холме. Старые лачуги, домики из глины или жести висят друг над другом как соты, соединенные не только улочками, но и проходами, подземными переходами и лесенками. Только в Гонконге, где цена на землю достигает фантастических размеров, люди готовы строиться в таких труднодоступных местах. В лабиринте нищенских жилищ, возвышающихся одно над другим, скрывается большой курительный зал. Десять дозорных издалека заметят полицейских. И не успеют полицейские выскочить из машины и приготовиться к облаве, как сотни клиентов сбегут через тайные проходы и выходы, снабженные падающими дверями. Даже если полицейские проникнут в самый центр заведения, они обнаружат лишь пустые комнаты.
Каждое из семи таких заведений способно за месяц продать героина на 150–300 тысяч долларов. Торговля там идет круглосуточно и без выходных. Дозорные работают посменно, как на фабрике. Оптовая торговля позволяет сэкономить средства для крупных взяток. Полиция настолько подвержена коррупции, что, когда в августе 1969 года только прошел слух о готовящемся расследовании, несколько высших чиновников подали в отставку и поспешили вложить свои миллионы в отели, рестораны, казино и доходные дома.
А чтобы и продажные чиновники могли похвастать какими-то успехами, гангстеры время от времени нанимают несколько пустых помещений и сажают туда в качестве «подсадных уток» бедняков. Те позволяют себя арестовать и служат «доказательством» полицейской активности. Схваченные наркоманы перед камерой проливают слезы, вздыхают, рвут на себе волосы. Вспышки репортерских фотоаппаратов освещают «добычу». Приглашенные журналисты делают записи в блокнотах. Но, разумеется, на синдикатах чиу-чау это никак не отражается.
К тому же в сравнении с организованным преступным миром возможности гонконгской полиции крайне ограниченны. Еще в начале 70-х годов всего шесть сторожевых судов должны были патрулировать более двухсот островов и почти тысячекилометровое побережье, где всегда на плаву до пятнадцати тысяч рыбацких джонок. Несмотря на точные сведения, поступавшие от зарубежных агентов, их усилия напоминали попытку вычерпать море суповой ложкой. Контрабандисты закапывают наркотики на пустынных островах, передают в нейтральных водах на одну из рыбацких джонок, где пакет прячут среди улова под грудой сетей или в канистрах с нефтью. Иной раз контрабандисты сбрасывают наркотики в металлических бочонках на прибрежную мель. Капитан ничем не рискует: если покажется сторожевой катер, он спокойно уйдет в открытое море. В крайнем случае полицейские конфискуют контрабанду, но для этого им понадобится водолаз, а пока груз будут искать, о нем позаботятся местные контрабандисты, которые привяжут к бочонкам стальные тросы и подтащат их под водой к пристани. В случае погони достаточно перерубить трос, и вещественное доказательство канет на дно.
По сведениям колониальной полиции, во главе гонконгской торговли наркотиками стоят пять главарей синдикатов чиу-чау. Их имена никогда не называются. Один из них, по предположению полиции, контролирует половину всех ввозимых в город наркотиков. Начинал он свою карьеру в качестве мелкого уличного торговца, потом стал подрабатывать и продажей наркотиков. Через шесть лет он сделался владельцем первого крупного «распределительного центра» и миллионером. Как и все контрабандисты-мафиози, сам он теперь не связан с торговлей наркотиками, всей организацией он руководит через подставных лиц.
Финансовые операции проводятся через банки, теряются в гуще контрактов и цифр, в которых не разобраться и самому искушенному налоговому инспектору. Лишь немногие посвященные знают, на чем зиждется благополучие одного из наиболее именитых в Гонконге предпринимателей, который владеет целыми улицами доходных домов, небоскребами и ресторанами. Но эти немногие предпочитают молчать.
Негостеприимный островок, полученный от Китая в результате победы в одной из «опиумных» войн, стал перевалочным пунктом, откуда героин, опий и морфий поступают в Европу, Японию или Соединенные Штаты. Однако источник сырья — Бирма.
IV. Бирма: меняются лишь посредники
История бирманского участия в мировой торговле наркотиками начинается в Китае.
Осень 1949 года. На пожелтевшей фотографии несколько рядов солдат с невыразительными лицами, сбоку — священник. Эти несколько сотен человек представляют собой последний резерв гоминьдана. Им осталось всего несколько дней жизни. Фронт как таковой прекратил существование. Многомиллионная Народно-освободительная армия почти без сопротивления продвигается на юг.
Уцелевшие части 93-й дивизии, 26-й и 8-й армий, защищавшие горный Юньнань, который, по представлениям Чан Кайши, должен был стать плацдармом, откуда он собирался когда-нибудь вновь начать поход во имя завоевания Китая, очутились в Индокитае, где французы разоружили их и взяли в плен. 1500 беженцев, перешедших границу Бирмы, избежали этой участи.
В первые недели, голодные и гонимые, они, несомненно, завидовали счастливцам, попавшим во французские лагеря для интернированных: тех по крайней мере кормили рисом. А они, за одну ночь утратив богатство и влияние, превратились в беженцев на чужой, равнодушной земле.
Но вскоре ситуация изменилась.
Желтое солнце гоминьдана
«Кто проиграл Китай?» — этот вопрос прозвучал в начале 50-х годов в Вашингтоне. Его начали повторять газеты, а позднее и различные комиссии по расследованию. Быстрота, с какой рухнуло правительство генералиссимуса Чан Кайши, вызвала в Соединенных Штатах волну беспокойства. Политические споры наряду с шоком от известия о создании первой советской атомной бомбы способствовали усилению власти сенатора Маккарти. Началась «охота на ведьм», начались увольнения в Голливуде, затем «дело» Роберта Оппенгеймера.
Отголоски этих событий быстро долетели и до Азии.
Со вступлением китайских частей в Тибет самая населенная в мире страна обрела общую границу с Индией, Пакистаном и Непалом. Соседствовала она и с Бирмой, Лаосом и Вьетнамом. Казалось, революция каждую минуту может перекинуться и в другие перенаселенные, нищие страны Южной Азии. Напуганные этим, американские правящие круги пытались воздвигнуть плотину, которая остановила бы продвижение на юг Народно-освободительной армии Китая.
Над Кашмиром и непальским княжеством Мустанг по ночам на огромной высоте гудели неизвестные самолеты. В горах Тибета вспыхнуло восстание племени кампу.
В Гавр приплывали корабли под американскими флагами, но доставляемые ими боеприпасы спустя некоторое время появлялись у солдат иностранного легиона в Ханое. Самолеты «С-47» без опознавательных знаков кружили и над джунглями Северной Бирмы. Это было, по мнению многих, наиболее уязвимое место, откуда китайские дивизии легко могли проникнуть в плодородные, густонаселенные таиландские и южновьетнамские долины.
Эфир разносил шифрованные радиограммы. Начиналась операция, столь тайная, что о ней не были информированы не только американские послы в Бирме и Таиланде, но даже тамошние представители ЦРУ. Дело в том, что на границе Юньнаня дядя Сэм нашел союзника, который, если учитывать международные соглашения, отнюдь не должен был там находиться, — остатки бывших гоминьдановских частей во главе с прежним командующим 8-й армией генералом Ли Ми.
При содействии инструкторов с Тайваня и загадочных самолетов без опознавательных знаков, пять раз в неделю перебрасывавших сюда оружие, оборванных беглецов за несколько месяцев превратили в дисциплинированную, отлично вооруженную армию.
В апреле 1951 года две тысячи солдат вступили в Юньнань и, почти не встречая сопротивления, начали продвигаться в глубь страны. Их появление, однако, не повлекло за собой всеобщего восстания, на которое рассчитывали инициаторы вторжения. Не прошло и недели, как части НОАК перешли в контрнаступление, и противник, понеся тяжелые потери, был выдворен обратно за рубеж. Среди мертвых на поле боя остались и пятеро «белых» советников.
В августе 1952 года последовало новое вторжение. Но и на этот раз жители Юньнаня не пожелали встретить цветами желтое солнце на флагах гоминьдана. Подразделениям, перевооруженным и пополненным восемью тысячами наемных солдат из бирманских горных племен, удалось продвинуться лишь на сотню километров в глубь страны, откуда их вновь изгнала Народно-освободительная армия.
Даже самые большие оптимисты поняли, что 12 тысяч солдат генерала Ли Ми не завоюют Китая. Теперь его люди охраняли на границе радиолокационные и подслушивающие станции, формально работавшие на Тайвань, а фактически на американцев, собирали информацию да время от времени взрывали где-нибудь на китайской земле мост. Особое же внимание они стали уделять торговле.
Бирманская территория близ границы с Юньнанем с незапамятных времен была базой производства опия.
С помощью посулов, денег и насилия гоминьдановцы расширили площадь посевов мака и начали вымогать у горцев особую «опиумную» дань. Недовольных вразумляли простыми, но действенными мерами. «Десять тысяч ножевых ран» относились к наиболее «мягким» способам воздействия. Существовал и другой, более «приемлемый» способ вразумления горных племен: одинокие солдаты брали в жены местных девушек, у них появлялись дети.
Могущество незваных гостей все росло. Самоуверенность довела их до безрассудства: раз уж они не смогли завоевать Китай, то решили попытаться расширить сферу своего влияния хотя бы в Бирме.
В конце 1952 года они перешли реку Салуин и двинулись на восток. Рангунское правительство всполошилось. Пока чужеземцы держались близ границы, их присутствие считалось нежелательным, но не угрожающим. Иное дело — продвижение в глубь страны. Наступающие части были атакованы тремя лучшими бригадами бирманской армии и отброшены за Салуин. Правительство Бирмы обратилось в ООН с просьбой прекратить иностранную агрессию, сопроводив обвинение столь многочисленными фотографиями и показаниями пленных, что даже Соединенные Штаты не смогли защитить своих союзников.
После долгих международных споров началась эвакуация 2000 солдат на Тайвань. Бирманские наблюдатели на таиландских аэродромах, следившие за отлетом перемещаемых частей, недоумевали: им казалось, что многие молодые солдаты похожи не на китайцев, а скорее на их земляков-бирманцев. И хотя остальные члены четырехсторонней комиссии наблюдателей пытались убедить их в обратном, все же бирманцы оказались правы.
На Тайване и поныне живут три сотни лаху, которых тогда соблазнили вербовщики, уговорив надеть китайскую форму и посулив, что на далеком острове они станут полковниками и пилотами реактивных самолетов.
Бирманское правительство, разочарованное и раздраженное проволочками, в конце концов вновь прибегло к оружию. После двухдневной бомбардировки пала резиденция генерала Ли Ми в Монгсате. Последовала эвакуация еще 4000 солдат. Стычки продолжались на протяжении семи лет, пока бирманцы окончательно не потеряли терпение и не попросили о помощи северного соседа. В 1961 году 5000 бирманских солдат вместе с тремя дивизиями Народно-освободительной армии Китая атаковали Монгпальяо, где находился аэродром, способный принимать тяжелые транспортные самолеты. После упорных боев с десятью тысячами обороняющихся этот укрепленный лагерь удалось уничтожить.
Наемники-горцы разбежались. Ветераны из Юньнаня выстояли, только ушли с китайской границы, найдя себе прибежище в Западном Лаосе, а потом в Северном Таиланде.
В ту пору и возник Мэсалонг.
Потерянные деньги
Отнюдь не по доброте сердечной таиландское правительство приняло на свою территорию потерпевшие поражение части генералов Туана и Ли.
Правда, несколько тысяч бывших гоминьдановских солдат не сумели завоевать ни Китай, ни даже Бирму, однако исход боев с плохо вооруженными повстанцами в таиландских горах решало не количество солдат и вооружения. Наемники с их многолетним опытом ведения войны в джунглях передвигались в труднодоступной местности так же легко, как партизаны. Они не страшились ни кромешной тьмы, ни холода, умели самостоятельно воевать малыми группками и договаривались с горцами легче, чем правительственные солдаты. Гоминьдановцы наняли лаху для военных действий против мео и не допустили объединения горных племен. В незначительных стычках они потеряли несколько сот солдат, но не дали отдельным мятежам перерасти в широкое восстание. Генерал Туан, гордо именовавший себя «сторожевым псом у северных ворот Таиланда», доказал, что не бросает слов на ветер.
Гоминьдановские части на Севере представляли для таиландских политиков еще и важный источник дохода. Взаимовыгодное сотрудничество началось сразу же, как только остатки разбитых гоминьдановских частей бежали из Юньнаня. Авиамост из Тайваня просуществовал всего несколько месяцев. Затем оружие стали доставлять в таиландские порты, а оттуда по железной дороге в Чиангмай, где его грузили на мулов и перебрасывали в Бирму. В обратном направлении везли опий. Он нужен был тайцам прежде всего для собственных нужд, поскольку налоги с официально разрешенных опиумных курилен составляли немалую часть их государственного бюджета.
До самого конца 40-х годов Таиланд покупал опий для государственной опиумной монополии в Иране и Китае. Запрет на выращивание мака в обеих странах привел к стремительному сокращению доходов таиландской государственной казны. Бангкок закрыл все курильни, однако искушение оказалось сильнее добрых намерений. Слишком уж резко поднялись цены на наркотики.
Опий из «золотого треугольника» неожиданно начал приносить такие головокружительные доходы, что правительство потихоньку вернулось к старой практике и стало в нарушение собственных же законов понуждать горцев на Севере засевать свои крошечные поля маком. Еще до первого урожая инициативу взял в свои руки начальник таиландской полиции Пао Сианон, пользовавшийся репутацией самого продажного генерала за всю послевоенную историю страны. Он начал закупать опий у китайцев в Северной Бирме. Сотрудничество с гоминьдановскими частями вкупе с американской помощью приносило двойную выгоду. Таинственная организация «Си Саплай корпорейшн», посылавшая оружие к китайской границе, поставляла и Пао морские суда, самолеты и бронемашины. Полиция, насчитывающая четыре тысячи человек, во главе которой стоял предприимчивый генерал, приобрела таким образом собственную авиацию, свои десантные части, флот и даже дивизию бронемашин. Это уже была почти армия. И потому между полицией и вооруженными силами армии началось нескрываемое соперничество, усиленное тяжбами по поводу наивыгоднейшего источника доходов — опия.
Пять лет — с 1950 по 1955 год — генерал Пао «ведал» таиландской торговлей наркотиками. Полицейские патрули на бирманской границе принимали грузы наркотиков от бывших гоминьдановцев или сопровождали караваны контрабандистов в Чиангмай. Оттуда в полицейских самолетах или особо охраняемых железнодорожных вагонах грузы переправлялись в столицу.
Из Бангкока мешки со смертоносным содержимым на полицейских автомобилях перевозились в порт, где полицейские же катера грузили их на корабли, отплывавшие в Сингапур или Гонконг.
Однако в июле 1956 года этот безупречно отлаженный конвейер был поставлен под угрозу — из-за алчности генерала. Никто не мог предположить, что самый влиятельный человек в Таиланде совершит столь нелепую ошибку. Благодаря великолепно поставленной информации возле реки Мэсай полиции удалось захватить караван с двадцатью тоннами опия. Таиландская полиция не понесла потерь — так четко была проведена операция. Генерал Пао лично поздравил отличившихся.
По закону полицейский, который активно содействовал захвату контрабанды, имеет право на награду — сумму, составляющую одну восьмую конфискованного товара, и потому начальник полиции тут же подписал прошение о выплате премии размером 1,2 миллиона долларов.
Чтобы избежать проволочек, он немедленно отправился в министерство финансов, где в качестве заместителя министра сам подписал приказ о выплате. И как шеф полиции получил деньги.
— Кто заграбастал такую кучу денег? — стал дознаваться премьер-министр, генерал в отставке.
— Человек, доносом которого о движении каравана воспользовалась полиция, отчего и удалось захватить контрабандистов врасплох, — с готовностью ответил генерал Пао.
— Неизвестный информатор — китаец? — добивались ясности журналисты.
— Его имя должно оставаться в тайне, иначе его ликвидируют соучастники, — разъяснил на пресс-конференции журналистов начальник полиции.
— Можно его допросить? — спрашивали члены правительства на заседаниях кабинета и клялись, что сохранят имя неизвестного в тайне.
— Увы, нельзя, — отвечал генерал Пао, — дело в том, что, получив деньги, он бежал из нашей страны, ибо опасался за свою жизнь.
Остроумие этих ответов могло соперничать с ответом английского шофера, который объяснял полицейским, задержавшим его за превышение скорости, что из-за густого тумана не мог разглядеть тахометр.
— Где опий сейчас? — допытывались журналисты и члены правительства.
— Полиция сбросила его в море, — отвечал Пао, — Оставила себе лишь небольшую часть груза, чтобы продать заграничным фармацевтическим фирмам для возмещения суммы, выплаченной министерством финансов.
Смех, сопровождавший объяснения генерала Пао, предвещал падение этого могущественного в Таиланде человека. В августе премьер-министр Пхибун послал его в Японию и Соединенные Штаты, а пока турист по принуждению вел государственные переговоры, его кресло в министерстве финансов занял другой. Освобожденная от цензуры печать начала вскрывать скандальные злоупотребления полиции. Частям Пао было запрещено проводить полувоенные акции, что практически повлекло за собой роспуск особых бронечастей авиации и десантников. В 1957 году армия устроила путч и к власти пришел маршал Сарит. Пао бежал за границу.
Часть полицейских чинов была уволена, часть — арестована. В печати появились сообщения о том, что торговлю наркотиками контролировало пять или шесть гангстерских организаций, которые поддерживала полиция. Правительство выдворило из страны советника ЦРУ. По городам прокатилась волна уличных демонстраций.
Все эти перемены не коснулись интересов гоминьдановских военачальников в Бирме. Генералы, составившие новое военное правительство, быстро поняли, что без огромных доходов от продажи наркотиков им не справиться с ропотом сотен полковников. Только деньги могли предотвратить угрозу нового путча. Так все вернулось на круги своя. Правда, осторожный маршал Сарит не согласился, чтобы армия принимала непосредственное участие в торговле опием. Эту роль взяли на себя китайские тайные общества. Роль Бангкока как международного центра по распространению наркотиков сохранилась.
Переменились только посредники.
Мэсалонг
На покатом холме вырубались джунгли, из кирпича, обожженного тут же, на месте, каменщики строили легкие домики, покрывали их жестью. При этом все были вооружены. Деревня, которую они строили, должна была стать чем-то вроде временной крепости, как прежде — многие другие базы. И все же ее строили как следует, старательно. Эти люди отказались от эвакуации на Тайвань, а правительство генерала Чан Кайши, которое они привыкли считать своим, от них отреклось. У них больше не было родины, оставалась лишь одна никому до той поры не известная, еще только строившаяся деревня. Мэсалонг. Даже название деревне дали не они. Внизу, в долине, примерно в двадцати километрах по прямой, находится другой Мэсалонг, богатый и приветливый. Их укрепленный лагерь, в отличие от того Мэсалонга, будет называться Мэсалонг-гора.
Когда в 1961 году Тайвань отозвал генерала Ли Ми и прекратил финансовую помощь остаткам своих частей в Бирме, Таиланде и Лаосе, соперничество между заместителями Ли Ми генералом Туаном Шивэнем и генералом Ли Вэньхуанем привело к открытому разрыву. А поскольку они не успели свести счеты кратчайшим и самым действенным способом — пулей или зарядом взрывчатки, — то разошлись врагами.
Генерал Туан с 5-й армией, насчитывающей 1600 солдат, избрал местом своего главного лагеря Мэсалонг. Генерал Ли, стоявший во главе 3-й армии (1400 солдат), построил укрепленную деревню Тамнгоп, в двухстах километрах от Мэсалонга. Десять дней пути — от одного лагеря до другого — несколько приглушали взаимную неприязнь.
Когда же и Тайвань отрекся от 3-й и 5-й армий, борьба нескольких сотен стареющих ветеранов против четверти населения земного шара стала напоминать дурной фарс. Чтобы по-прежнему принимать участие в выгоднейшем торговом предприятии века, беглецы из Юньнаня должны были делать вид, будто собираются завоевать самую населенную страну нашей планеты. Явная невыполнимость такой задачи вместе с упрямым стремлением противиться судьбе превращала их в этаких дон-кихотов. А непрактичные мечтатели скорее способны возбудить симпатии, чем предводители мафии. И вот они продолжали боксировать с тенью, делали выпады и уклонялись от воображаемого противника. Зато торговля у них шла великолепно. После отступления из Бирмы они перестали представлять опасность для целостности страны, центральное правительство оставило их в покое и повело борьбу с собственными повстанцами. А бывшие гоминьдановцы занялись контрабандой.
Дисциплина и современное оружие обеспечивали им перевес над местными повстанцами. Хорошо поставленная разведка сообщала данные о предстоящем урожае и о ценах на опий-сырец. Совершенная организация помогала устранять конкурентов, так что в 60-е годы энергичные беглецы из Китая сосредоточили в своих руках 90 % бирманской торговли наркотиками. Чтобы избежать раздоров, оба генерала разделили сферы торговых интересов.
Генерал Ли владел семью радиопередатчиками, которые осуществляли регулярную связь между его главной ставкой и территорией на западном берегу Салуина. Одиннадцать станций генерала Туана точно так же обеспечивали ему связь с восточным берегом. Каждую укрепленную радиостанцию охраняли 80 солдат, которые одновременно собирали информацию в окрестных горах и скупали опий.
Благодаря великолепно организованной разведывательной сети солдаты обоих генералов могли оказывать ценные услуги и таиландскому правительству.
Радиостанции в Бирме сообщали о каждом караване, который приближался к их границе. Здесь всех контрабандистов встречали не совсем обычные, хорошо вооруженные таможенники. С их помощью высшие чины таиландской армии получали по 4,5 доллара с каждого прошедшего через границу килограмма опия. Такса годами оставалась неизменной. Деньги переходили из кармана в карман без квитанций и расписок, которые могли бы послужить уликой.
Еще один источник доходов представляли деньги за охрану. Чтобы пройти через Северную Бирму, где орудовали самые различные банды, а также государственная полиция и армия, караваны с опием должны были сопровождать не менее пятидесяти вооруженных солдат. Только 200 солдат охраны давали полную гарантию безопасности. Мелкие торговцы не могли себе позволить такого эскорта — автомат в 1971 году в Чиангмае стоил 300 долларов, тогда как за килограмм опия платили всего 60 долларов. А потому они присоединялись к более крупным караванам, порой состоявшим из четырех сотен мулов и трех сотен вооруженных автоматами солдат. Охрана стоила дорого — 9 долларов за каждый килограмм груза. Но выбирать не приходилось.
Генерал Туан торговал наркотиками и информацией, драгоценными камнями и нефритом. Он уже давно отказался от надежды завоевать Китай. У него не было ни малейшего желания потерять армию — единственный свой капитал. Приходилось мириться с грустной необходимостью зарабатывать миллионы.
Но и покровительство таиландских властей не могло избавить его от конкуренции. На горизонте появилась новая звезда, чье имя оба генерала произносили со все возрастающей тревогой.
«Опиумная» война
— Опять Чан Шифу! — воскликнул генерал Туан, когда разведчики донесли ему, что в глубине территории Северной Бирмы, на землях народа ва, сконцентрированы сотни мулов, — и созвал заседание штаба. Он был взбешен. Ему не пришлось объяснять своим офицерам, какую угрозу представляет Чан Шифу. В последние годы они ревниво следили за неумолимым и стремительным взлетом хищного конкурента. Чан Шифу бросил им перчатку еще в ту пору, когда потребовал, чтобы каждый китайский караван, вступающий на землю народа ва, платил ему такую же пошлину, какую его люди вынуждены платить гоминьдановцам на пути в Таиланд и Лаос. Такая дерзость не могла остаться безнаказанной.
Карьера Чан Шифу, сына китайца и женщины из народа шан, началась, когда бирманское правительство разрешило создавать отряды местной самообороны для оказания помощи в борьбе с повстанцами. Риск был минимальный. Добровольцам не платили денег, не выдавали ни обмундирования, ни продуктов, а лишь снабдили старыми ружьями, которые уже все равно никому не были нужны. Зато они получили право пользоваться государственными шоссе. Тогда-то впервые и вынырнул на поверхность Чан Шифу, проявивший недюжинные командирские способности и организаторский талант.
Несколько небольших караванов с опием, которые он, как начальник местной полиции, направил в Таиланд, принесли ему деньги для закупки современных автоматов. Он вооружил 800 человек, что в шанском государстве было немалой силой, отмежевался от правительства и, возглавив отряд ополченцев, превратившийся в «банду изменников», направился на восток, где обитал народ ва, пользовавшийся репутацией охотников за черепами (перед ва отступали даже англичане). Его привлекали земли, на которых произрастал лучший в Бирме мак. Даже самые дикие местные воины предпочитали не встречаться с ним. Он повелевал своей бандой головорезов с помощью ножа, остроумной шутки и кулака. В отличие от других местных военачальников, он мог быть уверен: его приказания будут выполнены.
Два года спустя, в 1966 году, Чан Шифу вновь переметнулся на сторону правительства; это было привычным делом в краю, где разрозненные группки заключали кратковременные союзы в целях обогащения, пытаясь использовать любую возможность. Торговля опием пошла так бойко, что стало выгоднее гнать караваны тягловых животных по государственным дорогам. За каких-нибудь четыре года Чан Шифу собрал под своим началом 2000 дисциплинированных и обстрелянных воинов.
Однако он метил выше. Он основал в шанском государстве первую лабораторию по переработке опия-сырца в морфин. Между тем девять десятых выгодной торговли все еще были в руках генералов Туана и Ли. И потому Чан Шифу решил одним ударом покончить с их монополией.
Как донесли в Мэсалонг разведчики, в окрестностях Виннгуна перекупщики Чан Шифу скупили у крестьян весь опий. Согласно последующим донесениям, то же произошло и в других местах. Всего было собрано добрых пятнадцать тонн опия. Скорее всего Чан Шифу попытается переправить весь груз в Лаос.
Пятнадцать тонн опия принесут ему полмиллиона долларов. На эти деньги Чан Шифу сможет купить еще тысячу автоматов. Его «личная» армия возрастет, таким образом, до трех тысяч солдат и почти сравняется с объединенными силами обоих генералов.
— Они не должны добраться до Лаоса, — заявил генерал Туан. Штаб не возражал. Все понимали, что, изменись соотношение сил, и придет конец их доходам. Нужно забыть о взаимных распрях и направить навстречу приближающимся шанам всех, кто способен носить оружие.
Радиостанции в горах ежедневно передавали сообщения о приближающемся караване. Повсюду к нему присоединялись небольшие группки, так что теперь он растянулся на два километра. Гоминьдановские военачальники наносили поступающие данные на карты. По их прикидкам, у шанов не было никаких надежд пробиться. Контрабандистов в засаде поджидали китайцы, численностью превышавшие их вдвое. К тому же во время сражения шаны должны будут следить, чтобы не разбежались мулы, так что перевес будет еще значительнее.
Но и горцы успели овладеть тактикой боя в джунглях. Когда раздались первые выстрелы, сторожевые части бросились в контратаку и сдерживали китайцев в течение нескольких часов. Под прикрытием заградительного огня караван проскользнул мимо расставленной ловушки и стремительно двинулся к Меконгу. У берега его ждали джонки. Не успели изумленные гоминьдановцы опомниться, как шанов от них уже отделяла вода. Но все же и шаны не могли рассчитывать на то, что конкуренты побоятся ступить на лаосскую землю.
Предвидя широкую огласку, генералы весьма неохотно отдали приказ о переходе лаосской границы. В обстановке скандальной шумихи, которая неизбежно поднимется вокруг «опиумной» войны, уже не прикрыться уверениями, будто они отстаивают высокие идеалы. И все же выбора не было. Если они останутся на бирманском берегу, Чан Шифу достигнет своей цели.
Поэтому гоминьдановцы все-таки переправились через Меконг и настигли контрабандистов в деревушке Бан-Кван.
Шаны едва успели завести усталых мулов на лесопилку, с трех сторон омываемую Меконгом, и выстроить из бревен немудреные баррикады. Увидев, что они готовятся к бою, деревенские женщины, подхватив детей и что поценнее из имущества, бегом бросились в джунгли; за ними последовали и мужчины. И только директор местной школы поспешно сел в лодку и отправился по Меконгу в Тонпыен, в казармы лаосской армии. Но в распоряжении тамошнего начальника была всего одна рота, поэтому он решил передать сообщение о перешедших границу чужаках во Вьентьян.
Генералы не торопились. При атаке на сложенные из бревен баррикады им пришлось бы преодолеть открытую местность, где они стали бы мишенями, как на стрельбище. После обмена первыми выстрелами они начали готовить позиции для минометов и тяжелых пулеметов, намереваясь не просто рассеять противника, но и полностью его уничтожить. Ведь результат сражения должен был на долгие годы определить соотношение сил в торговле опием. В разгар этих приготовлений над ними появился вертолет с капитаном лаосской королевской армии на борту, который приказал им покинуть Лаос.
Оба генерала согласились, но потребовали четверть миллиона долларов отступных. А шаны даже не ответили, поскольку Чан Шифу запретил им отступать. Вертолет улетел, и обе стороны ринулись в бой.
На следующий день около полудня сухой треск пехотного оружия был заглушен воем низко летевших самолетов: шесть бомбардировщиков-истребителей Т-28 забросали обе воюющие стороны бомбами. На этом неожиданности не кончились. Верховный главнокомандующий лаосской армией генерал Оуан, для перерабатывающей фабрики которого и был предназначен груз опия, решил до конца быть патриотом и послал к месту сражения батальон десантников, а по Меконгу — два броненосца. Последний путь к отступлению отрезали два батальона пехоты, так что соперники оказались в окружении.
Два дня шаны держались, несмотря на интенсивную бомбардировку, потом погрузились на джонки, которые еще раньше реквизировали в соседних деревнях, и под покровом темноты переправились через реку обратно, на бирманскую территорию, оставив на поле боя двадцать восемь убитых, пятнадцать застреленных мулов… и почти пятнадцать тонн опия.
Китайские генералы попытались пробиться через окружение.
Но не прошли и десяти километров, как превосходящие силы лаосской королевской армии вновь преградили им путь. Две недели торговались генералы Туан и Ли о размере выкупа, пока наконец не достигли договоренности. Заплатив 7500 долларов, их части могли покинуть лаосскую территорию. Потери китайцев составляли семьдесят человек, двадцать четыре пулемета и примерно двадцать мулов, но им удалось сохранить тяжелое оружие. Поле боя они покидали, считая себя победителями.
Предводитель шанов потерял полмиллиона долларов, что в бирманских горах составляет фантастический капитал. Он лишился оружия, мулов, опия и — что не менее важно — престижа. Через три месяца после этого сражения под его началом оставалось всего восемьсот наемных солдат, как и в начале карьеры. Он попытался еще раз переменить покровителей, но был арестован бирманскими властями.
Энтузиазм остальных шанских военачальников увял. Вместо действий на собственный страх и риск они предпочли вернуться к торговле при посредничестве китайцев.
Больше всех заработал на этом генерал Оуан. Кроме высокой награды он еще даром получил пятнадцать тонн опия. Но он помнил не только о себе: каждому герою досталась небольшая сумма, позволявшая построить домик в одном из предместий Вьентьяна.
Закат славы
«Опиумная» война в 1967 году! Десятки журналов и сотни газет во всех частях света публиковали сообщения о схватке в джунглях. Битва между враждующими военачальниками в неромантическом XX веке напоминала стычки пиратов в 20-е годы в Китае. По всему миру из ротационных машин, как из рога изобилия, сыпались подробности о «личных» армиях.
Но именно журналисты несколько омрачили триумф Туана и Ли. Пресловутый фасад борьбы с коммунизмом начал осыпаться. Ведь битва у Бан-Квана была вызвана отнюдь не идеологическими разногласиями, она скорее напоминала гангстерские войны в Чикаго.
Проявили неудовольствие и таиландские власти. Со времен аферы генерала Пао в середине 50-х годов правительство в Бангкоке старалось делать вид, будто с опием оно не имеет ничего общего, а гоминьдановские отряды, отступившие на таиландскую территорию, выдавались за гражданских беженцев, желающих обрести новую родину, безопасность и спокойствие. Их солдатам было запрещено появляться в форме на улицах близлежащих городов. Изоляция укрепленных лагерей, находившихся высоко в горах, привела к тому, что мир забыл об их существовании. За полгода до первых выстрелов Таиланд посетила комиссия ООН, которая на протяжении двух месяцев изучала «титаническую борьбу» правительства с наркоманией и отбыла с чувством удовлетворения, ибо не обнаружила ни малейших следов контрабанды.
«Опиумную» войну можно сравнить с прожектором, который в самый неподходящий момент выхватил из тьмы угол сцены, где поспешно переставляли мебель.
Не в силах объяснить, откуда на территории Таиланда взялись вооруженные минометами и орудиями китайцы, правительство в Бангкоке объявило, будто на северные провинции напал иностранный агрессор, и направило к границе несколько полков. Лагеря армий Ли и Туана оказались под военным надзором. Но, несмотря на это, в 1971 году в непосредственном соседстве с армейскими постами, видимо пораженными слепотой, в Мэсалонге и Тамнгопе работали большие героиновые лаборатории.
Казалось, ничто не может подорвать опиумную монополию гоминьдановских генералов. Однако ситуация стала меняться. В торговлю снова вмешалась политика.
История бирманского участия в мировой торговле наркотиками начинается в Китае.
Осень 1949 года. На пожелтевшей фотографии несколько рядов солдат с невыразительными лицами, сбоку — священник. Эти несколько сотен человек представляют собой последний резерв гоминьдана. Им осталось всего несколько дней жизни. Фронт как таковой прекратил существование. Многомиллионная Народно-освободительная армия почти без сопротивления продвигается на юг.
Уцелевшие части 93-й дивизии, 26-й и 8-й армий, защищавшие горный Юньнань, который, по представлениям Чан Кайши, должен был стать плацдармом, откуда он собирался когда-нибудь вновь начать поход во имя завоевания Китая, очутились в Индокитае, где французы разоружили их и взяли в плен. 1500 беженцев, перешедших границу Бирмы, избежали этой участи.
В первые недели, голодные и гонимые, они, несомненно, завидовали счастливцам, попавшим во французские лагеря для интернированных: тех по крайней мере кормили рисом. А они, за одну ночь утратив богатство и влияние, превратились в беженцев на чужой, равнодушной земле.
Но вскоре ситуация изменилась.
Желтое солнце гоминьдана
«Кто проиграл Китай?» — этот вопрос прозвучал в начале 50-х годов в Вашингтоне. Его начали повторять газеты, а позднее и различные комиссии по расследованию. Быстрота, с какой рухнуло правительство генералиссимуса Чан Кайши, вызвала в Соединенных Штатах волну беспокойства. Политические споры наряду с шоком от известия о создании первой советской атомной бомбы способствовали усилению власти сенатора Маккарти. Началась «охота на ведьм», начались увольнения в Голливуде, затем «дело» Роберта Оппенгеймера.
Отголоски этих событий быстро долетели и до Азии.
Со вступлением китайских частей в Тибет самая населенная в мире страна обрела общую границу с Индией, Пакистаном и Непалом. Соседствовала она и с Бирмой, Лаосом и Вьетнамом. Казалось, революция каждую минуту может перекинуться и в другие перенаселенные, нищие страны Южной Азии. Напуганные этим, американские правящие круги пытались воздвигнуть плотину, которая остановила бы продвижение на юг Народно-освободительной армии Китая.
Над Кашмиром и непальским княжеством Мустанг по ночам на огромной высоте гудели неизвестные самолеты. В горах Тибета вспыхнуло восстание племени кампу.
В Гавр приплывали корабли под американскими флагами, но доставляемые ими боеприпасы спустя некоторое время появлялись у солдат иностранного легиона в Ханое. Самолеты «С-47» без опознавательных знаков кружили и над джунглями Северной Бирмы. Это было, по мнению многих, наиболее уязвимое место, откуда китайские дивизии легко могли проникнуть в плодородные, густонаселенные таиландские и южновьетнамские долины.
Эфир разносил шифрованные радиограммы. Начиналась операция, столь тайная, что о ней не были информированы не только американские послы в Бирме и Таиланде, но даже тамошние представители ЦРУ. Дело в том, что на границе Юньнаня дядя Сэм нашел союзника, который, если учитывать международные соглашения, отнюдь не должен был там находиться, — остатки бывших гоминьдановских частей во главе с прежним командующим 8-й армией генералом Ли Ми.
При содействии инструкторов с Тайваня и загадочных самолетов без опознавательных знаков, пять раз в неделю перебрасывавших сюда оружие, оборванных беглецов за несколько месяцев превратили в дисциплинированную, отлично вооруженную армию.
В апреле 1951 года две тысячи солдат вступили в Юньнань и, почти не встречая сопротивления, начали продвигаться в глубь страны. Их появление, однако, не повлекло за собой всеобщего восстания, на которое рассчитывали инициаторы вторжения. Не прошло и недели, как части НОАК перешли в контрнаступление, и противник, понеся тяжелые потери, был выдворен обратно за рубеж. Среди мертвых на поле боя остались и пятеро «белых» советников.
В августе 1952 года последовало новое вторжение. Но и на этот раз жители Юньнаня не пожелали встретить цветами желтое солнце на флагах гоминьдана. Подразделениям, перевооруженным и пополненным восемью тысячами наемных солдат из бирманских горных племен, удалось продвинуться лишь на сотню километров в глубь страны, откуда их вновь изгнала Народно-освободительная армия.
Даже самые большие оптимисты поняли, что 12 тысяч солдат генерала Ли Ми не завоюют Китая. Теперь его люди охраняли на границе радиолокационные и подслушивающие станции, формально работавшие на Тайвань, а фактически на американцев, собирали информацию да время от времени взрывали где-нибудь на китайской земле мост. Особое же внимание они стали уделять торговле.
Бирманская территория близ границы с Юньнанем с незапамятных времен была базой производства опия.
С помощью посулов, денег и насилия гоминьдановцы расширили площадь посевов мака и начали вымогать у горцев особую «опиумную» дань. Недовольных вразумляли простыми, но действенными мерами. «Десять тысяч ножевых ран» относились к наиболее «мягким» способам воздействия. Существовал и другой, более «приемлемый» способ вразумления горных племен: одинокие солдаты брали в жены местных девушек, у них появлялись дети.
Могущество незваных гостей все росло. Самоуверенность довела их до безрассудства: раз уж они не смогли завоевать Китай, то решили попытаться расширить сферу своего влияния хотя бы в Бирме.
В конце 1952 года они перешли реку Салуин и двинулись на восток. Рангунское правительство всполошилось. Пока чужеземцы держались близ границы, их присутствие считалось нежелательным, но не угрожающим. Иное дело — продвижение в глубь страны. Наступающие части были атакованы тремя лучшими бригадами бирманской армии и отброшены за Салуин. Правительство Бирмы обратилось в ООН с просьбой прекратить иностранную агрессию, сопроводив обвинение столь многочисленными фотографиями и показаниями пленных, что даже Соединенные Штаты не смогли защитить своих союзников.
После долгих международных споров началась эвакуация 2000 солдат на Тайвань. Бирманские наблюдатели на таиландских аэродромах, следившие за отлетом перемещаемых частей, недоумевали: им казалось, что многие молодые солдаты похожи не на китайцев, а скорее на их земляков-бирманцев. И хотя остальные члены четырехсторонней комиссии наблюдателей пытались убедить их в обратном, все же бирманцы оказались правы.
На Тайване и поныне живут три сотни лаху, которых тогда соблазнили вербовщики, уговорив надеть китайскую форму и посулив, что на далеком острове они станут полковниками и пилотами реактивных самолетов.
Бирманское правительство, разочарованное и раздраженное проволочками, в конце концов вновь прибегло к оружию. После двухдневной бомбардировки пала резиденция генерала Ли Ми в Монгсате. Последовала эвакуация еще 4000 солдат. Стычки продолжались на протяжении семи лет, пока бирманцы окончательно не потеряли терпение и не попросили о помощи северного соседа. В 1961 году 5000 бирманских солдат вместе с тремя дивизиями Народно-освободительной армии Китая атаковали Монгпальяо, где находился аэродром, способный принимать тяжелые транспортные самолеты. После упорных боев с десятью тысячами обороняющихся этот укрепленный лагерь удалось уничтожить.
Наемники-горцы разбежались. Ветераны из Юньнаня выстояли, только ушли с китайской границы, найдя себе прибежище в Западном Лаосе, а потом в Северном Таиланде.
В ту пору и возник Мэсалонг.
Потерянные деньги
Отнюдь не по доброте сердечной таиландское правительство приняло на свою территорию потерпевшие поражение части генералов Туана и Ли.
Правда, несколько тысяч бывших гоминьдановских солдат не сумели завоевать ни Китай, ни даже Бирму, однако исход боев с плохо вооруженными повстанцами в таиландских горах решало не количество солдат и вооружения. Наемники с их многолетним опытом ведения войны в джунглях передвигались в труднодоступной местности так же легко, как партизаны. Они не страшились ни кромешной тьмы, ни холода, умели самостоятельно воевать малыми группками и договаривались с горцами легче, чем правительственные солдаты. Гоминьдановцы наняли лаху для военных действий против мео и не допустили объединения горных племен. В незначительных стычках они потеряли несколько сот солдат, но не дали отдельным мятежам перерасти в широкое восстание. Генерал Туан, гордо именовавший себя «сторожевым псом у северных ворот Таиланда», доказал, что не бросает слов на ветер.
Гоминьдановские части на Севере представляли для таиландских политиков еще и важный источник дохода. Взаимовыгодное сотрудничество началось сразу же, как только остатки разбитых гоминьдановских частей бежали из Юньнаня. Авиамост из Тайваня просуществовал всего несколько месяцев. Затем оружие стали доставлять в таиландские порты, а оттуда по железной дороге в Чиангмай, где его грузили на мулов и перебрасывали в Бирму. В обратном направлении везли опий. Он нужен был тайцам прежде всего для собственных нужд, поскольку налоги с официально разрешенных опиумных курилен составляли немалую часть их государственного бюджета.
До самого конца 40-х годов Таиланд покупал опий для государственной опиумной монополии в Иране и Китае. Запрет на выращивание мака в обеих странах привел к стремительному сокращению доходов таиландской государственной казны. Бангкок закрыл все курильни, однако искушение оказалось сильнее добрых намерений. Слишком уж резко поднялись цены на наркотики.
Опий из «золотого треугольника» неожиданно начал приносить такие головокружительные доходы, что правительство потихоньку вернулось к старой практике и стало в нарушение собственных же законов понуждать горцев на Севере засевать свои крошечные поля маком. Еще до первого урожая инициативу взял в свои руки начальник таиландской полиции Пао Сианон, пользовавшийся репутацией самого продажного генерала за всю послевоенную историю страны. Он начал закупать опий у китайцев в Северной Бирме. Сотрудничество с гоминьдановскими частями вкупе с американской помощью приносило двойную выгоду. Таинственная организация «Си Саплай корпорейшн», посылавшая оружие к китайской границе, поставляла и Пао морские суда, самолеты и бронемашины. Полиция, насчитывающая четыре тысячи человек, во главе которой стоял предприимчивый генерал, приобрела таким образом собственную авиацию, свои десантные части, флот и даже дивизию бронемашин. Это уже была почти армия. И потому между полицией и вооруженными силами армии началось нескрываемое соперничество, усиленное тяжбами по поводу наивыгоднейшего источника доходов — опия.
Пять лет — с 1950 по 1955 год — генерал Пао «ведал» таиландской торговлей наркотиками. Полицейские патрули на бирманской границе принимали грузы наркотиков от бывших гоминьдановцев или сопровождали караваны контрабандистов в Чиангмай. Оттуда в полицейских самолетах или особо охраняемых железнодорожных вагонах грузы переправлялись в столицу.
Из Бангкока мешки со смертоносным содержимым на полицейских автомобилях перевозились в порт, где полицейские же катера грузили их на корабли, отплывавшие в Сингапур или Гонконг.
Однако в июле 1956 года этот безупречно отлаженный конвейер был поставлен под угрозу — из-за алчности генерала. Никто не мог предположить, что самый влиятельный человек в Таиланде совершит столь нелепую ошибку. Благодаря великолепно поставленной информации возле реки Мэсай полиции удалось захватить караван с двадцатью тоннами опия. Таиландская полиция не понесла потерь — так четко была проведена операция. Генерал Пао лично поздравил отличившихся.
По закону полицейский, который активно содействовал захвату контрабанды, имеет право на награду — сумму, составляющую одну восьмую конфискованного товара, и потому начальник полиции тут же подписал прошение о выплате премии размером 1,2 миллиона долларов.
Чтобы избежать проволочек, он немедленно отправился в министерство финансов, где в качестве заместителя министра сам подписал приказ о выплате. И как шеф полиции получил деньги.
— Кто заграбастал такую кучу денег? — стал дознаваться премьер-министр, генерал в отставке.
— Человек, доносом которого о движении каравана воспользовалась полиция, отчего и удалось захватить контрабандистов врасплох, — с готовностью ответил генерал Пао.
— Неизвестный информатор — китаец? — добивались ясности журналисты.
— Его имя должно оставаться в тайне, иначе его ликвидируют соучастники, — разъяснил на пресс-конференции журналистов начальник полиции.
— Можно его допросить? — спрашивали члены правительства на заседаниях кабинета и клялись, что сохранят имя неизвестного в тайне.
— Увы, нельзя, — отвечал генерал Пао, — дело в том, что, получив деньги, он бежал из нашей страны, ибо опасался за свою жизнь.
Остроумие этих ответов могло соперничать с ответом английского шофера, который объяснял полицейским, задержавшим его за превышение скорости, что из-за густого тумана не мог разглядеть тахометр.
— Где опий сейчас? — допытывались журналисты и члены правительства.
— Полиция сбросила его в море, — отвечал Пао, — Оставила себе лишь небольшую часть груза, чтобы продать заграничным фармацевтическим фирмам для возмещения суммы, выплаченной министерством финансов.
Смех, сопровождавший объяснения генерала Пао, предвещал падение этого могущественного в Таиланде человека. В августе премьер-министр Пхибун послал его в Японию и Соединенные Штаты, а пока турист по принуждению вел государственные переговоры, его кресло в министерстве финансов занял другой. Освобожденная от цензуры печать начала вскрывать скандальные злоупотребления полиции. Частям Пао было запрещено проводить полувоенные акции, что практически повлекло за собой роспуск особых бронечастей авиации и десантников. В 1957 году армия устроила путч и к власти пришел маршал Сарит. Пао бежал за границу.
Часть полицейских чинов была уволена, часть — арестована. В печати появились сообщения о том, что торговлю наркотиками контролировало пять или шесть гангстерских организаций, которые поддерживала полиция. Правительство выдворило из страны советника ЦРУ. По городам прокатилась волна уличных демонстраций.
Все эти перемены не коснулись интересов гоминьдановских военачальников в Бирме. Генералы, составившие новое военное правительство, быстро поняли, что без огромных доходов от продажи наркотиков им не справиться с ропотом сотен полковников. Только деньги могли предотвратить угрозу нового путча. Так все вернулось на круги своя. Правда, осторожный маршал Сарит не согласился, чтобы армия принимала непосредственное участие в торговле опием. Эту роль взяли на себя китайские тайные общества. Роль Бангкока как международного центра по распространению наркотиков сохранилась.
Переменились только посредники.
Мэсалонг
На покатом холме вырубались джунгли, из кирпича, обожженного тут же, на месте, каменщики строили легкие домики, покрывали их жестью. При этом все были вооружены. Деревня, которую они строили, должна была стать чем-то вроде временной крепости, как прежде — многие другие базы. И все же ее строили как следует, старательно. Эти люди отказались от эвакуации на Тайвань, а правительство генерала Чан Кайши, которое они привыкли считать своим, от них отреклось. У них больше не было родины, оставалась лишь одна никому до той поры не известная, еще только строившаяся деревня. Мэсалонг. Даже название деревне дали не они. Внизу, в долине, примерно в двадцати километрах по прямой, находится другой Мэсалонг, богатый и приветливый. Их укрепленный лагерь, в отличие от того Мэсалонга, будет называться Мэсалонг-гора.
Когда в 1961 году Тайвань отозвал генерала Ли Ми и прекратил финансовую помощь остаткам своих частей в Бирме, Таиланде и Лаосе, соперничество между заместителями Ли Ми генералом Туаном Шивэнем и генералом Ли Вэньхуанем привело к открытому разрыву. А поскольку они не успели свести счеты кратчайшим и самым действенным способом — пулей или зарядом взрывчатки, — то разошлись врагами.
Генерал Туан с 5-й армией, насчитывающей 1600 солдат, избрал местом своего главного лагеря Мэсалонг. Генерал Ли, стоявший во главе 3-й армии (1400 солдат), построил укрепленную деревню Тамнгоп, в двухстах километрах от Мэсалонга. Десять дней пути — от одного лагеря до другого — несколько приглушали взаимную неприязнь.
Когда же и Тайвань отрекся от 3-й и 5-й армий, борьба нескольких сотен стареющих ветеранов против четверти населения земного шара стала напоминать дурной фарс. Чтобы по-прежнему принимать участие в выгоднейшем торговом предприятии века, беглецы из Юньнаня должны были делать вид, будто собираются завоевать самую населенную страну нашей планеты. Явная невыполнимость такой задачи вместе с упрямым стремлением противиться судьбе превращала их в этаких дон-кихотов. А непрактичные мечтатели скорее способны возбудить симпатии, чем предводители мафии. И вот они продолжали боксировать с тенью, делали выпады и уклонялись от воображаемого противника. Зато торговля у них шла великолепно. После отступления из Бирмы они перестали представлять опасность для целостности страны, центральное правительство оставило их в покое и повело борьбу с собственными повстанцами. А бывшие гоминьдановцы занялись контрабандой.
Дисциплина и современное оружие обеспечивали им перевес над местными повстанцами. Хорошо поставленная разведка сообщала данные о предстоящем урожае и о ценах на опий-сырец. Совершенная организация помогала устранять конкурентов, так что в 60-е годы энергичные беглецы из Китая сосредоточили в своих руках 90 % бирманской торговли наркотиками. Чтобы избежать раздоров, оба генерала разделили сферы торговых интересов.
Генерал Ли владел семью радиопередатчиками, которые осуществляли регулярную связь между его главной ставкой и территорией на западном берегу Салуина. Одиннадцать станций генерала Туана точно так же обеспечивали ему связь с восточным берегом. Каждую укрепленную радиостанцию охраняли 80 солдат, которые одновременно собирали информацию в окрестных горах и скупали опий.
Благодаря великолепно организованной разведывательной сети солдаты обоих генералов могли оказывать ценные услуги и таиландскому правительству.
Радиостанции в Бирме сообщали о каждом караване, который приближался к их границе. Здесь всех контрабандистов встречали не совсем обычные, хорошо вооруженные таможенники. С их помощью высшие чины таиландской армии получали по 4,5 доллара с каждого прошедшего через границу килограмма опия. Такса годами оставалась неизменной. Деньги переходили из кармана в карман без квитанций и расписок, которые могли бы послужить уликой.
Еще один источник доходов представляли деньги за охрану. Чтобы пройти через Северную Бирму, где орудовали самые различные банды, а также государственная полиция и армия, караваны с опием должны были сопровождать не менее пятидесяти вооруженных солдат. Только 200 солдат охраны давали полную гарантию безопасности. Мелкие торговцы не могли себе позволить такого эскорта — автомат в 1971 году в Чиангмае стоил 300 долларов, тогда как за килограмм опия платили всего 60 долларов. А потому они присоединялись к более крупным караванам, порой состоявшим из четырех сотен мулов и трех сотен вооруженных автоматами солдат. Охрана стоила дорого — 9 долларов за каждый килограмм груза. Но выбирать не приходилось.
Генерал Туан торговал наркотиками и информацией, драгоценными камнями и нефритом. Он уже давно отказался от надежды завоевать Китай. У него не было ни малейшего желания потерять армию — единственный свой капитал. Приходилось мириться с грустной необходимостью зарабатывать миллионы.
Но и покровительство таиландских властей не могло избавить его от конкуренции. На горизонте появилась новая звезда, чье имя оба генерала произносили со все возрастающей тревогой.
«Опиумная» война
— Опять Чан Шифу! — воскликнул генерал Туан, когда разведчики донесли ему, что в глубине территории Северной Бирмы, на землях народа ва, сконцентрированы сотни мулов, — и созвал заседание штаба. Он был взбешен. Ему не пришлось объяснять своим офицерам, какую угрозу представляет Чан Шифу. В последние годы они ревниво следили за неумолимым и стремительным взлетом хищного конкурента. Чан Шифу бросил им перчатку еще в ту пору, когда потребовал, чтобы каждый китайский караван, вступающий на землю народа ва, платил ему такую же пошлину, какую его люди вынуждены платить гоминьдановцам на пути в Таиланд и Лаос. Такая дерзость не могла остаться безнаказанной.
Карьера Чан Шифу, сына китайца и женщины из народа шан, началась, когда бирманское правительство разрешило создавать отряды местной самообороны для оказания помощи в борьбе с повстанцами. Риск был минимальный. Добровольцам не платили денег, не выдавали ни обмундирования, ни продуктов, а лишь снабдили старыми ружьями, которые уже все равно никому не были нужны. Зато они получили право пользоваться государственными шоссе. Тогда-то впервые и вынырнул на поверхность Чан Шифу, проявивший недюжинные командирские способности и организаторский талант.
Несколько небольших караванов с опием, которые он, как начальник местной полиции, направил в Таиланд, принесли ему деньги для закупки современных автоматов. Он вооружил 800 человек, что в шанском государстве было немалой силой, отмежевался от правительства и, возглавив отряд ополченцев, превратившийся в «банду изменников», направился на восток, где обитал народ ва, пользовавшийся репутацией охотников за черепами (перед ва отступали даже англичане). Его привлекали земли, на которых произрастал лучший в Бирме мак. Даже самые дикие местные воины предпочитали не встречаться с ним. Он повелевал своей бандой головорезов с помощью ножа, остроумной шутки и кулака. В отличие от других местных военачальников, он мог быть уверен: его приказания будут выполнены.
Два года спустя, в 1966 году, Чан Шифу вновь переметнулся на сторону правительства; это было привычным делом в краю, где разрозненные группки заключали кратковременные союзы в целях обогащения, пытаясь использовать любую возможность. Торговля опием пошла так бойко, что стало выгоднее гнать караваны тягловых животных по государственным дорогам. За каких-нибудь четыре года Чан Шифу собрал под своим началом 2000 дисциплинированных и обстрелянных воинов.
Однако он метил выше. Он основал в шанском государстве первую лабораторию по переработке опия-сырца в морфин. Между тем девять десятых выгодной торговли все еще были в руках генералов Туана и Ли. И потому Чан Шифу решил одним ударом покончить с их монополией.
Как донесли в Мэсалонг разведчики, в окрестностях Виннгуна перекупщики Чан Шифу скупили у крестьян весь опий. Согласно последующим донесениям, то же произошло и в других местах. Всего было собрано добрых пятнадцать тонн опия. Скорее всего Чан Шифу попытается переправить весь груз в Лаос.
Пятнадцать тонн опия принесут ему полмиллиона долларов. На эти деньги Чан Шифу сможет купить еще тысячу автоматов. Его «личная» армия возрастет, таким образом, до трех тысяч солдат и почти сравняется с объединенными силами обоих генералов.
— Они не должны добраться до Лаоса, — заявил генерал Туан. Штаб не возражал. Все понимали, что, изменись соотношение сил, и придет конец их доходам. Нужно забыть о взаимных распрях и направить навстречу приближающимся шанам всех, кто способен носить оружие.
Радиостанции в горах ежедневно передавали сообщения о приближающемся караване. Повсюду к нему присоединялись небольшие группки, так что теперь он растянулся на два километра. Гоминьдановские военачальники наносили поступающие данные на карты. По их прикидкам, у шанов не было никаких надежд пробиться. Контрабандистов в засаде поджидали китайцы, численностью превышавшие их вдвое. К тому же во время сражения шаны должны будут следить, чтобы не разбежались мулы, так что перевес будет еще значительнее.
Но и горцы успели овладеть тактикой боя в джунглях. Когда раздались первые выстрелы, сторожевые части бросились в контратаку и сдерживали китайцев в течение нескольких часов. Под прикрытием заградительного огня караван проскользнул мимо расставленной ловушки и стремительно двинулся к Меконгу. У берега его ждали джонки. Не успели изумленные гоминьдановцы опомниться, как шанов от них уже отделяла вода. Но все же и шаны не могли рассчитывать на то, что конкуренты побоятся ступить на лаосскую землю.
Предвидя широкую огласку, генералы весьма неохотно отдали приказ о переходе лаосской границы. В обстановке скандальной шумихи, которая неизбежно поднимется вокруг «опиумной» войны, уже не прикрыться уверениями, будто они отстаивают высокие идеалы. И все же выбора не было. Если они останутся на бирманском берегу, Чан Шифу достигнет своей цели.
Поэтому гоминьдановцы все-таки переправились через Меконг и настигли контрабандистов в деревушке Бан-Кван.
Шаны едва успели завести усталых мулов на лесопилку, с трех сторон омываемую Меконгом, и выстроить из бревен немудреные баррикады. Увидев, что они готовятся к бою, деревенские женщины, подхватив детей и что поценнее из имущества, бегом бросились в джунгли; за ними последовали и мужчины. И только директор местной школы поспешно сел в лодку и отправился по Меконгу в Тонпыен, в казармы лаосской армии. Но в распоряжении тамошнего начальника была всего одна рота, поэтому он решил передать сообщение о перешедших границу чужаках во Вьентьян.
Генералы не торопились. При атаке на сложенные из бревен баррикады им пришлось бы преодолеть открытую местность, где они стали бы мишенями, как на стрельбище. После обмена первыми выстрелами они начали готовить позиции для минометов и тяжелых пулеметов, намереваясь не просто рассеять противника, но и полностью его уничтожить. Ведь результат сражения должен был на долгие годы определить соотношение сил в торговле опием. В разгар этих приготовлений над ними появился вертолет с капитаном лаосской королевской армии на борту, который приказал им покинуть Лаос.
Оба генерала согласились, но потребовали четверть миллиона долларов отступных. А шаны даже не ответили, поскольку Чан Шифу запретил им отступать. Вертолет улетел, и обе стороны ринулись в бой.
На следующий день около полудня сухой треск пехотного оружия был заглушен воем низко летевших самолетов: шесть бомбардировщиков-истребителей Т-28 забросали обе воюющие стороны бомбами. На этом неожиданности не кончились. Верховный главнокомандующий лаосской армией генерал Оуан, для перерабатывающей фабрики которого и был предназначен груз опия, решил до конца быть патриотом и послал к месту сражения батальон десантников, а по Меконгу — два броненосца. Последний путь к отступлению отрезали два батальона пехоты, так что соперники оказались в окружении.
Два дня шаны держались, несмотря на интенсивную бомбардировку, потом погрузились на джонки, которые еще раньше реквизировали в соседних деревнях, и под покровом темноты переправились через реку обратно, на бирманскую территорию, оставив на поле боя двадцать восемь убитых, пятнадцать застреленных мулов… и почти пятнадцать тонн опия.
Китайские генералы попытались пробиться через окружение.
Но не прошли и десяти километров, как превосходящие силы лаосской королевской армии вновь преградили им путь. Две недели торговались генералы Туан и Ли о размере выкупа, пока наконец не достигли договоренности. Заплатив 7500 долларов, их части могли покинуть лаосскую территорию. Потери китайцев составляли семьдесят человек, двадцать четыре пулемета и примерно двадцать мулов, но им удалось сохранить тяжелое оружие. Поле боя они покидали, считая себя победителями.
Предводитель шанов потерял полмиллиона долларов, что в бирманских горах составляет фантастический капитал. Он лишился оружия, мулов, опия и — что не менее важно — престижа. Через три месяца после этого сражения под его началом оставалось всего восемьсот наемных солдат, как и в начале карьеры. Он попытался еще раз переменить покровителей, но был арестован бирманскими властями.
Энтузиазм остальных шанских военачальников увял. Вместо действий на собственный страх и риск они предпочли вернуться к торговле при посредничестве китайцев.
Больше всех заработал на этом генерал Оуан. Кроме высокой награды он еще даром получил пятнадцать тонн опия. Но он помнил не только о себе: каждому герою досталась небольшая сумма, позволявшая построить домик в одном из предместий Вьентьяна.
Закат славы
«Опиумная» война в 1967 году! Десятки журналов и сотни газет во всех частях света публиковали сообщения о схватке в джунглях. Битва между враждующими военачальниками в неромантическом XX веке напоминала стычки пиратов в 20-е годы в Китае. По всему миру из ротационных машин, как из рога изобилия, сыпались подробности о «личных» армиях.
Но именно журналисты несколько омрачили триумф Туана и Ли. Пресловутый фасад борьбы с коммунизмом начал осыпаться. Ведь битва у Бан-Квана была вызвана отнюдь не идеологическими разногласиями, она скорее напоминала гангстерские войны в Чикаго.
Проявили неудовольствие и таиландские власти. Со времен аферы генерала Пао в середине 50-х годов правительство в Бангкоке старалось делать вид, будто с опием оно не имеет ничего общего, а гоминьдановские отряды, отступившие на таиландскую территорию, выдавались за гражданских беженцев, желающих обрести новую родину, безопасность и спокойствие. Их солдатам было запрещено появляться в форме на улицах близлежащих городов. Изоляция укрепленных лагерей, находившихся высоко в горах, привела к тому, что мир забыл об их существовании. За полгода до первых выстрелов Таиланд посетила комиссия ООН, которая на протяжении двух месяцев изучала «титаническую борьбу» правительства с наркоманией и отбыла с чувством удовлетворения, ибо не обнаружила ни малейших следов контрабанды.
«Опиумную» войну можно сравнить с прожектором, который в самый неподходящий момент выхватил из тьмы угол сцены, где поспешно переставляли мебель.
Не в силах объяснить, откуда на территории Таиланда взялись вооруженные минометами и орудиями китайцы, правительство в Бангкоке объявило, будто на северные провинции напал иностранный агрессор, и направило к границе несколько полков. Лагеря армий Ли и Туана оказались под военным надзором. Но, несмотря на это, в 1971 году в непосредственном соседстве с армейскими постами, видимо пораженными слепотой, в Мэсалонге и Тамнгопе работали большие героиновые лаборатории.
Казалось, ничто не может подорвать опиумную монополию гоминьдановских генералов. Однако ситуация стала меняться. В торговлю снова вмешалась политика.
V. Вьетнам: тридцатилетняя война
Современный историк, занимающийся Соединенными Штатами, возможно, назовет 60-е годы Десятилетием Вьетнама — в духе американской традиции именовать каждое десятилетие по ключевому событию. Ведь война во Вьетнаме оказала на американское общество куда более глубокое влияние, чем высадка человека на Луну или убийство президента Кеннеди. Тридцатилетняя война в бедной стране, отдаленной от берегов Калифорнии на тысячу километров, разделила американское общество на два лагеря, вызвала беспорядки и демонстрации, сжигание призывных повесток и падение одного из президентов. Неспособность великой промышленной державы, владеющей сотнями межконтинентальных ракет и десятками тысяч компьютеров, победить такую относительно небольшую, слаборазвитую страну, как Вьетнам, продемонстрировала границы ее могущества. Поражение частей, оснащенных стратегическими бомбардировщиками «Б-52», бронированными вертолетами, лазерами и гербицидами, которые лишали всю окружающую растительность листвы, показало, что и техника не всесильна.
Война во Вьетнаме унесла около четырех миллионов человеческих жизней. Превратила сотни тысяч гектаров леса в пустыню. Финансово ослабила и морально разложила одну из сильнейших в мире держав. Все это не могло не вызвать тревогу за судьбу человеческой цивилизации в XX веке.
Индокитайская война отошла в прошлое. После нее остались шрамы, споры, тысячи книг. Целые полки в библиотеках заняты социологическими трудами об обычаях горцев на Центральном плато и брошюрами о выращивании риса. «Воспоминания» французских и американских генералов стоят здесь вперемежку с записками врачей и документами международных конференций. Отстает только художественная литература. Романы и повести об одном из самых бурных десятилетий в истории послевоенной Америки можно пересчитать по пальцам.
Если литераторы XIX века умели в толстых томах изобразить судьбу одной семьи, то писатели второй половины XX века — так же как и все их сограждане — не успевают за быстрыми переменами. У Шекспира были десятки лет на размышления о нерешительности Гамлета или ревности Отелло. История Древней Греции и Рима на протяжении столетий во всех школах служила источником назиданий и учебником жизни. Многие поколения изучали речи Цицерона и рассуждали о характере Юлия Цезаря.
XX век сыплет на головы людей потоки фактов и моральных проблем, не давая возможности опомниться и передохнуть. Чему он нас учит? Едва прошел шок от второй мировой войны и газовых камер, как появилось оружие, способное стереть с лица земли целые континенты. Голод косит кочевников в центре Африки, а житель экономически развитых стран борется с переизбытком калорий. Один человек над щитом управления баллистическими снарядами — или узкий круг людей, никем не контролируемый в момент принятия решения, — имеет возможность решать вопрос о жизни или смерти целых народов. Человек по своим возможностям равен богам, но одновременно похож на капризного ребенка, окруженного множеством игрушек.
Вьетнамская война отошла в прошлое, и Соединенные Штаты всеми силами стараются забыть о миллионах погибших, которые остались в безымянных могилах Индокитая. Мир устремляется дальше, возникают другие войны, газеты выкрикивают иные заголовки, бешено мчащееся время засыпает события в Индокитае прахом забвения. Тревожные вопросы не находят ответа.
Рассказ о наркотиках во Вьетнаме затрагивает пусть не самый главный, однако весьма необычный аспект этой войны. Сами по себе наркотики не определяли исхода больших сражений, хотя вызвали несколько путчей и сыграли определенную роль даже в решении о выводе из Вьетнама американской армии. Если этому аспекту уделяется чуть больше места, то лишь потому, что он наглядно свидетельствует: ныне наркотики — это синоним денег, а потому и искушение — властью, финансовым могуществом. Искушение политического и морального порядка.
Баллада о потерянных годах
Время войн измеряется не годами, а приобретенным опытом. Но как запечатлеть опыт войны в Индокитае? Солдатскими воспоминаниями? Описанием? То, что пережил Индокитай, несопоставимо с опытом Америки. Слова и даже фотографии дают лишь слабые представления об этой трагедии, длившейся тридцать лет. За эти тридцать лет целые области изменили свой облик. Но самым решительным образом изменилось мышление людей. Чтобы понять глубину этих перемен, достаточно полистать старый справочник, изданный в 1938 году для американских туристов. Французский Индокитай был тогда малоизвестной, экзотической страной. Автор путеводителя, корявым английским языком рекомендуя экзотические красоты Тонкина и Кохинхины, как некогда назывались северная и южная часть Вьетнама, захлебывался от восторга.
«Индокитайцы — чрезвычайно мирный народ. Путешественники могут передвигаться без оружия даже в самых далеких уголках страны — и днем и ночью, не испытывая ни малейшей тревоги за свою безопасность. Углубляясь в джунгли, пробираясь по глухим тропам, вы сможете увидеть лагерь в лесу, несколько бамбуковых хижин или домиков из рисовой соломы, группу охотников с примитивным оружием; вы сможете встретить, особенно ночью, диких животных, удивленных тем, что кто-то нарушает их покой. Если же с вашим автомобилем произойдет авария или вы увязнете в грязи, туземцы не оставят вас без помощи».
Вопреки всем этим похвалам Индокитай не привлекал иностранных туристов. Пароходы лишь изредка заходили в Тонкинский залив. Узкая полоса низменности у побережья не могла предложить ничего нового, с чем бы богатые туристы, посетившие другие уголки Азии, не были знакомы. Кого соблазнит охота на тигра в здешних джунглях, когда тигриный рык можно гораздо чаще слышать в Малайе или на берегах Бенгальского залива? К чему посещать императорские дворцы в столице Хюэ, когда в Британской Индии, находящейся всего в двух неделях плавания, таких памятников древней культуры хоть отбавляй? Зачем ехать в Сайгон за джином с тоником, когда гораздо ближе, в Сингапуре, есть отель «Рафль», прославленный Моэмом и Киплингом? Ничто не предвещало того, что именно этот далекий уголок нашей планеты, где восемь месяцев в году висят густые муссонные тучи, станет ареной самой длительной из современных войн, которая поглотит миллионы жертв, перепашет всю страну, страданием и волей к победе изменит мирный характер местных жителей, так красноречиво описанный автором французского путеводителя.
Правда, в Китае идет война. Пехота Страны восходящего солнца заняла Пекин и Шанхай. Китайцы обороняются уже в глубине своей страны. Однако не все решается военным превосходством — у японцев явно недостает солдат, чтобы целиком оккупировать Китай. Годом позднее война начинается и в Европе. Париж оккупирован немцами, но и эта катастрофа, если смотреть на нее из раскаленного Сайгона, кажется нереальной, словно бы подернутой дымкой. До Европы отсюда — половина земного шара. Пройдет месяц, прежде чем почтовый пароход из Марселя, обогнув мыс Доброй Надежды, доберется до Сингапура. За это время и самая большая трагедия утратит часть своего драматизма.
Тем не менее раскаты грома приближаются и к Тонкинскому заливу. 19 июня 1940 года французскому послу в Токио вручается нота. Японское правительство требует, чтобы французы запретили доставку стратегических средств в Китай через индокитайские порты. Японцы желают контролировать выполнение договора непосредственно на месте; чтобы колониальные власти недолго раздумывали, императорская армия в Китае двинулась к границе.
Французский правительственный комиссар в Ханое, знавший, что на собственное министерство иностранных дел он сейчас рассчитывать не может, посылает телеграмму в Вашингтон. Готовы ли американцы защищать Индокитай? В Южном Китае действуют американские «летающие тигры» — группа пилотов-добровольцев на самолетах американского производства. Армия Чан Кайши кишит американскими советниками.
Помощник государственного секретаря Самнер Уэллс отвечает, что Соединенные Штаты не хотят воевать с Японией. К официальной точке зрения правительства он добавляет собственный совет: лучше всего удовлетворить требование японцев.
Шестьдесят пять тысяч французских чиновников, солдат и полицейских в Индокитае послушались его совета. Однако вскоре обнаружилось, что и в Азии приспособленчество не приносит пользы. Легкий успех только кружит голову победителю.
Через несколько недель японцы выступили с новым ультиматумом. Они потребовали передачи им трех крупных авиабаз на севере страны. И получили их. Но и после этого «не чувствовали себя в безопасности». В июле 1941 года они объявили, что «ощущают себя окруженными», и с соизволения французского коллаборационистского правительства в Виши маршала Петэна послали в Индокитай армию. Так, без единого выстрела, Япония получила ключевые позиции, откуда через несколько месяцев напала на Филиппины и Малайю. Французы в Индокитае продолжали лояльно управлять страной, которая теперь принадлежала им лишь номинально. Из господ они превратились в слуг.
Японское продвижение продолжалось. В ночь с 6 на 7 декабря 1941 года японская авиация бомбардировала Пирл-Харбор. Три дивизии генерала Ямашиты высадились в Малайе и благодаря внезапности в пух и прах разбили английские, австралийские и индийские части. Сингапур, символ власти белого человека, пал почти без сопротивления. Затем пришла очередь Суматры, Явы и Борнео (Калимантана). Южная Азия с изумлением наблюдала за всеми поражениями.
Британская Индия, точно так же как Бирма, Вьетнам или нынешняя Индонезия, в свое время была завоевана небольшими, вооруженными по последнему слову техники европейскими армиями. Достаточно было одной проигранной битвы, и рушились целые империи. Колонией управляла лишь горстка чиновников и солдат.
Господство таких мелких европейских государств, как, например, Нидерланды, над азиатскими народами, превосходящими их численностью в десять, а то и в сто раз, опиралось не только на современную технику. Гораздо важнее был миф о превосходстве белого человека.
Колониальные чиновники и местные плантаторы всячески поддерживали веру в свое превосходство. Нищие американские бродяги нередко получали бесплатные билеты в железнодорожный вагон первого класса, только чтобы не нарушались расовые привилегии. Без сковывающего всякую инициативу убеждения, что любая попытка бунта заранее обречена на провал, азиатские колонии невозможно было удержать в повиновении.
Быстрота, с которой вся Юго-Восточная Азия в течение нескольких недель оказалась в руках японских солдат, подорвала престиж белого сахиба.
Коричневые, желтые и почти черные жители самого населенного континента получили еще один урок. Во время похода генерала Ямашиты англичане даже не пытались призвать к обороне Малайи местное население. Только после поражения они стали раздавать малайцам и китайцам оружие из тайных складов. В джунглях возникли первые партизанские отряды. С помощью британских инструкторов партизаны быстро поняли простую истину: в диких лесах можно победить и не выигрывая сражений. В джунглях слабый может годами противостоять сильному. Даже самая многочисленная армия не способна прочесать джунгли: потери превысят успех. Это было важно и для послевоенной борьбы азиатских народов за свободу.
Военный покер
«Где тут наркотики?» — может запротестовать читатель, неожиданно обнаруживший в книге о «золотом треугольнике» повествование о битвах второй мировой войны. По правде сказать, наркотики были от всего этого не так уж далеко. В пору «опиумных» войн англичане навязали наркотики и Таиланду. Уже с конца XIX века опий покрывал треть бюджета Французского Индокитая. Доходы от наркотиков, получаемые с помощью полутора тысяч курилен и трехсот магазинов, подчиненных государственной опиумной монополии, финансировали строительство железных дорог, портов и шоссе.
Поэтому колониальные чиновники заботились, чтобы количество наркоманов постоянно росло. Десятки тысяч несчастных без слова протеста отдавали в государственную казну каждый заработанный или украденный грош. Можно ли желать более идеальных налогоплательщиков? Поденщик, мечтающий только о трубке опия, не бунтует. Речи смутьянов его не трогают.
Правда, мозг отказывается ему служить, но это уж его дело.
В результате такой необычной расчетливости официально поддерживаемая наркомания ширилась, как лавина. Никакая статистика не регистрировала, сколько вьетнамцев посещало легальные опиумные притоны. Явно сотни тысяч.
Опий покрывал треть бюджета Индокитая. Не забудем эту цифру. Она поможет нам попять, почему именно здесь наркотики были так тесно связаны с политикой.
Но для более ясного понимания роли, какую должны были сыграть наркотики в ближайшие годы, необходимо коротко рассказать и о политических проблемах.
В мае 1941 года во вьетнамо-китайском пограничье, где скрывались и многие члены Коммунистической партии Индокитая, было основано движение Вьетнам доклап донг-минь, или Лига борьбы за независимость Вьетнама, коротко называемое Вьетминь. Его цель с помощью союзников разгромить японских оккупантов и достичь полной независимости. Председателем генерального комитета новой организации стал Нгуен Ай Куок (псевдоним Хо Ши Мина). За свою жизнь он сменил немало профессий: был матросом и грузчиком на корабле, боем в лондонском отеле, ретушером в парижском фотоателье. Вся его жизнь была подчинена одной идее: еще в 1919 году он обратился с письмом к Версальской мирной конференции, требуя предоставления Вьетнаму независимости.
С основанием Вьетминя началась сложная игра. Каждый из ее участников преследовал собственные цели. Французы продолжали считать Индокитай своим владением. Японские генералы по мере сил старались отдалить поражение. Правительство Чан Кайши надеялось поставить Индокитай — разумеется, избавленный от французов — в зависимость от Китая. Американцы колебались. Президент Рузвельт, по имеющимся свидетельствам, не желал, чтобы в Азию вернулись европейские колониальные войска: он не мог простить правительству Виши союзничества с немцами и сотрудничества с японцами в Индокитае.
«Франция владеет этой страной почти сто лет, а население ее живет хуже, чем прежде… Люди в Индокитае заслужили лучшей доли!» — заявлял он.
В марте 1945 года, когда японцы неожиданно разоружили и загнали в лагеря военнопленных всех находившихся во Вьетнаме французов, командир 14-й воздушной армии в Китае генерал Ченноль намеревался послать небольшим частям, сумевшим выйти из окружения, боеприпасы, провизию и лекарства. Из Вашингтона пришел категорический запрет. Французам не должна оказываться никакая помощь, даже если бы это означало их полное уничтожение. И хотя через несколько месяцев этот приказ был отменен, при жизни президента Рузвельта американское правительство, несомненно, отдавало предпочтение вьетнамцам.
А Вьетнам был представлен Вьетминем. Под руководством молодого и энергичного Во Нгуен Зиапа повсюду росли партизанские соединения. Они вооружались всем, что оставалось в покинутых французских складах, а также винтовками, украденными у японцев; в ход шли даже луки и стрелы. Почти все части японской императорской армии были стянуты к побережью, чтобы усилить оборону против возможного нападения союзников. Таким образом, внутренние области страны, особенно на Севере, освободились как от японского, так и от французского контроля.
Несколько месяцев, которые выиграл Вьетминь, позволили обучить отряды повстанцев, подчас состоявшие из крестьян да подростков. Командиры учились не только основам стратегии и тактики, но и непростому искусству руководить людьми. Впервые в жизни миллионы вьетнамцев получили возможность подумать о своем будущем.
Международное положение складывалось благоприятно для Вьетминя. Однако весной 1945 года Рузвельт умер. Президентом стал Гарри Трумэн. И это не могло не отразиться на внешней политике — ничего хорошего не предвещал уже договор о разоружении японской армии; Север Вьетнама должны были занять китайцы, Юг — англичане. В этой ситуации полагаться следовало не на обещания иностранных правительств, а на собственные силы. И 13 августа, в канун капитуляции Японии, Вьетминь призвал народ к всеобщему восстанию.
19 августа вьетнамская армия вступила в Ханой, а 25 августа — в Сайгон. 2 сентября Хо Ши Мин от имени временного правительства провозгласил создание самостоятельного государства Вьетнам.
Тем же летом, когда миллионы солдат во всем мире с облегчением сбрасывали военную форму, из европейских портов вышли военные транспортные суда. Лондон и Париж не желали мириться с результатами второй мировой войны. Международный престиж великих держав — Советского Союза, Соединенных Штатов и Китая — опирался на обширные пространства собственных территорий с многомиллионным населением. Между тем Англия и Франция без колоний опустились бы до уровня Италии или Испании.
Политики и генералы в Лондоне и Париже, шесть долгих лет не имевшие сведений с территории, которая находилась под японской оккупацией, еще не подозревали, какие большие перемены произошли в мышлении их азиатских подданных. Понадобится не один год, пока они осознают, что армии такой маленькой страны, как Нидерланды, не победить миллионы индонезийцев, a обескровленная войной Франция не способна удержать в своих руках Индокитай.
Сражение тигра со слоном
«Я обращаюсь к народу Франции, страны, где я провел молодость. Обращаюсь также к человеку, который стоит во главе ее, к ее освободителю. Хочу говорить скорее как друг, чем как глава государства.
Вы достаточно настрадались в течение четырех ужасных лет, чтобы понять, что народ Аннама с двадцативековой историей и славным прошлым не желает больше подчиняться чужому господству и никогда с ним не смирится.
Вы бы лучше поняли нас, если бы увидели собственными глазами, что у нас происходит; стремление к независимости проникло в самую глубину каждого человеческого сердца, и никакая сила в мире не сможет его подавить. Даже если бы вам удалось вновь ввести здесь французское правление, никто бы теперь не стал ему подчиняться: каждая деревня сделалась бы очагом сопротивления, каждый бывший подданный — врагом. Сами ваши чиновники мечтали бы выбраться из этой убийственной для них обстановки.
Прошу вас, поймите, единственный способ действовать в интересах Франции и сохранить ее духовное влияние на Индокитай — это признать независимость Вьетнама и отказаться от всякой мысли о возвращении французского господства…»
Письмо, направленное президенту де Голлю, написал не кто-нибудь из руководителей Вьетминя. Его послал слабый, не слишком смелый вьетнамский император Бао Дай. Даже он в стенах своего дворца ощутил изменившееся настроение страны.
Генерал де Голль считал себя апостолом, который вновь превратит потерпевшую поражение, разбитую и деморализованную отчизну в великое государство. Он не знал, что Бао Дай не хитрит, чтобы удержаться у власти. Не подозревал, что 60 тысяч солдат, до войны державшие Индокитай в повиновении, исчезнут, словно капля в тропическом ливне, бессильные противостоять целому народу. И не колеблясь послал на побережье Южно-Китайского моря одну из самых хорошо обученных армий мира — Французский экспедиционный корпус.
— Боюсь, что в конце концов нас вынудят воевать, — заявил в 1946 году после безуспешных переговоров с французским правительством Хо Ши Мин в беседе с американским журналистом.
— Похоже, эта борьба безнадежна, — возразил американец, имея в виду соотношение сил.
— Это будет сражение слона с тигром. Если тигр будет стоять на одном месте, слон раздавит его своим весом. Но тигр не стоит на месте. Днем он скрывается в джунглях, а на охоту выходит лишь ночью. Прыгнет слону на спину, вырвет кусок мяса и вновь скроется в джунглях. И слон постепенно истечет кровью. Так будет выглядеть война в Индокитае, — ответил руководитель вьетнамского народа.
В марте 1946 года Франция признала Вьетнам во главе с Хо Ши Мином «свободным государством, имеющим свое правительство, свой парламент, свою армию, свои финансы, входящим в Индокитайскую федерацию и Французский союз». А в ноябре в Хайфоне французский крейсер обстрелял город, и было убито более 6000 жителей. Вскоре отдельные стычки переросли в войну.
Прекрасно вооруженная и вымуштрованная колониальная армия после ряда кровопролитных боев вытеснила Вьетминь из больших городов и дельт Хонгхи и Меконга. У французов были танки и самолеты, самоходные орудия, минометы, крейсеры, миноносцы, парашютисты, иностранный легион, части из Северной Африки. Не хватало только поддержки местного населения. Из пяти вьетнамцев четверо поднимались против них. Сражение тигра со слоном началось.
Тигр нападает
«Если мы и дальше поведем войну таким образом, мы ее проиграем. Господа в Париже понятия не имеют, как выглядит тропический лес. Каким образом они собираются применять инструкции по тактике в войне, где линия фронта проходит через каждый город? Сумеют ли они среди крестьян возле Хонгхи отличить друга от недруга?» — Майору Роже Транкье не к чему было объяснять капитану Антуану Савани трудности войны в джунглях. Эти младшие офицеры лучше, чем их начальники, понимали, что исход этой войны будет решаться не на картах генерального штаба.
Командиры экспедиционного корпуса, прошедшие школу первой мировой войны, использовали опыт «линии Мажино». По всему Индокитаю и поныне вдоль важнейших дорог и на подступах к Ханою стоят странные сооружения, напоминающие высокие четырехугольные римские башни с бронированными воротами: они построены для защиты мостов и рек.
Каждая такая маленькая «крепость» напоминала западню. Ее гарнизон месяцами ждал нападения, о котором возвещал неожиданный взрыв гранаты или короткие ружейные выстрелы, а атакующие, выныривавшие из темноты, имели достаточно времени, чтобы внимательно изучить крепость и выбрать для нападения наиболее подходящий момент. Целыми днями они могли выискивать в обороне слабину и уязвимые места.
Имеет ли значение, что крепость охраняют десять-пятнадцать опытных солдат? Плохо вооруженных нападающих в двадцать раз больше, они бросаются вперед, не обращая внимания на потери. Ни одна «крепость» не устоит перед этими человеческими волнами, рано или поздно кому-нибудь из нападающих удастся добраться до непростреливаемого пространства и бросить в амбразуру связку гранат или залезть на крышу и прикрепить заряд взрывчатки.
Прежде чем явится подкрепление, все будет кончено. Только трупы защитников станут свидетелями ночной трагедии. Противник исчез, слился с крестьянской массой. Преследовать его бессмысленно, он не оставляет следов. Нападение могли совершить и партизаны, и жители ближайшей деревни, которые еще до рассвета спрятали ружья в бамбуковой чаще и вновь превратились в трудолюбивых подданных Французской республики.
В такой ситуации младшие офицеры предложили иную тактику, взятую из опыта «маки». Предполагалось раздробить страну, превратив ее в шахматную доску, где бы на маленьких полях сталкивались небольшие группки профранцузски настроенных наемников со столь же раздробленными патриотическими силами. Честные вояки старой школы не могли скрыть отвращения, когда поняли, что их союзниками станут бандиты и пираты. Но выбора не было.
Слоновьи бивни
Вьетнам — многонациональное государство. Вьетнамцы, составляющие 80 % жителей, густо населяют дельту Хонгхи, прибрежные долины и дельту Меконга. Гористые центр и север страны, где происходили основные сражения, населяет свыше шестидесяти национальных меньшинств. Именно на них делали ставку французы. Они полагали, что трудная, малодоступная местность усложнит распространение патриотических идей, а различия в языке затруднят взаимопонимание.
Вербовка добровольцев из горных племен по методу, предложенному капитаном Роже Транкье, происходила в четыре этапа.
Первый, разведывательный этап: группа специалистов на небольшом самолете облетала горы и низко кружила над каждой деревней или группкой хижин. Руководствовались простейшим правилом: если фигурки внизу начинали стрелять, значит, они не питают особой симпатии к трехцветной французской эмблеме на крыльях самолета; если же фигурки приветственно махали руками, то офицеры отмечали это место на карте.
Второй этап начинался с высадки четырех-пяти десантников из особой службы MAGG. С помощью обещаний, убеждений и денег они должны были завербовать примерно пятьдесят добровольцев и направить их в школу на мыс Сен-Жак близ Сайгона. Новоиспеченные союзники в течение сорока пяти дней учились прыгать с парашютом и обращаться с рацией, стрелять из автомата, допрашивать пленных, взрывать мосты и убивать без шума. Под конец из них формировали подвижные группы — каждая состояла из четырех человек: командира, радиста и двух разведчиков.
Вернувшиеся после такого обучения, они ничем не напоминали зеленых рекрутов, два с половиной месяца назад улетевших в неизвестность. Они поражали всех приемами каратэ и рассказами о волшебном мире, где побывали. На груди у каждого болталось новехонькое оружие. Они больше не бегали босиком. А главное — у них были деньги, много денег, они даже могли одолжить их своим землякам. С таким значительным человеком стоило поддерживать дружбу, стоило делиться с ним сведениями обо всем, что делается в их крае.
Если первым пятидесяти рекрутам удавалось послать на выучку в Сен-Жак еще сотню желающих, еще один этап был окончен, и начинался последний, решающий этап. Профранцузские наемники нападали на небольшие группы национально-освободительных сил, перерезали коммуникации, убивали агитаторов Вьетминя. Командиры этих отрядов по рации держали связь с французами, которые обеспечивали им регулярную доставку оружия, провианта и… денег. Именно финансовый вопрос играл во всей операции ключевую роль. В то время как воины Хо Ши Мина голодали и погибали в борьбе за лучшее будущее, горцы бесплатно не желали даже пошевелить пальцем. Организаторы наемной армии в этом отношении не питали никаких иллюзий.
«Их, несомненно, больше привлекает денежное вознаграждение, чем наша страна, но и это пристрастие может быть полезным, если умело его использовать. Ведь мы знаем, что в периоды смут честолюбие и забота о собственных интересах всегда были могучей побудительной силой для предприимчивых личностей, которые хотели выбраться из наезженной колеи и чего-то в этой жизни достичь», — откровенно заявил главный организатор нерегулярных частей Роже Транкье.
В военном отношении этот план принес лишь частичный успех. Французам удалось организовать три очага диверсий: в Лаосе к ним присоединились мео под руководством Тоуби Лифоунга, в Северо-Западном Вьетнаме, населенном народностью тхай, с неприятелем сотрудничали отряды Део Ван Лонга, а севернее Хонгхи — кое-кто из мео. Но в плане Роже Транкье был один существенный изъян: он требовал денег. Первый этап обучения пятидесяти наемников стоил 3000 долларов, на втором этапе расходы возрастали до 6000 долларов, причем главную часть расходов составляло относительно высокое жалованье солдат. С растущим количеством рекрутов росли и расходы, пока не достигли миллионных сумм. Но если регулярные денежные поступления прекратятся, «предприимчивые личности» не станут воевать, и все, что в них вложено, можно сказать, будет пущено на ветер. Горцы просто сложат оружие и начнут вновь возделывать свои маленькие поля.
Но откуда взять деньги?
Во Франции индокитайская война была исключительно непопулярна. Демонстранты бросались на рельсы перед воинскими эшелонами, докеры отказывались грузить отправлявшиеся в Сайгон корабли, налогоплательщики роптали. Депутаты Национального собрания весьма неохотно утверждали даже самые минимальные суммы на содержание регулярной армии.
Тогда-то и возник план «операции Икс», тщательно утаиваемый не только от французского правительства в Париже, но даже от колониальной администрации в Индокитае. Об этой акции знало всего несколько человек из командования экспедиционного корпуса. До 1946 года французы открыто торговали в Индокитае наркотиками, однако столь беззастенчивое насаждение наркомании вызывало все более решительные протесты вьетнамцев. Поэтому в 1946 году французское правительство запретило официальную торговлю опием.
Большинство колониальных чиновников с этими мерами не смирились. Опий, доставляемый с гор на севере страны, продолжал оседать в бесчисленных притонах, теперь переименованных в «клиники по дезинтоксикации». Под этой широковещательной вывеской всем желающим продавались наркотики. Лишь через два года французский верховный комиссар издал распоряжение, согласно которому курильщик опия обязан был зарегистрироваться. Соответствующие медицинские учреждения будут выдавать ему наркотики, все уменьшая и уменьшая дозу, чтобы постепенно отучить от пагубной привычки.
Статистические данные мгновенно подтвердили «успех начинания». Если в 1943 году в горных областях Индокитая было закуплено 60 тонн опия-сырца, то в конце 40-х годов не было продано ни грамма.
Тем не менее наркоманы от этого не пострадали. Выгодную коммерцию взяла в свои руки французская секретная служба. Теперь ее хозяевам уже не приходилось с напряжением следить за парламентскими дебатами в далеком Париже и трястись за каждый франк. Был найден неисчерпаемый источник доходов, появилось достаточно денег не только на собственные нужды, но и на оплату наемных солдат в горах и на финансирование полувоенных организаций и всякого рода религиозных сект. К тому же «операция Икс» обеспечивала и расположение горцев. По счету платили Другие.
Однако, чтобы акция прошла успешно, французам пришлось объединяться и с явными преступниками.
Бинь-Кхьем
Речные пираты из Бинь-Кхьема впервые появились в дельте Меконга в начале 20-х годов. Убежищем им служили густые джунгли в устье текущей через Сайгон реки, прорезанном бесчисленными каналами, старицами и непроточными рукавами. Ни одна облава не может прочесать болота величиной с целый округ. Пираты собирали дань с джонок и сампанов, которые плыли по реке в Шолон, порой убивали богатых купцов или похищали у них детей.
Не начнись война в Индокитае, эти всеми преследуемые изгои были бы лишь персонажами местной рубрики происшествий. Столкновение же полярных политических, социальных и национальных интересов в конце второй мировой войны вознесло их на вершину могущества.
В пору своего расцвета Голливуд создал бесчисленное множество фильмов о бедняках, которые выбились в люди. Нищие чистильщики сапог становились миллионерами, золотоискатели на Юкатане за ночь превращались во владельцев конюшен с великолепными скакунами извечный сказочный мотив о свалившемся с неба богатстве находил современное воплощение.
И все же ни один сценарист не взялся за историю Бай Вьена, который за каких-то пять лет из изгоя с вечно пустым желудком превратился в обладателя многих миллионов и председателя совета министров.
Бай Вьен, настоящее его имя Ле Ван Вьен, родился в китайской части Сайгонг, в Шолоне. Здесь, среди нищих сверстников-мальчишек, постиг он закон силы и сделал для себя соответствующий вывод: хитрость полезней, чем умение читать. Беспощадная школа улицы научила его жестокости — другой школы он никогда и не посещал. Проиграв тяжбу о наследстве, он в семнадцать лет очутился на тротуаре, полуголый, без крыши над головой. Тогда впервые на помощь пришел случай. Один мелкий гангстер предложил юнцу стать шофером. Автомобиль свел его с главарями организованного преступного мира. Бесстрашного новичка стали приглашать к королю гангстерского синдиката Донг Ван Донгу, по прозвищу Ба Донг, в его дом в Бинь-Кхьеме. Деревня, расположенная южнее Шолона, дала название всей группе: «пираты из Бинь-Кхьема».
Первые шаги подающего надежды молодчика были довольно типичны: кража — арест — тюрьма. Выйдя на свободу, он начал заниматься грабежами, порой сдобренными похищением, дикой погоней или убийством.
В последние месяцы войны на Тихом океане неграмотные пираты прошли прекрасную политическую школу. Некоторые, как, например, Ба Донг, вступили в прояпонские политические партии. Те, к кому судьба в лице колониальной полиции была неблагосклонна, сидели в тюремных камерах вместе с агитаторами Вьетминя. От скуки и недостатка иной деятельности они месяцами слушали горячие дебаты о будущем Вьетнама. В самой ужасной тюрьме на острове Пуло Кондор до начала 1945 года пришлось пройти эту школу и Бай Вьену. Бежал он оттуда в самый подходящий момент.
9 марта 1945 года японская армия произвела в Индокитае молниеносный переворот. Все французские чиновники, полицейские и солдаты очутились в лагерях для интернированных. В то время, когда американская морская пехота приближалась к Южно-Китайскому морю, оккупанты из Страны восходящего солнца пытались снискать симпатии вьетнамских националистов и выступить в роли их освободителей и братьев.
В критический час японцы не пожалели денег, чтобы собрать информацию о том, что делается в Сайгоне, самом большом и самом богатом городе Индокитая. Они щедро раздавали своим потенциальным союзникам оружие и золото. С арестом французов освободились сотни кресел в важнейших учреждениях. Оккупанты предлагали их всем, кто пожелает. Пираты, прекрасно знавшие Сайгон, с радостью принимали дары небес: когда японцы окончательно проиграют войну, можно снова уйти в джунгли. Пока же сотрудничество с неприятелем сулило им одни выгоды. Склонить Бинь-Кхьем на свою сторону старались и вьетнамские консерваторы, и представители левых кругов. По зрелом размышлении пираты присоединились к левым. Теми, кто в свое время сидел в тюрьмах, руководили патриотический энтузиазм и неприязнь к французам, большинство же просто делало ставку на самого сильного.
20 сентября в Сайгон вошли 1400 непальских гуркхов и батальон французов, доставленный самолетами из Бирмы. Прибывшие сумели тайно вооружить интернированных французских солдат, и те при поддержке японских и индийских частей напали на Вьетминь. После короткого боя им удалось занять центр Сайгона. Через несколько недель в порту бросили якоря транспортные суда со свежими частями из Франции.
В Сайгоне и Шолоне после отхода регулярных войск Вьетминя командиром партизан остался Бай Вьен. Он опирался на сотню патриотически настроенных пиратов и на две тысячи членов антифранцузской организации «Молодой авангард». В то время никто не задумывался, долго ли может продлиться такой союз. Они наносили удары и вновь скрывались в болотах.
Однако вскоре начались и раздоры. Бывшие бандиты не хотели отказаться от грабежей. В частях Вьетминя, напротив, господствовала железная дисциплина. Командиры подчиняли личную жизнь общему делу и карали за малейший проступок. Разве могли дисциплинированные партийные работники найти общий язык с главарями пиратской шайки?
Приверженцам Бай Вьена претила жесткая дисциплина, они скучали по разгульной городской жизни. Разочарование плодило интриги. Посланцы Бай Вьена предложили союз секте хоа-хао, враждебной как французам, так и Вьетминю. А поскольку будущее не предугадаешь, на всякий случай прозорливые пираты завязали отношения и с капитаном Савани из французской тайной службы, называемой Вторым отделением. Переговоры с неприятелем означали открытое предательство. И тогда Бай Вьена вызвали в главную ставку Вьетминя для серьезного разговора.
Главарь пиратов явился с двумя сотнями отборных, до зубов вооруженных головорезов. С таким конвоем он ничем не рисковал. Партизанские командиры искоса наблюдали за своими вчерашними соратниками. Лишь несколько высших офицеров Вьетминя знало, что время работает на них. Приверженцы Бай Вьена оказались в меньшинстве. И потому партизанам Вьетминя удалось то, чего не могла добиться ни одна французская карательная экспедиция: сторонники Бай Вьена были разоружены и изгнаны из окрестностей Сайгона.
Так Франция обрела неоценимых помощников. Восемьсот человек во главе с Бай Вьеном, выйдя из лесов, не представляли военной угрозы. Зато они прекрасно знали Сайгон. В обмен на власть всего лишь в одном городском квартале они снабдили французов сведениями о нелегальных организациях, помогли колониальной полиции в розысках и ликвидации революционных ячеек. Сотни подпольных работников очутились в тюрьме или были расстреляны. Во время арестов и уличных перестрелок особенно рьяно действовали пираты, в уничтожении вчерашних товарищей видевшие залог собственной безопасности. Поскольку в борьбе против нелегальных организаций французы не могли обойтись без помощи местных преступников и осведомителей, они были вынуждены постепенно передать в их руки весь Сайгон.
В сложной борьбе, в переплетении интриг, предательств и диверсий, бывшие пираты проявили незаурядные способности. Тысячи информаторов служили им, как чувствительные антенны, воздвигнутые на базарных площадях и у буддийских храмов. Они знали настроение улицы, потому что сами из нее вышли, и даже окружавшая их роскошь не притупила этих инстинктов.
Разумеется, они управляли городом, заботясь прежде всего о своих доходах. Все кофейни, танцплощадки и бары отдавали новым хозяевам часть своей прибыли. Самыми значительными источниками их доходов были казино, в первую очередь «Гран Монд» в Шолоне и «Клош д’Ор» в Сайгоне.
Казино «Гран Монд» открыл в 1946 году французский губернатор в Кохинхине, искавший источник доходов для вечно пустующей казны. Крупнейшее, да, пожалуй, и самое известное казино во всей Азии могло позволить себе выплачивать в день 2600 долларов откупного, чтобы какая-нибудь брошенная через окно граната не испортила настроения его посетителям. Свою долю дохода получал каждый, кто имел хоть малейшую власть. В тайных выплатных ведомостях фигурировали имена гангстеров и самого императора Бао Дая. Деньги получали и пираты и полиция.
Поэтому представители французской тайной службы приветствовали предложение Бай Вьена взять управление «Гран Монд» в свои руки, заменив в этом деле китайцев из Макао. Все, кто прежде участвовал в дележе доходов, начали протестовать: и император, и государственные министры, и французский губернатор. Что ж, бандиты из Бинь-Кхьема только пожали плечами и объявили, что больше не будут охранять казино от нападения партизан. Вскоре в окно заведения влетели гранаты, несколько посетителей было убито. Переполненные залы мгновенно опустели. Никто не хотел взлететь на воздух во время карточной игры — в конце концов в покер или в мажонг можно играть и дома. Доходы катастрофически упали, в руках бандитов очутился и главарь китайского синдиката из Макао.
Протесты прекратились.
В канун нового, 1950 года было достигнуто соглашение. Представители Бинь-Кхьема внесли в казну 200 тысяч долларов и обязались отчислять в нее по 20 тысяч ежедневно. Снова пошла в ход выплатная ведомость с именами важных особ.
Гангстеры набирали силу. В апреле 1954 года подчиненный Бай Вьена возглавил полицию, а сам Бай Вьен вошел в состав правительства. Городом владели пираты, облаченные в военную форму и зеленые береты. Им принадлежали роскошные виллы, где немногие, но тщательно подобранные красотки предлагали услуги генералам и министрам. Контролировали они и известный Зал зеркал, где под одной крышей было собрано 1200 проституток; вестибюль этого самого большого в мире публичного дома подчас напоминал заводскую проходную после окончания рабочего дня. Как и из других подобного сорта заведений, оттуда поступали не только доходы, но и различного рода информация.
В начале 50-х годов пираты овладели и сетью опиумных притонов, «унаследовав» тысячи клиентов, для которых жизнь была лишь цепью ничего на значащих промежутков между трубками с опием. Гангстеры достигли таких вершин могущества, о каких американской мафии и не снилось.
Агенты Второго отделения с помощью командиров местных наемных частей покупали в Лаосе и на северо-западе Тонкина опий-сырец и на мулах доставляли его на вырубленные в джунглях посадочные площадки. Легкие военные самолеты переправляли опий на мыс Сен-Жак. Отсюда ящики с товаром перевозились военными машинами в полицейское управление столицы. Как только опий-сырец оказывался в Сайгоне в руках облаченных в полицейские мундиры гангстеров, уже невозможно было доказать, каково его происхождение. Он исчезал на одной из двух перерабатывающих фабрик. Об остальном заботились местные торговцы.
Риск — минимальный, прибыль — огромная.
Подлинного происхождения наркотиков поначалу не могли установить даже американцы. «Бинь-Кхьем обеспечивает транспортировку наркотиков на одном из главных мировых путей и принимает участие в доставке качественного опия из Лаоса и Южного Китая. Барыши при этом столь велики, что даже скромная доля императора Бао Дая дает ему возможность содержать во франции яхты и виллы», — еще в 1948 году сообщал в Вашингтон крупнейший агент ЦРУ в Индокитае полковник, а позднее генерал Эдвард Ландсдейл.
Когда же в начале 50-х годов ему удалось получить сведения об «операции Икс» и он, ужаснувшись, сообщил в Вашингтон, что французская секретная служба поддерживает торговлю опием, то получил от начальства раздраженный ответ: «Вам что, нечем заниматься? Не суйте нос в эту банку с червями, это может привести дружественное нам правительство к крупным неприятностям».
За океаном, несомненно, понимали, что без бывших пиратов французам не обойтись. Тот, кто владел сайгонской улицей, держал в руках всю столицу. Сайгон контролировал подступы к дельте Меконга — рисовой житнице страны. А дельта Меконга — это ключ ко всему Южному Вьетнаму. Так что с принципами можно и повременить.
Однако выиграть войну не удалось даже с помощью опия.
Крепость в джунглях
В широкой лесистой долине, неподалеку от лаосской границы, окруженные деревьями стоят низкие домики. Зеленые деревья создают впечатление ничем не нарушаемого покоя. Дьенбьенфу, крепость, название которой известно всему миру, не похожа на Верден, и по сей день окруженный сетью бетонированных дотов и кладбищ. Не напоминает она ни «линию Мажино», ни кирпичные редуты Терезина.
20 ноября 1953 года, согласно «операции Кастор», здесь приземлились французские парашютисты и в том месте, где сходятся пять важных дорог, сразу же начали строить временную посадочную площадку для приема самолетов. Глубоко в тылу освободительных частей возникла крепость, задачей которой было блокировать любую попытку наступления патриотических сил в Лаосе, защитить союзников Франции в Северо-Западном Вьетнаме и создать постоянную угрозу коммуникациям противника. Бульдозеры срывали все пригорки, расширяли посадочные площадки, из самолетов выкатывались танки, реактивные минометы, саперы строили бетонированные позиции для тяжелых орудий. Название долины Дьенбьенфу впервые облетело мир, но, кроме военных, никто не обратил на него внимания.
Французские офицеры рассчитывали, что для победы во Вьетнаме им потребовалось бы втрое больше солдат, чем было готово послать туда французское правительство. Поэтому план, составленный верховным командующим колониальными войсками в Индокитае генералом Наваррой, учитывал все слабые места противника, вынужденного пользоваться заболоченными тропами в джунглях, и весь технический перевес французов.
Мобильные соединения экспедиционного корпуса должны были сосредоточиться в дельте Хонгхи и напасть на главные силы Демократической Республики Вьетнам, которые, как предполагалось, попытаются защитить эту ключевую область Северного Вьетнама. Танки и самолеты нанесут им ощутимые удары. Одновременно парашютисты получили приказ занять котловину Дьенбьенфу в тылу народной армии и держать под ударом как вьетнамские подразделения, так и бойцов Патет-Лао, продвигавшихся в глубь Лаоса.
С началом сезона дождей французские части должны были передислоцироваться на Юг и ликвидировать там «свободные районы». Овладев Югом, они будут молниеносно переброшены на Север, где, наступая из дельты Хонгхи и крепости Дьенбьенфу, окружат остатки вьетнамской армии в горах, у границы с Китаем.
Но, увы, вьетнамцы повели себя совсем не так, как ожидали французы. Вместо того чтобы сосредоточить силы для обороны, они оставили в дельте Хонгхи лишь местные части с приказом сражаться до последнего патрона. А главные силы перешли в наступление в Центральном Вьетнаме и в северо-западном пограничье. Другие части угрожали бывшей лаосской столице Луангпрабанг.
Пришлось французскому командованию перебросить мобильные части из дельты Хонгхи и разбросать их по всем уголкам Индокитая. План Наварры рухнул.
Когда началась атака на крепость Дьенбьенфу, считавшуюся неприступной, французские генералы ликовали. Годами мечтали они о моменте, когда неприятель выйдет из джунглей, чтобы, используя свой технический перевес — артиллерию, танки и самолеты, смести его с лица земли. Теперь их мечта сбывалась.
13 марта 1954 года защитников крепости разбудил оглушительный залп. Земля содрогнулась. Опытные солдаты сразу поняли: что-то стряслось. Даже на слух они могли определить, что против них стоит больше тяжелых орудий, чем, по их сведениям, насчитывалось во всей вьетнамской армии. И действительно: против их двадцати восьми тяжелых орудий стояло более двухсот стволов противника с достаточным количеством боеприпасов.
Разведка явно подвела, не предупредив генеральный штаб, что к крепости отовсюду стягиваются лучшие и чрезвычайно многочисленные части вьетнамской армии.
Оптимизм сменился самыми черными опасениями.
С севера крепость Дьенбьенфу охранялась тремя пунктами наружной обороны; важнейшими из них были холм Док Лап, на котором возвышалась маленькая крепость Габриэла, и холм Хим Лам с крепостью Беатриса. После мощной артподготовки против них высыпала вьетнамская пехота. Тысячи солдат почти сомкнутым строем бросились на пулеметы. Место павших мгновенно занимали новые бойцы. Французским защитникам крепости казалось, будто все новые и новые человеческие волны вырастают прямо из-под земли. Наступающих было больше, чем патронов в патронташах французов. Вьетнамцы стреляли и кричали, умирали и падали, но подходили все ближе.
Ни один обороняющийся не способен долго выдержать такую атаку без поддержки самолетов или артиллерии. Но крепостная артиллерия сама находилась в сложной ситуации. Если бы она поставила перед атакующей пехотой заградительный огонь, она стала бы беззащитной мишенью для батареи противника.
Холмы, защищавшие подступы к крепости, были взяты еще в середине марта, и с этого момента исход сражения был предрешен. Французы не нашли контрмер против гениально простой тактики вьетнамцев. Со всех окрестных холмов в долину шла густая сеть соединительных ходов, траншей и окопов. Десятки, а возможно, и сотни тысяч солдат вели подкопы к французским укреплениям. Рвы охраняли их от бомб, напалма и осколков снарядов. Окоп был ответом вьетнамского пехотинца на технический перевес французов.
Десятки километров извилистых траншей окружили французский гарнизон, видевший в амбразуры тысячи кирок и лопат, непрерывно прорывающих ходы все ближе и ближе. Этот лабиринт невозможно уничтожить; и самая тяжелая бомба убьет лишь нескольких солдат, но не остановит других. А едва они приблизятся, как в амбразуры полетят гранаты и на штурм ринется море атакующей пехоты. В момент, когда между двумя линиями останутся уже какие-то метры, наступающие смогут проскочить простреливаемое пространство прежде, чем защитники отбросят в сторону миски с едой.
Терпеливо и настойчиво углубляли вьетнамские пехотинцы свои окопы, атакуя наиболее уязвимые места обороны, каждый раз создавая такой численный перевес, что лишенные резервов защитники крепости не могли их остановить.
Ожесточенный артиллерийский обстрел перепахал посадочные площадки. Даже самым опытным пилотам не хотелось садиться на дне котловины, где транспортные самолеты напоминали мишени на стрельбище. Попытка осуществить снабжение окруженного гарнизона с помощью парашютов только отодвигала момент поражения. Обороняемое пространство сузилось до двух квадратных километров, и большая часть сбрасываемых на парашютах запасов попадала к неприятелю.
Агонию французов довершил решающий штурм, когда волны атакующих со всех сторон устремились на последних защитников крепости. 7 мая генерал де Кастри сдался. Всего семьдесят восемь его солдат избежали плена или смерти и пробрались в Лаос.
Менее чем через сорок часов после падения крепости в Женеве начались мирные переговоры.
Каждого, кто в 50-е годы взволнованно следил за битвой, положившей конец французскому господству в Индокитае, должны были поразить ее масштабы. На французской стороне сражалось 15 600 человек, не считая экипажей самолетов. Это был цвет экспедиционного корпуса, но и его потеря еще не означала трагедии, которая могла бы поставить Францию на колени. Это сражение не сравнишь с битвами под Сталинградом или Курском, где танки насчитывались тысячами, а солдаты — миллионами. Однако психологические последствия поражения намного превзошли его военное значение. Высшие французские офицеры теперь открыто утверждали, что Франция в Индокитае не может победить. Затяжная война только истощала метрополию и затрудняла послевоенное восстановление промышленности. Победа Вьетнама у Дьенбьенфу раскрыла эту простую правду всему миру.
Парадокс заключается в том, что и к этой решающей битве Индокитайской войны имели отношение наркотики.
Гибель Федерации тхай
«Уйдите из Дьенбьенфу», — взывал к солдатам осенью 1953 года, за полгода до решающей битвы, молодой француз Жан Жерусалеми. Он знал, о чем говорит. Дело в том, что он служил советником в так называемой Федерации тхай, на территории которой находилась эта крепость.
Свой совет Жерусалеми подкрепил серьезными аргументами.
После второй мировой войны, когда французы попытались противопоставить ширящемуся вьетнамскому революционному движению национальные меньшинства, на территории трех горных стратегически важных провинций на северо-западе Тонкина возникла автономная федерация народности тхай. Президентом маленького автономного государства стал предводитель белых тхай по имени Део Ван Лонг.
Титулом «президент» одарили его французы — высоко в горах, где господствовали полуфеодальные отношения, это слово было лишено смысла. За спиной Део Ван Лонга в лучшем случае было 25 тысяч белых тхай, причем на территории федерации жили еще не менее 100 тысяч черных тхай и 50 тысяч мео.
Согласно племенным обычаям, новый президент окружил себя родственниками, друзьями и приверженцами, назначил их на все государственные посты. Разумеется, они были тоже белыми тхай. Само по себе распределение постов не так уж сильно возмутило живущих почти целиком за счет собственного натурального хозяйства обитателей деревень, однако вскоре всплыл вопрос о государственной казне: кто ее наполняет и кто ею пользуется.
«Бюджет Федерации тхай держится исключительно на мео, одну половину они возмещают непосредственно опием-сырцом, а другую косвенно — через китайцев, которые тратят свои доходы от торговли опием в государственных казино», — подтверждали в сообщениях генеральному штабу и французские офицеры.
В конце второй мировой войны здешние мео через Део Ван Лонга продавали французам примерно 4,5–5 тонн опия-сырца в год.
Но в конце войны и в Европе, и здесь ситуация начала меняться. После роспуска опиумной монополии в Ханое и Сайгоне разросся черный рынок, цены взвинтились, а мео потеряли интерес к торговле с Францией. Они охотнее продавали свой опий без посредника, прямо китайским контрабандистам. Однако, когда Део Ван Лонг неожиданно получил президентский пост, все изменилось. Вместо французской армии за порядком теперь следили два батальона местных войск — примерно по 350 солдат в каждом. Состояли они, как можно предположить, исключительно из белых тхай.
С этого момента цены на опий-сырец определял сам Део Ван Лонг. Когда мео отказались продать ему опий, сбыт которого в пору начавшейся «операции Икс» сулил большую выгоду, Део Ван Лонг стал принуждать их силой.
Жан Жерусалеми вникал в суть дела, когда предупреждал об опасности строительства крепости Дьенбьенфу в месте, где скрещиваются дороги на север, к Китаю, и на запад, к лаосской границе: «Горные мео чрезвычайно разочарованы в Део Ван Лонге и во французах из-за применяемого ими метода торговли опием, а черные тхай, живущие внизу, в долине, воспринимают господство белых тхай как оскорбление».
Однако генералы, посетившие долину Дьенбьенфу, не придали его советам значения. Ведь военные эксперты высказались безоговорочно: укрепленный лагерь неприступен. У противника не хватит сил, чтобы доставить сюда пушки и боеприпасы. Узкими горными тропами, пожалуй, смогут еще пройти солдаты, но без тяжелых орудий у них нет надежды на успех.
Тем не менее именно взаимная вражда местных жителей сыграла в исходе будущей битвы немаловажную роль. Если бы французы вовремя узнали, что к Дьенбьенфу стягиваются главные вьетнамские силы, они могли бы доставить сюда больше тяжелых орудий или хотя бы эвакуировать находящийся под угрозой гарнизон.
Но разведка подвела. В краю, бурлившем враждой и подозрительностью к каждому незнакомому лицу, французские разведчики не имели шансов проникнуть дальше занятой ими котловины. О гигантских передвижениях на отдаленных подступах к крепости никто не сообщил. Широкие дороги, по которым могли проехать грузовики, прокладывались в джунглях и были недоступны воздушной разведке. И потому генеральный штаб экспедиционного корпуса вплоть до кануна неожиданного нападения даже не подозревал, что крепость стала центром паутины и к ней продвигаются сотни тысяч трудолюбивых паучков. Чем ближе к центру, тем сеть тропинок становилась тоньше. На велосипедах, на мулах, на маленьких суденышках, в повозках и на собственных хребтах тащили люди тонны и тонны оружия, боеприпасов и продуктов. Без стойкости добровольных помощников революционная армия не могла бы победить. По словам генерала Во Нгуен Зиапа, самыми самоотверженными были именно представители народности мео.
Крепость Дьенбьенфу пала 7 мая 1954 года.
Битва за Сайгон
Битва за Сайгон, о начале которой первые выстрелы возвестили 28 апреля 1955 года, относится к одному из парадоксов войны в Индокитае. Дело в том, что в тяжелых уличных боях столкнулись южновьетнамская армия и полиция. Только немногие посвященные знали, что здесь сводят счеты американцы и французы — точнее, ЦРУ и Второе отделение.
На смену долголетнему сотрудничеству двух держав (к слову сказать, французская война в Индокитае велась в основном на средства американцев) после Женевской конференции пришли разногласия.
В отличие от реалистически мыслящего Парижа, который собирался без шума оставить Индокитай, сохранив там максимальное влияние, Вашингтон, «проигравший» Китай и исполненный священного гнева, рассуждал так: либо победа, либо поражение. Джон Фостер Даллес, официально провозгласивший крестовый поход против коммунизма, выразил этой фразой сущность своей политики. Участников крестового похода оскорбляла уже сама мысль о возможности переговоров с неприятелем. Любой компромисс был для них равнозначен поражению.
Джон Фостер Даллес, убежденный в том, что многомиллионная китайская армия движется на юг, выдвинул «теорию домино»: если падет Вьетнам, за ним последуют Таиланд, Малайзия, Индонезия, Пакистан и Филиппины. Вся западная часть Тихого океана окажется в руках коммунистов.
Такое примитивное мышление государственного секретаря США обернулось трагедией для Индокитая, ибо повлекло за собой миллионы жертв, оно же стало причиной катастрофы и для самих Соединенных Штатов Америки.
В результате обещаний, данных в период предвыборной кампании президентом Эйзенхауэром, стремившимся оградить себя от нападок правого крыла республиканской партии, называвшей его коммунистом, Соединенные Штаты стали союзником одного из самых продажных режимов Азии. Так, уже в середине 50-х годов высшие представители Вашингтона совершили первые шаги на том пути, который десятью годами позднее привел во Вьетнам полумиллионную армию и послужил причиной самого глубокого внутреннего кризиса американского общества со времен гражданской войны.
Американские политики надеялись преуспеть там, где их предшественники — французы потерпели крах. Пожалуй, лучше других передал мышление американцев Грэм Грин в романе «Тихий американец». Не выдумано и стремление американцев найти «третью силу», которую можно было бы противопоставить как колонизаторам, так и коммунистам. Именно с этой задачей приехал в Сайгон Эдвард Ландсдейл, явно послуживший Грину прототипом его героя.
Тихий американец из романа Грина не корыстолюбец и не авантюрист. Это ограниченный идеалист. Вера в превосходство американского образа жизни не позволяет ему понять азиатскую действительность, он готов пожертвовать ни в чем не повинными людьми ради теорий, выдуманных в далеких американских университетах.
«Я делал куда больше, чем требуется от солдата… Я взял с собой в эти азиатские сражения веру в непогрешимость Америки точно так же, как это сделал бы Томас Пейн [5]», — рассказывал бывший полковник авиации Эдвард Ландсдейл о своих первых шагах в Сайгоне.
В ту пору Эдвард Ландсдейл, один из способнейших офицеров ЦРУ, был полон оптимизма. За плечами у него был успешный старт на Филиппинах, где он был специальным советником президента Рамона Мангсайсая. С помощью денег и хитрости ему удалось посеять между повстанцами раздоры и оттеснить их в глубь джунглей. Во время одной из его психологических акций, например, было использовано традиционное суеверие филиппинских крестьян. Кое-где на островах еще сохранилась легенда о сказочном вампире Асуане. Ландсдейл послал в контролируемые партизанами районы группу агентов, которые распространяли в деревнях слух, будто в окрестностях появился Асуан. Потом одного пленного повстанца убили приемом каратэ и на шее проделали две дыры, имитируя укус вампира. Труп бросили на дороге, по которой крестьяне ходили на базар. Возникла такая паника, что партизанам пришлось оставить местные базы и уйти в другое место.
Ландсдейл надеялся, что в Южном Вьетнаме он добьется такого же успеха. В июне 1954 года под прямым давлением Вашингтона президентом страны стал Нго Динь Зьем. У людей, которые обладали в Сайгоне всей полнотой реальной власти, его избрание вызвало лишь снисходительную усмешку. Во Вьетнаме его почти никто не знал.
Полковник Ландсдейл взялся за работу. Первым делом он подкупил главарей вооруженных сект хоа-хао и као-дай. Около 20 тысяч их членов стали вспомогательными колониальными частями.
Изменилось положение и в армии: американцы, финансировавшие южновьетнамские вооруженные силы, внимательно следили, чтобы на командные посты попадали офицеры, симпатизирующие новому правителю. Позиции президента укреплялись, но отношение к нему не становилось лучше. У Зьема, ревностного католика и фанатичного антикоммуниста, не хватало гибкости и терпимости, умения понимать окружающих и способности идти на компромиссы. Возможно, он чуть меньше, чем его преемники, заботился о личном обогащении, но его ограниченность отталкивала вьетнамскую интеллигенцию, крестьян же он привлечь не сумел. Французы не скрывали скепсиса. Однако за спиной Зьема стоял Даллес.
А тем временем люди Ландсдейла пытались разобраться в сложном процессе перекачивания денег в соответствии с планом «операции Икс». Если удастся покончить с неофициальной торговлей наркотиками, Второе отделение выйдет из игры. Без доходов от опия и сотрудничества с бинькхьемовцами французской секретной службе придется капитулировать.
Когда в 1954 году в Сайгоне произошел очередной путч, Ландсдейл подкупил бывших антифранцузских «партизан», орудовавших близ кампучийской границы. Так в столице появились три тысячи босых, полуголых воинов, которые прошли строем перед президентским дворцом. Но босыми они оставались недолго: за ночь Зьем превратил их в отряды безопасности. Колониальной администрации это все больше не нравилось. Дело в том, что командир отряда Чинь Минь Те в 1951 году убил французского генерала Шансона и совершил в Сайгоне несколько успешных покушений. Руководители Второго отделения предупредили Ландсдейла, что собираются избавиться от Те. Особенно остро выявилась враждебность при встрече Ландсдейла с главнокомандующим французскими силами генералом Гамбье.
«Мы сели за столик в его кабинете, — рассказывал позднее Ландсдейл. — Под столиком лежала огромная немецкая овчарка. Гамбье предупредил меня, что собака обучена кидаться на людей. Достаточно одного слова — и она вцепится мне в горло. Я, в свою очередь, попросил француза обратить внимание на то, что держу руки в карманах: маленький автоматический револьвер нацелен в его желудок. Гамбье убрал пса, а я положил руки на стол. Мы поняли, что сможем договориться».
Шаткое перемирие, разумеется, не могло продолжаться долго: слишком различны были интересы обеих сторон. Постепенно чаша весов склонилась на сторону южновьетнамской армии, которую поддерживали американцы.
Всеобщее сведение счетов началось с атаки парашютистов на полицейское управление, служившее пиратам штабом. Оттуда ответили пальбой из минометов по президентскому дворцу. Французские танки тщетно пытались остановить сражение; после длившегося месяц перемирия стычки переросли в настоящую битву, орудийным огнем были уничтожены целые кварталы. Армия быстро одерживала верх и оттесняла пиратов к их прежнему становищу.
Ландсдейл поддерживал связь с президентом Зьемом, а капитан Савани сидел в штабе бинькхьемовцев. Его подчиненные из Второго отделения руководили пиратами в уличных боях, однако перевес был явно на стороне противника. Остатки отрядов Бинь-Кхьема вновь отступили в болота.
Так кончилось господство французов в Южном Вьетнаме.
Деньги валяются на улице
Вскоре после вступления на пост президент Зьем провозгласил поход против наркотиков. Посреди Сайгона полиция жгла трубки для курения опия, закрывала тайные курильни. С уходом французов и поражением Бинь-Кхьема распалась не только вся система доставки в страну наркотиков, но и сеть мелких перекупщиков. Из-за нехватки опиума многим наркоманам пришлось избавляться от своей пагубной привычки. Казалось, строгие католические принципы Нго Динь Зьема одержат верх над колониальным наследием. Однако американцы, точно так же как французы, пользовались в первую очередь корыстолюбием потенциальных союзников. Правила игры не изменились. Их основой были деньги.
Зьем пришел к власти с помощью взяток и подачек. Ландсдейл добился поддержки религиозных сект као-дай и хоа-хао не лекциями о Томасе Пейне, а почти девятью миллионами долларов. На американские деньги были куплены и симпатии Чинь Минь Те и его босоногих приверженцев. Но вскоре оказалось, что система, действенная при достижении ближайших целей, скрывала в себе семена раздоров и разложения. В течение столетий во Вьетнаме преобладал конфуцианский способ правления, предполагавший у высших императорских чиновников и мандаринов помимо высокой образованности еще и высокую мораль. С момента, когда рухнули этические идеалы, все стала решать сила. А она продажна. Нужны были только деньги.
Поэтому в 1958 году в Сайгоне сошлись два необычных торговых партнера. Одним из них был Нго Динь Ню, брат и главное доверенное лицо южновьетнамского президента и одновременно шеф южновьетнамской тайной службы. Его гость из Лаоса Бонавентуро Франсиси («Рок») выступал как добропорядочный владелец небольшой авиакомпании «Эр Лаос коммерсьаль». Разумеется, Ню знал, кто перед ним: представитель корсиканской мафии, один из опытнейших гангстеров Индокитая. Долго разъяснять корсиканцу суть дела не пришлось.
Через три года после Женевского соглашения, которое разделило Вьетнам на две части, в деревнях вновь стали раздаваться выстрелы. В городах подняли головы честолюбивые генералы и политики. Чтобы противостоять всему этому, Ню и его брат Зьем нуждались в секретной полиции. А поскольку американцы средств на это не давали, они просто вернулись к классическому источнику «восточных финансов» — наркотикам.
В беседе с корсиканцем господин Ню не касался впрямую цели их встречи, оба и без того знали, о чем речь, и потому ограничились техническими подробностями: откуда будут летать двухмоторные «бичкрафты» Франсиси и где будут сбрасывать груз, а главное — на какой банковский счет переводить деньги.
Падение семьи Зьемов
Торговля героином развернулась не менее успешно, чем в лучшую пору «операции Икс». Господин Ню поручил руководство операциями доктору Чан Ким Туйену. Его подчиненные из института с несколько эвфемистическим названием «Институт социальных и политических исследований» разъехались по соседним странам. Американские (да и южновьетнамские) профессионалы из разведки, не подчиненные доктору Туйену, поражались, каких бестолковых людей посылает он в Лаос. Они не владели самой примитивной техникой шпионажа: не умели обращаться даже с обыкновенным радиопередатчиком. Бернард Джо, в ту пору советник президента Зьема по вопросам информации, долго не мог понять, какова, собственно, истинная роль этих агентов, пока не установил простую истину: они тайно переправляли золото и наркотики. Больше их ничто не интересовало. Ни в чем они не разбирались.
Финансовый успех превзошел все ожидания. Институт социальных и политических исследований нанял еще несколько тысяч работников. Густая сеть информаторов — по некоторым данным, их было около ста тысяч — состояла из танцовщиц, рикш, дворников и уличных торговцев. Они были на каждой улице, а то и в каждом доме. При слежке тайная полиция даже отказалась от классического метода «тени» — ее «уличные сотрудники» просто передавали подозрительную личность от участка к участку, как эстафету. Такой человек не мог сделать ни шагу без незаметного присмотра, «уши» слышали каждое его слово.
У всякого найдется слабое место, грех, который он пытается утаить. Всесильная сеть информаторов, составляющая основу полицейского государства, позволяет собрать компрометирующие сведения против министра и уборщицы, водителя такси и солдата. Опасения, страх и посулы делают их податливыми, их нетрудно попросить об услуге, о какой-либо информации. Постепенно поголовно все втягиваются в мрачную систему страха и равнодушия, превращаясь в послушное орудие правящей группировки. Исключения не составляют и сами агенты.
Так по крайней мере должен был функционировать Институт социальных и политических исследований в представлении его создателей. Действительность показала, что он оправдал себя только в самом Сайгоне. На провинцию его влияние почти не распространялось.
Помимо прочего, продуманная система опиралась на тайную партию Кан Лао. Никому не было известно, кто, собственно, состоит в ее рядах, — это знали лишь ее руководители. У них были свои люди во всех более или менее крупных армейских частях, в каждом учреждении; партия получала точную информацию обо всех замыслах оппозиции. Наиболее усердные ее члены в награду за старания могли надеяться на головокружительную карьеру.
Казалось, ничто на свете не может угрожать прекрасно организованной системе силы, коррупции и взаимных выгод. Но даже сотни тысяч информаторов не смогли спасти Зьема, когда Соединенные Штаты решили принести его в жертву. Прежние друзья вдруг стали чрезвычайно нелестно о нем отзываться.
Военное положение в Южном Вьетнаме все ухудшалось. В дельте Меконга близ деревни Анбак, в семнадцати километрах от Сайгона, батальон партизан был окружен в десять раз превосходящими его правительственными частями. Но сражения не произошло. Партизаны отправили на тот свет трех американских советников, сбили пять вертолетов, пилотируемых американскими экипажами, повредили еще девять и тихо скрылись. Сайгонские части уклонились от боя. Подобная картина неоднократно повторялась в разных уголках страны.
Уверенные, что проведение реформ привлечет к ним крестьян и позволит превратить Азию в малую Америку, американцы добивались перемен, результатов которых не в состоянии были предугадать. Зьем упрямо блокировал все их начинания. Он лучше, чем Вашингтон, понимал, как рискованно отказаться от политики голой силы, когда не остается никакой иной опоры. По тем же причинам он противился и предложениям американского посла о роспуске партии Кан Лао и искоренении коррупции. Американцы все еще не обрели делового цинизма французов. Подобно крестоносцам, направлявшимся в Иерусалим, они еще не овладели искусством компромиссов, не поняли, что причина коррупции и попустительства в торговле наркотиками коренится не в личности Зьема, а в самой системе, при которой порядочный человек быстро свернет себе шею.
1 ноября 1963 года по прямой инициативе американского посольства Зьем был свергнут группой генералов. Партия Кан Лао была запрещена, сеть информаторов распущена. Но если американцы рассчитывали, что переворот принесет оздоровление атмосферы, то их ждало жестокое разочарование. Южновьетнамское население не пошло за американцами, переворот только привел к хаосу.
Конец иллюзий
«Полицейский аппарат, в течение ряда лет с таким старанием создававшийся Зьемом, сотрясается в самих основах. Руководители органов безопасности и тайной полиции, в задачи которых входили защита режима и преследование революционного коммунистического движения, уничтожены» — так оценил американскую акцию председатель ЦК Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ) Нгуен Хыу Тхо в беседе с австралийской журналисткой Маргерит Хиггинс.
За неполные десять лет Соединенные Штаты вторично разрушили превосходный полицейский и разведывательный аппарат, обеспечивавший эффективный контроль над столицей. Но отнюдь не превратили этим Южный Вьетнам в твердыню демократии. Как раз наоборот.
В течение следующего года на сайгонской сцене, как в оперетте, кружились кавалеры в форме, отороченной золотом. Под аккомпанемент танковых гусениц стремительно чередовались мятежи и сменялись правительства. Офицеры армии, которая, по американским представлениям, со все возрастающим пылом должна была сражаться в горах Центрального Вьетнама, провели нехитрый расчет и пришли к выводу, что в джунглях их ожидают одни неприятности. Участвовать в дележе всяческих благ можно, лишь находясь в Сайгоне. Генералам и полковникам, занятым свержением победителей вчерашних путчей и подготовкой завтрашних, некогда было думать о тех, у кого на погонах меньше трех звездочек. Разумеется, всем этим воспользовались партизаны.
Ночные улицы стали для одиноких американцев небезопасными. В американских клубах взрывались бомбы, а в марте 1965 года бомба взорвалась перед американским посольством.
Вьетнамская война снова оказалась на распутье.
Многие американские советники еще в начале 60-х годов утратили иллюзии относительно своего южновьетнамского союзника, однако высказывать сомнения вслух опасались.
«Одной из причин, в силу которых американцы боялись покинуть Вьетнам, был страх потерять престиж», — утверждал в книге «Границы интервенции» один из значительных деятелей Пентагона, Таузенд Гупс, и доказывал, что потеря престижа для крупного государства еще не катастрофа, поскольку его могущество опирается на количество ракет и высокий уровень промышленного развития. По его мнению, ни атака на Пирл-Харбор, ни сбитый над Советским Союзом самолет «У-2», ни неудачная попытка кубинских эмигрантов высадиться на Плайя-Хирон не ставили под угрозу международное положение Соединенных Штатов.
«В пору фиаско в бухте Кочинос, — пишет Гупс, — Кеннеди понял, сколь относительная ценность — национальный престиж, и не побоялся открыто признать свою ошибку. Поспешив это сделать и полностью взяв на себя всю ответственность (хотя одобрил акцию еще его предшественник), он дал Америке возможность увидеть весь инцидент в его реальных масштабах.
Вполне возможно, что он повел бы себя точно так же и во Вьетнаме и отозвал бы из этой страны советников… Трагедией для Америки обернулось то, что Линдон Джонсон отождествил национальный престиж со своим собственным… Джонсон предпочел послать во Вьетнам регулярную американскую армию, а не признаться в ошибке. Так Соединенные Штаты впутались в затяжную, бесконечную войну, не сулящую надежд на победу.
Ни Зьем, ни его преемники не выказывали охоты подчинить свои личные интересы американским стратегическим концепциям. С момента, когда американцы стали участвовать в боевых операциях, президент Тхиеу и премьер-министр Ки знали, что мы будем воевать вместо них независимо от того, насколько неспособным и продажным покажет себя правительство в Сайгоне», — высказал Гупс то, что, как мы видим, не являлось тайной и для руководителей Пентагона.
Чтобы не заострять вопрос — за кого, собственно, умирают американские солдаты в Индокитае, — высшие чиновники американского посольства в Сайгоне начали приукрашивать фасад здешней политической системы, пороки которой были им хорошо известны. Они скрывали факты даже от американских журналистов, вызывая этим недовольство прессы, и та постепенно стала склоняться к оппозиции против собственного правительства.
Растущая гора просчетов усугубляла личные затруднения Джонсона. Он поставил на карту свой престиж и потому неизменно защищал прежние решения. В случае резкого поворота событий ему придется признать ошибочность своей политики. Больше всего боясь насмешек и краха, американский президент видел единственный выход в победе. Казалось невероятным, чтобы армия великой державы, вооруженная самыми современными средствами уничтожения, не смогла смести с лица земли численно уступающего ей и плохо вооруженного противника.
Во Вьетнам поступало все больше оружия, отправлялись все новые и новые войска; в необъявленную войну уже оказались втянутыми 40 % американских боевых дивизий, половина тактической авиации и не менее трети военно-морских сил. Индокитай ежегодно поглощал до тридцати миллиардов долларов, что представляло значительную сумму и для такой богатой страны, как США.
Чтобы как-то оправдать такие гигантские расходы и доказать, что все эти жертвы приносятся во имя справедливости, Джонсону приходилось идти на всевозможные уловки, нередко в обход конституции. А это возбуждало у американцев глубокие сомнения не только в нем самом, но и в неконтролируемой президентской власти.
Интервенция началась скромно, так сказать, «без барабанного боя». Вечером в сочельник 1965 года в сайгонском офицерском клубе произошел взрыв. Два американца были убиты, 58 ранено. Из деревни в город приходит все больше беженцев, среди которых скрываются бойцы НФОЮВ, что усугубляет неуверенность сайгонских властей.
Разрывы бомб слышны на улицах все чаще, и американцы приходят к решению, какое в свое время приняли и французы: они перестают интересоваться тем, какими средствами обеспечивается в Сайгоне порядок. Дважды уничтожавшийся аппарат информаторов снова в почете. После периода неразберихи премьер-министром становится Нгуен Као Ки. Вместо ханжи-католика к власти пришел молодчик, которого сверженный Нго Динь Зьем называл «ковбоем», что на вьетнамском жаргоне означало «шолонский гангстер».
Эра ковбоя
Американцы не строили иллюзий насчет премьер-министра Ки. Данные его досье точно характеризовали этого человека, сделавшего головокружительную карьеру.
Важнейший для своей карьеры шаг красивый офицер совершил еще во Франции, где проходил обучение как пилот: он женился на француженке. Дело в том, что, когда американцы посягнули на Индокитай, французы пытались укрепить свое влияние на армию, повышая в должности в первую очередь дружески настроенных к ним офицеров.
Лейтенант Чан Ван Хо, имевший французское гражданство, стал полковником и командующим вьетнамской авиацией. Транспортную группу, а затем и командование важной авиабазой возле Сайгона он доверил молодому лейтенанту Нгуен Као Ки, в ведении которого находилось тридцать два самолета «С-47». Генералы и высокие правительственные чиновники имели возможность приглядеться к молодому, расторопному и элегантному офицеру.
Связи позволили ему сделать блестящую карьеру. Через шесть недель после свержения Зьема Ки уже стоял во главе южновьетнамской авиации, приобретя в нужный момент сильное орудие власти. Правда, в период разброда и всеобщей неразберихи поднять мятеж в одиночку он не решился — самолеты для захвата президентского дворца не годились. Зато они могли подавить какой угодно путч, особенно если пустить в ход полутонные бомбы. Будущий вице-маршал обладал силой, какой не имели даже самые влиятельные армейские генералы. Это и поставило его во главе правительства.
Несмотря на молодость и политическую неопытность, он быстро понял, что, опираясь на одних только пилотов военной авиации, он в президентском кресле не усидит, а на поддержку остальных генералов можно рассчитывать лишь до очередного заговора. Проще было овладеть полицией. Поэтому генералу Нгуен Нгок Лоану предстояло сыграть ту же двойную роль, какую в интересах своего брата Нго Динь Зьема играл Ню.
Согласно традициям вьетнамского императорского двора, правитель при всех обстоятельствах заботится о своей незапятнанной репутации. Он не берет взяток, не торгует должностями, не занимается устранением противников. Обычно рядом с ним существует некто, делающий за него всю грязную работу и… пожинающий всю ненависть.
Для начала Лоан встал во главе службы безопасности. Следующей ступенькой было Главное разведывательное управление. Остался последний шажок — к должности генерального директора полиции. Сосредоточение в одних руках всех нитей осведомительной и полицейской службы давало генералу Лоану огромную силу. Помимо прочего, он легко мог замять любой финансовый скандал, вызванный махинациями политических приверженцев премьер-министра, и использовать слабости его противников.
С концентрацией власти прекратились споры между отдельными службами. Это устраивало и американцев.
За одну ночь в Сайгоне прекратилась стрельба — мгновенного успеха генерал Лоан достиг с помощью испытанных методов. Вызвал бывших агентов доктора Туйена и предложил им деньги. Так за одну ночь ожила старая сеть Ню, состоявшая из десятков тысяч осведомителей.
Американские советники не без страха наблюдали, как высокопоставленные чиновники берут с предпринимателей взятки за снижение налога, как раскрадываются военные склады, как присваивается солдатское жалованье за погибших и дезертиров. Но самым выгодным делом оставалась торговля опием. Генерал Лоан доверил эту деликатную задачу загадочному сайгонскому политику Нгуен Тань Туну, по прозвищу Май Дэнь, или Черный Май.
Американцы, всего за несколько лет до этих событий посмеивавшиеся над аморальностью и цинизмом французов, пошли по их стопам. Командиры «зеленых беретов» обучали новобранцев из тех же горных племен, в которых прежде занимались вербовкой инструкторы французских «красных беретов». Сотрудники американского посольства, которые в пору колониального господства французов осуждали взяточничество и кабинетную политику, вдруг словно бы оглохли и ослепли. Вьетнамский крестьянин перестал понимать, чем американские части отличаются от французской колониальной армии. Вместо сенегальцев появились негры из Нью-Йорка или Ньюарка, вместо многонационального иностранного легиона — американские союзники из Таиланда, Южной Кореи или Австралии. Морские пехотинцы сменили форму, но продолжали войну во имя целей, абсолютно чуждых крестьянину из дельты Меконга.
Засилье иностранцев вызывало у большинства вьетнамцев недовольство: от сайгонского правительства, которое противилось любым реформам, отворачивались буддисты, студенты, интеллигенция. Уничтожение посевов и прочей растительности с помощью напалма и Дефолиантов не могло не вызвать негодование крестьян.
Война разгоралась. Даже ожесточенные бомбардировки Демократической Республики Вьетнам не смогли остановить помощь, которую Север оказывал Югу. А обстановка в Сайгоне начинала напоминать фарс.
Голова в песке
На углу нынешней улицы Ты Зо в центре Сайгона расположен роскошный отель «Док Лап». Еще в пору, когда он именовался «Каравеллой», там родилась едва ли не самая удивительная глава за всю историю мировой печати. Некоторые иронически настроенные люди даже утверждают, будто именно здесь началось поражение американцев во вьетнамской войне. С 1951 по 1975 год здесь обычно жили представители прессы, братия авантюристов и профессиональных скептиков, мужчин и женщин, вечных наблюдателей и непосед, которые не относились серьезно ни к кому и ни к чему, но одновременно — а может быть, именно поэтому — стремились максимально приблизиться к правде.
Две сотни книг описывают деятельность здешней журналистской биржи, функционировавшей в любой час дня и ночи в баре отеля на одиннадцатом этаже. За рюмкой вина тут обменивались известиями, перетряхивали новости, принесенные отдельными членами цеха. Затем они обрабатывались, поступали на ротационные машины и появлялись на телеэкранах даже у эскимосов или горцев острова Скай.
То, что оттачивалось здесь в бесконечных дискуссиях, с помощью наборного шрифта и радиоволн возбуждало общественные дебаты в далеких городах, вызывало демонстрации и раздоры на всех континентах, непосредственно воздействовало и на то, что происходило на полях сражений.
Эти несколько тысяч журналистов, которые прошли через отель «Каравелла» между 1961 и 1975 годами, составили самое полное и самое объективное свидетельство о вьетнамской войне. Сотни миллионов слов, десятки тысяч кино- и телекадров, как правило, представляли сайгонских правителей отнюдь не в выгодном для них свете.
В ряде других стран Юго-Восточной Азии существовали не менее странные порядки — в Индонезии, например, коррупция была распространена еще больше, чем в Сайгоне. Но никогда и нигде грязное белье не стиралось при столь ярком свете рефлекторов. Соперничество и борьба за власть выносили на поверхность и такие скандалы, которые при иных обстоятельствах тщательно скрываются. Служебные тайны становились всеобщим достоянием. Так возникала взрывчатая смесь, опасности которой южновьетнамские главари не сознавали.
Наркотики или, скорее, сведения о них воздействовали на международную политику сильнее, чем это может показаться, если судить по масштабам их распространения. Дело в том, что именно на скандалах, связанных с контрабандной торговлей одурманивающими ядами, можно было убедительно показать, за кого, собственно, умирают американские солдаты на рисовых полях далекой страны.
К 1967 году взяточничество настолько расшатало сайгонский режим, что контрабандистам, перевозившим наркотики и золото, уже не требовались ни частные самолеты, ни помощь секретной службы. Например, в декабре 1967 года американские таможенные советники на сайгонском аэродроме произвели досмотр четырех чемоданов прелестной племянницы директора местной таможенной службы, на которую южновьетнамские таможенники не осмеливались даже взглянуть с подозрением. В чемоданах элегантной стюардессы оказалось двести килограммов опия.
Находка никого не удивила.
«Коррупция, — жаловался журналистам шеф американских таможенных советников Джордж Робертс, — стала неотъемлемой частью повседневной жизни, „честные“ поступки теперь уже невозможно отличить от „нечестных“. Высшие чиновники сознательно закрывают глаза на контрабанду и сами в ней участвуют, подрывая нелегальным ввозом золота национальную экономику. Но самое страшное зло — это опий и другие наркотики».
После тщетных протестов через посольство возмущенные американские таможенники в конце концов подали жалобу прямо в следственную комиссию сената. Комиссия пришла к однозначному мнению: сайгонское правительство «настолько подвержено коррупции и корыстолюбию, что не может пользоваться уважением своих сограждан».
Телетайпы и телекамеры разнесли эти слова по всему свету. Но сайгонские сановники не обращали на это никакого внимания. Упоенные легкими барышами, приверженцы премьер-министра в торговле опием уже не ограничивались одним Южным Вьетнамом.
«Лоан организовал вывоз опия: он связался с корсиканскими и гоминьдановскими тайными обществами и предложил им за хорошую плату вывозить лаосский опий через Сайгон», — сообщал полковник ЦРУ Люсьен Конейн. Местом перегрузки служил сайгонский порт, находившийся в руках шурина и одновременно близкого советника премьер-министра.
Оппозиция робко протестовала. Депутат, Который в канун выборов выступил с предложением о снятии кандидатуры Ки, был убит неизвестными бандитами. А поскольку и после этого сопротивление Национального собрания против махинаций на выборах не прекратилось, генерал Лоан вышел на балкон здания парламента с двумя до зубов вооруженными солдатами. Под дулами автоматов взбунтовавшиеся представители народа быстро образумились. Ки был на вершине могущества. И вдруг карточный домик рассыпался.
«Операция Тет»
30 января 1968 года, когда вся страна готовилась к празднованию вьетнамского Нового года, праздника Тет, началось стремительное наступление сил Национального фронта освобождения. Каждый из шестидесяти четырех крупных городов Вьетнама превратился в поле сражения. Сотни переодетых в городскую одежду партизан предприняли в Сайгоне необычайно смелую и опасную атаку на президентский дворец. Пала бывшая императорская столица Хюэ.
Статистические данные американских генералов, приведенные во время интервью с журналистами после окончания контрнаступления, выглядели великолепно: если верить им, погибли 1000 американцев, 2100 южновьетнамских солдат и 82 тысячи партизан. Но даже если обойти молчанием способ, каким американцы в своих подсчетах пришли к столь поразительному несоответствию потерь, результаты контрнаступления вряд ли можно было охарактеризовать как победу. Американцам и южновьетнамцам, чтобы избежать неожиданных атак на крупные города, пришлось очистить часть деревень, которые тут же подпали под контроль партизан. Хитроумная и до тонкостей продуманная американская программа всеобщего умиротворения рухнула. И хотя после тяжелых боев морской пехоте удалось вновь овладеть Хюэ, престиж США чувствительно пострадал. Провести такое широкое наступление в момент, когда в стране находилось более полумиллиона американских солдат, означало показать всему миру, что утверждения Джонсона о разгроме неприятеля — лишь попытка выдать желаемое за действительное. Неудивительно, что это способствовало дальнейшему росту антивоенных настроений в США. Американцам пришлось начать постепенный вывод своих войск из Вьетнама.
Еще больший удар, чем Линдону Джонсону, «операция Тет» нанесла вице-маршалу Ки. Весь мир облетела фотография, изображающая, как генерал Лоан собственноручно расстреливает на улице Сайгона пленного со связанными за спиной руками. И всюду она вызвала возмущение. Те, кто читал газеты за утренним кофе, не могли взять в толк, чем провинился маленький человек в клетчатой рубашке, которому пуля, пущенная с близкого расстояния, пробила висок и снесла половину лица. Сам факт, что один из могущественных представителей режима стреляет в беззащитного пленного на улице, да еще перед объективом фотоаппарата, отнюдь не возбуждал симпатии к сайгонским властям.
Но и генерала Лоана не миновала кара. В начале мая автоматная очередь перебила ему артерию, и он на долгие месяцы оказался прикованным к больничной койке. Не прошло и месяца, как Ки получил еще более печальное известие: когда его ближайшие приспешники собрались на командном пункте в Шолоне, неожиданно на горизонте показался американский броневертолет и, приняв их за партизан, забросал ракетами. Так погибли начальник сайгонского порта и ряд приверженцев Ки в армии и полиции.
Будучи в ту пору лишь вице-президентом, Ки не имел возможности раздать освободившиеся высокие должности своим приверженцам. Пришлось молча наблюдать, как это делает его главный соперник — Тхиеу.
Однако с падением влияния вице-маршала борьба за власть не кончилась. Замаячила новая выгодная коммерческая операция. Массовая наркомания проникла в американскую армию.
Заведение «У августовской луны»
Военная база возле Лонгбиня, находившаяся в 35 километрах севернее Сайгона, занимала площадь 165 квадратных километров и напоминала большой окружной город. Почти все 26 000 ее обитателей служили в американской армии или работали на нее. Помимо комфортабельных домов с кондиционерами заморские гости пользовались площадками для игры в гольф и китайскими ресторанами. Развлекаться они могли в трех кабаре и 102 киноклубах. Но самой большой популярностью среди солдат пользовалось заведение «У августовской луны».
Это поэтическое название получил огромный писсуар. Сюда ежедневно являлось пятнадцать сотен американских военных со всего Южного Вьетнама, у которых кончался срок службы. Через облицованное кафелем помещение должен был пройти каждый представитель вооруженных сил, невзирая на звание. Моча солдат и генералов стекала в пронумерованные бутылочки и поступала в лабораторию. От результатов анализа зависело, сядет ли солдат в самолет или задержится в Юго-Восточной Азии еще на несколько месяцев — в армейском наркологическом центре. Ибо армию Соединенных Штатов начали разлагать наркотики.
Небольшие, разбросанные по всей стране части и гарнизоны захлестнула волна наркомании. Перед воротами казарм толпились подростки, предлагая скучающим солдатам билет в «край грез» — одно путешествие стоило пять долларов. Продажей героина подрабатывали торговцы мороженым, танцовщицы, уборщицы, таксисты.
Военная полиция США не имела права вмешиваться. Ее полномочия распространялись только на американцев. Она могла лишь обратить внимание южновьетнамских властей на перекупщиков, но вскоре поняла бессмысленность своих протестов. Буквально каждый третий солдат попробовал морфин, героин или хотя бы гашиш.
Столь утонченный план уничтожения американской армии наверняка разработан Ханоем в сотрудничестве с Пекином! Кто же еще в этом заинтересован? Американская разведывательная служба занялась изучением вопроса и пришла к невероятному выводу: одурманивающие яды распространяет не враг, которому это было бы на руку, а, напротив, союзник, обязанный американцам своей силой, богатством, привилегиями, а возможно, даже и своим существованием. К торговле причастны высшие представители сайгонского режима — министры и генералы. Что они, с ума посходили?
Массовое распространение наркомании в американской армии, поощряемое правительством, которое эта армия призвана была защищать, не могло не вызвать в осведомленных американских кругах сомнения не только в порядочности, но и в здравом рассудке их «друзей».
Сомнения охватили и президента Джонсона.
Таузенд Гупс писал: «Еще в 1967 году война превысила возможности Америки, поскольку умиротворение никогда не становится, да и не может стать следствием военных операций. Без нарушения инфраструктуры Вьетконга и привлечения рядовых вьетнамцев на сторону Сайгона отдельные военные победы теряли всякий смысл.
Военные акции с применением дефолиантов и напалма сводили на нет любую политическую агитацию. Кроме того, правительство в Сайгоне было лишено организаторских способностей, готовности проводить реформы и умения завоевывать симпатии крестьян».
Журналисты из отеля «Каравелла» в весьма невыгодном свете представляли читателям и боевой дух правительственных войск. Протекция и бездарность в южновьетнамской армии преобладали над моралью, боевыми качествами и дисциплиной. Семейственность, взаимные услуги и взятки стали неотъемлемой частью их жизненного стиля. Даже самый способный и смелый солдат не мог надеяться на повышение: согласно предписаниям, оставшимся в наследство от времен французского господства, офицер должен был иметь среднее образование.
Поэтому почти каждый лейтенант — городской житель. Деревня для него — враждебный край, в лес он предпочитает не углубляться. Он хорошо знает, что его будущее решают не заслуги, а связи. Ведь ни один высший офицер не был снят с должности за неспособность, а принадлежность к правящей группировке и дураку может обеспечить генеральские погоны.
Началось недовольство среди солдат. «Зарабатываем меньше, чем мусорщик в Сайгоне. Жене моего месячного жалованья хватает всего на двадцать дней», — жаловался один солдат американскому репортеру.
Если солдат погибал, семья получала его годовое жалованье, но для этого нужно было дать немалую взятку офицерам.
Ясно, что никому в южновьетнамской армии не хотелось умирать. Не боялись погибнуть только бойцы Народного фронта освобождения, готовые на любые жертвы во имя объединения Вьетнама.
Канун конца
Ко времени проведения «операции Тет» участие американцев во вьетнамской войне достигло кульминации. Конгресс не одобрил увеличения численности войск, которого добивался президент Джонсон. И хотя после прихода в Белый дом Ричарда Никсона американцы вторглись в кампучийское пограничье, тем не менее их количество во Вьетнаме стало быстро уменьшаться. В Вашингтоне начали понимать, что выиграть эту войну обычным путем невозможно. Положение могло спасти только применение ядерного оружия, но на это никто не решался. Весь мир с изумлением наблюдал, как одна из самых могущественных в мире армий покидает поле боя. Самоотверженность, с какой воевал противник, не укладывалась в сознании американских военных. Партизаны и северовьетнамские пехотинцы умирали тысячами, но их боевой дух не ослабевал, они погибали, но не отступали ни на пядь, готовые переносить любые лишения ради своего народа. Очевидно, никогда еще так ярко не было видно различия между двумя концепциями жизни.
Через пять лет после окончания вьетнамской войны во время поездки по Индокитаю я случайно оказался в боевых частях, расположенных близ китайской границы.
— Случаются ли браки между мужчинами и женщинами, служащими в вашей дивизии? — поинтересовался я у командира, обутого в резиновые сандалии. Впрочем, ответ его, как мне казалось, я мог угадать заранее: ведь у мужчин и женщин, целые месяцы живущих бок о бок, без увольнительных, просто нет другого выбора.
— Нет, — ответил старый ветеран, практически проведший в армии почти всю жизнь, от боев с японцами до заключительных стычек в окрестностях Сайгона. — Приходя в армию, женщины подписывают декларацию, что не вступят в брак.
— Но ведь возможна любовь и без брачного свидетельства. А что вы сделаете, когда у них родится ребенок?
Мой вопрос поразил командира.
— Такого еще не случалось, — произнес он растерянно. — По крайней мере я о таком никогда не слышал.
— Никогда? — недоверчиво переспросил я.
— Нет, — повторил он, все больше удивляясь моей настойчивости: мысль о том, что молодые мужчины и женщины, служащие в горах и по полгода не получающие увольнительных, могут относиться друг к другу иначе, чем по-товарищески, просто не умещалась в его сознании.
Мурашки пробежали у меня по спине. Я вдруг понял, что вьетнамская война таит в себе неведомые и непонятные для нас глубины. Солдаты с Севера годами находились на Юге, не имея возможности увидеться с семьей. Некоторые так и умерли, не познав того, что многие молодые люди в Европе почитают главным в жизни, своим неотъемлемым правом. Они умирали сотнями и тысячами под постоянными бомбардировками и пулеметным огнем. Перспектива дожить до конца войны казалась нереальной, смерть угрожала ежечасно.
Именно дисциплина и самоотверженность больше всего потрясали американцев. Массовый героизм, пренебрежение к смерти не укладывались в их сознании. Их поражали ответы пленных в пору, когда численность американских войск во Вьетнаме неизменно возрастала:
— Американцев более двухсот миллионов. Что вы будете делать, когда их будет здесь еще больше, с еще большим количеством самолетов, бомб, артиллерии?
— Умрем, — спокойно отвечали пленные, нередко изнуренные и полуголые.
Решимость вьетнамцев взывала к совести Америки еще и потому, что находилась в резком противоречии с положением в сайгонской армии, из которой ежегодно дезертировала треть личного состава.
«Война — не поединок воль. Для Северного Вьетнама это была борьба за существование, для Америки — лишь второстепенное дело, один из множества участков глобальной политики великой державы», — написал в 1969 году Таузенд Гупс, автор книги «Границы интервенции», которую мы часто цитируем именно потому, что, будучи представителем Пентагона, он участвовал в выработке американских стратегических концепций и хорошо знал политику Белого дома. Он объясняет и дилемму, перед которой стояли американцы во Вьетнаме: «Наша стратегия вытекает из мышления богатых, любящих жить в комфорте и боящихся боли. Но понятия „комфорт“, „богатство“ и „власть“ совершенно не соответствуют жизненному опыту и эмоциональному настрою бедных жителей Азии. При определенных условиях различие между смертью и жизнью в страданиях может быть не слишком существенным. А потому слабые побеждают своей готовностью воевать, терпеть и умирать в масштабах, по нашим представлениям, выходящих за пределы человеческих возможностей…»
Непонимание противника толкало Америку на эскалацию войны: это была война на уничтожение, генералы все еще верили, что уж следующий удар непременно сразит противника. Остановило их лишь сознание, что победить они могут, только полностью уничтожив все живое. Однако еще живы были в памяти Гитлер, Хиросима и Нагасаки, и они отказались от геноцида. Это слишком тяжкое бремя, которое не только ложится на поколение отцов, но и оставляет след и на сыновьях, и на внуках.
Американцы никогда, ни в книгах, ни в статьях не уделяли внимания вопросу, почему их южновьетнамские союзники не воюют так же самоотверженно, как противник. Ведь они воспитывались в тех же традициях, выросли в тех же условиях. Почему эти солдаты не хотят умирать на поле боя и дезертируют? Достаточно взглянуть на Сайгон перед самым уходом американцев, и комментарии будут излишни.
Новый премьер-министр Чан Тхиен Кхием, едва заняв свое кресло, тотчас вступил в борьбу с президентом Тхиеу.
Коррупция приняла невообразимые масштабы. Сайгонские политики и раньше устраивали родственников на важные посты, но Кхием своим бесстыдством превзошел всех. Его шурин стал мэром столицы. Дядя его жены «служил отчизне», занимая пост генерального директора полиции. В сайгонском аэропорту, где хозяйничал брат премьер-министра, практически стерлась грань между контрабандистами и таможенниками.
«Начальник аэропорта возглавляет контрабанду наркотиков, — сетовал главный судья американской армии. — Контрабанда золотом и опием стала повседневностью. Согласно рапортам наших советников, вьетнамские таможенники в аэропорту — лишь прислужники контрабандистов… Они не только проводят контрабандистов мимо контрольных пунктов, но и готовы сопровождать их до такси».
Даже грозные признаки того, что вскоре им придется полагаться лишь на собственные силы, не заставили сайгонских правителей взяться за ум. В непонятном ослеплении продолжали они играть в покер на палубе корабля, который начал уже погружаться в пучину.
В момент, когда Соединенные Штаты переживали самый глубокий внутренний раскол со времен войны Севера с Югом, в Сайгоне даже не пытались прикрыть отвратительные стороны своего режима.
Никто не думал о будущем. Каждый пытался на собственный страх и риск урвать побольше, напакостить конкуренту, выбить еще один кирпич из фундамента угрожающе накренившейся постройки. Политиков не объединяли ни чувство общности, ни даже инстинкт самосохранения.
Студенты, буддисты, интеллигенты все явственнее видели нетерпимость такого положения. По Сайгону прокатилась волна демонстраций. Но результат войны зависел в первую очередь от деревни.
Крестьяне в дельте Меконга или на кофейных плантациях вокруг Плейку, возможно, не умели читать, но невольно сравнивали простоту Хо Ши Мина с отвратительным чванством собственных представителей власти. Дядюшка Хо был похож на патриарха и воплощал лучшие традиции Вьетнама: образованность, скромность и трудолюбие. Президент Тхиеу или вице-маршал Ки вызывали у своих земляков разве что чувство стыда. Дядюшка Хо носил простую блузу и сандалии. Вицемаршал Ки позволял себе сменить парадную форму разве что на комбинезон пилота, когда показывал проституткам Сайгон с высоты птичьего полета. Кому отдаст предпочтение крестьянин, можно было легко догадаться.
В январе 1973 года подписание Парижского соглашения положило конец военным действиям, а в марте Вьетнам покинул последний американский солдат. Но покоя все еще не было.
Приближался финал.
Голый король
Неожиданное окончание многолетних боев в Индокитае поразило и видавших виды военных корреспондентов. Мировая история не изобилует примерами столь молниеносного краха.
В 1975 году почти миллионная южновьетнамская армия в три раза превосходила противника, а ее авиация неограниченно владела небом. Перевес был и в танках, и в броневиках, и в количестве орудий. У противника не было вертолетов и военных кораблей. И все же хорошо оснащенный колосс капитулировал перед армией, которой не хватало даже нормальной обуви.
Репортажи, описывающие падение Сайгона, и по прошествии стольких лет — волнующее чтение. В них предпринята попытка дать оценку самой важной, по мнению журналистов, ошибке в истории Америки.
После подписания Парижского соглашения в 1973 году обе стороны во Вьетнаме договорились о мире, но отнюдь не о том, как должен выглядеть этот мир. Огонь, если не считать небольших передышек, не прекратился. Партизаны владели обширной территорией вдоль границы с Кампучией и Лаосом и основной частью Центральной возвышенности, то есть областями, удобными для ведения партизанской войны. Сайгонское правительство контролировало города, долины, побережье и все экономически важные центры страны.
Первым предвестником грядущих боев были сообщения о неожиданной атаке на город Буонметхуот, южнее демилитаризованной зоны. Хотя на поле боя появились танки, казалось, что речь идет о незначительном столкновении. Местный сайгонский военачальник потребовал поддержки авиации, которая разбомбила большую каучуковую плантацию. Ничто не предвещало событий, из-за которых Вьетнам вскоре вновь появится на первых страницах мировой прессы. За две недели до того, как начал рушиться сайгонский режим, американский министр обороны Джеймс Шлесинджер, должно быть основываясь на донесениях разведки, заявил, что в ближайшем году никаких крупных наступательных операций во Вьетнаме не предвидится.
На сцене тишина, полумрак. В смутно вырисовывающихся кулисах неслышно мелькают тени. Драма начнется только в тот момент, когда президент Тхиеу неожиданно издаст приказ об отступлении. Его войска должны были очистить от партизан ряд провинций, расположенных вблизи демилитаризованной зоны и вдоль границ с Лаосом и Кампучией, а также стратегически важную Центральную возвышенность.
Даже офицеры американской разведывательной службы не подозревали, что в голове президента зреет столь рискованное решение. Правда, в военных кругах о такой возможности поговаривали еще в середине 60-х годов, но серьезно к этому никто не относился.
Центральная возвышенность не имеет для Южного Вьетнама важного экономического значения. Такие города, как Плейку, со всех сторон окруженные частями противника, надолго удержать невозможно. Расходы на их оборону чувствительным бременем ложились на пошатнувшуюся южновьетнамскую экономику. Приказ отдать без боя половину страны — малоурожайные земли, населенные преимущественно горными племенами, — и сосредоточить все силы для обороны богатейших, стратегически важных областей, пожалуй, теоретически не был абсурдным. Но был ли он достаточно продуман?
Никто не мог понять, что заставило Тхиеу одновременно с этим перебросить 4000 парашютистов, отборные части его армии, из Хюэ в Сайгон, который и без того кишел военными. Ходили слухи, будто разведка обнаружила четыре северовьетнамские дивизии, двигавшиеся вдоль кампучийской границы или же размещенные в лагерях на территории Кампучии, но точно никто ничего не знал. Скорее всего Тхиеу опасался путча и отозвал лучшие правительственные части для защиты собственной власти. Неожиданное широкое отступление на всех фронтах, осуществлявшееся без предварительных консультаций с командирами дивизий, повергло большинство подданных Тхиеу в шок. Части Северного Вьетнама воспользовались создавшейся ситуацией и перешли в наступление.
Успех этого наступления превзошел все ожидания.
Переброска парашютистов из Хюэ породила в защитниках города неуверенность. Вскоре она сменилась паникой, когда через бывший главный имперский город потянулся поток отозванных из провинций деморализованных частей.
Едва заслышав первый орудийный залп, 1-я дивизия, считавшаяся самым боеспособным соединением южновьетнамской армии, побросала оружие и обратилась в бегство. Солдаты ринулись к побережью и на юг, к Данангу. На месте осталось 90 целехоньких танков и 250 орудий, в запертых складах лежали тысячи тонн боеприпасов. Цвет южновьетнамской армии пустился наутек без малейшей попытки сопротивления. Солдаты бросали оружие и любой ценой пытались спастись от противника, который и не думал их преследовать.
Достигнув берега, беглецы бросались вплавь к сампанам, порой солдаты стреляли в штатских только для того, чтобы занять их место на судне. Но и те, кому удавалось отплыть, не были спасены: в открытом море, без запасов еды и питья, они умирали сотнями.
Еще больший хаос возник в Дананге. Полмиллиона беженцев с Севера вместе с дезертирами 1-й дивизии внесли во второй по величине город Южного Вьетнама смятение и деморализацию. Билеты на самолет в Сайгон, прежде стоившие 10 долларов, продавались теперь за 300. Во всеобщей неразберихе потеряли голову и солдаты 2-й дивизии, оставившие по приказу Тхиеу провинцию Куангнам. Паника перекинулась и в особые подразделения, и в морскую пехоту.
Ровно через десять лет после того, как на песчаные пляжи близ Дананга высадились первые солдаты американской морской пехоты, чтобы спасти от краха сайгонский режим, местный гарнизон присоединился к сотням тысяч беженцев, которые запрудили дорогу на юг. Десятки самых современных самолетов и вертолетов остались на взлетных полосах крупнейшей воздушной базы Индокитая.
Никому не хотелось умирать. Генерал Нго Куан Чун, считавшийся до сих пор одним из лучших южновьетнамских военачальников, за несколько часов добрался до корабля и уже с безопасного расстояния слал приказы несуществующим частям.
Хуже всего для сайгонского режима было то, что его армия отступала без боя, словно утратив всякую волю к сопротивлению. Правительственные части всегда славились слабой дисциплиной: обычно за год дезертировало около двухсот тысяч солдат, четверть всей армии; теперь сбегали целые полки.
В течение двух недель с начала боев Тхиеу потерял шесть самых боеспособных дивизий. Окружные города сдавались без единого выстрела, так что наступление с Севера иногда напоминало триумфальное шествие.
Почти двадцать лет страной правили офицеры. Слепое послушание подавило в них всякую самостоятельность. Пехотные части полагались на авиацию, всегда появлявшуюся в воздухе, когда противник предпринимал атаку, и привыкли избегать ближнего боя. Опыта больших маршевых переходов у них не было. Генералы в непредвиденных ситуациях терялись и вообще не шли ни в какое сравнение с командирами партизанских отрядов. Все это привело к полному развалу на фронте.
Война была проиграна. Даже если бы удалось остановить панику и каким-то чудом собрать бегущих солдат, их уже нечем было вооружить.
Американские военные с презрением наблюдали за крахом сайгонского режима. Неужели более пятидесяти тысяч их сограждан погибли во Вьетнаме ради спасения генералов, бросающих свои части при первом же выстреле? Что приобрели Соединенные Штаты за почти сто миллиардов долларов, потраченных на спасение недееспособной, зараженной коррупцией системы, которую не желали защищать ее собственные солдаты? Конгресс не разрешил направить во Вьетнам военную помощь.
«Какой смысл затягивать войну еще на три года?» — спрашивали сенаторы во время дебатов.
«Поздно уже что-либо предпринимать», — сокрушенно заявил в середине апреля 1975 года президент Джеральд Форд.
Сайгонский режим переживал агонию. Шестнадцать хорошо обученных дивизий, готовых отдать жизнь во имя победы, приблизились к Сайгону. Только когда все уже было потеряно и смерть превратилась в никому не нужный красивый жест, правительственные части вдруг решили оказать сопротивление.
Тхиеу, еще совсем недавно самоуверенный диктатор, перед телевизионными камерами со слезами на глазах обвинял во всем Соединенные Штаты. До последней минуты он надеялся на их помощь. Разве в свое время президент Никсон не послал на Ханой стратегические бомбардировщики «Б-52»? В минуты испытаний самый высокий представитель власти в Южном Вьетнаме проявил себя как ничтожный трус и интриган.
Он прятался от тех, кто приносил дурные вести, не брал трубку, даже когда звонили с передовой. Узнав, что солдаты специализированных подразделений и морской пехоты, которых он послал защищать места, где родился, взбунтовались и бульдозерами сровняли с землей усыпальницу его семьи, он спрятался в подземном бункере и в течение суток ни с кем не разговаривал. В Азии, где культ предков — ключ к гармонии общества, это считалось неслыханным позором, хуже смерти.
А Сайгон между тем агонизировал. Богачи покидали город. Перед американским консульством стояла огромная очередь. Билеты на самолеты всех авиакомпаний были распроданы на несколько недель вперед. Курс доллара стремительно взлетел, поскольку все жили в предчувствии времени, когда южновьетнамские пиастры превратятся в простые бумажки. До города доносился грохот артиллерии, но в фешенебельном клубе «Спортиф» на теннисных кортах резвились богатые торговцы в белых костюмах. Возле плавательного бассейна с прозрачной голубой водой официанты разносили бутылки с охлажденными крепкими напитками. Одни богачи спасались бегством, другие танцевали на палубе тонущего корабля. Бедняки готовили белые, а кое-кто и красные флаги.
Между тем в президентском дворце истекали последние минуты правления Тхиеу. Командующий сайгонским военным округом генерал Нгуен Ван Тоан в сопровождении начальника генерального штаба приземлился на вертолете прямо на крыше дворца. Оба офицера не стали терять драгоценного времени на церемонии.
— Господин президент, война окончена, — сухо произнес генерал Тоан по-французски и в нескольких словах обрисовал стратегическую ситуацию: неприятель приближается со всех сторон, резервов не осталось, полный разгром — лишь вопрос времени.
Несколькими часами позже Тхиеу в последний раз предстал перед телевизионными камерами.
— Соединенные Штаты не выполняют обещаний. Это нечестно и бесчеловечно! Это, наконец, безнравственно! — с рыданиями восклицал он, забыв упомянуть, что, уходя из Вьетнама, американцы оставили сайгонскому режиму 600 истребителей-бомбардировщиков, 900 вертолетов и несколько тысяч танков. Правда, у них не хватало многих деталей: корыстные южновьетнамские генералы успели продать их на лом.
— Я отказываюсь от власти, но не дезертирую! С этой минуты я отдаю себя в распоряжение будущего президента и народа! — с пафосом восклицал он.
Тхиеу пробыл во дворце еще несколько дней, пытаясь отдавать распоряжения, но через пять дней после своего выступления решил все же не «оставаться со своим народом», сел в американский транспортный самолет и с пятнадцатью тоннами багажа отправился на Тайвань.
Сайгон равнодушно принял известие о падении диктатора. Город ожидал грядущее спокойно, даже с каким-то любопытством.
В президентском кресле теперь сидел престарелый Хыонг. В окруженном Сайгоне он бессмысленно держался за тень власти, так поздно свалившейся к нему с неба. Споры по поводу того, кто войдет в правительство, бушевали даже когда «правительству» принадлежало всего несколько улиц; это невольно напоминало интриги в ближайшем окружении Гитлера накануне падения Берлина.
Тем временем американцы проводили эвакуацию. Патриотические силы им не препятствовали, не давая повода к провокациям. Посольство США составило списки вьетнамцев, «находящихся под непосредственной угрозой», среди пятидесяти тысяч внесенных в списки значились имена бывших членов правительства, высших офицеров армии и полиции, офицеров секретных служб. Тысячи богачей с чемоданами осаждали американское посольство, надеясь купить спасение. Вертолеты доставляли в безопасные места вьетнамок, вышедших замуж за американцев. Разыгрывались фантастические сцены: поскольку выехать могли только ближайшие родственники, двадцативосьмилетний американский солдат объявил тридцатилетнюю сестру жены своей дочерью — и с успехом. Поддавшись панике, богачи сулили тысячи долларов солдатам, составлявшим списки эвакуируемых. Кое-кто из американцев, взяв деньги, только посмеялся над обманутыми простаками.
После захвата аэродрома Таншоннят вертолеты осуществляли эвакуацию прямо с территории посольства. По Меконгу в открытое море выходили тысячи сампанов. Летчики сажали семьи в кабины и пытались совершить посадку на американские авианосцы или долететь до Таиланда. На палубах авианосцев скопилось столько самолетов, что пришлось сбрасывать их в море, чтобы освободить место для следующих.
Работники американского посольства жгли документы и переправляли в безопасные места секретное электронное оборудование. Морские пехотинцы с автоматами на изготовку защищали ворота от тысячной толпы. Бывший маршал Ки тоже оказался на палубе авианосца, хотя всего несколько дней назад называл трусом каждого, кто покинет родину.
Сайгонская армия развалилась так быстро, что уличных боев почти не было. Не встретив сопротивления, танки подъехали к президентскому дворцу, где на втором этаже с членами своего правительства заседал последний президент Южного Вьетнама — генерал Зыонг Ван Минь. Только что он отдал по радио приказ сложить оружие. Агентство печати НФОЮВ так описало падение президентского дворца в своем последнем военном коммюнике:
«В 11 часов утра Нгуен Ню Ки, комиссар первого батальона Народно-освободительной армии, отдал своим бойцам приказ проникнуть в президентский дворец. Сопротивление караула было сломлено мгновенно. Первый танк № 879, который вел Буи Дык Май, проломил железные ворота. Когда солдаты Народно-освободительной армии вступили во дворец, президент — генерал Зыонг Ван Минь — и другие руководящие деятели марионеточной администрации ждали их, сидя на поставленных в два ряда стульях. Зыонг Ван Минь встал и произнес: „Революция пришла. Вы пришли“.
Это было в 11 часов 5 минут утра 30 апреля 1975 года. Так пришел конец марионеточному правлению в Южном Вьетнаме и одновременно конец американской агрессии».
Падение Сайгона сразу отразилось и на международной торговле наркотиками. Но еще больше сказались на ней политические перемены в Лаосе. Ведь прежде в Южном Вьетнаме одурманивающими ядами только торговали. В Стране миллиона слонов наркотики составляли фундамент национальной экономики. Здесь они определяли и сам ход войны.
Современный историк, занимающийся Соединенными Штатами, возможно, назовет 60-е годы Десятилетием Вьетнама — в духе американской традиции именовать каждое десятилетие по ключевому событию. Ведь война во Вьетнаме оказала на американское общество куда более глубокое влияние, чем высадка человека на Луну или убийство президента Кеннеди. Тридцатилетняя война в бедной стране, отдаленной от берегов Калифорнии на тысячу километров, разделила американское общество на два лагеря, вызвала беспорядки и демонстрации, сжигание призывных повесток и падение одного из президентов. Неспособность великой промышленной державы, владеющей сотнями межконтинентальных ракет и десятками тысяч компьютеров, победить такую относительно небольшую, слаборазвитую страну, как Вьетнам, продемонстрировала границы ее могущества. Поражение частей, оснащенных стратегическими бомбардировщиками «Б-52», бронированными вертолетами, лазерами и гербицидами, которые лишали всю окружающую растительность листвы, показало, что и техника не всесильна.
Война во Вьетнаме унесла около четырех миллионов человеческих жизней. Превратила сотни тысяч гектаров леса в пустыню. Финансово ослабила и морально разложила одну из сильнейших в мире держав. Все это не могло не вызвать тревогу за судьбу человеческой цивилизации в XX веке.
Индокитайская война отошла в прошлое. После нее остались шрамы, споры, тысячи книг. Целые полки в библиотеках заняты социологическими трудами об обычаях горцев на Центральном плато и брошюрами о выращивании риса. «Воспоминания» французских и американских генералов стоят здесь вперемежку с записками врачей и документами международных конференций. Отстает только художественная литература. Романы и повести об одном из самых бурных десятилетий в истории послевоенной Америки можно пересчитать по пальцам.
Если литераторы XIX века умели в толстых томах изобразить судьбу одной семьи, то писатели второй половины XX века — так же как и все их сограждане — не успевают за быстрыми переменами. У Шекспира были десятки лет на размышления о нерешительности Гамлета или ревности Отелло. История Древней Греции и Рима на протяжении столетий во всех школах служила источником назиданий и учебником жизни. Многие поколения изучали речи Цицерона и рассуждали о характере Юлия Цезаря.
XX век сыплет на головы людей потоки фактов и моральных проблем, не давая возможности опомниться и передохнуть. Чему он нас учит? Едва прошел шок от второй мировой войны и газовых камер, как появилось оружие, способное стереть с лица земли целые континенты. Голод косит кочевников в центре Африки, а житель экономически развитых стран борется с переизбытком калорий. Один человек над щитом управления баллистическими снарядами — или узкий круг людей, никем не контролируемый в момент принятия решения, — имеет возможность решать вопрос о жизни или смерти целых народов. Человек по своим возможностям равен богам, но одновременно похож на капризного ребенка, окруженного множеством игрушек.
Вьетнамская война отошла в прошлое, и Соединенные Штаты всеми силами стараются забыть о миллионах погибших, которые остались в безымянных могилах Индокитая. Мир устремляется дальше, возникают другие войны, газеты выкрикивают иные заголовки, бешено мчащееся время засыпает события в Индокитае прахом забвения. Тревожные вопросы не находят ответа.
Рассказ о наркотиках во Вьетнаме затрагивает пусть не самый главный, однако весьма необычный аспект этой войны. Сами по себе наркотики не определяли исхода больших сражений, хотя вызвали несколько путчей и сыграли определенную роль даже в решении о выводе из Вьетнама американской армии. Если этому аспекту уделяется чуть больше места, то лишь потому, что он наглядно свидетельствует: ныне наркотики — это синоним денег, а потому и искушение — властью, финансовым могуществом. Искушение политического и морального порядка.
Баллада о потерянных годах
Время войн измеряется не годами, а приобретенным опытом. Но как запечатлеть опыт войны в Индокитае? Солдатскими воспоминаниями? Описанием? То, что пережил Индокитай, несопоставимо с опытом Америки. Слова и даже фотографии дают лишь слабые представления об этой трагедии, длившейся тридцать лет. За эти тридцать лет целые области изменили свой облик. Но самым решительным образом изменилось мышление людей. Чтобы понять глубину этих перемен, достаточно полистать старый справочник, изданный в 1938 году для американских туристов. Французский Индокитай был тогда малоизвестной, экзотической страной. Автор путеводителя, корявым английским языком рекомендуя экзотические красоты Тонкина и Кохинхины, как некогда назывались северная и южная часть Вьетнама, захлебывался от восторга.
«Индокитайцы — чрезвычайно мирный народ. Путешественники могут передвигаться без оружия даже в самых далеких уголках страны — и днем и ночью, не испытывая ни малейшей тревоги за свою безопасность. Углубляясь в джунгли, пробираясь по глухим тропам, вы сможете увидеть лагерь в лесу, несколько бамбуковых хижин или домиков из рисовой соломы, группу охотников с примитивным оружием; вы сможете встретить, особенно ночью, диких животных, удивленных тем, что кто-то нарушает их покой. Если же с вашим автомобилем произойдет авария или вы увязнете в грязи, туземцы не оставят вас без помощи».
Вопреки всем этим похвалам Индокитай не привлекал иностранных туристов. Пароходы лишь изредка заходили в Тонкинский залив. Узкая полоса низменности у побережья не могла предложить ничего нового, с чем бы богатые туристы, посетившие другие уголки Азии, не были знакомы. Кого соблазнит охота на тигра в здешних джунглях, когда тигриный рык можно гораздо чаще слышать в Малайе или на берегах Бенгальского залива? К чему посещать императорские дворцы в столице Хюэ, когда в Британской Индии, находящейся всего в двух неделях плавания, таких памятников древней культуры хоть отбавляй? Зачем ехать в Сайгон за джином с тоником, когда гораздо ближе, в Сингапуре, есть отель «Рафль», прославленный Моэмом и Киплингом? Ничто не предвещало того, что именно этот далекий уголок нашей планеты, где восемь месяцев в году висят густые муссонные тучи, станет ареной самой длительной из современных войн, которая поглотит миллионы жертв, перепашет всю страну, страданием и волей к победе изменит мирный характер местных жителей, так красноречиво описанный автором французского путеводителя.
Правда, в Китае идет война. Пехота Страны восходящего солнца заняла Пекин и Шанхай. Китайцы обороняются уже в глубине своей страны. Однако не все решается военным превосходством — у японцев явно недостает солдат, чтобы целиком оккупировать Китай. Годом позднее война начинается и в Европе. Париж оккупирован немцами, но и эта катастрофа, если смотреть на нее из раскаленного Сайгона, кажется нереальной, словно бы подернутой дымкой. До Европы отсюда — половина земного шара. Пройдет месяц, прежде чем почтовый пароход из Марселя, обогнув мыс Доброй Надежды, доберется до Сингапура. За это время и самая большая трагедия утратит часть своего драматизма.
Тем не менее раскаты грома приближаются и к Тонкинскому заливу. 19 июня 1940 года французскому послу в Токио вручается нота. Японское правительство требует, чтобы французы запретили доставку стратегических средств в Китай через индокитайские порты. Японцы желают контролировать выполнение договора непосредственно на месте; чтобы колониальные власти недолго раздумывали, императорская армия в Китае двинулась к границе.
Французский правительственный комиссар в Ханое, знавший, что на собственное министерство иностранных дел он сейчас рассчитывать не может, посылает телеграмму в Вашингтон. Готовы ли американцы защищать Индокитай? В Южном Китае действуют американские «летающие тигры» — группа пилотов-добровольцев на самолетах американского производства. Армия Чан Кайши кишит американскими советниками.
Помощник государственного секретаря Самнер Уэллс отвечает, что Соединенные Штаты не хотят воевать с Японией. К официальной точке зрения правительства он добавляет собственный совет: лучше всего удовлетворить требование японцев.
Шестьдесят пять тысяч французских чиновников, солдат и полицейских в Индокитае послушались его совета. Однако вскоре обнаружилось, что и в Азии приспособленчество не приносит пользы. Легкий успех только кружит голову победителю.
Через несколько недель японцы выступили с новым ультиматумом. Они потребовали передачи им трех крупных авиабаз на севере страны. И получили их. Но и после этого «не чувствовали себя в безопасности». В июле 1941 года они объявили, что «ощущают себя окруженными», и с соизволения французского коллаборационистского правительства в Виши маршала Петэна послали в Индокитай армию. Так, без единого выстрела, Япония получила ключевые позиции, откуда через несколько месяцев напала на Филиппины и Малайю. Французы в Индокитае продолжали лояльно управлять страной, которая теперь принадлежала им лишь номинально. Из господ они превратились в слуг.
Японское продвижение продолжалось. В ночь с 6 на 7 декабря 1941 года японская авиация бомбардировала Пирл-Харбор. Три дивизии генерала Ямашиты высадились в Малайе и благодаря внезапности в пух и прах разбили английские, австралийские и индийские части. Сингапур, символ власти белого человека, пал почти без сопротивления. Затем пришла очередь Суматры, Явы и Борнео (Калимантана). Южная Азия с изумлением наблюдала за всеми поражениями.
Британская Индия, точно так же как Бирма, Вьетнам или нынешняя Индонезия, в свое время была завоевана небольшими, вооруженными по последнему слову техники европейскими армиями. Достаточно было одной проигранной битвы, и рушились целые империи. Колонией управляла лишь горстка чиновников и солдат.
Господство таких мелких европейских государств, как, например, Нидерланды, над азиатскими народами, превосходящими их численностью в десять, а то и в сто раз, опиралось не только на современную технику. Гораздо важнее был миф о превосходстве белого человека.
Колониальные чиновники и местные плантаторы всячески поддерживали веру в свое превосходство. Нищие американские бродяги нередко получали бесплатные билеты в железнодорожный вагон первого класса, только чтобы не нарушались расовые привилегии. Без сковывающего всякую инициативу убеждения, что любая попытка бунта заранее обречена на провал, азиатские колонии невозможно было удержать в повиновении.
Быстрота, с которой вся Юго-Восточная Азия в течение нескольких недель оказалась в руках японских солдат, подорвала престиж белого сахиба.
Коричневые, желтые и почти черные жители самого населенного континента получили еще один урок. Во время похода генерала Ямашиты англичане даже не пытались призвать к обороне Малайи местное население. Только после поражения они стали раздавать малайцам и китайцам оружие из тайных складов. В джунглях возникли первые партизанские отряды. С помощью британских инструкторов партизаны быстро поняли простую истину: в диких лесах можно победить и не выигрывая сражений. В джунглях слабый может годами противостоять сильному. Даже самая многочисленная армия не способна прочесать джунгли: потери превысят успех. Это было важно и для послевоенной борьбы азиатских народов за свободу.
Военный покер
«Где тут наркотики?» — может запротестовать читатель, неожиданно обнаруживший в книге о «золотом треугольнике» повествование о битвах второй мировой войны. По правде сказать, наркотики были от всего этого не так уж далеко. В пору «опиумных» войн англичане навязали наркотики и Таиланду. Уже с конца XIX века опий покрывал треть бюджета Французского Индокитая. Доходы от наркотиков, получаемые с помощью полутора тысяч курилен и трехсот магазинов, подчиненных государственной опиумной монополии, финансировали строительство железных дорог, портов и шоссе.
Поэтому колониальные чиновники заботились, чтобы количество наркоманов постоянно росло. Десятки тысяч несчастных без слова протеста отдавали в государственную казну каждый заработанный или украденный грош. Можно ли желать более идеальных налогоплательщиков? Поденщик, мечтающий только о трубке опия, не бунтует. Речи смутьянов его не трогают.
Правда, мозг отказывается ему служить, но это уж его дело.
В результате такой необычной расчетливости официально поддерживаемая наркомания ширилась, как лавина. Никакая статистика не регистрировала, сколько вьетнамцев посещало легальные опиумные притоны. Явно сотни тысяч.
Опий покрывал треть бюджета Индокитая. Не забудем эту цифру. Она поможет нам попять, почему именно здесь наркотики были так тесно связаны с политикой.
Но для более ясного понимания роли, какую должны были сыграть наркотики в ближайшие годы, необходимо коротко рассказать и о политических проблемах.
В мае 1941 года во вьетнамо-китайском пограничье, где скрывались и многие члены Коммунистической партии Индокитая, было основано движение Вьетнам доклап донг-минь, или Лига борьбы за независимость Вьетнама, коротко называемое Вьетминь. Его цель с помощью союзников разгромить японских оккупантов и достичь полной независимости. Председателем генерального комитета новой организации стал Нгуен Ай Куок (псевдоним Хо Ши Мина). За свою жизнь он сменил немало профессий: был матросом и грузчиком на корабле, боем в лондонском отеле, ретушером в парижском фотоателье. Вся его жизнь была подчинена одной идее: еще в 1919 году он обратился с письмом к Версальской мирной конференции, требуя предоставления Вьетнаму независимости.
С основанием Вьетминя началась сложная игра. Каждый из ее участников преследовал собственные цели. Французы продолжали считать Индокитай своим владением. Японские генералы по мере сил старались отдалить поражение. Правительство Чан Кайши надеялось поставить Индокитай — разумеется, избавленный от французов — в зависимость от Китая. Американцы колебались. Президент Рузвельт, по имеющимся свидетельствам, не желал, чтобы в Азию вернулись европейские колониальные войска: он не мог простить правительству Виши союзничества с немцами и сотрудничества с японцами в Индокитае.
«Франция владеет этой страной почти сто лет, а население ее живет хуже, чем прежде… Люди в Индокитае заслужили лучшей доли!» — заявлял он.
В марте 1945 года, когда японцы неожиданно разоружили и загнали в лагеря военнопленных всех находившихся во Вьетнаме французов, командир 14-й воздушной армии в Китае генерал Ченноль намеревался послать небольшим частям, сумевшим выйти из окружения, боеприпасы, провизию и лекарства. Из Вашингтона пришел категорический запрет. Французам не должна оказываться никакая помощь, даже если бы это означало их полное уничтожение. И хотя через несколько месяцев этот приказ был отменен, при жизни президента Рузвельта американское правительство, несомненно, отдавало предпочтение вьетнамцам.
А Вьетнам был представлен Вьетминем. Под руководством молодого и энергичного Во Нгуен Зиапа повсюду росли партизанские соединения. Они вооружались всем, что оставалось в покинутых французских складах, а также винтовками, украденными у японцев; в ход шли даже луки и стрелы. Почти все части японской императорской армии были стянуты к побережью, чтобы усилить оборону против возможного нападения союзников. Таким образом, внутренние области страны, особенно на Севере, освободились как от японского, так и от французского контроля.
Несколько месяцев, которые выиграл Вьетминь, позволили обучить отряды повстанцев, подчас состоявшие из крестьян да подростков. Командиры учились не только основам стратегии и тактики, но и непростому искусству руководить людьми. Впервые в жизни миллионы вьетнамцев получили возможность подумать о своем будущем.
Международное положение складывалось благоприятно для Вьетминя. Однако весной 1945 года Рузвельт умер. Президентом стал Гарри Трумэн. И это не могло не отразиться на внешней политике — ничего хорошего не предвещал уже договор о разоружении японской армии; Север Вьетнама должны были занять китайцы, Юг — англичане. В этой ситуации полагаться следовало не на обещания иностранных правительств, а на собственные силы. И 13 августа, в канун капитуляции Японии, Вьетминь призвал народ к всеобщему восстанию.
19 августа вьетнамская армия вступила в Ханой, а 25 августа — в Сайгон. 2 сентября Хо Ши Мин от имени временного правительства провозгласил создание самостоятельного государства Вьетнам.
Тем же летом, когда миллионы солдат во всем мире с облегчением сбрасывали военную форму, из европейских портов вышли военные транспортные суда. Лондон и Париж не желали мириться с результатами второй мировой войны. Международный престиж великих держав — Советского Союза, Соединенных Штатов и Китая — опирался на обширные пространства собственных территорий с многомиллионным населением. Между тем Англия и Франция без колоний опустились бы до уровня Италии или Испании.
Политики и генералы в Лондоне и Париже, шесть долгих лет не имевшие сведений с территории, которая находилась под японской оккупацией, еще не подозревали, какие большие перемены произошли в мышлении их азиатских подданных. Понадобится не один год, пока они осознают, что армии такой маленькой страны, как Нидерланды, не победить миллионы индонезийцев, a обескровленная войной Франция не способна удержать в своих руках Индокитай.
Сражение тигра со слоном
«Я обращаюсь к народу Франции, страны, где я провел молодость. Обращаюсь также к человеку, который стоит во главе ее, к ее освободителю. Хочу говорить скорее как друг, чем как глава государства.
Вы достаточно настрадались в течение четырех ужасных лет, чтобы понять, что народ Аннама с двадцативековой историей и славным прошлым не желает больше подчиняться чужому господству и никогда с ним не смирится.
Вы бы лучше поняли нас, если бы увидели собственными глазами, что у нас происходит; стремление к независимости проникло в самую глубину каждого человеческого сердца, и никакая сила в мире не сможет его подавить. Даже если бы вам удалось вновь ввести здесь французское правление, никто бы теперь не стал ему подчиняться: каждая деревня сделалась бы очагом сопротивления, каждый бывший подданный — врагом. Сами ваши чиновники мечтали бы выбраться из этой убийственной для них обстановки.
Прошу вас, поймите, единственный способ действовать в интересах Франции и сохранить ее духовное влияние на Индокитай — это признать независимость Вьетнама и отказаться от всякой мысли о возвращении французского господства…»
Письмо, направленное президенту де Голлю, написал не кто-нибудь из руководителей Вьетминя. Его послал слабый, не слишком смелый вьетнамский император Бао Дай. Даже он в стенах своего дворца ощутил изменившееся настроение страны.
Генерал де Голль считал себя апостолом, который вновь превратит потерпевшую поражение, разбитую и деморализованную отчизну в великое государство. Он не знал, что Бао Дай не хитрит, чтобы удержаться у власти. Не подозревал, что 60 тысяч солдат, до войны державшие Индокитай в повиновении, исчезнут, словно капля в тропическом ливне, бессильные противостоять целому народу. И не колеблясь послал на побережье Южно-Китайского моря одну из самых хорошо обученных армий мира — Французский экспедиционный корпус.
— Боюсь, что в конце концов нас вынудят воевать, — заявил в 1946 году после безуспешных переговоров с французским правительством Хо Ши Мин в беседе с американским журналистом.
— Похоже, эта борьба безнадежна, — возразил американец, имея в виду соотношение сил.
— Это будет сражение слона с тигром. Если тигр будет стоять на одном месте, слон раздавит его своим весом. Но тигр не стоит на месте. Днем он скрывается в джунглях, а на охоту выходит лишь ночью. Прыгнет слону на спину, вырвет кусок мяса и вновь скроется в джунглях. И слон постепенно истечет кровью. Так будет выглядеть война в Индокитае, — ответил руководитель вьетнамского народа.
В марте 1946 года Франция признала Вьетнам во главе с Хо Ши Мином «свободным государством, имеющим свое правительство, свой парламент, свою армию, свои финансы, входящим в Индокитайскую федерацию и Французский союз». А в ноябре в Хайфоне французский крейсер обстрелял город, и было убито более 6000 жителей. Вскоре отдельные стычки переросли в войну.
Прекрасно вооруженная и вымуштрованная колониальная армия после ряда кровопролитных боев вытеснила Вьетминь из больших городов и дельт Хонгхи и Меконга. У французов были танки и самолеты, самоходные орудия, минометы, крейсеры, миноносцы, парашютисты, иностранный легион, части из Северной Африки. Не хватало только поддержки местного населения. Из пяти вьетнамцев четверо поднимались против них. Сражение тигра со слоном началось.
Тигр нападает
«Если мы и дальше поведем войну таким образом, мы ее проиграем. Господа в Париже понятия не имеют, как выглядит тропический лес. Каким образом они собираются применять инструкции по тактике в войне, где линия фронта проходит через каждый город? Сумеют ли они среди крестьян возле Хонгхи отличить друга от недруга?» — Майору Роже Транкье не к чему было объяснять капитану Антуану Савани трудности войны в джунглях. Эти младшие офицеры лучше, чем их начальники, понимали, что исход этой войны будет решаться не на картах генерального штаба.
Командиры экспедиционного корпуса, прошедшие школу первой мировой войны, использовали опыт «линии Мажино». По всему Индокитаю и поныне вдоль важнейших дорог и на подступах к Ханою стоят странные сооружения, напоминающие высокие четырехугольные римские башни с бронированными воротами: они построены для защиты мостов и рек.
Каждая такая маленькая «крепость» напоминала западню. Ее гарнизон месяцами ждал нападения, о котором возвещал неожиданный взрыв гранаты или короткие ружейные выстрелы, а атакующие, выныривавшие из темноты, имели достаточно времени, чтобы внимательно изучить крепость и выбрать для нападения наиболее подходящий момент. Целыми днями они могли выискивать в обороне слабину и уязвимые места.
Имеет ли значение, что крепость охраняют десять-пятнадцать опытных солдат? Плохо вооруженных нападающих в двадцать раз больше, они бросаются вперед, не обращая внимания на потери. Ни одна «крепость» не устоит перед этими человеческими волнами, рано или поздно кому-нибудь из нападающих удастся добраться до непростреливаемого пространства и бросить в амбразуру связку гранат или залезть на крышу и прикрепить заряд взрывчатки.
Прежде чем явится подкрепление, все будет кончено. Только трупы защитников станут свидетелями ночной трагедии. Противник исчез, слился с крестьянской массой. Преследовать его бессмысленно, он не оставляет следов. Нападение могли совершить и партизаны, и жители ближайшей деревни, которые еще до рассвета спрятали ружья в бамбуковой чаще и вновь превратились в трудолюбивых подданных Французской республики.
В такой ситуации младшие офицеры предложили иную тактику, взятую из опыта «маки». Предполагалось раздробить страну, превратив ее в шахматную доску, где бы на маленьких полях сталкивались небольшие группки профранцузски настроенных наемников со столь же раздробленными патриотическими силами. Честные вояки старой школы не могли скрыть отвращения, когда поняли, что их союзниками станут бандиты и пираты. Но выбора не было.
Слоновьи бивни
Вьетнам — многонациональное государство. Вьетнамцы, составляющие 80 % жителей, густо населяют дельту Хонгхи, прибрежные долины и дельту Меконга. Гористые центр и север страны, где происходили основные сражения, населяет свыше шестидесяти национальных меньшинств. Именно на них делали ставку французы. Они полагали, что трудная, малодоступная местность усложнит распространение патриотических идей, а различия в языке затруднят взаимопонимание.
Вербовка добровольцев из горных племен по методу, предложенному капитаном Роже Транкье, происходила в четыре этапа.
Первый, разведывательный этап: группа специалистов на небольшом самолете облетала горы и низко кружила над каждой деревней или группкой хижин. Руководствовались простейшим правилом: если фигурки внизу начинали стрелять, значит, они не питают особой симпатии к трехцветной французской эмблеме на крыльях самолета; если же фигурки приветственно махали руками, то офицеры отмечали это место на карте.
Второй этап начинался с высадки четырех-пяти десантников из особой службы MAGG. С помощью обещаний, убеждений и денег они должны были завербовать примерно пятьдесят добровольцев и направить их в школу на мыс Сен-Жак близ Сайгона. Новоиспеченные союзники в течение сорока пяти дней учились прыгать с парашютом и обращаться с рацией, стрелять из автомата, допрашивать пленных, взрывать мосты и убивать без шума. Под конец из них формировали подвижные группы — каждая состояла из четырех человек: командира, радиста и двух разведчиков.
Вернувшиеся после такого обучения, они ничем не напоминали зеленых рекрутов, два с половиной месяца назад улетевших в неизвестность. Они поражали всех приемами каратэ и рассказами о волшебном мире, где побывали. На груди у каждого болталось новехонькое оружие. Они больше не бегали босиком. А главное — у них были деньги, много денег, они даже могли одолжить их своим землякам. С таким значительным человеком стоило поддерживать дружбу, стоило делиться с ним сведениями обо всем, что делается в их крае.
Если первым пятидесяти рекрутам удавалось послать на выучку в Сен-Жак еще сотню желающих, еще один этап был окончен, и начинался последний, решающий этап. Профранцузские наемники нападали на небольшие группы национально-освободительных сил, перерезали коммуникации, убивали агитаторов Вьетминя. Командиры этих отрядов по рации держали связь с французами, которые обеспечивали им регулярную доставку оружия, провианта и… денег. Именно финансовый вопрос играл во всей операции ключевую роль. В то время как воины Хо Ши Мина голодали и погибали в борьбе за лучшее будущее, горцы бесплатно не желали даже пошевелить пальцем. Организаторы наемной армии в этом отношении не питали никаких иллюзий.
«Их, несомненно, больше привлекает денежное вознаграждение, чем наша страна, но и это пристрастие может быть полезным, если умело его использовать. Ведь мы знаем, что в периоды смут честолюбие и забота о собственных интересах всегда были могучей побудительной силой для предприимчивых личностей, которые хотели выбраться из наезженной колеи и чего-то в этой жизни достичь», — откровенно заявил главный организатор нерегулярных частей Роже Транкье.
В военном отношении этот план принес лишь частичный успех. Французам удалось организовать три очага диверсий: в Лаосе к ним присоединились мео под руководством Тоуби Лифоунга, в Северо-Западном Вьетнаме, населенном народностью тхай, с неприятелем сотрудничали отряды Део Ван Лонга, а севернее Хонгхи — кое-кто из мео. Но в плане Роже Транкье был один существенный изъян: он требовал денег. Первый этап обучения пятидесяти наемников стоил 3000 долларов, на втором этапе расходы возрастали до 6000 долларов, причем главную часть расходов составляло относительно высокое жалованье солдат. С растущим количеством рекрутов росли и расходы, пока не достигли миллионных сумм. Но если регулярные денежные поступления прекратятся, «предприимчивые личности» не станут воевать, и все, что в них вложено, можно сказать, будет пущено на ветер. Горцы просто сложат оружие и начнут вновь возделывать свои маленькие поля.
Но откуда взять деньги?
Во Франции индокитайская война была исключительно непопулярна. Демонстранты бросались на рельсы перед воинскими эшелонами, докеры отказывались грузить отправлявшиеся в Сайгон корабли, налогоплательщики роптали. Депутаты Национального собрания весьма неохотно утверждали даже самые минимальные суммы на содержание регулярной армии.
Тогда-то и возник план «операции Икс», тщательно утаиваемый не только от французского правительства в Париже, но даже от колониальной администрации в Индокитае. Об этой акции знало всего несколько человек из командования экспедиционного корпуса. До 1946 года французы открыто торговали в Индокитае наркотиками, однако столь беззастенчивое насаждение наркомании вызывало все более решительные протесты вьетнамцев. Поэтому в 1946 году французское правительство запретило официальную торговлю опием.
Большинство колониальных чиновников с этими мерами не смирились. Опий, доставляемый с гор на севере страны, продолжал оседать в бесчисленных притонах, теперь переименованных в «клиники по дезинтоксикации». Под этой широковещательной вывеской всем желающим продавались наркотики. Лишь через два года французский верховный комиссар издал распоряжение, согласно которому курильщик опия обязан был зарегистрироваться. Соответствующие медицинские учреждения будут выдавать ему наркотики, все уменьшая и уменьшая дозу, чтобы постепенно отучить от пагубной привычки.
Статистические данные мгновенно подтвердили «успех начинания». Если в 1943 году в горных областях Индокитая было закуплено 60 тонн опия-сырца, то в конце 40-х годов не было продано ни грамма.
Тем не менее наркоманы от этого не пострадали. Выгодную коммерцию взяла в свои руки французская секретная служба. Теперь ее хозяевам уже не приходилось с напряжением следить за парламентскими дебатами в далеком Париже и трястись за каждый франк. Был найден неисчерпаемый источник доходов, появилось достаточно денег не только на собственные нужды, но и на оплату наемных солдат в горах и на финансирование полувоенных организаций и всякого рода религиозных сект. К тому же «операция Икс» обеспечивала и расположение горцев. По счету платили Другие.
Однако, чтобы акция прошла успешно, французам пришлось объединяться и с явными преступниками.
Бинь-Кхьем
Речные пираты из Бинь-Кхьема впервые появились в дельте Меконга в начале 20-х годов. Убежищем им служили густые джунгли в устье текущей через Сайгон реки, прорезанном бесчисленными каналами, старицами и непроточными рукавами. Ни одна облава не может прочесать болота величиной с целый округ. Пираты собирали дань с джонок и сампанов, которые плыли по реке в Шолон, порой убивали богатых купцов или похищали у них детей.
Не начнись война в Индокитае, эти всеми преследуемые изгои были бы лишь персонажами местной рубрики происшествий. Столкновение же полярных политических, социальных и национальных интересов в конце второй мировой войны вознесло их на вершину могущества.
В пору своего расцвета Голливуд создал бесчисленное множество фильмов о бедняках, которые выбились в люди. Нищие чистильщики сапог становились миллионерами, золотоискатели на Юкатане за ночь превращались во владельцев конюшен с великолепными скакунами извечный сказочный мотив о свалившемся с неба богатстве находил современное воплощение.
И все же ни один сценарист не взялся за историю Бай Вьена, который за каких-то пять лет из изгоя с вечно пустым желудком превратился в обладателя многих миллионов и председателя совета министров.
Бай Вьен, настоящее его имя Ле Ван Вьен, родился в китайской части Сайгонг, в Шолоне. Здесь, среди нищих сверстников-мальчишек, постиг он закон силы и сделал для себя соответствующий вывод: хитрость полезней, чем умение читать. Беспощадная школа улицы научила его жестокости — другой школы он никогда и не посещал. Проиграв тяжбу о наследстве, он в семнадцать лет очутился на тротуаре, полуголый, без крыши над головой. Тогда впервые на помощь пришел случай. Один мелкий гангстер предложил юнцу стать шофером. Автомобиль свел его с главарями организованного преступного мира. Бесстрашного новичка стали приглашать к королю гангстерского синдиката Донг Ван Донгу, по прозвищу Ба Донг, в его дом в Бинь-Кхьеме. Деревня, расположенная южнее Шолона, дала название всей группе: «пираты из Бинь-Кхьема».
Первые шаги подающего надежды молодчика были довольно типичны: кража — арест — тюрьма. Выйдя на свободу, он начал заниматься грабежами, порой сдобренными похищением, дикой погоней или убийством.
В последние месяцы войны на Тихом океане неграмотные пираты прошли прекрасную политическую школу. Некоторые, как, например, Ба Донг, вступили в прояпонские политические партии. Те, к кому судьба в лице колониальной полиции была неблагосклонна, сидели в тюремных камерах вместе с агитаторами Вьетминя. От скуки и недостатка иной деятельности они месяцами слушали горячие дебаты о будущем Вьетнама. В самой ужасной тюрьме на острове Пуло Кондор до начала 1945 года пришлось пройти эту школу и Бай Вьену. Бежал он оттуда в самый подходящий момент.
9 марта 1945 года японская армия произвела в Индокитае молниеносный переворот. Все французские чиновники, полицейские и солдаты очутились в лагерях для интернированных. В то время, когда американская морская пехота приближалась к Южно-Китайскому морю, оккупанты из Страны восходящего солнца пытались снискать симпатии вьетнамских националистов и выступить в роли их освободителей и братьев.
В критический час японцы не пожалели денег, чтобы собрать информацию о том, что делается в Сайгоне, самом большом и самом богатом городе Индокитая. Они щедро раздавали своим потенциальным союзникам оружие и золото. С арестом французов освободились сотни кресел в важнейших учреждениях. Оккупанты предлагали их всем, кто пожелает. Пираты, прекрасно знавшие Сайгон, с радостью принимали дары небес: когда японцы окончательно проиграют войну, можно снова уйти в джунгли. Пока же сотрудничество с неприятелем сулило им одни выгоды. Склонить Бинь-Кхьем на свою сторону старались и вьетнамские консерваторы, и представители левых кругов. По зрелом размышлении пираты присоединились к левым. Теми, кто в свое время сидел в тюрьмах, руководили патриотический энтузиазм и неприязнь к французам, большинство же просто делало ставку на самого сильного.
20 сентября в Сайгон вошли 1400 непальских гуркхов и батальон французов, доставленный самолетами из Бирмы. Прибывшие сумели тайно вооружить интернированных французских солдат, и те при поддержке японских и индийских частей напали на Вьетминь. После короткого боя им удалось занять центр Сайгона. Через несколько недель в порту бросили якоря транспортные суда со свежими частями из Франции.
В Сайгоне и Шолоне после отхода регулярных войск Вьетминя командиром партизан остался Бай Вьен. Он опирался на сотню патриотически настроенных пиратов и на две тысячи членов антифранцузской организации «Молодой авангард». В то время никто не задумывался, долго ли может продлиться такой союз. Они наносили удары и вновь скрывались в болотах.
Однако вскоре начались и раздоры. Бывшие бандиты не хотели отказаться от грабежей. В частях Вьетминя, напротив, господствовала железная дисциплина. Командиры подчиняли личную жизнь общему делу и карали за малейший проступок. Разве могли дисциплинированные партийные работники найти общий язык с главарями пиратской шайки?
Приверженцам Бай Вьена претила жесткая дисциплина, они скучали по разгульной городской жизни. Разочарование плодило интриги. Посланцы Бай Вьена предложили союз секте хоа-хао, враждебной как французам, так и Вьетминю. А поскольку будущее не предугадаешь, на всякий случай прозорливые пираты завязали отношения и с капитаном Савани из французской тайной службы, называемой Вторым отделением. Переговоры с неприятелем означали открытое предательство. И тогда Бай Вьена вызвали в главную ставку Вьетминя для серьезного разговора.
Главарь пиратов явился с двумя сотнями отборных, до зубов вооруженных головорезов. С таким конвоем он ничем не рисковал. Партизанские командиры искоса наблюдали за своими вчерашними соратниками. Лишь несколько высших офицеров Вьетминя знало, что время работает на них. Приверженцы Бай Вьена оказались в меньшинстве. И потому партизанам Вьетминя удалось то, чего не могла добиться ни одна французская карательная экспедиция: сторонники Бай Вьена были разоружены и изгнаны из окрестностей Сайгона.
Так Франция обрела неоценимых помощников. Восемьсот человек во главе с Бай Вьеном, выйдя из лесов, не представляли военной угрозы. Зато они прекрасно знали Сайгон. В обмен на власть всего лишь в одном городском квартале они снабдили французов сведениями о нелегальных организациях, помогли колониальной полиции в розысках и ликвидации революционных ячеек. Сотни подпольных работников очутились в тюрьме или были расстреляны. Во время арестов и уличных перестрелок особенно рьяно действовали пираты, в уничтожении вчерашних товарищей видевшие залог собственной безопасности. Поскольку в борьбе против нелегальных организаций французы не могли обойтись без помощи местных преступников и осведомителей, они были вынуждены постепенно передать в их руки весь Сайгон.
В сложной борьбе, в переплетении интриг, предательств и диверсий, бывшие пираты проявили незаурядные способности. Тысячи информаторов служили им, как чувствительные антенны, воздвигнутые на базарных площадях и у буддийских храмов. Они знали настроение улицы, потому что сами из нее вышли, и даже окружавшая их роскошь не притупила этих инстинктов.
Разумеется, они управляли городом, заботясь прежде всего о своих доходах. Все кофейни, танцплощадки и бары отдавали новым хозяевам часть своей прибыли. Самыми значительными источниками их доходов были казино, в первую очередь «Гран Монд» в Шолоне и «Клош д’Ор» в Сайгоне.
Казино «Гран Монд» открыл в 1946 году французский губернатор в Кохинхине, искавший источник доходов для вечно пустующей казны. Крупнейшее, да, пожалуй, и самое известное казино во всей Азии могло позволить себе выплачивать в день 2600 долларов откупного, чтобы какая-нибудь брошенная через окно граната не испортила настроения его посетителям. Свою долю дохода получал каждый, кто имел хоть малейшую власть. В тайных выплатных ведомостях фигурировали имена гангстеров и самого императора Бао Дая. Деньги получали и пираты и полиция.
Поэтому представители французской тайной службы приветствовали предложение Бай Вьена взять управление «Гран Монд» в свои руки, заменив в этом деле китайцев из Макао. Все, кто прежде участвовал в дележе доходов, начали протестовать: и император, и государственные министры, и французский губернатор. Что ж, бандиты из Бинь-Кхьема только пожали плечами и объявили, что больше не будут охранять казино от нападения партизан. Вскоре в окно заведения влетели гранаты, несколько посетителей было убито. Переполненные залы мгновенно опустели. Никто не хотел взлететь на воздух во время карточной игры — в конце концов в покер или в мажонг можно играть и дома. Доходы катастрофически упали, в руках бандитов очутился и главарь китайского синдиката из Макао.
Протесты прекратились.
В канун нового, 1950 года было достигнуто соглашение. Представители Бинь-Кхьема внесли в казну 200 тысяч долларов и обязались отчислять в нее по 20 тысяч ежедневно. Снова пошла в ход выплатная ведомость с именами важных особ.
Гангстеры набирали силу. В апреле 1954 года подчиненный Бай Вьена возглавил полицию, а сам Бай Вьен вошел в состав правительства. Городом владели пираты, облаченные в военную форму и зеленые береты. Им принадлежали роскошные виллы, где немногие, но тщательно подобранные красотки предлагали услуги генералам и министрам. Контролировали они и известный Зал зеркал, где под одной крышей было собрано 1200 проституток; вестибюль этого самого большого в мире публичного дома подчас напоминал заводскую проходную после окончания рабочего дня. Как и из других подобного сорта заведений, оттуда поступали не только доходы, но и различного рода информация.
В начале 50-х годов пираты овладели и сетью опиумных притонов, «унаследовав» тысячи клиентов, для которых жизнь была лишь цепью ничего на значащих промежутков между трубками с опием. Гангстеры достигли таких вершин могущества, о каких американской мафии и не снилось.
Агенты Второго отделения с помощью командиров местных наемных частей покупали в Лаосе и на северо-западе Тонкина опий-сырец и на мулах доставляли его на вырубленные в джунглях посадочные площадки. Легкие военные самолеты переправляли опий на мыс Сен-Жак. Отсюда ящики с товаром перевозились военными машинами в полицейское управление столицы. Как только опий-сырец оказывался в Сайгоне в руках облаченных в полицейские мундиры гангстеров, уже невозможно было доказать, каково его происхождение. Он исчезал на одной из двух перерабатывающих фабрик. Об остальном заботились местные торговцы.
Риск — минимальный, прибыль — огромная.
Подлинного происхождения наркотиков поначалу не могли установить даже американцы. «Бинь-Кхьем обеспечивает транспортировку наркотиков на одном из главных мировых путей и принимает участие в доставке качественного опия из Лаоса и Южного Китая. Барыши при этом столь велики, что даже скромная доля императора Бао Дая дает ему возможность содержать во франции яхты и виллы», — еще в 1948 году сообщал в Вашингтон крупнейший агент ЦРУ в Индокитае полковник, а позднее генерал Эдвард Ландсдейл.
Когда же в начале 50-х годов ему удалось получить сведения об «операции Икс» и он, ужаснувшись, сообщил в Вашингтон, что французская секретная служба поддерживает торговлю опием, то получил от начальства раздраженный ответ: «Вам что, нечем заниматься? Не суйте нос в эту банку с червями, это может привести дружественное нам правительство к крупным неприятностям».
За океаном, несомненно, понимали, что без бывших пиратов французам не обойтись. Тот, кто владел сайгонской улицей, держал в руках всю столицу. Сайгон контролировал подступы к дельте Меконга — рисовой житнице страны. А дельта Меконга — это ключ ко всему Южному Вьетнаму. Так что с принципами можно и повременить.
Однако выиграть войну не удалось даже с помощью опия.
Крепость в джунглях
В широкой лесистой долине, неподалеку от лаосской границы, окруженные деревьями стоят низкие домики. Зеленые деревья создают впечатление ничем не нарушаемого покоя. Дьенбьенфу, крепость, название которой известно всему миру, не похожа на Верден, и по сей день окруженный сетью бетонированных дотов и кладбищ. Не напоминает она ни «линию Мажино», ни кирпичные редуты Терезина.
20 ноября 1953 года, согласно «операции Кастор», здесь приземлились французские парашютисты и в том месте, где сходятся пять важных дорог, сразу же начали строить временную посадочную площадку для приема самолетов. Глубоко в тылу освободительных частей возникла крепость, задачей которой было блокировать любую попытку наступления патриотических сил в Лаосе, защитить союзников Франции в Северо-Западном Вьетнаме и создать постоянную угрозу коммуникациям противника. Бульдозеры срывали все пригорки, расширяли посадочные площадки, из самолетов выкатывались танки, реактивные минометы, саперы строили бетонированные позиции для тяжелых орудий. Название долины Дьенбьенфу впервые облетело мир, но, кроме военных, никто не обратил на него внимания.
Французские офицеры рассчитывали, что для победы во Вьетнаме им потребовалось бы втрое больше солдат, чем было готово послать туда французское правительство. Поэтому план, составленный верховным командующим колониальными войсками в Индокитае генералом Наваррой, учитывал все слабые места противника, вынужденного пользоваться заболоченными тропами в джунглях, и весь технический перевес французов.
Мобильные соединения экспедиционного корпуса должны были сосредоточиться в дельте Хонгхи и напасть на главные силы Демократической Республики Вьетнам, которые, как предполагалось, попытаются защитить эту ключевую область Северного Вьетнама. Танки и самолеты нанесут им ощутимые удары. Одновременно парашютисты получили приказ занять котловину Дьенбьенфу в тылу народной армии и держать под ударом как вьетнамские подразделения, так и бойцов Патет-Лао, продвигавшихся в глубь Лаоса.
С началом сезона дождей французские части должны были передислоцироваться на Юг и ликвидировать там «свободные районы». Овладев Югом, они будут молниеносно переброшены на Север, где, наступая из дельты Хонгхи и крепости Дьенбьенфу, окружат остатки вьетнамской армии в горах, у границы с Китаем.
Но, увы, вьетнамцы повели себя совсем не так, как ожидали французы. Вместо того чтобы сосредоточить силы для обороны, они оставили в дельте Хонгхи лишь местные части с приказом сражаться до последнего патрона. А главные силы перешли в наступление в Центральном Вьетнаме и в северо-западном пограничье. Другие части угрожали бывшей лаосской столице Луангпрабанг.
Пришлось французскому командованию перебросить мобильные части из дельты Хонгхи и разбросать их по всем уголкам Индокитая. План Наварры рухнул.
Когда началась атака на крепость Дьенбьенфу, считавшуюся неприступной, французские генералы ликовали. Годами мечтали они о моменте, когда неприятель выйдет из джунглей, чтобы, используя свой технический перевес — артиллерию, танки и самолеты, смести его с лица земли. Теперь их мечта сбывалась.
13 марта 1954 года защитников крепости разбудил оглушительный залп. Земля содрогнулась. Опытные солдаты сразу поняли: что-то стряслось. Даже на слух они могли определить, что против них стоит больше тяжелых орудий, чем, по их сведениям, насчитывалось во всей вьетнамской армии. И действительно: против их двадцати восьми тяжелых орудий стояло более двухсот стволов противника с достаточным количеством боеприпасов.
Разведка явно подвела, не предупредив генеральный штаб, что к крепости отовсюду стягиваются лучшие и чрезвычайно многочисленные части вьетнамской армии.
Оптимизм сменился самыми черными опасениями.
С севера крепость Дьенбьенфу охранялась тремя пунктами наружной обороны; важнейшими из них были холм Док Лап, на котором возвышалась маленькая крепость Габриэла, и холм Хим Лам с крепостью Беатриса. После мощной артподготовки против них высыпала вьетнамская пехота. Тысячи солдат почти сомкнутым строем бросились на пулеметы. Место павших мгновенно занимали новые бойцы. Французским защитникам крепости казалось, будто все новые и новые человеческие волны вырастают прямо из-под земли. Наступающих было больше, чем патронов в патронташах французов. Вьетнамцы стреляли и кричали, умирали и падали, но подходили все ближе.
Ни один обороняющийся не способен долго выдержать такую атаку без поддержки самолетов или артиллерии. Но крепостная артиллерия сама находилась в сложной ситуации. Если бы она поставила перед атакующей пехотой заградительный огонь, она стала бы беззащитной мишенью для батареи противника.
Холмы, защищавшие подступы к крепости, были взяты еще в середине марта, и с этого момента исход сражения был предрешен. Французы не нашли контрмер против гениально простой тактики вьетнамцев. Со всех окрестных холмов в долину шла густая сеть соединительных ходов, траншей и окопов. Десятки, а возможно, и сотни тысяч солдат вели подкопы к французским укреплениям. Рвы охраняли их от бомб, напалма и осколков снарядов. Окоп был ответом вьетнамского пехотинца на технический перевес французов.
Десятки километров извилистых траншей окружили французский гарнизон, видевший в амбразуры тысячи кирок и лопат, непрерывно прорывающих ходы все ближе и ближе. Этот лабиринт невозможно уничтожить; и самая тяжелая бомба убьет лишь нескольких солдат, но не остановит других. А едва они приблизятся, как в амбразуры полетят гранаты и на штурм ринется море атакующей пехоты. В момент, когда между двумя линиями останутся уже какие-то метры, наступающие смогут проскочить простреливаемое пространство прежде, чем защитники отбросят в сторону миски с едой.
Терпеливо и настойчиво углубляли вьетнамские пехотинцы свои окопы, атакуя наиболее уязвимые места обороны, каждый раз создавая такой численный перевес, что лишенные резервов защитники крепости не могли их остановить.
Ожесточенный артиллерийский обстрел перепахал посадочные площадки. Даже самым опытным пилотам не хотелось садиться на дне котловины, где транспортные самолеты напоминали мишени на стрельбище. Попытка осуществить снабжение окруженного гарнизона с помощью парашютов только отодвигала момент поражения. Обороняемое пространство сузилось до двух квадратных километров, и большая часть сбрасываемых на парашютах запасов попадала к неприятелю.
Агонию французов довершил решающий штурм, когда волны атакующих со всех сторон устремились на последних защитников крепости. 7 мая генерал де Кастри сдался. Всего семьдесят восемь его солдат избежали плена или смерти и пробрались в Лаос.
Менее чем через сорок часов после падения крепости в Женеве начались мирные переговоры.
Каждого, кто в 50-е годы взволнованно следил за битвой, положившей конец французскому господству в Индокитае, должны были поразить ее масштабы. На французской стороне сражалось 15 600 человек, не считая экипажей самолетов. Это был цвет экспедиционного корпуса, но и его потеря еще не означала трагедии, которая могла бы поставить Францию на колени. Это сражение не сравнишь с битвами под Сталинградом или Курском, где танки насчитывались тысячами, а солдаты — миллионами. Однако психологические последствия поражения намного превзошли его военное значение. Высшие французские офицеры теперь открыто утверждали, что Франция в Индокитае не может победить. Затяжная война только истощала метрополию и затрудняла послевоенное восстановление промышленности. Победа Вьетнама у Дьенбьенфу раскрыла эту простую правду всему миру.
Парадокс заключается в том, что и к этой решающей битве Индокитайской войны имели отношение наркотики.
Гибель Федерации тхай
«Уйдите из Дьенбьенфу», — взывал к солдатам осенью 1953 года, за полгода до решающей битвы, молодой француз Жан Жерусалеми. Он знал, о чем говорит. Дело в том, что он служил советником в так называемой Федерации тхай, на территории которой находилась эта крепость.
Свой совет Жерусалеми подкрепил серьезными аргументами.
После второй мировой войны, когда французы попытались противопоставить ширящемуся вьетнамскому революционному движению национальные меньшинства, на территории трех горных стратегически важных провинций на северо-западе Тонкина возникла автономная федерация народности тхай. Президентом маленького автономного государства стал предводитель белых тхай по имени Део Ван Лонг.
Титулом «президент» одарили его французы — высоко в горах, где господствовали полуфеодальные отношения, это слово было лишено смысла. За спиной Део Ван Лонга в лучшем случае было 25 тысяч белых тхай, причем на территории федерации жили еще не менее 100 тысяч черных тхай и 50 тысяч мео.
Согласно племенным обычаям, новый президент окружил себя родственниками, друзьями и приверженцами, назначил их на все государственные посты. Разумеется, они были тоже белыми тхай. Само по себе распределение постов не так уж сильно возмутило живущих почти целиком за счет собственного натурального хозяйства обитателей деревень, однако вскоре всплыл вопрос о государственной казне: кто ее наполняет и кто ею пользуется.
«Бюджет Федерации тхай держится исключительно на мео, одну половину они возмещают непосредственно опием-сырцом, а другую косвенно — через китайцев, которые тратят свои доходы от торговли опием в государственных казино», — подтверждали в сообщениях генеральному штабу и французские офицеры.
В конце второй мировой войны здешние мео через Део Ван Лонга продавали французам примерно 4,5–5 тонн опия-сырца в год.
Но в конце войны и в Европе, и здесь ситуация начала меняться. После роспуска опиумной монополии в Ханое и Сайгоне разросся черный рынок, цены взвинтились, а мео потеряли интерес к торговле с Францией. Они охотнее продавали свой опий без посредника, прямо китайским контрабандистам. Однако, когда Део Ван Лонг неожиданно получил президентский пост, все изменилось. Вместо французской армии за порядком теперь следили два батальона местных войск — примерно по 350 солдат в каждом. Состояли они, как можно предположить, исключительно из белых тхай.
С этого момента цены на опий-сырец определял сам Део Ван Лонг. Когда мео отказались продать ему опий, сбыт которого в пору начавшейся «операции Икс» сулил большую выгоду, Део Ван Лонг стал принуждать их силой.
Жан Жерусалеми вникал в суть дела, когда предупреждал об опасности строительства крепости Дьенбьенфу в месте, где скрещиваются дороги на север, к Китаю, и на запад, к лаосской границе: «Горные мео чрезвычайно разочарованы в Део Ван Лонге и во французах из-за применяемого ими метода торговли опием, а черные тхай, живущие внизу, в долине, воспринимают господство белых тхай как оскорбление».
Однако генералы, посетившие долину Дьенбьенфу, не придали его советам значения. Ведь военные эксперты высказались безоговорочно: укрепленный лагерь неприступен. У противника не хватит сил, чтобы доставить сюда пушки и боеприпасы. Узкими горными тропами, пожалуй, смогут еще пройти солдаты, но без тяжелых орудий у них нет надежды на успех.
Тем не менее именно взаимная вражда местных жителей сыграла в исходе будущей битвы немаловажную роль. Если бы французы вовремя узнали, что к Дьенбьенфу стягиваются главные вьетнамские силы, они могли бы доставить сюда больше тяжелых орудий или хотя бы эвакуировать находящийся под угрозой гарнизон.
Но разведка подвела. В краю, бурлившем враждой и подозрительностью к каждому незнакомому лицу, французские разведчики не имели шансов проникнуть дальше занятой ими котловины. О гигантских передвижениях на отдаленных подступах к крепости никто не сообщил. Широкие дороги, по которым могли проехать грузовики, прокладывались в джунглях и были недоступны воздушной разведке. И потому генеральный штаб экспедиционного корпуса вплоть до кануна неожиданного нападения даже не подозревал, что крепость стала центром паутины и к ней продвигаются сотни тысяч трудолюбивых паучков. Чем ближе к центру, тем сеть тропинок становилась тоньше. На велосипедах, на мулах, на маленьких суденышках, в повозках и на собственных хребтах тащили люди тонны и тонны оружия, боеприпасов и продуктов. Без стойкости добровольных помощников революционная армия не могла бы победить. По словам генерала Во Нгуен Зиапа, самыми самоотверженными были именно представители народности мео.
Крепость Дьенбьенфу пала 7 мая 1954 года.
Битва за Сайгон
Битва за Сайгон, о начале которой первые выстрелы возвестили 28 апреля 1955 года, относится к одному из парадоксов войны в Индокитае. Дело в том, что в тяжелых уличных боях столкнулись южновьетнамская армия и полиция. Только немногие посвященные знали, что здесь сводят счеты американцы и французы — точнее, ЦРУ и Второе отделение.
На смену долголетнему сотрудничеству двух держав (к слову сказать, французская война в Индокитае велась в основном на средства американцев) после Женевской конференции пришли разногласия.
В отличие от реалистически мыслящего Парижа, который собирался без шума оставить Индокитай, сохранив там максимальное влияние, Вашингтон, «проигравший» Китай и исполненный священного гнева, рассуждал так: либо победа, либо поражение. Джон Фостер Даллес, официально провозгласивший крестовый поход против коммунизма, выразил этой фразой сущность своей политики. Участников крестового похода оскорбляла уже сама мысль о возможности переговоров с неприятелем. Любой компромисс был для них равнозначен поражению.
Джон Фостер Даллес, убежденный в том, что многомиллионная китайская армия движется на юг, выдвинул «теорию домино»: если падет Вьетнам, за ним последуют Таиланд, Малайзия, Индонезия, Пакистан и Филиппины. Вся западная часть Тихого океана окажется в руках коммунистов.
Такое примитивное мышление государственного секретаря США обернулось трагедией для Индокитая, ибо повлекло за собой миллионы жертв, оно же стало причиной катастрофы и для самих Соединенных Штатов Америки.
В результате обещаний, данных в период предвыборной кампании президентом Эйзенхауэром, стремившимся оградить себя от нападок правого крыла республиканской партии, называвшей его коммунистом, Соединенные Штаты стали союзником одного из самых продажных режимов Азии. Так, уже в середине 50-х годов высшие представители Вашингтона совершили первые шаги на том пути, который десятью годами позднее привел во Вьетнам полумиллионную армию и послужил причиной самого глубокого внутреннего кризиса американского общества со времен гражданской войны.
Американские политики надеялись преуспеть там, где их предшественники — французы потерпели крах. Пожалуй, лучше других передал мышление американцев Грэм Грин в романе «Тихий американец». Не выдумано и стремление американцев найти «третью силу», которую можно было бы противопоставить как колонизаторам, так и коммунистам. Именно с этой задачей приехал в Сайгон Эдвард Ландсдейл, явно послуживший Грину прототипом его героя.
Тихий американец из романа Грина не корыстолюбец и не авантюрист. Это ограниченный идеалист. Вера в превосходство американского образа жизни не позволяет ему понять азиатскую действительность, он готов пожертвовать ни в чем не повинными людьми ради теорий, выдуманных в далеких американских университетах.
«Я делал куда больше, чем требуется от солдата… Я взял с собой в эти азиатские сражения веру в непогрешимость Америки точно так же, как это сделал бы Томас Пейн [5]», — рассказывал бывший полковник авиации Эдвард Ландсдейл о своих первых шагах в Сайгоне.
В ту пору Эдвард Ландсдейл, один из способнейших офицеров ЦРУ, был полон оптимизма. За плечами у него был успешный старт на Филиппинах, где он был специальным советником президента Рамона Мангсайсая. С помощью денег и хитрости ему удалось посеять между повстанцами раздоры и оттеснить их в глубь джунглей. Во время одной из его психологических акций, например, было использовано традиционное суеверие филиппинских крестьян. Кое-где на островах еще сохранилась легенда о сказочном вампире Асуане. Ландсдейл послал в контролируемые партизанами районы группу агентов, которые распространяли в деревнях слух, будто в окрестностях появился Асуан. Потом одного пленного повстанца убили приемом каратэ и на шее проделали две дыры, имитируя укус вампира. Труп бросили на дороге, по которой крестьяне ходили на базар. Возникла такая паника, что партизанам пришлось оставить местные базы и уйти в другое место.
Ландсдейл надеялся, что в Южном Вьетнаме он добьется такого же успеха. В июне 1954 года под прямым давлением Вашингтона президентом страны стал Нго Динь Зьем. У людей, которые обладали в Сайгоне всей полнотой реальной власти, его избрание вызвало лишь снисходительную усмешку. Во Вьетнаме его почти никто не знал.
Полковник Ландсдейл взялся за работу. Первым делом он подкупил главарей вооруженных сект хоа-хао и као-дай. Около 20 тысяч их членов стали вспомогательными колониальными частями.
Изменилось положение и в армии: американцы, финансировавшие южновьетнамские вооруженные силы, внимательно следили, чтобы на командные посты попадали офицеры, симпатизирующие новому правителю. Позиции президента укреплялись, но отношение к нему не становилось лучше. У Зьема, ревностного католика и фанатичного антикоммуниста, не хватало гибкости и терпимости, умения понимать окружающих и способности идти на компромиссы. Возможно, он чуть меньше, чем его преемники, заботился о личном обогащении, но его ограниченность отталкивала вьетнамскую интеллигенцию, крестьян же он привлечь не сумел. Французы не скрывали скепсиса. Однако за спиной Зьема стоял Даллес.
А тем временем люди Ландсдейла пытались разобраться в сложном процессе перекачивания денег в соответствии с планом «операции Икс». Если удастся покончить с неофициальной торговлей наркотиками, Второе отделение выйдет из игры. Без доходов от опия и сотрудничества с бинькхьемовцами французской секретной службе придется капитулировать.
Когда в 1954 году в Сайгоне произошел очередной путч, Ландсдейл подкупил бывших антифранцузских «партизан», орудовавших близ кампучийской границы. Так в столице появились три тысячи босых, полуголых воинов, которые прошли строем перед президентским дворцом. Но босыми они оставались недолго: за ночь Зьем превратил их в отряды безопасности. Колониальной администрации это все больше не нравилось. Дело в том, что командир отряда Чинь Минь Те в 1951 году убил французского генерала Шансона и совершил в Сайгоне несколько успешных покушений. Руководители Второго отделения предупредили Ландсдейла, что собираются избавиться от Те. Особенно остро выявилась враждебность при встрече Ландсдейла с главнокомандующим французскими силами генералом Гамбье.
«Мы сели за столик в его кабинете, — рассказывал позднее Ландсдейл. — Под столиком лежала огромная немецкая овчарка. Гамбье предупредил меня, что собака обучена кидаться на людей. Достаточно одного слова — и она вцепится мне в горло. Я, в свою очередь, попросил француза обратить внимание на то, что держу руки в карманах: маленький автоматический револьвер нацелен в его желудок. Гамбье убрал пса, а я положил руки на стол. Мы поняли, что сможем договориться».
Шаткое перемирие, разумеется, не могло продолжаться долго: слишком различны были интересы обеих сторон. Постепенно чаша весов склонилась на сторону южновьетнамской армии, которую поддерживали американцы.
Всеобщее сведение счетов началось с атаки парашютистов на полицейское управление, служившее пиратам штабом. Оттуда ответили пальбой из минометов по президентскому дворцу. Французские танки тщетно пытались остановить сражение; после длившегося месяц перемирия стычки переросли в настоящую битву, орудийным огнем были уничтожены целые кварталы. Армия быстро одерживала верх и оттесняла пиратов к их прежнему становищу.
Ландсдейл поддерживал связь с президентом Зьемом, а капитан Савани сидел в штабе бинькхьемовцев. Его подчиненные из Второго отделения руководили пиратами в уличных боях, однако перевес был явно на стороне противника. Остатки отрядов Бинь-Кхьема вновь отступили в болота.
Так кончилось господство французов в Южном Вьетнаме.
Деньги валяются на улице
Вскоре после вступления на пост президент Зьем провозгласил поход против наркотиков. Посреди Сайгона полиция жгла трубки для курения опия, закрывала тайные курильни. С уходом французов и поражением Бинь-Кхьема распалась не только вся система доставки в страну наркотиков, но и сеть мелких перекупщиков. Из-за нехватки опиума многим наркоманам пришлось избавляться от своей пагубной привычки. Казалось, строгие католические принципы Нго Динь Зьема одержат верх над колониальным наследием. Однако американцы, точно так же как французы, пользовались в первую очередь корыстолюбием потенциальных союзников. Правила игры не изменились. Их основой были деньги.
Зьем пришел к власти с помощью взяток и подачек. Ландсдейл добился поддержки религиозных сект као-дай и хоа-хао не лекциями о Томасе Пейне, а почти девятью миллионами долларов. На американские деньги были куплены и симпатии Чинь Минь Те и его босоногих приверженцев. Но вскоре оказалось, что система, действенная при достижении ближайших целей, скрывала в себе семена раздоров и разложения. В течение столетий во Вьетнаме преобладал конфуцианский способ правления, предполагавший у высших императорских чиновников и мандаринов помимо высокой образованности еще и высокую мораль. С момента, когда рухнули этические идеалы, все стала решать сила. А она продажна. Нужны были только деньги.
Поэтому в 1958 году в Сайгоне сошлись два необычных торговых партнера. Одним из них был Нго Динь Ню, брат и главное доверенное лицо южновьетнамского президента и одновременно шеф южновьетнамской тайной службы. Его гость из Лаоса Бонавентуро Франсиси («Рок») выступал как добропорядочный владелец небольшой авиакомпании «Эр Лаос коммерсьаль». Разумеется, Ню знал, кто перед ним: представитель корсиканской мафии, один из опытнейших гангстеров Индокитая. Долго разъяснять корсиканцу суть дела не пришлось.
Через три года после Женевского соглашения, которое разделило Вьетнам на две части, в деревнях вновь стали раздаваться выстрелы. В городах подняли головы честолюбивые генералы и политики. Чтобы противостоять всему этому, Ню и его брат Зьем нуждались в секретной полиции. А поскольку американцы средств на это не давали, они просто вернулись к классическому источнику «восточных финансов» — наркотикам.
В беседе с корсиканцем господин Ню не касался впрямую цели их встречи, оба и без того знали, о чем речь, и потому ограничились техническими подробностями: откуда будут летать двухмоторные «бичкрафты» Франсиси и где будут сбрасывать груз, а главное — на какой банковский счет переводить деньги.
Падение семьи Зьемов
Торговля героином развернулась не менее успешно, чем в лучшую пору «операции Икс». Господин Ню поручил руководство операциями доктору Чан Ким Туйену. Его подчиненные из института с несколько эвфемистическим названием «Институт социальных и политических исследований» разъехались по соседним странам. Американские (да и южновьетнамские) профессионалы из разведки, не подчиненные доктору Туйену, поражались, каких бестолковых людей посылает он в Лаос. Они не владели самой примитивной техникой шпионажа: не умели обращаться даже с обыкновенным радиопередатчиком. Бернард Джо, в ту пору советник президента Зьема по вопросам информации, долго не мог понять, какова, собственно, истинная роль этих агентов, пока не установил простую истину: они тайно переправляли золото и наркотики. Больше их ничто не интересовало. Ни в чем они не разбирались.
Финансовый успех превзошел все ожидания. Институт социальных и политических исследований нанял еще несколько тысяч работников. Густая сеть информаторов — по некоторым данным, их было около ста тысяч — состояла из танцовщиц, рикш, дворников и уличных торговцев. Они были на каждой улице, а то и в каждом доме. При слежке тайная полиция даже отказалась от классического метода «тени» — ее «уличные сотрудники» просто передавали подозрительную личность от участка к участку, как эстафету. Такой человек не мог сделать ни шагу без незаметного присмотра, «уши» слышали каждое его слово.
У всякого найдется слабое место, грех, который он пытается утаить. Всесильная сеть информаторов, составляющая основу полицейского государства, позволяет собрать компрометирующие сведения против министра и уборщицы, водителя такси и солдата. Опасения, страх и посулы делают их податливыми, их нетрудно попросить об услуге, о какой-либо информации. Постепенно поголовно все втягиваются в мрачную систему страха и равнодушия, превращаясь в послушное орудие правящей группировки. Исключения не составляют и сами агенты.
Так по крайней мере должен был функционировать Институт социальных и политических исследований в представлении его создателей. Действительность показала, что он оправдал себя только в самом Сайгоне. На провинцию его влияние почти не распространялось.
Помимо прочего, продуманная система опиралась на тайную партию Кан Лао. Никому не было известно, кто, собственно, состоит в ее рядах, — это знали лишь ее руководители. У них были свои люди во всех более или менее крупных армейских частях, в каждом учреждении; партия получала точную информацию обо всех замыслах оппозиции. Наиболее усердные ее члены в награду за старания могли надеяться на головокружительную карьеру.
Казалось, ничто на свете не может угрожать прекрасно организованной системе силы, коррупции и взаимных выгод. Но даже сотни тысяч информаторов не смогли спасти Зьема, когда Соединенные Штаты решили принести его в жертву. Прежние друзья вдруг стали чрезвычайно нелестно о нем отзываться.
Военное положение в Южном Вьетнаме все ухудшалось. В дельте Меконга близ деревни Анбак, в семнадцати километрах от Сайгона, батальон партизан был окружен в десять раз превосходящими его правительственными частями. Но сражения не произошло. Партизаны отправили на тот свет трех американских советников, сбили пять вертолетов, пилотируемых американскими экипажами, повредили еще девять и тихо скрылись. Сайгонские части уклонились от боя. Подобная картина неоднократно повторялась в разных уголках страны.
Уверенные, что проведение реформ привлечет к ним крестьян и позволит превратить Азию в малую Америку, американцы добивались перемен, результатов которых не в состоянии были предугадать. Зьем упрямо блокировал все их начинания. Он лучше, чем Вашингтон, понимал, как рискованно отказаться от политики голой силы, когда не остается никакой иной опоры. По тем же причинам он противился и предложениям американского посла о роспуске партии Кан Лао и искоренении коррупции. Американцы все еще не обрели делового цинизма французов. Подобно крестоносцам, направлявшимся в Иерусалим, они еще не овладели искусством компромиссов, не поняли, что причина коррупции и попустительства в торговле наркотиками коренится не в личности Зьема, а в самой системе, при которой порядочный человек быстро свернет себе шею.
1 ноября 1963 года по прямой инициативе американского посольства Зьем был свергнут группой генералов. Партия Кан Лао была запрещена, сеть информаторов распущена. Но если американцы рассчитывали, что переворот принесет оздоровление атмосферы, то их ждало жестокое разочарование. Южновьетнамское население не пошло за американцами, переворот только привел к хаосу.
Конец иллюзий
«Полицейский аппарат, в течение ряда лет с таким старанием создававшийся Зьемом, сотрясается в самих основах. Руководители органов безопасности и тайной полиции, в задачи которых входили защита режима и преследование революционного коммунистического движения, уничтожены» — так оценил американскую акцию председатель ЦК Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ) Нгуен Хыу Тхо в беседе с австралийской журналисткой Маргерит Хиггинс.
За неполные десять лет Соединенные Штаты вторично разрушили превосходный полицейский и разведывательный аппарат, обеспечивавший эффективный контроль над столицей. Но отнюдь не превратили этим Южный Вьетнам в твердыню демократии. Как раз наоборот.
В течение следующего года на сайгонской сцене, как в оперетте, кружились кавалеры в форме, отороченной золотом. Под аккомпанемент танковых гусениц стремительно чередовались мятежи и сменялись правительства. Офицеры армии, которая, по американским представлениям, со все возрастающим пылом должна была сражаться в горах Центрального Вьетнама, провели нехитрый расчет и пришли к выводу, что в джунглях их ожидают одни неприятности. Участвовать в дележе всяческих благ можно, лишь находясь в Сайгоне. Генералам и полковникам, занятым свержением победителей вчерашних путчей и подготовкой завтрашних, некогда было думать о тех, у кого на погонах меньше трех звездочек. Разумеется, всем этим воспользовались партизаны.
Ночные улицы стали для одиноких американцев небезопасными. В американских клубах взрывались бомбы, а в марте 1965 года бомба взорвалась перед американским посольством.
Вьетнамская война снова оказалась на распутье.
Многие американские советники еще в начале 60-х годов утратили иллюзии относительно своего южновьетнамского союзника, однако высказывать сомнения вслух опасались.
«Одной из причин, в силу которых американцы боялись покинуть Вьетнам, был страх потерять престиж», — утверждал в книге «Границы интервенции» один из значительных деятелей Пентагона, Таузенд Гупс, и доказывал, что потеря престижа для крупного государства еще не катастрофа, поскольку его могущество опирается на количество ракет и высокий уровень промышленного развития. По его мнению, ни атака на Пирл-Харбор, ни сбитый над Советским Союзом самолет «У-2», ни неудачная попытка кубинских эмигрантов высадиться на Плайя-Хирон не ставили под угрозу международное положение Соединенных Штатов.
«В пору фиаско в бухте Кочинос, — пишет Гупс, — Кеннеди понял, сколь относительная ценность — национальный престиж, и не побоялся открыто признать свою ошибку. Поспешив это сделать и полностью взяв на себя всю ответственность (хотя одобрил акцию еще его предшественник), он дал Америке возможность увидеть весь инцидент в его реальных масштабах.
Вполне возможно, что он повел бы себя точно так же и во Вьетнаме и отозвал бы из этой страны советников… Трагедией для Америки обернулось то, что Линдон Джонсон отождествил национальный престиж со своим собственным… Джонсон предпочел послать во Вьетнам регулярную американскую армию, а не признаться в ошибке. Так Соединенные Штаты впутались в затяжную, бесконечную войну, не сулящую надежд на победу.
Ни Зьем, ни его преемники не выказывали охоты подчинить свои личные интересы американским стратегическим концепциям. С момента, когда американцы стали участвовать в боевых операциях, президент Тхиеу и премьер-министр Ки знали, что мы будем воевать вместо них независимо от того, насколько неспособным и продажным покажет себя правительство в Сайгоне», — высказал Гупс то, что, как мы видим, не являлось тайной и для руководителей Пентагона.
Чтобы не заострять вопрос — за кого, собственно, умирают американские солдаты в Индокитае, — высшие чиновники американского посольства в Сайгоне начали приукрашивать фасад здешней политической системы, пороки которой были им хорошо известны. Они скрывали факты даже от американских журналистов, вызывая этим недовольство прессы, и та постепенно стала склоняться к оппозиции против собственного правительства.
Растущая гора просчетов усугубляла личные затруднения Джонсона. Он поставил на карту свой престиж и потому неизменно защищал прежние решения. В случае резкого поворота событий ему придется признать ошибочность своей политики. Больше всего боясь насмешек и краха, американский президент видел единственный выход в победе. Казалось невероятным, чтобы армия великой державы, вооруженная самыми современными средствами уничтожения, не смогла смести с лица земли численно уступающего ей и плохо вооруженного противника.
Во Вьетнам поступало все больше оружия, отправлялись все новые и новые войска; в необъявленную войну уже оказались втянутыми 40 % американских боевых дивизий, половина тактической авиации и не менее трети военно-морских сил. Индокитай ежегодно поглощал до тридцати миллиардов долларов, что представляло значительную сумму и для такой богатой страны, как США.
Чтобы как-то оправдать такие гигантские расходы и доказать, что все эти жертвы приносятся во имя справедливости, Джонсону приходилось идти на всевозможные уловки, нередко в обход конституции. А это возбуждало у американцев глубокие сомнения не только в нем самом, но и в неконтролируемой президентской власти.
Интервенция началась скромно, так сказать, «без барабанного боя». Вечером в сочельник 1965 года в сайгонском офицерском клубе произошел взрыв. Два американца были убиты, 58 ранено. Из деревни в город приходит все больше беженцев, среди которых скрываются бойцы НФОЮВ, что усугубляет неуверенность сайгонских властей.
Разрывы бомб слышны на улицах все чаще, и американцы приходят к решению, какое в свое время приняли и французы: они перестают интересоваться тем, какими средствами обеспечивается в Сайгоне порядок. Дважды уничтожавшийся аппарат информаторов снова в почете. После периода неразберихи премьер-министром становится Нгуен Као Ки. Вместо ханжи-католика к власти пришел молодчик, которого сверженный Нго Динь Зьем называл «ковбоем», что на вьетнамском жаргоне означало «шолонский гангстер».
Эра ковбоя
Американцы не строили иллюзий насчет премьер-министра Ки. Данные его досье точно характеризовали этого человека, сделавшего головокружительную карьеру.
Важнейший для своей карьеры шаг красивый офицер совершил еще во Франции, где проходил обучение как пилот: он женился на француженке. Дело в том, что, когда американцы посягнули на Индокитай, французы пытались укрепить свое влияние на армию, повышая в должности в первую очередь дружески настроенных к ним офицеров.
Лейтенант Чан Ван Хо, имевший французское гражданство, стал полковником и командующим вьетнамской авиацией. Транспортную группу, а затем и командование важной авиабазой возле Сайгона он доверил молодому лейтенанту Нгуен Као Ки, в ведении которого находилось тридцать два самолета «С-47». Генералы и высокие правительственные чиновники имели возможность приглядеться к молодому, расторопному и элегантному офицеру.
Связи позволили ему сделать блестящую карьеру. Через шесть недель после свержения Зьема Ки уже стоял во главе южновьетнамской авиации, приобретя в нужный момент сильное орудие власти. Правда, в период разброда и всеобщей неразберихи поднять мятеж в одиночку он не решился — самолеты для захвата президентского дворца не годились. Зато они могли подавить какой угодно путч, особенно если пустить в ход полутонные бомбы. Будущий вице-маршал обладал силой, какой не имели даже самые влиятельные армейские генералы. Это и поставило его во главе правительства.
Несмотря на молодость и политическую неопытность, он быстро понял, что, опираясь на одних только пилотов военной авиации, он в президентском кресле не усидит, а на поддержку остальных генералов можно рассчитывать лишь до очередного заговора. Проще было овладеть полицией. Поэтому генералу Нгуен Нгок Лоану предстояло сыграть ту же двойную роль, какую в интересах своего брата Нго Динь Зьема играл Ню.
Согласно традициям вьетнамского императорского двора, правитель при всех обстоятельствах заботится о своей незапятнанной репутации. Он не берет взяток, не торгует должностями, не занимается устранением противников. Обычно рядом с ним существует некто, делающий за него всю грязную работу и… пожинающий всю ненависть.
Для начала Лоан встал во главе службы безопасности. Следующей ступенькой было Главное разведывательное управление. Остался последний шажок — к должности генерального директора полиции. Сосредоточение в одних руках всех нитей осведомительной и полицейской службы давало генералу Лоану огромную силу. Помимо прочего, он легко мог замять любой финансовый скандал, вызванный махинациями политических приверженцев премьер-министра, и использовать слабости его противников.
С концентрацией власти прекратились споры между отдельными службами. Это устраивало и американцев.
За одну ночь в Сайгоне прекратилась стрельба — мгновенного успеха генерал Лоан достиг с помощью испытанных методов. Вызвал бывших агентов доктора Туйена и предложил им деньги. Так за одну ночь ожила старая сеть Ню, состоявшая из десятков тысяч осведомителей.
Американские советники не без страха наблюдали, как высокопоставленные чиновники берут с предпринимателей взятки за снижение налога, как раскрадываются военные склады, как присваивается солдатское жалованье за погибших и дезертиров. Но самым выгодным делом оставалась торговля опием. Генерал Лоан доверил эту деликатную задачу загадочному сайгонскому политику Нгуен Тань Туну, по прозвищу Май Дэнь, или Черный Май.
Американцы, всего за несколько лет до этих событий посмеивавшиеся над аморальностью и цинизмом французов, пошли по их стопам. Командиры «зеленых беретов» обучали новобранцев из тех же горных племен, в которых прежде занимались вербовкой инструкторы французских «красных беретов». Сотрудники американского посольства, которые в пору колониального господства французов осуждали взяточничество и кабинетную политику, вдруг словно бы оглохли и ослепли. Вьетнамский крестьянин перестал понимать, чем американские части отличаются от французской колониальной армии. Вместо сенегальцев появились негры из Нью-Йорка или Ньюарка, вместо многонационального иностранного легиона — американские союзники из Таиланда, Южной Кореи или Австралии. Морские пехотинцы сменили форму, но продолжали войну во имя целей, абсолютно чуждых крестьянину из дельты Меконга.
Засилье иностранцев вызывало у большинства вьетнамцев недовольство: от сайгонского правительства, которое противилось любым реформам, отворачивались буддисты, студенты, интеллигенция. Уничтожение посевов и прочей растительности с помощью напалма и Дефолиантов не могло не вызвать негодование крестьян.
Война разгоралась. Даже ожесточенные бомбардировки Демократической Республики Вьетнам не смогли остановить помощь, которую Север оказывал Югу. А обстановка в Сайгоне начинала напоминать фарс.
Голова в песке
На углу нынешней улицы Ты Зо в центре Сайгона расположен роскошный отель «Док Лап». Еще в пору, когда он именовался «Каравеллой», там родилась едва ли не самая удивительная глава за всю историю мировой печати. Некоторые иронически настроенные люди даже утверждают, будто именно здесь началось поражение американцев во вьетнамской войне. С 1951 по 1975 год здесь обычно жили представители прессы, братия авантюристов и профессиональных скептиков, мужчин и женщин, вечных наблюдателей и непосед, которые не относились серьезно ни к кому и ни к чему, но одновременно — а может быть, именно поэтому — стремились максимально приблизиться к правде.
Две сотни книг описывают деятельность здешней журналистской биржи, функционировавшей в любой час дня и ночи в баре отеля на одиннадцатом этаже. За рюмкой вина тут обменивались известиями, перетряхивали новости, принесенные отдельными членами цеха. Затем они обрабатывались, поступали на ротационные машины и появлялись на телеэкранах даже у эскимосов или горцев острова Скай.
То, что оттачивалось здесь в бесконечных дискуссиях, с помощью наборного шрифта и радиоволн возбуждало общественные дебаты в далеких городах, вызывало демонстрации и раздоры на всех континентах, непосредственно воздействовало и на то, что происходило на полях сражений.
Эти несколько тысяч журналистов, которые прошли через отель «Каравелла» между 1961 и 1975 годами, составили самое полное и самое объективное свидетельство о вьетнамской войне. Сотни миллионов слов, десятки тысяч кино- и телекадров, как правило, представляли сайгонских правителей отнюдь не в выгодном для них свете.
В ряде других стран Юго-Восточной Азии существовали не менее странные порядки — в Индонезии, например, коррупция была распространена еще больше, чем в Сайгоне. Но никогда и нигде грязное белье не стиралось при столь ярком свете рефлекторов. Соперничество и борьба за власть выносили на поверхность и такие скандалы, которые при иных обстоятельствах тщательно скрываются. Служебные тайны становились всеобщим достоянием. Так возникала взрывчатая смесь, опасности которой южновьетнамские главари не сознавали.
Наркотики или, скорее, сведения о них воздействовали на международную политику сильнее, чем это может показаться, если судить по масштабам их распространения. Дело в том, что именно на скандалах, связанных с контрабандной торговлей одурманивающими ядами, можно было убедительно показать, за кого, собственно, умирают американские солдаты на рисовых полях далекой страны.
К 1967 году взяточничество настолько расшатало сайгонский режим, что контрабандистам, перевозившим наркотики и золото, уже не требовались ни частные самолеты, ни помощь секретной службы. Например, в декабре 1967 года американские таможенные советники на сайгонском аэродроме произвели досмотр четырех чемоданов прелестной племянницы директора местной таможенной службы, на которую южновьетнамские таможенники не осмеливались даже взглянуть с подозрением. В чемоданах элегантной стюардессы оказалось двести килограммов опия.
Находка никого не удивила.
«Коррупция, — жаловался журналистам шеф американских таможенных советников Джордж Робертс, — стала неотъемлемой частью повседневной жизни, „честные“ поступки теперь уже невозможно отличить от „нечестных“. Высшие чиновники сознательно закрывают глаза на контрабанду и сами в ней участвуют, подрывая нелегальным ввозом золота национальную экономику. Но самое страшное зло — это опий и другие наркотики».
После тщетных протестов через посольство возмущенные американские таможенники в конце концов подали жалобу прямо в следственную комиссию сената. Комиссия пришла к однозначному мнению: сайгонское правительство «настолько подвержено коррупции и корыстолюбию, что не может пользоваться уважением своих сограждан».
Телетайпы и телекамеры разнесли эти слова по всему свету. Но сайгонские сановники не обращали на это никакого внимания. Упоенные легкими барышами, приверженцы премьер-министра в торговле опием уже не ограничивались одним Южным Вьетнамом.
«Лоан организовал вывоз опия: он связался с корсиканскими и гоминьдановскими тайными обществами и предложил им за хорошую плату вывозить лаосский опий через Сайгон», — сообщал полковник ЦРУ Люсьен Конейн. Местом перегрузки служил сайгонский порт, находившийся в руках шурина и одновременно близкого советника премьер-министра.
Оппозиция робко протестовала. Депутат, Который в канун выборов выступил с предложением о снятии кандидатуры Ки, был убит неизвестными бандитами. А поскольку и после этого сопротивление Национального собрания против махинаций на выборах не прекратилось, генерал Лоан вышел на балкон здания парламента с двумя до зубов вооруженными солдатами. Под дулами автоматов взбунтовавшиеся представители народа быстро образумились. Ки был на вершине могущества. И вдруг карточный домик рассыпался.
«Операция Тет»
30 января 1968 года, когда вся страна готовилась к празднованию вьетнамского Нового года, праздника Тет, началось стремительное наступление сил Национального фронта освобождения. Каждый из шестидесяти четырех крупных городов Вьетнама превратился в поле сражения. Сотни переодетых в городскую одежду партизан предприняли в Сайгоне необычайно смелую и опасную атаку на президентский дворец. Пала бывшая императорская столица Хюэ.
Статистические данные американских генералов, приведенные во время интервью с журналистами после окончания контрнаступления, выглядели великолепно: если верить им, погибли 1000 американцев, 2100 южновьетнамских солдат и 82 тысячи партизан. Но даже если обойти молчанием способ, каким американцы в своих подсчетах пришли к столь поразительному несоответствию потерь, результаты контрнаступления вряд ли можно было охарактеризовать как победу. Американцам и южновьетнамцам, чтобы избежать неожиданных атак на крупные города, пришлось очистить часть деревень, которые тут же подпали под контроль партизан. Хитроумная и до тонкостей продуманная американская программа всеобщего умиротворения рухнула. И хотя после тяжелых боев морской пехоте удалось вновь овладеть Хюэ, престиж США чувствительно пострадал. Провести такое широкое наступление в момент, когда в стране находилось более полумиллиона американских солдат, означало показать всему миру, что утверждения Джонсона о разгроме неприятеля — лишь попытка выдать желаемое за действительное. Неудивительно, что это способствовало дальнейшему росту антивоенных настроений в США. Американцам пришлось начать постепенный вывод своих войск из Вьетнама.
Еще больший удар, чем Линдону Джонсону, «операция Тет» нанесла вице-маршалу Ки. Весь мир облетела фотография, изображающая, как генерал Лоан собственноручно расстреливает на улице Сайгона пленного со связанными за спиной руками. И всюду она вызвала возмущение. Те, кто читал газеты за утренним кофе, не могли взять в толк, чем провинился маленький человек в клетчатой рубашке, которому пуля, пущенная с близкого расстояния, пробила висок и снесла половину лица. Сам факт, что один из могущественных представителей режима стреляет в беззащитного пленного на улице, да еще перед объективом фотоаппарата, отнюдь не возбуждал симпатии к сайгонским властям.
Но и генерала Лоана не миновала кара. В начале мая автоматная очередь перебила ему артерию, и он на долгие месяцы оказался прикованным к больничной койке. Не прошло и месяца, как Ки получил еще более печальное известие: когда его ближайшие приспешники собрались на командном пункте в Шолоне, неожиданно на горизонте показался американский броневертолет и, приняв их за партизан, забросал ракетами. Так погибли начальник сайгонского порта и ряд приверженцев Ки в армии и полиции.
Будучи в ту пору лишь вице-президентом, Ки не имел возможности раздать освободившиеся высокие должности своим приверженцам. Пришлось молча наблюдать, как это делает его главный соперник — Тхиеу.
Однако с падением влияния вице-маршала борьба за власть не кончилась. Замаячила новая выгодная коммерческая операция. Массовая наркомания проникла в американскую армию.
Заведение «У августовской луны»
Военная база возле Лонгбиня, находившаяся в 35 километрах севернее Сайгона, занимала площадь 165 квадратных километров и напоминала большой окружной город. Почти все 26 000 ее обитателей служили в американской армии или работали на нее. Помимо комфортабельных домов с кондиционерами заморские гости пользовались площадками для игры в гольф и китайскими ресторанами. Развлекаться они могли в трех кабаре и 102 киноклубах. Но самой большой популярностью среди солдат пользовалось заведение «У августовской луны».
Это поэтическое название получил огромный писсуар. Сюда ежедневно являлось пятнадцать сотен американских военных со всего Южного Вьетнама, у которых кончался срок службы. Через облицованное кафелем помещение должен был пройти каждый представитель вооруженных сил, невзирая на звание. Моча солдат и генералов стекала в пронумерованные бутылочки и поступала в лабораторию. От результатов анализа зависело, сядет ли солдат в самолет или задержится в Юго-Восточной Азии еще на несколько месяцев — в армейском наркологическом центре. Ибо армию Соединенных Штатов начали разлагать наркотики.
Небольшие, разбросанные по всей стране части и гарнизоны захлестнула волна наркомании. Перед воротами казарм толпились подростки, предлагая скучающим солдатам билет в «край грез» — одно путешествие стоило пять долларов. Продажей героина подрабатывали торговцы мороженым, танцовщицы, уборщицы, таксисты.
Военная полиция США не имела права вмешиваться. Ее полномочия распространялись только на американцев. Она могла лишь обратить внимание южновьетнамских властей на перекупщиков, но вскоре поняла бессмысленность своих протестов. Буквально каждый третий солдат попробовал морфин, героин или хотя бы гашиш.
Столь утонченный план уничтожения американской армии наверняка разработан Ханоем в сотрудничестве с Пекином! Кто же еще в этом заинтересован? Американская разведывательная служба занялась изучением вопроса и пришла к невероятному выводу: одурманивающие яды распространяет не враг, которому это было бы на руку, а, напротив, союзник, обязанный американцам своей силой, богатством, привилегиями, а возможно, даже и своим существованием. К торговле причастны высшие представители сайгонского режима — министры и генералы. Что они, с ума посходили?
Массовое распространение наркомании в американской армии, поощряемое правительством, которое эта армия призвана была защищать, не могло не вызвать в осведомленных американских кругах сомнения не только в порядочности, но и в здравом рассудке их «друзей».
Сомнения охватили и президента Джонсона.
Таузенд Гупс писал: «Еще в 1967 году война превысила возможности Америки, поскольку умиротворение никогда не становится, да и не может стать следствием военных операций. Без нарушения инфраструктуры Вьетконга и привлечения рядовых вьетнамцев на сторону Сайгона отдельные военные победы теряли всякий смысл.
Военные акции с применением дефолиантов и напалма сводили на нет любую политическую агитацию. Кроме того, правительство в Сайгоне было лишено организаторских способностей, готовности проводить реформы и умения завоевывать симпатии крестьян».
Журналисты из отеля «Каравелла» в весьма невыгодном свете представляли читателям и боевой дух правительственных войск. Протекция и бездарность в южновьетнамской армии преобладали над моралью, боевыми качествами и дисциплиной. Семейственность, взаимные услуги и взятки стали неотъемлемой частью их жизненного стиля. Даже самый способный и смелый солдат не мог надеяться на повышение: согласно предписаниям, оставшимся в наследство от времен французского господства, офицер должен был иметь среднее образование.
Поэтому почти каждый лейтенант — городской житель. Деревня для него — враждебный край, в лес он предпочитает не углубляться. Он хорошо знает, что его будущее решают не заслуги, а связи. Ведь ни один высший офицер не был снят с должности за неспособность, а принадлежность к правящей группировке и дураку может обеспечить генеральские погоны.
Началось недовольство среди солдат. «Зарабатываем меньше, чем мусорщик в Сайгоне. Жене моего месячного жалованья хватает всего на двадцать дней», — жаловался один солдат американскому репортеру.
Если солдат погибал, семья получала его годовое жалованье, но для этого нужно было дать немалую взятку офицерам.
Ясно, что никому в южновьетнамской армии не хотелось умирать. Не боялись погибнуть только бойцы Народного фронта освобождения, готовые на любые жертвы во имя объединения Вьетнама.
Канун конца
Ко времени проведения «операции Тет» участие американцев во вьетнамской войне достигло кульминации. Конгресс не одобрил увеличения численности войск, которого добивался президент Джонсон. И хотя после прихода в Белый дом Ричарда Никсона американцы вторглись в кампучийское пограничье, тем не менее их количество во Вьетнаме стало быстро уменьшаться. В Вашингтоне начали понимать, что выиграть эту войну обычным путем невозможно. Положение могло спасти только применение ядерного оружия, но на это никто не решался. Весь мир с изумлением наблюдал, как одна из самых могущественных в мире армий покидает поле боя. Самоотверженность, с какой воевал противник, не укладывалась в сознании американских военных. Партизаны и северовьетнамские пехотинцы умирали тысячами, но их боевой дух не ослабевал, они погибали, но не отступали ни на пядь, готовые переносить любые лишения ради своего народа. Очевидно, никогда еще так ярко не было видно различия между двумя концепциями жизни.
Через пять лет после окончания вьетнамской войны во время поездки по Индокитаю я случайно оказался в боевых частях, расположенных близ китайской границы.
— Случаются ли браки между мужчинами и женщинами, служащими в вашей дивизии? — поинтересовался я у командира, обутого в резиновые сандалии. Впрочем, ответ его, как мне казалось, я мог угадать заранее: ведь у мужчин и женщин, целые месяцы живущих бок о бок, без увольнительных, просто нет другого выбора.
— Нет, — ответил старый ветеран, практически проведший в армии почти всю жизнь, от боев с японцами до заключительных стычек в окрестностях Сайгона. — Приходя в армию, женщины подписывают декларацию, что не вступят в брак.
— Но ведь возможна любовь и без брачного свидетельства. А что вы сделаете, когда у них родится ребенок?
Мой вопрос поразил командира.
— Такого еще не случалось, — произнес он растерянно. — По крайней мере я о таком никогда не слышал.
— Никогда? — недоверчиво переспросил я.
— Нет, — повторил он, все больше удивляясь моей настойчивости: мысль о том, что молодые мужчины и женщины, служащие в горах и по полгода не получающие увольнительных, могут относиться друг к другу иначе, чем по-товарищески, просто не умещалась в его сознании.
Мурашки пробежали у меня по спине. Я вдруг понял, что вьетнамская война таит в себе неведомые и непонятные для нас глубины. Солдаты с Севера годами находились на Юге, не имея возможности увидеться с семьей. Некоторые так и умерли, не познав того, что многие молодые люди в Европе почитают главным в жизни, своим неотъемлемым правом. Они умирали сотнями и тысячами под постоянными бомбардировками и пулеметным огнем. Перспектива дожить до конца войны казалась нереальной, смерть угрожала ежечасно.
Именно дисциплина и самоотверженность больше всего потрясали американцев. Массовый героизм, пренебрежение к смерти не укладывались в их сознании. Их поражали ответы пленных в пору, когда численность американских войск во Вьетнаме неизменно возрастала:
— Американцев более двухсот миллионов. Что вы будете делать, когда их будет здесь еще больше, с еще большим количеством самолетов, бомб, артиллерии?
— Умрем, — спокойно отвечали пленные, нередко изнуренные и полуголые.
Решимость вьетнамцев взывала к совести Америки еще и потому, что находилась в резком противоречии с положением в сайгонской армии, из которой ежегодно дезертировала треть личного состава.
«Война — не поединок воль. Для Северного Вьетнама это была борьба за существование, для Америки — лишь второстепенное дело, один из множества участков глобальной политики великой державы», — написал в 1969 году Таузенд Гупс, автор книги «Границы интервенции», которую мы часто цитируем именно потому, что, будучи представителем Пентагона, он участвовал в выработке американских стратегических концепций и хорошо знал политику Белого дома. Он объясняет и дилемму, перед которой стояли американцы во Вьетнаме: «Наша стратегия вытекает из мышления богатых, любящих жить в комфорте и боящихся боли. Но понятия „комфорт“, „богатство“ и „власть“ совершенно не соответствуют жизненному опыту и эмоциональному настрою бедных жителей Азии. При определенных условиях различие между смертью и жизнью в страданиях может быть не слишком существенным. А потому слабые побеждают своей готовностью воевать, терпеть и умирать в масштабах, по нашим представлениям, выходящих за пределы человеческих возможностей…»
Непонимание противника толкало Америку на эскалацию войны: это была война на уничтожение, генералы все еще верили, что уж следующий удар непременно сразит противника. Остановило их лишь сознание, что победить они могут, только полностью уничтожив все живое. Однако еще живы были в памяти Гитлер, Хиросима и Нагасаки, и они отказались от геноцида. Это слишком тяжкое бремя, которое не только ложится на поколение отцов, но и оставляет след и на сыновьях, и на внуках.
Американцы никогда, ни в книгах, ни в статьях не уделяли внимания вопросу, почему их южновьетнамские союзники не воюют так же самоотверженно, как противник. Ведь они воспитывались в тех же традициях, выросли в тех же условиях. Почему эти солдаты не хотят умирать на поле боя и дезертируют? Достаточно взглянуть на Сайгон перед самым уходом американцев, и комментарии будут излишни.
Новый премьер-министр Чан Тхиен Кхием, едва заняв свое кресло, тотчас вступил в борьбу с президентом Тхиеу.
Коррупция приняла невообразимые масштабы. Сайгонские политики и раньше устраивали родственников на важные посты, но Кхием своим бесстыдством превзошел всех. Его шурин стал мэром столицы. Дядя его жены «служил отчизне», занимая пост генерального директора полиции. В сайгонском аэропорту, где хозяйничал брат премьер-министра, практически стерлась грань между контрабандистами и таможенниками.
«Начальник аэропорта возглавляет контрабанду наркотиков, — сетовал главный судья американской армии. — Контрабанда золотом и опием стала повседневностью. Согласно рапортам наших советников, вьетнамские таможенники в аэропорту — лишь прислужники контрабандистов… Они не только проводят контрабандистов мимо контрольных пунктов, но и готовы сопровождать их до такси».
Даже грозные признаки того, что вскоре им придется полагаться лишь на собственные силы, не заставили сайгонских правителей взяться за ум. В непонятном ослеплении продолжали они играть в покер на палубе корабля, который начал уже погружаться в пучину.
В момент, когда Соединенные Штаты переживали самый глубокий внутренний раскол со времен войны Севера с Югом, в Сайгоне даже не пытались прикрыть отвратительные стороны своего режима.
Никто не думал о будущем. Каждый пытался на собственный страх и риск урвать побольше, напакостить конкуренту, выбить еще один кирпич из фундамента угрожающе накренившейся постройки. Политиков не объединяли ни чувство общности, ни даже инстинкт самосохранения.
Студенты, буддисты, интеллигенты все явственнее видели нетерпимость такого положения. По Сайгону прокатилась волна демонстраций. Но результат войны зависел в первую очередь от деревни.
Крестьяне в дельте Меконга или на кофейных плантациях вокруг Плейку, возможно, не умели читать, но невольно сравнивали простоту Хо Ши Мина с отвратительным чванством собственных представителей власти. Дядюшка Хо был похож на патриарха и воплощал лучшие традиции Вьетнама: образованность, скромность и трудолюбие. Президент Тхиеу или вице-маршал Ки вызывали у своих земляков разве что чувство стыда. Дядюшка Хо носил простую блузу и сандалии. Вицемаршал Ки позволял себе сменить парадную форму разве что на комбинезон пилота, когда показывал проституткам Сайгон с высоты птичьего полета. Кому отдаст предпочтение крестьянин, можно было легко догадаться.
В январе 1973 года подписание Парижского соглашения положило конец военным действиям, а в марте Вьетнам покинул последний американский солдат. Но покоя все еще не было.
Приближался финал.
Голый король
Неожиданное окончание многолетних боев в Индокитае поразило и видавших виды военных корреспондентов. Мировая история не изобилует примерами столь молниеносного краха.
В 1975 году почти миллионная южновьетнамская армия в три раза превосходила противника, а ее авиация неограниченно владела небом. Перевес был и в танках, и в броневиках, и в количестве орудий. У противника не было вертолетов и военных кораблей. И все же хорошо оснащенный колосс капитулировал перед армией, которой не хватало даже нормальной обуви.
Репортажи, описывающие падение Сайгона, и по прошествии стольких лет — волнующее чтение. В них предпринята попытка дать оценку самой важной, по мнению журналистов, ошибке в истории Америки.
После подписания Парижского соглашения в 1973 году обе стороны во Вьетнаме договорились о мире, но отнюдь не о том, как должен выглядеть этот мир. Огонь, если не считать небольших передышек, не прекратился. Партизаны владели обширной территорией вдоль границы с Кампучией и Лаосом и основной частью Центральной возвышенности, то есть областями, удобными для ведения партизанской войны. Сайгонское правительство контролировало города, долины, побережье и все экономически важные центры страны.
Первым предвестником грядущих боев были сообщения о неожиданной атаке на город Буонметхуот, южнее демилитаризованной зоны. Хотя на поле боя появились танки, казалось, что речь идет о незначительном столкновении. Местный сайгонский военачальник потребовал поддержки авиации, которая разбомбила большую каучуковую плантацию. Ничто не предвещало событий, из-за которых Вьетнам вскоре вновь появится на первых страницах мировой прессы. За две недели до того, как начал рушиться сайгонский режим, американский министр обороны Джеймс Шлесинджер, должно быть основываясь на донесениях разведки, заявил, что в ближайшем году никаких крупных наступательных операций во Вьетнаме не предвидится.
На сцене тишина, полумрак. В смутно вырисовывающихся кулисах неслышно мелькают тени. Драма начнется только в тот момент, когда президент Тхиеу неожиданно издаст приказ об отступлении. Его войска должны были очистить от партизан ряд провинций, расположенных вблизи демилитаризованной зоны и вдоль границ с Лаосом и Кампучией, а также стратегически важную Центральную возвышенность.
Даже офицеры американской разведывательной службы не подозревали, что в голове президента зреет столь рискованное решение. Правда, в военных кругах о такой возможности поговаривали еще в середине 60-х годов, но серьезно к этому никто не относился.
Центральная возвышенность не имеет для Южного Вьетнама важного экономического значения. Такие города, как Плейку, со всех сторон окруженные частями противника, надолго удержать невозможно. Расходы на их оборону чувствительным бременем ложились на пошатнувшуюся южновьетнамскую экономику. Приказ отдать без боя половину страны — малоурожайные земли, населенные преимущественно горными племенами, — и сосредоточить все силы для обороны богатейших, стратегически важных областей, пожалуй, теоретически не был абсурдным. Но был ли он достаточно продуман?
Никто не мог понять, что заставило Тхиеу одновременно с этим перебросить 4000 парашютистов, отборные части его армии, из Хюэ в Сайгон, который и без того кишел военными. Ходили слухи, будто разведка обнаружила четыре северовьетнамские дивизии, двигавшиеся вдоль кампучийской границы или же размещенные в лагерях на территории Кампучии, но точно никто ничего не знал. Скорее всего Тхиеу опасался путча и отозвал лучшие правительственные части для защиты собственной власти. Неожиданное широкое отступление на всех фронтах, осуществлявшееся без предварительных консультаций с командирами дивизий, повергло большинство подданных Тхиеу в шок. Части Северного Вьетнама воспользовались создавшейся ситуацией и перешли в наступление.
Успех этого наступления превзошел все ожидания.
Переброска парашютистов из Хюэ породила в защитниках города неуверенность. Вскоре она сменилась паникой, когда через бывший главный имперский город потянулся поток отозванных из провинций деморализованных частей.
Едва заслышав первый орудийный залп, 1-я дивизия, считавшаяся самым боеспособным соединением южновьетнамской армии, побросала оружие и обратилась в бегство. Солдаты ринулись к побережью и на юг, к Данангу. На месте осталось 90 целехоньких танков и 250 орудий, в запертых складах лежали тысячи тонн боеприпасов. Цвет южновьетнамской армии пустился наутек без малейшей попытки сопротивления. Солдаты бросали оружие и любой ценой пытались спастись от противника, который и не думал их преследовать.
Достигнув берега, беглецы бросались вплавь к сампанам, порой солдаты стреляли в штатских только для того, чтобы занять их место на судне. Но и те, кому удавалось отплыть, не были спасены: в открытом море, без запасов еды и питья, они умирали сотнями.
Еще больший хаос возник в Дананге. Полмиллиона беженцев с Севера вместе с дезертирами 1-й дивизии внесли во второй по величине город Южного Вьетнама смятение и деморализацию. Билеты на самолет в Сайгон, прежде стоившие 10 долларов, продавались теперь за 300. Во всеобщей неразберихе потеряли голову и солдаты 2-й дивизии, оставившие по приказу Тхиеу провинцию Куангнам. Паника перекинулась и в особые подразделения, и в морскую пехоту.
Ровно через десять лет после того, как на песчаные пляжи близ Дананга высадились первые солдаты американской морской пехоты, чтобы спасти от краха сайгонский режим, местный гарнизон присоединился к сотням тысяч беженцев, которые запрудили дорогу на юг. Десятки самых современных самолетов и вертолетов остались на взлетных полосах крупнейшей воздушной базы Индокитая.
Никому не хотелось умирать. Генерал Нго Куан Чун, считавшийся до сих пор одним из лучших южновьетнамских военачальников, за несколько часов добрался до корабля и уже с безопасного расстояния слал приказы несуществующим частям.
Хуже всего для сайгонского режима было то, что его армия отступала без боя, словно утратив всякую волю к сопротивлению. Правительственные части всегда славились слабой дисциплиной: обычно за год дезертировало около двухсот тысяч солдат, четверть всей армии; теперь сбегали целые полки.
В течение двух недель с начала боев Тхиеу потерял шесть самых боеспособных дивизий. Окружные города сдавались без единого выстрела, так что наступление с Севера иногда напоминало триумфальное шествие.
Почти двадцать лет страной правили офицеры. Слепое послушание подавило в них всякую самостоятельность. Пехотные части полагались на авиацию, всегда появлявшуюся в воздухе, когда противник предпринимал атаку, и привыкли избегать ближнего боя. Опыта больших маршевых переходов у них не было. Генералы в непредвиденных ситуациях терялись и вообще не шли ни в какое сравнение с командирами партизанских отрядов. Все это привело к полному развалу на фронте.
Война была проиграна. Даже если бы удалось остановить панику и каким-то чудом собрать бегущих солдат, их уже нечем было вооружить.
Американские военные с презрением наблюдали за крахом сайгонского режима. Неужели более пятидесяти тысяч их сограждан погибли во Вьетнаме ради спасения генералов, бросающих свои части при первом же выстреле? Что приобрели Соединенные Штаты за почти сто миллиардов долларов, потраченных на спасение недееспособной, зараженной коррупцией системы, которую не желали защищать ее собственные солдаты? Конгресс не разрешил направить во Вьетнам военную помощь.
«Какой смысл затягивать войну еще на три года?» — спрашивали сенаторы во время дебатов.
«Поздно уже что-либо предпринимать», — сокрушенно заявил в середине апреля 1975 года президент Джеральд Форд.
Сайгонский режим переживал агонию. Шестнадцать хорошо обученных дивизий, готовых отдать жизнь во имя победы, приблизились к Сайгону. Только когда все уже было потеряно и смерть превратилась в никому не нужный красивый жест, правительственные части вдруг решили оказать сопротивление.
Тхиеу, еще совсем недавно самоуверенный диктатор, перед телевизионными камерами со слезами на глазах обвинял во всем Соединенные Штаты. До последней минуты он надеялся на их помощь. Разве в свое время президент Никсон не послал на Ханой стратегические бомбардировщики «Б-52»? В минуты испытаний самый высокий представитель власти в Южном Вьетнаме проявил себя как ничтожный трус и интриган.
Он прятался от тех, кто приносил дурные вести, не брал трубку, даже когда звонили с передовой. Узнав, что солдаты специализированных подразделений и морской пехоты, которых он послал защищать места, где родился, взбунтовались и бульдозерами сровняли с землей усыпальницу его семьи, он спрятался в подземном бункере и в течение суток ни с кем не разговаривал. В Азии, где культ предков — ключ к гармонии общества, это считалось неслыханным позором, хуже смерти.
А Сайгон между тем агонизировал. Богачи покидали город. Перед американским консульством стояла огромная очередь. Билеты на самолеты всех авиакомпаний были распроданы на несколько недель вперед. Курс доллара стремительно взлетел, поскольку все жили в предчувствии времени, когда южновьетнамские пиастры превратятся в простые бумажки. До города доносился грохот артиллерии, но в фешенебельном клубе «Спортиф» на теннисных кортах резвились богатые торговцы в белых костюмах. Возле плавательного бассейна с прозрачной голубой водой официанты разносили бутылки с охлажденными крепкими напитками. Одни богачи спасались бегством, другие танцевали на палубе тонущего корабля. Бедняки готовили белые, а кое-кто и красные флаги.
Между тем в президентском дворце истекали последние минуты правления Тхиеу. Командующий сайгонским военным округом генерал Нгуен Ван Тоан в сопровождении начальника генерального штаба приземлился на вертолете прямо на крыше дворца. Оба офицера не стали терять драгоценного времени на церемонии.
— Господин президент, война окончена, — сухо произнес генерал Тоан по-французски и в нескольких словах обрисовал стратегическую ситуацию: неприятель приближается со всех сторон, резервов не осталось, полный разгром — лишь вопрос времени.
Несколькими часами позже Тхиеу в последний раз предстал перед телевизионными камерами.
— Соединенные Штаты не выполняют обещаний. Это нечестно и бесчеловечно! Это, наконец, безнравственно! — с рыданиями восклицал он, забыв упомянуть, что, уходя из Вьетнама, американцы оставили сайгонскому режиму 600 истребителей-бомбардировщиков, 900 вертолетов и несколько тысяч танков. Правда, у них не хватало многих деталей: корыстные южновьетнамские генералы успели продать их на лом.
— Я отказываюсь от власти, но не дезертирую! С этой минуты я отдаю себя в распоряжение будущего президента и народа! — с пафосом восклицал он.
Тхиеу пробыл во дворце еще несколько дней, пытаясь отдавать распоряжения, но через пять дней после своего выступления решил все же не «оставаться со своим народом», сел в американский транспортный самолет и с пятнадцатью тоннами багажа отправился на Тайвань.
Сайгон равнодушно принял известие о падении диктатора. Город ожидал грядущее спокойно, даже с каким-то любопытством.
В президентском кресле теперь сидел престарелый Хыонг. В окруженном Сайгоне он бессмысленно держался за тень власти, так поздно свалившейся к нему с неба. Споры по поводу того, кто войдет в правительство, бушевали даже когда «правительству» принадлежало всего несколько улиц; это невольно напоминало интриги в ближайшем окружении Гитлера накануне падения Берлина.
Тем временем американцы проводили эвакуацию. Патриотические силы им не препятствовали, не давая повода к провокациям. Посольство США составило списки вьетнамцев, «находящихся под непосредственной угрозой», среди пятидесяти тысяч внесенных в списки значились имена бывших членов правительства, высших офицеров армии и полиции, офицеров секретных служб. Тысячи богачей с чемоданами осаждали американское посольство, надеясь купить спасение. Вертолеты доставляли в безопасные места вьетнамок, вышедших замуж за американцев. Разыгрывались фантастические сцены: поскольку выехать могли только ближайшие родственники, двадцативосьмилетний американский солдат объявил тридцатилетнюю сестру жены своей дочерью — и с успехом. Поддавшись панике, богачи сулили тысячи долларов солдатам, составлявшим списки эвакуируемых. Кое-кто из американцев, взяв деньги, только посмеялся над обманутыми простаками.
После захвата аэродрома Таншоннят вертолеты осуществляли эвакуацию прямо с территории посольства. По Меконгу в открытое море выходили тысячи сампанов. Летчики сажали семьи в кабины и пытались совершить посадку на американские авианосцы или долететь до Таиланда. На палубах авианосцев скопилось столько самолетов, что пришлось сбрасывать их в море, чтобы освободить место для следующих.
Работники американского посольства жгли документы и переправляли в безопасные места секретное электронное оборудование. Морские пехотинцы с автоматами на изготовку защищали ворота от тысячной толпы. Бывший маршал Ки тоже оказался на палубе авианосца, хотя всего несколько дней назад называл трусом каждого, кто покинет родину.
Сайгонская армия развалилась так быстро, что уличных боев почти не было. Не встретив сопротивления, танки подъехали к президентскому дворцу, где на втором этаже с членами своего правительства заседал последний президент Южного Вьетнама — генерал Зыонг Ван Минь. Только что он отдал по радио приказ сложить оружие. Агентство печати НФОЮВ так описало падение президентского дворца в своем последнем военном коммюнике:
«В 11 часов утра Нгуен Ню Ки, комиссар первого батальона Народно-освободительной армии, отдал своим бойцам приказ проникнуть в президентский дворец. Сопротивление караула было сломлено мгновенно. Первый танк № 879, который вел Буи Дык Май, проломил железные ворота. Когда солдаты Народно-освободительной армии вступили во дворец, президент — генерал Зыонг Ван Минь — и другие руководящие деятели марионеточной администрации ждали их, сидя на поставленных в два ряда стульях. Зыонг Ван Минь встал и произнес: „Революция пришла. Вы пришли“.
Это было в 11 часов 5 минут утра 30 апреля 1975 года. Так пришел конец марионеточному правлению в Южном Вьетнаме и одновременно конец американской агрессии».
Падение Сайгона сразу отразилось и на международной торговле наркотиками. Но еще больше сказались на ней политические перемены в Лаосе. Ведь прежде в Южном Вьетнаме одурманивающими ядами только торговали. В Стране миллиона слонов наркотики составляли фундамент национальной экономики. Здесь они определяли и сам ход войны.
VI. Война в Лаосе: гибель народности мео
Уильям Юнг стал богом, не приложив для этого никаких усилий.
Он не совершал чудес и не был распят, не слыл выдающимся философом или мыслителем. Эта честь свалилась на него благодаря пророку племени лаху.
«Как бы упорно мы ни искали бога, мы не найдем его, — внушал он своим соплеменникам, разбросанным по территории Южного Китая и Бирмы, но тут же утешил: — Когда настанет заветный час, бог сам отыщет нас и войдет в наши дома. Его приход возвестит знамение: появятся белые люди на белых конях и принесут вам его книгу».
Это пророчество распространилось среди лаху незадолго до появления в горах пастора Юнга в белом тропическом одеянии, с Библией в руках. Белый бог бродил по холмам и крестил язычников, которые сходились к нему со всех сторон, чтобы прикоснуться к живому чуду. За один лишь 1905 год он сумел наставить на путь истинный тысячу новых христиан, которые, правда, не имели понятия, зачем бог льет им на головы воду. Так он легко превзошел всех остальных миссионеров. Миссионерский центр в Соединенных Штатах не скупился на похвалы и финансовую поддержку доктора Юнга, ибо даже не подозревал, что его христиане поклоняются белому богу точно так же, как прежде деревьям и скалам.
Херолд Юнг (бог-сын) с 1933 года продолжил начатое отцом дело. В том же темпе крестил он язычников на территории племени ва до тех пор, пока бирманское правительство (которому не нравилось, что бог-сын действует как раз в районе мятежей и беспорядков) его не выдворило. Оба Юнга оставили после себя добрых шестьдесят пять тысяч христиан. Бог-сын поселился в Таиланде, в Чиангмае, где основал зоопарк.
Как христианин, он продолжал заниматься и борьбой с безбожниками. Когда после 1949 года ЦРУ потребовалась информация о Южном Китае, оно обратилось к своим приверженцам. Бирманские лаху по-прежнему были готовы броситься за бога-сына в огонь и воду и охотно пускались в опасные путешествия через границу, чтобы подсчитать в краю, населенном их соплеменниками, количество танков, солдат и новых аэродромов. Руководитель этих христианских групп У Ба Тхиен по рации передавал в Чиангмай сообщения на языке лаху, а там их принимал и переводил на английский бог-внук Гордон.
Одним из главных американских агентов в Лаосе был брат Гордона Уильям Юнг (бог-внук № 2), столь же способный к языкам, как и все члены этой семьи. Родился он не в Соединенных Штатах, а в Бирме и с детства хорошо знал жизнь горных племен, о которых даже этнографы в университетах слыхом не слыхивали. Он свободно владел кроме английского, тайского и бирманского еще и языками народностей лю, лао, мео и лаху, чем сумел снискать расположение старейшин и содействовать созданию армии, сражающейся по указке США.
Энтони По — второй из трех американских агентов, решающим образом повлиявших на ход войны в Лаосе, — был похож на офицера из «зеленых беретов».
Он начал свою карьеру в Тибете, где помогал взбунтовавшимся кхампа в борьбе против НОАК.
После поражения восставших и бегства далай-ламы в Индию он организовал из кхмеров, проживавших в Южном Вьетнаме, партизанские отряды, которые воевали против принца Сианука. Энтони По скрывался среди болот, питаясь кореньями и змеями, умел сделать взрывчатку даже из обыкновенной муки. В Лаосе он сначала служил советником генерала Ванг Пао, позднее — офицером ЦРУ на северо-западе страны. Среди горцев он прославился главным образом необычным обещанием платить 500 кип (1 доллар) за ухо и 5000 кип за голову каждого бойца Патет-Лао. В отличие от Уильяма Юнга, его не слишком интересовало местное население. Он «скупал» наемных солдат, как скупал бы быков или кур.
Эдгар Бьюэл Мейм, по прозвищу «Папаша», последний из этой компании, а по происхождению фермер из Индианы, явился в Индокитай в качестве советника по сельскому хозяйству; он был послан сюда небольшой религиозной общиной. Если бы он посвятил себя внедрению передовых методов выращивания риса на полях в окрестностях Вьетнама, то скорее всего через несколько лет вернулся бы домой с приятным ощущением выполненной миссии. Однако судьба занесла его в Долину Кувшинов, в центр боев за самый важный в стратегическом отношении район Лаоса. Он быстро понял, что на территории мео ему предстоит не заниматься сельскохозяйственными проблемами, а организовывать приземление самолетов и учить представителей горных племен самым передовым методам выращивания мака, на котором в Лаосе основывалась не только экономика, но и политика.
Для объяснения этого парадокса необходим небольшой экскурс в политическую экономию.
Золото и опий
Лаос, равный по площади Великобритании или Италии, с самого своего возникновения был такой же игрушкой истории, как Монако или Лихтенштейн. Не существовало никаких языковых или национальных предпосылок для его рождения. Два-три миллиона его жителей — это десятки национальных меньшинств. Впрочем, среди них есть и представители лао, но в Таиланде их более восьми миллионов, а в Лаосе — всего лишь пятая часть этого количества.
Одна из беднейших на свете стран пополняла государственный бюджет за счет помощи из-за рубежа и весьма снисходительных законов: здесь разрешалось все, что в соседних странах находилось под запретом. Главными же источниками не только личных, но и государственных доходов были контрабанда золотом и выращивание мака.
Большая часть населения бедных стран Азии — от Пакистана до Филиппин — и поныне не верит в силу бумажных денег. Они считают банкноты (нередко вполне справедливо) обыкновенными клочками бумаги, которые не слишком надежны в пору восстаний, войн и голода.
Бумажку могут разорвать дети и изгрызть крысы, в кубышке под землей она сгниет, в матраце сгорит, в банке ее может превратить в ничто государственный переворот. Только золото вечно. Оно не поддается инфляции и не ржавеет, его можно спрятать или увезти, переплавить и наслаждаться его блеском. Притягательность золота имеет такую магическую силу, что у жителей бедной Индии, в сущности, больше драгоценного металла, чем у граждан богатых Соединенных Штатов. Сотни тонн золота тайком ввозятся в Азию. Международные торговцы начиная с 50-х годов скупали его в Соединенных Штатах или в Лондоне, а потом легально переправляли в арабское княжество Дубай в Персидском заливе (для Индии) или в Лаос. О доставке золота в Таиланд, Южный Вьетнам или Малайзию заботились уже контрабандисты. Лаос ничего не имел против: пошлина — 8,5 % с ввозимого золота — составляла 40 % всех государственных доходов страны.
Но еще выгоднее был опий. В горах Северного Лаоса были все условия для выращивания мака: благоприятная температура, идеальный гумус и достаточное количество влаги.
«Опий — единственный экспортный товар, который мы способны производить. Поэтому мы увеличим его производство и вывоз», — откровенно заявил в 1970 году перед камерами британского телевидения министр финансов и (что характерно!) одновременно министр национальной обороны Сисук На Чампассак, когда правительство во Вьентьяне в очередной раз оказалось в затруднительном материальном положении.
Первоначально торговля наркотиками была прерогативой французов. После получения Лаосом независимости в стране оставалось еще несколько сот французов, которым не хотелось возвращаться домой. Государство, не имевшее ни шоссейных, ни железных дорог, предоставляло широкие возможности каждому, у кого было достаточно связей и мало щепетильности. Корсиканцы, наводнявшие все французские колонии, попытались удержать прибыльную «операцию Икс» в своих руках.
Перспектива легкого обогащения соблазняла бывших военных летчиков и армейских офицеров. Между большими городами Индокитая шла оживленная переписка: писали друг другу бывшие соратники по экспедиционному корпусу и ветераны Корсиканской унии, летели письма в Марсель, Парагвай, на Ближний Восток. В середине 50-х годов над Лаосом все чаще стали появляться маленькие самолеты, способные приземляться на поляне среди джунглей. Жерар Лабеньски на своем единственном самолете летал из Пхонсавана в Долине Кувшинов во Вьентьян. Рене Анжабаль, по прозвищу Бабаль, имевший два двухмоторных самолета, даже основал миниатюрную авиакомпанию, фамильярно называемую «военная авиация Бабаля».
Самому хищному из корсиканских гангстеров — Бонавентуро Франсиси, по кличке «Рок», с помощью брата южновьетнамского президента Зьема удалось организовать регулярные рейсы между тихими провинциальными городками на севере Лаоса и Южным Вьетнамом. Самолеты его компании — «Эр Лаос коммерсиаль» — сбрасывали грузы наркотиков ожидавшим их рыбацким джонкам в Сиамском заливе, кружились над Центральной возвышенностью. В 1962 году Франсиси прикупил еще три самолета «бичкрафт». Когда газетчики расспрашивали его о торгозле опием, он отвечал с пренебрежительной усмешкой:
— Я лишь предоставляю самолеты. Для чего их используют — не мое дело.
Однако какое-то время ему было не до юмора. Рене Анжабаль, время от времени пилотировавший один из его самолетов, уснул за штурвалом и залетел в таиландское воздушное пространство, где истребители заставили его сесть. Чтобы избежать обвинения в шпионаже и долголетнего тюремного заключения, он признался, что в Саваннакхете погрузил на самолет двадцать девять бочонков с наркотиками, пролетел над Южной Кампучией и сбросил груз с буями ожидающей его рыбачьей джонке.
К такому виду деятельности в Таиланде отнеслись с пониманием. Просидев всего шесть недель, пилот был освобожден, его обвинили лишь в непредумышленном нарушении границы. Но, увы, об интересном заключенном прослышали репортеры американского журнала «Лайф». Сенсационный репортаж раскрывал тайну компании «Эр Лаос коммерсиаль». Тем не менее обладающему широкими связями корсиканцу этот репортаж не причинил особого вреда. Наоборот, теперь Франсиси решил занять в контрабандной торговле наркотиками монопольное положение.
Сначала южновьетнамская полиция захватила при выгрузке опия Анжабаля, действовавшего на этот раз самостоятельно, и конфисковала его единственный самолет. Затем пришла очередь Жерара Лабеньского: неизвестные злоумышленники с помощью пластиковой мины попытались взорвать его самолет. Поскольку мина не сработала, те же злоумышленники донесли о нем в полицию. И во время посадки в Южном Вьетнаме Лабеньски был арестован, а вместе с ним и его пилот Маттар, и три француза из Сайгона. Судья дал по пять лет каждому. Предательство так возмутило арестованных, что после двух лет заключения они нарушили неписаный корсиканский закон молчания и рассказали все, что знали о деятельности Франсиси американским агентам по борьбе с наркотиками. Но и это не поставило под угрозу деятельность гангстера. Из седла его вышибла только неожиданно возникшая «конкуренция».
Когда военная ситуация в Южном Вьетнаме обострилась, важное значение приобрели прилегающие к границам Вьетнама области Лаоса и Кампучии, через которые шло снабжение Народно-освободительной армии (по так называемой тропе Хо Ши Мина). С помощью местных приверженцев американцы попытались перерезать ее, и в Лаосе разгорелась гражданская война. Взводы солдат превратились в роты и батальоны, местные стычки переросли в сражения, взамен устаревших ружей в ход пошли автоматы, ракеты и даже танки.
С активизацией военных действий опий перестал служить только предметом контрабанды. Он превращался в оружие.
Счет за войну
«Если вы хотите заручиться поддержкой мео, вы должны покупать у них опий!» — утверждал французский полковник Транкиль во время войны в Индокитае. Эта истина не устарела и спустя годы.
В отличие от французской секретной службы, ЦРУ никогда открыто не выступало в поддержку торговли наркотиками. Оно лишь закрывало на нее глаза в интересах сиюминутных политических и военных выгод. То же самое оно посоветовало делать и трем своим советникам в Лаосе.
Один из них, Уильям Юнг, прекрасно изучивший жизнь горцев (бог-внук № 2), понимал, что, до тех пор пока не изменятся социальные и экономические условия, у горцев нет иного выбора, как выращивать мак. Это была необходимость, порожденная нуждой.
Другой же, Энтони По, напротив, грозил выкинуть из летящего вертолета всякого солдата, у которого обнаружит полкило опия-сырца. Однако в интересах тайной войны он «не замечал» в зоне своих операций фабричек-лабораторий по выработке героина, принадлежащих главнокомандующему лаосской армией генералу Оуану.
Третий, специалист по сельскому хозяйству Эдгар Бьюэл Мейм, давал крестьянам-мео советы, как повысить урожайность опиумного мака.
«Раз уж вы разводите мак, так хоть делайте это хорошо. И не курите его», — уговаривал он крестьян. Он заботился, чтобы в посылках с американскими продуктами всегда были и лекарства, тогда заболевшим крестьянам не придется принимать опий в качестве целительного средства.
Разумеется, все три представителя ЦРУ отдавали себе отчет в том, что опий, на торговлю которым они смотрели сквозь пальцы, в конце концов кто-то выкурит или введет себе в кровь, сделав инъекцию. Получив первые сообщения о массовой наркомании в американской армии во Вьетнаме, они сообразили, кого помогают уничтожать. Но их задачей было вести тайную войну в Лаосе. И они добросовестно ее выполняли, отмахиваясь от сомнений морального свойства — из равнодушия, цинизма или слепой веры в то, что их родина всегда права.
Без опия из горцев не сформируешь армию, способную противостоять объединенным силам Патет-Лао и вьетнамских добровольцев.
А опий, подобно невидимому демону, уничтожал каждого, кто к нему прикасался. Мак стал не только источником богатства мео, но и их проклятием. Ибо только опий заставлял воевать мео — солдат генерала Ванг Пао, на которых делали ставку в лаосской войне Соединенные Штаты.
Ванг Пао начал службу в армии в тринадцать лет в качестве переводчика при французских десантниках, оказавших сопротивление японцам в Долине Кувшинов. В двадцать один он уже командовал ударным соединением, состоявшим из 850 горцев, — в битве при Дьенбьенфу его отряду предстояло помочь оборонявшимся. Бесспорные командирские способности уживались в нем с удивительным корыстолюбием, проявившимся еще с молодых лет. Он присваивал жалованье подчиненных, крал армейский провиант, получал деньги за убитых…
Отвагой и жестокостью его солдаты превосходили своих земляков, одетых в форму правительственной армии, и очень скоро фактически превратились в настоящих хозяев гор. А война стала приобретать характер бойни…
К полному удовлетворению американцев, Ванг Пао бросал свои части в атаку в любой обстановке, даже на пулеметы. Его офицеры появлялись в самых крошечных деревушках мео: раздавали рис, деньги, оружие — и увозили рекрутов.
Вскоре Ванг Пао набрал 9000 бойцов и занял горы вокруг Долины Кувшинов с целью блокировать все дороги, снабжающие армию Патет-Лао, превратив тем самым долину в западню.
Однако наемные солдаты Ванг Пао соглашались воевать только при условии, что их семьи не будут нуждаться. Американцы оказались перед выбором: либо кормить горные деревушки на собственные средства, либо помочь им в сбыте урожая единственной сельскохозяйственной культуры, приносящей здесь доход. Они предпочли последнее.
С середины 60-х годов вертолеты и легкие самолеты компании «Эйр Америка» начали осуществлять переправку опия из деревень Северного Лаоса во Вьентьян. Чтобы не «нарушить» сложный механизм тайной войны, американцы не проявляли излишнего любопытства и не задавали щекотливых вопросов ни генералу Оуану, ни другим командирам лаосской армии. Политика вновь одержала верх над моралью.
Деревни в горах, несмотря на отток молодых мужчин, процветали… Хотя население уже не занималось охотой и не вырубало и не выжигало джунгли для посадок риса, тем не менее оно не бедствовало. Добыча опия — дело женское, тут старые женщины, девушки и дети могут обойтись и без мужских рук. С ростом цен на опий маком стали засевать даже самые крошечные клочки земли, прежде использовавшиеся для посадки овощей и фасоли, а на вырученные деньги покупался рис. Только с истощением почвы наступал кризис, потому что без мужчин нельзя было подготовить новые поля.
В деревнях, полных одиноких женщин и детей, начало расти беспокойство. Уже и подростки стали уходить в неизвестность, и никто не возвращался. Мрачные предчувствия тормозили приток новых рекрутов.
Все чаще приходилось прибегать к насильственным мерам.
«Ванг Пао послал нам винтовки. Когда мы отказались, он назвал нас „Патет-Лао“ и пригрозил разрушить нашу деревню. Что нам оставалось делать? У нас не было выбора, и мы дали ему все, что он требовал», — рассказывали старейшины деревень Альфреду Маккою, автору книги об участии Америки в торговле наркотиками…
Вначале тайная армия мео под командованием Ванг Пао наступала. Она захватывала деревни и городки провинции Самныа близ вьетнамской границы. Солдаты Ванг Пао на вертолетах спускались с неба, окружали деревню, убивали всех активных сторонников левого фронта, а затем вызывали грузовые самолеты с рисом, сахаром, одеялами и мясными консервами, которые должны были наглядно доказать деревенским жителям выгоды перехода на их сторону. Чем дольше продолжалась война, тем эти выгоды казались менее убедительными…
Вопреки упорству и высоким боевым качествам мео каждое новое наступление революционных сил, осуществлявшееся с 1968 года, на протяжении всей зимы и весны отодвигало фронт все дальше от Долины Кувшинов, все ближе к подножию гор. Наемники отступали, а с ними их жены и дети. Деревни пустели: одни обитатели покидали их из страха перед войной, другие — перед бомбежками. Дело в том, что американцы избрали тактику выжженной земли. Наступающим частям Патет-Лао и вьетнамским добровольцам доставался обезлюдевший край без скота, домов, даже без дичи.
Нескончаемыми волнами налетали тяжелые бомбардировщики «Б-52» на каждую пядь прифронтовой зоны. Ракеты, бомбы и пули из крупнокалиберных пулеметов косили людей, коз и кур, разносили в щепы хижины, а потом и развалины хижин… Самолеты пикировали на самые незначительные объекты, бомбы падали при малейшем шевелении листьев — на грядки фасоли, на рыбу в реке, на едва приметную тропу в джунглях. Люди стали похожи на сов и кротов. Днем спали или прятались в пещерах и только ночью работали на полях. На почти незаселенную Долину Кувшинов упало (хоть это и кажется невероятным) больше бомб, чем на северовьетнамские порты, чем на всю Германию во время второй мировой войны, чем на любое иное место нашей планеты.
В конце 60-х годов отступающая армия Ванг Пао насчитывала уже 40 тысяч солдат. Этот кажущийся успех превращал жизнь народности мео в трагедию. Они терпели лишения, теснясь на все уменьшающейся территории в горах. Каждое поражение мужчин на фронте гнало их семьи в новые лагеря, во все более низменные места. В конце концов огромные лагеря беженцев, насчитывающие около 40 тысяч человек, были прижаты к холмам над Вьетьянской низменностью, к краю пропасти. Привыкшие к прохладе горцы умирали здесь от малярии и кишечных инфекций…
Им угрожал голод. Теперь они почти целиком зависели от американских поставок риса, ведь у них больше не было земли, которую можно возделывать… Гнев старейшин все явственнее обращался против Ванг Пао, предателя и авантюриста, который богател за счет страданий своего народа, лично расстреливал солдат, отказывавшихся ему повиноваться, да еще присваивал их жалованье. Но из капкана на краю гор не было спасения. А продукты от американцев доставлялись лишь в том случае, если находились новые жертвы для ведения уже проигранной войны.
Близился конец тайной войны, и только генералы все еще не желали этого признавать.
«Мне всегда казалось, что горстка американцев, организовав местное население, может остановить коммунистические национально-освободительные войны», — как-то заявил Ландсдейл. Лаос должен был стать классическим примером, подтверждающим эту теорию.
С американской точки зрения война в Лаосе велась весьма успешно. Если в дорогостоящей войне во Вьетнаме приняло участие полмиллиона американцев, то в тайных операциях в соседнем с ним Лаосе кроме авиации было задействовано всего несколько десятков офицеров ЦРУ. Бремя войны несли другие — лао, лю и представители прочих народностей, участвовавших в боях и на той, и на другой стороне. Но прежде всего были почти истреблены мео, героически сражавшиеся и в отрядах Патет-Лао.
Счет за войну включал и цену за опий: соображения политического и экономического порядка вынуждали американских политиков и генералов участвовать — пусть даже пассивно — в торговле наркотиками, которые в конечном счете уничтожали их собственную армию и деморализовали их союзников.
Но и эта война завершилась поражением. В декабре 1975 года, спустя полгода после падения Сайгона, части Патет-Лао вступили во Вьентьян. Их не остановили ни танки, ни опытность «зеленых беретов», ни упорство Ванг Пао, ни даже опий. Остались страдания, шрамы, голод, почти полностью истребленные мео, десятки тысяч сирот… и сомнения.
Неужели и правда во время войны моральные соображения — излишняя роскошь?
Сорок часов
Поездка Ричарда Никсона в Китай на первый взгляд не имеет с наркотиками ничего общего. Беседуя с Чжоу Эньлаем, Никсон коснулся вопросов международного положения и войны с Вьетнамом, взаимной торговли и сотрудничества в области науки и культуры, ракет и ядерного вооружения. Об одурманивающих ядах, по всей вероятности, вообще не упоминалось. Однако эта встреча изменила и жизнь генерала Туана, и облик Мэсалонга, а также стала поворотным моментом в истории наркотиков.
Она завершила эпоху, начатую еще два столетия назад губернатором Бенгалии Гастингсом, эпоху, когда торговля опием в Азии официально или неофициально помогала решать конкретные экономические или политические задачи и когда за ней скрывались интересы отдельных государств или хотя бы их секретных служб. Встреча в Пекине положила конец многолетней открытой вражде двух государств, вражде, которая в начале 50-х годов способствовала превращению горных областей Бирмы, Таиланда и Лаоса в основную базу всемирной торговли наркотиками. Территория «золотого треугольника» перестала быть одним из полей сражений между Соединенными Штатами и Китаем, а торговля одурманивающими ядами была признана преступной деятельностью.
Журналисты подсчитали, что Никсон провел с Чжоу Эньлаем в общей сложности сорок часов. Половину этого времени заняли переговоры без свидетелей. Никто точно не знает, о чем говорили эти два государственных деятеля, один из которых умер, а другой со скандалом покинул политическую арену. Однако отзвуки этих бесед повлияли на многие последующие события.
Вслед за Соединенными Штатами дружеские связи с Пекином решил завязать и Таиланд. Улучшились взаимоотношения между Вашингтоном и Рангуном. Все это не замедлило сказаться и на положении остатков гоминьдановских армий.
Разумеется, Пекин не могло не беспокоить закулисное существование 3-й и 5-й армий, хотя бы потому, что с ними еще не были сведены счеты за прошлое. Никто не выступил в защиту нескольких тысяч беженцев из Юньнаня, занимающихся подозрительной торговлей наркотиками. И в конце концов Бангкок предпочел отмахнуться от своих прежних союзников: к чему вызывать неприязнь соседей и возмущение всего мира? Ведь пользы от них все меньше и меньше.
Так бывшие прислужники вместо благодарности и выполнения давних обещаний дождались строжайшего приказа: сложить оружие.
Что им оставалось делать? Оказать сопротивление равнозначно харакири. Хорошо знакомые им края теперь на каждом шагу грозили опасностью, все соседи жаждали крови наемных солдат, оставлявших за собой после отхода из Юньнаня лишь смерть и запустение. Пришлось подчиниться. Сложив оружие, они сразу же лишились привилегированного положения в бирманской торговле опием, утратили богатство, влияние и силу. Без автоматов, гаубиц и минометов в них никто больше не видел торговых партнеров и уважаемых союзников. Кого интересуют услуги или мнения обыкновенных крестьян?
Похороны генерала Туана символизировали конец целой эпохи. Вместе с генералом были похоронены надежды и иллюзии.
Хитрый лис Чан Шифу, который всегда выходил сухим из воды, после побега из бирманской тюрьмы принявший имя Кхун Са, не замедлил воспользоваться сложившимися обстоятельствами. В момент, когда противник исчез со сцены, его восемьсот солдат заполнили освободившееся пространство. Доход от перепродажи одного урожая опия-сырца увеличил численность его солдат до трех тысяч и придал недавнему изгою самоуверенности. Вместо генерала Туана журналисты обращаются теперь к нему.
«Я генерал регулярной армии. Мы воюем за государство шанов, за его независимость от Бирмы и Таиланда. Уже сейчас мы контролируем более трети Бирмы», — важно заявлял он журналистам, для которых, нуждаясь в рекламе, время от времени устраивал приемы.
Репортеры скептически кивали. Объединенная шанская армия Кхун Са в самом деле на 90 % состоит из шанов: здесь генерал-самозванец не соврал. Каждый из них получает 30 батов (около 1,5 доллара) в месяц и в придачу бочонок риса. Но борьба за свободу? Военными операциями руководит заместитель генерала — китаец лет пятидесяти с шанским именем Лхаланд, что в переводе означает «гром», а когда и где следует браться за оружие, решает шестидесятилетний китаец-мусульманин Лао Мара, в руках которого находится лаборатория, вырабатывающая героин.
Кхун Са, точно так же как раньше Туан Шивэнь, пытается придать своей деятельности благородный характер, но добрые намерения служат лишь прикрытием. Погоню за наживой не удается замаскировать политическими аргументами.
«Вы говорите, что я гублю сотни тысяч людей во всем мире? Так ставить вопрос нельзя, — терпеливо объяснял Кхун Са. — Во-первых, сами мы наркотики не производим, а лишь по мере сил определяем пути их дальнейшего использования. Во-вторых, мы никого не принуждали стать наркоманами, мы только удовлетворяем спрос, который, безусловно, существует на Западе. А в-третьих, нас вынудили торговать наркотиками, ибо никто на свете не даст нам денег на нашу борьбу за свободу, даже ООН».
Подобные заявления ставили таиландское правительство в затруднительное положение. Имя шанского военачальника привлекало нежелательное внимание, иностранные журналисты задавали назойливые вопросы. Возможно ли, чтобы Кхун Са, находясь в Таиланде, «определял пути использования наркотиков»? Кто ему покровительствует?
Формально Бангкок выдворил предприимчивого «борца за свободу» из страны, но тот явно не боялся тайцев. Лишь перебрался поближе к границе, в Банхин-тэк, где выстроил себе роскошную резиденцию.
В 1980 году он непринужденно беседовал там с репортерами из «Штерна»:
«Поскольку мне не хватает денег, я готов продать весь нынешний урожай опия за десять миллионов долларов. Пусть кто-нибудь приобретет весь этот опий, ЦРУ, например, или кто другой, тем самым он избавит человечество от множества бед».
«Сенсационное» предложение ни для кого не было новостью: впервые Кхун Са высказался в том же духе годом ранее в разговоре с американскими сенаторами; правда, никто на его предложение не откликнулся. Пришлось обратиться к старым друзьям из Триад и других тайных обществ.
Но какое место на этой шахматной доске занимает Мэсалонг, где всего несколько лет назад работала самая большая во всем «золотом треугольнике» лаборатория по производству героина?
Этот вопрос имел для меня первостепенное значение.
Уильям Юнг стал богом, не приложив для этого никаких усилий.
Он не совершал чудес и не был распят, не слыл выдающимся философом или мыслителем. Эта честь свалилась на него благодаря пророку племени лаху.
«Как бы упорно мы ни искали бога, мы не найдем его, — внушал он своим соплеменникам, разбросанным по территории Южного Китая и Бирмы, но тут же утешил: — Когда настанет заветный час, бог сам отыщет нас и войдет в наши дома. Его приход возвестит знамение: появятся белые люди на белых конях и принесут вам его книгу».
Это пророчество распространилось среди лаху незадолго до появления в горах пастора Юнга в белом тропическом одеянии, с Библией в руках. Белый бог бродил по холмам и крестил язычников, которые сходились к нему со всех сторон, чтобы прикоснуться к живому чуду. За один лишь 1905 год он сумел наставить на путь истинный тысячу новых христиан, которые, правда, не имели понятия, зачем бог льет им на головы воду. Так он легко превзошел всех остальных миссионеров. Миссионерский центр в Соединенных Штатах не скупился на похвалы и финансовую поддержку доктора Юнга, ибо даже не подозревал, что его христиане поклоняются белому богу точно так же, как прежде деревьям и скалам.
Херолд Юнг (бог-сын) с 1933 года продолжил начатое отцом дело. В том же темпе крестил он язычников на территории племени ва до тех пор, пока бирманское правительство (которому не нравилось, что бог-сын действует как раз в районе мятежей и беспорядков) его не выдворило. Оба Юнга оставили после себя добрых шестьдесят пять тысяч христиан. Бог-сын поселился в Таиланде, в Чиангмае, где основал зоопарк.
Как христианин, он продолжал заниматься и борьбой с безбожниками. Когда после 1949 года ЦРУ потребовалась информация о Южном Китае, оно обратилось к своим приверженцам. Бирманские лаху по-прежнему были готовы броситься за бога-сына в огонь и воду и охотно пускались в опасные путешествия через границу, чтобы подсчитать в краю, населенном их соплеменниками, количество танков, солдат и новых аэродромов. Руководитель этих христианских групп У Ба Тхиен по рации передавал в Чиангмай сообщения на языке лаху, а там их принимал и переводил на английский бог-внук Гордон.
Одним из главных американских агентов в Лаосе был брат Гордона Уильям Юнг (бог-внук № 2), столь же способный к языкам, как и все члены этой семьи. Родился он не в Соединенных Штатах, а в Бирме и с детства хорошо знал жизнь горных племен, о которых даже этнографы в университетах слыхом не слыхивали. Он свободно владел кроме английского, тайского и бирманского еще и языками народностей лю, лао, мео и лаху, чем сумел снискать расположение старейшин и содействовать созданию армии, сражающейся по указке США.
Энтони По — второй из трех американских агентов, решающим образом повлиявших на ход войны в Лаосе, — был похож на офицера из «зеленых беретов».
Он начал свою карьеру в Тибете, где помогал взбунтовавшимся кхампа в борьбе против НОАК.
После поражения восставших и бегства далай-ламы в Индию он организовал из кхмеров, проживавших в Южном Вьетнаме, партизанские отряды, которые воевали против принца Сианука. Энтони По скрывался среди болот, питаясь кореньями и змеями, умел сделать взрывчатку даже из обыкновенной муки. В Лаосе он сначала служил советником генерала Ванг Пао, позднее — офицером ЦРУ на северо-западе страны. Среди горцев он прославился главным образом необычным обещанием платить 500 кип (1 доллар) за ухо и 5000 кип за голову каждого бойца Патет-Лао. В отличие от Уильяма Юнга, его не слишком интересовало местное население. Он «скупал» наемных солдат, как скупал бы быков или кур.
Эдгар Бьюэл Мейм, по прозвищу «Папаша», последний из этой компании, а по происхождению фермер из Индианы, явился в Индокитай в качестве советника по сельскому хозяйству; он был послан сюда небольшой религиозной общиной. Если бы он посвятил себя внедрению передовых методов выращивания риса на полях в окрестностях Вьетнама, то скорее всего через несколько лет вернулся бы домой с приятным ощущением выполненной миссии. Однако судьба занесла его в Долину Кувшинов, в центр боев за самый важный в стратегическом отношении район Лаоса. Он быстро понял, что на территории мео ему предстоит не заниматься сельскохозяйственными проблемами, а организовывать приземление самолетов и учить представителей горных племен самым передовым методам выращивания мака, на котором в Лаосе основывалась не только экономика, но и политика.
Для объяснения этого парадокса необходим небольшой экскурс в политическую экономию.
Золото и опий
Лаос, равный по площади Великобритании или Италии, с самого своего возникновения был такой же игрушкой истории, как Монако или Лихтенштейн. Не существовало никаких языковых или национальных предпосылок для его рождения. Два-три миллиона его жителей — это десятки национальных меньшинств. Впрочем, среди них есть и представители лао, но в Таиланде их более восьми миллионов, а в Лаосе — всего лишь пятая часть этого количества.
Одна из беднейших на свете стран пополняла государственный бюджет за счет помощи из-за рубежа и весьма снисходительных законов: здесь разрешалось все, что в соседних странах находилось под запретом. Главными же источниками не только личных, но и государственных доходов были контрабанда золотом и выращивание мака.
Большая часть населения бедных стран Азии — от Пакистана до Филиппин — и поныне не верит в силу бумажных денег. Они считают банкноты (нередко вполне справедливо) обыкновенными клочками бумаги, которые не слишком надежны в пору восстаний, войн и голода.
Бумажку могут разорвать дети и изгрызть крысы, в кубышке под землей она сгниет, в матраце сгорит, в банке ее может превратить в ничто государственный переворот. Только золото вечно. Оно не поддается инфляции и не ржавеет, его можно спрятать или увезти, переплавить и наслаждаться его блеском. Притягательность золота имеет такую магическую силу, что у жителей бедной Индии, в сущности, больше драгоценного металла, чем у граждан богатых Соединенных Штатов. Сотни тонн золота тайком ввозятся в Азию. Международные торговцы начиная с 50-х годов скупали его в Соединенных Штатах или в Лондоне, а потом легально переправляли в арабское княжество Дубай в Персидском заливе (для Индии) или в Лаос. О доставке золота в Таиланд, Южный Вьетнам или Малайзию заботились уже контрабандисты. Лаос ничего не имел против: пошлина — 8,5 % с ввозимого золота — составляла 40 % всех государственных доходов страны.
Но еще выгоднее был опий. В горах Северного Лаоса были все условия для выращивания мака: благоприятная температура, идеальный гумус и достаточное количество влаги.
«Опий — единственный экспортный товар, который мы способны производить. Поэтому мы увеличим его производство и вывоз», — откровенно заявил в 1970 году перед камерами британского телевидения министр финансов и (что характерно!) одновременно министр национальной обороны Сисук На Чампассак, когда правительство во Вьентьяне в очередной раз оказалось в затруднительном материальном положении.
Первоначально торговля наркотиками была прерогативой французов. После получения Лаосом независимости в стране оставалось еще несколько сот французов, которым не хотелось возвращаться домой. Государство, не имевшее ни шоссейных, ни железных дорог, предоставляло широкие возможности каждому, у кого было достаточно связей и мало щепетильности. Корсиканцы, наводнявшие все французские колонии, попытались удержать прибыльную «операцию Икс» в своих руках.
Перспектива легкого обогащения соблазняла бывших военных летчиков и армейских офицеров. Между большими городами Индокитая шла оживленная переписка: писали друг другу бывшие соратники по экспедиционному корпусу и ветераны Корсиканской унии, летели письма в Марсель, Парагвай, на Ближний Восток. В середине 50-х годов над Лаосом все чаще стали появляться маленькие самолеты, способные приземляться на поляне среди джунглей. Жерар Лабеньски на своем единственном самолете летал из Пхонсавана в Долине Кувшинов во Вьентьян. Рене Анжабаль, по прозвищу Бабаль, имевший два двухмоторных самолета, даже основал миниатюрную авиакомпанию, фамильярно называемую «военная авиация Бабаля».
Самому хищному из корсиканских гангстеров — Бонавентуро Франсиси, по кличке «Рок», с помощью брата южновьетнамского президента Зьема удалось организовать регулярные рейсы между тихими провинциальными городками на севере Лаоса и Южным Вьетнамом. Самолеты его компании — «Эр Лаос коммерсиаль» — сбрасывали грузы наркотиков ожидавшим их рыбацким джонкам в Сиамском заливе, кружились над Центральной возвышенностью. В 1962 году Франсиси прикупил еще три самолета «бичкрафт». Когда газетчики расспрашивали его о торгозле опием, он отвечал с пренебрежительной усмешкой:
— Я лишь предоставляю самолеты. Для чего их используют — не мое дело.
Однако какое-то время ему было не до юмора. Рене Анжабаль, время от времени пилотировавший один из его самолетов, уснул за штурвалом и залетел в таиландское воздушное пространство, где истребители заставили его сесть. Чтобы избежать обвинения в шпионаже и долголетнего тюремного заключения, он признался, что в Саваннакхете погрузил на самолет двадцать девять бочонков с наркотиками, пролетел над Южной Кампучией и сбросил груз с буями ожидающей его рыбачьей джонке.
К такому виду деятельности в Таиланде отнеслись с пониманием. Просидев всего шесть недель, пилот был освобожден, его обвинили лишь в непредумышленном нарушении границы. Но, увы, об интересном заключенном прослышали репортеры американского журнала «Лайф». Сенсационный репортаж раскрывал тайну компании «Эр Лаос коммерсиаль». Тем не менее обладающему широкими связями корсиканцу этот репортаж не причинил особого вреда. Наоборот, теперь Франсиси решил занять в контрабандной торговле наркотиками монопольное положение.
Сначала южновьетнамская полиция захватила при выгрузке опия Анжабаля, действовавшего на этот раз самостоятельно, и конфисковала его единственный самолет. Затем пришла очередь Жерара Лабеньского: неизвестные злоумышленники с помощью пластиковой мины попытались взорвать его самолет. Поскольку мина не сработала, те же злоумышленники донесли о нем в полицию. И во время посадки в Южном Вьетнаме Лабеньски был арестован, а вместе с ним и его пилот Маттар, и три француза из Сайгона. Судья дал по пять лет каждому. Предательство так возмутило арестованных, что после двух лет заключения они нарушили неписаный корсиканский закон молчания и рассказали все, что знали о деятельности Франсиси американским агентам по борьбе с наркотиками. Но и это не поставило под угрозу деятельность гангстера. Из седла его вышибла только неожиданно возникшая «конкуренция».
Когда военная ситуация в Южном Вьетнаме обострилась, важное значение приобрели прилегающие к границам Вьетнама области Лаоса и Кампучии, через которые шло снабжение Народно-освободительной армии (по так называемой тропе Хо Ши Мина). С помощью местных приверженцев американцы попытались перерезать ее, и в Лаосе разгорелась гражданская война. Взводы солдат превратились в роты и батальоны, местные стычки переросли в сражения, взамен устаревших ружей в ход пошли автоматы, ракеты и даже танки.
С активизацией военных действий опий перестал служить только предметом контрабанды. Он превращался в оружие.
Счет за войну
«Если вы хотите заручиться поддержкой мео, вы должны покупать у них опий!» — утверждал французский полковник Транкиль во время войны в Индокитае. Эта истина не устарела и спустя годы.
В отличие от французской секретной службы, ЦРУ никогда открыто не выступало в поддержку торговли наркотиками. Оно лишь закрывало на нее глаза в интересах сиюминутных политических и военных выгод. То же самое оно посоветовало делать и трем своим советникам в Лаосе.
Один из них, Уильям Юнг, прекрасно изучивший жизнь горцев (бог-внук № 2), понимал, что, до тех пор пока не изменятся социальные и экономические условия, у горцев нет иного выбора, как выращивать мак. Это была необходимость, порожденная нуждой.
Другой же, Энтони По, напротив, грозил выкинуть из летящего вертолета всякого солдата, у которого обнаружит полкило опия-сырца. Однако в интересах тайной войны он «не замечал» в зоне своих операций фабричек-лабораторий по выработке героина, принадлежащих главнокомандующему лаосской армией генералу Оуану.
Третий, специалист по сельскому хозяйству Эдгар Бьюэл Мейм, давал крестьянам-мео советы, как повысить урожайность опиумного мака.
«Раз уж вы разводите мак, так хоть делайте это хорошо. И не курите его», — уговаривал он крестьян. Он заботился, чтобы в посылках с американскими продуктами всегда были и лекарства, тогда заболевшим крестьянам не придется принимать опий в качестве целительного средства.
Разумеется, все три представителя ЦРУ отдавали себе отчет в том, что опий, на торговлю которым они смотрели сквозь пальцы, в конце концов кто-то выкурит или введет себе в кровь, сделав инъекцию. Получив первые сообщения о массовой наркомании в американской армии во Вьетнаме, они сообразили, кого помогают уничтожать. Но их задачей было вести тайную войну в Лаосе. И они добросовестно ее выполняли, отмахиваясь от сомнений морального свойства — из равнодушия, цинизма или слепой веры в то, что их родина всегда права.
Без опия из горцев не сформируешь армию, способную противостоять объединенным силам Патет-Лао и вьетнамских добровольцев.
А опий, подобно невидимому демону, уничтожал каждого, кто к нему прикасался. Мак стал не только источником богатства мео, но и их проклятием. Ибо только опий заставлял воевать мео — солдат генерала Ванг Пао, на которых делали ставку в лаосской войне Соединенные Штаты.
Ванг Пао начал службу в армии в тринадцать лет в качестве переводчика при французских десантниках, оказавших сопротивление японцам в Долине Кувшинов. В двадцать один он уже командовал ударным соединением, состоявшим из 850 горцев, — в битве при Дьенбьенфу его отряду предстояло помочь оборонявшимся. Бесспорные командирские способности уживались в нем с удивительным корыстолюбием, проявившимся еще с молодых лет. Он присваивал жалованье подчиненных, крал армейский провиант, получал деньги за убитых…
Отвагой и жестокостью его солдаты превосходили своих земляков, одетых в форму правительственной армии, и очень скоро фактически превратились в настоящих хозяев гор. А война стала приобретать характер бойни…
К полному удовлетворению американцев, Ванг Пао бросал свои части в атаку в любой обстановке, даже на пулеметы. Его офицеры появлялись в самых крошечных деревушках мео: раздавали рис, деньги, оружие — и увозили рекрутов.
Вскоре Ванг Пао набрал 9000 бойцов и занял горы вокруг Долины Кувшинов с целью блокировать все дороги, снабжающие армию Патет-Лао, превратив тем самым долину в западню.
Однако наемные солдаты Ванг Пао соглашались воевать только при условии, что их семьи не будут нуждаться. Американцы оказались перед выбором: либо кормить горные деревушки на собственные средства, либо помочь им в сбыте урожая единственной сельскохозяйственной культуры, приносящей здесь доход. Они предпочли последнее.
С середины 60-х годов вертолеты и легкие самолеты компании «Эйр Америка» начали осуществлять переправку опия из деревень Северного Лаоса во Вьентьян. Чтобы не «нарушить» сложный механизм тайной войны, американцы не проявляли излишнего любопытства и не задавали щекотливых вопросов ни генералу Оуану, ни другим командирам лаосской армии. Политика вновь одержала верх над моралью.
Деревни в горах, несмотря на отток молодых мужчин, процветали… Хотя население уже не занималось охотой и не вырубало и не выжигало джунгли для посадок риса, тем не менее оно не бедствовало. Добыча опия — дело женское, тут старые женщины, девушки и дети могут обойтись и без мужских рук. С ростом цен на опий маком стали засевать даже самые крошечные клочки земли, прежде использовавшиеся для посадки овощей и фасоли, а на вырученные деньги покупался рис. Только с истощением почвы наступал кризис, потому что без мужчин нельзя было подготовить новые поля.
В деревнях, полных одиноких женщин и детей, начало расти беспокойство. Уже и подростки стали уходить в неизвестность, и никто не возвращался. Мрачные предчувствия тормозили приток новых рекрутов.
Все чаще приходилось прибегать к насильственным мерам.
«Ванг Пао послал нам винтовки. Когда мы отказались, он назвал нас „Патет-Лао“ и пригрозил разрушить нашу деревню. Что нам оставалось делать? У нас не было выбора, и мы дали ему все, что он требовал», — рассказывали старейшины деревень Альфреду Маккою, автору книги об участии Америки в торговле наркотиками…
Вначале тайная армия мео под командованием Ванг Пао наступала. Она захватывала деревни и городки провинции Самныа близ вьетнамской границы. Солдаты Ванг Пао на вертолетах спускались с неба, окружали деревню, убивали всех активных сторонников левого фронта, а затем вызывали грузовые самолеты с рисом, сахаром, одеялами и мясными консервами, которые должны были наглядно доказать деревенским жителям выгоды перехода на их сторону. Чем дольше продолжалась война, тем эти выгоды казались менее убедительными…
Вопреки упорству и высоким боевым качествам мео каждое новое наступление революционных сил, осуществлявшееся с 1968 года, на протяжении всей зимы и весны отодвигало фронт все дальше от Долины Кувшинов, все ближе к подножию гор. Наемники отступали, а с ними их жены и дети. Деревни пустели: одни обитатели покидали их из страха перед войной, другие — перед бомбежками. Дело в том, что американцы избрали тактику выжженной земли. Наступающим частям Патет-Лао и вьетнамским добровольцам доставался обезлюдевший край без скота, домов, даже без дичи.
Нескончаемыми волнами налетали тяжелые бомбардировщики «Б-52» на каждую пядь прифронтовой зоны. Ракеты, бомбы и пули из крупнокалиберных пулеметов косили людей, коз и кур, разносили в щепы хижины, а потом и развалины хижин… Самолеты пикировали на самые незначительные объекты, бомбы падали при малейшем шевелении листьев — на грядки фасоли, на рыбу в реке, на едва приметную тропу в джунглях. Люди стали похожи на сов и кротов. Днем спали или прятались в пещерах и только ночью работали на полях. На почти незаселенную Долину Кувшинов упало (хоть это и кажется невероятным) больше бомб, чем на северовьетнамские порты, чем на всю Германию во время второй мировой войны, чем на любое иное место нашей планеты.
В конце 60-х годов отступающая армия Ванг Пао насчитывала уже 40 тысяч солдат. Этот кажущийся успех превращал жизнь народности мео в трагедию. Они терпели лишения, теснясь на все уменьшающейся территории в горах. Каждое поражение мужчин на фронте гнало их семьи в новые лагеря, во все более низменные места. В конце концов огромные лагеря беженцев, насчитывающие около 40 тысяч человек, были прижаты к холмам над Вьетьянской низменностью, к краю пропасти. Привыкшие к прохладе горцы умирали здесь от малярии и кишечных инфекций…
Им угрожал голод. Теперь они почти целиком зависели от американских поставок риса, ведь у них больше не было земли, которую можно возделывать… Гнев старейшин все явственнее обращался против Ванг Пао, предателя и авантюриста, который богател за счет страданий своего народа, лично расстреливал солдат, отказывавшихся ему повиноваться, да еще присваивал их жалованье. Но из капкана на краю гор не было спасения. А продукты от американцев доставлялись лишь в том случае, если находились новые жертвы для ведения уже проигранной войны.
Близился конец тайной войны, и только генералы все еще не желали этого признавать.
«Мне всегда казалось, что горстка американцев, организовав местное население, может остановить коммунистические национально-освободительные войны», — как-то заявил Ландсдейл. Лаос должен был стать классическим примером, подтверждающим эту теорию.
С американской точки зрения война в Лаосе велась весьма успешно. Если в дорогостоящей войне во Вьетнаме приняло участие полмиллиона американцев, то в тайных операциях в соседнем с ним Лаосе кроме авиации было задействовано всего несколько десятков офицеров ЦРУ. Бремя войны несли другие — лао, лю и представители прочих народностей, участвовавших в боях и на той, и на другой стороне. Но прежде всего были почти истреблены мео, героически сражавшиеся и в отрядах Патет-Лао.
Счет за войну включал и цену за опий: соображения политического и экономического порядка вынуждали американских политиков и генералов участвовать — пусть даже пассивно — в торговле наркотиками, которые в конечном счете уничтожали их собственную армию и деморализовали их союзников.
Но и эта война завершилась поражением. В декабре 1975 года, спустя полгода после падения Сайгона, части Патет-Лао вступили во Вьентьян. Их не остановили ни танки, ни опытность «зеленых беретов», ни упорство Ванг Пао, ни даже опий. Остались страдания, шрамы, голод, почти полностью истребленные мео, десятки тысяч сирот… и сомнения.
Неужели и правда во время войны моральные соображения — излишняя роскошь?
Сорок часов
Поездка Ричарда Никсона в Китай на первый взгляд не имеет с наркотиками ничего общего. Беседуя с Чжоу Эньлаем, Никсон коснулся вопросов международного положения и войны с Вьетнамом, взаимной торговли и сотрудничества в области науки и культуры, ракет и ядерного вооружения. Об одурманивающих ядах, по всей вероятности, вообще не упоминалось. Однако эта встреча изменила и жизнь генерала Туана, и облик Мэсалонга, а также стала поворотным моментом в истории наркотиков.
Она завершила эпоху, начатую еще два столетия назад губернатором Бенгалии Гастингсом, эпоху, когда торговля опием в Азии официально или неофициально помогала решать конкретные экономические или политические задачи и когда за ней скрывались интересы отдельных государств или хотя бы их секретных служб. Встреча в Пекине положила конец многолетней открытой вражде двух государств, вражде, которая в начале 50-х годов способствовала превращению горных областей Бирмы, Таиланда и Лаоса в основную базу всемирной торговли наркотиками. Территория «золотого треугольника» перестала быть одним из полей сражений между Соединенными Штатами и Китаем, а торговля одурманивающими ядами была признана преступной деятельностью.
Журналисты подсчитали, что Никсон провел с Чжоу Эньлаем в общей сложности сорок часов. Половину этого времени заняли переговоры без свидетелей. Никто точно не знает, о чем говорили эти два государственных деятеля, один из которых умер, а другой со скандалом покинул политическую арену. Однако отзвуки этих бесед повлияли на многие последующие события.
Вслед за Соединенными Штатами дружеские связи с Пекином решил завязать и Таиланд. Улучшились взаимоотношения между Вашингтоном и Рангуном. Все это не замедлило сказаться и на положении остатков гоминьдановских армий.
Разумеется, Пекин не могло не беспокоить закулисное существование 3-й и 5-й армий, хотя бы потому, что с ними еще не были сведены счеты за прошлое. Никто не выступил в защиту нескольких тысяч беженцев из Юньнаня, занимающихся подозрительной торговлей наркотиками. И в конце концов Бангкок предпочел отмахнуться от своих прежних союзников: к чему вызывать неприязнь соседей и возмущение всего мира? Ведь пользы от них все меньше и меньше.
Так бывшие прислужники вместо благодарности и выполнения давних обещаний дождались строжайшего приказа: сложить оружие.
Что им оставалось делать? Оказать сопротивление равнозначно харакири. Хорошо знакомые им края теперь на каждом шагу грозили опасностью, все соседи жаждали крови наемных солдат, оставлявших за собой после отхода из Юньнаня лишь смерть и запустение. Пришлось подчиниться. Сложив оружие, они сразу же лишились привилегированного положения в бирманской торговле опием, утратили богатство, влияние и силу. Без автоматов, гаубиц и минометов в них никто больше не видел торговых партнеров и уважаемых союзников. Кого интересуют услуги или мнения обыкновенных крестьян?
Похороны генерала Туана символизировали конец целой эпохи. Вместе с генералом были похоронены надежды и иллюзии.
Хитрый лис Чан Шифу, который всегда выходил сухим из воды, после побега из бирманской тюрьмы принявший имя Кхун Са, не замедлил воспользоваться сложившимися обстоятельствами. В момент, когда противник исчез со сцены, его восемьсот солдат заполнили освободившееся пространство. Доход от перепродажи одного урожая опия-сырца увеличил численность его солдат до трех тысяч и придал недавнему изгою самоуверенности. Вместо генерала Туана журналисты обращаются теперь к нему.
«Я генерал регулярной армии. Мы воюем за государство шанов, за его независимость от Бирмы и Таиланда. Уже сейчас мы контролируем более трети Бирмы», — важно заявлял он журналистам, для которых, нуждаясь в рекламе, время от времени устраивал приемы.
Репортеры скептически кивали. Объединенная шанская армия Кхун Са в самом деле на 90 % состоит из шанов: здесь генерал-самозванец не соврал. Каждый из них получает 30 батов (около 1,5 доллара) в месяц и в придачу бочонок риса. Но борьба за свободу? Военными операциями руководит заместитель генерала — китаец лет пятидесяти с шанским именем Лхаланд, что в переводе означает «гром», а когда и где следует браться за оружие, решает шестидесятилетний китаец-мусульманин Лао Мара, в руках которого находится лаборатория, вырабатывающая героин.
Кхун Са, точно так же как раньше Туан Шивэнь, пытается придать своей деятельности благородный характер, но добрые намерения служат лишь прикрытием. Погоню за наживой не удается замаскировать политическими аргументами.
«Вы говорите, что я гублю сотни тысяч людей во всем мире? Так ставить вопрос нельзя, — терпеливо объяснял Кхун Са. — Во-первых, сами мы наркотики не производим, а лишь по мере сил определяем пути их дальнейшего использования. Во-вторых, мы никого не принуждали стать наркоманами, мы только удовлетворяем спрос, который, безусловно, существует на Западе. А в-третьих, нас вынудили торговать наркотиками, ибо никто на свете не даст нам денег на нашу борьбу за свободу, даже ООН».
Подобные заявления ставили таиландское правительство в затруднительное положение. Имя шанского военачальника привлекало нежелательное внимание, иностранные журналисты задавали назойливые вопросы. Возможно ли, чтобы Кхун Са, находясь в Таиланде, «определял пути использования наркотиков»? Кто ему покровительствует?
Формально Бангкок выдворил предприимчивого «борца за свободу» из страны, но тот явно не боялся тайцев. Лишь перебрался поближе к границе, в Банхин-тэк, где выстроил себе роскошную резиденцию.
В 1980 году он непринужденно беседовал там с репортерами из «Штерна»:
«Поскольку мне не хватает денег, я готов продать весь нынешний урожай опия за десять миллионов долларов. Пусть кто-нибудь приобретет весь этот опий, ЦРУ, например, или кто другой, тем самым он избавит человечество от множества бед».
«Сенсационное» предложение ни для кого не было новостью: впервые Кхун Са высказался в том же духе годом ранее в разговоре с американскими сенаторами; правда, никто на его предложение не откликнулся. Пришлось обратиться к старым друзьям из Триад и других тайных обществ.
Но какое место на этой шахматной доске занимает Мэсалонг, где всего несколько лет назад работала самая большая во всем «золотом треугольнике» лаборатория по производству героина?
Этот вопрос имел для меня первостепенное значение.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги