Золотой треугольник

Допрос

— Ты возьми камеру и иди! — вежливо обратился ко мне на ломаном английском щуплый человечек в зеленой форме без знаков отличия и оглядел почти пустой гостиничный номер.

— Почему? — сдавленным голосом задал я вопрос всех арестованных.

— Ты будешь увидеть.

Я молча последовал за ним, полагая, что перед гостиницей стоит машина, но разбитая дорога была пустынна. Мы направились к площади. Не доходя до перекрестка, мой провожатый по крутой земляной лесенке стал подниматься к домику на выступе горы, который нависал над дорогой. На шесте висел таиландский флаг. Возле деревянной веранды, куда вели пять ступеней, стояли столы, скамья и три стула.

— Ты можешь сидеть, — гостеприимно предложил человечек и указал на скамью. — Кто-то сюда приходить, — объяснил он и открыл термос с крепким чаем.

— Кто приходить? — спросил я, пока он полотенцем не первой свежести протирал три чашки.

— Ты не спрашивать. Увидишь, — сказал он. — Будешь слушать вопросы, будешь отвечать. — И начал разливать почти черный чай. По особому терпкому запаху я определил, что это чай местных плантаций.

— Скажи хоть, зачем ты меня привел?

— Я не знаю. Я получить приказ, — ответил человечек.

Резкую перемену в отношении ко мне я заметил еще утром. Жители Мэсалонга уступали мне дорогу, точно я прокаженный. За завтраком меня окружали каменные лица. Репортера с Тайваня я больше не видел, а господин Чен сообщил, что на поездку в соседние деревни рассчитывать не приходится. Даже если бы я не заметил флага над деревенским домиком, и так было ясно, кто вмешался в игру.

— Кто же вы такие? — спросил я для полной уверенности.

— Военная полиция.

Я мгновенно вспомнил вооруженных солдат, заполнивших вчера деревню. Почему похороны частного лица, официально отказавшегося от всех воинских званий, окружены такой тайной?

Кого с таким почтением провожали в последний путь таинственные визитеры (среди которых были генералы и даже, говорят, один бывший премьер-министр) — военачальника, который обеспечивал спокойствие в горах, или партнера по бизнесу?

Появились три человека в штатском и китаянка-переводчица. Допрос начался.

— Ваше имя? — по-тайски спросил старший из них и протянул руку за моим паспортом. Китаянка перевела. Я ответил и достал паспорт. Он бросил взгляд на фотографию, наклеенную на первой странице, и отдал документ коллеге.

— Как вы сюда попали? — последовал новый вопрос. Очевидно, у каждого из них были свои функции. Крайний мужчина следил за выражением моего лица, должно быть пытаясь обнаружить на нем признаки неуверенности или колебаний.

Я быстро ответил, что приехал в «тоёте» с приглашенными на похороны китайцами. Как их зовут — не знаю.

— Где вы провели ночь перед поездкой сюда?

— В Мэае.

— Что вас интересует на бирманской границе?

Я понимал, на что он намекает: неподалеку от поселка расположены лагеря бирманских сепаратистов.

— Спросите об этом у других иностранных туристов, ежедневно приезжающих в ваши края! — ответил я, с опаской поглядывая на его коллегу. Тот сосредоточенно разбирал латинские буквы на английских, французских и индонезийских визах. Я ждал, когда он доберется до страничек, которые могут привести его в ярость. Видно, в свое время лаосскую печать потерли о подушечку, хорошо пропитанную краской, — посреди странички сияли красная звезда, серп и молот. Вьетнамская виза по яркости не уступала лаосской.

— Почему по приезде в Мэсалонг вы не отметились в полицейском отделении?

— Я не знал, что это необходимо.

— Вы говорите по-китайски?

— Ни слова.

— Зачем вы приехали в Мэсалонг?

— Собираюсь писать о наркотиках. — Не имело смысла делать вид, будто я попал сюда случайно.

— Почему вы выбрали именно Мэсалонг?

— Не я первый посетил эту деревню.

Но вот сотрудник военной полиции обнаружил в паспорте красную звезду — и обомлел. Склонившись к начальнику, он что-то горячо зашептал.

— Вы собираетесь в Лаос?

— Это на пути домой.

— Граница с Лаосом закрыта.

— Но не для самолетов.

— Что вы намерены там делать?

— То же, что и здесь. Заниматься наркотиками.

— Кто вам сказал о похоронах генерала Туана?

— Друзья из бюро по борьбе с наркотиками, американцы, — ответил я.

— С кем вы встречались в Таиланде?

К этому вопросу я готовился давно и тщательно. Теперь я перечислил на память записанные в моем блокноте имена австралийских журналистов, таиландских генералов, американских дипломатов и служащих Организации Объединенных Наций. Я надеялся, что отблеск их высокого положения некоторым образом падет и на меня, а их количество и занимаемые ими посты убедят этих людей, что не стоит подбрасывать в мой рюкзак полукилограммовый мешочек героина. Слишком много у меня знакомств. Впервые с начала допроса офицер улыбнулся:

— Мэсалонг не имеет ничего общего с наркотиками.

Я и так не сомневался, что в последний год жизни генерал Туан уже не торговал наркотиками. Он предпочел перебраться со своими миллионами в Бангкок, на отдых. Кроме того, будучи хорошим торговцем, он понимал, что при изменившихся обстоятельствах не сможет долго продержаться на рынке. А вот генерал Ли и по сию пору продолжает эту игру.

— С оружием Мэсалонг тоже не имеет ничего общего, — переводила китаянка.

Я пожал плечами. Мы еще не подошли к самому главному. В Пекине, безусловно, без особой радости отреагировали бы на фотоснимки военных вертолетов с генералами таиландской армии, участвовавшими в похоронах своего гоминьдановского соратника.

— Мы пошлем рапорт начальству и подождем ответа, — чуть подумав, решил старший из офицеров и направился в помещение, к невидимому радисту. Я размышлял, кому может быть предназначен рапорт.

— Нам очень жаль, что мы задерживаем вас, но о Мэсалонге напечатано столько лжи! В прошлом году у нас побывали два японских журналиста. Мы показали им деревню, ответили на все их вопросы. А они написали нечто несусветное, — объяснила китаянка, чтобы заполнить паузу. Говорила она с американским акцентом, столь необычным в таиландских горах. Я внимательно разглядывал ее лицо.

Внизу, в деревне, кричали дети. Проехала «тоёта», медленно прокладывая путь в грязи. Я размечтался: как хорошо было бы сидеть сейчас рядом с шофером и забыть про Мэсалонг!

Через пять минут допрашивавший вернулся.

— Придется подождать приказа, что с вами делать, — виновато улыбнулся он.

— Но ведь я не совершил никакого преступления!

Китаянка перевела мой ответ на тайский. И по-английски добавила:

— Конечно, нет. Просто вам не повезло. Мы с удовольствием принимаем здесь туристов. Но не в день похорон генерала Туана.

Мы обменялись несколькими вежливыми фразами, однако разговор не клеился, неясно было, кто я на этих посиделках — узник или гость. Далекое начальство, вызываемое по рации, тоже долго не могло ни на что решиться и в конце концов отодвинуло окончательное решение на потом.

— Пришло распоряжение отобрать у вас все фотопленки. Начальство скажет, когда и какую из них вы получите назад. Нам очень жаль, — перевела китаянка приказ из ниоткуда.

— Наш солдат проводит вас в гостиницу и осмотрит ваши вещи, — чуть ли не извиняющимся тоном произнес господин, производивший допрос.

На всякий случай я запротестовал.

— Можете вернуться сюда, когда вам будет угодно. Будете гостем, — прощалась со мной переводчица.

Солдатик без знаков отличия, проводив меня в гостиничный номер, с явной неохотой и не слишком внимательно произвел осмотр. Он удовольствовался четырьмя рулончиками пленки, которые я сам же ему и вручил (все хоть сколько-нибудь важные пленки я давно припрятал).

Я покидал деревню с чувством облегчения. Только спустившись с горы, я вспомнил, откуда знаю эту китаянку с американским акцентом: она шла за лакированным гробом.

Это была дочь генерала Туана.

Возьмите свои пленки

— Солдаты на севере чересчур переполошились, — улыбнулся полковник Прамон и открыл ящик стола. — Вот ваши пленки.

Репортер «Фар Истерн экономик ревью» оказался прав. По его совету я не стал задерживаться ради переговоров с начальством штаба «04» в Чиангмае и по телефону разъяснил суть инцидента незнакомому полковнику из генерального штаба. Без долгих размышлений тот пообещал разузнать о пленках и пригласил меня к себе.

С самого начала я не верил в возможность попасть в генеральный штаб таиландской армии. Без специальных пропусков и разрешений в такие места обычно не пускают. Не раздумывая, я показал дежурному чехословацкий паспорт и пережил первый шок. Он поднял трубку телефона, объявил полковнику о моем приходе и флегматично пропустил меня дальше. Боясь лишних осложнений, я не посмел ему сказать, что приехал из социалистической страны. Без всякого сопровождения блуждал я по сверхзасекреченным помещениям, путался и всех расспрашивал, как мне пройти. Никто, кроме меня самого, не удивлялся. И вот наконец я у полковника.

— Вы вернете мне пленки? — пролепетал я. Со времен событий в Мэсалонге прошло четыре дня.

— Разумеется.

— Вы их проявили?

— Только черно-белые, — невозмутимо ответил он, кладя перед собой на стол два рулончика негативов и два цветных «кодака», заклееных контрольной лентой.

— Почему похороны генерала Туана окружены такой тайной? — осторожно спросил я.

— Мы многим ему обязаны, — туманно ответил полковник.

— За поддержку в борьбе с восставшими мео? — Об опии я предпочел умолчать.

— И за это. Но главное — за то, что его части сложили оружие.

— Не понимаю. — Мне показалось, что я ослышался.

— Когда мы получили приказ разоружить гоминьдановские части, мы опасались неподчинения, протеста, даже бунта. Но генерал Туан убедил своих людей сдать оружие добровольно.

— Так вот за что он получил таиландское гражданство! — дошло до меня.

— И за это тоже.

Что ж, покойный генерал поступил благоразумно. Он сумел признать проигрыш. Не стал толкать солдат на заранее обреченное восстание, постиг границы своих возможностей. От этого он только выгадал. Его люди продолжали контрабандой перевозить из Бирмы драгоценные камни и предметы древности. Потерю жалованья им возместили чайные плантации.

— Возьмите свои пленки и не поминайте Таиланд лихом, — сказал, улыбаясь, полковник Прамон.

От удивления я опомнился только за воротами генерального штаба. А потом развеселился: пожалуй, теперь я осмелюсь позвонить по телефону даже самому премьер-министру.

Десятимиллионная сделка

— Повлияет ли заключение дипломатических отношений между Пекином и Вашингтоном на торговлю наркотиками в Юго-Восточной Азии? — спросил я американского консула в Чиангмае Пола Джерома Беннета.

— Только косвенно, — ответил он. — Бирма может в больших масштабах принимать международную помощь. Это облегчит правительству борьбу с сепаратистами.

Оба мы знали, что он по меньшей мере недоговаривает. Я раздумывал, не расспросить ли о прошлом, но решил от этого отказаться: настоящее важнее. Что интересует меня, я знал абсолютно точно: подозревают ли американцы Бангкок в том, что он по-прежнему покровительствует торговле наркотиками?

— В прошлом правительство Таиланда поддерживало интересы торговцев наркотиками на своей территории не только из экономических, но и из стратегических соображений. «Личные» армии, финансируемые доходами от продажи опия, обеспечивали спокойствие в северном пограничье. Не пытается ли правительство Соединенных Штатов убедить Бангкок, что подобная политика противоречит обязательствам, которые принял на себя Таиланд? — Я постарался сформулировать вопрос как можно дипломатичней, и это вызвало у консула улыбку.

— Возможно, что-либо похожее на вашу концепцию и существует в головах некоторых офицеров, но могу вас уверить: верховное командование от поддержки «личных» армий полностью отказалось. Боеспособность таиландской армии за последние годы чрезвычайно возросла. Солдаты уже научились воевать в джунглях и в горах и вполне могут обойтись без такой помощи. Я не утверждаю, что так же было и в прошлом.

— Кхун Са, который контролирует торговлю героином в области «золотого треугольника», три года назад предлагал группе американских сенаторов выгодную сделку. Он утверждал, что может продать весь урожай бирманского опия любой заинтересованной стороне. В этом году он уточнил требуемую сумму: десять миллионов долларов. Это не так много в сравнении с убытками, которые принесет бирманский героин, попав к наркоманам. Не выгодней ли принять его предложение?

Очевидно, подобные вопросы ему доводилось слышать уже не раз:

— Против этого, в сущности, можно выдвинуть четыре довода. Во-первых, торговля одурманивающими ядами противозаконна, и потому всякие акции подобного рода с точки зрения международного права были бы нелегальными. Во-вторых, посадки мака при обеспечении его регулярных закупок стали бы расти. Далее: не существует ни одной организации, которая могла бы проконтролировать выполнение подобных договоренностей. И наконец, это, безусловно, осложнило бы отношения с Бирмой, потому что такая акция обеспечивала бы деньгами — а тем самым и оружием — сепаратистов на Севере, — объяснил он.

— Вы считаете, что в «золотом треугольнике» наступил ощутимый поворот к лучшему?

Он еле заметно вздохнул:

— Нет, этого я утверждать не берусь.

Я вдруг почувствовал усталость от жары, политики, контрабандистов и попыток вытянуть информацию от людей, не желающих ее давать. Захотелось приветливого слова, простых, естественных взаимоотношений. После разговора, который продолжался более часа, я не узнал почти ничего нового. И поспешил проститься. Меня начинали разбирать сомнения: не слишком ли много я занимаюсь вопросами торговли наркотиками в Азии? Пора было осмотреться и поискать иных собеседников, чем полицейские, контрабандисты и солдаты.

Я вошел в ближайшую телефонную будку и набрал номер.

Огонек во тьме

— То и дело появляется какой-нибудь новый Джеймс Бонд и предлагает простейший способ решения проблемы наркотиков: например, взорвать маленькие фабрички героина и перестрелять всех, кто там работает. Покуда в Бирме сеют мак и получают из него опий, кто-то все равно будет вывозить его на рынок. Насильственные же акции ни к чему не приведут, — любил повторять Уильям Юнг, отличный знаток «золотого треугольника».

Я вспомнил его слова в вездеходе, принадлежавшем сельскохозяйственной организации, которая, опираясь на помощь ООН, собиралась научить горцев разводить вместо мака столь же выгодные овощи и фрукты.

— Крестьяне всегда реалисты. Они умеют считать. Выращивание мака на опий выгодно только тем, кто побогаче, кто может позволить себе иметь несколько жен, и тогда при сборе урожая на них работает больше рук. Бедняк на маке не разбогатеет. Кроме того, мак — растение нежное: без влаги он сохнет, при длительных дождях гниет. В худшие годы доход подчас не окупает затраченных усилий, — старался перекричать рев мотора доктор Чалермон Сампата, доцент Чиангмайской высшей школы земледелия.

Вездеход карабкался от раскаленного Чиангмая к храму Дои Сутхеп, лежащему на тысячу метров выше. У поворота к летнему королевскому дворцу асфальт кончился: красную, как битый кирпич, тропу, всю в выбоинах, поглотил вечнозеленый лес. Возвышенность казалась пустынной и всеми покинутой, лишь изредка можно было увидеть следы топора на стволе или небольшую вырубку. Нигде ни души. Тем поразительнее выглядел здесь новехонький легковой автомобиль марки «мазда». И как только умудрился он так далеко проехать в низких зарослях по ухабам и жидкой грязи? В этом краю бездорожья он казался никому не нужной игрушкой.

— Это машина старосты деревни мео, — объяснил доцент, красивый, веселый мужчина лет сорока, которого сопровождала в этом турне симпатичная молодая женщина.

Я не видел никакой деревни.

— Она внизу, под холмом, — он показал в глубокую долину, где с большим трудом можно было разглядеть несколько домиков. Теперь ясно, почему староста оставляет машину под дождем, в джунглях: если бы он съехал вниз, ему не удалось бы выбраться оттуда до конца сезона дождей.

— Цивилизация не стоит на месте, — усмехнулся доцент. — Мео получают деньги за опий, чтобы превратить их в выхлопные газы. Меняют один чад на другой.

Нелепость покупки автомобиля в краю без дорог, причем именно «мазды» с капризным, дорогостоящим мотором, меня умилила:

— Для чего старосте автомобиль?

— Хочет, чтобы остальные видели, что это ему по карману.

Староста и его семья должны были долгие месяцы работать, чтобы сэкономить на машину (в пору сбора опия женщины и дети по шестнадцать часов в сутки гнут спину на полях мака). Хотя при редких поездках в Чиангмай или к родственникам он и сбережет несколько часов, все же я не думаю, чтобы приобретение такой машины принесло ему какие-то выгоды. Но разве в других местах не то же самое? Разве в Европе владельцы автомобилей не расплачиваются усталостью, спешкой, нехваткой времени, переутомлением? В деревне народности мео современный староста. Чиновникам он наверняка нравится.

Опытная станция Чангкхиан, цель нашей поездки, напоминала садовый участок, расположенный на лесной поляне. Между рядами низких зеленых кустов несколько девушек с мотыгами были заняты прополкой. На клумбах красовались желтые, красные и оранжевые цветы. В маленьком пруду цвели лилии. Теплиц здесь нет: в тропических горах, где температура зимой не опускается ниже пяти градусов, они не нужны.

— Цветы в борьбе с наркотиками действенней, чем полицейские дубинки, — заметил доцент. Я не мог понять, шутит он или говорит серьезно.

— Тогда почему вы не засадите цветами все горы?

— Мак тоже красиво цветет, — усмехнулся он и стал объяснять стратегию мирного наступления на наркотики. Горцы сажают мак не из желания причинить людям вред, а потому, что для них это подчас единственный источник доходов, причем нередко достаточно высоких. Вот почему необходимо найти что-нибудь более выгодное. К тому же в условиях перенаселения нельзя без конца выжигать лес. Вода смывает в долину землю, на месте поросших лесом склонов открываются голые скалы.

На этом невидимом фронте борьбы с наркотиками не происходит ни похищений, ни перестрелок. Ни один режиссер не создал бы фильма на такую скучную тему. Драматизм событий раскрывается лишь в сухом языке цифр.

За килограмм высушенного кофе крестьянин-горец может получить примерно столько же, сколько за килограмм опия. Причем один кофейный куст плодоносит шесть-семь лет. А на сбор урожая тратится меньше усилий, чем на трудоемкое надрезание тысяч маленьких зеленых головок мака. И возможности сбыта неплохие. Закупка кофе за границей ежегодно обходится Таиланду в десять миллионов долларов. Практика опытной станции и результаты, полученные в первых тридцати восьми деревнях, которым оказывает помощь ООН, свидетельствуют, что сорт «арабика» вполне приживается в здешних горах.

— Перемены приходят в горы на цыпочках. Горцы консервативны, как и все крестьяне на свете. Их деды и отцы с незапамятных времен сажали мак и получали опий. Пока крестьяне не убедятся, что новые растения выгоднее старых, они не откажутся от привычного и надежного заработка. И потому мы не должны сразу навязывать им много новых культур. С персиками у них дело наладилось. Надеемся, что по качеству фруктов мы со временем сможем конкурировать с Тайванем и Калифорнией.

Высокие доходы приносит и клубника. Но кому ее продавать? Жители Таиланда, чья земля дает богатый урожай десятков видов тропических фруктов, не слишком в ней заинтересованы. Консервный завод будет рентабелен, лишь когда урожай достигнет 100–200 тонн. А что делать, пока опытные грядки превратятся в плантации? Кормить клубникой поросят? Ведь до полной эксплуатации завода пройдет десять, а то и двадцать лет. Но кто будет платить горцам все это время?

В Бангкоке продаются привозные яблоки — по 55 центов за штуку. Если бы горцы научились выращивать карликовые яблони и продавали яблоки торговцам хотя бы по 15 центов за штуку, они получали бы с каждой яблони самое малое 30 долларов.

А семеноводство? В низменностях Юго-Восточной Азии неплохо произрастают и некоторые сельскохозяйственные культуры умеренного пояса, но в тропиках они не дают качественных семян. В горах же Северного Таиланда для семеноводства идеальные условия. На участке, равном примерно 0,4 гектара, уже через три месяца после посева можно собрать семена различных овощей и цветов примерно на 625 долларов. Причем эти семена отличаются еще и высоким качеством, поскольку нежелательного опыления почти не происходит. Неудивительно, что к результатам, которых добивается опытная станция, проявляют живой интерес семеноводческие фирмы всего мира.

К перспективным растениям относится и мак Papaver bractearum: из него, в отличие от медицинского мака Papaver somniferum можно изготовлять кодеин, а морфин и героин — нельзя. Учитывая, что 90 % опия, используемого в фармацевтике, идет именно на приготовление кодеина, можно сделать этот вид мака средством борьбы с одурманивающим ядом.

Вдвойне полезней клещевина. Из ее семян получают касторовое масло. Ее листьями можно кормить шелкопряда эри, разведение которого тоже довольно выгодно.

— Перемены приносят в горы даже сельскохозяйственные машины и орудия, служащие в экономически развитых странах лишь экспонатами в музее, — рассказывал доцент. Он имел в виду конный привод. В Европе крестьяне пользовались им в XVIII веке, до изобретения парового котла, приводя таким образом в движение различные молотилки и соломорезки. Поскольку большую часть земледельческих работ в Таиланде выполняют женщины, для них и обыкновенный конный привод — огромное облегчение. В краю мотыг даже примитивная лопата означает чуть ли не революцию.

Тридцать юношей в возрасте от пятнадцати до двадцати лет — надежда здешних гор — терпеливо сидят в классе. Они пришли из деревень, где начинают проводить опыт. Деревенские старосты отобрали для этой школы самых энергичных и способных, независимо от их образования или достатка их родителей. Некоторые лишь с грехом пополам умеют читать. Доцент рисует на доске растения, показывая, как они цветут, какие имеют корни. Рисунки помогают полуграмотным слушателям лучше понять объяснения. Следующий урок молодые крестьяне проведут на опытных участках.

Вернувшись домой, они сами начнут выращивать кофейные кусты, клещевину или тимьян. Организаторы обучения намеренно не принимают на курсы старых и опытных, но уже явно консервативных крестьян. Им нужны молодые, готовые на риск энтузиасты. Именно им предстоит повести за собой остальных.

Припомнились мне и ухоженные чайные плантации в Мэсалонге. Тамошних крестьян тоже кто-то (но уж явно не эксперты ООН) научил выращивать чайные кусты, кто-то раздобыл для них семена. Состоятельный Мэсалонг, бывшая цитадель контрабандистов и бандитов, ныне сумел доказать, что и в горах «золотого треугольника» можно справиться с нищетой.

Но одновременно меня охватили сомнения.

Что такое тридцать учеников в горах, где на одной лишь таиландской территории еле сводят концы с концами полмиллиона бедняков? Что такое тридцать восемь деревень, где крестьяне, возможно, поверят в выгодность новых сельскохозяйственных культур, в сравнении с 2500 деревушками по одну только таиландскую сторону границы? И что такое два миллиона долларов — общий пятилетний бюджет проекта ООН и таиландского правительства — в сравнении с подлинными потребностями гор?

— Лучше затеплить маленькую свечку, чем попусту проклинать тьму, — попытался развеять мои сомнения один из агрономов. — Помидоры, азалии или шелкопряд эри вряд ли изменят мир. Но, возможно, сделают его хоть немножечко лучше.

Слон, который забыл джунгли

Борьбу с наркотиками можно представить в виде цепи, состоящей из трех звеньев. Теоретически для победы нужно не так уж много: изъять из цепи одно звено. Причем любое. Если земледельцы перестанут выращивать мак, торговать будет нечем. Если исчезнут перекупщики, прервется связь между производителями и потребителями. А если потребители решат отказаться от наркотиков, цепь развалится на наших глазах. Наркоманы — жертвы своей страсти, но одновременно они поддерживают организованный преступный мир, обеспечивая спрос и внося свою лепту в постоянный рост цен. Без заказчиков, готовых заплатить за дозу порошка любые деньги, самая выгодная коммерция века не могла бы существовать.

Центр принудительного лечения наркоманов в Тхонбури, километрах в пятидесяти от Бангкока, напоминает обширное крестьянское хозяйство. Лишь небольшая табличка над входом сообщает, что он подчинен министерству внутренних дел. Возник он в 1965 году в связи с растущей волной преступлений на почве наркомании.

В 1961 году таиландский суд вынес обвинительные приговоры двум тысячам наркоманов. Спустя год осуждено было уже около сорока тысяч. В переполненных тюрьмах корчились и визжали настигнутые абстинентным синдромом заключенные, а охранники в ужасе взирали на них или пытались утихомирить побоями, карцером, а то и доставкой в тюрьму наркотиков.

— Мы лечим наркоманов трудом, — заявляет директор Центра генерал Хуа Патанахарен, но в подробности не вдается. Посетителям разговаривать с его подопечными запрещено, так что информацию о результатах лечения мы смогли получить только в канцелярии.

В этом своеобразном хозяйстве — поля, тридцать коров, пятьдесят овец, двести свиней и примерно триста уток. Да еще огород, где выращивают овощи. В ремесленных мастерских заключенные плетут корзины и рыбачьи сети, учатся обрабатывать дерево и делать мебель. Спят они в просторных помещениях с вентиляцией. Их хорошо кормят и выдают карманные деньги, на которые они могут купить лимонад, зубную пасту или новую рубашку. Для неграмотных, составляющих около одной пятой находящихся на принудительном лечении, организована четырехклассная школа. Заключенные почти без присмотра гуляют между вполне уютными домиками, на солнце сохнет выстиранное белье, газоны покрыты цветами.

И все же что-то здесь настораживает. Это заведение выглядит слишком идиллично по сравнению с переполненными камерами в Чиангмае или Бангкоке, где в клетушках величиной с ванную комнату ютятся четверо, а то и пятеро заключенных. На Востоке преступление не воспринимается как социальная болезнь. В воре или мошеннике видят отнюдь не жертву дурного воспитания или семейного неблагополучия. Восток карает жестоко, порой безжалостно, его не интересуют тонкости человеческой души.

Так что же такое центр в Тхонбури — своего рода витрина? Кстати, его успехи не блестящи: девять десятых здешних заключенных, выйдя на волю, не желают, чтобы какая-нибудь общественная или социальная организация совала нос в их дела. Поэтому более половины из них вновь прибегают к наркотикам.

В больницу Тханирак, в тридцати километрах от Бангкока, поступают только те, кто сам хочет покончить с наркотиками, но не находит в себе достаточной решимости. Основа лечения — назначаемые врачом дозы метадона: рюмочка коричневой жидкости, принимаемая дважды в день, приглушает абстинентный синдром и вызывает неприятные ощущения при одной только мысли о наркотиках. Пациенты занимаются спортом, работают, посещают общеобразовательные лекции, учатся играть на гитаре, под присмотром специалистов занимаются групповой психотерапией. Короче говоря, ведут почти нормальный образ жизни.

Приводит их сюда чаще всего настойчивость близких или боязнь потерять работу. На 400 коек здесь 200 врачей и санитаров, есть психологи, социологи, психиатры. Результаты не слишком обнадеживающи — наверное, потому, что чаще всего пациенты к лечению не подготовлены и недостаточно глубоко осознают его необходимость.

Среди пациентов много учащихся начальных и средних школ, направленных сюда родителями. Они еще не в состоянии понять, что встали на путь, ведущий к преждевременному одряхлению и смерти, — приказы или просьбы родителей не могут компенсировать отсутствие собственной воли.

Успешнее всего действуют в Таиланде наркологические центры при буддийских монастырях. Наиболее известный из них находится в Сарабури, расположенном в ста сорока километрах севернее Бангкока. Как утверждает настоятель монастыря Пха Хамрун, за пятнадцать лет из тридцати тысяч находившихся здесь на излечении вылечить удалось более двадцати тысяч. Курс лечения начинается с торжественной клятвы. Перед статуей Будды наркоман клянется, что никогда больше не притронется к одурманивающим ядам; если же он нарушит обещание, пусть его постигнет самая суровая кара, вплоть до лишения жизни.

С точки зрения истинного буддиста, постоянно тренирующего свое тело и развивающего в себе способность подавлять всяческие желания, наркотики противоречат самой сути религии. Но, казалось бы, как может наркоман, безликая, лишенная воли развалина, ограничивать земные желания, если он не в силах подавить даже влечение к одурманивающему яду?

Дав клятву, наркоман выпивает напиток, настоянный на ста травах. Он слышит пение, сопровождаемое треньканьем музыкальных инструментов и ударами гонгов, и чувствует острую боль. Желудок исторгает содержимое. Дисгармоничные аккорды ритмически сопровождают приступы тошноты. Потом издалека доносится успокаивающий многоголосный хор — напоминание о единстве всех людей на земле. Постепенно и музыка и судороги стихают. Обливающийся потом пациент тяжело дышит.

Это повторяется пять дней подряд. На шестой день ослабевший пациент чувствует облегчение. Больше нет необходимости пить убийственный напиток. За этим следуют процедуры в парной бане, проповеди, еседы.

По прошествии десяти дней лечебный курс считается завершенным, можно вернуться домой. В большинстве случаев больной выздоравливает.

Так по крайней мере заявляют монахи. Очевидно, сочетание воли, добровольности, страданий и боли, а также мистики и музыки создает в человеческом мозгу более действенные запреты, чем отчаяние родителей, постановления комиссий или просто лекарства. Потерявшей опору личности помогают возродить волю, которая будет необходима больному, когда он выйдет из-под присмотра (врачей, психологов, монахов) и вновь подвергнется искушению.

Подобного же ритуала придерживаются и в буддийском святилище Кхао Тхам Тха Лу. Только целительный напиток здесь настаивают на других травах. Этот напиток вызывает не судороги, а глубокий сон, который длится сутки. Монахи за руки и за ноги накрепко привязывают больного к постели, ибо во сне он галлюцинирует и беспокойно мечется. Первое, что он ощущает, очнувшись, — желание скорее бежать из монастыря. Но о побеге из монастырской кельи с зарешеченными окнами и тяжелой дверью не может быть и речи. И все же, чтобы больной не смог незаметно скрыться, ему неровными клочками выстригают волосы.

Строгость режима напоминает здесь тюрьму. За попытку бежать или за проявление агрессивности посылают на самые трудные работы — заставляют огромной «палицей» дробить камень. За более тяжкий проступок положено телесное наказание, неисправимых выдают полиции. После лечения бывший наркоман еще целый месяц предается медитациям, тренирует тело и дух. Но как ни мучительна процедура, почти все пациенты ее выдерживают, хотя обычные больницы многие покидают, не долечившись. Большинство добровольно остается в монастыре еще на три месяца, некоторые продолжают носить оранжевое одеяние монаха долгие годы. К наркотикам возвращаются лишь единицы.

Ускоренное (трехдневное) лечение наркоманов организовал одинокий монах в маленьком святилище Па-Панг в Чиангмае. Он потчует пациентов настоем из смеси трав и кореньев, подслащенным медом или сахаром. Наркоман выпивает напиток и погружается в беспокойный, но глубокий сон, полный диких видений, — недаром его прикручивают толстой проволокой к тяжелой колоде. Сутки он пребывает в полусознательном состоянии, затем просыпается веселый — смеется, шутит.

Через несколько часов эйфория проходит, пациент успокаивается.

Лечебный курс окончен. На прощание он получает темно-красный порошок и должен принимать его еще две недели. Лекарство носит экзотическое название «Слон, который забыл джунгли».

По отзывам врачей, буддийские методы, опирающиеся на рецепты народной медицины, действеннее обычного лечения. Их успех зиждется не только на лекарствах и напитках (хотя даже крупные фармацевтические концерны давно перестали смотреть на опыт народной медицины с недоверием). Гораздо важнее неповторимое в иных условиях воздействие религии — буддизма.

В глазах тайца монах стоит выше короля. Традиция повелевает наркоманам преклоняться перед монахами, внушает им древнюю мечту о совершенстве и подавлении человеческих слабостей, о превосходстве духа над материей. И несчастные люди подчиняются этому зову.

Часть наркоманов так и не покидает монастырей, потому что возрожденное стремление к совершенству не ограничивается преодолением дурной привычки, а превращается в отвращение к миру, плодящему наркоманию. Монастырская обстановка, помимо прочего, охраняет слабовольных людей, которые в большом городе могли бы вновь поддаться соблазну наркотиков.

Обитатели монастырей живут приношениями и милостыней, в смирении и медитациях, погружаясь в себя и стремясь в своем внутреннем мире обрести смысл жизни. Для общества такие люди тоже потеряны, но это все же не наркоманы, которые увеличивают количество грабежей, убийств и мелких краж или сами занимаются продажей одурманивающих ядов.

Правда, и монастыри — не выход из создавшегося положения. Что такое 20 тысяч вылеченных в стране, где, по официальной статистике, 600 тысяч наркоманов?

Это лишь еще одна свеча, зажженная во тьме.

Иглы и тоник

Во всех странах, где наблюдается массовое распространение одурманивающих ядов, ведутся поиски способов излечения наркоманов. В Гонконге, например, существует принудительная лечебница Таи Лам, вмещающая до семисот больных-заключенных. В крошечной английской колонии с самым высоким в мире процентом распространения наркомании открыто также двадцать государственных клиник, где жертв героина лечат с помощью метадона. Число пациентов колеблется в зависимости от успехов полиции. В августе 1977 года, после разгрома мощного контрабандистского синдиката, туда ежедневно обращалось за помощью до 6400 мужчин и женщин — жертв прервавшейся поставки наркотиков из «золотого треугольника». Только метадон помогал перенести вынужденный абстинентный синдром.

В последнее время полиции удалось разгромить большинство крупных гангстерских группировок. В сентябре 1979 года, когда борьба с наркотиками достигла апогея, число наркоманов, желающих прибегнуть к медицинской помощи, доходило до 800 в день. К сожалению, среди четырехмиллионного населения колонии всегда найдется достаточно предприимчивых людей, которые в погоне за наживой готовы пойти на риск и обновить прежние каналы контрабанды.

Наибольших успехов в борьбе с наркотиками на Дальнем Востоке пока что добились Китай и Вьетнам.

Раймон Дюк возглавлял в Сайгоне бандитскую шайку. Приговоры судов, куда его время от времени доставляли, не слишком его волновали, из камеры он в любой момент мог выйти на прогулку в город. Когда же тюремные нары ему надоедали, он просто-напросто не возвращался за решетку. Если ему не удавалось подкупить надзирателей, банда освобождала своего главаря силой. Но у Раймона Дюка была слабость: рабская зависимость от наркотиков.

— Когда мы задержали его после освобождения Сайгона, он презрительно смеялся и заверял нас, что не изменит образа жизни. Он не признавал новой власти и недооценивал нашу систему лечения, даже попав в лечебный центр «Фатима» неподалеку от Сайгона, ныне города Хошимина. «Фатимой» этот центр назвали потому, что первоначально там находилась церковь секты методистов — Fatima methodist church. Мы называем его школой, — рассказывал начальник вьетнамского управления по социальным вопросам Чан Зань Ча.

— Несколько месяцев, проведенных в школе, подействовали на Раймона Дюка. Впервые в жизни он оказался среди нормальных людей. Постепенно он уверовал в гуманную политику нашего правительства и в свою способность жить без наркотиков. Теперь он уже не помышляет о бегстве. В заведении, состоящем из бывших наркоманов, он возглавил самоуправляющийся коллектив и даже помогал нам в Сайгоне бороться с оставшимися на свободе уличными торговцами наркотиками. Причем мы его к этому не принуждали. Просто он решил, что необходимо всех наркоманов избавить от этой рабской зависимости.

— Разве предательство не противоречит «кодексу» преступного мира?

— Он больше не считает себя бандитом. Впрочем, он не выдавал торговцев полиции, а пытался убедить их бросить свое занятие, потому что оно вредит людям, — назидательно сказал Чан Зань Ча.

— В борьбе с наркоманией нередко оказывают помощь и родственники, даже обыкновенные прохожие на улице, — добавил Куэ, работник управления по социальным вопросам, эксперт по наркомании.

— После освобождения Юга мы обследовали большое число наркоманов. Иначе бы у нас не сложилась общая картина. Куэ взял со стола необычайно интересный документ: ни в одной стране, затронутой массовой наркоманией, не удалось поставить на учет всех больных и собрать надежные сведения о распространении наркотиков. Цифры потрясали больше, чем пространные объяснения.

Перед освобождением Сайгона здесь было 150 тысяч наркоманов. 98 % из них — моложе 35 лет (0,5 % в возрасте до 14 лет, 82 % — от 15 до 25 лет, 16,2 % — от 25 до 35 лет). Статистика вскрывает не только социальные корни наркомании, но и ее зависимость от политической обстановки, а также показывает, какие социальные группы были особенно глубоко затронуты войной.

Поразительные результаты дало изучение образовательного ценза. Неграмотных среди наркоманов было всего 0,5 %. Чем выше уровень образованности, тем больше склонность к наркотикам (начальное образование — 18,2 %, полное среднее — 31,6, гимназическое и высшее — 49,7 %).

— Нам и теперь относительно нетрудно выявлять наркоманов. В основном они живут в больших городах и происходят из состоятельных семей. В деревне, где много неграмотных, наркотики почти неизвестны, — объяснял Чан Зань Ча.

Медицинское обследование позволило установить, как воздействует наркомания на распространение различных болезней: венерическими болезнями страдало 27,3 % подвергнутых осмотру наркоманов, кожными — 61,1, проказой — 1,05, малярией — 8, туберкулезом — 3 %.

Ужаснее всего статистика преступности. Наркотики — дорогое удовольствие, на их покупку требуется много денег, их не приобрести законным путем. Все обследованные наркоманы (100 %) совершали кражи. Тайной доставкой и продажей наркотиков занималось 40 %, грабежами и вооруженными нападениями — 50, разного рода мошенничеством — 100, контрабандой — 10, в убийствах участвовало 2 %. Стремление получить новую дозу наркотиков толкало людей на все новые преступления (а ведь у половины было высшее образование!).

— По нашему мнению, наркомания не медицинская, а скорее общественная, политическая проблема, — подчеркнул Чан Зань Ча.

— Сколько сейчас во Вьетнаме наркоманов? — поинтересовался я.

Куэ помедлил с ответом:

— Несколько тысяч.

— Откуда они достают наркотики?

— Лаос и Таиланд не так уж далеко, а во многих местах граница проходит через горы и джунгли.

Он отвечал на мои вопросы лаконично, но со знанием дела. Не пытался скрыть трудности за общими фразами; впрочем, такая откровенность характерна для всех вьетнамцев, с которыми я сталкивался.

— Пример Вьетнама весьма примечателен, — заметил я. — Западные специалисты утверждают, что мало кто может преодолеть наркоманию собственными силами. Если причины наркомании действительно заключаются прежде всего в социальных и политических условиях жизни, то победоносной революции на Юге должно было сопутствовать и падение интереса к наркотикам.

— Десятки тысяч наркоманов отказались от наркотиков добровольно, без нашего участия. Мы не знаем точных цифр, потому что ни одна статистика не зафиксировала, сколько их бежало за границу.

— Что же с ними стало?

— Судьба их неизвестна. Но и через наши руки после освобождения прошли десятки тысяч наркоманов. Большинство — добровольно.

— Какими лекарствами вы пользуетесь?

— У нас нет денег на лекарства, — просто ответил Куэ. — Борьбу с наркоманией мы считаем частью политического воспитания. Мы не признаем постепенное уменьшение дозы, как это делают за границей. Такое лечение затягивается на три-четыре года. Отказались мы и от лечения, которое проводилось при режиме Тхиеу: наркомана во время конвульсий связывали и избивали, чтобы у него подсознательно возникла связь между наркотиками и болью.

— Вы лишаете наркоманов наркотиков и при этом не даете им лекарств?

— Мы осуществляем радикальное вмешательство. Пытаемся их убедить, что они вели недостойную жизнь, пробуждаем в них желание начать все снова. Держим их под постоянным наблюдением. Судя по нашему опыту, здоровая атмосфера, спокойная обстановка могут заменить лекарства. Важно также, чтобы пациент попал в отдаленное, изолированное место, где возрожденная воля не подвергнется никаким испытаниям.

— А не слишком ли это жестокий перелом?

— Мы пользуемся некоторыми методами народной медицины, в первую очередь акупунктурой. Когда начинаются конвульсии и наркомана трясет лихорадка, иглоукалывание помогает снять мышечное напряжение. Пользуемся мы и гипнозом. На всех стадиях лечения полезен также и обыкновенный тоник.

— Он ослабляет абстинентный синдром?

— В прямом смысле этого слова — нет, но все же помогает. Особенно тяжел первый месяц. Наркоман, лишенный наркотиков, находится в кризисном состоянии. Теряет аппетит, интерес к жизни. Поэтому мы усиленно питаем его, следим, чтобы он выполнял физические и дыхательные упражнения. Все взаимосвязано, упражнения улучшают аппетит, организм включается в нормальный ритм. Тем самым снижается зависимость от яда.

Доказательством того, что пациент избавился от наркотической зависимости, служит очень простое испытание.

Руководитель школы приглашает бывшего наркомана на беседу. На столике около кресла лежит трубка с опием или шприц. Вылечившийся равнодушно смотрит на них и продолжает беседу, невылечившийся начинает дрожать, невольно косится на столик.

— Какая судьба ожидает бывших наркоманов, когда они покинут школу?

— Мы помогаем им устроиться на работу. Одни трудятся в государственных хозяйствах, другим мы помогаем найти работу в новых экономических зонах или вернуться домой. Все они вновь обрели человеческое достоинство. Многие не хотят возвращаться в большие города, ибо не уверены, смогут ли одолеть искушение. Для них километрах в ста от города мы создали государственное хозяйство. Там живут и занимаются земледелием более двух тысяч бывших наркоманов. В любой момент они могут вернуться к своим родным. Но примерно четверть решила остаться в хозяйстве и создала там новые семьи.

— А вы не боитесь, что как специалист по лечению наркоманов в один прекрасный день останетесь во Вьетнаме без работы? — спросил я у Куэ.

— Научусь чему-нибудь другому, — ответил он сдержанно.

По поводу своей профессии он не допускал шуток. Он ненавидел наркотики, как личного врага. Народному Вьетнаму до сих пор не удавалось справиться с рядом проблем, которые здесь подчас эвфемистически называют «пережитками прошлого». Двадцатилетнее влияние Соединенных Штатов воздействовало на мышление населения Южного Вьетнама больше, чем предшествующие сто лет французского владычества. Однако искоренить массовую наркоманию в стране удалось.

В большинстве же остальных стран положение далеко не столь отрадно.

Кхун са велел кланяться

«Снова опиумная война!» — кричали заголовки газет всего мира в феврале 1982 года. Незадолго до этого я вернулся из Азии, и потому мне нетрудно было представить себе новый поворот в судьбе «золотого треугольника», когда я прочел репортаж в американском еженедельнике «Ньюсуик».

— Вперед! — глухо приказал полковник Тхонг Аун Чаненсам. И восемьсот таиландских пограничников, растянувшись цепью, бросились в атаку. Их лица застыли от напряжения. Расчеты безоткатных орудий взяли на прицел крайние дома Банхинтэка. Вот уже и ракеты приведены в боевую готовность. Даже самые большие оптимисты не надеялись, что главную базу Объединенной шанской армии можно захватить без боя. После ночи, проведенной в кузовах грузовиков, все нервничали и хотели спать. Не встречая сопротивления, цепь добралась до главной улицы. Топот шагов приглушали резиновые подошвы. Атакующие удивленно оглядывались по сторонам. Банхинтэк совсем не похож на затерянное в джунглях селение, скорее он напоминал маленький современный городок. Здесь есть футбольное поле, даже теннисные корты. Вокруг выстроенных на небольших холмах бунгало зеленели ухоженные газоны. Магазины на главной улице торговали дамскими сумочками и электрогитарами, цветными телевизорами и стереомагнитофонами.

Хотя части пограничной полиции вошли в спящий городок перед самым рассветом, но неожиданного нападения не получилось. Навстречу кордону пограничников, оцепившему главную улицу, выбежали заспанные наемные солдаты, многие в трусах и босиком. Но долголетней привычке никогда не расставаться с оружием они не изменили. Все держали в руках автоматы или скорострельные карабины.

— Вы арестованы за контрабанду, ношение оружия и неподчинение властям! Сдавайтесь! — крикнул полковник Тхонг, исподволь присматривая дерево, за которым можно было бы укрыться. В первый момент шаны, стоя в каких-нибудь пяти шагах от солдат, взирали на них в немом удивлении. Потом резким движением направили оружие на пограничников.

Перестрелка затянулась. Шаны быстро пришли в себя и заняли круговую оборону. Тогда таиландское командование вызвало бронированные вертолеты и бомбардировщики. В результате жестоких уличных боев процветающий городок постепенно превратился в груду развалин. Через три дня Объединенная шанская армия начала отступать через границу. Если бы в этот момент в сражение вмешались и бирманцы, «личная» армия Кхун Са прекратила бы существование. Но таиландская полиция не информировала Рангун о готовящейся операции. И потому Кхун Са вновь удалось ускользнуть.

Тайцы потеряли шестнадцать человек, наемники — шестьдесят. Еще несколько сот были ранены, но оставшимся все же удалось уйти в Бирму, как и четырнадцать лет назад во время схватки у деревушки Банкван.

Кхун Са лишился роскошной резиденции с телевизором в каждой комнате, с видеомагнитофонами, плавательным бассейном и прочими дорогостоящими «игрушками». Но что значат все эти потери при миллионных доходах? Основа его могущества — опийные поля и сеть перекупщиков в Бирме — не пострадала.

Связи с торговцами из тайных китайских обществ не были прерваны. Десять лабораторий по производству героина на бирманской территории работали полным ходом. Не упал даже боевой дух 4000 его солдат, из которых не менее половины в момент нападения находились в безопасности на бирманской территории. Рассвирепевший Кхун Са жаждал мести. Более трехсот его наемников напали на пограничный городок Мэсай, разграбили банки, разгромили полицейский участок и убили шесть человек.

Комментаторы терялись в догадках, что заставило правительство Таиланда послать войска и объявить о награде в двадцать пять тысяч долларов за голову человека, которого оно до сих пор само же и охраняло.

— Тайцы решили, что деятельность Кхун Са на их территории начинает противоречить интересам государства. За это приходилось слишком дорого платить, — объяснял один западный дипломат в Бангкоке.

Давление на Таиланд со стороны американского, западногерманского и австралийского правительств возрастало соразмерно все увеличивающемуся количеству наркоманов в этих странах. Сведения о рекордном урожае опия в «золотом треугольнике» усилили это давление. Кроме того, Кхун Са вел себя все более и более вызывающе. Один из таиландских полицейских агентов был заживо погребен, другой четвертован на главной улице Банхинтэка.

На улице Чиангмая люди Кхун Са напали на жену Майкла Пауэрса через несколько дней после того, как я с ним разговаривал. Один из лучших агентов по борьбе с наркотиками в Юго-Восточной Азии поплатился за свою самоотверженность, за то, что всю жизнь рисковал ради других. Подосланные убийцы застрелили его жену прямо на тротуаре.

— Самый большой успех этой акции в том, что она вообще была проведена, — сдержанно прокомментировали результаты трехдневного сражения иностранные агенты по борьбе с наркотиками, подозревающие ряд бангкокских политиков в двойной игре. Одновременно они на всякий случай отправили свои семьи в более безопасные места — Кхун Са еще вернется.

Все знали, что удар по самому сильному человеку в «золотом треугольнике» не изменил общей картины.

Создалось отчаянное положение. Если в конце 50-х годов курьер, доставлявший через Атлантику два чемодана героина, получал две тысячи долларов, то сегодня он получает в десять, а то и в сто раз больше. От гор «золотого треугольника» до западногерманских городов, от афганского пограничья до горных полей в Боливии наркотики становятся подлинным бедствием.

В сообщении ООН о распространении наркотиков в 1977 году говорилось, что ежегодно более 100 нью-йоркских младенцев рождаются со склонностью к наркомании. Как только новорожденный без причины начинает кричать, краснеть и конвульсивно дергаться, врачу приходится вводить ему героин. Только так можно предотвратить абстинентный синдром, который настигает маленького человечка в момент, когда он покидает тело матери-наркоманки и лишается таким образом регулярной дозы наркотиков.

Как полагают, средний наркоман в Соединенных Штатах расходует на наркотики примерно 20 тысяч долларов в год. На совести преступников-наркоманов половина уличных нападений и 35 % всех уголовных преступлений, совершенных с целью грабежа. В США 620 тысяч наркоманов, привыкших к «сильным» наркотикам, во Франции — 100 тысяч, в ФРГ — 40 тысяч.

На венском аэродроме таможенники задержали с героином самого юного контрабандиста. Трехлетний китайчонок, путешествовавший с родителями, держал на коленях большого, необычайно тяжелого игрушечного медвежонка. Редко у какого ребенка бывают столь дорогие игрушки. Медвежонок был набит восемью килограммами героина. Путешественники направлялись в Амстердам, где в китайском квартале, расположенном неподалеку от крупнейшего вокзала, находится один из главных европейских центров по торговле наркотиками.

Невозможно перекрыть все невидимые каналы, по которым текут наркотики, так же как невозможно проконтролировать миллионы туристов и сотни тысяч тонн грузов или продырявить все банки вывозимого из Таиланда ананасного компота. Даже одежда куклы может быть пропитана наркотическим раствором.

Сообщение об изъятии крупной партии наркотиков всего несколько лет назад непременно появилось бы на первых страницах газет, теперь такой факт едва удостаивается краткого упоминания. Героин из «золотого треугольника» в большом количестве по-прежнему поступает во все части света. Единственное, что может ограничить его распространение, — это засуха. А также конкуренция наркотиков из других частей света.

Миллиарды на улице

На улицах грязных городков в глубине Бразилии, Боливии, Перу и Колумбии нередко паркуются черные «мерседесы» стоимостью по сто тысяч долларов. В лачугах с земляным полом мерцают цветные телевизоры. Глухие селения, затерянные в джунглях, настолько изобилуют зелеными долларовыми банкнотами, что на местном черном рынке они стоят дешевле, чем в банке.

«Белая богиня», или «маленькая матушка Кока», как столетиями называют коку индейцы, прямо в джунглях превращается в кокаин, еще недавно полузабытый наркотик. «Снег», как называли кокаинисты белый порошок на рубеже столетий, падает на Западную Европу и Соединенные Штаты.

В некоторых южноамериканских государствах вывоз наркотиков стал самой выгодной отраслью национальной экономики. В Боливии, известной экспортом олова, нелегальные доходы от вывоза наркотиков превысили прибыли от рудников. Бедная гористая страна в начале 80-х годов на одном только кокаине зарабатывала 1,6 миллиарда долларов в год. Белая паста, представляющая собой полуфабрикат, нечто среднее между кокой и кристаллическим кокаином, большей частью направляется на североамериканский рынок — с остановками в Колумбии или Панаме.

Деньги стирают границу между законом и преступлением.

— Впервые в истории торговцы наркотиками позволили себе такую роскошь — купили целое правительство, — с горькой усмешкой характеризовали агенты по борьбе с наркотиками путч, благодаря которому пришел к власти генерал Луис Гарсиа Меса.

По неофициальным данным, после свержения в Боливии гражданской власти борьбу с наркотиками сосредоточил в своих руках министр внутренних дел и юстиции полковник Луис Арсе Гомес. За его спиной стояли три мощные гангстерские организации с основной базой в городе Санта-Крус, на востоке Боливии. Главарь первого синдиката Хосе Роберто Гассер, в прошлом президент местной торговой палаты, в июне 1980 года был арестован в Майами (штат Флорида) в момент, когда получал девять миллионов долларов задатка за крупную поставку кокаиновой пасты. Суд отпустил его под залог в миллион долларов. Боливиец не стал дожидаться разбирательства, наплевал на деньги и тихо ретировался.

Вместе с Гомесом американская полиция арестовала и Альфреда Гутьерреса, тоже из Санта-Круса, друга министра культуры и образования полковника Ариэля Коки. Гутьеррес тоже был освобожден под миллионный залог… и тоже скрылся. Третья группа торговцев наркотиками была связана с шефом военной разведки полковником Фаустино Рико Торо.

Производство коки в Боливии быстро расширяется. За дымовой завесой нового закона, который карает торговлю наркотиками смертной казнью, строятся лаборатории, позволяющие превращать коку непосредственно в кокаин и освобождающие контрабандистов от необходимости вывозить необработанное сырье.

Однако самая прибыльная кока произрастает в Перу, на своей исконной родине. Кусты этой коки растут в протянувшейся на 400 километров долине реки Кальяга, однако тайные плантации рассеяны и вокруг бывшей столицы империи инков Куско. Главный центр предпринимательства в этой отрасли — окрестности небольшого городка Тинго-Мария.

В «белом городе» Тинго-Мария, расположенном в Амазонской низменности, — полдюжины банков и целый квартал баров и борделей, называемый «малым Чикаго». Перестрелки и убийства — тут дело привычное. Наиболее высокое положение среди местных производителей коки занимает агроном Луис Лучо Порто, легально владеющий 100 акрами земли, урожай с которой он продает государству. В несколько раз большую площадь он возделывает нелегально.

Повторяется ситуация, уже известная нам в других частях света. Не только полиция, но даже журналисты и местные обыватели знают, кто стоит за спиной десятков мелких перекупщиков и финансирует их деятельность. Но, несмотря на это, почтенные джентльмены продолжают спокойно играть в теннис или гольф в самых дорогих отелях.

Центром торговли стал порт Манаус, расположенный в глубине Южноамериканского континента. Для этого у него есть все предпосылки. По Амазонке, крупнейшей водной артерии земного шара, туда доходят даже небольшие океанские корабли. С их помощью в безлюдную глушь, за тысячи километров от океанского побережья можно переправить химикалии, необходимые для производства наркотиков. На обратном пути в темной утробе корабля прячется не один ящик, не указанный в сопроводительных документах.

Самолеты, стартующие с вырубленных в сельве в окрестностях города взлетных полос, долетают до Центральной Америки и до островов в Карибском море. Бесконечные, почти безлюдные, дикие дебри легко скроют не только маленькие поля коки и индийской конопли, но и небольшие лаборатории по выработке кокаиновой пасты.

— В федеральной полиции у нас всего 186 человек, а призваны они обеспечивать соблюдение законности на территории размером с Великобританию, Францию, Испанию и Западную Германию, вместе взятые, — сетовал начальник полиции в Манаусе Альвес де Брито.

Посреди лесов неподалеку от Амазонки совершил вынужденную посадку североамериканский самолет. Экипаж по рации вызвал на помощь другую машину, и с помощью местных крестьян экипажи обоих самолетов целый день перетаскивали груз кокаина. Через несколько часов на месте остался лишь не поддающийся опознанию разбитый самолет. Кто-то из крестьян сообщил обо всем полиции. Но добирался он на каноэ до ближайшего полицейского поста тридцать дней.

При таком положении дел торговцы наркотиками чуть ли не хвастают своей безнаказанностью. После долгих стараний полиции в ее сетях увязло восемнадцать колумбийцев из двух гангстерских банд. Были уничтожены четыре лаборатории по производству кокаина, из них одна — на пароходе «Антониа Маркос», стоявшем на якоре в одном из протоков реки, в четырех часах пути от Манауса. Однако мелкие неудачи не обескураживают предприимчивых производителей кокаина.

С опозданием обнаружила полиция в пограничье Бразилии и Колумбии два индейских племени, выращивающих коку. Поскольку они не знают, что такое деньги, в обмен на наркотики они получают моторы для своих каноэ (долбленок).

— Мы не знаем, сколько времени продолжалась эта практика. Как мы можем объяснить вред наркотиков людям, которые даже не знают денег? — говорил де Брито.

Близ места, где сходятся перуанская, колумбийская и бразильская границы, на колумбийской стороне расположен городок Летисия, один из важнейших в Латинской Америке рынков, где процветает торговля наркотиками. «Биржей» наркотиков служит кафе перед входом в отель «Анаконда». Торговцы кокаином посиживают за столиками и выглядят не менее добропорядочно, чем любой маклер на бирже в Чикаго, торгующий зерном, или джентльмен из алмазного картеля в Лондоне. Агент по борьбе с наркотиками мог бы здесь арестовать половину постоянных посетителей, которые без стеснения разглядывают «образчики» урожая, растирают между пальцами листья коки, чтобы определить содержание алкалоидов, попивают крепкие напитки, непринужденно болтают и одновременно подсчитывают барыши на карманных компьютерах. Вечером они, по местной моде увешанные золотыми часами и массивными браслетами из того же металла, перемещаются в казино «Амазонас».

У каждого завсегдатая казино в кармане три паспорта. При необходимости колумбийский торговец может в течение десяти секунд превратиться в перуанского страхового агента или в бразильского дровосека. Для этого ему даже не нужны фальшивые усы.

Мозговой центр коммерческих операций с наркотиками в Латинской Америке представляют колумбийцы. На международный рынок наркотиков они вышли как производители и организаторы контрабандного провоза марихуаны, называемой «маримба». Выращивают ее более восьмидесяти тысяч семей. Во главе торговли стоят 164 гангстерские организации, которые скупают урожай и на самолетах, океанских кораблях и быстроходных катерах перевозят тонны наркотиков за границу. Среди них есть и банкиры, и торговцы с обширными международными контактами, и политики, и полицейские, и обыкновенные бандиты. Один из них, Луис Перес, подкупил, например, целое отделение местной полиции и жил припеваючи, пока его не прикончила конкурирующая группа гангстеров.

Важный опорный пункт в контрабандной цепи представляют собой и более семисот Багамских островов, которые служат трамплином при перевозках наркотиков в Соединенные Штаты. Базовые корабли размерами с небольшие танкеры, почти не таясь, перегружают в открытом море кокаин и мешки с марихуаной на яхты и катера, которые тут же исчезают среди тысяч парусных яхт и рыбацких лодок. На отдельных островах появляется все больше наскоро сооруженных аэродромчиков. Маленькие самолеты, переправляющие наркотики из Южной Америки, запасаются здесь бензином, летчики отдыхают. Роскошные виллы служат складами.

На Ямайке производство наркотиков — важная ветвь экономики. Местный сорт марихуаны приносит острову доход в 1,1 миллиарда долларов, тогда как самый прибыльный из легальных видов торговли — вывоз боксита — дает всего 230 миллионов. Туризм с его 200 миллионами занимает лишь третье место.

Стоит ли удивляться, что в борьбе с наркотиками правительство не проявляет особого рвения! Местные власти ссылаются на то, что не могут опрыскивать плантации индийской конопли ядовитыми веществами, поскольку ее сажают вперемежку с бананами, кукурузой и сахарным тростником, но, как в частных разговорах признаются многие полицейские, таких попыток никогда и не делалось. От индийской конопли зависит жизненный уровень острова.

В банках на Багамских и Каймановых островах деньги, полученные от торговли наркотиками, кладутся на анонимные счета — чековую книжку можно предъявить в любом уголке мира. «Грязные» деньги превращаются в «чистые», которые вполне можно использовать для покупки драгоценностей или хотя бы акций нефтяной компании. Поэтому на жаргоне перекупщиков такие банковские операции именуются «стиркой».

Огромная сумма — 170 миллиардов долларов, — которую Западная Европа и Соединенные Штаты ежегодно платят за наркотики, позволяет контрабандистам обходить закон, подкупать чиновников и вовлекать в сеть коррупции целые правительства. Она представляет в их распоряжение более мощные моторы и большее число самолетов, чем имеется у стражей закона.

Большие жилые прицепы к машинам, путешествующие вдоль побережья Атлантики до самого Ньюфаундленда, скрывают в своих утробах не только холодильники и домашние бары, но и компьютеры, рации и оборудование; он подает контрабандистам сигнал о приближении судна береговой охраны. Предупредительные лампочки замигают, если разговор между пунктом управления и пристающим к берегу скоростным катером прослушивается. Команды контрабандистских судов состоят не только из тупых громил или бывших боксеров, но также из инженеров, кибернетиков, шифровальщиков. За баснословные деньги к услугам контрабандистов лучшие пилоты, умеющие перелетать границы на небольшой, недоступной радарам высоте. В случае надобности за стотысячный гонорар их будут консультировать и защищать первоклассные юристы.

Объединенные силы таможенников, береговой охраны, Управлений по борьбе с наркотиками и полиции почти не в силах с этим бороться.

— Все это уже вышло из-под нашего контроля. Мы продолжаем борьбу, чтобы хоть что-то делать. Абсурдно предполагать, будто мы справимся с контрабандой, — мрачно заявил начальник таможни в Майами Дон Тарнбог.

Корабли береговой охраны идут со скоростью 28 миль в час, а специально переоборудованные катера контрабандистов даже с полной загрузкой могут развивать скорость 50 миль. Десятиканальное оборудование визуального наблюдения на дальние дистанции заранее оповестит о приближении полиции. Списанные после войны во Вьетнаме ночные бинокли и в темноте позволяют видеть на расстоянии пяти километров. Установленное на самолете электронное оборудование, в свою очередь, предупредит пилота о близости радара.

Контрабандистов спасает и их многочисленность. Федеральные прокуроры в Майами так перегружены, что редко принимают к рассмотрению дела, если речь идет меньше чем о тонне «товара»…

Дырки в чайных ложках

Годовой бюджет Интерпола — восемь миллионов долларов. Примерно четверть этой суммы идет на координацию международных усилий по борьбе с наркотиками. Рекордного успеха Интерпол достиг в 1980 году, когда удалось конфисковать тонну героина.

Но не свидетельствуют ли эти цифры как раз о беспомощности полицейских? Ведь по самым скромным подсчетам, в одной лишь Европе к заказчикам попало наркотиков на 100 миллионов долларов.

Наркотическое наводнение не миновало ни одну западную страну. В ФРГ от слишком большой дозы героина в течение одного года погибло 400 человек, большинство — в возрасте от 15 до 25 лет. «Золотая инъекция» сгубила почти 300 наркоманов в Италии и 150 — в Швеции. Более сотни молодых людей заплатили жизнью за пользование наркотиками во Франции, но столько же погибло и в маленькой Дании, и в «спокойной» до недавних пор Швейцарии.

Эти цифры свидетельствуют о всеобщем распространении и устрашающем характере бедствия. Эпидемия охватывает теперь уже не отдельные страны, а целые континенты. Европейская полиция, которая еще недавно снисходительно давала заокеанским коллегам советы, неожиданно почувствовала собственное бессилие.

Как же предотвратить распространение наркотиков? Этим вопросом задаются и специалисты и обыватели.

В Париже в некоторых кафе специально начали просверливать дырки в чайных ложках, чтобы наркоманы перестали их красть для приготовления своих регулярных доз. Наркологические больницы в Великобритании переполнены: пациенты дожидаются приема по два месяца. В Италии все привыкли к картине, когда молодой человеке отсутствующим взглядом натыкается на встречных прохожих: это уже не вызывает порицания. Волна наркомании, которая пришла сюда на четыре года позже, чем в Западную Германию, застала общество врасплох. В стране нет ни одного финансируемого государством наркологического центра. Наркоманы с абстинентным синдромом кричат от боли в коридорах переполненных больниц, приводя в ужас остальных пациентов.

А наркотики продолжают течь в Европу: кокаин из Южной Америки, марихуана из Марокко и с Ближнего Востока, героин из Азии.

На рубеже 60–70-х годов почти удалось ликвидировать выращивание мака в Турции. Примерно в то же время энергичные полицейские меры привели к уничтожению большинства корсиканских гангстерских организаций. И что же? Цветы мака в небывалом количестве расцвели сначала в «золотом треугольнике», а потом в Иране, Афганистане и Пакистане — вслед за «золотым треугольником» обозначился «золотой полумесяц».

После падения шаха стражи исламской революции в Иране казнили несколько десятков торговцев наркотиками. Но в отдаленных горных долинах, за пределами влияния аятоллы Хомейни, господствует анархия, и кочевники-белуджи тоннами переправляют опий через границу — в Турцию.

Еще хуже обстоит дело в Афганистане и Пакистане. Душманы получают ракеты типа «земля — воздух», автоматы и боеприпасы не только за счет США и Саудовской Аравии, но и на деньги от продажи наркотиков. Мак цветет и в пакистанском пограничье, рядом с лагерями афганских беженцев. Два миллиона снявшихся с насиженных мест беженцев, бросивших свои поля и стада, кое-как существуют на грани голода. Мак для них — самый выгодный сельскохозяйственный продукт.

Разумеется, нельзя забывать и про «золотой треугольник», где после трех засушливых лет пошли дожди. Добыча опия-сырца здесь мгновенно возросла втрое — до 700 тонн готового героина.

Огромный прилив наркотиков из «золотого полумесяца» оживил деятельность уцелевших корсиканских гангстерских организаций. Богатеет и итальянская мафия, а ее пример поощряет предприимчивых представителей других наций, которые мечтают о столь же головокружительном обогащении. По утверждению полиции, во главе вновь организованной турецкой мафии стоят примерно тридцать семейств. Есть там и свой «крестный отец». Хотя турецкому правительству удалось искоренить выращивание мака на плантациях Анатолии, оно не в силах приостановить поток наркотиков из соседнего Ирана. Вертолеты, хорошо послужившие в борьбе с маковыми полями, не могут обозреть тысячи укрытий в горных пещерах, пастушеских шалашах или маленьких чайных. «Опийную» эстафету принимают десятки тысяч турок, в поисках работы приезжающих в Западную Европу. Доставка нескольких пакетиков морфина, которые можно легко запрятать, приносит около восьми тысяч марок дохода за одну поездку. При самой напряженной работе за границей им не скопить такой суммы и за год. Достаточно двух-трех поездок — и они могут вернуться домой, купить маленькую кофейню или расширить земельный участок и смыть с себя унизительное клеймо «гастарбайтера» [6].

Каждый год арестовывают сотни турок. Тысячам других удается пройти таможенный досмотр, потому что балканские государства, пропуская через границу такую массу пассажиров, при всем желании не могут разобрать каждую машину, как следует обыскать каждого человека. Километровые очереди на границе, опоздания поездов и самолетов губительным образом сказались бы на туризме, который является для этого региона важным источником доходов.

По мнению итальянских журналистов, перекрестком контрабандных путей стал и Апеннинский полуостров: через порт Бриндизи, печально прославившийся еще пятнадцать лет назад, из Баальбека в различные порты Средиземного моря проходит не менее 90 % всех наркотиков. Предполагается, что в Италии ежедневно продают около 90 килограммов самых различных наркотиков. При цене 100 тысяч лир за 1 грамм преступный мир ежедневно выручает до 9 миллионов лир. Притом ряд фармацевтических фирм не желают сотрудничать с полицией, даже когда знают, по каким каналам тайно поступают аппаратура и химикаты, необходимые для лабораторий, вырабатывающих героин и такие синтетические наркотики, как ЛСД или ПСП [7].

В свою очередь, западногерманская печать считает главной метрополией европейских наркотиков Франкфурт-на-Майне. В результате ряда решительных мер, предпринятых в борьбе с китайскими Триадами, роль Амстердама несколько снизилась, но и нидерландские торговцы наркотиками не могут пожаловаться на судьбу. Лондонская газета «Таймс» высказала предположение, что в Европу ежегодно контрабандным путем поставляется не менее 100 тысяч тонн самых разнообразных токсических веществ.

В сравнении с этими цифрами одна тонна героина, конфискованная Интерполом, значит не более, чем дырки в чайных ложках, просверленные владельцами парижских кафе.

Конфуций, энтузиазм и операция «Кондор»

В сообщениях западных агентств печати, в репортажах популярных еженедельников, посвященных наркотикам, обычно выпячиваются «исключительные», а потому приводящие в ужас факты. Никто словно бы не замечает, что в Исландии или Гренландии нет спроса на марихуану, что в Советском Союзе массовая наркомания вообще не возникла, в Китае, Сингапуре и Вьетнаме ее удалось искоренить, а в Мексике резко ограничить. Опыт этих стран доказывает, что тут нет фатальной беспросветности.

В какой мере наркомания зависит от социальных перемен, доказывает пример Вьетнама, а главное — Китая, где в начале XX века с наркотиками соприкасалась треть населения.

В период гражданской войны, поставившей своей целью очищение общества, наркоманы и торговцы наркотиками квалифицируются как враги. Кроме того, в ходе революционных преобразований ликвидируется рынок наркотиков, а всеобщее равнодушие к судьбам сограждан сменяется стремлением помочь наркоманам — нередко даже против их воли. Международные торговцы наркотиками избегают таких стран: риск, связанный с контрабандной доставкой наркотиков через зорко охраняемые границы, превышает выгоду от получаемых доходов.

Успехи Сингапура, крошечного государства, которое прежде, как и Гонконг, кишело опиумными курильнями, имеет совсем иные причины. Миниатюрное государство на острие полуострова Малакка, в основном населенное китайцами, сумело изжить наркоманию благодаря общему росту благосостояния. Чтобы этот кажущийся парадокс был понятен, вспомним конфуцианское представление о хорошем правителе.

Согласно конфуцианству, в обществе действует закон, требующий от человека подчинения традиционным обрядам. Властитель должен обеспечить народу мир, действенную администрацию, терпимые налоги и такое положение в стране, которое способствует всеобщему развитию. Подданные же обязаны хранить послушание доброму правителю.

Конфуцианство лежит в основе сингапурской экономики и системы взглядов правительства премьер-министра Ли Куан Ю, который, кстати, занимает этот пост дольше большинства современных политических деятелей во всем мире (с 1959 года). Каждый житель этого мини-государства имел возможность собственными глазами убедиться в бесспорных успехах правительственной политики: о них свидетельствуют рост доходов и уровня образования, дешевое жилье для неимущих, уменьшение разрыва между уровнем жизни богатых и бедных, уничтожение преступности, почти полное отсутствие безработицы.

При столь благополучном правлении многие подданные «доброго правителя», следуя конфуцианским принципам, беспрекословно выполняют его предписания. С суровыми запретами в Сингапуре сталкиваешься на каждом шагу. Уже в аэропорту иностранец видит желтую табличку с надписью: «Загрязнение тротуара карается штрафом в 500 долларов». Даже если бросишь спичку — это проступок. Шофера, который не пропустит на переходе пешехода, оштрафуют на 1000 долларов. В городе почти не бывает демонстраций. Полиция знает обо всех недовольных.

Родители, у которых появляется третий ребенок, тоже подвергаются наказанию. Миллион глаз охраняет благополучие государства. Накурившегося наркотиков юношу с суженными зрачками моментально задержат. И потому никого не удивляет, что наркотики не попадают в город. Пожалуй, иной раз местные жители и примут участие в торговле столь прибыльным и одновременно опасным товаром, но наверняка не у себя дома, а за рубежом.

В Китае и Вьетнаме с наркоманией удалось справиться в рамках общенационального возрождения, в Сингапуре — благодаря дисциплине, порожденной конфуцианской моралью. Следовательно, во всех трех случаях перемены возникли из сознания, что интересы государства выше желаний отдельной личности.

А вот как обстоят дела в Мексике, откуда торговцы наркотиков десять лет назад переправляли крупные партии героина в Соединенные Штаты.

Каждый год в окрестностях города Кульякана на склонах Сьерра-Мадре выращивали мак в количестве, достаточном для производства девяти тонн героина. Огромные партии белого порошка переправлялись через плохо охраняемую границу на севере. Кульякан, считавшийся международной метрополией убийств, поражал блеском богатства и дикими нравами. Но вот мексиканское правительство решилось положить конец этому нелегальному, хоть и весьма выгодному предпринимательству.

Тысяча солдат, специально отобранных для проведения операции «Кондор», уже десять лет прочесывают самые глухие уголки Сьерра-Мадре. В контрабанде наркотиками был уличен даже шеф федеральной полиции.

Сначала экстренные меры предпринимались для уничтожения посевов мака. Семьдесят самолетов, полученных от Соединенных Штатов, кружили над горными склонами и распыляли над подозрительными участками сильнейший гербицид. Это принесло двойной успех: ядовитые химикалии уничтожили мак, а кроме того, слухи об их использовании настолько напугали американских наркоманов, что они стали отказываться от мексиканского героина.

Мексиканское правительство проводит в отдаленных областях дороги, предоставляет крестьянам кредит, раздает зерно и семена, чтобы взамен мака они могли сеять другие культуры.

Затем дошла очередь и до марихуаны. От внимания пилотов военных вертолетов не ускользают и самые маленькие участки на лесных просеках. По радио тут же вызывают самолеты-распылители. А через несколько дней специальная группа, прилетевшая на вертолетах, убедится, что химикалии действительно сожгли урожай.

Крестьяне пытаются обмануть всевидящее око, уменьшая участки. Как и на Ямайке, они сеют индийскую коноплю вперемежку с пшеницей, овощами или табаком, но этому скоро придет конец. Спутники, снабженные более зоркой аппаратурой, чем человеческий глаз, вскоре начнут передавать из космоса снимки, на которых будет зафиксирован участок даже величиной с письменный стол.

Пример Мексики обнадеживает: производство наркотиков можно успешно ликвидировать и на самых маленьких полях, укрытых в тропических джунглях, если только правительство сумеет устоять перед соблазном собственной выгоды.

Тем не менее, несмотря на успехи, достигнутые отдельными странами, опасность массового распространения наркотиков в мире все увеличивается. Этому способствует не только жажда наживы, но прежде всего равнодушие. Значительная часть общественности охваченных наркоманией стран привыкла смотреть на губительный социальный недуг второй половины XX века, как случайный пешеход на уличную аварию.

И еще. Производство наркотиков в Таиланде, Бирме и Лаосе, незначительное в конце 40-х годов, в результате «холодной войны» стремительно возросло. Соперничество между Китаем и Соединенными Штатами способствовало появлению вблизи маковых полей контрабандистов с автоматами и агентов секретных служб. То же самое в последнее время происходит и в Афганистане, Пакистане и Иране. Неспокойная обстановка, грозовая атмосфера гражданской войны, столкновения государственных интересов, когда перспектива немедленной победы представляется важнее, чем цена, которой за нее позднее придется расплачиваться, — все это благоприятная почва для наркотиков. И наоборот, мирное сотрудничество дает возможность организовать международный контроль, улучшить жизненные условия крестьян, вынужденных выращивать мак или индийскую коноплю. Так уж устроен мир, что не только количество ракет, но и посевы обыкновенного мака зависят от взаимного доверия государств, а следовательно, и от политики.

Перманентный бунт, или паралич воли

Каковы причины того, что вопреки шестидесятилетней систематической борьбе с наркотиками их угроза человечеству небывало возросла? Из статистических данных явствует, что наркоманы выходят из самой различной среды. Это и жители трущоб в Гонконге, и представители сливок общества в Риме или Лос-Анджелесе. Наркомания распространяется даже среди детей.

«Никогда прежде столько детей не соприкасалось с наркотиками и опасностями, которые с этим связаны», — было заявлено в Женеве в Международный год ребенка Комиссией ООН по борьбе с наркотиками.

В филадельфийской общественной больнице в 1973 году каждый четырнадцатый новорожденный страдал наркоманией.

«Для тысяч детей первое, что они ощущают, появившись на свет, — это невыносимая боль в результате абстинентного синдрома», — лаконично констатирует доклад ООН.

В Перу 1,6 миллиона наркоманов ежегодно употребляют 6 миллионов килограммов коки. Наркоманом становится здесь каждый пятый ребенок в начальной школе. В Колумбии только в трех больших городах самое поверхностное обследование выявило 130 наркоманов-детей. В Великобритании подобный же медицинский доклад констатировал: «Девять процентов опрошенных детей признались, что пробовали наркотики».

Ни один из авторов социологических исследований не сомневается, что наркомания — следствие глубокого социального, морального и психологического кризиса, охватившего почти все западные страны именно в то время, когда они достигли относительного благосостояния. Мельчают идеалы, и человек чувствует себя все более одиноким и затерянным в лабиринте определяющих его жизнь безликих сил (высокие налоги, повестка в армию; ядерное оружие и опасность его применения; невозможность найти удовлетворяющую личные запросы работу; необходимость подчиняться всевозможному начальству).

«Перед нами, — писала французская газета “Фигаро”, — молодые парни и девушки, которые способны к хроническому озлоблению и перманентному бунту. Они не только чувствуют презрение и отвращение к современному обществу и его институтам, но и отвергают ограниченный, замкнутый, обюрократившийся, подчиненный власти денег буржуазный порядок, выражая свое неприятие такого мироустройства нигилизмом и яростным протестом».

Сходным образом суммирует свои наблюдения западногерманский журнал «Штерн»: наркотики — «это средство, к которому многие молодые люди обращаются в силу убеждения, что не могут жить в мире, к коему принадлежат; они поразительно рано понимают, что современное общество бедно положительными идеалами, но богато пушками, что оно неискренне и бесчестно».

Весьма скептически настроена и полиция. «Мы можем арестовывать контрабандистов, изымать наркотики, но этого мало. Проблема героина свидетельствует о бессилии общества, — заявил высокий чиновник Интерпола в беседе с репортерами журнала “Ньюсуик”. И добавил:

— Улучшение работы полиции ни к чему не приведет без самых решительных мер в области социальной, в профилактике. Мы оказались в ситуации, когда полиция превратилась в мусорщика современного общества».

Нетрудно подыскать десятки подобных цитат в медицинских или социологических исследованиях о наркотиках (а количество их прямо пропорционально росту массовой наркомании). Наркоманы в Западной Европе и в крупных американских городах на вопрос, что привело их к наркотикам, отвечают равнодушно или патетически: «Пытаюсь пробиться через окружающее свинство…», «Пользуюсь наркотиками, потому что мне скучно…», «Я уже сыт всем по горло…», «А что мне еще делать?..»

Подобные ответы передают ощущения наркоманов в ряде промышленно развитых стран, причем только в части их: наркомания в Азии или Латинской Америке имеет другие причины.

Причем большинство наркоманов отрицают собственную вину.

А ведь кое-кто из таких «бунтарей», берущихся за шприц, «чтобы выразить протест», между прочим, имеет возможность вступить в какую-либо политическую партию, может уехать в страну с иной социальной системой, может по примеру Альберта Швейцера отправиться в Ботсвану или Камерун и помогать там больным и страждущим.

Любое положительное деяние лучше той готовности, с какой молодой безумец хватает пистолет и выбегает на улицу, чтобы добыть денег на очередную дозу героина или ЛСД.

Бесспорно, токсикомания на Западе связана с кризисом ценностей. Этой эпидемии способствовали развитие техники, вытеснившей из производства ремесленника, воздействие массовых средств информации, диктат моды, распад семейных уз, однообразие и безликость больших городов, а также разочарование во многих громких и пустых фразах, в фальшивых идеалах атомного века. У родителей нет времени ни на детей, ни на самих себя. В непрерывной гонке человек полагает, что живет лишь в те минуты, когда проводит время с пользой, что каждый миг бездеятельности укорачивает его дни, приближает к гибели, к смерти.

Следствием всего этого становится погоня за остротой ощущений, за материальными благами, путешествиями, развлечениями. Остановившись, человек испытывает чувство растерянности: полнота жизни отождествляется для него с переменами, спешкой, изобилием. События проносятся мимо, обтекают человека, который чувствует себя лишь наблюдателем, временным гостем в собственной жизни. Безучастность порождает монотонность, скуку… и коварное стремление заглушить пустоту все более сильными впечатлениями и раздражителями. Эта опасность не нова.

Перец, который во времена Генриха IV привозили с Островов пряностей, пользовался при дворе английского короля таким успехом, что слуги во время пиршеств предлагали его гостям в бомбоньерках. Гости с удовольствием грызли черные зернышки, удивлялись доселе неведомому вкусу и радовались новым ощущениям. Вместе с тем они поняли, сколь однообразна пища европейцев. Тогда они стали не только обращаться к кулинарным рецептам заморских кухонь, но и использовать острые пряности с далеких островов и континентов.

Подобная жажда новых ощущений проявилась и в других областях человеческой деятельности. На протяжении последних двух столетий европейская скульптура черпала вдохновение в африканской резьбе, а джаз впитал ритмы долины Миссисипи, восточная философия смягчила европейский рационализм. Опыт эскимосов помог в строительстве байдарок, модельеры используют в одежде перуанский орнамент. Но вот настало время, когда на карте мира больше нет белых пятен. Туристы, ищущие экзотики в глубине Новой Гвинеи, все чаще находят утрированную копию пороков собственной цивилизации.

Наркотики предлагают обманчивый легкий выход: возможность бежать в призрачное царство фантазии.

Я много путешествовал — по всем пяти частям света, — и всюду меня охватывали горестные чувства: везде я видел столько разбитых надежд! Ведь именно наркоманией кончали многие пророки и мятежники, а еще и идеалисты, впавшие в отчаяние от неспособности хоть как-то изменить мир. Среди наркоманов есть и слишком мягкие натуры, есть преступники, люди ищущие и поэты. Я наблюдал за падением этих бродяг из уважения не только к рассказам Джека Лондона, но и к своим товарищам, рядом с которыми сиживал у костра.

С юношеских лет бродил я, взвалив на спину заплечный мешок, вместе с подростками-сверстниками, и, хотя годы оставили на мне свой отпечаток, я и поныне с большим удовольствием сижу у костров, чем на собраниях. Благодаря юношескому опыту я привык считать всех бродяг своими друзьями — тех, кого знаю только по рассказам начала века, и тех, кто сейчас равнодушно проходит мимо меня, ибо я для них мещанин в городском костюме.

И именно по ним, моим товарищам и братьям по дорогам, нагляднее всего виден бег времени.

В начале XX века американские бродяги ездили в товарных вагонах. Сеть американских железных дорог, называемых просто «дорога» (The Road), безвозмездно перевозила тысячи авантюристов, для которых бродяжничество стало профессией, среди них и широкоплечего моряка Джека Лондона.

Поездка в товарном вагоне — рискованное приключение. Начинающий бродяга должен был на ходу вскочить в «товарняк», ускользнуть от внимания железнодорожников, пытавшихся сбросить «зайца» под откос; происходили погони, которые напоминали гротескные фильмы эпохи немого кино. Проигравшие кончали под насыпью, нередко с переломленной шеей или пробитым черепом.

Бродяги, эти новоявленные трубадуры американского фольклора, придумывали разные истории, чтобы получить у доверчивой старой дамы обед, и пилили дрова за ужин. Создавались причудливые, бессвязные песни без слов, рожденные чувством свободы, хорошим настроением, радостью от проносящегося мимо пейзажа. Из души рвалась поэзия. Так рождались песни железных дорог, которые в исполнении Джони Кеша или Вуди Гатри и поныне пробуждают во мне ностальгию.

Пятнадцать лет назад, покинув Нью-Йорк, я проехал по Луизиане около ста километров в товарном поезде — припоминая песни и рассказы времен моего детства и отдав дань ностальгии по прежней страсти. Мне не пришлось вскакивать в вагон на ходу и перебираться на ось между вагонами. Без труда я вошел в открытый вагон, когда поезд остановился у семафора, и вышел на следующей станции. Никто мне не препятствовал. Исчезли бдительные проводники и тормозные кондукторы. Никто больше не ездит «зайцем» в товарном поезде, и даже самих этих поездов стало меньше. Их заменили автофургоны. А поэзия в автофургонах не помещается. Должно быть, осталась на покинутом полустанке, пахнущем тимьяном и богородицыной травкой.

Шоферам тяжелых автофургонов, получающим вознаграждение за скорость, некогда сочинять песни, брать в кабину случайных попутчиков и вообще оглядываться по сторонам. Все внимание устремлено на серую, бесконечную ленту шоссе. Даже автостоп в Соединенных Штатах потихоньку отмирает. В то время как по стране ездит 150 миллионов автомобилей, а на любом «автокладбище» можно приобрести отслужившую свой век машину, заплатив всего трехдневное жалованье, никто не станет рисковать жизнью, пристроившись на оси товарного вагона.

Молодой бродяга Джек Лондон исколесил всю Америку; свои впечатления он описал в сборнике рассказов «Дорога». Вольнолюбие бродяг он изображает как протест против условностей и обычаев общества, основанного на власти денег, как бунт против капиталистической системы. Джек Керуак, автор другой знаменитой книги о бродягах, написанной полстолетия спустя, пророк «разбитого поколения», от случая к случаю работал сцепщиком на железной дороге. Путешествовал же он автобусом и, в отличие от своего предшественника, курил марихуану.

Бездомные бродяги Джека Лондона испытывали счастье, путешествуя в товарных вагонах. Запах сваренного на костре кофе, удачный (рискованный) прыжок в вагон, наскоро сочиненный анекдот дарили им радость бытия, радость общения; это нашло свое выражение и в песнях, которые они оставили после себя.

Для хиппи радость общения с другими людьми нередко заменяют наркотические видения, переживания, и их нельзя передать другим; они погребены в глубинах сознания. Следствие этого — чувство еще большего одиночества.

Черный обелиск

Если вы когда-либо окажетесь в Амстердаме, непременно постойте на мосту. Внизу проплывают комфортабельные катера с женщинами в белых шортах и старые развалюхи-баржи, где на веревках сушится белье. Хозяйки — от восемнадцати до восьмидесяти лет — чистят овощи и потрошат рыбу, в то время как мужчины с важным видом стоят у руля. Так выглядят Херенграхт и Кейзерграхт, но особенно примечательны малые каналы, где пришвартованные к берегу суденышки заменяют своим владельцам дома.

В городе на реке Амстел есть и обычные улицы: направо — дома, налево — дома один краше другого. Город возник из рыбачьей деревушки; когда людей стало больше, он поглотил и рукава реки, так что сегодня вы уже не поймете, где, собственно, в Амстердаме река, которая создала эти девяносто островов и островков. Люди здесь обжились, сковали воду каменными и бетонными набережными, так что возникли «грахты» и «валы», как называют здесь и судоходные каналы, и улицы, протянувшиеся по их берегам. В старых кварталах их столько, что центр города буквально «переграхтован», и, если вы случайно попадете на такую улицу, как Калверстраат, вас поразит, что тут нет воды.

Рядом с роскошными магазинами, сверкающими красочными, полными всяких товаров витринами, — уличные бистро, где вам предложат жареные картофельные шарики с кетчупом. Продавец протянет покупателю «картонную тарелочку» с горячими картофельными шариками, спросит, с кетчупом или без, профессиональным жестом наклонит бутылку, и рядом с шариками появится большая красная капля. Подручный продавца воткнет сверху пластмассовую минивилочку и покажет в сторону стеклянного бокса с ящичками, где лежат всякие котлетки, «гамбургеры» и рубленые бифштексы: достаточно бросить в щель рядом с ящичком один гульден — и его содержимое ваше. А потом вы идете по этой многокрасочной, шумной улице, сталкиваетесь с идущими навстречу людьми, поддеваете мини-вилочкой картофельные шарики с кетчупом и закусываете котлеткой, причем тут необходимо известное искусство: ваш кетчуп не должен попасть на чужую рубашку, как, впрочем, и чужой — на вашу. Кафе, кондитерские, сковороды, на которых что-то шкворчит, холмики и целые горы мороженого, а рядом — для разнообразия — бриллианты на бархатных подушечках; зрительная и звуковая реклама — паренек с мегафоном продает механические щетки, собирающие с ковра не только пыль, но и осколки стекла: «Дамы и господа! Извольте взглянуть!» Звенит стекло, звенит мегафон, и осколки исчезают с подстилки, скрываясь в утробе механической щетки.

И вдруг вы снова сознаете, что над вами синее небо и ласковое солнце. Улица расступилась и открыла площадь перед Королевским дворцом, на котором золотом так и написано: Royal Palais. Пышное название не мешает бродягам со всего света устраивать здесь сходки. Они посиживают и полеживают прямо против Королевского дворца на площади Дам. Пространство перед обелиском становится для них на время пребывания в Амстердаме домом. Тут они собираются, решают свои проблемы, личные и торговые, развлекаются, веселятся, спят. Не обращая внимания ни на зевак, ни на фотообъективы туристов, они лишь изредка обмениваются несколькими словами на разных европейских, африканских или азиатских языках. Основной язык — английский.

Пространство перед обелиском пустует только ранним утром, когда большой брандспойт сильной струей ополаскивает широкие ступени вокруг памятника жертвам обеих войн. Как только солнце немного подсушит мостовую, квартиранты возвращаются. Да, квартиранты. Потому что за пребывание на площади Дам платят — и порой довольно дорого.

Уже к полудню вы обнаружите здесь группки, где по кругу передается сигарета. Каждый сделает затяжку, медленно втянет дым в легкие и, прикрыв от наслаждения глаза, выдохнет, ленивым движением передавая сигарету с марихуаной следующему. Другая группа комбинирует наркотики с алкоголем. Пока еще не начались галлюцинации, они со знанием дела спорят о том, что лучше — вино или более крепкие напитки.

Вот сидит юноша, выпрямившись, словно он опирается на невидимую стену. Точечные зрачки красноречиво свидетельствуют о том, что он принял сильнодействующий наркотик. К обелиску подошла блондинка с красным рюкзаком за плечами. Она прочла надпись на полукруглой низкой каменной ограде памятника и, заглядывая в план города, стала рассматривать исторические объекты вокруг площади. Солнце било ей в глаза, и потому она не заметила реакции юноши, того самого, который сидел прямо, будто проглотил аршин. Он резко поднялся — в нем точно развернулась сжатая пружина — и как лунатик пошел за ней. Негр, до сих пор вроде бы равнодушно сидевший на ограде, соскочив, вразвалку двинулся за красным рюкзаком.

— Эй, детка, хочешь гаш?

Хозяйка рюкзака сначала не поняла, что это обращаются к ней. Оглянулась и тут же увидела уставившегося на нее молодого человека. Насторожилась.

— Можешь получить и героин. Первую дозу задаром. Идет?

— Спасибо, я не употребляю.

Негр расхохотался. Длинными тонкими руками он стал бить себя по бедрам и чуть не налетел на молодого человека, который выкрикнул что-то хриплым голосом. Торговец сразу превратился в клоуна. Прогибаясь от смеха, он заорал на всю площадь:

— Наконец-то Джеки нашел свою русалку! — Те, кто еще способен был что-то воспринять, начали хихикать, вслед шагающему красному рюкзаку полетели насмешки.

— Сторонитесь каналов, мадемуазель, Джеки известный обманщик! Поторопись, Джеки, убежит! Русалка, — красный свет, стоп!

Джеки шел за красным рюкзаком, словно безвольная кукла, типичной походкой наркоманов — напоминая пьяного, который старается идти прямо, чтобы не упасть. Шел, натянутый, будто струна, уперев взгляд в светловолосую девушку. У перехода она остановилась. Он тоже. Чтобы сбить с толку преследователя, блондинка изменила направление. У соседнего перехода замигал зеленый свет. В последнюю секунду она перебежала улицу, сделала вид, что идет в костел, а сама свернула к зданию главного почтамта. Молодой человек сунулся под машины на красный свет. Шоферы гудели, с обеих сторон объезжали неуверенно идущего человека, по походке узнавая, с кем имеют дело. Светлая головка скрылась в дверях почтамта, и Джеки ускорил шаг. Когда он вошел туда, открылась боковая дверца, красный рюкзак перебежал через улицу и нырнул в костел.

Неудача Джеки никого не интересовала. Мостовой возле обелиска завладели две девушки в черном, известные здесь под кличкой Вороны. Девушки исполняли диковинный танец под музыку, которую слышали только они. Черные юбки с глубокими разрезами на бедрах доходили до середины икр, босые ноги шлепали по мостовой, руки взлетали к небу. Довольно долго девушки раскачивались из стороны в сторону. Потом, наклонившись вперед и отводя руки назад, словно крылья, стали описывать магический круг. Одна из девушек, очевидно, когда-то занималась художественной гимнастикой или училась в балетной школе: порой ее движения были весьма грациозны. Другая танцевала неуклюже. Красоты ей не прибавила и красная косынка, эффектно повязанная вокруг лба. Концы косынки ниспадали на плечи и реяли вокруг головы. Вдруг девушка споткнулась.

Туристов необычайное представление изумляло и забавляло. Неискушенные смотрели на все это с явной подозрительностью. Уличное искусство процветает в больших западных городах, с ним можно столкнуться на каждом шагу. Студенты подрабатывают музыкой, бродяги демонстрируют причудливые, собственного изготовления музыкальные инструменты, каждый из которых может заменить небольшой духовой оркестр. И всегда вокруг них собирается толпа. Но возле танцующих не было ни футляра от музыкального инструмента, ни перевернутой шапки, ни копилки. Просто девушки под воздействием наркотиков пытались как-то выразить свои ощущения и без всякого стеснения танцевали свой странный танец, не обращая внимания на насмешки толпы. Единственный, кто был захвачен их выступлением, — высокий тощий старик с гривой седых вьющихся волос, которые падали ему на плечи, а наверху были схвачены какой-то «конструкцией» из разноцветных металлических блях.

— Когда-нибудь им это удастся, — убеждал он стоящих вокруг зевак, дико жестикулируя и хриплым голосом поощряя черный дуэт. Девушки отпрянули друг от друга, запрокинув головы, их распростертые руки напоминали машущие крылья, а в упорстве, с которым они все это делали, было даже что-то пугающее. Увы, ожидаемый «взлет» не наступал. Обессиленные, они рухнули у ног старика. Тот похлопал их по спинам, вынул пробку из двухлитровой бутылки дешевого вина, сделал глоток и полил из нее девушкам на головы.

— Клоди была уже совсем близка, — прохрипел старик. Он стащил с головы неуклюжей девушки красную косынку, окропленную вином, и утер ею лоб Клоди. Ее подруга, стоявшая на коленях, зарыдала, плечи ее сотрясались от плача. Кто-то прыснул. Старик пришел в ярость.

— Когда-нибудь у них это получится, — закричал он на всю площадь, — они взлетят туда, наверх, и окаменеют на вершине обелиска, а вы только будете ходить вокруг да таращить глаза!

Возможно, когда-нибудь и впрямь вершину обелиска на площади Дам украсит черный ворон. Обелиск белый, и поставили его в память о павших. Черной птице, которая благодаря не одному поколению поэтов стала символом гибели и смерти, очевидно, самое место на этой площади — в память о тех погибших, что лежат вокруг обелиска, хотя они еще живы.

Пока еще живы…