Золотые Антилы

Глава 1. Поиски Эльдорадо

Пустое сердце Золотых Антил — медленно циркулирующие воды Карибского моря, простирающиеся почти на две тысячи миль с запада на восток и почти на тысячу миль с севера на юг в самом широком месте. Теплые воды, переносимые Северным Экваториальным течением, обтекают с одной стороны дугу островов Вест-Индии, обращенную к Африке. Медленно поворачивая к северу и западу, это теплое течение пересекает все море и выходит в Мексиканский залив, где разворачивается вспять, чтобы вернуться в Атлантический океан новорожденным Гольфстримом. Эта непрестанная циркуляция превратила Карибское море в огромный бассейн, постоянно очищаемый течениями. Кромку этого бассейна образует легендарный венец Антил.

Половина его — материковые земли, изгиб береговой линии Южной и Центральной Америки от устья Ориноко до полуострова Юкатан: теперь эти берега принадлежат Венесуэле, Колумбии, Панаме, Коста-Рике, Никарагуа, Гондурасу, Гватемале и южной Мексике. Противоположная сторона изогнутой кромки составлена цепью островов, названия которых звучат перекличкой пышных тропиков: от Кубы (самого большого острова), через Ямайку, Эспаньолу (Гаити и Доминиканскую Республику), Пуэрто-Рико и Виргинские острова к Наветренным, а затем к Подветренным островам, и, наконец, обратно к Тринидаду, всего в двадцати милях от начальной точки в дельте Ориноко. Круг замыкается, и Карибское море, плотно замкнутое берегами, становится большим соленым озером с побережьями и островами, привычными географическими синонимами синего моря, ласковых ветров и уютных пейзажей, столь отличных от более диких и суровых гористых земель в глубине материка.

Европейцам, с опаской исследовавшим периметр этого моря, простительно неумеренное восхваление открытых ими земель. Они привыкли к суровой жизни Европы на переломе XV века, с обычными для нее голодом и моровыми поветриями. Здесь же, на окраинах Карибского моря, они ступали на берега, разительно отличавшиеся от их родной земли, почти до неприличия щедро одаренные природой. Девственная почва была глубока и плодородна, мягкость климата вошла в пословицу, а растительность живописна и обильна. Колумб, рассчитывавший найти идиллические острова Востока, где люди жили до глубокой старости в простоте и покое, был так увлечен своими находками, что назвал острова Индиями, и только в 1502 году это название сменилось чуть более точным — Вест-Индия.

Надо сказать, название было не столь уж неудачным. В конце концов, Вест-Индия одарила путешественников почти всем, что они желали найти в Восточной Индии. На побережьях Карибского моря имелись защищенные и почти не подверженные приливам якорные стоянки и места для кренгования, реки с чистейшей водой, пляжи с мельчайшим белым песком и манящие просторы одетых лесами холмов и открытых саванн. Кое-где вдали виднелись величественные серо-голубые горы.

«Здесь есть река, — писал Колумб с Кубы королю Фердинанду, — впадающая в гавань, названную мною Порто-Санто, с достаточной для судоходства глубиной. Я из любопытства измерил глубину — восемь морских саженей. И все же вода в ней столь прозрачна, что я легко различал песчинки на дне. По берегам стоят высокие пальмы, и тень их придает воздуху сладостную свежесть. Вид их привел меня в такой восторг, что я едва не решил остаться тут до конца моих дней, потому что, поверьте, сир, земли эти превосходят остальной мир в красоте и плодородии, и я часто говорил своим людям, что при всем моем старании точно передать вашему величеству представление об очаровании того, что постоянно представляется нашему взору, описания все же остаются далекими от истины».

К несчастью для Колумба, надеявшегося на богатую торговлю, на островах не обнаружилось пряностей, зато туземцы были достаточно дружелюбны, а их золотые амулеты намекали на еще более богатую добычу. Еще одним очевидным достоинством стало отсутствие заразных болезней — по контрасту с лихорадками и эпидемиями, которые косили команды плававших в восточную Индию судов, моряки Колумба в Вест-Индии болели сравнительно мало. К тому же сочетание флоры и фауны Антильских островов производило сказочный эффект. На островах водились такие диковинки, как броненосцы, игуаны, клюворылые черепахи и опоссумы, словно сошедшие со страниц средневековых бестиариев. Были тут и бесконечно красочные разновидности колибри, попугаев, фламинго и совсем необыкновенные создания, «дьяблотины», или козодои, обитавшие в пещерах Тринидада и вылетавшие лишь по ночам. По словам Брайна Эдварда, постоянно жившего на Ямайке в конце XVIII века, оперение колибри, или «птиц-пчел», столь ярко, что «никакое сочетание слов и никакие краски не могут передать их истинной прелести. Глубокая зелень изумруда, глубокий пурпур аметиста и живое пламя рубина в счастливом сочетании под прозрачной вуалью переливчатого золота».

В море плавали барракуды, акулы и скаты, а на суше, среди менее экзотичных созданий, обитали обезьяны, дикие свиньи и похожие на кроликов агути, отчаянно дергающие носами, словно человек, вечно готовящийся чихнуть. По понятным причинам менее увлекательным представлялся мир насекомых: от бесконечно досаждающих мух и москитов до ядовитых тарантулов и скорпионов. Пожалуй, величайшим проклятием Антильских островов стали черви-древоточцы тередо и банкия, точившие днища испанских кораблей.

Но особенно поражало европейских исследователей плодородие Антил. Какао, табак, ваниль, маранта, кассава, кокосы, сладкий батат, авокадо, хлопчатник и «принц плодов» ананас — все в изобилии произрастало на островах. К этому списку европейские поселенцы, вскоре последовавшие за первооткрывателями, добавили апельсины, лимоны, фиги, сахарный тростник и бананы и снимали с плантаций богатый урожай. Лишь виноград, пшеница и оливы, к понятному сожалению испанцев, не приживались. Однако маис послужил отличной заменой пшеницы, да и безупречное поведение других завезенных культур утешало поселенцев. Посадки росли как на дрожжах, и уже в первых отчетах с изумлением отмечено, что растения и животные, перевезенные на Карибы, вырастают «гораздо быстрее, больших размеров и в большем числе». Плоды цитрусовых вырастали почти вдвое против обычной величины и гораздо слаще. Лошади, измотанные трансатлантическим плаванием, через месяц после высадки на сушу отъедались сполна. Свиньи, сбежавшие с ферм пионеров, так расплодились, что начали наносить ущерб посадкам, и чтобы справиться с ними, пришлось организовать охотничьи партии. Успехи с разведением рогатого скота были еще примечательнее. Условия были столь благоприятны, что за стадами не требовалось присмотра. Фермеры просто выпускали животных в удобном месте, желательно на маленьком островке, где те не могли разбрестись слишком далеко, и скотина послушно плодилась, росла и набирала вес, не требуя забот. Владельцу приходилось лишь время от времени наведываться на остров, чтобы отстрелять, сколько ему нужно, разделать туши и увезти на рынок шкуры и сало. Мясо оставляли гнить, потому что не стоило возиться с засолкой и хранением при изобилии другой пищи. Неудивительно, что поселения испанцев на Антилах разрастались с такой скоростью, с какой корабли успевали доставлять с родины поселенцев с семьями. Первый крупный флот колонистов прибыл в 1502 году — тридцать судов доставили 2500 поселенцев, а к 1520 году волна колонистов захлестнула Карибское море от Эспаньолы до берегов Дарьена.

При этом идиллия Антильских островов не была лишена недостатков. Ураганы, получившие название от имени бога ветров майя, представляли главную угрозу. Они периодически проносились по островам; бешеный ветер скоростью до 140 миль в час сметал и крушил все на своем пути. В один день сильный ураган мог уничтожить труды многих лет — правда, катастрофы такого масштаба были редки и поселенцы относили их к деяниям божьим. Реальную помеху ураганы создавали судоходству. Каждый год в сезон ураганов Карибское море словно вымирало. Несколько корабликов ходили вдоль берегов, где можно было мгновенно скрыться в бухтах, но испанские капитаны морских судов редко выходили в море без крайней необходимости, и пульс Карибского моря едва бился, когда поток судов, протекавший через его пустое сердце, превращался в ручеек.

Исконные обитатели островов, как насекомые, так и люди, тоже создавали проблемы европейским поселенцам. Первые плантации, разбитые испанцами, нарушили естественную экологию региона, и в наказание на несчастных поселенцев, как саранча на древних египтян, обрушились насекомые. Между 1518 и 1520 годами, например, муравьиные армии атаковали апельсиновые рощи Эспаньолы и Пуэрто-Рико, обгладывая корни деревьев, которые чернели и гибли. В другом месте измерили глубину огромного ковра муравьиного войска и получили 11 дюймов. Столь же непредсказуемыми, хотя не столь неотразимыми были вторжения индейцев-караибов, давших имя центральному морю. Это были воинственные племена, не дававшие покоя более слабым соседям, а их обычаю поедать человеческое мясо европейские языки обязаны словом «каннибал». Когда Колумб достиг Нового Света, караибы мигрировали к северу от исконных земель в глубине Южной Америки и их флот боевых каноэ уже добрался до Пуэрто-Рико. Однако ружья и стальные клинки белых остановили индейцев. К счастью для испанских поселенцев, караибам никогда не удавалось собрать столько сил, чтобы пойти дальше захвата маленьких, плохо защищенных островов или булавочных уколов, наносимых более мощным поселениям. Им отомстили королевским эдиктом, объявлявшим, что караибов позволительно истреблять и продавать в рабство на том моральном основании, что каннибализм лишает их права на сочувствие христиан. Столь благочестивый подход вызвал множество жестокостей: вошло в обычай безжалостно пытать пленных караибов, сдирая с них кожу железными щипцами или, как в другом описанном случае, прибивая уши отчаянно отбивающейся жертвы к борту. В те жестокие дни молодую караибскую девушку могли продать в вечное рабство по цене обычного ножа.

Однако караибы сами были пришельцами на островах. Настоящими аборигенами Антильских островов были арауаки, кроткое племя с невинными обычаями, вполне отвечавшими представлению европейцев о земном рае. Их безмятежное существование было разрушено пришельцами. Первых исследователей арауаки очаровали. Они писали, что эти меднокожие, прекрасно сложенные туземцы — истинные дети счастливой Индии. Подобно детям садов Эдема, они вели беззаботную жизнь, собирая дикие плоды и ловя рыбу, да еще держали немного домашней птицы и изредка снимали урожай посевов. Обитая в столь мягком климате, арауаки не носили одежды и не строили постоянных жилищ. Иногда они сооружали грубые хижины из пальмовых листьев, но чаще ходили полуголыми и спали ночью в искусно сплетенных сетях, «хамак», подвешенных под открытым небом между деревьями. Эти безобидные создания с детской радостью приветствовали белых и одаривали их плодами, украшениями из перьев, добавляя немного золота в виде самородков и золотого песка. К несчастью для арауаков, испанцы рассматривали туземцев как часть природных ресурсов островов, такую же как древесина или богатые рыбой отмели в море. А потому они, путем неразумных распоряжений, отвратительной жестокости и множества недоразумений, уничтожили эти ресурсы. В погоне за дешевой рабочей силой они уговорами, силой и угрозами меньше чем за два десятилетия выпихнули арауаков из каменного века. Те, вполне естественно, отчаянно сопротивлялись. Тысячи арауаков молча решили, что лучше умереть, чем жить новой жизнью. Они массово совершали самоубийства: одни отказывались есть пищу, которую давали им белые, другие выпивали ядовитый сок корней кассавы. Многие как будто с радостью умирали от кори и оспы, завезенных из Европы. Заболев, несчастные бежали с плантаций и копей к своим семьям, распространяя заразу. Опустошение было огромным. Согласно весьма осторожной оценке, на Ямайке, когда туда прибыли европейцы, жили шестьдесят тысяч арауаков. К 1655 году не осталось ни одного.

В самом деле, первые двадцать пять лет владычества испанцев на Антилах принесли некоторое разочарование. Разумеется, первые испанские губернаторы посылали на родину длинные депеши с описаниями своего усердия и успехов: капитаны военных кораблей доносили о славных победах, а священники-миссионеры вносили души спасенных язычников в небесную бухгалтерскую книгу. Но в этом хоре самовосхвалений проскальзывали режущие слух нотки — в частности, постоянные склоки между колониальным начальством и бесконечные просьбы прислать еще людей, кораблей и припасов из Испании. Год за годом королевские советники с нарастающим недоумением спрашивали, почему среди легендарного изобилия Антильских островов колонисты столь жестоко ссорятся между собой и почему им требуется столько помощи извне. По мере того, как росло понимание проблем, миф о Золотых Антилах постепенно терял свое очарование.

Каса де Контратасьон, счетная комиссия, учрежденная в Севилье для надзора и учета финансов Испанских Америк, грубо разрушала миф реальностью ежегодного финансового отчета. С 1504 по 1516 год, согласно скрупулезным подсчетам, испанская корона получала свою «королевскую пятину» от общего годового дохода колонистов — от тринадцати до двадцати семи миллионов мараведи[1]. Только в 1511 и 1513 годах королевская пятина перешагнула эти рамки: в те годы завоевание и разграбление Кубы почти удвоили ежегодный доход. Однако даже Каса де Контратасьон не могла точно подсчитать, сколько денег уходило обратно — из Испании на Карибы — для оплаты флота, войск и припасов, необходимых для открытия новых колониальных земель. Эти предприятия, несомненно, требовали расходов, и представление о бедном крестьянине, нажившем миллионы на Антильских островах, очень далеко от реальности. Сахарные плантации на Эспаньоле, к примеру, требовали первоначальных вложений в Десять тысяч дукатов, а затем в десять раз больше приходилось потратить на приобретение отжимных прессов, покупку и обучение рабов, жалование варщикам сахара (обычно это были свободные люди, андалусийцы, работавшие по контракту) и прочие расходы. Зато уже вложенный капитал скоро окупался. Тот же пресс для тростника в первый же год приносил владельцу не меньше шестидесяти тысяч дукатов.

Однако немногие колонисты могли позволить себе такие траты, и большинство первых поселенцев на Антилах обнаружили, что земной рай заключается в кропотливом уходе за посадками паприки и табака, регулярной заготовке шкур и сала и постоянном поиске наличных для уплаты налогов. Вся жизнь замыкалась в маленькой плантации и редких выездах в ближайший городок. Все городки походили друг на друга, прилежно копируя общий стандарт: «пласа», окруженная церковью, ратушей, тюрьмой и казармами. Понемногу флер легенд таял в реальности трудной и однообразной жизни.

Но в 1519 и 1533 годах два непокорных и рисковых вояки-авантюриста обратили процесс вспять. Эрнан Кортес захватил в Мексике сокровища Монтесумы, а Франсиско Писарро разграбил Перу. Оба эти достижения состоялись за пределами Антил, но оказали безмерное влияние на жителей Карибского моря. Золотой узор мифа наконец обрел основу. Мешки с золотым песком, ящики с драгоценными инкрустациями и слитки серебра на самом деле ждут удачливого охотника! На западе действительно полно золота! Каса де Контратасьон опять добавила сухих подробностей: в год, когда Писарро взял столицу инков Куско, королевская пятина взлетела до 119 миллионов мараведи. Двадцатью годами позже, когда заработали серебряные рудники в Мексике и Перу, доля короны достигла 847 миллионов мараведи. За один год правители Испании получили столько же денег, сколько за первые тридцать лет после открытия Америки, и каждый дукат возвращался на родину через карибские ворота. Часть золотой пыли неизбежно оседала на Антилах. Однажды в Гаване встретились два потока ценностей. Один флот прибыл из Панамы с доходами из Перу и с Тихоокеанского побережья, другой пришел из Веракруса в Мексике. В Гаване они встретились, забрали провиант и, после окончания зимних штормов, с конвоем отплыли в Испанию, унося груз на зависть всем европейским монархам. История пришла на помощь географии, укрепив легенду о Золотых Антилах.

Как ни странно, первым результатом побед конкистадоров в Мексике и Перу едва не стала гибель испанских колоний на окраинах Карибского моря. Успех конкистадоров на южноамериканском материке сманил множество поселенцев, желавших получить свою долю в рискованном предприятии. Острова обезлюдели, уходящие в войско конкистадоров забирали с собой и припасы. Например, де Сото так опустошил остров Куба, готовясь к вторжению в Северную Америку, что стоимость хорошей лошади, необходимой в любом хозяйстве, стала не по карману обычному колонисту.

Равновесие отчасти восстановилось, когда новый приток колонистов с родины занял место горячих голов, устремившихся к новым рубежам. Среди этих поселенцев было много состоятельных людей, заинтересованных в прочном, пусть не столь блестящем богатстве Антильских островов. Они более разумно организовали фермы и плантации и закрыли не дававшие дохода рудники, погубившие так много туземцев. Затем, как подобает солидным гражданам, они со стороны наблюдали за романтической, полной надежд погоней за мечтой, открытой завоеванием Перу. Поиски Эльдорадо начались.

Когда Франсиско Писарро со своим экспедиционным корпусом отважно вторгся в пределы империи инков в Перу и разгромил ее, отряд местных диссидентов отказался смириться с поражением. Под предводительством принца королевской крови по имени Тупак Амару они ушли через горы на восток и затерялись в джунглях на склонах Анд, с которых берет начало Амазонка. Через своих шпионов испанцы узнали об их отступлении и, одержимые жадностью, не сомневались, что беглецы унесли с собой сокровища инков. Само по себе это было достаточной причиной, чтобы преследовать бежавших, но еще более заманчивой сделали погоню слухи, что властители инков некогда явились в Перу из таинственного места на востоке. Там, в бассейне Амазонки, как рассказывали, раскинулась истинная родина инков, великая империя Пайтити Отца-Тигра (а точнее, Отца-Ягуара), — государство, превосходившее могуществом даже империю инков в Перу. Исторические корни легенды кроются, возможно, в предании инков о первом короле-жреце, пришедшем с высот Анд на востоке, но для испанцев главным оставалось то, что перуанское коренное население было, по-видимому, искренне убеждено в существовании Пайтити. Более того, эти сведения подтверждались бегством Тупака Амару в том же направлении.

Не окажись эта история достаточно соблазнительной сама по себе, чтобы заставить испанцев искать золото на востоке, ее подкрепил бы третий элемент легенды о неизвестной империи в глубине страны. По странному совпадению через несколько месяцев после падения империи инков в Перу явился гонец из неизвестного доселе племени на северо-востоке. Он был послан к Атауальпе, последнему правителю инков. Не ведавший о поражении инков гонец попал прямо в руки испанцев и, когда его стали допрашивать, открыл, что послан «сипой» Боготы. Отвечая на вопросы о его родине, гонец украсил повествование удивительным описанием еще одного владения, лежащего далеко на восток от Боготы, где король-жрец, покрытый золотом, ныряет в озеро среди высоких гор. Легенда об Эльдорадо наконец достигла ушей европейцев.

Точное число испанских экспедиций, отправлявшихся на поиски Золотого человека, так и осталось неизвестным. Современные историки насчитывают по меньшей мере двадцать попыток, а были, возможно, и другие, менее известные. В первые годы, когда дух оптимизма в испанцах еще не иссяк, экспедиции с целью отыскать и захватить золотой дворец отправлялись одна за другой. Однако позднее, когда были загублены сотни жизней и промотано несколько состояний, энтузиазм поутих и погоня за Эльдорадо продолжалась скорее в духе мрачной решимости, нежели в радостных надеждах. Золотая обитель, словно дразня охотников, всегда оказывалась за следующей горой или в одном дневном переходе. Туземцы, желая поскорее избавиться от белых людей, охотно указывали путь, и, хотя блистающий мираж продолжал ускользать, каждая экспедиция возвращалась со свежими слухами, усиливавшими его притягательность. Сообщения о Пайтити и Тупаке Амару (который в конце концов был схвачен и казнен), рассказы о церемонии на озере, осколки изумрудов, добытые в копях Боготы, и перья макао из бассейна Амазонки сплетались в величайшую из иллюзий. Даже географы и ученые мужи тех времен неожиданно ее поддержали, утверждая, что золото, благодаря своим природным свойствам, более вероятно залегает ближе к экватору, чем в высоких широтах, и что существование огромного месторождения золота на краю земли вполне возможно. Таким образом, Эльдорадо стало квинтэссенцией алчности и надежд, целью, манившей авантюристов и головорезов всех мастей.

С 1536 по 1541 год три главных поисковых партии отправились со стороны Анд, между тем как еще одна, во главе с офицером из Германии на службе у испанцев, попыталась пробиться в глубину материка от Венесуэлы. Все попытки провалились, причем одна группа под водительством Гонсало Писарро, сводного брата Франсиско, столкнулась с такими трудностями, что пробивавшиеся через джунгли обратно в Перу солдаты, умирая от голода, дошли до людоедства.

Эта экспедиция послала за помощью отряд из самых крепких людей, и вот типичный пример всепоглощающей жажды золота: лейтенант этого отряда покинул на произвол судьбы основные силы, чтобы предпринять еще одну попытку. Он со своими людьми выстроил в верховьях Амазонки бригантину и проплыл по всему течению реки до устья. Они не нашли Золотого человека, однако открыли жившие на реке племена, чьи воинственные женщины дали Амазонке ее название.

К тому времени вице-король Перу с необыкновенной проницательностью заключил, что фанатичная погоня за Эльдорадо позволяет избавить его владения от самых отчаянных мерзавцев, и потому поощрял поиски. В результате следующая отправившаяся из Перу экспедиция закончилась ужасной и самой знаменитой катастрофой. Молодой дворянин отправился во главе отряда авантюристов в верховья Амазонки, и там в первый день нового 1561 года его подчиненные подняли кровавый мятеж. Они зарубили дворянина, после чего накинулись на его любовницу, дону Инес де Атьенса, которую легенда рисует прекрасной вдовой-метиской, распродавшей все свое имущество, чтобы последовать за возлюбленным. Она возбудила ярость мятежников тем, что везла с собой слишком большой багаж, и была ими убита. Покончив с резней, глава инсургентов Лопе де Агирре взял на себя командование экспедицией, но, к всеобщему ужасу, оказался душевнобольным. Из-за маниакальной подозрительности он устроил настоящее царство террора. Он обвинял помощников в злых умыслах против себя и одного за другим душил удавкой или закалывал. Никто не смел возмутиться, потому что экспедиция безнадежно застряла в джунглях и второй мятеж ее окончательно бы прикончил. Под жестоким руководством Агирре отряд вынес кошмарный переход через весь континент до испанского поселения на острове Маргарита в нескольких милях от побережья Венесуэлы. Добравшись до Маргариты, Агирре, видимо, окончательно потерял рассудок. Его люди внезапно появившись у ничего не подозревающего городка, взяли тот штурмом, разграбили, убивая соотечественников, и снова скрылись на материке. Сам Агирре, совсем обезумев, направил дерзкое послание королю Испании, заявляя, что Филипп Второй низложен, и объявляя одного из своих людей «Владыкой и принцем Перу».

Самоуправство Агирре перешло всякие границы и вывело испанские власти из привычной спячки. Они решили поступить с Агирре как с бешеным псом, каким тот, в сущности, и являлся. Всем губернаторам колоний приказано было изловить его, и карательные войска в конце концов загнали безумную экспедицию в ловушку и уничтожили в кровопролитном сражении. В последнем припадке ярости Агирре сначала убил своих детей, а потом покончил с собой, чтобы никто из его семьи не познал бесчестия. Испанские власти завершили начатое тем, что снесли дом Агирре и засыпали участок солью, чтобы стереть саму память о нем.

Словно мало было устроенной Агирре кровавой бойни, через несколько лет после этого еще два отряда конкистадоров, охотившихся за Эльдорадо, столкнулись в джунглях верхней Амазонки и завязали бой, чтобы выяснить, кому продолжать поиски. Схватка была столь яростной, что противники практически перебили друг друга, а несколько уцелевших стали легкой добычей лесных индейцев и были безжалостно истреблены.

И повсюду на континенте повторялась та же история: невыносимая жара, болезни, голод и враждебные индейцы выкашивали одну экспедицию за другой. Единственным результатом стало то, что предполагаемое расположение Эльдорадо отодвигалось все дальше и дальше, в еще не исследованные части материка. Наконец для него не осталось иного места, кроме туманных твердынь Гвианы — так испанцы называли огромный, не нанесенный ни на какие карты бассейн Ориноко и ее притоков. Отсюда, словно загнанный заяц, сдваивающий след, легенда вернулась на край Золотых Антил. И здесь же она стала личной страстью малоизвестного, но выдающегося конкистадора, дона Антонио де Беррио, губернатора Новой Гранады, чья судьба так тесно сплелась с поисками Золотого человека, что среди его постов числится и бездоходное губернаторство над мифической испанской колонией — провинцией Эльдорадо.

Губернатор де Беррио занялся поисками Эльдорадо случайно. Профессиональный солдат, уже отслуживший, весьма деятельно, полный срок в войсках императора Карла V, он был, очевидно, выдающимся офицером, поскольку дослужился до звания капитана в одном из четырех отрядов, составлявших старую гвардию королевства Гранада. Затем умер дядя его жены и оставил ему в наследство поместье. Этот довольно дальний родственник был не кто иной, как Гонсало Хименес де Кесада, adelantado Новой Гранады в Америках, составивший, по слухам, огромное состояние при завоевании земель индейцев чибча в Колумбии. И вот Кесада неожиданно оставляет свое имение в Новом Свете де Беррио, которому полученное наследство представляется идеальной возможностью уйти в отставку и иметь годовой доход в четырнадцать тысяч дукатов, которые, по слухам, приносит его американское имение. Погрузив на корабль в составе обычного конвоя семью и имущество, де Беррио в 1580 году отплыл на Антильские острова в надежде на честно заслуженный покой.

Его ожидало разочарование. В завещание Кесады входило условие, что наследник обязан заслужить наследство, отдавая часть дохода на финансирование поисков Эльдорадо. И вот несчастный де Беррио, вместо того чтобы осесть в большом доме с плантациями и ухоженным садом, снова очутился в седле, во главе третьесортного колониального воинства, на долгом пути в глубь страны, где дожди и солнце одинаково жестоки, а у индейцев водится неприятная привычка смазывать стрелы и дротики ядом. Ночлеги под тучами насекомых мало напоминали идиллию, но де Беррио держался. Пятнадцать лет старый воин упрямо искал Эльдорадо и приблизился к успеху ближе всех своих предшественников. Во время первой экспедиции он провел в глубине материка семнадцать с лишним месяцев; вторая длилась три года; а из третьей вернулись лишь сорок пять из 112 участников. Болезни, несчастные случаи и индейцы прикончили остальных.

Однако упорство де Беррио позволило твердо установить важное обстоятельство: где-то на правом берегу Ориноко находится огромное озеро, на котором, по заверениям индейцев, живет богатое и могущественное племя. Де Беррио, естественно, пытался отыскать это озеро. Он двигался вдоль Ориноко, отправлял поисковые партии вверх по правобережным притокам. Однако каждый раз путь ему преграждала горная цепь, тянувшаяся параллельно Ориноко. Он предположил, что это те самые горы, что окружают легендарное озеро Эльдорадо. Воодушевили его и рассказы туземцев, что могущественное племя явилось на озеро всего двадцать лет назад и установило свое главенство посредством золота и великолепно организованного войска. Различные нити легенды об Эльдорадо становились мучительно явными — беглецы из Перу, уносящие спасенное золото инков; озеро; цивилизация, превосходящая местную. Де Беррио наконец уверился, что он на пороге великого открытия, так долго ускользавшего от испанских искателей. Ему суждено было умереть, не узнав правды: его так называемое «озеро» оказалось не более чем временной лагуной, образованной речными разливами в дождливые сезоны, а таинственным племенем пришельцев — не бежавшие инки, а мигрирующие на север караибы.

В то же самое время, словно окончательное доказательство существования владений Золотого человека, из материковых джунглей явилась странная личность с горящим взором библейского пророка, якобы своими глазами видевшая легендарного правителя Золотого города. Хуан Мартинес де Альбухар, единственный выживший из пропавшей десять лет назад экспедиции охотников за Эльдорадо, в один прекрасный день чуть живым объявился в церкви Маргариты и попросил об исповеди. Он был в одеждах индейского вождя и говорил на ломаном испанском, словно язык был для него чужим. Многие годы, заявил Мартинес, он прожил среди материковых племен, и те водили его в город Золотого человека. Его много дней вели через джунгли с повязкой на глазах, когда же повязку сняли, он увидел перед собой город столь огромный, что они с проводниками шли от главных ворот до дворца правителя целый день. Вдоль улиц города стояли высокие каменные дома, а в главном дворце он собственными глазами видел сказочный пир Золотого человека и его придворных, блиставших золотой кожей. Семь месяцев он был свидетелем величия Эльдорадо, и сам Золотой человек принимал его и расспрашивал об обычаях белых людей. Затем Мартинеса отпустили. Ему снова завязали глаза и проводили через джунгли назад. На прощанье Золотой человек одарил его золотом и драгоценными камнями, но все они, по словам Маринеса, были украдены лесными индейцами, пока он возвращался к испанским поселениям. Остался всего один калабаш, полный золотых бусин. В доказательство своей истории он представил это драгоценное свидетельство и предложил поклясться на Библии, что говорит правду.

Разумеется, Мартинес был грандиозным лжецом, да и долгое пребывание в джунглях, вероятно, повредило его рассудок. Тем не менее драматическое прибытие в сонный маленький городок, невиданный костюм и удивительные рассказы возбудили большое волнение. Человек, знавший Мартинеса до похода за Эльдорадо, уверенно его опознал, а на все вопросы скептиков у него находился правдоподобный ответ. Наконец было решено, что надо отправить Мартинеса в Испанию, чтобы он рассказал там свою историю. Но Мартинес так и не добрался до родины. В Пуэрто-Рико он заболел лихорадкой и умер, до конца цепляясь за историю о своем посещении Золотого человека.

Во время фантастического возвращения из джунглей Хуана Мартинеса де Беррио находился в третьей экспедиции, так что конкистадору не привелось повстречаться с бродягой. Но каждое слово из рассказа Мартинеса, услышанного де Беррио после возвращения на побережье, сходилось с тем, что успел узнать конкистадор о верховьях Ориноко. Как видно, пришло время последнего, решительного штурма Ориноко и таинственной озерной обители.

Беррио не спешил с подготовкой четвертой экспедиции. Он был старым солдатом и знал, что мало собрать сильную и хорошо снаряженную армию: надо еще обезопасить себя от ревнивых соперников, которые станут слетаться стаями, едва история Мартинеса станет общим достоянием. А потому он первым делом послал одного из своих лейтенантов, Доминго де Вера Ибаргуэна, вверх по Ориноко, чтобы установить связь с речными индейцами и заручиться их дружбой. Ибаргуэн должен был открыть путь по реке, между тем как де Беррио занял остров Тринидад, служивший ключом к устью. Ибаргуэн хорошо выполнил поручение. К маю 1593 года он вернулся по Ориноко с новой версией индейских рассказов о таинственном озере, запасом индейской одежды и с несколькими драгоценными украшениями, полученными от прибрежного населения. Кроме того, он принес приятное известие, что оставил на реке небольшой гарнизон испанских солдат. Де Беррио, сразу оценивший пропагандистскую ценность достижений своего лейтенанта, отправил Ибаргуэна в Испанию с заданием навербовать людей и добиться королевской поддержки экспедиции. Это был мудрый шаг. В Мадриде Ибаргуэн устроил столь пышное представление, хвастаясь награбленными безделушками и достижениями де Беррио, что добился у короля утверждения титула, оптимистично принятого де Беррио пять лет назад, — губернатора Эльдорадо. В то же время старший сын де Беррио предпринял путешествие из Венесуэлы до Новой Гранады, чтобы просить подкрепления для отцовского предприятия.

Трофей казался так близок, все шло гладко, и тут, 4 апреля 1595 года, все планы де Беррио внезапно были нарушены. В тот день четыре чужих корабля появились у Тринидада, где бросил якорь и разбил лагерь де Беррио. С берега видели, как чужие моряки готовят шлюпки для высадки. Для следящих за ними испанцев было более чем очевидно, что неизвестные намерены подняться по Ориноко, опередив экспедицию де Беррио. Ветеран-конкистадор, которому уже исполнилось семьдесят, немедленно отправил на берег тяжеловооруженных солдат с требованием к наглецам назвать себя. К его отчаянию, корабли оказались английскими, а командира звали «Гуаттерал».

Так, под искаженным на испанский манер именем, сэр Уолтер Рэли начал свои поиски Эльдорадо.