Золушка Forewer

Глава десятая Родина! Еду я на Родину!

И вот я понял, почему кассирша настойчиво предлагала поехать мне на следующий день. Честное слово, такого поезда я давно не видел, а ехать в подобном чуде мне не приводилось, наверное, никогда в жизни.

Это был самый древний и дряхлый купейный вагон, который я только видел в своей жизни. Вот не помню, когда еще я ездил в вагонах с деревянными ложами, которые опускались на странного вида металлических защелках. Говорят, такие вагоны убрали из эксплуатации в шестидесятых годах. Но больше всего меня умилило состояние электрики: в самом купе свет работал только сверху и только одна лампа дневного света из двух или трех возможных. Колпачки лампочек у изголовий были обмотаны проволокой, и ни одна из этих ламп не работала. Наверное, просто не могли заработать от старости.

То же самое в тамбуре — все держится на проволоке, веревочках и честном слове. Про туалет и говорить не приходится. Там даже стоять страшно, а уж присаживаться… Это цельная проблема получается. Вода. Воды в кранике нет. Это туалет ближний к моему купе, а что покажет тот, который ближний к проводникам? Там с водой было все в порядке. Но и в нем все держалось на веревочках, а вместо привычного краника для мытья рук стоял натуральный мойдодыр: деревянная емкость со сливом, в который вода заливалась сверху при помощи ведра. Единственное, что пока что радовало, так тот факт, что людей в вагоне было немного. Больше всего мне было интересно, когда люди начнут прибывать. В моем купе пока что не было вообще никого. Я пошел узнавать, где располагается вагон-ресторан, и выяснил, что в этом данном составе его попросту не предусмотрели.

Ничего более от проводницы я добиться не смог. Правда, она пообещала сделать через часа два-три, а точнее, четыре, чай или кофе — на выбор. А вот пиво, минеральная вода и прочие прелести цивилизации ей по прейскуранту услуг не предусмотрены. Потому придется обойтись без них, а чай будет без лимона, но если очень попросить, она поделится своим собственным лимоном за пару лишних рублей к чаю.

— Вагон сгорает за три минуты и тридцать четыре секунды, а потому от курения в купе воздержитесь, а если можно, курите только в тамбуре.

— Я вообще не курю.

— Ну и хорошо…

Какая верная поговорка: посмотри на проводницу, поймешь, в какой вагон ты попал. Проводница была бесформенной женщиной неопределенного возраста в мятой, подозрительной чистоте униформе. От нее веяло одним вопросом: чё вам надо? Ответ на который разумелся сам собой.

Надо отдать должное: ровно через два часа она принесла-таки чай. Через два часа появился и мой попутчик. В дороге главное — попутчик. В общем, я попутчика и не ждал. Это было неожиданностью. Дело в том, что до станции Батецкая мы еще не доехали, ну буквально пару минут осталось, а предположить, что человек может нарисоваться прямо из воздуха, я не мог. Моим новым сокупейником оказался невысокий, лысоватый полненький человечек, который постоянно потел и протирал лоб носовым платком. Он не сел, а плюхнулся напротив меня и стал тут же вытираться и отфыркиваться при этом, напоминая какого-то ленивого тюленя на лежбище. Ему бы еще тюлениху-мамку для полного боекомплекта и ничего больше не надо.

— Макаронский. Феофан Леонидович, — представился человечек, делая перерыв, чтобы отдышаться после каждого практически слова. — Ой, извините… запыхался совсем… знаете, эти вагоны… ой…

— Малюта, Павел Алексеевич, — представился я в ответ.

— Ой, хорошо, что Малюта… прекрасно, что не Скуратов… — это был, по всей видимости, проблеск язвительного юмора.

Моему собеседнику становилось намного лучше. Одышка исчезали, как на вылезшем на берег тюлене исчезают капельки воды. Тут поезд остановился. Это была Батецкая.

— Ну вот, Батецкая, — сообщил для чего-то очевидную истину попутчик.

— Простите, вы не поможете мне?

— В смысле?

— В смысле вещи растолкать, они в проходе остались.

Я выглянул в проход и понял, почему мой попутчик так запыхался. Он оказался обладателем четырех сумок и одного старого образца чемодана из коричневой кожи, с такими металлическими уголками, которые защищали его потрепанные от жизни углы от неурядиц очередного рейса. Сумки тоже были примечательными. Огромные, из какого-то современного дешевого, но крепкого материала. Клетчатые. Такими сумками часто пользуются современные челноки, снующие по городам и весям беспокойного и такого маленького мира. Я не знаю, что было в сумках этого человечка, но то, что они весили так, словно в них напихали даже не кирпич, а свинцовые пластины, причем напихали так, что места больше не осталось — пластину к пластине. С огромным трудом я помог затащить сумки по одной в купе. Они заняли проход полностью. Попутчик посмотрел на это безумие тесноты с сомнением и тут же стал пытаться рассовывать сумки под нижние полки. Но моя полка была занята моими вещами. Сосед покачал по этому поводу сокрушенно головой и стал засовывать свои сумки на третьи полки. Самому ему, естественно, это не удалось, пришлось мне, рискую сорвать поясницу, помочь ему заволочь, затолкать, закинуть эти страшные весом сумки наверх. Интересно, а когда рухнут под их тяжестью полки, в крепости которых я не уверен, что тогда? Я живо представил себе, как меня прихлопнет на нижней полке эта громадина и стало как-то не по себе.

— Ну вот и все…

— Простите, я не расслышал вашего имени-отчества…

— Павел Алексеевич.

Ага, не расслышал он. Не запомнил с первого раза, это будет точнее. Но обходительный, гад.

— Огромное спасибо вам, Павел Алексеевич! Вы себе не представляете, как вы меня выручили.

— Да что вы, не за что…

— Есть, есть, поверьте мне, есть… Знаете, я ведь специально на этот поезд брал билеты.

— Вот как?

— Да, знаете, этот поезд комплектуется вагонами в Молдавии, поэтому они такие… вот… И людей в нем ездит не так много. А вот завтра идет состав, который тут, в Питере складывают. Так в этот билетов не достать.

— Это верно, я мог взять только плацкарт. А привык все-таки ездить в купе. И не хочу привычки менять.

— Ну, вы тут, батенька, маху дали, — заметил попутчик.

Проводив взглядом рой мух, который пронесся по диагонали купе в поисках какой-никакой еды, я внутренне согласился с собеседником.

— А я, знаете ли, снабженец. Вот так. Везу инструмент. Скажете, почему не машиной? Справедливый вопрос. Так я скажу вам на это: откуда мне взять денег на транспорт? Мне сказали — привези… Ну, хорошо, что я везу только самое легкое. Остальное — это запчасти, они совсем не столько места занимают. Это получилось два контейнера. Я как подумаю, что эти два контейнера надо тащить через четыре таможни… У меня все документы в порядке. У меня всегда все в полном порядке. Загрузил, опечатал, отправил, а что дальше? Молись? Я теперь и молюсь. Я что, не хотел бы ехать своим транспортом, с комфортом? Ха? Не верьте, я сам в это не верю… И вот, из-за жлобства начальства я вынужден трудить не только свои родные ноги, но и руки… Так-то, мил человек!

Я понял, что вставлять свои пять копеек не стоит пытаться. Пусть человек выговорится.

Тут поезд тронулся, и через две-три минуты появилась проводница с чаем. Мы немного попрепирались по поводу валюты, которой мне с ней рассчитываться — у меня были только рубли и небольшое количество гривен, проводница же возжелала леи или зайчики. Леи, наверное, потому что Молдова — конечный пункт назначения поезда, а зайчики, тут уж моя фантазия отказывается трудится, откуда мне знать, для чего ей зайчики понадобились.

А далее последовал почти получасовой монолог снабженца, он длился все то время, которое мы ехали между станциями Батецкая и Уторгош. Он продолжался и далее, но на остановке Уторгош я не выдержал и вышел из вагона, типа подышать свежим воздухом. Стояла летняя июльская жара, не смотря на то, что было уже семь часов вечера, облегчения как-то не чувствовалось. Купе не было не только кондиционированным, думаю, простейшая вентиляция в нем напрочь отсутствовала. В легкий спортивный костюм я успел облачиться задолго до прихода своего визави, и это меня немного спасало, но вся проблема в том, что немного.

Как только через минуту ровно поезд тронулся, а я вернулся в купе, как мой сосед как ни в чем не бывало, продолжил:

— И все из-за этого проклятого Приднестровья. Это же огромная оффшорная зона. Это такие объемы контрабанды, которые никому не выгодны, кроме России, разумеется.

— Почему России? — не выдержал я на свою беду, и вставил свои пять копеек в чужой монолог.

— Ну это же само собой разумеется. Кто поддерживает эту республику? Россия. Молдова давным-давно навела бы там порядок. Поверьте мне. У нас в стране порядок. Да, есть проблемы, да, зарплаты маленькие. Но если есть зарплата, есть и перспектива. А что там? Безработица, хаос, мрак… Если бы не Россия!

— Если бы не Россия, возможно, мы с вами не разговаривали бы тут, тем более, так свободно.

— Извините, я вас, Павел Леонидович…

— Алексеевич.

— Простите, Павел Алексеевич, не пойму.

— Отчего же?

— Логики в ваших рассуждениях не видно.

— Знаете, я был в Бендерах, когда туда вошли молдавские полицейские и знаю, как они наводили там порядок. Так вот, если бы не Россия, там действительно был бы порядок. Кладбищенский.

— Ну, это вы, батенька, преувеличиваете.

— Это не я преувеличиваю, это вы тогда преувеличивали угрозу своей Великой Молдове. Но я не вижу в этом предмет для дискуссий. Скажите, какая ваша официальная зарплата?

— В смысле?

— Ну, в смысле, сколько вы получаете на своей работе?

— Тысячу двести лей.

— Это примерно сто двадцать — сто десять долларов.

— Скорее, сто двадцать, чем сто десять.

— Очень хорошо, а сколько вы платите зимой за отопление?

— Ну… это вопрос ниже пояса…

— Просто я хорошо знаю, какие цены на отопление в Кишиневе. И хорошо знаю, что тот же сантехник в ЖЭКе получает сто лей зарплаты — официально. И не говорите мне, что у вас так все хорошо и распрекрасно. Потому что большинство ваших соотечественников находятся на заработках. Какая-то часть по Европе, но намного больше у нас, в России.

— А вы, батенька мой, Павел Алексеевич, просто какой-то шовинист великорусский получаетесь.

— Да нет, я просто стараюсь оставаться честным человеком, и не более того. Вот, можно задать вам откровенный вопрос?

— Отчего же, я открыт для любых дискуссий.

Ага, сейчас его любовь к открытым дискуссиям мигом пройдет. Откровенный вы наш.

— Скажите, сколько вы воруете на своей работе?

— В смысле?

Лицо моего попутчика стало совершенно потухшим и стало выражать даже какую-то скрытую неприязненность.

— В том смысле, что прожить на сто двадцать баксов в месяц немыслимо даже в Молдове, поэтому вы должны как-то прирабатывать. Учитывая, что вы снабженец, думаю, вам прирабатывать нет необходимости. Вот в этом грузе, что вы везете, сколько контрабанды?

— Ни одной единицы! — как-то отчетливо громко произнес мой невольный собеседник. При этом он корчил мне рожи и делал какие-то странные знаки.

— Послушайте, я вас очень прошу, я понимаю, что вы в этом деле неопытный…

И он наклонился ко мне, обдав несвежим дыханием, наверное, забыл почистить зубы, начал отчетливо шептать:

— Если хотите, чтобы у вас были неприятности на таможне, скажите о чем-то таком соседу. Знаете, проводники, они все слушают. Я не знаю, как это получается, а потом все сдают таможенникам. Можете мне поверить. Каждый проводник что-то везет через границы. Чтобы у них проблем не было, они закладывают пассажиров. Например, скажите, что не знаете, куда спрятать не задекларированную валюту, можете быть уверенным, что вас и купе будут обыскивать со всей тщательностью, на которую таможенники способны. Ляпните что-то про украшения или про технику в бауле — у вас тут же ее изымут, вы даже пискнуть не успеете. Большинство контрабанды пресекается благодаря стукачеству. Запомните это, друг мой. Поэтому говорите в вагоне про все, что угодно, только никогда не говорите про то, что действительно важно.

— А у меня нет проблем с таможней: везу сувениры родителям, золота, валюты и драгоценностей с собой не везу.

Интересно, я что, идиот, возить кэш через границу, если у меня есть кредитная карта? В любой точке Украины могу снять деньги.

— У меня тем более. Каждая единица задекларирована…

И ровно через минуту появилось заспанное лицо проводницы. Я рассчитался за чай, поблагодарил за лимон, который мне положили в стакан, договорился, что в следующий раз обязательно закажу двойную порцию чая, тем более, что машенькины бутерброды надо будет как-то уничтожить. Судя по всему, сосед в этом деле составит мне приличную компанию. У него с аппетитом должно быть все в полном порядке.

В подтверждение моих слов сосед вытащил из чемодана сверток, в котором оказалась курица-гриль достаточно приличных размеров, жирная, покрытая аппетитной золотой, местами чуть почерневшей корочкой. Феофан Леонидович Макаронский вытащил курицу из пластикового пакета, снял фольгу, разложил пакет на столе, чтобы не капать на одежду, аккуратно взял курицу за лапы, повернул к себе хвостовой частью и тут же впился голодным жадным укусом прямо в куриную задницу. Сок брызнул по его лицу, глазки тут же закатились в туманном блаженстве, меня тут же чуть не стошнило, и я понял, что только появится следующая станция, как мне понадобиться глотнуть свежего воздуха. Воздух в купе, и без того достаточно спертый, мгновенно пропитался запахом дешевых острых специй. У меня даже дыхание перехватило. Слава Богу, что до ближайшей станции оставалось всего пару минут (это был один из самых коротких перегонов на нашем пути). Я извинился и, под согласное мычание соседа, выскочил из купе.

Глава одиннадцатая Запах женщины

Когда я через десять минут зашел обратно в купе (мы только отъехали от станции Сольцы и лишнего повода мне, некурящему, торчать в тамбуре не нашлось), то попутчик уже курицу приканчивал. На пакете, как на поле боя, валялись обглоданные и разгрызенные на труху кости. Тут теперь даже кошке делать нечего. Казалось, что мой сосед собирается уничтожить курицу до основания и очень в этом деле преуспевает. На пакете красовалось только два куска грудинки, которые он с успехом рвал зубами.

— Фнаете, пофему я опофдал ф куфе? — произнес голодный попутчик, еле открывая набитый едой рот. Я пожал в ответ плечами, по-видимому, это было воспринято, как сигнал рассказывать дальше.

— Эфо фсе зафах фенфины…

— Что?

Но сосед только что отправил в рот последний кусок курицы, который оказался слишком велик и теперь старательно пережевывал его, выпучив глаза и напрягаясь так, что я стал подумывать, не надо ли спасать его от мясного завала, заодно, прикидывая, как это делать в наших походных условиях. Но вот сосед еще больше вытаращил зенки, сделал шумное глотание с довольно неприличным призвуком (я тут же подумал о том, что некоторые выпускают газы, когда поедят, а вот некоторые умудряются еще и до того)…

— Я хотел сказать, что во всем виноват запах женщины.

— Что???

— Дорогой мой, в этой дороге вы преодолеваете четыре таможни: русскую, белорусских — две и украинскую, кстати, самую зловредную. А мне приходится проходить на две таможни больше!

— Это интересное замечание, а при чем тут женщина?

— Это не женщина, это ее запах!!! Точнее, это мой проверенный прием…

— В смысле?

— Знаете, если я буду проходить каждую таможню так, как принято, то мне никаких денег не хватит груз довести в целости и сохранности. Или его цена в конечной точке окажется такой, что мама не горюй!

— А при чем тут запахи?

— Это все просто до… неприличия просто.

— Вот как? (я вложил в эту фразу максимум иронии).

— Не думайте, я что делаю, обычно именно так (он сытно отрыгнул): я появляюсь со своим грузом почти перед самым отправлением и влезаю в ближайший вагон. Зачем, спросите вы, вижу, что хотите знать!

Мне знать не хотелось, но я уже боялся пожать плечами, потому что это было сигналом, который сосед воспринимал однозначно.

— Так вот, я протаскиваюсь по вагонам со всеми своими причандалами, протискиваюсь, создаю массу неудобств всем, и себе, в первую очередь. И только для того, чтобы оценить контингент, который проводниками в этом поезде… А большинство проводников — женщины. И мне нужна только одна из них. Это третий вагон… Я ее не видел, но я ощутил ее запах. Понимаете?

И он закрыл блаженно глаза… А я подумал о том, насколько женщина должна не мыться, чтобы ее запах ощущали уже в коридоре… Хотя…

— Сейчас будет перегон Дедовичи — Сущево, мы по нему идем около часу… Самое время будет навести мосты…

— Наверное, вы знаете уже все бригады, которые едут по этому маршруту?

— Ошибаетесь, этот маршрут для меня раза два в году, не чаще.

— Вот как?

— Да… с вашего позволения, я минутку отдохну…

Я понял, что огрызки со стола убираться не будут, вздохнул, а сосед мгновенно, отклонившись на полку захрапел, да так громко, что мне стало не по себе. И за что я прогневил Господа, если придется засыпать под этот рев?

Интересно, какая это должна быть женщина, чтобы клюнуть на этого типа? Хотя, что я знаю о типах? Может, он обаяшка невиданная и берет своей неземной красотой и обаянием. Красота такого типа, когда вдоль и в высоту примерно одинаково? Я просто обалдел, представляя, какую девушку (женщину) он может обаять… что же, иногда иметь художественное воображение бывает не слишком приятно.

Понимая, что рев этого лося я долго выслушать не смогу, я выскочил в проход. Двери соседнего купе были приоткрыты. Там сидели две старушки. Они сидели с открытыми ртами, прислушиваясь к тому, что происходит тут по соседству. Мне было понятно их состояние. Но и не более того. Помощи от меня им дождаться было трудно. Я пожал плечами, перехватив их полный ужаса взгляд, для большей убедительности развел руками и отправился посмотреть, или не могу с кем-то пообщаться, пока мой попутчик не отправился за запахом женщины.

Пообщаться было не с кем. Я потолкался в тамбуре. Посетовал на то, что отсутствует вагон-ресторан, тут же получил два приглашения присоединиться к столу (у нас очень отзывчивый народ, особенно в том, что касается поесть) и три-четыре предложения закурить. Мне стоило большого труда от всего отказаться. Время быстро неслось по стыкам рельсов железной дороги, как будто забивало клинья между мной и соседом. И все-таки я не последняя сволочь.

Памятуя, что попутчик собирается через пару минут отправиться в экспедицию за странным запахом, но не тайги, я вернулся в купе. До Дедовичей оставалось еще три-четыре минуты, как сосед мгновенно перестал храпеть и очнулся.

Он внимательно посмотрел на стол, быстро догрыз какую-то, чудом упущенную, косточку, широким, хорошо отработанным жестом смел остатки пиршества в большой полиэтиленовый пакет, который тут же отнес из купе вон. Он вернулся, запихивая на ходу в пасть три-четыре ментоловых жвачки, думаю, что без сахара.

— Вы готовы? — поинтересовался я как бы между прочим.

— Я фсегда готофф… — сообщил сосед, вытаскивая из чемодана бутылку «Букета Модавии».

— Мой лифный рефепт… Пофле фтакана фина фенфина готоффа, ферез фетферть фаса фаздефается фама…

— Ну-ну, удачи вам… — заметил я не без иронии.

Он выставил жирную пятерню, видимо, запачкался, когда выносил обертку с остатками еды, критически посмотрел на руку и на одежду, не заметил ничего страшного, небольшое жирное пятно на брюках было почти незаметным, вытер руку, как мог, тем же носовым платком не первой свежести, подхватил сосуд с алкоголем и быстро исчез куда-то в пространство, то, которое за проходом.

Я понял, что смогу, наконец, немного отдохнуть и привести себя в порядок, заодно не помешает обзавестись двойной порцией чая и начать уничтожать бутерброды, которые мне припасла Машенька. Как-то я проголодался, настолько, что мне уже начали предлагать поесть. Сердобольная публика ездит у нас в поездах. Это еще Бисмарк заметил.

Бутерброды! Это самое главное. А то я начинаю нервничать. Тут появилось вечно сонное лицо проводницы. Она принесла два стакана чая, две дольки лимона и четыре пакетика сахара. Все было принято с превеликой благодарностью. Я достал из пакета все бутерброды, разорвал пищевую пленку, в которую их замотала Машенька, и через несколько минут почувствовал, что голод постепенно отступает. Накатывалось спокойствие и умиротворение. Наверное, было еще хорошо и оттого, что мой попутчик таки занялся осадой какого-то женского сердца. Во всяком случае, во время уничтожения бутербродов он не появлялся…

После бутербродов я почитал, а когда мы стали подъезжать к Сущево, вышел в проход. Там стоянка была около десяти минут. Можно было воспользоваться возможностью прогуляться по перрону и глотнуть немного свежего воздуха. Кроме меня на перрон вышло еще несколько человек, в основном, мужчины и несколько женщин, которые тут же защелкали зажигалками, чтобы жадно выкурить парочку сигарет.

По перрону шествовала бабулька довольно жалкого вида. Она просила милостыню. На ее морщинистом лице была написана такая тоска, что я не выдержал, хотя я, обычно, никому не подаю, принцип у меня такой по жизни, а тут рука сама потянулась в карман. Полусотенная бумажка перекочевала к бабульке, та прошептала мне что-то типа «СпасиГосподиСынок» и, приняв подаяние, как должное, пошла дальше. Она явно нацелилась на довольно упитанного мужчину в хорошем спортивном костюме.

Мужчина лет сорока с широкомордой внешностью, одетый в довольно приличный костюм, дорогой, скорее всего, воронинский (этот модельер до сих пор популярен у некоторых типов на Украине), понял, что ему никуда не деться. Вытащил портмоне, стал в нем рыться, при этом неприятно морщился. Как только подошла бабулька, он сказал достаточно отчетливо:

— Бабушка, у меня только гривны остались, возьмете?

— Это какие такие грины?

— Украинские деньги, бабушка, — терпеливо объяснял мужчина.

— Так ты, сынок, с Украины? — и бабулька сокрушенно закивала головой.

— Ну да, бабушка, с Украины.

— Бедненький. Тяжело там вам. Бедные вы… Погоди-ка…

И бабулька вытащила из сумки большое красное яблоко, протерла его рукавом и протянула мужчине.

— Бери, сынок, бери…

— Да вы что, бабушка? Посмотрите на меня, разве похоже, что я плохо живу или голодаю?

— От подарка убогой не отказывайся, сынок…

Мужчина оторопело, открыв рот, смотрел вослед бабушке, которая, покачивая головой, громко шептала: бедненький, на Украине… как же ж они там живуть? Бедненький… В его руках краснело, как горячее сердце, большое спелое яблоко.

Было намного позже десяти вечера, наверное, близко к одиннадцати. В это время я обычно не сплю, но в поезде — совсем другое дело. В поезде приходится спать в два раза больше, чем в нормальной обстановке, в смысле, не в поездке. Я уже устроился спать, даже свет выключил. Тут дверь купе со скрипом распахнулось и в нее засунулась счастливая физиономия пресловутого Феофана Леонидовича, который отправился за запахом женщины.

— Я вас побеспокою, нет, нет, вставать не надо, вы только голову подберите поглубже, мало ли что…

Он все что-то жевал. Я предпочел-таки убрать голову в самое защищенное место. И тут случилось чудо. Наверное, запах женщины действует омолаживающее. Потому что попутчик-снабженец, который в моем присутствии постоянно задыхался, сейчас, как молодой силач, легонько стягивал с полок совершенно неподъемные сумки. Он выбросил одна сумку за двери, а вторую подхватил сам.

— Я сейчас вернусь, — заговорщицким тоном сообщил он. — Иду, дорогуша… — прошептал он за пределы купе.

Конечно, меня разбирало любопытство, что это за дорогуша, но, как человек интеллигентный, я не собирался переться в проход, обойдется.

Через минуты три-четыре дверь открылась, сосед с прежним энтузиазмом выволок в проход последние сумки, так что теперь он остался обладателем только одного чемодана. Остальное все перекочевало в какое-то смежное купе.

— Готово, — заявил он, подмигнув для чего-то. — Скоро таможня, а я уже готов. Пару минут и я на месте.

Не знаю, почему это люди так боятся таможни? Я всегда проходил таможни без проблем. Анекдот даже прочитал: «Чем больше узнаю таможенников, тем больше нравятся гаишники». Не понимаю. Если с документами все в порядке — к тебе не смогут придраться. Даже если захотят — не смогут. Главное — вести себя спокойно и корректно. А вот мой сосед вел себя не просто нервно, а супернервно.

Понимаю, почему к нему все таможенники и пограничники относились с таким недоверием. Впрочем, в его судьбе таможенной женское участие оказалось как нельзя кстати. Счастливо миновав обе таможни, я заснул — уже на белорусской территории.

Утро началось в часов около полседьмого утра, мы должны были подъезжать к Жлобину, если не опаздывали. Тут в купе засунулось помятое и заспанное лицо проводницы.

— У вас мухи есть? — лениво поинтересовалось лицо.

Мухи были. Благодаря попутчику, который периодически куда-то сновал всю ночь, мухи в купе набились дружной толпой и сильно мешали спать. Я накрылся простыней с головой и только так смог как-то заснуть под самое утро. Высунув нос из-под простыни я вежливо сообщил лицу:

— Угу…

Тогда вся проводница зашла в купе. Она несла в руках сомнительной чистоты серенькое вафельное полотенце. Проводница внимательно оценила обстановку в купе, прицелилась где-то в район главного скопления мух и стала отчаянно хлопать полотенцем, стараясь выгнать мух в проход. Часть мух от изумления высыпалась из купе, за ними последовала проводница с сознанием собственного долга. Я от изумления замер, не мог даже пошевелить конечностями, даже головой. И только через несколько минут меня начал разбирать смех. И я не мог остановиться до тех пор, пока мы не приехали на Украину.

Глава двенадцатая Беседы на окраине Украины

В Овруче мы оказались почти в одиннадцать по местному времени. После того, как пограничники и таможня покинули наше купе (людей было немного, и досмотры совершались оперативно), у меня оставалось еще двенадцать минут на все про все.

Я решился пройтись по перрону, тем более, что в Овруче есть свои железнодорожные достопримечательности. Знаете, это как на какой станции: есть места, которые знамениты стеклом и хрусталем, есть места, где работники местной фабрики получают зарплату мягкими игрушками, а в Овруче есть небольшой заводик, который делает самое лучшее во всем союзе сгущенное молоко. Самое вкусное то, которое носят в больших жестяных трехлитровках, там почти пять кило сгущенки. И она самого лучшего качества. Я всегда стараюсь в Овруче взять одну-две банки такой сгущенки. Теперь решил взять две. Цена на них почти на треть меньше, чем в магазинах. Одна маме, вторая — дяде, сладкое приложение к юбилею.

Нет, ну кто в здравом уме и трезвой памяти решится отказаться от большой банки сгущенки в подарок? Она в магазине знаете, сколько стоит? То-то же…

Хорошо, что таможня осталась позади. Теперь никого моя сгущенка волновать не будет.

Овруч безумно богат лесами: вековыми дубами, стройными соснами, которые по качеству не уступают даже карпатским своим соплеменницам, а еще противовампирскими осинами. Отсюда лес расходится по всей Украине. И не только. Грузятся вагоны на матушку-Европу, ведь эти леса намного ближе сибирских… А еще Овруч знаменит сгущенкой. Сами понимаете, тащить домой вагон леса как-то не с руки, а вот банка сгущенного молока — это весчь!

Ладно, открываю секрет — я сам до безумия люблю сгущенку. И когда открываю баночку, то уничтожаю ее в один присест, прекрасно понимая, что это просто медленная смерть поджелудочной железе. И ничего с собой поделать не могу. Когда в мои руки попадает засахаренная банка сгущенки, как я тут же помещаю ее водяную баню и варю часа два-три, пока она снова не превратиться в удобоваримый продукт. И тогда продолжаю испорченное было пиршество.

Ну, я ведь гимн сгущенке пою только потому, что мой сосед благополучно пропадает где-то на женской половине поезда, появился только на досмотр погранцами да таможенниками, показал им чемодан с едой, потом пополнил какие-то съестные припасы и погнался снова по старому следу.

А я остался один в купе, что может быть лучше? И я не знаю.

И уже почти когда поезд начинал движение, я увидел немолодого седого мужчину, который быстро бежал по перрону. У него был в руках толстый портфель, скорее всего, еще один командировочный, — решил я про себя. И еще мелькнула мыслишка, что это сюда — слишком уж мое купе стало пристанищем всяких опаздывавших. И ровно через минуту мое предположение оправдалось, когда этот мужчина оказался в открытом дверном проеме и довольно сиплым голосом поздоровался.

— Здравствуйте, к вам можно присоединиться?

Только сейчас я смог рассмотреть его немного лучше. Он был суховат, с чуть ввалившимися щеками, крючконос, остроглазый, немного напоминал Ланового, но череп был покрыт густой шевелюрой и годочков ему было на десятка полтора меньше. В любом случае производил достаточно приятное впечатление, одет был в официальную форму: костюм в светло-коричневом тоне с темно-коричневым галстуком, который был пришпилен золотой булавкой к рубашке. В булавке торчал кристалл от Сваровски — уверен, я эти приколы хорошо знаю, мне самому таких булавок подарили три штуки, зная, что я галстуков терпеть не могу. Особенно старалась теща — две булавки как раз ее рук дело. Она всегда считала, что мне намного лучше в костюме с такой булавкой, торчавшей у груди. Я всегда повторял, что эта ее булавка когда-нибудь проткнет мне грудь и вопьется прямо в сердце. Мне отвечали всякий раз, что это все глупости и кристаллик не даст проникнуть глубоко, даже если и уколешься. Но я твердо стоял на своем и ни одной булавкой так и не был пришпилен, чем несказанно гордился. Для настоящего подкаблучника это есть подвиг! И если бы вы знали, сколько подвигов совершает истинный подкаблучник почти каждый день! Наверное, в этом тайный смысл жизни у тех, кто всю жизнь находятся у женщины под каблучком.

— Прошу вас… — я постарался быть лаконичным.

— Ну вот, я только расположусь…

Он расположился: забросил на полку портфель и поправил узел галстука, усевшись напротив меня. Поезд пока не двигался, хотя уже было время.

— Вы один? — продолжал аккуратно интересоваться новый попутчик.

— Нет, есть еще один интересный молдаванчик, только он вышел, — почему-то разоткровенничался я.

— Вот как? А я надеялся занять нижнюю полку.

— Ну, это не проблема. Я ведь в Могилеве-Подольском выйду, сможете со спокойной совестью занять мое место.

— Застолбил! Мне ведь до Кишинева.

— А почему так, на выходные глядя?

— В понедельник в Кишиневе начинается международная конференция, хочу приехать немного заранее. У меня еще пару встреч намечено предварительных.

— А чему посвящена конференция?

— Историческая. Об исторических контактах Молдавии, как унитарного государства.

— Интересно.

— А что тут интересного? Интересное будет на конференции. Вот, мне, например, как быть? Меня попросили напомнить о тесных контактах украинских гетманов и молдавских господарей во время Освободительной войны Хмельницкого.

— Ну да. Там даже Тимоша хотели за молдаванку замуж, ой, простите, женить на молдаванской господине…

— Вот как, вы в курсе? Странно…

— Так я ж из тех мест…

— Там в городе слышно, как дышат историей камни… Так, что ли?

— Именно так.

Поезд тронулся. Мой собеседник улыбнулся и перекрестился. Губы его что-то прошептали, так неслышно, что я и не сразу сообразил, что это подорожная молитва.

— Кстати, а где же наш сосед?

— Он ушел за запахом женщины. И пока что не вернулся.

— Вот как? — его лицо перерезала тоненькая ироничная ухмылочка.

— Наверное, запах оказался слишком сильный, — пошутил я, в тон его иронической улыбочке. Но перемывать косточки долго не пришлось: молдаванчик ввалился в купе какой-то слишком расстроенный…

— Вот, стояли знаете из-за чего? — я пожал плечами. — Из-за меня!.. Феофан Леонидович.

— Маркиян Назарович.

— Интересное имя, — я вырвал инициативу разговора на себя.

— Старинное, украинское.

— Извините меня… — я все-таки недооценил соседа-молдаванина. Он смело влез в беседу и стал тянуть одеяло на себя. — Это впервые, чтобы эта дура не смогла протащить груз. И какой груз — плевый. Правда, таможня украинская это что-то. И не сработало. Меня за барки — или бабки или слазь с поезда вместе с хламом. Чейчас! Я конечно, говорю, бабки. А они столько залупили! Боже мой, на них креста нет. По сотке баксов за сумку. А я им говорю: там нет на сотку. За такие бабки забирайте сумки себе. Они же посмотрели. Им мои запчасти до задницы.

— И что вы? — холодно поинтересовался человек по имени Маркиян.

— Торговался. Говорю — сотню за все не дам. Только двадцать. Те смотрят на меня, как на придурка. Говорят, за двадцатку, ты все самолично с поезда снесешь, или мы тебе такого носильщика вызовем, что ты ему потом и пять сотен отдать не постыдишься. А я-то не люблю, когда меня, как лоха, разводят. Так получилось, что торговался я до победного.

— И какова была победная сумма? — поинтересовался Маркиян.

— Полтинничек пришлось отдать. Эх, жалко, а что поделать? Надо будет его к командировочным потерям отнести. А-а-ах, не получиться. Итак уже непредвиденных расходов лимит перебрал. Кранты. Не получиться.

— А что она? — поинтересовался я.

— В истерике, — заговорщицким тоном ответил Феофан Леонидович. — Простите, можно я вас побеспокою?

Маркиян Назарович переместился на мою полку, а молдавский попутчик стал рыться в своем необъятном чемодане. Вот он вытащил бутылку коньяка, похоже, это был «Белый аист», хотя я мог и ошибиться.

— Пойду утешать… Как раз есть времени немножечко…

Пошаркав и потолкавшись в самую меру, чтобы как раз успеть порядком надоесть, Феофан Леонидович со стоном покинул купе с заветным флаконом в руке.

— Думаю, после такого утешения вторую украинскую таможню он пройдет без проблем, — самодовольно съязвил я.

— Все может быть. Так я переберусь обратно?

— Как хотите, Маркиян… э… Назарович.

— Точно…

— Что точно?

— Точно вспомнили имя-отчество.

— А-а-а-а-а…

— Я ведь знаю, мое имя и отчество часто шокируют случайных знакомых. Теперь же я успел научиться не обращать на это внимания.

— Раньше приходилось труднее?

— Намного труднее. Интересно, что это за женщина, которая решилась смешать запахи? — это съязвил мой новый сосед.

— Вы знаете, я человек не любопытный, во всяком случае в том, что касается частной жизни отдельных граждан.

— Это хорошее дело. А я вот по своей основной профессии как раз и копаюсь в чужой частной жизни.

— И насколько часто приходится копаться?

— Почти все время.

— Вы журналист?

— Хуже, я историк.

— Ну… да… да… да… И интересно, как быть историком в стране, где история самая непредсказуемая вещь?

— Сказать честно?

Я утвердительно кивнул годовой.

— Отвратительно!

И мой новый спутник достал из портфеля плоскую стальную фляжку, по всей видимости, наполненную чем-то горячительным.

— Интересно, а почему вы решили, что я журналист, я ведь говорил о том, что участвую в исторической конференции?

— Я не слишком силен в логических построениях, да и слушал, честно говоря, в пол-уха.

— А-а-а, ну это резко все меняет. Значит, вы не мент, не эсбэушник, не налоговик, иначе бы вы сразу же заметили бы несоответствие. С чем, с чем, а с памятью, особенно на детали, у этих ребят все в порядке. Да и логика железная. А вы, скорее всего, человек творческий, продюсер, например: никакой организации мысли: безудержный полет фантазии и ничего больше… (интересно, как он это определил, честное слово, не пойму).

— А что, у нас историки часто сталкиваются с представителями органов?

— Ну, не так часто. Но сталкиваются. Особенно когда приходится кроме исторической науки еще заниматься и каким-то бизнесом.

— И каким бизнесом вы занимаетесь? В принципе, меня это мало интересует, я только чтобы поддержать разговор.

За это время сосед достал уже два маленьких стаканчика, как раз под крепкий напиток, я же распаковал очередную порцию Машенькиных бутербродов. В купе стало витать запахом отличной домашней буженины. Это коронный номер Машеньки. А такие бутерброды самое милое питание во время дороги, особенно когда вагон-ресторан куда-то делся. Господин историк налил.

— Прозит! По маленькой! — зачем-то сообщил он, опрокидывая профессиональным движением стопочку в горло.

— За Родину! — зачем-то брякнул я и повторил отточенное движение попутчика. Хотелось добавить еще и «За Сталина», но кто знает, как бы воспринял эту шутку историк на моей исторической родине? Напиток оказался крепким и в тоже время, приятным на вкус коньяком с интересным букетом, явно не молдавский и, тем более, не российский.

— Я начинал историком еще в советские времена. Знаете, тогда сложно было становиться историком-профессионалом. Много было очень скользких тем. Я же человек не конфликтный и, более того, трусоватый. Вот и выбрал тему, которая была самой беспроигрышной, на мой взгляд. Я изучал национально-освободительную войну, которую в народе называют Хмельниччиной. Тогда тоже были запретные темы в этой войне, например, еврейские погромы, которые были в маленьких городках, которые занимали войска Хмельницкого. Вот вы представьте себе: подходит к маленькому городку войско Хмельницкого, с ними толпы татар. А в городке засел польский гарнизон. Поляков мало, понимают, что долго не выдержат, помощи им ждать тоже вроде не от кого. И что делать? А в городе населения — поляки, армяне да жиды. Вот они и договаривались с Хмельницким, мол, отдаем вам жидов со всех их имуществом, а нас мол, пощадите. Мы уйдем с войском. Единственным, кто евреев тогда защищал был Ярема Вишневецкий. Единственный польский полководец, который был равен Хмельницкому воинским гением. Да какой он польский — украинский магнат, который не предал присягу королю польскому. Православный человек, который строил православные храмы и защищал веру перед польскими иезуитами. Еще одна запретная тема. И тогда. И теперь, тем более.

— Неужели и теперь запретные темы существуют?

— У нас демократия. У нас запрещенных тем нет. У нас просто есть темы, на которые ты никогда не получишь грантов. Вот на то, чтобы доказать, что Мазепа вел Украину к евроинтеграции денег отвалят — по самое завались, или на то, чтобы доказать, что Бандера[6] и его лесные солдатики были ангелочками, которые с фашистами ничего общего не имели, тоже деньги найдутся — и не малые. А вот на правду — на нее денег нет. И на честное слово тем более.

Он разлил еще по одной.

— Знаете, кто правят Украиной?

Я пожал плечами в ответ. Украинские власти — это украинские проблемы. Кого выбирают, того и имеют, точнее, кого выбирают, тот их и имеют. Если бы не родители, меня бы шерохи вокруг украинской власти вообще не интересовали. А так, приходится приглядываться по немножку.

— Маргиналы. Тупое бычье с разумом узколобого крестьянина. Они умеют только тянуть к себе на подворье. Помните, как в фильме: ты не путай своих овец с государственными? Так у них государственных овец не существует в принципе. У них и государственного мышления не существует в принципе. Я скажу вам, как историк. И это историческая правда. Знаете, что Ющенко — это настоящий украинец, украинец до мозга кости. И это правда. И эта правда пугает! Не дай бог, чтобы щирый украинец стоял у власти слишком долго. Страну продаст на корню. Потому что ему от власти уходить и страна — это его огород лишь на время. Значит надо из этого огорода перетащить в свои закрома все, что только возможно. А еще лучше продать, кому-нибудь, но продать… Звонкая монета — вещь, которая всегда греет душу.

Тут он быстро разлил по третьей и, не дожидаясь меня, быстро опрокинул стопочку внутрь.

— Я вам так скажу. Да, скажу, черт с ним, пусть меня и сдадут! Мы не заслужили государственность. Мы не завоевали ее, мы не окупили ее своей кровью. И мы не ценим нашу государственность, ибо не заплатили за нее достойную цену. А что не цениться, то быстро теряется. Я уверен, что очень скоро мы нашу государственность потеряем.

— И нет никаких шансов?

— Есть… Нет, точнее, он может появиться. Шансы всегда возникают и исчезают. Как только Украиной будут управлять не-украинцы, этот шанс появится.

— Внешнее управление?

— А-а-а-а… назовите, как хотите, только сделайте что-то хорошее… Давайте еще по-маленькой, а?

И мы дали…

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая И это мой город в яме

Город Могилев-Подольский называют еще и «Городом в яме». Это похоже на правду. Город со всех сторон окружен высокими холмами, речка Днестр прорезает эти холмы, а ее долина с одной стороны молдавская, там расположено село Атаки, а с другой — украинская, именно там и расположен город Могилев-Подольский.

Это именно город, город, а не городок, который потом, по необходимости, стали называть городом областного масштаба, например. Тут сразу же чувствуется городской уклад. И эта самая знаменитая в городе базарная площадь — это тоже часть города, а не место под ярмарку, которое в селе заполняется время от времени, согласно негласному ярмарочному расписанию.

Я въехал в свой родной город на большом тепловозе, гонимый скукой по родному очагу, ностальгией и жуткой неуверенностью в завтрашнем дне. Почему-то мне всегда в трудную минуту помогало вернуться к корням, побеседовать с родителями, сходить на могилы бабушек и деда (второй дед пропал в Великую Отечественную, под Харьковом — навсегда, и где похоронен, неизвестно). Я въехал в родной город уже не мучаясь перепоем и головной болью — после третьей я принял две таблетки цитрамона, а потом еще две. Помогло. Голова к Могилеву-Подольскому стала почти светлой.

Поезд дернулся, противно заскрипели тормоза, еще мгновение — открывается проем вагона, под которым уже стоят бодрые пограничники. Беглый взгляд на паспорт, который даже не открывают — их я не интересую, сейчас будут проверять тех, кто в вагоне остался… Я спрыгиваю, ловко подхватывая сумку, которую мне любезно помог вынести молдавский снабженец с таким простым именем-отчеством, Феофан Леонидович, распрямляюсь и вижу родителей…

— Здравствуй, мама…

И вижу ее слезы… а вот отец — он просто обнял меня. Отец не любит пустых слов, к таким он относит и слова приветствия.

Знаете, я люблю свой город. И не потому, что там живут мои родители, но еще и потому, что я просто люблю его. И не могу объяснить это. И не считаю, что это нуждается в объяснениях.

Мне нравится в этом городе все: и его шумный базар, с грязью, людской суетой, постоянными приветствиями знакомых, которых в этом городе и у меня, и у родителей немеряно, пока до конца базара дойдешь, половину знакомых увидишь, хочешь увидеть вторую половину — пойди на базар завтра. Ведь тот, кто не был на базаре сегодня, обязательно появится там завтра… В размеренной жизни маленького городка нет смысла закупать продукты на неделю вперед. Всегда хочется чего-то свеженького. А свеженькое есть — вот, на базаре. Как-то так устроенное это место, базар, что в самом центре городка. И откуда не идешь — к базару повернешь непременно. А уже от базара раньше плясала вся городская жизнь — тут и ларьки, кабачки, винные лавки располагались исстари. И сейчас располагаются, только называются по-новому, по-современному.

А еще я люблю свой город за его холмы… Старик Бродский писал, что смерть это всегда долины, а жизнь — это всегда холмы… Не знаю. Единственный город, который опровергает гения — это мой родной Могилев-на-Днестре, или Могилев-Подольский. У нас кладбище расположено на высоком холме прямо над городом… Вот и получается, что жизнь течет в долине, а смерть забралась в холмы. И с высоты этого холма смотрят на город мои родные, которых уже нет со мной, смотрят в эту вечную красоту, смотрят, как и я когда-то буду смотреть, вполне вероятно… Почему-то никогда не видел ничего красивее, чем этот вид с холма…

Когда-то мне запомнилась фраза «лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик»… Кто его знает, какие у кого сложились отношения со своим городом? Бывает и так. Бывает, что яма, в которой город расположен затягивает не только тебя, но и твою семью, твоих близких, что талантливый человек спивается, так и не соизмерив масштаб своего таланта с узкими рамками маленького исторического центра… А у меня проще. Без излишней трагедии… Возможно, все дело в том, что я вовремя свой городок покинул? А чтобы любить свой город, что же, достаточно порой и того, чтобы в там были могилы самых близких тебе людей…

А сейчас я смотрю на свой любимый город — город моего детства, и понимаю, что эта красота всегда будет со мной. Вот река, которая вырывается из-за поворота, странно, но сейчас Днестр полноводный, как в дни моей молодости. В последнее время река обмелела и перестала быть судоходной — Новоднестровская плотина собирает воду сразу за Днестровскими Товтрами… А вот и мой дом — он на самом берегу реки, но виден, как на ладони, вот, недалеко от него — церковь, похожая на маленькую игрушку, а между церковью и домом — танк Т-34, памятник воинам-освободителям. Что-то неожиданно стало щемить в груди. Крепче сжимаю букет алых роз… еще пара шагов и я оказываюсь около могилы, где рядом с прабабушкой и прадедушкой похоронена моя бабушка… Я вспоминаю ее и на глазах, против воли, начинают наворачиваться слезы. Я поворачиваюсь к городу спиной и не могу сдержать рыдания… Наверное, мне впервые во взрослой, послесорокалетней жизни надо было выплакаться…

Глава пятнадцатая И книга в дорогу

Я не буду утомлять моего дорогого читателя ни описанием юбилея, он ничем не отличается от любого юбилея в маленьком провинциальном городке, ни о встрече с родителями, ведь это настолько личное, что я пока не собираюсь рассказывать про это никому.

Но про эту поездку я рассказывал не случайно. Наверное, эта поездка была мне действительно нужна. Я был в довольно странном положении. Это там, в Питере, я не знал, что мне делать, а тут, на родине, я был успешным и уверенным в себе человеком, местной знаменитостью. Маленький городок умеет гордиться своими людьми. Это у нас у всех, провинция должна высоко нести своих героев, это дает ей шанс казаться более цивилизованной в собственных глазах.

Знаете, когда ты оказываешься в такой ситуации, когда ты непроизвольно герой, известная личность, когда с тобой здороваются на улице, причем здоровается каждый второй, в такой ситуации твоя самооценка меняется.

Меня больно щелкнули по носу. Да, мое самолюбие пострадало и еще как! Но кто сказал, что я должен опускать руки? В конце-концов, я ведь знаю, чего я стою?

Интересно, только отец что-то почувствовал. Мы стояли во время праздника, отец рассказывал историю, которую я еще ни разу не слышал. Надо сказать, что мой родной город — это город в яме. А по самому донышку ямы течет река Днестр. Речка быстрая, бурная, холодная. Особенно в последние годы, когда поставили Новоднестровскую плотину. Но раньше по два-три раза в году наш город переживал наводнение. Знаете, это как примета: мое день рождение, значит, вода стоит у окон. А потом, как построили плотин, народ стал о наводнениях забывать — до прошлого года. В прошлом году плотина не смогла защитить города, вода слишком быстро прибывала. Начался потоп, которого давно никто не помнил. А за пару лет до этого произошла репетиция наводнения. Было дело так: через таможню местные наркобароны должны были перекинуть хорошую партию контрабандного товара. Через пограничников запустили слух, что Новоднестровская ГЭС взорвана и вода вот-вот будет в городе. Первыми сбежали таможенники с пограничниками. Потом паника охватила весь город. А вот мой одноклассник, Валерка, он пригнался домой, как угорелый. Быстро прицепил к жигуленку прицеп, стал загружать весь скарб, который хранился у него дома. Последним номером в прицеп заскочила собака, которую освободили от цепи. И рванул Валерка со двора, а в воротах теща, стоит с открытым ртом, и лепечет: «А я?». Он высовывается из окна и говорит: «А вы, мамо, побудьте на хозяйстве!»

Такая вот история. И самое главное не в том, что он сказал теще, а в том, что ему пришлось в тещин дом возвращаться: наводнения-то не было!

«И вот говорит она мне, мол, я ж к нему так хорошо, никогда словом зятю поперек не становилась, а он мне… такое сделал… Она говорит, а я еле-еле сдерживаюсь, чтобы не заржать…»

И совершенно неожиданно:

— Паша, у тебя что, неприятности?

— Да нет, папа, какие неприятности, все своим путем… Работаю, ставлю, проблемы есть, да у кого их нету… но ничего смертельного…

— Ну да, ну да…

Почувствовал, что отец мне не слишком-то и поверил. Знаю я его. Ничего не скажет, но будет думать все по-своему.

Когда я приезжаю домой всегда стараюсь зарыться в библиотеку. Раньше модно было собирать книги. У родителей немного есть книг, впрочем, собирали они, в основном, подписные издания и классику.

И я обязательно стараюсь что-то из их библиотеки для себя почерпнуть. Черпачок-другой, так и вся их библиотека переберется ко мне в Питер. Ладно, это я так, от нечего делать, сейчас книгу купить не проблема. Но мне, почему-то, приятнее взять старую книгу из родительского шкафа, чем новоизданную глянцевую брошюрку.

Знаете, сколько бы ни длился отпуск, вынужденный или желанный, а рано или поздно, но подходит к концу. Снова торжественная церемония прощания с родственниками, снова разговоры, еда, слезы, проводы… И глаза мамы… Мама… я ведь приезжаю на родину только ради тебя…

Пора уже, пора… Я что-то мнусь, хотя уже пора к перрону, смотрю маме в глаза (папа в машине), смотрю, смотрю, и мне кажется, что не смогу никак насмотреться. И тут мама мне говорит:

— Возьми это, — и протягивает мне книгу. Знакомая книга — в желтой обложке с нехитрым узором по периметру в самом верху. Я ложу ее себе в сумку.

— Это твоя любимая была в детстве, — как-то скромно улыбаясь, произнесла мама.

Я тоже улыбаюсь в ответ. Надо ведь из дома хоть что-нибудь вынести, пускай и книжку. Наш мир — это осколки нашего детства. Мы смотрим на него сквозь призму нашего опыта, но остаемся детьми, как только луч воспоминаний касается нас… Как хочется снова стать ребенком. И чтобы все были живы.

И вот я сажусь в поезд — на это раз без каких-то приключения, вагон почти что безлюден, в купе вообще никого. На этот раз поезд российский. Стандартная фраза «Железные дороги на службе у Великой России» действует как-то успокаивающе. Забираюсь на полку с ногами, включаю свет, немного задумался, тут проводница, совсем молоденькая девочка, приносит чай и печенье. Достаю и открываю книгу, которую дала мне мама. К сожалению, я не успел запастись другой литературой, и был обречен на непролазную скуку во время пути. Читаю книги я таким образом: открываю на первой попавшейся странице, нахожу ближайшую главу или абзац и начинаю с этого места читать, пока не надоест. Потом закрываю книгу и через какое-то время повторяю маневр в той же последовательности. Если кто не видит в этом особого смысла, то он прав. В этом нет смысла. Это традиция. А традиция не требует смысла, она требует исполнения.

Итак, я открыл книгу в первом попавшемся месте и начал читать:

Как странно! Все это довольно странно. Да, да, да пьесы Шварца — они ведь ставлены-переставлены, а в «Золушке» сыграла бессмертная Раневская. Бесперспективно. Костюмы одни чего только стоят! Нет, даже думать не следует. Не следует. Однако. Костюмы можно позаимствовать из Гамлета. Точно. Только нашить такие громадные нарядные, даже карнавальные, шары на рукава, как их называет наш костюмер? Ах, забыл… Не важно… Нет, не вкусно. Не выйдет. Не получится. Или получится?

Главное, кто будет играть Золушку? С Мачехой нет проблем. У меня есть только одна актриса, которая может стать на приблизительно одну ступеньку с Раневской. Пусть и чуть ниже та ступенька. Нет, не так, знаете, есть такие косые ступеньки, так вот, Фаина Георгиевна стоит на самой ее высокой части, а Аля на той же ступеньке, но чуточку ниже. Во загнул… Полный бред.

С принцем все ясно. Буду приглашать… А… блядство… не дадут мне никого пригласить. Не дадут. А вот если взять паренька из театрального… Свежее лицо? И недорого обойдется. Мои-то подлецы хороши, но на принца никто не потянет. Будет в труппе разброд. А ничего. Пусть поймут, что времена настают сложные, что мировой кризис на дворе, что выживет в коллективе только сильнейший.

Передерутся. Не выйдет. Я терпеть не могу эти их свары. Нет, если коллектив станет плечо к плечу, то тут и я спасую, так нет же, начнут вместо этого кляузничать, валить друг на друга дерьмо, мазать грязью ближнего своего в полной уверенности, что ближний платит им такой же монетой. Знаете, из всех интриг самые дерьмовые интриги в театральном сообществе. Ведь что критерий актерского таланта? Звание? Аншлаги в театре? Мелькание на телеэкране? Что?

Глава шестнадцатая Дорога с приключениями

Наверное, не стоило бы рассказывать об обратной дороге, если бы не сон. Знаете, я верю, что во сне приходят какие-то решения наших насущных проблем. Решения, которые мы ищем при дневном свете очень часто приходят именно ночью. И ожидание такого вещего сна я называю настоящим вещизмом. Кстати, о моем личном вещизме. Вещие сны приходят не всегда. Они приходят только тогда, когда я о них прошу Высшие силы. Наверное, по пути в Киев я несколько раз произнес это прошение. Наверное, это было именно так. Я не могу догадываться о том или ином предначертании, пока оно (предначертание) не стает пред моими глазами. И вот оно сбылось. Просьбу услыхали. Я только-только заснул в купе вагона, который нес меня в Питер. Достаточно странное чувство — заснуть после такого пережитого стресса. Но тут сказались часы, которые я провел за рулем. Практически до Киева мы остановились только один раз, чтобы поесть. При этом Саша боялся выйти из машины и ел в ней, он боялся остаться в машине один, и ему стоило огромного мужества отпустить меня с Темой поесть в кафе. Правда, Тема вернулся к зятю уже через пятнадцать минут, и они принимали пищу вместе. Я же не отказал себе поесть в нормальных условиях. Тем более, что у меня закончился запас кофе собственного приготовления, поэтому двойной (по крепости) эспрессо оказался как нельзя кстати.

Я загрузился в поезд почти через час после того, как очутился на Киевском центральном вокзале. Говорят, что многие не замечают всей красоты этого массивного здания, что же, я тоже принадлежу к их числу. Мне хочется, чтобы такое здание было старинным, с колоннами, портиками, скульптурами по всему периметру крыши. А что? Имею я право на такую фантазию? А тут… торжество утилитарного буржуазного стиля. Массивная кривобокая фигура современного мира, вывернутая наизнанку. Такой уродливой трансформации реальности и сам старик Дали себе позволить не мог.

Нет, это не мои размышления. Это мой сон. Это был сон о поездке. И знаете, куда приехал поезд? Вы абсолютно правы — в волшебную страну. Я это понял, когда увидел именно тот вокзал — маленький патриархальный вокзал моей мечты, где колонны увивались роскошным декоративным плющом, на перроне стояли продавцы воздушных шариков, предлагая всем желающим альтернативное путешествие по воздуху, где на привокзальной площади было тесно от экипажей аристократии и вольных извозчиков, а поезд превратился в старинный паровоз с огромной фигуристой трубой, из которой валил абсолютно черный дым.

Тут из кабины машиниста ловко спрыгнула невысокая девушка с перемазанным углем лицом, я ощутил, не понял, а именно ощутил, что это была она — Золушка. Золушка подмигнула мне, как старому знакомому и тут же замахала рукой какому-то парню в парчовом плаще, который стоял на площади в окружении трех молодых лоботрясов. Одеты они были уморительно. Наверное, даже в сказочной стране принцы одеваются поприличнее. И что же? Золушка бросилась на шею принцу? Отнюдь. Она бросилась на шею огромному питекантропу в форме железнодорожника сказочной страны. Никогда еще не видел, чтобы на железнодорожнике было навешано столько побрякушек.

И тут поезд выпустил клубы пара, которые заполнили перрон, и я почувствовал, что начинаю задыхаться.

Задыхаться я не люблю. Я не понял, что происходит, но понял, что что-то происходит. Не понимаю почему, но я, еще не открывая глаз, умудрился нащупать бутылку с минеральной водой, смочить водой платок, приложить его к лицу и выскочить в проход. Там уже стоял сосед по купе — он открыл окно и дышал, высунув голову из вагона наружу. Рядом, совсем рядом, тем же занималась проводница — молоденькая высокомерная девочка из Белоруссии. Вообще, вся бригада была белорусская. Эта девица впорхнула в купе и долго требовала от меня исключительно зайчиков. Рубли и остатки гривен за постель не принимала. И уперлась, и ни в какую. Дошло до того, что женщина из соседнего купе разменяла мне по божескому курсу немного рублей на те злополучные зайчики [5] (правда мне лично купюры с зайчиками не попалось). Чай девица принесла с таким видом, как будто мы ей еще должны и за то, что мы имеем счастье ее лицезреть. Странно… Теперь она висела в открытом окне точно так же, как и мы с соседом. После того, как первый шок прошел, сосед пошел в купе проводников, я же зашел в соседнее купе, где ехали две женщины. Они сидели в переполненном газом купе с выпученными глазами. Я прохрипел им, что лучше бы они вышли в проход. Потом, шатаясь, пошел к проводнице. Рядом обливался в туалете водой второй проводник — молодой парень.

— Что случилось? — я почти кричу, не уверенный, что меня услышат. Тут подтягивается и сосед по купе, нависая над девицей-проводницей.

— Баллончик…

Девица держится за горло.

— Какой баллончик? — встревает сосед. Девица молча протягивает баллончик, это перечный газ.

— Упал, разбрызгался… — я показывала Вадиму… — и она зашлась кашлем, потом снова высунула голову в окно.

Наверное, из-за мокрого платка я был в состоянии чуть получше, чем другие. Насколько я понял, газ попал в вентиляционную систему и стал расползаться по вагону. Из купе, одного за другим стали вываливаться пассажиры. Видок у них был тот еще. Вот так и я выглядел, наверняка. Сосед уже выстроился за моей спиной. Помогите! Кто-то звал на помощь, или мне показалось?

Нет, не показалось. Это у женщины из соседнего купе начался астматический приступ. У нее оказался такой список аллергенов, что удар по легким, нанесенный перечным газом, она уже могла и не перенести.

Пришлось идти в соседнее купе и на повышенных тонах объяснять, что надо вызвать скорую. К перрону скорую не вызвали, а на следующей промежуточной станции в вагон запрыгнула медсестра из станционного медпункта. И все-таки скорую пришлось вызывать. У медсестры просто не оказалось нужного лекарства.

А что было потом?

А что бывает, когда проводница траванула пассажиров какой-то гадостью? А ничего не должно было случиться, если бы не пассажиры. Они стали возмущаться, и появилась дорожная милиция. Я еще не видел такого недовольного и невыспавшегося милиционера. Он начал составлять протокол. Потом в нашем вагоне появилась начальница поезда и стала уговаривать людей отказаться от заявления. Народ у нас отходчивый. Девочку-то простил. Правда, только после того, как ее простила женщина, которая ехала домой с астмой и чуть не задохнулась. Как они там договаривались, и компенсировали ей моральный ущерб, не знаю, мне с соседом предлагали зайчиками, да мы отказались. Тогда нам выставили водку с закуской, а от этого мы не отказывались. Так что доехали до Питера мы с соседом более-менее веселенькими. Конечно, перепить мне не удалось, все-таки на работу по следующему утру. Но и так неплохо получилось.

А у меня всю обратную дорогу в голове крутилась эта самая пьеса Шварца. Она была у меня перед глазами. Старался разложить по полочкам свой сон. Ну что же, мне предстоит все-таки ставить эту пьесу. Скорее всего, она и есть тот самый поезд, который вытащит меня из той задницы, в которую я попал.

Приняв на веру эти мои ощущения, я сразу же успокоился. Так всегда бывает. Стоит принять даже тайное решение, как успокаиваешься.