Зона поражения

Глава 10 Зеленый друг

Ночь. За стенами палатки билось сердце Великого Леса. Курлыки время от времени поднимались с вершин своих глиняных гнезд, настоящих цитаделей, и, расправляя огромные крылья, черными демонами парили над вершинами деревьев. Вдруг один из них начинал беззвучно вращаться, закручивался быстрее и быстрее, пока не превращался в живую воронку, и этот бешено крутящийся штопор молниеносно устремлялся к земле. Снова появлялся курлык в небесах, сжимая в ятаганах когтей трупик прыгунца или топотунчика, совсем небольшой — килограммов на пятьдесят весом.

Название свое курлык ночью не оправдывал — охотился молча. А кричали в лесу другие: подвывали на луну псевдовервольфы — беговые жабы-оборотни, недавно занявшие нишу среднего по размерам хищника и пока что всеядные. Красные каракатицы-джабраилы скрипели челюстями так громко, что, казалось, могли поднять мертвеца из гроба. Вскрикивали совины, отпугивая ползучие плотоядные лианы, тарахтели электрические цикады, растягивающие по лесу охотничьи сети под напряжением в несколько десятков вольт. Да всех не перечислишь… Испуганный или предсмертный писк грызунов терялся в общей какофонии.

Пальмы-опахала. раскачивали пышные кроны. Листья, чьи края покрыты белой ядовитой бахромой, днем на жарком солнце свернутся в трубочки, но сейчас они реют над лесом на пятидесятиметровой высоте как знамена, которыми час за часом размахивает великан-знаменосец. Остальные деревья значительно ниже. Они с завистливым скрипом тычут ветвями в стволы своих стройных соседок, истекая соком из десятков маленьких трещин и грозя расколоться пополам.

Платон с сожалением остановил голопроектор. Это была одна из пленок, найденных на астероиде Чиуауа. К бродячим джунглям Тиугальбы этот Великий Лес не имел никакого отношения. Джунгли намного уродливей и гораздо ужасней. Впрочем, и в зверодеревьях есть своя прелесть, но разглядеть ее можно только из безопасного далека.

— Я по-прежнему не понимаю принцип «семени», — с досадой произнес Непейвода, сидевший рядом с ним на тюке с походными комбинезонами. — Как могут из комочка грязи, из мертвого камушка возникнуть такие могучие великаны? Невероятно!.. — Он указал на промелькнувшую за окошком палатки группу корявых, раскидистых паопапов.

— Если в генах записана программа роста, нужно только своевременно подать энергию и строительные материалы… А как же происходит размножение у вас?

— Наши животные и растения выходят из биореактора полностью готовыми к функционированию, в натуральную величину и не подлежат изменениям до утилизации — по истечении срока годности.

— А вы сами?

— Мы — другое дело. Мы возникаем позднее. А сначала наши…— Двунадесятый Дом замолчал, подыскивая нужные слова. — Наших клеточек рожают генреконструированные матки. Они не похожи на настоящих Цариц Роя. Увидь их, ты вряд ли признал бы маток живыми существами и догадался, что они принадлежат нашей цивилизации. Это целые биофабрики со сложнейшим комплексом рефлексов и полным отсутствием сознательной деятельности… Ну а сотворение новых Домов Симбионтов из диких клеточек — великое таинство, суть которого не передать словами. В вашем языке нет адекватных понятий… Вы, люди, еще слишком мало видели и слишком мало понимаете. И многие кажущиеся вам непреложными законы и правила на самом деле — не более чем исключения или отклонения от нормы,

— В естественном произрастании тоже много плюсов. По крайней мере, для молодых цивилизаций других путей не существует, да и в зрелости… этот путь позволяет не наломать дров, играясь в преобразование природы, — глубокомысленно изрек археолог. — Очень опасно почувствовать себя богом, поставив производство жизни на поток. Так можно всю Галактику превратить в один большой…— он спохватился и смолк.

Клеточки стремительно перестроили Непейводе черты лица, и он приобрел широкую улыбку из разряда ослепительных.

— …муравейник, — закончил он фразу. — Вы так этого боитесь…

Платон слегка наклонил голову и широко развел руки — дескать, куда денешься: боимся.

Первый лагерь экспедиции разбили поблизости от прекрасно замаскированного «Оболтуса». На камуфляж Двунадесятый Дом не пожалел ни сил, ни времени. Целость корабля — гарантия возвращения домой. Кто с этим поспорит?

Пока Непейвода предавался высокому искусству маскировки, Платону пришлось заняться весьма, прозаическим делом — разгрузкой имущества. Он перетаскал на горбу десять тонн оборудования, инструментов, обмундировки и провизии. Гравиподвеска, конечно, — штука хорошая, но к каждой коробке и тюку ее присобачивать не станешь — слишком много возни. И каждую ходку с завистью наблюдал, как его напарник колдует с веточками и выеденными панцирями, прикрепляя их к маскировочным сетям. Сети укрывали сверху инфракрасный щит и антирадарный экран, смонтированный из панелей, которые защищали «Оболтуса» в полете.

Когда археолог в изнеможении падал на землю, Дом морщился, демонстративно стонал и произносил нечто вроде: «Мало сажи ел» или «С кем мне приходится работать!..» Платон молча сносил оскорбления. Наконец-то он занимался чем-то похожим на его любимые раскопки. Да и сами раскопки были не за горами.

Районов, где спутник обнаружил небольшие объекты, состоящие из золота, было десятка три. Так что копать — не перекопать…

Экспедиция не имела носильщиков-кули или шерпов, она не имела глайдеров или хотя бы гусеничных вездеходов. Да и слишком опасно использовать технику с двигателями, выделяющими тепло. В распоряжении Платона и Непейводы была только небольшая гравиподвеска, которую можно прикрепить к любому крупногабаритному грузу, снизив его вес вдесятеро. Вот эту «тележку» им и предстояло гонять туда-сюда, пока вся поклажа не окажется в следующем лагере.

Второй лагерь будет разбит у подножия странной горы Хамбаус. У нее плоская вершина, которую тиугальбцы использовали в качестве космодрома. Об этом свидетельствовали многочисленные следы редких металлов и сложных сплавов, обнаруженные в спектрограмме грунта. Это был район максимального предпочтения — район номер один.

Гора Хамбаус сразу не понравилась Платону — она была слишком очевидна, слишком проста, чтобы действительно скрывать нечто тайное. Интуиция говорила: тут ничего нет. Но у него не было ни единого здравого аргумента, и к тому же он не мог ничего предложить взамен: остальные три десятка участков казались ему совершенно одинаковыми.

Джунгли между первым лагерем и горой Хамбаус были ничуть не хуже и не лучше, чем везде, а значит, смертельно опасны. Сначала Платону с муравейником нужно было проложить трассу, пройдя всю дорогу пешком. Они несли мало полезного груза, зато были хорошо вооружены. Разведка есть разведка…

Первые шаги дались Платону нелегко. Он был уверен: древохищники вот-вот раскусят их нехитрые уловки и набросятся всем скопом. Натянутые, как гитарные струны, нервы реагировали на каждый звук. Каждый шелест, шорох, писк, хруст или треск казались началом атаки. И сломить напор сотен организмов-убийц не сумеют ни огнеметы, ни бластеры, ни плазменные резаки. Только дезинтегратор, плюющийся закапсулированной антиматерией, может остановить зеленую орду пожирателей черных археологов. Но тогда джунгли станут изводить врага непрерывными мелкими наскоками, пока не кончится позитронно-антипротоновая смесь. А потом…

Археолог и Двунадесятый Дом двигались вперед, огибая непроходимые заросли проволочника, перебираясь через упавшие стволы-великаны, осторожно отодвигая чересчур любопытных червецов. Бродячие деревья невзначай, словно проверяя, касались скафандров покрытыми присосками ветвями. Платона всякий раз пробирала дрожь. Купольные пиявки сигали вниз, плюхаясь в бурый ковер гниющих зверорастений у самых ног. Верховые осьминоги пристально разглядывали «родственников» с развилок ветвей, а летунцы неустанно кружили над головами — зачем, почему? Кто бы знал…

Платон Рассольников и Непейвода быстро вошли в ритм и неутомимо пробирались по джунглям. Пробирались уже третий час и до сих пор оставались живы и даже здоровы. Их покрашенные в зеленый цвет скафандры были густо обрызганы смесью феромонов и фитонцидов, и зверодревы принимали их за своих.

Зелень была всюду — и всюду разная. Столько оттенков зеленого Платон не видел еще никогда. Под ногами лежали зеленовато-бурые гниющие остатки умерших от старости и болезней зверодрев. Вокруг шебаршились бирюзовые, малахитовые, салатные, цвета морской волны и молодой травы джунгли. Потомки лесных животных в ходе мутационного взрыва тоже приобрели зеленый цвет, каждая клеточка их кожи и шерсти содержала хлорофилл. На одном плотоядстве здесь долго не протянешь.

Ученые Лиги неплохо изучили бродячие джунгли, хоть и делали это, сидя на высокой орбите. Карантинщики запретили высадку экспедиции на поверхность Тиугальбы. Ксенобиологи смотрели в фотоумножители, запускали киберзонды, которые брали для них образцы зверофлоры. Они поименовали и классифицировали здесь каждую травинку, вот только руками потрогать не смогли. Зато напарникам это сомнительное удовольствие вполне доступно.

Двунадесятый Дом прокладывал путь. Хладнокровно пер на поляны, заросшие нежно-зеленой травкой и потому напоминающие бездонную трясину, и не сворачивал с курса, даже увидев впереди разинутую пасть гигантского глота или беснующуюся стаю псевдо-баньянов. Ему все было нипочем.

— Ты так уверен в нашей неуязвимости? — в конце концов не выдержал археолог. — Или ты классно притворяешься.

— Наше дело правое — победа будет за нами, — сдвинув брови, ответил Двунадесятый Дом.

— Твоими устами да мед бы пить…

И тут Платона в первый раз попытались укусить. Древесная лиана вдруг зашипела почище хорошей кобры, сделала молниеносный бросок и впилась зубами в рукав. Непейвода ловко ухватил ее за брюшные жабры и, когда лиана покорно разжала челюсть, отшвырнул в кусты. Мягкая, но прочная ткань скафандра выдержала, однако на коже остался кровоподтек.

Окрестные джунгли забеспокоились, шумно задышали. Активно заработали носы, хоботы и другие обонялы, выискивая чужеродные запахи, стала обильно выделяться слюна и желудочный сок. Они почуяли чужих.

— Что случилось, Дом?

— Действие феромонов кончается. Должно было хватить еще на час. Сейчас снова опрыскаю, — ответил ходячий муравейник и полез в кармашек рюкзака за баллончиком.

Вдруг его схватили под мышки и в один миг утянули в небеса. Только крикнуть успел:

— Не. стреляй!

«Сам знаю — не дурак. Бахну — и эти твари сразу поймут, кто здесь чужой», — подумал археолог, провожая взглядом чешуекрыла, натужно машущего зелеными перепончатыми полотнищами.

Через минуту-другую на Платона набросятся, а распылителя у него нет. Непейвода не доверил — умник хренов. Теперь он вместе с баллончиком в гнезде чешуекрыла, и надо лезть на дерево его выручать. Весь вопрос: успеет ли Рассольников?

Археолог крякнул, отшвырнул сунувшегося к нему летунца и выстрелил альпинистским крюком в толстенный нижний сук паопапа. Вместе с крюком, вылетел и титанитовый трос. Дерево ойкнуло, дернулось от боли, сыпанув на Платона горохом из треснувших перезрелых стручков, напряглось и выплюнуло пробивший кору крюк обратно. Рассольников едва увернулся.

Вот те на!.. Пробовать еще раз глупо. Лезть на паопап по стволу, как обезьяна, — долго, трудно и опасно. Один рывок, толчок-и лететь доморощенному древолазу, считая сучья и ветки. Значит, надо забросить кошку — есть и такая. Приторочена сзади к рюкзаку.

Зеленые джунгли алчно щелкали клювами и потирали ветки, джунгли сопели и шумно глотали слюну. Зверорастения желали друг дружке приятного аппетита. Осталось лишь обнаружить корм, который притворялся несъедобиной.

Археолог засунул в ствол пневматического метателя кошку, мысленно перекрестился, прицелился и нажал на спуск. Титанитовая кошка пролетела над нижним суком. Трос, спадая спиралью, тормозил ее полет. Кошка ударилась в главный ствол, застряла, удерживаясь в нем коротким острием, но через мгновенье вместе с куском коры рухнула вниз.

На Рассольникова спикировала зеленая ящеробабочка, промахнулась, стукнулась о дерево, оттолкнулась от ствола, царапнув коготками, снова поднялась в вышину, сделала круг над многочисленными верхушками зверодрева и провела бомбометание. Попытка сшибить археолога пометом удалась частично: снаряд ударился о ветку и окропил бурыми брызгами все вокруг. Кое-что попало и Платону на шлем.

Кошка зависла метрах в трех над землей. Платон потянул трос на себя, кошка пошла вверх и достигла сука. Джунгли пришли в неистовство. Они приплясывали на месте или метались, выискивая долгожданную жратву. Еще немного, и они поймут, что этот пуляющийся железяками придурок и есть их ходячая трапеза. Залетный деликатес.

Археолог сам ничуть не хуже зверорастений приплясывал от нетерпения, осторожно подергивая за трос. Наконец кошка надежно зацепилась за древесный сук. В отличие от альпинистского крюка, ее лапы не затронули нервные отростки, и паопап согласился потерпеть эти мелкие неудобства.

Можно было начинать восхождение. Платон по старинной традиции хотел поплевать на перчатки, но не дало забрало шлема. Чертыхнулся и полез наверх.

Когда он взобрался на нижний сук, оказалось, что паопап тоже хочет поучаствовать в трапезе. Просто реакция у него замедленная — в нем больше от растения, чем от животного. Зато исполины бродячих джунглей не зря зовутся «тяжелой артиллерией»: уж если соберутся на охоту — не остановишь.

Паопап зашевелил ветвями, и на шлем посыпались вялые листья и зазевавшиеся жуки-короеды. А потом пришло время выкапываться, и зверодрево выдернуло из земли один из корней. Рывок был так силен, что археолог едва ни сверзился вниз. Зеленоватый, покрытый узлами корень вырвался из почвы, хлестанул по стволу, словно пытаясь отомстить за причиненную боль.

Платон укрепился на суку, перевел дыхание. Затем осторожно нагнулся, захватил рукой хвост кошки и рванул, выдергивая вонзившиеся в кору острия лап.

Паопап занялся корнем номер два. Бросок кошки на следующий мощный сук совпал с новым рывком зверодрева. Археолог вместе с пудовым рюкзаком сорвался со своей опоры и полетел вниз, где уже собралась целая толпа мелких, на зато самых чувствительных и быстрых хищников.

Когти рыли землю, хвосты нетерпеливо били по прелым листьям, зубы щелкали, длинные ленты языков извивались, мысленно облизывая Платоновы пятки. Даже освободившиеся из плена корни паопапа, сколько ни хлестали, не могли испугать это сборище. Чудища успевали выскочить из-под рушащихся на них кнутов. Кого-то, конечно, раздавили в давке.

А Платон болтался на тросе в каком-то метре над головами веселой компании. Кошка успела зацепиться за второй сук и спасла археолога от верной гибели. Убедившись, что чудом уцелел, и это не адское пекло, а всего-навсего трудовые будни черной археологии, Рассольников пополз наверх по тросу. Ноги сплел вокруг троса и быстро-быстро перебирал руками. Спасибо перчаткам — руки не скользили.

— Первый сук… Второй сук. Надо вскарабкаться и намертво вцепиться, — бормотал Платон. — Намертво. И перевести дух.

Второй сук уже был совсем близко, нависал над головой корявыми наростами. И тут случился третий рывок паопапа. Археолога подбросило и ударило макушкой об эти самые наросты. Хрясть! Он на мгновение потерял сознание, руки разжались… А когда Платон очнулся, обнаружил, что по-прежнему висит на тросе, но уже вниз головой. Сплетенные ноги удержали его.

Зверодреву оставалось освободить последний, самый главный корень. Но паопап решил малость передохнуть перед последним рывком. Злобная мелочь, собравшаяся у его подножия, набрасывалась на разлегшиеся на грунте корни. Те дергались от укусов, взвивались в воздух, хлестали по сторонам, лупили по земле, словно это она, кормилица, не давала им покоя.

Насквозь вымокший Рассольников плохо видел сквозь запотевшее забрало, но продолжал взбираться вверх. Третий сук… Четвертый. И четвертый рывок паопапа…

Археолог вцепился в сук, будто в спасательный круг. Сук подпрыгнул под ним аж на полметра. Удержаться-то Платон удержался, да вот отшиб себе всю причинность. Что же за напасть такая?! То чокнутый «Оболтус» лезет в штаны, то крикунские уродины насилие вершат, то это гадство… Все подряд — и по больному месту!

Корни потоньше лопались, будто натянутые канаты подвесного моста. Паопап еще раз подпрыгнул, отрываясь от последних своих «якорей», и начал шествие по Тиугальбе. При каждом его шаге археолог скакал на суку, как на диком коне. Надо было как-то приспособиться к тряске и качке и лезть дальше. Непейвода— двумя этажами выше.

Только через десять минут Платон добрался до гнезда чешуекрыла. Он был весь в мыле и наверняка покрыт россыпью синяков от укусов всевозможных летучих тварей, которые ринулись за ним в крону паопапа. Скафандр до сих пор не лопнул, но у Рассольникова, кроме головы и ступней, места живого не осталось.

Гнездо было слеплено из глины и крепко держалось в развилке мощных ветвей. То бишь моталось из стороны в сторону вместе с паопапом. Чешуекрыл поднял клювастую голову над краем гнезда и зыркнул на археолога. Стесняться было нечего — Платон рубанул по длинной волосатой шее из бластера. И голова чешуекрыла закувыркалась вниз…

Тут зверодрево поняло, что в кроне завелся чужак, и атаковало его. Но Платон больше не боялся — одну за другой срубал сующиеся к нему ветки, пока не расчистил изрядный сектор кроны. На земле, куда свалились извивающиеся, плюющиеся зеленым соком обрубки, тотчас закипел пир.

Паопап подсчитал, прикинул в уме и оставил археолога в покое. Теперь он мог заняться своим напарником. На дне глубокого гнезда, под растопырившим крылья трупом чудища Рассольников нашел Непейводу. Запеленатый в белую паутину, в окружении дюжины большущих кожистых яиц чешукрыла, Двунадесятый Дом выглядел довольно забавно. Из-за этой сверхплотной замотки он так и не сумел выбраться из скафандра. Сейчас Дом был в равной мере похож и на египетскую мумию, и на куколку гигантской бабочки.

Затвердевшие нити паутины были так прочны, что пришлось пустить в ход молекулярный нож. С ним надо быть предельно осторожным. Это штука опасная — недолго и скафандр располосовать.

— Я думал, ты не доберешься, — были первые слова муравейника.

— Я тоже, — признался Платон.

Паопап тем временем кружил по джунглям. Более мелкие зверодревы расступались, давая ему дорогу. А кто не поспешил, того уже ели в сто глоток разом.

Непейвода терпеливо ждал, когда археолог полностью освободит и снимет с него шлем. Тогда клеточки смогут сами о себе позаботиться. И они позаботились: вылезли наружу и стремительно перегрызли путы тысячами малюсеньких челюстей. А потом снова забрались в скафандр, образовав подобие человеческого тела.

Освобожденный Дом достал из кармашка рюкзака пульверизатор и полил археолога и себя приготовленными на ФФФукуараби феромонами и фитонцидами. Муравейники в этом деле были великие мастера.

Теперь Платон и Двунадесятый Дом могли продолжить свое путешествие. Да не тут-то было. Археолог вдруг совсем обезножил. Утомился от лазанья по тросу и паопапу — это само собой, но главное: потянул он себе с непривычки мышцы рук и ног. Да так здорово, что теперь и шевельнуться не мог.

— Как же тебя угораздило, сокол ты мой ясный? Тренироваться надо было, в форме себя держать, — охал Непейвода. Глумился. Помочь напарнику он сейчас не мог — снимать с него скафандр было Слишком опасно. — Ты нам все сроки срываешь…— И вдруг шебаршастое лицо ходячего муравейника просветлело. — Эврика! — вскричал он.

— Ты чего? — удивился разлегшийся на дне гнезда археолог.

— Мои клеточки помассируют твои дряблые члены, и ты быстро придешь в норму.

— Может быть, заодно придумаешь, как заставить эту дурищу отвезти нас к горе Хамбаус?

— Еще одна эврика! — Дом был в восторге. Паопап сделал очередной шаг, и ходячий муравейник опрокинулся на напарника.

— Ай-яй! — заорал Платон.

— Извини, — сказал ходячий муравейник, слезая с него. — Я не садист, чтобы гнать тебя вперед, недолеченного. Ты был прав: пусть дурища нас везет.

— А?.. — разинул рот Рассольников.

— Сейчас увидишь. Хорошо, что ты расчистил пространство для маневра — ветки бы нам мешали.

Непейвода достал из Платонова рюкзака скважинный перископ, вынул из своего пять банок говяжьей тушенки и вскрыл их. Даже сквозь шлем археолог почуял чарующий запах настоящего мяса. Через пару секунд зверодрево тоже учуяло аромат, заплясало на месте, так что банки запрыгали на дне гнезда и облили соком скафандр археолога. «Он решил пожертвовать самым дорогим», — с болью в сердце подумал Платон.

Двунадесятый Дом сделал на каждой банке по ушку, продел короткий титанитовый тросик и крепко привязал к зраку перископа. Затем сориентировался по компасу, пробил по небольшой дыре в противоположных стенках гнезда, просунул сквозь них трубу телескопически сложенного перископа и укрепил ее как следует.

Наконец он щелкнул красным тумблером на рукояти перископа. С громкими щелчками скважинный перископ раздвинулся до максимальной длины. Он был нацелен в сторону горы Хамбаус. Теперь тушенка висела далеко от древесного ствола.

Все это время Платон молча следил за манипуляциями Непейводы. И когда паопап затряс всеми своими ветвями, заскрипел морщинистым стволом и сделал первый, неуверенный шаг в нужном направлении, археолог спросил:

— Хочешь использовать принцип ослика и морковки?

— Знай я заранее, что такое ослик, нам вообще не пришлось бы топать пешком, — улыбаясь во весь свой копошащийся рот, произнес муравейник и деловито добавил: — А теперь приподними-ка забрало; мне надо до тебя добраться.

Археолог был не в силах перечить и подчинился. Его передернуло, когда в скафандр начала вползать длинная, тонкая колонна «мурашей». Они семенили маленькими холодными лапками по его шее и груди, расползаясь в рукава и штанины. «Господи, спаси! — мысленно простонал Платон. — Хотя древние лечили муравьиными укусами больные суставы. Авось и я не помру».