Зорич

Глава третья

Пока есаул, выйдя во двор, натужно соображал, где же он его видел, ноги сами привели на хоздвор. Под большим навесом стояли параллельно два длинных стола. На одном молодые девки рубили капусту для засолки в большие кадки. На другом – перебирали груды сваленных грибов и ягод. Среди женских платков кое-где были видны и казачьи папахи. Чтобы не смущать своим внезапным появлением, Евгений Иванович обошёл работающих стороной. Начальник хоздвора под большим орехом распекал стоящую напротив худенькую девушку. Увидев есаула, он встал и что-то сказал, взмахнув рукою. Девушка повернулась и пробежала мимо Евгения Ивановича, зыркнув глазами.

– Добрый день! Я Зорич Евгений Иванович, а вы, насколько понимаю, Аркадий Алексеевич, начальник хозяйства?

– Да, да, вы правы! – и двумя руками доверительно придержал руку Евгения Ивановича. – Очень рад, очень рад! Чем обязан?

Аркадий Алексеевич смотрел сквозь очки добрыми близорукими глазами.

– Видите ли, Аркадий Алексеевич, я здесь человек новый, а цель моего прибытия сюда обязывает меня быть в курсе всего, что меня окружает…

– Да, да, дорогой Евгений Иванович, – перебил начхоз. – Я понимаю, понимаю, но что я могу? Моё хозяйство… – и он развёл руками.

– Вот-вот, Аркадий Алексеевич, это меня и беспокоит. Со мною прибыло сюда более ста человек. Я хотел бы быть уверенным, что такое количество едаков не окажется непосильной нагрузкой на продовольственную базу рудника.

– Ах, это? Это совершенно пустое, можете быть совершенно, абсолютно спокойны на этот счёт. – Начхоз взял есаула под руку. – Пойдёмте в дом. За чаем я вас совершенно успокою!

Евгений Иванович не мог скрыть довольной улыбки, его позабавила такая безмятежная уверенность Аркадия Алексеевича. Небольшой дом был полон уюта и дышал пирогами. Радушная хозяйка, сложив руки на животе, с улыбкой на круглом лице соблазняла податливого Евгения Ивановича то тарелочкой наваристого борща, то румяными котлетками. Давно он не чувствовал себя таким раскованным в чужом доме. Обед завершился чаем с вареньем и пирожками с луком и яйцом, со смородиной и ещё бог знает чем. Расслабленный бутылочкой наливки, потерявший свой обычный строгий вид, Евгений Иванович растрогал хозяйку, заявив, что так мило и хорошо ему было только в детстве у бабушки. Он бы наговорил ещё много хорошего, но хозяин дома увлёк его в соседнюю комнату.

– А теперь, уважаемый Евгений Иванович, я расскажу Вам о состоянии дел в доверенном мне хозяйстве, – и поднял указательный палец к потолку, – но продолжать не стал, а крикнул: – Ксюшенька, принеси нам чего-нибудь!

Важный разговор продолжался довольно долго. Свой пространный доклад с выкладками и комментариями Аркадий Алексеевич закончил, привалившись щекой к плечу и тихонько посвистывая носом. Есаул, как представитель куда как более ответственного ведомства, не прогнулся, проявив лишь минутную слабость – распахнув бешмет и ослабив на дырочку поясной ремень. Но тут же встряхнулся, набычился, опустил голову вниз и сидел так молча, как статуя. Хозяйка долго ждала, подсматривая в щёлочку портьер, не дождалась и позвала на помощь двух девиц переместить мужчин и уложить в постель в спальной комнате.

Повязка, грудь, живот, верх шаровар – всё было в крови. Иван сидел в седле, низко согнувшись. Временами его голова начинала мотаться безвольно из стороны в сторону. Похоже, он временами терял сознание. Фрол, придерживая рукой туловище племянника, с тоской поглядывал вперёд: «Скорее бы». Наконец, за очередным поворотом тропы, среди верхушек елей, показались крыши домов. Кони, почувствовав близость жилья, прибавили шагу. Впереди на каком-то пеньке сидел человек. Похоже, их ждали. Фрол пригляделся – девушка. Увидев всадников, она вскочила, кинулась вперёд, остановилась, прижав руку ко рту. Резко развернулась и кинулась бежать, только ноги замелькали. «Ай да Ванюшка!» – заулыбался Фрол. Первыми успели казаки. Бережно сняли Ивана с коня, осторожно уложили на носилки, зашагали к медпункту, там собралась группа людей. Среди них Анна и Евгений Иванович. Фрол взял лошадь под уздцы и побрёл к ним, разминая затёкшие ноги. Предупреждая вопросы, снял со зверя рубаху Ивана, развязал узлы. Хищник тяжело шлёпнулся о землю.

– Ну и кот! Ну здоров! Пуда три, наверное! – присели на корточки, тормошили, разглядывая зверя, казаки. Фрола потянули за рукав. Оглянулся – девушка.

– Дядя Фрол, дай рубашку, я постираю, заштопаю… – стрельнув глазами, опустила их, зардевшись.

– Возьми, милая, дай бог тебе здоровья, – потеплел душою Фрол Иванович. Девушка схватила рубашку, повернулась и юркнула в толпу.

– Ай да девка! Огонь! Вот бы Ваньке такую жену, – подошёл станичник. – Дай коней, Фрол, отведу.

Фрол дал поводья. Показал в сторону рыси:

– Возьми и его, надо выделать. Племяш хочет сделать чепрак. Будет как Александр Македонский!

Фрол выбрал, где трава погуще, сел по-турецки. Устал, ноги не держали. Прикрыл глаза. Через час его растормошил Зорич.

– Как с ним, Евгений Иванович? – встрепенулся Фрол.

– Всё хорошо, Фрол Иванович, слава богу, обошлось. Много крови потерял. Анна зашила его, заштопала. Полежит с недельку – и в строй. Иди в казарму, отдохни, а вечером приди ко мне домой. Вспомнил я кое-что, хочу тебя порасспросить. Не забудь. До вечера!

Комнатушка небольшая, и обстановка самая простая, всё самое необходимое. Кровать с никелированными шарами, шкаф, стол да четыре стула вокруг, обои какие-то с цветочками и зеркало. Окно во двор. Заходящее светило красноватым цветом обозначило скудный цветник и жалкие кустики, да куриц несколько ходят клюют что-то, тоска зелёная. Есаул безнадёжным взглядом упёрся в окно. И мысли в голове отрывками такие же невесёлые. Комната Аннушки через две напротив. Городишко небольшой, языки злые. Зорич уже слышал очень робкие, туманные, из боязни перейти красную черту намёки на его холостяцкое положение. Пока сдерживался. Но он знал свой нрав: «Не дай бог, сорвусь. Надо съезжать. Сниму комнату. Завтра же!» Есаул хлопнул ладонью о стол, повеселел даже. Но тут же мысль: «А Аннушку-то буду редко видеть, тут хоть сталкиваемся иногда, перебрасываемся парой слов, а съеду – и что? Боже мой, что же делать?» Евгений Иванович заметался по комнате. У окна остановился и решил: «Нет, всё равно съеду! Не дай бог, сплетни пойдут, опозорю такую славную девушку». Спас его от очередного приступа тоски робкий стук в дверь и голос:

– Позвольте войти, ваше благородие?

– Да, да, заходи, Фрол Иванович, присаживайся.

Фрол осторожно присел на краешек стула, поставив между колен шашку, с которой он не расставался, разве что когда спал, как шутили казаки.

– Вот о чём я хочу тебя спросить: ты обозных знаешь хорошо?

– Как?! – взволновался Фрол Иванович. – Знаю всех!

– Вот и расскажи мне, они все казаки?

– Никак нет! Шестерых перед самым отходом прислали из гарнизона.

– Фрол Иванович, а вот среди них такой невысокий, худенький, с каштановой, ну, с коричневой бородкой?

– Ну да, знаю, конечно! Это Исидор Игнатьевич Корф. Он не казак. Да и вообще не рабочий человек. Руки у него девичьи.

– Так, так, понятно, так я и думал!

Что думал есаул, для навострившего уши казака осталось тайной, потому что, точно сразу, раздался уверенный стук в дверь, и после «Войдите!» перед пораженными собеседниками предстал Корф собственной персоной.

– Добрый вечер, есаул! Я к Вам по делу! – с порога заявил Корф и выразительно покосился на Заглобина.

Тот быстренько встал, не теряя достоинства, вышел вон, оглянувшись через плечо, и закрыл за собой дверь.

– Присаживайтесь!

Корф подошёл к столу, поставил перед собой небольшой портфель. Щёлкнул застёжками, извлёк засургученный пакет, положил на стол. Молча одним пальцем передвинул его Зоричу и тогда сел.

Беседа затянулась до полуночи и когда закончилась, Корф встал, протянул руку и сказал:

– Вся ответственность на вас, есаул. Всё под вашим контролем. Мелочей не должно быть!

Евгений Иванович выслушал молча, кивнул головой и предложил проводить Корфа:

– Ночь, мало ли что…

Корф усмехнулся уголком рта, хлопнул рукой по оттопыренному боковому карману, сказал:

– Итак, до послезавтра!

И удалился.

Через неделю небольшой отряд до восхода солнца покидал город. Евгений Иванович на лохматой монголке пропускал мимо себя строй. Девять казаков, восемь нагруженных вьюками лошадей, десять повозок, он сам и Заглобины.

– Иван, не отставай! – крикнул Зорич и тронул лошадь. Заглобин наклонился в седле, двумя руками привлёк к себе девушку, что-то долго говорил ей, выпрямился в седле, сбил папаху назад и набок и поскакал вдогонку отряду.

Первый день прошёл без хлопот. Привыкшие к походной жизни казаки с радостью покинули город с его теснотой, служебной тягомотиной и казарменной скученностью. Повеселел и есаул. Далёкими казались так волновавшие его накануне личные обстоятельства. «Приеду – и всё улажу!» – решил он. Отсюда, издалека, всё казалось простым, доступным, в общении с казаками появилась та лёгкая, почти дружеская непринуждённость, которую он считал своею заслугой и которой, про себя, гордился очень. Чуткие донцы понимали это, подыгрывали ему и никогда не позволяли себе перейти границу, зная, что напускное панибратство оскорбит уважаемого ими есаула. А на другой день стряслась беда. Буланая кобыла Кандыбы лягнула в сердцах наскучившего ей своими заигрываниями рыжего мосластого жеребца. Лягнула с такой пылкостью, что отскочивший кавалер подтолкнул казака Петра Сороку. И случилось это в полдень на живописной, сплошь заросшей густой травой большой поляне, которая одной своей стороной нависала над едва слышной, текущей внизу рекою. На её кромке и стоял неосторожно казак Сорока, который, чувствуя своё родство с природой, обострённое только что съеденной гречневой кашей с тушенкой, любовался красотами высокого берега той стороны. Громадные сосны с позолоченными солнцем стволами, которые, казалось, забрались так высоко, что упёрлись иголками в голубое небо с развешенными тут и там барашками-облаками. Опрокинутый мощным тычком Сорока шмякнулся оземь, на широкой спине перемахнул ту самую кромку и низринулся вниз, и только пятки сверкнули. Всю эту трагедию с её завершающей частью видел друг Сороки казак Сиротин. Способность мыслить, двигаться и издавать звуки вернулась к нему почти сразу после увиденного. С воплем он кинулся к злополучному месту, рухнул на колени и заглянул в бездну. А там – скалы с двух сторон реки и саженях в десяти внизу быстро текущая река. И никаких следов друга Петьки. Первым пришёл в себя есаул. Приказал седлать лошадей. Двух верховых послал вперёд вниз по течению. Если есть возможность, ближе к воде, кричать, звать. Обозу – догонять казаков. Как оказалось, в двухстах саженях от падения Сороки шумел порог. Дальше – буруны и камни. Сиротин и Кандыба поскакали вперёд в надежде найти спуск к воде. Сиротин рассказал, что Сорока – отменный пловец. Он у Азова с лёгкостью переплывал Дон туда и обратно. И если он не разбился при падении, он обязательно жив. Но время шло, отряд подвигался вперёд, а новостей не было. Наконец вернулись дозорные. В ответ на молчаливые вопросы друзей отрицательно покачали головой и поехали во главе отряда. Евгений Иванович не задал им ни одного вопроса. Он знал – они сделали всё, что надо было. Всё пошло своим чередом. Казаки ехали в полной тишине. Были слышны лишь тяжёлые шлепки лошадиных копыт о землю. Дорога стала ровнее, скальные выступы стали реже и реже. Впереди меж деревьев мелькнул просвет. Похоже, поляна. Сиротин и Кандыба, не сговариваясь, тронули лошадей и ленивой рысцой двинулись вперёд. Саженях в ста на кустах орешника лёгкий ветерок теребил какие-то тряпки. Переглянувшись, казаки дали шпоры, добавили плетьми, и онемевший отряд не сразу сообразил, что это за дикие вопли откуда-то спереди. А сообразили – и что тут началось! С таким исступлением казаки ходили в атаку, когда ничто не могло остановить их. На краю большой поляны Сиротин и Кандыба сидели в сёдлах, то хохоча, то выкрикивая что-то, разводя руки в стороны, а то награждая тычками друг друга. В нескольких саженях от них на окаёмке успокоившейся реки лежал, раскинув руки, на горячем песке в чём мать родила живой Сорока. Продрогшего Сороку отогревали всем миром. Закутали с головой в два одеяла. На голову напялили лохматую папаху. В обозе взяли приготовленные на зиму меховые сапоги с толстой войлочной подошвой. Сорока сидел на земле в позе Будды, из-под папахи были видны нос да постоянно жующий рот. В одной руке была зажата кружка, в которую сразу подливали из стоявшей рядом бутыли с мутной жидкостью. Другой рукой Сорока отправлял в рот то кусок сала, то луковицу, откусывая от ломтя посыпанного солью ржаного хлеба, которым потчевал его сидевший рядом друг Сиротин. В промежутках между приёмами пищи, чем дольше длилась трапеза, тем с большим трудом выговаривая слова, он тем не менее не подвёл друзей и справился со своим рассказом:

– Когда я полетел вниз, испуга не было, – бойко начал он, – некогда было. Я не понял только, что это со мной делается и зачем. Оно мне надо?! А потом и думать было не надо. Мама родная! Я так грохнулся спиной о воду, что от удара у меня мураши забегали по телу. Это так показалось мне вначале. Это так же верно, как вот я тут сижу с вами. А потом меня так стало крутить-вертеть, что ни встречный камень – то мой! То боком, то мордой! Вы гляньте на мои руки, это что?! Оно мне надо?! В одном месте что-то как зацепило за мои шаровары, думаю, всё, приплыл! Можно было бы, конешно, шнурок развязать, да ведь жалко – вещь-то новая! Нет, думаю, помру, но не уступлю. Куда я без шаровар? Но господь помог! Крутнулся я как-то, и меня дальше понесло. Рукой щупаю: на месте. Ну, думаю, раз так, пусть меня теперь хоть до моря несёт. Не впервой, сдюжаю!

Казаки облегчённо вздохнули, переведя дух, заулыбались. Евгений Иванович с тихой радостью смотрел на них.

«Боже мой, ведь они, как дети, искренние, доверчивые. Рассказать бы это столичным шаркунам. Да разве поймут они?..»

– Ну а дальше что? – продолжил с большими паузами и с трудом выговаривая слова. – Смотрю и думаю: надо приземляться. А где? Стало шире, камней меньше, до берега – скалы, не добраться. Ну вот, плыл и плыл, плыл и плыл, плыл и…

Тут Сорока медленно, как бы вдумчиво, опустил голову на грудь, потом резво поднял её, тут же его покачнуло, понесло вбок, и он воткнулся папахой в песок. А кружку из руки так и не выпустил!

С каждым днём дорога становилась всё хуже. Заросшая травой, она местами была перегорожена стволами упавших или сваленных ветрами деревьев. Видно было – дорогой не пользовались много лет. Ветви разросшихся деревьев цеплялись за колёса повозок. Попадались участки, целиком заросшие кустарниками. Приходилось вырубать их. А стволы перегородивших дорогу деревьев – спиливать… Люди и лошади выбивались из сил. Настоящей бедой были полчища гудящих комаров и мошек. У казаков опухли от их укусов лица и руки. Единственным спасением был дёготь, взятый в дорогу для смазки колёсных осей. Казаки мазались этой чёрной густой жидкостью, глядя на неприглядные физиономии друг друга. Наконец, на четвёртый день пути, ситуация поменялась к лучшему. Стало суше. Заросшую травой глинистую землю сменил песок. Кустарника стало меньше. Поредели деревья. Вместо влаголюбивых елей, осин и берёз появились сосны. Подул сухой, пахнущий цветами ветерок. Исчез гнус. Люди повеселели. Лошади – и те пошли быстрее. К полудню вышли к широко разлившейся мелководной реке. Вода была хрустально чистой. В омутах у берега солнечные лучи освещали дно до мелкого камешка. Сновало множество рыб. Казаки, перебивая, говорили один другому:

– Смотри-ка, линьки, хариусы, знатная будет рыбалка!

Расседлали лошадей, сняли вьюки. Есаул объявил день отдыха и большой стирки. Через пару часов все нижние ветви деревьев и кустарники были увешаны казачьей амуницией. Лошадей выскребли, вымыли. Помылись и сами. Поев, уселись вокруг костра. Но не надолго, усталость от трудной дороги дала о себе знать. Казаки уложились спать задолго до захода солнца и спали мёртвым сном, не шевелясь, не двигаясь, до первых солнечных лучей следующего дня.

У костра дольше других засиделись Корф и Евгений Иванович.

– Ну что, – задумчиво проговорил Корф, – последний переход. У Крутой будем завтра. К осени мы должны отстроить базу. Работы будет много. К снегу у нас должна быть крыша над головой. Я знаю, в общем-то, казаки умеют делать всё. В обоз я подбирал людей по тому же принципу. Я отыскал даже двух братьев, мастеров по устройству колодцев. Хорошо, что взяли с собой двери и окна, оборудование для печей и бани. Мне кажется, я учёл всё.

Евгений Иванович слушал вполуха, думая о своём. Никогда ему не приходилось заниматься тем, чем придётся заняться теперь. Вся надежда на опытных казаков и Фрола. Это успокаивало. Мелькала мысль и об Аннушке. Утешало то, что там не будет повода для сплетен. Очнулся от слов Корфа. Тот, стоя, тряс его за плечо и говорил:

– Пойдём спать… А то и меня сморило.

На следующий день дорога была лёгкой. Собственно, это была не дорога, а направление. Крутая была хорошо видна. Левая сторона среди скальных вершин, правая – сплошь заросшая лесом. Евгений Иванович, ориентируясь, вспоминал ландшафтный макет. А Корф говорил ему:

– Смотри… Нам надо выйти вон к тому месту, похожему на лежащий носком кверху валенок.

Есаул рассмеялся:

– А ведь и верно, действительно, похоже!

Подъехал Фрол Иванович:

– Казаки гутарят: уже добрались? Скоро будем там?

– Скоро, Фрол Иванович. Как там Сорока?

– Да шо ему будет?! Даже не чихнул, здоров, как бугай!

– А лошади?

– Сейчас нормально. Поел их гнус, конешно. Глаза гноились. Промыли, всё в норме. У двоих расковались, да потерпят, не по камням идём. А с лошадьми-то как будем? Кормить-то чем будем?

– Не волнуйся, Фрол Иванович, отстроимся только!

Вскоре пошли давние гари, сплошь заросшие малинником. Свечками торчали редкие обгорелые стволы. Повозки стали. Казаки спешились, разошлись в разные стороны. Погода стояла великолепная. Голубизна без единого облачка, только ласточки кувыркались тут и там. Безмятежную тишину разорвали два рыка – медвежий и хриплый бас казака:

– Робя, ведмедь! Тащи карабин!

Да где там! Медведь, напуганный казаком, с рёвом пустился напролом, напутствуемый воплями казака:

– Ату его! От-т, твою мать!

Посмеялись. Тем всё и кончилось.

– Лучшего места не найти. Речушка зимой наверняка замёрзнет, но сейчас вода есть, а к зиме сделаем колодец. Лес рядом, доставить стволы сюда не составит труда – волоком. Гора защитит зимой от северных ветров. Земля здесь хорошая, не песок, можно разбить огородик, охотиться будем внизу, там зверья должно быть много, места здесь дикие, – так говорил Корф вечером следующего дня.

Они стояли у края пустыря, который ступенями, заросшими кустарником, а дальше – и редкими высоченными елями, поднимался к Крутой. Заходящее солнце, оставляя в тени ложбины, контрастно обозначило каждый выступ каменной громады. Левая сторона горы заслоняла собой небо, а правая, опускаясь к горизонту, таяла в фиолетовом сумраке. Там же, в массиве лесов, отсюда, сверху, редко, штрихами была заметна более тёмная полоса – ложе реки Песчаной. Утомлённые дневной суетой Корф и Евгений Иванович молча стояли, любуясь окружающей их красотой. Ночная темнота уже царила внизу, у подножия Крутой. Поднимаясь наверх, обдавало холодом, окутывая полумраком всё вокруг и очаровывая тишиной и покоем. Синь неба, сгущённая внизу темнотой ночи, поднимаясь к зениту, наливалась голубизной, а за вершиной Крутой редела, таяла белёсым пятном. Где-то там, невидимый отсюда, маячил, должно быть, рогалик месяца. И тут-то некая тёмная масса, появившись снизу, за массивом горы, и медленно-медленно поднимаясь и обретая предметные очертания, предстала перед глазами оцепеневших, потерявших способность что-либо осознавать двух невольных зрителей. Повисела в небе мгновение и тут же растаяла, будто её и не было. И всё это в полной тишине. Лишь через некоторое время появился как бы ниоткуда неясный звук, похожий на ленивое фырканье сытого кота, у которого отобрали недоеденный кусок спёртого им мяса. Понятно, что Евгений Иванович был поражён значительно меньше своего друга, он был ошеломлён скорее новизной происшедшего, а всё в целом было дежавю. А что касается Корфа, то в эту эпоху людьми делались робкие попытки подняться в воздух, постигая через, так сказать, муки и стенания азы воздухоплавания, а тут вдруг такое, так много и сразу, так что стоит ли удивляться тому, что волевой, битый жизнью Корф на разом ослабевших ногах сделал пару робких шагов куда-то в сторону и сел куда придётся. Не стоит удивляться и тому, что последующая ночь была полностью лишена сна. Потерявший себя Корф метался по палатке, натыкался в темноте на раскладушку Евгения Ивановича, извинялся каждый раз и, не переставая, всё время что-то говорил то есаулу, то самому себе. То обращался к отсутствующей аудитории со всякого рода необоснованными химерами. Зорич из осторожности, как бы не проговориться, не включаясь в диалог, отделывался редкими репликами и лежал, сдвинув брови и всё чётче осознавая: «Это – есть, оно рядом, и мимо не пройти!» Но как бы то ни было, а ночь прошла своим чередом. И поутру невыспавшийся мятый Корф и выбритый, пахнувший одеколоном, уверенный в себе есаул приступили к решению задач наступившего дня. После завтрака перед построившимися казаками появился есаул, рядом – Корф.

– Казаки! – начал привычно есаул. – Мы начинаем строительство пограничного кордона. Строительством будет руководить Корф Исидор Игнатьевич, он опытный человек и знает дело, но будет с благодарностью прислушиваться и к вашим советам. Старостой назначаю Фрола Ивановича. По всем вопросам обращаться к нему. Он же назначит десятников. Вопросы есть?

– Нет!

– Разойдись!

Казаки дружно отправились в лес, а через час вернулся Корф – и к Зоричу:

– Иван Заглобин отказывается перетаскивать брёвна!

У есаула брови изумлённо поползли вверх. Отказывается? Как это? Дело небывалое.

– Отправить за Иваном!

– Да вот он едет, – ткнув в сторону леса, Корф дипломатично отъехал в сторону и отвернулся.

С ходу, ещё не подъехав, Иван обиженным, не своим голосом заголосил громко:

– Ваше благородие, да что же это такое?! Монголкам – им что: хоть землю пахать, хоть брёвна таскать, а это Воронок, Воронок! За что же ему такой позор?! Да я его лучше пристрелю! Ей-богу!

Казак с маху шмякнул папаху о землю. Есаул дёрнулся, заиграл желваками, но тут же одумался: «А ведь прав Иван». Окинул взглядом коня… «Стать-то какая, как будто родня моему Кисмету». Помолчал, но виду не подал: субординация, дисциплина и всё такое. Секунду помедлил, подозвал Корфа и извиняющимся тоном попросил его:

– Исидор Игнатьевич, в самом деле, это же форс-мажор какой-то! Вы только посмотрите на этого скакуна!

Корф из-под насупленных бровей покосился на Воронка и молниеносно оценил ситуацию, понял – вариантов нет, надо идти на уступки.

– А знаете, Евгений Иванович, я думаю, казак прав, это моя недоработка. Я снимаю свои претензии.

Сказал – и почувствовал облегчение. Слава богу, затушил. А то бог знает, казаки – народ лютый. Вон рожа-то какая зверская! И уступающе осклабился Заглобину, а тот с быстротой кошки, не слезая с коня, подхватил папаху, перекрестился и, лицом не дрогнув, помолчав, проронил:

– Спасибо, ваше благородие!

– Вот и славно. А тебе, казак, будет другое задание, и вот какое: надо объехать ту сторону Крутой. Соберись, выезжай сразу. Сегодня вернуться наверняка не успеешь. Переночуешь в дороге. Карабин возьми обязательно. И будь осторожен. С той стороны каменная осыпь, поползёт – не выберешься. Давай, Иван, счастливо!

Разошлись, довольные друг другом.