Зорич

Глава шестая

А зима неторопливо съедала день за днём. То падал снег и тучи воронья кружили над Крутой, то днями серое, низкое, давящее небо менялось вдруг на бездонную голубизну. И откуда-то издалека порывами начинал дуть тёплый влажный ветер.

С крыш сползали пласты подтаявшего снега и тяжело падали на землю.

Ночь ещё намораживала сосульки. Снег покрывался коркой наледи. Но день уже радовал душу звоном капели и журчанием робких ещё ручейков под оседавшим снегом. В эту зиму была не одна такая оттепель. За неделю до Рождества полдня лил дождь, а ночью поменялся ветер и ударил мороз. Весь следующий день дружно звенело ледяными сосульками. Потом пошёл снег. Шёл два дня, и навалило его больше, чем за все предыдущие недели. Ниже Крутой, по течению, в том месте, где строили сторожевой пост казаки, отвесные скалы берега сменялись песчаными отмелями. Песчаная, размыв их, увеличила ширину русла чуть не вдвое. Течение стало спокойнее. Дно – выше. По словам Силуянова, когда здесь нашли золото, из-за Урала сюда хлынули толпы переселенцев. На том берегу отстроили деревню, обзавелись хозяйством. Через обмелевшую Песчаную летом ходили вброд, зимой – по льду. Мягкой зимой этого года покрылись льдом лишь кустарники у воды и полоса в несколько саженей берегового мелководья. На памяти Силуянова такой мягкой зимы здесь не было.

А места здесь обезлюдели после того, как истощились прииски. Дорога, по которой пришли сюда переселенцы, оказалась ненужной, потому что люди, покинув эти места, перебрались на побережье, ближе к порту, и занялись рыбным промыслом. Несколько дворов задержались здесь, но земли тут скудные, песчаные, и их терпения хватило ненадолго.

После очередной оттепели выпал очередной снег. И надежду на раннюю весну пришлось опять отложить. Евгений Иванович поутру баловал себя силуяновским медком. Прихлёбывал чаёк из пахучих летних трав. С тоской бросив взгляд на хмурое окно, он, вздохнув, отодвинул в сторону чайные принадлежности и взял в руки до дыр зачитанный томик Байрона. А прочитав несколько строк, поймал себя на том, что чтение даётся ему с трудом. В сознании потихоньку, как в тумане, теряя смысл, таяли слова поэта. Он отложил книгу. Задумался о своём, а мысли – всё те же: «Надо наконец-то внести ясность в отношения с Аней». После того как она по его просьбе перед его отъездом сменила комнату, исчезла возможность появления сплетен на их счёт. Их встречи приобрели всем понятный смысл. На вечерние посиделки собирались почти все жёны членов городской администрации, офицеров гарнизона. Вечерами довольно часто Зорич появлялся в гостиной, учтиво раскланявшись во всеми, желал всем доброго вечера, а уходя – всех благ и доброго здоровья, просил зардевшуюся Анечку не отказать ему в просьбе совершить, так сказать, променад по городу и окрестностям в пользу крепкого сна и укрепления здоровья. Неся весь этот обязательный бред, он чувствовал, как отвратительно потела спина, а мелкие капли бисеринками покрывали лицо и стекали со лба до кончика носа. И радовался полутьме гостиной, зная, что это лишь его секрет.

Он, улыбаясь, с ненавистью глядя на этих почитательниц придуманного такими же, как они, салонного этикета, переминаясь с ноги на ногу, был вынужден принимать участие в этой отвратительной игре на правах статиста. И как он был благодарен Аннушке, с улыбкой вспоминал Евгений Иванович, что она своим добрым сердцем сумела понять его состояние и свела на минимум тягостное время ожидания. А выйдя из дома, она, заливаясь смехом, просила прощения за то, что слишком быстро собралась на прогулку, тем самым прервав такую нужную беседу с дамами.

Мысли есаула прервал неистовый лай подросшего Буяна. На кого это он? Кабан, что ли, в гости зашёл? Он встал и отворил дверь. Из леса к дому цепочкой ехали трое верховых, за последним шла нагруженная тюками лошадь. Из дверей соседнего дома высунулась голова повара Ерофеича. Зорич накинул на плечи бекешу и вышел на крыльцо. Подошедший первым высокий, крепкий, приложив пальцы к меховой шапке, из-под которой выбивались тёмно-русые волосы, представился:

– Ротмистр Радович Станислав Казимирович, а это, – качнул головой в сторону, – мои сотрудники: Волков Александр и Кирюшин Владимир.

– Я думаю, – пожимая крепкую ладонь, проговорил есаул, – мне нет нужды называть себя: вы знали, куда и к кому шли. Ваше появление здесь – тому подтверждение. Ерофеич! – позвал есаул. – Прибрать лошадей, дать овса, истопить баньку – это Фёдору, тебе – собери нам на стол. Людей надо накормить. Прошу вас, Станислав Казимирович! – пропуская ротмистра в дом, посторонился Зорич.

Радович, обежав глазами стены дома, подвинул табурет, сел к столу. Пока ротмистр с интересом, но молча, не задавая вопросов, разглядывал увешанную оружием одну из стен, есаул украдкой присматривался к гостю. Правильной формы нос, большие тёмно-серые глаза под густыми бровями. Короткая ухоженная бородка, ровно подстриженные русые усы.

«А ведь мы похожи. Прямо как я в зеркале. Он прямо с дороги, а не скажешь, что так. Следит за собой. Наверняка в жизни пунктуален и аккуратен».

– Евгений Иванович, – прервал размышления есаула ротмистр, – а что это за шашки?

– Которые? Вот эти? Всё это трофеи Фрола Заглобина.

– Фрола Ивановича?! Так я же его знаю. Это он сейчас с Корфом у Силуянова?

– Он самый. Человек силы необыкновенной! По осени со своим племянником спугнули с лёжки секача-одинца. Всё произошло мгновенно. Ивана спасла ветка дерева. Он ухватился за неё и подогнул ноги. Кабан проскочил под ним. А на его беду, следующим шёл Фрол Иванович. Так он с одного маху голову кабану снёс. Его так и доставили – в двух частях. Казаки уверяют, что вес его был не менее двадцати пудов. Фрол – лихой рубака! Над ним подшучивают казаки, что он и шашку-то на ночь кладёт под подушку! – засмеялся есаул.

Посерьёзнев, сдвинул брови. Посмотрел в глаза ротмистра:

– А теперь давайте-ка о деле. Что вас привело сюда?

– Евгений Иванович, – не спеша начал ротмистр, – я вас посвящу в ситуацию, не вдаваясь в детали. Возможно, кое-что вы знаете, но не в курсе последних новостей. А дело в том, что за последний год из приисков было похищено очень много золота. Участились вооружённые нападения с гибелью людей. Случай нападения на фельдъегерскую службу – это не акция одиночек, это действия хорошо организованной группы. Сначала думали решить дело своими силами, и это привело к человеческим жертвам с нулевым результатом. Когда известие о том, что происходит здесь, дошло до центра, механизм пришёл в действие. Задействовали даже армию. К нам сюда прибыл автор многих карательных акций полковник Жлуктов. Начались повальные облавы и обыски. Очень жёсткие. Случился очень серьёзный инцидент. В нескольких верстах от порта обосновалась колония промысловиков: норвежцы, англичане, кого там только нет! Жлуктов послал туда небольшой отряд, чтобы произвести осмотр, обыск, возможно аресты, если потребуется. Это злачное место давно беспокоило местную власть. В кабаке пьяные смутьяны воспротивились действиям солдат. Отобрали винтовки, зверски избили молодых ребят и вытолкали их за ворота этого городища. И стали, запугивая, стрелять в воздух. Прибыл Жлуктов. Растянул цепь солдат, отправил переговорщика к воротам. А те стали стрелять. Жлуктов скомандовал сначала «товьсь», а потом и «пли». И так дважды. В результате трое убитых, много раненых. Но а потом, как обычно, отплата за своих. Снесли ворота, выгнали всех на снег – и два часа на разграбление. Как в Карфагене каком-нибудь. Снесли, поломали всё, до чего руки дошли. В обысках криминального не нашли. Определились с зачинщиками. Забрали их и вернулись в казармы. А Жлуктова – на ковёр к губернатору. Тот, рассказывают, орал на Жлуктова, как на холопа, стёкла тряслись. А Жлуктов – крутой! Сделал поворот и вышел вон. А дверью хлопнул так, что картины на пол грохнулись. Ну а дальше думали ввести комендантский час, но не стали, но улицы патрулируют. Наша служба ночами не спит. Всё перекрыто. Когда я уезжал – никаких результатов, но всех проверяем и перепроверяем всякие версии. Должна быть полная уверенность в том, что закрытую зону с грузом золота покинуть нельзя. Вот почему я здесь.

Помолчали. И тут в приоткрытую дверь просунул патлатую голову Ерофеич:

– Готово, господин есаул!

Евгений Иванович встал.

– Пойдёмте, Станислав Казимирович. Перекусим – и в баньку.

Назавтра после позднего завтрака или раннего обеда – это уж как кому показалось, как рассмешил всех Радович, – вышли, чтобы привести себя в порядок. Пошли к реке. Окружённая белыми берегами Песчаная с монотонным гулом проносила мимо свои мутные жёлто-зелёные воды.

Ледяная десятисаженная полоса со вмёрзшими кустами тянулась вдоль берега. Справа по течению в реку вползла громадная, опоясанная ледяным припоем, в три этажа скала.

– А что это там? – протянул руку ротмистр.

– А там, уважаемый Станислав Казимирович, и ловится та самая рыбка, которая вам так пришлась по вкусу. Лёд там тонкий, потому казаки и набросали туда досок. По ним и ходят. Завтра прибудет Исидор Игнатьевич, большой любитель этого дела. Можете составить ему компанию.

– Я хочу посмотреть поближе, – заикнулся Кирюшин.

Подошли к утоптанной тропке, которая по наклонной тянулась вниз. Кирюшин, цепляясь руками за торчащие из снега кусты, стал спускаться вниз. На какое-то время он исчез из виду.

– Куда он делся? – удивился ротмистр.

– Там козырёк, он под ним. Сейчас он опустится ниже, и мы его увидим.

Через некоторое время Кирюшин появился на льду и помахал руками.

– Там удивительно много рыбы, – рассказывал есаул. – В этом затоне река вымыла глубокие омуты. Корф говорил, что рыба там кишит.

– Что это он там делает? Зачем ему это?! – прервал их Волков.

Радович и есаул, прекратив разговор, посмотрели вниз. Кирюшин, протолкнув доску к ледяной кромке, встал на неё.

– Сейчас же брось это! – закричал ротмистр.

– Он не слышит, – предчувствуя беду, прошептал одеревеневшими губами есаул.

Отсюда видно было, с какой неистовой силой бился поток в кромку скалы. Кирюшин, балансируя, медленными шажками приближался к краю ледяного поля. И тут все вскрикнули разом. Большая трещина под углом протянулась из-под ног Кирюшина. Множество мелких расползлись во все стороны. Конец доски ушёл вниз, смахнув Кирюшина в воду. Стремительный поток вынес его за угол скалы, перевернул и выбросил на стремнину. Безжизненно взмахнув руками, несчастный исчез из виду.

Есаул успел, схватив за полу полушубка, остановить с диким криком кинувшегося к тропе Сашу Волкова. Прижал к себе и тихо сказал:

– Шансов нет. К нему не подобраться никак.

Парень выскользнул из рук есаула вниз. Упал на колени и, обхватив голову руками, рухнул в снег. Ротмистр, согнувшись, закрыл шапкой лицо и покачивался из стороны в сторону. Евгений Иванович, наклонившись, сгрёб руками большой ком рыхлого снега и уткнулся в него лицом. И стоял так, пока не заныли от холода зубы.

Обратно шли молча, занятые своими горестными мыслями. Что его туда тянуло? Зачем он это делал? А теперь этого не узнать никому. Всё это было так скоротечно, страшно и бессмысленно.

А на затоптанной площадке между домами Ерофеич составил компанию не знавшему печали и уныния Буяну. Бросал палку куда подальше. Буян провожал её глазами и с лаем пускался в погоню. Приносил обратно, клал у ног Ерофеича, и так бесконечно долго.

Игра закончилась, когда замотанный Ерофеич стоял с палкой в руке, раздумывая, куда её бросить. На крышу дома, что ли? Оттуда-то наверняка не достанет.

Буян, разом потерявший интерес к Ерофеичу, бросился навстречу медленно бредущим людям. Ерофеич с первого взгляда осознал – беда. Поравнявшись, есаул взял его за локоть и проговорил еле слышно:

– Несчастье у нас, Ерофеич, помянуть надо.

Зашли в столовую, сели за длинный стол. И с подошедшими казаками пили долго и много. Дольше всех держался есаул. Радович и его спутник пили молча. Глаза их, потеряв осмысленное выражение, остекленели. И когда они ткнулись головами в стол, казаки бережно отнесли их к кроватям. Сняв куртки и сапоги, уложили поверх одеял.

Есаул встал, покачиваясь, отстранил руку Ерофеича и вышел наружу. Придя к себе, с третьей попытки зажёг лампу. Посидел с закрытыми глазами. Взял в руки Байрона, полистал бессмысленно, размахнувшись, швырнул его в сторону и уткнулся лицом, стукнувшись лбом, в стол. И отключился мгновенно.

Неделю назад на базу вернулись Корф и Фрол Заглобин с лошадью и санями, доверху нагруженными подарками от Силуянова. А сегодня – день отъезда. Все собраны, одеты по-походному. Последние тягостные минуты прощания.

Есаул подошёл к Волкову. Нагнулся, посмотрел ему в лицо и сказал тихо:

– Это жизнь, Саша, будь крепким.

Паренёк кивнул головой, глаза его наполнились слезами. Опустив голову, он сказал еле слышно:

– Спасибо вам, Евгений Иванович.

Есаул положил руку на его плечо ободряюще и отошёл к Радовичу.

– Прощайте, Станислав Казимирович! Рад был нашему знакомству. Надеюсь, память о трагическом случае не будет единственным воспоминанием о вашем пребывании здесь.

Ротмистр понимающе кивнул головой и крепко пожал ему руку.

Словоохотливый Корф, взяв под руку есаула, отвёл его в сторону. И стал напутственно, будто бы и не он отъезжает, терпеливого Евгения Ивановича загружать всякого рода наставлениями, пожеланиями: беречь себя, держать ухо востро и прочее. Когда есаул стал нетерпеливо переступать ногами, Корф, заметив это, сказал по уму и коротко:

– Смена вам – через месяц. Из порта. Вы поезжайте туда же. На ваш счёт есть кое-какие соображения.

Когда Корф протянул ладонь для рукопожатия, есаул извлёк из кармана толстенный пакет, положил его в руку Корфа и, явно смущаясь, пряча глаза, попросил:

– Прошу вас, Исидор Игнатьевич…

– Понял, понял всё, Евгений Иванович, – сказал Корф, улыбнувшись доверительно, и подкинул на ладони пакет. Сказал по-доброму: – Ого! Прямо Дюма-старший! – и кинулся обниматься.

– Евгений Иванович! – стукнув костяшками пальцев, просунул голову в приоткрытую дверь вежливый Ерофеич.

– Чего тебе? – оторвал голову от бумаг есаул.

Ерофеич вытянул вперёд руку с зажатым в пальцах небольшим предметом.

– Давай сюда! – прищурился, разглядывая, есаул. – Что это?

– Да это, как его, фотокарточка, – приблизился Ерофеич.

– Однако! – протянул изумлённо есаул. – И откуда ж она у тебя?

– Так это ж от ротмистра. Раздевали его тогда, после этого… Вот она, знать, выпала – и под кровать. Её сегодня и нашли.

Зорич внимательно разглядывал кусочек картона. Ерофеич помедлил с минуту, выжидая.

– Разрешите идтить, ваше благородие?

Есаул махнул рукой молча. Обычное групповое фото. Две девушки на диване. Сзади – трое парней. Один в форменной тужурке технического училища. Двое в куртках и рубашках апаш. За ними – стена в цветочек. И фикус в бочке. Ничего особенного. Евгений Иванович пожал плечами и положил было снимок на стол, но передумал…

Он встал и подошёл к окну.

– Боже мой! – вырвалось у него. – Да это же Аня!

А Радович? Конечно же, вот и он! Без бороды, но форма носа, глаза, копна волос. Здесь он моложе, но это точно он. Зорич повернул фото, прочёл: «С. П. Брюс В.» Есаул вернулся к столу, сел. Положил фото перед собой и, скрестив руки за головой, откинулся на спинку стула, закрыв глаза.

Очередная оттепель в конце зимы – днём капает с крыш. Кое-где появились мелкие лужи, но всё вокруг серо и уныло. Временами сыплет мокрый снег. Сосульки к вечеру перестают капать. Замерзают лужи. А потом всё скрывает снег, который всё идёт и идёт. Его становится всё больше и больше. Ели теряют свою тяжеловесную красоту, свою привычную глазу форму. Нижние лапы вдавлены в снег. На верхних столько снега, что не видна даже зелень хвои. А еловый лес издалека напоминает собой скопище снежных бугров, наваленных друг на друга, которых становится всё меньше и меньше, чем ближе к горизонту. «А сегодня и его нет», – безрадостно думает есаул, глядя в окно. Всё затянуто серой хмарью.

Зорич зевнул. «Нет! Надо встряхнуться! Нельзя поддаваться настроению! Если завтра перестанет идти снег, надо сходить в лес. Может, завалим кабанчика».

Подошёл к стене. Снял было бельгийский «Баярд», но передумал и отошёл. Сел за стол и задумался: «Так кто же он, этот Радович? Друг Ани? Родственник? Фотоснимку немало лет, они на нём совсем юные. А Аня совсем не изменилась. Да и Радович. Только вот борода. Знает ли он о наших отношениях с Аннушкой? Не я ли причина его появления здесь? Держался он совершенно естественно. Если бы не это фото… Придётся немного подождать. Всё будет ясно через какие-то пару месяцев».

А снег не переставая шёл. И выдохся только к утру следующего дня. И всё поменялось разом. Да ещё как! На голубом яркое, в полнеба, солнце. Около домов запрыгали, засуетились синички. Чуть дальше к лесу на рябинах появились красногрудые и серые снегири.

Лес оживал. Лыжню пересекали натоптанные зайцами дорожки. Под лыжами тихонько поскрипывает снег. За Фролом на длинной верёвке тянулись лёгкие санки.

Присутствие людей не отпугнуло зверей. Казаки не добывали мясо впрок. «Пусть бегает», – шутили они. Здесь, в радиусе ста вёрст, было полно дичи. И коз, и кабанов, несколько пар лосей. Видели медведя. Но стрелять не стали. Зайцы постоянно по ночам забегали в гости за остатками казачьих трапез, выброшенными на снег.

Буян, проваливаясь в снег, забегал вперёд, но далеко не отходил. За зиму он сильно подрос. Обзавёлся густым загривком. Хвост загнул кольцом. Всегда игривый, он и выражение морды, непонятно отчего, имел какое-то насмешливое. Может, от привычки держать голову набок, как бы прислушиваясь.

– Фрол Иванович, – обернулся есаул, – к болоту подойдём слева, на ветер. Ты постоишь вон у той сосны. Вниз не спускайся и придержи Буяна.

Сказал и, стараясь не шуметь, медленно пошёл к болоту. От не замерзающего зимой болота слабый ветерок донёс запах тухлого яйца и какой-то гнили. Над перемешанной со снегом грязью видны кое-где незатоптанные камышины. Болото начиналось кое-как покрытыми снегом тёмными кочками. То ли это кучки грязи, то ли спины свиней. Надо подойти ближе, решил Евгений Иванович. Ещё с десяток шагов – и тишина взорвалась вдруг адским шумом. Поднятое страхом стадо с визгом и хрюканьем, давя друг друга, взметнув снег, кинулось во все стороны. На есаула, не разбирая дороги, весь дымящийся грязью, с поднятой щетиной нёсся кабан. Первый выстрел не остановил его. Он лишь как бы присел и замедлил бег. Есаул коротко вздохнул, выждал паузу и потянул курок второго ствола. Кабан тяжело рухнул в снег, пропахав борозду длиной в сажень, так велика была его скорость. И завалился на бок. Первым подбежал Буян. Поджав хвост, обошёл кабана, подняв загривок и принюхиваясь. Кабан дёрнул в судороге задними ногами, шумно вздохнул и затих.

– Буян! – закричал подошедший Фрол. – Взять его! Ату!

Буян покосился на него, как бы говоря: «Сам и бери!» – и отошёл в сторону.

– Нет! Ты посмотри на него! Ведь не боится! Ну и борзой! Что ж из тебя дальше-то будет?!

А Буян обошёл кабана вокруг, пристроился сбоку и, подняв ногу, сделал своё привычное собачье дело.

Лицо Фрола надулось, покраснело, глаза вылезли из орбит. И он, повалившись на спину, захохотал, давясь и захлёбываясь, вытирая слёзы кулаком. А Буян подошёл, сел на задние лапы, не мигая, смотрел на Фрола, словно спрашивая, что это с ним. Посмеялся и есаул. Перенесённый стресс требовал выхода.

Уложили кабана на санки. Фрол крепко обвязал его верёвкой, пристроив сверху карабин и ружьё. И потащили груз в гору. Короткие, но широкие лыжи с обитыми лосиной шкурой полозьями, коротким мехом наружу, не давали лыжам проскальзывать вниз, обратно. Поднялись наверх и по проторённой лыжне двинулись к дому. Буян бежал впереди, рыская по сторонам и оглядываясь. Вышли на поляну, остановились передохнуть. И тут пронзительно и зло залаял Буян. Впереди на лыжне стоял громадный волк. Пока Фрол освобождал от верёвок свой карабин, волк развернулся и, не торопясь, скрылся за деревьями.

– Что за чёрт?! – передёргивая затвор, удивился Фрол. – Он што, людей не видел никогда и не боится?!

Не успел Евгений Иванович, набрав воздуха, вступить в дискуссию, как оба с удивлением увидели: по лыжне навстречу им неторопливо вышагивает какой-то человек. А подойдя ближе, молча дал казакам возможность рассмотреть себя. Также молча, прижавшись к его ноге, встал и волк. «Промысловик, – сразу же решил Зорич. – Явно не с лесозаготовок. Уж больно всё сидит на нём ладно, пригнано».

Короткая фуфайка, в плечи которой глубоко врезались лямки, как видно, тяжело нагруженного рюкзака. Набитый патронташ, на нём – большой нож. Высокие сапоги, перетянутые под коленями ремешками.

Переставив лыжи, промысловик протянул широкую ладонь есаулу, сразу же определив в нём главного.

– Антон Замятин я, – сильным уверенным голосом заявил он. – В двух днях пути у меня зимовье на Песчаной. Я слышал, прошлым летом здесь появилось ваше поселение. Выбрал вот время и пришёл с вами познакомиться…

– Я Евгений Иванович, а это вот мой соратник Фрол Иванович. Рад нашему знакомству. До нашей базы отсюда версты три. Доберёмся как раз к обеду. Кстати, у вас замечательный пёс. Вы посмотрите, что наш Буян вытворяет! – засмеялся есаул.

Желая привлечь внимание Ярого, Буян забегал вперёд то с одной, то с другой стороны. Приседал на передние лапы, задрав хвост кверху, и тонким заискивающим голосом лаял. После нескольких таких попыток он смирился, пристроился сбоку от Ярого и зашагал рядом с ним по лыжне, семеня лапами.

Антон сделал пару попыток помочь седобородому Фролу Ивановичу, но тот так свирепо глянул в его сторону, что Антон понял, что принять помощь для самолюбивого казака – значит признать собственную слабость. Антон убедился в том, что он был прав, вечером, когда подвыпивший Фрол предложил ему помериться силой. Казаки шумно, с азартом поддержали Фрола. Сели за стол напротив друг друга, поставив руки углом, обхватив ладони, стараясь прижать кисть другого к столу. Антон с удивлением обнаружил в старике достойного соперника. После трёх попыток казаки единогласно признали ничью. Антон уважительно пожал руку раскрасневшемуся казаку. А Фрол, подкручивая усы, горделиво поглядывал по сторонам и сказал, перегнувшись через стол:

– Вот так-то, сынок!

Засиделись за полночь. Редкий гость в таёжной глухомани – большая радость для всех. И есаул делил её со всеми.

Антону задавали много вопросов о жизни леса и его обитателях. На вопрос есаула, не заходил ли кто в его жилище, охотник рассказал о странном пришельце, посетившем его прошлой зимой. Зорич понимающе переглянулся с Фролом, подумав, что в экипаже Болдырева был ещё один «чинарик»…

А время шло. Зима потихоньку, день за днём уступала свои привычки. Незаметно подтаивал снег. Один за другим появлялись из-под снега островки земли. Подтаявший снег чавкал под ногами. По ночам ещё подмораживало, но днём всё яснее чувствовалось – весна не за горами. И она пришла, сменив холодный северный ветер на тёплый южный. Сильными порывами он раскачивал голые верхушки деревьев. Сносил в сторону беспомощно машущих крыльями ворон. Сыпал на землю высохшие ветки. Снег сползал ручьями вниз, под гору. В лужах, отражаясь, слепило солнце. А на солнцепёках из-под спутанного серого вороха прошлогодних трав потянулись к солнцу зелёные стрелки новых. К вечеру к робкому шороху ветвей и поредевшему стуку капелей из дальнего далёка присоединились едва слышные глухие звуки, немые паузы в которых чередовались раскатистым гулом, и, медленно разрастаясь, поплыла по небу клубящаяся тьма. Всё затихло в ожидании. Ветер – и тот стих, а лениво погромыхивающая туча заволокла собой полнеба. И тут откуда-то из чрева её вырвался вдруг взрывной, грохочущий треск и потряс собой всё дрогнувшее вокруг. И оглушающий этот звук покатился по всему небу.

Наступившие сумерки, увеличивая хаос, освещали вспышками стрелы молний. Дали скрылись под серой пеленой. Откуда-то издалека подул холодный ветер и принёс с собой дождь.

Крупные капли зашлёпали по крышам домов, застучали в окна. Покрылись рябью лужи во дворе, а потом с неба хлынул такой поток воды, что заглушил все звуки вокруг и ограничил видимость несколькими десятками саженей.

Ветер задувал порывами. Верхушки деревьев ходили ходуном из стороны в сторону.

Таким вечер ушёл в ночь, а утром всё поменялось. Проснувшийся раньше других Фрол Иванович, приоткрыв дверь, выглянул во двор и, довольный, ухмыльнулся. Тишина и покой царили вокруг. Ночной ливень вымел со двора остатки снега.

– Зиме – каюк! – пробормотал Фрол Иванович и, приставив ладонь ребром ко лбу, посмотрел вокруг.

На Крутой только выше седловины несколько снежных пятен, а ниже лишь желтизна снежных осыпей. И вокруг – до небесной кромки внизу, до горизонта – переходящая в голубизну зелень хвойных деревьев, всё щедро освещённое солнцем.

– Господи! Чуден мир твой! – перекрестился Фрол Иванович.