Зороастрийская мифология

В данном разделе персонажи и реалии именуются их среднеперсидскими именованиями, а не «авестийскими», как в разделах 1-4, поскольку мифологические события, излагаемые в настоящем разделе, зороастрийская легендарная история приурочивает к селевкидскому, аршакидскому и сасанидскому времени, когда «авестийский» язык был уже мёртвым.

В раздел включены легенды, дошедшие в иранских источниках (за исключением поэмы «Бахрам Гур», не касающейся религиозных вопросов). Легенды о Сасанидах, известные только по персидским источникам, не рассматриваются. [343]

Явишт Фриян и колдун Ахт

Изложено по «Книге о Явиште, сыне Фрияна»

{Через шестьдесят восемь лет после обращения Виштаспа}[1] в один иранский город пришёл колдун Ахт (авест. Áхтия ) с 70-тысячным войском и заявил:

— Я растопчу этот город слонами [Ч], если никто из здешних жителей, возраст которых не более пятнадцати лет [Ч], не сумеет разгадать загадки, которые я задам!

Юноши, узнав о страшной угрозе колдуна, приходили к нему один за другим в надежде спасти город. Но ответить на вопросы никто не сумел, и Ахт приказал всех убить.

Тогда к злодею пришёл Мараспанд, почтенный горожанин, и сказал так:

— Не растаптывай наш город слонами, колдун Ахт, и не убивай неповинных людей! Ибо живёт в нашем городе пятнадцатилетний юноша Яви́шт Фрия́н (авест. Йóйшта, сын Фрия́ны). Каждую твою загадку, которую ты загадаешь, он разрешит.

Тогда колдун Ахт послал письмо Явшиту:

«Явись к моему двору, чтобы я задал тебе 33 вопроса. И если ты не ответишь [на них] или скажешь: „Я не отвечу", тогда я тебя тут же убью».

И Явишт Фриян явился ко двору колдуна Ахта [Ч].

В «Младшей Авесте» («Яшт» 5.81) Йойшта молится Анахите на острове Ранхи, прося победы над злейшим, ослепляющим Ахтия, чтобы [он] сумел ответить на 99 <…> его запутанных и коварных вопросов [Бр].

Но — не вошёл. Он знал, что у нечестивого Ахта под кроватью лежат мертвецы. И он отправил послание:

— Ты держишь под постелью человеческие трупы, и если я [344] войду, Амахраспанды, [что] передо мной, <….> откажутся защищать меня, и тогда я не смогу разрешить загадки, что ты спросишь у меня.

Тогда колдун Ахт приказал поднять постель и постельные принадлежности и принести и расстелить новую постель. [Затем] он призвал Явишта Фрияна и сказал:

— Входи и садись на эту постель и подушку, и я задам тебе вопрос; ответь [же] правильно! [Ч]

Явишт Фриян гневно ответил:

— Лживый негодяй и тиран! Я не сяду на эту подушку, потому что в этой подушке труп человеческий. А со мною бог и Амахраспанды, моя защита. И если я сяду на эту подушку, то тогда мои Амахраспанды откажутся меня защищать, [и] тогда ты спросишь у меня загадки, а я не смогу их разрешить.

Тогда колдун Ахт приказал поднять подушку и принести новую, [и] Явишт Фриян сел на новую подушку. Первый вопрос колдун Ахт <…> задал такой:

— Лучше [ли] рай на земле или на небесах?

Явишт Фрияны сказал:

— Лживый негодяй и тиран! Влачи свою жизнь в нищете, а после смерти попади в ад! Ибо рай на земле лучше рая на небесах [Ч]. Ведь тот, кто не совершает добрых дел на земле, в небесный рай не попадает.

И колдун Ахт, когда услышал эти слова, несколько остолбенел, как человек, который замер, чтобы совершить молитву. И он сказал так:

— Зло мне, Явишт Фриян, от тебя, ибо ты победил меня, как храбрый [побеждает] храбрейшего, хорошая лошадь — лучшую, хороший бык — лучшего. <…> Ибо я за этот вопрос казнил 900 [Ч] маздаяснийских вероучителей, когда они не смогли мне дать ответа. И я убил 9 девушек, которые из-за их набожности получили от правителей золотые короны, украшенные жемчугом. Когда я спросил их, и они сказали, что рай на небе лучше, я сказал [Ч]: «Вот и отправляйтесь туда, раз вы считаете, что там лучше!» Слушай второй вопрос: кто это из созданий Ормазда, кто, [когда] сидит на заду, выше, чем когда стоит на ногах? <…>

— Лживый негодяй и тиран! Влачи свою жизнь в нищете, а после смерти попади в ад! Ибо это — собака [Ч], — не задумываясь, ответил Явишт.

Третий вопрос был о создании Ормазда, которое ходит, но не шагает [Ч], — Явишт ответил, что это воробей. На четвёртый вопрос: у кого роговые зубы, а рог из плоти, ответ Явишта был, что это петух, — ибо петухом называют птицу праведного Сроша; когда он кричит, зло для. души устраняется от творений Ормазда [Ч]. И так злой колдун задавал вопрос за вопросом — о старости: «Что есть [345] то, что люди желают скрыть, но не могут?» [Ч]; о бесстрашном и богатом человеке: «Кто из людей счастливее и легче живёт?» [Ч]; о слоне, лошади, верблюде, осле и других животных: за сколько месяцев и дней они рожают, — и на все загадки сын Фрияна Явишт сразу давал верный ответ. А колдун всё спрашивал и спрашивал:

— Что такое, чего одно? Что — 2? Что — 3, что — 4 <…> что — 7, что — 8, что — 9 и что — 70? [Ч]

Это был тринадцатый вопрос, и Явишт, сын Фрияна, ответил на него так:

— Лживый негодяй и тиран! Влачи свою жизнь в нищете, а после смерти попади в ад! Ибо одно — благочестивое Солнце, которое освещает весь мир; 2 — вдох и выдох; 3 — добрая мысль, доброе слово и доброе дело; 4 — вода, земля, растения и животные; <…> 7 — семь Амахраспандов; 8 — мир и всё доброе; 9 — девять отверстий в теле человека, 10 — десять пальцев на руке [Ч].

Ответ был верен. Колдун Ахт задал ещё несколько вопросов и опять получил правильные ответы, — несмотря на то, что с каждым разом вопросы были всё сложней:

— От чего женщины получают наибольшую радость?

Явишт Фриян сказал:

— Лживый негодяй и тиран! Влачи свою жизнь в нищете, а после смерти попади в ад! Ибо дело [обстоит не] так, как ты думаешь, но так, как я знаю, потому что ты так думаешь, что женщинам большая радость от разных нарядов или быть старшей женой, [но] это не так: для женщины большая радость — быть со своим мужем. <…>

— Ты лжёшь, и я тебя убью за этот вопрос! [Ч] — закричал колдун Ахт. — Пойдём к твоей сестре, которая жена мне, — к красавице Xуфри́х; пойдём — и ты спроси мою жену, она никогда не говорила неправды и не говорит, и я поступлю по её словам.

Явишт согласился [Ч]. Они отправились к Хуфрих и спросили её:

— Женщинам большая радость от разных нарядов, быть достойной старшей женой или большая радость от пребывания со своим мужем? <…> Сядь и реши правильно этот вопрос.

Тогда Хуфрих подумала:

«Я оказалась в трудном положении из-за этого лживого негодяя, тирана и колдуна. Если я [скажу правду], он не оставит меня, а велит убить. Но если я скажу неправду, то он убьёт моего брата [Явишта], и я буду проклята. [Поэтому] лучше, если я скажу правду, а если скажу ложь, я сама стану проклята, и нарушится закон, вера и обычай. Но если он меня убьёт за правду, я стану праведнее».

И она покрыла голову чадрой и сказала:

— Женщинам большая радость от разных нарядов и от того, [346] что она будет старшей женой, но если при этом она не будет спать с мужчиной, то она [будет] в горе и печали, и эти радости не что иное, как горе и печаль. А если они при этом спят [со своими мужьями], то они более радостны. <…>

Колдун Ахт, когда услышал эти слова, разгневался и тут же убил Хуфрих. И душа Хуфрих в тот же миг направилась в рай и воскликнула:

— Хорошо, [ибо] я до сих пор была праведной, а теперь стала ещё праведней! Но ужасно, [что] ты, колдун Ахт, до сих пор был проклят, а теперь стал ещё более проклят! [Ч]

Рассвирепел колдун Ахт: всё знает Явишт, все загадки разгадывает. И задал самый трудный вопрос:

— Что это: 10 ног, 3 головы, 6 глаз, 6 ушей, 2 хвоста, 3 члена, 2 руки, 3 носа, 4 рога, 3 спины, от чего жизнь и содержание всему миру? [Ч]

Явишт не знал ответа и сказал колдуну:

— Лживый негодяй и тиран! Влачи свою жизнь в нищете, а после смерти попади в ад! Поскольку, согласно обычаю, тот, кто идёт мочиться, и [ему] задают вопрос, может не отвечать.

— Ступай, — сказал колдун Ахт, — но возвращайся скорее, и тогда горе тебе, если ты ответишь неправильно. Тогда я тебя убью.

Явишт отошёл и задумался. Ни живой, ни мёртвый, ни вновь оживший не смог бы разгадать эту загадку [Ч]. Оставалось одно — ждать помощи у Ормазда и Амахраспандов.

И Ормазд послал Нерьясанга к праведному юноше. Вестник великого бога сказал Явишту:

— Ответь колдуну на его загадку, что это — пара быков в упряжке и пахарь.

Явишт очень испугался, услышав голос божьего вестника. «Что если это Ахриман и его дэвы подсказывают мне ложный ответ? — подумал он. — Я отвечу Ахту неверно, и он убьёт меня согласно нашему уговору. Как бы мне узнать, от Благого Духа этот голос или от Злого?»

И тогда Нерьясанг, бог, явился перед Явиштом Фрияном и сказал:

— Не бойся, ибо я — бог Нерьясанг, я пришёл к тебе [Ч]. Ормазд послал меня к тебе в помощь. Иди и дай ответ колдуну, он ждёт.

Обрадовался Явишт, бегом побежал к лживому колдуну и воскликнул:

— Эй, лживый негодяй и тиран! Ответ на этот вопрос такой: это пара быков с мужчиной, который пашет.

И когда колдун Ахт услышал эти слова, он сразу изумился, и 3 дня и 3 ночи был изумлён [Ч].

Когда он пришёл в себя, он задал Явишту последние вопросы, услышал правильные ответы и умолк. [347]

Теперь была очередь Явишта спрашивать, а колдун Ахт должен был отвечать.

— Я разгадал тридцати три твои загадки, — сказал юноша, — а тебе задам только три, и если ты ответишь неправильно или скажешь «не знаю», я сразу тебя убью, — таков уговор.

— Спрашивай, — сказал Ахт.

Явишт задал все три вопроса сразу: «Сколько стоит семя в горсти земли?», «Сколько стоит пашущий вол?» и «Сколько стоит благочестивое дело хведодáх?»[2] [Ч]

Ахт ответов не знал и напомнил Явишту, что по обычаю он может пойти помочиться прежде, чем отвечать на вопросы. Явишт согласился. Ахт колдовским путём направился в ад и сказал Ахриману:

— Проклятый! [Ч] Подскажи мне правильные ответы на загадки Явишта, сына Фрияна.

Но проклятый Ахриман сказал колдуну Ахту:

— Я не могу ответить тебе на твои вопросы, ибо, если скажу, все мои творения уйдут вместе с дэвами, демонами и паирика, а я люблю тебя не больше чем мои творения. Ты задал мне эти свои вопросы, и если я отвечу [на них], все мои творения ослабеют и [у меня] не останется никакого противодействия творениям Ормазда. <…> Пойди и повинись, нельзя нарушить договор, и, если пришло время смерти, [его] повернуть. Ибо твоё место — ад, и наказание тебе — суровее, чем всем [остальным] грешникам [Ч].

Делать нечего — Ахт покинул ад и поплёлся к Явишту, чтобы принять смерть. И он сказал Явишту, праведному маздаяснийскому юноше, сыну Фрияна:

— Твое счастье, Явишт Фриян, что Ормазд и Амахраспанды были с тобой. То, что ты не знал, они тебе говорили. [А] я, который надеялся на Ахримана и дэвов [Ч], задал им три твоих вопроса, а ответов не получил.

Тогда Явишт Фриян в тот же миг колдуна Ахту ножом для приготовления барсома и священным заклинаниелг поразил и уничтожил дэва в его теле [Ч].

Проклятый Искандар

Изложено по пехлевийским текстам, указанным в подстрочных примечаниях.

Пока не исполнилось триста лет [после обращения Виштаспа, маздаяснийская вера] пребывала в чистоте, а люди были свободны от сомнений. [348]

Затем проклятый и нечестивый Злой Дух, чтобы заставить людей засомневаться в этой вере, наслал обретавшегося в Египте румийца Искандáра на Иран чинить опустошение и наводить страх. Он убил иранского царя, разрушил царский дворец, опустошил государство. А религиозные книги, в том числе «Авесту» и «Зенд», написанные золотыми буквами на специально подготовленных воловьих шкурах и хранившиеся в Стахре <…> в «Замке письмен», тот подлый, порочный, грешный, злонравный румиец Искандар из Египта собрал и сжёг. Он убил многих высших жрецов и судей, херпатов и мобедов, приверженцев зороастризма, деятельных и мудрых людей Ирана.

Искандар посеял смуту и ненависть между вельможами и удельными правителями Ирана, которые стали враждовать друг с другом, но и сам был разгромлен и попал в ад. [Кл].[3]

После смерти проклятого Искандара, румийца, {среди населения Ирана начались раздоры и междоусобия, и поскольку у них не было ни царя, ни правителя, ни предводителя, ни жреца, сведущего в религии, люди засомневались в существовании бога. И тогда появились в мире всякого рода лжеучения, чуждые верования, ереси, сомнения и беззакония [Кл].}[4]

{Джам, Фретон и Кей Ус были созданы Ормаздом бессмертными, но проклятый Ахриман изменил это, и они умерли. Но и Творец всего сущего изменил судьбу злых творений Злого Духа: Тьма наделила бессмертием Дахака Бевараспа, туранца Фрасийака и Искандара, а Ор-мазд отнял у них бессмертие, и они сгинули с земли.}[5]

В «Шахнаме» Искандар — хороший и справедливый царь.

Арташир Папакан, Шапур и Ормазд

Изложено по: «Карнамак-и Арташир-и Папакан»

После смерти проклятого Искандара 240 удельных правителей было в Иране.

Персией правил Папáк. Наследника у него не было.

Сасáн же был пастухом Папака и всегда находился при стаде овец. И был он из рода Дария, сына Дария, а в жестокое правление Искандара он бежал и скрывался, бродя с пастухами-курдами.[6] [349]

Папак не знал, что Сасан происходит из рода Дария.

Однажды ночью Папак увидел во сне, что Солнце засветилось из-за головы Сасана и освещает весь мир.

На другую ночь он увидел, что Сасан сидит на украшенном белом слоне и все, кто есть в каршваре, стоят вокруг, кланяются ему, славят и восхваляют.

На третью ночь он увидел, что огни Фарнбаг, Гушнасп и Бурзин-Михр загораются в доме Сасана и освещают весь мир.

Папак, когда увидел это, удивился. Он призвал к себе мудрецов и толкователей снов и рассказал им сон, который он видел в каждую из трёх ночей [Ч].

— Тот, кого ты видел, достигнет царствования над миром, — сказали Папаку толкователи. — Или, может быть, это будет не он сам, а кто-нибудь из его царственного рода.

Тотчас Папак призвал к себе пастуха Сасана и спросил:

— Ты из какого рода? Был ли кто-нибудь из предков твоих, кто царствовал и правил? [Ч]

Сасан честно признался Папаку, что он из рода Дария, и попросил у Папака зашиты. Обрадовался Папак, велел накормить Сасана по-царски, облачить его в лучшие одежды, и отдал ему в жёны свою дочь.

Вскоре у Сасана родился сын, и был он наречён именем Арташи́р. Папак усыновил его и сам занялся его воспитанием. К пятнадцати годам Арташир прославился на всю Персию своими знаниями и доблестью.

Весть о достойном юноше достигла царя Артабана. И он тотчас написал письмо Папаку:

«Мы слышали, что у вас есть сын достойный и очень преуспевший в верховой езде.

И воля наша [такова]: ты пошлёшь [его] к нашему двору, он придёт к нам, дабы быть с [моими] сыновьями и принцами царского рода. И мы его вознаградим за то образование, которое у него есть».

Так как Артабан был более могущественным, Папак не мог поступить иначе и ослушаться его приказа [Ч].

Арташир был отправлен ко двору Артабана. Там его полюбили; он проводил время с царскими сыновьями, вместе они упражнялись в стрельбе из лука и верховой езде, вместе ездили на охоту.

Однажды на охоте Арташир метком выстрелом убил птицу. Меткость стрелка восхитила всех. Царь Артабан прискакал к охотникам и спросил, кто этот искусный стрелок.

— Я, — солгал один из царских сыновей.

— Нет, это не он, это я убил птицу, — возразил Арташир и укорил сына Артабана: — Талант и мужество нельзя присваивать жестокостью, бесчестьем, ложью и несправедливостью! <…> Давай мы [350] с тобой ещё раз попытаемся выявить достоинство, храбрость и ловкость! [Ч] Птиц много в этой степи, — покажем же, кто из нас лучший охотник и более меткий стрелок!

Артабану эти [слова] показались непозволительной дерзостью [Ч]. Он отослал Арташира на конюшню и запретил ему отныне ездить верхом, ходить на охоту и заниматься науками и искусствами.

Арташир понял, что царь поступил так из зависти: он, Арташир, превзошёл его сыновей. И он написал письмо Папаку, где рассказал обо всём случившемся.

Ответ пришёл такой:

«Ты поступил неразумно, когда из-за вещи, от которой не могло быть никакого вреда, поспорил с вельможами и грубо с ними разговаривал. Теперь же проси прощения молитвой покаяния в грехах. Учти, что мудрецами сказано: „Враг не может сделать врагу того, что постигает неразумного человека из-за его собственных поступков" <…> Ты сам знаешь, что Артабан надо мной, тобой и многими людьми в мире в отношении тела, души и имущества правитель более властный. И теперь мой тебе совет строжайший такой: выкажи покорность и послушание» [Ч].

Среди приближённых Артабана была одна достойная девушка [Ч]. Однажды она увидела Арташира на конюшне и сразу влюбилась в него. Они познакомились. Постоянно, каждую ночь, когда несчастный[7] Артабан засыпал, эта девушка тайком шла к Арташиру и оставалась с ним до утра, а потом возвращалась к Артабану [Ч].

Однажды Артабан призвал мудрецов-звездочётов и спросил, что являют звёзды небесные и что ждать стране и ему, царю, в ближайшее время. Звездочёты сказали:

— Небо сулит появление нового великого правителя. Он убьёт мелких правителей, объединит страну, и снова наступят мир и согласие в державе. Ясно, что каждый подданный, который в ближайшие три дня убежит от своего господина, достигнет величия и господства и станет победителем и повелителем над своим господином [Ч].

Девушка услышала эти слова и пересказала их своему возлюбленному. И Арташир решил бежать в эти три дня, о которых говорили звездочёты.

Ночью девушка похитила из сокровищницы Артабана множество всякого добра и ценных изделий, а Арташир оседлал двух коней, столь стремительных скакунов, что за один день они могли покрыть расстояние в 70 парасангов. [351]

Несколько часов спустя они проезжали деревню. Арташир был очень удивлён, когда незнакомая женщина, местная жительница, приветствовала его, благословила, назвала «Кейем», и царём. Это женщина посоветовала беглецам поскорее достичь моря — там, сказала она, погоня не настигнет их и они будут в безопасности.

Наступил день; Артабану доложили, что Арташир бежал и девушки тоже нет. Потом обнаружилась пропажа сокровищ. Разгневанный царь, узнав у звездочёта, куда направились беглецы, тут же снарядил для погони четырёхтысячный отряд воинов, и они тронулись в путь.

Артабан скакал во главе отряда. Путь их пролегал через Персию, ибо они знали, что в ту сторону направились беглецы: придворный звездочёт сказал Артабану это. Когда они достигли дороги в Парс, Артабан спросил у местных жителей:

— Давно ли здесь были два беглеца, юноша и девушка?

— Ещё на рассвете, — был ответ, — а за ними скакал чудесный баран, самый прекрасный из всех, каких мы видели в жизни.

Артабан заторопился дальше. Через несколько часов он задал встречным людям тот же вопрос, и ему ответили:

— Беглецы, про которых ты спрашиваешь, были здесь в полдень. И рядом с ними бежал чудесный баран.

А когда Артабан, ещё через несколько часов, спросил про Арташира и девушку у караванщиков, повстречавшихся ему, ответ был такой:

— Они опережают вас на 21 парасанг. И на коне у юноши, про которого ваш вопрос, сидел баран.

Подивился Артабан и спросил у вероучителя из своей свиты, что же это за баран такой, которого видели с Арташиром.

— Это Фарр Кейанидов, — ответил вероучитель. Он теперь принадлежит Арташиру. Нам уже не нагнать его — такова воля Ормазда. Поэтому не утруждайте себя и всадников, не мучайте и не губите коней, а поищите другое средство против Арташира [Ч].

Артабан возвратился с отрядом в столицу и стал снаряжать войско для битвы с Арташиром. А Арташир и девушка тем временем скакали через Персию к морскому побережью. Тамошние жители были недовольны правлением Артабана, и когда Арташир достиг того края, они присоединились к нему. Вскоре у Арташира было большое войско.

И вот подошло время воевать с Артабаном. В течение четырёх месяцев каждый день было много битв и сражений. <…> [Арташир] полностью разбил войско Артабана, захватил его имущество, скот <…> и военное снаряжение <…>

Поскольку Фарр Кейанидов был у Арташира, он одержал победу. Он убил Артабана, всё состояние Артабана попало в его руки. Он взял в жёны дочь Артабана [Ч].

Так Арташир стал царём.

Столицей державы он сделал Стахр.

Своё царствование Арташир начал с того, что благоустроил множество [352] селений, учредил храмы огня и провёл оросительный канал в местность, где земледельцам не хватало воды.

{Арташиру помогал также Тансáр[8]}, праведный зороастрийский жрец. Сам Ормазд отметил его праведность, когда Зардушт в Небесном царстве спросил Творца: «Чья жизнь — благо для арийских стран, и кто наносит невосполнимый урон Лжи и дэвам?» Ормазд тогда ответил пророку: «Это Тансар. Людям свойственно впадать во грехи, они чтут дэвов, клевещут и лжесвидетельствут, совершают прочие гадкие непристойности, — но Тансар, как талисман, своими благими мыслями, речами и делами оберегает людей от Зла».}[9]

Затем Арташир обратил свой взор к поприщу воинских подвигов.

Он разбил армию курдского[10] царя и захватил всё его имущество. Но по дороге домой войско Хафтобáта, хозяина Червя, напало на Арташира [и] захватило у его всадников всё имущество и снаряжение [Ч].

Исследования показали, что «„Хафтобат", по-видимому, является забытым титулом, который, возможно, употребляется и как имя собственное. <…> Объяснение этого имени, приведённое в „Шахнаме", — „имеющий семь сыновей". <…> Дармететер, считавший, что первоначально „Хафтанбохт" было именем самого дракона, предлагал понимать под семью сыновьями семь голов дракона.

История о Черве, приведённая в „Шахнаме" Фирдоуси, более подробна. В ней рассказывается, что дочь Хафтобата нашла Червя в яблоке; поэтому мы переводим „кирм" как „червь", а не „дракон". <…> Девушка кормиле Червя кусочками яблока, он становился всё больше и больше, а Хафтобат, благодаря удачам, сопутствующим теперь его дочери и ему, стал богаты и сильным правителем. О битвах этого Хафтобата с Арташиром и рассказывает „Карнамак". Виденгрен <…> предлагал видеть в образе Хафтобата представителя парфянской династии, среди воинов которой почитание дракона играло важную роль. <…> Хеннинг, установивший по топонимам место описываемых действий как побережье Персидского залива, усматривает в этом образе индуистский культ Нáги,[11] почитавшегося жителями данной области. Возможно, однако, что в этом эпизоде „Карнамака" нашёл отражение широко распространённый в восточном и европейском фольклоре сюжет борьбы героя с чудовищем».[12]

Хафтобат жил в Гуларé. Там была неприступная крепость, а в ней — обиталище Червя, могущественного идола, помогавшего Хафтобату. Арташир послал туда войско с приказом захватить крепость.

Но воины Хафтобата, служители Червя [Ч], перехитрили воинов Арташира. Они спрятали всё ценное в тайник, заперли крепостные ворота и ушли в горы. Воины Арташира окружили пустую крепость, разбили лагерь и стали готовиться к завтрашнему штурму. А когда [353] наступила ночь, войско Червя напало на них, совершило ночной налет, убило многих из всадников Арташира, захватило у них коней, оружие, военное снаряжение и всё имущество. А [остальных всадников Арташира] с насмешками и оскорблениями, раздетыми, отослало к Арташиру.

Арташир, когда увидел это, очень огорчился. Он призвал ко двору из всех областей и местностей войско и сам отправился с большим войском на битву с Червём. Когда он пришёл к Гуларской крепости, всё войско Червя находилось в ней [Ч].

У Хафтобата было семь сыновей, которые правили разными областями. На беду один из них накануне решил навестить отца, и как раз в тот день, когда к Гулару пришёл Арташир, сын Хафтобата тоже был на подходе к Гуларской крепости, а с ним сопровождавшее его многочисленное войско. Служители Червя [Ч] увидели с крепостных стен, что приближается подмога, открыли ворота и дали Арташиру сражение. С обеих сторон было много убито. Войско Червя <…> так перекрыло пути и проходы, что никто из войска Арташира не мог выйти и принести для себя еду и корм для лошадей. И из-за этого негодяя как люди, так и лошади — все попали в нужду и бедствие.

Прознав, что Арташир попал в беду, перс Михрáк снарядил войско, отправился в резиденцию Арташира и унёс всё его имущество и сокровища.

Когда Арташир услышал о таком вероломстве Михрака и других персов, он сразу подумал: «Надо закончить битву с Червём, а потом идти на битву с Михраком» [Ч].

Посовещавшись с военачальниками, он сел за еду. Тотчас из крепости прилетела небольшая деревянная стрела и до перьев вонзилась в барашка, который был на столе. На стреле было написано:

«Эту стрелу выпустили наделённые чудодейственной силой всадники хозяина Червя. Но не подобает, чтобы такой выдающийся человек, как вы, был убит нами, как мы убили этого барашка».

Арташир, когда увидел такое, вывел [оттуда] своё войско и ушёл. Но войско Червя поспешило за Арташиром и в узком месте так устроило [засаду], что войско Арташира не могло выйти. Сам Арташир оказался на берегу моря один [Ч].

Спас его Фарр Кейанидов. Он был далеко, [но теперь] сразу оказался перед Арташиром и медленно шёл, пока не вывел Арташира невредимым из того труднопроходимого места и от врагов и пока тот не достиг деревни [Ч].

Арташир оказался в доме, где жили два брата. Он утаил от них, что он царь, — представился одним из всадников Арташирова войска, окружённого в горах войском Червя. Братья сказали:

— Да будет проклят лживый Злой Дух, который делает этого [354] идола таким сильным и могущественным, что все люди [этих] краёв отступают от веры в Ормазда и Амахраспандов, и даже такой великий правитель и человек, как Арташир, вместе со всем своим войском потерпел поражение от рук тех проклятых врагов — идолопоклонников!

Они взяли коня Арташира, привели его на подворье, привязали на конюшне, накормили <…> Арташира они отвели на подобающее место и посадили там.

Арташир был очень расстроен и всё размышлял [Ч].

Он и два брата отужинали и сотворили молитвы Ормазду и Амахраспандам. Арташир перестал сомневаться в верности братьев, давших ему приют, и открылся им.

Они сказали:

— Фрасийак Тур и проклятый Искандар были изгнаны из Ирана — будет изгнан и Червь. Надо поступить вот каким образом: ты сам примешь вид иноземца и у входа в жилище [Червя] предложишь себя в услужение Червю. Ты возьмёшь туда [с собою] двух учеников, сведущих в религии, и тайно произнесёшь молитвы и заклинания богам и Амахраспандам. А когда настанет время еды Червя, сделай так: берёшь расплавленную медь и льёшь её в пасть тому злодею, пока он не сдохнет. Духовную сущность этого злодея можно убить молитвами и заклинаниями богов, а телесную — расплавленной медью[13] [Ч].

— Так будьте вы моими помощниками! — воскликнул Арташир.

Братья согласились. Арташир вернулся в столицу, убил Михрака и стал готовиться к войне с Червём.

Он взял много серебряных и золотых монет и нарядов, сам надел хорасанское платье, пришёл с [двумя братьями] к подножию Гуларской крепости и сказал:

— Я — хорасанец и прошу наделённого чудодейственной силой господина о милости допустить к службе при [его] дворе.

Идолопоклонники приняли Арташира с теми двумя людьми и разместили [их] в доме Червя.

Арташир, таким образом, в течение трёх дней проявлял себя услужливым и покорным Червю, а серебряные и золотые монеты роздал слугам и сделал так, что все, кто был в крепости, удивлялись и восхваляли его.

Потом Арташир сказал:

— Было бы лучше, если бы в течение трёх дней я собственноручно подавал Червю еду.

Служители и управляющие согласились [Ч].

Тогда Арташир тайком послал гонца с приказанием своему войску [355] быть наготове. Войско должно напасть на Гуларскую крепость в тот день, сказал Арташир, когда дозорные увидят над крепостью дым.

Потом Арташир напоил вином охрану Червя, и все они уснули.

Пришло время кормить Червя. Червь взревел, как он это делал каждый день [Ч]. Тогда братья произнесли молитвы Ормазду и Амахраспандам, а Арташир взял расплавленную медь и кровь быков и овец и понёс Червю. Червь разинул пасть, чтобы выпить кровь, и Арташир влил туда расплавленную медь.

Как только медь проникла в тело Червя, он раскололся на две части, и (при этом) раздался такой крик, что все люди крепости пришли туда, и крепость была повергнута в смятение. Арташир взял в руки меч и щит и устроил в крепости великое побоище, а [затем] приказал:

— Разведите костёр, чтобы дым был виден тем всадникам! Слуги так и сделали. [Ч]. Армия Арташира увидела дым, прозвучал боевой клич, — и вскоре с Гуларской крепостью было покончено.

Когда Арташир убил Артабана, два сына Артабана бежали. И вот они написали письмо дочери Артабана — жене Арташира:

«Правду говорят: нельзя доверяться женщинам! Неужто ты забыла о смерти всех твоих близких! Твой супруг убил твоего отца. Мы, твои братья, томимся в чужеземной стране в плену. Найди средство отомстить! Посылаем тебе вместе с этим письмом яд — подсыпь его в злодею еду. Тогда мы вернёмся и заживём счастливо. И ты заслужишь душу, достойную рая, и вечное имя, и другие женщины мира из-за твоего доброго деяния станут более почитаемы и уважаемы».

Когда дочь Артабана увидела письмо такого содержания с ядом, который они ей послали, она подумала: «Я должна это сделать и высвободить из оков [Ч] своих братьев».

И однажды она подсыпала яд в чашу с едой. Но едва Арташир приготовился есть, огонь Фарнбаг в образе красного петуха влетел в окно и выбил чашу из рук Арташира. Еда рассыпалась по ковру. Тут вбежали собака и кошка, вмиг всё съели — и пали замертво.

Арташир призвал стражу, велел схватить жену и немедленно казнить. Но верховный жрец сказал ему:

— Не торопись. Эта женщина беременна, её нельзя убивать до тех пор, пока она не родит [Ч].

Арташир был в гневе и грубо перебил верховного жреца. Он повелел казнить злодейку немедленно. Однако верховный жрец, зная, что Арташир потом будет раскаиваться в убийстве своего неродившегося сына, ослушался царя и тайком увёл дочь Артабана в свой дом.

Прошло некоторое время, и у Арташира родился сын Шапýр.

Однажды Арташир вспомнил о ребёнке, которого он приказал убить, и заплакал. Придворные спросили, что так опечалило царя, и когда Арташир ответил им, верховный жрец пал ниц и сказал: [356]

— Не кручинься, Арташир. Жив твой сын, ибо я ослушался твоего приказа.

И он поведал царю, как всё было.

— Мой сын воскрес из мёртвых! — воскликнул, не помня себя от счастья, Арташир и велел одарить верховного жреца драгоценностями из сокровищницы.

Потом Артаишр пошёл из области в область, дал много боёв правителям [разных областей] Ирана. Но всегда, когда он наводил порядок в одной области, другая восставала и становилась неподвластной [ему], и по этой причине [Арташир] был очень печален <…>

Он послал человека из своих доверенных лиц к индийскому прорицателю, чтобы спросить [его] о превращении Ирана в единое государство [Ч].

Посланник Арташира привёз такой ответ: «Это господство могут наладить два рода — твой и Михрака <…> иначе его наладить нельзя» [Ч].

Сильно разгневался царь от таких слов прорицателя.

— Никогда никто из рода Михрака не будет властвовать в Иране! — воскликнул он. — Ведь Михрак был моим врагом!

Из-за гнева и мести пошёл Арташир в резиденцию Михрака и приказал перебить всех его детей.

А дочь Михрака, которой было три года, кормилицы увели и вручили одному крестьянину, чтобы он её воспитывал и любил.

Прошло несколько лет. Однажды Шапур отправился на охоту. Его сопровождали девять всадников. И случилось им на обратном пути проезжать ту деревню, где жила дочь Михрака.

По предопределению, девушка была у колодца, доставала воду и поила скот. <…> Когда девушка увидела Шапура и всадников, она выпрямилась, поклонилась и сказала:

— Будьте в здравии, садитесь, пожалуйста, так как [это] место прекрасно, тень от деревьев прохладна, а время жаркое. Я же достану воду, а вы и [ваши] кони напьётесь.

Шапур был зол от усталости, голода и жажды и сказал девушке:

— Прочь, грязная распутница! Нам не нужна твоя вода.

Девушка печально отошла и села в сторонке [Ч].

Шапур приказал всадникам набрать в колодце воды и напоить коней. Всадники опустили в колодец ведро, зачерпнули — и не смогли вытащить ведро обратно, сколько ни силились. А девушка издали наблюдала. <…>

— Стыд и позор вам, что вы слабее и менее умелы, чем женщина! [Ч] — воскликнул Шапур, отобрал у всадников верёвку и вытащил ведро с водой.

Девушка удивилась силе и умению Шапура. Когда она увидела, [357] как он сам силой, умением и достоинством вытащил ведро из колодца, она подбежала к нему, пала ниц и сказала:

— Будьте бессмертны, Шапур, сын Артаишра, лучший из людей!

Шапур засмеялся и сказал девушке:

— Откуда ты знаешь, что я Шапур?

Девушка сказала:

— От многих я слышала, что в Иране нет всадника, который равен тебе, Шапур, сын Артпашира, по силе, стати, внешности и ловкости [Ч].

Шапур поинтересовался, чья она дочь. Услышав, что она дочь крестьянина, он не поверил: не может быть крестьянская дочь столь красива и столь сильна. И тогда девушка, взяв с Шапура слово, что он не причинит ей зла, призналась, что она дочь Михрака.

Шапур позвал крестьянина и взял девушку в жёны. В ту же ночь он был с ней. По предопределению, как оно должно [было] быть, она забеременела Ормаздом, сыном Шапура [Ч].

Помня, что Арташир клялся никогда не родниться с Михраковым домом, Шапур скрывал от него, что у него есть внук. Но когда Ормазду исполнилось семь лет, правда раскрылась.

Ормазд отличился на ристалище, и Арташир поинтересовался, чей это сын. Ормазд ответил, что он сын Шапура.

Арташир тотчас призвал Шапура, и тот сознался во всём, предварительно попросив у отца пощады. Арташир сказал:

— Это неподобающе. Почему ты в течение семи лет скрывал от меня такого хорошего сына?

И он полюбил Ормазда, да ему много подарков и воздал благодарность богам. И он сказал:

— Всё [именно] так, как сказал индийский прорицатель.

А после того как Ормазд пришёл к власти, он сумел весь Иран объединить в одно государство, а правителей различных областей он заставил подчиниться его власти [Ч].

Сошествие во ад праведного Вирафа

Изложено по: «Арта-Вираф намак»

Но религиозные смуты, лжеучения, чуждые верования, сомнения и беззакония [Кл], посеянные проклятым Искандером, продолжали терзать иранскую землю. В делах зороастрийской веры царила путаница, людей одолевали сомнения [Кл].

Так продолжалось до тех пор, пока не родился блаженный душебессмертный Атурпат, сын Махраспанда. [358]

И вот жрецы решили, что пора положить этому конец и укрепить веру в народе. В храме бессмертного огня Фарнбаг они созвали собрание, на котором держали долгий совет и порешили так:

«Следует найти способ, чтобы один из нас отправился в иной мир и принёс вести из духовной сферы, а ныне живущие люди узнали бы, доходят ли наши молитвы, церемонии освящения хлеба, религиозные гимны, обычаи омовения и очищения до богов [язатов] или до дэвов и помогут ли боги нашим душам или нет».

Получив согласие наставников веры, участники совета созвали всех людей к храму огня Фарнбаг и отобрали из них семь мужей, которые более других уверовали в бога и зороастрийскую религию, были более благонравны и праведны в своих мыслях, словах и делах. Мужам было сказано:

— Садитесь и сами выберите из вас одного, кто бы для этого дела подходил лучше, был [бы] безгрешнее и знаменитее.

Те семеро мужей сели и из семи отобрали трёх, а из трёх — одного по имени Вираф [Кл].

В подлиннике: Вираф, которого ещё называют Вех-Шапуром [Кл], — Вираф отождествляется с Вех-Шапуром, верховным жрецом при шаханшахе Хосрове I Аноширване.

— О верующие в Ормазда! — сказал Вираф, узнав о решении совета. — Я готов спуститься в загробный мир и поведать вам обо всём, что там увижу, но сперва пусть меня подвергнут испытанию копьём. Да бросят в меня копьё трижды; если пущенное копьё попадёт в меня, я охотно отправлюсь в то место, где находятся праведники и грешники, точно передам ваше обращение и принесу верный ответ [Кл].

Тотчас принесли копьё, и ордалия началась. Трижды бросали копьё в праведного Вирафа: первый раз при слове «хумат» [добрые мысли], второй раз при слове «хухт» [добрые слова] и третий раз при слове «хваршт» [добрые деяния]. И все три раза копьё попало в Вирафа [Кл].

Праведный Вираф помнил наказ Зардушта, что богу угоден кровнородственных брак; у него было семь сестёр, и все они были его жёнами. Обливаясь слезами, они пришли на собрание в храм огня Фарнбаг, все семь, поклонились жрецам и запричитали:

— Не отправляйте Вирафа в загробный мир, о зороастрийцы! Ибо мы — семь сестёр, а он — один брат, и каждая из нас семи — ему жена. Мы как семь потолочных балок в доме, опирающихся на одну колонну: если колонну уберут — балки рухнут. Для нас, семи сестёр, брат — тот единственный, кто с божьей помощью обеспечивает нам жизнь, содержание и несёт добро. Вы до срока отправляете его из этого царства живых в царство мёртвых и без причины делаете нам зло! [Кл] [359]

— Успокойтесь, — сказали жрецы жёнам праведного Вирафа. — Только на семь дней он отправляется в потустороннее царство. Через семь дней он вернётся к вам не только целым и невредимым, но будет прославлен и возлюблен богами за подвиг сошествия во ад.

Успокоились Вирафовы жёны, утёрли слёзы и покинули храм огня. Тогда Вираф прочёл предписанные молитвы, омыл голову и тело, облачился в чистые одеяния, выпил освящённое вино, улёгся на ложе и погрузился сон.

Семь дней религиозные наставники и семь сестёр Вирафа у неугасимого и благоухающего алтаря произносили религиозные заклинания из «Авесты» и «Зенда», читали наски, пели Гаты и ночами дежурили. Семь дней и ночей провели они у ложа Вирафа за чтением «Авесты».

А душа Вирафа тем временем покинула тело и отправилась к мосту судейского разбора Чандвар (авест. Чинват).

Минуло семь суток. Душа Вирафа вернулась из загробного мира и вошла в тело. Вираф встал, словно пробуждаясь от приятного сна, с добрыми мыслями и в радости.

Сестры, религиозные наставники и другие зороастрийцы, увидев Вирафа в полном здравии, обрадовались и воскликнули:

— Приветствуем тебя, Вираф! <…> С возвращением из царства мёртвых в царство живых! <…>

— Привет вам от Господа Ормазда и Амахраспандов, благословения — от праведного Зардушта, <…> божественного Сроша и бога Адура, от Фарра зороастрийской веры, от других праведных, от Добра и Отдохновения и иных духовных обитателей рая! [Кл] — воскликнул Вираф.

Ему поднесли еду, воду, вино и освящённый хлеб. Наевшись, праведный Вираф велел позвать писца. Писца привели; он сел перед Вирафом и приготовился записывать.

— В ту первую ночь пришли встретить меня божественный Срош и бог Адур [Кл], — начал Вираф свой рассказ. — Они оказали мне уважение и молвили:

— Добро пожаловать, праведный Вираф, хотя срок твоего прибытия ещё не наступил [Кл].

Я ответил, что я не умерший, а посланец. Тогда Срош и Адур взяли меня за руки, и при их поддержке, со словами «хумат–хухт–хваршт», я вступил на мост Чандвар. Глазам моим предстали души праведников, умерших за последние три дня; они сидели у мёртвых тел в изголовье и пели гаты. В течение тех трёх ночей на душу нисходит столько добра и упокоения, сколько она их видела за всё время, пребывания в земной жизни. Такая душа подобна человеку, спокойнее, довольнее и счастливее которого при жизни никогда не было. [360]

После третьей ночи на рассвете душа праведника отправляется бродить среди благоухающих растений, аромат которых кажется ей приятнее всех ароматов, услаждающих обоняние души, когда она находилась среди живущих. То благоуханное дуновение исходит с южной стороны, от бога. За ним является то, что олицетворяет её собственную веру и деяния [Кл], — его собственная вера Дэн в облике прекрасной девушки, хорошо сложенной, которая выросла в добродетелях; у неё высокая грудь, длинные пальцы, излучающее свет тело, очень нежный и привлекательный взгляд [Кл]. «Кто ты? — спрашивает деву-Дэн праведная душа. — Никогда я не видел девы более прекрасной, чем ты!» И слышит в ответ душа праведника: «Я ведь — твои деяния, о благонравный, благоречивый, благодетельный и благоверный юноша! Благодаря твоим желаниям и действиям я столь велика, хороша, благоуханна, победоносна, безупречна, какой ты меня находишь. Это потому, что в земной жизни ты пел религиозные гимны, освящал чистую воду, оберегал огонь, привечал праведников, приходивших как из дальних, так и из ближних мест. Была я пышной — ты сделал меня ещё пышнее, была ценной — сделал меня ещё ценнее. И хотя я сидела на знаменитом месте, — ты посадил меня на более знаменитое; и хотя я была в почёте, — ты окружил меня ещё большим почётом посредством благих мыслей, благой речи и благих поступков, которые ты совершал. О праведник, тебя будут чтить после твоей смерти за твоё долгое поклонение Ормазду! [Кл] <…>»

— Мост Чандвар сделался шире, — продолжал Вираф свой рассказ о загробном путешествии. — В девять копий стал мост Чандвар шириной. Я торжественно, смело и победоносно прошёл [Кл] по нему, сопровождаемый благими язатами. Срош и Адур сопровождали меня; Михр, Рашн, благой Вай, язат, Бахрам, Арти (авест. Аши) и Фарр были мне защитою. Праведные души приветствовали меня поклонами. И вот увидел я Рашна, справедливейшего судью. В руках у него были золотые весы: он взвешивал поступки праведников и грешников.

Тут божественный Срош и бог Адур взяли меня за руки и сказали:

— Пойдём с нами, мы покажем тебе рай и ад, славу, упокоение, изобилие, красоту, добро, счастье, удовлетворение, радость и благоухание рая — воздаяние праведникам. Мы покажем тебе мрак и тесноту, тяготы и лишения, несчастья и зло, боли и болезни, печали и страх, страдания и смрад в аду, всевозможные наказания, которым подвергаются дэвопоклонники, колдуны и грешники. Мы покажем тебе обитель праведников и обиталище лжецов. <…> Мы покажем тебе воздаяние праведникам от Ормазда и Амахраспандов в раю. Покажем пытки и всевозможные истязания, которым в аду подвергают грешников нечестивый Ахриман, дэвы и нечестивцы [Кл]. [361]

И вот достигли мы места, — продолжал Вираф, — где влачили своё существование души тех, чьи добрые дела не перевешивали злых, а злые — добрых. Содеянное ими добро и зло уравновешивалось на весах Рашн. Адур и Срош поведали мне:

— Это место называют Чистилищем [Кл]. А эти души будут пребывать здесь до того дня, когда очистится мир и наступит будущее существование. Передай людям, чтоб не отвращались от добрых дел, пусть даже самых малых, ибо у кого благие поступки хоть немного перевешивают грехи, тот попадёт в рай, а у кого больше грехов, попадёт в ад. У кого же добрые поступки и злые уравновешиваются, тот будет пребывать в Чистилище до последнего дня. Возмездие им определено сменой погоды — то холод, то тепло. Другого воздаяния им нет.

— Затем я делаю первый шаг [Кл], — продолжал Вираф, — на звёздную ступень к хумате, туда, где пребывает Благая Мысль, и вижу души праведников, от которых, как от сияющей звезды, постоянно изливается свет. Их обитель полна света, сияния и благодати. Я спросил у благочестивого Сроша и бога Адура:

— Что это за место и кто эти люди?

— Это — звёздная ступень, — говорят благочестивый Срош и бог Адур, — а души, обитающие на ней, принадлежат тем, кто в земной жизни не возносил молитв, не пел гимнов богам, не соблюдал обычая кровнородственных браков, не обременял себя ни царской властью, ни правлением, ни командованием. Они были праведниками в других добрых делах.

Я делаю второй шаг — на лунную ступень к хухте, где пребывает Благая Речь, и вижу великое собрание праведников. Спросил [я] у благочестивого Сроша и бога Адура:

— Что это за место и чьи это души?

— Здесь лунная ступень, — говорят благочестивый Срош и бог Адур, — и души на ней принадлежат тем, кто в земной жизни не молился, не пел гимнов, не заключал кровнородственных браков. Они поселились здесь за другие благие дела. Их сияние подобно свету Луны.

Я делаю третий шаг — к хварште, туда, где пребывает Благое Деяние. Там я достигаю Света, который считают величайшим из величайших, и вижу души праведников на золотых сидениях и ложах. Свет, излучаемый ими, подобен сиянию Солнца. Спросил [я] у благочестивого Сроша и бога Адура:

— Что это за место и чьи это души?

— Это — солнечная ступень, — говорят благочестивый Срош и бог Адур, — и души на ней принадлежат тем, кто в земной жизни вершил доброе царствование, благое правление и благое командование.

Я делаю четвёртый шаг — в сверкающий, вечно благословенный [362] рай [Дом Хвалы]. Нас встречают души усопших. Они нас приветствуют, оказывают почести и восклицают:

— Как ты, праведник, явился из того тревожного и злого мира в этот свободный от тревог и несчастий мир? Вкушай бессмертие, потому что долго здесь ты будешь наслаждаться миром! [Кл]

После этого мне навстречу вышел язат Адур и приветствовал меня. Он так воскликнул:

— Входи, посланник маздаяснийцев, праведный Вираф, который приносил огню сырые дрова!

Я поклонился и сказал:

— О бог Адур! В земной жизни я всегда приносил тебе семилетние [хорошо высушенные] дрова и лил благовония, а ты попрекаешь меня сырыми дровами! [Кл]

Тогда Адур показал мне озеро. Это озеро — а оно было очень большое — набралось из воды от тех сырых дров, которые я подкладывал в огонь. Так, оказывается, я оскорблял священные стихии.

Но тут навстречу мне поднялся со своего престола Вохуман. Он провёл меня к трону Ормазда. Там, подле трона великого бога, пребывали Амахраспанды и бессмертные души Спитама Зардушта и Кей Виштаспа. Я хотел было пасть перед Творцом ниц, но он промолвил:

— Привет тебе, Вираф праведный! Мне ведомо, зачем ты пришёл. Пусть Адур и благочестивый Срош покажут тебе рай и ад.

Адур и Срош, взяв меня за руки, повели меня от одной загробной обители к другой. Я видел бессмертные души Гайомарта, Зардушта, Кей Виштаспа, Фрашоштара, Джамаспа [и] других благодетелей веры и её предводителей [Кл]. Я видел души тех, кто был в жизни щедр и добр; тех, кто прилежно молился и соблюдал все ритуалы; тех, кто жил в кровнородственном браке; я видел души царей и властелинов, источавшие величие и благость, мощь и триумф, когда они в сиянии шествовали на золотой колеснице, — и это показалось мне замечательным [Кл]. Я видел жрецов и вероучителей; видел воинов; ремесленников, которые верно служили своим господам; видел пастухов, которые надлежащим образом заботились о скоте; и пахарей я видел; и женщин, которые были верны мужу и соблюдали все ритуалы; и тех, кто был защитником бедным и обездоленным. Все эти души испытывали несказанное блаженство! Таким я увидел тот прекрасный мир благочестивых: светлым, всеблагим, счастливым, благоухающим от множества цветов, нарядным, полноцветным, ярким, полным благодати, радости и покоя, которыми никто не мог пресытиться.

Затем благочестивый Срош и бог Адур взяли меня под руки, и я ушёл оттуда.

Пошёл [я] дальше и увидел могучую реку, труднопреодолимую. В той реке находились многие души. <…> Одни из них не могли её [363] перейти, другие преодолевали с большим трудом, третьи счастливо переходили. Я спросил:

— Что это за река, и кто эти люди, которые так страдают? [Кл]

— Эта река — из слёз, которые проливают люди, оплакивая покойников. Те, кто не может преодолеть реку — это те, по кому друзья и родственники много горевали и кого долго оплакивали. А кого оплакивали мало, те легко преодолевают поток. Передай живущим, когда вернёшься: грешно долго оплакивать мертвеца. Слёзы принесут ему вред в царстве мёртвых, ибо трудно ему будет преодолеть эту реку.

Я вернулся на мост Чандвар, и глазам моим предстало ужасное зрелище: души грешников, восседающие в изголовьях мёртвых тел. Это были грешники, издохшие за последние три дня. Печальными голосами они пели гату:

В какую землю мне направиться и кого получить в защитники? [Кл][14]

Столько мучений и несчастий обрушивается на них в те три ночи, что они восседают подле мёртвого тела, сколько несчастнейший из людей испытывает за всю свою жизнь.

— Потом, — продолжал Вираф, — грешников встречает зловоннейший ветер с севера, где обиталище дэвов. И вот является их вера-Дэн в облике обнажённой распутницы — опустившейся, грязной, с кривыми коленями и голым задом, с бесчисленными пятнами проказы, которые, соединяясь вместе, похожи на самого безобразного гада — самого грязного и самого зловонного. Душа грешника спрашивает:

— Кто ты? Никогда из творений Ормазда и Ахримана я не видел твари безобразнее, грязнее и зловоннее тебя!

Распутница отвечает:

— Я — твои злые деяния, о отрок злых помыслов, злоречия, злодейства и зловерия! [Кл] Я — то зло, которое ты в жизни совершил. Из-за твоих злых мыслей, слов и дел — именно из-за них я столь безобразна, дурна, грешна, растерзана, грязна и зловонна, разбита и несчастна, какой тебе кажусь. Видя, как кто-то [Кл] творит добрые дела, ты, грешная душа, выполняла волю Ахримана и дэвов, совершала дурные действия. <…> И хотя меня не уважали, так как я была плохой, из-за тебя меня не уважали ещё больше. И хотя я была ужасной, ты сделал меня ещё ужаснее. <…> И хотя я обитала на севере, ты вынудила меня поселиться [ещё] дальше на севере посредством зломыслия, злоречия и злодейства, которым ты предавалась. Меня долго будут мучить из-за твоего длительного поклонения Злому Духу и общения с ним.

Затем душа грешника сделала первый шаг к зломыслию, второй [364] — к злоречию, третий — к злодейству, а с четвёртым шагом устремилась в ад [Кл].

— Срош и Адур, благие язаты, — продолжал Вираф свой рассказ, — повели меня в Преисподнюю. Когда я немного прошёл, то ощутил такую стужу, такие туман, жару и смрад, каких никогда не видел и о каких не слышал в земной жизни. Следуя дальше, я увидел ужасный ад, глубокий, как самый страшный колодец, уходящий вниз в угрюмую теснину, в мрак настолько тёмный, что можно было потрогать его рукой. А смрад был столь сильным, что каждый, кому он попадал в нос, напрягался, дрожал и валился вниз. Из-за крайней тесноты невозможно было стоять, и каждый грешник думал так: «Я одинок». И простояв так три дня и три ночи, он говорил: «Девять тысяч лет уже исполнилось, а меня не освобождают». Повсюду, даже там, где гады поменьше, они стоят величиной с гору и рвут, жуют и терзают души грешников, словно собаки — кость [Кл].

Но я прошёл в этот ад с лёгкостью — ведь меня вели за руки благие язаты, Срош и Адур. Вскоре я увидел душу человека, которая, подобно древесной змее, вошла ему в задний проход и вышла через рот, а много других змей пожирали тело. <…>

— Чем провинилось тело [этого человека], что душа так тяжело расплачивается? [Кл] — спросил я моих святых сопровожатых, и они ответили мне:

— Это душа того грешника, который в земной жизни увлекался педерастией и подставлял себя мужчинам. Теперь его душа, так тяжело за это расплачивается [Кл].

{Ибо ещё благой бог говорил своему пророку, отвечая на его праведный вопрос о том, кто дэв, кто дэвопочитатель, кто дэвов наложница, кто всё равно что дэв, кто вовсе дэв, кто ещё до смерти дэв, кто после смерти дэвом бесплотным обращается [Кр]. Благой бог так ответил: «Мужчина, принимающий [семя], и мужчина, изливающий [семя <…> вот кто дэв, вот кто дэвопочитатель, вот кто с дэвами мужеложник, вот кто дэвам горшок,[15] вот кто дэвов наложница, вот кто всё равно что дэв, вот кто вовсе дэв, вот кто ещё до смерти дэв; тот после смерти дэвом бесплотным обращается, кто мужчина, который мужчине своё семя вливает, или мужчина, который семя мужчины принимает. <…> Никаким наказанием, никаким искуплением нет ему очищения, не искупимо содеянное во веки веков [Кр], если это был маздаясниец, а если это был неклявшийся и непросвещённый по вере маздаяснийской, то освобождается от этой [вины] клятвами [365] по вере маздаяснийской — не творить впредь неподобающих дел.

Отпускается же <…> человеку ради клятвы верой маздаяснийской пута [греха], отпускается злодеяние [?],[16] отпускается [грех] убийства праведного, отпускается [грех] небрежения к трупам,[17] отпускается [грех] неискупимого деяния, отпускается трудноизгладимая вина, отпускаются все [злые] деяния, какие бы он ни совершил. Подобно тому <…> верой маздаяснийской от мужа праведного отметает все злые мысли, злые слова, злые дела, как разметал бы западного ветра мощный поток [Кр]».}[18]

— Потом, — продолжал Вираф, — я пошёл дальше и увидел душу женщины, которой чашку за чашкой давали есть грязь и людские нечистоты. [Я] спросил:

— Чем провинилось тело, что душа так страдает?

— Это душа той грешницы, которая во время месячных не блюла себя, игнорировала обычай не прикасаться к воде и огню, но выходила к ним [Кл], — ответили мои сопровожатые, Срош и Адур.

Затем я увидел убийцу праведника — с него живьём сдирали кожу.

Затем — душу грешника, который совокуплялся с женой во время месячных. В рот этой душе заливали грязь и менструацию, а она [душа] варила и ела собственного ребёнка [Кл].

Затем, — продолжал Вираф рассказ о своём путешествии по преисподней, — я увидел душу человека, вопившую от голода и жажды. <…> Она рвала на себе волосы и бороду, пила кровь и била ладонью по рту [Кл]. Это был человек, который при жизни оскорблял Хордад и Амердад тем, что болтал во время еды — и вот они наказали его голодом и жаждой. Тарви и Запри, противники Хордад и Амердад, терзают его душу.

Ещё я видел потаскуху — она была подвешена за груди, и гады-храфстра пожирали тело её.

Осквернителей стихий, которые мочились на землю, и тех, кто не подвязывался поясом кусти, тоже пожирали гады, да так, что тела их разваливались на несколько частей.

Женщина, которая не чтила своего мужа и ссорилась с ним, висела в воздухе с высунутым языком.

Душа жулика, который плутовал с гирями и разбавлял вино водою, обманывая людей, сидела и ела землю, смешанную с золой.

Видел я и неправедного царя, безжалостного тирана. Душа его висела в воздухе, и со всех сторон её жалили ядовитые змеи. [366]

А душу клеветника змеи жалили за язык.

Душу того, кто убивал домашний скот, ломали и рубили на части.

Душу скряги пытали ужасными пытками, — продолжал праведный Вираф.

Потом я увидел душу ленивого человека. <…> Всё её тело, кроме правой ноги, жрали гады. [Я] спросил: «Чем провинилось тело?» <…> «Это душа лентяя <…> который при жизни никогда никакого благого дела не совершал, но [однажды он] правой ногой подбросил быку [Кл], запряжённому в плуг, охапку травы, — ответили мне Срош и Лдур.

И много ещё повидал я грешников, терпящих ужасающие муки! — воскликнул Вираф. — Это были еретики, жулики, лжецы, лжесвидетели, нарушители договоров — в их души стреляли из луков острыми стрелами, осквернители стихий, и те, кто не соблюдал обряды, и перенесшие в одиночку труп, и прочие ритуально нечистые. Даже дети были в аду — младенцы, которых не признал их отец, и они остались незаконнорожденными. Этих детей не подвергали мучениям, но они плакали и стенали от горя. Зато отца, не признавшего собственных чад, рвали на куски собаки и дэвы. А мать, умертвившая собственного ребёнка, раскапывала гору собственной грудью.

Затем Срош и Адур провели меня под Чандвар. Там была пустыня. Посреди той пустыни под мостом Чандвар они показали мне ад на земле. Оттуда так громко доносились жалобы Ахримана, дьяволов, душ многих грешников, что мне показалось, будто содрогались все семь каршваров земли. Услышав те вопли и стоны, я испугался и попросил благочестивого Сроша и бога Адура:

— Не ведите меня сюда, вернитесь назад! [Кл]

Но благие язаты успокоили меня, что мне нечего бояться, и, сопровождаемый ими, я прошёл в глубины Преисподней. И я увидел опасный, страшный, ужасный, полный боли и страданий, смрадный, очень мрачный ад. Я подумал <…> что он похож на колодец, до дна которого не докричится тысяча голосов. Он [был] столь глубок, что если все дрова, которые есть в мире, сжечь в этом зловоннейшем и мрачном аду, то не почувствуешь от них никакого запаха дыма. И очень тесно <…> в великом множестве, как густая щетина на гриве коня, стояли души грешников, и не видели одна другую, не слышали никаких звуков, но каждая думала: «Я здесь одна». Их уделом были тьма, мрак, зловоние, страх, страдания и всевозможные наказания ада <…>

Ещё я видел души грешников, которых подвергали различным карам, используя мокрый снег, суровую стужу, жар быстрогорящего огня, зловоние, камни, золу, град, дождь и прочие напасти в той страшной мрачной Преисподней, где они, страдая и мучаясь, умирали [Кл]. Видел я осквернителей священный огней и разрушителей храмов, видел души тех, кто не признавали веру маздаяснийскую, [367] видел блудниц и непокорных жён, видел воров и разбойников, видел подвешенных вниз головами бунтовщиков, которым железными граблями раздирали тела, видел взяточников-судей, — все грехи, какие только есть, я видел в аду! И все грешники, совершившие их, подвергались невыносимым мучениям.

Потом я увидел Злого Духа, смертоносного разрушителя мира, зловерного, который в аду насмехался и глумился над грешниками, говоря им:

— Почему вы едите хлеб Ормазда, а делаете мою работу? Почему не думаете о своём Творце, а выполняете мои желания?

Так он очень презрительно покрикивал на грешников [Кл].

И вот Срош и Адур, мои божественные проводники, вновь привели меня к престолу Ормазда.

И Творец Ормазд, светлейший из обитателей духовного мира, рек:

— Скажи, праведный Вираф, маздаяснийцам на земле: «Есть только один путь праведности — это путь древнего учения [Зардушта], все прочие пути — беспутье. Изберите этот единственный путь праведности и не сворачивайте с него ни в процветании, ни в нужде, ни при иных обстоятельствах. Следуйте благим мыслям, благим словам и благим деяниям. Твёрдо держитесь этой веры, которую получил от меня Зардушт из рода Спшпама и которую Виштасп распространил на земле. Блюдите благой закон и избегайте греха. Знайте о том, что в прах превратится скот, в прах превратятся кони, прахом станут золото и серебро, прахом станет людская плоть. Только тот не смешается с пылью, кто в земной жизни исповедует праведность и вершит благие дела». Ступай с миром, праведный Вираф, в свои веси! <…>

Услышав эти слова, я глубоко поклонился Творцу Ормазду. Затем благочестивый Срош победно и достойно доставил меня на моё ложе [Кл], — закончил рассказ праведный Вираф.

Кавад, Хосров Аноширван и еретик Маздак

Историческую информацию о периоде правления Кавада и о маздакитском движении см. на с. 62-63.

Поздние пехлевийские сочинения изображают Маздака еретиком, лжепророком и обманщиком, однако фрагментов, посвященных учению Маздака, в них мало, и критика этого учения носит весьма абстрактный характер. Характерным примером может служить «Денкарт» VII.7.21-25: …появился враг веры, отступник из отступников, которого обычно называют Маздаком. Далее (в форме наставления Ормазда Зардушту) говорится, что всякое учения, каким бы «духовным» оно себя ни называло, необходимо тщательно проверять: <…> «Тщательно сверяйся с „Авестой" и ищи средство [368] против тех, кто сеет смуту, ибо существуют такие еретики, которые вносят в религию раскол и объявляют себя пророками; они учат, что родословную надо вести по материнской [а не по отцовской линии], и они подобны волкам, ибо утоляют свои желания с той же ненасытностью, как волк и его потомство. Они ведут род[ословную] по матерям, покупают своих женщин [словно] овец, отстаивают свой корыстный интерес даже в ущерб интересам сына или брата, лгут даже [своим] детям, обладая таким образом преимуществом нарушителя договора <…> никогда им не верь!»

Арабские авторы, вслед за пехлевийской традицией, также изображают Маздака обманщиком и еретиком. Наиболее совершенным, с литературной точки зрения, арабским произведением о Маздаке является центральная из глав, посвященных борьбе с еретическими учениями, — «О появлении Маздака, его вероучении и о том, как Ноширван Справедливый убил Маздака» — книги «Сиасет-наме» («Книга о политике»), приписываемой Незам-оль Мольку (XI в.) и являющейся своеобразным наставлением царям, как следует управлять государством и подданными. Ниже этот фрагмент приводится в полностью в переводе с арабского Б. Заходера.

Первый, кто породил в мире нечестивую ересь, был человек, происходивший из Иранской земли, званием — мобед-мобедан, именем — Маздак Бамдад. Он, Маздак, в правление шаха Кобада, сына Фируза, отца Ноширвана, возжелал искоренить веру гебров, повести мир по нехорошей дороге. Владея знанием звёздной науки, он понял, что согласно движению и состоянию путей светил должен в сём веке появиться муж,[19] который провозвестит новую веру, которой уничтожится вера гебров, евреев, христиан, язычников, и, внедрившись чудесами своими и властью в людях, останется она нерушима до дня восстания из мёртвых. И пришло ему желание самому быть таким мужем, и укреплялся он в мысли, как бы соблазнить людей, установить новую веру. До того же, как обратиться к пророческой миссии, было ему совершенное доверие от падишаха, благородных и всех, кто не видел в нём прежде лицемерия. И вот приказал он своим рабам провести из потаённого места подземный ход, тайно пробуравить оттуда скважину так, чтобы выход скважины, малый и узкий, пришёлся бы в середине места, где возжигали священный огонь, затем возвестил о своей пророческой миссии.

— Я послан, — заявил он, — возродить веру Зердошта [Зардушта], ибо люди забыли законы «Зенд-Авесты», не исполняют повелений Йездана, как завещал их Зердошт. Когда племя Израиля забыло данные повелителем в «Пятикнижии» заветы Моисея — да будет над ними благословение! — и начало поступать противу них, бог послал пророка, чтобы удалить противозаконие, утвердить каноны «Пятикнижия» и поставить народ на путь истины.

Когда эти слова дошли до слуха шаха Кобада, он собрал на следующий день благородных, мобедов, предъявил обвинение и, призвав Маздака, спросил его перед лицом собравшихся: [369]

— Ты ищешь пророческого достоинства?

— Да, — ответил Маздак, — я пришёл, ибо существует многое, противоречащее вере Зердошта; я разъясню сомнительное, объясню истинный смысл «Зенд-Авесты» в замену того, что теперь в обращении.

— Каково твоё чудо? — спросил Кобад.

— Моё чудо таково: я заставлю говорить огонь, вашу киблу[20] и ваш михраб,[21] попрошу у великого бога, чтобы чрез огонь он засвидетельствовал моё пророческое достоинство, и при этом так, что услышит и шах, и все, находящиеся при нём.

— Что молвите на это вы, благородные и мобеды? — сказал шах.

— Прежде всего ясно, — ответили те, — Маздак следует нашему учению, нашему писанию и не отвергает Зердошта. В «Зенд-Авесте» же на самом деле находятся выражения, имеющие десять значений. Всякий мобед или мудрец приведёт на них двадцать толкований. Возможно, что Маздак объяснит лучше… Но вот он заявляет, что заставит говорить огонь, которому мы поклоняемся. Это — сверхъестественно, то — не в людской власти. Шаху же, впрочем, подобает лучше знать.

[Тогда Кобад сказал:]

— Если огонь заговорит, я уверюсь, что ты — пророк.

— Пусть назначит шах время, — попросил Маздак, — и прибудет вместе с мобедами и благородными к святилищу. Там по моей просьбе великий бог повелит, чтобы огонь заговорил. Это можно сделать сегодня, даже сейчас.

— Постановим, — решил шах, — завтра всем вместе идти к храму огня.

Назавтра Маздак приказал одному из близких ему служителей при храме пойти в подземелье.

— Когда я буду обращаться громким голосом к Йездану, — сказал он, — ты подойди под землёю к скважине и произнеси: «Добродетель поклонников Йездана на земле состоит в том, чтобы следовать словам Маздака, дабы приобрести благо в этом и другом мире».

Вот Кобад, благородные, мобеды прийти в святилище, позвали Маздака, тот явился, встал с краю у огня, громко воззвал к Йездану, воздал хвалы Зердошту и замолчал, — тогда из середины пламени раздался, голос, произнесший вышесказанное. Услыхали и изумились все, бывшие при этом.

Кобад же, вернувшись из святилища, повелел позвать Маздака [370] и с той поры что ни час, то более и более сближался с ним, пока совершенно не уверовал. Он приказал построить для Маздака золотое кресло, украшенное драгоценными камнями, и поставить его у престола в тронном зале. При шахских приёмах Кобад сидел на престоле, а Маздак — на том кресле, оно же было гораздо выше престола.

Начали обращаться люди в Маздакову веру, одни — из-за низких страстей, другие в угоду шаху, шли из провинций, областей, переходили тайно и явно. Воины воздерживались, не возражая из уважения к шаху, из мобедов никто не принял новой веры. «Посмотрим, — говорили мобеды, — что станется с „Зенд-Авестой"». Народ же, глядя на падишаха, выражал своё сочувствие и поблизости и вдали от двора. Уже начали приступать к дележу имущества. Ведь Маздак приказывал: «Да будут разделены блага между людьми, в одном и том же. Да отдаст один другому своё богатство, чтобы не было нищеты, бедности, чтобы все были равно наделены житейскими благами». Чем дальше шёл Кобад по этой дорожке, согласившись на раздел богатства, тем большего требовал Маздак. «Жёны — тоже ваше имущество, — говорил он, — да будет разрешено каждому познать женщину. Пусть никто не будет в этом мире обделён удовольствиями и наслаждениями, двери желания да будут открыты перед всеми людьми».

Народ развратился от соблазна общности имущества и жён. Образовался сред простого люда такой обычай: приводил кто к себе в гости двадцать человек, и вот, откушав хлеба, мяса, вина, сладостей, послушав музыку, шли гости один за другим в женские покои, и это не считалось зазорным. Было даже правило: вошедший к женщине оставлял у дверей помещения шапку; когда другой сластолюбец видел положенную шапку, он должен был дожидаться, пока его предшественник не выйдет из двери.

И вот послал Ноширван тайно послов к мобедам: «Почто молчите? Зачем не говорите о Маздаке, не подаёте совета моему отцу? До чего мы дошли, покрывая проделки мошенника? Эта собака разрушила наше благосостояние, обесчестила наших жён, поставила чернь у кормила правления. Для чего всё это? Кто велел? Будете молчать, — останетесь без имущества и жён. Власть и царство уйдут из нашего рода. Идите к отцу! Откройте ему глаза, подайте совет! Вступите в спор с Маздаком, пусть он предъявит доказательства своей правоты!» Такое же послание отправил Ноширван к знати и благородным: «Нечестивое безумие овладело моим отцом, — говорилось в послании, — привело в расстройство его разум, он перестал различать, где — польза, где — вред. Поможем ему излечиться, пусть [371] перестанет он слушать Маздака, поступать по его воле. Не обольщайтесь и сами, подобно моему отцу, ибо Маздак стоит не на правде, а на обмане, обман же — зыбок, назавтра уж не принесёт вам пользы».

От этого увещания благородные встревожились и, если ранее некоторые из них думали обратиться в маздакитство, теперь отступились, не переходили в новую веру. «Посмотрим, — говорили, — как будет поступать Маздак, и почему Ноширван говорит этакое». Ноширвану же в те поры было лишь семнадцать лет.

Вот собрались они, пошли к Кобаду, сказали:

— Не читали мы ни в сказаниях, с самых древнейших времён по сей день, не слыхали и в преданиях о пророках Сирии, чтобы кто говорил и делал такое, как проповедует и приказывает Маздак. Великое нашло на нас сомнение.

— Поговорите с Маздаком, он объяснит, — сказал Кобад. Позвали Маздака.

— Чем докажешь ты свои слова и дела? — спросил шах.

— Так повелевает Зердошт, — ответил Маздак, — и так — в «Зенд-Авесте», люди только не понимают этого. А если не верите мне, пойдём спросим у огня.

Снова пошли к святилищу, вопросили, и опять из середины пламени раздался голос:

— Правильно то, что говорит Маздак, неправильно то, что вы говорите.

Вторично мобеды были посрамлены. Пришли они на другой день к Ноширвану, рассказали всё, что было.

— Маздак тщится всё доказать, что его вера по всем канонам — вера Зердошта, — сказал в ответ Ноширван, — а как же вот эти самые два канона…

Прошло ещё несколько времени. Однажды беседовали Кобад с Маздаком, и вздумал Маздак сказать, что народ-де с увлечением принимает новую веру, было бы хорошо также Ноширвану воспылать ревностью и обратиться в маздакитство.

— Разве он не обратился ещё? — спросил Кобад.

— Нет.

— Позовите его, пусть придёт скорей.

Ноширван пришёл.

— Душенька-сынок, разве ты ещё не принял Маздакову веру?

— Нет, слава богу.

— Почему же?

— А потому, что Маздак лгун и обманщик.

— Как он может лгать, ведь огонь-то сказал!

— Кроме огня, есть ещё вода, земля, воздух. Прикажи, чтобы он заставил их говорить, как заставил огонь, тогда поверю, обращусь. [372]

— Но ведь всё, что говорит Маздак, основано на «Зенд-Авесте»?

— «Зенд-Авеста» не велит, чтобы были общими имущество и жёны. Со времён Зердошта не появлялось мудреца с такими толкованиями. Вера предписывает хранить богатство и беречь женскую добродетель. Если не так, то чем отличается человек от животного? Скоты питаются и совокупляются таким образом, а не люди, наделённые разумом.

— Ты не смеешь перечить мне, своему родителю!

— Я научился этому от тебя, при твоём родителе не было такого, ты, следовательно, идёшь противу своего отца, я — противу тебя. Ты откажись, и я буду повиноваться тебе.

Одним словом, спор зашёл так далеко, что в конце концов Ноширвану повелели: или сам приведи убедительные доказательства к утверждению, что вера Маздака — негодная, а слова Маздака — обман, или поставь вместо себя другое лицо, чьи доказательства были бы сильнее и правильнее, чем Маздака. «А не то повелим тебя казнить в поучение прочим».

— Дайте отсрочку в сорок дней, — попросил Ноширван, — я сам найду доказательства или приведу того, кто сумеет ответить вместо меня.

Отсрочка, какую [он] просил, была дана, и все разошлись.

Вернулся от родителя Ноширван и послал в тот же день гонца с письмом в Фарс, в город Кувель, к проживавшему там мобеду, старцу-мудрецу: «Приезжай как можешь быстрее, между мной, отцом и Маздаком случилось то-то и то-то».

По прошествии сорока дней Кобад созвал двор, сел на престол, Маздак — на кресло; ввели Ноширвана.

— Спроси, с чем он явился, — сказал Маздак Кобаду.

— Ну, каков твой ответ? — спросил Кобад.

— Я имею одно предложение.

— Дела пошли далее предложений, — возразил Кобад, а Маздак приказал:

— Возьмите его и предайте казни.

Кобад не сказал ни слова. Слуги кинулись к Ноширвану, а он, ухватившись за узорчатую решётку, закричал отцу:

— Почему вы так торопитесь с моей казнью, — ведь не прошло ещё положенное мне для ответа время!

— Как это не прошло? — спросил Кобад.

— Я ведь просил полных сорок дней, сегодня, следовательно, ещё мой день. Пройдёт он, делайте дальше, что хотите.

Поднялись со своих мест военачальники, мобеды:

— Прав Ноширван!

— Ладно, отпустите его ещё на день, — приказал Кобад. Слуги отступились, ушла добыча из когтей Маздака. [373]

Встал Кобад, распустил мобедов, ушёл Маздак, вернулся Ноширван к себе домой, а тот мобед, которого Ноширван просил прибыть, уже подъезжал ко дворцу пешком[22] на быстроходной верблюдице; вот он слез, вошёл в покои, приказал слуге: «Пойди доложи, что прибыл мобед из Фарса». Слуга быстро исполнил приказание; Ноширван вышел из покоев, побежал от радости, схватил приезжего в объятия: «О всемудрый мобед, ведь сегодня я должен покинуть этот мир!» — и рассказал всё, что было.

— Не тревожься, — ответил мобед, — когда всё так, как ты говоришь, правда за тобой, а не за Маздаком. Хорошо, я отвечу за тебя, отвращу Кобада от неправой веры, но устрой так, чтобы я смог ранее увидать шаха, чем Маздак узнает о моём приезде.

— Это нетрудно, — пообещал Ноширван и после второго намаза отправился во дворец к отцу; там, почтительнейше поприветствовав родителя, Ноширван обратился с просьбой:

— Мой мобед, — сказал он, — прибыл из Фарса и готов предстать пред Маздаком, но до начала спора он просит шаха принять его и выслушать с глазу на глаз».

— Приведи его, — разрешил Кобад.

И когда стемнело, отправился Ноширван вместе с мобедом к Кобаду. Представ перед шахом, мобед сначала воздал хвалу повелителю, потом его родителям и наконец сказал:

— Маздак впал в заблуждение, никто не поручал ему того, что он делает. Я знаю его самого и силу его познаний в звёздной науке. Светила ввели его в искушение. В грядущем веке должен явиться муж, наделённый пророческой властью, — он принесёт миру изумительное писание, сотворит немыслимые чудеса, разделит Луну на две части,[23] призовёт людей шествовать по праведному пути, провозвестит чистейшую веру, ею уничтожится вера гебров и остальных народов. Он привлечёт сердце раем, устрашит преисподней, возведёт в канон обладание богатством и жёнами, освободит людской род от дивов, в содружестве с духом Серошем[24] разрушит храмы огня и капища идолопоклонников. Вера его распространится по всей земле и будет нерушима до дня восстания из мёртвых. Земля и небо удостоверят его пророческий сон… Маздак вот и пожелал быть таким мужем. Но тот, грядущий пророк, будет иноземец, а Маздак — иранец; тот запретит обожествление огня, отвергнет Зердошта, а Маздак — приверженец учения Зердошта, велит поклоняться огню; тот запретит искать чужих жён, беззаконно завладевать чужим добром, за грабёж он повелит отрезать руку, а Маздак захватывает [374] чужое имущество и жён; тот пророк будет получать веления от неба, из уст духа Сероша, а Маздак их получает от огня, — не имеет Маздакова вера твёрдой основы, завтра посрамлю его перед лицом шаха, дабы уничтожить его, ибо его стремление — изъять державу из рук твоего дома, истребить богатства, тебя самого, шах, сравнять с подлым людом; жаждет он, Маздак, захватить твою власть.

Слова старца пришлись по душе шаху.

Назавтра собрались мобеды и благородные, воссел Кобад на трон, Маздак — на своё кресло, встал перед престолом Ноширван. Вот приходит Ноширванов старец и спрашивает Маздака:

— Сперва кто будет из нас задавать вопросы, а кто отвечать?

— Задавай, я же буду отвечать.

— Тогда ты ступай на моё место, а я сяду на твоё, — отвечал мобед.

Маздак сконфузился и мог только сказать:

— Сюда меня посадил шах… Спрашивайте, а я отвечу.

— Ты вот, — начал мобед, — разрешаешь быть общим имуществу. Скажи-ка, разве не в надежде на воздаяние в будущей жизни строились караван-сараи, мосты, храмы и другие богоугодные заведения?

— Да, — ответил Маздак.

— Но раз ты поделил всё добро между всеми, кто же будет теперь оплачивать расходы по этим постройкам?

Маздак не ответил.

— Ты велишь, чтобы женщины были общим достоянием; вот возьмём к примеру, двадцать мужчин имеют дело с одной женщиной, она беременеет, родит, кто же отец ребёнка?

Ни слова не проронил Маздак.

— Вот на троне сидит шах, он сын шаха Фируза, его держава — наследство отца, а отец получил власть в наследство от своего отца… Теперь, ежели десять мужчин будут иметь сношение с женой шаха, кто, скажи мне, должен считаться отцом? Таким образом пресечётся древо рода, не будет отпрыска в правящем доме. Высокое и низкое положение человека в обществе зависит от существования богатства и бедности. Неимущий лишь в силу своей бедности служит имущему. Если все сравняются в отношении богатства, не станет ни богатых, ни бедных, исчезнет, следовательно, и сама шахская власть. Ты вот и пришёл за тем, чтобы уничтожить власть в роде иранских шахов.

И на эти слова Маздак ничего не сказал.

— Отвечай же, — понудил его Кобад.

— Мой ответ таков, — произнёс Маздак, — повели перерезать ему глотку. [375]

Кобад возразил:

— Нельзя казнить без достаточных оснований.

— Тогда спросим у огня, — предложил Маздак, — я ничего больше не могу сказать.

Тревожились до этого люди за участь Ноширвана, теперь возрадовались, — спасся он от смерти. Маздак же обозлился отказом Кобада исполнить его требование казнить мобеда. «Добьюсь полной свободы, — рассуждал он про себя, — много мечей в моём распоряжении у народа и воинов. Уберу сначала Кобада, затем Ноширвана и всех несогласных.

Когда все разошлись, порешив завтра идти за ответом в святилище, и наступила ночь, Маздак призвал к себе двух священнослужителей, преданных его вере, одарил их золотом, пообещал посвятить в сепех-сапары[25] и взял клятву, что они будут хранить в тайне всё, что он скажет. Затем он вручил каждому по сабле и приказал:

— Если завтра, когда все соберутся в храме, огонь повелит убить шаха, быстро обнажайте сабли и действуйте без колебаний, — ведь никто не преступит порог святилища с оружием в руках.

— Повинуемся, — ответили те.

Вот наутро собрались благородные, мобеды, пришёл Кобад. Ноширвану же старец посоветовал: «Пусть сопровождают тебя десять телохранителей, скрыв оружие под платьем». Как всегда, Маздак научил своего доверенного, что именно надо говорить в скважину, пришёл в святилище и предложил мобеду из Фарса самолично вопросить огонь. Тот попытался, но не получил ответа. Тогда, воззвал Маздак:

— О огонь, рассуди нас, засвидетельствуй правоту мою!

— Я немощен со вчерашнего дня, — раздался голос из середины пламени, — сначала накормите меня сердцем и печенью Кобада, тогда возвещу, как надо действовать. Истинно, Маздак — ваш вождь на пути к вечному блаженству в будущей жизни.

— Дайте огню силу! — вскричал Маздак.

Те двое убийц обнажили оружие, бросились к шаху.

— Спасай отца! — сказал старец Ноширвану.

Захватив сабли, телохранители встали между Кобадом и убийцами, не позволив нанести шаху вред.

— Таково веление Йездана, так требует огонь! — командовал Маздак.

Бывшие в храме разделились на две партии, одни кричали, чтобы Кобада, живым или мёртвым, бросили в огонь, другие стояли за то, чтобы повременить с решением. Разошлись из святилища, когда уже день был на исходе. [376]

«Разве я совершил какой грех, — горевал Кобад, — что вот огонь требует меня в жертву? Уж лучше быть сожжённым на этом свете, чем гореть в будущей жизни».

Вторично уединился старец с Кобадом, рассказал ему о бывших прежде мобедах и падишахах, приводил примеры, доказывал, что Маздак — не пророк, а лютый враг шахскому дому. «Сначала, — говорил старец, — он вознамерился погубить Ноширвана, когда же не смог, то посягнул на твою кровь. Не постарайся я сегодня, так не было бы тебя в живых. О голосах же из пламени и не сомневайся, я знаю средство, как раскрыть эту плутню. Знай, что огонь ни с кем и не говорил». Настолько старец успел убедить шаха, что тот даже устыдился содеянного. «Ты не смотри, — уговаривал он, — что Ноширван малолетен, его все уважают, все прислушиваются к его голосу. С Маздаком же не советуйся, не будь откровенным, если желаешь, чтобы держава осталась в твоём доме». А Ноширвана так поучал мобед: «Постарайся заполучить кого-либо из близких Маздаку, прельсти подарками, пусть он откроет все эти шашни с огнём, — да удалится сомнение из сердца отца твоего».

Ноширван так и сделал: одному из своих он поручил сдружиться и привести к нему близкого Маздаку человека, затем он принял приведённого в уединённом покое, с глазу на глаз, положил перед ним тысячу динаров и сказал:

— С этих пор будь мне другом и братом, а я всё для тебя сделаю, что могу. Скажешь правду — твои тысяча динаров, назначаю тебя своим приближённым, ставлю на высшую должность, не скажешь — голова с плеч долой.

Тот испугался.

— А если расскажу, что требуешь, сдержишь ли обещание?

— Сдержу, сделаю более, чем обещал, только объясни: какую хитрость употребляет Маздак, чтобы заставить говорить огонь?

— Сохранишь ли всё в тайне?

— Сохраню.

— Так вот, возле места, где возжигают священный огонь, есть подземелье, вокруг — высокая стена, в середину же огня оттуда проведена узкая скважина. Когда Маздак хочет, чтобы огонь говорил, он посылает в подземелье своего доверенного; тот говорит, приставляя рот к скважине, а слушающим кажется, что голос идёт от огня.

Возрадовался Ноширван, что узнал правду, отдал обещанную тысячу динаров, а ночью отвёл этого человека к отцу, чтобы тот выслушал весь рассказ в подробностях.

Кобад изумился хитрости и дерзости Маздака, сразу исчезли у [377] него все сомнения, он послал за мобедом, воздал ему хвалы и повёл беседу о случившемся.

— Я докладывал шаху, — сказал мобед, — что сей Маздак — обманщик.

— Теперь-то всё ясно для меня, но как погубить его? — спросил Кобад.

Мобед посоветовал:

— Не следует подавать вида, что ты обманулся в нём. Созови опять всех, я вступлю с ним в спор, притворюсь побежденным, признаюсь в своём бессилии и поеду в Фарс. А чтобы всё это закончить, поступай так, как рассудит Ноширван.

Несколько дней спустя призвал к себе Кобад благородных и мобедов, приказал им быть заодно с фарсским старцем и назначил шахский приём на завтра.

Вот Кобад воссел на престол, Маздак — на кресло. Говорили сначала мобеды, один за другим, потом старец из Фарса.

— Поразился я, — сказал он Маздаку, — что огонь говорил.

— Нечему поражаться, — ответил Маздак, — разве ты не знаешь, что Моисей, да будет над ним благословение, обратил палку в змеев, а камень в двенадцать водяных источников? Он просил господа, чтобы водяная пучина поглотила фараона и его воинство, и великий бог исполнил его просьбу. А не подчинил ли бог Моисею землю? Когда Моисей приказал: «О земля, поглоти Каруна», — Карун исчез в земных недрах. Иисус, да будет благословенно его имя, возвращал к жизни мёртвых. Эти все чудеса ведь не от человека, а от бога. Вот и меня послал господь, дав мне власть над огнём. Я что скажу, — огонь подтверждает. Подчиняйтесь мне, а не то господний гнев вас накажет и всех погубит.

Тогда поднялся со своего места старец из Фарса:

— Не перечу мужу, глаголящему от бога и огня, над которым дана ему богом власть, признаю себя немощным, не помышляю более о дерзости, ухожу, а вы, как знаете, — сказал и отправился восвояси.

Когда встал с престола Кобад, разошлись мобеды, возликовал Маздак и затворился в храме огня, чтоб предаться там семидневному служению.

Кобад же ночью призвал к себе Ноширвана и спросил:

— Уезжая, мобед вручил меня тебе. Ты и должен взяться, за уничтожение этой ереси. Что надо делать?

— Если шах доверяет мне, — ответил Ноширван, — и никому не скажет ни слова, я завершу это дело, сотру с лица земли и Маздака и его приспешников.

— Ни с кем не буду говорить, кроме тебя.

— Итак, фарсский мобед уехал, маздакиты потеряли голову [378] от радости, следовательно, что ни придумаем совершить, будет ладно. Убить Маздака — дело самое лёгкое, но надо предвидеть, что его сторонники — многочисленны; убьём главаря, маздакиты рассеются по всей стране, возбудят смуту среди народа, наступят трудности для нас самих и государства. Надо так устроить, чтобы убить всех сразу, ни один чтоб не остался в живых, никто не спас бы головы от нашего меча.

— Как же ты думаешь это совершить?

— Когда выйдет Маздак из храма и придёт во дворец, пусть шах умножит свои почести, окажет ему ещё большие знак внимания, чем прежде, а потом, уединившись с ним для беседы, скажет: «Смягчился Ноширван с того дня, как фарсский мобед признал себя побеждённым, намеревается уверовать в тебя, устыдился того, что говорил ранее».

Прошла неделя, Маздак пришёл к Кобаду. Тот оказал ему почести, выразил чрезвычайное смирение и сказал то, что присоветовал Ноширван.

— Много людей смотря на Ноширвана и слушают его, — ответил Маздак, — если он обратится в нашу веру, примет её весь мир. Я предстательствовал перед огнём, чтобы бог помог ему в обращении.

— Ты сделал хорошо, — сказал Кобад, — ведь он — мой наследник, к тому же народ и воины любят его. Если он обратится в нашу веру, ни у кого не останется долее повода для сомнений. В честь этого события я велю выстроить каменную башню с верхом из золота, ярче солнечного света, подобно тому, как почтил такой же постройкой Гиштасп Зердошта!

— Скажи Ноширвану, — заключил Маздак, — что я буду за него молиться. Твёрдо уповаю, что его обращение будет угодно Йездану.

Вечером Кобад передал Ноширвану разговор с Маздаком. Ноширван посмеялся и сказал:

— Через недельку пусть шах снова позовёт Маздака и сообщит ему, Ноширван, мол, вчера видал страшный сон, испугался, ни свет ни заря пришёл ко мне, говорит: «Видел я, отец, во сне: идёт на меня громадное пламя, и всё ищу, где бы укрыться, смотрю — приближается некто с дивным лицом, спрашиваю его: „Что нужно огню от меня?" — „Сердится на тебя огонь за то, что обозвал ты его лжецом". — „Ты-то откуда знаешь?" Отвечает: „Серошу всё известно". Здесь, мол, Ноширван проснулся и хочет идти в храм огня, сжечь в жертву мускус, алоэ и амбру, молиться три дня, чтобы вымолить милость у Йездана».

Ещё сильнее обрадовался Маздак, когда услыхал всё это от Кобада и узнал, что Ноширван на самом деле выполнил свой обет.

Прошла ещё неделя, опять говорит Ноширван Кобаду: [379]

— Сказки Маздаку: приходил, мол, ко мне Ноширван, говорит: „Я уверился в истинности этой веры и в том, что Маздак — божий посланец; одного только побаиваюсь, не очень ли много противников у него, не восстали бы они, да и не захватили бы нашей державы. Надо было бы узнать, сколько приверженцев новой веры да кто они. Если их много, сила, значит, с ними, я сейчас же приму Маздаково учение, а если не так, подожду, пусть возрастёт их число, тогда наделю их оружием, и, уже сильные и крепкие, мы, провозвестив новую веру, обратим в неё народ огнём и мечом». Если, о шах, Маздак ответит тебе, что у него много сторонников, скажи ему: «Сосчитай и выпиши их имена, да не останется ни одного, которого я не знал бы».

Маздак и сделал то, что попросил его Кобад; он сосчитал своих приверженцев, внёс их в список и передал список Кобаду; оказалось, что число маздакитов — двенадцать тысяч, горожан и воинов.

— Вечером я позову Ноширвана и всё передам ему, — сказал Кобад Маздаку, — а чтобы ты знал, когда Ноширван перейдёт в нашу веру, я прикажу, как только это случится, бить в барабаны и играть в рога, так что и в твоём дворце будет слышно.

Вечером по уходе Маздака Кобад призвал Ноширвана и передал ему список, рассказав то, что он обещал.

— Прекрасно! — одобрил Ноширван. — Распорядись, чтобы били в барабаны, а завтра, когда увидишь Маздака, скажи ему, что список положил предел сомнениям Ноширвана и он, мол, окончательно предался нашей вере. Будь в списке пять тысяч человек, Ноширван нашёл бы это число недостаточным, а вот двенадцать тысяч — другое дело, теперь не страшно, если весь мир восстанет против нас, к тому же мы все трое будем действовать заодно».

После первой стражи ночи Маздак услыхал бой барабанов, звуки рогов и воскликнул:

— Ноширван принял нашу веру!

Ещё больше он обрадовался на другой день, когда на шахском приёме Кобад передал ему слова Ноширвана. После приёма Кобад пригласил Маздака в отдельные покои, туда же пришёл и Ноширван, принёс с собою в дар множество золота, драгоценностей и просил извинения за всё, что произошло ранее между ним и Маздаком. Затем приступили к разрешению дел.

— Ты — повелитель мира, — сказал Ноширван отцу, — Маздак — пророк господень, отдайте мне командование над войском. Я устрою так, что не останется в мире ни одного противника нашей веры.

— Быть по сему, — решил Кобад.

— Для того же, чтобы начать действовать, — продолжал Ноширван, — надо разослать Маздаку по городам и округам, принявшим [380] уже веру, своих доверенных. Пусть они известят людей вдали и вблизи от нас, что через три месяца в такую-то неделю и в такой-то день мы приглашаем их собраться в наш дворец, чтобы наделить платьем, доспехами и оружием. А для того чтобы сохранить в тайне наши намерения, пусть в указанный день всем собравшимся будет предложено угощение, они поедят, затем перейдут в другой дворец пить вино — да осушит каждый по семи кубков! — тогда они оденутся группами по пятнадцати-двадцати человек в мои одежды, возьмут лошадей, доспехи, вооружение и будут готовы к выходу. Мы провозгласим новую веру, кто примет её, — да спасётся, кто не примет — будет нами убит.

Кобад и Маздак всё вышесказанное нашли целесообразным и одобрили план Ноширвана.

Маздак разослал послания, извещая своих приверженцев, находящихся вблизи и вдали от столицы, что они должны в такой-то месяц и такой-то день прибыть к шахскому двору, чтобы получить одежду, доспехи, оружие и лошадей, «ибо, — писалось в послании, — дела идут теперь по нашему усмотрению, и падишах — первый, кто выполняет нашу волю.

В указанное время все двенадцать тысяч маздакитов собрались в шахском дворце. Там уже было приготовлено для них такое угощение, о котором они и не помышляли: шах воссел на трон, Маздак на своё кресло, а Ноширван находился среди собравшихся в качестве хозяина. Маздак радовался, глядя, как царевич усаживает и потчует гостей. После еды перешли в другой дворец, здесь гости нашли невиданные яства и пития. Кобад воссел на престол, Маздак на кресло, гостей разместили прежним порядком, музыканты услаждали слух прекрасными мелодиями, кравчие разносили вина. Уже прошло порядочно времени от начала пира, в покоях появились двести невольников и слуг; они встали перед пирующими, держа на руках красивейшие одежды и тончайшие ткани.

— Унесите всё это во дворец, где приготовлено множество одежд, — приказал Ноширван, выждав, чтобы пирующие налюбовались принесённым, — пусть гости, разделившись группами в двадцать и тридцать человек, пожалуют туда и, одевшись, вновь выйдут и выстроятся, чтобы шах и Маздак, придя на площадь, могли осмотреть всех. Тогда откроются двери и принесут оружие.

Ранее же этого Ноширван послал в деревни своего доверенного, чтобы тот привёл оттуда триста человек с лопатами, надо, мол, почистить дворцы и сады. Когда люди пришли, Ноширван собрал их на площади, крепко запер ворота и приказал:

— Выройте в течение суток на этой площади большой ров, каждый из вас должен вырыть один-два гяза.[26] [381]

А привратникам он дал распоряжение следить за ними, чтобы кто не сбежал. Ночью же, вооружив четыреста человек, тайно расположил их на площади и во дворце, сказав:

— Я буду высылать гостей по двадцати-тридцати человек вместе. Ведите их на ту площадь и, раздевши, каждого закопайте в ров до пупа головою вниз, ногами вверх.

Вот ушли слуги и рабы с одеждами, вслед за ними привели в пиршественную залу двести лошадей, украшенных золотой и серебряной сбруей, принесли доспехи и сабли, чеканные золотом, — опять Ноширван приказал доставить всё в тот дворец. Потом он распределил гостей в группы, двадцать-тридцать человек в каждой, и послал получать дары. Гости выходили, их хватали, вели на площадь и закапывали в ров вверх ногами.

Когда все собравшиеся погибли таким образом, Ноширван подошёл к отцу и Маздаку.

— Всех одарил я роскошным платьем, — сказал он. — Убранные в одежды, они стоят на площади. Встаньте и посмотрите. Никто не видел более великолепных украшений.

Кобад и Маздак встали со своих мест, вышли из дворца, прошли через дворец на площадь, и их глазам представилось следующее зрелище: на площади, от края до края, виднелись поднятые вверх ноги. Ноширван обернулся к Маздаку.

— Войско, — сказал он, — что перед тобой, не могло быть одарено лучшими, чем эти, одеждами. Ты явился, чтобы развеять по ветру наше богатство и жизнь, вырвать власть из наших рук, приказываем и тебя одеть в такие же великолепные одежды.

В середине площади была устроена высокая насыпь, в ней вырыли яму и закопали Маздака ногами вверх.

— Любуйся, и смотри на своих поклонников, Маздак, — сказал Ноширван и обратился к отцу: — Итак, ты увидел исполнение совета мудрецов, теперь же я считаю полезным запретить тебе некоторое время выходить к людям из дворца. Да успокоится народ и воинство от всей этой смуты, причина которой находилась в твоей слабости.

Отправив отца, Ноширван освободил мужиков, приходивших рыть ров, и приказал отворить ворота, чтобы горожане, население области и воины могли бы посетить площадь и посмотреть содеянное.

Затем он созвал благородных и, так как отец находился взаперти, законно наследовал шахский престол. Его руки были щедры на дары. Рассказ о нём останется в памяти, пока будут читать и помнить люди, наделённые разумом.

В «Шахнаме» толпа крестьян в неурожайный год умоляет верховного жреца Маздака о помощи: им грозит голодная смерть. Маздак велит толпе подождать, отправляется к Каваду и спрашивает его, какой приговор надлежит вынести человеку, который [382] имел лекарство, но не дал его умирающему от укуса змеи. После ответа шаханшаха, что такой человек должен быть предан казни, Маздак задаёт ещё один аналогичный вопрос-иносказание и, получив такой же ответ, как и в первый раз, возвращается к крестьянам и от имени шаханшаха разрешает безвозмездно брать хлеб из царских закромов. Охваченному негодованием Каваду на его вопрос, кто дозволил разграблять житницы, Маздак отвечает, что сам он, Кавад, и дозволил: ведь царь собственными устами назвал преступником того, кто не помог умирающему. Кавад признал правоту Маздака, посчитал его величайшим мудрецом, принял его веру и стал требовать того же от сына, Хосрова Аноширвана. Но Хосров с помощью старого жреца одерживает победу в диспуте с Маздаком, доказывает ложность его учения, красочно описывает бедствия, которые обрушатся на страну, если, как учит Маздак, супружества не будет и жёны станут общими. Слова Хосрова убеждают шаханшаха. Всех сторонников Маздака закалывают в ров, а самого Маздака вешают вниз головой и расстреливают из луков.

См. также прилож. 7.

Фрашкард