Зов Лавкрафта

Николай Романов УЖАС В КАУ-ЛИТЕ

Мы с Ликой сидели на пустынном ночном пляже у самой кромки воды. Чуть теплые воздушные потоки разливались от остывающего моря, позволяя не прятать лицо в толстый шарф. За спиной стихал городской шум, исчезали редкие огни. Бесконечно далекие звезды отражались в неподвижной глади.

Казалось, мы сидим на берегу затаившей дыхание вечности.

Нас окружала пустота.

Сонный город, безжизненные горы, черная глубина возле ног… Ни единого звука. Зима поглотила каждый шорох и каждый всплеск. Каждый шаг и каждое слово растворились, стали частью безликой тишины.

Привычное летнее очарование, благоухание моря и сочные ароматы жизни ушли в пучину. Укрылись во мраке воды и неба, словно надеясь, что никогда не вернутся в суетный людской мир.

Мы жались друг к другу, как два космонавта, потерявшие корабль на пороге новой вселенной. Луч фонарика блуждал по воде, изредка выхватывая из темноты далекий черный волнорез.

Я стянул перчатку и, расстегнув куртку, пробрался Лике под свитер и футболку. Девичье тело изогнулось навстречу ладони. Слегка влажная кожа приятно скользила под пальцами. Я аккуратно сжал маленькую грудь.

— Ай-ай, — усмехнулась Лика, обдав меня теплым ароматом вишневого морса. Термос дымился у нее в руках.

— Нельзя…

— Нельзя?

— Большой дяденька, сильные руки… А девочке еще и четырнадцати нет…

Она подалась назад.

— Тем интереснее, если девочке нет четырнадцати, — я поцеловал ее улыбку и опустил руку ниже.

— Ай-ай, — повторила она упираясь. — Придется дяденьке пару годиков подождать.

— Максимум — пару минуточек…

— А если девочка закричит?

— Дяденька бросит ее в морскую пучину и надругается над холодным телом.

— Бррр… Ты мерзок.

— Опять муж плохой? — я отстранился и забрал у Лики термос.

— Ага. Очень. Обзывается.

— Я просто сказал, что ты маленькая и миленькая.

— Как школьница?

— Это же образно!

— Ты поэтому на мне женился?

Я не видел ее лица, но знал — она снова улыбается.

— Конечно, нет. Мне вовсе не нравятся миниатюрные женщины. И вообще никакие женщины не нравятся. Только ты. Мужчины, если что, тоже не нравятся.

— Этого еще не хватало!

Лика засмеялась, толкнула меня на гальку и забралась сверху, словно проворная кошка.

Мы приезжали в Кау-литу и раньше. Каждый август открывалось нам упоительное черноморское побережье. Раскаленное солнце и теплые ночи, вылазки в горы и экзотические экскурсии, разноцветные карнавалы на набережной и много-много музыки, сладостей, светлых лиц — здесь всегда царила счастливая молодость.

Мы пообещали друг другу, что будем приезжать сюда как можно чаще. Загадали в один из отъездов и бросили две монетки в море — как сотни таких же отпускников.

Когда бабушка покинула нас, ее старенькая московская однушка осталась Лике. Жить в ней мы не собирались, сдавать — хлопотно. Бесцельно продать — нечестно по отношению к бабушке. «Деньги растают со временем» — сказала Лика, она была категорически против. Тогда и решили купить летнюю квартиру на берегу моря. Разница со столичным жильем оказалась заметной. Мы могли позволить себе те же заветные квадраты, и оставалась немалая разница на ремонт и прочее.

Первым делом появился бумажный листок, который разделили чертой пополам и написали все плюсы и минусы нашего приобретения. Перечень плюсов радовал глаз. В минусах значились лишь приятные хлопоты и небольшие риски. Вне категорий был один странный пункт, из-за которого мы и очутились в ту ночь на холодном пляже.

Мы никогда не были в Кау-лите зимой.

— Я хочу увидеть курорт зимой, — сказала Лика.

— Ты же не собираешься зимовать на море?

— Пока не знаю.

— Там будет скучно и холодно. Зимой на море приезжают одни пенсионеры и меланхолики.

— И поэты.

— И поэты-меланхолики. Зая, мы потратим отпуск на зонтики и носовые платки.

— Я хочу посмотреть.

— Посмотри в инете.

— Понятно, ты согласен.

— Да.

— Молодец. Встретимся с риелтором, что-нибудь присмотрим к сезону. Зимой на курортах цены ниже. Врубаешься, глава семьи?

Мы редко спорили. Я поддался и на очередное сумасбродное требование — провести первую ночь на зимнем пляже. Это было даже романтично. Прибыли к полуночи и прямо с чемоданом пробрались на пустое побережье.

— Я должна почувствовать это место со всех сторон, — говорила Лика. — Может, когда-нибудь переедем сюда навсегда?

Конечно, мы замерзли, так и не занялись любовью и слопали все, что приготовили на завтрак. Безумную идею «а давай искупаемся?» отвергли еще на старте.

День встретил нас холодным дождиком. Настолько мелким, что ради него лень было доставать зонт. Низкое серое небо осело на горы.

Мы покинули пляж и поднялись к центральной улице. Ветер усилился. Море бросало в спину первые брызги зарождающегося шторма.

Город был предсказуемо пуст. Ни автомобилей, ни суетливой торговли с лотков. Несколько торопливых фигур промелькнули под невзрачными вывесками.

— Не очень-то тут дружелюбно, — обронил я.

Лика не разделяла мое настроение.

— Утро же, выходной. И погода не ахти. Ничего необычного. Теперь — жилье.

Еще один загадочный эксперимент, который она задумала, не допускал привычного размещения в отеле. Лика хотела найти жилье по приезду, строго у местных и вообще — вкусить все прелести безумного дикарского отдыха.

— Мы едем не отдыхать, а пропитаться атмосферой!

Я мысленно попрощался с ежевечерним душем и поддержал ее затею.

С восходом солнца, которое так и не вышло из-за серых туч, воздух стал густым и тяжелым. Появилось ощущение, что мы находимся не посреди города, а внутри огромной теплицы.

Лика достала из рюкзака карту. Бумага мгновенно покрылась влагой.

— Смотри, — она ткнула пальчиком в темно-зеленую окраину. — Вот здесь.

— Старые улицы?

— Риелторы называют это старым фондом. Гляди, все очень круто. Город стоит на трех холмах. Каждый спускается с горного плато к морю. Как лапа дракона с тремя когтями. Видишь, их обрамляют речки? Вот здесь — город, новострой, магазины… Фактически, жизнь бурлит только на этих двух холмах. Мы раньше останавливались тут и тут.

— Да, да. Помню. Вот тут шаурмой траванулся.

— Не отвлекайся. А вот — третий холм. Сейчас его называют девятым микрорайоном, а раньше — Черной горкой. Не смейся. Крестик в центре — старая церковь. Отсюда, с этого холма, город за столетия и разросся. Что интересно, церковь построили на месте развалин другого святилища, совсем древнего. Его фундаменту больше двух тысяч лет. Про святилище ничего толком не нашла, но, думаю, если копнуть глубже, то окажется, что на холме был какой-нибудь храм или место жертвоприношения… Осталось от киммерийцев и кровожадных тавров.

— Кровожадных и похотливых?

— Конечно. Дикари же. Позже сюда приплыли эллины и римляне, появились сарматы, готы, гунны…

— Я даже слов таких не знаю.

— … а следом за ними — хазары, генуэзцы, печенеги, половцы… Всех не вспомню, но картина, в целом, такая. Причем появлялись далеко не лучшие представители народов. Оно понятно — места дикие. Веками на склонах этого приморского холма оседали пираты, разбойники и работорговцы. Все со своими культами, ритуалами и обрядами.

Мы обошли закрытый стрелковый тир и миновали пустой вещевой рынок. Непривычная для москвичей мясистая южная листва не добавляла зимнему городу жизни. Сырость, колючий ветер и набухшая влагой зелень превращали город в исполинский аквариум. На тротуарах недоставало огромных разлагающихся рыб.

— Сложно сказать, что здесь привлекало переселенцев. Через плато не перебраться. Ни сеять, ни разводить скот на таких склонах они не смогли бы. Да, очевидно, и не собирались. Если верить летописям древних греков, тут творились страшные и кровавые дела… Вот эта паутинка на карте — от церкви до моря — древнейшие кварталы. До сих пор жилые. Я тебе все распечатала, почитаешь.

— Маловероятно.

— Брось, здесь очаровательный исторический антураж. Возможно, в этих домах обитают прямые потомки генуэзцев.

— Не древность, а глухомань. Хибары какие-то. Заборы каменные, дореволюционные дома, бывшие конюшни… И пятиэтажные зиккураты из старых гаражей. Коту пролезть негде — как муравейник. Все застроили и проводами опутали.

— Между прочим, там одни из самых дорогих квартир, если летом снимать.

— Потому что море близко.

— Зануда.

— Не буду читать твои бумажки.

— И вредина.

— Реалист. Тупо замерзнем в доисторических избушках без отопления.

Подъем резко пошел вверх, по спине побежали ручейки пота. Мы дюжину раз круто повернули в лабиринте узких улочек. Вскоре из-за кипарисов выглянула высокая колокольня кирпичного цвета.

— Отсюда церковь не видно, деревья закрывают, — Лика остановилась и убрала карту. — Пришли.

Церковь окружали кипарисы. От деревьев к морю спускались массивные каменные ограды и высокие заборы из листового железа. Они возвышались над головами, скрывая первые этажи геометрически абсурдных зданий, подпорки и перекрытия невероятных строений. Сколоченные и воздвигнутые без каких-либо представлений об эстетике и пространственной логике, постройки топорщились железной арматурой, скалились неровными швами и гнилой древесиной. Местами забор становился ниже — виднелись то широкие, то узкие входные двери с монтажной пеной на покрытых плесенью щелях. У ржавой металлической сетки красовались новенькие пластиковые окна и старомодные нежно-кремовые фрески.

Заросли глицинии обвивали черные захламленные балконы, вышки, башенки, неожиданные выступы и решетки. В маленьких двориках, за пальмами и бельевыми веревками, скрывались стеклянные веранды и открытые террасы. Каменные здания выглядели, так, словно продержалась столетия без ремонта и простоит столько же. Остальные — или крошились от времени, или сияли новизной и безвкусицей.

За вызывающим хаосом чувствовалась чья-то сумасбродная мысль, чей-то извращенный вкус. Если архитектуру называют застывшей музыкой, то нашим глазам предстала застывшая какофония панк-рока.

Бесконечные надстройки и пристройки заполоняли любое свободное пространство. Дома, заборы, гаражи — сливались в одно целое. Прозрачная галерея в стиле хай-тек недурно разместилась на темном от сырости сарайчике для дров, которому буквально не давали расползтись бетонные стены соседнего сооружения — пугающего вида куба без окон, с одиноким шезлонгом на крыше. Рядом, на хрупкой лачуге, громоздился недавно достроенный более широкий второй этаж. Его укрепляли стальные трубы, вонзившиеся в рыхлый асфальт. Сверху достраивался третий этаж, что придавало дому вид перевернутой пирамиды.

— Лика, мне страшно туда заходить.

— Я знала, что тебе понравится.

Она бодро направилась к ближайшей калитке, на которой висела табличка с надписью: «Жилье. Свое». Открыли после пятого звонка. Пожилая женщина, выглядевшая беременной, молча выслушала робкие приветствия и проводила нас внутрь небольшого дворика, откуда выходили настолько тесные проулки, что зайти в них можно было лишь боком.

Отсюда приземистые каменные здания казались еще чуднее. Они затейливо соединялись друг с другом лестницами и верандами, возвышаясь из неровной брусчатки, словно мрачные скалы из неспокойных волн.

Женщина стукнула сухим кулаком в зеленую дверь и быстро удалилась.

— Лика, это не тот город, в который мы приезжали раньше, — прошептал я жене. — Мы где-то не там свернули.

Дверь распахнулась. На пороге стоял колоритный старик. Под бушлатом неопределенного цвета виднелась кислотно-зеленая футболка, в горловину которой была заправлена его пышная борода. Новенькие джинсы красовались на мощных бедрах, а изъеденное оспой лицо наполовину скрывали кустистые брови.

— Нам бы квартиру снять, — сказал я. — Барышня вот… Вас порекомендовала.

Старик уделил мне долю секунды и внимательно рассмотрел Лику.

— Одна тысяча рублей, — с расстановкой произнес он.

— Тысяча в сутки, отлично, — Лика перехватила инициативу. — Можем сейчас посмотреть?

— Одна тысяча рублей… — повторил старик медленно.

— …за ночь. И одна тысяча рублей — за день.

Я невольно покосился в сторону спасительной калитки. Ее скрывал угол ближайшего дома.

— Ага… Ясно. — Лика легонько толкнула меня локтем.

— Две тысячи рублей за сутки… Если квартира нас устроит, мы остановимся на десять дней.

Лику квартира устроила, меня — нет.

Просторная, первый этаж, широкая кровать и большое окно во двор. За окном упирались в низкое небо дюжина кипарисов. Вместо обоев — слой белой краски на здоровенных камнях, из которых, похоже, был выложен весь дом. Телевизора не наблюдалось.

— Дорогая, это первая попавшаяся комната. Посмотрим еще парочку?

— Нет. Это судьба. Где твой дух авантюризма? Слушай, я именно такое хотела. Экзотично и романтично. Хватит бузить, а?

Нет, комната выглядела неплохо, но…

— Уважаемый, — я повернулся к старику. Тот безмолвно возвышался за нашими спинами, будто надгробный памятник. — А где, например, батарея… Или обогреватель…

— Ночью будет тепло, — покачнулся тот. — Дом за день прогреется.

— Понятно. Дом прогреется. Лика, это безумие. Нет ни кондиционера, ни обогревателя, ни печки. Мы замерзнем.

Старик любовно похлопал широкой ладонью по белой стене.

— Бутовый камень! — торжественно сказал он. — В жару сохраняет прохладу. Ночью отдает тепло. Ледниковый бут!

— Ледниковый бут?

— Ледниковый бут со дня моря! Веками вымочен в сероводороде, пропитан распадом и тленом. Идеальный для строительства ледниковый бут.

— В сероводороде?

— Ваш мужчина, видимо, глуховат, — серьезно произнес старик.

День пролетел удивительно быстро. Мы едва успели разбросать по углам вещи, помыться в пристроенной тесной душевой и обойти ближайшие дворики, когда начало темнеть. В соседнем магазине закупили нехитрый ужин и уничтожили его прямо на кровати.

— Ты слышала? Что за дичь он нес про бутовые камни?

— Я в стройке не разбираюсь. Забей, просто чудной дед.

— Ахинея какая-то. Сероводород, распад…

— Про сероводород на дне Черного моря я слышала. Якобы толща воды сдерживает в глубине огромную подушку из ядовитого газа, и если он всплывет на поверхность, то всем кранты. Кучу лет назад здесь было пресное море, но однажды его через Босфор затопило соленой водой. Все живое погибло и осталось гнить на дне. Там, в темноте, миллионы тонн тлена. Жуть.

— Ты ходячая энциклопедия. Он сказал, что камни достали оттуда? Бред. А при чем тут ледник?

— Он просто хотел нас развлечь. Считай это бесплатным аттракционом.

— Ага. Бесплатным. Одна тысяча рублей за ночь. И одна тысяча рублей за день.

Лика засмеялась, и нас поглотили плотские утехи.

Чуть позже за окном появились какие-то фигуры — выбиралась из нор местная молодежь. Послышался смех, разговоры. Кто-то тихо напевал незатейливую мелодию.

Ветер терзал упрямые кипарисы.

Я встал и задернул занавеску.

Лика заснула довольно быстро, а я битый час ворочался на чистых простынях и пялился сквозь темноту на окружавшие нас камни.

Соседство незнакомых людей в незнакомом месте тревожило не меньше. Я разыскал в ящиках кухонный нож и положил его на тумбочку возле кровати. На всякий случай подпер стулом входную дверь.

Утром позвонил риелтор и поинтересовался — как добрались, где остановились? С сожалением сообщил, что сегодня приехать не сможет, попросил перенести встречу. Лика договорилась на завтра, и мы отправились в город.

Покидая двор, я обратил внимание, на чистоту вокруг. Ни мусора, ни пустых бутылок, ни окурков. Похоже, наши соседи чертовски аккуратны.

Я предложил подняться до церкви, но Лика вооружилась распечатками и сказала, что в городе нас ждут не менее интересные места. Летом на музеи и достопримечательности у нас практически не оставалось времени — купание и активный отдых поглощали его полностью.

Кау-литу было не узнать. Разница с курортным сезоном оказалась удручающей. Дождь прекратился, но приветливее город не стал. Из подворотен веяло сыростью. Краски терялись и таяли среди угрюмых серых оттенков. Серые дороги, серые дома, серые деревья и серые лица. По влажным стенам с отслоившейся штукатуркой расползались ржавые разводы.

Людей на улицах было мало. Вместо полуголых и радостных отдыхающих, коих привычно видеть летом, вдоль серых строений куда-то спешили редкие угрюмые горожане. Теперь, не скрытые, не растворенные в толпе, они показывали истинный облик города — не пеструю карнавальную маску, но бледное, суровое и пропитанное солью лицо уставшего морехода.

Лика что-то рассказывала о первых гостиницах и доходных домах, говорила про быт города во время войны и летние дачи писателей прошлого века… Я же с тревогой оборачивался, ловя краем глаза очередную нырнувшую в подворотню фигуру. Я не мог сосредоточиться. Одинаковые прохожие кружили вокруг, вновь и вновь проскальзывая мимо и быстро скрываясь в арках сразу за нашими спинами. В конце концов зловещий хоровод меня измотал.

— Лика, мне надоело.

— В смысле?

Она словно не замечала тягостного давления и нависшей неведомой угрозы. Ее больше интересовали сборища котов и очередная историческая кондитерская.

— Мне надоело ходить по городу, — наконец выдавил я.

— Не узнаю тебя. На себя не похож. С животом нормально?

— При чем тут живот? Эти люди… — я понял, что не смогу толком объяснить. — Ты заметила, сколько в городе кипарисов?

— Кипарисов? С ними-то что?

— Странно… Я никогда не обращал внимания, но в городе очень много кипарисов… Помнишь, бабушка всегда говорила, что кипарисы — кладбищенские деревья? Они на кладбищах растут. Охраняют тех, кто спит. Так она говорила.

— Ох-хо… Иначе я представляла наше чудесное вторжение в Кау-литу. Послушай, это зима. Курортные города зимой выглядят именно так. Засыпают. Это просто мертвая спячка.

— Мертвая? — я вздрогнул. — Послушай, мне, пожалуй, надо пройтись.

— Мы и так идем. Сам же сказал — надоело ходить… Да что с тобой?!

— Нет. Хочу один. Зайду на рынок… Или еще куда. Встретимся дома. Все в порядке, наверно астма обостряется.

Полагаю, Лика не поверила в астму.

Перспектива шагать по пустынному городу восторга не вызывала, но меньше всего хотелось, чтобы она видела мужа в смятении. Несомненно, на картину города повлияло мое состояние. Недомогание окрасило Кау-литу в мрачные тона, добавило зловещие краски в облик города и его обитателей.

Мы разошлись, но зайти в здание городского рынка я не решился. Пьянящий запах сырого мяса и душистых специй вызвал приступ тошноты. Меня чуть не вырвало прямо на входные ступени.

Я наспех нахватал с уличных лотков зелени, огурцов и еще каких-то овощей. Мысли о еде вызвали повторные приступы тошноты и головокружения. Я и правда мог отравиться. Или сказывалась адаптация к зиме в субтропиках… Идея прогуляться оказалась неудачной, надо было возвращаться.

В беспорядке прибрежных улиц царила суета бытовых мелочей: мелькали ставни и жалюзи, щеколды и домофоны; урчали выносные генераторы, капали кондиционеры, воняли мангалы и коптильни.

Казалось, путь до квартиры занял несколько часов. Дотянув до дворика, я открыл калитку и замер от неожиданности.

Лика стояла у распахнутой двери в компании молодых людей. Шесть или семь высоких юношей, довольно легко одетых, выстроились полукругом и о чем-то оживленно беседовали, перебивая друг друга. Очевидно, это были наши соседи. Все, как близнецы, тощие, широкоплечие, со впалой грудной клеткой. Они одновременно повернулись ко мне, и я с неприязнью отметил, насколько несимметричны их лица.

Лика приветливо помахала рукой. Мое состояние ее вовсе не беспокоило.

— Ты быстро! У нас новые знакомые! — крикнула она и представила каждого.

Я пожал холодные руки, но имена тут же улетучились из головы. Не запомнил ни одного. Какого черта? Зачем она вообще с ними заговорила?

— …любезно пригласили! — Лика завершила фразу, которую я тоже прослушал.

Юноши тоже что-то сказали.

Секундой позже мы вместе шагали в сторону проулка, соединяющего наши дворы. Лика тараторила без умолку.

Я чувствовал себя отвратительно и нелепо. Запоздалый муж с пакетом зелени и огурцов.

— Куда мы идем?

Лика проигнорировала вопрос.

— Боялась, что ты будешь против. Уверена, это интересно. В конце концов, всегда можем извиниться и тихонько уйти, — шепнула она.

Я собрался ответить и почти нашел слова, но меня прервала мелодия — та, что слышалась вчера вечером за окном. Странные звуки одновременно напоминали и мычание, и хлопки по басовым струнам.

Мелодия раздавалась из глубины соседнего двора, куда мы вскоре свернули. За беседкой, увитой тяжелой виноградной лозой, на стыке двух старинных домов показалась низкая округлая арка над разбитой лестницей. Ступеньки вели вниз, в подвал. И здания, и арка, и лестница выглядели тысячелетними. Заплесневелые трещины покрывали серые стены и декоративные колонны. За пыльными окнами не было видно ни цветов, ни занавесок.

Дум-ту-та-тум… Дум-ту-та-тум… Мелодия зазвучала громче. Монотонный мотив повторялся.

У лестницы стояли еще несколько юношей. С ними были и девушки, но спокойствия не прибавилось.

Лика и спутники уверено направились к подвалу.

— Постой, — я схватил ее за руку. Звуки отдавались внутри черепа, как удары молотком по автомобильной покрышке. — Мы не пойдем.

— Почему? — она смотрела невинными глазами, будто ничего не слышала. Будто ей не казалась странной наша компания, не вызывало подозрений приглашение неизвестно куда и даже моя паника не производили на нее впечатление.

— Брось, — Лика шутливо толкнула меня кулачком. — Посидим, послушаем. Будет скучно — уйдем. Не каждого приезжего с улицы позовут на…

— Куда?! — я не обращал внимания на удивление окружающих. — Куда позовут?! Ты сама-то понимаешь? Или я один такой?! Нет? Тогда в чем дело? Сложно нормально объяснить?!

— Не сложно… Да что с тобой? Послушай, это просто…

— Довольно!

Я резко развернулся, хлестанув пакетом по чьей-то ноге, и, не отпуская руку жены, быстро пошел прочь от подвала, навязчивой мелодии и виноградной беседки.

Вечер прошел в тишине. Мы просидели молча в разных углах комнаты. Лика — на краю кровати. Я — на неудобном стуле.

Она что-то листала в планшете, согнувшись пополам. Это всегда меня раздражало. Я пялился в книгу, но так и не добрался даже до середины страницы.

Головокружение и тошнота отступили. Я чувствовал себя гораздо лучше.

Ночью на Кау-литу обрушился ураган. Природа бушевала, как обезумевший цербер. Капли дождя с мелким градом шипели в бурлящих воздушных потоках, словно разъяренные змеи. Ветер бил в стену огромными кулаками, сгибал кипарисы почти до земли. Из щелей и вентиляции раздавался то дьявольский визг, то предсмертный волчий вой.

Я наглотался таблеток, лежал на кровати и наблюдал, как мечется в окне желтый фонарный свет. Гнев утих.

Идиотский день оставил неприятный осадок. Мы с Ликой, конечно, ругались раньше. Бывало всякое и на людях. Но к утру от ссор не оставалось следа — мы по умолчанию прощали друг друга и вели себя как ни в чем не бывало.

Лика лежала рядом, скинув тонкое одеяло. Ее грудь едва заметно поднималась. Я протянул руку, чтобы прикоснуться к белой коже, но внезапно почувствовал, что мы в комнате не одни. Желтый свет прыгал по стенам, выхватывая из полумрака неровные прямоугольники камней.

Нож по-прежнему лежал на стуле. Я пододвинулся к нему ближе. В комнате раздалось ритмичное мычание.

Мелодия зазвучала совсем близко. Справа и слева. Перед лицом и за спиной.

Дум-ту-та-тум… Там-там-ту-там-дум…

Глубокие настойчивые звуки заглушали вой ночного урагана и мягко били в низ живота. Вибрации исходили от стен.

Я присмотрелся. Ледяные мурашки побежали по коже.

Камни шевелились.

Они плавно изгибались в такт с мелодией. Вибрировали и трепетали. Чуть сморщивались, втягивались и тут же выпирали из стен: каждый в своем неведомом танце. Они были будто послушны таинственной мелодии. Податливые грани, как тонкие мембраны, чувственно реагировали на необычные звуки.

Как зачарованный, я наблюдал за движением камней и не сразу заметил настолько невероятную перемену, что ужас на время уступил место удивлению.

Подвижная поверхность втягивалась, съеживалась внутрь, постепенно раздвигая сморщенные края. Возникающие отверстия, до неприличия похожие на гигантские анусы, активно двигались. Они сжимались и раскрывались, приоткрывая внутри влажную бордовую плоть. Там, в горячих и мокрых утробах, шевелись короткие толстые языки.

Мелодия преобразилась — теперь камни подпевали, вторили неведомым позывным. Ужасающие беззубые отверстия-рты распахивались и изгибались, безобразно копируя человеческие губы.

Я посмотрел на руки. Они были красные, словно омытые кровью.

Комнату заливал ярко-алый свет. Он врывался в окно, бритвой резал глаза. Это была сама мелодия, которая звучала, обливаясь пылающим красным цветом. Это пели огромные подвижные камни вокруг. Я крепко зажмурился и зажал уши. Слезы, будто крупные виноградины, выкатывались из-под век, а откуда-то издалека донесся тонкий бессильный писк — мой крик. Крик тонкой нитью тянулся в комнату, которая оставалась где-то позади. Меня же стремительно уносила в пульсирующую бездну невыносимая, раскаленная докрасна мелодия…

Утро третьего дня было болезненным.

Горло адски саднило, будто в носоглотку насыпали толченого стекла. Ночной кошмар отзывался в каждом суставе.

— Сраный ледниковый бут… — пробормотал я и разодрал сухую корку на глазах.

Лики рядом не оказалось, я лежал на кровати один.

В комнате гулял лютый холод. Входная дверь — открыта настежь.

Я с трудом сбросил ноги на пол, разыскал джинсы, натянул колючую куртку на голое тело. Обматерив комнату, камни, старика и все, что попалось под руку, добрался до двери.

Судя по солнечному пятну на бугристых тучах, было уже за полдень. Долго же я провалялся.

Двор устилали изодранные листья и ветки. Кипарисы стояли невредимые, а сырой воздух застыл как в стеклянной банке. От луж остались темные пятна.

Я знал, где искать.

В этот раз их было гораздо больше. Некоторые сгрудились возле виноградной беседки, некоторые стояли возле подвала. Кто-то сидел на ступеньках. Лика что-то взахлеб объясняла двум девушками, таким же одинаковым, как и окружающие их молодые люди. Девушки смеялись, кивали в ответ.

Я подошел.

— …потом рассказывала, что видела кота, похожего на динозавра! — закончила Лика и девушки снова засмеялись. — Привет, солнце! Проснулся сразу хмурый? У меня для тебя куча интересного. Кушать пойдем?

— Пойдем, — я кивнул.

Проходя мимо «соседей» я невольно опустил глаза и смотрел себе под ноги. Близость чужаков была настолько неприятна, что я готов был побежать. От отвращения сводило челюсть.

Лика поставила кастрюлю на газовую плитку и достала планшет.

— Пока ты вчера дулся, я кое-что узнала.

— Серьезно?

Она не уловила сарказм.

— Да-да. У них тут клуб реконструкторов или типа того. Ребята увлечены историей родного края, изучают и воссоздают фрагменты культов, бывших здесь аж с дохристианских времен.

— Вот эти оборванцы?

— Прекращай. Я об этом читала давным-давно, но даже не предполагала, что все происходило в Кау-лите! Что ты знаешь об Ифигении?

Боже, что она несет? Что она несет?! Я сдерживался из последних сил.

— Ифигения? — я скрипнул зубами. — Это болезнь или насекомое?

— Древняя богиня! Дева, которой поклонялись племена тавров. Интереснейшая легенда. Хотя, если честно, в целую картинку она не складывается. Древние греки сообщают, что так звали царскую дочь, которую Артемида спасла от жертвенного огня и перенесла сюда, чтобы сделать своей жрицей. Тавры почитали ее за верховную — а может и единственную — богиню. Все весьма запутано, но летописи сходятся в одном — кровавые жертвоприношения. Странники, торговцы, застигнутые бурей моряки — любого у здешних берегов ждала смерть. Кровь проливала или сама жрица, или преданные поклонники. Жертвам разбивали головы, сбрасывали со скалы или отрубали части тела, чтобы потом украсить жилища…

Мелодия появилась, как и раньше, сперва чуть слышно. Я был готов и даже не вздрогнул.

— Интернет, конечно, бестолковая помойка — продолжала Лика. — Возможно, я опять что-то путаю… Но дальше совсем странно. Если рыть глубже, находятся источники, которые утверждают, что Ифигения — и есть сама Артемида. А если еще глубже… Ты готов?

— Ага.

Мелодия звучала громко и отчетливо.

Лика увлеченно жестикулировала, пытаясь заболтать меня глупыми небылицами.

— По одной из версий, даруя жрице бессмертие, Артемида превратила ее в богиню Гекату! Повелительницу мрака, ночи, ведьм и колдовства! Черноволосая и ужасная, в окружении призрачных псов — эффектная дама. А быть может, здесь и до греков был культ кровавой Девы — богини преисподней. Культ, который позже пытались скрыть или заместить сказкой о некой Ифигении. Обалденная тема. Я скачала пару книжек… Почему ты так смотришь?

— Как смотрю?

— Что случилось? Ты сейчас очень злой…

— Правда? Злой?

Я резко влепил открытой ладонью по ее рукам. Планшет вылетел и звонко хрустнул о стену.

— Шибко умная? Еще много чего прочитала?

Я сказал это совсем негромко, но Лика отпрянула и побледнела.

— Какого хрена ты там второй день вьешься? Прикормили? — я подошел вплотную. — Присмотрела кого-то?

Вопросы действовали на нее как плевки. Остановиться я уже не мог. И не хотел. Камни за спиной начали подпевать.

— Слыхала поговорку: если сучка не захочет, кобель не вскочит? Про тебя, да?

— Не верю, что это ты…

Я ударил ее коротко, без замаха. Кулак влетел между носом и верхней губой, буквально не встретив сопротивления. Голова дернулась назад, следом метнулись хрупкие плечи. Руки взлетели, словно пытаясь ухватиться за воздух. Я рванулся вперед, не понимая, чего во мне больше — ошеломляющего раскаяния и ужаса от сотворенного, или желания растоптать отлетевшую к стене Лику. Я хотел подхватить ее, не дать упасть на жесткий пол. И одновременно жаждал снова крушить окровавленное лицо.

Красная мгла встретила меня, как волны горячего океана. Я врезался в багровую вязкую стену под оглушительный вой возбужденных камней. Они трясли слюнявыми языками, жадно облизывали морщинистые отверстия. Я же захлебывался кровавым илом и растворялся в забытьи. Растворялся тяжело и мучительно, осознавая, что возвращение неизбежно.

Когда я очнулся, марево перед глазами осталось. Теплый красный туман расплывался по комнате. Липкие капли оставляли на руках яркие неровные дорожки.

Уютное и приятное место. Чудесное, как лоно матери.

Настала пора его покинуть.

Я поднял на руки легкую, по-паучьи ломкую Лику. Она ровно дышала, но была без сознания. Камни волнами ерзали в стенах. Жадно вздыхали и постанывали, когда я выносил ее из злополучной квартиры.

Голоса стихли, когда я шел по пустынному двору сквозь влажную пелену. Молчали, когда проходил между домами и огибал беседку, увитую виноградной лозой с красными листьями. И зазвучали вновь, когда спускался по скользким ступеням со своей невесомой ношей.

Сомнения ушли. Я знал совершенно точно — куда и зачем иду. Знал, что ждет в конце пути. Знал, что встречу по дороге.

Ступени спускались под невысокую арку и терялись в темной глубине подземелья. Мгла сгущалась, но стены узкого коридора слабо мерцали алыми отблесками. Свет исходил от подвижных камней. Рты-анусы причмокивали и сопровождали нас тихим ворчанием. Они высовывали шершавые языки и касались моих плеч, ласкали ступни и волосы Лики.

Я разобрал слова завораживающей песни. Это были имена. Многие я слышал впервые, но повторял дивные звуки нараспев вместе с камнями.

— Горго и Мормо, Астарта и Лилит, — шептали мы.

Капли кровавого тумана набухали на ресницах.

— Медея, Гекуба… Лимес и Никта… Великая Матерь Геката…

Лестница закончилась, коридор по наклонной уходил в глубину. Стены поднялись выше, в боковых ответвлениях открылись сумрачные крипты и анфилады комнат. В проемах, сквозь хлопья паутины, угадывались темные богомерзкие ниши, устланные человеческими костями и гниющей плотью.

В одной из ниш я увидел нагромождение темных досок, напоминавших разбитые старые гробы. На них в противоестественной позе лежал знакомый бородатый старик — хозяин квартиры. Его суставы и шея изогнулись, будто в ужасной агонии. Одежда была изодрана в клочья, а ноги чуть ниже колен заканчивались обрубками. Судя по раздробленным костям и изжеванной плоти, его ступни отгрызло нечто злобное и неистовое.

На стенах виднелись отвратительного вида фрески, на которых сцены безудержных оргий соседствовали с невероятными в своей изощренности пытками и убийствами — отрубленные головы и вырванные внутренности громоздились на пиршественных столах и под ногами танцующих сатиров и фавнов.

Каменные рты по-прежнему открывались, но внутри виднелись уже не языки. В поющих утробах мелькали чьи-то искаженные лица и оголенные части тела. Из отверстий высовывались изящные женские руки, смеющиеся бородатые головы с изогнутыми рогами, ноги без кожи, собачьи хвосты и козлиные копыта.

Я догадывался, куда ведут эти рты-туннели. Словно полые гигантские черви, они извивались в холодной земле и поднимались к вершине холма. К старой церкви, до которой мы так и не дошли. К величественному древнему храму, который некогда возвышался на Черной горке, но давно был разрушен людьми и временем. Низвергнутый и уничтоженный, он все же незримо присутствовал, питаясь миазмами могильника на дне моря. Оскверненная земля, пропитанная кровью сотен тысяч жертв и зловонием темного колдовства, охотно делилась слезами, страданием и ужасом. Я медленно шел по мерцающему алому коридору, не обращая внимания на каменные осколки под ногами.

Создания ночи выбирались из нор в стенах и следовали рядом. Юноши и девушки извивались в бесноватом танце, заламывали тощие руки, хохотали, визжали, стонали, блеяли и рыдали, заглушая песнь камней. Несимметричные лица призывно гримасничали, а обнаженные тела неестественно складывались и выворачивались. Выкрикивая кошмарные имена, они испражнялись, совокуплялись, падали и шли по головам собратьев.

От грохота и воплей я временами терял слух. Крики многократно отражались эхом от невидимых в темноте стен.

Свод подземелья исчез из виду, когда мы вышли на берег озера. Мутные воды неподвижно застыли, но воздух над поверхностью колыхался. Красный туман подхватил безумный танец окружавших нас существ и продолжил его над озером. Окровавленные призраки танцевали над черной бездной, крича и содрогаясь вместе с отвратительной процессией.

У самой воды возвышался алтарь.

Прямоугольный монолит походил на надгробие древнего гиганта. Его поверхность покрывали следы от множества ударов — топоры и мечи тысячелетиями рубили на нем человеческую плоть.

Я осторожно положил Лику на изуродованное жертвенными клинками холодное ложе и снял с нее всю одежду.

Она выглядела совсем маленькой. Хрупкие руки-веточки и белая полупрозрачная кожа — ненужная кукла на дне мусорного контейнера.

Я невольно залюбовался ее тонкими губами. Верхняя треснула ровно посередине и припухла, словно после страстного и жестокого поцелуя. Кровь покрывала бледные щеки. Она все еще была без сознания.

Я опустил глаза и увидел, что сжимаю в руке большой кухонный нож.

Гвалт вокруг достиг апогея. Существа и камни надрывались изо всех сил. Черная поверхность озера за алтарем дрогнула. Из воды поднялось невероятное существо. Оно походило бы на обнаженную женщину, если бы не собачьи лапы вместо человеческих конечностей, гигантский рост и отталкивающий фосфоресцирующий свет, изливающийся от ее безобразного тела. Вытянутое лицо напоминало оскаленную морду. Обильная слюна стекала на высокую грудь, которая в других обстоятельствах казалась бы роскошной. Острые возбужденные соски и неприкрытое лоно вызвали во мне волну звериного возбуждения.

Тварь замерла перед алтарем, раскачиваясь и содрогаясь от нетерпения.

Теперь все ждали только меня.

Я перехватил нож обеими руками, взмахнул и с силой вонзил в тело жены. Лезвие скрипнуло по грудине, удар смял ребра как пустую картонную коробку. Внутри изуродованной плоти что-то глухо забурлило. Лика распахнула глаза и, захрипев, выгнулась дугой. Кровь брызнула на брюхо светящегося чудовища, на каменный алтарь, на мое лицо.

Глаза обожгло огнем, я отшатнулся. Тут же раздался гром, заглушивший хохот и неистовое пение.

Стены и пол задрожали. Пыль, булыжники и комья земли посыпались мне на плечи. Я обернулся в сторону фосфоресцирующей твари, но потерял равновесие. Подземелье вздрагивало, камни били по голове, срывая куски кожи. Город над нами терял опору и рушился в воды озера. Я закрылся руками, но очередная глыба — неимоверно тяжелая и разрушительная — сбила меня с ног и вдавила в плиты подземной набережной. Тьма стала непроглядной, а спасительная тишина поглотила безумный карнавал. Во мраке Тартара сгинули и озеро, и алтарь, и толпы нечисти.

Меня вернул к жизни звонкий треск. Это дребезжала блеклая люминесцентная лампа. Лампа истерично моргала, вспышки озаряли пыльный захламленный подвал. Вдоль стен вросли в землю деревянные ящики, валялся ржавый инструмент и пачки рекламных газет. От серых труб веяло холодом. В воздухе стоял тяжелый запах плесени.

Я попытался встать, отрывая руки от липкого, залитого кровью пола.

Лика лежала возле рулона старой ветоши, свернувшись в позу эмбриона. Она что-то сжимала у себя на груди, словно хотела скрыть от посторонних глаз.

Я осмотрелся.

К входной подвальной двери поднималось несколько ступенек. Дверь была открыта. В проеме виднелась беседка, увитая тяжелой виноградной лозой.