Зверобой

Глава XXVII

Человек, привыкший наблюдать за небесными явлениями, мог бы предсказать, что через две-три минуты солнце достигнет зенита, когда Зверобой высадился на берег в том месте, где гуроны теперь расположились лагерем, почти прямо против «замка».

Лагерь этот очень напоминал уже описанный нами выше, только местность здесь была менее пересеченная и деревья росли не так густо. Два эти обстоятельства делали мыс очень удобным для стоянки. Пространство под древесными ветвями напоминало тенистую лесную лужайку. Неподалеку протекал прозрачный ручей.

Индейцы и охотники часто посещали эту часть берега. Повсюду здесь виднелись следы костров, что в девственном лесу встречается редко. Кроме того, на берегах здесь не было, как в других местах, густых зарослей кустарника, и бдительный взор мог видеть все, что творится под свисавшими над водой де ревьями.

Для индейского воина долг чести – сдержать свое слово, если он обещал вернуться, и встретить смерть в назначенный час.

Однако появляться до наступления указанного момента, выказывая этим женское нетерпение, считается неприличным. Нельзя злоупотреблять великодушием врага, но лучше всего являться точно, минута в минуту. Драматические эффекты этого рода сопровождают все наиболее важные обряды американских туземцев, и, без сомнения, подобно аналогичным обычаям, существующим у более цивилизованных народов, они коренятся в самой природе человека. Все мы высоко ценим личную отвагу, но, когда ее сопровождают рыцарская самоотверженность и строгое соблюдение чести, она кажется нам вдвойне привлекательной. Что касается Зверобоя, то хотя он и гордился своей белой кровью и иногда отступал от индейских обычаев, но все же гораздо чаще подчинялся этим обычаям и бессознательно для себя заимствовал понятия и вкусы краснокожих – в вопросах чести они были его единственными судьями. На этот раз ему не хотелось проявлять лихорадочной торопливости и возвращаться слишком рано, ибо в этом как бы заключалось молчаливое признание, что он потребовал себе для отпуска больше времени, чем в действительности было нужно. С другой стороны, он был не прочь несколько ускорить движение челнока с целью избежать драматического появления в самый последний момент. Однако совершенно случайно молодому человеку не удалось осуществить это намерение, ибо, когда он сошел на берег и твердой поступью направился к группе вождей, восседавших на стволе упавшей сосны, старший из них взглянул в прогалину между деревьями и указал своим товарищам на солн це, только что достигшее зенита.

Дружное, но тихое восклицание удивления и восхищения вырвалось из всех уст, и угрюмые воины поглядели друг на друга: одни с завистью и разочарованием, другие – поражаясь этой необычайной точностью, а некоторые с более благородным и великодушным чувством. Американский индеец выше всего ценит нравственную победу: стоны и крики жертвы во время пыток приятнее ему, чем трофеи в виде скальпа; и самый трофей значит в его глазах больше, чем жизнь врага. Убить противника, но не принести с собой доказательств победы считается делом не особенно почетным. Таким образом, даже эти грубые властители леса, подобно своим более образованным братьям, подвизающимся при королевских дворах и в военных лагерях бледнолицых, подменяют воображаемыми и произвольными правилами чести сознание правоты и доводы разума.

Когда гуроны обсуждали вопрос о том, возвратится ли пленник, мнения их разделились. Большинство утверждало, что бледнолицый не вернется обратно лишь для того, чтобы добровольно подвергнуться мучительным индейским пыткам. Но некоторые, более старые, не ожидали такого малодушия от человека, уже выказавшего столько смелости, хладнокровия и невозмутимости. Решено было отпустить Зверобоя не столько в надежде, что он сдержит данное слово, сколько из желания опозорить делаваров, возложив на них вину за преступную слабость человека, воспитанного в их деревнях. Гуроны предпочли бы, чтобы их пленником был Чингачгук и чтобы он не вернулся из отпуска, но бледнолицый приемыш ненавистного племени мог с успехом заместить делавара. Желая придать особую торжественность ожидаемому триумфу, в случае если охотник не появится в назначенный час, в лагерь созвали всех воинов и разведчиков. Все племя – мужчины, женщины и дети – собралось теперь вместе, чтобы присутствовать при предстоящей сцене. Гуроны предполагали, что в «замке» теперь находятся только Непоседа, делавар и три девушки. «Замок» стоял на виду, недалеко от этого места; при дневном свете за ним было легко наблюдать. Поэтому у индейцев не было оснований опасаться, что кто-нибудь из находящихся в «замке» сможет незаметно ускользнуть. Гуроны приготовили большой плот с бруствером из древесных стволов, чтобы, как только решится судьба Зверобоя, немедленно напасть на ковчег или «замок», в зависимости от обстоятельств. Старейшины полагали, что слишком рискованно откладывать отступление в Канаду далее ближайшего вечера. Короче говоря, они хотели только покончить со Зверобоем и ограбить «замок», а потом собирались немедленно тронуться в путь, к далеким водам Онтарио.

Сцена, открывшаяся теперь перед Зверобоем, имела весьма внушительный вид. Все старые воины сидели на стволе упавшего дерева, с важностью поджидая его приближения. Справа от них стояли вооруженные молодые люди, слева – женщины и дети. Посредине расстилалась довольно широкая поляна, окруженная со всех сторон деревьями. Поляна эта была заботливо очищена от мелких кустиков и бурелома. Очевидно, здесь уже не раз останавливались индейские отряды, так как везде виднелись следы костров. Лесные своды даже в полдень отбрасывали вниз свою мрачную тень, а яркие лучи солнца, пробиваясь сквозь листья, повсюду бросали светлые блики. Весьма возможно, что мысль о готической архитектуре впервые зародилась при взгляде на такой пейзаж. Во всяком случае, поскольку речь идет об игре света и тени, этот природный храм производил такое же впечатление, как и наиболее знаменитые творения средневекового зодчества.

Как часто бывает среди туземных бродячих племен, два вождя поровну разделили между собой власть над этими первобытными детьми леса. Правда, еще несколько человек могли бы притязать на звание вождя, но эти двое пользовались таким огромным влиянием, что, когда мнение их было единодушно, никто не дерзал оспаривать их приказаний; а когда они расходились во взглядах, племя начинало колебаться, подобно человеку, потерявшему руководящий принцип своего поведения. По установившемуся обычаю и соответственно самой природе вещей, один вождь был обязан своим влиянием обширному уму, тогда как другой выдвинулся главным образом благодаря своим физическим качествам. Один из них, старший летами, прославился своим красноречием в прениях, мудростью в совете и осторожностью всех своих действий, тогда как его главный соперник, если не противник, был храбрец, выдвинувшийся на войне и известный своей свирепостью. В умственном отношении он ничем не выделялся, если не считать хитрости и изворотливости на тропе войны. Первый был уже известный читателю Расщепленный Дуб, тогда как второго называли la Panthure на языке Канады или Пантерой на языке английских колоний. Согласно обычаю краснокожих, прозвище это означало отличительные свойства воина; в самом деле, свирепость, хитрость и предательство были главными чертами его характера. Кличку свою он получил от французов и очень ценил ее.

Из нашего дальнейшего повествования читатель скоро узнает, насколько эта кличка была заслуженна.

Расщепленный Дуб и Пантера сидели бок о бок, ожидая появления пленника, когда Зверобой поставил свою обутую в мокасин ногу на прибрежный песок. Ни один из них не двинулся и не проронил ни слова, пока молодой человек не достиг середины лужайки и не возвестил о своем присутствии. Он заговорил твердо, хотя совершенно просто, в соответствии со всем своим харак тером.

– Вот я, минги, – сказал Зверобой на делаварском наречии, понятном большинству присутствующих. – Вот я, а вот и солн це. Оно так же верно законам природы, как я – моему слову. Я ваш пленник; делайте со мной что хотите. Мои дела с людьми и землей покончены. Мне теперь остается только встретить мою судьбу, как подобает белому человеку.

Ропот одобрения послышался даже среди женщин, и на один миг возобладало сильное, почти всеобщее желание принять в качестве равноправного члена племени человека, проявившего такую силу духа. Но некоторые были против этого, особенно Пантера и его сестра Сумаха[73], прозванная так за многочисленность своего потомства; она была вдовой Рыси, павшего недавно от руки пленника. Врожденная свирепость Пантеры не знала никаких пределов, тогда как страстная ненависть мешала Сумахе проникнуться более мягким чувством. Иначе обстояло дело с Расщепленным Дубом. Он встал, протянул руку и приветствовал пленника с непринужденностью и достоинством, которые сделали бы честь любому принцу. Он был самый мудрый и красноречивый во всем отряде, поэтому на нем и лежала обязанность первому ответить на речь бледнолицего.

– Бледнолицый, ты очень честен, – сказал гуронский оратор. – Мой народ счастлив, что взял в плен мужчину, а не вороватую лисицу. Теперь мы знаем тебя и будем обходиться с тобой как с храбрецом. Если ты убил одного из наших воинов и помогал убивать других, то взамен ты готов отдать собственную жизнь. Кое-кто из моих молодых воинов думал, что кровь бледнолицего слишком жидка и не захочет вернуться под гуронский нож. Ты доказал, что это не так; у тебя мужественное сердце. Приятно держать в своих руках такого пленника. Если мои воины скажут, что смерть Рыси не должна быть забыта, что он не может отправиться в страну духов один и что надо послать врага ему вдогонку, они вспомнят, что он пал от руки храбреца, и пошлют тебя вслед за ним с такими знаками нашей дружбы, которые не позволят ему устыдиться твоего общества. Я сказал. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Правильно, минг, все правильно, как в Евангелии, – ответил простодушный охотник. – Ты сказал, а я понял не только твои слова, но и твои затаенные мысли. Смею сказать вам, что воин по имени Рысь был настоящий храбрец, достойный вашей дружбы и уважения, но я чувствую себя достойным составить ему компанию даже без паспорта, полученного из ваших рук. Тем не менее вот я здесь и готов подвергнуться суду вашего совета, если, впрочем, все это дело не решено гораздо раньше, чем я успел вернуться обратно.

– Наши старики не станут рассуждать в совете о бледнолицем, пока снова не увидят его в своей среде, – ответил Расщепленный Дуб, несколько иронически оглядываясь по сторонам. – Они полагают, что это значило бы говорить о ветрах, которые дуют куда им угодно и возвращаются только тогда, когда сочтут это нужным. Лишь один голос прозвучал в твою защиту, Зверобой, и он остался одиноким, как песнь королька, чья подруга подбита соколом.

– Благодарю за этот голос, кому бы он ни принадлежал, минг, и скажу, что это был настолько же правдивый голос, насколько все другие были лживы. Для бледнолицего, если он честен, отпуск такая же святая вещь, как и для краснокожего. И если бы даже это было иначе, я все равно никогда не опозорил бы делаваров, среди которых, можно сказать, я получил все мое образование. Впрочем, всякие слова теперь бесполезны. Вот я, делайте со мной что хотите.

Расщепленный Дуб одобрительно кивнул головой, и затем вожди начали совещаться. Как только совещание кончилось, от вооруженной группы отделились трое или четверо молодых людей и разбрелись в разные стороны. После этого пленнику объявили, что он может свободно разгуливать по всей косе, пока совет не решит его судьбу. В этом кажущемся великодушии было, однако, меньше истинного доверия, чем можно предположить на первый взгляд: упомянутые выше молодые люди уже выстроились в линию поперек косы, в том месте, где она соединялась с берегом, а о том, чтобы бежать в каком-нибудь другом направлении, не могло быть и речи. Даже челнок отвели и поставили за линией часовых в безопасном месте. Эти предосторожности объяснялись не отсутствием доверия, но тем обстоятельством, что пленник, сдержав свое слово, больше ничем не был связан, и если бы теперь ему удалось убежать от своих врагов, это считалось бы славным и достойным всяческой похвалы подвигом. В самом деле, дикари проводят такие тонкие различия в вопросах этого рода, что часто предоставляют своим жертвам возможность избежать пыток, полагая, что для преследователей почти так же почетно снова нагнать или перехитрить беглеца, когда все силы его возрастают под влиянием смертельной опасности, как и для преследуемого ускользнуть, в то время как за ним наблюдают так зорко.

Зверобой отлично знал это и решил воспользоваться первым удобным случаем. Если бы он теперь увидел какую-нибудь лазейку, он устремился бы туда, не теряя ни минуты. Но положение казалось совершенно безнадежным. Он заметил линию часовых и понимал, как трудно прорваться сквозь нее, не имея оружия. Броситься в озеро было бы бесполезно, так как в челноке враги легко настигли бы его; не будь этого, ему ничего не стоило добраться до «замка» вплавь. Прогуливаясь взад и вперед по косе, он тщательно искал места, где можно было бы спрятаться. Но открытый характер местности, ее размеры и сотни бдительных глаз, устремленных на него, хотя смотревшие и притворялись, будто совсем не обращают на него внимания, заранее обрекали на неудачу любую такую попытку. Стыд и боязнь неудачи не смущали Зверобоя, который считал до некоторой степени долгом чести рассуждать и действовать, как подобает благородному человеку, и который в то же время твердо решил сделать все возможное для спасения своей жизни. Все же он колебался, хорошо понимая, что, прежде чем идти на такой риск, следует взвесить все шансы на успех.

Тем временем дела в лагере шли, по-видимому, своим обычным порядком. В стороне совещались вожди. На совете они разрешили присутствовать Сумахе, потому что она имела право быть выслушанной как вдова павшего воина. Молодые люди лениво бродили взад и вперед, с истинно индейским терпением ожидая результата, тогда как женщины готовились к пиру, которым должно было быть отпраздновано окончание этого дела, – все равно, окажется ли оно счастливым или несчастливым для нашего героя. Никто не выказывал ни малейших признаков волнения, и если бы не чрезвычайная бдительность часовых, посторонний наблюдатель не заметил бы ничего, указывающего на действительное положение вещей. Две или три старухи перешептывались о чем-то, и, судя по их хмурым взглядам и гневным жестам, это не сулило Зверобою ничего хорошего. Но в группе индейских девушек, очевидно, преобладали совсем другие чувства: исподтишка бросаемые взгляды выражали жалость и сочувствие. Так прошел целый час.

Часто труднее всего переносить ожидание. Когда Зверобой высадился на берег, он думал, что через несколько минут его подвергнут пыткам, изобретенным индейской мстительностью, и готовился мужественно встретить свою участь. Но отсрочка оказалась более мучительной, чем непосредственная близость страдания, и предполагаемая жертва уже начала серьезно помышлять о какой-нибудь отчаянной попытке к бегству, лишь бы положить конец этой тревожной неопределенности, когда его внезапно пригласили снова предстать перед судьями, которые опять уселись в прежнем порядке.

– Убийца Оленей, – начал Расщепленный Дуб, лишь только пленник вновь появился перед ним, – наши старики выслушали мудрое слово; они теперь готовы говорить. Ты – потомок людей, которые приплыли сюда со стороны восходящего солнца, мы – дети заходящего солнца. Мы обращаем наши лица к Великим Сладким Озерам[74], когда хотим поглядеть в сторону наших деревень. Быть может, на восходе лежит мудрая, изобилующая всеми богатствами страна, но страна на закате тоже очень приятна. Мы больше любим глядеть в эту сторону. Когда смотрим на восток, нас охватывает страх: челнок за челноком привозит сюда все больше и больше людей по следам солнца, как будто страна ваша переполнена и жители ее льются через край. Красных людей осталось уже мало, они нуждаются в помощи. Одна из наших лучших хижин опустела – хозяин ее умер. Много времени пройдет, прежде чем сын его вырастет настолько, чтобы сидеть на его месте. Вот его вдова, она нуждается в дичи, чтобы кормиться и кормить своих детей, ибо сыновья ее еще похожи на молодых реполовов, не успевших покинуть гнездо. Твоя рука повергла ее в эту страшную беду. На тебе лежат обязанности двоякого рода: одни по отношению к Рыси, другие – по отношению к детям. Скальп за скальп, жизнь за жизнь, кровь за кровь – таков один закон; но другой закон повелевает кормить детей. Мы знаем тебя, Убийца Оленей. Ты честен; когда ты говоришь слово, на него можно положиться. У тебя только один язык, он не раздвоен, как у змеи. Твоя голова никогда не прячется в траве, все могут видеть ее. Что ты говоришь, то и делаешь. Ты справедлив. Когда ты обидишь кого-нибудь, то спешишь вознаградить обиженного. Вот Сумаха: она осталась одна в своей хижине, и дети ее плачут, требуя пищи; вот ружье; оно заряжено и готово к выстрелу. Возьми ружье, ступай в лес и убей оленя; принеси мясо и положи его перед вдовою Рыси; накорми ее детей и стань ее мужем. После этого сердце твое перестанет быть делаварским и станет гуронским; уши Сумахи больше не услышат детского плача; мой народ снова найдет потерянного воина.

– Этого я и боялся, Расщепленный Дуб, – ответил Зверобой, когда индеец кончил свою речь, – да, я боялся, что до этого дойдет. Однако правду сказать недолго, и она положит конец всем ожиданиям на этот счет. Минг, я белый человек и рожден христианином, и мне не подобает брать жену среди краснокожих язычников. Этого я не сделал бы и в мирное время, при свете яркого солнца, тем более я не могу этого сделать под грозовыми тучами, чтобы спасти мою жизнь. Я, быть может, никогда не женюсь и проживу всю жизнь мою в лесах, не имея собственной хижины; но если суждено случиться такому делу, только женщина моего цвета завесит дверь моего вигвама. Кормить малышей вашего павшего воина я бы согласился очень охотно, если бы мог делать это, не навлекая на себя позора, но это немыслимо, поскольку я не могу жить в гуронской деревне. Ваши собственные молодые люди должны убивать дичь для Сумахи, и когда она снова выйдет замуж, пусть поищет себе супруга не с такими длинными ногами, чтобы он не бегал по земле, которая ему не принадлежит. Мы сражались в честном бою, и он пал; всякий храбрец должен быть готов к этому. Ты ждешь, что у меня появится сердце минга; с таким же основанием ты можешь ждать, что седые волосы появятся на голове у мальчика или на сосне вырастет черника. Нет, нет, минг, я белый человек, поскольку речь идет о женщинах, и делавар во всем, что касается индейцев.

Едва эти слова успели прозвучать в устах Зверобоя, как послышался общий ропот. Особенно громко выражали свое негодование пожилые женщины, а красавица Сумаха, которая по летам годилась в матери нашему герою, вопила громче всех. Но все эти изъявления неудовольствия должны были отступить на второй план перед свирепой злобой Пантеры. Этот суровый вождь считал позором, что сестре его позволили стать женой бледнолицего ингиза. Лишь после настойчивых просьб неутешной вдовы он с большой неохотой дал свое согласие на этот брак, вполне соответствовавший, впрочем, индейским обычаям. Теперь его жестоко уязвило, что пленник отвергнул оказанную ему честь. В глазах гурона засверкала хищная ярость, напоминавшая зверя, имя которого он носил.

– Собака бледнолицый! – воскликнул он по-ирокезски. – Ступай выть с дворняжками твоей породы на ваших пустых охотничьих угодьях!

Слова эти сопровождались соответствующим действием. Он еще продолжал говорить, когда рука его поднялась и томагавк просвистел в воздухе. Если бы громкий голос индейца не привлек внимания Зверобоя, этот миг, вероятно, был бы последним в жизни нашего героя. Пантера метнул опасное оружие с таким проворством и такой смертоносной меткостью, что непременно раскроил бы череп пленнику. К счастью, Зверобой вовремя протянул руку и так же проворно ухватил топор за рукоятку. Томагавк летел с такой силой, что, когда Зверобой перехватил его, рука невольно приняла положение, необходимое для ответного удара. Трудно сказать, какое обстоятельство сыграло главную роль: быть может, почувствовав в своих руках оружие, охотник поддался жажде мести, а может быть, внезапная вспышка досады превозмогла его обычное хладнокровие и выдержку. Как бы там ни было, глаза его засверкали, на щеках проступили красные пятна, и, собрав все свои силы, Зверобой метнул томагавк в нападающего. Удар этот был нанесен так неожиданно, что Пантера не успел поднять руку или отвести голову в сторону: маленький острый топор поразил его прямо между глазами и буквально раскроил голову. Рванувшись вперед, как бросается на врага смертельно раненная змея, силач в предсмертных судорогах вытянулся во весь рост на середине лужайки. Все устремились, чтобы поднять его, забыв на минуту о пленнике. Решив сделать последнюю отчаянную попытку для спасения своей жизни, Зверобой пустился бежать с быстротой оленя. Секунду спустя вся орда – молодые и старые, женщины и дети, – оставив безжизненное тело Пантеры, с тревожным воем устремилась в погоню.