Звезда и крест генерала Рохлина

ЧАСТЬ 1 СТАЛИНГРАДСКИЙ РУБЕЖ

Павел Сергеевич Грачев долго не мог привыкнуть к кабинету министра обороны, к телефонам-вертушкам с гербами, полированному дубовому столу, лакированному паркету, массивным коричневым дверям, красным ковровым дорожкам. Еще несколько лет назад, командуя дивизией в Афганистане, глотая пыль и обливаясь потом, он не предполагал, что в его судьбе произойдет неожиданный поворот, и он станет хозяином этого кабинета.

На плечи министра обороны сразу же легли проблемы, которые, наверное, вряд ли приходилось решать министрам других армий мира. Президенты независимых государств первым делом объявили своими указами воинские части, дислоцированные на их. территориях, армией этих государств. Но были воинские части, не желающие служить новым государствам, и возникала необходимость вывода десятков тысяч солдат и офицеров с их семьями в Россию. Некоторые военные учебные заведения сами снимались с мест и направлялись в Москву. Курсанты военных училищ из разных республик бывшего Союза возвращались в Россию. Порой в небе одновременно могли находиться до ста самолетов военно-транспортной авиации, которые вывозили людей, технику, ядерное оружие, ракетные установки. Размещение личного состава создавало массу проблем на местах. Порой дело доходило до драматических моментов. Однажды Павлу Сергеевичу позвонил взволнованный губернатор Ульяновской области Горячев и попросил, чтобы из его приемной убрали рыжего безумного генерала, который держит всех под пистолетом. Это заместитель командующего ВДВ Чиндаров выложил свой пистолет (в котором, правда, не было ни одного патрона) на стол у губернатора и требовал, чтобы выполнили приказ министра обороны по размещению дивизии в заброшенном городке авиастроителей. Вопрос был быстро улажен. Другой проблемой стал вывод войск из Германии строго по графику и в соответствии с договором. Полыхали вооруженные конфликты в Приднестровье, Абхазии, гражданские войны в Грузии, Таджикистане, Азербайджане, шла кровопролитная война на Балканах. Да и внутри армии не все было благополучно. А тут еще Чечня с первых же дней пребывания в новой должности стала для Павла Сергеевича головной болью. Но Грачев, зная генерала Дудаева, верил, что все обойдется.

«Чечня не Прибалтика: она, что закупоренная бочка, куда им без России, — думал Павел Сергеевич. — Плохо, что пришлось оставить там оружие». Он помнил, что по законам драматургии, ружье висящее на стене в первом акте, должно позже обязательно выстрелить. Но об этом Грачеву думать не хотелось. В конечном итоге все решения, в том числе и об оружии, принимали политики. А он всего лишь исполнитель. Прошла бы четкая команда, армия бы выполнила и эту задачу. Но что произошло, то произошло. Угнетало Павла Сергеевича, что никто в нынешнем окружении президента не хотел заниматься вопросами армии. «Главная задача, сохранить и правильно расставить кадры», — решил Грачев, вспомнив, что в приемной ожидает его вызова начальник академии Генерального штаба Игорь Родионов.

В кабинете от работающих кондиционеров было прохладно. Грачев подошел к окну и открыл окно. С улицы потянуло теплом, запахами распустившейся сирени. Павел Сергеевич расстегнул верхнюю пуговицу, под рубашкой у него оказалась тельняшка. Еще со времен службы в воздушно-десантных войсках он привык к ней и надевал на работу, чтобы напомнить, что он по-прежнему в душе остается десантником. Грачев вернулся к столу, нажал кнопку и попросил пригласить Родионова. Через несколько секунд в кабинет вошел Родионов. Грачев знал, что в папке Родионова фамилии выпускников академии, которые рекомендовались на новые должности.

— Генерал Рохлин, двадцать пять лет в армии, — начал докладывать Родионов. — Служил в Заполярье, Афганистане, Туркестане, Закавказье. Имеет опыт командования в условиях боевых действий в Афганистане и в горячих точках Закавказья. В 1988 году из отстающей дивизии в Нахичевани сделал первоклассную боевую единицу. Потом проявил себя в Тбилиси. Тогда его дивизия разгромила базу боевиков «Мхедриони». И вообще крепко их прижала. Окончил с отличием академию Генерального штаба. В аттестате значится: «Решения принимает самостоятельно, наиболее целесообразно. Принятое решение может отстоять и обосновать оперативно-тактическими расчетами». Могу к этому еще добавить, что он трудоголик и вояка до мозга костей. Таких командиров не так уж много.

— Помню его по Афганистану, — добавил Грачев. — Отличился под Бахаром и в Ургунской операции. Это, кажется, он после одной неудачной операции в сердцах сказал будущему министру обороны маршалу Соколову вроде того, что, мол, как приказали, так и получилось. Немногие подполковники могли тогда себе позволить подобное.

— Для Рохлина служба в Афганистане закончилась достаточно трагично, — добавил Родионов. — Вертолет, на котором он летел, был сбит душманами в районе Газни. Но ему после перелома позвоночника удалось вернуться в строй. Проявил характер и показал, что умеет терпеть и преодолевать себя.

— Куда Рохлин, кстати, потом пропал? — спросил Грачев, вспомнив, что военная карьера Родионова, чуть было не закатилась, как раз после событий в Тбилиси.

— После его отодвинули. Возможно, из-за характера. Вы только что напомнили случай, когда он маршалу так «разъяснил» ситуацию, что тот, говорят, аж «прослезился». В результате, его тогда сняли с должности командира полка. В Закавказье, когда я его увидел в деле, то понял: на него можно положиться. Впрочем, не я один так считаю. Не даром же он после этого командовал последовательно четырьмя дивизиями, стал генералом…

— Что ж, готовьте приказ о назначении генерала Рохлина командиром корпуса в Волгоград, — сказал Грачев.

— И в Генштабе такое же мнение, — подхватил Родионов. — Восьмой армейский корпус имеет героические традиции, но сейчас находится в плачевном состоянии, Рохлин, кстати, начинал в нем офицерскую службу. Правда, корпус тогда был армией, которая стояла в Германии. Думаю, ему удастся исправить положение дел.

— Ну, что ж… Может быть, сегодня именно характера нам и не хватает, — резюмировал Грачев. — Кстати, где он сейчас?

— Ждет в приемной.

— Пригласите.

Открылась массивная дверь, в кабинет вошел Лев Рохлин.

— Генерал Рохлин прибыл по вашему приказу! — доложил он.

— Как ваше самочувствие, Лев Яковлевич? — пытаясь придать голосу отеческие нотки, спросил Грачев.

— Самочувствие прекрасное. Готов к дальнейшему прохождению службы.

— Вижу, вижу, — сказал Грачев и, поглядев на календарь, неожиданно добавил: — Сегодня у школьников последний звонок. Впереди экзамены и уже другая, взрослая жизнь. Так вот совпало и у вас, Лев Яковлевич, — новый этап. Принимайте корпус в Волгограде.

— Есть принять корпус! — ответил Рохлин.

Прохаживаясь по кабинету, Грачев остановился напротив Рохлина и строгим голосом спросил:

— Как же это тебя угораздило надерзить маршалу?

— Давно это было, не помню, — ответил Рохлин.

— Ну, а как в Тбилиси брал штаб «Мхедриони», помнишь?

— Было дело.

— Может, есть к нам какие-то вопросы?

— Павел Сергеевич, вы все мои вопросы упредили, — ответил Рохлин. — Я ведь как порою про себя думал. На крайнем севере служил. На крайнем юге тоже. Должна же у человека быть золотая середина.

— Ну, коли так, то желаю удач, — сказал Грачев, давая понять, что аудиенция закончилась.

Последние дни в Москве были для Рохлина самыми хлопотливыми. Первым делом он позвонил в Волгоград в корпус. Трубку поднял полковник Волков. Договорились, что он встретит генерала при въезде в Волгоград и введет в курс дела. Затем Рохлин зашел в отдел кадров, взял приказ о назначении и, прочитав его, улыбнулся про себя: «Ну что, Лев, за Волгой для тебя земли нет».

Он вышел на улицу и спустился в подземный переход, чтобы перейти Новый Арбат и зайти в «Военторг». Перед тем как уехать в Волгоград, он решил купить летнюю рубашку. Неожиданно на углу возле стены на маленьком стульчике в камуфляжной куртке увидел сидящего капитана. Рядом с ним к стене были приставлены костыли. Точно так же, как и у Павла Сергеевича, из под камуфляжа у него была видна тельняшка. На груди блестели орден и медаль. На полу лежала зимняя, перевернутая как котелок шапка. В ней Рохлин заметил мелочь, смятые бумажки. Капитан играл на гармошке и с надрывом пел:

Рохлин поравнялся с певцом, искоса посмотрел на него и уже было сделал шаг, чтобы пройти мимо, но неожиданно остановился и посмотрел в упор на поющего капитана. Тот, поймав взгляд, на секунду прервал песню, покосился на красные генеральские лампасы и громко, с вызовом, крикнул:

— Ну, что, генерал, отбомбись! А если денег нет, рядом садись…

Рохлин достал из кармана десятку, посмотрел на певца, на его награды.

— Не бойся, они настоящие, — все с тем же вызовом буркнул капитан. — Получил за Бахарскую и Ургунскую операцию.

— Да, вижу и узнаю лихого вояку. Восемьсот шестидесятый полк, капитан Савельев?

Певец оглянулся по сторонам, затем впился взглядом в лицо Рохлина. На лице у него появилась виноватая улыбка.

— Товарищ подполковник, извините, товарищ генерал, вы?! Вот не думал вас здесь встретить! Генералы по этому проходу редко ходят. Они больше там, наверху, по асфальту на черных «волгах» рассекают.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Рохлин.

— Видите, пою, деньги на жизнь зарабатываю. Людям нравится, и я вроде бы при деле. Хотите, я вам и только для вас «Марш танкистов» сыграю?

— Не сыпь мне соль на рану, — сказал Рохлин.

— А я и это могу.

И Савельев, растянув гармонь, затянул на весь проход:

— Вот что, капитан, сворачивай свою гармонь, — приказал Рохлин. — Пойдем, поговорим.

Савельев с сожалением посмотрел на свою шапку, на проходящих людей и, вскочив на ноги по-военному, ответил:

— Слушаюсь!

Они поднялись вверх на улицу.

— Тебе не стыдно, Савельев? — начал Рохлин. — Просить офицеру милостыню — последнее дело.

— А вы бы, товарищ генерал, посидели годик на воде, может, тогда бы не задавали такой вопрос, — хмуро ответил Савельев. — У каждого своя судьба. Ее на хромой кобыле не объедешь. Знакомств у меня нет, высоких покровителей тоже. Что, думаете, я один такой? Здесь, в Москве, немало наших обитает. Может, помните капитана Рогозу? Уволен из армии. Работает где-то в охране.

— Как не помнить? Помню Рогозу.

Рохлин остановился, оглядел капитана, улыбнулся слегка.

— Вот что, Савельев. Ты найди этих ребят. В 19:00 жду вас на проспекте Вернадского. Спросишь общежитие Академии Генерального штаба. Меня найдете в 42-й комнате. На вахте я скажу, чтоб вас пропустили. Договорились. Жду.

Утром Савельев разыскал своего товарища по Афганистану капитана Рогозу. Тот, выслушав предложение съездить к генералу, сказал, что было бы неплохо пригласить прилетевшего из Пицунды полковника Павла Поповских, поскольку генералу, наверное, будет интересно, из первых рук знать, что варится там, на юге, между Абхазией и Грузией. Посовещавшись, они позвонили в госпиталь Варваре Семеновне Зверевой. Рогоза вспомнил, что Варя была знакома с Рохлиным, и они решили сделать генералу сюрприз. Вечером, как и договорились, они были в общежитии.

— Варвара Семеновна, Варька, ты?! — воскликнул Рохлин, увидев Звереву. — Ну и везет мне сегодня на встречи!

— Товарищ генерал, вы же сами говорили, что само по себе ничего не едет и уж тем более не везет, — улыбаясь, сказал Савельев. — А Варвару Семеновну мы разыскали в госпитале Бурденко. Узнав, что вы здесь, решили высадиться к вам малым десантом. Надеюсь, вы не возражаете?

— Какие тут могут быть возражения! Такой подарок!

— Очень рада видеть вас, товарищ генерал, живым и здоровым, — сказала Варя.

— Капитан Рогоза и полковник Поповских, — представились мужчины.

— Рад видеть вас, друзья! — сказал Рохлин.

С шутками и смехом зашли в комнату Там на диванчике сидел человек в кремовой рубашке с погонами полковника. Заметив вошедших, полковник отбросил в сторону журнал и начал подниматься.

— Геннадий Иванович, познакомься: это мои сослуживцы по Афганистану, — сказал Рохлин. — А это Варвара Семеновна, она меня в госпитале, можно сказать, на ноги подняла.

Полковник смущенно улыбнулся, осторожно взял Варину руку, поцеловал.

— Не только тебя, она вот и меня подняла, — шутливо сказал он. — Хочу представиться: Геннадий Иванович Захаров. Можно просто, Геннадий Иванович.

— Хорошо, Геннадий Иванович, а меня можно просто Варей, — рассмеялась Зверева.

— Так, значит, вы и есть та самая Варя? Лев Яковлевич мне про вас все уши прожужжал.

— Ну, уж, прямо-таки и прожужжал?

Рогоза достал из пакета бутылку водки и коробку конфет.

— Это еще что за фокусы? — нахмурился Рохлин. — Ко мне в гости с тульским самоваром. Нет, мы так не договаривались.

— Товарищ генерал, вы же всегда учили, что любая операция должна быть спланирована и обеспечена организационно и материально. Известно — десантники народ безденежный. Но Афганистан кое-чему научил. «Горючка» лишней никогда не бывает.

— Двоих я беру с собой на кухню, — сказал Рохлин. — А ты, Геннадий Иванович, достань клеенку. Варь, помоги расстелить, а то он ее вместо морского флага на абажур повесит. Отметим окончание Академии и назначение на новую должность.

— Лев Яковлевич, я слышал, как вы после Афганистана на иранской границе «челноков» ловили, — неожиданно вспомнил Савельев. — Те, вроде бы как на плотах и моторках, а вы, говорят, им навстречу приказали выкатить танки.

— А что? И помогло, — ответил Рохлин. — Мне даже предлагали пойти служить в пограничные войска. Но не мое это дело. Пограничником надо родиться. Я — армейский человек, таким и помру. Да что обо мне! Вы лучше о себе расскажите.

— А что рассказывать? — вздохнул Савельев. — Сами все видели. Я ведь когда-то в музыкальной школе учился. Потом — училище, там тоже в оркестре играл. Позже попал в Афган. И там играл, даже дирижером был. Но и в операциях участвовал. Вы же, товарищ генерал, знаете, такое там, — он хлопнул по своему ордену, — почем зря не давали. А позже что было? Под Ургуном меня осколком ранило в ногу. Дальше — Ташкент, госпиталь Бурденко. Вышел, потыкался, потыкался, кому калека нужен? Вот и пристроился в переходе.

— А как у тебя, Петр? — обратился Рохлин к Рогозе.

— После того как вас сбили, и я следом в госпиталь угодил.

— Ну, скажем не меня, а всего лишь вертолет, — поправил его Рохлин.

— Вашу поправку принимаю, товарищ генерал, — улыбнувшись, сказал Рогоза. — Так вот, значит, поправился, вышел на волю, получил новое назначение. И напоролся на придурка. Отмечали мы как-то день вывода войск из Афгана. Он мне в оскорбительном тоне сделал замечание. Дальше — слово за слово. Яне выдержал и двинул ему в рыло. А он рапорт накатал. Меня без пенсии и выходного пособия поперли из армии. Потом была еще судимость: одному гаишнику врезал. Сейчас работаю в охранном бюро.

— Ну, махать кулаками большого ума не надо, — заметил Рохлин. — Ну а ты хоть что-то предпринимал? Обращался куда-нибудь?

— Конечно. И не раз. Я ведь сюда приехал правду искать. И тут узнаю: наш афганец, Герой Советского Союза, полковник Руцкой в Верховном Совете России возглавил Комитет по делам инвалидов, ветеранов войны и труда. Кое-как через ребят мне выписали пропуск в Белый дом. Отсидел положенное время в приемной, захожу к нему в кабинет. Гляжу, за широким столом под трехцветным знаменем сидит Руцкой и увлеченно читает книгу. Подхожу ближе. Вижу: «Государь» Макиавелли. Я ему осторожно так: «Макиавелли читаете, товарищ полковник?» Руцкой приподнял голову и удивленно протянул: «А ты его откуда знаешь?» Я скромно ответил: «И десантники, товарищ полковник, бывает, кроме воинского устава кое-что читают». «Я его раньше в училище читал, вот перечитываю, — небрежно ответил Руцкой. — Знаешь, с этим Макиавелли я не согласен. У него — что? Всхлипывания, философские рассуждения, пожелания, психология. Кому это сейчас нужно? Вот когда я стану президентом, то поступлю проще. Главное в государстве — что? Управляемость. Вот с этого я и начну. Вызову на ковер премьера, поставлю его буквой «гэ» и впендюрю ему по полной программе. Далее все по той же схеме. Премьер вызывает командиров дивизий, извиняюсь, министров, ставит их буквой «гэ» и впендюривает каждому. Те уходят и всем комбатам и прочей шелупони впендюривают. Через месяц во всем государстве будет полная управляемость сверху и донизу».

— Неужто уже тогда метил в президенты? — спросил Рохлин и рассмеялся. — Президент-штурмовик! Неожиданное сочетание. Александр в Афгане воевал на штурмовике. И неплохо воевал. Правда, пару раз сбивали. Думаю, с такими подходами он еще капусты нарубит. У меня была мысль к нему попасть, но он уже к тому времени вице-президентом стал, — не пробьешься. Видимо, все же пригодился Макиавелли. Только я не помню, чтобы там у него было, что на высшую должность можно попасть за неисполнение приказов. Но это не про Руцкого.

— Сегодня главное вовремя сориентироваться, — сказал Захаров. — Как говорят летчики, попасть в струю. А дальше тебя самого понесет.

— Вообще я тогда насмотрелся на народных избранников, — продолжил свой рассказ Рогоза. — Они, того, с тараканами в голове. Послушаешь, все, как минимум, кандидаты в министры, в премьеры, в президенты. Руцкой свел меня с ребятами из Фонда. Они в охранное бюро пристроили. Что я вам еще скажу. В Верховном Совете те офицеры, что поддерживали Ельцина, сделали головокружительную карьеру. Как-то прихожу в Белый дом по делам Фонда, гляжу: возле главного входа — толпа чеченцев. На флангах всадники с зелеными знаменами. Дудаев как раз независимость от России объявил. Взял суверенитета, как и предлагал всем Борис Николаевич, сколько смог. Я прошел в здание, а там, в зале — шум, гам, — обсуждают вопрос, что делать с Чечней. Руцкой, тогда уже вице-президент, вывесил на сцене перед депутатами оперативную карту и рассказывает им, как он собирается брать Грозный. Началось заседание, в зал прибежал депутат-чеченец и от имени толпы начал зачитывать ультиматум. Хасбулатов вынул трубку изо рта и назидательно так сказал: «Вы что, считаете, что вы главный защитник Чечни? Успокойтесь, здесь есть защитники и повыше».

— Но не сегодня и не здесь об этом говорить, — сказал Рохлин. — Жаль только одного: кашу заваривают одни, к расхлебывать приходится нам, военным. Кажется, Бисмарк говорил, что с плохими законами и хорошими чиновниками вполне можно править страной. Но если чиновники казнокрады, не помогут и самые лучшие законы.

— Это вы верно заметили, товарищ генерал, — сказал молчавший до сих пор Поповских. — Я только что приехал из Пицунды. Вот там и расхлебываем.

— Ну, и как обстановка? — заинтересовался Рохлин. — Что чеченцы? Воюют или уже уехали обратно в Чечню?

— Докладываю: абхазский батальон все еще на передовой. За главного у них — Шамиль Басаев. Воюют они неплохо. Я бы сказал, жестоко. Многие прошли службу в Советской армии, в Афгане. Да и наши перед Абхазией их натаскали. Но я не о том. У чеченцев свои мысли. Сдается мне, что Басаев еще станет нашей головной болью. Не пойму, почему начальство этого не видит? Там, в Абхазии, они проходят обкатку в реальных боевых условиях, набираются опыта. Где этот опыт пригодится, одному Богу известно.

— Я вот что хочу вам, мои боевые други, предложить, — помолчав немного, сказал Рохлин. — Послезавтра я выезжаю в Волгоград. Буду там командовать корпусом. У меня в машине два свободных места. Приглашаю поехать вместе со мной.

— Это не ко мне, — говорит Поповских. — Завтра возвращаюсь на Черноморское побережье. Надо долечиваться. А ребята пусть сами решают. Но, по-моему, других предложений нет.

— Товарищ генерал, вы это серьезно? — спросил Савельев. — В качестве кого мы с вами поедем? Туристов?

— Я разве сказал, что в качестве туристов? Продолжать службу. Каждому из вас постараюсь найти применение. Что, оставить подземный переход жалко?

— Товарищ генерал, если вы это серьезно, — начал было Рогоза. — То я… то мы — согласны.

— Товарищи офицеры, скажите, я похож на шутника? — спросил Рохлин. — Послезавтра в шесть утра жду здесь с вещами. Савельев, доставай гармонь. Варя, давай, запевай нашу, походную.

Медсестра подождала пока Савельев настроится, затем низким грудным голосом запела:

Уже за полночь на автобусной остановке Рохлин прощался с гостями.

— Послезавтра я вас жду, — напомнил он Савельеву.

— Лев Яковлевич, возьмите и меня с собой, — неожиданно попросилась Варя.

— А что, место есть. Собирай вещи.

— Ну, прямо сейчас я не могу.

— Хорошо, когда созреешь, приезжай. Тебе я всегда буду рад.

— Мы тебе все будем рады, — с улыбкой сказал Савельев. — Мне нравятся легкие на подъем девушки.

— О-о, я на подъем тяжелая, — вздохнула Варя.

— Смотри, губу раскатал! — шутливо воскликнул Захаров. — Нам и здесь не помешают красивые девчата.

По трассе Москва — Волгоград мчалась красная «Лада». Вел машину генерал Рохлин. Рядом, на правом сидении, развалившись, дремал кот. Когда машину подбрасывало на ухабах, он открывал глаза и вопросительно поглядывал на Рохлина, мол, нельзя ли вести машину поаккуратнее.

— Потерпи, осталось еще немного, — как бы извиняясь, говорил ему Рохлин. — Нам брат ты мой теперь предстоит служить на новом месте. А если тебе надоел мой голос, то послушай песню. Генерал включил магнитолу.

Сидящие на заднем сидении Савельев и Рогоза тихо подпели.

Палящее солнце еще не успело выжечь степь, засеянные поля сменялись кустарниками с дикой смородиной, разноцветьем трав: донника, чабреца, иван-чая. Но, перебивая все запахи, горячий степной ветер доносил в открытые окна машины горький запах полыни.

После окончания Ташкенского общевойскового командного училища, куда только не забрасывала Льва Яковлевича судьба. Он как-то подсчитал, что за годы службы сменил двадцать два гарнизона. Но впервые не было у него того приподнятого чувства, которое бывало раньше, когда он поднимался на новую воинскую ступеньку. Не было за спиной той Державы, которую он привык ощущать еще со школьной скамьи. И продолжать службу предстояло в усеченном и, судя по всему, бесхозном корпусе. Но, как это уже бывало раньше, он настраивал себя на деловой лад. Лев Яковлевич знал: чем выше ожидания, тем больше поводов для разочарований.

Впереди у обочины показалась серая «Волга», рядом с которой стоял худощавый, невысокого роста мужчина в светлой без рукавов рубашке. Он внимательно разглядывал проезжающие мимо машины. Генерал, увидев «Волгу», затормозил возле нее и вышел из машины. Человек в штатском вскинул руку к голове.

— Здравствуйте, товарищ генерал. С прибытием вас на сталинградскую землю. Разрешите представиться — полковник Волков. Рад личному знакомству, а то мы всё по телефону общались. У вас в Москве, наверное, ещё весна, а у нас жара.

— Здравия желаю, полковник, — сказал Рохлин. — По вашей форме одежды действительно видно, что жара.

— Вы уж извините, — ответил Волков. — Я вас прямо с дачи поехал встречать. Какие будут распоряжения?

— Как видите, я не один. Прошу разместить людей, а потом, если не возражаете, вместе отужинаем. Я вас приглашаю.

— Да вроде бы я вас встречаю, а вы меня приглашаете, — удивленно протянул Волков.

— Ну вот, сразу и начнём, поговорим, познакомимся, чего откладывать?

Высадив Савельева и Рогозу возле гостиницы КЭЧ, Рохлин подождал, когда Волков сделает в отношении прибывших офицеров необходимые распоряжения, затем они сели в машины и поехали на берег Волги. После жаркой дороги Рохлину захотелось подышать свежим воздухом. На речном вокзале было тихо и пусто. Разморенная жарой река неслышно несла свои воды мимо города. Над вышарканной до блеска серебристой глади, стригли воздух ласточки.

— Раньше здесь теплоходов толпилось видимо-невидимо, — сказал Волков, — жизнь бурлила. А сейчас Волга пустая. Никто никуда не плавает, видно не по карману.

— Зато, наверное, экология улучшилась, — усмехнулся Рохлин.

Обменявшись несколькими фразами с Рохлиным, Волков не мог отделаться от впечатления, что знаком с генералом давно. Привыкший с полуслова понимать своих начальников, он понял, что с этим не надо говорить недомолвками, судя по всему, генерал уже был знаком с положением дел в корпусе. Более того, знает почти все, о чем он хотел сказать, готовясь к встрече.

Они зашли в кафе, к ним подошла разомлевшая от жары официантка, Волков сделал заказ и попросил холодного пива. Он не знал пристрастий генерала и решил для начала ограничится этим демократическим напитком. Официантка принесла пиво, Волков разлил его по бокалам.

— Скажу честно, Александр Васильевич, прежде чем позвонить вам, я расспросил тех, кто знал вас по прежней службе, — с еле заметной улыбкой наблюдая за полковником, сказал Рохлин.

— Признаюсь, я тоже, когда узнал о вашем назначении к нам, ознакомился с информацией о вас, — ответил Волков.

— Я рад, что наше знакомство началось с откровенности. Думаю, и в дальнейшем между нами не должно быть недомолвок. А теперь введите меня в курс дела, — сказал Рохлин.

— Ситуация здесь непростая, — медленно начал Волков. — Корпус только что выведен из Германии. Ваш предшественник хотел сократить численность корпуса до пятисот человек. Как он говорил, меньше людей — меньше проблем, а этим всегда можно оправдать любые провалы в боевой подготовке. Люди с полной неопределённостью перспектив, в подвешенном состоянии то ли будут служить, то ли будут уволены, поэтому полное безразличие к службе. — Губернатор у нас отличный мужик, такой хитромудрый казак, с ним можно решать проблемы. А с мэром вы вряд ли встретитесь быстро, он редко бывает в городе, только на планерки приезжает. Ну, вы скоро сами увидите…

— Казак, говорите… А вообще-то казаки здесь есть или так, ностальгия по былому?

— Не только ностальгия. Край-то казачий…

— Картина ясна, — Рохлин встал. — Впрочем, другого я не ожидал. Ну что ж, придется, Александр Васильевич, нам за дело браться. Завтра соберем офицеров, послушаем, что думают они.

На другой день рано утром в здании штаба корпуса, в коридоре, перед большим залом совещаний, собрались офицеры.

— Ну что, дождались? — шелестело в толпе. — Говорят, ещё тот самодур приехал. Этот ни себе, не нам жить не даст.

— И не таких видали, — прикрыв рот ладонью, зевая, сказал заместитель командира дивизии по воспитательной работе полковник Виктор Скопенко. — Чему научила меня служба в армии? Если ты хочешь сделать что-либо плохо, на это уйдет не меньше труда, чем, если бы ты хотел сделать что-то хорошо. Найдем подходы и к Рохлину. В конечном итоге, он тоже человек. Да и последнее слово за нами.

— У военного человека есть только одна возможность оставить за собой последнее слово: пожирая глазами сказать своему начальнику «Будет исполнено», — хмуро сказал черноволосый невысокого роста капитан.

— В крайнем случае, можете написать рапорт.

— И идти подметать улицы?

— Ну, сейчас не советское время. Можно заняться бизнесом, — сказал начальник связи корпуса Кузнецов.

— Это каким же бизнесом? — воскликнул капитан. — Что, у нас есть магазины, предприятия? Или быть может еще какая-то собственность? Или деньги? А ну, давайте пошарим по карманам. Кроме жены, детей, казенной формы, да побитого чемодана — ничего.

— Наедаться от пуза тоже вредно, — сказал капитан Рафиков. — Голодный хищник более внимателен и лучше контролирует обстановку.

Переговариваясь, офицеры заняли свои места в зале штаба корпуса. Вошел Рохлин. По команде начальника штаба Киселева все встали. Киселев доложил генералу, что все свободные от службы офицеры корпуса собраны. Большими синими глазами Рохлин оглядел зал. Он знал: от первых слов зависит очень многое. Здесь, именно сейчас нельзя сорваться, взять неверный тон. Действительно, положение в корпусе оказалось гораздо хуже, чем он предполагал. За то время, пока он учился в Академии, многое изменилось в армии. И не в лучшую сторону. У людей пропала уверенность в том, что люди в армейской форме нужны обществу, стране. И, как следствие, упала дисциплина и исполнительность. Рохлин понимал, сейчас главное — перебороть апатию, неуверенность людей в завтрашнем дне. Но как это сделать? Для них президент, министр обороны, командующий округом — понятия отвлеченные. Здесь он, Рохлин — власть исполнительная, законодательная и судебная в одном лице. Это генерал хорошо знал и понимал. А коли так, то надо с офицерами говорить прямо и открыто.

— Товарищи офицеры! Как говорят, новая метла по-новому метет, — твердым голосом начал Рохлин. — Неопределенности в наших отношениях не должно быть. Я с самого начала хочу, чтобы вы знали: я буду с теми, кто работает. Время для расхолаживания закончилось. Буду безжалостен со всеми, кто будет неусерден в исполнении своих обязанностей. Подхалимажа терпеть не могу, предупреждаю заранее. Буду ценить по результатам. Будем увеличивать численность подразделений, и никаких сокращений. Кто не хочет служить — держать не буду, пожалуйста — рапорта на стол.

— Товарищ генерал, так у нас сейчас вроде бы демократия, — раздался из зала голос. — Чего надрываться и драить пушки? С Америкой мы теперь, как и когда-то с Китаем, братья навек. От нашего города до ближайшей границы не ближний свет.

— Кто говорит? Прошу встать и задать вопрос, как положено.

Из гущи сидящих офицеров поднялся пухлый, похожий на пингвина, полковник.

— Полковник Зарайский. Товарищ генерал, нам в сегодняшней ситуации хотелось бы знать, кто сегодня наш вероятный противник. И с кем вы, товарищ генерал, собрались воевать?

Рохлин некоторое время молча смотрел на офицера, затем медленно с расстановкой произнес:

— Я лично воевать ни с кем не собираюсь. Но хочу напомнить: народ нас содержит не для того, чтобы мы здесь прохлаждались. История, к сожалению, полна печальных примеров, свидетельствующих, что политические катаклизмы рано или поздно могут обернуться вооружённым противостоянием. Каким — никому не известно. Оно может принять самые трагические формы. В любом случае, профессионалы должны быть готовы к худшему Как говорил известный писатель: неопределенность, удобная, быть может, в политике, для армии вредна. Армия — это инструмент, который всегда должен быть готовым к употреблению. Вы наверняка знаете, что у тупой, заржавевшей пилы быстро выламываются зубья. Говоря образно — это наши с вами жизни. Поэтому, причины всякого вреда, гниения надо искоренять. Лучший способ — заняться своим делом. Так что начнём с боевой подготовки. Вопросы есть? Нет. Можете быть свободными. Начальника штаба Киселева и начальника разведки Приходченко прошу зайти ко мне.

— Товарищ генерал, а как писателя зовут? — раздался голос из зала.

— Читайте «Войну и мир» Льва Толстого. И Суворова. Иногда полезно освежать свою память.

Приходченко и Киселев зашли в кабинет вслед за генералом.

— Владимир Михайлович, — обратился Рохлин к Киселеву. — Займитесь в срочном порядке штатным расписанием. Чтобы численность разведбата была увеличена вдвое.

— А где же брать деньги, людей? — спросил Киселев.

— Деньги будут. А люди? Искать надо. Я двоих капитанов привез из Москвы. Рогозу и Савельева. Служили вместе со мной в Афганистане. Были отличными бойцами.

Рохлин еще раз глянул на Киселева. Чутьем кадрового военного он уже понял: Киселеву можно поручить любое дело, и тот педантично и точно выполнит его, чего бы ему это ни стоило. От Волкова Рохлин знал, что этот голубоглазый блондин мог быть душой любой компании. Службе Киселев отдавал почти все свободное время, и на него генерал решил положиться в первую очередь.

— Степан Николаевич, а ты готовь план разведки корпуса, — сказал Рохлин Приходченко. — Мой опыт в Афганистане и в других горячих точках показывает, что объективная информация о противнике — залог успеха в любом вооруженном конфликте, не говоря уже о войне с применением всех средств. К концу дня представишь мне свои соображения. Кстати, а как у нас дела с музыкой?

— Что вы имеете в виду? — недоуменно спросил Приходченко.

— Оркестр у нас есть?

— Был, товарищ генерал.

— Меня прошлое не интересует.

— Так когда из Германии выезжали, инструменты где-то затерялись. Впрочем, об этом лучше всего может вам доложить полковник Скопенко.

Рохлин нажал кнопку.

— Полковника Скопенко ко мне.

В кабинет вошел заместитель комкора по воспитательной работе и, остановившись у двери, вытянулся в струнку.

— Полковник, вы любите музыку?

— Так кто ж ее не любит, товарищ генерал?

— Тогда почему ее не слышно в гарнизоне?

— Так вроде бы повода не было.

— Завтра день защиты детей, вот вам и повод. Передайте начальнику штаба, чтоб оркестр играл на плацу.

— Так здесь вот какая беда: инструменты пропали. А дирижер уволился. Спросить не у кого. У нас все, как в анекдоте: «Американцы изобрели нейтронную бомбу. И говорят нашим, мол, вот сбросим, — вас и не будет, а материальные ценности останутся. А наши им в ответ, мол, мы тогда сбросим на вас роту прапорщиков. Вы останетесь, а материальных ценностей не будет». После выхода нашего боевого корпуса из Германии все прапорщики поразбежались. И инструменты, видимо, прихватили.

— Полковник, я тоже знаю эту байку. Но чтоб завтра к вечеру оркестр был на плацу Солдаты должны слушать музыку.

— Так кроме инструментов надо еще найти музыкантов! — воскликнул Скопенко.

— Разыщите капитана Савельева. Он вам поможет.

Выходя из кабинета, Скопенко тихо про себя пробормотал:

— Контуженный, ей Богу контуженный. Музыку ему подавай!

— Товарищ генерал, а когда у нас будет обозначен конец рабочего дня? — спросил Приходченко.

— А вот когда сдашь план, тогда и рабочий день закончится, — усмехнувшись, сказал Рохлин. — Как говаривал мой первый командир, отдохнем на том свете. А вам, Владимир Михайлович, составить график учебных тревог на каждое подразделение.

Открылась дверь, в кабинет вошел начальник артиллерии полковник Кириченко.

— По вашему приказанию полковник Кириченко прибыл.

— Завтра на полигоне сделаем проверку артиллерии корпуса, — сказал Рохлин. — Подготовьте людей, технику.

— Будет исполнено, товарищ генерал, — повеселевшим голосом ответил Кириченко. — А то многие в корпусе уже забыли с какой стороны к пушкам подходить. Разрешите идти, товарищ генерал?

— Свободен.

В кабинет вновь заглянул Скопенко:

— Товарищ генерал, вас ждут Иван Петрович Шабунин — губернатор области и директор оборонного завода Олег Георгиевич Болотин. Встреча должна состояться через двадцать минут.

— Поехали, — сказал Рохлин.

— А как же оркестр?

— Вот по пути и обсудим эту проблему.

Кабинет губернатора был небольшим, но уютным. К приезду офицеров корпуса официантки поставили на стол чайник, чашки, печенье. Для знакомства и разговора с генералом Шабунин пригласил Олега Георгиевича Болотина, с которым у него были старые дружеские отношения. Когда секретарша доложила губернатору, что пришел Рохлин, он выбрался из-за стола и пошел встречать гостя. В кабинет Рохлин вошел быстро, и казалось, заполнил собой все свободное пространство. Приветливо улыбнувшись, он по-военному четко представился. Шабунин с Болотиным обменялись с ним крепкими рукопожатиями.

— Уже наслышан о вас, Лев Яковлевич, — хитровато прищурившись, сказал Шабунин, разглядывая генерала.

— Плохого или хорошего? — спросил Рохлин.

— Говорят, что, едва прибыв, сразу взяли быка за рога.

— Иван Петрович, хотел бы я знать, какого, как вы говорите, быка хотел взять? Да, хотел взять, но вместо быка — кожа да кости.

— Но людская молва уже успела разнестись по городу, — засмеялся Шабунин. — Мол, крутого командира нам прислали.

— Иван Петрович, Чапек говорил, что саранча — стихийное бедствие. А вот в одиночку она ничто. То же самое с дураками. Смотрю, и сюда уже успели настучать, мол, прислали служаку и самодура. Для меня действительно казарма — дом родной. И уж если вы напомнили мне про рога, то я воспользуюсь вашей подсказкой. Вы хорошо знаете, что корпус только что выведен из Германии. У многих офицеров нет квартир. Помогите решить эту болезненную для нас проблему. Со своей стороны мы готовы, чем можем, помогать вам.

— Хорошо, давайте будем сотрудничать. Через месяц — полтора начнутся сельхозработы. И мы намерены обратиться к вам.

Легкая усмешка пробежала по лицу генерала. Он знал, что Иван Шабунин был уроженцем казачьего края. Это при нем область превратилась в сельскохозяйственную житницу, обеспечивая себя фруктами и овощами. Более того, стала посылать излишки в Москву и другие города. А до этого бывали годы, когда хлеб выдавали по карточкам. Рохлин не любил, когда с подобными просьбами помочь людьми на сельхозработах к нему обращались руководители. Он считай, у каждого должны быть свои обязанности и задачи.

— Иван Петрович, завтра на полигоне боевые стрельбы, — Рохлин перевел разговор на свое. — Если у вас есть время, приезжайте, посмотрите; Вы все-таки член Совета обороны. И еще одна маленькая просьба. — Рохлин глянул на Скопенко. Он знал, начинать знакомство с просьб — последнее дело, но не удержался и решил все же попросить. — Иван Петрович, вы служили в армии, и знаете, что воинская часть без музыки, что артиллерия без снарядов. Не могли бы вы нам помочь в приобретении музыкальных инструментов? Корпус без оркестра — это же неполноценная боевая единица. Кроме того, хочу возродить давние воинские традиции. Ваш, вернее наш город — город славы русского оружия. Неплохо бы сделать показательный штурм Мамаевого кургана, пригласить ветеранов, участников тех боев.

— Задумки у вас неплохие, — подумав немного, ответил губернатор. — Но не все сразу. С инструментами вам Олег поможет. А все остальное будем решать.

— Лев Яковлевич, и у меня к вам есть просьба, — сказал Болотин. — Не поможете организовать у меня на заводе охрану? Сейчас стало происходить что-то невообразимое. Тащат металл. Особенно цветной и по ночам. Так скоро всю страну растащат и сдадут на металлолом. Уже и охранники им нипочем. Может, солдат побоятся.

— Хорошо, помогу, — улыбнувшись, сказал Рохлин уже довольный тем, что и к нему есть просьбы, которые он может выполнить без особых усилий. — Есть у меня капитан Рогоза. Он в Афганистане организовывал охрану правительственных зданий. И ребят подберет, и службу наладит. Если будет в том необходимость, мы ему приборы ночного видения выдадим.

— Приятно разговаривать с деловым человеком, — рассмеялся Болотин. — Я думаю, у нас с вами контакт будет. Я знаю, вам нужны стройматериалы, пленка, моющие средства. У меня все это есть. Вы не стесняйтесь. Чем могу — помогу. И, если вы не возражаете, то я бы тоже хотел приехать к вам на полигон.

— Это неплохая мысль, — сказал Шабунин. — Ты, вот что, обзвони директоров. Проведем на полигоне сборы руководителей. А то многие забыли, что они офицеры запаса.

Рохлин любил бывать на полигонах. Только там можно было увидеть результаты повседневных воинских будней. Полигон в Прудбое находился посреди степи, неподалеку от Волгограда. Приехав туда с начальником штаба Киселевым, он поднялся на командный пункт, и в бинокль стал наблюдать за результатами артиллерийской стрельбы. Наметанным глазом Рохлин уловил, что в боевой подготовке корпуса артиллерийская стрельба одно из слабых мест. После очередного промаха он, опустив бинокль, с досадой сказал:

— Плохо, очень плохо! Мне тут все пытаются объяснить, почему плохо. Мало работаете, вот и плохо. Хорошо устроились! За такую стрельбу мало наказывать. Гнать из армии надо. Киселев, артиллеристов оставить на полигоне. Пусть отрабатывают нормативы и творчески подходят к стрельбе. Через две недели приеду и проверю лично. Если показатели не изменятся, начальник артиллерии корпуса может считать себя уволенным.

Вечером после отбоя по тревоге он распорядился поднять танковый батальон. Офицеры, поднимая солдат, стали поминать генерала недобрым словом.

— Вторая тревога за три дня. Самодурство какое-то. Сам не спит и другим не дает.

Но уже через полчаса танки начали выдвижение в сторону Прудбоя. С зажженными фарами они пришли на полигон. Там их уже ждали Рохлин с Киселевым. Из головного танка выпрыгнул капитан Рафиков.

— Товарищ генерал, танковый батальон прибыл на место назначения. Капитан Рафиков.

Был он невысокого роста, черноволосый с живыми глазами. На лице у него постоянно блуждала добрая, виноватая улыбка. Стоящий рядом с генералом Киселев, глянув на секундомер, сказал:

— Уточняю задачу. Сегодня, капитан, как и в прошлый раз, зачетная стрельба по отдельным обозначенным целям. Действуй. Время пошло.

Рафиков бросился к головному танку. Через несколько секунд, танки один за другим выдвинулись к целям и без паузы открыли огонь. Киселев делал пометки в своем блокноте. Первая цель — одиночный пулеметный расчет. Выстрел, цель — поражена. Вторая цель — групповая, которую танкисты меж собой называли «коровой». Выстрел, цель — поражена. Третья — одиночный танк. Выстрел. Цель поражена.

— Как на соревнованиях по биатлону, — довольным голосом сказал Киселев.

Наблюдая за стрельбой через стереотрубу, Рохлин ничего не ответил. Что и говорить, после стрельбы артиллеристов, танкисты порадовали его. Он хорошо знал, что в любом деле могут быть случайности. Могли они быть и при этой стрельбе. Но на «отлично» отстрелял весь батальон. И в этом уже была закономерность. Значит, капитан сумел поставить дело в батальоне так, что его танкисты с первого выстрела научились поражать мишени. Но и хвалить Рафикова он не торопился. «Всему свой черед», — подумал Рохлин, вспомнив, как преждевременная похвала нередко дает не тот результат, на который рассчитываешь.

На другой день, утром, после того, как танкисты с блеском показали себя на стрельбище, солдат-«дед» на КПП остановил «газик» комбата Рафикова.

— Соколкин, ты куда собрался?

— Комбат в город приказал съездить. Кое-что по хозяйству купить.

— Слушай, салабон, ты знаешь какой сегодня день?

— Первое июня, начало лета.

— Ничего ты не знаешь: Сегодня всемирный день защиты детей, одетых в военную форму. Наш праздник получается.

— Ну и чё из того?

— А вот что, — «дед» сунул водителю деньги. — Ребята говорят, отметить надо. Кроме того, отстрелялись хорошо, начальство довольно. Они очень надеются на тебя, — «дед» почесал затылок, пошевелил губами. — Две мало, три много. Вот что, возьми пять, не хватит, так останется.

— А если засекут?

— Ты что, первый раз замужем? Придумай что-нибудь.

Вернувшись из города в часть, Соколкин подъехал к казарме и, убедившись, что поблизости нет посторонних людей, достал трехлитровую банку, вылил в нее из бутылок водку. Взяв банку, он, насвистывая, двинулся к казарме. Соколкин и не предполагал, что в это время Рохлин проверял казарму танкового батальона. Поднятые по команде солдаты стояли навытяжку перед офицерами. Рохлин прошелся по казарме, открыл кран бачка, оттуда потекла струйка ржавой воды.

— Так, так, — хмуро сказал генерал. — А я хотел у вас водички попить.

В это время открылась дверь, и в казарму с трехлитровой банкой вошел водитель. Все повернулись в сторону вошедшего солдата. Тот оторопело посмотрел на Рохлина, глаза у него медленно расширились.

— Соколкин! Кто тебя научил в казармы воду в баллонах носить? Что, ведра нет? — спросил командир батальона Рафиков.

— Товарищ комбат, вот дистиллированной водичкой разжился, — виляя глазами, торопливо сказал Соколкин. — Сами знаете, жара, вода в аккумуляторе высыхает. Для питья она непригодна.

— А ну, плесни чуток, — Рохлин протянул водителю кружку.

Тот трясущимися руками налил в кружку. Рохлин понюхал, пригубил.

— Да здесь чистый электролит! — удивленно сказал он. — Капитан, не желаете?

Рохлин подал капитану кружку.

Тот взял, понюхал и зверским взглядом резанул своего водителя.

— Вот что, разберитесь со всем этим и доложите командиру полка, — сказал Рохлин и вышел из казармы.

Выждав, когда за генералом закроется дверь Рафиков пружинистыми шагами, как кот перед прыжком, пошел вдоль строя. Затем круто развернулся.

— Чья водка? — спросил он у Соколкина.

— Моя, — обреченным голосом сказал водитель.

— Кому нес?

— Товарищ командир, я же говорю — это моя. Себе нес.

— Говоришь, себе? — Комбат протянул кружку солдату. — Тогда пей!

Солдат, вздохнув, взял кружку, обреченным взглядом обвел казарму и, медленно выпил. Кто-то из солдат бросил ему закусить яблоко. Водитель поймал его и медленно положил на стол.

— После первой не закусываю, — ответил он.

— Трое суток ареста! — не сказал, а выдохнул Рафиков. — Тоже мне Соколов нашелся. Да ты пока что еще Цыпляков, Сопляков! — И, передразнивая Соколкина, протяжно протянул. — После первой не закусываю. Молоко на губах еще не обсохло, а туда же!

— Так чье это подразделение? — хмуро спросил Рохлин у начальника связи Кузнецова, когда они вышли на улицу.

— Это казарма командира танкового батальона капитана Рафикова, — ответил за Кузнецова Скопенко. — Будем готовить приказ о наложении на него взыскания.

Рохлин посмотрел на подполковника.

— Я видел, как он командовал на полигоне, и как стреляли его танкисты. А с дисциплиной в батальоне ему надо поработать. И вам бы не мешало помочь молодому комбату. — Подумав немного, добавил: — Вот что, подготовьте документы на присвоение Рафикову очередного звания — майора. А сейчас у нас на очереди связь. Посмотрим, как обстоят дела у подполковника Кузнецова.

Домой Кузнецов вернулся только под утро. Он долго давил на кнопку звонка у двери своей квартиры. Наконец, дверь открылась. Сонная жена недовольно спросила:

— А позже не мог прийти?

— Это еще рано, только пять утра. Опять была тревога.

Жена подозрительно посмотрела на него:

— Что-то у вас раньше не было тревог.

— Показушника прислали: и сам не спит, и другим не дает. Ничего никому вокруг не нужно, а этому самодуру больше всех надо. У Рафикова в казарму водку ведрами заносят, а он ему — майора. Не пойму я его логики. Корпус показным хочет сделать? Но кто это оценит! Не пойму я Рохлина, ей-богу не пойму! Что ему больше всех надо? И я вслед за ним должен гнуться за копейку и служить государству, которому не нужен. Ладно, этот мой монолог в пользу бедных. Давай завтрак, а то в семь опять на полигон ехать.

— Понятно, получил от начальника нагоняй, — констатировала жена. — Забыл, что ли, как сам начинал на новом месте? Сначала все себя норовят показать.

В один из теплых летних дней на полигон пожаловали гости: директор «городских предприятий, руководители города и области. Когда колонна легковых машин свернула к командному пункту, начальник разведки Приходченко вызвал своего заместителя Николая Быстрова. Через минуту перед ним стоял рыжеватый, крепкого телосложения лысоватый подполковник.

— Директор «приехали, показывай, Коля, все, на что способны твои ребята, — сказал Приходченко.

— А чего не показать? Покажем.

Через полчаса, переодевшись в камуфляжную форму, гости с интересом наблюдала сцену рукопашной схватки, которую демонстрировали бойцы Быстрова. Среди солдат выделялась невысокого роста хрупкая фигурка. В компании рослых солдат она казалась маленьким, но ловким щенком среди волкодавов.

— Приходченко, — неожиданно обратился к начальнику разведки корпуса Рохлин, — А ну, этого белобрысого паренька ко мне!

Через несколько секунд, перед Рохлиным вытянувшись стоял молоденький солдатик.

— Товарищ генерал! Младший сержант Базарова по вашему приказанию прибыла.

Рохлин на минуту замешкался, затем сказал:

— Молодец, младший сержант.

Директора в восторге зааплодировали:

— Ну, Базарова, ты прямо как Рембо!

— Рембо — в кино, а тут — реальные солдаты, — с гордостью ответил Рохлин. — Можно даже потрогать. Но не больше. Кстати, сами не хотите поучаствовать?

— Ну, для рукопашного боя мы, пожалуй, устарели. А вот стрельнуть можно, — с готовностью откликнулся директор завода «Каустик» Олег Георгиевич Болотин. — Что, мужики, тряхнем стариной, вспомним молодость?

Директора предприятий, спустившись с командного пункта, получив оружие, по команде инструкторов начали стрелять по целям.

— Слава тебе Господи, и пострелять довелось, — после каждого выстрела приговаривал Болотин. — Взяв автомат, я вновь почувствовал в себе дух воина.

Олег Георгиевич был не только хорошим специалистом своего дела, но и талантливым организатором. В девяносто первом году, когда страна покатилась под откос, он не только сумел выстоять, но и расширить на своем комбинате производство, и «Каустик» работал во всю мощь. Как мог, Болотин помогал армии, церкви. Случилась беда в Приднестровье, он и туда отправил помощь.

К гостям подошел Скопенко.

— Товарищи офицеры запаса, не забывайте, что «Отче наш» начинается с просьбы о хлебе насущном. Трудно хвалить Господа и любить ближнего на пустой желудок. Прошу к костру. Шашлык уже готов.

— О, вы только послушайте как излагает! — удивленно протянул Рохлин.

— Лев Яковлевич, вы сами рекомендовали читать и цитировать классиков, — рассмеялся Скопенко. — Это раньше мы все Маркса поминали. А теперь снова приобщаемся к истокам цивилизации.

Уже у костра директора начали делиться впечатлениями. Каждый вспоминал, свою первую стрельбу, по мальчишески хвастаясь, как после их выстрелов падала мишень. К ним подошел только что прибывший губернатор области Иван Петрович Шабунин.

— Если тебе нужна помощь в обустройстве полигона, ты не стесняйся, говори, мы поможем, — отозвав генерала в сторонку, сказал он.

— Да, помощь нам необходима, — согласился Рохлин. — И не только на полигоне. В первую очередь нужно обустраивать казармы, делать ремонт в автопарках, хранилищах. Семейное общежитие хочу открыть на территории военного городка, и квартиры офицерам нужны. Свою телевизионную станцию планирую запустить. Здание нужно строить. Сейчас по телевидению гонят всякую херню, показывают, что мы чуть ли не стадо баранов и казнокрадов. На этом офицеров не воспитаешь. Надо менять отношение к армии в обществе.

К ним подошел директор ликеро-водочного завода Ренарий Леонидович Тарасов и заметил:

— Телестанция — идея хорошая, но слишком далека от воплощения. А вот для начала не мешало бы привести в порядок полигон. Положить асфальтированные дорожки, столовую построить. Хотя положение на наших предприятиях неважное, но этому делу мы поможем, шапку по кругу пустим.

— Дорогой ты мой человечище! — Рохлин с благодарностью крепко пожал руку Ренария Леонидовича.

Болотин показал на сидящего рядом с ним человека со слегка вьющимися русыми волосами. Ясными серыми глазами тот внимательно смотрел на генерала:

— Лев Яковлевич, хочу представить тебе моего друга: Платова Николая Александровича. Донской казак, только родом из Австралии.

— Вот как? — удивился Рохлин. — Какими судьбами здесь?

— Я уж забыл, где Австралия находится: уже несколько лет живу и работаю в России, — смущенно ответил Платов. — А друзья меня все равно австралийцем представляют.

— Чем занимаетесь?

— Сейчас работаю над созданием предприятий высоких технологий. Открыл здесь предприятие. Есть русские люди за рубежом, которые хотят инвестировать в перспективные российские проекты. Поскольку им небезразлична судьба России. Да и сам я кое-что могу. Корни мои отсюда. Здесь, в Гражданскую, мой дед погиб. Казак, по рассказам бабушки, был лихой. Против красных воевал.

— Да-а, судьба наша, — задумчиво произнес Болотин и, посмотрев на Рохлина, сменил тему разговора: — Большое ты дело затеял, Лев Яковлевич, большое.

— Тогда предлагаю выпить за Отечество, — генерал взял бутылку, налил Болотину, Платову и себе. — Россия у нас одна, ее не поделишь. А вместе с вами, мужики, такие горы свернем!

— Лев Яковлевич, но я к' тебе не просто так приехал, — хитровато прищурившись, сказал Шабунин. — Уговор помнишь? Пока погода позволяет, помоги картофель убрать.

Рохлин повернулся и подозвал к себе Скопенко.

— Вот что, Виктор, дай команду по подразделениям. Пусть назначат на уборку людей. А для стимула скажи: кто вперед уборку закончит, того командирую в Москву Инструменты для оркестра там пообещали, да и других дел немало поднакопилось. — И обернувшись к губернатору, с улыбкой добавил: — У меня два офицера есть. Разведчик и танкист. Друзья по жизни и соперники по службе. Таким надо давать одно и то же задание. Правда, в корпусе разведчики у нас освобождены от работ, но для повышения трудовой подготовки, чтоб проветрить мысли, думаю, для такого ответственного дела привлечем и разведку. Поставим задачу — быть первыми. По себе знаю, друг дружку уроют, но задание будет выполнено.

— Ну, раз про стимул заговорил, то и мы приготовим кое-что, — улыбнулся губернатор.

Через пару дней выделенных для сельхозработ солдат и офицеров корпуса привезли на огромное поле. Перед тем как приступить к работам, решили уяснить поставленную задачу. Командир танкового полка майор Дмитрий Лихой, майор разведбатальона Николай Быстров и директор совхоза прошлись по полю и поделили между подразделениями участки. В это время примерно в полукилометре остановились городские автобусы.

— С другой стороны, к вам навстречу будут убирать студентки, — кивнув в сторону автобусов пояснил директор совхоза. — Видите вон те березки? Там — граница. Сейчас туда бочку с водой подвезут, полевую кухню. Участки у вас и у девушек абсолютно одинаковы. Если к шести управитесь, можете пообщаться со студентками и даже потанцевать. Ваши командиры для обкатки и проверки в полевых условиях пообещал музыкантов из гарнизонного клуба прислать. Кстати, девушки знают, что за вами к восьми приедут автобусы. Так что и они, я думаю, будут стараться.

— Ну, вы — иезуиты, — улыбнувшись, ответил Лихой. — Придумать такое! Работать под оркестр, да еще рядом с женщинами.

— Не мы, а губернатор так распорядился. Людям, говорит, стимул нужен. Помните фильм «Мы с Кронштадта»? Бой идет, а музыка играет.

— А нельзя сделать так, чтобы к каждому бойцу девушку приставить. Он подкапывает, она подбирает, — предложил Лихой.

— Представляю: какой тогда будет работа, — хмыкнул директор. — Вы тут до зимы проторчите.

В пять часов первыми свою норму закончили студентки. Они окружили бочки с водой, начали умываться, прихорашиваться. Офицеры и солдаты прекратили работу, стали смотреть на девушек.

— Товарищи бойцы, осталось совсем немного, — начал шевелить своих подчиненных Быстров. — Вон, танкисты нас обходят. Поднажмем, не то им самые красивые девчата достанутся.

А в ста метрах то же самое своим бойцам говорил Лихой.

— Мужики, кровь из носу, но давайте уроем разведку.

Через полчаса и солдаты закончили работу, потянулись к бочке с водой. Некоторые из них начали заговаривать, знакомиться с девчатами. И в это время подъехал «газик», из него выпрыгнул Савельев с музыкантами. Они стали кружком на поляне неподалеку от студенток и начали играть вальс «На сопках Манчжурии». Девчата, выстроившись полукольцом, окружили музыкантов. Лихой заправил камуфляж под ремень, и, подмигнув своим танкистам, знай, мол, наших, пошел приглашать красивую преподавательницу Следом то же самоё сделал Быстров. Оглянувшись на своих студенток, преподавательницы, помявшись для приличия, говоря, что одеты не для танцев, приняли приглашение. Студентки и солдаты, перемешавшись, образовали вокруг танцующих живой круг. А неподалеку на березе сидели вороны и смотрели на столпившихся людей, ждали, когда они уедут, чтобы поживиться чем-нибудь.

К музыкантам подъехал Рохлин, вышел из машины. Следом за ним выбрались Волков и Платов. К ним подлетел Лихой и, вскинув ладонь к пилотке, доложил комкору о проделанной работе.

— Быстрова и Лихого поощрить командировкой в Москву, — сказал Рохлин Волкову. — Они этого заслужили.

Неожиданно к Рохлину подошла молоденькая курносая девушка.

— Товарищ генерал, можно вас пригласить?

Рохлин беспомощно обернулся на своих офицеров и неожиданно натолкнулся на взгляд Платова. Тот подмигнул ему, чего мол, генерал, теряешься. Рохлин вздохнул и, подхватив девушку, вывел ее в круг танцующих.

— Это надо же, как мне повезло, танцую с самим генералом! — смеясь, сказала девушка.

— Это мне повезло, — ответил Рохлин. — Я уже забыл, да если честно сказать, и не танцевал никогда.

Домой в корпус возвращались уже в сумерках. Под колеса машин упруго набегал асфальт, город надвигался тысячью далеких и теплых огоньков.

— Давайте, заглянем к батюшке Алексию, — предложил Платов, когда они проезжали мимо церкви.

— Да, вроде бы, неудобно без приглашения.

— Почему без приглашения? — сказал Платов. — Он давно хочет с вами познакомиться.

Увидев гостей, батюшка, расцеловавшись с каждым, сделал для них маленькую экскурсию по храму, затем пригласил отужинать. Платов глазами дал команду своему шоферу, и тот принес коньяк и закуску.

— Батюшка, не обессудьте, мы привыкли ходить в гости со своими пирогами, — проговорил Платов, показав глазами на пакеты в руках водителя.

— Кто же от гостинцев откажется, — ответил батюшка. — Тем более, от таких уважаемых людей. Раньше на казаках держава стояла.

— Не только стояла, казаки державу создали! — добавил Платов.

Уроженец казачьей станицы батюшка Алексий был невысокого роста с темными, излучающими доброту живыми глазами. В свое время он окончил духовную академию, учился на одном курсе с митрополитом Санкт-Петербуржским и Ладожским Иоанном. Несмотря на свой высокий сан, Алексий сохранил свою деревенскую простоту, при проповедях, каждое его слово было незатейливо, точно и образно, тем самым быстро находило прямую дорогу к людским душам. Был он общителен и этим привлекал к себе многих. Даже генералы и начальники стремились креститься у него.

Батюшка пригласил на трапезу. Все подошли к столу, но не сели, ожидая команды духовного лица. Тот посмотрел на стол, затем повернулся к иконе и прочитал молитву, сделал приглашающий жест, и все начали рассаживаться.

Затем поднялся Рохлин и произнес тост:

— За единение армии и церкви!

— Да, глубокий смысл в ваших словах, Лев Яковлевич, — сказал Алексий. — Хорошо было бы объединить церковь и армию, такая сила была бы непобедима.

— Раньше, я помню, другой лозунг был, — сказал Волков. — «Народ и армия едины».

— А еще раньше офицеры поднимали тост за Веру, Царя и Отечество, — сказал Платов. — Емкие, наполненные великим смыслом слова.

— Но сейчас-то царя у нас нет, — сказал Волков.

— Вот, батюшка, как вы думаете, кто спасет Россию? — неожиданно спросил отца Алексия Рохлин.

— Естественно, казаки! — опередив батюшку, заявил Платов. — Но настоящие, не ряженые.

— Да где их, не ряженых, сегодня возьмешь? Куда ни ткнись, везде ряженые.

— Обижаешь, полковник, — протяжно сказал Платов. — Я — ряженый? Да я одно слово скажу, и завтра здесь под ружьем будет стоять двадцать станиц.

— Любо, казак, любо! — улыбаясь, сказал Рохлин.

Батюшка некоторое время молча смотрел на Платова, затем тихо заговорил:

— Мне здесь вчера рассказали, что за последний месяц в сельском приходе скончались двадцать два человека. А родился один. Скоро в армию некого будет призывать. Вот беда! А вы говорите: двадцать станиц. Граф Сергей Семенович Уваров, министр народного просвещения в правительстве Николая Первого, гениально сформулировал основы русской жизни в знаменитом лозунге: «Православие, Самодержавие, Народность». Империя оставила его России грядущей как духовное и политическое завещание. Вырубили казаков, и не оказалось людей, способных правильно понять и верно оценить всю необходимость строгого и бережного соблюдения именно такой последовательности русских начал. Патриоты-государственники решили, что державная мощь должна стоять первой. «Самодержавие, Православие, Народность» — вот как у них получалось. «Да нет же, — возражали панслависты, — именно национальное начало является основным». Их лозунг выглядел так: «Народность, Самодержавие, Православие». И что же? Сегодня, по прошествии лет и по пролитии столь великой крови в хаосе русских смут, мы просто обязаны ясно понять, сколь гибельным оказались все эти внешние благонамеренные перестановки. Ибо без веры, без Церкви, без святынь России нет, и не может быть. С верой в Бога русская армия одерживала величайшие победы! Ваш тезка — Александр Васильевич Суворов и Михаил Илларионович Кутузов были глубоко верующими людьми. А сколько примеров, когда русские воины становились воинами Христовыми, а после были причислены к лику святых — князья Александр Невский и Дмитрий Донской.

— Ну, тогда время было такое, — сказал Волков. — Была идеология, а что вы скажете про Великую Отечественную войну? Ведь тогда наша армия одержала победу в Европе, хотя идеология была связана совсем не с Богом?

— Это только кажется, что не была, — ответил батюшка. — А вам известно, что когда супостат прямым ходом шел к Москве, митрополит Илия затворился в каменном подземелье, не вкушая пищи, лишив себя сна, чтобы просить Божию Матерь открыть ему: чем можно помочь России. И вот через трое суток Владыке явилась в огненном столпе сама Божия Матерь и объявила, что избран он, истинный молитвенник, для того, чтобы передать определение Бога для народа Российского. И если всё, что определено, не будет выполнено, то Россия погибнет. «Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, — сказала Она. — Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем, должны начать служить. Пусть чудотворную икону Казанской Божьей Матери обнесут крестным ходом вокруг Ленинграда, тогда враг не ступит на его землю. Перед Казанской иконою нужно совершить молебен о Москве, затем она должна быть в Сталинграде. Казанская икона должна идти с войсками до самых границ России».

Владыка немедленно связался с советским правительством, с представителями Русской церкви и передал им всё, что услышал. И теперь, между прочим, хранятся в архивах письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву. Сталин вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексия и обещал все исполнить. Все произошло именно так, как и было предсказано. Из Владимирского Собора вынесли икону Казанской Божией Матери и обошли с ней крестным ходом вокруг Ленинграда, и город был спасен. Да и Москва была спасена чудом. Разгром немцев под Москвой — это же истинное чудо, явленное заступничеством Божией Матери. Немцы были рядом с Москвой. Казалось, ничто не мешало им войти в город. Однако на землю упали невиданные морозы, и поганые бежали, бросив технику, гонимые холодом и ужасом. Затем Казанскую икону перевезли в Сталинград. Икона стояла на правом берегу Волги, и немцы не смогли перейти реку, сколько усилий ни прилагали. Был момент, когда защитники города остались на маленьком пятачке у Волги. Но немцы не смогли столкнуть наших воинов, ибо там была икона Казанской Божией Матери. А после войны, в сорок седьмом году, Сталин исполнил свое обещание и пригласил митрополита Илию в Россию. Его наградили Сталинской премией за помощь нашей стране во время Великой Отечественной войны. От премии Владыка отказался, сказав, что монаху деньги не нужны и передал их в дар нашим детям-сиротам. А сколько наших офицеров молились перед боем? Летчики рассказывали, что часто слышали в наушниках, как пилоты горящих самолетов кричали: «Господи! Прими дух мой с миром!» Да и сам маршал Жуков всегда возил с собой икону Божией Матери и говорил перед боем «С Богом!»

— Сомневаюсь, чтобы Жуков возил с собой икону тогда, — сказал Волков. — Сейчас можно что угодно говорить, тема модная стала.

— А вы знаете, — вступил в разговор Платов, — что многие победы русского оружия в Великой Отечественной войне были так или иначе связаны с именами русских святых? Жалко, что история Великой Отечественной войны с духовной точки зрения еще мало описана.

— Ну и что вы имеете в виду? — скептически спросил Волков.

— Хорошо, приведу один пример. Контрнаступление под Москвой началось шестого декабря, в праздник Александра Невского, а бой под Прохоровкой произошел двенадцатого июля, в день Апостолов Петра и Павла, не говоря уже о победе в праздник Святого Георгия-Победоносца, а маршал победы был как раз Георгий, Георгий Константинович Жуков.

Батюшка ушел в другую комнату и принес книгу дочери маршала Жукова Марии.

— Вот, дарю вам на память.

— Спасибо, батюшка, почитаем!

— Война является физическим проявлением скрытого духовного недуга человечества, — сказал отец Алексий. — Но церковь не воспрещает своим чадам участвовать в боевых действиях, если речь идет о защите ближних и восстановлении попранной справедливости. Зло и борьба с ним должны быть абсолютно разделены, ибо, борясь с грехом, важно не приобщиться к нему.

Рохлин, слушая его, спросил.

— Батюшка, а мне креститься можно или уже поздно?

— К Богу обратиться никогда не поздно. А книгу эту мне Ольга Щедрина подарила. Она в Духовном центре работает. Надо бы вам, Лев Яковлевич, познакомиться с ней и по возможности привлечь ее для работы. Польза от этого, я думаю, будет несомненная.

— Хорошо, я готов встретиться с нею, — сказал Рохлин.

Ольга Владимировна Щедрина родилась в интеллигентной волгоградской семье. Как все, училась в школе, а после окончания исторического факультета Московского университета, уехала в Волгоград и стала преподавать. Может быть, налаженная жизнь и продолжалась, как и у многих ее сверстников, но в свои тридцать два года Ольга Владимировна, будучи человеком верующим, остро переживала наплыв бездуховности, безразличия к чужой боли, к судьбе России. Она понимала, что людей хотят свести до полного забвения своих исторических и духовных корней. Она долго размышляла, а затем пришла к простой и ясной мысли: нужно противостоять деградации. Испросив благословения у своего духовника, отца Алексия, Ольга организовала в Волгограде Духовный центр, руководителем которого и стала. Прошло немного времени, и к ней потянулись преподаватели, артисты, художники. Не остались в стороне духовенство и казачество. Когда в Волгограде появился генерал Рохлин, она решила обязательно встретиться с ним. И в этом ей помог отец Алексий. В назначенный день и час Ольга в длинном строгом платье сидела в приемной генерала. Из полуоткрытой двери доносились обрывки разговора. Шел он на повышенных тонах.

— Полковник, предлагаю вам съездить в Урюпинск. А после вы будете уволены.

— Товарищ генерал, зачем мне ехать в Урюпинск, если я потом буду уволен? Я никуда не поеду.

— Хорошо, вы уволены.

— Это называется: отблагодарила родная армия. Выкинули сначала из Германии сюда, а только что — на улицу.

Послышались шаги по направлению к двери, затем вновь раздался голос генерала.

— Полковник, вернитесь! Заместителя по тылу ко мне.

Мимо Ольги с папкой в руках прокатился невысокий, круглый как шар, лысоватый полковник.

— В трёхдневный срок полковнику Зарайскому выдать квартиру и подготовить документы на увольнение.

— У нас же сейчас нет квартир. Вы же знаете, товарищ генерал, — ответил заместитель по тылу.

— Тогда переоформить ордер и выдать ключи от моей квартиры. И сделайте это немедленно.

Мимо Ольги прошел адъютант, показывая глазами, что он о ней сейчас доложит генералу.

— Товарищ генерал, тут к вам женщина из городского Духовного центра. Вы назначили на двенадцать часов.

— Так приглашай, если назначил, — донесся до нее голос генерала.

Ольга подумала, что заходить в кабинет после такой бурной сцены, плохая примета. Человек, не остыв от предыдущего неприятного разговора, может невольно перенести свое настроение на следующего посетителя. Но выбора не оставалось. Она, перекрестившись, зашла в кабинет. Рохлин встал и пошел ей навстречу, удивлённо разглядывая посетительницу.

— Здравствуйте, — сказал он, приглашая за небольшой столик в углу кабинета, — Что будете: чай, кофе?

— Здравствуйте, товарищ генерал. Я — Ольга Владимировна Щедрина.

— Можете называть меня Лев Яковлевич, — уже мягче сказал Рохлин. — Слушаю вас внимательно.

— Я много наслышана о вас, — начала Ольга. — Понимая, что у вас времени в обрез, начну с самого главного. Мне говорили, вы собираетесь открывать свою телестудию. Это большая редкость в нынешнее время, когда встречаешь военного человека, которому небезразлично воспитание души. Постараюсь говорить для вас на понятном военному человеку языке. Сейчас Духовный центр, который я возглавляю, пытается что-то делать, чтобы сохранить наш традиционный образ жизни, духовность. Ведь все начинается с детей. Какие идеалы у них будут сформированы, такими они и вырастут. Мы хотим открыть для мальчиков кадетскую школу, условно назвать её «Надежда России». Её цель — прежде всего, отвлечь мальчишек от улицы, от наркомании, привлечь их боевыми искусствами, чтобы вырастали настоящими мужчинами. У нас есть преподаватели, которые могут интересно подать им историю Российского государства. Есть батюшка, который может доверительно поговорить о духовных проблемах, рассказать азы православия.

Рохлин внимательно слушал Ольгу, затем, улыбнувшись, сказал:

— Я рад!

— Чему? — удивлённо спросила она.

— Рад, что наши мысли совпадают. И то, что мы можем говорить на понятном обоим языке. — Рохлин достал папку с документами. — Здесь изложена концепция по созданию кадетского корпуса в городе. Я отправляю эти документы в Министерство обороны и очень надеюсь на решение вопроса.

— Интересно! Значит, я приехала в Тулу со своим самоваром? — улыбнулась Щедрина.

— Ну, почему? Я рад, что наши взгляды совпали. Хотелось, чтобы так было и дальше, и мы находили взаимопонимание.

— В таком случае, приглашайте. У нас часто бывают интересные люди из Москвы, а здесь много народных коллективов. Мы могли бы организовывать совместные вечера.

— Если вы возьмёте над нами культурное шефство, мы будем рады, — сказал Рохлин.

— Я собираюсь ехать в Москву за выставкой картин русского художника Васильева, — сказала Ольга. — У него много работ, посвящённых героическому эпосу. А на открытие я хочу пригласить ваш штаб.

— Может быть, помочь чем-то? Мы можем дать транспорт, — предложил генерал.

— Спасибо. Будем рады, если вы со своими коллегами придёте на открытие выставки.

— Ну что ж, рад нашему знакомству, — закончил разговор Рохлин. — А для начала, не могли бы вы помочь нашему только что воссозданному оркестру?

— С удовольствием.

Рохлин нажал на столе кнопку.

— Разыщите капитана Савельева, — приказал он вошедшему адъютанту.

— Что, прямо сейчас? — удивленно спросила Ольга.

— Что можно сделать сегодня, не откладывай на завтра, — рассмеялся Рохлин.

…В Москву зачастили чеченские эмиссары. Как правило, они встречались не в самой столице, а на подмосковных дачах или выезжали от глаз подальше на природу. В конце августа на берегу Истры состоялась встреча наиболее продвинутого российского предпринимателя Бориса Абрамовича Березовского с представителями Дудаева. Как это было принято, решили отметить событие выпивкой и шашлыками.

Возле мангала суетился крепкий, спортивного вида парень. Наверху, у машин стояли высокие и такие же крепкие ребята в белых рубашках и черных пиджаках. Это была охрана. Сам Борис Абрамович в темном поношенном свитере сидел на бревне и, оживленно жестикулируя, что-то говорил стоящим перед ним чеченским бизнесменам:

— Не могли бы вы обрисовать нам сегодняшнюю ситуацию в Москве? — осторожно перебил его самый молодой, но и самый уважаемый из приехавших на встречу Мейербек. — То, что говорят по телевизору, нам известно. Но что слышно в ваших кругах? Джохару хотелось бы знать, чего можно ожидать в ближайшее время.

— После референдума и голосования «да, да, нет, да», ситуация упростилась, — заглатывая слова, быстро и взахлеб начал Березовский. — Вы, наверное, видели, как на днях из Конституционного собрания охрана президента вынесла одного депутата. И вашему земляку Хасбулатову рот заткнули. Думаю, в начале осени Борис Николаевич весь Верховный Совет вынесет. Как это сделал ваш Дудаев. В полном составе. Кто-то пойдет ему служить, а других, строптивых — на улицу.

— А как поведет себя армия? Вдруг она вмешается? У Верховного Совета — генерал Руцкой. Сейчас они с Русланом Имрановичем заодно.

— Чего ей вмешиваться? — с раздражением сказал Березовский. — В девяносто первом она у вас не вмешалась же. Все побросала. Даже и вам кое-какое имущество оставила. В сентябре солдаты будут убирать картошку, заготавливать ее на зиму, а офицеры, как обычно, водку пить. Запомните: армия будет выполнять приказы Верховного, а не козла Руцкого.

— Кстати, вы бы не могли нам помочь реализовать крупную партию спирта и коньяка с Грозненского ликероводочного завода? Около десяти вагонов.

— Это не проблема, — махнул рукой Борис Абрамович. — В России алкоголь всегда был самым ходовым товаром. Мы здесь специально на водку низкую цену держим. Что поделаешь, в столь тяжелое нынешнее время, она как последнее лекарственное средство. Русский человек, он ведь как выпил — и все проблемы разрешил. Утром проснется — и снова в гастроном. Лишь бы она там была, родимая. Побольше и подешевле. Тогда все будет спокойно и хорошо. Так что у нас проблема управления и подчинения толпы решена. Грубо, конечно, но это лучше бунта — страшного и беспощадного. — Помолчав немного, Березовский добавил. — Мы можем решать любые побочные вопросы. Но главное для меня не водка, а нефть.

Мейербек улыбнулся. Был он высокого роста, одет в черный дорогой костюм и белую рубашку. Внимательный глаз мог отметить, что на лице у него то и дело появлялась еле заметная усмешка. Здесь для Бориса Абрамовича он разыгрывал простодушного, своего в доску парня, который приехал не только для переговоров, но кое-чему поучится у известного и удачливого предпринимателя. Но те, кто знал Мейербека раньше, знали его как очень хитрого, умного и амбициозного человека.

В это время охранник принес шашлыки. Мейербек подождал, пока первым шашлык возьмет Березовский.

— Борис Абрамович, где это вы таких джигитов отыскали? — спросил он у олигарха. — Один другого лучше.

— Раньше они в службе охраны Горбачева состояли. Теперь вот у меня, — сказал Березовский. — Ельцин поменял команду, теперь это моя охрана. Вот парадоксы истории. Когда Горбачев пришел, все подумали: наконец-то появился лидер. А теперь владеет только рестораном.

Закончив переговоры, гости и Березовский поднялись к машинам. Охранники вытянулись перед боссом. Чеченцы, попрощавшись с ним, сели в машины и уехали. Березовский посмотрел им вслед и неожиданно сказал. охраннику.

— Нельзя верить ни одному чеченцу. Даже если они тебе улыбаются и лижут руку. Отвернешься — тут же откусят. Недаром они там у себя на знамени поместили волка. А этому, молодому в особенности. Но, что поделаешь, приходится иметь дело и с такими.

В конце сентября 1993-го года в штабе казачьих войск состоялось заседание окружного Совета атаманов. В небольшом зале, увешанном казачьими флагами и хоругвями, собралось около двух десятков казаков в форме. Среди них — коренастые, усатые, одетые еще в советскую офицерскую форму Кудинов и Платов, священник — отец Алексий. Уже в конце заседания, поднялся атаман Кудинов, оглядел присутствующих.

— Женщину на Совет атаманов будем допускать? — спросил он, глянув на Платова. — Вроде бы как не по традиции…

— Ей есть что сказать, — ответил Платов. — А нам нужно знать, как прошла ее встреча с новым комкором.

Пригласили Ольгу Щедрину. Она вошла, оглядела присутствующих.

— Мне сказали, что здесь обсуждался вопрос о военно-патриотической школе, — сказала она. — Новый командир корпуса положительно откликнулся на это. Но у него планы шире. Он направил в Министерство обороны предложения по открытию в городе Суворовского училища. А пока нам нужно подготовить списки родителей, кто хочет отдать своих ребят в школу.

— Спасибо, Ольга Владимировна, — походный атаман явно торопился. — Но вопрос придётся отложить, сейчас не до этого. — Решается судьба России, мы в Москву собираемся ехать, страну и президента спасать надо.

— От кого? — спросила Ольга.

— От красно-коричневой мафии, которая засела в Верховном Совете. Нам дали самолёт, завтра вылетаем.

— А что вы там будете делать? — поинтересовался Платов. — Хорошо было бы провести крестный ход, чтобы предотвратить кровопролитие.

— Крестным ходом не поможешь. Мы построимся и будем ходить маршем вокруг Белого дома, пока они не сдадут свои депутатские полномочия, — ответил Кудинов.

— Да он весь оцеплен милицией! Вокруг растянута колючая проволока. Надо реально представляете обстановку, — сказала Ольга.

— Вы занимайтесь школой, а нам позвольте заниматься своими делами, — сухо прервал ее Кудинов.

Родом атаман был из Новочеркасска. Худощавый, высокого роста он любил резать правду-матку в глаза. В начале девяностых годов, когда в Новочеркасске проходил первый казачий круг, Кудинов перед его началом обратился к приехавшим со словами, что любое дело должно начинаться с молитвы. Казаки построились и пошли в церковь, где их со слезами встретил дьякон: «А я-то думал, что. казаки забыли веру православную!» Впервые казаки заявили о себе, как о реальной силе, в Приднестровье. Воевали они там храбро и отчаянно. О них заговорили. Особенно после того как, выступая на съезде славянских народов, Кудинов сделал заявление, которое было озвучено почти всеми средствами массовой информации.

«Сначала мы на танках дойдем до Бухареста, а потом повернем их на Москву», — сказал атаман.

Власть обратила на это внимание, а вскоре Ельцин издал Указ «О возрождении казачества». С тех пор Кудинов стал яростным сторонником Ельцина, считая его гарантом возрождения казачества.

— Оленька, вы не расстраивайтесь, — начал успокаивать Щедрину Платов, когда закончилось совещание. — Вы же видите, атаман человек прямолинейный.

Тем временем, события в Москве развивались стремительно. Сделав несколько неудачных попыток распустить Верховный Совет, Ельцин решился на крайнюю меру. В обстановке строжайшей секретности ближайшее окружение разработало план по разгону Верховного Совета. Было принято несколько сценариев. Первый, на тот случай, если депутаты сдадутся на милость и возьмут отступные. Тогда и дело с концом. Другой вариант предполагал силовые меры. На войне, как на войне. Дойдет дело до крови, пусть на себя пеняют. Пусть потом жалуются в ООН, Красный Крест, Страсбургский Суд. Но многие советники Ельцина говорили ему, что до этого дело не дойдет.

В ночь на четвертое октября 1993 года в подъезд здания Генерального штаба зашел неприметный с виду мужчина.

— Я Захаров, — сказал он часовому, предъявив удостоверение заместителя начальника Службы безопасности президента. — Мне нужен дежурный.

Часовой, внимательно изучив документ, вызвал дежурного.

— Я Захаров, заместитель начальника Службы безопасности президента, — вновь представился мужчина. — Мне нужен министр обороны.

— Пройдёмте, — сказал дежурный, посмотрев удостоверение. И повёл его к кабинету министра обороны.

В коридоре было пусто, а в кабинете — полутемно. Лишь в углу горела настольная лампа. Никого не было, и Захаров с интересом стал разглядывать кабинет министра. В это время из смежной комнаты вышел невысокий плотный человек в тельняшке, бриджах и домашних тапочках. Это был Павел Сергеевич Грачёв.

Увидев стоящую в темноте фигуру, Павел Сергеевич оторопел.

— Ты кто такой? — спросил Грачёв.

— Я Захаров, — ответил Геннадий Иванович. — Заместитель начальника Службы безопасности президента. Зашёл предупредить на всякий случай, что скоро сюда прибудет президент.

Грачев подумал: «На всякий случай в кабинет министра обороны не заходят. И какой президент должен прибыть?»

— А какой президент? — осторожно спросил он.

— Президент у нас один, всенародно избранный, — удивленно вскинув брови, ответил Захаров.

— Ну, слава Богу, — с облегчением вздохнул Павел Сергеевич и нажал кнопку:

— Всех генералов, находящихся в здании, ко мне.

Тут же началась суета, стали появляться люди.

«Откуда они взялись? — удивленно подумал Захаров. — Ведь никого не было».

В свое время он служил с морском спецназе ГРУ, который был создан на подобие американских «морских котиков». Был профессионалом своего дела, совершил более семисот парашютных прыжков в ночное море. Любил больше молчать, но если высказывался, то коротко и жестко. В период ломки и распада государства он возненавидел болтуна Горбачева и стал, вместе с Коржаковым, одним из самых преданных сторонников Ельцина, считая, что только с ним может возродиться Российская армия и вместе с нею Российское государство.

Около двух часов ночи, в кабинет министра обороны вошли Ельцин и начальник его охраны Коржаков. Премьер-министр Черномырдин и министр внутренних дел Ерин пришли раньше. Руководство Министерства обороны во главе с Грачёвым было в полном составе. Борису Николаевичу доложили обстановку.

— Что будем делать дальше? — спросил Ельцин.

Наступила мёртвая тишина.

— Я говорю, как будем выкуривать их из Белого дома? — ещё раз, настойчиво спросил президент.

И опять все промолчали.

— Борис Николаевич, — нарушил наконец тишину Коржаков, — здесь находится мой заместитель, капитан первого ранга Захаров, который готов изложить конкретный план по взятию Белого дома.

— Где он? — спросил Ельцин, оглядев кабинет.

— Мы его сейчас пригласим.

В кабинет вошёл Захаров. Он немного оробел, увидев столько генералов во главе с президентом. Все уставились на него. Но после первых фраз робость прошла, и он коротко изложил план захвата Белого дома:

— Чтобы взять Белый дом, нужно десять танков и немного людей, — сказал он.

Президент спросил у начальника Генштаба:

— У вас есть десять танков?

— Танки-то у нас есть, но танкистов нет, — ответил тот. — Они на картошке.

— Вы что, во всей армии не можете десять танкистов найти? — возмущенно протянул Ельцин. — Пусть офицеры садятся в танки и ведут их к Белому дому.

— Я сейчас всё выясню, — вмешался в разговор генерал Кондратьев. — Дам команду, будут и танки и танкисты.

— Десять минут даю, чтобы вы доложили о выполнении, — грозно сказал Ельцин.

Захаров стал излагать подробности:

— Сначала по радио, через громкоговорители, необходимо предупредить осаждённых, что будет открыт огонь по Белому дому. Если они не сдадутся, то только тогда начнём стрельбу по верхним этажам.

На генералов план Захарова подействовал. Они слушали молча и безропотно, наконец-то нашелся человек, готовый взять на себя ответственность за эту черную, неблагодарную работу. Никто о столь решительных и радикальных действиях и не помышлял. Да и не было у них желания распутывать и разгребать то, что наворотили за последнее время политики.

Ельцин выслушал Захарова, хмыкнул, затем обвел присутствующих долгим, тяжелым взглядом:

— Согласны? Будут у кого-нибудь замечания?

Все промолчали. В эту минуту каждый понимал, что своими словами они мало, что могут изменить. Получалось так, что Теперь они не только свидетели, но и участники, какого-то постыдного и неприличного действия. Они уже знали о расстреле людей в Останкино. Но то побоище можно было свалить на внутренние войска, на командира группы «Витязь» Лысюка и на командующего внутренними войсками генерала Анатолия Куликова. Здесь же, напуганный пролившейся кровью, Верховный главнокомандующий предлагал рубить головы непокорным стрельцам и холопам сообща. Хасбулатова и Руцкова в армии не любили. Первого за то, что, выстилая дорогу к власти Ельцину, тот какое-то время был рядом. А после повел линию на разрыв с президентом. Начал критиковать его политику, на глазах всего честного мира выразительно щелкнув себя по горлу, обвинять в пьянстве. Такое среди военных не приветствовалось. Уж если начал служить, то служи до конца. Или иди в отставку. Как и многие, генералы считали, что. Верховный Совет мешает президенту проводить реформы. А Руцкой, тот вообще был для них выскочкой, волею случая ставший вторым человеком в государстве. И вот на тебе, захотел стать президентом. Оставшихся в Белом доме депутатов они не воспринимали всерьез. Но ситуация приняла дурной оборот: в центре Москвы демонстрации, Белый дом, точно концлагерь, обнесен колючей проволокой, провинция готова выйти из-под контроля московской власти. Забрезжила русская смута, кровавая и беспощадная. Впервые в новейшей истории во внутренние разборки втягивали армию. Собравшиеся генералы открыто поддерживать то, с чем они были в душе не вполне согласны, не хотели. Кто заварил, пусть тот и расхлебывает.

— Решение принято, — констатировал президент. — В семь утра прибудут танки. Тогда и начинайте.

— Борис Николаевич, я соглашусь участвовать в операции, если у меня будет ваше письменное распоряжение, — подал голос Грачёв.

Опять возникла напряжённая тишина. У Ельцина появился недобрый огонёк в глазах. Он молча встал и направился к двери. Около порога остановился и подчеркнуто холодно посмотрел на Грачёва:

— Я вам пришлю письменный приказ… Нарочным.

Ожидая, когда от президента ему пришлют письменный приказ, Павел Сергеевич вспомнил девятнадцатое августа 1991 года. Он тогда командовал ВДВ, и был в курсе всех планов гэкачэпистов. В декабре 1990 года Горбачев, уезжая из страны, боясь переворота, — попросил министра обороны Язова ввести бронетехнику в Москву. Потом пришлось долго объяснять, что войска были подняты для уборки урожая. Но тогда довелось попотеть не ему, а начальнику штаба ВДВ Подколзину.

Утром девятнадцатого августа 1991 года в восемь часов зазвонил телефон. Грачев поднял трубку. На проводе был Ельцин.

— Как, разве вы еще… — Павел Сергеевич замялся…

— Против кого переворот, против меня или против Горбачева? — спросил Ельцин.

— Гэкачэпэ за сохранение СССР, — ответил Грачев.

— Значит, не против Горбачева, — разочарованно протянул Ельцин и положил трубку. Позже Павел Сергеевич не раз благодарил Бога, что не успел закончить фразу. А то быть ему, как и Язову, в Лефортово.

После разговора с Ельциным в то утро Грачев начал разыскивать посланного к Белому дому заместителя по боевой подготовке ВДВ генерала Александра Лебедя. Ему, как самому надежному, на кого Павел Сергеевич мог положиться, была поручена охрана Верховного Совета. Когда Лебедь вышел с ним на связь, Грачев потребовал, чтобы тот выехал в штаб ВДВ, чтобы согласовать дальнейшие шаги. И когда Лебедь появился в штабе, Павел Сергеевич разразился трехэтажным матом. В это же время Радио России оповестило, что генерал Лебедь расстрелян за переход на сторону демократов.

Лебедь вернулся к Белому дому 20 августа, видя, что вокруг Белого дома складывается нездоровая ситуация и нет приказа на штурм, Павел Сергеевич принял решение отвести войска от Белого дома. Бронетехника ушла под аплодисменты демократов. Были довольны все — и демократы, и Министерство обороны. Кровь не пролилась. Грачев понимал: отдай он приказ на штурм, все бы свалили на него, как было в Вильнюсе, Баку, Тбилиси. Но если бы такой приказ последовал, то Александр Лебедь, безусловно бы, его выполнил и стал бы не спасителем демократии, а ее душителем. Теперь ситуация повторялась. И вновь подставляли армию. Письменного приказа он так и не получил. Ельцин и здесь остался верен себе…

Уже под утро спецгруппа «Альфа» отказалась штурмовать Белый дом. Но Ельцин и Черномырдин уже решили идти ва-банк.

На рассвете четвертого октября в Москву вошли танки.

На другой день с утра каналы телевидения на весь мир транслировали трагедию, происходящую у Белого дома: репортажи «Си-Эн-Эн» о расстреле здания Парламента России из танков.

Ведущий программы «Русский дом» Александр Крутов с горечью констатировал: «Впервые с 1917 года на улицах Москвы произошла трагедия: русские стреляют в русских».

А ведущая «Си-Эн-Эн» в начале передачи бесстрастно, точно показывая для школьников учебный фильм, сообщила: «А теперь посмотрим, как русские будут стрелять в русских».

Для всего российского общества это был даже не шок. Тот, кому они поверили, кто должен был сделать их жизнь похожей на американскую, решил действовать в центре столицы, как подгулявший ковбой. Народ, который до смерти боялся новой войны, получил ее в центре Москвы. К ночи, расстрелянный из танков, Белый дом полыхал. Рядом горело здание мэрии. К вечеру в здание парламента вошли офицеры «Альфы» и уговорили депутатов сдаться. На крыльцо центрального входа вывели Руцкого, Хасбулатова, генералов Ачалова, Дунаева, Баранникова и увезли в Лефортово. Генералы Александр Коржаков и Михаил Барсуков отбирали у вышедших из здания депутатов удостоверения, чтобы через некоторое время лично доложить Ельцину о взятии Белого дома.

И депутаты, лишенные всех полномочий, лишенные депутатских удостоверений, сквозь милицейские кордоны стали прорываться на свободу. Но во тьме, во дворах им была устроена фильтрация: их обыскивали, избивали, для острастки ставили к стенке. И очень многие, которые стелили Ельцину путь к власти, жалели, что на съездах народных депутатов, когда Борис Николаевич просил дополнительных полномочий, их ему давали, думая, что они ему действительно нужны для блага России.

После того, как Коржаков и Барсуков сдали арестантов коменданту Лефортово и прибыли в Кремль, там уже по случаю победы над Верховным Советом, заканчивалась грандиозная пьянка. Но среди гуляк, не было тех, кто принес эту самую победу Ельцину. Когда Коржаков с Барсуковым зашли в комнату, Ельцин самолично налил героям по стакану водки. Впервые на душе соратников возникло неприятное ощущение от увиденного. Недаром говорят: скажи с кем ты пьешь, и я скажу кто ты.

Они понимали, что теперь это был уже не тот Ельцин, который в августе 91-го выходил к народу и просил прощения, что не уберег троих молодых людей, которые полезли в БТРы вытаскивать солдат. Средства массовой информации того времени, используя тактику информационной войны, кричали, что нет пощады убийцам в военной форме.

Некоторых депутатов и защитников Белого дома привели на стадион «Красная Пресня» с поднятыми за голову руками под охраной спецназа МВД.

В наступившей темноте вдоль задержанных прохаживался уже принявший на грудь майор спецназа Николай Никищенко — высокого роста, круглолицый, лет тридцати пяти детина.

Увидев на одном из задержанных значок Союза офицеров, он сказал:

— Выйти из строя.

Офицер вышел, его взяли под руки два бойца и куда-то увели. Продолжая осматривать задержанных, спецназовец остановил взгляд на черноглазом, щуплом человеке с интеллигентской бородкой и депутатским значком:

— А ну, жидовская морда, поди сюды.

Депутат продолжал стоять.

— Я кому сказал? Поди сюды!

Депутат усмехнулся, и тогда Никищенко ударил его ногой. Как по команде к депутату подскочили еще двое спецназовцев и тоже начали бить…

Над Москвой опускалась ночь, где-то грохотали танки, слышались стрельба, пьяные выкрики, солдатский мат.

Утром, но уже в отделении милиции, Никищенко продолжал допрашивать задержанных депутатов. От выпитого ночью у него разламывалась голова, и он хотел побыстрее закончить эту неприятную процедуру. Еще больше раздражало его, что начальство дало указание: все допросы запротоколировать. «Расстрелять бы их всех, да и дело с концом, — зло думал он, поглядывая на народных избранников. — Устроили всем козлячью жизнь, а еще права пытаются качать». Но те, кому было положено вести протокол, почему-то отсутствовали, и Никищенко обречено водил пером по бумаге. Неожиданно он поднял голову и спросил у депутатов.

— Скажите, а слово дэпутат пышиця с вэликой буквы чи с малой?

— Те, кто остался в Белом доме, с великою, — усмехнувшись, сказал кто-то из депутатов. — А кто ушел к президенту, те — с маленькой.

Так советская власть, родившаяся под залп крейсера «Аврора» и обстрел из орудий большевиками московского Кремля (в тот момент, когда в Успенском храме Кремля шло заседание Архиерейского Собора Русской Православной церкви), прекратила свое существование под залпы танков с Бородинского моста. Никто из политиков и депутатов не пострадал. Только почти полторы тысяч жизней простых русских людей было положено в эти дни на поле брани…

В начале октября Лихой, Быстров, Савельев и Ольга Щедрина приехали в Москву. Город встретил их осенним дождем, сумрачными лицами людей.

— Давайте спланируем так. Мы с Олей занимаемся музыкальными и духовными делами, — предложил Савельев. — Вы — отмечаете командировки. Вечером неплохо бы сходить и культурно отдохнуть. Я позвоню Геннадию Ивановичу Захарову с Варей. Они тут все знают, куда можно сходить.

В вагоне подземки они обратили внимание, что на них косо смотрят и сторонятся. При выходе из метро, Лихой спросил у торгующей сигаретами женщины:

— Не подскажите, как пройти к музыкальному магазину?

— Музыки ему захотелось?! — неожиданно выкрикнула женщина. — А ну, вали отсюда!

Проходящий мимо мужчина плюнул в сторону Лихого. Дмитрий оторопело посмотрел на него.

Вечером они поехали к Варе. Жила она в коммунальной квартире. Долго шли длинным полутемным коридором. Наконец нашли нужный номер, постучали в дверь. Она неожиданно легко подалась. Перед ними, в тельняшке с половой тряпкой в руке и закатанных до колен трико, стояла Варя.

— Вовремя подоспели, — смахнув локтем волосы со лба, выдохнула она.

— А мы всегда вовремя, — улыбаясь, ответил Захаров.

— Тогда раздевайтесь и побыстрее.

— Совсем? — спросил Захаров. — Или вначале пройдем медосмотр? Можно я хоть вам цветы вручу.

Он протянул Варе букет.

— Какие цветы, — устало сказала она. — Вы гибель Титаника видели? Нет? Сейчас увидите.

Она сделала шаг в сторону. Захаров увидел закатанный ковер, стулья на столе. На полу в воде плавали тапочки.

— Да, дела! — озадаченно протянул он.

— Варвара, десантники к вашим услугам, — подал голос Савельев из-за спины Захарова.

— Десанту здесь делать нечего, — усмехнувшись, сказал Захаров. — Тут дело спасти может только морская пехота.

— Вообще-то мне нужен Шойгу, — сказала Варя. — В этом дурдоме вялотекущая чрезвычайная ситуация. Второй раз за последний месяц у моего соседа эмвэдэшника наверху трубы прорвало. А он опять в командировке, где-то в очередной горячей точке. Дома все течет, а он, видите ли, там тушит. Не знаю, что делать, кому писать. Живу, как под дырявым аквариумом. Уехала бы отсюда, куда глаза глядят.

— Надо ехать к нам в Волгоград, — раздеваясь, сказал Савельев. — Но не на один день. И предупредить заранее. А то меня, как и твоего верхнего соседа, опять в командировку пошлют.

— Алексей, не оправдывайся, а скажи, что не хотел меня видеть.

Савельев вспомнил, как месяц назад, вернувшись из Ростова, он в клубе встретил Платова. «А тут тебя одна молодая и интересная особа спрашивала», — сказал ему Платов. «Ничего, если надо спросит еще, — ответил Савельев. — Так на чем мы в прошлый раз остановились? Ах, да! «Прощание славянки». «Так славянка, что спрашивала тебя, кажется, прощается с генералом, — поглядывая в окно, заметил Платов. — В Москву улетает». Савельев глянул в окно и увидел Варю. Она садилась в генеральскую машину. «Что же вы мне раньше не сказали!» — воскликнул Савельев и бросился к выходу. «Интересный человек. Мы ему не сказали, — засмеялся Платов, поглядывая вслед тронувшейся машине. — Может, надо было еще в Ростов позвонить? Зря капитан торопится. Опоздал, упорхнула москвичка».

— Варенька, я вас не хотел видеть? Когда от клуба ваша машина тронулась, я бежал за ней так, что чуть генерала не сбил.

— Врет, — уверенно заявил Захаров. — У него нога прострелена.

— А вот это запрещенный прием, — сказал Савельев. — Да, была, а сейчас я не только тебе, но и скаковой лошади фору дам.

— Герой, герой! — засмеялась Варя. — Но мне сейчас позарез нужен не бегун, а сантехник. Воду отключить, стояк перекрыть. — и, глянув на застывшего Захарова, улыбнувшись, скомандовала. — Вот что, полковник, поскольку ты здоров и вид у тебя, бравый, начальственный. Сходи в ЖЭК. Пусть слесаря пришлют. А ты, Леша бери таз, будешь воду в туалет сливать.

Варя с Савельевым ходили по комнате в тельняшках и выжимали собранную воду в таз. Наконец появился Захаров. Прямо с порога он начал раздеваться. Под рубахой у него тоже оказалась тельняшка.

— Я же говорил, морскую пехоту только за смертью посылать, — шутливо сказал Савельев. — Товарищ полковник, можете не раздеваться. Докладываю, стояк перекрыт, вода в унитаз слита. — И уже тише добавил. — Ваша карта бита.

— Да слесарь у себя дома пьяный в стельку лежит, — как бы не замечая последних слов Савельева, стал оправдываться Захаров. — Я попытался жэковских построить, так они на меня полкана спустили. Чуть ли не я во всем виноват.

— И тебе прилетело. Сейчас нашему брату гражданским лучше не попадаться, — заметил Савельев. — Всю свою злость на военных выливают.

— И правильно делают, — подала голос Варя. — Учинить такое в центре Москвы! Людей постреляли. Какая дикость!

— А чего они там засели, — хмуро ответил Захаров. — Против власти поперли.

В последние дни ему было не по себе. Не предполагал он, что из той его затеи с танками получиться кровавая каша. После взятия Белого дома он обошел здание, увидел выбитые стекла, вывороченный пулями и снарядами паркетный пол, трупы людей.

Захаров решил переменить тему разговора.

— Ладно, хватит о плохом. Ребята приехали, надо это как-то отметить.

— Хорошо бы их в театр сводить, — сказала Варя.

— Это мы организуем! — воскликнул Захаров. — Но сегодня уже поздно. А завтра я билеты в Большой возьму.

— То — завтра. А чем сегодня их занять?

— Знаю я тут одно тихое место. Посидеть можно и потанцевать. Вы здесь верно заметили: все отрицательные эмоции мы сегодня получили. Надо бы зарядиться положительными.

Вечером, устранив неполадки с водой, они решили сходить в пивной бар. Заказали пива и, ожидая, сели за столик.

— Ты знаешь, Коля, мне сегодня впервые за всю жизнь противно и стыдно, что я, действующий офицер, и не могу объяснить, что произошло. Почему такие же, как и мы, офицеры стреляли в безоружных людей, — сказал Лихой Быстрову. — Тут одна тетка меня палачом обозвала.

— Мы попали в столицу в тот момент, когда министр обороны после взятия Белого дома запретил офицерам появляться в форме на улицах Москвы. Сегодня наша форма действует на людей, как красная тряпка на быка.

— Дожили! — воскликнул Лихой. — Но причём здесь я, если какие-то чудаки на букву «м» начали друг в друга стрелять? Устроили меж собой политические разборки, но зачем армию было втравливать?

Савельев молча, не поднимая глаз от стола, слушал офицеров, на щеках его то и дело появлялись желваки.

Неожиданно в бар вбежали спецназовцы и остановились у дверей. Следом вошел майор Никищенко, расставив широко ноги, громко выкрикнул:

— Всем приготовить документы на проверку!

У входа за столиком сидели трое подвыпивших мужиков. Один из них с вызовом запел:

— Артиллеристы, Боря дал приказ, артиллеристы, зовёт Бурбулис вас, из сотен тысяч батарей под слёзы наших матерей по нашей Родине — огонь, огонь!

— Ну, ще тоби, москальская харя, мало дисталось? — неожиданно взбеленился Никищенко и, схватив поющего за воротник куртки, потащил к двери. Мужчина захрипел, лицо его стало сизым. Быстров вскочил из-за стола и вступился за мужчину. Спецназовец, не раздумывая, ударил Быстрова. Все произошло мгновенно, никто из присутствующих не успел сообразить, как вести себя в такой ситуации. Из-за столика вскочил Лихой.

— А ты знаешь, падла, что такое танковая атака! — крикнул он и кинулся на омоновца. Никищенко уклонился, и Лихой упал на пол.

Когда началась драка, Савельев полез в карман, чтобы достать свое удостоверение и остановить побоище. Но, поймав глаза Никищенко, понял, что этот молодец сначала бьет, а лишь потом слезы льет. И в голове у него замкнуло. Так бывало в детстве, когда двор шел на двор. Кто первым начнет, тот и победил. Увидев, что упал Лихой, он, уже не думая, врезал спецназовцу в ухо. Тот грохнулся на пол рядом с Лихим.

— Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, — прокомментировал Савельев и бросился на выручку товарищам. Варя с Ольгой с криками пытались разнимать дерущихся. Но тех это только раззадорило. В зале поднялся визг, начали опрокидываться столы, зазвенела разбитая посуда. Офицерам кинулись помогать гражданские «барды», которые собственно и спровоцировали драку Спецназовцы по рации запросили подкрепление.

С синяками на лице Лихой, Быстров, Савельев и Никищенко стояли перед командующим внутренними войсками Анатолием Куликовым. Прохаживаясь по комнате, он говорил жёстко и отрывисто.

— Позор! Офицеры! Нашли время и место для драки! Вы зачем приехали в Москву?

— Позвоните в штаб корпуса, там вам ответят, зачем, — устало сказал Лихой.

— А вы, майор спецназа, что вам понадобилось в пивном баре?

— Известно зачем. Пивка попить, на столичную публику посмотреть. Что мы не люди. Или уже нельзя?

— Москва — это вам не Мюнхен. Кругом! Шагом марш!

В коридоре Лихой и Никищенко некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Кажишь, недовго музика грала? — усмехаясь, буркнул спецназовец, показывая глазами на синяк на лице Лихого.

— Недолго фраер танцевал, — огрызнулся Лихой. — Прошу запомнить, армия это вам не московские старушки. Мы бить себя не позволим.

— Передавайте привет дамам. Если бы не они, то мы бы вас размазали.

— Чья бы корова мычала, — проходя мимо, буркнул Савельев.

После прилета в Волгоград офицеров вызвал Рохлин. Прохаживаясь по ковровой дорожке, он начал разносить своих подчиненных.

— Я вас куда послал? В командировку. А вы что, решили в Первопрестольной пивной путч учинить? Нашли с кем связываться!

— Так мы культурно сидели, танцевали. Не каждый же день в Москву приезжаем. А они ввалились и начали лицом к стенке ставить, карманы выворачивать, людей хлестать. Видимо, решили демократизаторами, извиняюсь, дубинками, демократию насаждать. Ну, мы и вмешались в этот процесс.

— Знаю. Ну и чем все закончилось?

— Как сказал после ваш друг Геннадий Иванович Захаров, морду в кровь, но корпус не опозорили.

— Не этим достигается честь, — хмуро сказал Рохлин. — Не этим. Скажите спасибо Ольге Владимировне. Она вам тут такую защиту устроила, что я подумал, вам надо ордена вручить. Но я вам объявляю по выговору. Запомните: армия вне политики. И пока мы этого придерживаемся, никто не посмеет плюнуть в нашу сторону. Помните, Суворов говорил, что суть военной добродетели: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала. Привыкайте заранее прощать погрешности других и не прощайте никогда себе своих собственных. Обучайте подчиненных и подавайте им пример собою. А теперь я хочу спросить, какой пример вы им подали?

— Товарищ генерал, не мы первые начали, — сказал Быстров. — Вот им бы эти слова и сказать.

— Им это скажут их командиры, — сказал Рохлин.

События последнего времени не располагали Рохлина к веселым размышлением. Опять армия была втянута в кровавую разборку теперь уже в центре столицы. Что же ожидает страну завтра? Рохлин, как и многие офицеры, в конфликте ветвей власти был на стороне Ельцина. Борис Николаевич импонировал ему своей мужицкой прямотой. Как и многие, Рохлин во всем винил Верховный Совет и был искренне уверен, что он мешает всенародно избранному президенту. Казалось, уберут этих депутатов-говорунов, и все пойдет, как надо. Волков рассказывал ему, как 21 августа 1991 года здесь, в Волгограде, на малый Совет был приглашен начальник гарнизона Авакумов. Демократы спросили, будет ли он выводить танки на улицу?

— Не вижу смысла, — ответил Авакумов.

— Ну, может быть, чтобы раздавить митинг и демократию?

— Танки могут мять асфальт, давить траву, а здесь давить некого. Двадцать человек «демшизы» и человек сто любопытных. Сами разойдутся.

— Но вы скажите, будут выведены танки? — настаивал кто-то из присутствующих.

— Если будет приказ из Москвы, то выведем, — ответил Авакумов.

После того, как по радио сообщили, что в Москве арестованы члены ГКЧП, демократы начали кричать, что нужно арестовать Авакумова, поскольку тот подчинялся приказам министра обороны, а не демократии. А после у них и вовсе поехала крыша. Некоторые договорились до того, что нужно арестовать всех, кто улыбался во время путча. Десятки тысяч доносов пошли в Верховный Совет на тех людей, кто хотел сохранения СССР В основном, составителями этих листков были те люди, кто громче всех кричал и продолжает кричать о 37-м годе. Эти люди после августовского путча не исчезли, более того, многие из них заняли высокие должности. Рохлин это хорошо знал и старался вести себя в октябрьские дни осмотрительно.

Чтобы не омрачать себе настроение, он в последнее старался не смотреть телевизор и не читать газет. Да и некогда это было делать. Все свободное время он посвящал корпусу. Здесь дел, как говорится, было невпроворот. Впрочем, свободное окно для него нашлось. Позвонил Шабунин и спросил, не сможет ли Лев Яковлевич в составе официальной делегации посетить Австрию. Подумав немного, Рохлин согласился.

В Вену они приехали по приглашению мэра австрийской столицы. После того, как самолет приземлился в аэропорту, Рохлин с сослуживцами сел в комфортабельный автобус, который по хорошей выглаженной дороге повез их по старинным улицам Вены. Сидевший рядом с ним Приходченко, тихо говорил:

— Кто бы мог подумать, что я побываю в Вене? Штраус, Венская опера, голубой Дунай — это я понимаю. А то у меня всю жизнь — то Заполярье, то Закавказье. Всё «за», а теперь Европа.

— Европа тоже «за»: заграница, — рассмеявшись, сказал Рохлин. — Надо попробовать венское пиво, говорят, хорошее. Сравним с нашим.

Приходченко подружился с Рохлиным еще во время службы в Закавказье. Это был один из самых опытных офицеров корпуса: добрый, отзывчивый, готовый на все ради службы. Любил Рохлин, как Приходченко, с украинским говорком, рассказывает анекдоты, как четко, без напоминаний выполняет его поручения. С такими, знающими свое дело людьми, ему было легко находить общий язык. Они быстро сдружились, и частенько их можно было видеть вместе. Вот и за границу они поехали вместе. Экскурсовод тем временем рассказывала о городе, о его истории:

— Девушка, а в Австрии водку делают? — спросил Приходченко.

— Водку делают везде, — ответила экскурсовод. — Австрийский шнапс изготовляют по старинному рецепту из отборных сортов пшеницы.

— Смею предположить, что «Завалинки» у них нет. — Рохлин подмигнул Приходченко. — А то захожу я как-то в московскую забегаловку, беру закуску, мне подают «Завалинку» и утверждают, что это не водка, а загляденье.

— Ты бы посоветовал им запихать ее себе в…

— Вот что, лингвисты. Давайте отставим изыски! — рассмеялся Рохлин. — Совсем забыли, что мы не у себя дома, а в заграничной командировке.

Вечером, после короткого отдыха, их привезли к большому особняку со строгим палисадником и аккуратно выстриженным кустарником. Гости вышли из автобуса и по дорожкам, выложенным старинным красным кирпичом, прошли в особняк. Его широкие окна ярко светились. Гостей провели по мраморной лестнице в зал, в середине которого располагался богато сервированный стол. Зал был заполнен мужчинами в смокингах и женщинами в роскошных декольтированных платьях. Мэр давал прием в честь высоких гостей из России. Генерала приветствовал седоватый мужчина в строгом костюме и в очках с золотой оправой. Рядом с ним находилась молодая красивая женщина. Это были мэр Вены и его супруга. После коротких приветствий всех пригласили к столу. Рохлина усадили напротив мэра с женой. Рядом расселись офицеры. Мэр встал:

— Я поднимаю бокал за командующего армией в Сталинграде. Сталинград — это символ трагедии двадцатого века. Мне бы хотелось, чтобы подобное больше никогда не повторилось в современной истории!

Рохлину подали маслины, он взял их пальцами, внимательно слушая выступающих. Заместитель комкора по тылу шепнул генералу на ухо:

— Товарищ генерал, маслины едят вот этой вилочкой.

— Генерал, вы были в Афганистане? — неожиданно спросил у Рохлина мэр.

— Где я только ни был: от Кандагара до заполярного птичьего базара, — шутливо ответил Рохлин. — Везде понемногу, по долгу службы. А вот в ваших краях впервые.

Принесли ещё одно блюдо. Рохлин взял вилку и начал есть.

— Товарищ генерал, а это блюдо едят другой вилочкой, — опять шепнул ему на ухо заместитель по тылу.

Генерал резко обернулся к нему:

— Полковник, ещё слово скажешь, и ты у меня от Вены до Сталинграда строевым пойдёшь, — громко сказал он. — Когда дома в Волгограде будешь вот так же накрывать столы, тогда и подсказывай, как надо вилку держать! Сам знаешь, нас в армии ничего кроме автомата держать не учили.

За столом сразу все притихли. Никто не понял, что произошло. Когда переводчик перевёл мэру смысл разговора генерала с полковником, тот рассмеялся от души:

— Браво, генерал, браво! Зольдат он везде зольдат.

Рохлин встал с фужером шампанского:

— Дамы и господа! Я хочу произнести тост за ваш прекрасный город, за то, чтобы русские и австрийские солдаты больше не поднимали друг против друга оружие, а встречались всегда в такой теплой обстановке.

После того, как переводчица перевела, мэр повторил:

— Браво, генерал, я восхищен вами!

На следующий день Рохлин, Волков и Приходченко отправились на кладбище воинов. Их сопровождал гид-переводчик. Проходя среди памятников, Рохлин вспомнил неприбранные, заваленные мусором и сгнившими оградками российские кладбища и с каким-то укором для себя отметил: «Да, умеют они ухаживать за могилами». Со стыдом он вспомнил вывод войск из Германии, когда президент России дирижировал немецким оркестром и дурным голосом исполнял «Калинку». И как губернатор Иван Шабунин пытался через Ивана Рыбкина усовестить «всенародно избранного»…

— А в Америке есть Арлингтонское кладбище воинской славы. У нас же ничего нет, кроме некрополя на Красной площади, — сказал Приходченко. — Да пара погостов-заповедников для блатных.

Австриец предложил:

— Давайте пройдем к могилам советских воинов.

Могилы были ухожены, дорожки между ними подметены. Здесь они увидели русского священника, читающего панихиду, и стоявших вокруг него нескольких русских женщин. Офицеры остановились неподалеку, и когда панихида закончилась, подошли ближе.

— Вот отпевал тут наших воинов, — сказал Рохлину священник.

— Так они разве были верующие? — спросил Приходченко.

— Они положили жизни свои на поле брани за Отечество, за Россию, — спокойно ответил священник. — А как в Евангелии сказано: «нет больше той любви, чем если кто живот положит за други свои». А вы здесь какими судьбами?

— Мы по приглашению мэра, — ответил Рохлин. — Планируем создать у нас на Мамаевом кургане воинское кладбище. Вот заехали посмотреть, как здесь все устроено.

— Хорошо бы не только воинское кладбище на Мамаевом кургане обустроить, но и часовню возвести, — сказал батюшка. — На всех исторических местах русских сражений стоят храмы или часовни.

— Да, наши традиции мы должны чтить и возрождать, — согласился генерал.

В Волгоград они вернулись ночью. Самолёт приземлился в аэропорту, и офицеры ступили на такой знакомый потрескавшийся асфальт, увидели напомаженных, с одинаково крашенными и коротко стрижеными прическами дежурных по вокзалу. Они сопроводили прибывших до выхода, где, поджидая пассажиров, дежурили в черных куртках, засаленных джинсах и в кепках блинчиком волгоградские таксисты.

— Ну что, как договорились, отметим прибытие на родную землю у Киселева? — спросил Волков у генерала, когда они сели в ожидавшие их машины.

— Да, у нас осталась еще пара часов свободного времени, — глянув на циферблат, сказал Рохлин. — Завтра уже такой возможности не будет. Да и поделиться впечатлениями не мешает. Поехали к начальнику штаба.

Через некоторое время они уже были возле дома, где жил Киселев. В доме светились лишь подъезды. Офицеры поднялись на четвертый этаж. Волков нажал на кнопку звонка. Дверь открыл заспанный хозяин:

— О, с приездом, товарищ генерал! — сказал он, нисколько не удивившись столь позднему визиту — А позднее не могли приехать?

— Могли пораньше, в пять утра, например, — ответил Волков, доставая бутылку импортного коньяка. — Ты не знаешь ещё, что мы тебе принесли. Не надо ничего готовить, у нас с собой есть австрийский шоколад, нарезанная колбаса и шпиг.

— Тоже нашли себе пойло! Мне вчера, мужики из Москвы «Завалинки» привезли. Аж до поясницы прошибает.

— Ты ее возьми и запихай…

— Отставить разговоры, — прервал Волкова Рохлин. — Выпей импортного коньяка. Потом будет с чем сравнить.

Из спальни послышался голос жены:

— Кто там?

— Это по службе, — ответил Киселёв. — Спи.

Гости расположились на кухне.

— Ну, хвалитесь, как Вену брали? — сказал Киселев.

— Вена сдалась без боя, — Рохлин кивнул Волкову: — Показывай.

Тот достал фотографии и разложил на столе.

— Посмотри, что нас больше всего впечатлило, — Рохлин отобрал несколько карточек. — Вот как они относятся к воинским могилам.

— Да-а, Европа, однако! — сказал Киселев, разглядывая фотографии. — Кажется, Суворов сказал: «пока последний солдат не похоронен, война считается не оконченной». Смотри, они и своих похоронили и наших. Другая культура, другое отношение к павшим. Неважно, на чьей они были стороне. А у нас, сколько еще со времен прошлой войны не погребенных. Верно говорят: «если ты не уважаешь своих предков, не погребаешь погибших, то трудно ждать подобного отношения или уважения к самому себе».

— Тут есть мысль, надо обсудить. — сказал Рохлин. — На Мамаевом кургане нужно выбить место не только под мемориальное воинское кладбище, но и под часовню. Скоро ведь пятидесятилетие Победы. Под это можно попытаться решить вопрос.

— Сейчас, подождите немного, — сказал Киселев и ушёл в комнату. Возвратился с альбомом. — Я тоже хочу кое-что показать. Когда служил на Дальнем Востоке, отмечали День Победы. Видите — это художественная постановка. А получилось как на самом деле: воссозданы картины настоящего боя времён Великой Отечественной войны.

Рохлин тут же загорелся:

— А мы сделаем по-другому! На День Победы покажем не просто отдельные картинки, а полномасштабный театрализованный штурм Мамаева кургана. Выведем технику, создадим динамику настоящего боя, чтобы народ вспомнил о героическом прошлом Сталинграда. И ветеранам будет радость.

Часы на кухне пробили три часа ночи. Генерал сказал Киселеву:

— Значит, завтра, вернее уже сегодня, к девяти ноль-ноль подготовь приказ о создании роты почетного караула и группы, которая устроит маленькую «войну» на Мамаевом кургане. Изложи свои мысли о создании мемориального кладбища. Жду приказ на подпись. Ну а мы поедем к Шабунину хвалиться, как Вену брали.

На полигоне в Прудбое офицеры под руководством майора Игоря Корниенко проводили занятия с чеченскими «студентами». Обучали их стрельбе из стрелкового оружия, танков, миномётов. Перед обедом к «студентам» подъехал УАЗик. Из него выскочил Приходченко, подошёл к Корниенко. Они отошли сторону и сели на землю под тень УАЗика.

— Игорь, обстановка хреновая, чувствую, что пахнет жареным, — хмуро сказал Приходченко. — Такое ощущение, что нас опять хотят втянуть в какую-то авантюру. Из Москвы пришло распоряжение: передать танки, самоходки с полным боекомплектом представителям чеченской оппозиции, погрузить все это в эшелоны и отправить на Северный Кавказ. Делай выводы. Уверен: это не последняя наша встреча с этими «студентами». Теперь вот что, — Приходченко протянул Корниенко листок бумаги. — Всех «студентов» по этому списку под предлогом привезти недостающие документы, сегодня же отправь в Грозный. Из других списков их фамилии убери.

— Предлог уж больно несерьезный, — Корниенко сунул бумагу в нагрудный карман.

— Другого не нашли, — Проходченко поднялся. — Мы же бюрократы, канцеляристы, нам документы нужны. Без них — никуда.

— Понятно, — Корниенко тоже встал. — Пошли пообедаем.

— Нет времени, мне ещё надо проверить своих разведчиков. У них и пообедаю и поужинаю.

Начальник службы безопасности президента Александр Васильевич Коржаков вызвал своего заместителя Захарова.

— Геннадий Иванович, тут Степашин наметил сто первый вариант смещения Дудаева. Грачёв план одобрил. Слетай в Моздок, посмотри, что там ещё придумал этот «мудрец».

Захаров вылетел в Моздок и через два часа был у директора Федеральной службы контрразведки Сергея Вадимовича Степашина.

Хорошо сориентированный в политической ситуации и сделавший ставку на Ельцина, Сергей Вадимович на мелочи не разменивался. На посту директора ФСК он хотел принести пользу Родине. Но ФСК после многократного реформирования и того удара, который нанес ей Бакатин, была уже не та, что некогда всемогущий КГБ. Кроме того, внешние стратегические противники объявлены стратегическими союзниками. Внутри страны стратегических противников, к тому времени, считай, тоже не было. Лидеры оппозиции хоть и разъезжали по стране, проводили митинги за свержение ельцинского режима, но все они заканчивались пышными банкетами. Поэтому опасности для режима эти деятели не представляли. Только отдельные политические группы грызлись за сферы влияния.

Сергей Вадимович не хотел ввязываться в эти мелкие разборки. В них славы не обретешь, а шею можно свернуть. Он нашёл себе, на его взгляд, более достойное дело. Его подсказала сама жизнь: Кавказ, Чечня, Дудаев. Сергей Вадимович «заболел» идеей убрать Дудаева и обеспечить мир на Кавказе. А если Степашин чем «заболевал», свернуть его с пути было невозможно.

Понимая, кто и с какой целью приехал к нему в гости, Сергёй Вадимович проинформировал Захарова о том, что в Моздоке находятся порядка ста двадцати человек личного состава спецподразделений. Это «Альфа», подразделение управления спецопераций, бывший «Вымпел», а также люди из Центра управления спецопераций Службы безопасности президента. Срок готовности операции — трое суток.

Геннадий Иванович внимательно выслушал Степашина и спросил:

— Как личный состав подразделений окажется у дворца Дудаева в Грозном? Мы ведь шапки-невидимки не имеем.

— Всё гениальное — просто. Мы подгоняем сюда шестьдесят автомашин — «Жигули», «Нивы», «Волги». В каждую машину сажаем по три — четыре бойца, за рулём — чеченцы, которые знают местность. Они окольными тропами доставляют личный состав непосредственно в Грозный. Дальше — выход на исходные рубежи, атака дворца…

— А если хотя бы один чеченец из числа тех, кто будет вывозить наших бойцов, может оказаться предателем? У вас есть уверенность, что этого не будет?

Дать такие гарантии директор ФСК, похоже, не мог. Да и кто бы мог их дать?

— Хорошо, давайте проанализируем, — продолжил Захаров. — У каждого штурмующего хватит боезапаса на десять — пятнадцать минут хорошего боя. Пусть, фантазируем, на полчаса. Им надо действовать быстро, поэтому снаряжать придется по минимуму. Да и сам способ подхода к дворцу, предложенный вами, не предполагает обилия боеприпасов. Далее — рукопашная. Это когда ничего другого не осталось. Допустим, дворец взят, штаб Дудаева уничтожен. У нас пятьдесят процентов раненых и убитых, боекомплектов — ноль. Кто нас будет менять? Кто и как закрепит успех? Ведь мы должны уйти, мы сделали своё дело. А дальше? Что делать с пленными, что делать с ранеными, как будем выносить убитых, и как будут выходить те, кто жив и здоров? Глаза у Степашина потухли.

— Об этом я как-то не подумал, — раздосадовано сказал он.

— А Грачёв знает об этой операции?

— Да, знает. Он её одобрил, — поникшим голосом произнёс Степашин, начиная понимать, что министр тоже толком не разобрался, и этот план никуда не годится.

«Да, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, — подумал про себя Степашин. — Надо думать над новым вариантом».

В двадцатых числах ноября 1994 года, колонна боевой техники подъехала к высокому бетонному мосту через реку, за которой начиналась уже территория Чечни. Танкисты увидели на другом берегу группу машин: «Волги», джипы, и человек пятнадцать чеченцев и русских. Среди них — директора ФСК Сергея Степашина в светлой каракулевой папахе. Чеченцы, показывая руками на подходящую колонну, что-то бурно обсуждали. Степашин дал команду, чтобы танки начали движение через мост.

Головная машина, с Лихим на броне, въехала на мост. Вдруг чеченцы обеспокоено загалдели и замахали руками. Лихой дал команду «стоп» и оглянулся. Следующий за ним танк, сбив ограждение, балансировал на краю моста, грозя свалиться в воду. Механик-водитель, видимо, не растерялся, включив заднюю передачу. Стальные траки, скользя по бетону, вращались назад, удерживая машину. Наконец, зацепившись за асфальт, танк попятился и встал поперек моста. Растерянный механик вылез из люка, вытирая пот с лица. Вокруг собрались солдаты и офицеры, подбежал Лихой. Со стороны чеченцев к танку направилась толпа во главе со Степашиным.

Кто-то из офицеров сказал танкисту:

— Похоже, фрикцион заело. А ты молодец, быстро среагировал.

Степашин подошёл к танкисту, глянул с моста вниз, где, обгладывая валуны, крутилась и пенилась речная вода.

— Солдат, если бы ты туда слетел, то механика я бы нашёл другого, — сухо сказал он. — Но где бы я взял другой танк?

Молоденький механик-водитель должно быть впервые увидел перед собой столь высокое начальство, тараща глаза на пухлые щеки Степашина, стоял навытяжку и то и дело повторял:

— Виноват, не рассчитал.

— Откуда только таких водителей набрали, — все так же сухо начал выговаривать Степашин Лихому. — Ездить толком не умеют.

Резко развернувшись, директор ФСК отошел к сопровождающей его разношерстой группе людей.

Солдаты и офицеры, посмотрели ему в след, покачали головами и разошлись по машинам. Остались только те, кому предстояло разобраться с неполадкой.

Через минуту, Степашин подозвал к себе Лихого:

— Подполковник, на передачу техники даю полтора часа. Пристрелку пусть проведут в степи.

Начальник Управления ФСК по Москве и Московской области Евгений Савостьянов просматривал последний вариант плана об оказании помощи чеченской оппозиции по смещению президента Чечни Дудаева. Раздался звонок, Савостьянов взял мобильный телефон:

— Да, мой план одобрили. Танки должны поддержать оппозицию и смести Дудаева. Сейчас мои люди вербуют экипажи танков.

Вербовка шла непросто. Тем офицерам, которые согласились слетать на неделю в командировку на Северный Кавказ, было предложено оформить отпуска. Кроме того, было обещано приличное вознаграждение. Первыми, кто не только согласился, но и начал агитировать других, оказались офицеры, из которых год назад были сформированы экипажи танков, стрелявшие по Белому дому.

Был в этом деле у Савостьянова и собственный интерес. Он знал, что если все удастся, то его обещали сделать вместо Степашина директором ФСК. «Дудаева надо убирать, — размышлял Савостьянов. — Вместо него надо ставить другого, более покладистого. Совсем «зарвался» парень, забыл, кому обязан. Нефть и доллары глаза застлали, решил кинуть всех. Но мы ему напомним, кто в доме хозяин. Да и для остальных это будет хорошим уроком».

Накануне проведения операции по смещению Дудаева спецназ ГРУ прошел по всему маршруту движения танков. Дороги были заминированы управляемыми минами и фугасами, готовились опорные пункты и засады. Результаты были немедленно доложены руководству, а также командиру одной из танковых колонн, но информация никакого действия не возымела. Создавалась ситуация, выход из которой был один: война…

Штурм Грозного 26 ноября 1994 года чеченской оппозицией с привлечением российских военнослужащих сразу резко изменил ситуацию. Операция провалилась из-за предательства в рядах чеченской оппозиции, не поддержавшей ввязавшихся в бой на окраине Грозного российских танкистов и тех немногочисленных чеченских ополченцев, кто пошел с ними в город на броне. Бездарность руководства по подготовке и проведению операции сквозила из всех щелей.

Потери составили в первый день восемнадцать танков, сорок человек убитыми и сто шестьдесят восемь ранеными. Из девяти командиров отрядов шестеро погибли. Во второй день при очередной попытке блокировать танками президентский дворец оппозиция была окружена прибывшим накануне из Гудермеса отрядом боевиков численностью более двухсот человек, при этом пять танков было уничтожено, а экипажам других танков было выдвинуто требование о сдаче. В плен попало около пятидесяти наступавших — в основном российских военнослужащих. Но для политического руководства России страшнее понесённых потерь оказалась прояснившаяся в полной мере его причастность к конфликту Это, в свою очередь, потянуло за собой усиление позиций исламского фундаментализма в Чечне. Туда потянулись представители радикальных мусульманских организаций со всего мира.

К этому времени исход русского населения из республики из-за невыносимых условий проживания и нарушений конституционных прав граждан принял массовый характер.

На средства политического урегулирования чеченской проблемы рассчитывать уже было нельзя. Превентивные силовые меры тоже оказались неудачными. В недрах правительства и администрации президента России родилась идея восстановления конституционного порядка на территории Чечни путем введения в республику регулярных войск.

Борис Николаевич Ельцин и Александр Васильевич Коржаков обедали вместе. Это было их традицией — обсуждать различные дела за столом. Инициатива обычно исходила от президента. В такие минуты Борис Николаевич чувствовал себя непринуждённо, когда можно было позволить себе немного расслабиться, выпить рюмку — другую, обсудить дела. Здесь он чувствовал себя намного уютней, чем в кабинете.

Коржаков умел слушать президента, а иногда и отваживался давать советы. В силу своего служебного положения он обладал всей необходимой информацией и, процеживая ее, выдавал Ельцину в том виде, в котором тот хотел бы ее слышать. Здесь Коржаков шел проторенной дорогой: многие держатели тайн существовавших империй пользовались, как говорили, «доступом к телу» и влияли на принимаемые решения.

В последнее время Коржакову стали докладывать о суете высших чиновников, которых возбуждала ситуация в Чечне. А там шла борьба за власть, за контроль над нефтью. Для многих не было секретом, что Дудаев, буквально на глазах, терял свою популярность и, судя по всему, дело там шло к гражданской войне.

Во время очередного обеда, сообщив вначале необходимую информацию, которая была приятна президенту, Коржаков решил прощупать, что думает Ельцин в связи с ситуацией на Северном Кавказе.

— Борис Николаевич, я вижу, вас склоняют начать войну с Чечней, — осторожно начал он. — Это может стать роковым шагом. Опыт Афгана нельзя забывать. Начнется война, договариваться станет не с кем. Вчера мне звонил Салманов, помощник Дудаева…

— Я с Дудаевым встречаться не буду. Кто он такой? — поднял брови Ельцин.

— А вам докладывали, что Дудаев восемь раз звонил, пытаясь встретиться с вами?

— Никто мне ничего не докладывал.

— У меня есть расшифровка разговора. Я могу вам дать. Ситуация в Чечне выходит из-под контроля Дудаева. Клановые разборки могут вылиться в гражданскую войну. Дудаев готов идти на такой договор, какой подписан вами с Татарстаном и Башкортостаном. Худой мир лучше войны. Пока пушки не гремят, ещё не поздно разрешить ситуацию миром.

— Нет, я принял решение, и вы меня не убедите. Я с этим Дудаевым на один гектар не сяду.

— Борис Николаевич, подумайте.

— Ладно, — сказал Ельцин, — подумаю.

Вечером того же дня президент встретился с премьер-министром Виктором Степановичем Черномырдиным.

— Мы теряем огромные деньги, — сказал премьер. — Чеченская нефть уходит бесконтрольно. Бюджет ничего не получает. Проект транзита азербайджанской нефти через Новороссийск тоже под угрозой. Азербайджан и Грузия уже фактически находятся под влиянием американцев и англичан. Если мы не восстановим контроль над Чечней, то вся кавказская нефть, ее транспортировка, а следом и политическая ситуация в регионе окончательно окажутся вне нашего влияния. Абхазия при этом долго не продержится. Наши позиции там, в правовом и политическом смысле, безнадежны. Азербайджан проложит нефтепровод по территории Грузии, и нефть потечет к Черному морю мимо России. Поэтому Чечня — наш единственный шанс. Любые договоренности с Дудаевым политически и экономически бессмысленны. Мы только потеряем время. И создадим прецедент для реализации сепаратистских идей в других регионах.

— А что, по другому Дудаева убрать нельзя?

— Дело не только в нем. А, в первую очередь, в тех интересах, которые сформировались в его окружении, в главных чеченских тейпах. Да, если откровенно, и в среде некоторых наших политиков и бизнесменов, имеющих дело с Чечней.

— А раньше этого никто не знал, никто, понимаешь, не видел, — раздраженно буркнул президент.

— Ошибки надо исправлять, — премьеру явно не хотелось вступать в полемику «Не я же, в конце концов, Союз развалил, — подумал он. — И не я суверенитет раздавал этим Дудаевым…»

После встречи с премьером Ельцин окончательно утвердился в мысли о силовом решении чеченской проблемы.

В аэропорту «Северный» города Грозного приземлился небольшой самолет, принадлежащий частной компании. С трапа быстрой походкой, одетый в чёрный костюм спустился Борис Березовский. За ним скатился пухленький неповоротливый человек — его помощник Илья. У трапа их ждал автомобиль «Ауди» и двое в штатском. Шесть человек вооружённой охраны в камуфляже стояли невдалеке у микроавтобуса.

— Рад вас видеть на нашей свободной земле, Борис Абрамович, — поприветствовал его Мейербек. — Нас уже ждут.

Гости и встречающие расселись по машинам и поехали в горы. Автомобили остановились у коттеджа в небольшом распадке. Березовский со своим помощником, сопровождаемые Мейербеком и его напарником, вошли в дом.

Они прошли в большую комнату, оформленную в восточном стиле. На стенных коврах висели кинжалы, посреди комнаты за столом сидели несколько чеченцев. Березовскому сразу же дали слово.

— Последняя операция, которую мы провели по нефти, прошла успешно, — проглатывая слова и слегка заикаясь, начал он. — Деньги находятся на вашем счету. Двадцать процентов заплачено чиновникам, которые лоббировали ваш вопрос в правительстве. Однако рынок сбыта сейчас расширяется. Поэтому у меня вопрос: можно ли увеличить добычу нефти?

Сидящий напротив чеченец покачал головой:

— Это непросто. Сейчас никто не хочет заниматься производством. Упала дисциплина. Кроме того, аварии, нужны трубы, оборудование. Ничего этого не поступает.

— Я попытаюсь решить этот вопрос в правительстве, — пообещал Березовский.

— Тогда увеличить объемы поставок будет реально, — сказал Мейербек.

— Теперь по второму вопросу, — сказал Березовский. — Поставки запчастей возможны. Технической стороной будет заниматься мой помощник. — От вас требуется только одно: сдержанность и корректность. Не надо дразнить гусей. Они и так уже вовсю гогочут.

— И когда вы Борис Абрамович, все это успеваете? — похвалил олигарха Мейербек.

— Я, дорогой мой, достаточно серьезно отношусь к отдыху, — ответил Березовский. — По примеру английского премьера Черчилля, я никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать.

— Вас понял, — засмеялся Мейербек. — Ну а теперь с дороги надо перекусить, прошу всех к столу.

Они прошли в другую комнату, где уже был накрыт стол: шашлыки, зелень, вино, фрукты.

— Перед самым вашим приездом зарезали барашка, шашлык свежий, — сказал помощник Мейербека, и предложил помощнику Березовского: — Илья, ты у нас впервые в гостях. Может быть, ты хочешь женщину? Таких у вас в Москве нет.

— Сейчас не могу, — ответил Илья. — Я в следующий раз приеду без шефа.

Через полчаса Березовский встал из-за стола:

— Ну, все, господа, я бы отдыхал и дальше с удовольствием, но, к сожалению, дела. Надо ехать.

Проводив олигарха, Мейербек поехал к президенту Ичкерии Дудаеву.

— Я больше ни одного доллара в Москву не передам! — с раздражением сказал Мейербеку Дудаев, выслушав сообщение о встрече с Березовским. — Я — президент Ичкерии, и буду говорить с ними на равных условиях. Они просят быть корректными, а сами ведут себя как князья. Почему мне до сих пор не организовали встречу с Ельциным?

— Джохар, но нельзя же так! Нам и так за эти годы был режим наибольшего благоприятствования. И оружие оставили, и Центробанк деньги переводил, пенсии выплачивали. Операция с фальшивыми «авизо» прошла гладко. Никто не препятствовал. Тянули, как могли. Может, есть какие-то новые условия по трубе, то мы их пересмотрим? Нельзя же все с маху рубить.

— Я не мальчик на побегушках! Я генерал. За оружие они получили. И от «авизо» оторвали приличную долю. Еще не известно, кто больше выгадал. Я считаю, что расплатился полностью. А нефть — чеченская, а не московская!

Мейербек встал.

— Джохар, погубишь себя, Чечню и все наше дело.

После разговора с Дудаевым Мейербек отправился к министру обороны Ичкерии Масхадову.

— Аслан, скажу тебе прямо: Джохара надо убирать, — заявил он, передав весь разговор с Дудаевым. — Ты видишь, какая ситуация в республике: уже полевые командиры в оппозиции. Ты обладаешь реальной силой, чтобы сбросить его и спасти чеченский народ от междоусобицы.

— А что это ты вдруг загорелся любовью к народу? — Масхадов сказал спокойно, но со злой иронией. — Вроде бы, такой любви я раньше не подмечал у тебя. Когда вы раскачивали лодку во времена Горбачева по прибалтийскому варианту, о чем вы думали? А когда контролировали золотые прииски и всю теневую экономику? Что-то о народе вы тогда не больно-то вспоминали. Больше водили дружбу со Старой площадью и высокими покровителями из Москвы, с теми, кто о народе вспоминает не чаще вашего!

— У нас есть информация, что отец Дудаева работал на НКВД, и сам Джохар был завербован КГБ еще в училище, — попытался изменить ход разговора Мейербек.

— Поздно уже, поздно! Я дал слово Джохару и своего решения не изменю, — жестко закончил Масхадов.

Как только дверь за Мейербеком закрылась, на столе у Масхадова зазвонил телефон. Дудаев просил зайти к нему.

Президент Ичкерии нервно ходил по кабинету, то и дело поглядывая на висевшую на стене карту России.

— Это война? — спросил Масхадов.

— Не думаю, — ответил Дудаев. — Какой смысл им начинать войну? Устранить меня? Так у них спецслужбы есть. Начинать войну против целого народа? — Дудаев тяжело вздохнул и добавил: — Если бы люди знали, из-за чего весь этот сыр-бор. А то, уважаемые россияне, — саркастически передразнил он российского президента, — сначала приводят к власти бандитов, позволяют им разграбить свою же страну, обещать суверенитета сколько проглотите, а после, не придумав ничего лучшего, посылают своих солдат усмирять Чечню. Если они, все же решаться на это, мы устроим им в Грозном маленький Сталинград, — зло закончил он.

После неудачной попытки штурма Грозного оппозицией, Рохлин собрал на совещание офицеров в штабе корпуса.

— Пришёл приказ: начать переброску корпуса в район Кизляра и подготовить карты маршрутов от Кизляра до Грозного, — сообщил он.

— Это война? — спросил Скопенко.

— В штабе округа так не думают, — ответил Рохлин. — Но у них свои оценки, у нас — свои. Думаю: просто так это не кончится. Переводите офицеров на казарменное положение. На все боевые машины загрузить максимум боеприпасов. И прошу эту информацию оставить при себе.

Рохлин закончил совещание, и некоторое время стоял в задумчивости, барабаня пальцами по столу. Ему уже было ясно, что Россию втягивают в очередную кровавую авантюру. Нов армии не принято обсуждать приказы вышестоящего начальства. Некоторое время спустя, он пригласил к себе начальника разведки корпуса. Когда Приходченко вошел в кабинет, Лев Яковлевич поздоровался с ним за руку, приобнял за плечи и пригласил пройти в комнату отдыха, где на столике стояла ваза с фруктами и самовар. Рохлин включил телевизор и закрыл дверь.

— Давно, Степан, мы с тобой не говорили по душам, — начал он. — Сам понимаешь — дел по горло. И сейчас я пригласил тебя для серьёзного разговора. Ты как, не забыл ещё нашу службу в Закавказье?

— Такое не забывается. Лев Яковлевич, — улыбаясь, ответил Приходченко.

— Так вот, от действий разведки зависит успех предстоящей операции. На карту поставлены жизни вверенных нам людей.

Рохлин разлил чай, предлагая Приходченко взять чашку.

— Надо, Степан, послать самых опытных и проверенных людей в Чечню. Переодеть их в гражданскую одежду Мне важно знать все: качество дорог, расположение мостов, настроение проживающих там людей. Надо наметить обходные маршруты. Где и каким образом можно большой колонне выйти к Грозному, минуя населенные пункты.

На столе у Рохлина лежал исписанный лист бумаги. Краем глаза заглянув в него, Приходченко сверху вниз прочитал несколько пунктов: желание, вера, самовнушение, специальные знания, воображение, планирование, решение, настойчивость, сила воли, шестое чувство.

— Вот, пытаюсь, при помощи классиков, найти и выделить самое необходимое, чем должен обладать человек, чтобы выполнить поставленную задачу, — сказал Рохлин, поймав взгляд Приходченко. — И прихожу к мысли, что для нас главным является предусмотрительность. Везде и во всем.

Получив приказ из Москвы, Рохлин стал готовить корпус к переброске на Северный Кавказ. И, как это бывало не раз, вдруг обнаружилось, что от команды до ее исполнения лежит огромная дистанция. Организовывая погрузку и отправку, офицеры корпуса буквально валились с ног от усталости. Ломалась техника, не заводились машины, не хватало вагонов и платформ.

— Это надо было сделать еще вчера! — каждое утро, собрав у себя офицеров корпуса, хмуро говорил Рохлин. — Говорите нечем крепить на платформах технику? Поезжайте на завод. Я договорился с Болотиным, он даст проволоку.

В ноябре 1994 года в Кремле состоялось заседание Совета Безопасности.

— Я встречался с президентом Чечни. Думаю, с ним можно договориться, — сказал Грачев. — А. вводить войска не стоит.

— Ситуация слишком далеко зашла. Просто другого выхода нет, — парировал Степашин.

Он всячески старался избегать разговора о только что провалившейся попытке решить проблему с помощью танков и дудаевской оппозиции. Единственное, что могло радовать Сергея Вадимовича в этой ситуации, так это инициатива Савостьянова, поспешившего заявить свое авторство на эту злосчастную попытку.

В разговор вступил глава администрации президента Сергей Филатов:

— Я всё-таки поддерживаю Сергея Вадимовича, — слегка картавя, сказал он.

Человек сугубо гражданский, Филатов был далек от понимания сути предлагаемых военных мер. Но он знал настроение президента и пытался подыгрывать ему.

— Я уверен, что всех нас средства информации назовут потом военной партией, — уныло сказал Грачёв.

Павлу Сергеевичу тоже было не с руки вспоминать об авантюре Степашина — Савостьянова, ибо в ней участвовали его танкисты. И тем более, сейчас ему не хотелось говорить о проблемах армии. Уж кто-кто, а он-то знал, что армия в ее нынешнем состоянии не готова к выполнению такой крупной операции. Заявить об этом — все равно, что подставить голову под топор. «Авось все рассосется и здесь, — думал Грачев, вспоминая недавние события вокруг Белого дома. — Там тоже пугали гражданской войной, а в итоге все решилось за один день».

В зал вошел Ельцин, повернулся всем телом, точно пересчитав, оглядел собравшихся и, перебрав лежащие перед ним бумаги, глухо обронил:

— Мы собрались сегодня прояснить ситуацию по Северному Кавказу. Какие будут соображения?

Первым, поправив китель, поднялся министр обороны Грачев.

— Я встречался с Дудаевым. Думаю, с ним можно договориться. Вводить войска не стоит. Войти несложно, но как оттуда будем выходить?

— Ну, это уже не твоего ума дело, — обронил Ельцин. — Ты мне обещал решить проблему одним десантным полком. Чего закрутил задницей?

— Будет команда — решим, — вытянувшись, отчеканил Грачев.

— Вот так бы сразу, — усмехнувшись, сказал Ельцин. — Здесь надо действовать тонко. И силой нельзя, и отступать нельзя. Надо, чтоб и победа была, и чтоб без войны. Дипломатия, понимашь.

По сути, на этом все обсуждение и закончилось. Ельцин чувствовал себя неважно, и все решили, что в таком состоянии его лучше не беспокоить. После октября девяносто третьего имеющих и отстаивающих свое мнение вокруг Ельцина почти не осталось.

По окончании заседания Совета безопасности в кабинет Коржакова вошел Захаров.

— Ну как, принято решение? — спросил он.

— Мы привлекали экспертов. Они дали отрицательное заключение на ввод войск в Чечню, — Коржаков говорил без энтузиазма, понимая, что изменить что-то не в его силах. — Армия не готова. Общество тоже. Но уж больно кому-то хочется начать маленькую победоносную войну Наши оперативники установили, что самолетами МЧС, базирующимися на аэродроме летно-исследовательского института в Жуковском, осуществляется перевозка оружия и боеприпасов в Грозный. Указание исходит из правительства. Указание негласное. Автора тщательно скрывают. Все это только усугубляет ситуацию. «Подельники» идеологов чеченского сепаратизма сидят в Москве. Я докладывал об этом президенту. Но после визита Черномырдина он принял решение в пользу ввода войск. Так что решение принято, будем восстанавливать конституционный порядок. Мы ведь находимся под присягой.

— Я хочу, чтобы вы послали туда меня. С моим опытом я там пригожусь. Давно соскучился по настоящему делу.

Коржаков посмотрел на Захарова с сожалением:

— Всё покаяния себе ищешь? Ну что ж, держать не буду. Тем более, твой опыт там действительно пригодится.

30 ноября Ельцин подписал Указ № 2137-с «О мерах по восстановлению конституционной законности и правопорядка на территории Чеченской Республики», которым было одобрено применение Вооруженных Сил. Полномочным представителем президента Российской Федерации в Чечне был назначен Николай Егоров и создана группа руководства действиями по разоружению бандформирований в Чечне, в состав которой вошли: Николай Егоров, Виктор Ерин, Анатолий Куликов, Андрей Николаев, Борис Пастухов, Сергей Степашин и другие. Руководителем группы был назначен Павел Грачев.

Перед отъездом в Моздок Павел Сергеевич встретился с командующим воздушно-десантных войск Евгением Николаевичем Подколзиным и начальником разведки ВДВ Поповских.

— Какое решение? — осторожно спросил Подколзин.

— Силовое! Хотя я глотку драл, а Верховный сказал: ввяжемся в драку, а там видно будет.

— История учит, что ничему не учит. Цену войны лучше всего знают военные, — с горечью сказал Подколзин.

Как у нас сорок пятый полк, готов? — поинтересовался Грачев.

— Как и все воздушно-десантные войска — всегда.

В феврале 1994 года Грачев подписал приказ о создании в ВДВ полка специального назначения, который должен был стать прообразом российской армии будущего и образцом для всех Вооруженных Сил, и оперативно, профессионально решать поставленные задачи. В этот полк направлялись лучшие офицерские кадры из ВДВ и ГРУ, служба там считалась почетнее, чем в других воинских подразделениях.

— Первый этап операции называется «Дуристика». Решим проблему силами Северо-Кавказского округа. По сути, это будет демонстрация военной силы. Но могут возникнуть несколько очагов сопротивления. Разведка докладывает, что в Чечню ринулись «духи» с Афгана, арабы, наемники.

— Почуяли запах денег и крови, — кивнул Подколзин.

— И главная задача по их уничтожению ляжет на ВДВ.

— Не первый раз, войска уже пятнадцать лет из войны не выходят.

— Ну, вот и будет боевое крещение сорок пятого полка, — подытожил Грачев.

— А с каким лозунгом пойдем в Чечню? — вступил в разговор Поповских. — «За Родину, за Ельцина»?

— Скорее, за единую и неделимую Россию. А с какой идеологией должна быть армия, вопрос, конечно, немаловажный. Сейчас по понятным всем причинам образовался определенный вакуум в воспитательной работе. Не так давно я подписал соглашение со Святейшим Патриархом. Конечно, двери для священников в армии никогда не закрывались, но сейчас официальное взаимодействие с Русской Православной церковью должно помочь заполнить этот вакуум, обратимся к нашим традициям, — резюмировал Грачев.

В преддверии надвигающихся событий в Грозном Дудаев с Масхадовым тоже проводили совещание.

— Похоже, войны не избежать, — то ли спросил, то ли констатировал факт Масхадов.

Дудаев пожал плечами:

— Даже не верится. Неужели они пойдут на это? Внутри страны?! На глазах у всего мира!

— Расстрелял же Ельцин Парламент в центре Москвы, — напомнил Масхадов.

— Если так, то нам надо сформулировать идейные основы нашей борьбы, — помрачнел Дудаев. — Они просты: каждый чеченец должен стать смертником. Свобода — слишком дорогая вещь, чтобы можно было легко её получить. Если семьдесят процентов чеченцев погибнут, то тридцать будут свободны. Всех, кто сдаст оружие, уничтожать как предателей. Мы должны объявить джихад и выдвинуть лозунг наших предков, которые говорили, что рай есть под тенью шашки, убитый в войне есть живой, и будет жить в раю, а кто будет бежать — тот есть ничтожный человек. И будущая его жизнь есть ад!

— Что ж, война так война, — заключил Масхадов. — Будем готовиться. И сделаем это так, что Россия сама запросит мира.

— Да-да, — откликнулся Дудаев. — Пусть они не думают, что мы будем отсиживаться на своей территории! И другие кавказские народы не будут сидеть сложа руки. Это будет война без правил! Мы перенесем войну туда, откуда она будет исходить. В свое время я был лучшим командиром дивизии в мире. Армия мне многое дала и многому научила.

Он вспомнил, как недавно на окраине Назрани, в одном из частных домов состоялась его встреча с Павлом Грачевым. С министром обороны прибыл полковник Поповских, а с Дудаевым — Руслан Хамзоев. Перед встречей Поповских достал из кейса три бутылки водки «Сталинградская», буханку черного хлеба, шматок сала и банку соленых огурцов. То же самое достал из своего кейса Хамзоев. Они посмотрели на стол и улыбнулись — вкусы у них были одинаковыми. И одежда одинаковой: на каждом были камуфляжные куртки из под которой виднелись полосатые тельняшки. Поповских разлил водку по алюминиевым кружкам. Помолчав немного, Хамзоев предложил выпить за волгоградский ликероводочный завод.

— Грозненский коньячный завод тоже выпускает неплохую продукцию, — сделал ответный комплимент Поповских.

После недолгих, но пустых переговоров начали прощаться.

— Джохар, это, пожалуй, наша последняя встреча, — сказал Грачев пожимая руку Дудаеву. — Но уверяю тебя, еще не поздно затормозить.

— Павел Сергеевич, ты пойми меня правильно. Если я подниму руки, меня чеченский народ растерзает. Россия достаточно сильна, чтобы пойти на компромисс.

— Я постараюсь довести твою позицию до президента. Он мудрый человек, — глядя куда-то мимо Дудаева, ответил Грачев. Уж он-то знал, что любая уступка чеченцам, будет воспринята ими как слабость. «Дай им палец, откусят руку по локоть», — про себя думал он.

По сути, это были не переговоры, а последнее прощупывание намерений противоположной стороны. Маховик войны уже крутился, и это хорошо понимали обе стороны. Съехались, чтобы после быть чистыми перед общественным мнением и историей. Конечно, каждый про себя надеялся, а вдруг противная сторона сделает такое предложение, от которого будет трудно отказаться. Нет, таких предложений сделано не было. В тот момент никто не думал о тысячах, которые будут убиты в предстоящем конфликте. Когда бульдозер идет по лесу, мало кто из сидящих в нем думает, кого он по ходу своего движения давит гусеницами.

И Грачев и Дудаев — оба профессиональные военные, знали: война не любит полумер и сомнений. Ее идеология формулируется коротко и ясно и проводится жестко, без компромиссов. А люди для них — это всего лишь одетые в камуфляжную форму роты и батальоны, которые можно двинуть в нужном направлении.

В то время, когда каждый здравомыслящий человек задавал себе вопрос: начнется война с Чечней или Россия отступит, в Волгограде проходила встреча лидеров оппозиции со своими сторонниками под названием «Большой совет России». Цель мероприятия: обсуждение путей выхода России из кризиса.

Перед официальной встречей в рабочей комнате за столом собрались несколько человек. Это были лидеры так называемой системной оппозиции: Геннадий Андреевич Зюганов, Алевтина Викторовна Апарина, несколько членов ЦК КПРФ и депутаты из аграрной фракции Госдумы.

— У меня есть одно предложение: в президиум надо посадить священника, — сказал Зюганов, ознакомившись со списком. — Сейчас это общепринято. К тому же, нам важно показать единение с церковью, создание единого фронта против антинародного режима.

— Геннадий Андреевич, наши аграрии это не поймут, среди них есть и мусульмане и буддисты. Что они скажут?

— Геннадий Андреевич, эти попы все давно продались режиму, — мягко улыбнувшись, сказала Апарина.

— У всех такое же мнение, товарищи, что священника не нужно приглашать? — Зюганов обвел присутствующих взглядом.

— Да, да, — отозвалось несколько голосов.

— Ну что, тогда пойдём в зал? — предложил Геннадий Андреевич. — Нас там уже ждут.

Большой зал был полон народу. Все стоя приветствовали лидеров под песню «Вставай страна огромная». Затем на трибуну вышел Зюганов и обратился к присутствующим:

— Дорогие соотечественники! Банда, засевшая в Кремле, довела страну до последней черты. Сегодня перед нами, как никогда, остро стоит задача единения всех оппозиционных сил России. Нам необходимо сегодня выработать общую платформу по выходу страны из создавшегося кризиса и определить пути национального возрождения России. Я хочу предложить для обсуждения свою концепцию национальной идеи.

Из зала встал тучный человек и, оглядев зал, с одышкой произнес:

— Геннадий Андреевич, нужно включить в повестку дня вопрос о Чечне. Туда из нашего города уходят танки. Сегодня опять армию используют, как заложницу чьих-то интересов, а пострадает мирное население. Мы должны осудить ввод войск в Чечню!

— Мы сейчас не владеем всей информацией, чтобы дать оценку этим действиям, — сказал Зюганов. — Да, мы против войны в Чечне. Но мы не поддерживаем и режим Дудаева.

Сказав это, Геннадий Андреевич бросил взгляд в сторону Алевтины Викторовны: «Ни войны — ни мира. Как бы она не обвинила меня в троцкизме». Но Алевтина Викторовна ничего не заметила. Другие тоже. Историю партии все забыли.

Рохлин сидел в кабинете и подписывал последние распоряжения, касающиеся переброски корпуса в район Кизляра, когда раздался телефонный звонок. Генерал снял трубку и услышал голос командующего Северо-Кавказским военным округом:

— Лев Яковлевич, тебя Митюхин приветствует. Через пять дней совещание в Моздоке с участием министра обороны. Ты задачи по поводу Чечни выполняешь?

— Да, точно в срок, — ответил Рохлин.

— Ты можешь послать туда кого-то из своих заместителей, а сам занимайся по рабочему плану Я думаю, там ничего серьёзного. До встречи в Моздоке.

Генерал положил трубку.

Рохлин не давал людям отдыха, неделями держал их на полигоне, снимал с должностей тех, кто не справлялся с задачами, и вдруг ему предложили остаться в стороне! Послать заместителя или пойти самому? Такого вопроса для него не было. Более того, он удивился словам Митрохина, что ничего серьезного там, на Кавказе, не ожидается.

Опыт подсказывал: напугать Дудаева не удастся. У него есть силы, есть поддержка населения. По крайней мере, его боятся. А после разгрома оппозиции, пытавшейся с помощью российских танков, взять власть в Грозном, не только боятся, но и уважают. Авторитета у него, безусловно, прибавилось. Отсюда вопрос: на что рассчитывают политики в Москве, если даже допустить невероятное и планируемое разоружение удалось. Что дальше? Кто может соперничать с авторитетом Дудаева? Кто встанет у руля республики? Как там будут себя чувствовать институты новой власти? На кого они будут опираться?

Но даже для того, чтобы думать над этими вопросами, сначала надо разобраться в другом: есть ли у России силы, способные лишить Дудаева власти? Армия? А какая она теперь, после распада Союза и стольких лет терзаний, выпавших на долю военных? На примере своего корпуса Рохлин знал, как тяжело научить людей тому, о чем еще вчера они и не думали. Как трудно вернуть в армейские ряды боевой дух, который истреблялся, вымывался, подвергался насмешке. Все ли командиры смогли сделать то, к чему призывал он, приняв командование корпусом?

«Быть войне. И войне долгой. На измор, на истощение, с огромными потерями и непредсказуемым итогом. Рассчитывать придется только на себя, на свой опыт и на то, что напряженная боевая учеба, за которую меня матерят подчиненные, не прошла даром», — размышлял генерал, разглядывая карту Чечни. Он знал: начальство думает иначе. Но, к сожалению, решения принимает не он. А у него нет для этого ни необходимого политического веса, ни возможности донести свои мысли до тех, кто все это задумал. Рохлин вспомнил, как осенью 91-го Руслан Хасбулатов на сессии Верховного Совета объявил себя главным защитником Чечни и сделал все, чтобы распустить Верховный Совет Чечено-Ингушской Республики и привести к власти Дудаева. И как в Чечню для тайных переговоров с Дудаевым ездили Михаил Полторанин и Геннадий Бурбулис. Хорошо знакомый с похожей ситуацией, когда ему пришлось брать в Тбилиси штаб боевиков «Мхедриони», Рохлин думал, что тогда, осенью 91-го, ситуацию могли решить быстро и без особого кровопролития посланные в Грозный десантники. Чеченское руководство в то время было не готово оказать такого сопротивления, которое могло привести к большим потерям с обеих сторон. Главное: у них не было тогда оружия, которое дудаевцы получили, захватив военные склады. Но власть была занята другим — сокрушением Советского Союза. И команды взять под контроль Грозный десантники не дождались.

Раздумья генерала прервал адъютант:

— К вам Ольга Владимировна Щедрина, товарищ генерал, — доложил он.

Генерал устало поднялся из-за стола.

— Здравствуйте, Ольга, — он жестом пригласил ее пройти.

— Лев Яковлевич, я хочу выразить вам благодарность за ваше участие, — как обычно начала Ольга. — Ваши офицеры хорошо помогли нам, привезли всё вовремя, разгрузили. Приглашаю вас на открытие выставки и всех офицеров корпуса. Думаю, выставка им понравится — это же героический эпос, русская история! А заодно послушаете воинские песни в исполнении нашего коллектива.

— Сожалею. Но сейчас мне некогда песнями заниматься, — прервал ее Рохлин.

— Но они исполняют песни, которые вы могли бы взять для своего корпуса, они поднимают боевой дух, — не поняла генерала Ольга.

Вошёл Киселев с папкой документов.

— Ты как насчёт культурного похода а. музей? — спросил его Рохлин.

— Какой музей? Мне только музея сейчас не хватает, — ответил Киселев. — Люди с ног валятся, неделю уже домой не уходят, готовят карты.

— Ты не прав, — неожиданно возразил Рохлин. — Надо выкроить часок: голову освежить, дух поднять. Так, когда это мероприятие будет?

— Сегодня вечером, в семь часов, — с готовностью ответила Щедрина.

— Вот на семь часов и зови людей, — приказал Рохлин Киселеву. — А то у них скоро «крыша» поедет, а нам же ещё работать и работать.

Ольге оставалось только гадать, почему генерал, минуту назад говоривший, что ему некогда, вдруг изменил свое отношение к ее предложению. Ей очень хотелось, чтобы Рохлин побывал на вернисаже. Впервые в музее изобразительных искусств была размещена выставка картин Константина Васильева.

И Рохлин сдержал свое слово: в музей пришла большая группа офицеров. Они, тихо переговариваясь, стояли в зале перед картинами «Маршал Жуков», «Парад 41-го», «Прощание Славянки». Экскурсовод давала комментарии к каждому полотну. Затем офицеры прошли в небольшой зал, начали рассаживаться на тесно расставленные стулья. К ним вышел коллектив из пяти человек — актеры Иркутского театра народной драмы, находящиеся на гастролях в Волгограде. Они исполнили несколько песен времен Великой Отечественной войны.

В это время в зале появился Рохлин. Ольга подошла к нему:

— Лев Яковлевич, что же вы опаздываете? — упрекнула она. — Концерт уже заканчивается.

Они сели с краю в последнем ряду. Актёры театра по знаку, который им подала Щедрина, запели песню «Прощание Славянки»:

«Вот оно, совсем иное настроение! — пораженный мощью и духом исполнения, подумал Рохлин. — Казалось бы, знакомая и любимая всеми мелодия, но откуда эти такие нужные и точные слова?! Да это же гимн России, это то, чем можно гордиться!»

Когда зазвучал последний куплет, все присутствующие на концерте офицеры, как при исполнении гимна, встали.

Генерал вернулся в штаб со смешанным чувством. Проработав почти до самого утра над картами, сделав сотню расчетов, переговорив с десятком подчиненных, он неожиданно задал сам себе другой вопрос: «А не для того ли задумана война, чтобы не дать этому духоподъемному настроению по возрождению России реализоваться как-то иначе?»

Но он слишком устал, чтобы пытаться сразу найти ответ. А с рассветом навалились другие срочные дела и закрутили-завертели, не давая времени для размышлений.

Доведется ли когда-нибудь вновь вернуться к этому вопросу? Кто мог ответить? Война в очередной раз шагнула в его жизнь и в жизнь тысяч российских солдат и офицеров. Она решительно прервала все иные мысли, кроме тех, которые могли помочь выжить и победить.

Корпус отправлялся из Волгограда в начале декабря со станции Бетонная. Было холодно и ветрено. Перед эшелоном стояли в боевом снаряжении солдаты и офицеры. Отец Алексий, закончив молебен, проходил вдоль строя, крестил, кропил святой водой, раздавал крестики, иконы. Ему помогали Кудинов, Платов и Ольга Щедрина. Губернатор отозвал Рохлина и атамана в сторону, достал маленькую «чекушку» водки и три граненых стакана. Они выпили и крепко обнялись. В это время раздалась команда: «По вагонам!». Все начали прощаться. На платформах стояла техника: танки, орудия, машины, походные кухни. С неба летел мелкий, колючий, вперемежку с дождем снежок, стоявшие на платформах солдаты прятали от него лица в серые воротники шинелей.

В это же время на перроне одного из московских вокзалов тоже шла погрузка войск и подразделений спецназа.

Такая же погрузка шла и на перронах вокзалов Тулы, Ульяновска и Рязани. Там в эшелоны грузились десантники. Во Владивостоке, Мурманске, Балтийске грузились морские пехотинцы. В Санкт-Петербурге, Майкопе, Самаре, Ростове, Краснодаре, на Урале и в Сибири, в других регионах страны по вагонам. размещались пехотинцы, танкисты, артиллеристы. Грузилась техника, боеприпасы, снаряжение.

И везде на перронах звучал марш «Прощание славянки» в исполнении гарнизонных оркестров.