Звезда и крест генерала Рохлина

Часть 3 МОСКОВСКИЙ УРАГАН

К лету 1995 года кошмары зимней чеченской войны, для российского обывателя отошли в сторону. Наступило время отпусков, и вместо Черноморского побережья российские граждане стали летать в Анталию, Египет, Тунис. А в залах ожидания вокзалов они частенько встречали группы людей в армейской форме. Маршрут у тех был один — в Чечню и обратно. И если преуспевающие бизнесмены и челноки, скрипя скотчем, укутывали перед стойками свои объемистые баулы, то молоденькие ребята из иркутского, московского, кемеровского ОМОНа, десантники, морские пехотинцы в своих походных укладках везли амуницию, оружие и грязное пропахшее дымом и потом белье. Общество как бы разделилось на тех, кто летал защищать территориальную целостность России и на тех, кому было на это наплевать.

А в Чечне продолжалась странная война. Там каждый день похищали людей, а героизм и честность уживались с подлостью и предательством. Время от времени из Ростова и Моздока поднимались в небо самолеты и развозили по России «груз двести» — останки вчерашних десятиклассников, у которых за плечами ничего кроме их собственной коротенькой жизни не было. И ее у них новоявленные правители нагло и бессовестно отнимали. Армию вначале подставили, а теперь добивали. И если она еще сопротивлялась, еще существовала, то только благодаря огромной внутренней силе, которая была заложена всеми предыдущими поколениями, благодаря тем ребятам, которые были призваны на службу из русской глубинки, благодаря офицерскому корпусу, который так и не научился торговать своей совестью и Родиной.

Каждую ночь в Грозном обстреливались блокпосты, а колонны федеральных войск попадали в засады. То и дело Государственная Дума объявляла траурные дни по погибшим солдатам. В самой Москве действовала хорошо законспирированная сеть чеченских осведомителей, которые через мобильную связь, сообщали все, что нужно своим хозяевам. На чеченских сепаратистов оперативно работала сеть международных исламских центров, получившим ранения боевикам оказывалась медицинская и иная помощь в Грузии, Турции, в странах Ближнего Востока. Кроме того, боевиков, имеющих паспорта граждан Советского Союза, лечили во многих городах России. Дудаев и Масхадов имели отлаженную связь и оперативную информацию секретных служб исламских государств. Казалось, повторяется уже знакомая ситуация, когда в Афганистан был введен ограниченный контингент советских войск. И единственной силой, которая пыталась защищать государственные интересы России, оставалась армия.

После возвращения корпуса в Волгоград, Рохлин провел показательные выступления солдат и офицеров на Мамаевом кургане. Публика была в восторге, отдельные фрагменты выступлений солдат даже показали по центральному телевидению.

Но генерал понимал, что армия нуждается не в показательных выступлениях, а в немедленном реформировании.

В одну из своих командировок в Москву Рохлин через Николая Егорова добился встречи с начальником Службы безопасности президента Александром Коржаковым.

— Лев Яковлевич, — Коржаков, встретив Рохлина, сразу перешел к делу, — если тебе нужна встреча с президентом, я тебе сделаю эту встречу, но предлагать президенту кандидатуру министра обороны и военную доктрину — уволь. Я не занимаюсь этими вопросами. И без того хватает слухов, что начальник охраны вмешивается в государственные дела. Я, конечно, выполняю некоторые специальные поручения президента, но не до такой степени.

— Александр Васильевич, ты патриот? — неожиданно спросил его Рохлин.

— Ну?

— А тебе не жалко смотреть, в каком состоянии сейчас армия?

— Жалко. Я об этом не раз говорил нашему министру обороны.

— Дело ведь не только в министре обороны. Сегодняшняя ситуация в армии — это и вина, и беда Грачева. Александр Васильевич, какая у нас сейчас военная доктрина?

— Никакой.

— А какая у нас стратегия? Если наступательная, это одно. Если оборонительная — другое. От этого зависит, что и как мы должны развивать, как строить работу военно-промышленного комплекса, какие задачи ставить науке, к чему готовить кадры, как организовывать боевую подготовку войск. Нужен политический документ. Нужен бюджет доктрины. Доктрину должна принять Дума, а президент должен утвердить и дать соответствующие указания правительству и силовым ведомствам. У нас же все взвалили на плечи министра обороны. И он по-своему старается, хотя это не только в его компетенции.

— Хорошо, убедил. А соображения у тебя есть?

— Вот папка. Здесь изложены основные позиции. Первое: необходимо разделить функции министерства обороны и Генерального штаба. Минобороны должно стать органом, проводящим военную политику президента. А Генштабу нужно заниматься вопросами организации и управления войсками. Второе: Генеральному штабу должны быть подчинены войска всех ведомств. То есть, должно быть двойное подчинение: в стратегических вопросах — Генштабу, в оперативных — ведомствам. Третье: убрать понятие «кадрированные войска». То есть, основные части должны быть в боевой готовности, а вместо кадрированных, надо иметь учебные части. Затем следует снять с вооружения старую технику, но законсервировать ее на случай войны, а не уничтожать. Армии надо дать новую технику. Особый вопрос: стратегические ядерные силы и их модернизация. И последнее: подготовка офицерских кадров. Нужно перепрофилировать подготовку. Сделать упор на перспективные военные профессии, на освоение новой техники и современных приемов ведения боевых действий.

Это приоритетные направления. И все их надо соотнести с развитием экономики страны, наметить план действий, сроки, подвести необходимую законодательную базу.

Коржаков полистал документ.

— У тебя же здесь двенадцать страниц. Президент это читать не будет. Нужно сократить до полутора, максимум — двух страниц. Хорошо, я постараюсь убедить Бориса Николаевича. С твоего позволения, я внесу коррективы, понятные для президента. А что касается Родионова, я уже два раза предлагал его кандидатуру на пост министра обороны. Но он не соглашается.

— Бог любит троицу.

Коржаков задумался.

— Главная задача — убедить президента в необходимости сплотить вокруг него здоровые патриотические силы, — продолжал Рохлин. — А что касается Родионова, то на сегодняшний день кроме него никто не сможет заниматься реформированием армии.

— Хорошо, я подготовлю тебе встречу с президентом. Он собирается в Сибирь. Там все и организуем. Я тебе дам знать.

Во время отпуска Ельцин решил прогуляться по Енисею на пароходе. По случаю летнего отдыха все были в белых майках и шортах. Тут же на палубе стоял плетеный, уставленный винами и закусками стол. В радиорубке команда любимые песни президента. Под них, думая о чем-то своем, Борис Николаевич дремал. Лишь однажды он встрепенулся, когда услыхал голос Людмилы Зыкиной, приподнял голову и попросил: «Сделайте погромче».

«Издалека долго течет река Волга…» — несся над водой такой знакомый грудной голос народной певицы. Все соответствовало моменту, и действительно казалось, что реке нет конца. Пресс-секретарь Костиков подошел, качаясь, с рюмкой в руке к президенту и в растяжку подпел Зыкиной: «Течет моя Волга, а мне семнадцать лет».

— Тебе — семнадцать? — насмешливо вопросил Ельцин. — Ты что, как комсомолец, вечно молодой, что ли?

Пресс-секретарь удивленно посмотрел на Президента.

На лице Ельцина появилась самодовольная и вместе с тем брезгливая улыбка.

— Что бы вы без меня тут делали? Чечню и ту чуть не просрали.

— Слава победителю чеченской войны! — воскликнул Костиков. — Слава нашему Верховному Главнокомандующему!

— Что я сказал? Отстань!

Но пресс-секретарь не унимался. Расплескав водку, он встал на колени перед Ельциным, громко декламируя: «Ты памятник себе воздвиг нерукотворный…»

Президент не любил, когда льют на пол водку и на людях ведут себя неподобающим образом. Терпение его было не беспредельным.

— Ты еще весь не вытек, — с усмешкой сказал он Костикову. — Отцепись, я сказал! Уберите его. Надоел.

Барсуков и Бородин, наблюдавшие, чем же закончится эта сцена, подошли к пресс-секретарю, взяли его за руки, поднесли к борту и стали медленно раскачивать, глядя на Хозяина.

— Не смейте меня лапать! — закричал пресс-секретарь. — Господин президент, если надоел, отправьте меня послом к Папе Римскому.

— Отправьте его, — дал тот знак рукой. — Пусть немного протрезвеет. А то устроил тут нам всемирный потоп.

Костикова выбросили за борт. Подняв кучу брызг, тот шмякнулся задницей о воду. Ельцин иезуитски улыбнулся, затем встал и ушел к себе в президентскую каюту. Кто-то с нижней палубы крикнул: «Человек за бортом!» Все высыпали на палубу, вниз полетели спасательные круги.

Чуть позже, когда пароход подошел к городскому причалу, и их вышла встречать местная власть и пресса, Ельцин сказал красноярским журналистам:

— Я бросил монету в Енисей на счастье. Но не думайте, что на этом финансовая поддержка вашего края со стороны президента закончилась. Подкинем еще что-нибудь.

— Нам бы нового губернатора, — попросили красноярцы.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Ельцин, поглядывая на стоящего рядом Костикова.

Тот прижав уши, поблескивая лысиной преданно улыбался. На худой конец можно и в Красноярск губернатором. В нынешнее время с нынешним президентом было возможно все.

После встречи с журналистами у Ельцина состоялась беседа с генералом Рохлиным.

— Лев Яковлевич, прибыли точно в срок, — подавая генералу руку, сказал Захаров. — Через пятнадцать минут вас примет президент.

— Неужто персидскую княжну с этого Ноева ковчега бросали? — улыбаясь, спросил Рохлин. — Весь город только об этом и говорит.

— Да нет, вечного комсомольца. Освобождаемся от балласта.

Президент принял Рохлина в просторной каюте. Официантка принесла две кружки пива.

— Холодненькое, выпей, — предложил Ельцин.

Отхлебнув немного пенного напитка, генерал раскрыл папку.

— Господин президент, здесь изложена моя концепция по реформированию армии, — слегка волнуясь, начал он. — Я считаю, что в ее основе должен быть закон о военной реформе. Он должен утвердить концептуальный взгляд президента на основную цель и общее решение проблемы Вооруженных Сил. Мне представляется, что главная причина происходящих сейчас процессов в Вооруженных Силах — прежде всего в отсутствии научно обоснованного, профессионального видения перспектив и государственного управления военным строительством. Основными результатами военной реформы должно быть создание единой, централизованно управляемой военной организации, отвечающей по своим боевым возможностям реальным потребностям парированию военных угроз и вызовам безопасности государства. Прежде всего, необходимо определить силы для выполнения первоочередных задач, таких как ядерное сдерживание, охрана государственной границы, локализация и ликвидация локальных конфликтов, поддержка структуры, необходимой для стратегического развертывания Вооруженных Сил.

— Что я тебе, Лев Яковлевич, на это скажу. Все это будет, но не сейчас, — прервал его Ельцин. — Ты меня лучше послушай, — он взял у генерала папку, отложил ее в сторону и достал другую. — Указ о награждении тебя Золотой звездой Героя России лежит на столе. Я, понимаешь ли, очень ценю таких людей, нам надо работать вместе. В министерстве обороны намечается ротация кадров. Скажу тебе по секрету, они мне уже вот где сидят, — Ельцин стукнул ребром ладони себе по шее, — много берут, но мало отдают.

— Я боевой генерал и просто военный, господин президент, — покачал головой Рохлин. — Мне столичный паркет противопоказан. Скользкий он.

— Ничего, будешь со мной в команде, научишься, — отмахнулся Ельцин.

— Политические игры все же не по мне, — подумав немного, сказал Рохлин. — А что касается наград, то в гражданской войне не бывает победителей и побежденных. Мне представляется, что награждать надо не генералов, а простых солдат и офицеров, которые честно выполнили свой воинский долг.

Президент медленно допил кружку пива и сказал:

— Подумай еще раз о моем предложении, я такое предлагаю не каждому.

— Как говорится, служить бы рад, — вздохнув, ответил Рохлин. — Но паркеты не для меня. Разрешите идти.

— Идите, — медленно сказал Ельцин и прищурил глаза.

Генерал вышел из каюты и наткнулся на Захарова. Увидев Рохлина, тот спросил глазами, мол, ну как? Рохлин огорченно махнул рукой. Он был разочарован встречей с Ельциным. Столько готовился, переворошил кучу книг, конспектов, которые вел еще в Академии Генерального штаба. Кроме того, над той запиской, которую он решил показать президенту, работало немало офицеров из Генерального штаба. И все напрасно.

В каюту к президенту зашел Коржаков.

— Как прошла встреча?

Президент напряженно молчал, набычившись, смотрел в окно.

— Цену себе набивает, — хмуро сказал он. — С этими генералами — просто беда. Чуть что, подавай им реформы. А посмотришь: ничего, кроме как водку пьянствовать, да с похмелья, кроме пресловутого полка имени Верховного Совета придумать не могут. Ничего, и этот приползет, никуда не денется.

— Жалко, — сказал Коржаков. — Рохлин — не Руцкой. Он может больше не прийти.

— И ты туда же, — раздраженно буркнул президент. — Ты при мне Руцкого не поминай. Для меня его нет. Что-то ты мне перестаешь нравиться. Смотри, а то рассержусь.

Тем временем Рохлин с Захаровым стояли на палубе, смотрели на реку и тихо беседовали.

— Да, не думали мы с тобой в Грозном, что все так обернется, — тоскливо поглядывая на далекий берег, говорил Захаров. — Знаешь, была б моя воля… Я себя иногда просто еле сдерживаю. А так порой хочется, кое-кому дать по морде! Ходят, в глаза заглядывают, лебезят. А за дверями отряхнутся и важно в машины садятся. Со стороны посмотришь: заваленные государственными заботами люди. А они поехали водку жрать. Вожди нации! Не команда, а «голубой вагон».

На палубу вышел Коржаков:

— Лев Яковлевич, пойдем, перетолкуем.

Он увел Рохлина к себе в каюту.

— А что ты хотел? Решить все и сразу? — сказал он. — Я тебе больше скажу: быть рядом с президентом, все равно, что дергать быка за хвост и ждать, когда лягнет. Много разной шелупони вокруг него вьется. Жужжат, как мухи. Все стараются выйти на него напрямую. Мужик-то он, в принципе, неплохой, искренне хочет что-то изменить, но вокруг собралось такое окружение, что клейма ставить негде. У нас есть документы, по которым некоторым деятелям можно по десять лет давать без права переписки. Потерпи немного, скоро мы нанесем по ним такой удар, от которого они не оправятся. В правительство подтянем людей, кто душой страдает за государственные интересы.

— Поживем, увидим, — ответил Рохлин. — Но если это не сделаете вы, за вас это сделают другие.

— А ты подумай над его словами, — посоветовал Коржаков. — Он действительно такое предложение делает не каждому. И у тебя будут другие возможности.

— Хорошо, я подумаю.

Как только в поле зрения общественности России попадает новая яркая личность, выдвинутая на поверхность самой жизнью, мгновенно возникает вопрос: «Что за человек? С кем он? Кто за ним стоит?» Различные партии, политические и финансовые группировки начинали прилагать усилия, чтобы заполучить заметную фигуру в свои ряды, набирая таким образом очки в глазах избирателей, конкурентов, в средствах массовой информации. Генерал Рохлин, ставший одним из героев «чеченской кампании», никогда и не помышлял ввязываться в игры и интриги политического Олимпа. Все это ему, кадровому офицеру, было чуждо. Ему хватало своих забот в корпусе, были свои конкретные задачи. Однако, порой, мы и не знаем, что кто-то уже пытается решать наши судьбы без нашего ведома, воплощая в жизнь свои планы и преследуя свои цели. Так и случилось: Рохлин стал достаточно известным для того, чтобы не упустить его из виду…

Вернувшись в корпус после встречи с Ельциным, генерал вызвал начальника штаба Киселева и сказал:

— Едем в госпиталь. Надо проверить, как там обстоят дела с ранеными.

— Как у тебя с медикаментами и оборудованием? — спросил Рохлин у встретившего его начальника госпиталя.

— С медикаментами более-менее нормально. Тут другая беда: протезы. Завтра ребята выпишутся. А как им дальше жить? Наши протезы — смех один. А хорошие, немецкие стоят от пяти до десяти тысяч долларов. Коляски инвалидные, и те — дефицит.

— Я буду этот вопрос поднимать перед правительством, — сказал Рохлин.

Генерал хорошо понимал, что вопросы можно и нужно ставить, но таких, как он, просителей в государстве — сотни. И все ставят вопросы, и всем нужны деньги. Одним на протезы, другим на медицинское оборудование, оргтехнику. Но где все это взять? Экономика в упадке. Все разворовывается, сырье по смешным ценам вывозится за границу Отечественные станки и оборудование не выпускаются, годами задерживается зарплата. Дошло до того, что люди ложатся в больницы с собственным постельным бельем.

Рохлину и Киселёву выдали белые халаты, и они пошли по палатам. В одной из них лежал парень без ноги. Увидев генерала, он попытался подняться на костылях, но Рохлин, узнав его, остановил:

— Лежи, Коля, лежи. Это мы, генералы, должны перед тобой стоять. Поправишься, будешь служить дальше.

— Да кто же меня возьмет-то, без ноги?

— Восьмой гвардейский тебя и возьмет. Я знаю, у тебя голова на месте. Работы всем хватит. Ты когда выписываешься?

— Через неделю.

Рохлин обернулся к Киселеву и сказал:

— Через неделю ему нужны ключи от квартиры.

— У нас лимит квартир закончился.

— Я все прекрасно знаю. Местные власти зафиксировали, что я на днях встречался с президентом. Вот под эту информацию надо у губернатора еще с десяток квартир выбить. Разбитые самолеты из Чечни вывезли. Сдадим металлолом, еще десять квартир получим.

Затем Рохлин обратился к лежащим в палате солдатам:

— Все, кто считает нужным остаться в городе и служить в восьмом гвардейском корпусе, ворота для вас всегда открыты. Буду с каждым подписывать контракт.

— Товарищ генерал, — подал голос молоденький солдат, лежащий рядом с Николаем, — а если мы не из вашего корпуса?

— Беру всех, кто пожелает, — ответил Рохлин. — Пишите рапорта на мое имя.

— Да, папа есть папа, — сказал Николай, когда за Рохлиным закрылась дверь.

— Кто-кто? — переспросил сосед.

— Это мы Рохлина так стали называть в Грозном, — пояснил Николай.

Генерал с Киселевым вышли из госпиталя и сели в машину.

— Купил? — спросил Рохлин у водителя.

— Да, товарищ генерал, смотрите, какой красивый букет.

Рохлин с переднего сиденья обернулся к Киселеву:

— Ты петь умеешь?

— А что? — спросил тот. — Компанию могу поддержать.

— Тогда заедем сейчас в одно место по пути.

Машина остановилась возле дома, где размещался Духовный центр. Рохлин впервые был здесь. Он оглядел прибитую к стене табличку, хмыкнул и толкнул дверь. Она поддалась легко, будто провалилась куда-то вперед. В полутьме генерал заметил, что попали они в заваленную большими коробками комнату. Увидев нежданных гостей, какая-то женщина, округлив глаза и видимо не зная, что делать, начала поправлять прическу. Узнав, что пришли к Щедриной, она заулыбалась и повела офицеров по узкому проходу Пройти в кабинет Ольги было не так просто. Вокруг суетились сотрудники, укладывали пакеты в коробки.

Щедрина, увидев гостей, обрадовалась.

— Что это у тебя за баррикады? — спросил Рохлин.

— Готовим к отправке в Чечню: иконы, литературу и гуманитарную помощь, — ответила Ольга.

— Вообще-то мы заехали поздравить тебя с днем рождения, — вручая букет роз, сказал генерал, разглядев, что к Ольге они пришли не первыми.

Из-за стола к нему шел Николай Платов.

— Рад вас видеть, Лев Яковлевич, — смущенно сказал он.

— Вот тоже зашел поздравить.

— Проходите, будем чай пить с тортом, — пригласила их Ольга.

— Ну, доставай, — кивнул Рохлин Киселеву, и тот вынул из пакета бутылку шампанского. Пока именинница расставляла фужеры и накрывала стол, Киселев сказал:

— А у нас новости. Лев Яковлевич стал теперь большим человеком. Его сам президент приглашал работать в Москву.

Рохлин вдруг побледнел, прижал руку к сердцу и присел на стул.

— Лев Яковлевич, что с вами? — испуганно спросила Ольга.

Киселев расстегнул генералу верхние пуговицы рубашки и снял галстук.

— Оля, вызывай «Скорую», — велел он. — Заехали поздравить, а вот получилось совсем нескладно.

Павел Сергеевич Грачев проводил совещание в министерстве обороны. В его кабинете собрались командующие округами, армиями и корпусами.

— В этом году на оборонный заказ правительство опять не выделило денег, — обреченным голосом говорил Павел Сергеевич. — Я с Виктором Степановичем ругался до хрипоты. Он говорит: не могу, бюджет не резиновый. Действительно бюджет России крохотный. Смех сказать: он равен бюджету одного американского города.

— Откуда ему быть больше, если деньги из страны возами тащат, — хмуро, точно про себя, сказал генерал Самсонов.

Раздался телефонный звонок. Павел Сергеевич взял трубку, выслушал, и лицо его омрачилось. Он кратко сказал:

— Зайди.

В кабинет вошел адъютант и, нагнувшись к Грачеву, сообщил, что только что пришло сообщение о болезни генерала. Рохлина.

— Первое: моим личным самолетом доставить Рохлина в Москву, — приказал министр. — Второе: позвони в «Бурденко», начальнику госпиталя. Передай от моего имени, чтобы собрал лучших специалистов.

— А что случилось? — спросил один из генералов.

— У Рохлина с сердцем плохо, — ответил Грачев.

— Да, война, — посетовал генерал, — калечит и убивает не только на поле сражения. Видно, в Грозном пережил он много.

— Много, — согласился Грачев.

Прежде, чем согласиться на операцию, Рохлин крестился. Учитывая состояние здоровья генерала, отец Алексий провел обряд у него дома, в Волгограде. Генерал был послушен, как дитя.

Ольга с Платовым прилетели в Москву и первым делом решили навестить Рохлина. На такси они добрались до проходной Главного военного клинического госпиталя имени Николая Бурденко.

— Мы к генералу Рохлину, — сказал Платов, протягивая в окошко бюро пропусков два паспорта. Получив пропуска, они прошли по аллее в кардиологическое отделение.

Их встретила супруга генерала Тамара и проводила в палату к мужу.

Рохлин, сидя за небольшим столиком, что-то писал.

— А-а, Николай Александрович! — он широко улыбнулся. — И Ольга? Скажу честно, не ожидал.

— Вот решили вас проведать, — сказал Платов. — Пока вы здесь лежите, дела российские продолжают идти куда-то вкривь и вкось.

— Да мне самому в тягость этот отдых. Зато есть возможность сосредоточиться и поработать головой. А у вас как дела?

— Тоже работаем, — ответила Ольга. — Сейчас ищу меценатов на нашу с вами часовню. А на днях у нас важное событие: состоится посещение Государственного архива одной зарубежной делегацией отдела, связанного с царем Николаем Вторым. Это уникальная возможность. Николай Александрович постарался, чтобы нас туда включили.

— Да, это интересная экскурсия, — согласился Рохлин.

Тамара поставила на стол чашки и чайник. Как только муж попал в больницу, она бросила все свои дела, прилетела в Москву и попросила, чтобы ей дали раскладушку в той же палате. И, как это уже бывало, ухаживала за ним, как за малым дитем.

— Николай, кроме чая предложить пока ничего не могу. Прошу к столу, — пригласил гостей Лев Яковлевич. — Вот выпишусь, тогда примем что-нибудь покрепче.

— И когда ты уймешься, — покачала головой Тамара. — Лежишь на больничной койке, а уже о рюмке думаешь.

— Тамара, мечтать никогда не вредно, — засмеялся Рохлин. — Да и врачи рекомендуют принимать по маленькой.

— Я вижу, что дела ваши действительно пошли на поправку, — сказал Платов.

— А что, мы еще повоюем, — подтвердил Рохлин. — На больничной койке для быстрейшего выздоровления лучше всего думать о здоровом, чем о каких-то неприятных вещах.

Прямо из кардиологического центра Ольга с Платовым пошли в Государственный архив. У входа их ждали священник и еще какие-то люди. Пройдя внушительный милицейский заслон, они попали на территорию огромного мрачного двора, окруженного такими же мрачными серыми однотипными зданиями. Миновав двор, вошли в узкую парадную дверь и поднялись на четвертый этаж, в комнату, где размещался отдел, посвященный Николаю Второму Неожиданно все почувствовали необыкновенное благоухание. Священник отслужил молебен. Окропил весь отдел водой и каждого помазал святым маслом, благоухание продолжалось. Затем все сели за длинный стол, а заведующая отделом архива начала приносить документы, альбомы с фотографиями императора и членов императорского дома. Каждый раз, когда она выносила новые реликвии, походили волны благоухания, настолько ощутимые, что все присутствующие не могли удержаться от восклицаний. Работали долго, изучая неизвестные материалы. В конце посещения священник обратился ко всем с предложением пропеть благодарственные молитвы за великую милость быть свидетелями чудесного проявления святости царского семейства, которую ощутили все десять человек.

По окончании экскурсии Платов предложил:

— Давайте зайдем куда-нибудь, пообедаем и поговорим заодно. У меня душа наружу просится.

Они зашли в небольшое кафе, сели за столик, и тут Платова как прорвало:

— Оля, вы представляете… Однажды я искал бритву в нашем старинном семейном сундуке. Отец попросил. Перевернул всю одежду — нет бритвы. Дно сундука было застелено толстым слоем клеенки. Я приподнял ее. Бритва была там. Старая такая. Зачем она отцу понадобилась, не помню. Но там же, на дне сундука, под клеенкой, я увидел обложку старого иллюстрированного журнала с фотографией высокопоставленной семьи. В центре стоял мужчина в военном мундире царской армии с эполетами, женщина в ажурном платье с короной, четыре юные девочки и мальчик немного старше меня в казачьей форме. В руках одной из девочек почему-то была свеча. Спрашиваю мать: «А это кто? Наша родня?» Мать даже руками всплеснула:

«Господи, эту фотографию я еще в России спрятала, а потом и позабыла! — она трепетно взяла найденную мною реликвию и тихо продолжала: — Это, сынок, семья царя нашего последнего. Ее большевики в восемнадцатом году расстреляли, всю семью. Деток-то зачем? Со свечой, это великая княжна Ольга, а мальчик — наследник Алексей. Мученическую смерть приняли, потому и храню».

Так впервые я соприкоснулся тогда с «тайной тайн» того времени.

С той поры и жила во мне эта таинственность и два образа, светлых и чистых: мальчика с глазами мученика и княжны Ольги со свечой в руке. Позже я узнал, что после расстрела семьи в подвальной комнате дома инженера-подрядчика Ипатьева в Екатеринбурге среди разбросанных и окровавленных вещей, принадлежавших царским детям, в одной из книжек нашли листок со стихом Бехтеева. Написан он был рукой княжны Ольги. Стихи были такие:

В комнате, где была учинена расправа, на стене остались разные надписи — нецензурные, хулиганские. И было четыре ритуальных каббалистических знака. Значение этих знаков впоследствии было расшифровано за границей, расшифровка хранится в библиотеке Британского музея. А смысл был таков: «Здесь, по приказу тайных сил, царь и его семья принесены в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы». И теперь мученики воскресают, чтобы воскресла Россия. Княжна Ольга ступает с неба сквозь тьму со свечой в руке, — Платов помолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжил. — А знаете, Оля, какое чудо произошло во время гражданской войны? Моя бабушка рассказывала, как дед попал в окружение, и оказались они с сотней казаков в болотах. А с ними был священник один, отец Илия, и он призвал всех к молитве, потому что тогда как раз был день памяти царя мученика, а его сын — царевич Алексей — был почетным атаманом казачьих войск. Отец Илия сказал, мол, давайте все попросим, чтобы они молили перед Богом о нашем спасении. И отслужил молебен. А припев на молебне был: «Святые мученики дома Романовых, молите Бога о нас». Пела вся сотня. И представляете, все вышли из окружения! Шли по пояс в болотной жиже, иногда проваливаясь с головой. Сколько прошли — не помнят. А всего их вышло девяносто восемь человек, из них сорок три женщины, семь раненых, четырнадцать детей, одиннадцать стариков, остальные казаки. Как тут не верить в святость царской семьи?

— Дом Ипатьева снесли, когда в Свердловске первым секретарем сидел нынешний президент России, — сказала Ольга.

— Да, я знаю, — ответил Платов. — Но хватит об этом. Замучил я вас, Оля, своими рассказами, но сегодня такой необычный день! Зарубежная русская церковь уже давно прославила царскую семью, близко время, когда и в России прославят.

— А что потом-то случилось с вашим дедом? — спросила Ольга.

— Это отдельная история. Представьте себе картину: последний пароход готовится к отплытию, а на пристани столпилось множество народа, все хотят попасть на этот пароход. В первую очередь, грузили раненых, солдат; офицеров и казаков с семьями. И тут на пристань прискакал казак и сообщил, что красные отряды прорвали оборону и вошли в город. Мой дед спросил у старшего: «Сколько времени нужно для окончания погрузки?». «Думаю, минут сорок, не меньше», — сказал тот. «Не успеем, — сказал дед. — Красные будут здесь с минуты на минуту». И крикнул: «Братья-казаки! Сейчас здесь будут красные. Мы должны обеспечить погрузку людей и отплытие корабля». На пристани сразу воцарилась тишина. Все сразу поняли: кто пойдет прикрывать отход корабля, уже не попадет на него. Если даже не погибнут в этом бою, то навсегда расстанутся со своими близкими, оставаясь в Совдепии. Дед снова крикнул: «Послужим матушке России последний раз!» Нехотя, казаки потянулись к нему. Дед сказал штабс-капитану: «А ты говорил, напрасно оставляем боеприпасы».

Собралось человек пятьдесят. Среди них были даже две молодые женщины и один старый-престарый генерал, который воевал еще в русско-турецкую войну. Генерала дед попросил вернуться на корабль. Тот заупрямился. Но его на руках занесли обратно на палубу. Голоса слились в один общий стон и плач. Дед напоследок крикнул моей бабушке: «Береги сына!» И они побежали занимать позиции. На пароход загрузили всех оставшихся. Уже во время погрузки завязался бой. И пока берег не скрылся в тумане, бабушка с моим отцом на руках стояла на палубе, надеясь на чудо. А спустя десять лет, один казак, который участвовал в том бою, и которому потом удалось попасть за границу, рассказывал в эмигрантской газете, что почти все участники того боя погибли. Было несколько раненых, в том числе и этот казак. Их спрятали местные жители. А мой дед и еще несколько офицеров пошли на конницу в штыковую. Они шли с песней:

Чуда не произошло. Мой дед погиб. Он завещал моему отцу: «Жизнь ты должен прожить так, чтобы душу посвятить Богу, жизнь — Отечеству, сердце — друзьям, а честь себе сохранить». Это завещание отец передал мне…

Рассказ Платова взволновал Ольгу. Она смотрела на него, на проезжающие мимо кафе машины, на проходящих мимо людей. На дворе был конец двадцатого века и казалось бы то, о чем только что рассказал Платов можно было прочесть в книгах, где реальность происходивших событий почти не затрагивала сознание. Почти всегда существовала невидимая временная пленка, которая отгораживала и не давала до конца поверить в реальность происходивших событий. Ты был как бы сторонним наблюдателем и на любой странице мог захлопнуть книгу и вернуться в тот мир, где все тебе знакомо и комфортно. Платов не был участником тех событий, но говорил о них с такой искренностью и’ болью, что Ольга как бы заново открыла для себя этого человека. Незримая духовная связь пролегла между ними с этого момента… Она знала, что Платов уже был женат на американке. Но настоящей семьи не получилось. Не было, как говорил Николай Александрович, главного: любви и семейного тепла. В конце восьмидесятых годов он вернулся в Россию в надежде на то, что президент России, сокрушивший коммунистический режим, будет создавать условия для национального возрождения страны и возвращения к ее историческим корням. Но, наблюдая за развитием ситуации в России, Платов все больше убеждался, что Ельцин так и не смог выйти за рамки привычного для него образа первого секретаря обкома партии.

Лето 1995 года выдалось жаркое. Барвиха утопала в зелени. После шумной и раскаленной, пропахшей автомобильной гарью Москвы, от леса исходила приятная прохлада. Лев Рохлин и начальник Генерального штаба Михаил Колесников подъехали к даче премьер-министра Виктора Степановича Черномырдина.

На ступеньках дома в просторной белой рубахе их встречал хозяин.

— Привет, привет чудо-богатыри! Рад видеть вас в своей обители, — приветливо сказал он.

Черномырдин провел их в просторную с открытыми окнами столовую. Виктор Степанович умел произвести впечатление своего в доску мужика, хотя всем было известно, что он — человек сам себе на уме. В советское время он слыл неплохим специалистом по нефтегазовой отрасли, был при Горбачеве министром нефтяной и газовой промышленности. Но, как говорится, звезд с неба не хватал и, честно говоря, он и сам не предполагал, что судьба вознесет его так высоко. Когда на Съезде народных депутатов РСФСР он по рейтинговому голосованию на премьера страны получил после Юрия Скокова второй результат, Виктор Степанович и не предполагал, что Ельцин укажет пальцем на него. В своем коротком выступлении перед депутатами Черномырдин пообещал, что оправдает оказанное доверие.

На политической арене, в премьерском кресле он прославился преданностью президенту, своими неординарными высказываниями, убийством беззащитных медведей и капитуляцией перед «чеченским волком» Шамилем Басаевым в Буденовске. Правда, он считал, что сделал это, выполняя волю Ельцина и что другого выхода не было. Журналисты Черномырдина не любили, но считались с тем местом, которое он занимал, при случае с удовольствием цитировали его высказывания и вытаскивали на свет школьный аттестат с тройками. Но Ельцин доверял своему премьеру, называл его политическим тяжеловесом, а шутники утверждали, что, скорее всего, за живот и неповоротливость.

— Лев Яковлевич, ты следишь за ситуацией в стране, телевизор смотришь? — спросил Черномырдин, когда они сели за стол и приступили к ужину.

— Честно говоря, некогда смотреть, Виктор Степанович. Забот столько, что прихожу домой и — в койку.

— В этом году думские выборы. Мы организуем движение «Наш дом — Россия». Есть предложение поставить тебя третьим по федеральному списку.

— Да какой из меня депутат, я же боевой генерал! — возмутился Рохлин.

— Это не только мое мнение, — прервал его премьер. — Это мнение и президента. Он сказал: «Будет дергаться, уволим из армии». Ведь у тебя проблемы со здоровьем. Пойми, Лев Яковлевич, НДР — это правительственная политическая структура. У тебя появится возможность влиять на решение военных проблем в российском масштабе. А я дам деньги на квартиры для офицеров твоего корпуса. Обеспечим новой техникой, средствами связи. Дадим для твоего любимого разведбата современное оружие и снаряжение. Мы решим все проблемы.

Черномырдин раскрыл папку, лежавшую на столе:

— Вот письмо, которое ты посылал Грачеву. Скажи, какая сумма тебе нужна?

Рохлин, не задумываясь, ответил:

— Восемьсот миллиардов рублей.

— Лев, ты понимаешь, что говоришь, где тебе такие деньги найдут? — изменившимся голосом проговорил Колесников.

— Это для вас большие суммы, — остановил его Черномырдин. — А для дела не жалко. Ну что, по рукам?

— Раз дело поворачивается таким образом, то я согласен, — вздохнул Рохлин.

— Правительство — это не тот орган, где, как говорят, можно только языком, — провожая генералов, улыбаясь, говорил Черномырдин. — Я не сторонник сегодня влезать с распростертыми объятиями. Но все вопросы, которые были поставлены, мы их все соберем в одно место. Мы здесь перебрали кандидатов, подготавливая список. Многих, хоть на попа ставь или в другую позицию — все равно толку нет. А с вами, Лев Яковлевич, мы продолжим то, что уже наделали.

На обратном пути в аэропорт Колесников делился с Рохлиным своими впечатлениями от встречи с премьером.

— Ты, Лев, принял грамотное решение. Вот, например, мне или кому другому, такое Виктор Степанович не предложит. Он, как опытный политик, понял: в народе на тебя спрос. А это — дополнительные голоса на выборах. Когда ты ему сумму назвал, я похолодел. Эти деньги я у него год выбиваю. А ты приехал, и сразу вопрос решился!

Рохлин молча смотрел на дорогу. Он понимал, что Черномырдин купил его с потрохами. Но он понимал и другое: те деньги, которые пообещал премьер, можно будет использовать для солдат и офицеров корпуса, купить квартиры семьям потерявшим своих близких в Чечне. Как и многих, генерала потрясла одна показанная по телевидению сцена, когда толстая московская тетка по поручению какого-то чиновника раздавала деньги пострадавшим от войны чеченцам. Он знал: русских погорельцев из Грозного среди получателей единовременного пособия не было. Не было и списков, по которым выдавали деньги. По сути, вся эта показная акция, была противозаконной. Полученные деньги тут же изымались и передавались боевикам на закупку оружия. А офицеры его корпуса месяцами не получали законной зарплаты. «Как говориться, с паршивой овцы, хоть шерсти клок, грустно думал Рохлин. — А там война план подскажет. Чем больше в Государственной Думе буде офицеров, которые реально знают нынешнее состояние армии, тем скорее можно будет провести законы, которые помогут решить многие болезненные вопросы».

Вернувшись в Волгоград, Рохлин позвонил командующему Северо-Кавказским военным округом Квашнину:

— Анатолий Васильевич, у меня есть некоторые предложения по организации боевых действий в Чечне. Я сделал расчеты…

— Лев, не волнуйся, — прервал его Квашнин. — Я встречался с аксакалами и обо всем договорился. Война скоро закончится.

— Дай Бог, — сказал Рохлин, а про себя подумал: «Блажен, кто верует».

В декабре 1995 года Лев Яковлевич Рохлин стал депутатом Государственной Думы и уехал работать в Москву. Жизнь дала новый, неожиданный виток, и он с головой окунулся в политическую жизнь страны. Первым делом Рохлин решил переговорить с генерал-полковником Игорем Николаевичем Родионовым. В армии давно назрели перемены, и Рохлин хотел связать их с именем и авторитетом этого военачальника.

Но прежде чем поехать к Родионову, он пригласил к себе домой Геннадия Ивановича Захарова. Тот откликнулся тотчас же и вечером уже был у генерала.

— Заходи, Геннадий Иванович, — приветствовал Рохлин гостя. — Я один. Жена с сыном к дочери укатили. А у меня для тебя сюрприз: борщ по-флотски.

— По-флотски? У сухопутного генерала? Это фантастика!

— Я же на море родился, на Аральском. Хотя вы, моряки, его морем и не признаете. Сам чуть моряком не стал. В мореходку поступал. Было дело.

Они прошли на кухню. Рохлин налил в тарелки борщ и поставил на стол. За окном моросил мелкий дождь.

— В такую погоду либо работать, либо водку пить, — глянув в окно, сказал Геннадий Иванович.

— А вот мы сейчас и совместим приятное с полезным, — сказал генерал, доставая бутылку коньяка и две рюмки.

Они выпили.

— Геннадий Иванович, сколько Ельцин у власти? — неожиданно спросил его Рохлин.

— Пять лет скоро будет.

— А тебе нравится состояние нашей армии?

— Чечня показывает, что наша армия, мягко говоря, желает быть лучше.

Рохлин разлил еще по одной рюмке:

— Как говорят на Дону, между первой и второй, чтобы пуля не пролетела. Дело в том, что реформирование армии идет с девяносто первого года, а военной доктрины у государства до сих пор нет, поэтому и получается, что это не реформирование, а разрушение армии. Что хотим сделать и как — неизвестно. А ведь правильно поставленная задача — половина успеха. Так нас в академиях учат.

Геннадий Иванович на секунду задумался:

— А ведь, действительно, доктрины нет. И задач, считай, нет.

— Государству нужна военная доктрина, нужен бюджет доктрины. Нужен новый министр обороны, который будет проводить реформирование армии в соответствии с военной доктриной.

— И кого ты видишь на этом месте?

— Начальника Академии Генерального штаба Родионова. Академия обладает большим интеллектуальным потенциалом, а Игорь Николаевич имеет огромный опыт управления войсками.

— Мысль интересная, — согласился Захаров. — А ты с Родионовым говорил?

— Он будет упираться. Я знаю. Поэтому хочу, чтобы ты был моим союзником в этом разговоре.

— Считай, союзник сидит напротив тебя.

— Я сейчас звонил двум командирам дивизий, Героям России. Мы поедем на дачу к Родионову, чтобы вместе убедить его заняться реформированием армии.

— А что так сразу? — спросил Захаров. — Борщ у тебя вкусный.

— Наливай, вся кастрюля твоя. А я пошел одеваться. У меня сегодня еще встреча с Павлом Сергеевичем.

Грачев уже ждал генерала. Когда Рохлин вошел в кабинет Павел Сергеевич, широко улыбаясь, вышел ему навстречу:

— Лев Яковлевич, рад видеть тебя снова живым и здоровым!

Он пригласил Рохлина в комнату отдыха. Достал коньяк:

— Давай, за твое здоровье!

Они выпили.

— Как работается в Думе? — спросил министр.

— Осваиваюсь, — ответил Рохлин. — Вот пришел поговорить.

— Слушаю тебя.

— Павел Сергеевич, я лично благодарен вам за все, что вы для меня сделали.

Грачев скупо улыбнулся.

— Но я хочу сказать и другое, — продолжал Рохлин. — На вас, как на министре обороны, лежит ответственность за положение дел в армии. А скажу так: неумело организованные действия в Чечне привели к гибели и увечью тысяч людей, в том числе, и очень близких мне. Сейчас я получил документы о поставках оружия в Армению. Получается, что в разгар боев за Грозный, когда не хватало техники, когда на десятый день кончились снаряды для тяжелой артиллерии, когда боевики взяли под контроль сети боевого управления авиацией и артиллерией, самолеты военно-транспортной авиации возили из Моздока, Иванова, Кубинки в Ереван и Гюмри эти самые снаряды, другие боеприпасы, запасные части к бронетанковой технике. В Чечню железнодорожные эшелоны тянулись неделями. Никому и в голову не приходило возить танки в Чечню самолетами. Самолетами везли только солдат, бесшабашных контрактников, матросов и стройбатовцев, которых неделю учили держать автомат и бросали в бой. Они гибли сотнями. Не слишком ли большую цену мы заплатили, и думаю, будем еще платить за Чечню?

Грачев слушал и мрачнел все больше.

— Мне докладывали, что ты собираешь документы о поставках оружия в Армению, — сказал он, когда Рохлин закончил. — Я думал, ты ко мне придешь поговорить по-товарищески, а ты вон как повернул! Уж от кого, а от тебя я этого не ожидал. Ладно, понимаю, Волкогонов и Юшенков учили нас, как надо любить Маркса и Ленина, а теперь, этот гаденыш, учит любить Буша и Клинтона. Но ты-то? А что, Грачев, по-твоему, не хотел, чтобы у нас была сильная армия, вооруженная современным оружием, готовая бить врага малой кровью? Теми деньгами, которые выделяет мне правительство и Госдума, я все дыры в Вооруженных Силах не заткну. Это же крохи, а не бюджет! В этих условиях я старался сохранить два направления — это воздушно-десантные войска и ядерное оружие. И не потому, что я десантник, а потому, что ВДВ — это сегодня наиболее боеспособные части, за ними — будущее. Ты что, не видел, какое наследство мне досталось в девяносто первом году? Развал Союза вызвал полный развал армии, каждый тянет одеяло на себя! Какой-то м…к сдал коммерческим структурам помещения Минобороны, и меня, министра обороны, туда не пустил мальчишка-охранник! А что, проблем в Советской Армии не было? Или они все возникли в мою бытность? Все кричат: коррупция в министерстве обороны, разворовывают армию! А что, в других ведомствах нет ни коррупции, ни воровства? И приватизация у нас гладенько прошла? Назови мне хотя бы одного министра, о котором пресса не рассказывала, как он нагрел руки. Не забывай, что по Конституции, между прочим, у нас президент является Верховным Главнокомандующим, а министр обороны у него в подчинении.

Рохлин выслушал внимательно взволнованную речь Грачева, потом сказал:

— Подписываюсь под каждым вашим словом, Павел Сергеевич. Но каждый должен отвечать за себя и за свою работу. Вы не были в стороне, когда принимались решения в отношении Вооруженных Сил. Я не помню, чтобы вы где-то еще сказали то, что говорите сейчас мне. Вы — министр обороны, а не комбат или комдив, которых никто не слышит и не услышит никогда.

— Да ладно тебе, Лев, — вздохнул Грачев. — Ты же знаешь, пока не найдут покладистого парня мне на замену или пока президенту не потребуется свалить на кого-то вину за чеченские дела, меня не снимут, что бы ты ни говорил…

— Разрешите идти, товарищ генерал армии? — спросил Рохлин.

— Иди, — махнул рукой Грачев.

Когда за генералом закрылась дверь, он налил себе еще коньяку, но пить не стал. Не было настроения. Многое мог бы сказать Грачев Рохлину. Что здесь, в этом министерском кресле он оказался заложником политики, вернее отсутствием какой-либо политики со стороны Ельцина. Но в России армия традиционно ориентируется на главу государства. Он вроде бы есть, а на самом деле, когда нужно срочно принимать меры, его нет. Особенно тяжелое чувство испытал Павел Сергеевич при нападении Салмана Радуева на Кизляр и в последующую эпопею в Первомайском. Когда Ельцин начал рассказывать перед телекамерами о снайперах, которые контролируют каждое движение боевиков, Грачев испытал чувство стыда за себя, за Россию, за русскую армию. И что из того, что ФСБ не подчинялась министру обороны, что полководцам, будь то Степашин или Барсуков, не терпелось одержать свои маленькие победы. И, стараясь заслужить похвалу Президента, они бросали на пулеметы боевиков элитных спецназовцев, как обыкновенных пехотинцев.

«Уж лучше бы занимались тем, что хорошо умеют, — с досадой думал Грачев. — А войну оставили тем, кто это умеет делать. Таким, как Рохлин».

Двадцать первого апреля 1996 года в районе села Гехи-Чу по извилистой дороге ехал автомобиль «Нива». Рядом с водителем сидел Джохар Дудаев.

— Ты знаешь, какой завтра день? — обратился он к водителю.

— Двадцать второе апреля, — ответил тот.

— А что это за день, знаешь?

— Нэт, не знаю.

— День рождения Владимира Ильича Ленина. Чему тебя только в школе учили? Пионером ведь был, наверное?

— Было дело, — вяло кивнул водитель.

— А знаешь, что благодаря этому великому человеку чеченский народ получил свободу и независимость? Недаром наш народ поддержал большевиков в Гражданскую войну против Деникина. Ленин сурово давил великорусский шовинизм. И делал то же самое, что и я: давал свободу национальным автономиям, выселял казаков. Только его провозгласили великим, а меня почему-то преступником. Ладно, тормози.

Машина остановилась. Водитель настроил станцию космической связи «Инмарсат» и отошел в сторонку, чтобы не мешать конфиденциальному разговору своего патрона. Машины с охраной тоже остановились невдалеке. Дудаев набрал московский номер мобильного телефона личного друга Шамиля Басаева Константина Борового. Бизнесмен и политик Боровой был одним из тех, кто открыто поддерживал контакты с президентом Ичкерии и помогал ему, чем мог. Водитель и охранники стояли в стороне и созерцали облака над горами. Неожиданно сверху, с неба прилетела огромная сероватая капля, и раздался взрыв. От «Нивы» осталась груда искореженного железа. Через несколько часов, президент Ичкерии скончался от полученных ран. Небо покарало его в прямом смысле слова. Ему он посвятил большую часть своей жизни, с него спустилась и его смерть. Пришла в образе ракеты, пущенной с боевого самолета и наведенной на сигнал станции космической связи.

Дудаев не боялся смерти. Но и не искал ее. Когда-то молодым лейтенантом Джохар прибыл на службу в часть, и там случилось ЧП: сбежал солдат с автоматом. Когда дезертир был обнаружен, Дудаев дал команду подчиненным оставаться на месте, и один, без оружия вышел к нему. Солдат крикнул:

— Стой, стрелять буду!

И передернул затвор. Но Дудаев шел на него в полный рост. Солдат бросил автомат и поднял руки. Были сохранены жизни и дезертиру, и подчиненным. И как награда — Дудаев завоевал любовь дочери начальника гарнизона, белокурой красавицы Аллы, которая стала его женой.

Генерал военно-воздушных сил Джохар Дудаев был исполнительным офицером, он по приказу командования проводил ковровые бомбардировки аулов и кишлаков в Афганистане.

С приходом к власти в Чечне Дудаев прославился фразой: «Пусть семьдесят процентов чеченцев погибнут, но тридцать будут свободными». Генерал терпимо относился к русским, большая часть службы прошла в гарнизонах, где почти не было его соплеменников. Позже, когда он стал для своего народа первым лицом, многие чеченцы не могли простить ему, что жена у него русская. Они внешне спокойно отнеслись к высказыванию Дудаева о семидесяти процентах, понимая, что это не больше чем ораторский прием генерала. Но часто бывает, что слова, высказанные вслух, приобретают материальную силу, и человек действует так, точно они стали для него руководством к действию. За годы, проведенные Дудаевым в президентском кресле, в Чечне было вырыто больше могильников, чем при Шамиле. А пущенный с горы валун, круша все на своем пути, захватывал все новые и новые человеческие жизни. И были немало людей с обеих сторон, кто имел от этого прямую выгоду. И ожесточение в этой войне приобретало порою уродливые, изуверские формы, когда не только убивали, но и глумились над трупами погибших.

Полевой командир Руслан Хамзоев оказался в затруднительном положении. Несколько его бойцов попало в плен к генералу Владимиру Шаманову, и родственники требовали обменять их на пленных русских. Поскольку русских пленных у него не было, то, поддавшись просьбам родственников, Хамзоев со своими людьми поехал к Руслану Хайхороеву, отряд которого находился под Бамутом.

— У тебя пленные есть? — спросил Хамзоев. — Мне нужно пять человек для обмена.

Хайхороев пожал плечами:

— У меня есть четверо, но я отпущу их, только если один из них выполнит мое условие.

— Какое условие?

— Проще некуда. Пусть снимет крест с груди.

— Какой крест?

— Нательный, православный.

— Пойдем посмотрим.

Они спустились в подвал. В подвале на цепи, обвитой вокруг шеи, сидел молодой парень в рваной солдатской рубашке со следами побоев на всем теле.

Хамзоев обратился к нему:

— Домой хочешь?

У парня вспыхнул огонек в глазах:

— Хочу, — выдавил он из себя; — Но ведь вы не отпустите.

— Сегодня мы обменяем тебя на моих джигитов. Завтра ты уже будешь у матери, и все твои мучения закончатся. Для этого ты должен сделать то, что просит этот человек, — он показал пальцем на командира, — снять с груди крест.

Парень, тяжело дыша, мотнул головой:

— Не могу.

— Ты что, сильно верующий?

Парень кивнул.

— Ну, снимешь крест здесь, а завтра дома оденешь. Какая проблема? Вон, бывшие партработники партийные билеты побросали и ничего, живут. И неплохо живут. А тут какой-то крест!..

Парень опять упрямо мотнул головой:

Бога предать невозможно.

Хамзоев внимательно посмотрел на парня. Таких он еще не встречал.

— Это твое последнее слово?

— Да, — выдохнул парень.

— Я преклоняюсь перед тобой, но, к сожалению, помочь тебе не могу.

Хамзоев повернулся и вышел из подвала.

— А остальные? — спросил он Хайхороева.

— Хочешь, чтобы они рассказали о нем? Нам только русских героев не хватает.

Хамзоев сел в джип и уехал, не попрощавшись с командиром.

Двадцать третьего мая 1996 года бандиты казнили четверых солдат. Первым они отрезали голову Евгению Родионову, в этот день ему исполнилось девятнадцать лет. Но даже с мертвого, они не решились снять с него крест. Мать Евгения получила телеграмму, что ее сын самовольно оставил часть. Многие матери тогда получали такие же телеграммы. Командование не хотело признавать, что есть пленные, в тот момент удобнее было представлять их дезертирами. Но Любовь Васильевна, не поверив этой телеграмме, поехала на поиски сына. Пройдя все круги ада, ей удалось найти могилу сына и выкупить у бандитов его тело.

Некоторые священнослужители Русской Православной церкви обратились с прошением в Священный Синод о прославлении Евгения Родионова. А поводом к этому послужило следующее событие. Священник Шныренко купил брошюру о подвиге Евгения Родионова. В ту же ночь ему было видение: стоит у его постели воин в камуфляже и говорит: «Не бойся. Я тот, о ком написана эта книга». Наутро, взяв брошюру, священник был поражен тем, что увидел: обложка книги была покрыта множеством капель мира…

Каждое воскресение нательный крестик Евгения выносится на аналой московской церкви Николы в Пыжах. Поклониться солдату на его могилу на тихом погосте у подмосковного села Сатино-Русское приезжают люди со всей страны. На кресте — надпись: «Здесь лежит русский солдат Евгений Родионов, защищавший Отечество и не отрекшийся от креста, казненный под Бамутом 23 мая 1996 года»…

А двадцать четвертого мая войска под командованием генерала Владимира Шаманова взяли штурмом Бамут. Потери боевиков составили сотни убитых. Рухнул созданный ими же миф о неприступности Бамута, а позже Руслан Хайхороев был убит в бандитской разборке. Это произошло двадцать третьего мая, в день казни Евгения Родионова.

Девятого мая 1996 года Ельцин в рамках предвыборной кампании прилетел в Волгоград. Как обычно, торжественные мероприятие начинались в 10 часов на площади Павших борцов с церемонии возложения венков.

На Мамаевом кургане главный редактор местной демократической газеты Ефим Шустерман спросил у Ельцина, кого он считает своими избирателями.

— Это вы и такие, как вы, — ответил Ельцин.

Стоявший рядом лидер местных патриотов Пилипенко тут же прокомментировал, что избиратели Ельцина Шустерманы, доберманы и бергманы.

Вечером Ельцин отправился на теплоходе, чтобы на молодежной тусовке под барабаны и флейты плясать твист, а провожавшие его на причале казаки помахали вслед папахами и сказали, что теперь они будут ждать приезда Зюганова.

Шестнадцатого июня 1996 года прошел первый тур президентских выборов. По официальной статистике Борис Николаевич Ельцин получил 35 процентов голосов. Лидер объединенной оппозиции Геннадий Андреевич Зюганов получил 32 процента. На третьем месте оказался генерал Александр Иванович Лебедь — 15 процентов голосов. Второй тур назначили на третье июля.

Восемнадцатого июня Ельцин назначил Лебедя своим советником по национальной безопасности и секретарем Совета безопасности. Лебедь поставил условие: уволить с поста министра обороны Павла Сергеевича Грачева и назначить министром обороны начальника Военной академии Генерального штаба Игоря Николаевича Родионова. Ельцин не возражал.

А девятнадцатого июня события приняли неожиданный оборот.

К выходу из здания правительства Российской Федерации подошли двое модно одетых молодых людей. Неожиданно их окружили несколько человек в штатском. Старший группы, полковник Службы безопасности президента Валерий Андреевич Стрелецкий, сказал:

— Господа, у меня ордер на ваше задержание. Прошу вас пройти со мной.

Задержанные вместе с группой вернулись в здание. У них была изъята коробка из-под ксерокса с более чем полумиллионом долларов США. По версии задержанных Евстафьева и Лисовского эти деньги предназначались для оплаты услуг поддерживающих президента Ельцина эстрадных исполнителей. Мол, мы же свои люди, чего там разбираться. Понятно: к тому времени из страны вывозились миллиарды, ну что значила одна коробка с долларами? С таким открытым и наглым фактом офицеры службы безопасности столкнулись впервые.

Вице-премьер Анатолий Борисович Чубайс, узнав о задержании двух своих сотрудников, срочно выехал к Березовскому.

— Анатолий Борисович, какими судьбами? — удивленно спросил Березовский, когда тот появился у него в кабинете. — Что случилось?

— Я понимаю, наша личная неприязнь не дает повода мне находиться в вашем кабинете, — взволнованно сказал Чубайс, — но интересы дела требуют объединения наших усилий. Эти гориллы перешли все границы, они хотят ввести в стране диктатуру. Это наглый вызов всем нам. Они хотят показать, что не мы, а они хозяева в стране. Вскоре они начнут проверять, что у нас лежит в кармане. Вы понимаете, что тогда нам конец? То, что мы с вами создавали с таким трудом, может развалиться в одночасье. Вопрос стоит жестко: или мы, или они. Надо срочно встретиться с президентом.

— Вы же знаете, я не открываю ногой дверь к президенту, — пожал плечами Березовский. — Он свалился. Очередной инфаркт. И кто ему посоветовал плясать на публике? Ему же далеко не семнадцать. А там на страже стоит его верный пес — Коржаков. Его не обойдешь.

— Но я знаю, у вас есть подходы к президенту. В такие минуты нам надо действовать вместе, — настаивал Чубайс.

— Поискать ходы и варианты можно, — протянул Березовский. — Надо что-то вроде путча-два организовать. Убедить президента, что ситуация выходит из-под контроля. И что ему и его семье светит «Матросская тишина». Думаю, с этой ролью лучше всего справятся женщины. Анатолий Борисович, надавите-ка вы на Танюшку. А я поговорю с бабкой.

— Вот это деловой разговор, — приподняв подбородок и прищурившись, сказал Чубайс и, осмотревшись, остановил взгляд на телевизоре: — «Ящик» работает?

— Что за вопрос?

— Не выключайте его. Сегодня могут быть важные сообщения.

— Ах, Анатолий Борисович! — разулыбался Березовский. — Вам обязательно нужны внешние эффекты. Можно ведь все сделать тихо и без шума. Как говорят в Одессе, граждане проснулись, а поезд уже в пути. Зачем напоминать им об этом.

— Борис Абрамович, я вас уважаю, — усмехнувшись сказал Чубайс. — За быстрый ум. За умение просчитывать варианты. Здесь же мы будем действовать на опережение. Существуют законы жанра. Слово произнесенное удесятеряет свою силу. Надо, чтобы люди проснулись и поняли: с этой минуты они живут в другой стране. Нам надо действовать нагло и жестко. Уверяю вас, народ это любит. Я думаю, крупные банкиры, и влиятельные предприниматели либерального крыла должны поддержать условия, которые мы предложим президенту.

Рано утром Коржакову позвонил дежурный и передал, что Борис Николаевич приглашает его в Кремль к восьми часам. Александр Васильевич приехал вовремя, и в приемной встретился с Барсуковым. Того, оказывается, тоже вызвал президент. Михаил Иванович чувствовал себя скверно: не спал всю ночь, события развивались стремительно. С тех пор, как он сменил Степашина на посту директора ФСК — ФСБ, Барсуков узнал, что вопросы государственной безопасности выглядят совсем не так, как они представлялись ему с должности коменданта Кремля и начальника Главного Управления охраны.

Когда они зашли в кабинет к Борису Николаевичу, то увидели, больного и чем-то встревоженного человека. Ельцин вялым голосом спросил:

— Что там случилось?

Барсуков доложил. Ельцин внимательно прочитал все рапорты, показания и недовольно заметил:

— Что-то пресса подняла шум.

— Борис Николаевич, скажите тем, кто этот шум поднял, пусть теперь они всех и успокоят, — сказал Коржаков, подразумевая Березовского и Чубайса.

— Ладно, идите, — отпустил их президент.

Не успел Коржаков зайти в свой кабинет, как раздался звонок от пресс-секретаря Ельцина Сергея Медведева:

— Что случилось? Там пресса с ума сходит. Чубайс на десять утра пресс-конференцию назначил.

— Пресс-конференция не нужна, — ответил Коржаков. — Мы только что были у президента и все вопросы с ним решили.

Но пресс-конференцию Чубайс не отменил, а перенес на более позднее время.

В одиннадцать часов началось заседание Совета Безопасности. Длилось оно всего двадцать минут. После заседания почти все его члены ввалились в кабинет Коржакова. Анатолий Сергеевич Куликов, к тому времени министр внутренних дел, спросил:

— Что вы там натворили?

Коржаков подробно рассказал о ночных событиях. Все притихли, каждый из них высчитывал про себя, чем эта непредвиденная ситуация может грозить ему лично. Когда члены Совета безопасности ушли, Коржаков спросил у Барсукова:

— А с чего это они вдруг в полном составе пришли?

Барсуков ответил, что перед заседанием Совета Безопасности Ельцин обрушился на него за происшедшее.

— А нам-то чего бояться, мы, и наши сотрудники действовали по закону.

— То-то и оно, что по закону, — усмехнулся Барсуков. — Вот за это и накажут.

В это время в кабинет ворвался разъяренный Черномырдин:

— Ну что, свояки, доигрались?

— А что, задержать воров — это уже преступление?!

Черномырдин схватил чей-то недопитый стакан чая и залпом выпил. Видимо, до Виктора Степановича дошла информация, что у задержанного на проходной Евстафьева отняли фальшивое удостоверение, выданное лично руководителем аппарата премьера. Выслушав объяснения Коржакова и Барсукова, Черномырдин немного успокоился и, попрощавшись, ушел. А через несколько минут позвонил Ельцин:

— Где Барсуков?

— Рядом.

Михаил Иванович взял трубку:

— Слушаю, Борис Николаевич.

— Пишите рапорт об отставке, — сказал Ельцин и попросил передать трубку Коржакову. Ему он повторил тоже самое:

— Пишите рапорт об отставке.

Коржаков и Барсуков, написав рапорта, еще думали, что это очередной блеф со стороны президента, как это уже не раз было, что все еще вернется на круги своя. Однако на этот раз все произошло по-другому. Выходя от президента, в приемной Коржаков и Барсуков столкнулись с Чубайсом, Березовским и другими представителями крупного капитала. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. В приемную из кабинета вышел помощник президента и сказал, что Ельцин приглашает их к себе.

Бизнесмены зашли к президенту.

— Им кажется, что они сожрали нас, — усмехнувшись, сказал Коржаков. — Надо это дело как-то отметить, не стреляться же. Давай поедем, в теннис поиграем. А после — в баньку. И водочки выпьем. Пусть не думают, что мы очень огорчены. Все равно Дед без нас, как без рук.

Генералы, весело переговариваясь, вышли из приемной.

— Без радости была любовь, — промурлыкал Коржаков.

— Разлука будет без печали, — подхватил Барсуков.

— У нас прямо-таки ансамбль кремлевских соловьев намечается, — пошутил Коржаков.

Они не могли даже предположить, что Ельцин, с которым они выпили не одну рюмку водки, в эту ночь по совету близких, как он это делал не единожды в своей жизни, поставил на либеральные силы и крупный бизнес. Анатолий Борисович, который не мог поверить в то, что все же достиг желаемого результата, на устроенной им пресс-конференции сказал:

— Теперь, наконец, покончено с иллюзией военного переворота в России. ГэКаЧэПэ-2 не прошел.

Большинство населения России эту новость приняло молча.

В одном из горных сел Масхадов собрал на совещание всех полевых командиров. Назраньские соглашения он оценил как победу, а назначение генерала Александра Лебедя уполномоченным представителем России на переговорах с Чечней — как сигнал к боевым действиям в Грозном.

Масхадов начал излагать суть операции по захвату Грозного и ставить задачи командирам отрядов. Все понимали, что с военной точки зрения операция обречена на провал. Но расчет был на другое. Московские дирижеры настойчиво рекомендовали начать наступление на Грозный. Они намекали, что все просчитано и ситуация у них под полным контролем. Хоть какой, но нужен факт, тогда и можно ожидать результата.

Удугов внимательно слушал выступление Масхадова. Одной из основных сил, которая должна была принять участие в операции, были боевые исламские группы. Именно он, Удугов, вместе с Яндарбиевым, — детально разработали и претворили в жизнь план создания на территории Чечни таких групп, в идейную основу которых был заложен радикальный исламский фундаментализм. После прихода к власти Дудаева в 1991 году общеобразовательные школы свернули свою работу, и обучение молодежи, особенно в горной части республики, осуществлялось, В основном, местными муллами. Главное внимание уделялось изучению Корана и иных религиозных канонов ислама, за основу толкования которого были взяты идеи ваххабизма, переработанные с учетом задач, которые ставили перед собой близкие к Удугову чеченские лидеры. Последнего мало заботило, что учение Абдул-аль-Ваххаба, противника турецкого султана, не принесло народу Турции ничего, кроме жестокого кровопролития. Уже двести лет это учение считается проявлением сектантства в исламе, а слово «ваххабит» в мусульманском мире давно стало нарицательным прозвищем бунтовщиков, весь бунт которых, судя по всему, не продвинулся дальше разбоя на дорогах и террора в отношении мирных граждан.

Воспитание в созданных Удуговым отрядах основывалось на беспрекословном повиновении старшим религиозным наставникам. Все бойцы принимали присягу на Коране. За нарушение дисциплины они подвергались наказаниям, установленным шариатским судом: удары палками за воровство, за курение, алкоголь, наркотики, азартные игры. Могли и казнить. Помимо религиозного воспитания были поставлены на высокий уровень и военные дисциплины: подрывное дело, радиодело, приемы рукопашного боя, владение всеми видами оружия. Подготовку проводили инструкторы из Турции и арабских стран.

Преследуя главную цель — создание на территории Чечни исламского государства, Удугов претендовал на роль идеологического вождя чеченского народа, эдакого «серого кардинала». Он пытался построить государство воинствующего ислама, где не будет места ни пацифизму, ни комитетам солдатских матерей, ни каким иным проявлениям демократии.

Он знал, что в последнее время и среди русских стали редко, но появляться верующие солдаты и офицеры, а священники в воинских частях в Чечне стали появляться все чаще. Получая информацию о появлении священников, Удугов давал установку полевым командирам на их ликвидацию, а когда представлялась возможность, он старался лично посмотреть на пленных военных, которые шли на муки, но отказывались снять крест. Им отрезали головы и распинали на телеграфных столбах, но они не отказывались от своей веры. Удугову становилось страшно: а если это примет массовый характер в российской армии?

Когда Масхадов закончил совещание, Удугов встал и крикнул:

— Аллах акбар!

Полевые командиры подхватили.

— Аллах акбар!

Этот ритуальный крик делал всех присутствующих одним целым и психологически настраивал на решение тех задач, которые вынашивали только посвященные люди.

После инаугурации Борис Николаевич вызвал в Барвиху главу своей администрации Николая Егорова и, с трудом выговаривая слова, произнес:

— Николай Дмитриевич, вынужден просить вас уйти в отставку. Меня вынуждают к этому решению обстоятельства.

Он не стал говорить, что к этому его подталкивает не кто иной, как Анатолий Чубайс, который решил, не откладывая дело в долгий ящик, обставить Ельцина своими людьми. Но для Егорова не стало секретом, кто хочет его отставки.

— А кто же планируется вместо меня? — помолчав немного, спросил он.

— Чубайс. Мне жалко, Николай Дмитриевич, жалко расставаться с вами. Выбирайте любую должность, какую хотите.

Егоров криво улыбнулся:

— Раз так, то выбираю должность министра обороны, — и, увидев испуг в глазах президента, добавил: — Да я пошутил. Отправьте меня лучше на Кубань. Там мои родные места.

— А что вы там будете делать?

— Буду бороться за место губернатора края на выборах.

— Можете рассчитывать на мою поддержку, — с облегчением заверил Ельцин.

И, как это не раз бывало с ним, забыл кому и что обещал. Во время выборов губернатора Краснодарского края глава администрации президента Анатолий Чубайс развернул беспрецедентную компанию лжи и клеветы против Николая Егорова, чтобы не допустить его к власти. На тех выборах интересы Чубайса и коммунистов совпали: победил представитель левопатриотических сил Николай Кондратенко.

Меньше чем через год Николай Дмитриевич Егоров, лишенный своего основного жизненного стержня — работы, умер от скоротечного рака легких.

К началу августа 1996 года в Грозный съехались на совещание генералы МВД, которое проводил первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник Павел Васильевич Голубец. Среди них были и начальники школ милиции, которые принимали участие в отборе абитуриентов из числа сотрудников милиции Чечни. Обеспечивать порядок силами командированных со всей страны милиционеров становилось все труднее и труднее. Местное население было настроено против них враждебно, и для охраны правопорядка было решено привлечь лояльных российской власти чеченцев.

А шестого августа отряды под командованием Масхадова и Басаева вошли в Грозный. Боевики окружили блокпосты и оставшиеся в городе подразделения федеральных войск. Затем нанесли по ним массированный огневой удар. Основные силы боевиков штурмовали главные объекты города: здания Совмина, ФСБ и координационного центра МВД.

Оборону Совмина держала парашютно-десантная рота капитана Кильченко. Оборону координационного центра МВД возглавил генерал-полковник Голубец, под руководством которого были несколько генералов и группа охраны в количестве семнадцати человек.

Нападение застало всех врасплох. Еще десять минут назад один боец жаловался своему командиру, капитану спецназа:

— Ну и жара! Сейчас бы кружечку холодного пива.

— Хочешь вылететь из отряда? — с усмешкой сказал ему командир, капитан спецназа МВД Александр Иглин. — Ты же знаешь отношение Голубца к таким напиткам: первым рейсом улетишь в Москву.

— Да хоть на Луну, — буркнул боец. — Надоело все. За что воюем — неизвестно. Хоть бы деньги платили. А так — мутота. Даже пива и то нельзя.

В этот момент минометный обстрел накрыл здание.

— Капитан, занять оборону! — оценив обстановку, приказал Иглину Голубец.

Боевики начали штурм Совмина, зданий МВД и ФСБ. Бой длился полтора часа. Не взяв ни одного объекта, потеряв десятки человек убитыми, боевики вынуждены были отойти и перегруппироваться.

— Ну, что, отбились? — вытирая платком вспотевший лоб, спросил Голубец.

— Вроде бы, — ответил Иглин.

И тут ударила артиллерия федеральных войск. Разорвавшийся рядом снаряд отбросил Голубца и стоящих рядом с ним к стене.

— Генерала убили! — закричал кто-то из солдат.

Иглин, с трудом преодолевая боль в голове, подполз к Голубцу и пощупал пульс:

— Живой, быстро в санчасть его!

Солдаты унесли генерала на руках.

Придя в себя, капитан отряхнулся, умылся и прошел в помещение, где находились генералы и старшие офицеры.

— Похоже, нас обложили, — сказал Иглин, войдя в комнату. — Генерала Голубца контузило. Вместе со мной здесь семнадцать бойцов. Кто вместо Голубца будет командовать обороной?

Офицеры молчали. Затем раздался голос начальника волгоградского юридического института, генерала Сергея Михайловича Самоделкина:

— Саша, это твои подчиненные, ты ими и командуй.

Иглин подумал немного и сказал:

— Хорошо, но тогда я попрошу и вас выполнять мои команды.

— Нет вопросов, — ответил Самоделкин.

В это время боевики начали новый минометный обстрел и штурм. Капитан подбежал к окну. Неожиданно он почувствовал обжигающий удар в области сердца.

«Меня убили», — мелькнула мысль.

— Шприц противошоковый, — услышал он голос врача, и отрешенно подумал: «Зачем он нужен, этот шприц, лекарство только зря тратить, все равно умирать».

Ему сделали укол и перебинтовали. Иглин пришел в себя и удивился: «Надо же, жив, и даже двигаться могу».

В течение дня было отбито пять атак противника. Иглин увидел у одного из окон генерала Самоделкина, стреляющего из пистолета по боевикам.

— Сергей Михайлович, — сказал ему капитан, — пистолет — оружие для ближнего боя. Им воспользуетесь, когда нас не будет.

— Саша, я не хочу пользоваться пистолетом, когда вас уже не будет, — ответил Самоделкин. — Последний патрон оставлю себе. Так надежнее.

Неожиданно наступила тишина. Она была какой-то нереальной, неземной. Стрельба прекратилась по всему городу, точно кто-то отдал противостоящим сторонам команду на прекращение огня. Но все прояснилось довольно быстро.

— Сергей Михайлович, идите скорее сюда, — позвали Самоделкина из соседней комнаты. — Сейчас Ельцин будет выступать.

Генерал с Иглиным поспешили к находившемуся в соседней комнате радио, вокруг которого толпились остальные офицеры.

От первых же слов президента, прозвучавших в эфире, всем присутствующим стало не по себе. Больным, обессиленным голосом Ельцин объявил траур по защитникам Грозного и по тем, кто руководил обороной. Теперь стало понятно, почему боевики прекратили огонь. Они видимо хорошо знали, что готовится выступление президента России. Что и говорить кто-то умело режиссировал происходящие события. Но в тот момент, не зная об истинной подоплеке происходящего, все были потрясены этими загробными словами Ельцина. В полной тишине кто-то сказал:

— Ребята, нас похоронили.

— Может быть, президент неправильно информирован? — сказал один из генералов. — Нам необходимо выйти в эфир и сообщить, что мы живы.

Как только радист вышел в эфир, по координационному центру МВД был открыт массированный огонь артиллерии федеральных войск. Началось что-то страшное. Одному из бойцов спецназа осколок попал в живот. Он истошно закричал:

— Дайте шприц!

Но противошоковых средств уже не было.

В это же время боевики пошли в очередную атаку на здание Совмина. На этот раз им удалось прорваться на лестничный пролет между первым и вторым этажами. Там разгорелась рукопашная схватка. Командир десантной роты Кильченко по рации вызвал огонь на себя. Вертолеты, посланные для огневой поддержки, выпустили ракеты. Одна из них попала в лестничный пролет, и он рухнул вместе с дерущимися. Воспользовавшись этим, командир повел десантников на прорыв, и они вместе с другими защитниками Совмина вырвались из окружения. Из здания ФСБ тоже прорвалась группа офицеров.

Бойцы спецназа, офицеры и генералы продолжали защищать координационный центр МВД.

Басаев, захватив на вокзале вагон с минометами, приказал обстреливать из них здание. Боевики стремились к захвату координационного центра еще и потому, что, взяв в плен семьдесят офицеров и генералов, включая четырех заместителей министра внутренних дел, они получили бы возможность диктовать условия Москве.

Радист подошел к Иглину, отозвал его в сторону и сказал:

— Товарищ капитан, на частоте «чехов» я поймал переговоры наших о сдаче координационного центра.

— Где еще может находиться радиостанция? — встревожился капитан.

— На втором этаже. Там радиоузел Центра.

— Пока никому не говори. Я проверю.

Иглин направился на второй этаж. Постучав в тяжелую дверь комнаты, где находился радиоузел, и, подождав немного, выбил ее сильным ударом ноги. За дверью он увидел двух майоров милиции с направленными на него пистолетами.

— Ребята, оборону держат мои люди, вы и двух шагов не сделаете, — сказал Иглин. — Вас превратят в швейцарский сыр. Оружие на стол.

С минуту они смотрели друг другу в глаза. Сначала один майор, потом другой положили пистолеты на стол.

— Кто приказал вам вести переговоры? — спросил капитан.

— Полковник, начальник отдела, с которым мы прибыли сюда.

Иглин взял пистолеты со стола и вышел. Недалеко от выхода он столкнулся с тем самым полковником.

— Тут двое изменников пытались сдаться в плен, я их расстрелял, — сказал капитан.

— И правильно сделали, — ответил ему полковник.

— Пойдемте, — позвал Иглин его за собой, и они зашли в комнату, где находились двое майоров. Полковник, увидев их, быстро глянул на капитана и опустил глаза.

— Прости, — выдавил он из себя.

— Пистолет, — Иглин протянул руку. Полковник, не глядя на него, отдал свой пистолет.

— Я никому ничего не скажу, — сказал Иглин. — У нас каждый человек на счету. А оружие получите, когда вырвемся отсюда. Не хочу, чтобы вы сдуру пустили себе пулю в лоб. Потом бандиты будут кричать, что офицеры МВД смалодушничали и начали стреляться.

Выйдя из радиоузла, он увидел трех офицеров из ФСБ и СОБРа, защищавших Совмин и здание ФСБ. Во время прорыва их занесло в координационный центр.

— Мы идем на прорыв, давай с нами, — сказали они.

— А генералов я куда дену? — спросил Иглин. — Ребята, давайте еще два дня подождем. Если не придут на помощь, пойдем на прорыв.

— Если патроны дашь, подождем, — согласился старший из офицеров.

Они подошли к заведующему складом боеприпасов:

— Выдай им патроны, — скомандовал Иглин.

— Это не наши люди. Я им дать не могу, — наотрез отказался заведующий.

— Приковать его цепью на крыше и дать автомат с одним рожком, пусть защищает Родину, — приказал Иглин.

— Под твою ответственность! — взвизгнул завскладом, видя решимость офицера ФСБ немедленно выполнить приказ.

В это время Никищенко, со своей группой в составе московского ОМОНа, готовился к прорыву в координационный центр. Для усиления им были присланы разведчики из восьмого гвардейского корпуса.

— Ба, какие люди! — удивился Никищенко, увидев Диму, снайпера в очках. Майор помнил, как в январе 1995-го худенький солдатик притащил в штаб Рохлина здоровенного подполковника Быстрова.

— Товарищ майор! — Дима бросился обниматься.

— Как ты здесь оказался?

— После армии я поступил в педагогический, но не смог и года проучиться. Головные боли мучили после контузии. Я обратился ко Льву Яковлевичу, и он устроил меня в разведбат. Уже год здесь воюю. Я, вообще-то, воин по натуре, — с мальчишеским задором рассказал Дима.

Никищенко с жалостью посмотрел на его худенькую фигурку и тонкие, подростковые плечики.

— А как мой товарищ Лихой живет?

— Слава Богу, жив и здоров. Квартиру получил.

— Слушай, у вас в корпусе была девушка, разведчица. Люба, что ли, ее звали? Замуж не вышла?

— Базарова-то? Не, еще не нашла своего принца.

— Ну, привет ей передавай при случае от Мыколы Никищенко.

Ночью группа во главе с майором, пробираясь от дома к дому, подошла к координационному центру и заняла позиции поблизости, пытаясь оценить обстановку. Утром боевики пошли в атаку на центр. Неожиданно в тыл им ударили автоматы и гранатометы. Это сработала группа Никищенко. Ничего не понимая, боевики бросились в атаку туда, откуда велся огонь. Но в этот момент с фланга по ним хлестнул очередью пулемет. Это стрелял снайпер Дима. Боевики заметались, некоторые навсегда остались лежать на покореженном асфальте. Воспользовавшись замешательством, Никищенко с группой прорвался к координационному центру Отстрелявшись, Дима намеревался уйти через канализационный люк. Но пуля чеченского снайпера перебила ему ногу. Разыскав очки, он попытался ползти, но потерял сознание. Очнувшись, он глянул на подбирающихся к нему боевиков. Неожиданно ему показалось, что среди бандитов он увидел Басаева. Дмитрий считал, что узнал бы его среди многих: десятки раз он крутил дома пленку с записями телепередач, где показывали «боевика номер один». Он быстро засунул в карман гранаты и крикнул:

— Не стреляйте, я сдаюсь!

Боевики, увидев раненного щуплого солдатика с разбитыми очками, начали смеяться, подходя к нему:

— За такого урода и выкупа не получишь.

Раздался взрыв. Когда дым развеялся, рядом с погибшим русским пареньком лежали несколько трупов боевиков, другие корчились на земле в муках. Басаева, к сожалению, среди них не было.

А в координационном центре Никищенко, поглядывая на площадь, говорил Иглину:

— Бери генералов и, пока есть коридор, выводи их отсюда.

Семнадцать бойцов вышли из здания. Почти все они были ранены, у одного солдата две пули застряли черепной коробке, у него плохо двигались левая рука и нога. Но все они держали в руках оружие. Генералы шли вместе с ними.

В Грозном создалась парадоксальная ситуация: боевики захватили основные объекты города, но ни один блокпост федеральных войск не пал. Сам город был блокирован федеральными войсками. В результате сложившейся ситуации вошедшая в город группировка боевиков реально могла быть уничтожена. Этим незамедлительно решил воспользоваться исполняющий обязанности командующего объединенной группировкой войск в Чечне генерал Константин Пуликовский. Он заплатил дорогую цену за чеченскую авантюру политиков, потеряв сына, погибшего в бою под Ярышмарды при нападении боевиков на колонну войск. Самого генерала обвинили в гибели сто тридцать первой мотострелковой бригады. И сейчас он готов был покончить с бандитами.

Пуликовский обратился к жителям города с предложением покинуть город в течение сорока восьми часов. Полевые командиры, зная характер генерала, не сомневались в его решительности. И без согласования с Масхадовым начали выводить из Грозного свои отряды.

Однако секретарь Совета безопасности Александр Лебедь, отвечавший за урегулирование чеченского вопроса, сделал вид, что не слышал о заявлении Пуликовского и настоял на мирном решении вопроса.

При встрече с командиром группировки Борис Березовский заявил Пуликовскому, что армия всего лишь инструмент в руках политиков. Она не может действовать сама по себе. Если у генерала есть рецепт бескровного разрешения чеченской проблемы, он готов его выслушать. Если нет, то пусть убирается отсюда ко всем чертям. Ему, Борису Березовскому, всей стране, надоели обещания генералов вскрыть этот нарыв силой. Только политическими методами можно добиться успеха. Когда генерал пообещал выставить его из Чечни, Березовский заявил, что может купить и перепродать всю группировку войск. Поэтому генералу следует оставить свое мнение при себе.

Произошло то, на что собственно и делал ставку Масхадов, на что он и рассчитывал, начиная боевую операцию в Грозном: российские политики помогли боевикам победить российскую армию.

Лебедь с командованием группировки так и не встретился, видимо считая, что Березовский и без него все разъяснил военным. Секретарь Совета безопасности встречался в Чечне только с полевыми командирами и слушал только их.

Двадцать второго августа 1996 года в Хасавюрте в результате встречи Лебедя и Масхадова было заключено соглашение «О неотложных мерах по прекращению огня и боевых действий в Грозном и на территории Чеченской Республики и о выводе российских войск из Чечни».

Иностранные наблюдатели в своих средствах массовой информации комментировали это как безоговорочную капитуляцию России. Радости чеченцев не было предела. Впервые за всю историю они поставили на колени некогда грозного и непобедимого противника. Российское общество молча проглотило это поражение. Хотя к тому времени общества, как такового уже не было. Его теперь заменили импортным, латинским словом «электорат».

Генерала Константина Пуликовского, провоевавшего в Чечне два года, уволили из армии. «Выбросили, — скажет Рохлин, — как выжатый лимон». А гибель его сына, обернули против него же: генерал, якобы, действовал исходя из чувства мести.

Журналисты в Москве осаждали председателя Комитета Государственной Думы по обороне генерала Рохлина:

— Как вы оцениваете подписанное в Чечне соглашение?

— Логичный, по сути, шаг сделан топорно и унизительно для России, — ответил Рохлин. — Лебедь не использовал ни одной сильной позиции, которые давало наличие войск в Чечне. Не решил вопрос хотя бы о частичной сдачи оружия. Уверен, что можно было договориться: мы выводим батальон, они отдают столько-то такого-то оружия. Не оговорен статус аэропортов Ханкала и Северный, которые обязательно станут «черной дырой», пропуская через себя оружие и наркотики. Даже такой вопрос, как судьба пленных, который надо было решать несмотря ни на что, Лебедь не решил. Поэтому Хасавюртовское соглашение в моральном смысле — позор для России. А в военном — обычное бегство без очевидных военных причин.

Боевики в Грозном начали уничтожать чеченцев, которые, сотрудничали с федеральными войсками, и русские семьи. Среди чеченских детей появилась игра: «Убей русского». Бородатые боевики учили чеченских мальчишек зверским образом расправляться с русскими военнопленными.

Войска покидали Грозный.

Боевики снимали российский флаг со здания МВД, когда мимо проезжала машина федеральных войск. Александр Иглин попросил притормозить машину. Тяжело дыша, он подошел к боевикам.

— Флаг! — выдохнул он, протягивая руку. Боевики молчали.

— Флаг! — еще раз повторил капитан.

— Отдай ему, — небрежно приказал старший в группе боевику.

Получив флаг, Иглин прошел несколько шагов и обернулся:

— Мы еще вернемся.

Старший из боевиков ухмыльнулся.

В аэропорту, прощаясь, Александр Иглин и Сергей Михайлович Самоделкин крепко обнялись.

— Жду тебя у себя в гостях в Волгограде, — сказал генерал. — Отдохнем на Волге.

Через несколько дней Самоделкин скончался от сердечного приступа, поехав на лечение в Кисловодский санаторий. Его сердце не выдержало пережитого. Война убивала не только на поле боя.

В Волгограде на проводы Сергея Михайловича пришли не только сослуживцы и курсанты института. Его знали и любили в городе как доброго, порядочного, веселого человека, чутко отзывающегося на чужую боль.

А капитан Иглин и его бойцы из окна самолета, снижающегося над Москвой, наблюдали раскинувшийся под крылом огромный, сияющий огнями город, который жил своей мирной, суетливой жизнью, не ведая и доли того, что происходило в далекой Чечне. В аэропорту бойцов не ждали. Сев на первый же автобус, они поехали в город.

Этой же ночью, дома Иглин почувствовал острую боль в левой стороне груди. Утром он на трамвае отправился в госпиталь. Пройдя по длинному коридору госпиталя, он увидел врача.

— Как можно попасть к хирургу? — спросил его капитан.

— Вы кто? — поинтересовался врач. — Ваше удостоверение.

Иглин показал офицерское удостоверение и справку № 100.

— Вы из Грозного? — посерьезнел врач. — А можно посмотреть рану?

Капитан молча расстегнул рубашку. Врач осмотрел рану, озадаченно посмотрел на Александра, достал очки, и еще раз осмотрев рану, спросил:

— А она там?

— Там, — ответил Иглин.

— Немедленно в операционную!

От его возгласа выбежал медперсонал. Иглина отвели в операционную вытаскивать пулю из груди.

Занявшись вплотную проблемами армии, ее реформированием, Лев Яковлевич понял, что эта ответственность даже больше, чем была тогда, в Чечне. Там все, как ни странно, было проще: понятен враг, ясны цели, в руках — верное оружие, плюс — опыт и профессионализм кадрового офицера. Здесь же все было по-другому. Здесь тоже была борьба. Офицеры, стиснув зубы, терпели. Особенно страдали, когда после службы приходили домой и видели немой вопрос в глазах жен и детей. Статистики утверждали, что наибольшие потери офицерский корпус понес не от боевых действий в Чечне, а от бытовых неурядиц.

Рохлин знал об этом и, как мог, пытался помочь своим сослуживцам, хотя у самого дома было не все в порядке. Самой большой бедой был больной сын. Переезд в Москву жена посчитала той компенсацией, которая должна была скрасить их кочевую жизнь по гарнизонам, и возможностью всерьез заняться лечением сына. Никто и никогда не видел Рохлина слабым. Ни личные, ни служебные проблемы не отражались на его поведении. Наоборот, все удары, все невзгоды и разочарования он принимал спокойно и продолжал делать свое дело. Его выдержке удивлялись еще в Афганистане, она же спасла его и тысячи вверенных ему людей в Чечне.

Перейдя на работу в Государственную Думу и возглавив комитет по обороне, Рохлин работал так же спокойно, кропотливо, вдумчиво и чувствовал ответственность не меньшую, чем на войне. Собирая по крупицам данные о положении в войсках, в оборонной промышленности и науке, вникая в прогнозы и аналитические разработки, Лев Яковлевич к своему ужасу обнаружил, что реформа в армии — это только ветка на большом дереве, имя которому — Россия. А у дерева этого надломлена верхушка и множество ветвей, загнивают корни, все оно измучено грызунами и короедами, которые подтачивают его, пьют из него последние соки. Если закрыть на все это глаза, если сейчас что-то не предпринять — могучее дерево рухнет, и никакая отдельная реформа его не спасет.

Нельзя сказать, что генерал впал в отчаяние, увидев полную картину происходящего. Были моменты глубоких раздумий наедине с собой, и были попытки обращаться за помощью к президенту, к его окружению, ко многим влиятельным людям. Последняя же встреча с лидерами оппозиции просто вывела Рохлина из себя — «осеннее наступление, весеннее…» Демисезонщики какие-то! Неужели они не понимают, что времени не остается? Понимают, в том-то и дело, но что-то предпринять — или боятся, или не хотят. И то, и другое позорно.

«Рохлин, ты один», — сказал он сам себе. Но как же один? А миллионы людей, брошенных на произвол судьбы, а сотни светлых голов — руководителей всех рангов, болеющих за судьбу страны, а друзья? Ведь в том-то и дело, что честных и порядочных — большинство!

Генерал понял, что пути назад нет, что настал момент, когда всю ответственность надо брать на себя, не дожидаясь чуда. А когда кто-то один возьмет на себя эту огромную ответственность — остальные, порядочные и честные, подтянутся и пойдут рядом. Рохлин постепенно двигался к пониманию этого. И когда он понял свое предназначение, то у него стало спокойно на душе. Главное принять решение. В остальном — на все воля Божия…

Завершив все свои московские служебные дела, Волков не торопясь, достал потрепанную записную книжку, нашел в ней адрес, записанный женской рукой, и направился в сторону центра старой Москвы. Подойдя к большому сталинскому дому, он вошел в подъезд и поднялся на лифте на пятый этаж. В руках у него был торт, букет белых цветов и пакет. Дверь открыла Галина. Ее было не узнать: в красивом, длинном платье, с распущенными по плечам волосами, она была мало похожа на ту осунувшуюся и усталую женщину в Грозном.

— Александр Васильевич, вы?! Не могу поверить! — Галина бросилась ему на шею. Волков не ожидал такой встречи. Сердце, давно забывшее чувство к женщине, учащенно забилось: «Господи, когда меня так встречали?» И Галина, почувствовав его смущение, смутилась сама:

— Извините. Но тогда, в Грозном, вы меня, Александр Васильевич, буквально с того света вытащили. Я, правда, ждала вас.

Они прошли в комнату, обставленную скромно, но со вкусом.

— Чья это квартира? — поинтересовался Волков.

— Была родительская. Теперь — моя. Мы здесь с дочкой живем, она сейчас на даче вместе с мамой.

Волков поставил торт и бутылку шампанского на стол.

— Александр Васильевич, а я уж думала, вы забыли про меня. Вы подождите немного, я сейчас стол накрою.

Галина ушла на кухню. Волков сидел, осматривал комнату и почему-то вспомнил свою жену Ингу. Три дня назад он получил очередное задание от Рохлина слетать в Москву. Оформив документы, он заехал домой. Инга в шелковом вызывающем халате «гроза офицера», развалившись в мягком кресле с сигаретой, смотрела очередную серию ночного сериала. Рядом на журнальном столике стояла недопитая бутылка дорогого французского вина и лежала открытая книга «Эммануэль». Волков начал собирать вещи в дорогу, и в это время зазвенел звонок в дверь. Инга продолжала сидеть в кресле, не отрываясь от экрана телевизора. Вновь позвонили, Инга, недовольно скривившись, пошла открывать. На пороге стояла встревоженная соседка:

— Инга, умоляю, вызовите врача, сыну плохо, а у нас телефон не работает.

— А что случилось-то?

— Не знаю. С сердцем, наверное.

— Ладно, позвоню.

Закрыв за соседкой дверь, она опять уселась в кресло досматривать душещипательную сцену сериала. Волков подошел к телефонному аппарату и вызвал «Скорую».

— Человеку плохо, а ты от телевизора не оторвешься.

— Это их проблемы, — огрызнулась Инга. — Освобожусь, позвоню.

— Да, это тоже были «мои проблемы», — жестко сказал Волков, — когда я после ранения лежал в Ростовском госпитале, а ты даже не соизволила приехать!

— За тобой там был достаточный уход и без меня, — холодно ответила Инга.

Волков молча посмотрел на жену. Столько лет они уже прожили вместе, но так и не стали единым целым, которое называется семьей. У них не было детей. Нет, он не винил Ингу. Он женился по любви и, в самом начале возвращаясь после длительных командировок, он ехал домой с тем чувством, которые были как бы продолжением тех мгновений, когда он молодым лейтенантом летел к ней, как на крыльях, и те ночи были для него как бы продолжением медового месяца. Но тот огонек стал постепенно затухать, и здесь, возможно, была и его вина. Вместе с холодком он вдруг обнаружил, что их жизни будто идут параллельно: она со своими интересами, он — со своими. В какой-то момент он, совсем неожиданно для себя, обнаружил, что рядом с ним живет почти незнакомая эгоистичная женщина, которой нет до него ни какого дела…

— Приготовь перекусить. Мне нужно срочно лететь в командировку, — хмуро сказал он.

— Там, в холодильнике, сам найдешь, — прозвучал ожидаемый ответ.

Волков взял чемодан, начал собирать вещи. Инга вдруг встала и подошла к нему, потупив взор:

— Саш, тут Лорик колечко принесла. Если я утром деньги не отдам, она отнесет его Капе. Мне нужно пятьсот долларов.

— А где я тебе их возьму?

— Займи у кого-нибудь, у тебя друзья богатые.

Волков все так же молча открыл бумажник, достал несколько сторублевых купюр:

— Это командировочные. Больше нет.

Уже в самолете, который нес его в Москву, Волков вспомнил свою московскую знакомую, ту новогоднюю встречу в Грозном и решил, что обязательно постарается разыскать ее. И вот он у нее дома, она рада ему, и он с каким-то сожалением думал, почему не сделал этого раньше.

— Честно говоря, я ждала вашего звонка, — сказала Галина, накрывая стол. — А потом подумала: забыл, война, все такое.

— Все некогда было, — виноватым голосом ответил Волков. — Я из Чечни не вылезаю. Я чувствовал, что надо позвонить. Только не верил себе. Думал, блажь. Меня давно никто не ждал вот так…

— Надолго в Москву?

— На неделю.

Он и не предполагал, что эта встреча перевернет ему жизнь. И прилетая в Москву, он первым делом будет заезжать сюда, в эту теплую, уютную квартиру. Как говорится: кто-то теряет, а кто-то находит.

Инга позже попыталась вернуть мужа, ездила жаловаться Рохлину, писала письма в министерство обороны и очень жалела, что в армии ликвидировали политотделы. Уж тогда-то она бы попортила мужу нервы. А уж о карьере и говорить не пришлось бы, сидел бы тише воды и ниже травы…

Наутро Волков был на даче у Рохлина. Генерал вышел ему навстречу в спортивном костюме:

— Рад видеть тебя, Саша…

Они обнялись. Волков достал из полиэтиленового пакета вяленую рыбу:

— Волжский гостинец, твоя любимая.

Рохлин открыл холодильник и выставил на стол бутылки холодного пива.

В это время к даче подъехала машина. Из нее вышли Никищенко и Стрелецкий.

— Ну что излагай суть вопроса, Валерий Андреевич, — сказал генерал Стрелецкому, разливая пиво по кружкам. — Здесь все — свои люди. Я им доверяю, как самому себе.

— На днях намечается интересное для нас мероприятие: закрытый съезд предпринимателей, — начал Стрелецкий. — Любопытная деталь: на нем ожидается участие некоторых воров в законе бывшего Союза. Нам нужна информация об этой встрече, как говорится, из первых рук. Самому мне туда не попасть: они знают меня, как облупленного. Нужен надежный человек. И главное, чтобы об этом посещении не знал никто, кроме нас.

— Ну что, возьмешься за это дело? — спросил Рохлин Волкова. — Тебе в помощь Николай будет, — кивнул он на Никищенко.

— Чего-чего, а с жуликами еще не приходилось иметь дело, — ответил Волков.

— Это не просто жулики. Эти опаснее и умнее, — Стрелецкий открыл папку. — Я ознакомлю вас с ходом операции.

— А я охрану тебе дам из спецназа ГРУ, — сказал Рохлин. — И мне любопытно знать, что там происходит.

— Надо, значит надо, — Волков допил пиво и приготовился слушать.

Два джипа с затемненными стеклами остановились у обочины. В одном сидели спецназовцы, а в другом — Волков, Никищенко и человек в штатском.

— Ну, все. Дальше поедете одни. В случае опасности нажмите эту кнопку, — человек в штатском передал Волкову маленький аппарат. — Тогда мы разнесем весь этот хурал в клочья.

Никищенко сел за руль. Волков расположился рядом. Одетые в шикарные английские костюмы, с прическами, сделанными у дорогих парикмахеров, они сами не могли понять, на кого похожи: то ли преуспевающие бизнесмены, то ли высокопоставленные чиновники.

— Не знал, что сегодня жуликом выглядеть приятно, — Никищенко еще раз посмотрел на себя в зеркало, поправил галстук.

— Ты, выглядишь, как Генри Форд, усмехнулся Волков.

— А ты, как Дон Карлеоне, — хохотнул в ответ Никищенко. — Хоть сейчас снимай в кино.

— Ничего, сейчас там будут и кино и танцы. Только успевай, поворачивайся.

Никищенко плавно тронул машину. Второй джип завернул в лесок. Спецназовцы вышли, достали автоматы, снаряжение и портативные радиостанции.

Тем временем Волков и Никищенко подъехали к старинному замку, вышли из машины у охранного поста и предъявили пропуска.

— Машину оставьте здесь, — предложил охранник. — Ее загонят на стоянку. Проходите, пожалуйста.

Волков и Никищенко вошли в большой, красиво оформленный зал, где уже находилось около двухсот человек. Все располагались небольшими группами в ожидании начала мероприятия. Двое ближайших бизнесменов вели разговор между собой:

— Ну, как у тебя дела? Получилась сделка?

— Нет, я перевел деньги в Европу, здесь пока не вижу смысла рисковать. А почему не начинаем, не знаешь?

— Да Анатолий Борисович еще не приехал…

Вскоре в зал вошел Чубайс с помощниками и сразу же направился в президиум. Ему тотчас же предоставили слово.

— Я прилетел сюда всего на полтора часа, — сказал Анатолий Борисович. — Вы знаете, что ситуация сейчас изменилась. После отставки силовиков, на нашем пути уже не стоит никаких преград. Мы теперь имеем возможность назначать своих людей в правительство и влиять на распределение финансовых потоков. Сегодняшняя ситуация не только наша, но и ваша победа.

«Посмотрим, сказал слепой», — подумал Волков, внимательно разглядывая зал.

Вернувшись в Москву Волков, подробно рассказал Рохлину о сборище политиков и бизнесменов. Выслушав его, Рохлин в один из осенних дней собрал своих боевых друзей по Афганистану и Чечне. Они встретились за городом. На лесной полянке горел костер, над которым висел большой котелок. Вокруг беспорядочно валялись рюкзаки, к ним были прислонены охотничьи ружья.

— Чем закончилась твоя встреча с лидерами оппозиции? — спросил Рохлина собравшиеся офицеры.

— Идею импичмента они приняли, — ответил Лев Яковлевич, — но ведут себя крайне вяло и нерешительно. И вообще, у меня сложилось окончательное мнение, что полагаться нам с вами не на кого. Придется брать инициативу в свои руки и действовать решительно.

— Так что же получается, армия берет на себя решение политических проблем? Это напоминает переворот, — раздался голос одного из офицеров. — Гражданской войной пахнет…

— И кто, скажи, будет сегодня воевать за Березовского, Чубайса, Ельцина? — спросил Рохлин. — Несколько сот жуликов, которые нагрели себе руки? Мне недавно рассказали об одной встрече так называемых «бизнесменов». Чувствуя высокое покровительство, те, не в пример оппозиции, ведут себя, как в завоеванной стране. Надо нам самим создавать организацию, которая будет защищать не только интересы армии, но и предложит народу программу действий.

— Без политической организации, конечно, не обойтись, — согласились офицеры. — Но, если честно, нам эти политические тусовки по барабану. Хлопот много, а толку…

— А куда же деваться? — резонно заметил Рохлин и предложил: — Это дело я возьму на себя.

— Поберечься бы тебе надо, — посоветовали друзья. — Не ровен час, прослышит кто-то про нашу «охоту»…

Андрей Аксенов, ставший к тому времени пресс-секретарем Комитета Госдумы по обороне, как-то подготавливая очередное интервью генерала, спросил Рохлина:

— Вы, правда, считаете, что Лебедь главный виновник нашего бесславного бегства из Чечни?

— Нет, конечно, — ответил Лев Яковлевич. — Но Лебедь сделал то, к чему его подталкивали, не проявив и доли той самостоятельности, которой, казалось, он отличался от других политиков.

— Так кто же тогда толкал Лебедя?

— Давай рассуждать. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я скажу, что армия была разгромлена в Чечне, в первую очередь, под влиянием внутренних причин, и что разгром начался еще до войны?

— Допустим.

— Что мы имели в Чечне во время штурма Грозного в январе прошлого года? Первое: отсутствие продуманного плана и организованного взаимодействия силовых структур. Помнишь, как я с МВД ругался? О том, какие разговоры были у меня с Грачевым и Квашниным, я тебе тоже рассказывал. Второе: техника и вооружение. У нас было все старье. Больше половины боевых машин с грехом пополам дотащились до Чечни. В некоторых частях две трети этой техники оказались непригодны к использованию. Орудия выходили из строя после первых залпов. У меня в корпусе они, правда, десять дней продержались. А связь? Это же смех! Чеченцы слушали нас, не стесняясь. Мы же их почти не слышали. Если бы я инициативу не проявил, не использовал личные знакомства, мы бы вообще ничего сделать не смогли. Третье. Быть может, самое главное: подготовка людей. Офицеры забыли, что такое боевая учеба. Топлива для учений нет. Мишеней — и тех нет. Снаряды — дефицит. Солдаты делают что угодно: копают, красят, грузят. Некоторые автомат в руках за всю службу ни разу не держали. А их бросали в бой, как пушечное мясо!

— Какой же вывод?

— Выводы — это самое трудное. А поиск выхода — еще труднее. Будем разбираться. Для чего мы в Думе сидим?

— Вы говорили, что Черномырдин вам обещал…

Генерал махнул рукой:

— Он теперь меня за версту обходит. С тех пор ни разу не удалось с ним поговорить.

Поговорить с Черномырдиным ему все же довелось. Но произошло это в тот момент, когда руководству НДР стало окончательно ясно, что с Рохлиным они промахнулись. Руководителю фракции Александру Шохину, который попытался приструнить генерала, Лев Яковлевич заявил, чтобы он как можно быстрее сматывался из России за границу.

— Не беспокойтесь, мы всегда это успеем сделать, — скривившись, ответил Шохин. — Заграничные паспорта у нас в кармане. Но что вы будете делать без нас? Строиться в колонны? Мы предлагаем вам оставить Комитет по обороне.

— Неужто решили возглавить его сами? — спросил Рохлин и, неожиданно рассмеявшись, добавил. — Оказывается вы мастак на все руки. Не только финансист, но и военспец? Похвально!

— Вы думаете, что вам нет замены? — со скрытой угрозой в голосе поинтересовался Шохин. — Ошибаетесь! И не таких выстраивали…

После разговора с Шохиным в Государственную Думу приехал Черномырдин. Разговор был тяжелым, но откровенным. Рохлин сказал все, что думает о нынешней власти, о положение дел в армии и государстве.

После назначения Чубайса главой администрации президента, к нему зачастил Березовский. Он понимал, что любые вопросы с Чубайсом лучше всего решать с глазу на глаз. Частенько, переговорив с ним и выйдя из здания администрации президента, Березовский ехал прямо в аэропорт и летел в Чечню. У трапа его, как всегда, встречал Меербек:

— Борис Абрамович, вот и снова гостеприимная чеченская земля встречает вас, — улыбаясь, говорил он, обнимая высокого гостя.

Они садились в машину и ехали на ту самую виллу, где уже не раз встречались. Березовский замечал:

— Как будто бы ничего не изменилось.

— Представляете, Борис Абрамович, здесь все было разрушено! — эмоционально говорил Меербек. — Пришлось восстанавливать, сколько денег ушло!

— Я надеюсь, заводы по переработке нефти будут так же быстро восстановлены, как и твой дом? — жестко отвечал Березовский. — Оборудование уже в пути. Да, кстати, сейчас мы пересмотрим условия договора.

— Вы же знаете, как Чечня была разрушена, и сколько у нас безработных, — говорил Меербек. — Нам же сейчас нужны деньги.

— В апреле, я через Бадри Патаркацишвили, передал Басаеву крупную сумму. Ты должен был получить свою долю.

— Да, с него получишь, — вздыхал Меербек.

— Ты думаешь, за красивые глаза была прекращена война? — продолжал Березовский. — Кто на президента давил? Поэтому принцип здесь один: за все надо платить. Или вы хотели бы получить премьером Примакова?

— А как там поживает наш друг генерал Рохлин? — ядовито спрашивал Меербек.

— Зря вы так к нему, — качал головой Березовский. — Таких, как он, надо делать своими союзниками, а не врагами. И я думаю, придет время, он будет в нашей команде, как любой талантливый человек в России.

Там же на вилле Березовский встретился с Мовлади Удуговым.

— Мовлади, ты объясни такую вещь: война закончилась, а у вас в плену наши солдаты. Как будем поступать с пленными? Ведь эта же проблема висит, ее надо решать.

— Вообще-то это наши трофеи, — бесстрастно ответил тот. — По традиции за пленных платили выкуп. И русские цари платили, и грузинские цари платили, и между собой мы друг у друга выкупали пленных.

— И много платили? — спросил Борис Абрамович.

— В зависимости от социального ранга. За солдата меньше, за офицера больше.

— Интересная традиция! Русские цари, говоришь, платили?

Березовский задумался. Кто спросит и проконтролирует, сколько денег отдано за пленных? А при споре с оппонентами выкупленные пленные — сильный козырь…

Для начала Рохлин решил прощупать оборонные предприятия. Он знал, что все они находятся в плачевном состоянии и там можно встретить поддержку и понимание. Он договорился о встрече с руководителем объединения оборонных предприятий Сергеем Владимировичем Щербаковым. Едва генерал вошел в приемную, как ему навстречу поднялась молоденькая девушка-секретарь:

— Вы Рохлин?

— А что, у меня на лице написано, что я — Рохлин? — пошутил генерал.

— Я вас по телевизору видела в Грозном, — сказала девушка. — Правда, вы там были в очках, шла война, но я вас все равно узнала. Проходите.

В кабинете генерал увидел немолодого уже человека, который прямо и твердо смотрел на вошедшего. «Такие обычно выражают свои мысли твердо и коротко, как топором рубят. И только глаза выдают, что мысли эти родились отнюдь не в пустой голове», — подумал генерал пожимая руку Щербакову.

— Здравствуйте, Лев Яковлевич. Рад познакомиться!

— Сергей Владимирович, я совсем не знаю оборонной промышленности, — сказал Рохлин. — А мне необходимо решать законодательные вопросы в этой области. Вот я и пришел к вам. Помогите информацией.

— До вас уже приходили ко мне из Госдумы, из Комитета по обороне, тоже интересовались информацией, а воз и ныне там, — покачал головой Щербаков. — Впрочем, может быть, вам что-то удастся сдвинуть с места. Вот папка с материалами, изучайте.

— Разрешите, я ознакомлюсь здесь? Если какие вопросы будут, я задам их сразу, — попросил Рохлин.

Щербаков хмыкнул:

— Сразу быка за рога? Ну, проходите в мою комнату отдыха, располагайтесь.

Рохлин прошел в комнату отдыха, раскрыл папку и начал читать:

«Отсутствие перспективы в вопросах оборонной промышленности, политике программы вооружений привели к тому, что, начиная с 1992-го года, научные коллективы стали заметно деградировать и распадаться. При этом, из них уходили в первую очередь наиболее перспективные кадры. По данным 1996 года финансирование научных исследований на одного человека в год составило 4442 доллара США, а средние затраты на одно исследование в США составляют 189000 долларов, то есть в 43 раза больше, чем в России. Особо тревожное положение в науке связано с проблемой утечки кадров, умов. В течение 1991–1997 гг. иммигрировали в западные страны, Израиль и США свыше 100 000 ученых — кандидатов, докторов наук и академиков. В США в 1993 году принято специальное постановление для работников ВПК и специалистов — выходцев из СССР — с комплексом всевозможных льгот. В то же самое время, ученые в России подрабатывают сторожами, грузчиками, продавцами.

В оборонной отрасли систематические задержки выплаты зарплаты на 8— 10 месяцев. После распада СССР в России осталось шесть авиастроительных заводов, которые прежде ежегодно выпускали 545 боевых самолетов. Сегодня эти заводы поставляют на внутренний рынок 1–2 самолета в год, плюс 15 — экспортные поставки. Полностью прекращено производство боеприпасов к реактивным системам «Град» и «Смерч», а также ракет к системам ПВО. Выпуск бронетанковой техники исчисляется единицами опытных образцов. Этот список можно продолжить по всей номенклатуре техники. Потеряны сотни технологий, создававшиеся десятки лет. Производственный сектор оборонной промышленности находится в дезорганизованном состоянии, и если не будут приняты исчерпывающие меры, то Россия лишится возможности производить как военную технику, так и высокотехнологическую продукцию гражданского назначения. Промедление с финансированием оборонного заказа может вызвать полную парализацию работы оборонных предприятий и поставит под угрозу национальную безопасность России после 2000 года».

Прочитав все от корки до корки, генерал вернулся в кабинет к Щербакову:

— Я, конечно, знал о состоянии дел, но чтобы так?! То, что вы пишете, это крах!

— Это объективно, — развел тот руками.

— Нам надо работать вместе, — уверенно сказал Рохлин. — Мне нужна ваша помощь.

— Если это для дела, всегда готов, — кивнул Щербаков. — Тем более, я давно не встречал людей с таким подходом. Вы мне понравились сразу. Кстати, я сейчас собираюсь в одно место… Вы же знаете: вышел Указ президента, запрещающий крупные образования, если в них больше двадцати процентов государственной собственности. По этому поводу еду ругаться к Чубайсу. Поедете со мной для поддержки?

— Поехали, — согласился Рохлин.

Сухо поздоровавшись с гостями за руку, Анатолий Борисович сразу приступил к обсуждению вопроса. Он умел ценить свое время:

— Ознакомился с вашим проектом, Сергей Владимирович. Есть отдельные интересные мысли. Но вопрос в том, что вы пишете про высокотехнологическое производство. Россия не может работать в сфере высоких технологий. Ее удел: качать сырье — нефть, газ. Население не то. Давайте будем покупать у развитых стран то, что они хорошо научились делать. Зачем нам изобретать велосипед?

— Если бы мы так рассуждали, то до сих пор торговали бы валенками, да пенькой. А мы первыми взлетели в космос, — возразил Рохлин.

— Что, и на Луну первыми высадились?

— Умный вы мужик, Анатолий Борисович, но не патриот, — сказал Щербаков.

Чубайс засмеялся:

— Бытует такое мнение, что развивать военно-промышленный комплекс, значит создавать оплот реваншизма.

— Ну и идеология у вас! — возмутился Рохлин. — Как вы можете Россией руководить с такими взглядами?

— Умудряюсь как-то, — усмехнулся Чубайс. — Президент не жалуется.

Через несколько дней Рохлин и Щербаков вдвоем выехали в Волгоград.

В штабе восьмого гвардейского корпуса их ждали.

— Товарищи офицеры! — скомандовал Лихой. Офицеры встали.

— Прошу садиться, — сказал Рохлин.

Генерал вместе со Щербаковым прошли к столу, за которым уже сидели Киселев и Скопенко.

— Товарищи офицеры, я уже не ваш непосредственный командир, но являюсь депутатом Государственной Думы, работаю в Комитете по обороне, так что я отражаю ваши интересы и интересы всех военных, — обратился Рохлин к сослуживцам. — Меня выбрали, чтобы я решал проблемы армии, поэтому я хотел бы выслушать, какие проблемы стоят перед вами — непосредственно перед теми, кто работает в войсках? Слушаю вас.

Руку поднял молодой лейтенант:

— Товарищ генерал, как мы можем решать проблемы в войсках, если шестой месяц не платят зарплату? Я вынужден после службы идти работать охранником в ночной клуб, чтобы прокормить семью. А там я получаю в два раза больше, чем в армии, и платят вовремя. Вот парадокс: мафиози, бритые мальчики с двумя классами образования и проститутки живут лучше, чем офицеры — государевы, как говорят, люди! Но раз уж вы теперь стали ближе к верховной власти, то, наверное, можете сказать, что там думают себе президент и правительство?

Вслед за ним слово взял Быстров:

— Когда им надо было, нас в чеченскую мясорубку бросили. А кто теперь про нас вспомнит? Кто вспомнит про тех, кто оттуда не вернулся, про их семьи?

— Лев Яковлевич, — вступил в разговор Кузнецов, — мне на днях встретился один чеченец и говорит: «Повоевали мы друг с другом, хватит. Иди ко мне работать. Специалист ты классный: два высших образования. Будешь «зелеными» получать». Я вот думаю, может и правда пойти к нему? Если государству мы не нужны, то такое государство и нам не нужно.

— Да-а, — протянул Рохлин, угрюмо глядя на офицеров. — Разговор у нас с вами получается интересный…

— Так вы сами просили: откровенно, — сказал Лихой. — Да что там, Лев Яковлевич, вы и без нас знаете все. Не Америку же мы открыли!

По окончании встречи, Рохлин и Щербаков отправились на кладбище.

— У меня в Грозном погибло сто сорок три человека. Некоторые похоронены на этом кладбище, — сказал генерал. — Каждый раз, когда бываю в городе, прихожу сюда. Вина за их гибель лежит и на мне.

Они подошли к могиле Петрова. На могиле стоял крест, на нем — фотография полковника и годы его жизни. На скамеечке у могилы сидела его вдова Вера. Рохлин и Щербаков подошли к ней:

— Как живешь, Вера? — спросил Рохлин.

— Спасибо, Лев Яковлевич, что не забываешь, — ответила Вера. — Живу как все: пенсию задерживают, работаю в школе, там зарплату тоже задерживают. Двоих детей надо растить. Вон. Лешка школу заканчивает, собирается в финансовый идти. Говорит, мол, ничего хорошего в вашей с отцом жизни не было. И за что отец погиб неизвестно. Всю жизнь по гарнизонам промыкались, а теперь никому не нужны. А в коммерческих банках хоть платят хорошо. И умирать никого никуда не посылают. Я не знаю, что ему ответить…

Рохлин выгреб содержимое бумажника:

— Возьми, Вера. Купишь детям что-нибудь.

— Да что вы, Лев Яковлевич! — возразила Вера. — Вон нас сколько, вдов и сирот. Она обвела рукой близлежащие могилы: — Зарплаты вашей на всех-то не хватит.

Генерал, опустив голову, промолчал.

На обратном пути, проезжая мимо площади Павших борцов, Рохлин со Щербаковым увидели проходивший там митинг. Вокруг старенькой машины, на которой был установлен микрофон, стояло немногочисленная толпа пожилых людей с красными знаменами и написанными от руки плакатами.

— Останови, — сказал Рохлин водителю. — Ну что, послушаем, о чем говорят?

— Давай, — согласился Щербаков.

На трибуне у микрофона стояла лидер волгоградских коммунистов Алевтина Апарина.

— Антинародный режим совершает все новые и новые преступления, — говорила она. — Невыплата зарплат, пенсий, детских пособий. И только мы, коммунисты, способны вывести Россию из кризиса. Мы восстановим власть народа, мы восстановим Советский Союз, где опять в атмосфере дружбы и интернационализма будут жить все народы!..

После выступления Апариной к микрофону подошел штатный оратор Игнат Пилипенко:

— Сионизм захватил власть в стране! Мы должны бить в колокол, чтобы поднять русский народ!

Толпа слушала вяло, к высказываниям Пилипенко здесь уже привыкли, и выступление пламенного патриота больше было нужно ему самому. Чтоб не забыли.

Затем выступил молодой интеллигент с бородкой и начал читать собственного сочинения стихи:

Когда он закончил, стоящие на площади дружно подхватили:

— Банду Ельцина под суд!..

Рохлин со Щербаковым сели в машину. По дороге Щербаков сказал генералу:

— Интересная у нас оппозиция. Шестой год вещает, что банду Ельцина под суд, и еще столько же вещать будет.

— Да, коммунисты у нас, действительно, интересные, — согласился Рохлин. — На митингах кричат: «Долой ельцинский режим!». А в Думе утверждают все бюджеты и всем премьерам этого режима выражают доверие. Я хочу встретиться с лидерами думских оппозиционных фракций, надо с ними переговорить.

По возвращении в Москву генерал получил письмо от главкома ракетных войск стратегического назначения Игоря Дмитриевича Сергеева. Главком приглашал председателя Комитета Государственной Думы по обороне на встречу с ведущими конструкторами стратегического оружия в Институте теплотехники.

То, что Рохлин услышал на этой встрече, мало отличалось от уже известных ему по документам, прочитанным у Щербакова, фактов: ракеты, стоящие на дежурстве, отработали два гарантийных срока, с 2003-го года начнется их обвальный выход из строя. Из-за недостатка финансовых средств сворачиваются научные работы по созданию нового поколения отечественного стратегического оружия, отсутствует новое оборудование на предприятиях ракетостроения, утрачиваются высококвалифицированные кадры ученых и инженеров. К 2010 году Россия реально может лишиться своего ядерного щита.

— Необходимо обратиться к президенту с предложением провести парламентские слушания по проблемам стратегических ядерных сил, — высказался с трибуны один из видных ученых-конструкторов.

Рохлин попросил слова:

— По опыту прошедших парламентских слушаний по реформе армии, по гибели военнослужащих в Чечне известно, что они не дают никаких результатов, если не привлечь высокопоставленных лиц из правительства и администрации президента. Чтобы президент отреагировал на наше предложение, нам необходимо заручиться поддержкой одного из спикеров палат Федерального Собрания. Со своей стороны, я готов обратиться по этому вопросу к председателю Госдумы Селезневу и председателю Совета Федераций Строеву.

Выступление Рохлина было одобрено присутствующими.

В течение недели ему удалось добиться поддержки обоих спикеров. И впервые в истории нового российского парламента они подписали совместное обращение к президенту. Подписанный документ был отправлен в администрацию Ельцина.

Прошел месяц. Ответа на обращение не было.

В России стремительно нарастал экономический кризис. Произошло значительное сокращение бюджетных расходов, невыплаты зарплат достигли одиннадцати месяцев. Учителя, врачи, офицеры, шахтеры, имея минимальные заработки, не получали и этого. Номинальные потери России в виде ГКО и финансовых пирамид составили 400 млрд, рублей. Правительство привлекло к решению финансовых вопросов экспертов, чьи взгляды противоречили национальным интересам России. Допускалось раскрытие информации для иностранных коммерческих фирм, разглашение государственной тайны, усиливался отток капиталов из России, сокращался объем инвестиций. Участились акции протеста на улицах и площадях российских городов. Забастовали шахтеры. Среди экономических требований все чаще стали звучать политические требования: правительство и президента — в отставку. Политическая ситуация обострилась.

Группа членов Совета Федерации выступила с заявлением. В нем говорилось:

«Привлечение новых займов Международного валютного фонда создает реальную финансовую угрозу банкротства нашего государства в ближайшее время, угрожает экономической безопасности страны, чревато утратой национального суверенитета. Недопустимо манипулирование Советом Федераций в частных интересах отдельных лиц, пытающихся продлить свое пребывание у власти за счет будущих поколений и разорения страны».

Девятого мая 1997 года, министр обороны Игорь Родионов на встрече с ветеранами Великой Отечественной войны заявил: «Я министр разваливающейся армии и гибнущего военно-морского флота».

Подконтрольные президенту Ельцину средства массовой информации тут же объявили: «Министр был пьян».

Родионову так и не удалось представить проект военной реформы, который восемь месяцев разрабатывался под его руководством. Президент не стал слушать его. В тот период он редко появлялся на публике. Большую часть времени он проводил в Баравихе, ставшей к тому времени филиалом кремлевской больницы. Изредка туда наезжали «друзья»: Коль, Клинтон, Ширак, чтобы убедиться, что Ельцин не миф, а реально существующий человек. Все меньше в стране находилось людей, которые могли бы не пряча глаз сказать, что они голосовали за Ельцина. Чаще говорилось обратное. А страну без руля и ветрил несло по воле волн. В Чечне похищали людей, и обезумевшие родственники бегали по богатым и влиятельным знакомым в поисках денег на выкуп.

Интеллигент до мозга костей, мягкий и бесконфликтный, уже битый политиками, а потому осторожный, Родионов не выдержал: «Да пошли вы…» И хлопнул дверью.

Начальник Генерального штаба Виктор Самсонов отказался представлять проект без министра.

Оба были вполне трезвы. И пресса зашумела о неуважении военачальников к президенту. К тому времени все уже забыли о поездках Бориса Николаевича на трамвае в районную поликлинику.

Захаров жаловался Рохлину, что за последний год, ему пришлось увидеть столько банкетов и фуршетов, сколько не было за всю его прежнюю жизнь. «Пир во время чумы, — вздыхая, говорил он. — И все нажраться не могут».

Ельцин подписал Указ об увольнении Родионова и Самсонова. Новым министром обороны был назначен Игорь Сергеев.

Вскоре после назначения Сергеев прислал Рохлину письмо о том, ч’ґо в проведении парламентских слушаний по проблемам стратегических ядерных вооружений сегодня нет нужды.

Начальником Генерального штаба президент назначил генерала Анатолия Квашнина.

Тогда еще никто не предполагал, что военная реформа в России будет на несколько лет сведена к конфликту между министром обороны и начальником Генштаба.

Летом Рохлин сказал Платову, что собирается поехать в отпуск.

— Мне трудно представить Рохлина на пляже в Сочи, — улыбаясь, пошутил Платов.

— А ты прав. Вот лет через тридцать я, может быть, и поеду в Сочи. Не по мне эти процедуры. Это для ветеранов, они заслужили отдых.

— И вечный бой, покой нам только снится… — процитировал Платов. — А куда же вы едете?

— Выдалась впервые возможность на недельку в Испанию слетать.

— Мне приходилось там бывать, — сказал Николай Александрович. — Испания удивительная страна. Сервантес, Гойя, музей Прадо… Города, похожие на музеи. В архитектуре застройки городов сочетание мавританского и строгого католического стиля. Живые, приветливые люди. Я зачитывался романом Хэмингуэя «По ком звонит колокол». Видел крест, который генерал Франко воздвиг в знак примирения всем павшим в гражданской войне. Кстати, когда Франко поднял мятеж, армия, в основном, поддержала его. Если бы не интернациональные бригады, то республиканцы лишились власти довольно быстро.

— Все это интересно, — сказал Рохлин. — У нас до сих пор в душах многих людей полыхают отголоски Гражданской войны. Одни за белых, другие за красных.

— Наш народ все ищет спасителя Отечества. Как бы нам не оказаться подобным иудеям: они тоже ждали военного вождя, который пришел и освободил бы их от ига, а истинного Спасителя с его заповедями любви отвергли. И наш царь — помазанник Божий — был отвергнут, хотя являлся воплощением любви и кротости, а общество воспринимало эти качества как слабость. Удастся ли нам достигнуть такого экономического расцвета, который был тогда? А как поступил князь Дмитрий Пожарский? Ведь сам мог стать диктатором, но он только обеспечил освобождение Кремля от поляков, а потом был созван Земский собор, который избрал династию Романовых, и князь Пожарский вернулся в свое поместье. Вот подвиг, достойный подражания.

Рохлин слушал, задумавшись над словами Платова и о чем-то своем, потом сказал:

— Да, это интересно… Ладно, возьму Тамару, и через неделю полетим в эту Испанию.

Взаимоотношения власти и армии всегда были противоречивыми. Но власть не могла чувствовать себя спокойно без поддержки армии. Армия без поддержки государственной власти обречена на разложение и уничтожение.

Дворцовые перевороты в России восемнадцатого века увенчались успехом благодаря поддержке гвардейских полков.

Февральская революция 1917 года привела к смене политической власти не благодаря бунтам на улицах Петрограда, демонстрациям, действиям политических партий, о которых никто не слышал, кроме жандармов, не благодаря говорунам из Думы, это была революция генерал-адъютантов. По сути дела, это был заговор высшего военного руководства против законной власти. Все командующие фронтами в ультимативной форме потребовали отречения царя от престола, а сам Николай Второй фактически находился в плену командующего Северным фронтом генерала Рузского в Пскове. Русский царь был предан теми, кто давал присягу верно служить государю и Отечеству. Архимандрит Константин (Зайцев) писал в те дни: «Предав своего государя, нарушив присягу, поправ Закон Божий, армия понесла заслуженное наказание. Разделение армии на белых и красных, горькие поражения есть плата армии за нарушение присяги…»

Армии Деникина, Колчака, Врангеля, Юденича были разгромлены простыми рабочими и крестьянами, не владеющими военным делом. Единственный снаряд, выпущенный красноармейцами под Екатеринодаром, угодил в Корнилова — генерала, арестовавшего Царицу Александру Федоровну и детей Государя. Вместе с тем, как только власть укреплялась, действительно талантливых ярких военных любыми способами старались убрать. В Советской России это осуществлялось с роковой неизбежностью и жестокостью. Сталин хорошо знал историю насильственного отречения государя и роль высших военных руководителей, а события в Испании 1936 года подтолкнули его к решительным и беспощадным репрессиям против командного состава Красной Армии. Фрунзе, Тухачевский, Блюхер и сотни других героев Гражданской войны были истреблены разными способами. Это едва не привело к страну к катастрофе в войне с гитлеровской Германией. Сталину пришлось вернуть в строй тех, кто еще оставался жив. В пламени войны родились и новые военные таланты. Но после войны все повторилось. Не столь жестоко, но столь же неизбежно.

Самый легендарный полководец Великой Отечественной войны маршал Георгий Жуков сыграл главную роль в смещении Берии в 1953-м, введя в Москву Кантемировскую дивизию. Он же поддержал Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС в 1957 году, когда группа Молотова пыталась сместить его с поста руководителя партии. Попытка провалилась только из-за позиции Жукова. А Хрущев, видя возросший политический авторитет маршала, вскоре избавился от него, лишив всех ключевых должностей в армии.

В зарубежной истории роль военных в жизни общества проявлялась несколько иначе. Там военные достигали куда больших политических высот.

В 1936 году в Испании генерал Франко поднял мятеж против правительства народного фронта. Армия поддержала мятеж, и в стране на сорок лет установилась диктатура. Но страна сохранила свою самобытность.

После Второй мировой войны возрос авторитет генералов союзных армий.

Генерал Д. Эйзенхауэр победил на выборах президента США. Генерал де Голль стал президентом Франции.

В 1967 году военные совершили переворот в Греции, известный как переворот «черных» полковников.

В 1973 году генерал Пиночет пришел к власти тоже путем военного переворота.

В 1981 году министр обороны, Польши генерал Ярузельский ввел военное положение и взял власть в свои руки.

В странах Латинской Америки, Азии, Африки приход военных к власти стал обыденным делом.

Результаты прихода военных к власти имел в разных странах разные результаты. Отношение к этому народов тоже было разное.

Вместе с тем, ни в одной стране мира армия не испытывала на себе столь печальных последствий политических катаклизмов, как в России. Никто из политиков прежде не унижал свою армию в глазах общества так, как последний руководитель СССР Михаил Горбачев. Являясь Верховным Главнокомандующим, Горбачев всякий раз заявлял, что не знал, что делала армия в Тбилиси в 1989 году, в Баку в 1990 году, в Вильнюсе в 1991 году и чьи приказы она выполняла.

Борис Ельцин накануне подписания Указа № 1400 в 1993 году «О прекращении деятельности Верховного Совета РСФСР» посетил дивизию внутренних войск. И провел совещание с высшими военными в Генеральном штабе. В итоге, исход политического кризиса решили десять танков.

Победа на всех последующих российских выборах известных генералов была закономерной, ибо народ к тому времени уже видел реальный выход из тяжелой ситуации не в политиках — правого или левого толка, а в авторитетных и сильных личностях в погонах: Александр Лебедь, Владимир Семенов, Андрей Николаев, Александр Коржаков, Анатолий Куликов, Борис Громов, Владимир Шаманов — люди, имеющие авторитет в армии, МВД и спецслужбах, обладающие социальным весом.

Двадцатого июня 1997 года у председателя Комитета Государственной Думы по обороне Льва Рохлина был особенный день. Со свойственной ему решимостью он задумал сделать то, что давно созрело у него в голове. С утра, запершись в кабинете, он что-то писал, комкал листы бумаги, бросая их в корзину и снова писал. Затем, переписав все набело, он позвал пресс-секретаря.

— Андрей, зайди ко мне.

Вошел Аксенов.

— Помнишь наш разговор о причинах разгрома армии в Чечне? Вот' тебе мой вывод.

Рохлин протянул Аксенову пачку исписанных листов:

— Отпечатай и передай в приемную администрации президента и в газеты.

Помощник президента Андрей Андреевич, получив обращение генерала Рохлина, сразу приступил к чтению:

«Господин Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами Российской Федерации! Мы прекрасно понимаем, отчего все это происходит. Вам некогда было по-настоящему руководить Россией, некогда было принимать обдуманные и взвешенные решения. Ваши решения — это волевой экспромт настроения. Рядом с Вами постоянно находятся люди, честность которых ставится под сомнение. Многие из них способствовали вывозу огромного капитала за рубеж. По всей видимости, эти люди висят на крючке у спецслужб Запада и стоят перед выбором: или обеспечить будущее себе и своим потомкам, выполняя указания этих спецслужб, или быть разоблаченными.

Их задачами являются:

1. Отодвинуть как можно дальше страны СНГ от России, и по этой причине они так открыто и яростно выступают против сближения с Белоруссией…

2. Уничтожить наши стратегические ядерные силы…

3. Развалить Россию на мелкие княжества, как это сделали с СССР

Господин Верховный Главнокомандующий!

У российских офицеров нет возможности иметь квартиру в Нью-Йорке, воспитывать детей и внуков за границей. У них надежда только на себя и на свои возможности.

…Сокращение вооруженных сил идет одновременно с ростом других силовых структур. Россия превращается в полицейское государство. Режиму не нужна армия, так как она голодна, недовольна и неугодна Западу. Режиму нужны полицейские войска, которые подкармливаются в надежде на их поддержку при возможном выяснении отношений с недовольным народом…

Господин Президент Российской Федерации!

В России имеют место прямые нарушения Конституции…

Семьи военнослужащих оказываются в безвыходном положении и распадаются. Главы семей — офицеры Вооруженных Сил — добровольно уходят из жизни.

Пенсии старикам не выплачиваются по несколько месяцев, обрекая их на голодание и утрату остатков здоровья…

Вы обманули народ и военных, не выполнив своих предвыборных обещаний…

Вы несете персональную ответственность за развязанную войну в Чечне. Тогда эта война казалась немыслимой и невозможной. Однако вопреки здравому смыслу это произошло.

Против наемников и зрелых мужчин Вы бросили в бой восемнадцатилетних мальчишек, многие из которых еще не держали оружие в руках. Увидев, что взять Грозный невозможно, Вы продолжали гнать туда необученных солдат, по сути, — пушечное мясо, которых сегодня призывали, а завтра они уже были в бою.

Этим мясом, потом и кровью тушился пожар в Чечне. Но, как и все другое, эта авантюра также закончилась крахом. Армия по Вашему приказу срочно бежала из Чечни, оставив там на уничтожение целый полк пленных и все русскоязычное население.

Погибли десятки тысяч невинных жителей и тысячи военнослужащих, а тысячи на всю жизнь остались калеками.

Они безропотно выполняли Ваш приказ, надеясь, в свою очередь, на Вашу заботу.

Вы сдали свою армию, когда позволили средствам массовой информации поливать ее грязью во время боевых действий в Чечне.

Необученные мальчишки шли в бой и погибали, выполняя Ваш приказ, не заслужив в своей стране ни поддержки, ни помощи. Назовите хотя бы одного солдата, посланного вами в Чечню и героически там погибшего, которого знала бы вся Россия. К сожалению, страна не знает своих героев. Зато вся Россия знает наперечет чеченских боевиков и террористов. Это нельзя объяснить независимостью прессы…

Уважаемые военнослужащие!

Нам необходимо сплотиться.

Те, кто служил в армии, кто воевал в Афганистане, в Чечне, патриоты-россияне, поддержите армию! С развалом армии не станет и России!

Л.Я. Рохлин».

Андрей Андреевич дочитал заявление Рохлина, затем вызвал своего референта Владимира Ивановича Сухова.

— Пора завести оперативное дело под названием «Генерал». А с этим, — он кивнул на лежащее перед ним обращение Рохлина, — я зайду к президенту.

В Малом зале Государственной Думы состоялась пресс-конференция генерала Рохлина. К микрофону подошла корреспондентка английского телевидения:

— Ваше обращение к президенту уже назвали мятежом генерала Рохлина. Что побудило вас написать это обращение?

— Я неоднократно обращался к президенту с проектами решений проблем армии, — ответил генерал, — но все мои обращения остались без ответа. У меня создалось впечатление, что президенту не нужны ни армия, ни Россия. Я написал ему открытое письмо, чтобы вызвать его на открытый диалог.

Следующий вопрос задал корреспондент «Вашингтон пост»:

— Ваши дальнейшие шаги? Собирается ли генерал Рохлин въехать в Кремль на белом коне?

— Мы будем действовать в рамках конституционного поля и ставить, вопрос об отречении президента от власти демократическим путем. Мы будем вместе со всеею Россией…

После пресс-конференции в кабинете Рохлин спросил у Аксенова.

— Ну как, ты считаешь, прошла пресс-конференция?

— Хорошо, — улыбаясь, ответил помощник. — Только вы опять сказали «всеею Россией», а надо «всею». С ударениями надо поработать. Журналистов следовало бы называть господами, а не товарищами. Или вообще не называть. Есть нюансы. Надо поработать.

— Ты давно проходил курс молодого бойца? — неожиданно холодно спросил Рохлин.

— А что, надо?

— Я вот сейчас выгоню тебя на улицу, и будешь вокруг Думы до утра строевым ходить, ударения отрабатывать.

— Как прикажете, господин генерал. Я готов выйти даже с плакатом.

— Что, разговорчики?! Вон из кабинета! — заорал Рохлин и, глядя вслед Аксенову, уже мягче добавил. — Вот и поговори с такими. Ученые шибко.

Двадцатого сентября 1997 года состоялся учредительный съезд Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки. В большом зале Парламентского центра на Цветном бульваре в Москве собрались офицеры, руководители ВПК, общественные деятели. Рохлин выступил с докладом:

— …Не может быть процветающей армии и оборонной промышленности в нищей и голодной стране. Поэтому в первую очередь, надо реформировать саму систему управления государством, его политическое руководство. Общество создает государство как механизм, который обязан согласовывать интересы социальных слоев и групп, решать их проблемы. А у нас государственный аппарат работает сам на себя и на кучку тех, кто умудрился приклеиться к государственной власти и государственному бюджету. Народ остается в стороне, и чиновники не несут никакой ответственности за свою деятельность. Государство, например, должно нести ответственность за последствия всех вооруженных конфликтов в стране. Для этого задачи армии должны быть определены законом. Она должна защищать Родину и народ, а не высокопоставленное жулье и их интересы!

Нынешний режим не только не собирается идти на компромиссы, но не хочет даже вести диалог с оппонентами. Режим потерял чувство реальности и забыл о демократии, на заявлениях о верности которой он пришел к власти… Время лицемерия закончилось. Теперь мы имеем полное право спросить с президента, потребовать его ухода. Шесть лет — срок более чем достаточный, чтобы перестать кивать на ошибки предшественников. Мы требуем сформировать правительство народного доверия и подготовить условия для новых свободных выборов. Пора перестать обслуживать интересы финансовой олигархии узкой группой привилегированных журналистов, допущенных к безраздельному господству в крупнейших телекомпаниях страны. Мы надеемся, что народ, наученный горьким опытом, сумеет сделать правильный выбор, о котором ему не придется жалеть. Если мы не объединимся во имя спасения Отечества, мы потеряем право называться гражданами России!

Россия погибнет, если за нее не бороться!

Через некоторое время, снова не получив от президента ответа, Рохлин непосредственно приступил к созданию «Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки». И вскоре был проведен его первый съезд. Успех был полным. На съезд пришли даже, кого было трудно заподозрить в симпатиях к армии. Пришел Геннадий Андреевич Зюганов. Ему было предоставлено слово, где он еще раз заверил в своей любви к армии, оборонному комплексу, как всегда сообщив слушателям о своих многочисленных поездках по стране, встречах с людьми и бедственном положении людей в военной форме. Внимательный слушатель давно заметил, что все речи Геннадия Андреевича вроде бы написаны под копирку, он только в зависимости от аудитории вносит небольшие поправки. А его знаменитое: «я только что вернулся оттуда-то и был свидетелем того-то», стало среди журналистов притчей во языцех. Очень часто Зюганов напоминал, что в период работы в Центральном комитете он был носителем особой красной папки, где были собраны все секреты государства, — должно быть, это поднимало его в глазах публики на небывалую высоту. Напомнил о красной папке он и на съезде военных.

Рохлин решил, что надо со всеми народно-патриотическими силами действовать сообща. После очередной пресс-конференции он поднялся на девятый этаж в кабинет Геннадия Андреевича, где шло заседание фракции КПРФ с участием лидеров других оппозиционных фракций. За столом сидели Геннадий Зюганов, Сергей Бабурин, Алевтина Апарина, Виктор Илюхин, другие члены компартии и лидеры оппозиции. Рохлин попросил слова и сказал:

— В стране происходят опасные вещи. Население уменьшается ежегодно на полтора миллиона человек. За пять лет это семь с половиной миллионов! Снизилась не только рождаемость, но и средняя продолжительность жизни людей. Сейчас она не превышает пятидесяти лет. Это сродни геноциду народа! Мы теряем будущее. Количество бездомных детей сегодня больше, чем было после Гражданской и Великой Отечественной войн. Промышленное производство упало в среднем на 70–80 процентов. А в некоторых регионах, оно остановилось полностью.

Во время Великой Отечественной войны, отправив мужчин на фронт, поставив к станкам женщин и детей, переместив заводы с европейской части России на Урал и в Сибирь, Россия потеряла лишь 30 процентов промышленного производства.

Десятки тысяч человек погибли в Чечне. За какие интересы? По чьей вине? За это мы обязаны спросить, прежде всего, с президента, и потребовать его ухода путем импичмента…

Он говорил то, что было в его обращении к президенту.

В зале установилось гробовое молчание. Наконец, выждав паузу, слово взял Зюганов, и, не торопясь, хорошо поставленным голосом сообщил:

— Наша партия планирует мощное осеннее наступление. К этому времени можно и приурочить импичмент.

— Это же полгода потери времени! — возразил генерал.

— Но ведь надо тщательно подготовиться, — нахмурившись, ответил Зюганов. — А то получится пшик…

— Давно пора свергнуть прозападный режим, — решил поддержать Рохлина Сергей Бабурин. — Народы Советского Союза и Восточной Европы уже давно с надеждой взирают на Москву, когда к власти придут патриоты, это восстановит геополитический баланс в мире.

— Сергей, ты ведь не на телевидении, что ты здесь перед нами красуешься, — с раздражением заметил Зюганов.

На лице Сергея Николаевича промелькнула досада.

— Геннадий Андреевич, мы, русские, съедаем друг друга и этим бываем сыты, — с иронией сказал он. — С вами скучно и неинтересно. Генерал говорит дело. Действительно, мы теряем время.

Рохлин, скептически следил за перепалкой людей, которые уже давно мелькали на телевизионных экранах. «Эти люди уже семь лет говорят об одном и том же, а стоит предложить им реальное дело, и они тут же находят предлог отказаться. А может быть, им просто так удобно? Может быть, они вовсе не думают так, как говорят?»

— Лев Яковлевич, — услышал он голос Зюганова, — у нас к вам встречное предложение. Давайте вместе с вами тщательно подготовимся, чтобы антинародный режим действительно затрещал по всем швам. И вообще, вы правы, нам надо действовать сообща. Есть наша партия, есть ваше Движение в поддержку армии. Вы же знаете, мы армию поддерживаем. Она была и есть плоть от плоти народная. Это наше кровное дело. Но так уж повелось в природе, что маленькое дерево прислоняется к большому. Так ему легче выжить. А после вместе двинемся в осеннее наступление.

Зюганов был доволен своей репликой. Здесь, у себя в кабинете он чувствовал себя гораздо увереннее. Побывав на рохлинском съезде, он уловил, что за генералом могут пойти очень многие. Но была опасность, что поднятая им волна может подмять и коммунистов. А этого он не мог допустить. Сколько он бился, чтобы привлечь к работе людей в погонах. Откликались в основном люди пенсионного возраста. Геннадию Андреевичу казалось, что только что произнесенная речь выдержана, конструктивна и содержит в себе элементы лексики, которая будет приятна военному человеку.

— Да вы своими осенними и весенними выступлениями уже всем надоели! Переливаете из пустого в порожнее. А по сему извиняйте. — Рохлин встал и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.

От удара упала висевшая на стене картина «Ленин провозглашает Советскую власть». Апарина встала из-за стола, подошла к картине, подняла ее, и, держа в руках, изрекла:

— Я давно вам говорила, что он не наш человек.

Зюганов раздраженно прикрикнул на нее:

— Алевтина Викторовна, что вы с ним носитесь как курица с яйцом? — И, покосившись на сидевшего рядом Купцова, добавил: — Я имею в виду с портретом. Поставьте к стенке. Завтра придет рабочий и прибьет его.

На следующее утро Андрей Андреевич зашел в кабинет президента. Ельцин отложил документы, которые просматривал.

— Генерал Рохлин провел свой съезд, — начал доклад Андрей Андреевич. — На съезде были руководители оборонных предприятий, а также офицеры, имеющие влияние в Вооруженных Силах и прошедшие «горячие точки». Из армии поступают тревожные сигналы, свидетельствующие об интересе офицерского корпуса к заявлениям генерала Рохлина. Если в ближайшее время не принять мер, то мы потеряем армию.

Президент недовольно оборвал помощника:

— Против меня столько переворотов замышлялось. И чем они закончились? Дайте ему денег. Должность хорошую предложите, и он успокоится.

— Борис Николаевич, вы ему даже министром обороны предлагали стать. Он от всего отказался.

— Ишь ты, какой праведник! — лицо Ельцина стало напоминать чугунную гирю. — Ничего, сметем и рохлиных! Возьмите генерала под особый контроль и докладывайте мне о каждом его шаге.

— Я — боевой генерал и не боялся, когда рядом со мной рвались снаряды, — ответил Рохлин, узнав о реакции президента.

В приемной Чубайса раздался телефонный звонок. Секретарша взяла трубку. Звонила Людмила Нарусова. Она просила соединить ее с Анатолием Борисовичем. Когда Чубайс ответил, она с фальшивой дрожью в голосе сообщила:

— Тут рядом Анатолий Александрович, он хочет с вами поговорить.

— Здравствуйте, Анатолий Борисович, — сказал Собчак. — Вы знаете, что продолжаются попытки по моей дискредитации? В прессе уже пишут о возможности моего ареста.

— Не беспокойтесь, — прервал его Чубайс, — ситуация полностью контролируется. Я имел на эту тему разговор с Юмашевым. Он заверил, что без его ведома и ведома Бориса Николаевича никакие действия в отношении вас предприниматься не будут.

— Да, но газеты пишут, — не унимался Собчак. — А Куликов дал пресс-конференцию, где тоже сказал, что меня вот-вот арестуют.

— Повторяю, Анатолий Александрович, не надо волноваться. Я сегодня вновь встречаюсь с Юмашевым, и первый вопрос, который мы будем обсуждать, это — ваш.

— Спасибо, Анатолий Борисович! Хочу еще об одном сказать: последнее время очень настораживает активность Рохлина. Я по поводу его заявлений и выступлений в СМИ. Он фактически призывает к неконституционным действиям по смене власти. В отношении его просто необходимо возбудить уголовное дело, он же фактически призывает к свержению президента.

— Он же депутат, так что дело не имеет перспектив, — возразил Чубайс.

— Но надо его поставить на место! И чтобы другие задумались, — настойчиво повторил Собчак.

В Москве открывалась новая часовня. По окончании освящения архиерей произнес:

— Хочу выразить искреннюю благодарность Соколову Игорю Николаевичу за его помощь в строительстве часовни.

Щедрина увидела одетого в синий костюм мужчину. Его жесткий взгляд выдавал человека волевого. Народ выходил из часовни, Ольга задержалась у иконостаса. В дверях они столкнулись с Соколовым. Он приветливо, как старой знакомой улыбнулся ей. Ольга стала припоминать, где же она видела этого человека. Соколов подошел к архиерею и, попрощавшись с ним, спросил Щедрину:

— Вас подвезти?

Ольга в нерешительности остановилась. Архиерей сказал ей:

— Вы можете не опасаться, это исключительно порядочный и честный человек.

— Вам куда ехать? — спросил Соколов.

— В Государственную Думу, — ответила Щедрина.

Соколов искренне рассмеялся, Ольга в недоумении посмотрела на него.

— Нам с вами по пути, — пояснил Соколов. — А вы случайно не монашенка? — спросил он, когда они сели в машину.

— Нет, — ответила Ольга; — А что, в Думу ездят только монашенки?

— А что может делать красивая женщина в Думе? — ушел от ответа Соколов. — Какие у нее могут быть там дела?

Щедрина промолчала. В это время машина проезжала мимо Белого Дома. Ольга в задумчивости произнесла:

— Какое холодное здание, страшное, и веет от него смертью.

Соколов посмотрел на Белый Дом и ответил:

— Дом как дом, мне нравится. Кстати, у меня там был кабинет.

Ольга с удивлением спросила:

— Был? А сейчас?

— А сейчас… Сейчас там сидит Чубайс, — ответил Соколов.

Машина неслась по московским улицам.

— Так вы что же, в правительстве работаете? — поинтересовалась Щедрина.

— Работал, когда-то…

— А вы имеете какое-то отношение к церкви?

— Особого отношения не имею, но помогаю по мере возможности.

— А я как раз приехала в Москву по этому вопросу. Мы начинаем строительство часовни в Волгограде и получили, наконец, благословение от Патриарха.

— Хорошее дело. Если понадобится мое содействие, то я к вашим услугам, — сказал Соколов и дал Ольге свою визитную карточку.

— Благодарю вас, — ответила Щедрина. — Я обязательно зайду к вам.

— Буду очень рад, — сказал Соколов.

Машина остановилась у здания Государственной Думы на Охотном ряду. Ольга вышла, а Соколов отправился дальше.

Подъехав к небольшому особняку, Соколов зашел в здание. На входе спросил у дежурного:

— Давно началось?

— Нет, — ответил дежурный. — Минут пять.

Соколов прошел в актовый зал. Там сидели директора оборонных предприятий, некоторые губернаторы, промышленники. В президиуме он увидел Рохлина. Выступал Щербаков:

— Вы на практике знаете о ситуации в оборонном комплексе страны. Появился лидер, который защищает наши интересы и которого мы должны поддержать. Кто за то, чтобы мы вошли в Движение генерала Рохлина, прошу проголосовать…

Все директора предприятий проголосовали «за». По окончании совещания присутствовавшие вышли из зала, и Соколов увидел Платова:

— Николай, задержись. У тебя есть сейчас свободное время?

— Да, есть.

— Тогда берем с собой генерала и поехали.

Затем Платов подошел к Щербакову, который стоял неподалеку и беседовал с Рохлиным:

— Сергей Владимирович, можно у вас «похитить» генерала? Я хочу познакомить его с одним человеком.

— Я в твоем распоряжении, — сказал Рохлин, завершая разговор с Щербаковым.

Машина миновала московскую кольцевую дорогу и через полчаса остановилась у дома, окруженного густой зеленью. Охранник открыл ворота. Машина въехала на зеленую аллею. Перед домом, в беседке, был накрыт столик.

— Лев Яковлевич, я думаю, Александра Григорьевича Лукашенко представлять не надо, — сказал Соколов увидев, что к ним навстречу идет президент Белоруссии.

Рохлин, подойдя к Лукашенко, пожал ему руку.

— Я вас видел только по телевизору Знакомство с вами большая честь для меня, — искренне сказал он.

— Я тоже давно хотел с вами познакомиться, — ответил на приветствие Лукашенко. — Слышал о вас, генерал, очень много.

Все расселись за столиком, продолжая разговор.

— Значит вы планируете добиться отставки правительства и смены политического курса? — без предисловий спросил Лукашенко у Рохлина, — Ну, а программа-то у вас есть? В каком направлении, вы намечаете, должно работать новое правительство? Какая политика должна быть? Какая идеология?

— А вот, — Рохлин показал на Платова, — чем не идеолог? У него, кстати, есть весьма любопытные мысли.

— Главная ошибка большинства российских правительств, — вступил в разговор Платов, — и российских реформаторов была в недооценке национально-государственного и соборно-коллективисткого начала народа. Если бы горбачевская перестройка началась под лозунгом национального возрождения, а не обновления социализма, ситуация могла бы развиваться в совершенно ином направлении. Сегодня Россия, утратив прежнее могущество, снова пребывает в поисках своей государственности. Но для этого необходимо поставить реалии конца двадцатого века на прочный культурно-национальный фундамент российских традиций. Достижение этих целей в переломные эпохи, как правило, обеспечивается возрождением сильной власти и государственности. Психология российского общества такова, что ослабление государства, устранение его от многовековой обязанности проявлять заботу о своих поданных всегда влечет за собой смуту. И напротив, укрепление центра, восстановление управляемости сверху донизу вселяет уверенность и благотворно сказывается на всех сферах жизни. Важнейшим резервом нашего государства является историческая универсальность Православия, оно выступает как бы естественным соединяющим звеном с другими народами и цивилизациями. Социальные и рыночные ценности могут и должны развиваться под контролем государства. Именно государство было и остается наиболее надежным гарантом частных интересов. Что еще? Исторический опыт показывает, что преодоление тяжких последствий национального предательства невозможно без радикального обновления политической элиты. Духовно-нравственные ориентиры, которые определяли существование людей в прошлом, должны вновь вернуться в нашу жизнь.

Заложить фундамент народного хозяйства можно лишь при одновременном проведении земельной, денежной и налоговой реформ. Для этого нужно все сельскохозяйственные угодья, природные и энергетические ресурсы оставить в общенародной собственности и использовать на благо всех граждан России.

Первые шаги, которые надо сделать, это ускорить создание союза России с Белоруссией, создать условия для привлечения в этот союз Украины и Казахстана.

Во внутренней политике необходимо преодолеть раскол общества и формировать общественные организации, укрепляющие единство власти и народа.

Конечно, все это сложно, слишком далеко зашел процесс разложения, но дорогу осилит идущий. Сейчас невидимая линия раздела пролегла в России за будущее всего мира. И конечная победа будет зависеть от каждого из нас.

Соколов зевнул, а Лукашенко покачал головой:

— Какие вы умные, ребята. Да если бы такое кто осуществил, ему памятник при жизни можно поставить и не бояться, что его когда-нибудь снесут.

— Наливай, — сказал Соколов. — За это и выпьем.

Александр Григорьевич поднял рюмку:

— За Россию!

В саду уже стемнело, и только над беседкой горел фонарь.

Утром Рохлин, Платов и Щербаков едва успели на волгоградский рейс. В салоне самолета, рассаживаясь на свои места, они увидели нового губернатора Волгоградской области Николая Кирилловича Максюту. Иван Петрович Шабунин на губернаторских выборах стал жертвой политических интриг. С одной стороны, против него выступили Чубайс и Черномырдин, с другой стороны, жители области, проголосовавшие против Ельцина, автоматически проголосовали и против Шабунина как представителя действующей власти. Как говорится, метили в Ельцина, а попали в Шабунина. Николай Кириллович Максюта стал губернатором не потому, что он отличался хозяйственными способностями, а потому, что был кандидатом от КПРФ…

Рядом с губернатором сидел его заместитель.

— Понимаешь, какой раз лечу, а привыкнуть не могу, — сказал своему соседу Максюта. — В детстве в автомобильную аварию попал, так с тех пор всей этой техники боюсь. Наш Владыка мне машину освятил, начальник УВД «мигалку» дал, но все равно как-то не по себе. Каждый раз еду и боюсь, что что-нибудь случиться. А самолета боюсь еще больше.

Николай Кириллович тем временем с опаской обвел взглядом салон самолета и увидел Рохлина, сидящего неподалеку от него.

— Лев Яковлевич? Какими судьбами?! — радостно воскликнул он. — Летите в родные пенаты?

— Вот лечу на пятидесятипятилетие корпуса. Кстати, там мои должны были к вам обратиться за помощью, — ответил Рохлин.

— Какая тут помощь? — перебил его губернатор. — Все горит, «бабок» нет, меня все подставили. Центр денег не дает, потому что я «красный». А тут еще жара, земля горит все лето, я же — погорелец! Урожай накрылся…

Рохлин, терпеливо дослушал тираду Максюты:

— Я вас приглашаю на праздник…

— Какой праздник. Лев Яковлевич? Я же сейчас езжу по Москве, ковры в правительстве топчу. Три дня в министерстве финансов пороги обивал. Поеду отосплюсь, и опять в Москву. Вы уж без меня празднуйте, а вот Вася мой к вам поедет, поздравит от меня, — Максюта толкнул в бок заместителя. — Правда, Вась?

Василий Галушкин, улыбнувшись, посмотрел на губернатора и кивнул. В последнее время, когда губернатор топтал московские ковры и смешил столичных чиновников, Галушкин тянул всю черновую работу.

— А мэр сейчас в Волгограде? — спросил Рохлин.

— Мэра сейчас нет, — ответил Максюта и добавил. — А впрочем, есть ли мэр в городе или нет, есть ли Максюта в области или нет, народу это до лампочки. Как власть относится к народу, так и народ относится к власти. Люди сейчас больше заняты самовыживанием. А мы что им можем дать, кроме лозунгов?

Николай Кириллович откинул голову на спинку кресла и замолчал.

Спустившись с трапа самолета, Рохлин увидел встречающего их Быстрова. На его машине они подъехали к небольшому зданию.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию люди собраны, — доложил Быстров.

— Кто здесь собрался? — спросил Рохлин.

— Командиры частей. Все наши, лично проверял, — ответил Быстров.

В последнее время Рохлин стал посещать воинские части. Зачастую после официальной встречи группы отобранных офицеров выезжали с ним на природу, где можно было поговорить и обсудить насущные армейские проблемы. Не забывал генерал свой родной восьмой гвардейский корпус. Чтобы снять все подозрения, собрания часто организовывали под видом совместного похода в баню.

Они зашли в просторную комнату, где сидела группа офицеров. При входе Рохлина все, как по команде; встали.

— Вы как на разбор явились, — пошутил генерал. — А я, грешным делом, думал, меня в баню пригласили.

— Так это и есть баня.

— Так в чем же дело? Пошли греться.

Генерал начал раздеваться. За ним начали раздеваться другие. А после, напарившись в бане, сели за столик.

— Ну, как там Москва, стоит? Будут ли изменения? А то жить становится невмоготу, — спросил один из офицеров.

Рохлин отпил пиво и неожиданно ответил вопросом на вопрос:

— А на Москву слабо пойти?

Воцарилась тишина.

— Ельцина сейчас никто защищать не будет, армия против армии не пойдет, — продолжал Рохлин. — Сможете здесь на площадь выйти с развернутым боевым знаменем? С требованием отставки правительства? А потом приехать в Москву и пикетировать правительственные здания?

— А казаки нас поддержат? — спросил кто-то.

— Да, мы договорились, чтобы атаманы собрали Большой круг. Мы рассчитываем на их поддержку.

— А внутренние войска? — спросил Приходченко.

— Договоримся. Ну как, готовы еще раз послужить Родине? — задал главный вопрос Рохлин. Ответом ему было молчание. — Ну, тогда будем продолжать сидеть в дерьме.

После встречи с офицерами корпуса Лев Яковлевич решил навестить отца Алексия. Машина с Рохлиным подъехала к храму Казанской Божьей Матери. Генерал вышел из машины и направился в трапезную. Священник был там.

— Спасибо, что не забываете, — сказал он. — Вы же теперь большой человек, занятый, вас только по телевизору и можно увидеть.

— Как живете, батюшка? — Рохлин пожал ему руку.

— Слава Богу, Лев Яковлевич! Я слышал, вы против президента выступили?

— А откуда вам это известно?

— Ну, что же, вы думаете, если священник, то и телевизор не смотрю? — улыбнулся Алексий. — Нам тоже небезразлична ситуация в стране. Только я вам скажу, что президент такой, какой он есть, дан России сейчас не просто так. Вы никогда не задумывались, что было много моментов, когда его могли не избрать, сместить? Однако этого не случилось ни в девяносто первом году, ни в девяносто третьем, ни на выборах всяческих. Кажется, вот он, держится на волоске, ан нет, опять живой и невредимый, вас это не удивляет?

— Честно говоря, я думал об этом, что он непотопляемый какой-то. Наверное, жажда власти большая и удача на его стороне…

— Так-то оно так, но мне видится другое. И хаос, и развал, пришедшие вместе с ним, — это указующий перст Господень. Вся власть от Бога, и потому ни малейшего события в жизни не совершается без воли Божией. Но нельзя все видеть в одном цвете, Борис Николаевич выполняет большую миссию — очистительную! Откуда родом наш президент? Из Свердловска, оттуда он послан нам. А ведь именно там, в Екатеринбурге, было совершено страшное преступление: убиение Помазанника Божьего — царя и всей его семьи. Именно там совершилось предательство народа нашего. С этого момента Россия погрузилась во тьму, отреклась от царя и от Бога. Так что Ельцин не просто сам по себе такой, он выбран, чтобы народ задумался о корнях своих несчастий и покаялся. Пока мы этого не поймем, не будет нам помощи, — Алексий говорил очень уверенно и спокойно.

— Россия погибнет, если за нее не бороться, батюшка, — возразил Рохлин, — времени совсем не осталось. Мы должны сделать все для возрождения России.

— А Россия ведь никогда и не умирала, Лев Яковлевич. Я вот вам хотел по этому поводу рассказать одну быль.

— Я слушаю, — сказал Рохлин.

— В начале 1918 года это было. Один из почитателей прозорливого старца Михаила Прудникова сказал ему: «Отец Михаил, Россия гибнет, а мы, дворяне, ничего не делаем!» На это отец Михаил ответил резко: «Никто ничего поделать не может до тех пор, пока не окончится мера наказания, назначенного Богом русскому народу за грехи, а когда окончится мера наказания, назначенного русскому народу за грехи, тогда Царица Небесная сама помилует, а что помилует, я знаю». Из церкви все трое пошли к отцу Михаилу пить чай. Пользуясь старой дружбой, то же лицо стало спорить с протоиереем, говоря: «Позвольте, вот ведь Деникин уже подходит к Москве, Колчак, Юденич — все успешно действуют». На это отец Михаил опять резко, как бы даже с гневом сказал: «Все это ни к чему. Зря только кровь проливают, ровно ничего не выйдет. А Россия еще будет спасена. По предсказаниям православных старцев, вся Россия сделается тюрьмой, и надо много просить Господа о прощении, каяться в грехах и бояться творить и малейший грех, а стараться творить добро, хотя бы самое малое. Ведь и крыло мухи имеет вес, а у Бога весы точные. И когда и малейшее на чаше добра перевесит, тогда и явит Бог милость свою над Россией».

Генерал внимательно выслушал батюшку и сказал:

— Пока наш народ прозреет и придет к покаянию, столько воды утечет. России к тому времени не будет… Некому будет каяться…

— Опять же, какому риску себя подвергаете, Лев Яковлевич, и ближних ваших, — ответил Алексий.

— Смерти я не боюсь, — сказал Рохлин. — Что такое жизнь одного человека в сравнении с судьбой страны и ее народа?

— Очень много, Лев Яковлевич, очень много! В свое время, Смутное, в 1612 году, Святитель Гермоген, призывая на спасение Москвы, говорил: «Помилуйте свою душу». Не говорил: спасите Россию, а помилуйте свою душу! Без покаяния, молитвы и церковности всей жизни душу не спасти. А какая польза от нас России, если даже души своей мы спасти не желаем? Можем ли мы дать другим людям и России что-либо доброе, если всякое добро в нас самих только от Господа, а без него в нас только смесь добра со злом, истины с ложью? И дело ведь не только в вас, но и тех, кто пойдет с вами, а вам верят тысячи людей. И вы за них отвечаете.

— Я понимаю, — ответил Рохлин, — Но относиться спокойно к тому, что сейчас делают с Россией и русским народом, я не могу.

Он попрощался с батюшкой и уехал. А отец Алексий подошел к иконе Казанской Божьей Матери и стал молиться:

— Пресвятая Богородица, спаси раба твоего Льва…

Из Казанского Собора Рохлин направился на хутор Ляпичев. Он подъехал к покосившемуся домику, явно отжившему свой срок. Уютный дворик утопал в зелени, сад со старыми деревьями спускался прямо к Дону. На фоне такого живописного пейзажа были расставлены накрытые столы, гости уже собрались.

— Здравствуйте, Лев Яковлевич, мы уже заждались вас! — Надежда в белом подвенечном платье и Алексей в парадной форме, хромая на непривычном еще протезе и опираясь на палку, вышли навстречу генералу.

— Извините, что задержался, дела. Зато теперь я в вашем распоряжении до утра, — слегка рассеянно сказал Рохлин, все еще прокручивая в голове разговор с отцом Алексием.

Они прошли за сад. Молодые сели в центре стола. Рядом с Надеждой села Ольга Щедрина. Рядом с Алексеем посадили Рохлина. Среди гостей Лев Яковлевич увидел атамана Кудинова, Платова, офицеров корпуса с женами. Главе сельской администрации Петру Павловичу Леонтьеву — невысокого роста мужчине, с копной черных вьющихся волос, благодаря его природной способности к народному юмору, выпало исполнять роль тамады.

Рохлину как опоздавшему дали слово.

— Тут без меня, наверное, много тостов произносили за ваше семейное счастье, я к ним присоединяюсь, и хочу, от слов перейти к делу — передать вам ключи от новой квартиры.

Все восторженно зааплодировали. Рохлин достал ключи и вручил Надежде. Та со слезами на глазах от радости обняла генерала. Сидящий рядом с Алексеем светловолосый офицер в морской форме сказал:

— Царский подарок!

— Не мой это подарок, — возразил Рохлин. — Так офицеры корпуса решили.

— Лев Яковлевич, познакомьтесь, мой школьный друг Геннадий, — представил Алексей моряка. — Он на своей подводной лодке бороздит просторы океанов.

— А с какого флота? — спросил Рохлин.

— С Северного, Лев Яковлевич, — ответил Геннадий.

— А у меня тоже есть друг, который служил на Северном флоте «морским котиком». Его любимая поговорка «все пропьем, но флот не опозорим».

— Есть такая поговорка на флоте, — улыбнулся Геннадий.

— Я всю жизнь испытываю трепетное отношение к десантникам и подводникам, есть у них какой-то ореол романтики, я бы так не смог, — сказал Рохлин.

— Приезжайте к нам, мы вас посвятим в подводники, — предложил Геннадий.

Затем слово взял Алексей.

— У России только два союзника — это ее армия и флот. Так в свое время говорил государь Александр Третий. Так оно есть и сейчас. Давайте за этот союз и выпьем!

Все встали и подняли бокалы.

Засиделись заполночь. Петр Павлович принес баян и густым баритоном затянул казачью песню:

Со стороны Дона задул легкий прохладный ветерок. Платов накинул на плечи Ольги свой пиджак и присоединился к Петру Павловичу, тихо подпевая.

Дуэт прервал неожиданно раздавшийся шум подъехавшей к дому машины. В калитку влетел запыхавшийся Быстров.

— Товарищ генерал, приехал командующий округом! Внутренние войска блокируют части гарнизона. Офицеров вызывают в штаб, ищут вас.

— Поехали, — сказал Лев Яковлевич.

Попрощавшись со всеми, они вышли со двора и сели в машину.

— Давай сразу в Москву, — приказал Рохлин Быстрову.

Недалеко от дома, скрываясь за деревьями, стояли «Жигули». Как только «Волга» с генералом тронулась с места, машина отправилась следом.

— У нас хвост, — резюмировал Быстров, сделав несколько поворотов.

— Грубо работают, — откликнулся Рохлин, — Оторвемся. Сначала они выехали к Калачу и петляли по его окрестностям. Наконец Быстров, определив манеру преследователей, с ходу въехал в неприметный дворик. Машина преследователей пронеслась мимо. Быстров вырулил на трассу Волгоград — Москва и помчался к столице.

На следующее утро в штабе корпуса сидел Лихой, а перед ним полковник особого отдела штаба Северо-Кавказского военного округа.

— Ну, как попарились?

— Спасибо, хорошо.

— О чем вы говорили с генералом в бане?

— О чем могут говорить в бане? О паре, о вениках.

— Ты мне зубы не заговаривай. Свой полк хотел вывести на площадь с требованиями отставки правительства?

— Да я вам что, декабрист какой-то? — возмутился Лихой.

— Думаешь, нам ничего неизвестно? Нам все известно.

— Ну, если известно, то чего спрашиваете? Арестовывайте.

— Когда нужно будет, сделаем и это, — пообещал особист. — Но тогда будет другой разговор.

А в это время Владимир Иванович Сухов докладывал Андрею Андреевичу:

— Только что звонил командующий округом генерал Казанцев, информировал о готовящемся заговоре генерала Рохлина против президента: офицеры корпуса собирались в бане.

— В бане? — откинувшись на спинку стула, с интересом переспросил Андрей Андреевич. — В древнем Риме в банях решались государственные вопросы. Банный заговор — это ложный след, характерный для Рохлина. Пусть он считает, что мы клюнули на него. А Казанцев пусть считает, что раскрыл заговор.

Подумав немного, Андрей Андреевич приказал:

— Разворачивайте компанию в СМИ против Рохлина. Но без переборов, а то еще «раскрутим» его своими руками, а ему только это и надо.

Анатолий Сергеевич Куликов был приглашен в некогда принадлежавший ему кабинет министра МВД.

Степашин, покинувший пост директора ФСК после кровавого рейда Басаева на Буденновск, недолго был без дела. Поработав некоторое время в администрации президента, Сергей Вадимович вскоре занял кресло министра юстиции, а по-том перешел в министерство внутренних дел.

— Как здоровье, Анатолий Сергеевич? — приветствовал он Куликова.

— Спасибо, не жалуюсь.

— Видите, все осталось, как в вашу бытность. Продолжаем традиции.

Куликов внимательно посмотрел на министра:

— Полагаю, что вы меня пригласили не для того, чтобы это засвидетельствовать.

— Анатолий Сергеевич, — перешел к делу Степашин, — я пригласил вас, чтобы обсудить два вопроса. Первое: группа Чубайса настаивает, чтобы был уволен ряд офицеров МВД, и я хотел согласовать с вами вопрос об их перемещении. И еще… — Сергей Вадимович сделал паузу, — у Льва Рохлина поехала крыша. Он готовит военный переворот.

— Я против решения проблемы силовым методом, — ответил Куликов.

— Хорошо, давайте посмотрим один сюжет, — сказал Степашин и включил видеомагнитофон.

На экране Куликов увидел себя и генерала Рохлина на собственной даче. Они сидели на террасе и разговаривали.

— …Анатолий Сергеевич, если войска войдут в Москву, вы сможете повлиять на МВД и внутренние войска, чтобы они сохранили нейтралитет? — неожиданно после какого-то пустячного разговора спросил Рохлин.

— Я, конечно, могу повлиять на ситуацию, но не вижу смысла. Яблоко и так уже дозревает, и скоро упадет совсем, — ответил Куликов, — а вы здесь рискуете головой.

— Я не боюсь, вы же знаете.

— Но за вами стоят тысячи людей, а я знаю, что это такое, я уже проходил через это…

— Ну, как кино? — спросил Степашин, выключив видеомагнитофон.

— Сделано профессионально, — ответил Куликов.

— Как говорил папаша Мюллер, генерал у нас под колпаком. Я думаю, вы меня правильно поняли.

Садясь в машину, Анатолий Сергеевич, сказал своему помощнику:

— Немедленно предупреди генерала Рохлина, что каждый его шаг контролируется.

Атаман Кудинов одним из первых откликнулся на призыв Рохлина прибыть в столицу. Он завел свой «Жигуленок» и помчался в Москву. Недалеко от Тамбова неожиданно задергался руль. Машину потянуло в сторону. Кудинов нажал на тормоз, поняв, что проколол колесо. Он свернул в первое попавшееся по дороге село. У первой же избы спросил хозяев, где находится ближайшая авторемонтная мастерская, и ему указали на дом, где жил дед, занимающийся ремонтом машин.

Кудинов подъехал к дому. Дед, увидев его, спросил:

— Белогвардеец?

— Я не белогвардеец, я казак, — ответил Кудинов.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал дед. — Ты за кого: за наших или за тех?

— Я еду арестовывать Ельцина, дед, очень спешу, — сказал Кудинов.

— О-о, значит, за наших! Значит, будем чинить, — обрадовался дед, — Ксенофонт меня зовут, — представился он и крикнул: — Бабы! Тут наши прибыли, идите посмотреть на живого казака!

Из дома вышли две молодые женщины и старуха:

— Казак, а где же твоя сотня?

— Сотня уже в Москве.

— Картошки загрузите ему. Им там, в Москве, чай, и есть-то нечего. Бензином заправьте, — давал распоряжения Ксенофонт.

Женщины засуетились, а дед пошел заменять колесо. Когда все было готово, Кудинов попрощался и сел за руль.

— Ждем тебя с нашей победой, — сказал Ксенофонт, прослезившись.

— И с сотней казаков, — добавила молодая женщина. — А то в деревне и мужиков-то не осталось.

Как только машина с Кудиновым скрылась за поворотом, дед взял свою берданку и буркнул бабке:

— Ну, и я пошел арестовывать нашего «ельциноида».

— Куда ты, старый? — возмутилась бабка. — Твой «ельциноид» уже третий сон видит. Посмотри, который час на дворе, завтра арестуешь. Пойдем, я тебе лучше самогонки налью.

Ксенофонт подумал и решил:

— «Ельциноид» никуда не денется. Пойдем, старая…

Зюганов стоял у окна на девятом этаже здания Государственной Думы и смотрел на суету Охотного ряда. Его терзали сомнения. Взгляд метался между пятиконечными звездами кремлевских башен и крестами храма Христа Спасителя.

В зал начали входить люди, на два часа было назначено совещание фракции. Когда депутаты заполнили кабинет, Зюганов сел за стол и обратился к собравшимся:

— Я пригласил вас всех сюда, чтобы посоветоваться, что будем делать дальше. Ситуация выходит из-под контроля. Рохлин, не считаясь с нашим мнением, ускоряет события. Он развернул такую деятельность, что наши первичные организации в регионах массово переходят под его знамена. Мы можем потерять партию. Схема, которую готовит Рохлин, не наша схема, неизвестно чем она закончится, а ответственность делить придется вместе с ним. Мы потеряем в одночасье все, что наработали за эти годы. Вы знаете: он вышел из НДР и создал Движение в поддержку армии. По пакетному соглашению между фракциями пост председателя Комитета по обороне за НДР Если мы проголосуем за оставление Рохлина на посту председателя, то нарушим все пакетные договоренности.

— Генерала любят, он популярен в народе, и нас никто не поймет, — высказался председатель Комитета Госдумы по безопасности Виктор Илюхин. — Во многом он прав. Нам нужны новые силы, новая политика.

— Виктор Иванович, не стоит вмешивать вашу личную дружбу с Рохлиным в политику партии, — недовольным тоном вмешалась в разговор Апарина. — У всех разное отношение к генералу. Лично у меня он доверия не вызывает.

Стараясь побыстрее закруглить неприятный для него разговор, Зюганов предложил:

— Давайте приходить к решению. Голосуем.

Большинство проголосовало за то, чтобы сохранить договоренности с правыми фракциями. Против проголосовали двое.

Так было обозначено отношение коммунистической партии к деятельности Рохлина. Та же Апарина на собрании актива волгоградской областной организации КПРФ уже проводила политику партии в жизнь.

Закончив свое выступление, она объявила:

— Теперь можно задавать вопросы.

Руку поднял какой-то старичок:

— Алевтина Викторовна, обрисуйте нам, пожалуйста, ситуацию вокруг генерала Рохлина. Почему его сняли с должности председателя Комитета по обороне?

— Я не понимаю вашего вопроса, — резко ответила Апарина. — Если бы Рохлин был нашим единомышленником, то он давно бы вступил в нашу партию, — и добавила, — а вас никто и ничто не должно интересовать, кроме интересов партии. И вообще, что касается генерала Рохлина, то его деятельность — это провокация администрации президента против нас, защитников интересов народа и патриотов. Это они его привели в Думу, в политику, чтобы расколоть патриотические силы в своих интересах.

Забрав в «Экспрессе» заказанные накануне фотографии, Ольга Щедрина шла по Новому Арбату. Только что прошел теплый летний дождь, и Ольга наслаждалась запахом свежей зелени. Рядом с ней резко притормозил «Мерседес» с мигалкой. Из машины вышел элегантно одетый мужчина в строгом темном костюме. Это был сотрудник президентской администрации Владимир Иванович Сухов.

— Ольга Владимировна, разрешите вас подвезти, — предложил он, выглянув из машины.

Щедрина остановилась и недоуменно посмотрела на него:

— Спасибо, мне недалеко.

— Вы меня не так поняли, мне нужно с вами поговорить, буквально несколько минут, — настойчиво продолжил Владимир Иванович.

— Я сейчас позову милицию.

— А вот и милиция, — улыбаясь, кивнул Владимир Иванович на стоящих недалеко двух офицеров милиции, и показал Ольге свое удостоверение.

— Хорошо, — глянув на удостоверение, сдалась она и села в машину.

— Поехали, — велел Владимир Иванович водителю и обернулся к Щедриной: — Неужели вы думаете, что на машинах с правительственными номерами ездят бандиты?

— Именно на таких машинах бандиты и ездят, — резко ответила она.

Машина притормозила у ресторана «Прага». Владимир Иванович, полусогнувшись и раскрыв ладонь, пригласил Ольгу выйти. Швейцар любезно открыл им дверь. Они прошли в зал. Владимир Иванович провел ее к кабинке у окна, где за столиком сидел моложавый мужчина, одетый в хорошо сидящий на нем костюм. Из-под очков в дорогой оправе он внимательно смотрел на Щедрину холодными проницательными глазами. Владимир Иванович оставил их вдвоем и вышел. Незнакомец представился:

— Андрей Андреевич, — и предложил Ольге сесть. — Вы извините, что мы похитили вас на улице. Я думаю, наш разговор надолго не затянется. Угощайтесь, — он показал на фрукты на столе и налил ей бокал шампанского. — Перехожу сразу к делу. Ольга Владимировна, нас устраивает деятельность вашего центра. Его цели и задачи полностью соответствуют государственным интересам. Мы готовы оказать вам поддержку, но давайте начистоту! Зачем вы ведете дела с генералом Рохлиным? Он же дуболом и еврей, — сделав паузу, Андрей Андреевич уловил реакцию Щедриной и добавил, — по отцу.

— Во-первых, он не дуболом, и вы это знаете не хуже меня, — мягко, но настойчиво сказала Ольга, — а достаточно интеллигентный человек; во-вторых, вы тоже производите впечатление интеллигентного человека, а Евангелие не читали. А там сказано: «Нет ни эллина, ни иудея».

— Браво, браво, один ноль в вашу пользу! — рассмеялся Андрей Андреевич.

Затем разговор приобрел для Щедриной неожиданный оборот. Андрей Андреевич начал ненавязчиво расспрашивать о генерале.

Ольга с непосредственностью верующего человека стала защищать генерала, сказала, что все последние разговоры о нем не больше чем сплетни, связанные с его обращением к президенту.

— Извините, — прервал ее Андрей Андреевич, — все сплетни исходят как раз из интеллигентной среды, и вы это прекрасно знаете. Мы с вами заканчивали один университет, правда, факультеты разные. Но дело в другом. Как, например, вы относитесь к Андропову?

— Нормально, — ответила Ольга.

— Так вот он, будучи председателем КГБ, обладая всей полнотой информации, вынужден был терпеть, приспосабливаться, пока не настал его звездный час. Вы думаете, нам неизвестно, что творится в стране, и мы в восторге от всего этого? Но мы тоже вынуждены терпеть. Придет время, и мы исправим положение. Генерал хороший военный, но плохой политик. У нас с генералом разная методология, хотя думаем одинаково и порой делаем одно дело.

— А вы не боитесь, что про наш разговор я сообщу в ФСБ?

— Нет, у меня там друзья, — улыбнулся Андрей Андреевич. — Как говорится, все схвачено, — и сухо добавил: — Генералу передайте: не надо торопить историю. Если он не остановится, то ему никто не сможет помочь. Даже мы.

— Я могу идти? — спросила Щедрина.

— Да, конечно. Но подумайте над моими словами.

Выйдя из ресторана, Ольга отправилась в Думу. Разыскав в конце коридора табличку с фамилией генерала, она постучалась в дверь. Услышав знакомый голос, приоткрыла дверь и удивленно спросила:

— Лев Яковлевич, а почему в этом кабинете?

— Спасибо Зюганову, хоть этот кабинет дали, а не кладовку какую-нибудь, — улыбаясь, ответил Рохлин. — Я бы предпочел тот мой подвал на консервном заводе в Грозном, но и этот сойдет. Я, Оленька, за годы службы привык, ибо нет ничего вечного. — Рохлин глубоко вздохнул. — Жаль, что жизнь прошла, а личной жизни вроде бы как и не было. Что поделаешь, судьба военного — греться у походных костров. Я привык подчиняться и подчинять себе других. На моих глазах, в том числе и по моему приказу, умирали люди. Но я всегда был готов, что и со мною может случиться то же самое. Новее равно меня не покидает ощущение: что-то важное прошло мимо. Говорят, ударения неправильно ставлю. Чаще всего приходилось штудировать «Боевой устав», разные наставления и инструкции. Вся жизнь — сапоги да лампасы.

— Что-то не нравится мне ваше настроение, — насторожившись, сказала Щедрина.

— Да это я вас увидел и почему-то вспомнил Пушкина, который жалел о чудных мгновениях жизни. Но сегодня печаль моя светла. Так расскажите, чем вы сейчас занимаетесь?

— По вашей просьбе я узнала, что в детских учреждениях в 1945 году детей-сирот было семнадцать тысяч, а в 1995 году — уже сто сорок шесть тысяч, — начала Ольга. — Естественно, ни для кого не секрет, что в детских домах существует масса проблем, которые так же, как беспризорность, калечат детские души. На начало 1995—1996 учебного года только официально было зарегистрировано почти полмиллиона детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Некоторые специалисты считают, что через пять лет это число удвоится. Эти дети являются базой для детской преступности, — она протянула генералу папку: — Здесь подробные цифры. Но я не знаю, зачем вам это надо, Лев Яковлевич? Вы же совершенно другим занимаетесь.

— Армия — это, прежде всего люди, — сказал Рохлин. — Поэтому, чем сильнее социальная и физическая деградация молодежи, которая происходит сейчас у нас в России, тем хуже обстоит дело с кадрами в армии. И потом: от того, какое растет поколение, зависит будущее не только армии, но и промышленности, культуры, судьба всей страны. Я сейчас готовлю доклад по этой теме. Надо принимать меры. Хочу выступить на пленарном заседании Думы. Чаем тебя угостить?

Щедрина в очередной раз удивилась способности генерала мгновенно менять настроение и тему разговора.

— Не откажусь, — ответила она.

Рохлин налил две чашки чая:

— Оля, тебе следует на днях съездить в Волгоград.

— Зачем? — удивилась она. — Что-нибудь случилось?

— Нет, там ничего не случилось. Здесь, в Москве, скоро все решится. А тебе лучше пока уехать. И если что — помоги там нашим ребятам. Держитесь вместе.

— А как же вы? С вами тоже может случится, что угодно?

— Я — командир. А где должен быть командир? Впереди, на лихом коне.

— Все будет нормально. Давай лучше позвоним Саше.

Рохлин набрал телефон Волкова.

Александр и Галина купались в живописном озере в Волга-Ахтубинской пойме. Был жаркий летний полдень. На берегу стояла «Волга», неподалеку молодой мужчина варил раков на костре. В машине зазвонил телефон. Мужчина подошел к машине, снял трубку и позвал:

— Александр Васильевич, вас срочно к телефону.

Волков вышел из воды, взял трубку и услышал голос Рохлина:

— Как дела, Саша?

— Великолепно! С любимой женщиной нахожусь на нашем с тобой озере. Ты не возражаешь, что я ее сюда привез?

— Рад за тебя. Тут Ольга Щедрина рядом сидит и тоже тебе привет передает.

— И ей привет! Рад тебя слышать.

— Я тут собираюсь в ваши края.

— Это было бы здорово! — воскликнул Волков. — Отдохнули бы, порыбачили.

— Разгребу все свои дела и подъеду. До встречи!

В последнее время у Рохлина стало много встреч, бесед с разными людьми. Ему стало катастрофически не хватать времени. Особенно часто генерал встречался с Валерием Андреевичем Стрелецким. Обычно такие встречи происходили в одном из баров в центре Москвы. Встречая, официант сказал ему:

— Лев Яковлевич, вас ждут.

Рохлин прошел в кабинет, где его ждал Стрелецкий.

— Что это ты выбрал такое место для разговоров? — рассмеялся Рохлин.

— Это проверенное место. Да и перекусить не мешает, — ответил Стрелецкий. — Лев Яковлевич, после серии отставок я не знаю, кому, кроме вас, можно передать накопившиеся у меня материалы по коррупции…

— Подожди, вот мы говорим: коррупция, коррупция. Объясни ты мне лучше, что это? — спросил Рохлин.

— Коррупция в переводе с латинского означает «подкуп», например, государственного аппарата, — усаживаясь за столик пояснил Стрелецкий. — Если возможна сверхприбыль в сто, двести процентов, то ее можно получить только с помощью госаппарата. Чиновников в нынешней России примерно один миллион. Миллион человек, которые могут что-то разрешить или что-то не разрешить. Россия сейчас входит в десятку самых коррумпированных стран мира. Исследования выявили страшную цифру: семьдесят процентов российских чиновников коррумпированы. Именно на их подкуп коммерческие структуры выделяют от двадцати до пятидесяти процентов своей прибыли. В ФСБ, МВД и Генеральной прокуратуре имеется достаточно материалов, по которым можно привлекать к уголовной ответственности министров и других чиновников разных мастей, без лишних разговоров. Проблема не только в том, что никто не хочет бороться с коррупцией, вопрос гораздо сложнее. Государство должно заботиться и защищать интересы всех слоев общества — это аксиома. Но в нынешней России власть служит лишь одному слою: тем, кого называют «денежные мешки», а если говорить точнее, она им просто продалась. Крупный капитал, словно пиявка, присосался к государству. Он купил всю власть, всех чиновников. Мало того, сам вошел во власть в лице своих представителей. Все смешалось, как в доме Облонских: не поймешь, где чиновник, где банкир. Я не знаю ни одного министра, не имеющего крупного капитала и не контролирующего в интересах этого капитала какую-то отрасль экономики. Поэтому не удивительно: вчера человек был министром, сегодня уже президент или вице-президент какой-нибудь корпорации, и наоборот.

Богатство не свалилось на «новых русских» с неба. Они сколотили себе состояние за счет бюджетных денег. Именно после победы «демократии», когда предприимчивые дельцы принялись растаскивать лакомый пирог госсобственности, и начался процесс криминализации власти. Подкуп чиновников стал таким же обычным делом, как мытье посуды и стирка белья. Здесь материалы на высших должностных лиц страны, в том числе, и на семью президента, — Стрелецкий передал Рохлину толстую папку, — К сожалению, у нас сегодня нет возможности довести эти дела до конца. Единственной службой, которая попыталась стать на пути всепоглощающей коррупционной экспансии, была Служба безопасности президента. Потому-то и было сделано все возможное, чтобы уничтожить нас. Вал обвинений, потоки лжи и клеветы. Спору нет, они добились своего — мы ушли. Сегодня уже никто не в силах остановить этих жадных до денег и власти новых реформаторов и старых партократов. То, что происходит сейчас в стране, иначе как царством тьмы и невежества в экономике, культуре и науке назвать нельзя. Одним словом — мракобесие!

Валерий Стрелецкий раньше работал в МВД. Еще там он усвоил одну истину, что можно оставаться независимым человеком до тех пор, пока к твоим рукам не прилипла ни одна копейка. Взятка делает человека податливым и зависимым. Она как ручеек размывает человека, превращая его в песок. Конечно, за все надо платить. И рядом с тобой люди, у которых очень много проблем. Часто они решаются при помощи денег. Все ходоки, которые едут в Москву, стараются решить, прежде всего, финансовые дела. Но в последнее время, чтобы их решить, поставить необходимую печать, подпись, московские чиновники требуют деньги. Так было всегда, но особенно пышно расцвело в последнее время. И их везут сумками, чемоданами и коробками. Некоторых стали называть просто: Гриша, Миша — три процента. Это означало, с любой сделки гони законных три процента. Как в ресторане чаевые. Столица всегда была законодательницей мод. Глядя на Москву, таким же образом поступала и провинция. «Что мы рыжие?» — говорили на местах. И уже размытыми становились не только люди, а вся государственная машина. Чиновник диктует, проситель платит. А куда ему деваться: до Бога высоко, до Царя далеко. Недаром было подмечено, что бедные охотнее расстаются с деньгами, чем богатые, поскольку человек может долго жить на деньги, которые ждет.

«Власть развращает, но отсутствие власти развращает абсолютно», — подметил один из американских президентов.

В Завидово, где, как сообщали средства массовой информации, отдыхал и работал президент, было тихо и спокойно. Выполнив все необходимые, назначенные врачами процедуры, Ельцин, поудобнее устроившись в кровати, иногда просматривал вечерние новости и после, выключив телевизор, засыпал. Но в последнее время он перестал включать телевизор: опять показывали горбатый мост и шахтерский пикет на нем. Давно кануло в лету то время, когда вот так же приезжали шахтеры и, стуча касками по бетону, поддерживая его — Ельцина, требовали отставки Рыжкова, Горбачева, Хасбулатова. Но особенно раздражал Ельцина Рохлин. Всей своей интуицией он чувствовал исходившую от него опасность. Таких людей, прошедших «огонь, воду и медные трубы», кому все было нипочем, Ельцин боялся и не любил. Каждый день ему докладывали о поведении генерала и успокаивали, что особо волноваться не следует. И все же, Ельцин, привыкший чувствовать опасность за версту, волновался. А в последнее время его стали одолевать неприятные сны.

Видел он, как люди в камуфляже и масках ведут обыски в офисах олигархов и производят аресты. А после привиделось такое, отчего он проснулся в холодном поту. Во сне он увидел зал суда, полный народу и журналистов. На скамье подсудимых будто бы сидит он, Борис Николаевич, а председатель суда объявляет:

— Международный суд рассматривает дело гражданина Ельцина Бориса Николаевича — бывшего президента России, — и обращается к нему: — Подсудимый, вы признаете свою вину?

— Я не виноват! — выкрикивает Ельцин. — Меня подставили.

— Вызвать свидетелей, — продолжает председатель суда. Появляется юркий Березовский.

— Я ни в чем не виноват, — бормочет он. — Президент добровольно отдавал мне собственность. Он создал такие условия, при которых грех было не взять, грех…

Следом за Березовским появляется чеченский генерал Дудаев:

— Все началось с того, что президент сказал: «Берите столько суверенитета, сколько хотите». Мы и взяли. А чем мы хуже Прибалтики или Украины?

Вышел и Грачев:

— Я не приказывал стрелять по Белому Дому, это приказал президент — Верховный Главнокомандующий, вот документ!

Потом появился Кравчук:

— Инициатором развала СССР выступил президент России. Мы вынуждены были согласиться.

Вслед за Кравчуком, в качестве свидетеля, выступил председатель Международного валютного фонда:

— С попустительства президента разворовываются все кредиты, которые мы выделяем на развитие России. Где наши деньги?

Выслушав свидетелей, председатель суда зачитывает приговор:

— Международный суд, рассмотрев дело гражданина Ельцина, признает его виновным по всем статьям обвинения. Суд объявляет Ельцина Бориса Николаевича преступником и приговаривает его…»

Борис Николаевич сел на кровати. Смахнув пот с лица, он подумал: «Какую ночь снится одно и тот же! Совсем нервы сдают. Надо проверится у психолога. Впрочем, снится то, о чем я думаю и о чем знаю: все они меня сдадут, все будут тыкать в меня пальцем».

Он нажал кнопку вызова. Вошел офицер охраны.

— Вызвать сюда всех руководителей силовых структур, — приказал президент.

— Сейчас три часа ночи, Борис Николаевич. Когда им прибыть?

— Я сам знаю, что сейчас три часа ночи! Они должны быть здесь ровно через час, — настойчиво повторил Ельцин. И неожиданно ему пришла простая и ясная мысль: «Может быть, выбрать удобный момент, покаяться и уйти в отставку? Русский народ добр и отходчив…»

После пленарного заседания Государственной Думы, Рохлин вошел в свой кабинет и тут же раздался звонок. Он взял трубку и услышал голос Стрелецкого:

— Лев Яковлевич, тут у меня появились новые данные о том, как наши общие друзья хотят распределять средства от кредита МВФ.

— Встретимся через час в условленном месте, — ответил Рохлин и пошел к председателю Комитета по безопасности Виктору Илюхину.

— Лев Яковлевич, ты уже, наверное, понял: по Конституции возможности Думы ограничены, — начал разговор Илюхин. — Это в лучшем случае трибуна. Реальная власть не здесь, в Кремле. Депутаты — на коротком поводке. Говоря по-военному, мы здесь стреляем холостыми патронами. Шуму много, а толку мало. Ты знаешь, почему расстреляли Верховный Совет? У него, в отличие от нас, была реальная власть. Вот за это и расстреляли. Нас расстреливать не будут. Закроют двери на замок, выставят охрану и все.

— Но надо что-то делать, — сказал Рохлин. — В армии идут необратимые процессы, она разваливается на глазах. Пройдет еще немного времени, и те же чеченцы возьмут нас голыми руками, не говоря о противниках более серьезных. На мой взгляд, надо брать шире. Да, я создал Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки, но нужны последующие шаги. Было обращение к президенту. Теперь не мешало бы обратиться к народу. Давай, я набросаю обращение. Было бы неплохо, если бы его одновременно подписали Селезнев и Строев. Тогда, я думаю, президент не отмахнется.

— Плохо ты знаешь нашего президента, — сказал Илюхин. — Замотает, забудет или опять завалится в больницу.

— Ничего, мы его заставим действовать. Тем более надвигаются выборы. С чем-то он должен выйти к народу. Теперь я на своей шкуре убедился: стучать в двери, писать письма — бесполезно. Везде отписки, везде глухая стена, — продолжал Рохлин.

— Нужно организовывать движение протеста, — предложил Илюхин. — Надо ехать к шахтерам. Надо поднимать рабочих оборонки.

— Я думаю, надо поднимать офицерский корпус, — ответил Рохлин. — Посмотри, мне подготовили справку. Сотни офицеров из-за бытовых неурядиц, отсутствуй перспектив в службе, стреляются. Такого не было в нашей истории. Если мы и дальше будем проводить такую политику, мы потеряем Северный Кавказ. А это станет началом развала всей России. Я пытался узнать, почему во время боев за Грозный, когда у нас не хватало боеприпасов, выходила из строя устаревшая техника, в это же время в Армению самолетами перебрасывалась самая новейшая техника, ракеты, артиллерийские системы и боеприпасы. Я скрипел зубами, когда видел, как горят наши мальчики в незащищенных танках. Я пытался понять, сделало ли руководство страной из того выводы? Выступил на съезде НДР Все в пустоту!

— Надо начинать процедуру отречения Ельцина от должности, — сказал Илюхин. — Только так можно спасти ситуацию. Не знаю, насколько нам это удастся, но мы сможем показать народу вину президента в развале страны, армии. И за войну в Чечне.

— Ты знаешь, Виктор, устал я, — неожиданно признался Рохлин. — Когда прежде смотрел на депутатские сборища, думал: вот жизнь — лучше не придумаешь. Но такого дурдома, как этот — поискать надо. Недавно приглашение дали, фокусы Копперфильда посмотреть. Так ты не поверишь, через пять минут после начала представления уснул. И проспал до конца. Тамара, правда, потом, все мне рассказала про эти фокусы. Отдыхаю только в машине да в самолете.

Машина с Рохлиным остановилась у тротуара. В нее сел Коржаков. Он оглядел генерала и неожиданно сделал ему комплимент.

— Ну и костюмчик на вас, Лев Яковлевич! Никак от «Валентина»? Шикарный костюмчик. Поди, баксов шестьсот за него отвалили? Как же вы в таком перед шахтерами выступать будете? Сочтут за нового русского.

Рохлин некоторое время с подозрением смотрел на Коржакова, затем с улыбкой махнул рукой.

— Купил в Белоруссии, — сказал он. — Поехал я на встречу с батькой. Вечером нагладил костюм, рубашку и, чтоб не помялся, спрятал в чехол. Утром сел в машину в спортивном костюме. Приезжаем в Минск, прошу достать костюм. А мои ребятки глаза вытаращили — нет костюма, в Москве оставили. А через час официальная встреча. Я выматерился, затем спрашиваю: сколько у кого денег? Набрали полторы тысячи. Заехали в универмаг, и представляешь, купил этот костюм, рубашку и галстук. Вот такие у батьки цены. И размер подобрали, и рост. Хочу добавить: порядок у него не только в магазинах. Вся земля обрабатывается. Не то, что у нас.

— Вот видите, ребята у вас хорошие, а прокололись, — думая о чем-то своем, сказал Коржаков. — Я хочу вас предупредить, Лев Яковлевич, будьте осторожны. Я получил информацию, что на вас готовится покушение… Если вам нужна помощь, у меня есть люди, которые обеспечат надежную охрану.

Девятого мая в Москве традиционно состоялась праздничная демонстрация. Впереди колонны офицеров шел генерал Рохлин. После выступления на Лубянке его окружили офицеры. Среди них были Рогоза, Савельев, Лихой. К ним подошла Варя. На ней был белый плащ и голубой шарфик.

— Ребята, как я вас рада видеть! — сказала она.

— Святой день, хорошая погода! Вон сколько народу собралось, — сказал Рохлин.

— Вот что, может, ко мне зайдем? — предложила Варя, — День-то действительно святой. Помянем дедов наших и отцов. Заодно ребят, кто в Афгане и Чечне погибли. Я здесь недалеко живу. Предупреждаю, вода сегодня не течет. И свет есть. И закусить найдется.

— А что, действительно, давайте сходим! — сказал Рохлин. — Все свои, поговорим и песни попоем. Когда еще таким составом соберемся. Давайте так: я беру к себе в машину Варю, а остальные — на метро.

— Товарищ генерал, отпустите машину, — попросила Варя. — Я вам как врач советую ходить пешком.

— А что, давайте пойдем пешком, — согласился Рохлин. — Рогоза, одна нога здесь, другая в магазин! Купи все, что надо. Идем к Варваре Семеновне в гости.

Оживленно переговариваясь, они медленно двинулась по улице. Неожиданно Варю остановил незнакомый парень и что-то быстро и тихо сказал ей. Затем так же быстро и неожиданно скрылся в толпе. Варя догнала компанию.

— Ты узнал его? — спросила она у Савельева.

— Нет, — пожал плечами Савельев.

— Помнишь пивной бар и драку с омоновцами? Это один из тех, кто дрался с нами. Так вот, я его узнала, и он меня — тоже. Говорит, что за генералом установлено наблюдение. Сейчас нас кто-то сопровождает.

— Ну и что из этого? Нас здесь вон сколько. Мы генерала в обиду не дадим.

— Все равно его надо бы предупредить.

— А он и так знает. Говорит, что находится под двойной охраной…

В зимнем саду богато обставленного клуба Рохлин встретился с Березовским.

— Генерал, вы, наверное, видели, что я только что вернулся из Чечни и привез оттуда трех солдат из вашего корпуса, которые попали в плен еще в 1995 году.

— Я вам благодарен, — сухо сказал Рохлин.

— Но я просил встречи с вами, чтобы поговорить о другом, — продолжал Березовский. — Я наблюдаю за вами давно, генерал. Я восхищен вами, вашим мужеством! Любимец президента, без пяти минут министр обороны. И вы от всего отказываетесь! Для этого надо иметь мужество. Оказывается, в России есть еще настоящие русские офицеры!

— У каждого своя роль, главное — чтобы жить в ладу со своей совестью, — спокойно ответил Рохлин.

— Вы, наверное, удивлены, почему я все это говорю вам? Да, я — еврей, но никуда не собираюсь отсюда уезжать. Здесь я — уважаемый человек, здесь мой бизнес, здесь прислушиваются к моему мнению и власть, и лидеры оппозиции. Они меня хоть и клеймят, но, скажем так, считаются. Я даю деньги всем и не считаю это зазорным. Кто дает, тому и Бог помогает.

— И на оружие боевикам? — резко прервал его Рохлин. — Вы же прекрасно понимаете, что война не была нужна ни нам, ни чеченцам.

— А, это клевета! — отмахнулся Березовский. — Эти слухи, чтобы меня опорочить, распространяют мои враги. Вы думаете, их у вас нет? Я согласен с вами, что бизнес, почти всегда безнравственен. А война? Конечно, лучше торговать, чем воевать. Россия продает оружие за рубеж. Кто даст гарантию, что из него не будут убивать наших солдат? Вы пытались замирить Чечню своими средствами, я — своими. Поверьте, у меня нет особой любви к сепаратистам и террористам. Но нельзя делать их изгоями. Они тогда становятся в тысячу раз опаснее. С привязанным, занятым хоть каким-то делом человеком легче разговаривать. Вот у вас есть готовый рецепт в национальном вопросе? Нет! И у меня нет. Но я, по крайней мере, его ищу. Мы могли бы это делать вместе. Я хотел сказать вам, что вы можете на меня рассчитывать, я с уважением отношусь к вам как к личности. Да и враги у нас с вами общие. Я имею в виду Чубайса.

— А как на подобные рассуждения посмотрит Семья?

— Генерал, я прагматик и привык работать на перспективу. С Семьей я имею дела, исходя из реалий сегодняшнего дня.

— А какую перспективу вы связываете с моей персоной?

— Ваши идеи, с которыми вы выступаете, уже стучатся в двери. Они будут непременно востребованы. Мне бы хотелось наладить с вами контакт. Я готов дать вам, вашему движению деньги — мы обречены на сотрудничество.

— Кем только меня ни называли: самодуром, дуроломом, показушником, — не обращая внимания на восклицания Березовского, продолжил Рохлин. — Мне приходилось посылать на смерть людей, быть жестким. И они шли, потому что знали: если они не пойдут, то первым пойду я. И я никогда не взвешивал на весах: выгодно это мне или нет? В таких делах людей не обманешь. Признаюсь, самой высшей наградой для меня стало, когда я случайно узнал, что за глаза офицеры и солдаты стали называть меня папой. И мне не надо клясться в любви к России. А ваше предложение принять не могу.

— Жаль, очень жаль, что не договорились, — сказал Березовский, прощаясь с генералом, а про себя подумал, глядя ему вслед: «Такие, как он, в России долго не живут…»

Через несколько дней Рохлин, выступая в офицерском собрании, сделал неожиданное заявление, которое повторили почти все средства массовой информации. В президиуме сидело несколько генералов.

— Не может быть процветающей армии и оборонной промышленности в нищей и голодной стране. Невозможно изменить положение в деле обороны и безопасности страны, не изменив в целом политический курс руководства, — сказал Рохлин. — Невозможно добиться этого изменения, действуя неполитическими методами. Нынешний режим не только не собирается идти на компромиссы, но не хочет даже вести диалог с оппонентами. Режим потерял чувство реальности. Время лицемерия закончилось, режим снял маску. Теперь мы имеем полное право спросить с президента и потребовать его ухода. Шесть лет — срок более чем достаточный, чтобы перестать кивать на ошибки предшественников. Мы требуем сформировать правительство народного доверия и подготовить условия для новых свободных выборов. Россия погибнет, если за нее не бороться. И последнее, что я хотел сказать вам. Мне известно, что на меня готовится покушение. Это будет подано как бытовуха.

Эти последние его слова и стали причиной той шумихи, которая поднялась в прессе. О личной жизни генерала знали только самые близкие ему люди. Было известно, что у него есть замужняя дочь. И что на руках жены несовершенно летний больной сын. Что, переехав в Москву, генерал купил в Подмосковье дачу, и летом его семья жила там. «Почему он употребил слово “бытовуха”?» — удивлялись журналисты.

В кремлевский кабинет Андрея Андреевича вошел Геннадий Зюганов. Был он приглашен, чтобы обсудить политическую ситуацию и наметить, если это возможно, пути взаимодействия. Увидев Зюганова, Андрей Андреевич улыбнулся, вышел из-за стола, пожал гостю руку и пригласил за небольшой столик, где стояла бутылка минеральной воды и два стакана.

— Давайте сразу, без дипломатии, Геннадий Андреевич, — сказал Андрей Андреевич, — шеф недоволен вашим союзом с генералом Рохлиным. Надеюсь, вы, как и мы, не хотите повторения ситуации 1993 года? Мы — за развитие демократии и не хотим запрета никаких оппозиционных партий, в том числе и вашей.

— Мы готовы идти на открытый диалог с властью на взаимоприемлемых условиях, — ответил Зюганов. — Но и власть должна прислушиваться. На последних выборах за нас проголосовало сорок миллионов человек. Вы съездите на Горбатый мост. Там сидят шахтеры. Нельзя доводить людей до ручки. Иначе получите бунт — кровавый и беспощадный. Я только что вернулся из поездки по Сибири. Обстановка критическая. Люди доведены до отчаяния. Крупнейшие и авторитетнейшие ученые и производственники предупреждают, что если дело будет так продолжаться, то страну ждет коллапс.

— Геннадий Андреевич, не надо сгущать краски, — прервал его Андрей Андреевич. — Как видите, и в этом деле мы ищем точки соприкосновения. Мы не против, чтобы кто-то от вас был в правительстве. Это вы должны были прийти ко мне с этим разговором, а не ждать моего приглашения, ибо вы больше нас должны быть заинтересованы в том, чтобы дистанцироваться от генерала. Увидите, он подомнет вас и задушит в своих объятиях. Вы знаете, что мы всегда пытались сохранить баланс. Будем считать, что разговор состоялся?

Зюганов нехотя кивнул и протянул руку Андрею Андреевичу.

— Рад был встрече.

Как только за Зюгановым закрылась дверь, к Андрею Андреевичу вошел Владимир Иванович и сказал, что Рохлин в Подмосковье в одной из воинских частей встречался с членами Совета Федерации. Те обещали поддержать его в акции, которую генерал планировал в Москве. Затем Владимир Иванович положил на стол листок бумаги. Андрей Андреевич быстро пробежал его глазами. В донесении говорилось, что генерал Рохлин только что вернулся из Киева, где в тридцати километрах от украинской столицы у него состоялась встреча с высшими офицерами Генерального штаба Украины, Таджикистана и Казахстана.

За Рохлиным было установлено тройное наблюдение: ФСБ, ГРУ и еще одной частной охранной фирмы. Но Волков провел отвлекающий маневр, и Лев Яковлевич на пару дней исчез из поля зрения спецслужб. Заместитель начальника военной контрразведки негодовал на своих подчиненных. Неожиданно зазвонил телефон, и кто-то посоветовал посмотреть канал «НТВ». Там показывали встречу Рохлина в зале министерства обороны Грузии. А через несколько дней его принимал президент Азербайджана Гейдар Алиев.

На Киеве, во время обеда в столовой генерал Полищук сказал, что во времена СССР Украина жила более благополучно, чем Российская Федерация.

— Сейчас украинцы задают вопрос: где то сало, которое не съели москали? Ведь доходило до того, что нас прямо спрашивали: вы готовы воевать с Россией? Нам больно смотреть, как украинские парни едут на заработки в Москву, а девушки становятся проститутками. Никто из украинского народа, кроме политиков типа Кравчука, не выиграл.

Генерал Ашуров из Таджикистана сказал, что в 1992 году Таджикистан хотел войти в состав России на правах автономии. Гражданская война унесла жизни тысяч таджиков. Теперь же они едут в Россию, как люди четвертого сорта.

— А почему четвертого? — спросил Рохлин.

— Высший сорт — олигархи, первый — москвичи, второй — россияне, третий — славяне, четвертый — «чурки», то есть мы. Я всегда говорил, мы должны жить вместе с Россией. Когда я видел надписи на заборах: «Русские не уезжайте, нам нужны белые рабы и белые проститутки», то я воспринимал это как личную боль, как личное оскорбление. Русские уехали, и вся наша экономика рухнула. Вот многие говорят: мусульмане, иная вера. В 1917 году к губернатору Тобольска пришли вооруженные татары. Они сказали, что готовы идти освобождать «белого царя». Губернатор был поражен и ответил, что освобождать никого не надо. «На все воля божья, — сказал он. «Россия погибла», — сказали татары и ушли. Для стабильности в наших странах нужен «белый царь».

Прочитав донесение, Андрей Андреевич достал папку «Генерал» и подшил листок к делу.

В малом зале Государственной Думы несколько иностранных журналистов брали интервью у генерала Рохлина. Рядом с ним сидел Аксенов. Корреспондент «Вашингтон пост» задал вопрос.

— Господин генерал, почему вы выступаете против того, чтобы МВФ предоставил России угольный транш?

— Ни один американский налогоплательщик не заинтересован в бесконтрольной растрате его денег, — ответил Рохлин. — МВФ выделил транш на реструктуризацию угольной отрасли. Деньги разворованы чиновниками. Голодные шахтеры сидят на Горбатом мосту. Вот она — реальность сегодняшнего дня. Так что я защищаю интересы не только своего, но и американского народа.

— Вы не проясните, за что вас сняли с поста председателя Комитета по обороне?

— Видимо, я кому-то там очень мешал, — сказал Рохлин. — Но защищать армию я не перестану.

— Господин генерал, вы выступаете против президента, — задал очередной вопрос корреспондент «Нью-Йорк Таймс», — но ведь Ельцин — гарант демократии в России?

— Президент, который расстрелял парламент и развязал кавказскую войну, человек, который не способен управлять страной, не может и не имеет права быть гарантом. Сейчас российская государственная власть создала условия для социального недовольства и социального взрыва. Американские политики должны подумать и о завтрашнем дне. Плохи те политики, которые живут одним днем.

— А не возродится ли после Ельцина сталинизм или тоталитаризм?

— После Ельцина начнется национальное возрождение. И мы, — Рохлин коротко глянул на Аксенова, — со всеею Россией пойдем своим путем. Не надо жить штампами вчерашнего дня: холодная война, сталинизм. Мы обречены на сотрудничество с Соединенными Штатами. Но только на взаимовыгодных условиях.

Рохлин вышел из Думы. Он торопился на встречу со Стрелецким. Его догнал Аксенов:

— На Стрелецкого совершено покушение. Сбит неопознанной машиной.

— Что с ним?!

— В тяжелом состоянии доставлен в больницу. Помните, что вам говорили о вашей безопасности? Вы мне же сами показывали документ.

— Ладно, прорвемся, — отмахнулся Рохлин. — Куда Стрелецкого отвезли?

Аксенов протянул ему листок с адресом больницы, и генерал направился к машине.

Уже в больнице от Стрелецкого Рохлин узнал, что произошло все достаточно банально, как в зарубежных кинофильмах. Стрелецкий, отключив мобильный телефон, пошел по направлению к парку, к условленному месту встречи с Рохлиным. Времени было еще достаточно, и он, купив мороженое, спокойно прогуливался по парку.

Неожиданно на дороге появилась машина «Скорой помощи». Набирая скорость она помчалась на Стрелецкого. Он совсем не ожидал такого поворота и не успел отпрыгнуть в сторону. Сбив его, машина исчезла также быстро, как появилась. Стрелецкий остался лежать на обочине.

— Лев Яковлевич, вы хотели съездить в Балашиху. А потом слетать в Мурманск. Я бы вам не советовал делать этого, — неожиданно прошептал Стрелецкий, когда Рохлин собрался уходить от него.

— Как это: не надо? — удивленно спросил Рохлин.

— Чувство у меня нехорошее, — сказал Стрелецкий.

— Петр, — позвал Рохлин сопровождающего его Рогозу. — Кто спросит, скажи: улетел в Мурманск.

В лесочке, на повороте во Внуково стоял джип. В нем сидели крепкие, коротко стриженные молодые люди. Время от времени они разговаривали с кем-то по сотовому телефону. А в это время генерал Рохлин уже мчал на машине по трассе Москва — Волгоград.

Рохлин не боялся смерти. Тысячу раз он видел ее так близко, что казалось, при надобности мог бы потрогать ее руками. После того, как его крестили, он стал, при случае, говорить, что все в руках Господа Бога. Насмотревшись на тех, кому он многие годы служил и кому подчинялся, и вспомнив тех, кто был с ним рядом и кто отдал жизнь выполняя его приказы, генерал понял, что они шли на смерть веря ему, Рохлину, а не Ельцину и Грачеву «Единственное, что можно сделать, так это лишить меня жизни. Но что моя жизнь по сравнению с теми миллионами, которые создавали, строили и, умирая, защищали Россию. Ни-че-го!»

Юрий Михайлович Лужков встал из-за стола, приветствуя Рохлина. В щелочках глаз угадывалась глубоко запрятанная улыбка.

— В прошлый раз вы с нами крепко ругались, но отстояли-таки кладбище, — сказал мэр.

Рохлин пожал ему руку.

— Юрий Михайлович, кладбище — это же святыня, память о героях Первой мировой войны. Помните, Суворов сказал: «Пока последний солдат не будет похоронен, война считается неоконченной»? В Ростове еще целые вагоны стоят не захороненных солдат и офицеров, ‘и мне бы очень не хотелось, чтобы в будущем на месте могил моих солдат и офицеров строили увеселительные заведения или рынки.

— Мы разобрались с той ситуацией, — заверил его Лужков. — Скоро начнется строительство мемориального комплекса героям Первой мировой войны. Ну, а сейчас с чем пожаловали?

— Юрий Михайлович, я планирую организовать массовые акции протеста. В Москву съедутся около двадцати тысяч человек — шахтеры, казачество, отставники. Хочу согласовать наше с вами взаимодействие по обеспечению порядка.

— Я думаю, здесь вопросов не будет, мы согласуем со всеми службами.

— Юрий Михайлович, страна висит над пропастью. Сейчас все исчисляется не годами, а днями.

— Да, ситуация катастрофическая, — согласился мэр.

— Если бы правительством руководили такие люди, как вы, а не «киндер-сюрпризы», то Россия от этого только выиграла бы, — сказал Рохлин. — Пора уже объединять все государственно-патриотические силы.

— Я всегда готов сотрудничать со всеми конструктивными силами, — сказал Лужков, прощаясь с Рохлиным.

Юрий Михайлович был трезвым и дальновидным политиком. Обладая солидным хозяйственным опытом, приобретенным еще в советское время, он плавно и органично сменил на посту руководителя Москвы Гавриила Попова. В девяносто втором году Лужков привел на Красную площадь шоферов-дальнобойщиков с целью оказания давления на съезд народных депутатов и, выступая в Кремле перед депутатами, занял пропрезидентскую позицию. Отличился он и при разгоне первомайской демонстрации: Но Ельцин не терпел вокруг себя самостоятельных людей, и вскоре Лужков это почувствовал на себе. В сложившейся ситуации он вел себя достойно. Упрекнуть его было можно, но отрицать очевидное было нельзя. Юрий Михайлович не лез в политики российского масштаба, ему было достаточно своего города. Он потихоньку обустраивал Москву: прокладывал дороги, реставрировал вокзалы, и это было известно многим. Его поддержка моряков Черноморского флота, позиция вокруг Севастополя, восстановление Буденновска были замечены военными, и они не раз высказывали ему свою признательность. В свою очередь, Лужков мог себе позволить чувствовать себя в столице хозяином и встречаться с теми, кого он хотел видеть, а не на кого ему укажут.

Рохлина Юрий Михайлович уважал и не скрывал этого. Когда генерал поднялся, чтобы попрощаться с ним, мэр неожиданно протянул ему ключи.

— Лев Яковлевич, хочу выполнить приятную для меня миссию. Правительство Москвы решило подарить вам джип.

— Мне уже казаки подарили коня, — начал отказываться генерал. — Меня и так обвиняют, что генерал Рохлин, мол, хочет въехать в Кремль на белом коне.

В лето девяносто восьмого года Москва задыхалась от жары. Рядом с Горбатым мостом, на лужайке возле забора раскинулся шахтерский палаточный городок. Раздетые по пояс здоровые, крепкие мужики стучали касками по брусчатке у Дома правительства. Над головами у них развевалось черное знамя, на котором были написаны слова «Шахтерская армия спасения». Это уже были не те шахтеры, которые в комфортабельных поездах на деньги профсоюзных боссов в девяносто втором году приезжали воздействовать на съезд народных депутатов. Те, постучав касками о брусчатку Красной площади, шли в московские гостиницы и рестораны и гуляли на всю ивановскую. Но весной девяносто восьмого на Транссибирскую магистраль вышли уже другие люди: доведенные до отчаяния сибирские шахтеры. Они перекрыли дорогу и потребовали отставки Ельцина и правительства. На разблокировку дороги Ельцин направил дивизию МВД. Целую неделю страна была на волоске от гражданской войны. Президента спас губернатор Аман Тулеев. Шахтеры ему поверили и ушли с дороги. Но положение оставалось прежним, в шахтах продолжали гибнуть люди, врачам и учителям не выдавалась заработная плата. Шахтеры протестовали против закрытия шахт. Увидев, что их требования игнорируются, для пикетирования правительства, горняки направили в Москву своих представителей. Они разбили свои палатки у Дома правительства. И тут к ним зачастили эмиссары. Одним хотелось, чтобы горняки побыстрее убирались из Москвы и не оскорбляли своим видом столицы. Другие видели в шахтерах поднимающийся рабочий класс России, который своим давлением отправит в отставку правительство. Несколько раз к шахтерам приезжал Рохлин. В свой последний визит он приехал, взяв с собой атамана Кудинова. Они вышли из машины.

Рохлин через мегафон обратился к шахтерам:

— Ребята, продержитесь немного, недолго уже вам осталось. Мы организовали штаб в вашу поддержку. Вы знаете, представители шахтерских регионов работают в Думе. Скоро вам на подмогу подъедут казаки, офицеры-отставники. Более двадцати тысяч — это солидная сила! Власти тогда будут разговаривать с нами по-другому. Я думаю, скоро всем нашим мучениям придет конец, сколько можно издеваться над людьми?

— Правильно, давно пора, натерпелись уже! — закричали шахтеры.

Рохлин попрощался с шахтерами и под приветственное постукивание касок о брусчатку вернулся к машине.

У входа в Госдуму Рохлина ждала Ольга Щедрина. Генерал пригласил ее навестить своих старых друзей, Савельева и Варю у которых сегодня было новоселье. Рохлин вместе с атаманом Платовым, который нес букет цветов, вышел из дверей. Увидев Щедрину, Платов протянул ей цветы. Ольга, глянув на генерала, смущенно улыбнулась. Понимающе улыбнувшись, Рохлин пригласил ее в машину. Там, на заднем сидении лежал еще один букет. Машина тронулась в сторону Лубянской площади. Платов посмотрел в зеркало заднего обзора, увидел сияющие глаза Ольги и неожиданно для самого себя начал читать стихи:

— Это чьи? — спросила Ольга.

— Павла Шубина, — ответил Платов. — Написаны во время войны. После школы я, пожалуй, первый раз читаю стихи. Будто про наше время написано. Странно, но, глядя на вас, Оленька, у меня возникает такое чувство, что я знаю вас всю свою жизнь. А когда вас нет, то я один-одинешенек. На меня валится стена, и я один пытаюсь удержать ее.

Ольга посмотрела на Платова.

— Вы, Николай Александрович, не один. Атмосфера нынче такая, что человек, оставшись наедине с собою, чувствует себя одиноко. Поэтам дано предвидение. Вот, например, игумен Роман написал такие стихи:

Рохлин еле заметно улыбнулся:

— «Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели», — процитировал он и, повернувшись к Ольге, добавил: — Каждое поколение хочет передать следующему свои переживания и ощущения.

Платов удивленно посмотрел на Рохлина. Все знали, что генерал никогда не читал стихов. А он, оказывается, знал стихи замечательного поэта Семена Гудзенко. Платов и Щедрина ждали, что Рохлин продолжит читать, но он, погруженный в свои мысли, смотрел куда-то вперед. Ольга улыбнулась атаману и он, ободренный, вновь начал читать Шубина.

— Дальше ничего не помню, вроде бы как ничего и не было, — откашлявшись, сказал он. — Но с самой юности после этих строк осталось ощущение тепла и нежности.

Машина подъехала к многоэтажному дому. Платов вылез из машины с букетом цветов, подал руку Щедриной. Они вошли в подъезд, поднялись на лифте.

— Кажется, дом только что сдали, — оглядевшись по сторонам, сказала Ольга.

— Ты не ошиблась, — ответил Рохлин.

Все трое вышли на площадку, Рохлин нажал кнопку звонка. Открылась дверь, и на пороге в белом свадебном платье они увидели Варю, а за нею в черном костюме — Савельева. Дальше маячили веселые лица Лихого и Николая Никищенко. Они были уже навеселе. А далее была видна скучная физиономия Захарова. На груди у него на розовой ленточке висела закрытая соской детская бутылка с молоком.

Вновь прибывших пропустили в комнату. Лихой быстро сунул Савельеву гармонь и все, сомкнувшись, по отмашке неожиданно громко запели.

— Оленька, у нас сегодня такой радостный день! — сказала Варя. — Мы ведь уже не одни, — она провела рукой по своему округлившему животу, — по такому случаю решили свадьбу сыграть.

— Как я рада за вас!

— Меня как-то поразили слова батюшки Алексия о катастрофической демографической ситуации, — улыбаясь, сказал Рохлин. — Я понял: победы куются не только на поле брани. Надо создавать крепкие дружные семьи, рожать детей.

— И чем он только ее взял? — вслух, шутя, спрашивал себя Захаров.

— Гармошкой и ватными штанами, — рассмеялась Варя. — А вообще-то — песнями и лаской.

Раздался телефонный звонок. Варя взяла трубку и тут же передала Рохлину. Генерал услышал взволнованный голос Илюхина:

— Лев Яковлевич, надо бы срочно встретиться! Тут пошли нестыковки. Шахтеры приходили, говорят, против них готовятся силовые акции. Надо бы съездить к ним, успокоить.

— Хорошо, через полчаса буду, — ответил Рохлин.

В это время Захаров, встав во главе стола, затянул любимую песню моряков Северного флота.

— О-о-о! Флот, оказывается, может не только города брать, — сказал Рохлин, — но и песни хорошие запевать.

Перед тем как попрощаться, генерал поднял рюмку. Все встали и ждали, что скажет командир. Рохлин окинул их взглядом, затем напряженным громким голосом сказал.

— За вас, боевые мои друзья! За Россию! И — с Богом!

Андрей Андреевич вызвал к себе в кабинет Владимира Ивановича Сухова и заместителя начальника военной контрразведки ФСБ.

— Ну что, известен план акции? — спросил Андрей Андреевич.

— Да, известен, — ответил контрразведчик. — Десять автобусов с офицерами едут в Москву на поддержку шахтеров. Примерно столько же автобусов едут из Ростова с казаками. Другие добираются на поездах и прочими способами. Мы их всех контролировать не можем. Рохлин планирует собрать у Белого дома двадцать тысяч человек с лозунгами отставки президента и правительства.

— Источник надежный?

— Да, человек этот близок к Рохлину. Но генерал своих намерений и не скрывает.

— Двадцать тысяч здоровых мужиков в центре Москвы. Вы представляете себе, что это такое? — продолжал Андрей Андреевич. — И сколько они будут стоять у Белого дома? Мы даже не знаем, что сейчас с шахтерами делать.

— По решению бытовых вопросов он заручился поддержкой мэрии. С Юрием Михайловичем у него сложились хорошие, деловые отношения. Он генералу даже джип подарил. Что бы ни говорили, но Рохлину симпатизируют многие. А вообще, мы предполагаем, что акцию он планирует завершить в течение трех дней.

— А когда назначена акция?

— Сразу по окончании спартакиады. Автобусы из Волгограда мы думаем блокировать в районе Тамбова.

— А что вы будете делать с туляками, смолянами? Он ведь хочет поднять работников оборонной промышленности. И какими силами их останавливать? ГАИ? Милицией? Или привлечете армию?

— План операции здесь изложен, — контрразведчик положил папку на стол.

— Я ознакомлюсь.

Оставшись наедине с Суховым, Андрей Андреевич поделился с ним своими размышлениями:

— Я изучил планы боевых операций Рохлина, и меня заинтересовала одна вещь: в Чечне, например, у него было разработано три ложных маршрута, Генштаб знал только о двух, а он пошел четвертым, никому не известным. Везде его ждали, а появился он под стенами Грозного неожиданно. Рохлин закончил Академию Генштаба, знает работу с агентурой, владеет конспирацией. Помнишь, как он в Грузию и Азербайджан летал? Через Киев. Там оторвался от нашей «наружки». Ребята чуть не плакали. Он их, профессионалов, как малолеток провел. И после этого, думаешь, он стал проще?

— Но военная контрразведка ходит за ним по пятам.

— Брось, — Андрей Андреевич скептически ухмыльнулся. — Он с ней играет. А они клюнули. Странно, что их не смущает даже та легкость, с которой они получают информацию. Уверен, генерал готовит нам какой-то неприятный сюрприз. Но какой?

— Никакой другой информации нет, — Владимир Иванович пожал плечами. — «Прослушка» не дает ничего конкретного. Одни общие слова. Только и знаем, что жена его пилит: то ли правда ревнует, то ли капризничает. Кстати, Щедрина почему-то не рассказала ему о встрече с вами…

— Логика женщины, — Андрей Андреевич на минуту задумался. — Впрочем, будем считать, что она просто не успела переварить информацию. Мы сейчас схватились за шахтеров, за волгоградский корпус, за оппозицию, а главные силы генерала, похоже, состоят из других людей и сосредоточены они где-то в другом месте. Везде у него почерк одинаковый — и в Афганистане, и в Чечне: ввести противника в заблуждение. На этом он всегда выигрывал. Кстати, мы мало знаем о его связях с частями Московского военного округа.

— «Особисты» докладывают,' что командиры московских и подмосковных частей после контактов с ним, тут же докладывают о состоявшихся разговорах куда надо. О генерале и о его возможностях отзываются скептически.

— Очень уж показная эта скептика. Задницу прикрывают, только и всего. Здесь может быть скрыт второй вариант его действий. А может иметься и третий, и четвертый. Рохлин — Близнец по восточному гороскопу Это значит, что может и раздваиваться, и расстраиваться. Кроме того, сторонников, разделяющих его взгляды, полно и в Генеральном штабе, и в МВД, и на Лубянке. Идеи его привлекательны. Я сам, готов подписаться под каждым его словом.

— Но что они могут? Все заняты личными проблемами. Массового выступления не получится.

— Массового, конечно, нет. Но небольшую спецгруппу он может сколотить. И даже не одну. А потом просто взять под арест Ельцина. И приближенных к нему олигархов — тоже. Тут много людей не надо. Остальные сделают вид, что ничего не заметили или не успели. А поведение нашей номенклатуры после этого легко прогнозируется: окажется, что Конституция народу навязана, материалы референдума подтасованы, а выборы Ельцина в президенты — фарс.

— Фантазируете, Андрей Андреевич. Последние годы не прошли даром. Сколочены капиталы, сформировались конкретные интересы…

— Это как посмотреть. Бисмарк, вроде бы, говорил: дайте мне захватить территорию, и я найду историков, политиков и публицистов, которые обоснуют мою правоту. Тоже самое и с властью. В такую интересную игру мне еще не приходилось играть. Аж дух захватывает. Виртуоз! Уважаю. Даже проиграть не стыдно.

Слова, сказанные Государем Николаем Вторым в день отречения в 1917 году, — «кругом измена, трусость и обман», — на протяжении всех десятилетий XX века не раз оказывались судьбоносными для русского народа.

Русский царь предан, и предали его те, кто давал присягу государю и Родине верно служить. Сотого момента Россия отреклась от своей души.

Особенно пышно расцвело предательство в 30-е и 50-е годы. За судьбой каждого репрессированного — чей-то донос, и, как правило, из близкого окружения — родственников, сослуживцев, соседей. В годы Великой Отечественной войны наряду с массовым героизмом и беспримерными подвигами около миллиона граждан Советского Союза одели форму вражеского государства. Но что говорить о простых людях, когда акты предательства совершались высшими руководителями страны. Хрущев участвовал в заговоре Берии против Маленкова и в заговоре Маленкова против Берии. Ликвидация Варшавского договора, вывод советских войск из Германии, сдача друзей-союзников — все это называлось не иначе, как «новое политическое мышление». А предательство старшего поколения вообще не имеет аналогов в истории. Мало того, что средства массовой информации твердили, что их жизнь прошла даром, что на них лежит вина за всю историю СССР, старшее поколение было поставлено на грань вымирания. Свершился величайший грех: государство и общество отвернулись от них.

В чеченской компании предательство стало обычным бизнесом: на протяжении всей войны находились люди, готовые «за тридцать сребреников» продать информацию главарям боевиков.

Но в самом акте предательства уже заложен приговор. Генерал Рузский, сыгравший главную роль в насильственном отречении царя и измене присяге, был зарублен чекистами на пятигорском кладбище. Вожди Белого движения сами стали жертвами предательства, а сама Белая армия познала горькую судьбу эмиграции. В годы войны военные трибуналы не церемонились в отношении предателей, будь то рядовой или генерал. Те же, кто ушел от расплаты, постоянно жили в страхе.

Не стал исключением и Лев Рохлин, предательство не обошло и его жизнь…

Через некоторое время Рохлин еще раз приехал в Волгоград, чтобы встретиться со своими сослуживцами.

В бане, где обычно собирались офицеры корпуса, на столе стояли полные кружки пива и нетронутая закуска. Разговор шел напряженный, все были серьезны и сосредоточены. Генерал инструктировал:

— Готовность номер один, — он кивнул на Быстрова, — Ты, Николай, со своими выезжаешь в назначенное время на автобусах. Подъедешь к Болотину, он поможет организовать тебе провизию в дорогу, заправит вас бензином. Твои, Дмитрий, — обратился Рохлин к Лихому, — выходят на площадь с развернутым знаменем и требуют отставки правительства и президента. А ты со своими ребятами, — обратился он к Приходченко, — персонально отвечаешь за порядок акции. С сегодняшнего дня личный контакт прекращается до начала акции. Никто меня нигде не ищет.

В двух километрах от бани, в степи у ерика, среди деревьев, расположился наблюдательный пункт. Двое крепких ребят вели наблюдение за происходящим в бане и прослушивание с помощью специальной аппаратуры. Недалеко от них за ближайшими кустами послышался шум подъехавшей машины. Хлопнула дверца, и, мешая украинский с русским, заговорили мужские голоса. Приехавшие начали устанавливать палатку, собирать дрова для костра.

— Этих нам только не хватало, — насторожились наблюдатели. — Рыбаки, похоже.

Один из прибывших побежал в кусты по нужде и наткнулся прямо на наблюдательный пункт.

— Мужики, а вы че здесь робите? — с любопытством спросил он, разглядывая аппаратуру. — Кино, что ли, снимаете?

— Да, передача «В мире животных», — ответил старший. — А ты откуда?

— А мы с Миколаева, нас тут трое, мы на заработки при-ихалы, — пояснил рыбак, — раньше мы лодки ремонтировали.

— Подводные? — уточнил незнакомец.

Рыбак хмыкнул:

— За подводные лодки штаны себе не купишь. Моторные, для бракуш. А який же фильм ночью-то? Вот интересно…

— Значит, ты хохол будешь? — уточнил тот, что помоложе, с холодным щупающим взглядом. — А сало-то у тебя есть?

— А як же? Хохол без сала, шо птица без крильев.

— Ау нас водочка имеется. Украинское сало, да к русской водочке. Как, годится? Нет возражений?

— Да это я мигом организую, — обрадовался рыбак и пошел звать своих. — Хлопцы, идите сюды, здесь кино снимают!

Подошли еще двое. Один из них, самый высокий и плотный, с кучерявой шевелюрой, представился:

— Я — Микола, — протянул он руку. — Я старшой в бригаде, это мой первый зам Васятка, — показал он на чернявого парня. — Вот никак не женим его, хотим женить на казачке. А это Витек, он тоже из руководящего состава нашей бригады, — представил он того, кто первым обнаружил наблюдателей.

— Ну, давайте, хлопцы, за знакомство! — предложил тост старший наблюдатель, не посчитав нужным представиться гостям, и разлил всем водку. Рыбаки выпили залпом, сам он и его напарник лишь сделали вид, что пригубили стаканы.

Минут через пять рыбаки захмелели и попадали на землю. Старший приказал напарнику:

— Облей бензином и подожги.

Тот достал канистру из замаскированной поблизости машины, облил тела и поджег. Сев в машину, они быстро выехали из лесочка.

Машина с Рохлиным мчалась по кольцевой дороге. Въехав в Московскую область, он завернул в воинскую часть. У КПП его ждал командир.

— Я только на пять минут, — сказал Рохлин, — времени нет.

— Лев Яковлевич, а я вам обед приготовил, — расстроился командир.

— Ну, давай за обедом и обсудим наши вопросы.

На полянке, мимо которой они шли, тренировались солдаты. Командир показал на них:

— Это уже не те мальчики, которых бросили в пекло в девяносто четвертом году. Мы теперь выполним любую боевую задачу. За одного битого двух небитых дают.

— Сергей, я свои акции начну после спартакиады, будь готов к этому моменту. Если со мной что случится, про тебя никто ничего не знает. На контакт не выходи. Я сам свяжусь по установленному каналу, — Рохлин посмотрел на часы. — Мне пора, — и направился к машине.

— Лев Яковлевич, а обед? — спохватился командир.

— В следующий раз обязательно проверю, чем ты солдат кормишь. А сегодня у меня день рождения сына.

Машина с генералом помчалась дальше. Вдруг Рохлин попросил водителя:

— Останови у этих березок. Дай, дыхну свежим воздухом.

Он вышел из машины. В магнитоле из кабины слышалась песня: «Я сын России, сын твоих берез, я землю русскую от недругов сберег…»

Лев Яковлевич сел на траву, задумчиво глядя на зеленую крону молодых березок. Неожиданно вспомнилось детство.

В приморском городке Аральске, где он родился и вырос, промышляли, в основном, рыбной ловлей. Оставшись без отца, он с раннего детства чувствовал себя помощником матери по хозяйству, и часто выходил в море, чтобы обеспечить пропитание семье. Однажды он попал в сильный шторм, лодку крутило на волнах так, что, казалось, перевернет. Тогда он оказался один на один с разбушевавшейся стихией. Было страшно, но так закалялся характер. Ему никогда ничего не давалось легко, разве что учеба всегда приносила удовольствие. Все остальное приходилось одолевать трудом.

Вспомнилась мать, которой так не хватало сейчас, и сестра Лида, к которой он был привязан чрезвычайно. Именно ей приходилось заменять мать и в детстве, и сейчас, когда матери не стало. Однажды в детстве он привел сестру в отчаяние: ей нужно было отправляться в школу на экзамен, а он убежал на берег моря. Она, в слезах, отыскала его там, он сидел один у самой воды на песке, на пустынном берегу.

Море всегда влекло его своей неведомой силой. По окончании школы он вместе с другими выпускниками поехал в Чарджоу поступать в филиал Одесского института морского флота. Но ему была уготована другая судьба…

…Утром 3 июля 1998 года все телеканалы и информационные агентства страны передали сообщение: депутат Государственной Думы генерал Лев Яковлевич Рохлин был убит выстрелом в голову на своей даче в подмосковной деревне Клоково минувшей ночью… Генеральная прокуратура предъявила обвинение в убийстве Тамаре Павловне Рохлиной…