Звездные знаки

Ворота в легенду

И в этом пространстве он встретил женщину великой красоты, Уму, дочь Химавата, и спросил ее: «Кто этот дух?» («Кена упанишада» IV, 12) Химават, или Хималая, зовется хозяин величайшей горной страны. Так же называют древние веды и упанишады Гималайские горы — прекраснейшую из корон, возложенных природой на чело Земли.

Невероятны трагические переливы заката в горной стране Химавата. Словно длится и длится кровавая битва богов и асуров. Словно сами горные пики ставят нескончаемый грандиозный спектакль из «Махабхараты». Послушаем же, что шепчет нам бессмертная эпическая поэма.

Грозный Рудра, подобный языку испепеляющего пламени, взметнулся к небу, выйдя из чела миросоздателя Брахмы. Порожденный гневом величайшего из небожителей, в ком заключены все боги и все имена богов, одинокий, свирепый и мрачный, он избрал путь отшельника и устроил себе жилище в царстве вечной зимы. Похожий на дикого охотника, скитался он по горным ущельям, с черным луком в руках блуждал по кедровым лесам. Закутавшись в лохматую ячью шкуру, жег костры среди ледяной пустыни, и лик его принял багровый оттенок огня. Хищные звери, ласкаясь, ползли перед ним на брюхе и целовали его следы, ибо дана была ему великая власть над всеми животными. Пашупати — владыка зверей звали Рудру.

Но не только над миром бессловесных существ простиралась могучая рука Гневного. Вездесущий, он оставлял горные долины, ослепительные снега и летел на крыльях траура над миром. Его огненные стрелы не знали промаха, болезни и мор невидимым дождем опадали на села и города. Но в сердце его всегда теплилось сострадание. Внимая мольбам о пощаде, он не только казнил, но и миловал; посылая болезни, сам же давал исцеление от них. Поэтому люди все чаще стали называть его Шивой, что значит Милостивый. Долгое время он был безраздельным хозяином Гималаев. Боги Индии и по сей день живут в обители вечной зимы. С ледяных сверкающих пиков следят они за неподвластным даже божеской воле бесконечным вращением колеса причин и следствий.

Порой кажется, что сама вечность потерянно бродит по замкнутому кругу в этих горных дуарах, где окоем сокрыт зубчатым снеговым ожерельем.

Спит занесенное песками время фараонов, календарные стелы толтеков и майя поглотила зеленая тьма сельвы и только маятник Гималаев все еще отстукивает секунды и века полузабытых, почти легендарных эр.

В незапамятные времена родилась здесь великая цивилизация, о которой мы знаем куда меньше, чем о греческих полисах или династиях Саиса. А ведь она существует бок о бок с нами. Здесь и сегодня еще молятся небу, хотя реактивные лайнеры прочерчивают в нем белые инверсионные полосы, приносят жертвы Луне, ставшей частью нашего мира.

От Джомолунгмы до Аннапурны, от Кариолунги до Лхоце и Канченджанги слышится серебристый перезвон колокольчиков, костяной рокот барабанов, изготовленных из черепных крышек самых благочестивых людей. На горных лихих перевалах, где за поясом многоцветных рододендронов начинается блистательное колдовство вечной зимы, высятся каменные пирамиды, куда каждый новый путник добавляет еще одну круглую гальку или плоскую прослюденную плитку, взятую у подножия пощадившей его горы.

Ослепленный снегами, обожженный беспощадным солнцем, он восходит на перевал, носящий имя грозного бога Хэваджры, где над каменным холмом — обо полощутся по ветру пять разноцветных флагов, олицетворяющих стихии Вселенной. Падает камень в гремящую кучу, и, сложив ладони, путник бормочет тибетское заклинание: «Лхачжа-ло!» — «Дай мне сто лет!»

Могли ли темные горцы, вся жизнь которых зависит от капризов могучих стихий, не обожествить свои величавые горы? Прислушиваясь в ночи к ужасающему реву и скрежету ползущего льда, они населили их страшными демонами. Окруженные ложными солнцами, чьи преломленные лучи ткут чудесную иллюзию, они внимали поучениям отшельников об изначальной пустоте и щемящей иллюзорности мира. В радуге, замкнутой в правильный круг, мнился им нимб, увенчавший лик будды Амитабхи — владыки Западного рая. Всюду были тайные знаки. Волшебные заклинания высечены у горных проходов, вода и ветер без устали вращают цилиндры, наполненные молитвенными свитками. Каждый оборот уносит в беспредельную высь миллионы чудодейственных мани. А небо в ответ шлет свои веления: дожди при шести ложных солнцах, ночные огни, что тлеют в сухом разреженном воздухе на золотых навершиях монастырей, трагическое многоцветье прекрасного, жуткого, необыкновенного неба.

На каждом шагу здесь встречаешь чортэнь — сооружение, олицетворяющее индо-буддийский космос с его землей и небом, пустотой и вечным огнем Вселенной, солнцем, луной и странами света. По символическим знакам и форме колокола можно узнать, какой ступени «восьмеричного пути» к совершенству посвящено это причудливое строение, так удивительно гармонирующее с дикой прелестью первозданной природы.

Гималаи — все еще изолированная область планеты. То, что горские племена, говорящие на языке тибето-бирманской группы, именуют словом лэм — дорога или даже чжя-лэм — большая дорога, зачастую обернется узенькой тропкой, петляющей по дну пропасти, вдоль стремительного потока, который редко удается перейти вброд. Мостов почти нет. Лишь изредка можно увидеть два-три бамбуковых ствола, переброшенных над ревущим, белым от бешеной пены омутом. А «подвесные» мосты сплетены из лиан. Они качаются над обрывом, как матросская люлька в семибалльный шторм. Ни пони, ни як не отважатся войти на эту шаткую скрипучую паутину. Весь груз переносят в заплечных корзинах, широкая лямка которых плотно охватывает лоб. Именно этот исконный способ породил миф о том, что в Гималаях не знают колеса. Французский этнограф Мишель Пессель тоже отдал дань этой выдумке в своей последней книге «Хождение в затерянное королевство». Колесо пришло в эти края еще с первыми буддийскими проповедниками как символ мирового закона. У каждого храма стоят сотни молитвенных колес, которые прилежно вращают монахи и прихожане. Здесь неведома всего лишь повозка, потому что нет для нее дорог. Запутанный лэм змеится по крутым отрогам, вздымающимся на пять и более тысяч метров. Рядом с ним сияют облака и вьются колючие метели, а снежные лавины ломают, словно спички, исполинские кедры и черноствольные серебристые сосны. Порой лэм превращается в тонкую ленту, заброшенную на скальный карниз, заледенелый, скользкий, повисший над ревущим ущельем. Там можно только стоять, прилепившись спиной к скале. Недаром горцы говорят, что путник в горах подобен слезе на реснице. Стоит моргнуть, и… Щебнистый трек над отвесным обрывом, где потрясенный путешественник, полагаясь только на везение и лошадь, бросает поводья, считается здесь хорошей дорогой: чжя-лэм!

Только миг, только шаг отделяют меня от давней мечты. Застывший миг и растянутый, как при замедленной съемке, плывущий по воздуху шаг. Я парю над вращающейся Землей. То ли радужные крылья сновидений возносят меня в желтое от пыли небо, то ли излюбленная фантастами машина времени ворвалась в иную эпоху, в иную индуистскую калпу, которая неумолимо следует за уничтожением очередного мирового периода. Что сон и что явь? Где жаркий июньский день 1974 года? Куда он провалился? Помните, у Пастернака: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Впрочем, я знаю, какое. На дворе год 2031 эры Бикрама, согласно официальному летосчислению королевства Непал. Или год Синего Зайца — по-древнекитайскому. Еще совсем чуть-чуть, и я проскользну в эти недоступные временные заводи. То ли в ту, то ли в другую, если только они не перетекают друг в друга, как сообщающиеся сосуды, или как сны, над которыми не властны законы причинности. Перемахнув через Памир и Гималаи, Ту-154 заходит на посадку. Сквозь желтоватое марево прорезаются бетонированные полосы международного аэропорта Палам в Нью-Дели.

Здесь начало. Сюда я буду возвращаться после каждой поездки в отдаленные районы страны. Сюда же я вернусь, оставив за спиной горные перевалы зачарованных королевств.

Прежде чем окунуться в блистательную сутолоку делийских улиц, я хочу процитировать небольшой отрывок из удивительной книги «Гималайское искусство», принадлежащей перу молодого индийского писателя Маданджита Сингха. Отважный путешественник и неутомимый искатель неведомых миру шедевров, Сингх совершил тридцать пять горных экспедиций. Ему удалось запечатлеть на цветной пленке храмы и монастыри с их поразительными фресками, древнейшие рукописи, творения культовой живописи и скульптуры. Многое из того, что посчастливилось увидеть и заснять Сингху, целые столетия считалось «тэрчой» — абсолютно запретным. Если учесть, что до недавнего времени не было написано ни одной работы, специально посвященной мастерству неведомых художников колоссального региона, простирающегося от Ладакха до Бутана, то станет понятно, почему именно монография Сингха открыла новую серию ЮНЕСКО «Книги по искусству».

Корни индийского искусства глубоко уходят в тысячелетние пласты истории. До сих пор оно пьет живительный сок величайших эпических поэм древности «Махабхараты» и «Рамаяны». Это в равной мере касается и классических школ изобразительного творчества, и бесконечно разнообразной народной манеры. Но современность властно перекраивает любые традиции. Индия металлургических гигантов Бхилаи и Бокаро, спутника «Ариабата» и атомных реакторов не могла, естественно, удовлетвориться исконными статуэтками, предназначенными для храмов и домашних алтарей, или многоцветными миниатюрами, живописующими бессмертную любовь Кришны и Радхи. Ныне в национальных галереях Дели, Бомбея, Калькутты можно увидеть произведения самых разных направлений и школ. Позеленевшая от патины бронза, запечатлевшая танцующего Шиву, мирно соседствует с игрушками, отлитыми кустарями Ориссы, реалистическая скульптура, изображающая трудолюбивых индийских крестьян, сменяется абстрактными композициями или многозначными формами в манере Мура. Не случайно же в последней поправке к конституции специально подчеркивается светский характер страны. Искусство, которому одинаково присущи и следование традициям и их коренная ломка, уловило это с чуткостью антенны. Недалеко от Бомбея, кстати, я видел холм, где возле многометровых джайнистских колоссов была установлена параболическая чаша сверхчувствительного радара.

Мы еще будем говорить и о своеобразии индийского искусства, поражающего поистине необузданной фантазией, и о его исследователях.

Но сейчас, когда за окном самолета проносится иссеченный песчаными ураганами бетон делийского аэропорта, более всего интересует меня свидетельство Сингха-путешественника:

«В этой части земного шара, за исключением нескольких районов западных Гималаев, почти невозможно путешествовать по прямой с запада на восток или с востока на запад. Прежде чем предпринять очередное путешествие, мне каждый раз приходилось возвращаться на „базы“, то есть в Калькутту (на восток) или Дели на западе. Даже чтобы попасть из Западного Бутана в Восточный, обязательно нужно спуститься на Индийскую равнину, если, конечно, не подготовиться заранее к трудностям путешествия, которое продолжается более месяца».

Каждый раз, отправляясь в делийский аэропорт Сафдарджанг для местных линий, чтобы совершить очередной воздушный прыжок, я вспоминал эти слова.

Вслед за Сингхом, я стал считать Дели своей «базой».

Историки утверждают, что на месте нынешнего Дели находился некогда город Индрапрастха, названный по имени повелителя грома и молний Индры. Его ваханой, или, говоря современным языком, персональным средством передвижения, является слон, а символом — ваджра (дордже по-тибетски, очир по-монгольски), представляющая собой двойную булаву из переплетенных молний. О городе Индры, построенном на правом берегу Джамны — большого притока священной для всякого индуиста Ганги, упоминают древнейшие источники. В «Махабхарате» он предстает перед нами как столица государства пяти братьев пандавов, на чьих подвигах из поколения в поколение воспитываются индийские мальчики. Строки поэмы рисуют нам широкие улицы, застроенные мраморными дворцами, тенистые сады, наполненные многоголосым птичьим пением, священные водоемы, благоухающие дыханием лотосов.

Я съездил на раскопки древнего городища, который, по мнению индийских археологов, является именно воспетым Махабхаратой Индрапрастхой. Бродя по дну заброшенного оврага, я пристально вглядывался в свежий грунт раскопанного откоса, стараясь не пропустить проблеск какого-нибудь глазурованного осколка. Он мог быть частицей нищенской патры или кувшина, с которым гибкая красавица спускалась к ручью, или чаши, что питала амброзией бессмертие ведических богов. Я пытался угадать, где проходили городские улицы, где высились храмы, где шумели сады. Но только прямоугольная путаница бедняцких жилищ открывалась глазу, только вмурованные в кладку темнели горловины исполинских кувшинов. Что хранили в них древние делийцы: рис, пшеницу, вино? Или кости предков, подобно тому как это делали в Абхазии и Шумере? Белые таблички на склоне об этом умалчивали. Кроме предполагаемого возраста вскрытых горизонтов, на них ничего не было. Мой спутник, поэт и востоковед Михаил Курганцев, высказал сомнения относительно правомерности датировок. Слишком уж близко соседствовали здесь палеолит с неолитом, слишком математически правильными выглядели отрезки земли, пропорциональные верстам времени. Но как бы там ни было, а перед нами лежала земля, которая сберегла угли доисторических костров.

Я брожу по сглаженным до металлического блеска каменным плитам Лал Килы — Красного форта. Сухие дикие травы шуршат под ветром у крепостных стен. Вишневым накалом наливается в закатных лучах красный песчаник. Эхо шагов замирает в бесконечных галереях Могольского дворца. Почти физически ощущаешь легкое дуновение той странной печали, которая нисходит на человека в покинутых городах. Здесь нет философических раздумий о бренности всего земного, которые, не задевая сердца, мимолетно приходят на ум, когда вы случайно натыкаетесь на поросшие колючкой развалины среди пустыни. Ни сасанидский мавзолей, ни вечереющее небо над самаркандским Афросиабом в час вылета летучих мышей не пробудят тех потаенных струн, что отзываются протяжным стоном в айванах и арках могольских дворцов. Светлая грусть, отуманившая меня в Лал Киле, была предвестием смятения. Лишь некоторое время спустя, уже в Агре, отмеченной трагическим гением Акбара, мне будет дано испить до дна темную воду из колодца веков и вновь вспомнить Красный форт, возрожденный для новой жизни бурными переменами нашего века. Именно здесь, в цитадели Великих Моголов, 15 августа 1947 года был спущен с флагштока британский «Юнион Джек» и поднят государственный флаг независимой Индии, а 26 января 1950 года Индия стала республикой. Ее трехцветный оранжево-бело-зеленый флаг олицетворяет сложную символику. Оранжевый цвет — цвет монашеской тоги означает отрешенность, покорность и бескорыстие; белый — свет, истину; зеленый — буйную силу плодотворящей природы. Синее колесо в центре — чакра в двадцать четыре спицы — объединило небо и море с древним солнечным знаком. С неотъемлемым атрибутом брахманистского бога Вишну, преобразившимся в символ буддийского закона, в самого Будду. Флаг, предложенный Конституционной ассамблеей от имени индийских женщин, вобрал в себя основные принципы философской системы Махатмы Ганди. Знаменательно, что впервые поднял его над Красным фортом, над Дели, над Индией Джавахарлал Неру.

Индия завоевала свою независимость в кровопролитной борьбе с колонизаторами. Знаменитому восстанию сипаев 1857–1859 годов предшествовали народные возмущения в Динаджпуре и Бенаресе, выступления ваххабитов в Бенгалии и Бихаре, упорное сопротивление Майсура и маратхских княжеств английским завоевателям. Взрыв народного возмущения, ознаменовавшийся захватом восставшими сипаями форта Веллор, был подготовлен и стачками в 1808–1809 годах в Траванкуре, и восстанием на севере Малабарского побережья, и крестьянскими волнениями в Коймбаторе.

Глубокое влияние на национально-освободительное движение Индии оказал революционный процесс в России. Выдающийся мыслитель Свами Вивекананда, сочувственно относившийся к социалистическим идеям, еще в 1896 году высказал поистине пророческую мысль о том, что именно из России грядет «переворот, который должен начать новую эру».

«Мы тоже можем использовать русское средство против тирании», — сказал Ганди, получив весть о Всероссийской политической стачке в октябре 1905 года. Следует отметить, что политическая забастовка в Бомбее явилась крупнейшим антиколониальным выступлением того времени. Не случайно она была отмечена В. И. Лениным, прозорливо увидевшим в бомбейских событиях признаки краха английского колониализма.

Октябрьская революция явилась особенно мощным стимулом для подъема национально-освободительного движения, достигшего высшей точки в 1945 году, когда и результате разгрома фашизма была в корне подорвана вся мировая система колониализма.

«Годы укрепления независимой Индии, — подчеркивал Л. И. Брежнев, выступая в индийском парламенте в 1973 году, — это одновременно и годы укрепления советско-индийской дружбу. Мы начали с отдельных контактов и пришли к глубокому и тесному сотрудничеству и самых различных сферах, которое опирается на Договор о мире, дружбе и сотрудничестве…»

На правом берегу Джамны стоят каменные прямоугольники, окруженные кольцами тихих аллей. Здесь на зеленых холмах Раджгхата были преданы огню тела Ганди и Неру. Пламя в индуистской космогонии олицетворяет творческое начало Вселенной. В огне погребальных костров ушли в бессмертие два несгибаемых борца за независимость и счастье Индии. Раджгхат — одна из наиболее почитаемых в стране святынь. Бок о бок склоняются здесь в молитвенном молчании индуисты, мусульмане, парсы, джайны, буддисты, сикхи, христиане, анимисты, верящие в горных и лесных духов, и атеисты, не признающие богов. Бессмертие даруется не высшей силой, но вечной памятью благодарных людей. Перешагнув через барьеры каст и религий, пода устремляются помыслы новой Индии, которая никогда не забудет своих основателей и учителей. День за днем она осыпает над ними лепестки своих лучших цветов. Мы, советские писатели, тоже пришли возложить венки к подножию поминальных камней. «Ом Рам» — последнее слово Ганди высечено на строгом черном монолите. Сраженный пулей религиозного фанатика, он унес с собой неистребимую веру в идею ненасилия.

В этой книге я хочу показать читателю древние храмы и статуи Индии, святилища Непала и других стран Южной, а также Юго-Восточной Азии такими, какими мне посчастливилось их увидеть. Я расскажу о мистериях масок и богах, в том числе о богах из плоти и крови, рожденных земными женщинами, о некоторых числовых загадках, таинственных памятниках и ритуалах, которые вот уже третье тысячелетие продолжают справлять в Гималайских горах. Это будет рассказ о живой жизни наследников древнейших цивилизаций, о том, как и в наше время продолжают рождаться легенды. Это будет и своего рода путешествие по следам истории, пометившей таинственными звездными знаками пещеры и скалы. Но не только в камне запечатлены древние отметины исконных служений планетам, космосу, Солнцу. Остались они и в грандиозном эпосе Азии, и в песнях, народных обычаях и приметах.

Основу книги составили очерки, написанные для «Правды» и политических еженедельников «Новое время» и «За рубежом». Очерки о традициях и современности, о тысячелетней истории и знаменательных переменах, которые привнес в жизнь дружественных нам стран величественный век социальных и научно-технических революций.