Звезды исчезают на рассвете

Глава 6 Танжер

Феллс налил себе вторую чашку чаю, положил на стол пачку сигарет «Бистандер», подошел к окну и выглянул наружу.

На улице свистел ветер, время подходило к половине пятого, уже начинало темнеть. Феллс подумал, что вряд ли ветер уляжется к ночи. Он задернул шторы светомаскировки и включил электрический радиатор. Потом взял газету и стал ее листать, читая надписи под снимками. Фотографии были просто потрясающие. Они изображали высадку американцев в Тунисе, которую осуществляли 8-я и 1-я армии. Он зажег сигарету. Всякий раз, когда он смотрел на снимки боевых действий, сердце у него начинало биться быстрее. «Мое место там», — думал он, ощущая острую боль. Он видел себя со своей батареей в гуще боев, всегда вдохновлявшим своих солдат, годы учения которых заканчивались на поле боя… И вот вместо этого!.. Но, в конце концов, Куэйл прямо сказал: «Стоит хоть раз запятнать свой послужной список — и потом всю жизнь придется платить по счетам».

Он сидел, задумавшись, вспоминая о первой встрече с Куэйлом и о предложенной им альтернативе, за которую только и оставалось ухватиться. Теперь Феллс понимал, что сделал правильный выбор. Во всяком случае, эти годы не прошли впустую. Он вспомнил о работе, которую проделал вместе с Куэйлом, о годах предварительной подготовки, когда он предположительно находился в тюрьме, и об официальном освобождении. Вспомнилась ему и встреча с презанятным человеком, называвшем себя швейцарцем, а на самом деле немцем.

Этот немец оказался важной персоной. При мысли об этом Феллс улыбнулся. Куэйл в очередной раз попал в точку. Он предсказал, что немцы обязательно заинтересуются им, они готовы наброситься на след любого британского офицера, разжалованного и тем более приговоренного к заключению. Так и вышло, и Феллс, согласно полученной инструкции, сделал вид, что попался на их удочку. Он бывал во Франции, Австрии, Германии, всюду выполняя странные задания, якобы работая на своих новых хозяев, которые щедро оплачивали его услуги, но он постоянно держал Куэйла в курсе своих заданий.

А ведь ему, пожалуй, повезло в том, что к началу войны он оказался в Англии. Неизвестно, придерживался ли Шликен и другие агенты немецкой службы разведки такого же мнения. Возможно, им хотелось, чтобы он оставался в Англии. А может быть, Шликен тайно разрабатывал совершенно иную операцию.

Зазвонил телефон. Он посмотрел на аппарат, стоявший на небольшом секретере в углу, недоумевая, кому он мог сейчас понадобиться. Должно быть, это Куэйл собирается поручить ему очередное задание. Вот уже несколько недель он бездействовал и попытался представить, какая на этот раз ожидает его задача. Он пересек всю комнату и поднял трубку.

Это была Танжер. Феллс улыбнулся. Он почувствовал удовольствие, слыша ее голос в телефонной трубке, и словно увидел ее наяву: глаза, улыбку и даже доброту, составлявшую значительную часть ее естества.

— Это вы? — спросила она негромко.

— Да, это я. Как поживаете, Танжер?

— Прекрасно. Но мы с вами не виделись уже несколько недель. Вы мне даже не звонили. Зачем вы так поступаете?

— Видите ли, — сказал Феллс, — если любишь человека, то не хочешь ему навязываться. Я бы пришел в отчаяние, если бы успел вам надоесть.

Она ответила со смехом:

— Когда бы вы успели мне надоесть? За эти последние пять месяцев мы с вами виделись от силы раза три! Да и к тому же друзей заводят, чтобы было с кем поговорить, разве не так?

— Я очень люблю говорить с вами, даже по телефону. Для меня это настоящая радость.

— Умеете же вы говорить приятные вещи, — сказала она. — Вы просто очаровательны!

Феллс сдавленно хохотнул. Он напоминал школьника, получившего награду, смущенно и бессвязно бормочущего слова благодарности… и промолчал.

— Чем вы сейчас занимаетесь? — спросила Танжер.

— Пил чай и просматривал газеты, — ответил Феллс.

— Должно быть, рассматривали военные снимки, — предположила она.

— Да. Совершенно верно. Как вы догадались?

— Знаете, в ваши редкие посещения вы с ходу набрасывались на все мои иллюстрированные журналы. Признайтесь, вы любите военные фотографии.

— А если это действительно так?

— Почему вы не приходите? — спросила она. — Мы бы рассматривали их вместе, пили бы коктейли и немножко поболтали… Или вам не хочется?

— Что вы, для меня это большая радость. Когда я могу прийти?

— Хоть сейчас, — ответила Танжер. — Я хочу с вами поговорить.

Феллс улыбнулся, потом вдруг все вспомнил, и улыбка исчезла с его лица. Он внезапно услышал, как некий миниатюрный граммофон повторяет в его сознании слова, произносимые голосом Куэйла: «Вы выйдете из заключения, но потеряете доброе имя, а у человека без доброго имени не может быть друзей. Дело не в том, что они станут вас избегать, нет, это вы станете прятаться от них в страхе, что они узнают правду».

Феллс вздохнул. Он вышел в темный коридор надеть пальто и шляпу. Он давно решил для себя, что не стоит видеться с Танжер слишком часто. Она могла узнать правду и счесть его конченым человеком. Очаровательные женщины вроде Танжер не хотели бы водить знакомство с офицером, разжалованным и отбывавшим наказание в заключении. Да и ни одна женщина не захотела бы этого.

Возможно, подумал Феллс, это свидание окажется последним.

Решение пришло к нему в то время, когда он уже шагал по улице. Пусть, думал он, это свидание действительно станет последним. Надо все решить раз и навсегда, и не только ради блага самой Танжер, но и из-за Куэйла тоже. У Куэйла наверняка нашлось бы, что сказать по адресу Танжер, если бы он ее знал. У него сложилось вполне определенное мнение по поводу связей своих подчиненных: женщины чересчур любопытны. Если они связывают свою жизнь с человеком, то желают разузнать как можно больше о нем и его занятиях.

Феллс инстинктивно соблюдал лояльность по отношению к Куэйлу, ибо, работая под его руководством, должен был полностью посвятить себя делу. Более того, он испытывал к нему благодарность за оказанное доверие.

Он задумался о том, что все-таки представлял собой Куэйл. Оказывал ли он доверие исключительно ему или вообще кому бы то ни было? Ведь, в сущности, никто не бывал, посвящен в его планы и мысли. Он смотрел на людей, как шахматист на пешки — резные деревянные фигурки, которые можно спокойно передвигать по доске, а в случае чего и устранить… Устранить! Это слово с такой легкостью употребляет Грили! Раз-другой на его памяти пешки действительно бывали устранены. Грили однажды заявил, что если война продлится еще долго, то их всех устранят… Ну, то есть укокошат… впрочем, неважно. Найдутся другие пешки, продвинутся и займут свободные клетки на доске. Грили как в воду глядел. Самое главное, говорил он, не рассуждать. Размышления до добра не доводят. Лучше всего воспринимать жизнь такой, как она есть.

Грили сидел в кино на двухшиллинговом месте. Он не без интереса следил за эпизодами, сменявшими друг друга на экране. Грили любил ходить в кино. По его словам, там можно было отвлечься от себя самого. Он любил остросюжетные фильмы, и ему просто не приходило в голову, что его собственная жизнь куда богаче приключениями, чем какой-нибудь боевик. Он просто выполнял свою работу, тогда как кинозвезды переживали захватывающие приключения. Ему очень нравилась Грир Карсон. Он любовался ее движениями, речевыми оборотами и легким подрагиванием губ в ожидании поцелуя. Вдруг его поразило сходство между Грир Карсон и Зиллой. Та же грациозная походка. Тот же обольстительный тип красоты. Вот именно — обольстительная красота! Не многие из женщин, встреченных им в жизни, обладали таким очарованием, мало кто из них так притягивал взоры окружающих. Очарование ведь не обязательно заключается в правильных чертах и привлекательных формах, нет, это нечто особенное, не поддающееся описанию. Короче, заключил он, такие женщины встречаются весьма редко.

Грили без конца повторял про себя, что Зилла могла бы превосходно устроить свою судьбу, найдя богатого мужа, который угождал бы ей во всем и обеспечивал буквально всем — так нет же: она предпочла связаться с бандой Куэйла. Может быть, ей просто нравится такая жизнь? Ну, что ж, на вкус, на цвет… Его мысли перешли от Зиллы к Куэйлу. Он не мог до конца понять, почему для дела Фоудена непременно понадобилось участие Зиллы Стивенсон. Такая работа была недостойна ее красоты и способностей, и это приводило Грили в бешенство. Он был уверен, что Куэйл использует ее красоту и обаяние, способное расшевелить и мертвого, для того, чтобы выудить у Фоудена его информацию, не заплатив ни гроша. Грили видел его насквозь. Он бросил на пол окурок сигареты, по обыкновению торчавшей у него в левом углу рта, и закурил вторую сигарету. Конечно же, можно понять и Куэйла. Фоуден кое-что разнюхал и теперь не прочь прикарманить кругленькую сумму. Но в ходе работы у Куэйла Грили уже приходилось сталкиваться с такими личностями. Все считали свои сведения чрезвычайно ценными, и у каждого в голове засела странная мысль о том, что у правительства припрятаны миллионы на оплату всяких чудиков, воображающих, что владеют важным секретом и знают о противнике нечто колоссальное. Как правило, они заблуждались, и их информация не содержала ничего впечатляющего. Но на этот раз Грили чувствовал, что дело обстоит не так просто, что Фоуден действительно располагает важной информацией. И что он, в самом деле, незаурядная личность, которая постарается, возможно, хитрее разыграть свою карту, чтобы получить как можно более высокую цену за свой пресловутый секрет. Он хитер и ловок, но куда ему до Куэйла! Куэйл был прожженным хитрецом, и Грили вполне представлял себе порядок его действий. Сначала за Фоудена примется Зилла Стивенсон. Он попадется в расставленную для него сеть, слушая болтовню Зиллы вокруг темы, затронутой Грили в разговоре в том припортовом кабачке. Фоуден считает, что она служит у человека из контрразведки. Фоуден, несомненно, захочет поточнее узнать сумму, на которую он может рассчитывать при продаже информации, и он всерьез понадеется выведать это у Зиллы. Во время свидания Зилла вынудит его сказать достаточно для того, чтобы Куэйл смог составить себе представление о том, что же Фоуден знает в действительности.

Вдруг он подумал, что его мысли чересчур вертятся вокруг Зиллы и того, чем она собирается или, напротив, не собирается заниматься с Фоуденом. Неужели его угораздило влюбиться? Эта мысль его удивила и одновременно позабавила. Влюбился! Ну и ну! Он сидел в темноте, улыбаясь, размышляя о том, что же произойдет теперь, когда он вдруг ощутил глубокое чувство привязанности к женщине.

Странная штука любовь, она переворачивает всю вашу жизнь, и надо быть просто сумасшедшим, чтобы позволить себе кинуться в нее с головой. Это почти то же, что и опьянение — ты теряешь представление о здравом смысле и, что еще хуже, становишься благодушным и доверчивым. Влюбленный мужчина чувствует себя молодым и хорохорится, как бойцовый петух. И вообще любовь — это осложнение, которого разумные люди должны по возможности избегать.

Он вытащил из кармана старую зажигалку и вновь зажег успевшую погаснуть сигарету. Он думал о том, что жизнь чертовски странная вещь, а изменить ничего нельзя. Или ты играешь жизнью, или она вертит тобой, как захочет. Что толку ей противиться? Дни тянутся друг за другом скучной чередой, и вдруг появляется женщина вроде Зиллы — и ты готов!

Он припомнил их первую встречу в Кингстауне, во влажном тумане ирландского побережья. Вспомнил и о небольшой гостинице, где фантастический выстрел Зиллы спас ему жизнь. Потом она исчезла и через несколько лет вновь возникла в деле Фоудена. Было совершенно неизвестно, что она поделывала все это время и на скольких мужчинах испробовала свои чары, выуживая у них различную информацию. Эти возникшие у него внезапно вопросы были не единственными.

Потом он вспомнил о миссис Грили и сам испугался хода своих мыслей. Он вздохнул, закурил еще одну сигарету и сосредоточился на игре мисс Карсон. Вот это любовь, где нет и тени опасности! Можно влюбиться в актрису и ходить на свидания, уплатив два шиллинга за билет в ближайшем кинотеатрике и всякий раз ожидая выхода фильма с ее участием. Можно смотреть на нее, думать о ней, а возможно, даже послать ей письмо с марками для ответа. Глядишь, и она отправит вам свой снимок с автографом. Всего-то и требуется, что капля воображения да два шиллинга впридачу, а то и меньше, если довольствоваться более дешевыми местами в кино. Если же устали созерцать своего кумира, вам ничто не помешает встать и выйти из кинотеатра. Разве что вам наступят в темноте на ногу — вот самое худшее, что может с вами приключиться.

Неподалеку от кинотеатра в баре сидел Фоуден, примостившись на высоком табурете. Он ел сандвич, запивая его виски с содовой. Недалеко от него два американских солдата говорили о Марокко. Он закурил сигарету, прислушиваясь к забавлявшему его разговору.

Он попытался представить себе, какой окажется Зилла Стивенсон. Судя по словам ее брата Хорейса, она была красивой и умной. Такие девушки ему нравились. Его опыт общения с женщинами показывал, что куда легче иметь дело с дамой, обладающей хоть каплей ума, чем с дурой, на которую не произведут впечатления ни живость речи, ни изысканные манеры.

Пока у него все шло как по маслу. Ему посчастливилось свести знакомство с миссис Ферри при помощи злосчастного Акеда. Тут Фоуден выдавил из себя подобие улыбки при воспоминании о миссис Ферри. Что же касалось Акеда, то он решил, что поступил разумно, убрав его со своей дороги. Ему также повезло наткнуться на этого идиота Хорейса Стивенсона. Вот одно из тех непредвиденных событий, что происходят как раз вовремя. Если даже пресловутая девица Стивенсон не окажется столь полезной, то, возможно, через нее удастся разыскать нужного человека и добиться цели.

Фоуден, разжившийся у портовых докеров карточками на одежду, выглядел очень представительно. На нем был темно-синий костюм в мелкую полоску, бледно-голубая рубашка с пристежным воротничком и галстук в тон костюму. Серая фетровая шляпа, слегка сдвинутая набок, подчеркивала худобу и угловатость его лица. У него был вид не то привыкшего к трудностям колониста, не то вояки в штатском.

Он посмотрел на часы. Было полседьмого. Самое время, подумал он, позвонить барышне Стивенсон. Он подумал о том, что ей скажет. Лучше всего было бы представиться другом ее брата Хорейса и как бы случайно намекнуть, что братец-то оказался в весьма нелегком положении. Это ее непременно должно заинтриговать. Ей во что бы то ни стало захочется узнать, в чем же дело, но он будет молчать, пока она не пообещает встретиться с ним. Вне всякого сомнения, свидание состоится, и тогда… тогда видно будет.

Он докурил сигарету, поднялся и вышел из бара. На другой стороне улицы он заметил вход на станцию метро и вошел туда в поисках телефонной будки.

Зилла Стивенсон сидела у себя дома перед туалетным столиком. Она жила на втором этаже в доме, расположенном на улочке, выходящей на Риджент-стрит.

Она посмотрелась в трехстворчатое зеркало и решила, что имеет все данные для того, чтобы понравиться. В одиночестве она пыталась представить себе, какого типа женщины должны нравиться Фоудену.

Фоуден был не только крепко сбит, но и неглуп. Следовательно, произвести на него впечатление было под силу умной, привлекательной и хорошо одетой женщине.

Она слегка поморщилась. Столько усилий, чтобы добиться такого эффекта! И все ради какого-то никому неинтересного Фоудена, одного из тех, кого следовало очаровывать и заставлять думать и действовать по чужому, заранее начертанному плану.

Она поднялась и внимательно оглядела себя в зеркале с головы до ног. На ней было пальто и юбка облегающего силуэта. Черная юбка была слегка тесновата в бедрах, а покрой пальто подчеркивал ее великолепную фигуру. В ее гардеробе было предостаточно костюмов и платьев, купленных на деньги Куэйла, не скупившегося на такие расходы. По ее лицу пробежала вынужденная улыбка. Если Куэйл и не бывал особенно щедр при оплате своих агентов, то, по крайней мере, следил, чтобы они не испытывали нужды в косметики или одежде, необходимой для выполнения его заданий. Ее собственный гардероб, наверняка, обошелся ему не меньше, чем в пятьсот, а то и шестьсот фунтов. Но что толку в этих чудесных платьях — они надевались всего лишь по разу, как театральный реквизит. Это просто расточительство! Вот если бы можно было красиво и изысканно одеваться для того единственного человека, который мог бы ей понравиться! Она вдохнула сигаретный дым и посмотрела на себя в зеркало задумчивым и одновременно испытующим взглядом. Ее шевровые лакированные туфли на высоких каблуках выгодно подчеркивали изящество подъема и щиколоток, обтянутых тонкими шелковыми чулками телесного цвета. Под пальто превосходного покроя была надета креп-жоржетовая блузка с плиссированным воротником. Ее нежно-голубой цвет замечательно оттенял свежесть лица. Голову увенчивала шляпка с небольшим кудрявым страусиным пером в тон блузке. Волосы тициановского оттенка прелестно обрамляли ее лицо. Она недаром надеялась произвести на Фоудена сильное впечатление.

— «Зилла, дорогая! — сказала она себе. — А ведь ты красивая девчонка! Ты еще молода, хорошо сложена и умеешь одеваться. Мужчины так и поедают тебя взглядами. Вот и сейчас ты постаралась принарядиться — и для кого? Для какого-то пропащего матроса, который, видите ли, хочет продать какие-то там сведения и содрать за них подороже… Словом, тот еще тип! А ты, моя красавица, должна его уламывать, используя всю свою соблазнительность! Нет, какое бессмысленное расточительство!»

Она вдруг вспомнила о Грили, удивившись такому ходу мыслей. Что в нем такого особенного, в этом весьма заурядном молодом человеке, почему его образ время от времени появляется перед ее мысленным взором? На этот вопрос у нее так и не нашлось исчерпывающего ответа. Это было тем более удивительно, что со времени гибели мужа она ни к кому не испытывала влечения. Возможно, между Грили и ее мужем, которого она обожала до самозабвения, было нечто общее. Нет, скорее, ничего общего, начиная с воспитания и заканчивая образом мыслей. Ничего, кроме неожиданной храбрости и презрения к страху. Должно быть, она полюбила Грили за эту смелость, ценимую ею в людях превыше всего. Истинная храбрость не бывает ни полностью физической, ни чисто моральной, но любой человек, обладающий ею, принадлежит к избранным натурам.

Зилла смутно отдавала себе отчет в том, что откровенно любуется Грили. Однажды Куэйл бегло набросал его словесный портрет и рассказал кое-что о его жизни, немного, но вполне достаточно, чтобы составить о нем представление. На свете не существовало ничего, что могло бы внушить ему страх. «Может быть, я думаю о нем только потому, что он похож на моего мужа этой своей безрассудной смелостью», — подумала Зилла. «Только не надо пытаться себя анализировать, — прервала она себя. — Никакого самокопания! Иначе так недолго нажить комплекс неполноценности».

Она снова присела перед зеркалом, подперев голову руками. Вот было бы чудесно, если бы можно было себя загипнотизировать, убежать от этой жизни и скрыться, найдя уголок для отдыха.

Она мысленно вернулась к счастливым дням после замужества, вспомнила медовый месяц в Париже и последующие годы.

Вспомнила день, когда вдруг обнаружила, что профессия инженера была для ее мужа лишь прикрытием, а на самом деле он был агентом Куэйла. Вспомнила все их совместные путешествия и корабли, на которых довелось плавать. Вспомнила она и Марокко и вдруг разрыдалась, закрыв лицо ладонями.

Внезапно зазвонил телефон. Зилла вскочила и подбежала к аппарату. Она присела перед телефоном и, вновь овладевая собой, взяла трубку и произнесла отрешенным голосом:

— Да… Кто это говорит?

Ей ответил громкий, веселый и звучный голос, сообщивший о том, что звонит ей не кто иной, как сам Фоуден.

Танжер сидела за секретером в глубине комнаты, когда вошел Феллс. Она посмотрела на него из-за плеча и улыбнулась. Он тут же ощутил непередаваемое чувство счастья и благополучия, которое охватывало его всегда при виде этой прекрасной женщины. На ней было шерстяное платье кораллово-красного цвета и в тон ему туфли с пряжками.

Феллс в очередной раз подумал, что в мире нет другой женщины, которая внушала бы ему чувство радости и одновременно душевного равновесия. В его глазах она воплощала идеал, к которому он стремился большую часть своей жизни. Она соединяла в себе красоту с добротой.

Она поднялась и подошла к нему, протягивая руку:

— Как поживаете, Хьюберт? Присаживайтесь и возьмите сигарету. Представьте, могу даже предложить вам виски с содовой. По-моему, это именно то, чего может пожелать мужчина в такое время.

— Благодарю вас, — сказал Феллс.

Ему не хотелось говорить. Хотелось тихо сидеть, наслаждаясь своим счастьем. И в тоже время он осознавал, что это для него невозможно. Нужно было принять решение. По опыту он знал, что принимать решение, как правило, тяжело и неприятно. «Вот бы хоть раз в жизни принять какое-нибудь приятное решение!» — подумал он.

Она подошла к нему со стаканом в руке и сказала:

— Вы ничего не хотите мне объяснить? Вы так давно не приходили и даже не пытались позвонить. Почему?

— Я был очень занят, — ответил он, беря стакан у нее из рук. — Не давал о себе вестей вовсе не потому, что мне не хотелось вас видеть.

Она присела на подлокотник кресла рядом с ним:

— Выходит, вы хотели меня видеть, Хьюберт, но не пробовали встретиться со мной. Приходите ко мне каждый раз, как бываете в Лондоне. Ведь я завожу себе друзей для того, чтобы видеться с ними.

Феллс отхлебнул немного виски и сказал:

— Знаете, Танжер, мне нужно с вами поговорить. Я думаю, что не совершу предательства по отношению к вам, если расскажу все с полной откровенностью.

— Просто не представляю, что вы собираетесь на себя наговорить, и не понимаю этой таинственности. Вы считаете, что недостаточно знакомы со мной для откровенного разговора?

— Нет! — ответил он. — Дело не в этом. Мне-то кажется, будто мы с вами знакомы давным-давно.

— Так и есть, — спокойно сказала Танжер. — Мы с вами старые знакомые. И виделись с вами раз пять-шесть. Уже немало, правда? Чувствуем себя так, будто знаем друг друга с давних пор. Ведь мы с вами настоящие друзья. А вас разве не устраивает такое положение дел? Вы собираетесь мне что-то сказать, а сами уже сказали многое.

— В самом деле? — растерянно спросил Феллс. — И что же я успел сказать?

— Вы считаете, что есть кое-что, чего бы я предпочла не знать, не так ли? Но вы слишком честны для того, чтобы скрыть что-то от меня, продолжая наше знакомство. Если дело в этом, то не лучше ли рассказать все начистоту? Так или иначе, для меня это не будет иметь решительно никакого значения!

— Мне хотелось бы верить в это, — сказал Феллс. — Вы помните, где и как мы впервые встретились? Я, признаться, уже и не помню!

— Мы с вами встретились на одном званом вечере, — ответила она. — Я увидела вас, и мне сразу захотелось познакомиться с вами поближе. Я попросила хозяина дома представить нас друг другу. Мы с вами разговорились, и друг другу понравились. Кажется, все?

— Да, — сказал Феллс.

После недолгого молчания она так же спокойно спросила:

— Хьюберт, что с вами?

— Ну вот, — сказал Феллс. — Вот и пришел конец моим надеждам. Я так обрадовался, когда вы мне сегодня позвонили. Я был просто счастлив. Когда я вас вижу или хотя бы слышу ваш голос, у меня возникает ощущение полного, совершенного счастья. Это все, что мне нужно, но и в этом мне будет отказано. Даже на это я не имею права.

— Что за безумие, Хьюберт! Конечно же, вы на самом деле так не думаете!

— Нет, — сказал он. — Это правда. Ведь вы не так уж много знаете обо мне. А если бы знали, то наверняка не захотели бы продолжать знакомство со мной.

Она улыбнулась таинственной улыбкой:

— Хьюберт! Откуда вам знать, что мне известно и что неизвестно о вас? На самом деле я прекрасно информирована… Но на вас достаточно взглянуть, чтобы получить исчерпывающие сведения. Вы очень симпатичный человек, остальное неважно!

— Я счастлив, что ваши впечатления именно таковы, но они ошибочны. Предположим, что я вам признаюсь в…

Она тихо рассмеялась. Ее приятный музыкальный смех говорил больше, чем любые слова:

— Предположим, что вы расскажете мне о тяжком периоде в вашей жизни, когда не то какая-то скверная женщина, не то кто-то еще завели вас в тупик, из которого вам было почти невозможно выбраться. Вследствие этого вы были разжалованы, отосланы из армии и приговорены к заключению… Так?

— О боже! — выдохнул Феллс. — Откуда вы все узнали?

— Да так, — небрежно ответила Танжер. — Знаю уже некоторое время. Один из гостей на том вечере, безусловно, знал вас в лицо. Мне рассказали кое-что о вас и пробудили во мне любопытство. Я порылась в газетных подшивках того времени и убедилась, что речь шла действительно о вас.

— И вы были готовы продолжать встречаться со мной? — изумленно спросил Феллс.

— Более того, — решительно ответила Танжер. — Я готова продолжать любить вас. Знаете ли, что бы ни говорили люди, что бы ни думали, я с уверенностью знаю, что вы не принадлежите к людям, которые… Есть одно объяснение вашим действиям, но оно не имеет значения, по крайней мере, для меня!

— Разумеется, это чудесно, это даже слишком хорошо для меня — знать, что вам все известно и вы не придаете этому значения. Но ведь это делу не поможет.

— Вы так считаете? — спросила Танжер, скрестив руки за головой, откинувшись на спинку кресла и вызывающе глядя на него.

— Да, — ответил он. — Ведь мир, к сожалению, не состоит лишь из меня и вас, Танжер. Очень многие оценивающе приглядываются к окружающим, и они не будут и вполовину так великодушны, как вы.

— Откровенно говоря, Хьюберт, — ответила она, — до всего остального мира мне нет никакого дела. Слишком уж быстро теперь проходит жизнь, чтобы кому-то не давало покоя чужое прошлое. И я готова поспорить, что о том, что было с вами в то время, помнит едва ли один человек из, скажем, шести тысяч. Как бы то ни было, мне это совершенно безразлично, и вы, Хьюберт, должны к этому относиться точно так же.

— Но мне это не безразлично, — сказал он. — Я не хочу пользоваться вашим великодушием. Я совершил ошибку, и я должен за нее расплачиваться.

— Честное слово, Хьюберт, просто не могу представить, что вы в своей жизни совершали ошибки. Но, поскольку это касается и меня, я не позволю вам принести себя в жертву этой странной идее, которую вы вбили себе в голову. И не вижу причины, по которой вы могли бы заставить меня разделить ваше мнение.

— Я не очень хорошо понял вашу мысль, Танжер, но моя жизнь — это мое дело, а ваша жизнь принадлежит вам, и не следует их смешивать. Я, во всяком случае, вам этого не позволю.

— Но речь идет вовсе не о том, что мы собираемся, друг другу позволять, — возразила она. — Дело в реальности, Хьюберт. Вы ведь любите меня?

После минутного размышления он ответил:

— Не знаю, как вы догадались, но это чистая правда. Любил вас и буду любить всегда!

— Вот именно, — спокойным, взвешенным тоном отозвалась Танжер. — Теперь и я собираюсь вам кое в чем признаться: я очень люблю вас, я полюбила вас сразу, как только увидела. И если вы собираетесь положить свою жизнь на алтарь раскаяния, то я не соглашусь на такую жертву!

— Вы совершенно удивительная женщина! — сказал Феллс. — Да вы хоть знаете, за что именно я был разжалован? За что приговорен к заключению?

Бесстыдно зевнув ему в лицо, Танжер ответила:

— Друг мой, я отлично знаю все, что с вами произошло, и не придаю этому ровно никакого значения. Во всяком случае, я приняла решение: ничто не может спутать мои карты. Иными словами, я вас буду преследовать до тех пор, пока не добьюсь того, чего хочу.

Феллс рассмеялся, с удивлением замечая, что смеется впервые за все эти годы. Он почувствовал, что приходит в необыкновенно приподнятое настроение, и спросил:

— Танжер, скажите, ради бога, до каких пор вы собираетесь меня преследовать и что за заговор зреет в вашей прелестной головке?

— Дорогой Хьюберт, — ответила она. — Любыми путями — праведными или неправедными, но выйду за вас замуж. По крайней мере, надеюсь выйти… Я думаю, что для нас обоих это наилучший выход. Кроме того, — добавила она, — мне уже тридцать четыре года, и это, может быть, мой последний шанс подцепить себе мужа! — она засмеялась и подошла близко к нему. Потом тихо произнесла:

— Вы не собираетесь отказать мне, Хьюберт?

Феллс почувствовал, что внезапно возвращен с небес на землю:

— Это не так просто, как вы думаете, Танжер. Даже если все, что вы говорите, — правда, нам будет нелегко. Во всяком случае, пока идет война.

— Я не так уж уверена в этом, — сказала она. — Тем, кто принял серьезное решение, все должно удаваться.

Она отстранилась, взяла свой стакан и продолжила:

— Я дам вам еще виски. Потом можете пригласить меня в кино, а обедать вернемся ко мне. Не будем сегодня возвращаться к этому разговору. Нам нужно найти выход из этого положения, вместо того, чтобы молча страдать. Я найду способ добиться своего. И не вздумайте городить препятствия на моем пути. Пока перестанем об этом. Разговоры, понимаете ли, не помогут уладить дело.

— Я понимаю, — сказал Феллс.

Она смещала виски с содовой, принесла ему стакан со словами:

— Ну, как? Почувствовали себя счастливее?

— Да, — ответил Феллс. — Но ведь я и так чувствую себя счастливым рядом с вами.

Она недовольно надула губы и сказала:

— Это еще что… Вот подождите и увидите: жизнь станет очень интересной, и гораздо скорее, чем вы думаете!

— Да, наверное, увижу… — ответил он и продолжал стоять на месте, безмолвно глядя на нее.