Звонок мертвецу

1

Сэддл-Уолли, что в Нью-Джерси, можно было бы назвать классической деревней.

Торговцы недвижимостью, прислушиваясь к сигналам тревоги, которые подавали задыхающиеся в городах, и в частности в Манхеттене, представители высших слоев среднего класса, обнаружили наконец деревню, первые лесистые акры которой были заложены в конце 30-х годов.

Надпись на белоснежном дорожном знаке в виде щита гласила:

«Добро пожаловать» было выполнено куда более мелкими буквами по сравнению со всем остальным, потому что на самом деле в Сэддл-Уолли не очень жаловали пришельцев, этих воскресных водителей, что приезжают поглазеть на обитателей деревни. Две полицейские машины Сэддл-Уолли патрулировали в это воскресенье окрестные дороги.

Хотелось бы также отметить, что на дорожном знаке не было написано

или даже

а просто

Обитатели деревни не признавали над собой власти высшей, чем они сами. Они жили спокойно, в полной безопасности, отторженные от всего мира.

В один из таких воскресных дней минувшего июля патрульная машина Сэддл-Уолли проявляла исключительную, из ряда вон выходящую активность. Белая машина с синей полосой курсировала по поселку на скорости чуть большей, чем обычная. Она пересекала деревню вдоль и поперек, подъезжая к участкам ее обитателей, осматривая обширные ухоженные посадки со всех сторон.

И несколько обитателей Сэддл-Уолли обратили внимание на эту обыкновенную патрульную машину, которая занималась привычным делом.

Так оно и должно было быть.

Эта активность составляла часть плана.

Джон Таннер, надев старые теннисные шорты и вчерашнюю рубашку, в кроссовках на босу ногу, приводил в порядок свой гараж на две машины, краем уха прислушиваясь к голосам у бассейна. Его двенадцатилетний сын Реймонд пригласил друзей, и Теннер периодически выходил на дорожку, откуда ему был виден задний двор с бассейном и веселящиеся ребята. Честно говоря, он выходил только тогда, когда ребячий гам переходил в разговор или у бассейна наступало молчание.

Элис — жена Таннера — с нудной регулярностью спускалась из кухни в гараж и давала мужу указания, что надо выбросить. Джон терпеть не мог избавляться даже от ненужных вещей, и в результате в гараже накапливались кучи барахла. На этот раз Элис ткнула пальцем в сломанную газонокосилку, которая вот уже несколько недель лежала у задней стенки.

Джон понял, что означал ее жест.

— Я водружу ее на кучу мятого железа, — сказал он, — и продам в Музей современного искусства. Как память о былых тяготах. Досадовниковский период.

Элис Таннер рассмеялась. Ее муж не смог не отметить, что, несмотря на проведенные вместе годы, ее смех так же чарует его.

— А я бы отволокла ее на угол. В понедельник се заберут. — Элис ткнула ногой реликвию.

— Ладно. Так я и сделаю.

— Да ты на полпути передумаешь.

Ее муж взвалил газонокосилку на разбрызгиватель фирмы «Бриггс и Стратон», а Элис любовно посмотрела на маленький «триумф», который она с гордостью воспринимала как показатель ее «социального статуса». Когда Джон покатил свой груз по дорожке, правое колесико соскочило. Они рассмеялись.

— Тебе явно придется иметь дело с музеем.

Подняв глаза, Элис оборвала смех. В сорока ярдах от их дома на Орчард-драйв медленно разворачивалась патрульная машина.

— Сегодня гестапо не спускает глаз с мирных крестьян, — сказала она.

— Что? — Таннер старался приладить колесо на ось.

— Лучшие люди Сэддл-Уолли трудятся не покладая рук. Сегодня они уже во второй или третий раз проехали мимо нас.

Таннер глянул на ползущую мимо него патрульную машину. Водитель, полицейский Дженкинс, встретился с ним взглядом. Он не кивнул ему в знак приветствия, не махнул рукой. Он даже не подал виду, что они знакомы. А ведь они были приятелями, если не друзьями.

— Может, прошлым вечером собака лаяла слишком громко.

— Няня ничего не сказала.

— Не хватало еще, чтобы она за полтора доллара и тишину тебе стерегла.

— Ты бы лучше оттащил это вниз, мой дорогой. — С полицейской машины Элис переключила внимание на более важный предмет. — Когда отлетает колесо, за дело должен браться отец. Я посмотрю, что там дети делают.

Таннер, толкая перед собой разбрызгиватель, спустился по дорожке до поворота, который был от него примерно в шестидесяти ярдах. Яркие отблески заставили его зажмуриться. Орчард-драйв, уходившая к западу, слева огибала рощицу. В нескольких сотнях футах, как раз напротив изгиба дороги, размещались ближайшие соседи Таннеров, Скенланы.

Яркие блики были отражением солнца в окнах патрульной машины. Она стояла на краю дороги.

Двое полицейских сидели, повернувшись и глядя в заднее стекло, и он не сомневался, что они смотрели на него. Он застыл на месте на пару секунд. Затем двинулся прямо к машине. Полицейские повернулись, включили двигатель, и машина сорвалась с места.

Таннер с удивлением посмотрел ей вслед и медленно вернулся к дому.

Полицейская машина Сэддл-Уолли направилась в Пич-три-лейн; развернувшись, она продолжила патрулирование.

Ричард Тремьян сидел в прохладе гостиной, наблюдая, как «Мет» забивает шестой мяч. Занавеси на большом овальном окне были отдернуты.

Внезапно Тремьян встал и подошел к окну. Мимо опять проезжала патрульная машина. Только на этот раз она еле ползла.

— Эй, Джинни! — позвал он жену. — Иди-ка на минутку сюда. -

Вирджиния Тремьян изящно сбежала по трем ступенькам, что вели в гостиную.

— В чем дело? Надеюсь, ты звал меня не для того, чтобы сообщить, как твои «Меты» или «Джеты» что-то там забили?

— Когда мы прошлым вечером были у Джона и Элис... все было в порядке? Я хочу сказать, мы не очень орали... или что-то там такое?

— Оба вы были пьяны в стельку. Но вели себя вполне пристойно. А что?

— Я-то знаю, что мы надрались. Была жутко тяжелая неделя. Но мы ничего такого не откалывали?

— Конечно, нет. Юристы и журналисты должны быть просто образцами добропорядочности. Почему ты спрашиваешь?

— Это чертова полицейская машина уже в пятый раз проезжает мимо нас.

— Ох! — Вирджиния почувствовала, что желудок у нее сжал спазм. — Ты уверен?

— Днем эту машину не спутаешь ни с какой другой.

— Нет, я хочу сказать, что... Ты говорил, что была очень тяжелая неделя. А не мог ли тот противный человек попытаться...

— О, Господи, конечно нет. Я же говорил тебе, чтобы ты все выкинула из головы. Он просто крикун. И слишком близко все принимает к сердцу. — Тремьян продолжал смотреть в окно. Патрульной машины уже не было видно.

— Но ведь он может угрожать тебе. Ты сам говорил, что может. Он сказал, что у него есть связи...

Медленно повернувшись, Тремьян уставился на жену.

— У всех нас есть связи, не так ли? Даже в Швейцарии, не так ли?

— Дик, прошу тебя. Это же абсурд.

— О, конечно. Итак, машину уже не видно... может, пустяки. Они к нам подкатывались в октябре. Скорее всего, приценивались к нашему дому. Подонки! Они могут выложить куда больше, чем я заработал за пять лет после юридического колледжа.

— Я думаю, ты просто немного не в себе. Мне так кажется.

— Возможно, ты и права.

Вирджиния внимательно смотрела на мужа. Он продолжал стоять спиной к ней, глядя в окно.

— Служанка хочет в среду взять выходной. Мы поедим где-нибудь вне дома, хорошо?

— Обязательно. — Он не поворачивался.

Его жена пошла в холл. Глянув из-за плеча на мужа, она увидела, что он смотрит на нее. На лбу его блестели капли пота. А в комнате стояла прохлада.

Патрульная машина Сэддл-Уолли направилась к востоку, к пересечению с трассой № 5, основной магистралью, которая вела к Манхеттену, что лежал в двадцати пяти милях отсюда. Она остановилась у дороги, наблюдая за съездом 10А. Полицейский, сидевший справа от водителя, взял из бардачка бинокль и стал внимательно изучать машины, съезжающие с дороги. В бинокле были линзы фирмы «Цейс-Икон».

Через несколько минут он прикоснулся к руке Дженкинса, и тот глянул в открытое окно. Протянув руку, он взял у напарника бинокль, стал изучать автомобиль, на который обратил внимание второй патрульный. И сказал лишь одно слово:

— Согласен.

Снявшись с места, Дженкинс двинулся к югу. Он включил рацию.

— Вызывает машина-2. Направляемся к югу по Регистер-роуд. Сидим на хвосте у зеленого «форда-седана». Нью-йоркский номер. Набит ниггерами или типами по связям с общественностью.

Из наушника раздались скрипучие звуки:

— Машина-2, вас понял. Гоните их к чертовой матери.

— Так и сделаем. Не потей. Конец связи.

Затем патрульная машина развернулась налево и по длинной пологой дороге выехала на автотрассу. Очутившись на ней, Дженкинс выжал акселератор до упора, и машина понеслась по гладкому полотну дороги. Через минуту на спидометре было уже девяносто две мили.

Через четыре минуты патрульная машина сбросила скорость и описала пологую дугу. В нескольких сотнях ярдов от того места, где она развернулась, стояли две алюминиевые телефонные будочки, в металлических каркасах со стеклами, в которых отражались деревья, растущие рядом с ними, и напарник Дженкинса вылез.

— У тебя есть мелочь?

— О, Господи, Макдермотт! — засмеялся Дженкинс. — Ты пятнадцать лет в полиции, и до сих пор у тебя нет мелочи, чтобы звонить!

— Да ладно тебе. У меня где-то завалялся никель с головой индейца.

— Держи. — Дженкинс вытащил из кармана мелочь и протянул ее Макдермотту. — Когда-нибудь ты из-за этого сорвешь операцию.

— Вот уж не думаю. — Распахнув блеснувшую на солнце скрипучую дверь, Макдермотт вошел в будку и, набрав «О», вышел на оператора. В застоявшемся в воздухе телефона-автомата было так жарко, что он придерживал дверь ногой.

— Я подъеду к развороту! — крикнул Дженкинс из окна. — Подхвачу тебя на другой стороне.

— О’кей... Оператор? Оплаченный звонок в Нью-Хэмп-шир. Код района три-один-два. Номер шесть-пять-четыре-ноль-один. Фамилия Маклизер.

Он не ошибся ни в одном слове. Макдермотт просил соединить его с Нью-Хэмпширом, и оператор принял заказ. Тем не менее оператор не мог знать, что после набора этого номера в штате Нью-Хэмпшир не зазвонит ни один телефон. В подземном комплексе зданий, куда стекались тысячи и тысячи вызовов, придет к действие одно крохотное реле, на четверть дюйма сдвинув маленькую магнитную защелку, после чего вызов направится совсем по другому номеру. Связь сработала — и в двухстах шестидесяти милях к югу от Сэддл-Уолли, Нью-Джерси, раздался не звонок, а тихое жужжание телефонного зуммера.

Телефон помещался на втором этаже здания красного кирпича, расположенного в пятидесяти ярдах от двенадцатифутовой изгороди, находящейся над напряжением. Здание это было одним из десяти, представлявших в совокупности единый комплекс. Изгородь была почти не видна в густой листве окружавшего леса. Местность эта располагалась в Маклине, Вирджиния. И комплекс принадлежал Центральному Разведывательному Управлению — изолированный, охраняемый и спокойный.

Человек, сидящий за столом в кабинете на втором этаже, с облегчением потушил сигарету. Он ожидал этого звонка. Отметив, что крохотные катушки записывающего устройства автоматически пришли в действие, снял трубку.

— Говорит Эндрю. Да, оператор, все в порядке.

— Лизер на проводе, — донеслись до него слова якобы из Нью-Хэмпшира.

— Все подозреваемые на месте. Семейство Кардоне только что вернулось из аэропорта Кеннеди.

— Мы знали, что они приземлились...

— Тогда какого черта нам надо было их тут выслеживать?

— Это чертовски опасная трасса. Он мог попасть в аварию.

— В воскресенье днем?

— Так же, как и в любое другое время. Вам известна статистика происшествий на этой дороге?

— Справьтесь со своим чертовым компьютером...

Эндрю пожал плечами. Полевых агентов вечно раздражает то одно, то другое.

— Насколько я вас понял, все трое подозреваемых в наличии. Так?

— Так. Таннеры, Тремьяны и Кардоне. Все на месте. Первые двое несколько взволнованны. Через несколько минут мы отправляемся к Кардоне.

— Что-нибудь еще?

— Пока нет.

— Как поживаем ваша жена?

— Дженкинсу везет. Он холостяк. Лилиан продолжает приглядываться к этим домикам, один из которых хочет приобрести.

— Ну, уж не с вашей зарплатой, Макдермотт.

— Об этом я ей и говорю. Она толкает меня на преступный путь.

Эндрю тут же отреагировал на неудачную шутку Макдермотта.

— Вы мне уже жаловались на вашу зарплату.

— Не может быть... Это все Дженкинс. Будьте на связи.

Джозеф Кардоне описал дугу и остановил свой «кадиллак» у каменных ступеней, ведущих к массивной дубовой двери его дома. Выключив двигатель, он потянулся, упершись локтями в переднюю панель машины и, вздохнув, разбудил своих мальчишек шести и семи лет. Третий ребенок, девочка лет десяти, разглядывала книжку комиксов.

Рядом с Кардоне сидела его жена Бетти. Она глянула на их дом.

— Хорошо путешествовать, но еще лучше возвращаться домой.

Кардоне засмеялся и положил крупную руку на плечо жены.

Ты-то должна это знать.

— Так я и делаю.

— Еще бы. Ты говоришь это каждый раз, как мы возвращаемся домой. Слово в слово.

— У нас прекрасный дом.

Кардоне распахнул дверцу.

— Эй, Принцесса... вытаскивай своих братьев и помоги матери справиться с багажом. — Кардоне выдернул ключ зажигания и направился к багажнику. — А где Луиза?

— Скорее всего, ее не будет до среды. Мы же приехали на три дня раньше. И я отпустила ее.

Кардоне вздохнул. Мысль о том, что готовить будет его жена, не обрадовала его.

— Поедим вне дома.

— Сегодня так и так придется. Слишком долго размораживать продукты. — Вынимая из сумочки ключик, Бетти Кардоне поднялась по ступенькам парадного входа.

Джой не обратил внимания на ее замечание. Он любил поесть, но ему решительно не нравились кулинарные таланты жены. Респектабельные девицы из богатых семей Честнат-Хилла, конечно же, не могут обладать и кулинарными талантами доброй старой итальянской мамы из Филадельфии.

Примерно через час работы системы кондиционирования воздух в доме, застоявшийся за две недели их отсутствия, снова посвежел. На комфорт и респектабельность он обращал особое внимание, ибо именно они в совокупности способствовали его успехам — и положению в обществе, и финансовому благополучию. Выйдя на переднее крыльцо, он окинул взглядом большую лужайку перед домом с огромным ивовым деревом, возвышавшимся в центре. Садовники содержат все в идеальном порядке. Так и должно быть. Получают они у него более чем достаточно.

Внезапно она снова появилась. Эта патрульная машина. Когда они съехали с трассы, она уже третий раз попалась ему на глаза.~

— Эй, вы! Притормозите-ка!

Двое полицейских в машине быстро переглянулись, проезжая мимо. Но Кардоне успел добежать до поворота.

— Эй!

Патрульная машина остановилась.

— Да, мистер Кардоне?

— Что это тут полиция разъездилась? Какие-то неприятности в округе?

— Нет, мистер Кардоне. Сейчас время отпусков. Поэтому мы и изменили наш обычный маршрут, контролируя возвращение жителей. Мы приступили к патрулированию с полудня и просто хотели убедиться, что это вы. Так что ваш дом мы из списка вычеркиваем.

Джой пристально смотрел на полицейских. Он знал, что они врут, и полицейские понимали, что он об этом догадался.

— Вы честно отрабатываете свои деньги.

— Делаем все, что в наших силах, мистер Кардоне.

— Не сомневаюсь.

— Всего хорошего, сэр. — И патрульная машина сорвалась с места.

Джой смотрел ей вслед. Он не собирался показываться в офисе до середины недели, но теперь ему придется менять свои планы. Утром он отправляется в Нью-Йорк.

Во второй половине воскресного дня, примерно между пятью и десятью Таннер уединился в своем кабинете, стены которого были обшиты дубовыми панелями, и сел перед тремя телевизорами, одновременно наблюдая за тремя разными интервью на их экранах.

Элис знала, что ее мужу надо просматривать их. Он был директором отдела новостей телекомпании, и это было частью его обязанностей — быть в курсе дела. Но Элис всегда казалось, что, когда человек сидит в полуосвещенной комнате, одновременно глядя в три телевизора, в этом есть что-то мрачновато-серьезное, и она неизменно поддразнивала его.

Сегодня Таннер напомнил жене, что следующее воскресенье у них будет занято — приедут Берни с Лейлой, и ничто не должно помешать Остерманам провести у них уикенд. Но теперь он сидел в затемненной комнате, наперед зная, что ему предстоит увидеть.

У каждого директора службы новостей есть своя любимая программа — та, которой он уделяет наибольшее внимание. Для Таннера это было шоу Вудворда: те полчаса каждое воскресенье, в течение которых лучший комментатор и аналитик делового мира интервьюировал кого-нибудь — чаще всего неоднозначную личность, имя которой постоянно мелькало в заголовках газет.

Сегодня Чарльз Вудворд беседовал с чиновником из Государственного департамента, заместителем государственного секретаря Ральфом Аштоном, Оказалось, что на самого секретаря внезапно свалились неотложные дела, так что пришлось привлекать Аштона.

Со стороны Госдепа это было колоссальной ошибкой. Аштон был не особо умным и плутоватым бывшим бизнесменом, главным достоинством которого являлось умение делать деньги. Трудно было сделать большую ошибку, дав ему возможность выступать в роли представителя Администрации. Разве что на это имелись свои мотивы.

Вудворду предстояло распять его.

Слушая пустые, уклончивые ответы Аштона, Таннер представлял себе, как через полчаса множество людей в Вашингтоне кинутся звонить друг другу. Предельно вежливые интонации вопросов Вудворда не могли скрыть его растущего антагонизма к заместителю государственного секретаря. Чувствовалось, что как журналист он приходит в раздражение, скоро в его тоне появятся ледяные нотки, и от Аштона посыплется штукатурка. Сделано все это будет, конечно, очень вежливо, но Аштона он разделает в пух и прах.

На такие сцены Таннер всегда смотрел с чувством внутреннего смущения.

Он включил звук на втором экране. Скучным гнусавым голосом комментатор рассказывал подноготную делегата Ганы в ООН, с которым изъявила желание познакомиться группа специалистов. Черный дипломат взирал на мир так, будто его тащат на гильотину.

Дискуссией тут и не пахло.

Третья программа была получше, но и она была далека от совершенства. Остроты тут тоже не хватало.

Таннер решил, что с него хватит. Ему есть о чем беспокоиться, а запись передачи Вудворда он просмотрит утром. Было только двадцать минут шестого, и бассейн еще освещен солнцем. Он слышал голоса дочери Джаннет, вернувшейся из клуба, и сына Реймонда, с неохотой прощавшегося с друзьями. Теперь вся семья была в сборе. И скорее всего, вся троица сидит и ждет, когда он кончит просмотр и разожжет жаровню для приготовления стейков.

Он должен удивить их.

Выключив телевизоры, он положил блокнот и карандаш на стол. Теперь можно и выпить.

Таннер открыл двери кабинета и прошел в гостиную. Через окно он видел, как Элис играет с детьми в догонялки около бассейна. Они смеялись, и в их голосах был мир и покой.

Элис заслужила его. Господи, вот она-то его заслужила!

Он смотрел на жену. Увернувшись от рук восьмилетней Джаннет, которая была готова поймать ее, она прыгнула — носочки в струнку — в бассейн.

Потрясающе. Они были женаты более десяти лет, но он любил свою жену больше, чем в первые годы.

В памяти у него всплыла патрульная машина, но он отогнал эти мысли. Полицейские, скорее всего, искали уединенное местечко, чтобы побездельничать и спокойно послушать репортаж о бейсбольном матче. Он слышал, что в Нью-Йорке полисмены делают такие штучки. Почему же они не могут точно так же вести себя и в Сэддл-Уолли? Тут куда спокойнее, чем в Нью-Йорке.

Может, Сэддл-Уолли самое спокойное место в мире. И безопасное. Во всяком случае, в тот обычный воскресный день Таннер был еще в этом уверен.

Ричард Тремьян выключил свой телевизор через десять секунд после того, как у себя дома Таннер выключил все три. Нет сомнения, что «Меты» выиграли эту встречу.

Головная боль оставила его, унеся с собой и чувство раздражения. Джинни была права, подумал он. Просто он переутомился. И нет смысла срывать раздражение на семье. Куда лучше стало и с желудком. Немного перекусить — и он будет в полном порядке. Может, позвонить Джону с Элис и, пригласив Джинни, поплавать в бассейне у Таннеров?

Джинни постоянно донимала его вопросами, почему бы и им не завести свой бассейн. Господи, доходы у него в несколько раз больше, чем у Таннеров. Ни для кого это не секрет. Но Тремьян знал, в чем дело.

Собственный бассейн может стать многозначительным символом его положения. Слишком многозначительным для его сорока четырех лет. Хватит и того, что они перебрались в Сэддл-Уолли, когда ему только минуло тридцать восемь. В этом возрасте он мог позволить себе дом стоимостью в семьдесят четыре тысячи долларов. И сразу же выплатить пятьдесят тысяч. Бассейн может подождать до его дня рождения, когда ему исполнится сорок пять.

Конечно, публика — точнее, его клиенты — не знали, что он кончил юридический колледж в Йеле в числе первой пятерки своего выпуска, прошел утомительное стажирование мелким клерком и три года назад, заняв нижнюю ступеньку на лестнице своей нынешней фирмы, стремительно пошел вверх, после чего у него и появились настоящие деньги. И пошли они, надо сказать, густым потоком.

Тремьян вышел в патио. Джинни и их тринадцатилетняя дочь Пегги подрезали кусты роз. Задний двор, занимавший примерно пол-акра, был тщательно ухожен. Повсюду росли цветы. Джинни проводила почти все свободное время в саду, который был ее и хобби, и призванием — конечно, после секса. Ничто не может быть лучше секса, подумал ее муж, непроизвольно хмыкнув.

— Наконец-то! Разрешите мне предложить вам руку! — сказал Тремьян, приближаясь к жене с дочерью.

— Никак ты себя лучше чувствуешь, — улыбаясь, сказала Вирджиния.

— Посмотри, папа! Разве не прелесть? — Дочь держала букет красных и желтых роз.

— Просто прекрасны, радость моя...

— Дик, я говорила тебе? На следующей неделе на восточное побережье прилетают Берни и Лейла. Они будут тут в пятницу.

— Джонни говорил мне... Уикенд с Остерманами. Придется быть в форме.

— Думаю, прошлой ночью у тебя была неплохая практика.

Тремьян засмеялся. Он никогда не извинялся, если ему доводилось напиться, потому что случалось это достаточно редко, да кроме того, он никогда не терял головы. Надо учесть, что прошлый вечер был ему просто необходим. Неделя в самом деле была ужасная.

Втроем они вернулись в патио. Вирджиния взяла мужа под руку. Как заметно вытянулась Пегги, улыбаясь, подумал ее отец. Зазвонил телефон.

— Я сниму! — бегом кинулась Пегги.

— В самом деле! — поддразнивая, крикнул ей вслед отец. — Нам ведь никогда не звонят!

— Просто придется поставить ей собственный телефон.— Засмеявшись, Вирджиния Тремьян ущипнула мужа за руку.

— Из-за вас мне придется жить на пособие.

— Мама, тебя! Это миссис Кардоне. — Пегги внезапно прикрыла микрофон ладонью. — Пожалуйста, мама, не болтай очень долго. Кэрол Браун сказала, что будет звонить мне, когда придет домой. Помнишь, я тебе говорила. О том мальчике.

Вирджиния понимающе улыбнулась, обменявшись с дочерью заговорщицким взглядом.

— Уверяю тебя, дорогая, Кэрол не удерет с возлюбленным, не поговорив с тобой. Ей еще причитается недельное жалованье.

— О, мама!

Ричард растроганно наблюдал за ними. Они были такими уютными, и от них исходило успокоение. Жена родила ему отличную девочку. Спорить с этим было просто невозможно. Он знал, что кое-кто критиковал Джинни, считая, что она одевается... ну, несколько ярковато. Ему доводилось это слышать, и он чувствовал, что за этими словами скрывается что-то еще. Но вот дети. Дети всегда вились вокруг Джинни. Это так важно в наши дни. Может, его жена знала то, что оставалось неизвестным другим женщинам.

Дело... «дело» сделано, подумал Тремьян. И соблюдена полная секретность, если удастся убедить в этом Берни Остермана.

Жизнь — отличная штука.

Он позвонит Джою, если Джинни с Бетти кончили болтать. Затем свяжется с Джоном и Элис. Джонни уже оторвался от своих телевизоров. Может, они все вшестером отправятся в клуб, где по воскресеньям отличный буфет.

Внезапно в памяти у него всплыла патрульная машина. Встряхнув головой, он прогнал это видение. Он перенервничал, устал, да и перепил немного. Надо признаться в этом, сказал он себе. Сегодня воскресный день, и городской совет настоял на том, чтобы полиция не спускала глаз с домов обитателей Сэддл-Уолли.

Забавно, пробормотал он. Он и не предполагал, что Кардоне вернутся так рано. Должно быть, Джою позвонили из офиса и попросили его быть в понедельник на месте. Рынок в эти дни прямо взбесился. Особенно цены на товары, по которым специализировался Джой.

Говоря по телефону, Бетти утвердительно кивнула в ответ на вопрос Джоя. Проблема с обедом решена. Буфет в самом деле неплох, пусть даже в клубе так и не выяснили секрета приготовления хорошего салата. Джой продолжал убеждать управляющего, что надо использовать салями из Генуи, а не еврейскую кошерную колбасу, но тот имеет дело с еврейским поставщиком, так что простой член клуба тут просто бессилен. Даже Джой, который, скорее всего, был самым богатым из всех. Он ведь итальянец — не католик но тем не менее итальянец — а клуб в Сэддл-Уолли лишь десять лет назад пустил в свои ряды первых итальянцев. Тогда же они согласились на присутствие в своей среде и евреев — то-то был повод для торжеств!

Именно это молчаливое неприятие — о котором никогда не говорилось вслух — и заставляло Кардоне, Таннеров и Тремьянов неизменно тащить с собой в клуб Берни и Лейлу Остерманов каждый раз, .когда они прилетали с восточного побережья. Одно можно было сказать о всех шестерых — фанатиками они никогда не были.

Странно, подумал Кардоне, положив трубку и направляясь в маленький гимнастический зал в боковой части здания, странно, что Таннеры собирают всех вместе. Правда, именно Джон и Элис Таннер познакомились с Остерма-нами в Лос-Анджелесе, когда Таннер только начинал свой путь. Теперь Джой пытался понять, догадываются ли Джон и Элис, что на самом деле связывает Берни Остермана, его и Дика Тремьяна. О характере этой связи они никогда не говорили с посторонними.

В то же время она обеспечивала такую независимость, о которой можно только мечтать; да, были и опасность, и риск, но его с Бетти все устраивало. Так же, как Тремьянов и Остерманов. -Они не раз обсуждали это между собой, анализируя и обдумывая ситуацию, и пришли к общему решению.

Должно быть, это устроило бы и Таннеров. Но Джой, Дик и Берни решили, что Джон первым должен будет проявить инициативу. Это было бы великолепно. Ему не раз намекали, но со стороны Таннера не последовало никакой реакции.

Джой закрыл тяжелую обитую дверь своего гимнастического зала, установил нужную температуру на шкале и стал одеваться. От натянул тренировочные брюки и рубашку, висевшие на металлической вешалке, и улыбнулся, увидев вышитые на фланели его инициалы. Только девушке из Честнат-хилла могло прийти в голову вышить монограмму на тренировочной рубашке.

«Д. А. К.»

«Джозеф Амбруццио Кардоне».

Джузеппе Амбруццио Кардионе. Второй из восьми детей брачного союза Анджелы и. Умберто Кардионе, некогда обитателей Сицилии, а потом южной части Филадельфии. Где они и получили гражданство. Повсюду в доме висели бесчисленные американские флаги и раскрашенные картинки девы Марии с голубоглазым и краснощеким младенцем Христом на руках.

Джузеппе Амбруццио Кардионе вырос и превратился в высокого, атлетически сложенного молодого человека, который зарекомендовал себя лучшим спортсменом старших классов Южно-филадельфийской школы за все время ее существования. Он был президентом старших классов и дважды его избирали в городской студенческий совет.

У него была возможность выбирать из самых престижных колледжей. Он предпочел Принстон, который был не так далеко от Филадельфии. Полузащитник принстонской команды сделал для своей альма матер то, что казалось невозможным. Он попал в сборную Америки — первый игрок из Принстона, которому была оказана такая честь.

Несколько благодарных выпускников прошлых лет ввели его на Уолл-стрит. Он укоротил свое имя до Кардоне, причем последняя гласная была почти неразличима. Он решил, что это придаст ему солидности. Как Кардозо. Но никого это не волновало; скоро он перестал обращать на это внимание. Рынок стремительно расширялся, достигнув пределов, при которых все, вовлеченные в него, хотели обеспечить себе надежность вкладов. Сначала он просто исправно обслуживал клиентов. Итальянский юноша, который производил самое лучшее впечатление, молодой человек, который подсказывал взволнованным нуворишам, как лучше тратить деньги; он понимал психологию этой публики, обеспокоенной своими вложениями.

И это должно было случиться.

Итальянцы — публика достаточно чувствительная. Они куда надежнее чувствуют себя, если приходится иметь дело с соплеменником. Ребята, что занимались строительством, — Костеллано, Латрони, Бателла, которые приобрели состояние в промышленности, потянулись к Кардоне. Они называли его коротко — Джой Кардоне. И Джой подсказывал им, как уклоняться от налогов, Джой обеспечивал им крупные заказы, Джой прикрывал их.

Деньги так и хлынули к нему. Благодаря друзьям Джоя доходы брокерского дома удвоились. «Уоррингтон и Беннет», член нью-йоркской фондовой биржи, стал носить название «Уоррингтон, Беннет и Кардоне». После этого было недолго и до «Беннет — Кардоне», компании с ограниченной ответственностью.

Кардоне был благодарен своим друзьям. Но по той же причине, по какой он испытывал к ним благодарность, он и слегка передергивался, если патрульная машина слишком часто показывалась вблизи его дома. Ибо несколько его друзей, а может, и больше, чем несколько, имели некоторое отношение — а может, и больше, чем некоторое, — к преступному миру.

Он кончил упражняться с весом и сел в седло велоцикла. Основательно пропотев, почувствовал себя куда лучше. Тревога, исходившая от патрульной машины, стала рассеиваться. Кроме того, девяносто девять процентов жителей Сэддл-Уолли возвращаются «после отдыха только в воскресенье. Кому доводилось слышать о людях, которые возвращаются в среду? Даже если этот день и особо отмечен в списке дел в полицейском участке, бдительный дежурный может счесть это за ошибку и переправить на воскресенье. В среду никто не возвращается. Среда — это деловой день.

Да и кому в голову может всерьез прийти идея, что Джозеф Кардоне имеет какое-то отношение к Коза Ностра? Он — живое свидетельство незыблемости этических правил. История Американского Успеха, принстонец из сборной Америки.

Джой стянул пропотевшую тренировочную рубашку и пошел в баню, где уже стоял густой пар. Сев на скамью, он перевел дыхание. Две недели он вкушал франко-канадскую кухню, и организм нуждался в очищении.

Сидя в парной, он рассмеялся. Как хорошо оказаться дома, его жена совершенно права. Тремьян сказал ему, что Остерманы прилетают в пятницу утром. Кстати, что ему придется снова увидеться с Берни и Лейлой. Прошло примерно четыре месяца. Но они продолжали поддерживать связь.

В двухстах пятидесяти милях к югу от Сэддл-Уолли расположена местность, именуемая Джорджтаун. Ритм жизни в Джорджтауне меняется в 5.30 пополудни. До этого он носит степенный, аристократический сдержанный характер. Затем убыстряется — не внезапно, но с нарастающей скоростью. Обитатели здания, о котором идет речь, большей частью мужчины и женщины, обладающие и состоянием, и властью или стремящиеся к обретению того или другого, были всецело поглощены расширением сферы своего влияния.

После пяти тридцати начинались эти игры.

После пяти тридцати в Джорджтауне начиналось время военных операций.

И так шло всю неделю напролет, кроме воскресенья, когда заканчивались игры мускулами, и создатели силовых схем оставляли свое творчество до следующей недели, чтобы набраться сил на очередные шесть дней стратегических прикидок и замыслов.

Да будет свет, и свет наставал. Да придет день отдыха, и таковой приходил.

Но опять-таки не для всех.

Например, не для Александра Данфорта, помощника президента Соединенных Штатов. Помощника без портфеля и с неопределенным кругом обязанностей.

Данфорт был связующим звеном между командным пунктом, расположенным глубоко под Белым домом, куда стекалась информация от всех разведывательных служб, и Центральным Разведывательным Управлением в Маклине, штат Вирджиния. Он был глубоко осведомлен о сути того, что происходило, и, хотя никогда не вникал в детали, его решения считались едва ли не самыми важными в Вашингтоне. Хотя он официально не числился в штате Администрации, к его тихому голосу прислушивались все. И так было из года в год.

В этот обычный воскресный день Данфорт сидел вместе с заместителем директора ЦРУ Джорджем Грувером под цветущим деревом бугенвильи, растущим посреди маленького заднего дворика дома Данфорта, уставившись в телевизор. Двое зрителей пришли к тому же заключению, что и Джон Таннер в двухстах пятидесяти милях к северу: завтра утром интервью, которое вел Чарльз Вудворд, станет новостью номер один.

— Правительству придется использовать весь свой месячный запас носовых платков, — сказал Данфорт.

— Им ничего другого не останется. Кто их заставлял выпускать этого Аштона? Он не только глуп, но и выглядит глупым. Мало того, что он дурак, на него и положиться нельзя. За эту программу отвечает Джон Таннер, не так ли?

— Он.

— Ловкий сукин сын. Неплохо было бы убедиться, что он на нашей стороне, — сказал Грувер.

— Фассет убеждает нас в этом. — Двое мужчин переглянулись. — Вы видели досье. Вы согласны?

— Да. Да, согласен. Фассет прав.

— Как всегда.

На керамическом столике перед Данфортом стояли два телефона. Черный был подключен прямо к розетке, лежащей на земле. У красного была красная же проводка, которая тянулась из дома. Аппарат тихо зажужжал — звонков он не издавал. Данфорт снял трубку.

— Да... Да, Эндрю. Хорошо... отлично. Позвони Фассе-ту в Реддер и скажи, чтобы он приехал. Есть ли из Лос-Анджелеса подтверждение относительно Остерманов? Превосходно... Как договорились.

Бернард Остерман, выпускник Нью-Йоркского университета 46-го года, вытащил' лист из пишущей машинки и просмотрел его. Пробежав текст до конца, он встал. Пройдя по бортику овального бассейна, он протянул рукопись жене. Лейла голой сидела в шезлонге.

Остерман тоже был голым.

— Тебе приходило в голову, что обнаженная женщина при свете не так привлекательна?

— А ты считаешь, что похож на портрет маслом?.. Дайка. — Взяв страницы, она сняла большие солнечные очки. — Все кончено?

Берни кивнул.

— Когда дети вернутся домой?

— Их успеют позвать с пляжа. Я сказала Мэри, чтобы она позвонила мне. Я бы не хотела, чтобы Мервин в его возрасте получил возможность узнать, как выглядят обнаженные женщины' при свете. В этом городе и так хватает извращений.

— Твоя взяла. Читай. — Берни нырнул в бассейн. Минуты три он без остановки плавал от стенки к стенке, пока не сбил себе дыхание. Он был хорошим пловцом. В армии, когда он служил в Форте Дикс, был даже инструктором по плаванию. «Еврей-молния», как звали его в армейском бассейне. Но в лицо это ему никогда не говорили. Он был худ, но мускулист. В футбольной команде университета было уже не до шуток, и он был ее капитаном. До самого выпуска. Джой Кардоне говорил Берни, что взял бы его и в Принстон.

Берни только рассмеялся, когда Джой сказал ему это. Несмотря на внешнюю демократичность, которую привнесла в общество армия, — только внешнюю, Бернарду Остерману с Тремонт-авеню из нью-йоркского Бронкса никогда бы не удалось преодолеть освященные временем барьеры и стать членом Плющовой лиги. При своих способностях, учитывая, что у него была репутация джи-мена, он мог бы попытаться, но эта мысль даже не приходила ему в голову.

Тогда, в 1946 году, он просто поставил бы себя в неудобное положение. Сейчас он мог бы попробовать; времена меняются.

Остерман поднялся из бассейна по лесенке. Как хорошо, что они с Лейлой отправляются на несколько дней погостить на западное побережье, в Сэддл-Уолли. Когда им на краткое время удавалось окунуться в другую, в приятную и упорядоченную жизнь, они чувствовали близость друг к другу. Все в голос говорили, что на востоке жизнь носит куда более напряженный и лихорадочный характер, чем в Лос-Анджелесе, но было не так. Это только казалось, потому что поле действия там было куда уже.

Лос-Анджелес, его Лос-Анджелес, который означал и Бэрбанк, и Голливуд, и Беверли-Хилл, оставался таким же, когда все стали сходить с ума. Мужчины и женщины как безумные носились по лавочкам, по обсаженным пальмами улицам. Все на продажу, все сочтено и смерено, все щеголяли в оранжевых штанах и рубашках, расписанных как в психоделическом бреду.

Временами Берни хотелось увидеть кого-нибудь в костюме от братьев Брукс, в строгом черном костюме, застегнутом на все пуговицы. В сущности, это не имело для него значения, ибо он никогда не обращал особого внимания, какие костюмы носят племена, населяющие Лос-Анджелес. Может, эта мелькающая пестрота просто раздражала его зрение? Или у него начиналась полоса застоя? Он здорово утомился.

— Ну, как? — спросил он у жены.

— Очень хорошо. Но у тебя могут возникнуть проблемы.

— Какие? — Берни взял полотенце из кучки, лежащей на столе. — Какие проблемы?

— Ты безжалостно сдираешь все наносное. И это может вызвать излишнюю боль. — Не обращая внимания на улыбку мужа, Лейла ткнула в страницу. — Помолчи минутку и дай мне закончить. — Может, ты это вычеркнешь?

Берни сел в плетеное кресло, подставив жаркому калифорнийскому солнцу мокрое тело. Он по-прежнему улыбался, знал, что именно жена имела в виду, и это успокаивало его. Годы, в течение которых он подчинялся правилам своего ремесла, не лишили его способности сдирать все наносное — когда ему этого хотелось.

А теперь настало время, когда этого ему хотелось больше всего на свете. Доказать самому себе, что он еще может. Как в те времена, когда они жили в Нью-Йорке.

То были хорошие дни. Полные жизни, восхитительные времена, устремленные к цели. Ничего больше не существовало — лишь выполнить обязательства, достичь цели.

Осталось лишь несколько лестных отзывов, написанных такими же настойчивыми молодыми литераторами. Тогда его называли «проницательным», а также «тонким» и «язвительным». И как-то раз даже «выдающимся».

Этого было более чем достаточно. Поэтому он с Лейлой перебрался в мир, где магазинчики стояли под сенью пальм, где добровольно и с наслаждением они отдали свои таланты на службу бурному миру телевидения.

Хотя... когда-нибудь... Когда-нибудь, подумал Бернард Остерман, это случится снова. Он снова обретет роскошь все время неотрывно быть в мире, который сам создал. Он сделает большую ошибку, если это случится. Но очень важно думать, что он еще способен на это.

— Берни!

— Да?

Лейла набросила на себя полотенце и, нажав на подлокотник, подняла спинку шезлонга. — Это прекрасно, радость моя. В самом деле очень здорово, но я думаю, ты понимаешь, что этого никто не возьмет.

— Возьмут!

— Они не будут этим заниматься.

— Да видал я их!..

— Нам платили тридцать тысяч долларов за одноактную драму продолжительностью в час, Берни. Но не за два часа выворачивания наизнанку, которое кончается в похоронном бюро.

— Я не занимаюсь изгнанием злых духов. Это печальная история, основанная на совершенно реальных фактах, которые с тех пор не изменились. Не хочешь ли заглянуть в испанский район и сама убедиться?

Они на это не купятся. Они захотят, чтобы ты все переписал.

— Я не буду иметь с ними дело!

— Но распоряжаются они. Нам еще причитается пятнадцать тысяч.

— Сукины дети!

— Ты же знаешь, что я права.

— Разговоры! Это чертовы разговоры! В этом сезоне мы собираемся! Одни только сборы!

— Они имеют дело со зрительным рядом. Какой бы ни был шум в «Таймс», он не поможет продавать дезодоранты в Канзасе.

— Да пошли они!..

— Расслабься. Поплавай еще немного. У нас большой бассейн. — Лейла Остерман глянула на своего мужа. Он знал, что означает такой ее взгляд, и не мог удержаться от улыбки. Хотя в ней мелькнула грусть.

— О’кей, так и сделаем.

Лейла взяла карандаш и листки желтой бумаги, лежавшие на столике рядом с ней. Берни встал и подошел к краю бассейна.

— Ты думаешь, Таннер захочет присоединиться к нам? Как, по-твоему, — может, я смогу убедить его?

Жена положила карандаш и посмотрела на мужа.

— Не знаю. Джонни отличается от нас...

— И от Джоя с Бетти? От Дика с Джинни? Я этого не вижу.

— Я бы не давила на него. Все же он хищник из мира новостей. Помнишь, как его называли стервятником? Стервятник из Сан-Диего. Он умеет стоять на своем. И я бы не хотела видеть, как он гнется. Это может сломать его. думает так же, как и мы. Как и Джой с Диком. Как все мы.

Повторяю, не дави на него. Можешь считать, что во мне говорит интуиция женщины, которая хорошо относится к тебе, но не дави... Мы можем все испортить.

Остерман нырнул в бассейн и проплыл тридцать шесть футов под водой к дальнему бортику. Лейла права, но лишь частично, думал он. Таннер, конечно, охотник за новостями, который не идет на компромиссы, но, с другой стороны, он тонкое и чувствительное создание. Таннер не дурак, он видит, что происходит повсеместно. И делает выводы.

Все сводится к индивидуальному выживанию.

К возможности делать то, что тебе хочется. Написать, например, «экзорцизм», если способен на это. И ни в грош не ставить проблему дезодорантов в штате Канзас.

Вынырнув, Берни ухватился за край бассейна, тяжело переводя дыхание. Оттолкнувшись от бортика, он, медленно загребая воду, поплыл к жене.

— Так загнал я тебя в угол?

У тебя это никогда не получалось. — Лейла писала, не отрывая глаз от желтоватого листка бумаги. — Было в моей жизни время, когда я думала, что тридцать тысяч долларов включают в себя все богатство мира. Но бруклинский дом Вайнтрауба отнюдь не был самым крупным клиентом у банка «Чейз Манхеттен». — Оторвав листик, она сунула его под бутылку пепси-колы.

У меня никогда не было таких проблем, — сказал Берни, вылезая из воды. — На самом деле Остерманы — это тайная ветвь семейства Ротшильдов.

— О, я понимаю. Ваши родовые цвета — коричневый и тыквенно-оранжевый.

— эй! — Берни внезапно схватился за бортик и возбужденно посмотрел на жену. — Я тебе говорил? Сегодня утром звонил тренер из Палм-Спрингс. Та двухлетка, что мы купили, покрыла три фурлонга за сорок одну секунду.

Лейла Остерман опустила блокнот на колени и расхохоталась.

— Ты знаешь, это уж чересчур! И ты еще хочешь играть Достоевского!

— Не понимаю, что ты имеешь в виду... Ну, когда-нибудь...

— Конечно. А тем временем присматривался к Канзасу и занимайся своими лошадками.

Хмыкнув, Остерман вылез с другой стороны бассейна. Он снова подумал о Таннерах. О Джоне и Элис Таннер. Он дал их имена в Швейцарию. Цюрих проявил искренний энтузиазм.

Бернард Остерман напряженно размышлял. Как-то надо убедить жену.

Во время уикенда ему придется серьезно поговорить с Джоном Таннером.

Данфорт вышел в узкий передний холл своего дома в Джорджтауне и открыл дверь. Лоренс Фассет из Центрального Разведывательного Управления, улыбнувшись, протянул ему руку.

— Добрый день, мистер Данфорт. Эндрю позвонил мне из Маклина. Мы как-то раз встречались... но я уверен, что не помните. Для меня это честь, сэр.

Данфорт посмотрел на этого необычного человека и улыбнулся в ответ. Досье ЦРУ гласило, что Фассету сорок семь лет, но Данфорту показалось, что он куда моложе. Широкие плечи, мускулистая шея, гладкое лицо под коротким светлым ежиком: все это напомнило Данфорту, что близится его семидесятый день рождения.

— Конечно, я помню. Входите, пожалуйста.

Фассет вошел в холл, и его внимание привлекли несколько акварелей Дега на стенах. Он подошел поближе.

— Они в самом деле прекрасны.

— Так и есть. Вы в этом разбираетесь, мистер Фассет.

— О, нет. Я просто восторженный любитель... Моя жена была художницей. Нам пришлось провести немало времени в Лувре. ..

Данфорт знал, что не стоит интересоваться женой Фассета. Она была немкой и имела тесные связи с Восточным Берлином. Там она и была убита.

—- Да, да, конечно. Прошу вас вот сюда. Грувер ждет вас. Мы в патио смотрели программу Вудворда.

Двое мужчин вышли в небольшой дворик, вымощенный кирпичом. Джордж Грувер поднялся с места.

— Привет, Ларри. Дела вроде начинают двигаться.

— Похоже, что так. Я этого ждал.

— Как и все мы, не могу не сказать, — добавил Данфорт. — Выпьете?

— Нет, благодарю вас, сэр. Если вы не против, я бы хотел как можно скорее перейти к делу.

Трое мужчин сели вокруг керамического столика.

— Тогда давайте начнем с того места, на котором мы сейчас остановились, — сказал Данфорт. — Что представляет собой план неотложных действий?

Фассет слегка смутился.

— А я думал, что все было одобрено вами.

— О, я читал сообщения. Просто я хотел бы получить информацию из первых рук, от человека, который непосредственно занимается этим делом.

— Хорошо, сэр. Фаза первая завершена. Таннеры, Тремьяны и Кардоне — все в Сэддл-Уолли. Никаких отпусков у них не планируется, так что они будут на месте всю следующую неделю. Эту информацию подтверждают все наши источники. В городе тринадцать наших агентов, и три эти семьи находятся под постоянным наблюдением... все телефонные разговоры прослушиваются. Лос-Анджелес сообщил, что Остерманы вылетают в пятницу, рейсом номер 509, и прибывают в аэропорт Кеннеди в 4.50 по восточному времени. Обычно они сразу же берут такси и направляются в пригород. На сей раз за ними последует наша машина...

— А что, если они отойдут от привычного образа действии/ — прервал его Грувер.

— В таком случае они бы не летели на этом самолете. Завтра мы пригласим Таннера в Вашингтон.

— В данный момент он ни о чем не догадывается, не так ли? — осведомился Данфорт.

— Никоим образом, не считая патрульной машины, которую мы используем, если завтра утром он заартачится.

— Как, по-вашему мнению, он все это воспримет? — наклонился вперед Грувер.

— Думаю, он будет просто вне себя.

— Он может отказаться сотрудничать, — сказала Данфорт.

— Не похоже. Если я все ему выложу, у него не будет другого выхода.

Данфорт посмотрел на собранного мускулистого человека, который был преисполнен такой уверенности.

— Вы не сомневаетесь, что мы добьемся успеха, не так ли? Вы убеждены в этом?

— У меня есть для этого основания. — Фассет твердо встретил взгляд старика. Когда он продолжил, голос его обрел суховатую интонацию. — Они убили мою жену. Настигли ее в два часа утра на Курфюрстендам, пока я был «задержан». Она пыталась найти меня. Вы это знаете?

— Я читал досье. Примите мои искренние соболезнования.

— Мне не нужны ваши соболезнования. Эти приказы поступали из Москвы. И я доберусь до них. Я доберусь до «Омеги».

2

Выйдя из лифта, Таннер направился в свой кабинет по коридору, устланному толстым ковром. Около получаса он провел рядом с монитором, просмотрев запись Вудворда. Она подтвердила то, что сообщили газетные новости: Чарльз Вудворд сделал заместителя госсекретаря Аштона посмешищем.

Представляю себе, в каком состоянии находится сейчас куча людей в Вашингтоне, подумал он.

— Ну и шоу, не так ли? — сказала его секретарша.

— Гаси свет, как говорит мой сын. Не думаю, что нас ждут приглашения на обед в Белый дом. Звонил кто-нибудь?

Со всего города. Главным образом поздравляют. Я оставила все имена на вашем столе.

— Это приятно. Они пригодятся. Что-то еще?

Да, сэр. Дважды звонил человек из Федеральной комиссии по средствам коммуникации. По фамилии Фассет

— Кто?

— Мистер Лоренс Фассет.

Обычно мы имели дело с Кренстоном.

— Так я и подумала, но он сказал, что очень спешно.

Может быть, Государственный департамент собирается арестовать нас еще до заката солнца?

— Сомневаюсь. Скорее всего, они подождут пару дней, чтобы это не походило на сведение политических счетов.

— Вы лучше перезвоните ему. У этой комиссии вечно все важное и спешное.

Войдя в кабинет, Таннер сел за стол и пробежал поступившие послания. Он улыбнулся: даже его конкуренты были поражены.

Зажужжал телефон внутренней связи.

— Мистер Фассет на проводе, сэр.

— Благодарю. — Таннер нажал соответствующую кнопку. — Мистер Фассет? Простите, меня не было на месте, когда вы звонили.

— Это я должен извиниться, — сказал вежливый голос на другом конце. — Просто у меня сегодня напряженное расписание, а вы стоите первым номером.

— Что за проблемы?

— В общем-то, обычные, но довольно спешные, если коротко. Документы, которые вы представляли нам в мае, имеют некоторые пробелы.

— Что? — Джон припомнил разговор с Кренстоном из KСK несколько недель назад. В памяти всплыли слова Кренстона, что, мол, это совершенно несущественно. — Чего не хватает?

Первым делом, двух ваших подписей. На страницах семнадцатой и восемнадцатой. И есть некоторые неясности относительно ваших проектов вплоть до января.

Теперь Джон Таннер припомнил. Это была ошибка Кренстона. Страницы куда-то делись из папки, пересланной из Вашингтона за подписью Таннера, поэтому и не был полностью завершен проект на следующие месяцы.

Кренстон был вынужден признать, что он ошибся.

Если вы проверите, то убедитесь, что мистер Кренстон счел возможным обойтись без этих страниц, в силу чего и было несколько отложено окончательное решение по проекту. Он согласился с этим.

В Вашингтоне настала секундная пауза. Когда Фассет снова заговорил, в его голосе было уже чуть меньше вежливости.

— При всем уважении к мистеру Кренстону должен сказать, что у него не было Права принимать такие решения. Вы, конечно, осведомлены об этом. — Это был не вопрос, а утверждение.

— Подождите минутку. Ведь это сущая мелочь, не так ли?

— Не я устанавливаю правила. Я просто соблюдаю их. Уже два месяца ваша сеть работает с нарушением правил КСК. Мы не можем себе позволить согласиться с таким положением дел. Кто бы за это ни отвечал, это факт. Вы допустили нарушение. Так что давайте сегодня же разберемся с ним.

— Хорошо. Но я предупреждаю вас на тот случай, если ваши действия инспирированы Государственным департаментом. В таком случае наши адвокаты привлекут к суду за клевету.

— Я даже не представляю, что вы имеете в виду, не говоря уж о том, что мне не нравятся ваши инсинуации.

— А я думаю, что вы прекрасно все представляете. Шоу Вудворда вчера днем.

Фассет рассмеялся.

— Да, я слышал о нем. «Пост» расписал его во всех подробностях... Но я думаю, что вы можете успокоиться. Я дважды пытался связаться с вами еще в прошлую пятницу.

— В самом деле?

— Да.

— Минутку. — По внутренней сети Таннер связался с секретаршей. — Норма? Мистер Фассет звонил мне в пятницу?

Наступило краткое молчание, во время которого секретарша Таннера просматривала запись о вызовах в пятницу.

— Вполне возможно. Было два звонка из Вашингтона, оператор номер тридцать шесть просил вас связаться с округом Колумбия, если вы появитесь до четырех. Но вы до половины шестого были в студии.

— Вы спрашивали, кто звонил?

— Конечно. Но мне лишь сказали, что дело может подождать до понедельника.

— Спасибо. — Таннер вернулся к разговору с Фассетом. — Вы знаете номер оператора?

— Тридцать шесть. Из Вашингтона. Повторять вызов до четырех часов.

— Но вы не назвали себя и не представились, из какого вы агентства...

— Была пятница. И мне надо было пораньше уезжать. Неужели вы чувствовали бы себя лучше, если бы знали о срочном вызове, на который вы не можете ответить?

— О’кей, о’кей. Неужели нельзя было прибегнуть к помощи почты?

— Проститe, мистер Таннер. Мне в самом деле очень неудобно, но у меня были определенные инструкции. Вы представляете отнюдь не маленькую местную станцию. Документы должны были быть в порядке еще несколько недель тому назад... Кроме того, — тут Фассет снова засмеялся, не хотел бы я быть на вашем месте, если бы некоторые службы Государственного департамента обнаружили, что ради вас мы нарушаем правила... Это отнюдь не угроза. О ней не может быть и речи. Мы оба допустили ошибки.

Джон Таннер улыбнулся при этих словах. Фассет прав. С документами они в самом деле запоздали. И не имело смысла идти на риск бюрократических осложнений. Он вздохнул.

— Я постараюсь успеть на рейс в час дня и буду у вас в три или чуть позже. Где ваш офис?

— Я буду у Кренстона. Все бумаги будут у меня с собой, и не придется задерживать вас слишком долго.

— Хорошо. До встречи. — Положив трубку, Таннер набрал домашний номер.

— Привет, дорогой.

— Мне придется днем подскочить в Вашингтон.

— У тебя какие-то проблемы?

— Нет. «Обычные, но спешные», как мне сказали. Какие-то дела в КСК. Постараюсь успеть обратно с семичасовым рейсом. Просто я хотел, чтобы ты была в курсе: я запоздаю.

— Хорошо, дорогой. Хочешь, чтобы я тебя встретила?

— Нет, я возьму такси.

— Уверен?

— Еще бы. Я буду чувствовать себя куда лучше, зная, что компании придется выложить двадцать баксов за машину.

— Ты их вполне стоишь. Кстати, я читала отчеты о шоу Вудворда. Сплошные восторги.

— Это я и напишу у себя на груди. Таннер Триумфальный.

— Надеюсь, что так и будет, — тихо сказал Элис.

Она никак не могла отделаться от этого. С деньгами у них, в сущности, проблем не было, но Элис Таннер постоянно считала, что ее мужу недоплачивают. Это была единственная серьезная тема разговоров между ними.

— До вечера, Элис.

— Пока. Я люблю тебя.

Словно слыша молчаливые сетования своей жены и из уважения к ним, Таннер приказал, чтобы одна из репортерских машин через час отвезла его в Ла-Гуардию. Никто не возражал. Этим утром Таннер был подлинным триумфатором.

В течение последующих сорока пяти минут Таннер покончил с неотложными административными делами. Последним деловым указанием был звонок в юридический отдел компании.

— Мистера Гаррисона, будьте любезны... Это Энди? Джон Таннер. Я тороплюсь, Энди: мне надо успеть на самолет. Просто мне хотелось бы кое-что выяснить. К нам есть со стороны КСК какие-то претензии, о которых мне неизвестно. Какие-то пробелы? Я знаю, но Кренстон говорил, что... Конечно, я подожду. — Рассеянно играя телефонным шнуром, Таннер продолжал думать о Фассете. — Да, Энди, я на месте... Страницы семнадцать и восемнадцать. Подписи... понимаю. Ясно. Спасибо. Нет, больше проблем нет. Еще раз спасибо.

Положив трубку, Таннер медленно поднялся с кресла. Гаррисон подлил масла в костерок его смутных подозрений. Все это выглядело достаточно противоречиво и странно. Подбор документов, представленных в КСК, был совершенно полным, если не считать этих двух страниц из четвертой и пятой копий. Они были всего лишь дубликатами, ни для кого не представлявшими интереса, которые легко было ксерокопировать. Тем не менее эти страницы как-то исчезли из досье. Гаррисон прокомментировал ситуацию следующим образом:

— Я помню, Джон. Я послал тебе записку по этому поводу. Мне кажется, что кто-то сознательно похитил их оттуда. Но не могу представить, кому и зачем это понадобилось...

Не мог этого представить себе и Таннер.

3

К искреннему удивлению Таннера, Комиссия прислала лимузин, который ждал приземления его самолета.

Кабинет Кренстона был на шестом этаже здания КСК; время от времени тут собирались директора служб новостей крупнейших телекомпаний. Кренстон успешно делал карьеру — его уважали и на телестудиях, и меняющиеся представители администрации, — и поэтому Таннер почувствовал неприязнь к незнакомому ему Фассету, который мог сказать с таким высокомерием: «У Кренстона нет полномочий принимать такие решения».

Он никогда не слышал о Лоренсе Фассете.

Таннер открыл двери в приемную Кренстона. Она была пуста. Стол секретарши был девственно чист — ни блокнотов, ни карандашей, ни каких-либо бумаг. Свет горел только за дверями кабинета Кренстона. Они были приоткрыты, и он слышал тихое жужжание кондиционера. Портьеры были опущены, наверно, для того, чтобы солнечный свет не резал глаза. На стенку приемной упала тень обитателя кабинета, который направился к дверям.

— Добрый день, — сказал представший перед ним человек. Он был ниже Таннера на пару дюймов, скорее всего, пять футов и десять или одиннадцать дюймов, но очень широк в плечах. Светлые его волосы топорщились ежиком, и над широко расставленными глазами кустились выгоревшие брови. Он был примерно того же возраста, что и Таннер, но не подлежало сомнению, что физически он был куда крепче. Даже в его осанке — упругость сжатой пружины, подумал Таннер.

— Мистер Фассет?

— Совершенно верно. Прошу вас. — Вместо того чтобы отступить в сторону, пропуская Таннера в кабинет Кренстона, Фассет подошел к дверям приемной и запер их. — Я бы предпочел, чтобы нам не мешали.

— А в чем дело? — удивившись, спросил Таннер.

Лоренс Фассет обвел взглядом комнату.

— Да. Конечно. Я понимаю, что вы имеете в виду. Прошу вас, заходите. — Фассет, опередив Таннера, зашел в кабинет Кренстона. Шторы на обоих окнах, глядящих на улицу, были опущены до самого низа; стол Кренстона был так же чист, как и у секретарши, не считая двух пепельниц, по одной каждому. В центре полированной поверхности столешницы стоял маленький диктофон «Вулленсак», от которого тянулось два провода — один к креслу Кренстона, а другой— к креслу, стоящему напротив.

— Это диктофон? — спросил директор службы новостей, последовав за Фассетом в кабинет.

— Да, так и есть. Не хотите ли присесть?

Джон Таннер остался стоять. Когда он заговорил, в голосе его слышалась тихая ярость.

— Нет, я не сяду. Мне все это не нравится. Ваши методы какие-то странные, хотя, может быть, в них нет ничего странного. Если вы собираетесь фиксировать все, что я скажу, вам должно быть совершенно ясно, что я не промолвлю ни слова в отсутствие нашего адвоката.

Фассет теперь стоял за столом Кренстона.

— Все это не имеет никакого отношения к КСК. Когда я все объясню, вы поймете мои... методы.

— В таком случае объясняйтесь поскорее, потому что я должен уезжать. Я был вызван в КСК, чтобы представить наш проект часов вещания, который у меня с собой, и подписать две копии из досье, которые ваша контора отказалась высылать. Вы дали мне понять, что будете в кабинете Кренстона. Вместо этого я нахожу совершенно пустое помещение, которым, кажется, никто не пользуется... Я бы хотел услышать от вас исчерпывающее объяснение всего происходящего, или же через час вам придется говорить с нашим адвокатом. Если же вы таким образом пытаетесь применить какие-то репрессии к нашей компании, я вас ославлю от одного побережья до другого.

— Простите... Все это очень непросто.

— Так пусть будет просто!

— Постарайтесь понять. Кренстон в отпуске. Мы использовали его имя, потому что раньше вы имели с ним дело.

— Вы хотите сказать, что сознательно прибегли ко лжи?

— Да. Ключ к ситуации заключен во фразе, которую вы только что сказали... «Я был вызван в КСК», так кажется вы выразились? Могу ли я показать вам свое удостоверение? — Лоренс Фассет вынул из нагрудного кармана небольшую пластиковую карточку и протянул ее через стол.

Таннер взглянул на нее.

Удостоверение подтверждало, что Лоренс С. Фассет является сотрудником Центрального Разведывательного Управления.

Другой пластиковый квадратик разрешал Фассету посещать комплекс в Маклине в любое время дня и ночи.

— Что все это значит? Какое это имеет ко мне отношение? — Таннер вернул Фассету его удостоверения.

— В этом и есть причина появления диктофона. Разрешите, я кое-что покажу вам. Прежде чем я объясню, в чем дело, я должен задать ряд вопросов. Тут есть два выключателя, которые останавливают запись. Один у меня, а другой у вас. Если я задам вопрос, на который вы не захотите отвечать, вам останется только нажать на кнопку «стоп» и запись прекратится. С другой стороны, опять-таки только для вашей пользы, если я увижу, что речь идет о личных делах, которые не имеют к нам отношения, то тоже смогу остановить запись. Когда катушки стали вращаться, Фассет перегнулся через стол и, нажав кнопку рядом с Таннером, остановил их. — Видите? Очень просто. Я провел уже сотни таких бесед. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

— Похоже, что я попал на следствие, не получив повестки и не имея возможности посоветоваться! В чем дело? Если вы думаете, что вам удастся запугать меня, то вы просто с ума сошли!

— Дело в том, что мы должны быть совершенно уверены... И, в общем-то, вы абсолютно правы. Если бы мы хотели кого-нибудь запугивать, то прибегли бы к помощи такого омерзительного субъекта как Эдгар Гувер. Но даже он не может контролировать службу новостей телекомпаний.

Таннер посмотрел на этого вежливого человека из ЦРУ, стоящего за столом Кренстона. Фассет попал в точку. ЦРУ не может позволить себе работать столь грубо по отношению к любому, занимающему его положение.

— Что вы имеете в виду, говоря «мы должны быть совершенно уверены»? Вы же знаете, кто я такой.

— Когда вы получите представление о важности информации, которую я должен вам доверить, многое станет ясно. Исходя из этого, мы и принимаем такие меры предосторожности... Известно ли вам, что во время второй мировой войны был актер, точнее говоря, капрал английской армии, который изображал маршала Монтгомери на встречах самого высокого уровня в Африке, и даже одноклассники Монгомери по Сандхерсту ничего не заметили?

Директор службы новостей потянул за провод и поочередно нажал на кнопки «Пуск» и «Стоп». Катушки дернулись и снова остановились. В Таннере росло любопытство, смешанное с беспокойством. Он сел.

— Валяйте. Но только помните: в любую секунду, когда мне захочется, я выключаю эту машинку и ухожу.

— Понимаю. Это ваше право, пока мы не приступили к делу.

— Что вы хотите этим сказать? Не говорите загадками.

— Доверьтесь мне. И вы все поймете. — Прямой и откровенный взгляд Фассета достиг своей цели.

— Ладно, — сказал Таннер.

Человек из ЦРУ взял папку и раскрыл ее. Затем он включил диктофон на запись.

— Ваше полное имя Джон Реймонд Таннер?

— Неправильно. Мое подлинное имя Джон Таннер. Реймондом я был назван при крещении, и это не записано в моем свидетельстве о рождении.

Фассет по другую сторону стола улыбнулся.

— Очень хорошо.

— Благодарю вас.

— В настоящее время вы живете в Сэддл-Уолли, штат Нью-Джерси, на Орчард-драйв, 22.

— Да.

— Вы родились 21 мая 1924 года в Спрингфилде, Иллинойс, и ваши родители — Лукас и Маргарет Таннер?

— Да.

— Когда вам было семь лет, ваша семья переехала в Сан-Матео в Калифорнии?

— Да.

— С какой целью?

— фирма моего отца перевела его в Северную Калифорнию. Он ведал личным составом в цепи магазинов фирмы «Брайант».

— Вы жили в хороших условиях?

— Вполне нормальных.

— Вы получили образование в системе общественных школ Сан-Матео?

— Нет. После второго года обучения в старших классах общественной школы Сан-Матео я был переведен в частную школу, где и провел последние два года. В уинстонской подготовительной.

— После ее окончания вы поступили в Станфордский университет?

— Да.

— Были ли членом каких-то студенческих братств или клубов?

— Да. Братство Альфа Каппа. Общество «Трейлон-ньюс», остальное просто не могу припомнить... В клубе любителей фотографии, но утверждать не берусь. Я работал в студенческом журнале, но уволился.

— Причина?

Таннер посмотрел на человека из ЦРУ.

— Да, была причина. Я резко протестовал против обращения с американцами японского происхождения. Против концлагерей, куда их загнали. Мой журнал поддерживал их. И мое неприятие по-прежнему в силе.

Фассет снова улыбнулся.

— Вам пришлось прервать образование?

— Многим пришлось это сделать. Я пошел в армию в конце второго года обучения.

— Где вы проходили подготовку?

— Форт Беннингс в Джорджии. Пехота.

— Третья армия? Четырнадцатая дивизия?

— Да.

— Вы проходили службы на европейском театре военных действий?

— Да.

— И дослужились до лейтенанта?

— Да.

— Я вижу, у вас есть несколько наград.

— Это за действия в составе группы или батальона.

— Три недели вы были в госпитале в Сен-Ло. Вы там оказались из-за ранения?

Таннер несколько смутился.

— Вы отлично знаете, что нет. В моем досье нет «Пурпурного сердца», — тихо сказал он.

— Можете вы прояснить ситуацию?

— Я вылетел из джипа по дороге в Сен-Ло. Смещенный перелом бедра.

Оба собеседника улыбнулись.

— Вы были демобилизованы в июле 1945 года и в следующем сентябре вернулись в Станфорд?

— Так и есть... Чтобы облегчить вашу задачу, сразу же скажу, что я переключился на журналистику и в 1947 году получил степень бакалавра искусств.

Лоренс Фассет не отрываясь смотрел в папку перед ним.

— Вы довольно рано женились на некой Элис Макколл?

Нажав на кнопку, Таннер выключил диктофон.

— Вот тут я могу покинуть вас.

— Расслабьтесь, мистер Таннер. Это просто идентификация... Мы не придерживаемся теории, что за грехи отцов должны отвечать их дочери. Нас устроит просто ответ «да» или «нет».

Таннер снова включил запись.

— Совершенно верно.

В эту секунду Фассет нажал кнопку «стоп».

Увидев, что катушки замерли, Таннер поднял глаза на человека из ЦРУ.

— Мои следующие два вопроса имеют отношение к обстоятельствам вашей женитьбы. Я предполагаю, что вы не захотите отвечать на них.

— Вы совершенно правильно предполагаете.

— Поверьте, они не так уж существенны.

— Скажи вы мне обратное, я бы тут же ушел.

Элис и так уже досталось. И Таннер не хотел, чтобы кто-либо касался обстоятельств личной трагедии его жены.

Фассет опять включил диктофон.

— У вас с миссис Элис Мак... Таннер двое детей. Мальчику Реймонду теперь тринадцать лет, а девочке Джанетт — восемь.

— Моему сыну двенадцать лет.

— День рождения у него послезавтра. Но вернемся несколько назад. После окончания учебы сначала вы стали работать в «Сакраменто дейли ньюс».

— Репортером. Правщиком, корреспондентом, кинокритиком и свободным охотником, когда позволяло время.

— Вы имели дело с газетой в Сакраменто три с половиной года, а затем получили предложение от «Лос-Анджелес тайме»?

— Нет. Я был в Сакраменто... два с половиной года, порой в течение года работая на «Сан-Франциско кроникл», и лишь потом я получил работу в «Таймс».

— В «Лос-Анджелес таймс» вы успешно работали как репортер-расследователь...

— Мне везло. Я предполагаю, вы имеете в виду мою работу, связанную с операциями в порту Сан-Диего.

— Так и есть. Вы были представлены на Пулитцеровскую премию, насколько мне известно.

— Я не получил ее.

— И затем вы поднялись до редактора в «Таймс»?

— Помощник редактора. Ничего особенного.

— Вы оставались в «Таймс» примерно пять лет...

— Скорее, шесть, я думаю.

— До января 1958 года, когда вы перешли в «Стандарт-мючуэл» в Лос-Анджелесе?

— Верно.

— Вы оставались там в штате до 1963 года, когда вас перевели в Нью-Йорк. С тех пор вы получали несколько повышений в должности?

— Я прибыл на Восточное побережье, как редактор семичасовой программы новостей. Специализировался на документальной журналистике, пока не достиг сегодняшнего положения.

— Какого именно?

— Директор отдела новостей.

Лоренс Фассет захлопнул папку и выключил диктофон. Откинувшись на спинку кресла, он улыбнулся Джону Таннеру.

— Не так страшно, не правда ли?

— Вы хотите сказать, что это все?

— Нет, не... это, а завершение раздела по установлению личности. Вы его прошли. Количество неправильных ответов столь незначительно, что можно считать — тест вы выдержали.

— Что?

— Все это, — Фассет хлопнул по папке, — собрано следственным отделом. Высоколобые ребята садятся рядом с ребятами -в бородах и всю эту штуку прогоняют через компьютеры. Вы не можете ответить совершенно правильно на все вопросы. В таком случае становится ясно, что вы все вызубрили наизусть... Например, вы работали в «Сакраменто дейли ньюс» три года день в день. Не два с половиной и не три с половиной. Ваша семья переехала в Сан-Матео, когда вам было восемь лет и два месяца, а не семь лет.

— Черт бы меня побрал...

— Откровенно говоря, даже если бы вы ответили на все совершенно точно, мы все равно пропустили бы вас. Но я очень рад убедиться, что вы совершенно нормальный человек. Мы должны были зафиксировать все это на ленте... А теперь, я боюсь, наступает самая неприятная часть.

— Неприятная по сравнению с чем? — спросил директор службы новостей.

— Просто неприятная... Теперь я должен включить диктофон. — Сделав это, он положил перед собой лист бумаги. — Джон Таннер, я должен проинформировать вас, что все, о чем буду говорить с вами, идет по разряду информации высшей секретности. Передача кому-либо этой информации может самым серьезным образом послужить против интересов правительства Соединенных Штатов. Следовательно, вы предупреждены, что данная информация находится под защитой Закона о национальной безопасности, глава восемнадцатая, параграф семьсот девяносто три, в соответствии с которыми вы будете привлечены к ответственности за нарушение правил секретности... Все ли ясно из того, что я сказал?

— Да... Тем не менее я не связан никакими обязательствами и не подлежу ответственности.

— Я учитываю это. И предполагаю в три этапа познакомить вас с достаточно секретной информацией. По завершении первого и второго этапов вы сможете отказаться от продолжения этого разговора и нам останется только полагаться на вашу тактичность и верность правительству, которые не позволят вам проговориться о предмете разговора. Если же вы согласитесь перейти к третьему этапу нашей беседы, который имеет к вам отношение, вы тем самым примете на себя такую же ответственность, как работники правительственных служб, и, в соответствии с Актом о национальной безопасности, будете подвергнуты судебному преследованию в случае нарушения вышеупомянутых правил секретности. Вам это ясно, мистер Таннер?

Прежде чем ответить, Таннер застыл на месте. Он глянул на вращающиеся катушки диктофона и перевел взгляд на Фассета.

— Ясно-то ясно, но черт меня побери, если я соглашусь на это. У вас не было никаких прав вызывать меня сюда под фальшивым предлогом, а потом ставить мне условия, по которым меня могут отдать под суд.

— Я не требую от вас согласия, а всего лишь четкого понимания того, что я сказал.

— Если вы мне угрожаете, можете отправляться к черту.

— Я всего лишь четко изложил вам ситуацию, в которой мы находимся. Разве это угроза? Разве не тем же вы занимаетесь каждый день, обговаривая условия соглашений? Пока вы не дали мне согласие выслушать то, что я хочу вам сказать, вы можете в любое время выйти отсюда. Неужто вам это кажется нелогичным?

Таннер прикинул, что определенная логика здесь в самом деле присутствует. Теперь он почувствовал желание удовлетворить вспыхнувшее в нем любопытство.

— Раньше вы сказали, что в любом случае все это не имеет отношения к моей семье? К моей жене?.. Или ко мне?

— Мои заверения остались на этой ленте. — Фассет отметил, что Таннер добавил: «Или ко мне?», словно спохватившись. Он защищал свою жену.

— Тогда валяйте.

Поднявшись со стула, Фассет подошел к портьерам.

— Кстати, вы можете и не сидеть на одном месте. Микрофоны хоть и миниатюрные, но обладают высокой чувствительностью.

— Я посижу.

— Как вам угодно. Несколько лет назад до нас донеслись слухи, будто операции советского КГБ могут оказать разрушительное воздействие на американскую экономику, что скажется на всех без исключения. Мы попытались нащупать следы их, что-то выяснить. Нам это не удалось. Были лишь слухи. Русские окружили это тайной почище, чем свои космические секреты.

Затем в 1966 году сбежал офицер восточногерманской разведки. От него мы получили первые конкретные данные об этой операции. Он сообщил нам, что разведслужбы Восточной Германии установили контакты с агентами на Западе, или с сетью агентов, известных как «Омега». Мне потребуется около минуты, чтобы дать вам зашифрованные географические названия... или не стоит. «Омега» регулярно поставляла секретные данные разведке Восточной Германии. Затем два вооруженных курьера, соблюдая строжайшую секретность, летели в Москву.

Функции, возлагавшиеся на «Омегу», были так же стары, как и сама разведка, но в наши дни существования огромных корпораций и конгломератов они оказались очень эффективны... «Омега» ныне представляет книгу Страшного Суда.

— Что?

— Книгу Страшного Суда. Ее список составляют сотни, а теперь, может, и тысячи имен людей, которых поразит чума. На этот раз не бубонная, а чума шантажа. Мужчины и женщины в этом списке — это, как правило, те, кто принимают ключевые решения. Если удастся их купить, это будет означать обладание огромной властью. Всего лишь сорок или пятьдесят человек из них, действуя по согласованному плану, смогут ввергнуть всю нашу экономику в хаос.

— Я ничего не понимаю. Почему они будут этим заниматься? Что их заставит?

— Я сказал вам. Шантаж. У каждого из этих людей есть какое-то слабое, уязвимое место, и можно пустить в ход любой из тысячи способов использовать его. Сексуальные отклонения; отступление от законов; некорректные сделки; уклонение от уплаты налогов; биржевые махинации. Данные, собранные в этой «книге», касаются многих и многих людей. Мужчин и женщин, чьи деловые и профессиональные репутации и даже семейные отношения будут непоправимо разрушены. Даже если они будут сопротивляться.

— Вы говорите о мире бизнеса лишь в общих чертах, и я не уверен, что вы точны. Во всяком случае, если судить по вашим словам. О хаосе в экономике пока не может быть и речи.

— Неужто? Фонд Крауфорда провел скрытое расследование, касающееся ведущих фигур в индустрии Соединенных Штатов с 1925-го по 1945-й годы. Прошло четверть века, но результаты его до сих пор закрыты. В результате изучения выяснилось, что тридцать два процента финансовой мощи корпораций получено сомнительным, если не вообще незаконным, путем. Тридцать два процента!

— Не могу этому поверить. В таком случае общество должно было бы знать об этом.

— Невозможно. Исключено. Это вызвало бы массовое жертвоприношение... А сегодня мы имеем дело с конгломератами в бизнесе. Возьмите любую газету. Откройте страницу финансовых новостей и почитайте о махинаторах. Посмотрите, какие в их адрес выдвигаются обвинения, и как они опровергают их. Да это же настоящий кладезь для «Омеги». Полный список кандидатов. Никто из этой публики не существует в глубоком вакууме. Ни один из них. Тут и странные займы, и биржевые операции, для проворачивания которых используют симпатичных девушек. «Омеге» стоит только найти нужного человека, надавить на него, и — подставляй ведро, куда хлынет слизь и грязь. И это не так трудно. Просто надо действовать точно и аккуратно. И тогда достаточно лишь припугнуть человека.

Таннер отвел глаза от этого светловолосого человека, который говорил с такой убежденностью. И с такой небрежной доверительностью по отношению к нему.

— Мне бы не хотелось думать, что вы правы.

Внезапно Фассет перегнулся через стол и выключил диктофон. Катушки остановились.

— А почему бы и нет? Речь идет не столько о сравни-, тельно безобидной информации, сколько о том, как она используется. Вот взять, например, вас. Предположим, только предположим, что в газете Сэддл-Уолли опубликована история, рассказывающая о происшествии, которое случилось двадцать с чем-то лет назад в окрестностях Лос-Анджелеса. Ваши дети ходят тут в школу, ваша жена пользуется уважением в обществе... И как долго, по вашему мнению, вы еще сможете жить тут?

Таннер вскочил с кресла и перегнулся через стол, оказавшись лицом к лицу с человеком, который был ниже его ростом. Он был в такой ярости, что у него дрожали руки. Он заговорил тихо, еле слышно, но чеканя каждое слово:

— Это клевета!

— Это «Омега», мистер Таннер. Расслабьтесь, я ведь только высказал предположение. — Фассет снова включил диктофон и продолжил, а Таннер устало опустился обратно в кресло. — «Омега» существует. И этим я хотел бы завершить... часть первую нашего разговора.

— И что теперь?

Фассет занял место за письменным столом. Он потушил сигарету, а Таннер залез в карман и вытащил пачку.

— Теперь нам стало известно, что «Омега» составила некое расписание действий. Дата начала хаоса... Я не скажу ничего для вас нового, если признаю, что мое агентство часто занимается обменом некоторых людей с Советами.

— Это мне ‘известно.

— Один из наших на двоих или троих оттуда — это нормально...

— Это я тоже знаю.

— Двенадцать месяцев назад на албанской границе состоялся подобный обмен. Торговля шла сорок пять дней. Я здесь потому, что был там. Во время обмена наша команда как-то сошлась поближе кое с кем из советских спецслужб. Чтобы вам была понятна их характеристика, я бы назвал их умеренными. Такими же, как и наши.

— Я знаю, против чего выступают наши умеренные. Но советские?..

— Против того же самого. Только вместо Пентагона и военно-промышленного комплекса — у них сторонники твердой линии в Президиуме — милитаристы.

— Понимаю.

— Мы получили информацию, что советские милитаристы наметили дату претворения в жизнь последней фазы операции «Омега». В этот день план начнет воплощаться в жизнь. Сотни неизвестных нам, но влиятельных лиц в деловом мире Америки столкнутся с угрозами уничтожения и личного, и финансового положения, если они не будут следовать приказам, которые им поступят. Результатом — огромный финансовый кризис. И, вполне возможно, экономическая разруха... Это истина. На этом мы завершим первую часть.

Бросив сигарету, Таннер встал и начал расхаживать вдоль стола. — Есть ли у меня право уйти отсюда после получения этой информации?

— Вы можете это сделать.

— Вы слишком далеко зашли. Клянусь Господом, слишком далеко!... Диктофон работает. Продолжайте.

— Очень хорошо. Итак, часть вторая. Мы знаем, что «Омега» предпочитает примерно один и тот же тип людей, которые должны стать объектами их внимания. Так и должно быть, иначе все их попытки контактов не состоятся и им не удастся найти уязвимые места. В общих чертах мы знаем, что нам надо искать. Людей, которые могут проникнуть в большие компании, которые работают в них или на них, которые поддерживают связи с намеченными субъектами... Как я раньше упоминал, «Омега» — это кодовое наименование для сети или группы агентов. Есть и географическое кодовое наименование, под которым скрывается, скажем, торговая палата или расчетная контора для сбора информации. Стекаясь из разных источников, она проверяется, после чего превращается в секретные оперативные данные. Трудно дать точный перевод географического кодового наименования для «Омеги», но точнее всего будет «Порванный... ремень» или «Козья шкура».

— «Порванный ремень»? — Таннер потянулся к своей сигарете.

— Да. Вспомним, что нам это стало известно больше трех лет назад. После восемнадцати месяцев неустанных поисков мы выяснили, что «Порванный ремень» должен располагаться в одной из одиннадцати точек, разбросанных по стране...

— И одна из них — Сэддл-Уолли в Нью-Джерси?

— Не забегайте вперед.

— Я прав?

— В каждой из этих общин мы разместили своих агентов, — продолжал человек из ЦРУ, не обратив внимания на вопрос Таннера. — Нам пришлось проверить тысячи и тысячи граждан — весьма дорогое удовольствие, — и чем дальше мы продвигались, тем яснее становилось, что «Порванный ремень» расположен в деревушке Сэддл-Уолли. Это была очень кропотливая работа. Изучение водяных знаков на бумаге, анализ образцов пыли, которые нам доставил в запечатанных конвертах офицер из восточногерманской разведки после своего бегства, тысячи других данных, которые надо было проверять и перепроверять... Но, главное, надо было получить информацию о резидентах...

— Думаю, вам лучше было бы перейти прямо к сути дела.

— Решение придется принимать вам. Я всего лишь изложил вам вторую часть повествования. — Поскольку Таннер промолчал, Фассет продолжил: — Ваше положение позволяет вам оказать ЦРУ неоценимую помощь. Включившись в одну из самых тонких операций в нынешних советско-американских отношениях, вы можете сделать то, что никому больше не под силу. Может, на вас произведет впечатление, хотя вы и так должны были из моих слов обо всем догадаться, что представители «умеренных» с обеих сторон в данный момент работают рука об руку.

— Уточните, пожалуйста.

— Только фанатики считают, что можно пойти на прямое вторжение. Это несет равную опасность для обеих сторон. В Политбюро идет отчаянная борьба силового характера. Ради нашего и всеобщего блага «умеренные» должны одержать в ней верх. Один из путей способствовать им — это раскрыть хотя бы часть плана «Омега» и сорвать намеченную дату.

— Каким образом я могу что-то сделать?

— Вы знаете «Омегу», мистер Таннер. Вы отлично знаете «Омегу».

У Таннера перехватило дыхание. На долю секунды ему показалось, что остановилось сердце. Он почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Его даже чуть затошнило.

— Считаю, что ваше утверждение не имеет ничего общего с действительностью.

— Будь я на вашем месте, я бы тоже так считал. Тем не менее это так.

— И я могу считать, что мы подошли к концу второго этапа?.. Вы подонок! Вы сукин сын! — Таннер с трудом справлялся с голосом, который все время сбивался на шепот.

— Можете называть меня как вам угодно. Можете ударить меня, если хотите. Сдачи я вам не дам... все это я уже пережил.

Вскочив с кресла, Таннер прижал ладони ко лбу. Отвернувшись от Фассета, он потом резко развернулся к нему снова.

— А вы допускаете, что можете ошибиться? — прошептал он. — А вы допускаете, что ваши чертовы идиоты могли сделать ошибку?

— Это исключено... Мы не можем утверждать, что полностью вычислили «Омегу». Но, по крайней мере, кое-что

мы определили. И вы находитесь в уникальном положении.

Таннер подошел к окну и попытался отдернуть занавес.

— Не трогайте его! Опустите занавес! — Фассет выскочил из кресла, схватив одной рукой Таннера за кисть, а другой за шнур от портьеры. Таннер посмотрел в глаза агенту.

— И, выйдя отсюда, я так и буду жить с тем, что вы мне поведали? Так и не зная, кто приходит ко мне в дом, с кем я говорю на улице! Жить, зная, что кто-то может навести прицел на окно, когда я отдеряу занавеси?

— Не стоит излишне драматизировать. Это всего лишь предосторожности.

Таннер вернулся к столу, но не сел.

— Черт бы вас побрал, — тихо сказал он. — Вы отлично понимаете, что теперь я не могу уйти...

— Вы принимаете условия?

— Принимаю.

— Тогда я должен попросить вас подписать это заявление. — Он вынул из папки лист бумаги и положил его перед Таннером. В нем кратко излагалась суть наказания за нарушение Закона о национальной безопасности. «Омега» упоминалась в неопределенных выражениях, типа «Экспонат А», но из записи все было ясно. Таннер нацарапал свое имя и встал, выжидающе глядя на Фассета. — Теперь я задам вам ряд вопросов. — Фассет взял папку и открыл ее на последней странице. — Знакомы ли вы с лицами, которых я перечислю? Ричард Тремьян и его жена Вирджиния... Отвечайте, пожалуйста.

Не в силах прийти в себя от изумления, Таннер тихо ответил:

— Знаком.

— Джозеф Кардоне, урожденный Джузеппе Амбруццио Кардионе, и его жена Элизабет?

— Да.

— Бернард Остерман и его жена Лейла?

— Да.

— Громче, пожалуйста, мистер Таннер.

— Я сказал — да!

— Теперь я должен вас проинформировать, что одна, две или все три перечисленные пары имеют самое прямое отношение к операции «Омега».

— Вы сошли с ума! Вы рехнулись!

— Увы... Я говорил об обмене на албанской границе. Нам стало известно, что эта «Омега» — «Порванный ремень» действует где-то в пригороде Манхеттена, что было подтверждено и нашим анализом. «Омега» включает в себя пары мужчин и женщин, фанатично преданных милитаристской политике советских экспансионистов. Этим парам очень хорошо платят за службу. У перечисленных пар — у Тремьянов, Кардоне и Остерманов — в настоящее время имеются тайные закодированные счета в Цюрихском банке в Швейцария, где лежат весьма значительные суммы, о которых они никогда не сообщали.

— Вы caми не понимаете, что говорите!

— Даже допуская возможность совпадения — все пары были тщательно проверены, — мы пришли к мнению, что вас используют как очень удачное прикрытие для «Омеги». Вы журналист, человек вне всяких подозрений. Мы не утверждаем, что все три пары вовлечены в эту ситуацию. Вполне возможно, что одну или, скажем, две пары используют как прикрытие, как приманку, подобно вам. Но сомнительно. Все доказательства — счета в Швейцарии, профессии, не совсем обычные обстоятельства, связанные с вашей компанией, — указывают на то, что тут действует ячейка.

— Тогда почему вы не причисляете меня к ней? — в полном отупения спросил Таннер.

— Вся ваша жизнь, начиная с рождения, была исследована профессионалами с микроскопической дотошностью. И если мы ошибаемся относительно вас, то просто не имеем права заниматься своим делом.

Таннер, чувствуя полное изнеможение, опустился в кресло.

— Так что вы хотите от меня? Что я должен делать?

— Если наша информация верна, Остерманы прилетают в пятницу на Восточное побережье и остаются на уикенд с вами и вашей семьей. Это верно?

— Это было верно.

— Ничего не меняйте. Не меняйте положение дел.

— Теперь это невозможно...

— Есть только один путь, которым вы можете помочь нам. Всем нам.

— То есть?

— Мы считаем, что сможем накрыть «Омегу» во время этого уикенда. Если вы поможете нам. Без вас у нас ничего не получится.

— Каким образом?

— До приезда Остерманов остается четыре дня. Все это время наших подозреваемых — Остерманов, Тремьянов и Кардоне — будут держать в состоянии нервного напряжения. В доме у каждой пары будут раздаваться непонятные телефонные звонки, будут приходить телеграммы из Цюриха, происходить случайные встречи с незнакомыми людьми в ресторанах, в коктейль-барах и на улицах. Смысл всех этих действий в том, чтобы им стало ясно: Джон Таннер — не тот, за кого он себя выдает. Вы — кто-то другой. Возможно, двойной агент, или информатор Политбюро, или добросовестный работник моей организации. Информация будет к ним поступать достаточно странная для того, чтобы вывести их из равновесия.

— И сделать мою семью мишенью? Я не позволю! Они убьют нас!

— Вот на это они никогда не пойдут.

— А почему бы и нет? Если все, что вы говорите, правда — а я убежден, что так и есть. Я знаю этих людей.

— В таком случае вообще нет никакого риска.

— Почему?

— Если они — любая пара или же все — не имеют отношения к «Омеге», они будут вести себя совершенно нормально. Они сообщат об инцидентах, которые будут с ними происходить, в полицию или ФБР. И мы это будем знать. Если одна или две пары обратятся с таким сообщением, а другая, или другие, этого не сделают, мы будем знать, кто является «Омегой».

— И... ну, предположим, вы правы. И что тогда? Какие вы можете дать мне твердые гарантии?

— Тут есть несколько факторов. Рассчитаны на «защиту от дурака». Я говорил вам, что «информация» относительно вас будет носить фальшивый характер. Кто бы ни был «Омегой», они пустят в ход свои источники и проверят данные через Кремль. Наши союзники там тоже подготовлены. Они перехватят запрос. Информация, которую «Омега» получит из Москвы, будет содержать чистую правду. Правду, которая существовала до этого дня. Вы просто Джон Таннер, директор службы новостей и не имеете никакого отношения ни к каким тайнам. Остальное добавление будет играть роль приманки. Тем, кто будет проверять вас, Москва сообщит, чтобы присмотрелись к другим парам. Они могут быть перебежчиками. Мы внесем раскол. И тут, на пике конфронтации, мы и выйдем на сцену.

— Что-то слишком легко. И просто.

— Любая попытка покушения на вас или вашу семью подвергнет опасности всю операцию «Омега». А они не захотят пойти на такой риск. Слишком много сил вложено.

Я же вам сказал, что они фанатики. А дата начала операции «Омега» примерно через месяц.

— Звучит не очень ободряюще.

— Есть кто-что еще. К каждому члену вашей семьи будет приставлено как минимум по два вооруженных агента. Они будут с вами двадцать четыре часа в сутки. Ни один из них не отдалится от вас больше чем на пятьдесят ярдов. В любое время суток,

— Теперь я окончательно понял, что вы не в себе. Вы не представляете, что такое Сэддл-Уолли. Стоит только там появиться незнакомцу, на него тут же обращают внимание! У нас муха не пролетит незамеченной.

Фассет улыбнулся.

— В настоящий момент в Сэддл-Уолли тринадцать наших людей. Тринадцать. Они привычные обитатели вашей общины.

— Боже милостивый! — тихо сказал Таннер. — Похоже, для нас наступает 1984-й[1], не так ли?

— Сегодня нам часто приходится вспоминать об этом.

— И выбора у меня нет, не так ли? Да, выбора у меня нет. — Он ткнул пальцем в диктофон и на заявление, лежащее на столе рядом. — Я на крючке, не так ли?

— Мне кажется, вы снова излишне драматизируете ситуацию.

— Нет, никоим образом. Я ничего не драматизирую... Я должен буду делать то, что вы хотите от меня, не так ли? Я должен пройти через это... Единственная возможность, которая мне предоставлена — это исчезнуть... и стать преследуемой дичью. За которой будете охотиться вы и, если вы правы, эта самая «Омега».

Фассет откровенно посмотрел Таннеру в глаза. Таннер говорил сущую правду, и оба они знали это.

— Это всего лишь шесть дней. Шесть дней из всей жизни.

4

Он с трудом осознавал, что летит из аэропорта Даллес в Ньюарк. Он не устал, но был напуган. Лихорадочно перескакивал с одного образа на другой, и картинки стремительно сменяли друг друга. Джон видел острый испытующий взгляд Лоренса Фассета, сидящего за диктофоном с вращающимися катушками, слышал тембр его голоса, задававшего какие-то невероятные вопросы; постепенно голос становился все громче и громче.

«Омега!»

И лица Берни и Лейлы Остерман, Дика и Джинни Тремьян, Джоя и Бетти Кардоне.

Все это не имело никакого смысла. Он оказался в Ньюарке, внезапно на него свалился весь этот кошмар, и он с трудом вспомнил, как передавал Лоренсу Фассету какие-то бумаги компании и подписывал отсутствующие листки из досье.

Он знал, что ничего не сможет сделать.

Часовая поездка из Ньюарка в Сэддл-Уолли прошла в молчании; водитель, получив щедрые чаевые, понял, что пассажир на заднем сиденье не расположен к разговорам, потому что всю дорогу курил и не ответил даже на вежливый вопрос, как прошел полет.

Когда на щит упали лучи фар машины, Таннер взглянул на него. И когда щит пролетел мимо, в уме у него крутились только два слова «Порванный ремень».

Невероятно.

Через десять минут такси подъехало к его дому. Он вылез и рассеянно протянул водителю сумму, о которой они договорились.

— Спасибо, мистер Таннер, — сказал водитель, перегибаясь через сиденье, чтобы взять деньги.

— Что? Что вы сказали? — резко повернулся к нему Джон Таннер.

— Я сказал: «Спасибо, мистер Таннер».

Таннер, схватившись за ручку двери, со всей силой рванул ее на себя.

— Откуда вы знаете мое имя? Отвечайте, откуда вы узнали мое имя.

Таксист увидел капли пота, выступившие на лице пассажира, и сумасшедший взгляд его глаз. Тронулся, подумал водитель. Он незаметно опустил левую руку до пола. Там у него всегда лежал обрезок свинцовой трубы.

— Слышь, парень, —- сказал он, осторожно обхватывая трубу пальцами. — Если ты не хочешь, чтобы кто-то знал твое имя, сними надпись с лужайки.

Сделав шаг назад, Таннер глянул из-за плеча. Посреди газона, покачиваясь на цепи, висел железный фонарь. А под ним была ярко освещенная надпись:

Он видел и этот фонарь, и эти слова тысячу раз. «Таннеры, 22, Орчард-драйв». В эту секунду ему показалось, что он никогда раньше их не видел.

— Прости, приятель. Я слегка не в себе. Терпеть не могу летать. — Он захлопнул дверцу, а шофер стал поднимать стекло.

— Тогда вам надо ездить на поездах, мистер, — вежливо сказал он. — Или гуляйте себе на здоровье!

Такси рвануло с места, а Таннер, повернувшись, посмотрел на дом. Открылась дверь, оттуда выскочила собака, встречая его. Жена стояла в освещенном холле, и он мог видеть ее улыбку.

5

Белый французский телефон с приглушенным звоночком издал сигнал не менее пяти раз. Лейла сквозь сон подумала, что глупо было его ставить на столик рядом с Берни. Его он разбудить не может, а просыпается она.

Она толкнула мужа локтем в ребро.

— Мой дорогой... Берни, Берни! Телефон...

— Что? — Остерман открыл глаза и смутился. — Телефон? О, эта чертова штука. Кто его только может услышать?

Пошарив в темноте, он нащупал тонкую ручку.

— Да?.. Да, это Бернард Остерман... Междугородный? — Он прикрыл трубку ладонью и привалился к изголовью, повернувшись к жене. — Сколько сейчас времени?

Лейла включила лампу на ночном столике и бросила взгляд на часики. — Три тридцать, Господи!

— Скорее всего, какой-нибудь сукин сын из гавайской серии. Там еще нет полуночи. — Берни прислушался к голосу в трубке. — Да, оператор, я жду... Это очень издалека, дорогая. Если это в самом деле Гавайи, они думают, что я сижу за пишущей машинкой. Им ничего не вбить в голову... Алло, оператор? Поторопитесь, пожалуйста!

— Ты говорил, что хотел бы видеть эти острова, на которых не было бы мундиров, помнишь?

— Прости... Да, оператор, это и есть Бернард Остерман, черт возьми! Да? Да? Спасибо, оператор... Алло?! Я вас еле слышу. Алло?.. Да, так лучше. Кто это?.. Что? Что вы говорите?.. Кто это? Как вас зовут? Я вас не понимаю... Да, я слышу, но не понимаю... Алло?.. Алло! Минутку! Я сказал, подождите минуту!

Остерман резко поднялся и спустил ноги на пол. Одеяло потянулось за ним и упало. Он начал стучать по рычагу аппарата.

— Оператор! Оператор! Вот, черт возьми, отключилось!

— Кто это был? Почему ты кричал? Что они тебе сказали?

— Он... этот сукин сын бурчал что-то неразборчивое. Он сказал... он сказал, чтобы мы, мол, последили за дубильщиком. Вот что он сказал. Он постарался, чтобы я разобрал эти слова. Дубильщик. Что это, черт возьми, значит?

— Что именно?

— Да дубильщик! Он все время повторял это слово!

— Совершенно непонятно... Это в самом деле были Гавайи? Оператор сказал, откуда поступил звонок?

Остерман посмотрел на свою жену. В спальне стояла полутьма.

— Да, сказал, я четко расслышал. Звонок был из-за моря... Из Лиссабона. Лиссабона в Португалии.

— Мы никого не знаем в Португалии!

— Лиссабон, Лиссабон, Лиссабон... — Остерман продолжал тихо повторять про себя это название. — Лиссабон. Это ничего не значит...

— Что ты имеешь в виду?

— Дубильщик...[2]

— Тан... тан... Таннер. Неужели это Джон Таннер? Джон Таннер!

— Дело не в этом...

— Это Джон Таннер, — тихо сказала Лейла.

— Джонни?.. Что он имел в виду — «следите за ним»? Почему мы должны наблюдать за ним? Почему для этого надо было звонить нам в половине четвертого утра?

Сев, Лейла потянулась за сигаретой.

— У Джонни есть враги. В порту Сан-Диего его по-прежнему терпеть не могут.

— Сан-Диего — это понятно! Но Лиссабон?

— На прошлой неделе «Дейли варьете» сообщила, что мы отправляемся в Нью-Йорк, — продолжала Лейла, глубоко затягиваясь. — И что мы, скорее всего, остановимся у наших бывших соседей и друзей Таннеров.

— Вот как?

— Может, нас слишком разрекламировали. — Она посмотрела на своего мужа.

— Может, мне стоит позвонить Джонни. — Остерман взялся за телефон. Лейла схватила его за руку. — Ты с ума сошел? Остерман положил трубку.

Джой открыл глаза и глянул на часы: шесть двадцать два. Время вставать, размяться в спортзале и, может быть, пройтись до клуба, где часик попрактиковаться на поле для гольфа.

Он любил вставать пораньше. Бетти, наоборот, могла спать до полудня, если ей представлялась такая возможность. У них были две широкие кровати, по одной на каждого, потому что Джой знал, какой расслабляющий эффект оказывает тепло другого тела, когда спишь с ним под одним одеялом. Он полночи не спал, если ему приходилось делить с кем-то ложе. А поскольку предназначение супружеского ложа заключалось исключительно в занятии сексом, не имело смысла из-за этого терять хороший сон.

Пара двойных кроватей представляла собой просто великолепное изобретение.

Минут десять он крутил педали велоцикла и еще пять минут поработал с семифунтовыми гантелями. Глянув сквозь толстое стекло в помещение парной, он увидел, что она уже нагрелась. .

Над часами, висящими на стене гимнастического зала, вспыхнула светящаяся панель. Кто-то звонит у входных дверей. Джой провел этот сигнал на тот случай, если он дома один и занимается в зале.

На часах было шесть пятьдесят одна, и для обитателей Сэддл-Уолли было слишком рано звонить у чужих дверей. Он положил гантели на пол и подошел к интеркому.

— Да? Кто это?

— Вам телеграмма, мистер Кардионе.

— Кому?

— Тут сказано — Кардионе.

— Мое имя Кардоне.

— Разве это не Эппл-плейс, одиннадцать?

— Я сейчас подойду.

Он отключил интерком и, сдернув полотенце с вешалки, накинул его на себя, выходя из зала. Ему не понравилось то, что он сейчас услышал. Оказавшись у дверей, он открыл их. Человечек в униформе стоял на пороге, жуя резинку.

— Почему вы не позвонили по телефону? Ведь сейчас очень рано, не так ли?

— У меня была инструкция доставить вам из рук в руки. И мне пришлось добираться сюда почти пятнадцать миль, мистер Кардионе. Мы работаем двадцать четыре часа в сутки.

Кардоне расписался.

— Почему пятнадцать миль? У компании «Вестерн Юнион» есть отделение в Ридж-парке.

— Это не через «Вестерн Юнион», мистер. Это телеграмма... из Европы.

Кардоне вырвал конверт из рук человека в форме.

— Минутку. — Он не хотел показывать своей взволнованности и поэтому спокойно прошел в гостиную, где видел на пианино сумочку Бетти. Взяв из нее две бумажки по доллару, он вернулся к дверям. — Вот вам. Простите, что пришлось проделать такое путешествие. — Закрыв двери, он разорвал клапан послания. Оно было на итальянском языке.

Вернувшись на кухню, Кардоне нашел карандаш и сел за стол. На обложке журнала он записал перевод текста.

«Человек светло-каштанового цвета не принадлежит к друзьям итальянцев. Будьте осторожны с таким соседом. К концу недели вам предстоит защищать себя. Да Винчи»,

Что это может значить? Что за «светло-каштановый... сосед?» Черных и цветных в Сэддл-Уолли не было. Послание просто было бессмысленным.

Внезапно Джой Кардоне оцепенел. Светло-каштановый, то есть загорелый сосед мог означать только Джона Таннера. В конце недели — в пятницу — приезжают Остерманы. И кто-то в Европе предупреждает его, что он должен опасаться Джона Таннера и предстоящего уикенда с Остерма-нами.

Он развернул бланк и пригляделся к данным на нем,

Цюрих.

О, Господи Иисусе! Из Цюриха!

Кто-то в Цюрихе, кто-то, называющий себя Да Винчи, знающий его настоящее имя, знающий Джона Таннера, знающий и Остерманов, — предупреждает его!

Джой Кардоне уставился из окна на задний двор своего дома. Да Винчи, Да Винчи!

Леонардо.

Художник, солдат, создатель оружия войны — и все это один человек.

Мафия! О, Господи! Но кто именно?

Костеллано? Бателья? Может, семья Латроне?

Кто из них обратил на него внимание? И почему? Он же их друг!

Руки у него подрагивали, когда он взял телеграмму с кухонного столика и перечел ее. Теперь ему казалось, что каждое предложение содержит в себе угрожающий смысл.

Таннер!

Джон Таннер что-то узнал! Но что?

И почему послание пришло из Цюриха?

Какое отношение имел к Цюриху любой из них? Или к Остерманам?

Что выяснил Таннер? Что он собирается предпринять?.. Один из людей Бательи как-то назвал Таннера по-другому — как это звучало?

Стервятник!

«...Не принадлежит к друзьям итальянцев... Будьте осторожны... защищать себя...»

Как? От кого? Он ничего не рассказывал Таннеру. Почему он должен?..

Он, Джой Кардоне, не имеет отношения к синдикату; он не имеет отношения к семье. Что он-то может знать?

Но послание «Да Винчи» пришло из Швейцарии.

И с ней была связана лишь одна возможность. Одна, просто пугающая. Коза Ностра узнала о Цюрихе! Они пустят эту информацию в ход против него, пока он не будет полностью контролировать «светло-коричневого» человека, врага итальянцев. И если он не остановит действия Джона Таннера, какими бы они ни были, он будет уничтожен.

Цюрих! Остерманы!

Он делал лишь то, что, по его мнению, было правильным. Он старался лишь выжить. Остерман, вне всякого сомнения, совершенно точно понял его. Но теперь это знание оказалось в других руках. Не в его.

Джой Кардоне вышел из кухни и вернулся в свой миниатюрный спортивный зал. Не натягивая перчаток, он стал дубасить мешок, все резче и ожесточеннее, резче и ожесточеннее.

В мозгу у него крутилось лишь одно слово:

«Цюрих! Цюрих! Цюрих!»

Вирджиния Тремьян слышала, как ее муж поднялся с постели в шесть пятнадцать, и сразу же поняла — что-то не в порядке. Муж ее очень редко поднимался так рано.

Она полежала несколько минут. Когда он не вернулся, она сама встала, накинула халатик и спустилась вниз. Он стоял в гостиной у высокого окна, куря сигарету и уставившись на листик бумаги.

— Что ты здесь делаешь?

— Посмотри, — тихо ответил он.

— На что? — Она взяла бумагу у него из рук.

—Что это? Откуда ты это получил?

— Минут двадцать назад я услышал какие-то звуки за окном. Они меня разбудили. Затем раздался шум машины. Она проезжала мимо дома... Я подумал, что ты тоже слышишь. Ты лежала, отбросив одеяло.

— Просто я не обратила внимания...

— Я спустился и открыл двери. На коврике лежал вот этот конверт.

— Что это может означать?

— Пока еще не догадываюсь.

— Кто такой Блэкстоун?

— В этом надо разобраться. И серьезно... — Ричард Тремьян устало опустился в кресло и поднес руку ко лбу. Другой он осторожно стряхнул пепел с сигареты. — Прошу тебя... Дай мне подумать.

Вирджиния Тремьян снова посмотрела на лист с загадочным текстом.

— «Друг из редакции». Что это значит?

— Таннер что-то нащупал, и автор этого послания впал в панику. Теперь они стараются ввергнуть в панику и меня.

— Зачем?

— Не знаю. Может, они считают, что я мог бы помочь им. Или же, в противном случае, они стараются запугай меня. Всех нас.

— Остерманы...

— Совершенно верно. Они угрожают нам, намекая на Цюрих.

— О, Господи! Они знают. Кто-то выяснил!

— Похоже, что так.

— Ты считаешь, что Берни напуган? Что с ним поговорили на эту тему?

Тремьян прищурился.

— Он, должно быть, сошел с ума, если пошел на это. Его уважают по обе стороны Атлантики... Нет, тут совсем другое.

— Что же тогда?

— Кто бы это ни писал, он, скорее всего, один из тех, с кем я работал в прошлом или кого отказался поддерживать. Может быть, он имеет отношение и к сегодняшним делам. К одному из тех досье, что лежат у меня на столе. Таннер, узнал об этом, и может подняться шум. Они хотят, чтобы я остановил его. В противном случае со мной будет покончено. Я даже понять ничего не успею... Цюрих вплотную займется нами.

— Они не посмеют и тронуть тебя, — взвинчивая себя, с силой сказала жена Тремьяна.

— Брось, дорогая. Давай не будем обманывать друг друга. В светских кругах я считаюсь аналитиком деятельности крупных компаний. В кабинетах же компаний я уже выступаю как участник крупных сделок. Откровенно говоря, этот рынок буквально сошел с ума из-за липовых сделок. Из-за фальшивых. Идет сплошной обман. Продаются и покупаются только бумаги. Дутые величины.

— Тебе что-то угрожает?

— Не уверен. Я всегда могу сказать, что мне была вручена ложная информация. И любой суд меня оправдает.

— Они относятся к тебе с уважением. Ты работаешь больше, чем кто-либо другой. Черт возьми, да ты тут самый лучший юрист!

— Я бы хотел так думать.

— Так и есть!

Ричард Тремьян стоял теперь у высокого окна, глядя на лужайку своего ранчо стоимостью в семьдесят четыре тысячи долларов.

— Ну, разве не смешно. Скорее всего, ты права. Я один из лучших в той системе, которую презираю... В системе, которую Таннер мог бы разодрать на куски в одной из своих программ, знай он, что на самом деле происходит в ней. Вот о чем идет речь в этой записке.

— Я думаю, что ты не прав. Мне кажется, что за ней стоит кто-то другой, обиженный тобой человек, который хочет добраться до тебя. И во всяком случае, постараться запугать тебя.

— В таком случае он преуспел. То, что этот... Блэкстоун сообщил мне, не представляет для меня открытия. Учитывая, кто я такой на самом деле и чем я занимаюсь,

Таннер, естественно, должен быть моим врагом. По крайней мере, он так думает... Если бы только он знал всю истину.

Глянув на нее, заставил себя улыбнуться.

— Там, в Цюрихе, они знают правду.

6

Остерман бесцельно бродил по кабинету, стараясь избавиться от воспоминаний об утреннем звонке, которые неотвязно мучили его.

Ни ему, ни Лейле уснуть больше не удалось. Они попытались обсудить все возможные варианты, объясняющие звонок, а после этого перешли к более важному вопросу — зачем?

Зачем ему звонили? Что стояло за этим вызовом? Стоит ли Таннер за этой опасностью публичного разоблачения?

В таком случае ему, Берни Остерману, ничего не угрожает.

Таннер никогда не распространялся о деталях своей работы. Он говорил о ней только в общих чертах. Он довольно болезненно относился к тому, что считал несправедливостью и нечестностью, и так как они часто спорили по поводу того, что можно считать честной игрой в условиях рынка, то оба старались не вдаваться в детали.

Берни считал Таннера крестоносцем, который никогда не покидает седла и не знает, что значит ходить пешком. Он никогда не испытывал, что это такое — встречать отца, который приходит домой и говорит, что с завтрашнего дня он безработный. Или видеть, как мать полночи перешивает обноски, потому что завтра детям надо идти в школу. Таннер мог позволить себе искренне возмущаться, потому что он отлично работал. Но кое-чего он был не в состоянии понять. И поэтому Берни никогда не обсуждал с ним проблемы, связанные с Цюрихом.

— Эй, Берни! Подожди минутку! — Эд Помфрет, толстенький и разболтанный продюсер средних лет спешил за ним по тротуару.

— Привет, Эдди. Как дела?

— Потрясающе! Я пытался найти тебя в твоем офисе. Девушка сказала, что ты вышел.

— Там нечего было делать.

— Я получил кое-какое предложение, как, наверно, и ты. Намечается отличная работа для тебя.

— Да?.. Нет, никаких предложений я не получал, неужто мы над чем-то работаем?

— Это что? Шутка? — Помфрет слегка ощетинился. Словно Остерман в глаза сказал ему, что считает его второразрядным дельцом.

— Никаких шуток. Всю неделю я был по уши занят. О чем ты, в сущности, говоришь? Кто сделал тебе предложение?.

— Кто-то новый звонил мне утром из сценарного отдела. Я как раз разбирался с сериями «Перехватчика». Он сказал мне, что ты можешь сделать потрясающий кусок об этой четверке. И идея мне понравилась.

— Какая идея?

— Сюжет, вкратце, такой: три человека втайне совершают в Швейцарии крупнейшую сделку. Я сразу же ухватился.

Остерман остановился и посмотрел на Помфрета.

— Кто навел тебя на это?

— На что навел меня?

— Я не знаю никакой четверки. Не вижу никакого сюжета. Никаких дел. А теперь скажи мне, к чему ты клонишь.

— Ты, должно быть, шутишь. Иначе разве я позволил бы себе беспокоить таких персон, как ты с Лейлой? Я жутко обрадовался. В сценарном отделе сказали мне, чтобы я позвонил тебе и поговорил относительно сюжета.

— Кто тебе звонил?

— Как его имя?.. Ну, тот новый парень, которого сценарный отдел перетащил из Нью-Йорка. .

— Кто?

— Он назвался... Таннер. Да, точно. Таннер. Джим Таннер, Джон Таннер...

— Джон Таннер тут не работает! Так кто же сказал тебе, чтобы ты мне все это изложил? — Он схватил Помфрета за предплечье. — Так излагай, сукин сын!

— Убери от меня свои лапы! Ты с ума сошел!

Остерман сразу же понял свою ошибку: Помфрет был всего лишь посыльным. Он выпустил руку продюсера.

— Прости, Эдди. Прими мои извинения... я немного не в себе. Я вел себя как свинья. Не обижайся.

— Конечно, конечно. Ты просто переутомился, парень.

— Значит, ты говоришь, что этот... Таннер звонил тебе утром?

— Примерно пару часов назад. По правде говоря, я его и не знаю.

— Слушай, тебя просто разыграли. Понимаешь, что я хочу сказать? Я никогда не занимался сериалами, можешь мне поверить... Так что просто забудь обо всем, о’кей?

— Разыграли?

— Так что я перед тобой в долгу... Вот что я тебе скажу: сейчас с Лейлой и со мной ведут переговоры относительно одного проекта. И я буду настаивать на твоем участии как человека со средствами. Что ты на это скажешь?

— О, спасибо!

— Не стоит благодарности. Просто пусть эта маленькая шутка останется между нами, идет?

Остерман не стал дожидаться, пока Помфрет выскажет ему всю свою благодарность. Он торопливо двинулся к своей машине. Он должен добраться до дому и повидаться с Лейлой.

Но на переднем сиденье его машины сидел огромный мужик в ливрее шофера. С появлением Берни он вылез и открыл перед ним заднюю дверцу.

— Мистер Остерман?

— Кто вы? Что вы делаете в...

— У меня есть послание для вас.

— Оно меня не интересует! Я хочу знать, почему вы расселись в моей машине?

— Будьте очень осторожны со своим приятелем Джоном Таннером. Следите за каждым своим словом.

— Ради Бога, о чем вы болтаете?

Шофер пожал плечами.

— Я всего лишь передал вам это послание, мистер Остерман. А теперь разрешите мне отвезти вас домой.

— Ни в коем случае! Я вас не знаю! И я не понимаю...

Задняя дверца мягко закрылась.

— Как вам угодно, сэр. Я просто хотел услужить вам. — Небрежно отсалютовав, он ушел.

Берни застыл на месте, глядя ему вслед и не в силах пошевелиться...

7

— Неприятности с какими-то счетами по Средиземноморью? — спросил Джой Кардоне.

Его партнер Сэм Беннет повернулся, дабы убедиться, что дверь в офис плотно закрыта. «Средиземноморье» было кодовым словом для тех клиентов, которые, как знали оба партнера, представляли собой определенную опасность, хотя и были довольно прибыльными.

— Насколько мне известно, нет, —сказал он. — А в чем дело? Ты что-то слышал?

— Ничего определенного... Может, вообще ничего нет.

— Поэтому ты так рано и появился?

— В общем-то, нет. — Кардоне отлично понимал, что даже Беннету он не может всего объяснить. Сэм не имел отношения к Цюриху. Поэтому Джой замялся. — Ну, в какой-то мере. Я провел некоторое время на Монреальской ярмарке.

— И что ты там слышал?

— Генеральный прокурор собирается предпринимать новое расследование, и следователи переворошат все, что у них есть. Все финансовые операции, от ста тысяч и выше, которые, предположительно, могут иметь отношение к мафии, будут тщательно отслеживаться.

— В этом нет ничего нового. Где ты был?

— В Монреале. Вот где я был. И мне не нравится, когда в восьмистах милях от своего офиса мне приходится слышать такие вещи. И мне чертовски не хочется снимать трубку и спрашивать своего партнера, не доведется ли некоторым нашим клиентам предстать перед Большим жюри... Я хочу сказать, что теперь нельзя ручаться за конфиденциальность телефонных переговоров.

— Господи Боже! — Беннет рассмеялся. — Твое воображение работает без сна и отдыха, не так ли?

— Хочу надеяться.

— Ты отлично знаешь, что я тут же связался бы с тобой, если бы что-то подобное имело место. Или хотя бы появился намек, что такое может произойти. Так что по этой причине тебе не стоило срываться из отпуска. Что еще?

Садясь за стол, Кардоне избегал взгляда партнера.

— Ладно, не буду тебе врать. Есть кое-что еще... хотя не думаю, что это имеет к нам какое-то отношение. К тебе или к компании. Если выяснится, что я ошибаюсь, я тут же выйду на тебя, ладно?

Беннет поднялся с кресла, давая понять, что понимает нежелание своего партнера объясниться подробнее. За годы их сотрудничества, он понял, что не стоит задавать Джою слишком скрупулезных вопросов. Несмотря на свою раскованность и общительность, Кардоне все же был достаточно сдержан. Его стараниями в актив фирмы влились немалые капиталы, но он никогда не претендовал ни на что большее, чем доля, которая ему причиталась. И Беннета это вполне устраивало.

Сэм подошел к дверям, коротко хмыкнув.

— Когда ты только перестанешь убегать от фантомов из Южной Калифорнии?

Кардоне тоже улыбнулся в ответ партнеру.

— Когда они перестанут гоняться за мной даже в клубе банкиров.

Сэм закрыл за собой двери, и Джой вернулся к корреспонденции, накопившейся за десять дней. В ней не было ничего особенного. Ничего, что имело бы отношение к проблемам Средиземноморья. Что хотя бы намекало на конфликт с мафией. Тем не менее за эти десять дней что-то произошло. Нечто, имевшее отношение к Таннеру.

Сняв трубку, он связался с секретаршей.

— Это все? Больше нет почты?

— Ничего, что требовало бы ответа. Я говорила всем, что вас не будет до конца недели. Некоторые говорили, что при случае перезвонят, а другие обещали связаться с вами в понедельник.

— Так и говорите. Кто бы ни звонил, я буду в понедельник.

Положив трубку, он отпер второй ящик письменного стола, в котором хранил досье на средиземноморских клиентов.

Поставив перед собой небольшой металлический ящик, он стал перебирать карточки. Возможно, какое-то имя содержит в себе ключ, или забытый факт вызовет цепь ассоциаций.

Зазвонил его личный телефон. По этому номеру ему звонила только Бетти; никому больше он не был известен. Джой искренне любил свою жену, но она обладала удивительной способностью звонить ему по сущим пустякам, когда ему нельзя было мешать.

— Да, дорогая?

Молчание.

— В чем дело, радость моя? Я чертовски занят.

Его жена по-прежнему не отвечала.

Кардоне внезапно перепугался. Только Бетти был известен этот номер.

— Бетти? Ответь мне!

Прорезавшийся в трубке голос был тихим, низким и четким.

— Джон Таннер вчера вылетел в Вашингтон. Мистер Да Винчи очень обеспокоен. Возможно, что ваши друзья в Калифорнии предали вас. Они вошли в контакт с Таннером.

И Джой Кардоне услышал щелчок опущенной трубки.

Иисусе! О, Иисусе! О, Господи! Это были Остерманы! Это они крутят!

Но почему? Это не имеет никакого смысла! Какая тут может существовать связь между Цюрихом и хоть чем-то, имеющим отношение к мафии? Да они отстоят друг от друга на световые годы!

Или в самом деле что-то есть? Или они как-то используют друг друга?

Кардоне попытался взять себя в руки, но понял, что это просто невозможно. Не понимая, что делает, он яростно заколотил по металлическому ящичку.

Что предпринять? С кем ему поговорить?

С самим Таннером? О, Боже, конечно нет!

С Остерманами? С Берни Остерманом? Да нет же, Господи! Не сейчас. С Тремьяном. С Диком Тремьяном.

8

У него не хватило бы терпения сидеть без дела в экспрессе из Сэддл-Уолли, и Тремьян решил ехать в Нью-Йорк на машине.

Когда он повернул к востоку по шоссе номер пять, направляясь к мосту Джорджа Вашингтона, то заметил в зеркале заднего вида светло-синий «кадиллак». Когда он взял влево, обгоняя попутные машины, «кадиллак» сделал то же самое. Когда же он, сбросив скорость, вернулся на правую полосу, «кадиллак» повторил его действия, неизменно оставляя между ними несколько машин.

Остановившись около будочки на мосту, чтобы расплатиться за проезд, он заметил, что «кадиллак», ехавший по соседней полосе, остановился рядом. Он пригляделся, пытаясь увидеть, кто сидит за рулем.

Это была женщина. Она отвернулась от него, и он видел только ее затылок. Тем не менее ему показалось, что он откуда-то знает ее.

Прежде чем Тремьян успел что-то сообразить, «кадиллак» рванулся вперед, но затор Лишил его малейшей возможности успеть. Он не сомневался, что «кадиллак» следовал именно за ним, и было совершенно ясно: водитель не хочет быть опознанным.

Почему? Кто она?

Неужели эта женщина и есть «Блэкстоун»?

Подозревать кого-то из своей конторы было просто невозможно. Отменив несколько назначенных встреч, он углубился в изучение свежих досье на несколько корпораций, дела которых он успешно провел через суд. Одна папка особенно заинтересовала его: «Шерстяные изделия Камерона». Несколько поколений семейства Камерон владели тремя фабриками, в небольшом городке штата Массачусетс. Управлял ими, как правило, старший сын в семье. Не в силах противостоять шантажу, он был вынужден продать-свою долю нью-йоркской фирме по производству одежды, которая хотела обрести право на фирменный знак Камеронов.

Его они получили, но предприятия закрыли; город оказался банкротом. Тремьян представлял компанию по производству одежды в суде Бостона. У семьи Камерон была дочь. Незамужняя женщина тридцати с небольшим. Упрямая и гневная.

За рулем в «кадиллаке» сидела женщина. И примерно тех же лет.

Но все же принять эту возможность — значило отбросить все остальные. Хозяева компаний знали, кому звонить, когда дела шли не лучшим образом и поджимали законы. Тремьяну! Он был специалистом. Сорокачетырехлетний волшебник, который блистательно ориентировался в любых законах, фактически создавая новые и отбрасывая в сторону все старые концепции, когда положение корпорации становилось угрожающим.

Так дочь ли Камерона была в светло-синем «кадиллаке»?

Откуда ему знать? Их так много прошло через него. Камероны. Смиты из Атланты. Бойнтоны из Чикаго. Фергюсоны из Рочестера. Пираты из корпораций охотились за старыми почтенными фамилиями, у которых имелись средства. Богатства, передававшиеся из поколения в поколение, изнежили эти семьи, и теперь они представляли собой лишь мишени. Кто среди них мог быть Блэкстоуном?

Тремьян поднялся из кресла и стал бесцельно бродить по кабинету. Он больше не мог выносить одиночества; ему надо было выйти.

Он попытался представить, что ответит Таннер, если он позвонит ему и предложит посидеть за ленчем. Поверит ли он, что предложение носит чисто случайный характер? Как он будет реагировать? Откажется? И удастся ли, если Таннер согласится, выяснить что-то, имеющее отношение к предупреждению Блэкстоуна?

Тремьян снял трубку и набрал номер. Глаза резало до боли.

Таннер был занят на деловом совещании. Тремьян испытал облегчение; он вел себя совершенно по-дурацки. Не оставив никакого послания на автоответчике, он поспешил выйти из своего кабинета.

На Пятой авеню такси остановилось прямо перед ним, помешав перейти на другую сторону.

— Эй, мистер! — Водитель высунул голову из окошка. Тремьян удивился, кого тот зовет, и так же отреагировали еще несколько прохожих. Все они посмотрели друг на Друга.

— Да вы же, мистер! Ваша фамилия Тремьян?

— Моя? Да...

— Меня попросили кое-что передать вам...

— Мне? Откуда вы?..

— Я тороплюсь, вот-вот зажжется зеленый, а мне дали двадцать баксов за это. Мне было сказано передать вам, чтобы вы шли на восток по Пятьдесят четвертой улице. Просто идите себе, и мистер Блэкстоун встретит вас.

Тремьян вцепился в плечо водителя.

— Кто сказал вам это? Кто дал вам...

— Откуда мне знать? Какой-то псих сел ко мне в машину примерно в девять тридцать и включил счетчик. У него был бинокль, и он курил тонкие сигары.

Начал мигать сигнал «Стойте».

— Что он сказал?.. Вот! — Тремьян запустил руку в карман и вытащил несколько бумажек. Он сунул шоферу десятку. — Вот. А теперь, прошу вас, расскажите мне все по порядку!

— Все, как я и сказал, мистер. Он вылез буквально несколько секунд назад, дал мне двадцать баксов и сказал, чтобы я передал вам, чтобы вы, мол шли на восток по Пятьдесят четвертой. И все.

— Это не все! — Тремьян ухватил водителя за отворот рубашки.

— Спасибо за десятку. — Водитель оторвал руку Тремьяна, дал сигнал, чтобы отпугнуть зевак перед машиной и рванул с места.

Тремьян постарался справиться с охватившей его паникой. Завернув за угол, он остановился у входа в магазин и, глядя на идущих мимо него мужчин, попытался определить среди них обладателя бинокля и любителя тонких сигар.

Никого не обнаружив, он двинулся к Пятьдесят четвертой улице, переходя от одного магазина до другого. Шел он медленно, провожая глазами людской поток. Некоторые, спешившие в том же направлении, огибали его. Другие, сталкиваясь с ним лицом к лицу, обращали внимание на странное поведение светловолосого человека в дорогом костюме и улыбались.

На углу Пятьдесят четвертой улицы Тремьян остановился. Несмотря на ветерок и легкую одежду, он обливался потом. Он понимал, что теперь должен направиться к востоку. Указание было совершенно точным.

Одно было ясно. Водитель синего «кадиллака» не Блэкстоун. Им был человек с биноклем и тонкой сигарой.

Тогда кто же эта женщина? Он видел ее раньше. Он был уверен в этом!

Он двинулся по Пятьдесят четвертой на восток, идя по правой стороне; никто не подавал ему никаких сигналов, никто не обращал на него внимания. Он пересек Парк-авеню, остановившись на островке безопасности.

Никого.

Лексингтон-авеню. Он миновал ряд огромных строительных конструкций. Никого.

Третья авеню. Вторая. Первая.

Никого.

Перед Тремьяном простирался последний квартал, упиравшийся в Ист-Ривер; по обеим сторонам улицы оставались лишь портики над подъездами многоквартирных домов, куда входили и выходили мужчины с атташе-кейсами и женщины с бумажными пакетами, спешившие домой из магазинов. В конце улицы встал светло-коричневый «мерседес-бенц», застывший в таком положении, словно он остановился в середине поворота. Рядом с ним — человек в элегантном белом смокинге и панаме. Он был несколько ниже Тремьяна. Даже с расстояния в тридцать ярдов Тремьян увидел темный загар незнакомца. На нем были большие солнечные очки в толстой оправе, и он посмотрел прямо на Тремьяна, когда тот приблизился.

— Мистер... Блэкстоун?

— Мистер Тремьян. Простите, что вам пришлось пройти такое расстояние. Понимаете, мы должны были убедиться, что вы в самом деле один.

— Почему мне и не быть одному? — Тремьян попытался уловить акцент говорившего. Он не был характерен для северо-восточных штатов.

— Человек в беде часто ошибается в поисках тех, на кого мог бы опереться.

— О какой беде вы ведете речь?

— Вы же получили мою записку?

— Конечно. Но что она должна была значить?

— То, что в ней и сказано. Ваш друг Таннер представляет очень большую опасность для вас. И для нас. Просто нам хотелось подчеркнуть, что один хороший бизнесмен должен помогать другому.

— Что у вас за деловые интересы, мистер Блэкстоун? Подозреваю, что это не настоящее ваше имя, и поэтому мне трудно предположить, чем вы можете заниматься.

Человек в белом смокинге и темных очках сделал несколько шагов по направлению к «мерседесу».

— Мы говорили вам. Его друзья из Калифорнии.

— Остерман?

— Да.

— Моя фирма не имеет дел с Остерманами. Никаких.

— Но они у вас были, не так ли? — Блэкстоун теперь стоял по другую сторону капота...

— Не думаю, что вы говорите это серьезно!

— Можете мне верить. — Человек взялся за ручку дверцы, но не открывал ее. Он ждал.

— Минутку! Кто вы?

— Будем считать, что Блэкстоун.

— Нет!.. Вы просто не можете...

— Можем. В этом все и дело. И поскольку теперь вы знаете об этом, у вас есть определенные доказательства масштабов нашего влияния.

— К чему вы клоните? — Тремьян оперся рукой о капот и наклонился к Блэкстоуну.

— Нам пришло в голову, что вы можете пойти на сотрудничество с вашим другом Таннером. Именно поэтому мы и захотели встретиться с вами. Это был бы очень неблагоразумный шаг. И мы не стали бы медлить, представив обществу доказательства вашего сотрудничества с Остерманами.

— Вы с ума сошли! Чего ради мне сотрудничать с Таннером? Зачем? Я понятия не имею, о чем вы говорите.

Блэкстоун снял темные очки. У него были пронзительные голубые глаза, и Тремьян увидел россыпь веснушек на носу и скулах.

— В таком случае вам не о чем беспокоиться. Если это правда.

— Конечно правда! Да нет ровно никаких оснований, по которым я должен был бы сотрудничать с Таннером!

— Логично. — Блэкстоун открыл дверцу машины. — Вот и придерживайтесь этого курса.

— Ради Бога, вы же не можете так просто исчезнуть! Я вижу Таннера каждый день. В клубе. В поезде. Что, черт возьми, мне думать, о чем мне с ним говорить?

— Вы хотите сказать, что не знаете, как себя теперь вести? Будь я на вашем месте, я бы вел себя, словно ничего не произошло. Словно вы никогда не видели меня... Он может бросить намек — если вы говорите правду, — он может постараться прощупать вас. И тогда вы все поймете.

Тремьян выпрямился, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

— Ради нашего же общего блага, я думаю, вам лучше бы сказать мне, кого вы представляете. Так было бы лучше всего, в самом деле.

— О, нет, советник. —.При этих словах Блэкстоун слегка хмыкнул. — Понимаете ли, нам известно, что в последние несколько лет вы приобрели некоторые сомнительные привычки. Ничего серьезного, во всяком случае пока, но их нельзя не учитывать.

— Какие привычки вы имеете в виду?

— Вы периодически позволяете себе слишком закладывать.

— Да это смешно!

— Я сказал, что пока ничего серьезного. Вы блистательный работник. И тем не менее в такой ситуации вы можете потерять контроль над собой. Нет, взвалить на вас такой груз было бы ошибкой, тем более когда вы так взволнованы.

— Не уезжайте! Прошу вас!..

— Мы будем поддерживать с вами связь. Может, вам удастся что-то выяснить, что нам пригодится. Во всяком случае, мы всегда с большим интересом наблюдаем... за вашей работой в области защиты интересов корпораций.

Тремьян вздрогнул.

— А что относительно Остерманов? Вы просто обязаны сказать мне.

— Если в вашей юридической башке есть хоть капля мозгов, вы и не заикнетесь Остерманам! И никаких намеков! Если Остерманы сотрудничают с Таннером, вы это выясните. Если нет, он не должен и догадываться о вас. — Блэкстоун сел на водительское место и включил двигатель. Прежде чем тронуться с места, он повернулся к Тремьяну. — Не теряйте головы, Тремьян. Мы будем поддерживать с вами связь.

Тремьян, с трудом держа себя в руках, попытался привести мысли с порядок. Слава Богу, что он не встретился с Таннером! Ничего не подозревая, он мог бы сказать что-то лишнее, брякнуть какую-нибудь глупость, поставив себя в опасное положение.

Неужели Остерман оказался таким потрясающим дураком или трусом, чтобы выболтать Джону Таннеру о Цюрихе? Даже не посоветовавшись с ним?

В таком случае в Цюрихе должна царить тревога. Цюрих займется Остерманом. Они его просто распнут!

Он должен найти Кардоне. Им придется решать, что делать. Он поспешил к телефону-автомату на углу.

Бетти сказала ему, что Джой ушел в офис. Секретарша же Кардоне передала, что Джой по-прежнему в отпуске.

Джой тоже играет в какие-то игры. Левый глаз начал дергать такой неудержимый тик, что Тремьян почти не видел им.

9

Ему не спалось, и Таннер пошел в свой кабинет, где на него уставились серые стеклянные глазницы трех телевизоров. Сейчас они были воплощением мертвенной пустоты. Он закурил и сел на диван, думая об инструкциях, полученных от Фассета: оставаться спокойным, собранным и ничего не говорить Элис. Последнее указание Фассет повторил несколько раз.

Единственная настоящая опасность может возникнуть, если Элис скажет не то, что надо, и не тому, кому надо. Опасность крылась именно в этом. Опасность для Элис. Но Таннер никогда ничего не скрывал от жены. Он не был уверен, что на сей раз ему удастся это сделать. Их постоянная открытость друг другу теснейшим образом связывала их и без того прочный брак. Даже когда они ссорились, они никогда не таили за спиной оружие невысказанных обвинений. Элис Макколл этого хватило и в детстве.

Во всяком случае, в ближайшие шесть дней «Омега» постарается изменить их жизнь. И он должен принять такое положение дел потому, что Фассет сказал: «Так будет лучше всего для Элис».

Солнце уже встало. Начинался день, когда Кардоне, Тремьяны и Остерманы окажутся на линии огня. Таннер попытался представить, что они будут делать, как реагировать. Он крепко надеялся, что все три пары успели связаться с властями, доказав тем самым, что Фассет ошибается. И к ним вернется мир и покой.

Но вполне возможно, что сумасшествие уже вступило в свои права. В любом случае он будет у себя дома. Если Фассет прав, он будет тут с Элис и детьми. И Фассету не удастся повлиять на это его решение.

Он убедит Элис, что у него грипп. Он свяжется со своим офисом по телефону, но останется с семьей.

Телефон теперь у него звонил не переставая: из офиса все время поступали вопросы. Элис и дети заявили, что от этих непрестанных звонков они сойдут с ума, и отправились в бассейн. Если не считать пары облачков на небе, день выдался жарким — как раз чтобы поплавать в бассейне. Белая патрульная машина несколько раз проехала мимо дома. В воскресенье Таннер был обеспокоен ее появлением. Теперь он испытывал благодарность. Фассет держал слово.

Телефон снова зазвонил.

— Да, Чарли. — Он уже не утруждал себя приветствием.

— Мистер Таннер?

— О, простите. Да, это Джон Таннер.

— Фассет на проводе...

— Минутку. — Таннер быстро выглянул в окно кабинета, дабы убедиться, что Элис с детьми по-прежнему в бассейне. Они продолжали плескаться.

— В чем дело, Фассет? Ваши люди уже начали?..

— Вы можете разговаривать?

— Да... Вы что-то выяснили? Кто-нибудь из них обращался в полицию?

— Ответ отрицательный. Если это произойдет, мы сразу же свяжемся с вами. Но звоню вам совсем не по этому поводу... Вы успели сделать исключительную глупость. Даже передать вам не могу, насколько вы оказались непредусмотрительным.

— О чем вы говорите?

— Утром вы не поехали в свой офис...

— Но я в самом деле не мог!

— ...А ваш нормальный распорядок дня ничем не должен нарушаться. Никаких отступлений от привычного расписания. Это исключительно важно. Ради вашей же собственной безопасности вы должны следовать всем нашим инструкциям.

— Вы слишком многого требуете от меня!

— Послушайте, в настоящий момент ваша жена и дети в плавательном бассейне за домом. Ваш сын Реймонд не пошел на тренировку по теннису...

— Я сказал ему, чтобы он не ходил. Вместо этого я поручил ему заняться лужайкой.

— Вашей жене принесли из магазина ее заказ, что тоже не совсем обычно для вашей семьи.

— Я объяснил, что она должна помочь мне в работе. Случалось, что она это делала раньше...

— Главное, вы делаете то, чего не делали раньше. Но исключительно важно, жизненно важно, чтобы вы соблюдали свое обыденное расписание. Я не могу бесконечно убеждать вас в этом. Вы не можете, не должны привлекать к себе ни малейшего внимания.

— Я беспокоюсь только о своей семье. И думаю, это вполне понятно.

— Мы тоже о ней беспокоимся. И делаем это куда эффективнее, чем вы. Ни с кого из них ни на минуту не спускают глаз. Я за это отвечаю. И с вас тоже. Вы выходили из дома дважды: в девять тридцать два и в одиннадцать двадцать. У вашей дочери была подружка за ленчем, некая Джоан Лумис, восьми лет. Мы предельно внимательны и очень осторожны.

Директор службы новостей потянулся за сигаретой и закурил ее, взяв зажигалку со стола.

— Вижу.

— Так что вам не о чем беспокоиться. Ни вам, ни вашей семье не угрожает никакая опасность.

— Может, и нет. Я думаю, что все вы рехнулись. Никто из них не имеет ничего общего с «Омегой».

— Возможно. Но если мы правы, они не будут предпринимать никаких действий, не просчитав последствий. Паниковать они не будут, потому что слишком много поставлено на карту. Когда они обдумают полученную информацию, немедленно начнут подозревать друг друга. И ради Бога, не давайте им никаких поводов менять свои планы. Занимайтесь делами, словно ничего не случилось. Это жизненно важно. Никто не причинит ни малейшего вреда вашей семье. Они и близко к ней не подойдут.

— Хорошо. Вы меня убедили. Но я выходил на дорожку сегодня утром три раза, а не два.

— Нет. В третий раз вы остались в дверях гаража. В физическом смысле вы не выходили на дорожку. И это было не утром, а в двенадцать четырнадцать. — Фассет рассмеялся. — Ну, теперь вы лучше чувствуете себя?

— Должен признаться, что нагло соврал бы, если бы стал отрицать данный факт.

— Ну, вы не лжец. Во всяком случае, по большому счету. Ваше досье убедительно доказывает это. — Фассет снова засмеялся. Даже Таннер улыбнулся.

— Вы в самом деле убедили меня, и вы это знаете. Завтра отправляюсь в офис.

— Когда все кончится, вы с женой подъедете ко мне на вечерок. Выпивка за мной. Дефуорс «Белая наклейка» с содовой для вас и шотландское с каплей воды для вашей жены.

— Боже милостивый! Если вы начнете описывать нашу сексуальную жизнь...

— Дайте-ка мне проверить по индексу...

— Идите к черту, — облегченно засмеялся Таннер. — Мы рассчитаемся с вами при встрече.

— За вами. Мы будем ждать вас.

— Назовите дату, и мы прибудем.

— Будем считать, что все разрешится к понедельнику. Будьте на связи. У вас есть номер для оперативной связи в ночные часы. Звоните не медля.

— И не собираюсь. Завтра я буду у себя.

— Отлично. И окажите мне услугу. Не планируйте для нас никаких программ. Моим шефам не понравилась последняя.

Таннер припомнил, о чем идет речь. Фассет намекал на шоу Вудворда. В передаче «Пойман на месте преступления» упоминалась аббревиатура ЦРУ. Это было год назад, неделя в неделю.

— Это было неплохо.

— Но и не так уж хорошо. Я видел одну такую. Я чуть не лопнул от смеха, но не мог издать ни звука. Я был у директора в его гостиной. «Пойман на месте преступления!» Иисусе! — Фассет снова рассмеялся, и Таннер испытал такое облегчение, которое, он думал, ему уже не суждено.

— Спасибо, Фассет.

Таннер положил трубку и потушил сигарету. Фассет — отменный профессионал, подумал он. И он был прав. Никто даже и не приблизился к Элис и детям. Насколько ему было известно, у ЦРУ были специальные снайперы, которые, наверно, засели на деревьях. И ему осталось только лишь исполнять то, что сказал Фассет: то есть ничего. Просто заниматься делами, как обычно. Не нарушая привычный распорядок дня, не отклоняясь от нормы. Он чувствовал, что теперь ему удастся сыграть свою роль. Фассет убедил его, что защита им обеспечена.

Тем не менее одна мысль не давала покоя, и чем больше он размышлял о ней, тем больше она его беспокоила.

Было примерно четыре часа дня. Уже должен был состояться контакт и с Тремьянами, и с Кардоне, и с Остерманами. Их уже начали тревожить. И все же никто из них, кажется, пока не обратился в полицию. Или хотя бы позвонил ему.

Неужто в самом деле шесть человек, которых он в течение всех этих лет считал своими друзьями, оказались не теми, кем они прикидывались?

10

Его «карманн-гхиа» свернула с бульвара Уилшир на Беверли-драйв. Остерман знал, что он едет с недопустимой для Лос-Анджелеса скоростью, но это его совершенно не волновало. Он не мог думать ни о чем, кроме только что полученною предупреждения. Он должен добраться до дома, где его ждет Лейла. Теперь они должны серьезно поговорить. Им предстоит решить, что теперь делать.

Почему выбрали именно их?

Кто их предупреждал? И о чем?

Скорее всего, Лейла права. Таннер был их другом, едва ли не лучшим среди тех, которые у них были. Но он был из тех людей, кто ценит сдержанность в дружбе. Есть темы, которых никто из них не касался. Он всегда как бы держался на дистанции, словно между Таннерами и всеми прочими стояла тонкая стеклянная стенка. К Элис это, конечно, не относилось.

В распоряжении Таннера оказалась информация, которая имеет к ним какое-то отношение; она что-то значит для него и для Лейлы. И Цюрих — часть ее. О, Господи! Каким образом?

Оказавшись у подножья Миллхолланд-хилла, он, не снижая скорость, погнал машину наверх, мимо огромных строений эклектичного стиля, в которых жила публика, имевшая отношение к голливудскому разноцветью. Некоторые дома, напоминавшие о былой экстравагантности, почти развалились. В Миллхолланде ограничение скорости — не больше тридцати миль. На спидометре у Остермана — пятьдесят одна. Он выжал акселератор. Решал, что ему делать. Может, захватить Лейлу и направиться в Малибу? По пути они найдут телефон-автомат у дороги и позвонят Тремьянам или Кардоне.

Мрачный завывающий звук полицейской сирены неприятно резанул его слух. В этом городке он производил потрясающий эффект, словно доносился из потустороннего мира, не имея отношения к реальности. Во всяком случае, к нему это отношения не имеет.

Но, конечно же, сирена к нему отношение имела.

— Офицер, я тут живу. Остерман. Бернард Остерман. Калиенте, 260. Конечно, вы знаете мой дом. — Эти слова оказали свое воздействие. Калиенте представляло собой внушительное владение.

— Простите, мистер Остерман. Ваши водительские права и регистрационное удостоверение, пожалуйста.

— Но, послушайте... Мне позвонили на студию, что жена плохо чувствует себя. Думаю, меня можно понять. Я очень спешу.

— Но не за счет прохожих. Ваши водительские права и регистрационное удостоверение.

Вручив полицейскому документы, Остерман, сдерживая гнев, уставился прямо перед собой. Патрульный бесконечно долго заполнял длинную продолговатую квитанцию о нарушении правил уличного движения и, закончив, щелкнул зажимом, под который подсунул удостоверение Остермана.

Услышав этот звук, Остерман посмотрел на него.

— Вы забираете разве водительские права?

Полицейский устало вздохнул.

— Вы могли бы лишиться их на тридцать дней, мистер. Я уменьшил вам превышение скорости, и оно обойдется вам в десять баксов, как стоянка в неположенном месте. — Он протянул квитанцию Берни. — Я надеюсь, что вашей жене получше.

Полицейский вернулся в патрульную машину. Через открытое окно он еще раз обратился к Берни:

— Не забудьте сунуть права в бумажник.

И патрульная машина умчалась.

Остерман швырнул квитанцию и повернул ключ зажигания. Машина двинулась вниз по склону. Не без отвращения Берни посмотрел на квитанцию, лежащую рядом на сиденье.

Затем он снова глянул на нее.

В ней было что-то не то. Размеры ее были точно такими же, как полагается, слепой шрифт теснился там, где он и должен был быть, но сама бумага кричала, что она поддельная.

Слишком она была аккуратная и блестящая для квитанции из отдела дорожного движения Лос-Анджелеса.

Остерман остановился. Взяв квитанцию, он внимательно присмотрелся к ней. Характер нарушения полицейский записал беглым неразборчивым почерком. Он даже не подписался.

Лишь тогда Остерман заметил, что с обратной стороны приклеен тонкий листик бумаги, напоминающий фотопленку.

Оторвав его, он наткнулся на письмо, торопливо написанное красными чернилами:

Остерман сидел, уставившись на красные буквы послания, и испытываемый им страх отдавался резкой болью в висках.

Значит, Тремьяны и Кардоне тоже!

11

В четыре пятьдесят Дик Тремьян в Сэддл-Уолли не появился. Кардоне, сидя в своем «кадиллаке», громко выругался. Он пытался найти Тремьяна в его офисе, но там ему сказали, что юрист уже давно ушел на ленч. Не было смысла просить Тремьяна перезвонить ему. Джой решил возвращаться в Сэддл-Уолли и с половины четвертого встречать все поезда.

Оставив вокзал, Кардоне повернул налево до пересечения с Сэддл-роуд и направился в западную сторону. До прибытия следующего поезда у него оставалось еще тридцать пять минут. Возможно, движение поможет ему расслабиться. Он просто не мог больше торчать на вокзале. Если кто-то увидит его, это может вызвать подозрения.

Тремьян должен будет что-то придумать. Дик чертовски хороший адвокат, и, если есть какой-то законный выход, он ему подскажет.

На подъезде к Сэддл-Уолли часть пути лежала вдоль поля. Слева от Джоя проскочил «роллс-ройс» «серебряное облако», и Кардоне отметил, что огромный автомобиль мчится очень быстро, гораздо быстрее, чем позволяли условия узкой сельской дороги. Он проехал еще несколько миль, почти не обращая внимания на открытые пространства, бегущие за окном машины. Сейчас будет съезд к дому какого-нибудь фермера, и он там развернется. Но он вспомнил, что впереди лежит длинный пол®гий поворот дороги, где он и сможет развернуться. Он успеет вернуться на станцию.

Он сбросил скорость, готовясь к правому развороту.

У него ничего не получилось.

На краю дороги под деревьями, перегораживая путь, стояло «серебряное облако».

Удивившись, Кардоне прибавил ходу и, проехав несколько сот ярдов, достиг наконец места, где смог спокойно развернуть машину.

По пути к вокзалу он посмотрел на часы. Пять пятнадцать, почти пять двадцать. Он уже видел платформу. Он обязательно заметит Тремьяна, если тот выйдет из поезда. Он очень надеялся, что юрист приедет в 5.25. Ожидание становилось невыносимым.

Сзади подъехала какая-то машина, и Кардоне оглянулся.

Это было «серебряное облако». Кардоне прошиб пот.

Высокий грузный человек, ростом значительно выше шести футов, вылез из машины и неторопливо подошел к открытому оконцу «кадиллака». На нем была ливрея шофера.

— Мистер Кардионе?

— Моя фамилия Кардоне. — Рука человека, которую тот положил на раму окна, производила внушительное впечатление. Кардоне отметил, что она была куда крупнее и мускулистее, чем его собственная.

— О’кей. Как вам будет угодно...

— Только что вы проезжали мимо меня. На Сэддл-роуд.

— Да, сэр, проезжал. Я держался за вами весь день.

Кардоне почувствовал комок в горле и выпрямился.

— Считаю, это довольно странное заявление. И нет необходимости говорить, что не из приятных.

— Прошу прощения...

— Меня не интересуют ваши извинения. Я хочу знать, в чем дело? Почему вы преследовали меня. Я вас не знаю. И мне не нравится, когда за мною следят.

— Никому не нравится. Но я делал только то, что мне было сказано.

— То есть? Что вы хотите этим сказать?

Шофер слегка пошевелил рукой, словно хотел привлечь внимание к ее размерам и мощи.

— Мне была дана инструкция доставить вам послание и затем уезжать. Я проделал долгий путь. Мой хозяин живет в Мэриленде.

— Какое послание? От кого?

— От мистера Да Винчи, сэр.

— Да Винчи?

— Да, сэр. Мне кажется, он хотел связаться с вами именно этим утром.

— Я знать не знаю вашего мистера Да Винчи... Что за послание?

— О том, что вы не должны доверять мистеру Тремьяну.

— О чем вы толкуете?

— Только о том, что мне сказал мистер Да Винчи, мистер Кардоне.

Кардоне посмотрел этому великану в глаза. За их невозмутимым выражением крылись ум и сообразительность.

— Тогда почему же вы ждали столько времени? Вы весь день следили за мной, хотя могли остановить меня еще несколько часов тому назад.

— Таких инструкций я не получал. У меня в машине есть радиотелефон. И я получил указание выйти на контакт с вами лишь несколько минут тому назад.

— От кого?..

— От мистера Да Винчи, сэр...

— Это не его имя! Так как же его зовут? — Кардоне подавил гнев и сделал глубокий вдох перед тем, как снова заговорить. — Скажите мне, кто такой Да Винчи?

— Я должен вам передать не только это, — сказал шофер, не обращая внимания на вопрос Кардоне. — Мистер Да Винчи сказал: вам необходимо быть в курсе, что Тремьян мог переговорить с мистером Таннером. Полной уверенности в этом нет, но вполне возможно.

— Он... что? О чем он с ним мог переговорить?

— Не знаю, сэр. Знать — это не мое дело. В мои обязанности входит водить машину и передавать послания.

— Но оно непонятно! Я его не понимаю! Что толку в послании, если его нельзя понять! — Кардоне с трудом держал себя в руках.

— Может, последняя его часть поможет, сэр. Мистер Да Винчи считает, что было бы неплохо, если бы вы постарались выяснить степень вовлеченности Тремьяна в дела с Таннером. Но вы должны быть осторожны. Очень, очень осторожны. Так же, как необходимо соблюдать осторожность по отношению к вашим друзьям из Калифорнии. Это очень важно.

Отойдя от «кадиллака» шофер вскинул два пальца к козырьку своей фуражки.

— Минутку! — Схватившись за ручку, Кардоне сделал попытку открыть дверь, но высокий человек в ливрее, легко придержал ее рукой, и у Кардоне ничего не получилось.

— Нет, мистер Кардоне. Оставайтесь в машине. Вы не должны привлекать к себе внимания. Поезд уже подходит.

— Нет, прошу вас! Прошу вас... Я хотел бы поговорить с мистером Да Винчи. Мы должны поговорить с ним! Как я могу с ним связаться?

— Никоим образом, сэр. — Шофер без всяких усилий придерживал дверцу.

— Ах ты, сволочь! — Кардоне рванул ручку и всем весом навалился на нее. Она чуть приоткрылась и тут же захлопнулась снова, стоило шоферу шевельнуть рукой. — Да я тебя раздеру напополам!

Прибыл поезд. На платформу вышли несколько человек, и два резких свистка разрезали воздух.

— Его нет в этом поезде, мистер Кардоне, — спокойно сказал шофер. — А утром он поехал в город. Нам это тоже известно.

Поезд медленно сдвинулся с места и начал набирать скорость. Джой уставился на эту внушительную личность, которая не позволяла ему открыть дверцу. В нем по-прежнему бушевала ярость, но он был достаточно сообразителен, чтобы понять: настаивать бесполезно. Шофер сделал шаг назад, еще раз отсалютовал Кардоне и спокойно пошел к «роллс-ройсу». Кардоне рывком распахнул дверцу и выскочил на горячий тротуар.

— Эй, привет, Джой! — окликнувший его был Амосом Нидхэмом, представителем второго поколения обитателей Сэддл-Уолли. Вице-президент треста «Ганноверская мануфактура» и председатель специального комитета клуба

Сэддл-Уолли. — Вам, биржевикам, стоило бы быть поспокойнее. Когда дела идут из рук вон плохо, надо сидеть дома и ждать, пока все придет в норму, а?

— Конечно, конечно, Амос. — Кардоне не сводил глаз с водителя «роллса», который, сев на свое место, включил двигатель.

— Вот я и говорю тебе, — продолжал Амос, — что понять не могу, откуда вы свалились нам на голову, такие молодые люди!.. Ты слышал о квотах, которые ввел Дюпонт? Все прямо обалдели, а тут они как взлетели вверх! Ваши брокеры всех до смерти перепугали. — Нидхэм хмыкнул и помахал маленькой пухлой ручкой, подзывая подъехавший к зданию вокзала «линкольн-континентал». —Вот и Ральф. Подбросить тебя, Джой?.. Впрочем, конечно, нет. Ты же только что вылез из своей машины.

«Линкольн» подъехал к перрону, и шофер Амоса Нидхэма собрался вылезать из него.

— Не стоит, Ральф. Я и сам могу справиться с ручкой. Кстати, Джой... этот «ролле», на который ты так глазел, напомнил о моем приятеле. Хотя, может, я и ошибаюсь. Он жил в Мэриленде.

Кардоне, дернувшись, повернулся и уставился на ничего не подозревающего банкира.

— В Мэриленде? Кто в Мэриленде?

Остановившись у приоткрытой дверцы своей машины, Амос Нидхэм с добрым юмором посмотрел на Кардоне. — Сомневаюсь, чтобы ты знал его. Он умер несколько лет назад... У него было забавное имя. Вечно его поддразнивали. Звали его Цезарь.

Сев в свой «линкольн», Амос Нидхэм хлопнул дверцей. «Роллс-ройс» добрался до конца дороги, отходившей от станции, и, повернув направо, понесся, набирая скорость, по направлению к главной артерии, ведущей в Манхеттен. Стоя на бетонной платформе железнодорожной станции Сэддл-Уолли, Кардоне испытывал страх.

Тремьян!

Тремьян был заодно с Таннером!

И Остерман!

Да Винчи... Цезарь!

И он, Джузеппе Амбруццио Кардионе, был в полном одиночестве!

О, Господи! Господи! Сын Божий! Святая Мария! Святая Мария, матерь Божья! Омой мои руки его кровью! Кровью агнца! Иисусе! Отпусти мне мои грехи! Мария и Иисус! Христос Воскресший! Что же я творю?

12

Вот уже несколько часов Тремьян бесцельно бродил по знакомым улочкам Ист-Сай^а. И если бы кто-нибудь остановил его и спросил, куда он направляется, Дик не смог бы ответить.

Он был растерян. И испуган. Блэкстоун сказал достаточно много, но ничего не объяснил.

И Кардоне врал. Кому-то. То ли своей жене, то ли в офисе — это было не важно. Главное, что не удалось его встретить. Тремьян понимал, что, пока они не обговорят между собой все, связанное с Остерманом, он будет пребывать в панике.

Неужели Остерман предал их?

Неужели это в самом деле было возможно?

Он пересек Вандербильдж-авеню, рассеянно отметив, что идет к отелю «Билтмор», хотя ему там ничего не было нужно.

Это хоть можно понять, подумал он. С «Билтмором» связаны воспоминания о тех временах, когда его ничего не беспокоило.

Он вошел в холл, смутно предполагая, что ему удастся встретить тут кого-то из забытых друзей молодости, — и внезапно перед его глазами предстал человек, которого он не видел примерно четверть века. Он узнал его лицо, хотя оно ужасно изменилось с годами. Тремьян увидел, что оно все покрыто морщинами, но он никак не мог вспомнить его имени. Этот человек был связан с его далеким детством.

Двое мужчин смущенно приблизились друг к другу.

— Дик... Дик Тремьян? Да это в самом деле Дик Тремьян! Не так ли?..

— Да. А ты... Джим?

— Джек! Джек Таунсенд! Как поживаешь, Дик? Мужчины обменялись рукопожатием, причем Таунсенд проявил неподдельный энтузиазм. — Должно быть, прошло двадцать пять, а то и тридцать лет! Выглядишь ты просто великолепно! Черт возьми, как тебе удается держать вес? Поделись-ка со мной.

— И ты неплохо выглядишь. Честное слово, ты в порядке. Я и не знал, что ты в Нью-Йорке.

— Я не здесь. Обосновался в Толедо. Просто приехал на пару дней... Бог знает, почему мне пришла в голову сумасшедшая мысль прилететь на самолете. Отказался от «Хилтона» и решил снять номер здесь в надежде, что вдруг забредет сюда кто-то из старой компании. Рехнуться можно, а?.. И смотри, на кого я наткнулся!

— Да, смешно. Ей-Богу, смешно. Несколько секунд назад я подумал то же самое.

— Пойдем выпьем.

Таунсенд продолжал делиться воспоминаниями об их компании, и это становилось весьма утомительным.

А Тремьян не переставал думать о Кардоне. Покончив с третьей порцией выпивки, он оглянулся в поисках телефонной будки, которую помнил еще с юности. Она располагалась где-то у входа на кухню, и только постоянные обитатели «Билтмора» знали о ее существовании.

Больше ее там не было. А Джек Таунсенд продолжал болтать и болтать, громко излагая незабываемые воспоминания молодости.

Вошли двое негров в кожаных куртках, с бусами на шее и остановились в нескольких футах от них.

В те времена они здесь не показывались.

Приятные времена были.

Тремьян выпил четвертую порцию одним глотком. Таунсенд все не прекращал болтовни.

Он должен позвонить Джою! Его снова охватила паника. Может быть, Джою удастся одной фразой разрешить загадку Остермана.

— Что с тобой, Дик? Ты выглядишь таким взволнованным.

— Да, Господи, я в первый раз за столько лет очутился здесь. — Тремьян с трудом ворочал языком и понимал это. — Я должен звякнуть в одно место. Извини.

Таунсенд придержал Тремьяна за руку. Теперь он говорил тихо и спокойно.

— Ты хочешь звонить Кардоне?

— Что?

— Я спрашиваю тебя — ты хочешь звонить Кардоне?

— Ты... Кто ты, черт тебя побери?

— Друг Блэкстоуна. Не звони Кардоне. Ни при каких обстоятельствах. В таком случае считай, что забил гвоздь в свой собственный гроб. Ты это можешь понять?

— Я ничего не понимаю! Кто ты? Кто такой Блэкстоун? — Тремьян пытался говорить шепотом, но его голос разносился по залу.

— Давай будем исходить из того, что Кардоне может представлять опасность. Мы не доверяем ему. Мы в нем не уверены. Больше, чем мы не доверяем Остерманам.

— О чем ты говоришь?

— Они могут работать на пару. И теперь тебе придется рассчитывать только на самого себя. Успокойся и подумай, как тебе вести себя. Мы бу$ем держать с тобой связь... но мистер Блэкстоун уже сказал тебе об этом, не так ли?

Затем Таунсенд сделал странную вещь. Вынув купюру из бумажника, он положил ее на стол перед Тремьяном. И, направившись к стеклянной двери, бросил только два слова:

— Возьми это..

На столе сотенная купюра.

Что он пытался купить?

Речь идет не о покупке, подумал Тремьян. Она всего лишь символ.

Награда. Какая-то награда.

Когда Фассет вошел в номер отеля, над столиком уже стояли, склонившись, двое, изучая разбросанные бумаги и схемы. Одним был Грувер. Имя второго было Коль. Фассет снял свою панаму, солнечные очки, положив их на бюро.

— Все в порядке? — спросил Грувер.

— Все идет точно по схеме. Если только Тремьян не напьется в «Билтморе».

— В таком случае, — сказал Коль, не отрываясь от дорожной карты штата Нью-Джерси, — дружелюбный коп, который не откажется от взятки, исправит ситуацию. И он доберется до дома.

— Ты поставил людей по обе стороны моста?

— И в туннелях. Порой он использует Линкольн-туннель и едет по Парк-уэй. Со всеми точками связь по радио. — Коль сделал отметку на исчерканном листе бумаги, лежащем поверх карты.

Зазвонил телефон. Грувер подошел к столику у кровати и взял трубку.

— Грувер... Да? Да, мы дважды все проверили, и я уверен, что мы услышим о нем, если он... Не беспокойся по этому поводу. Отлично. Будь на связи. — Грувер положил трубку и выпрямился.

— В чем дело? — Фассет снял свой белый смокинг из Палм-Бич и начал закатывать рукава.

— Это расчетчик из Лос-Анджелеса. Остерман уже покинул свою студию, и его засекли в Миллхолландс, минут двадцать тому назад они его потеряли. Они считают, что он может встретиться с Кардоне или Тремьяном.

Коль бросил взгляд на стол.

— Час по нашему времени — это примерно десять в Калифорнии?

— Да.

— Плохо. Кардоне в своей машине, а Тремьян бродит по улицам. Никого не поймать...

— А я понимаю, что они сейчас думают, — вмешался Фассет. — Сегодня днем Тремьян упорно старался встретиться с Кардоне.

— Мы учитывали это, Ларри, — сказал Коль. — Если они договорятся о встрече, мы перехватим их.

— Да, я знаю. Хотя это рискованно.

Коль засмеялся, беря со стола свои расчеты.

— Ты планируй, а мы будем контролировать. Вот тут все проезжие дороги, ведущие к «Ремню».

— Джордж забыл сделать копию, а все остальные у людей на местах. На командном пункте всегда должна быть карта поля боя.

— Меа culpa. Моя вина. До двух утра я был на брифинге и должен был успеть на рейс в шесть тридцать. Я забыл и бритву, и свою зубную щетку, и Бог знает, что еще.

Телефон снова зазвонил, Грувер опять снял трубку.

— Понимаю... минутку. — Он отвел трубку от уха и взглянул на Лоренса Фассета. — Наш второй водитель сцепился с Кардоне.

— О, Господи! Надеюсь, ничего серьезного.

— Нет, нет, как настоящий темпераментный американец, он хотел выскочить из машины и, видимо, вступить врукопашную. Но ничего не произошло.

— Прикажи ему возвращаться в Вашингтон. Пусть он покинет этот район.

— Возвращайтесь, Джим, в округ Колумбия... Конечно, как вам удобнее. Увидимся на базе. — Положив трубку, Грувер вернулся к карточному столику.

— Что Джим имел в виду, когда ты сказал «как вам удобнее».

— Он оставит «ролле» в Мэриленде. Считает, что Кардоне увидел номер.

— Отлично. А что насчет семьи Цезаря?

— Наилучшим образом, — вмешался Коль. — Они просто не могут дождаться услышать о Джузеппе Амбруццио Кардоне. Что отец, что сын.

— Что это значит? — Грувер поднес зажигалку к сигарете.

— Старик Цезарь раз двенадцать пострадал от рэкета.

Его старший сын работает у Генерального прокурора и относится к мафии просто с фанатичной ненавистью.

— Отмывает старые семейные грешки?

— Что-то вроде.

Фассет подошел к окну и посмотрел на просторы южной части Центрального паруса. Повернувшись к своим напарникам, он заговорил тихим голосом, но удовлетворение, которого он не мог скрыть, заставило их улыбнуться.

— Теперь все в порядке. Мы вздрючили каждого. Все они растеряны и напуганы. Никто из них не знает, что делать и с кем посоветоваться. Теперь нам остается только сидеть и ждать. Дадим им двадцать четыре часа. А потом в зрительном зале гаснет свет... Выбора у «Омеги» нет. Ей придется делать первый ход.

13

Таннер очутился в своем офисе только к четверти одиннадцатого. Он с большим трудом заставил себя уехать из дома, но понимал, что Фассет был прав. Сев, он рассеянно посмотрел на груду почты и посланий на своем столе. Все хотели увидеться с ним. Никто не мог принять простейшего решения без того, чтобы он сказал «да».

Сняв трубку, набрал номер в Нью-Джерси.

— Алло? Элис?

— Да, дорогой. Ты что-то забыл?

— Нет... нет. Просто стало скучно без тебя. Чем ты занимаешься?

В доме на Орчард, 22, в Сэддл-Уолли, Нью-Джерси, Элис улыбнулась, почувствовав прилив теплоты.

— Чем я занимаюсь?.. Ну, в соответствии с указаниями великого Хана, наблюдаю, как твой сын чистит подвал. И также, как повелел великий Хан, его дочь проводит жаркое июльское утро, читая обязательную литературу. Как иначе она попадет в Беркли — ведь ей уже немало лет.

Таннер понял настроение своей жены. Когда она сама была девочкой, летние месяцы оставили по себе память как о времени одиночества и тоски. И теперь Элис хотела, чтоб у Джаннет были совсем другие воспоминания.

— Ну, ладно, пусть она не переутомляется. Пригласи каких-нибудь приятелей к ней.

— Так я и хотела. Но позвонила Нэнси Лумис и спросила, не может ли Джаннет прийти к ним на ленч...

— Элис... Я бы не очень хотел встречаться с Лумисами хотя бы несколько дней...

— Что ты имеешь в виду?

Джон припомнил встречу с Джимом Лумисом в ежедневном экспрессе в 8.20.

— Джим доводит меня до белого каления разговорами о каких-то сделках. И в поезде ему сопутствует куча разной публики. Так что, если бы я смог ускользнуть от него до будущей недели...

— А что говорит Джой?

— Он ничего не знает. Лумис не хочет, чтобы Джой знал. Думаю, он боится конкуренции.

— Только я не понимаю, какое к этому имеет отношение приглашение Джаннет на ленч...

— Просто чтобы не было лишних сложностей. У нас нет таких денег, о которых он ведет речь.

— Аминь!

— И... слушай, сделай мне одолжение. Не отходи сегодня слишком далеко от телефона.

Элис Таннер уставилась на трубку, которую держала в руке.

— Почему?

— Не могу сейчас все рассказывать, но может раздаться очень важный звонок... То, о чем мы с тобой говорили...

Улыбнувшись, Элис тут же невольно понизила голос.

— Кто-то тебе что-то предложил?

— Вполне возможно. И они могут позвонить домой и пригласить на ленч.

— Ох, Джон. Это потрясающе!

— Да... это может быть интересно. — Внезапно он почувствовал, что ему до боли трудно говорить с ней. — Позвоню позже.

— Звучит восхитительно, дорогой мой. Я включу сигнал на такую громкость, что его будет слышно и в Нью-Йорке.

— Я позвоню тебе позже.

— И тогда расскажешь все подробности.

Таннер медленно положил трубку. Началась ложь... но, по крайней мере, его семья останется дома.

Он понимал, что теперь ему надо заняться проблемами телевизионной компании. Фассет предупреждал его. Не должно быть никаких отступлений от привычного образа действий, а нормальный ритм для любого директора Службы теленовостей означал предельное напряжение. Таннер должен был контролировать развитие ситуации.

И если когда-либо в профессиональной деятельности ему предстояло бороться с хаосом, то это надо было делать сейчас.

Он снял трубку телефона.

— Норма, я просмотрел список тех, с кем мне надо встретиться утром. Вызывайте их. Предупредите всех, что встречи должны быть очень краткими, и не позволяйте никому оставаться дольше пятнадцати минут, если от меня не поступит других указаний. Посоветуйте всем изложить их проблемы и предложения в письменном виде — не больше половины странички. Действуйте. У меня куча дел.

Таннер был по горло занят до половины первого. Затем закрыл двери кабинета и позвонил жене.

Ответа не последовало.

Он сидел, прижав трубку к уху, минуты две, пока ему не стало казаться, что время между звонками тянется невыносимо долго.

Ответа не было. Никто не снимал трубку телефона, звонок которого можно было услышать и в Нью-Йорке.

12.35. Должно быть, Элис решила, что между полуднем и половиной второго звонить никто не будет. И ей, скорее всего, что-то понадобилось в супермаркете. Или она решила взять детей с собой в клуб и угостить их гамбургерами. Или же она не могла отказать Нэнси Лумис и пошла с Джаннет на ленч. Или же заскочила в библиотеку — летом Элис обожала читать, сидя рядом с бассейном.

Таннер попытался представить Элис за этими занятиями. Да, должно быть, причина была в том, что она занималась одним из них или всеми сразу.

Джон снова и снова набирал номер, но ответа не было. Он позвонил в клуб.

— Простите, мистер Таннер. Мы все проверили. Миссис Таннер здесь нет.

Лумисы. Конечно, она отправилась к Лумисам.

— Привет, Джон. Элис сказала, что у Джаннет схватило животик. Может быть, она повезла ее к доктору.

К восьми минутам второго Джон еще дважды звонил домой. В последний раз не отходил от телефона минут пять. Он представлял себе, как Элис, переводя дыхание, вбегает в двери, говоря себе, что вот еще один последний звонок, и услышит ее голос.

Но этого не произошло.

Таннер снова и снова убеждал себя, что ведет себя как сущий дурак. Он лично видел, как патрульная машина провожала их, когда Элис везла его на станцию. Фассет вчера убедил его, что их охраняют не смыкая глаз.

Фассет.

Сняв трубку, он торопливо набрал номер срочной связи, который дал ему Фассет. Телефон стоял где-то в Манхеттене.

— Грувер...

«Кто это?» — подумал Таннер.

— Алло? Алло?.. Джордж Грувер у телефона.

— Мое имя Джон Таннер. Я пытаюсь разыскать Лоренса Фассета.

— О, здравствуйте, мистер Таннер. Что-то случилось? Фассета нет. Чем я могу вам помочь?

—> Вы сотрудничаете с Фассетом?

— Так точно, сэр.

— Я не могу связаться с моей женой. Несколько раз я пытался дозвониться до них. Она не отвечает.

— Она могла просто выйти из дома. Я бы на вашем месте не беспокоился. Она под защитой.

— Вы уверены?

— Конечно.

— Я просил ее не отходить от телефона. Она думает, что я жду очень важного звонка...

— Я свяжусь с нашими людьми и перезвоню вам. Думаю, что мне удастся вас успокоить.

Слегка расслабившись, Таннер положил трубку. Но прошло пять минут, а обещанного звонка все не было. Он набрал номер Фассста, но тот был занят. Джон тут же положил трубку, представив себе, что Грувер звонит ему, а у него занято. Пытался ли Грувер связаться с ним? Он должен это сделать. Сейчас он, скорее всего, набирает его номер.

Но телефон по-прежнему молчал.

Таннер опять снял трубку и медленно, тщательно набрал номер, следя за правильностью каждой цифры.

— Грувер.

— Это Таннер. А я думал, что вы должны были перезвонить мне!

— Простите, мистер Таннер. У нас возникли небольшие сложности. Ничего особенного.

— Что вы имеете в виду под сложностями?

— Мы пытаемся связаться с нашими полевыми агентами. В таких задержках нет ничего особенного. Мы не можем требовать от них, чтобы они ни на секунду не отходили от радиотелефона. Сию секунду свяжемся с ними, и я буду звонить вам.

— Мне это не нравится! — Таннер резко опустил трубку на рычаг и поднялся из кресла. Вчера днем Фассет в деталях описал все их действия — даже в тот момент, когда они говорили по телефону. А теперь этот Грувер не может найти никого из тех, кто, как предполагается, охраняет его семью. Что там говорил Фассет?

«У нас в Сэддл-Уолли тринадцать агентов...»

А Грувер не может найти никого из них!

Тринадцать человек — и никого под руками!

Таннер открыл двери кабинета.

— У меня изменились планы, Норма. Слушайте мой телефон, пожалуйста. Если позвонит человек по фамилии Грувер, скажите ему, что я поехал домой.

— Куда теперь, мистер?

— Прямо. Я покажу вам.

Машина выехала на Орчард-драйв в двух кварталах от его дома; у Таннера зачастил пульс. Сейчас он увидит большой лимузин около дома. Еще один поворот, и он увидит его — если он на месте. И в таком случае все в порядке. О, Господи! Сделай так, чтобы все было в порядке!

Лимузина на дорожке не оказалось.

Таннер посмотрел на часы.

Два сорок пять. Без четверти три! И Элис нет на месте!

— Налево. К дому с деревянной крышей.

— Прелестное место, мистер. В самом деле, просто великолепное местечко.

— Быстрее!

Машина подрулила к самому флагштоку. Расплатившись, Таннер рывком открыл дверцу. Он не стал дожидаться благодарностей водителя.

— Элис! Элие! — Миновав буфетную, Таннер проверил гараж.

Ничего. Маленький «триумф» стоял на месте.

Тишина.

И все же что-то тут было. Запах. Слабый дурманящий запах, происхождения которого Таннер не мог определить.

— Элис! Элис! — Вернувшись на кухню, он через окно увидел бассейн. О, Боже! Не отрывая глаз от поверхности воды, он рванул на себя дверь патио. Она была заперта на ключ, но он просто вышиб замок и выбежал наружу.

Слава Богу! В бассейне никого не было.

Проснулся его маленький уэлш-терьер и тут же залился высоким истеричным лаем.

Таннер побежал обратно в дом и открыл дверь погреба.

— Рей! Джаннет! Элис!

Тихо. Слышен только непрестанный лай снаружи.

Оставив дверь погреба открытой, он побежал по лестнице, наверх!

Вылетев на площадку, увидел, что двери в детскую комнату и гостиную распахнуты настежь. Дверь в его с Элис комнату оставалась закрытой.

Тут только он услышал тихие звуки из радиоприемника. У маленького аппаратика Элис был автоматический таймер, который выключал радио в любое заранее определенное время. Они с Элис часто пользовались им, когда хотели что-то послушать. Но кнопку включения они никогда не нажимали — это стало привычкой. Элис ушла примерно около двух с половиной часов назад. Значит, радио включил кто-то другой.

Джон распахнул двери.

Никого.

Он уже был готов повернуться и броситься обыскивать весь дом, когда увидел записку красными чернилами, лежащую рядом с приемником.

Таннер сделал шаг к ночному столику.

«Ваша жена и дети отправились на непредусмотренную прогулку. Вы найдете их в помещении старого железнодорожного вокзала на Ласситер-роуд».

Несмотря на охватившую его панику, Таннер припомнил брошенный вокзал, что находился в глубине леса рядом с дорогой, которой теперь редко пользовались.

Что ему делать? Ради Бога, что ему делать? Он убьет их! Если что-то случилось, убьет Фассета! Убьет Грувера! Убьет всех, кто должен был охранять семью!

Выскочив из спальни, он спустился по лестнице в гараж. Ворота его были открыты, и, прыгнув в «триумф», он сразу же включил двигатель.

Маленькая спортивная машина повернула направо, и Таннер погнал ее по Орчард-драйв, стараясь припомнить самый короткий путь до Ласситер. Проезжая мимо пруда, Джон вспомнил, что оно называется озером Ласситер, и обитатели Сэддл-Уолли зимой катаются тут на коньках. Ласситер-роуд была по другую сторону озерца и исчезала в разросшемся лесу.

Он до конца утопил акселератор. По пути что-то бормотал про себя, изредка вскрикивая:

— Элис! Элис! Джаннет! Рей!

Дорога стала извиваться. Таннер летел мимо тупиков, поворотов, и сквозь стволы деревьев пробивались лучи солнца. Тут не было никаких машин и вообще признаков жизни.

Внезапно перед его глазами появилось здание большого вокзала. Здесь стоял его лимузин, который до половины закрывала трава, вымахавшая на месте бывшей парковки. Таннер затормозил рядом с ним. Вокруг никого не было видно. Выскочив из «триумфа», он побежал к машине.

На мгновение ему показалось, что сходит с ума. Ужас стал реальностью. Свершилось невероятное.

На полу рядом с передним сиденьем лежала его жена. Скорчившись, она не шевелилась. На заднем сиденье были малышка Джаннет и его сын. Свесив головы, они ничком лежали на красной коже сиденья.

О, Господи! Господи! Это произошло. Его глаза наполнились слезами. Таннера затрясло.

Вскрикнув от ужаса, он рванул на себя дверцу, и тут же его окатила волна знакомого запаха. Тот самый дурманящий аромат, который почувствовал в гараже. Приподняв голову Элис, он пытался высвободить жену, испуганный так, что почти ничего не соображал.

— Элис! Элис! Господи! Прошу тебя! Элис!

Его жена медленно открыла глаза. Несколько раз моргнула. Придя в себя, она еще ничего не осознавала.

— Где., где? Дети! — не владея собой, выдавила она. Ее вскрик заставил Таннера прийти в себя. Он склонился к сиденью, на котором лежали ребята.

Они шевелились. Они живы! Все они живы!

Элис выкарабкалась из лимузина, едва держась на ногах. Ее муж вытащил девочку с заднего сиденья и, когда она стала плакать, прижал ее к себе, держа на руках.

— Что случилось? Что случилось? — Элис Таннер приходила в себя.

— Не говори, Элис. Дыши. Как можно глубже. Вот так! — Он передал ей на руки всхлипывающую Джаннет. — Я вытащу Рэя.

— Что случилось? Только не говори мне, что ты не...

— Помолчи! Просто дыши. Дыши глубже!

Он помог сыну выбраться с заднего сиденья. Мальчика тошнило и стало рвать. Придерживая сына за лоб одной рукой, Джон обнял его за талию.

— Джон, ты просто не можешь...

— Походи. Заставь Джаннет двигаться! Делай, как я тебе говорю!

Еще не придя в себя, Элис Таннер покорно подчинилась приказу мужа. Мальчик, которого продолжал поддерживать Таннер, потряс головой.

— Ты себя чувствуешь лучше, сынок?

— Фу!.. Фу!.. Где мы? — внезапно испугался мальчик.

— Все в порядке. Все в порядке... Все вы... все хорошо.

Таннер посмотрел на жену. Она поставила Джаннет на землю, придерживая ее за руку. Ребенок плакал в голос, а Таннер оглядывался по сторонам, полный ненависти и страха.

Он подошел к лимузину убедиться, на месте ли ключ зажигания.

Его не было. Да его и не должно было быть.

Он заглянул под сиденье, в бардачок, посмотрел сзади. И тут только увидел ключ. Он был обернут в клочок белой бумаги, и резиновое колечко придерживало сверточек. Пакетик покоился между откидными сиденьями, задвинутый так далеко, что его еле было видно.

Дочка продолжала плакать, и Элис взяла ее на руки, стараясь успокоить, снова и снова повторяя, что все в порядке.

Убедившись, что жена не смотрит на него, Таннер вытащил сверточек из-под заднего сиденья, сдернул резиновое колечко и развернул бумагу.

Она была совершенно чистой.

Скомкав, он сунул се в карман. Теперь он может рассказать Элис, что случилось. Они куда-нибудь уедут. Далеко. Но в присутствии детей нельзя ничего рассказывать.

— Идите в лимузин, — тихо сказал Таннер сыну и жене, беря у нее из рук рыдающую девочку. — Возьми ключ из «триумфа», Элж. Мы едем домой.

Жена стояла перед ним. В глазах ее был виден пережитый ужас, и по лицу текли слезы. Она пыталась взять себя в руки, прилагая все силы, чтобы не разрыдаться.

— Что случилось? Что с нами произошло?

Шум двигателя не позволил Таннеру ответить. Как бы ни был он разгневан, сейчас он испытал благодарность. Патрульная машина Сэддл-Уолли подлетела к вокзалу и остановилась в десяти ярдах от них.

Из машины выскочили Дженкинс и Макдермотт. Дженкинс держал наготове револьвер.

— Все в порядке? — Он подбежал к Таннеру. Макдермотт оказался около лимузина и стал тихо разговаривать с мальчиком на заднем сиденье.

— Мы нашли у вас в спальне записку. Чисто случайно... Мы считали, что должны вернуть вам ваше имущество.

— Наше... что? — Элис Таннер уставилась на полицейского. — Какое имущество?

— Два телевизионных приемника, драгоценности миссис Таннер, серебряную коробочку, наличность. Список у нас в машине. Мы еще не знаем, все ли нам удалось разыскать. Машина была брошена в нескольких кварталах от вашего дома. Они могли взять и что-то еще. Вам придется проверить.

Таннер передал дочку Элис.

— О чем, черт побери, вы толкуете?

— Вас ограбили. Должно быть, ваша жена вернулась домой, когда грабители занимались своим делом. Ее и детей одурманили газом в гараже... Тут действовали профессионалы, нет сомнения. Методы, типичные для них...

— Вы врете, — тихо сказал Таннер — Там ничего не...

— Прошу вас! — прервал его Дженкинс. — Главное теперь — ваша жена и дети.

Словно получив сигнал, Макдермотт крикнул из лимузина.

— Я хотел бы отвезти мальчика в больницу. И поскорее!

— О, Господи! — Элис Таннер кинулась к машине, неся на руках дочь.

— Пусть Макдермотт отвезет их, — сказал Дженкинс.

— Как я могу довериться вам? Вы мне соврали. У меня в доме ничего не пропало. Никаких телевизоров, вообще не было следов грабежа! Почему вы мне врете?

— Сейчас не время все выяснять. Я отсылаю вашу жену н детей с Макдермоттом, — быстро ответил Дженкинс.

— Они поедут со мной!

— Нет, они не поедут. — Дженкинс чуть приподнял пистолет.

— Я убью вас, Дженкинс.

— Тогда кто же будет между вами и «Омегой?» — спокойно спросил Дженкинс. — Подумайте как следует. Фассет уже едет сюда. Он хочет видеть вас.

— Прошу прощения. В самом деле, я ужасно виноват перед вами. Больше этого не будет, этого не может больше произойти.

— Так что же случилось? Где же ваша хваленая защита?

Ошибка расчетчиков, составлявших расписание охраны вокруг нас, которую не успели обнаружить. Это правда.

Мне нет смысла врать вам. Я один несу ответственность за все.

— Вас здесь не было.

— И тем не менее я за все отвечаю. Я руковожу этой командой, которая занимается «Ремнем». «Омега» заметила, что в линии охраны образовалась прореха — чисто случайно, не более пятнадцати минут — и тут же воспользовалась ею.

— Я не могу принять ваши объяснения. Вы рисковали жизнями моей жены и детей!

— Заверяю вас, нет ни малейшей вероятности, что это повторится. Кроме того, если, конечно, это может вас успокоить, — сегодня днем мы получили лишнее подтверждение, что «Омега не убивает. Терроризирует — да. Но не убивает.

— Почему? Потому что вы так утверждаете? Меня на это не купить. Сообщения о действиях ЦРУ читаешь как историю болезни. И давайте поставим все на свои места — вашим решениям я больше не подчиняюсь.

— Да? Неужто?

— Да.

— Не будьте дураком. Если не ради себя, то хотя бы ради вашей семьи.

Таннер встал и подошел к окну. Сквозь жалюзи он видел двух человек, которые стояли на страже у окна мотеля.

— Я увезу их отсюда.

— Куда вы направитесь?

— Не знаю. Просто мне стало ясно, что оставаться тут я не могу.

— Вы считаете, что «Омега» не выследит вас?

— Зачем... им это надо? Я не имею к вам отношения!

— Они этому не поверят.

— Тогда я разъясню им это!

— Вы собираетесь давать объявление в «Таймс»?

— Нет! — Таннер резко повернулся и ткнул пальцем в человека из ЦРУ. — Это сделаете вы! Пусть даже вам этого не хочется. Потому что в противном случае я расскажу всю историю об этой операции и о вашем головотяпстве, и уж выставлю в таком свете, что вас будут полоскать по всем телевизионным линиям страны. И этого вы не переживете.

— Как и вы, поскольку вас прикончат. И вашу жену. Вашу дочь, вашего сына... все они будут мертвы.

— Вы не имеете права угрожать мне...

— Да ради Бога, — взорвался Фассет, — посмотрите же вы, что на самом деле происходит! — Внезапно он понизил голос и поднес руки к груди, говоря медленно и раздельно. — Взять хотя бы меня... Моя жена была убита в Восточном Берлине. Не было ни малейшей причины убивать ее, если не считать, что она была замужем за мной. Мне... преподали урок. И за него заплатила жизнью моя жена. Так что не надо выступать с такими заявлениями. Пока я здесь, вы будете в полной безопасности. Пусть даже вам так не кажется.

Таннер был ошеломлен.

— Что вы хотите сказать?

— Говорю вам, что вы должны делать все, как и запланировали. Мы вплотную приблизились к ним. И я хочу заполучить «Омегу».

— Вы не можете заставить меня, и вы это знаете!

— Нет, могу... потому что, если вы откажетесь, если вы попытаетесь исчезнуть, я сниму всех агентов из Сэддл-Уолли. Вы останетесь один... и не думаю, что вам самому удастся справиться с ситуацией, в которую попадете.

— Я увезу отсюда свою семью...

— Не сходите с ума! Мы допустили небольшую ошибку в расчетах, и «Омега» сразу же приступила к действиям. Это означает, что, кем бы он ни был, «Омега» встревожена. Она очень обеспокоена и поэтому решила действовать быстро и решительно. И как вы думаете — сколько у вас есть шансов уцелеть в такой ситуации? На что вы обрекаете вашу семью? Да, мы признаем, что сделали ошибку. Но больше мы их не допустим.

Таннер понимал, что Фассет прав. Если он сейчас отвергнет его предложение, то никоим образом не сможет контролировать ситуацию.

— Я надеюсь, вы не собираетесь попусту болтаться здесь, не так ли?

— Разве вы чувствовали себя как на минном поле?

— В общем-то нет... во всяком случае, до сегодняшнего дня. Что, собственно, произошло?

— Тактика терроризма. Невзирая на лица. Даже в том случае, если вы не имеете ни к чему отношения. Мы-то понимаем, что произошло, и подготовили соответствующее объяснение. Мы изымем некоторые из ваших вещей — мелочи, вроде драгоценностей, пока все не уляжется. Чтобы все было совершенно естественно.

— То есть, предполагается, я тоже должен буду придерживаться версии «ограбления»?

— Конечно. Так будет куда безопаснее.

— Да... конечно. — Таннер вытащил из кармана пачку сигарет. Звякнул телефон в машине, и Фассет снял трубку.

Тихо обронив несколько слов, он повернулся к журналисту.

— Ваша семья уже дома. Они в полном порядке. Еще не оправились от испуга, но с ними все в порядке. Наши люди уже проверили. Все вверх дном. Они пытаются найти отпечатки пальцев. Естественно, будет выяснено, что грабители действовали в перчатках. Мы сказали вашей жене, что вы в полиции, где должны оставить заявление.

— Понимаю.

— Хотите, чтобы мы отвезли вас?

— Нет... нет, не надо. Я предполагаю, что за мной и так будут следить.

— Неукоснительное наблюдение — вот так точнее.

Таннер вошел в «Виллидж-паб», фешенебельный бар Сэддл-Уолли и позвонил Тремьяну.

— Джинни, это Джон. Я хотел бы поговорить с Диком. Он на месте?

— Джон Таннер?

Почему у нее такой тон? Почему ее так удивило его имя?

Она знает его голос.

— Да. Так Дик есть?

— Нет... конечно нет. Он у себя в офисе. А в чем дело?

— Ничего особенного.

— Мне ты можешь рассказать?

— Просто мне был нужен небольшой юридический совет. Я попытаюсь найти его в офисе. Пока. — Таннер понимал, что его объяснение звучит не очень убедительно. Он несколько смутился.

Как и Вирджиния Тремьян.

Таннер набрал номер.

— Простите, мистер Таннер. Мистер Тремьян на Лонг-Айленде. У него там совещание.

— У меня спешное дело. Как его можно найти?

Секретарша Тремьяна неохотно дала номер. Он набрал цифры.

— Простите, но мистера Тремьяна тут нет.

— В его офисе мне сказали, что он тут на конференции.

— Он позвонил утром и отменил встречу. Приношу свои извинения, сэр.

Повесив трубку, Таннер позвонил Кардоне.

— Папа и мама уехали на весь день, дядя Джон. Они сказали, что будут только после обеда. Вы хотите, чтобы они вам перезвонили?

— Нет... в этом нет необходимости...

Он чувствовал странную пустоту в желудке. Связавшись с оператором, он дал ему всю необходимую информацию, включая и номер своей кредитной карточки, и в трех тысячах четырехстах милях от него, в Беверли-Хилл, раздался телефонный звонок.

— Резиденция Остермана.

— Есть ли тут мистер Остерман?

— Нет, его нету. Могу я осведомиться, кто звонит, будьте любезны.

— А миссис Остерман?

— Нет.

— Когда же вы ждете их возвращения?

— На следующей неделе. Кто говорит, простите?

— Мое имя Кардоне. Джозеф Кардоне.

— К-а-р-д-о-н-е...

— Совершенно верно. Когда они уехали?

— Они прошлым вечером направились в Нью-Йорк. Рейсом в десять часов, насколько мне известно.

Джон Таннер повесил трубку. Так Остерманы в Нью-Йорке! Они прибыли в шесть утра!

Тремьяны, Кардоне, Остерманы.

Все здесь. И никто не объявился.

Ни один.

«Омега»!

14

Фассет позаботился придать инсценировке убедительность. К тому времени, когда Таннер вернулся домой, все было «приведено в порядок», но в доме еще царил легкий хаос. Стулья стояли не на своих местах, ковер был сдвинут, светильники висели косо; прислуга явно еще не наводила порядок.

Элис рассказала, как ей помогла полиция; если она что-то и подозревала, то не обмолвилась ни словом.

Но Элис Макколл еще с детских лет знала, что такое насилие. Вид полицейского на пороге дома не был для нее неожиданным. Она умела реагировать на такие Сцены, не позволяя себе впадать в истерику.

С другой стороны, ее муж совершенно не привык к той роли, которую ему теперь приходилось играть. Вторую ночь он то и дело просыпался и лежал, не в силах уснуть. На него смотрел светящийся циферблат на панели радиоприемника. Хотя было примерно три утра, он продолжал лихорадочно размышлять, не в силах сомкнуть глаз.

Но все было без толку. Он должен встать и пройтись; может быть, перекусить что-то, почитать и покурить.

Все что угодно — лишь бы перестать думать.

Они с Элис выпили бренди перед тем, как идти спать, и Элис теперь спала глубоким сном, то ли от алкоголя, то ли от усталости.

Таннер вылез из постели и спустился вниз. Бесцельно побродив по дому, он прикончил остатки дыни на кухне, просмотрел почту в холле, полистал журналы в гостиной. Наконец он направился в гараж. В нем по-прежнему стоял аромат, если его можно называть ароматом, — точнее, запах газа, которым были одурманены его жена и дети. Он вернулся в гостиную, забыв выключить свет в гараже.

Докончив последнюю сигарету, он оглянулся вокруг в поисках еще одной пачки — скорее, для того, чтобы убедиться в се наличии, чем для того, чтобы тут же закурить. Одна пачка должна была быть в кабинете. Когда он открыл ящик стола, какой-то звук заставил его поднять глаза.

Кто-то постучал в окно кабинета, и за стеклом слегка качнулся лучик фонарика.

— Это Дженкинс, мистер Таннер,—донесся приглушенный голос. — Я подойду к задней двери.

Таннер с облегчением кивнул темной фигуре по другую сторону окна.

— Замок стеклянной двери сломан, — тихо сказал Дженкинс, когда Таннер впустил его на кухню. — Мы не знаем, как это случилось.

— Это моя работа. Что вы там делаете?

— Все, чтобы не было повторения сегодняшних событий. Тут нас четверо. Мы пытаемся понять, что вы делаете. Повсюду в доме горит свет. Даже в гараже. Что-то случилось? Кто-то звонил вам?

— Разве вам это не стало бы известно?

Дженкинс улыбнулся, входя в кухню.

— Скорее всего. Вы же это знаете. Но вдруг у вас что-то испортилось.

— Думаю, все в порядке. Хотите чашку кофе?

— Только если вы приготовите кофе и для трех других ребят. Они не могут оставить свои посты.

— Конечно. — Таннер наполнил термос горячей водой. — Вас устроит растворимый?

— Великолепно. Спасибо. — Дженкинс сел у столика, свесив с сиденья кобуру полицейского пистолета. Присмотревшись к Таннеру, он обвел глазами помещение.

— Я рад, что вы около дома. Честное слово, я вам очень признателен. Понимаю, что это ваша работа, и все же...

— Дело не только в работе. Мы беспокоимся о вас.

— Приятно слышать. У вас есть жена и дети?

— Нет, сэр, нету.

— А я думал, что вы женаты.

— Семья есть у моего напарника Макдермотта.

— Ах, да, понимаю... Вы служите здесь... дайте припомнить... пару лет, не так ли?

— Примерно.

Таннер отвернулся от плиты и посмотрел на Дженкинса.

— Вы один из них!

— Простите?

— Я спрашиваю — вы один из них? Сегодня днем я услышал от вас об «Омеге». Это означает, что вы один из людей Фассета.

— У меня есть инструкция относительно того, что я могу говорить вам. Я, конечно, встречался с мистером Фас-сетом.

— Но ведь вы не просто полисмен в маленьком городке, не так ли?

Дженкинс не успел ответить. Снаружи раздался крик. Двое мужчин на кухне уже слышали такие звуки: Таннер во Франции, а Дженкинс на реке Члу. Так вскрикивает человек в момент гибели.

Дженкинс рывком распахнул стеклянную дверь и выбежал наружу. Таннер следовал за ним по пятам. Из темноты показались двое других охранников.

— Это Фергюсон! Фергюсон! — хриплым шепотом, но не срываясь на крик, в голос сказали они.

Дженкинс обогнул бассейн и побежал к зарослям, ограничивающим владения Таннера. Журналист, споткнувшись, заторопился за ним.

Изуродованное тело лежало в кустах. Голова была отделена от туловища, а глаза широко раскрыты, словно ресницы были приколочены гвоздями, не в силах закрыться.

— Уходите, мистер Таннер! Остановитесь! Не смотрите! И ни звука! — Дженкинс схватил потрясенного журналиста за плечи и оттолкнул от трупа. Двое остальных, выхватив оружие, кинулись в заросли.

Чувствуя, что его тошнит, Таннер опустился на землю, испытывая такой страх, которого он никогда не знал раньше.

— Слушайте меня, — шепнул Дженкинс, опускаясь на колени рядом с Таннером, которого сотрясала дрожь. — Это зрелище предназначалось не для вас. Оно не имеет к вам отношения! Есть определенные законы и определенные приметы, о которых известно только нам. Этот человек убит из-за Фассета.

Тело было завернуто в холст, и двое человек подняли его, собираясь уносить. Действовали они бесшумно и четко.

— Ваша жена еще спит, — тихо сказал Фассет. — Это хорошо... Мальчик встал и спустился вниз. Макдермотт сказал ему, что вы сделали кофе для моих людей.

Таннер сидел на траве у дальнего края бассейна, пытаясь осмыслить все, что произошло за последний час. Фассет и Дженкинс стояли над ним.

— Ради Бога, как это могло произойти? — Он смотрел на людей, уносивших тело, и его слова были еле слышны. Фассет опустился на колени рядом с ним.

— На него напали сзади.

— Сзади?

— Кто-то, знавший местность позади вашего дома. — Фассет смотрел Таннеру прямо в глаза, и журналист увидел в них невысказанное обвинение.

— Это моя ошибка, не так ли?

— Возможно. Дженкинсу пришлось оставить свой пост. Он располагался неподалеку... Почему вы спустились вниз? Почему повсюду зажгли свет?

— Мне не спалось. И я встал.

— Свет был и в гараже. Что вы там делали?

— Я... я и сам не понимаю. Наверно, все не мог отделаться от мыслей о дневном происшествии.

— Вы оставили в гараже свет... Я могу понять, когда человек, нервничая, спустился вниз — взять сигарету, выпить. Это я могу понять. Но я не могу понять, зачем человек направляется в гараж и оставляет там свет... вы куда-то собирались, мистер Таннер?

— Куда-то собирался?.. Нет, конечно нет. Куда мне собираться?

Фассет поднял глаза на Дженкинса, который внимательно наблюдал за лицом Таннера в слабом свете, падающем из окон дома.

— Вы уверены?

— Господи... Вы думете, что я хотел удрать, и решили остановить меня!

— Потише, пожалуйста. — Фассет встал.

— И вы считаете, что я могу так поступить? Вы хоть на минуту могли подумать, что я оставлю свою семью?

— Вы могли прихватить семью с собой, — ответил Дженкинс.

— О, Иисусе! Так вот зачем вы подошли к окну. Вот почему вы оставили свой... — Таннер не смог закончить предложение. Его снова замутило и, не будь у него пуст желудок, его бы вырвало. Он посмотрел на двух правительственных служащих. — О, Господи!

— Во всяком случае, было предположение, что это может произойти, — мягко сказал Фассет. — Это не было... не было частью плана. Но вы должны все осознать. Вы ненормально ведете себя. Вы обязаны контролировать каждое свое движение, каждое слово и действие. И вы не имеете права забывать об этом. Никогда.

Таннер с трудом поднялся.

— Но вы же не собираетесь продолжать? Вы должны отозвать своих людей.

— Отозвать? Один из моих людей уже убит. Едва только мы отзовем их, та же участь может постигнуть и вас. И всю вашу семью.

Таннер заметил печаль в глазах агента. С такими людьми трудно спорить. Они говорят правду.

— Вы проверили всех остальных?

— Да.

— Где они?

— Кардоне у себя в доме. Тремьян остался в Нью-Йорке; его жена здесь.

— А что относительно Остерманов?

— Этим я займусь попозже. А вам бы лучше вернуться в дом. Мы удвоили силы патрулирования.

— Так что с Остерманами? Они не в Калифорнии?

— Вы же знаете, что их там нет. Вы звонили им по своей кредитной карточке днем, в четыре сорок шесть.

— Тогда где же они?

Фассет глянул на журналиста и коротко ответил:

— Скорее всего, они где-то расположились под другим именем. Мы знаем, что они в районе Нью-Йорка. И мы найдем их.

— Тогда это может быть делом рук Остерманов.

— Может быть. Вам бы лучше вернуться. И не беспокойтесь. Тут у вас целая армия.

Таннер посмотрел на заросли, в которых был убит человек Фассета. Его невольно передернуло. Он испытал потрясение, поняв, как близка от него была столь ужасная смерть. Кивнув джи-менам, он двинулся к дому, испытывая тошнотную пустоту внутри.

— Это правда относительно Тремьяна?—тихо спросил Дженкинс. — Он в городе?

— Да. Он основательно надрался и снял номер в «Билт-море».

— Кто-нибудь проверял его местонахождение сегодня вечером?

Фассет отвлекся от Таннера, входившего в дом, глянул на Дженкинса. — Да, но пораньше. Наш человек сообщил, что Тремьян вошел — точнее, вполз — в свой номер вскоре после полуночи. Мы сказали, чтобы агент там не маячил и снова проверил Тремьяна часам к семи. А что тебя волнует?

— Я еще и сам не знаю. Не уверен. Все прояснится, когда мы уточним ситуацию с Кардоне.

— Это уже сделано. Он дома.

— Мы считаем, что он дома, потому что пока у нас нет оснований предполагать что-то другое.

— Ты бы лучше объяснился.

— У Кардоне были гости к обеду. Три пары. Они все вместе сели в машину с нью-йоркским номером. Наблюдение сообщило, что они торопливо уехали в 12.30... Вот я и думаю: а что если Кардоне уехал в той машине? Ведь было темно. И он мог там оказаться.

— Давай проверим. И того, и другого. С «Билтмором» проблем не будет. И мы попросим, чтобы Да Винчи сделал Кардоне еще один звонок.

Спустя восемнадцать минут оба джи-мена сидели на переднем сиденье автомобиля, припаркованного в нескольких сотнях ярдов ниже по дороге от дома Таннера. Радио работало четко и ясно.

— Поступила информация, мистер Фассет. Только что нам звонил Да Винчи. Миссис Кардоне сказала, что ее муж не очень хорошо себя чувствует; он спит в комнате для гостей, и она не хочет его будить. Она сразу же прервала разговор. Проверен и «Билтмор». В номере 1021 никого нет. Тремьян даже не ложился в постель.

— Спасибо, Нью-Йорк, — сказал Фассет перед тем, как отключиться. Он посмотрел на Дженкинса. — Можете ли вы представить себе, что такой человек, как Кардоне, отказался подойти к телефону в половине пятого утра? Когда звонит Да Винчи?

— Его нет на месте?

— Как и Тремьяна.

15

Фассет сказал Таннеру, что в четверг он должен быть дома. И дело не в том, что ему пришлось бы просить разрешения отлучиться; он и сам не хотел выбираться наружу. Фассет также сказал, что утром свяжется с ним. И тогда реализуется окончательный план по защите семьи Таннера.

Журналист натянул старые военные брюки цвета хаки, и спортивную рубашку. Посмотрел на часы в кухне: без двадцати семь. Дети встанут не раньше чем через полтора часа. Элис, к счастью, будет спать до половины десятого или десяти.

Таннер попытался представить, сколько человек таится вокруг дома. Фассет сказал, что вокруг целая армия, но что от нее толку, если «Омега» решит его убить? Чем помогла эта армия тому джи-мену в зарослях в половине четвертого утра? Слишком много возможностей. Слишком много удобных поводов. Теперь-то Фассет должен это понять. Дела зашли слишком далеко. Если вся эта абсурдная ситуация в самом деле реальна, если Остерманы, Кардоне или Тремьяны в самом деле — часть «Омеги», он просто не сможет встретить их у дверей как ни в чем не бывало. Это абсурдно!

Он растворил дверь кухни и тихонько вышел наружу. Дошел до леса, прежде чем увидел кое-кого. Он искал Фассета.

— Доброе утро. — Это был Дженкинс, с синими кругами под глазами. Он сидел на земле за кустами как раз на краю леса. Из дома и даже от бассейна его не было видно.

— Привет. Вам так и не пришлось поспать?

— Я сменяюсь в восемь. Это не важно. Как вы? У вас утомленный вид.

— Послушайте, я хотел бы увидеться с Фассетом. Я хотел бы переговорить с ним до того, как он составит свой план.

Полицейский посмотрел на наручные часы.

— Он собирался звонить вам после того, как мы ему сообщим, что вы поднялись. Не думаю, что он ожидает вашего появления так рано. Хотя, может, это и к лучшему. Секундочку. — Дженкинс сделал несколько шагов в чащу и вернулся с рацией в брезентовом футляре. — Двинулись. Мы подъедем к нему.

— Почему он не может прибыть сюда?

— Расслабьтесь. Никто не может приближаться к вашему дому. Пошли. Вы сами увидите.

Дженкинс закинул радио на ремне через плечо и повел Таннера по свежепротоптанной в его владениях тропке. Каждые тридцать или сорок футов им встречались люди, присевшие на корточки, лежавшие и сидевшие, которые, оставаясь невидимыми, не спускали глаз с его дома. Как только Дженкинс с Таннером приближались к кому-нибудь из них, оружие тут же было наготове. Дженкинс связался по рации с патрулем с восточной стороны.

— Свяжитесь с Фассетом. Скажите, что мы направляемся к нему, — передал он.

— Прошлой ночью агент был убит, потому что убийца понял — он будет опознан. «Омега» не может допустить, чтобы хоть кто-то из них был индентифицирован. — Фассет пил кофе, сидя лицом к Таннеру. — Были и некоторые другие виды предупреждений, но они не имеют к вам отношения.

— Он был убит в пятидесяти ярдах от моего дома, от моей семьи! Ко мне все имеет отношение!

— Ну, хорошо!.. Попытайтесь понять. Мы взяли на себя распространение информации о вас, которая стала циркулировать среди них, но не забывайте, что вы просто журналист Таннер — и ничего больше. И теперь они ходят кругами как коршуны, опасаясь друг друга. Никто не знает, есть ли сообщники у другого, и каждый рыщет на свой страх и риск... Убийца — всего только одно щупальце «Омеги» — вел свое личное наблюдение. Он столкнулся с агентом; у него не оставалось другого выхода, как только пойти на убийство. Он не знал агента и никогда раньше не видел его. Единственное, в чем он мог быть уверен, — тот, кто поставил агента на посту, обеспокоится, когда не получит сообщения от него, направится в лес и найдет тело. Его смерть должна стать предупреждением.

— Вы не можете утверждать...

— Мы имеем дело не с любителями. Убийца знал, что тело будет обнаружено еще до рассвета. Я говорил вам в Вашингтоне: «Омега» — эта фанатики. Обезглавленное тело в пятидесяти ярдах от вашего дома относится к числу тех ошибок, которые наводят на мысль о стиле НКВД. Если только за это отвечает «Омега». Если же нет...

— Почему вы уверены, что они не работают рука об руку? Если Остерманы, или Кардоне, или Тремьяны — часть сети, они могут совместно планировать свои действия.

— Исключено. Они не входили в контакт друг с другом с тех пор, как мы стали запугивать их. Мы всем им и каждому в отдельности скормили кучу противоречивых историй, нелогичных предположений, лишь частично смахивающих на правду. Мы организовали телеграммы из Цюриха, телефонные звонки из Лиссабона, послания, которые передавались незнакомыми людьми в глухих тупиках. И теперь каждая из этих пар блуждает во тьме. Никто не знает, чем занимаются остальные.

Агент по имени Коль, сидящий на стуле у окна мотеля, взглянул на Фассета. В том, что касалось последнего утверждения, Фассет не мог быть абсолютно уверен, и Коль знал это. Часов двенадцать назад они потеряли Остерманов из виду. Был перерыв соответственно в три и в три с половиной часа в ходе слежки за Кардоне и Тремьяном. И все же, подумал Коль, Фассет прав.

— Где Остерманы? Прошлой ночью, то есть сегодня утром, вы сказали, что не знаете, где они.

— Мы нашли их. В одном из отелей Нью-Йорка. Из того, что нам известно, очень сомнительно, чтобы Остерманы были в этом районе прошлой ночью.

— Но вы опять не очень уверены в этом.

— Я сказал — сомнительно. Полностью отвергать это нельзя.

— И вы уверены, что это один из них?

— Мы так думаем. Практически, вне всяких сомнений, убийца — мужчина. Это... потребовало большой мощи. Он знал окрестности вашего дома лучше, чем мы. А вы должны учитывать, что мы изучали окрестности несколько недель.

— Так ради Бога, остановите же их! Преградите им путь! Вы не можете позволить, чтобы это продолжалось!

— Кого именно? — тихо спросил Фассет.

— Всех их! Ведь убит человек!

Фассет неторопливо поставил свою чашку.

— Если мы сделаем то, что вы предлагаете, что, должен признать, нам самим очень хочется, — ведь, не забывайте, убит один из моих людей, — мы не только сведем на нет малейший шанс взять «Омегу», но и подвергнем риску и вас, и вашу семью, на что я никогда не дам санкции.

— Большему риску мы уже не можем подвергнуться, и вы это понимаете!

— Вам вообще не угрожает опасность. Во всяком случае, пока вы будете вести себя как обычно. Если мы сейчас появимся на сцене, тем самым признаем, что приглашение на уикенд — ловушка. И она захлопнется не без вашей помощи... Мы подпишем вам смертный приговор.

— Не понимаю.

— Тогда поверьте на слово, — резко сказал Фассет. — «Омега» должна выйти на нас. Другого пути нет.

Таннер помолчал, внимательно наблюдая за Фассетом. — Но ведь это не вся правда, не так ли? Все, что вы говорите... основательно запоздало, верно?

— Вы очень догадливы.

Взяв чашку, Фассет подошел к столу, на котором стоял термос с кофе.

— Остался только один день. Максимум два. И тогда «Омеге» придет конец. Нам нужно только одно. Одна ошибка с ее стороны — и все будет кончено.

— И динамитная шашка под мой дом — мы взлетим к небесам.

— Ничего подобного не будет. Никакого насилия. Во всяком случае, имеющего отношение к вам. Откровенно говоря, вы не представляете для них такой ценности. Особенно сейчас. Они будут заняты только друг другом.

— А что насчет вчерашнего дня?

— Мы дали сообщения в полицейскую сводку. Ограбление. Несколько странное, конечно, но тем не менее ограбление. Оно произошло точно так, как и предполагала ваша жена. Вы ничего не должны отрицать.

— Они поймут, что все это вранье. И откровенно скажут об этом.

Фассет уставился куда-то в пространство со спокойным выражением лица.

— И тогда наконец мы возьмем «Омегу», не так ли? И... все станет ясно.

— А что мне прикажете делать? Кидаться к телефону и звонить вам? У них может быть другая точка зрения на этот счет...

— Как только завтра днем к вам явится первый же гость, мы будем слышать каждое слово, сказанное в вашем доме. Сегодня утром, попозже, к вам явятся два ремонтника привести в порядок проводку, испорченную при ограблении. Одновременно поставят миниатюрные прослушивающие устройства по всему дому. С появлением первого же человека они будут введены в действие.

— И вы хотите убедить меня, что они не будут введены в действие до этого?

— Нет, — вмешался Коль, — не будут. Нас интересует отнюдь не ваша частная жизнь, а только ваша безопасность.

— Вам бы лучше вернуться, — сказал Фассет. — Дженкинс подбросит вас до вашего участка с южной стороны. Версия: вам не спалось, и вы вышли прогуляться.

Таннер медленно направился к дверям. Остановившись, он снова посмотрел на Фассета.

— Все точно так, как было в Вашингтоне, не так ли? Вы не оставляете мне дикакого выбора.

Фассет отвернулся от него.

— Мы будем на связи. Будь я на вашем месте, я бы расслабился и сходит в клуб. Сыграл бы в теннис, поплавал. Выкинул бы из головы все эти мысли. Поступите так, и вы почувствуете себя куда лучше.

Таннер недоверчиво посмотрел на Фассета. Он был растерян, словно чиновник небольшого ранга, попавший на совещание, где обсуждаются вопросы большой политики.

— Двинулись, — сказал Коль, вставая. — Я провожу вас до машины. — Когда они вышли, он добавил: — Я думаю, вы должны понять, что смерть нашего человека прошлой ночью усложнила работу Фассета куда больше, чем вы можете представить. Это убийство было предназначено для него. Это предупреждение ему.

Журналист присмотрелся к Колю.

— Что вы имеете в виду?

— Между старыми профессионалами есть определенная система взаимоотношений, и Фассет все понял. Теперь вы для них не представляете интереса... она нацелены на Фассета. Он может привести в действие все силы, и ничто не сможет остановить их.

Люди, входящие в «Омегу» понимают, что произошло. Они начинают осознавать, что, возможно, у них ничего не получится. И захотят дать знать человеку, ответственному за их отступление, что они вернутся. Когда-нибудь. Отрезанная голова означает резню. Они уничтожили жену Фассета. И на руках у него осталось трое малышей, о которых ему приходится заботиться.

Таннер почувствовал, что его снова охватывает тошнотное чувство.

— В каком мире вам, ребята, приходится жить!

— В том же, что и вам.

16

Когда Элис проснулась в четверг утром в четверть одиннадцатого, ее первой реакцией было желание оставаться в постели. Она слышала, как внизу о чем-то спорили ребята, и до нее доносился глуховатый, но убедительный голос отца, разрешавшего спор. Она подумала о его удивительном умении оказывать ей небольшие любезности, не говоря, уж о том, как он относился к ней. Это совсем неплохо после стольких лет замужества.

Может быть, ее муж не был столь стремителен и ярок, как Дик Тремьян, не так влиятелен, как Джой Кардоне, или не так мудр и блистателен, как Берни Остерман, но она не поменялась бы местами ни с Джинни, ни с Бетти или Лейлой ни за что на свете. Если бы даже все начать сначала, она бы все равно ждала своего Джона Таннера или просто такого, как Джон Таннер. Он был редким человеком. Хотел делить с ней все беды и радости, и в самом деле делил. Все, что выпадало им на долю. Как никто другой. Даже Берни, хотя он очень похож на Джона. Даже у Берни, по словам Лейлы, были свои маленькие тайны.

С самого начала Элис думала, что желание ее мужа постоянно быть рядом — всего лишь результат его жалости к ней. Потому что судьба ее достойна сожаления, и она прекрасно понимала это. Большая часть ее жизни до того, как она встретила Джона Таннера, прошла в скитаниях и в поисках убежища.

Ее отец, самодеятельный борец со всеми язвами мира, не мог долго оставаться на одном месте. Этакий современный Джон Браун.

Газеты постоянно называли его... психом. Лунатиком.

И, наконец, лос-анджелесская полиция убила его.

Элис помнила сообщение об этом.

«Лос-Анджелес, 10 февраля 1945 г. Джейсон Макколл, который, по утверждению властей, находился на содержании коммунистов, был застрелен сегодня на пороге своей квартиры, откуда он выбежал, размахивая предметом, смахивающим на оружие. Лос-анджелесская полиция и агенты Федерального Бюро Расследований обнаружили местопребывание Макколла после интенсивных поисков...»

Полиция Лос-Анджелеса и агенты Федерального Бюро Расследований, скорее всего, даже не потрудились рассмотреть, что оружие в руках Макколла было всего лишь

гнутым куском железа, который он называл своим «лемехом».

К счастью, судьба сжалилась над Элис, и во время убийства отца она была у своей тетки в Пасадене. Она встретилась с молодым студентом факультета журналистики Джоном Таннером на публичном расследовании смерти ее отца. Власти Лос-Анджелеса изъявили желание, чтобы слушание носило открытый характер. Они не собирались делать из жертвы мученика. Хотели устранить всякую возможность сомнений в том, что смерть Макколла была убийством.

Что, конечно, так и было.

Молодой журналист — он только что вернулся с войны — понял ситуацию и назвал вещи своими именами. И хотя его очерк ничего не изменил в судьбе семьи Макколла, он дал ему возможность сблизиться с печальной и перепуганной девушкой, которая позже стала его женой.

Элис перестала вспоминать прошлое и перекатилась на живот. Все это осталось в прошлом. И теперь она там, где хотела быть.

Несколькими минутами позже она услышала в холле чужие мужские голоса. Элис присела на постели, когда открылась дверь и вошел ее муж. Улыбнувшись, он наклонился к ней, легко поцеловал в лоб, но, несмотря на его раскованную манеру поведения, в нем чувствовалась какая-то напряженность.

— Кто там внизу? — спросила она.

— Ребята из ТВ. Они протянули новую проводку, но наружная антенна испорчена. Они хотят установить причину неисправности.

— И это значит, что мне пора вставать.

— Ничего не поделаешь. При двух здоровых мужиках в комбинезонах мне нечего делать с тобой в постели.

— Ты и сам носишь комбинезон. Забыл? В молодые годы ты сам работал на газовой станции.

— И все же вставай.

Джон в самом деле напряжен, подумала она, с трудом контролирует ситуацию, хоть и держит себя в руках. Он объявил, что, хотя четверг, как правило, у него насыщенный день, в этот четверг он останется дома.

Объяснение было очень простым. После вчерашних событий, несмотря на постоянное присутствие полиции, он просто не может оставить семью. Во всяком случае, пока все не выяснится.

Таннер взял Элис и детей с собой в клуб, где они на пару сыграли в теннис со своими соседями Дороти и Томом Скенлан. Том пользовался репутацией столь богатого человека, что неделями не утруждал себя работой.

Элис поражало стремление ее мужа обязательно выиграть. Она испытала смущение, когда он обвинил Тома в том, что тот зажилил спорный мяч на линии, и обмерла, когда его сильная подача чуть не попала Дороти в лицо.

Они выиграли сет, и Скенланы предложили еще одни. Затем пошли к бассейну, где Джон просто измучил официанта, делая заказ. Позже, днем, он заметил Макдермотта и заставил его присоединиться к ним и выпить. Макдермотт зашел в клуб, как Джон сказал жене, чтобы предупредить одного из посетителей, что его машина слишком долго стоит у счетчика.

И кроме того, Джон Таннер постоянно выбегал к телефону вне стен клуба: мог попросить принести ему аппарат прямо на столик, но не стал этого делать. Он сообщил, что передача Вудворда настолько накалила атмосферу, что он предпочел бы не обсуждать ее на людях.

Элис не поверила ему. У ее мужа было много талантов и, может быть, самым примечательным из них было его непревзойденное умение всегда сохранять спокойствие, даже в самой напряженной обстановке. И тем не менее сегодня он был чуть ли не в паническом состоянии.

Они вернулись на Орчард-драйв к восьми часам. Таннер приказал детям отправляться в постель; Элис запротестовала.

— Я сама их уложу, — твердо сказала она. Затащив мужа в гостиную, она взяла его за руку. — Ты потерял способность логически рассуждать, мой дорогой. Я знаю, как ты себя чувствуешь. Мне тоже не по себе, но ты весь день рявкаешь какие-то указания. Делай то! Делай се! Это на тебя не похоже.

Таннер припомнил Фассета. Он должен оставаться спокойным и совершенно естественным. Даже с Элис.

— Прости. Я полагаю, что сказывается замедленная реакция. Но ты права. Извини меня.

— Сказано и забыто,—докончила она, по сути, не очень-то принимая его поспешные извинения. — Все это было довольно странно, но теперь все позади. Все кончено.

О, Господи, подумал Таннер. Он молил Бога, чтобы все обошлось так просто.

— Все кончено, а я вел себя как ребенок и хотел бы, чтобы моя жена сказала, как она любит меня, перед тем как мы выпьем с ней на пару и отправимся в постель. — Он легко поцеловал ее в губы. — И это, мадам, лучшая идея из тех, что пришли мне за день.

— Тебе потребовалось много времени, чтобы прийти к ней, — сказала она, улыбаясь. — Но мне нужно еще несколько минут. Я обещала Джаннет почитать ей сказку.

— Что ты собираешься читать ей?

— «Красавица и Чудовище». — Она осторожно высвободилась из его рук, коснувшись пальцами лица Джона. — Дай мне минут десять — пятнадцать.

Таннер смотрел ей вслед, когда она через холл шла к лестнице. Ей так много досталось в жизни, а теперь еще и это. Теперь еще и «Омега».

Он посмотрел на часы. Было двадцать минут девятого, и Элис будет наверху самое малое минут десять, а может, и вдвое дольше. Он решил позвонить Фассету в мотель.

Больше он не будет вести с ним привычные разговоры. Никаких больше неукоснительных инструкций, никаких поучений. Заканчивается третий день; третий день, с тех пор как начали обкладывать подозреваемых членов «Омеги».

Джону Таннеру были нужны детали. У него есть на них право.

Фассет встревожился, услышав прямые и точные вопросы директора службы новостей.

— У меня нет времени звонить вам всякий раз, как только кто-то переходит улицу.

— Я хочу получить ответы на свои вопросы. Завтра начинается уикенд, и если вы хотите, чтобы я справился, то должны рассказать мне, что происходит. Где они сейчас? Какова была их реакция? Я обязан знать.

Несколько секунд длилось молчание. Когда Фассет заговорил, его голос звучал устало.

— Ну, ладно... Прошлой ночью Тремьян оставался в Нью-Йорке. Я говорил вам об этом, помните? В «Билтморе» он встретил человека по имени Таунсенд. Это известный биржевик из Цюриха. Кардоне с женой сегодня отправился в Филадельфию. Он посетил свою семью в Честнат-Хилл и вернулся в Бала-Синвуд для встречи с человеком, известным как обладатель высокого поста в мафии-капо. Час назад Кардоне вернулись в Седдл-Уолли. Остерманы в «Плазе». У них был поздний обед с парой по фамилии Бронсон. Они дружат уже несколько лет. Кстати, эта пара тоже проходит в качестве подозреваемых по списку Генерального прокурора.

Фассет умолк и стал ждать ответа Таннера.

— И они не встречались друг с другом? Не перезванивались? Не строили никаких планов? Я хочу знать правду!

— Если они и могли звонить друг другу, то по телефонам, которые мы не прослушиваем. Это означает, что они должны были несколько раз прибегать к услугам платных автоматов, чего мы не наблюдали. Они не встречались — мы следили за ними. Возможно, у них и есть планы, но только свои, личные, они не скоординированы... Из этого мы и исходим. Вот все, что у нас есть.

— Значит, они не вступали ни в какие контакты друг с другом.

— Совершенно верно. Мы того же мнения.

— Но это не то, чего вы ждали. Вы говорили, что они в панике.

— Думаю, все обстоит именно так. Наши предположения оказались правильными.

— Что это, черт возьми, означает?

— Вдумайтесь, одна пара спешит встретиться с влиятельным мафиози; другая обедает с мужем и женой, которые такие же фанатики, как сами члены Политбюро. А юрист неожиданно сталкивается с международным авантюристом из Цюриха. Это и есть паника. У КГБ много щупальцев, и все они сейчас пришли в движение. Нам остается только выжидать.

— Не так легко уже вторые сутки находиться в таком положении.

— Старайтесь держаться естественно, и вскоре убедитесь, что действовать на двух уровнях общения не так сложно. Если вы даже не сумеете полностью контролировать себя, никакая опасность вам в любом случае не угрожает. Будьте раскованны. Делайте и говорите все, что придет в голову. Смелее!

— И вы считаете, я смогу их убедить?

— У них нет выбора. У вас же репутация репортера-расследователя, так должен ли я объяснять, что расследование заканчивается, когда субъекты приходят в непосредственное соприкосновение. Это же старое правило.

— И я должен буду, помимо своей воли, сыграть роль катализатора?

— Так было бы лучше всего. Ведите себя непосредственно, и все получится как надо.

Таннер закурил. Больше он не мог спорить с джи-меном. Его логика убеждала, и теперь безопасность и спокойствие Элис и детей были в руках этого холодного профессионала.

— Хорошо, я встречу их как любимых братьев и сестер,

— Так и действуйте. Если вы в самом деле способны на это, то позвоните им с утра и повторите приглашение. Кроме Остерманов, разумеется. Как вы обычно делаете... Й помните, что мы рядом. Самое сложное оборудование, изготовленное самыми крупными корпорациями, задействовано в вашем доме. Даже самое мелкое и незначительное оружие, вроде трехдюймового бритвенного лезвия, будет тут же выявлено. А если у кого-то окажется четырехдюймовый револьвер, вас через минуту уже не будет в доме.

Положив трубку, Таннер глубоко затянулся. Сняв руку с телефонного аппарата, он почувствовал, что находится в свободном падении. Это было странно и неудобно — ощущение полного одиночества.

Его благополучие теперь полностью зависело от человека по имени Фассет. Джон был целиком в его власти.

17

Такси подъехало к дому Таннера. Собачка Джона, мохнатый уэлш-терьер, взлаивая, носился взад и вперед по дорожке, всем своим видом давая понять, как он рад долгожданным гостям. На лужайку выбежала и Джаннет. Открылась дверца такси: из машины появились Остерманы. У обоих в руках были завернутые пакеты с подарками. Водитель вытащил и большую сумку.

Таннер смотрел на них из дома: Берни был в дорогом пиджаке стиля «Палм-Бич» и в голубых брюках; Лейла в белом костюмчике с золотой цепочкой на поясе, юбка была обрезана значительно выше колен, а широкополая мягкая шляпа прикрывала левую сторону лица. Она представляла собой олицетворение успехов и здорового образа жизни Калифорнии. Но и во внешнем облике, и в поведении Берни и Лейлы была некоторая искусственность: большие деньги пришли к ним лет девять тому назад.

Или их успехи были всего лишь фасадом, пытался понять Таннер, наблюдая за парой, которая сейчас обнималась с его дочерью. Или же они в самом деле годы и годы обитали в мире, в котором рукописи и съемки были для них всего лишь вторичным занятием — отличной крышей, как сказал бы Фассет?

Таннер посмотрел на часы. Было две минуты шестого. Остерманы прибыли довольно рано — в соответствии со своим собственным расписанием. Может быть, это было их первой ошибкой. Или, возможно, они не ожидали увидеть его дома. Он обычно оставлял кабинет пораньше, когда приезжали Остерманы, но в любом случае он не мог быть дома раньше половины шестого. В письме Лейлы прямо говорилось, что их самолет из Лос-Анджелеса приземляется в аэропорту Кеннеди около пяти. Задержка прибытия была нормальным явлением. Но невозможно было себе представить, что они прилетели раньше назначенного срока.

У них, должно быть, есть объяснение. Интересно, упомянут ли они его?

— Джонни! Ради Бога! Мне показалось, что я слышала лай! Это же Берни с Лейлой приехали! Чего же ты стоишь тут? — Элис вышла из кухни.

— О, прости... Я хотел дать Джаннет возможность пообниматься с ними.

— Иди же встречай их, глупыш. Я только включу духовку. — Таннер направился к входной двери, а его жена кинулась на кухню. И, взявшись за медную ручку, он понял, как чувствует себя актер перед выходом на сцену в трудной роли. Неуверенным — совершенно неуверенным — несмотря на все репетиции.

Облизав губы, он вытер лоб тыльной стороной ладони. Наконец, решившись, повернул ручку и толчком открыл дверь. Другой рукой он распахнул вторую створку и сделал шаг навстречу гостям.

Уикенд Остерманов начался.

— Привет, шрайбер[3]! — крикнул он с широкой улыбкой. Это было их обычным приветствием; Берни даже считал его весьма почетным.

— Джонни!

— Привет, дорогой!

Стоя на расстоянии тридцати ярдов, они орали друг другу и обменивались широкими улыбками. Но даже с этого расстояния Джон Таннер видел, что глаза у них не улыбаются. Они внимательно изучали его — бегло, но безошибочно. На какую-то долю секунды Берни прекратил улыбаться и застыл без движения.

Это длилось всего лишь мгновение. Словно они заключили между собой молчаливое соглашение не касаться невысказанных мыслей.

— Джонни, я ужасно рада видеть тебя. — К нему через лужайку бежала Лейла.

Джон Таннер позволил Лейле обнять себя и почувствовал, что отвечает ей с большим энтузиазмом, чем мог предполагать. Он понимал, в чем дело. Он выдержал испытание — первые секунды встречи с Остерманами лицом к лицу. Он начал догадываться, что Фассет, кроме всего прочего, был прав и в этом. Может, ему и удастся вынести все это.

Делайте то, что вы обычно делаете; ведите себя, как вы обычно ведете. И не думайте больше ни о чем.

— Джон, ты выглядишь великолепно, ну просто великолепно, парень!

— Где же Элис, моя радость? — спросила Лейла, наконец отступая в сторону, так что Берни мог теперь обнять Таннера своими длинными тонкими руками.

— В доме, возится с кастрюлями. Входите же! Давай я возьму багаж... Нет, Джаннет, моя милая, тебе не стоит поднимать сумку дяди Берни.

— Не понимаю, почему бы и нет, — засмеялся Берни. — Она вся набита только полотенцами из «Плазы».

— «Плазы»? — Таннер не мог сдержаться. — Я думал, вы только что прилетели.

Остерман глянул на него.

— Ну да. Мы прилетели пару дней назад. Я расскажу тебе, в чем дело.

Как ни странно, все было как в добрые старые времена, и Таннер удивлялся самому себе, осознав, что он принимает эту ситуацию. По-прежнему они испытывали чуть ли не физическое облегчение, видя друг друга и зная, что ни время, ни расстояния не властны над их дружбой. По-прежнему присутствовало ощущение, что они могут свободно болтать о чем угодно, рассказывать анекдоты и возвращаться к историям, начало которым было положено месяц назад. Рядом с ним сидел все тот же Берни — мягкий, чувствительный, отзывчивый Берии со своими спокойными, но точными и исчерпывающими. комментариями. Замечания его были довольно язвительны, но он как-то ухитрялся никого не унижать; Берни посмеивался над собой столь же охотно, как и над своим профессиональным миром, потому что это был его мир.

Таннер вспомнил слова Фассета: «...Действовать на двух уровнях общения не так сложно. Так всегда бывает».

И снова Фассет оказался прав... Слово — ответ; слово — ответ.

Наблюдая за Берни, Таннер поразился тому, что Лейла все время переводила глаза с мужа на него. Один раз он поймал ее взгляд, и она тут же опустила глаза, как ребенок, застигнутый за шалостью.

В кабинете зазвонил телефон. От звука его вздрогнули все, кроме Элис. На столике рядом с диваном стоял еще один аппарат, но Джон не обратил на него внимания, когда мимо Остерманов пошел в кабинет.

— Я поговорю оттуда. Скорее всего, звонят с телестанции.

Входя в помещение, он услышал, как Лейла, понизив голос, обратилась к Элис.

— Дорогая, Джон кажется таким напряженным. Что-то случилось? Конечно, Берни так тянет предложения, что никто и слова вставить не может.

— Можно понять, почему он в таком состоянии! Видели бы вы его вчера!

Телефон снова зазвонил; Таннер понимал, что обратит на себя внимание, если даст ему звонить и дальше. И все же ему ужасно хотелось дослушать, как Остерман отреагирует на историю Элис о том ужасе, который ей довелось пережить в среду.

Он нашел компромиссное решение. Сняв трубку с рычага, он положил ее на столик и несколько секунд прислушивался к разговору.

Кое-что он уловил. Берни и Лейла слишком быстро отреагировали на слова Элис, словно заранее предугадывали, что сейчас услышат. Они начали задавать вопросы еще до того, как она окончила предложение! Они что-то знали.

— Алло? Алло! Алло, алло? — встревоженный голос на другом конце линии принадлежал Джою Кардоне.

— Джой? Прости, я уронил трубку...

— Я не слышал, чтобы она падала.

— У меня тут очень мягкий и очень дорогой ковер.

— Где? В твоем кабинете, где паркетный пол?

— Ну, ладно, Джой, брось.

— Прости... В городе сейчас до омерзения жарко, и все торги пошли к черту.

— Оно и к лучшему. Теперь у тебя голос, как у того веселого парня, которому мы всегда рады.

— Ты хочешь сказать, что все уже на месте?

— Нет. Только Берни и Лейла.

— Они ранние пташки. А я думал, что самолет прибывает только в пять.

— Они прилетели несколько дней назад.

Кардоне начал было что-то говорить и резко остановился. Казалось, он старается перевести дыхание.

— Странно, что они не позвонили. То есть я хочу сказать, они, наверно, не могли связаться со мной. Они были у тебя?

— Нет. Полагаю, у них были какие-то дела.

— Конечно, но... — И снова Кардоне остановился на полуфразе. Таннер пытался представить, что дают Джою эти паузы: он должен наконец уяснить себе, что значит отказ Берни и Лейлы встретиться и переговорить с ним.

— Берни, скорее всего, расскажет нам, что у него за проблемы.

— Ага, — сказал Кардоне, но было ясно, что он не слышал этих слов. — В общем-то я хотел только сказать тебе, что мы запоздаем. Я быстренько залезу под душ, и мы отправляемся к вам.

— До встречи! — Удивляясь собственному спокойствию, Таннер повесил трубку. Похоже, что он контролировал ход разговора. Контролировал его. Ему пришлось так вести себя. Кардоне явно нервничал и звонил, конечно, не для того, чтобы сообщить, что, мол, запаздывает. Начать хотя бы с того, что он отнюдь не запаздывал.

Кардоне звонил убедиться, явились ли остальные. Или едут ли они.

Вернувшись в гостиную, Таннер сел на свое место.

— Дорогой! Элис только что рассказала нам! Чудовищно! Это просто ужасно!

— Боже мой, Джон! До чего неприятное испытание! Так полиция считает, что это было ограбление?

— Это же утверждает и «Нью-Йорк тайме». Так что предположение обрело официальный статус.

— Я ничего не видел в «Нью-Йорк тайме», — твердо сказал Берни.

— Было всего несколько строчек на последних страницах. На следующей неделе местная пресса выдаст нам целую первую полосу.

— Никогда не доводилось слышать о подобном ограблении, — сказала Лейла. — И не могла себе даже представить, честное слово, не могла.

Берни посмотрел на нее.

— В самом деле, очень ловко сработано. Не оставлено никаких следов, никому не причинено вреда.

— Но вот что я не могу понять — почему они не оставили нас в гараже? — Элис повернулась к мужу. На этот вопрос он и сам не мог толком ответить.

— Полиция выяснила, почему они так поступили? — спросил Берни.

— Они сказали, что нас одурманили слабо действующим газом. Грабители не хотели, чтобы Элис или дети увидели их. Очень профессионально.

— Просто жутко, — сказала Лейла. — Как дети перенесли все это?

— Рей обрел у соседей славу героя, — сказала Элис. — А Джаннет так толком и не поняла, что произошло.

— Кстати, а где Рей? — Берни показал на пакеты в холле. — Я надеюсь, он еще не вырос настолько, чтобы не интересоваться авиамоделированием. У меня тут такая штука с дистанционным управлением!

— Ему она понравится, — сказала Элис. — Я думаю, он в подвале.

— Нет, он на улице. В бассейне. — Таннер заметил, что его резкое замечание, когда он прервал Элис, заставило Берни взглянуть на него. Даже Элис не могла скрыть, что удивлена его грубоватостью.

Ну и пусть, подумал Таннер. Пусть все они видят, что отец каждую секунду думает о том, где находятся его дети.

Снова начала лаять собака перед домом; послышался шум подъезжающего автомобиля.

— Это Дик с Джинни. А Рей не в бассейне, — добавила она, улыбнувшись Джону. — Он уже встречает гостей и здоровается с ними.

— Похоже, он мог слышать подъезжающую машину, — ни к селу ни к городу добавила Лейла.

Таннер подумал, зачем она сделала это замечание, словно защищая его. Подойдя к парадным дверям, он распахнул их.

— Заходи, сынок. Тут кое-кто из твоих друзей.

У мальчика загорелись глаза, когда он увидел Остерманов. Они никогда не приезжали с пустыми руками.

— Здравствуйте, тетя Лейла. О, дядя Берни! — Двенадцатилетний Реймонд Таннер высвободился из объятий Лейлы и, стесняясь, по-мужски пожал руку Берни.

— Мы тебе привезли кое-какую безделицу. В сущности, это сделал твой приятель Мерв. — Берни пересек холл и поднял пакет. — Надеюсь, его содержимое тебе понравится.

— Большое спасибо. — Мальчик схватил подарок и убежал в столовую разворачивать обертку.

Демонстрируя свою холодноватую чувственность, показалась Вирджиния Тремьян. Она была одета в рубашку мужского покроя с разноцветными полосками и в узкую юбку цвета хаки, которая подчеркивала каждое движение ее тела. В Сэддл-Уолли были женщины, которые терпеть ее не могли, но Джинни не бывала в их обществе. Она была хорошим другом.

— Я сообщила Дику, что ты звонил в среду, — сказала она Таннеру, — но он говорит, что тебе так и не удалось бы дозвониться до него. Бедного ягненочка просто загнали в конференц-зал, набитый какими-то ужасными дельцами из Цинциннати, или Кливленда, или откуда-то еще... Лейла, дорогая! Берни, любовь моя! — Джинни клюнула Таннера в щеку и протанцевала мимо него.

Вошел Ричард Тремьян. Он не сводил глаз с Таннера, и было видно, что представшее перед ним зрелище обрадовало его.

Таннер, с другой стороны, почувствовал этот взгляд и излишне быстро повернул голову в его сторону. Тремьян не успел отвести глаза. И журналисту показалось, что такие должны быть глаза у врача, когда он изучает историю болезни.

На какую-то долю секунды между двумя мужчинами невольно возникло молчаливое напряжение. Оно тут же исчезло, как это произошло несколько раньше с Остерманом. Оба сделали вид, что ничего не случилось.

— Эй, Джон! Прости, что до меня не дошел твой звонок. Джинни говорила, что речь идет о каком-то юридическом совете.

— Я думал, что ты мог бы прочитать об этом.

— Что ты имеешь в виду, ради Бога?

— В нью-йоркских газетах мы не удостоились разворота, но подожди, пока ты прочтешь наш еженедельник. Мы станем знаменитостями.

— О чем ты, черт побери, толкуешь?

— В среду нас ограбили. Ограбили, похитили, одурманили хлороформом и Бог знает, чем еще!

— Ты шутишь!

— Черта с два! — Остерман появился в холле. — Как дела, Дик?

— Берни! Как поживаешь, старина? — Оба обменялись рукопожатием, но было видно, что Тремьян не может отвлечься от Джона Таннера.

— Ты слышал, что он говорит? Ты слышал такое? Ради Бога, что же случилось? Я до вторника торчал в городе. Не было времени даже заехать домой.

— Мы все тебе расскажем позже. Давайте я приготовлю вам выпить.

Таннер поспешно отошел от них. Он не мог ошибиться в оценке реакции Тремьяна. Юрист был не только потрясен услышанным, но и просто перепуган. Со вторника на него свалилось столько событий, что он не мог разобраться в них.

Сбив коктейли для Тремьянов, Таннер вышел на кухню и сквозь просветы между деревьями посмотрел в сторону бассейна. Хотя никого не было видно, он знал, что там полно народу. С биноклями, рациями, возможно, с маленькими приемниками, записывающими каждое слово, сказанное в любом из уголков его дома.

— Эй, Джон, меня ты не проведешь! — Тремьян вошел на кухню. — Клянусь Богом, я ничего об этом не знал. Со среды то есть. Какого черта ты не дозвонился до меня?

— Я пытался. Я даже звонил в Лонг-Айленд. Кажется, в Ойстер-бей.

— Вот черт! Знаешь, что я думаю? Ты или Элис должны были все передать Джинни. И не сомневайся, я бы удрал с конференции.

— Теперь все позади. Вот твоя выпивка. — Тремьян поднес стакан к губам.

— Но ты же не можешь оставлять все как есть. Почему ты сразу же не позвонил мне?

Таннер не был готов ответить на этот вопрос и лишь тупо уставился на него.

— Я... мне не понравилось, как полиция взялась за дело.

— Полиция? Этот толстомордый Маккалиф?

— Я не говорил с капитаном Маккалифом.

— Ты оставил заявление?

— Да... да, оставил. Дженкинсу и Макдермотту.

— А куда, черт побери, провалился этот старый законник?

— Не знаю. Его здесь не было.

— О’кей, значит, Мака здесь не было. Ты говоришь, что делом занимались Дженкинс и Макдермотт. Элис рассказала мне, что они были единственными, кто нашел тебя...

— Да. И я был жутко зол.

— Почему?

— Просто мне не понравилось, как они взялись за дело. По крайней мере, тогда. Сейчас я уже остыл. А когда я пытался созвониться с тобой, у меня буквально земля горела под ногами.

— Что ты имеешь в виду? Полиция небрежно работала? Ущемляла твои права? Что именно?

— Да не знаю, Дик! Я просто был в панике, вот и все. И в таком состоянии нужен адвокат.

— Я не адвокат. Дай-ка выпить. — Тремьян поймал взгляд Таннера. Тот мигнул, как заигравшийся мальчишка.

— Но теперь все позади. Идем в дом.

— Может, нам придется позже обсудить подробнее? Может, выявятся какие-то детали, которых я пока не знаю?

Таннер пожал плечами, понимая, что позже Дику вряд ли захочется говорить с ним. Тремьян был явно напуган, и в этом состоянии не срабатывал профессиональный инстинкт все проверять. Когда они выходили из кухни, у Таннера было ощущение, что Тремьян сказал правду хотя бы об одной детали среды. Его здесь не было.

Но знал ли он, кто тут был?

Было уже шесть, но Кардоне так пока и не появились. Никто не задавал вопросов по этому поводу; время летело быстро, и если кого-то и волновало отсутствие третьей пары, он умело это скрывал. Через десять минут, посмотрев в окно, Таннер увидел, что мимо дома медленно проезжает машина. Это было такси Сэддл-Уолли, и лучи заходящего солнца отражались на эмалевой глади кузова. В заднем окне машины он увидел мелькнувшее лицо Джоя Кардоне. Тот хотел убедиться, что все гости на месте.

Через сорок пять минут к дому подрулил черный «кадиллак» Кардоне. Когда они вошли в гостиную, было видно, что Джой уже немного выпил. Это бросалось в глаза, потому что Джой, как правило, не злоупотреблял выпивкой, но сейчас он говорил несколько громче, чем обычно.

— Берни! Лейла! Приветствую вас в сердце восточной цивилизации!

Бетти Кардоне, высокая и стройная, типичная «Бетти из англиканского прихода», с тем же энтузиазмом, что и муж, по очереди обнялась со всеми присутствующими.

— Бетти, ты восхитительно выглядишь! — сказала Лейла.— А Джой, Боже мой, Джой! Ну каким образом человек может быть таким здоровым?.. Берни пристроил гимнастический зал, но ты посмотри, что мне досталось!

— Не обижай моего Берни! — сказал Джой, обнимая Остермана за плечи.

— Вот ты ей все и объясни, Джой. — Берни повернулся к жене Кардоне и спросил, как поживают дети.

Таннер, направившись на кухню, столкнулся в холле с Элис. Она несла блюдо с тарталетками.

— Все готово. Можем сесть за стол, как только захотим, так что я немного передохну. Принеси мне выпить, хорошо, дорогой?

— Конечно. Приехали Джой с Бетти.

Элис засмеялась.

— Так я и думала... В чем дело, дорогой? Ты как-то странно выглядишь.

— Нет, ничего. Просто я подумал, что мне надо было бы позвонить на студию.

Элис посмотрела на мужа.

— Прошу тебя... Теперь все собрались. Наши лучшие друзья. И давай будем веселиться. Я прошу тебя, Джонни, давай забудем о среде.

Таннер наклонился через поднос и поцеловал ее.

— Ты все драматизируешь, — сказал он, вспомнив предостережение Фассета. — Мне в самом деле надо звякнуть на студию.

Оказавшись на кухне, Таннер опять подошел к окну. Было несколько минут восьмого, и солнце уже опустилось за высокие вершины деревьев ближайшей рощи. Через лужайку заднего двора и бассейн протянулись тени. И в них крылись люди Фассета.

Это было самым главным.

Потому что, как сказала Элис, теперь все собрались. Их лучшие друзья.

Кэрри — приправа к дюжине других закусок, была коронным блюдом Элис. Женщины наперебой задавали обычные вопросы, и Элис, делясь кулинарными секретами, чувствовала себя на высоте. Мужчины затеяли привычный спор о сравнительных достоинствах тех или иных бейсбольных команд, и между делом Берни рассказывал юмористические и необычные истории о работе голливудского телевидения.

Пока женщины убирали посуду, Тремьяну представилась возможность задать Таннеру несколько настойчивых вопросов относительно ограбления.

— Так что же, черт возьми, было в прошлую среду? Поделись с нами. Что-то мне не верится, что это было обыкновенное ограбление со взломом.

— Почему? — спросил Таннер.

— Оно не имело смысла. В таких случаях никто не пускает в ход одурманивающий газ, — добавил Кардоне. —

Могут оглушить, заткнуть рот, выстрелить, в конце концов. Но только не газ.

— Ценная мысль. Но я все же предпочитаю безвредный газ, чем дубинкой по голове.

— Джонни, — понизив голос, Остерман оглянулся в сторону столовой. Из кухни вышла Бетти и, начав собирать оставшиеся тарелки, улыбнулась им. Остерман улыбнулся в ответ. — Ты прикидывал, кто может быть в числе твоих врагов?

— Думаю, что в той или иной мере они всегда у меня есть..

— Я имею в виду нечто, смахивающее на историю с Сан-Диего.

Джой Кардоне внимательно наблюдал за Остерманом, ловя каждое его слово. В Сан-Диего оперировала мафия.

— Нет, насколько мне известно. Мои ребята копают в разных местах, но пока ничего подобного не попадалось. По крайней мере, я так думаю. Большинство моих лучших работников в свободном поиске... Ты пытаешься связать происшествие в среду с какими-то моими рабочими делами?

— Разве тебе ото не приходило в голову? — спросил Тремьян.

— Да нет, черт возьми! Я профессиональный журналист. Разве вы испытываете беспокойство, разбираясь с каким-нибудь казусным делом?

— Иногда бывает.

— Я читал о том твоем шоу в прошлое воскресенье. — Кардоне расположился на диване рядом с Тремьяном. — У Ральфа Аштона много влиятельных друзей.

— Это сумасшествие.

— Не обязательно. — Кардоне с трудом выговорил последнее слово. — Я встречал его. Он довольно мстительная личность.

— Но он не сумасшедший, — вмешался Остерман. — Нет, об этом не может быть и речи.

— Что еще, кроме грабежа, могло тут быть? — Таннер постарался охватить взглядом лица всех троих, сидящих перед ним.

— Потому что, черт побери, в этой краже есть что-то неестественное! — воскликнул Кардоне.

— Ну? — Тремьян посмотрел на сидящего рядом с ним Кардоне. — Неужто ты такой специалист по ограблениям?

— Не больше, чем ты, советник, — парировал Джой.

18

Уикенд начался как-то натужно и неестественно; Элис чувствовала это. Может, дело в том, что голоса были громче, чем обычно, смех более подчеркнутым.

Обычно с появлением Берни и Лейлы, когда начинались расспросы о домашних делах, все, как всегда, успокаивались. Разговоры о детях и их проделках, о службе, о принимаемых решениях — на это ушли первые несколько часов. Джон называл такое времяпрепровождение синдромом Остермана. Берни и Лейла буквально втягивали их в разговор, заставляя выкладывать все, что на сердце.

Тем не менее никто по своей воле не затрагивал чисто личных дел. Никто не касался жизненно важных проблем, которые остались в прошлом у каждого из них, — если не считать, конечно, ужасного происшествия в среду днем.

С другой стороны, Элис не переставала думать о своем муже, пытаясь понять, почему он приехал домой из офиса, почему он так возбужден в последнее время, почему со среды он так странно ведет себя. Но, может быть, это просто ее мнительность.

Женщины присоединились к своим мужьям, и Элис отбросила свои предположения. Дети уже пошли спать. Она не могла больше слушать разговоры Бетти или Джинни о своих горничных. Она может позволить себе прислугу! Они же могут позволить себе прислугу! Но у нес никогда не было прислуги!

Горничные были у ее отца. Он называл их «последовательницами». «Последовательницы» убирали дом, готовили, ходили за покупками и...

Ее мать называла их «горничными».

Элис постаралась выкинуть из головы все эти мысли и огляделась в поисках своего бокала с напитком. Склонившись над раковиной, она ополоснула лицо холодной водой. В дверях кухни показался Джой Кардоне.

— Босс сказал мне, что если я хочу выпить, то могу сам себе налить. Не говори мне, где что стоит. Я бывал тут и раньше.

— Тогда берись за дело, Джой. Ты нашел все, что тебе нужно?

— Еще бы. Прекрасный джин, великолепный тоник... Эй, в чем дело? Ты что, плакала?

— С чего бы мне плакать? Я просто помыла лицо.

— У тебя щеки еще мокрые.

— Так всегда бывает от воды.

Джой поставил бутылку с тоником и присмотрелся к ней.

— У вас с Джонни какие-то неприятности?.. Эта история в среду... О’кей, Джонни рассказывал, что это было какое-то дикое, несообразное ограбление... но если тут есть что-то еще, дай мне знать, идет? Я хочу сказать, что, если он затеял опасные игры с крупной рыбой, ты не держи это в тайне от меня, ладно?

— С крупной рыбой?

— Ростовщики. У меня есть клиенты в его телекомпании. Даже держатели акций... Вы с Джонни живете совсем неплохо, но шестьдесят тысяч долларов, которые остаются после уплаты налогов — это ведь не так много.

У Элис Таннер перехватило дыхание.

— Джон отлично справляется!

— Все относительно. Мне кажется, что Джон попал в какую-то заваруху. Он не может сам с ней справиться и не хочет нарушать покой своего маленького королевства в поисках чего-то лучшего. Но это ваши с ним дела. Просто я хочу, чтобы ты передала ему от меня... я его друг. Его хороший друг. И я чист. Абсолютно чист. И если что-то понадобится, скажи ему, чтобы он позвонил мне, хорошо?

— Джой, я тронута. В самом деле. Но я не думаю, что в этом есть необходимость. Ей-Богу, не думаю.

— Но ты скажешь ему?

— Скажи ему сам. У нас с Джоном есть неписаное соглашение. Мы больше не обсуждаем его заработную плату. Но, откровенно говоря, я согласна с тобой.

— Значит, у вас возникли проблемы.

— Ты не совсем точен. То, что может быть проблемой для тебя, не является таковой для нас.

— Надеюсь, что ты права. И все же скажи ему. — Кардоне торопливо подошел к бару и взял свой стакан. Прежде чем Элис успела что-то сказать, он вернулся обратно в гостиную.

Джой что-то говорил ей, но она ничего не поняла.

— Никто не давал права ни тебе, ни любому другому работнику средств массовой информации считать себя непогрешимым хранителем истины! Меня мутит, я устал от всего этого! Я живу с этим каждый день. — Не скрывая своего гнева, Тремьян стоял перед камином.

— Конечно, о непогрешимости не может быть и речи, — ответил Таннер. — Но никто не давал судам право мешать нам искать информацию и предельно объективно подавать ее.

— Если эта информация построена на предубеждении к какому-то лицу или к его противнику, вы не имеете права выносить ее на всеобщее обозрение. Если она носит фактический характер, она должна быть представлена суду. Остается только дождаться его решения.

— Эго невозможно, и ты это знаешь.

Помолчав, Тремьян слегка улыбнулся и вздохнул.

— Конечно, знаю. Если быть реалистом, то объективного решения тут нет.

— А ты уверен, что вообще хочешь найти его? — спросил Таннер.

— Конечно.

— Почему? Сегодня у тебя все преимущества. Если решение в твою пользу, ты победил. Если ты проиграл, то можешь объявить, что суд подкуплен продажной прессой и подать апелляцию.

— Апелляция в редких случаях приносит успех, — сказа Бернард Остерман, сидящий на ковре рядом с диваном. — Даже мне это известно. Да, она привлекает внимание, но редко увенчивается успехом.

— Апелляция стоит денег, — добавил Тремьян, пожимая плечами. — И можно впустую потерять массу времени.

— Вот и заставь прессу сдерживаться, когда вокруг все пахнет жареным. Ничего нет проще. — Джой допил свой бокал и подчеркнуто значительно посмотрел на Таннера.

— Это далеко не так просто, — сказала Лейла, сидящая в кресле напротив дивана. — Таким образом выносится какое-то решение. Кто определит пределы этой сдержанности? Вот что Дик имеет в виду. Тут невозможно подобрать четких определений.

— Бог простит меня, если я рискну возразить своему мужу. — При этих словах Вирджиния засмеялась. — Я думаю, иметь информированное общество столь же важно, как и неподкупный суд. Может, они тесно связаны между собой. Так что я на твоей стороне, Джон.

— И снова возникает необходимость в решениях, — сказал ее муж. — Пока это только мнение. Кто поставляет информацию и кто ее истолковывает?

— Это верно, — рассеянно сказала Бетти. Она наблюдала за своим мужем. Он слишком много пил.

— Что значит верно? Почему верно?.. Давайте представим себе гипотетическую ситуацию. Между Джоном и мною. Скажем, я полгода работал над деталями сложной сделки. Как юрист, соблюдающий этические правила, я имею дело с клиентами, которым доверяю; приходится сводить воедино множество различных компаний, чтобы сохранить рабочие места, а фирмы, которые стоят на краю банкротства, получают новую жизнь. И вдруг появляются несколько человек, которые считают себя обиженными — хотя, может быть, дело в их собственной некомпетентности, — и начинают кричать о нарушениях. Допустим, они встречаются с Джоном и начинают вопить: «Подлость!» И лишь потому, что они выглядят — подчеркиваю, всего лишь выглядят — загнанными и затравленными, Джон уделяет их делу одну минуту, всего лишь одну минуту эфирного времени по всей стране. И тут же к моему делу начинают относиться с предубеждением. И не пытайтесь уверять меня, что суд не поддастся мнению масс-медиа. Одна минута может перевесить шесть месяцев.

— И ты думаешь, что я могу пойти на такое? Ты считаешь, что любой из нас сможет?

— Вам нужны только материалы. Вам вечно нужны материалы! И наступает время, когда вы перестаете что-либо понимать! — Тремьян все повышал голос, и теперь почти кричал. Вирджиния встала.

— Наш Джон не имеет к этому отношения, дорогой... Я пойду сделаю себе еще чашку кофе.

— Я сама сварю, — сказала Элис, вскакивая с дивана. Она смотрела на Тремьяна, удивляясь его внезапной горячности.

— Не будь идиотом, — бросила Джинни, выходя в холл.

— Я бы выпил. — Кардоне протянул стакан, ожидая, что кто-то возьмет его.

— О, конечно, Джой. — Таннер взял стакан. — Джин с тоником?

— Это я пил.

— И слишком много, — добавила его жена.

Таннер прошел на кухню и стал готовить напиток Кардоне. Джинни стояла у плиты.

— Я разогрела микроволновую, а то газовые горелки вышли из строя.

— Спасибо.

— У меня вечно те же самые проблемы. Проклятые горелки отключаются, и кофе остается холодным.

Хмыкнув, Таннер налил тоника. Затем, вспомнив, что Джинни ждет его реакции, он неохотно пробурчал:

— Я говорил Элис купить электрическую плиту, а она все отказывается.

— Джон?

— Да.

— Прекрасная ночь. Почему бы нам не искупаться?

— Конечно. Прекрасная идея. Я сейчас пущу в бассейн проточную воду. Вот только отнесу это Джою. — Таннер вернулся в гостиную как раз, чтобы услышать увертюру к «Тангейзеру». Элис рассматривала альбом «Вчерашние хиты».

Его, как обычно, встретили дружным смехом.

— Вот тебе, Джой. Кто-нибудь хочет еще что-нибудь?

Раздался хор голосов — «нет, спасибо». Встав, Бетти оказалась лицом к Дику, расположившемуся около вешалки. Таннер подумал, что они смотрят друг на друга, словно продолжают спор. Элис у стереопроигрывателя показывала Берни оборотную сторону альбома хитов; Лейла Остерман сидела напротив Кардоне, глядя, как он тянет свой джин с тоником, и не скрывая раздражения оттого, что он слишком быстро напивается.

— Мы с Джинни пойдем прогоним воду в бассейне. А потом поплаваем, хорошо? Надеюсь, все вы захватили купальные принадлежности, но на всякий случай их целая куча в гараже.

Дик посмотрел на Таннера. Странный взгляд у него, подумал журналист.

— Не забивай Джинни голову своим чертовым бассейном. Я стою на своем. Никаких бассейнов.

— Почему бы и нет? — спросил Кардоне.

— Слишком много ребят болтается вокруг.

— Так поставь забор, — с легким презрением сказал Джой.

Таннер через кухню вышел на задний двор. За спиной он услышал внезапный взрыв смеха, но это был не тот смех, который говорит о веселье собравшихся. Он был какой-то натужный и даже злобный.

Неужели Фассет прав? Неужели «Омега» начинает показывать зубы? И на поверхности их отношений начинает проступать враждебность? Он подошел к краю бассейна.

— Джинни?

— Я здесь, рядом с помидорами Элис. Кажется, я погнула один и никак не могу его поправить.

— Ладно. — Повернувшись, он подошел к ней. — Который. Ничего не вижу.

— Вот тут, — показала Джинни.

Таннер опустился на колени и увидел стебель. Он был не помят, а надломан. — Должно быть, тут бегали ребята. — Он приподнял сломанный стебелек и осторожно положил его на землю. Завтра я им займусь.

Он встал. Джинни, стоявшая вплотную к нему, взяла его за руку. Он обратил внимание, что из дома их не видно.

— Это я сломала его.

— Почему?

— Хотела поговорить с тобой. Наедине,

Она расстегнула несколько пуговичек блузки. Таннер увидел ложбинку между ее высоких грудей. Не пьяна ли она, подумал он. Но Джинни никогда не превышала меру, и если даже она и делала это, то втайне от всех.

— О чем ты хотела бы поговорить?

— О Дике и еще кое о чем. Я прошу прощения за него. Он становится ужасно... грубым, когда взволнован.

— Он был груб? Взволнован? Я ничего не заметил.

— Да конечно заметил. Я смотрела на тебя.

— Ты ошибаешься.

— Не думаю.

— Давай займемся бассейном.

— Минутку. — Джинни тихо рассмеялась. — Надеюсь, я не пугаю тебя?

— Мои друзья не могут пугать меня, — сказал Таннер, улыбаясь.

— Мы многое знаем друг о друге.

Джинни стояла к нему вплотную, лицом к лицу, и Таннер видел ее глаза и закушенную губу. Неужели, показалось ему, пришла та секунда, когда может свершиться невероятное. В таком случае он должен помочь ей.

— Мне всегда казалось, что мы знаем наших друзей. Во всяком случае, я так думал. Но порой мне приходит в голову: так ли это?

— Тебя тянет... физически тянет ко мне. Ты знаешь об этом?

— Нет, — удивившись, ответил Таннер.

— Пусть тебя это не пугает. Я ни за что на свете не причиню Элис каких-то страданий. И я не думаю, что это накладывает на тебя какие-то обязательства, не так ли?

— Никому не запрещено фантазировать.

— Ты уходить в сторону.

— Не буду спорить.

— Говорю тебе, что не требую от тебя никаких обязательств.

— Я всего лишь живое существо. И это может оказаться нелегко.

— Я тоже живая. Можно, я поцелую тебя? Хоть один поцелуй я заслужила?

Джинни обхватила руками шею изумленного Таннера и прижалась к нему губами, приоткрыв рот. Таннер видел, что она старается возбудить его, прилагая для этого все силы. Он ничего не понимал. Если она в самом деле хотела того, на что намекала, тут просто негде было этим заниматься.

Наконец он сообразил. Она намекала на то, что может его ожидать.

— О, Джонни! О, Господи, Джонни!

— Ладно, Джинни. Хорошо. Не... — Может, она в самом деле перебрала, подумал Таннер. Вчера она вела себя как полная дурочка. — Поговорим позже.

Джинни слегка отстранилась от него, откинув голову.

— Конечо, мы поговорим позже... Джонни! Кто такой Блэкстоун?

— Блэкстоун?

— Прошу тебя! Я должна знать! Ничего не изменится, я обещаю тебе! Кто такой Блэкстоун?

Таннер взял ее за плечи и развернул лицом к себе.

Она плакала.

— Я не знаю никакого Блэкстоуна.

— Не говори так! — почти беззвучно выкрикнула она. — Прошу тебя, ради Бога, не говори так! Скажи Блэкстоуну, чтобы он прекратил!

— Это Дик послал тебя?

— Он скорее убил бы меня, — тихо ответила она.

— Давай-ка поставим все на свои места. Ты предлагаешь мне...

— Все, что захочешь. Только, чтобы его оставили в покое... Мой муж хороший человек. Очень, очень достойный. Он всегда был хорошим другом для тебя! Прошу тебя, не причиняй ему зла!

— Ты любишь его?

— Больше жизни. Так что прошу тебя, не причиняй ему зла. И скажи Блэкстоуну, чтобы он прекратил!

Рванувшись, она вбежала в гараж.

Он хотел было последовать за Джинни и успокоить ее, но призрак «Омеги» остановил его. Он попытался представить себе: неужели Джинни, которая смогла предложить себя как настоящая шлюха, способна на гораздо более опасные вещи?

Но Джинни никогда не была шлюхой. Беспечная — возможно; порой она не без юмора специально занималась безобидными провокациями, но ни Таннеру, и вообще никому из его знакомых не приходило в голову, что она может делить свою постель с кем-то, кроме Дика. Нет, она была не такая.

Разве что она могла вести себя как шлюха по заданию «Омеги».

Из дома опять донесся натужный смех. Таннер услышал увертюру к скрипичному концерту «Амаполы». Встав на колени, он вытащил из воды термометр.

Внезапно он почувствовал, что не один тут. В нескольких футах от него в траве стояла Лейла Остерман. То ли она бесшумно вышла из дома, то ли он был слишком занят, чтобы услышать скрип двери и звук ее шагов.

— О, привет. Ты напугала меня.

— Я думала, что тебе помогает Джинни.

— Она... она просыпала немного хлора на юбку... Смотри, температура поднялась до восьмидесяти трех. Джой скажет, что вода слишком теплая.

— Если он вообще может говорить.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — Таннер, улыбаясь, поднялся на ноги. — Но Джой не пьяница.

— Он пытается стать им.

— Лейла, как получилось, что вы с Берни приехали несколько дней назад?

— Он не говорил тебе? — Лейла помедлила, явно недовольная, что давать объяснение пришлось на ее долю.

— Нет. Ни слова.

— Ему надо было оглядеться. У него были разные встречи, ленчи.

— Что он искал?

— Ох, да самые разные идеи и проекты. Ты же знаешь Берни: он вечно в поиске. Он никак не может забыть, что однажды «Нью-Йорк тайме» назвала его восхитительным... или проницательным, я уж и не помню. К сожалению, он привык к высоким оценкам.

— Не в пример мне.

— Он хотел бы найти какую-нибудь классную серию; понимаешь, типа старого «Дилижанса». В агентствах ходят разговоры, что требуется более высокое качество.

— Неужто? Я ничего не слышал.

— Ты работаешь в области информации, а не программ.

Таннер вытащил пачку сигарет и предложил одну Лейле. Когда она закурила, по выражению глаз он увидел, как она напряжена и сосредоточена.

— Берни уже зарекомендовал себя. Вы с ним организовали агентство, которое принесло вам кучу денег. И с ним удобно работать — он умеет быть чертовски убедителен.

— Боюсь, что тут требуется нечто большее, чем просто умение убеждать,—сказала Лейла. — Тем более если хочешь работать на процентах в области культуры, которая не приносит доходов... Нет, тут требуется чье-то влияние. И очень сильное влияние, чтобы люди с деньгами смогли изменить свою точку зрения. — Лейла, избегая взгляда Таннера, глубоко затянулась.

— Он способен на это?

— Может статься. Слово Берни весит больше, чем какого-либо другого писателя на всем побережье. У него есть «влияние», как говорят... И поверь моему слову, к нему прислушиваются даже в Нью-Йорке.

Таннер почувствовал, что ему не хочется больше разговаривать. Слова требовали от него слишком больших усилий. Лейла выложила ему достаточно много, но так ничего толком и не сказала, подумал он. Она говорила обо всем, но ни словом ни намекнула на влияние «Омеги». Конечно, Берни собирается заниматься тем, что ему хочется. Берни в высшей степени умеет заставлять людей менять свою точку зрения, принимать совершенно иные решения. Или же это умеет делать «Омега», а он как часть ее — часть их всех.

— Да, — мягко сказал он, — я верю твоим словам. Берни — большой человек.

Они молча постояли несколько секунд, а потом Лейла резко спросила:

— Ты удовлетворен?

— Что?

— Я спросила, удовлетворен ли ты? Ты только что задавал мне вопросы как коп. Если хочешь, тебе не хватало только листа протокола. Мы были в парикмахерской, в учреждениях, в магазинах — я не сомневаюсь, что каждое посещение отмечалось,

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Ты отлично знаешь, о чем! И если ты еще не обратил внимания, должна сказать тебе, что сегодня не очень приятная вечеринка. Мы все ведем себя так, словно мы никогда раньше не встречались и нам не очень нравятся новые знакомые.

— Ко мне это не имеет никакого отношения. Может быть, все дело в тебе?

— Почему? — Лейла сделала шаг назад. Таннеру показалось, что она растерялась, но он не слишком доверял своим ощущениям. — Почему? В чем дело, Джон?

— Может, ты расскажешь мне?

— Господи милостивый, вы с ним так похожи! Разве не так? Ты так похож на Берни.

— Нет. Я ни на кого не похож.

— Джон, да послушай же меня! Берни жизнь свою отдаст за тебя! Разве ты этого не знаешь?

Лейла Остерман швырнула сигарету на землю и ушла.

Когда Таннер притащил в гараж ведро с хлоркой, Элис вышла наружу в компании Берни Остермана. Джон попытался понять, сказала ли мужу что-нибудь Лейла. Скорее всего, нет. Его жена и Берни просто хотели узнать у него, где стоит сода-виски и сообщить, что все уже в купальных костюмах.

В дверях кухни, наблюдая, как они разговаривают, стоял Тремьян со стаканом в руке. Таннеру показалось, что он нервничает и не находит себе места.

Войдя в гараж, Таннер поставил ведро с хлоркой в угол рядом с умывальником. Тут было самое прохладное место в гараже. Тремьян спустился по ступенькам.

— Ты мне нужен на минутку.

— О, конечно.

Тремьян развернулся боком и скользнул мимо «триумфа». — Никогда не видел, чтобы ты ездил на нем.

— Терпеть его не могу. В нем чувствуешь себя так, словно имеешь дело со своим убийцей. Садиться в него и вылезать — сущее мучение.

— Ты крупный парень.

— А машинка маленькая.

— Я... я хотел бы сказать: извини за то дерьмо, что тебе наговорил. У меня нет возражений, ты прав. Несколько недель тому назад я погорел на одном деле с помощью репортера из «Уолл-стрит джорнел». Можешь себе представить! Моя фирма столкнулась с таким противодействием, что решила не рыпаться.

— Свободная пресса или беспристрастный суд. И тут, и там чертовски обоснованные аргументы. Так что я не принимаю это на свой счет.

Тремьян облокотился на «триумф». — Пару часов назад, — осторожно начал он, — Берни спрашивал тебя — не занимаешься ли ты чем-то, смахивающим на ту историю в Сан-Диего, когда зашла речь о среде. Я так ничего и не знаю, если не считать сообщения в газетах...

— В тот раз все были изрядно преувеличено. В порту случилась серия незаконных выплат. На этом держалась целая местная индустрия.

— Ты слишком скромен.

— Да нет. Мне пришлось проделать чертовски сложную работу, и я едва не получил Пулитцеровскую премию. Так было положено начало моей карьере.

— Ну хорошо... Ладно, все прекрасно... А теперь давай закончим все эти игры. Ты копаешь что-то, имеющее ко мне отношение?

— Насколько я знаю, ничего подобного... Это я и сказал Берни: у меня в штате семьдесят с лишним человек, занятых собиранием новостей. И я не могу от каждого требовать ежедневного отчета.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, чем они занимаются?

— И больше того, — хмыкнул Таннер. — Я всего лишь подсчитываю счета.

Тремьян оттолкнулся от «триумфа».

— Ладно, путь будет так... Джинни вернулась минут пятнадцать назад. Я живу с этой девочкой шестнадцать лет. Я-то ее знаю... Она плакала. Она была с тобой и вернулась в слезах. И я хочу знать, в чем дело.

— Я не могу тебе ответить на это.

— А мне кажется, что тебе лучше бы попытаться ответить!.. Ты презираешь те деньги, что я зарабатываю, не так ли?

— Это неправда.

— Конечно, так оно и есть! Ты думаешь, я не слышал, что у тебя за спиной говорит Элис? А теперь ты мне этак небрежно бросаешь, что, мол, ты только подписываешь счета. Это ты и говорил моей жене? Ты хочешь, чтобы я выяснил все детали у нее? Что тебе надо?

— Возьми себя в руки! Что с тобой случилось? Ты становишься параноиком. В этом все дело? Ты об этом хочешь мне рассказать?

— Нет. Нет! Почему она плакала?

— Вот и спроси ее!

Тремьян повернулся к нему спиной, уперся руками в капот маленькой спортивной машины, и Таннер видел, как тело юриста стали сотрясать спазмы.

— Мы так давно знаем друг друга, но ты никогда не понимал меня... Никогда не выноси приговор, пока не поймешь человека, которого ты судишь.

Вот оно что, подумал Таннер. Тремьян признался. Он — часть «Омеги».

Но когда Тремьян заговорил снова, с этим выводом пришлось расстаться.

— Может, я и достоин осуждения, и знаю это, но я всегда придерживался законов. Такова система. Мне она может не нравиться, но я уважаю эту систему!

Поставили ли люди Фассета подслушивающие устройства и в гараже, подумал Таннер. Если бы они только слышали эти слова, сказанные с таким сокрушением, преисполненные тяги к истине. Он посмотрел на подавленного человека, стоящего перед ним.

— Пойдем на кухню. Тебе нужно выпить, да и мне тоже.

19

Элис распахнула створки окна в гостиной, чтобы музыка была слышна и тем, кто беседовал в патио. Теперь все собрались около бассейна. Даже ее муж и Дик Тремьян в конце концов выбрались из-за стола на кухне; они сидели тут минут двадцать, и Элис подумала, как странно, что они почти не разговаривают.

— Привет, прекрасная леди! — Это был голос Джоя, и Элис почувствовала, как в ней растет напряжение. Он предстал перед ней, выйдя из холла; на нем были купальные трусы. В фигуре Джоя было какое-то уродство, ибо рядом с ним все остальные предметы казались меньше.

— У вас кончился лед, и я позвонил, чтобы нам привезли еще.

— В такое время?

— Это проще, чем кто-то из нас поехал бы за ним.

— Кому ты звонил?

— Руди в винном магазине.

— Он же закрыт.

Слегка пошатываясь, Кардоне подошел к ней.

— Я застал его дома, и он еще не спал... Он мне кое-чем обязан. Я сказал ему, чтобы он доставил пару пакетов со льдом на переднее крыльцо и записал их на мой счет.

— В этом нет необходимости. Я имею в виду оплату.

— Пустяки.

— Прошу тебя. — Она подошла к дивану, чтобы не чувствовать пропитанное джином дыхание Кардоне. Он последовал за ней.

— Ты обдумала то, что я тебе сказал?

— Ты очень любезен, но мы не нуждаемся в чьей-либо помощи.

— Так Джон и сказал?

— Так он может сказать.

— Значит, ты с ним не говорила?

— Нет.

Кардоне мягко взял ее за руку. Она инстинктивно попыталась отдернуть руку, но он продолжал держать ее. В его хватке не было враждебности, а только теплота; тем не менее он ее не отпускал.

— Может, я немного и перебрал, но мне бы хотелось, чтобы ты отнеслась ко мне совершенно серьезно... Я счастливый человек; на самом деле мне досталось все без таких уж больших трудов... Честно говоря, порой мне даже не по себе и я чувствую какую-то вину, но знаешь, что я хочу сказать? Я обожаю Джонни. Ему принадлежит весь мир, потому что он отдает... Я не могу отдавать так много; я просто беру. Я никого не обижаю, но я беру... И ты можешь доставить мне удовольствие, если ты позволишь мне дать... хотя бы для разнообразия.

Он отпустил ее руку и, поскольку она не ожидала этого, сложилось впечатление, что она намеренно спрятала руку за спину. Она смутилась. И растерялась.

— Почему ты так стараешься что-то дать нам? Что с тобой случилось?

Кардоне тяжело опустился на ручку подлокотника дивана.

— Ну, ты слышала... Сплетни, какие-то слухи, может быть.

— Относительно нас? О нас и о деньгах?

— Что-то вроде.

— Ну, так это неправда. Просто неправда.

— Давай посмотрим на это под другим углом. Три года назад, когда Дик с Джинни и Берни с Лейлой поехали с нами кататься на лыжах в Гштаад, вы с Джонни отказались от поездки. Разве не так?

Элис моргнула, пытаясь постичь логику Джоя.

— Да, я это помню. Мы решили, что лучше отвезем детей в Нассау.

— Но теперь Джон очень заинтересовался Швейцарией, не так ли? — Джой слегка покачнулся.

— Во всяком случае, если не Швейцарией, то Италией. Может, он заинтересовался Сицилией; очень любопытное место.

— Я тебя просто не понимаю.

Кардоне сполз с подлокотника и выпрямился.

— Мы с тобой не очень отличаемся друг от друга, не так ли? Я хочу сказать, что нам не надо обмениваться верительными грамотами, верно? Я хочу сказать, что бы там ни было написано в наших верительных грамотах, нам их никто не вручал, не так ли?.. Мы сами, черт возьми, заполнили их, по своему собственному разумению...

— Мне кажется, что это можно счесть за оскорбление.

— Прости, я не хотел никого оскорблять... Просто я хотел быть совершенно честным и столь же честно понять, что ты собой представляешь.. и кем ты была.

— Ты пьян.

— Совершенно верно. Я пьян, и я нервничаю. Паршивое сочетание... Поговори с Джоном. Попроси его повидаться со мной завтра или на следующий день. Скажи ему, чтобы он не волновался из-за Швейцарии или Италии, ладно? Скажи ему, не важно, в какой форме, что я совершенно чист и что я люблю людей, которые умеют отдавать и в то же время никого не обижают... И что я за все рассчитаюсь.

Кардоне сделал два шага по направлению к Элис и схватил ее за левую руку. Мягко, но настойчиво он поднес ее к губам и, закрыв глаза, поцеловал ладонь. Элис давно знала, что означают такие поцелуи; в детстве она видела, как то же делали фанатичные последовательницы се отца. Затем Джой повернулся и, запнувшись, вышел в холл.

Отблеск какой-то вспышки за окном привлек ее внимание. Она повернулась. То, что она увидела, заставило ее оцепенеть. На лужайке, не дальше чем в шести футах от окна, стояла Бетти Кардоне в белом купальнике, на который падали сине-зеленые отсветы воды в бассейне.

Бетти видела сцену между своим мужем и Элис. Ее взгляд дал Элис это понять.

Жена Джоя смотрела в окно, и в глазах ее была холодная жестокость.

Низкий бархатистый голос молодого Синатры наполнил теплую летнюю ночь. Все четыре пары сидели вокруг бассейна. Время от времени кто-то прыгал в бассейн и лениво плавал от бортика к бортику.

Женщины болтали о школе, о своих детях, пока мужчины, расположившиеся по другую сторону бассейна, жарко спорили о рынке бумаг, о политике, о режиме экономии и об экономических проблемах.

Таннер сидел у основания вышки для прыжков рядом с Джоем. Он никогда раньше не видел его в таком состоянии, и это зрелище не доставляло ему удовольствия. Если кто-то из сидящих рядом или все они входят в «Омегу», то Джой — ее слабейшее звено. Первым сломаться должен именно он.

Время от времени Джой пытался вступать в спор, но быстро сдавался. Тем не менее говорил он громко и запальчиво, но Бетти реагировала мягко и спокойно.

— Ты пьян, муж мой. Будь осторожен.

— Джой в полном порядке, Бетти, — сказал Берни, хлопая Кардоне по колену. — Не забывай, что сегодня в Нью-Йорке была жуткая жара.

— Вы тоже были в Нью-Йорке, Берни, — ответила Джинни Тремьян, свешивая ноги в бассейн. — Неужели такая духота?

— Просто невыносимая, радость моя. — Это был голос Дика, который с другой стороны бассейна обратился к своей жене.

Таннер видел, как Остерман и Тремьян переглянулись. Их молчаливый контакт имел отношение к Кардоне, но не предполагалось, что он, Таннер, поймет или даже заметит его. Затем Дик встал и спросил, кто хочет еще выпить.

Его поддержал только Кардоне.

— Я принесу, — сказал Таннер.

— Ни в коем случае, черт возьми, — ответил Дик. — Мне так и так надо позвонить ребенку. Мы сказали ей, чтобы она была дома не позже часа, а сей час уже около двух. В наши дни с них нельзя глаз спускать.

— До чего ты заботливый отец, — сказала Лейла.

— Поэтому я пока и не дедушка. — Пересекая травянистую лужайку, Тремьян направился к дверям кухни.

На несколько секунд воцарилась тишина, потом женщины возобновили прерванный разговор; Берни осторожно опустился в бассейн.

Джой Кардоне и Таннер молчали.

Через несколько минут Дик появился из дверей кухни, неся с собой два стакана.

— Эй, Джинни! Пегги всыпала мне по первое число за то, что я разбудил ее. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, ей надоело, что ее так контролируют.

Остановившись рядом с Кардоне, Тремьян протянул ему стакан.

— Это тебе, защитник.

— Черт возьми, я был полузащитником. Я на целый круг обошел твоего паршивого Леви Джексона на Кубке Йеля.

— Конечно. Но я говорил с Леви. Он сказал, что в любую секунду мог достать тебя. Ему надо было только крикнуть «томатный соус», и ты тут же вылетел бы за боковую линию!

— Жутко смешно. Да я бы этого черного сукиного сына на месте прибил бы!

— Но ведь он так хорошо относился к тебе, — улыбаясь, сказал Берни, повисший на бортике бассейна.

— А я хорошо отношусь к тебе, Берни! И к большому Дику тоже! — Кардоне тяжело поднялся на ноги. — Я хорошо отношусь ко всем вам!

— Эй, Джой... — двинулся к нему Таннер.

— В самом деле, Джой, тебе бы лучше сесть, — приказала Бетти. — А то ты свалишься.

— Да Винчи!

Это было всего лишь имя, но Кардоне выкрикнул его и тут же повторил снова.

— Да Винчи, — с подчеркнутым итальянским акцентом произнес он каждый звук этого имени.

— Что это значит? — спросил Тремьян.

— Вот вы мне и скажите! — заорал Кардоне в напряженном молчании, воцарившемся вокруг бассейна.

— Он с ума сошел, — бросила Лейла.

— Просто он напился, но никто не догадался остановить его, — добавила Джинни.

— Поскольку мы не можем — во всяком случае, я — объяснить, кто такой Да Винчи, может быть, ты сам нам расскажешь? — спокойно сказал Берни.

— Заткнись! Просто заткнись! — Кардоне сжимал и разжимал кулаки.

Остерман вылез из воды и подошел к Джою, небрежно размахивая руками. — Успокойся, Джой. Прошу тебя... Успокойся.

— Цюрих-х-х-х! — Вопль, который издал Джой Кардоне, должен быть слышен на мили, подумал Теннер. Свершилось. Он сказал!

— Что ты хочешь этим сказать, Джой? — Сделав шаг по направлению к нему, Тремьян остановился.

-—Цюрих! Вот что я хочу сказать!

— Это город в Швейцарии! Что еще, черт возьми? — Остерман стоял лицом к Кардоне, и щадить его он не собирался. — Так ты скажешь, что все это значит?

— Нет! — Тремьян схватил Остермана за плечи.

— Не говори со мной! — завопил Кардоне. — Ты тот, кто...

— Прекратите! Все вы! — Бетти, вскочив, стояла на краю бассейна. Таннер никогда не мог представить, что в жене Кардоне кроется такая сила.

Но она в ней чувствовалась. Трое мужчин, как побитые собаки, отошли друг от друга. Женщины посмотрели на Бетти, а потом Лейла и Джинни ушли, а Элис, ничего не понимая, осталась на месте.

Превратившись опять в мягкую спокойную домохозяйку из пригорода, которой она всегда казалась, Бетти продолжила:

— Вы все ведете себя как сущие дети, и я чувствую, Джою пора идти домой.

— Я... я думаю, что все мы можем выпить на посошок, Бетти, — сказала Таннер. — Как насчет этого?

— Может, у Джоя прояснится в голове, — с улыбкой ответила Бетти.

— Другого способа нет, — сказал Берни.

— Я принесу, — сказал Таннер, направляясь к дому. — Всем?

— Минутку, Джонни, — раздался голос Кардоне. На лице у него была широкая улыбка. — Я отвратительно вел себя, так что дай я тебе помогу. Да и, кроме того, загляну в ванную.

Таннер пошел на кухню, и по пятам за ним следовал Кардоне. Джон был смущен и растерян. Он предполагал, что, когда Джой выкрикнул слово «Цюрих», все тут же кончится. «Цюрих» было ключевое слово, которое могло вызвать взрыв. Тем не менее ничего не случилось.

Точнее, все пошло совершенно по-другому.

Ситуацию взяла под контроль та, от которой меньше всего этого можно было ожидать, — Бетти Кардоне.

Внезапно за его спиной раздался грохот. В дверях стоял Тремьян, глядя на рухнувшего Кардоне.

— Ну-ну. Гора мускулов из Принстона вышла из строя... Давай затащим его в мою машину. Сегодня я исполняю обязанности шофера.

Вышел из строя? Таннер не мог в это поверить. Кардоне напивался, это да, но он никогда не доводил себя до состояния полного беспамятства.

20

Трое мужчин наскоро оделись и, на руках дотащив тяжелое обмякшее тело Кардоне до машины Тремьяна, пристроили его на переднем сиденье. Бетти и Джинни расположились на заднем. Таннер продолжал наблюдать за лицом Джоя, особенно присматриваясь к его глазам, чтобы обнаружить притворство. Он ничего не увидел. И все же в этом есть что-то неестественное, подумал он; слишком уже продуманы были беспорядочные действия Джоя. Может, Джой использовал наступившее молчание, чтобы проверить реакцию всех остальных, пришло ему в голову.

Или его собственные выводы были искажены из-за постоянно ощущаемого напряжения?

— Черт побери! — воскликнул Тремьян. — Я оставил мой пиджак в доме!

— Утром я привезу его в клуб, — ответил Джон. — Мы договорились о встрече на одиннадцать.

— Нет, я лучше заберу его. Там у меня в карманах нужные записи; они могут мне понадобиться... Подожди тут с Берни. Я через секунду вернусь.

Вбежав внутрь, Дик схватил пиджак, висевший в холле. Лейла Остерман вытирала крышку стола в холле, и он посмотрел на нее.

— Где Элис?

— На кухне. — Лейла продолжала заниматься уборкой.

Когда Тремьян вошел на кухню, Элис загружала посудомоечную машину.

— Элис?

— Ох... это ты, Дик. С Джоем все в порядке?

— С ним все прекрасно... Как Джон?

— Разве он не с вами?

— Он-то там, но я здесь.

— Уже поздно, и я слишком устала для шуток.

— Я менее всего расположен шутить... Мы были хорошими друзьями, Элис. Вы с Джонни немало значите для нас, для меня и Джинни.

— Мы чувствуем то же самое, и вы это знаете.

— Я тоже так думал. Я в самом деле верил в это... Послушай... — Лицо Тремьяна пылало; он несколько раз сглотнул, его левое веко дергал неудержимый тик. — Не торопись выносить суждение. И не позволяй Джону спешить... с его редакторской оценкой, которая принесет вред многим людям, пока он не поймет, что они делают и почему.

— Не понимаю, о чем ты...

— Это очень важно, — прервал ее Тремьян. — Ему стоит понять... Вот этой ошибки я никогда не делаю в суде. Я всегда стараюсь понять, что происходит.

Элис почувствовала угрозу, таящуюся в этих словах.

— Я считаю, что все это ты можешь выложить ему самому.

— Я попытался, но он мне не ответил. Вот почему я и говорю с тобой... Помни, Элис. Никто из нас не совершенен, как бы ни старался. Только у кое-кого из нас больше сил. Помни это!

Повернувшись, Тремьян вышел; через секунду Элис услышала, как хлопнула парадная дверь. Уставившись на пустой дверной проем, она почувствовала рядом чье-то присутствие. До нее донеслись звуки, которые она не могла ни с чем спутать. Кто-то бесшумно прошел через гостиную и теперь стоял рядом с кухней, скрытый от глаз. Медленно и беззвучно она двинулась в ту сторону. Когда она повернула в узкую боковую комнатку, то увидела прислонившуюся к стене Лейлу, которая смотрела прямо перед собой.

Лейла, скорее всего, слышала разговор на кухне. Она вздохнула, увидев Элис, и потом рассмеялась, но в смехе ее не было и следов веселья. Она понимала, что ее застигли на месте преступления.

— Я пришла за другой тряпкой. — Взяв чистую, она вернулась в столовую, не произнеся больше ни слова.

Элис осталась стоять, пытаясь понять, что, собственно, сегодня происходит со всеми. Какая-то тень легла на жизнь всех, обитающих в этом доме.

Они лежали в постели: Элис на спине, а Джон на левом боку, отвернувшись от нее. Остерманы расположились по другую сторону холла в комнате для гостей. И они, наконец, остались вдвоем.

Элис знала, как устал ее муж, но не могла откладывать на потом мучивший ее вопрос — хотя его можно было считать и утверждением.

— Между тобой и Диком с Джоем возникла какая-то напряженность, не так ли?

Таннер сменил положение и теперь, чувствуя едва ли не облегчение, смотрел в потолок. Он ждал этого вопроса и уже подготовил объяснение. В нем была очередная ложь, но, похоже, он уже стал привыкать к ней. Но осталось ждать немного — как гарантировал Фассет. Он начал медленно, стараясь выглядеть рассеянным и небрежным:

— Ты чертовски проницательна.

— Неужто? — Она придвинулась поближе.

— Все это противно, но пройдет. Помнишь, я рассказывал тебе о биржевых сделках, о которых в поезде болтал Джим Лумис?

— Да. И ты не хотел, чтобы Джаннет ходила к ним на ленч... к Лумисам я имею в виду.

— Это верно... Ну, в общем, Дик и Джой связались с Лумисом. Я говорил им не делать этого.

— Почему?

— Мы провели расследование.

— Что?

— Расследование... У нас было несколько тысяч, которые на круг должны были приносить пять процентов. Я решил, почему бы их и не вложить? Поэтому я пригласил Энди Гаррисона — он глава юридического отдела, и ты встречалась с ним. Он порасспросил кое-кого.

— И что выяснил?

— Все это дело плохо пахнет. Тянет жареным. Ничего хорошего.

— Незаконная деятельность?

— Скорее всего. На следующей неделе все станет ясно... Гаррисон настаивает, что тут может быть тема для большого выступления. Получится то еще шоу. Я говорил это Джою и Дику.

— О, Господи! Значит, ты готовишь такую программу?

— Не беспокойся. Потребуется несколько месяцев. Она не на первом месте. И в таком случае я предупрежу их. Они успеют унести ноги.

Элис снова услышала голоса Кардоне и Тремьяна: «Т ы говорила с ним? Что он сказал? Не позволяй Джону выносить суждения...» Они были просто в панике, и наконец она поняла, в чем дело.

— Джой и Дик просто жутко перепуганы. Тебе это известно?

— Да. Так я и предполагал.

— Ты это предполагал. Ради Господа Бога, они же твои друзья!.. Они испуганы! Они до смерти перепуганы!

— О’кей. О’кей. Завтра в клубе я скажу им, чтобы они расслабились. Стервятник из Сан-Диего больше не охотится.

— Нет, это в самом деле жестоко! Ничего нет удивительного, что они были так взбудоражены! Они считают, что ты поступаешь просто ужасно. — Элис вспомнила фигуру Лейлы, молча прижавшейся к стенке и слушавшей, как Тремьян молит ее и угрожает ей в кухне. — Они все рассказали Остерманам.

— Ты уверена? Каким образом?

— Это не важно. Они должны воспринимать тебя как источник страха и опасности... И завтра утром, ради Бога, скажи им, чтобы они не волновались.

— Я же обещал, что так и сделаю.

— Теперь все ясно. Эти дурацкие крики у бассейна, эти споры... Я в самом деле очень рассержена на тебя. — Но на самом деле Элис не сердилась; туман неизвестности теперь рассеялся. Ей надо было обдумать ситуацию. Погруженная в свои размышления, она повернулась на спину, и теперь к ней пришла та расслабленность, которую она не чувствовала уже несколько часов.

Таннер плотно сомкнул веки и постарался привести в порядок дыхание. Его ложь прошла незамеченной. Лучше, чем он мог рассчитывать. Теперь ему было легче.

Фассет был прав. Он оказался в состоянии со всем справиться.

Даже с Элис.

21

Он стоял у окна спальни. Небо сплошь затянуто тучами, и луны не было видно. Он посмотрел вниз, на газон сбоку от дома и на лес за ним, и внезапно показалось, что зрение обманывает его. Он отчетливо увидел вспыхнувший огонек сигареты. Кто-то шел, совершенно не скрываясь, и откровенно курил! Господи Иисусе, подумал он, кто бы там ни был, неужели он не понимает, что может выдать наблюдение?

Затем он присмотрелся повнимательнее. На человеке был накинут купальный халат. Это был Остерман.

Неужели Берни что-то увидел? Или услышал?

Таннер быстро и бесшумно вышел из спальни и спустился вниз.

— Я так и думал, что ты выберешься прогуляться, — сказал Берни, который, сидя в кресле на краю бассейна, задумчиво смотрел в воду. — Этот вечер явно не получился.

— Я бы так не сказал.

— Тогда я предложил бы тебе более внимательно присматриваться и прислушиваться. Если бы мы были вооружены ножами, этот бассейн уже был бы красен от крови.

— Твой голливудский образ мышления упорно не оставляет тебя. — Таннер сел на краю бассейна.

— Я писатель. Я наблюдаю за происходящим и все пропускаю через себя.

— А я думаю, что ты все же ошибаешься, — сказал Таннер. — У Дика, как он сам мне говорил, какие-то неприятности. Джой просто напился. Ну и что?

Остерман перекинул ногу на ногу и выпрямился.

— Ты удивился, увидев меня здесь... Меня привел какой-то смутный инстинкт, ощущение... Я решил, что ты обязательно спустишься. Похоже, что тебе, как и мне, не спится.

— Ты меня интригуешь.

— Я не шучу. Пришло время нам поговорить.

— О чем?

Встав, Остерман остановился рядом с Таннером, глядя на него сверху вниз. От окурка сигареты он прикурил новую.

— Чего бы тебе хотелось больше всего? Я имею в виду для себя и своей семьи?

Таннер с трудом мог поверить, что не ослышался. Остерман начал банальнейшим образом. Тем не менее он ответил так, словно воспринял его вопрос с полной серьезностью.

— Думаю, что покоя. Покоя, хорошей еды, убежища и внутреннего комфорта. Это ты хотел услышать?

— Все это у тебя есть. Во всяком случае, с точки зрения сегодняшнего дня.

— Тогда я в самом деле не понимаю тебя.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что у тебя больше нет возможностей стремиться к чему-то еще? Вся твоя жизнь полностью запрограммирована на исполнение определенных функций. Ты это понимаешь?

— Насколько мне кажется, это всеобщий закон. И я не буду спорить с ним.

— Ты и не можешь спорить. Система не позволит тебе сделать этого. Ты подготовлен для выполнения определенных задач; ты приобрел определенный опыт — вот и все, чем тебе придется заниматься весь остаток жизни. И спорить тут не о чем.

— Я был бы никуда не годным ядерным физиком; ты, в лучшем случае, был бы средненьким нейрохирургом... — сказал Таннер.

— Конечно, все относительно, и я не пытаюсь фантазировать. Я хочу сказать, что над нами властвуют силы, с которыми мы ничего не можем поделать. Едва мы успеваем достичь профессионализма, как приходит смерть. Мы живем и работаем в пределах четко очерченного круга; мы не решаемся переступить его границы хотя бы для того, чтобы посмотреть вокруг. Боюсь, что тебе это свойственно еще в большей мере, чем мне. Во всяком случае, с теми деньгами, что у меня есть, я обладаю хоть какой-то возможностью выбора. Но тем не менее деньги... Они нас сковывают по рукам и ногам.

— У меня есть только то, что я сам заработал, и я не жалуюсь. Кроме того, мой риск хорошо оплачивается.

— Но у тебя ничего нет за спиной. Ничего! Ты не можешь позволить себе встать и громко заявить о себе: это я! Во всяком случае, когда речь заходит о деньгах. Ты бессилен! Ты связан всем этим, за что надо платить! — И Остерман широко развел руки, давая понять, что речь о доме и участке Таннера.

— Возможно, я и в самом деле не могу... когда речь идет о деньгах. Но кто может?

Остерман подтянул к себе стул и снова сел. Не отводя глаз от Таннера, он мягко обратился к нему.

— Есть способ. И я готов тебе помочь. — Он остановился на несколько секунд, словно подыскивая слова, и опять заговорил.—Джонни...—Он снова запнулся. Таннер боялся, что у него не хватит смелости продолжить свою речь.

— Продолжай.

— Я пришел к определенным... выводам; и они очень важны! — Теперь Остерман заговорил очень быстро, и слова цеплялись друг за друга.

Внезапно внимание обоих мужчин было привлечено к дому. В спальне Джаннет вспыхнул свет.

— Что там такое? — спросил Берни, не стараясь скрыть своего разочарования.

— Просто Джаннет. Это ее комната. Мы наконец вбили ей в голову, что, когда она направляется в ванную, надо зажигать свет. А то она на все натыкается, и мы минут двадцать не можем уснуть.

И тут в воздухе раздался вопль. Пронзительный и полный ужаса. Детский крик.

Обежав вокруг бассейна, Таннер влетел в дверь кухни. Крики не прекращались, и во всех трех спальнях зажегся свет. Берни Остерман почти нагнал Таннера, и двое мужчин влетели в спальню девочки. Они так неслись, что Элис с Лейлой едва успели выбежать из своих комнат.

Джон толкнул дверь, не притрагиваясь к дверной ручке. Она распахнулась, и все четверо ворвались в комнату.

Девочка, захлебываясь рыданиями, стояла посреди комнаты над телом уэлш-терьера Таннера.

Собака лежала в луже крови.

Голова ее была отделена от тела.

Схватив дочь, Джон Таннер вытащил ее в холл. Он ни о чем не мог думать. Мозг его словно оцепенел. Перед глазами стояла лишь та ужасная картина в лесу, которую вызвал в памяти вид обезглавленной собачки. И те страшные слова человека в мотеле: «Отрезанная голова говорит о резне».

Он должен взять себя в руки. Он должен.

Он увидел, как Элис что-то шепчет Джаннет на ухо, покачивая и убаюкивая ее. Он увидел в нескольких футах от себя плачущего Рея и силуэт Берни, успокаивающего его.

Наконец он расслышал слова Лейлы:

— Я займусь Джаннет, Элис. Иди к Джону.

Таннер в ярости вскочил на ноги.

— Если ты притронешься к ней, я убью тебя! Ты слышишь, я убью тебя!

— Джон! — не веря своим ушам, вскрикнула Элис.— Что ты говоришь?

— Она была по другую сторону холла! Ты что, этого не понимаешь! Она была по другую сторону холла!

Остерман рванулся к Таннеру и, схватив его за плечи, прижал к стене. Затем он резко ударил его по лицу.

— Эта собака мертва уже несколько часов! Да приди же в себя!

Несколько часов. Не может быть. Это случилось только что. Зажегся свет, и была отрезана голова. Отрезана голова маленькой собачки... А Лейла была по другую сторону холла. Она и Берни. «Омега»! Резня!

Берни покачал головой.

— Мне пришлось врезать тебе. Ты был слегка не в себе... Ну соберись же. Я понимаю, это ужасно, просто чудовищно. У меня самого дочь.

Таннер попытался сосредоточиться. Сфокусировать зрение, привести в порядок мысли. Теперь все они смотрели на него, даже Реймонд, всхлипывающий у дверей своей комнаты.

— Тут никого больше нет? — Таннер ничего не мог поделать. Где люди Фассета? — Ради Бога, где же они?

— Кто, дорогой? — Элис придержала его за талию на тот случай, если он снова споткнется.

— Никого нет, — неслышно сказал он.

— М ы здесь. И мы позвонили в полицию. Только что! — Берни положил руку Таннера на перила и, поддерживая его, спустил Джона вниз.

Таннер посмотрел на худого, но сильного человека, который помогал ему спускаться по лестнице. Разве Берни ничего не понял? Он же «Омега». И его жена — «Омега»! Он не мог звонить в полицию!

— В полицию? Ты в самом деле ждешь полицию?

— Конечно. Если это шутка, то самая омерзительная из всех, что я видел. Ты чертовски прав — я ее жду. А ты — нет?

— Да. Конечно.

Они очутились в гостиной. Командование взял на себя Остерман.

— Элис, звони еще раз в полицию! Если ты не знаешь номер, свяжись с оператором! — Затем он направился в кухню.

Где люди Фассета?

Элис подошла к телефону бежевого цвета, стоявшему около дивана. Через секунду стало ясно, что звонить уже не стоит.

По стеклам скользнул лучик фонаря и затанцевал на стене гостиной. Наконец явились люди Фассета.

Услышав звук открывающейся входной двери, Таннер вскочил с дивана и пошел навстречу.

— Мы услышали какие-то крики и увидели у вас свет. У вас все в порядке? — Это был Дженкинс, и он с трудом скрывал тревогу.

— Вы несколько запоздали, — тихо сказал Таннер. — Вам бы лучше войти! Здесь побывала «Омега».

— Спокойнее. — Дженкинс вошел в холл. Макдермотт за ним по пятам.

Остерман вышел из кухни.

— Иисусе! Ну и быстро вы примчались.

— Мы патрулируем от двенадцати до восьми, сэр, — сказал Дженкинс. — Увидели, что тут повсюду вспыхнул свет и началась суматоха. Обычно в этот час все спокойно.

— Вы вовремя оказались тут, и мы вам очень благодарны...

— Да, сэр, — прервал его Дженкинс, заходя в гостиную. — Так в чем дело, мистер Таннер? Можете ли вы рассказать нам или же предпочитаете поговорить с глазу на глаз?

— Здесь нет никаких личных дел, офицер, — прежде, чем Таннер успел ответить, сказал Остерман, стоявший у него за спиной. — Там, наверху, в первой спальне справа, есть собака. Она мертва.

— Ну? — смутился Дженкинс. Он повернулся к Таннеру.

— У нее отрезана голова. Полностью. И мы не знаем, кто это сделал.

— Понимаю... — спокойно сказал Дженкинс. — Мы этим займемся. — Он посмотрел на своего напарника в холле. — Принеси-ка мешок...

— Хорошо. — Макдермотт вышел наружу.

— Могу ли я воспользоваться вашим телефоном?

— Конечно.

— Надо сообщить капитану Маккалифу. Я должен позвонить ему домой.

Таннер ничего не понимал. Все происшедшее не имело отношения к полиции. Это была «Омега»! Что Дженкинс делает? Почему он звонит Маккалифу? Он должен связаться с Фассетом! Маккалиф — офицер местной полиции; дело, может быть, он и знает, но его назначили явно из политических соображений. Маккалиф нес ответственность перед советом Сэддл-Уолли, а не перед правительством Соединенных Штатов. — Вы считаете, что это необходимо? В такое время? Я имею в виду, что капитан...

— Капитан Маккалиф — шеф полиции, — Дженкинс резко прервал Таннера. Он сочтет весьма странным, если я тут же не свяжусь с ним.

Через секунду Таннер все понял. Дженкинс дал ему ключ.

Что бы ни случилось, когда бы ни случилось, как бы ни случилось — ни в чем не должно быть отклонений от нормы.

И больше всего Таннера поразило, что Дженкинс звонил по телефону, словно выполняя желание Лейлы и Берни Остерманов.

Капитан Альберт Маккалиф, едва появившись в доме Таннеров, сразу дал понять, кто тут главный. Таннер наблюдал, как он спокойным решительным голосом давал инструкции полицейским. Он был высоким тучным человеком с толстой шеей, которая складками свисала ему на воротник. Руки у него тоже были толстыми, но он почти не шевелил ими, что выдавало в нем человека, который годами патрулировал на улицах, перекидывая увесистую дубинку из руки в руку.

Маккалиф был приглашен из нью-йоркской полиции и являл собой прекрасный пример человека на своем месте. Несколько лет назад городской совет пришел к выводу, что им нужен решительный человек без предрассудков, который сможет очистить Сэддл-Уолли от нежелательных элементов. А в те дни лучшей защитой от вседозволенности была решительность.

Сэддл-Уолли нуждался в наемнике.

И они наняли фанатика.

— Очень хорошо, мистер Таннер. Я хотел бы выслушать ваш рассказ. Итак, что произошло сегодня вечером?

— Мы., мы устроили маленькую вечеринку для друзей.

— Сколько вас было?

— Четыре пары. Восемь человек.

— Нанимали ли кого-нибудь в помощь?

— Нет... Никого не было.

Маккалиф внимательно посмотрел на Таннера, отодвинув свой блокнот в сторону.

— Никакой прислуги?

— Нет.

— Заходил ли кто-нибудь к миссис Таннер в течение дня? Чтобы помочь?

— Нет.

— Вы уверены?

— Спросите ее сами. — Элис была в кабинете, где на скорую руку сооружала постель дочке.

— Это может иметь значение. Пока вы были на работе, может быть, она пригласила помочь какого-нибудь цветного.

Таннер видел, как Берни поморщился.

— Я был дома весь день.

— О’кей.

— Капитан. — Остерман, обойдя Лейлу, сделал шаг вперед. — Кто-то вломился в этот дом и перерезал горло собаке. Почему бы не предположить, что был вор? Мистер и миссис Теннер были ограблены в прошлую среду. Так не предположить ли...

Больше сказать ему ничего не удалось. Маккалиф посмотрел на писателя, с трудом скрывая свое отвращение.

— Я учту это, мистер... — Шеф полиции заглянул в свой блокнот, — мистер Остерман. А сейчас мне бы хотелось, чтобы мистер Таннер рассказал о событиях сегодняшнего вечера. Я был бы признателен, если бы вы дали ему возможность ответить. Вами мы займемся в свое время.

Таннер пытался обратить на себя внимание Дженкинса, но полицейский явно избегал его взгляда. Журналист не знал, что он должен говорить — или, точнее, чего он не должен говорить.

— Итак, мистер Таннер. — Маккалиф сел поудобнее и придвинул к себе блокнот, держа ручку наготове. — Давайте вернемся к самому началу. И учтите, что вам могли, скажем, привезти на дом покупки из магазина.

Таннер собрался было начать свой рассказ, как со второго этажа донесся голос Макдермотта.

— Капитан! Могу ли я на минутку увидеть вас? В комнате для гостей.

Не проронив ни слова, Берни кинулся по лестнице, опередив Маккалифа. Лейла последовала за ним.

В ту же секунду Дженкинс оказался рядом с Таннером и наклонился к нему.

— Больше у меня не будет возможности переговорить с вами. Слушайте и усваивайте! Никаких упоминаний об «Омеге». Ни слова! Ничего! Я не мог сказать вам раньше, Остерманы не спускают с вас глаз.

— Но почему? Ради Бога, но ведь это дело «Омеги»!.. Что я должен говорить? Почему я не могу?..

— Маккалиф — не из наших. Он ни о чем не осведомлен... Просто расскажите правду о вашей вечеринке. И все!

— Вы хотите сказать, что он ничего не знает?

— Ничего. Я же говорю вам, он не в курсе дела.

— А как же люди снаружи, засады в лесу?

— Они не из числа его людей... Если вы заведете об этом разговор, он решит, что вы рехнулись. И Остерманам все станет ясно. Если вы укажете на меня, я буду начисто все отрицать. И вас сочтут просто психом.

— То есть ваши люди считают, что Маккалиф...

— Нет. Он хороший коп. Порой на него нападает наполеоновский комплекс, так что мы не могли использовать его. Во всяком случае, открыто. Но он толковый мужик и может помочь нам. Попросите его выяснить, куда направились Тремьяны и Кардоне.

— Кардоне был пьян. И Тремьян развез всех по домам.

— Выясните, направились ли они прямо домой. Маккалиф обожает допрашивать, и если они врут, он поймает их на слове.

— Но как я могу...

— Вы беспокоитесь о них. Этого достаточно для объяснений. И помните, скоро все завершится.

Маккалиф вернулся. Макдермотт «ошибочно» принял открытое окно в гостевой, за попытку вломиться в дом.

— Итак, мистер Таннер. Давайте начнем с момента появления ваших гостей.

И Джон Таннер, чувствуя постоянную раздвоенность, принялся излагать бурные события вечера. Берни и Лейла Остерманы, спустившись вниз, почти ничего не смогли добавить к его рассказу. Элис вышла из кабинета, но сказать она ничего не могла.

— Очень хорошо, леди и джентльмены. — Маккалиф встал.

— Вы не собираетесь опрашивать всех остальных? — Тоже встав, Таннер повернулся к капитану полиции.

— Я как раз собирался воспользоваться вашим телефоном. Мы должны соблюдать определенный порядок.

— Конечно.

— Дженкинс, свяжитесь с Кардоне. С ними мы увидимся в первую очередь.

— Да, сэр.

— А что относительно Тремьянов?

— Все по порядку, мистер Таннер. После того как мы поговорим с Кардоне, свяжемся с Тремьянами и лишь затем увидимся с ними.

— Таким образом, они не успеют переговорить друг с другом, верно?

— Совершенно правильно, мистер Остерман. Вы знакомы с работой полиции?

— Я каждую неделю пишу о ней.

— Мой муж — телевизионный сценарист, — сказала Лейла.

— Капитан, — обратился сидящий у телефона Дженкинс. — Никого из Кардоне нет дома. Я переговорил с горничной.

— Звоните Тремьянам.

Все присутствующие молчали, пока Дженкинс набирал номер. После коротких переговоров Дженкинс положил трубку.

— Та же самая история, капитан. Дочка сказала, что они не возвращались.

22

Таннер с женой остались бодрствовать в гостиной. Остерманы поднялись наверх; полиция отправилась на поиски исчезнувших пар. И Джон, и Элис были напряжены. Элис — потому что про себя она уже решила, что знает, кто убил собаку, а Джон не мог не думать о том, что кроется за этой смертью.

— Это был Дик, не так ли? — спросила Элис.

— Дик?

— Он угрожал мне. Он явился на кухню и начал мне угрожать.

— Угрожать тебе? — В таком случае, подумал Таннер, почему задерживаются люди Фассета. — Когда? Как?

— Когда они уезжали... Я не думаю, что он угрожал лично мне. В его словах была угроза, относящаяся ко всем нам.

— Что он сказал? — Таннер надеялся, что люди Фассета слышат его. Он хотел, чтобы им было все известно.

— Он сказал, что ты не должен выносить приговор. Журналистский приговор.

— Что еще?

— Что некоторые... некоторые люди, куда более находчивы, Вот что он говорил. И что я должна помнить: люди не всегда такие, какими кажутся... Что кое-кто куда более находчив, чем другие. '

— Он мог иметь в виду нечто иное.

— Должно быть, тут шла речь о больших деньгах.

— О каких деньгах?

— О том, что они с Джоем сделали вместе с Джимом Лумисом. То, чем ты занимаешься.

О, Господи, подумал Теннер. Смешалось настоящее и выдуманное. Он почти забыл свое вранье.

— Да, это большие деньги, — тихо сказал он, понимая, что ступает на опасную почву. Элис могла решить, что за разговором о деньгах что-то стоит. Он должен переубедить ее, предвосхитить се вопросы. — Но дело не только в них, как мне кажется, хотя их репутация потерпит непоправимый урон.

Элис не отрывала глаз от единственной лампы, стоящей на столе.

— Там, наверху... ты решил, что это сделала Лейла, не так ли?

— Я был неправ.

— Она в самом деле была по другую сторону холла...

— Это не играло никакой роли, и, когда мы поднялись наверх с Маккалифом, он согласился с нами. Кровь уже свернулась и засохла. Собака была убита несколько часов тому назад.

— Надеюсь, что ты прав. — Элис никак не могла отделаться от образа Лейлы, стоящей спиной к стене и прислушивающейся к разговору в кухне.

На часах было двадцать минут шестого. Они решили лечь в гостиной, куда выходили двери кабинета, чтобы быть поближе к детям.

В половине шестого зазвонил телефон. Маккалифу не удалось найти ни Тремьянов, ни Кардоне. Он сообщил Таннеру, что решил включить их в список пропавших лиц.

— Может быть, — быстро сказал Таннер, — они решили направиться прямо в город, в Нью-Йорк. — Упоминание этих фамилий в списке исчезнувших лиц может заставить «Омегу» уйти на дно, и кошмар будет продолжаться. — Некоторые из гостиниц в Нью-Йорке открыты всю ночь. Не торопитесь, они объявятся. Они же мои друзья!

— Не могу согласиться с вами. Ни одна гостиница не открыта после четырех часов.

— Они могли найти такой отель...

— Скоро нам все будет ясно. Первым делом бюро по розыску из «Метрополитен-полис» обращается в гостиницы и больницы.

Таннер лихорадочно пытался собраться с мыслями.

— А вы проверили окрестные городки? Я знаю несколько частных клубов...

— Мы тоже. Проверили все.

Таннер понимал, что он должен что-то придумать. Все что угодно — но чтобы у Фассета было время взять ситуацию под контроль. Его люди слушают этот разговор, он в этом не сомневался; и они тут же оценят подступающую опасность.

— А вы обыскали район вокруг старого вокзала? Того, что на Ласситер-роуд?

— Кого туда черт понесет? Чего ради?

— В среду я именно там нашел свою жену и детей. Так что подумайте.

Намек сработал.

— Я перезвоню, — сказал Маккалиф. — Проверим.

Когда он повесил трубку, Элис подала голос:

— Известий нет?

— Нет... Малыш, постарайся немного отдохнуть. Мне известна пара мест, точнее, клубов, о которых полиция, скорее всего, не знает. Я попытаюсь проверить в них. Буду звонить с кухни. Не хочу будить детей.

Фассет тут же ответил.

— Это Таннер. Вы знаете, что произошло?

— Да. Это было чертовски хорошо продумано. Вы теперь втянуты по уши.

— Вот этого мне бы хотелось меньше всего. Что вы собираетесь делать? Вы же не можете начать поиск за границами штата.

— Нам это известно. Дженкинс и Коль поддерживают связь между собой. Мы всегда сможем вмешаться.

— И что тогда?

— Есть несколько вариантов. У меня сейчас нет времени все объяснять. Кроме того, мне нужна линия. Еще раз спасибо. — Фассет отключился.

— Звонил в два места, — сказал Таннер, вернувшись в гостиную, — Не повезло... Попытайся немного поспать. Они, скорее всего, нашли какую-нибудь компанию и загуляли вместе с ней. Ей-богу, мы и сами так делали.

— Вот уже много лет мы этим не занимались, — сказала Элис.

Оба они постарались сделать вид, что спят. Тикание часов было как гипнотическое качание маятника метронома. Наконец Таннер почувствовал, что его жена уснула. Он сам закрыл глаза, не в силах больше поднять ресниц, которые стали невыносимо тяжелыми, и мозг его заволокла темная пелена. Но он по-прежнему все слышал. В шесть сорок он услышал, как к дому подъехала машина. Таннер поднялся из кресла и быстро подошел к окну. Маккалиф шел по дорожке, и он был один. Таннер вышел встретить его.

— Моя жена уснула. Я не хочу ее будить.

— Не важно, — зловеще сказал Маккалиф. — У меня дело к вам.

— Что?

— Кардоне и Тремьяны найдены в бессознательном состоянии после огромной дозы эфира. Они были обнаружены в своей машине на обочине дороги у старого вокзала на Ласситер-роуд. И мне бы хотелось теперь узнать, почему вы послали нас именно туда. Откуда вам стало все известно?

Таннеру осталось лишь молча смотреть на Маккалифа.

— Ваш ответ?

— Как хотите, но я ничего не знаю! Я не знаю ничего... Я до сих пор не могу забыть среду и буду помнить ее, пока живу. Как и вы на моем месте. Поэтому мне и пришел на ум этот старый вокзал, клянусь вам!

— Черт возьми, какое совпадение, не так ли?

— Да послушайте, знай я что-то, я бы сказал вам об этом уже несколько часов назад! И не впутывал бы мою жену. Ради Христа, пошевелите мозгами!

Маккалиф вопросительно посмотрел на него. Таннер продолжал давить на него:

— Как это случилось? Что они говорят? Где они?

— Их отвезли в больницу на Ридж-парк. Они выйдут оттуда самое раннее завтра утром.

— Вы должны были переговорить с ними.

Маккалиф рассказал, что, по словам Тремьяна, они проехали по Орчард-драйв меньше полумили, когда увидели на обочине красный стоп-сигнал, а затем и стоящую машину. Дорогу им преградил какой-то хорошо одетый человек, который показался обитателем Сэддл-Уолли. Однако он был не отсюда. Он был в гостях у друзей и возвращался к себе в Вестчестер. Что-то внезапно произошло с двигателем его машины, и он остановился. Тремьян предложил этому человеку подвезти его обратно к дому друзей. Тот согласился.

Это было последнее, что Тремьян и двое женщин запомнили. Кардоне во время этого инцидента был в отключке.

На полу машины Тремьяна, стоявшей у заброшенного вокзала, полиция нашла аэрозольный баллончик без маркировки. Осмотрят его лишь утром, но Маккалиф не сомневается, что в нем был эфир.

— Должно быть, тут есть какая-то связь с происшествием в среду, — сказал Таннер.

— Этот вывод не подлежит сомнению. Кто-то, знающий опушку леса, отлично осведомлен, что район вокруг старого вокзала совершенно заброшен. Особенно если он читал газеты или слышал о происшествии в среду.

— Я тоже так считаю. Они были и... ограблены?

— Не взяты ни деньги, ни бумажники, ни драгоценности. Тремьян говорит, что у него из пиджака пропали какие-то бумаги. И он очень обеспокоен.

— Бумаги? — Таннер вспомнил, как юрист упоминал, что оставил какие-то записи в пиджаке. Записи, которые могут ему понадобиться. — Он говорил, что за бумаги?

— Косвенным образом. Он был просто в истерике — так что не стоит обращать внимания. Он продолжал повторять слово «Цюрих».

У Джона перехватило дыхание, а затем, к чему он уже стал привыкать, он напряг мышцы брюшного пресса, прилагая усилия, чтобы скрыть свое изумление. Это было похоже на Тремьяна: явиться со своими записанными на бумаге данными относительно счетов в Цюрихе.

Маккалиф уловил реакцию Таннера.

— Слово «Цюрих» что-то значит для вас?

— Нет. С чего бы?

— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

— Надеюсь, я не оскорблю вас, если осведомлюсь: вопрос задан мне в официальном порядке?

— Именно так.

— В таком случае — нет. Слово «Цюрих» ничего не значит для меня. И не могу представить, почему он его произнес. Правда, его юридическая фирма имеет международные связи.

Маккалиф не пытался скрыть, как он разгневан.

— Я не понимаю, что тут происходит, но вот что я вам скажу: я опытный полицейский офицер, а ребята у меня — лучшие из всех, что могут быть. Когда я брался за эту работу, я дал слово, что город будет чистым. И слово свое я сдержу.

Таннер устал от него.

— Не сомневаюсь, капитан. Я уверен, что вы всегда отвечаете за свои слова. — Повернувшись спиной, он направился к дому.

Настала очередь Маккалифа изумляться. Подозреваемый уходил как ни в чем не бывало, а глава полиции Сэддл-Уолли ничего не мог поделать.

Остановившись на крыльце, Таннер посмотрел, как Маккалиф, сев в машину, отъезжает от его дома. Небо прояснилось, но солнце еще не взошло. Низкие облака обещали дождь, но недолгий.

Не важно. Теперь ничто не имело значения. Для него все кончилось.

Соглашения больше не существовало. Контракт между Джоном Таннером и Лоренсом Фассетом был расторгнут.

Ибо все заверения Фассета на поверку оказались фальшивыми. «Омега», как оказалось, — не только Тремьяны, Кардоне и Остерманы. Уикенд завершен, но ее присутствие продолжает ощущаться.

Он был согласен играть — то есть должен был играть — по правилам Фассета, пока в число остальных игроков входили мужчины и женщины, которых он знал.

Но теперь с этим покончено.

Теперь появился кто-то еще — человек, который ранним утром может остановить машину на пустынной темной дороге и после которого остаются страх и ужас.

Кто-то, кого он не знает. Этого он не мог понять.

Таннер отправился в лес лишь около полудня. Остерманы решили не подниматься с постели до половины двенадцатого и, сославшись на них, он уговорил и Элис отдохнуть как следует. Все они предельно вымотаны. Дети были в кабинете, у телевизора, наслаждаясь утренними мультиками.

Он лениво двинулся вдоль бассейна, взяв с собой шесть клюшек для гольфа. Тем самым он хотел дать понять, что собирается попрактиковаться в боковых ударах, но на самом деле он внимательно наблюдал за окнами тыльной части дома: в комнатах детей и в ванной наверху.

Оказавшись на краю леса, он остановился и закурил.

Никто не заявил о своем присутствии. Не шелохнулась ни одна веточка, и в небольшом лесочке стояла полная тишина. Таннер негромко заговорил:

— Я бы хотел встретиться с Фассетом. Ответьте, пожалуйста. Это очень важно.

При этих словах он взмахнул клюшкой.

-— Повторяю! Я спешно должен переговорить с Фассетом! Объявитесь кто-нибудь!

По-прежнему молчание.

Повернувшись, Таннер сделал какой-то неопределенный жест и двинулся в лесок. Углубившись в него, он пустил в ход локти и руки, раздвигая ветки. Он шел к тому дереву, под которым Дженкинс прятал рацию.

Никого!

Он двинулся на север, производя как можно больше шума. Наконец он вышел к дороге.

Никого не было! Его дом никто не охранял!

Никого!

Люди Фассета ушли!

Выскочив на опушку, он бросился по дороге, не спуская глаз с окон своего дома.

Люди Фассета ушли!

Миновав заднюю лужайку, он обогнул бассейн и вбежал на кухню. Очутившись внутри, остановился у раковины перевести дыхание и пустил холодную воду. Плеснув ею себе в лицо, выгнулся назад, напрягая мышцы спины.

Никого! Никто не охранял его дом! Никто не охранял его жену и детей!

Перекрыв воду, Джон решил теперь не торопиться и даже считать шаги. Выйдя из кухни, он услышал в кабинете детский смех. Поднявшись наверх, тихонько повернул ручку двери их спальни. Скинув халат, в смятой ночной рубашке, Элис лежала на кровати. Она спала, и у нее было глубокое, ровное дыхание.

Закрыв двери, Таннер прислушался к звукам из комнаты для гостей. Там было тихо.

Спустившись снова на кухню, он прикрыл за собой двери и двинулся в небольшую прихожую, чтобы убедиться — закрыты ли там двери.

Вернувшись, он подошел к телефону и снял трубку. Но номер набирать не стал.

— Фассет! Если вы или кто-то из ваших людей на этой линии, я хочу, чтобы вы знали... И немедленно!

Таннер старался услышать хоть легкий щелчок в трубке, но там продолжались все те же гудки.

Он набрал номер мотеля.

— Номер двадцать два, пожалуйста.

— Простите, сэр. Номер двадцать два не занят.

— Не занят? Вы ошибаетесь! Я говорил с его обитателями в пять часов утра!

— Простите, сэр. Они съехали.

Таннер положил трубку, недоверчиво глядя на нее.

Нью-йоркский номер! В аварийных случаях!

Он сорвал трубку с рычага, стараясь унять дрожь в пальцах.

После короткого гудка раздался ровный механический голос: «Номер, который вы набрали, не работает. Пожалуйста, обратитесь в справочную за правильным номером. Вы слушаете запись. Номер, который вы набрали...»

Джон Таннер закрыл глаза. Невероятно! Он не может связаться с Фассетом! Его люди исчезли!

Он остался один!

Джон попытался собраться с мыслями. Он должен сообразить, что к чему. Необходимо найти Фассета! Произошла какая-то чудовищная ошибка. Холодный сдержанный профессионал, работающий на правительство, знающий тысячи уловок, обладающий совершенной техникой, совершил какую-то ужасную ошибку?

Но все люди Фассета исчезли. Может быть, тут вообще не было ошибок.

Таннеру внезапно пришло в голову, что и он сам может что-то предпринять. У его телекомпании были определенные каналы связи с правительственными учреждениями. Он связался с коннектикутской информационной службой и получил гринвичский номер телефона Эндрю Гаррисона, главы юридического отдела компании.

— Это Энди?.. Привет. Это Джон Таннер. — Он старался говорить как можно спокойнее. — Я чертовски сожалею, что беспокою тебя дома, но только что звонили из азиатского бюро. В Гонконге какая-то история, в которой я хотел бы разобраться... Сейчас я не могу вдаваться в подробности, расскажу тебе в понедельник утром. Может, там ничего и нет, но я хотел бы убедиться... Думаю, что лучше всего было бы связаться с ЦРУ. Это явно их дело. Они раньше сотрудничали с нами... Ладно я буду держать тебя в курсе. — Журналист прижал трубку подбородком и закурил. Гаррисон дал ему нужный номер телефона, и Таннер записал его. — Это где-то в Вирджинии, не так ли?.. Большое спасибо, Энди. Увидимся в понедельник утром.

Снова он набрал номер.

— Центральное разведывательное. Офис мистера Эндрю, — отозвался мужской голос.

— Моя фамилия Таннер. Джон Таннер. Директор отдела новостей нью-йоркской телекомпании «Стандарт-мю-чуэл».

— Да, мистер Таннер? Вы хотели поговорить с мистером Эндрю?

— Да. Да, именно так.

— Простите, но сегодня его нет на месте. Могу ли я помочь вам?

— В сущности, я пытаюсь найти Лоренса Фассета.

— Кого?

— Фассета. Лоренса Фассета. Он из вашего агентства. Мне спешно нужно переговорить с ним. Думаю, он где-то в районе Нью-Йорка.

— Он имеет отношение к этому отделу?

— Не знаю. Я знаю только, что он из Центрального Разведывательного Управления. Говорю вам, это очень срочно! Крайняя необходимость! — У Таннера на лбу выступила испарина. У него не было времени разговаривать с каким-то чиновником.

— Хорошо, мистер Таннер. Я проверю по нашему справочнику и найду его. Подождите у телефона.

Прошло не менее двух минут, прежде чем чиновник снова объявился. Говорил он с запинками, но твердо.

— Вы уверены, что назвали правильное имя?

— Конечно, уверен.

— Простите, но такого Лоренса Фассета в справочнике нет.

— Это невозможно!.. Слушайте, я работаю с Фассетом!.. Дайте мне поговорить с вашим начальником! — Таннер припомнил, как Фассет и даже Дженкинс общались с теми, кто был «посвящен» в дела «Омеги».

— Боюсь, вы не поняли меня, мистер Таннер. Это вышестоящее учреждение. Вы ищете моего коллегу... моего подчиненного, если хотите. Моя фамилия Дуайт. Мистер Эндрю доверил мне принимать все решения, связанные с данным отделом.

— Мне нет дела, кто вы такой! Говорю вам, что это исключительно важно! И думаю, вы должны найти кого-то гораздо выше вас по званию, мистер Дуайт. Более ясно выразиться я не могу. Это все, что я могу сказать! Так действуйте же! Я жду!

— Очень хорошо. Потребуется несколько минут...

— Жду.

Прошло минут семь, которые показались Таннеру вечностью, прежде чем Дуйат снова появился на проводе.

— Мистер Таннер, я взял на себя смелость проверить, кто вы такой, так что я предполагаю, вы отвечаете за свои слова. Тем не менее должен заверить вас, что вы введены в заблуждение. В Центральном Разведывательном Управлении Лоренса Фассета нет. И никогда не было.

23

Повесив трубку, Таннер тяжело оперся о край раковины. Оттолкнувшись от нее, он в растерянности вышел на задний дворик. Небо по-прежнему было темным. В листве шелестел легкий ветерок, и с веток падали в бассейн капли воды. Должно быть, идет шторм, подумал Таннер, глядя на низкие облака. Приближаются июльские шторма.

Приближается «Омега».

С Фассетом или без него, но «Омега» была реальностью, и теперь Таннер четко понимал это. Она была реальностью, потому что он уже увидел и почувствовал власть, которой она обладает, и уверенность, с которой она действует, — ей удалось куда-то убрать Лоренса Фассета, и она манипулирует сотрудниками главного разведывательного агентства страны.

Таннер понимал, что нет смысла искать Дженкинса. Что ему сказал Дженкинс ранним утром в гостиной?.. «Если вы обратитесь ко мне, я буду все отрицать...» Если «Омега» смогла заставить замолчать Фассета, то заткнуть рот Дженкинсу будет не сложнее, чем сломать игрушку.

Должна быть какая-то начальная точка, какой-то трамплин, толчок которого поможет ему прорваться сквозь завесу лжи. Больше его ничто не волновало; этой истории надо положить конец, чтобы его семья была в безопасности. Больше он не участвует в этой войне. Единственной его заботой теперь стали Элис и дети.

За окном кухни Таннер увидел фигуру Остермана.

Вот оно! Вот с чего он начнет, вот кто поможет ему разделаться с «Омегой»! Он быстро вошел в дом.

Лейла сидела у столика, а Берни стоял у плиты, согревая воду для кофе.

— Мы уезжаем, — сказал Берни. — Вещи упакованы, и я вызвал такси.

— Почему?

— Здесь происходит что-то ужасное, — сказала Лейла, — и мы не хотим иметь к этому отношения. Мы здесь ни при чем, и мы не хотим этим заниматься.

— Вот о чем я и хотел с вами поговорить. С вами обоими.

Берни и Лейла переглянулись.

— Валяй, — скзазал Берни.

— Не здесь. Давай выйдем.

— Зачем?

— Я не хочу, чтобы Элис слышала.

— Она спит.

— И все же выйдем наружу.

Втроем они прошли мимо бассейна через лужайку. Там Таннер повернулся лицом к ним.

— Больше у вас нет необходимости врать. Вам обоим. Просто я хочу сказать, что больше я в этом не участвую. Больше меня ничто не беспокоит. — Он помолчал. — Мне известно о существовании «Омеги».

— О чем? — переспросила Лейла.

— Об «Омеге»... «Омеге»! — В голосе Таннера, который говорил шепотом, была боль. — Меня она больше не беспокоит! С Божьей помощью, но больше я ею не занимаюсь!

— О чем ты говоришь? — Глядя на журналиста, Берни сделал шаг к нему. Таннер отступил. — В чем дело?

— Ради Бога, не делай этого!

— Чего не делать?

— Говорю тебе! Теперь мне все равно! Так что прошу тебя! Пожалуйста! Оставь Элис и детей в покое. Можешь делать со мной все что хочешь!.. Только оставь их в покое!

Лейла взяла Таннера за руку.

— Джонни, у тебя истерика. Я не понимаю, о чем ты ведешь речь.

Таннер смотрел на руку Лейлы, борясь с подступающими слезами.

— Как вы могли пойти на такое? Прошу вас! Не надо больше врать! Я этого не вынесу.

— О чем врать?

— Вы никогда не слышали ни о каких банковских счетах в Швейцарии? В Цюрихе?

Лейла отдернула свою руку, и Остерманы застыли на месте. Наконец Берни тихо сказал:

— Да, я слышал о банковских счетах в Цюрихе. У нас самих есть там пара счетов.

Лейла посмотрела на своего мужа.

— Откуда вы получили эти деньги?

— Нам удалось неплохо заработать, — спокойно ответил Берни. — И ты это знаешь. Если это может успокоить твою тревогу, почему бы тебе не позвонить нашему бухгалтеру? Ты можешь встретиться с Эдом Маркумом. В Калифорнии нет никого лучше... и порядочнее, чем он.

Таннер смутился. Простота ответа Остермана заставила его растеряться: все было так естественно.

— А Кардоне, Тремьяны... У них тоже есть счета в Цюрихе, не так ли?

— Предполагаю, что есть. Как и у половины моих знакомых на побережье.

— Откуда они получают деньги?

— Почему бы тебе не спросить у них самих? — Остерман продолжал сохранять спокойствие.

— Но ты-то знаешь!

— Ты начинаешь говорить глупости, — сказала Лейла. — И Джою, и Дику очень везет. Джою, скорее всего, больше, чем всем нам.

— Но почему Цюрих? Что там, в Цюрихе?

— Большая степень свободы, — мягко ответил Берни.

—- Вот оно! Вот в чем ты меня старался убедить прошлой ночью! «Что бы тебе хотелось больше всего?» — спросил ты. Это были твои слова!

— Да, через Цюрих можно неплохо заработать, и я не собираюсь этого отрицать.

— Через «Омегу»! Вот как ты их сделал, не так ли? Не так ли?

— Я не знаю, что это значит, — помрачнев, сказал Берни.

— Дик и Джой! Они связаны с «Омегой»! Как и ты! С «Порванным ремнем»! Информация поступает в Цюрих! И за информацию платят!

Лейла вцепилась мужу в руку.

— Берни, те телефонные звонки! И сообщения...

— Лейла, прошу тебя... Послушай, Джонни. Клянусь тебе, я понятия не имею, о чем ты говоришь. Прошлым вечером я предложил тебе помощь, и только ее я имел в виду. Можно сделать неплохие вложения, и я хотел предложить тебе средства для них. Вот и все.

— Не за информацию? Не для «Омеги»?

Лейла стиснула руку мужа; тот лишь молча посмотрел на нее, дав понять, что она должна успокоиться. Затем он снова повернулся к Таннеру:

— Я не представляю себе, какая у тебя может быть информация, в которой я нуждаюсь. Я не знаю никакой «Омеги». Я понятия не имею, что это такое.

— Так Джой имеет! И Дик! Они оба приходили к Элис и ко мне! Они угрожали нам.

— Значит, я не имею к этому отношения. Мы не имеем...

— О, Господи, Берни, что-то случилось...—Лейла не могла с собой ничего поделать. Повернувшись, Берни обнял ее.

— Что бы там ни было, к нам это не имеет отношения... Может, тебе лучше рассказать, в чем дело. Возможно, нам удастся помочь тебе.

Таннер посмотрел на них. Берни и Лейла стояли бок о бок, обнимая друг друга. Он так хотел верить им. От так нуждался в друзьях; ему отчаянно были нужны союзники. Да и Фассет говорил то же самое: не все могут иметь отношение к «Омеге». — Вы в самом деле ничего не знаете? Вы ничего не знаете об «Омеге»? Или что значит «Порванный ремень»?

— Нет, — просто ответила Лейла.

Таннер поверил им. Он должен был им верить, ибо это означало конец его одиночества. Так он им и сказал. И он им все поведал.

Абсолютно все.

Когда он закончил, два литератора застыли на месте, молча глядя на него. Начало моросить, но никто из них не обратил внимание на первые капли дождя. Наконец Берни заговорил:

— И ты подумал, что я говорил о... что мы имеем к этому какое-то отношение? — Не веря самому себе, Берни прищурился. — Господи! Да это же чистое сумасшествие!

— Нет. Это реальность. И я в ней убедился.

— Ты говоришь, что Элис ничего не знает? — спросила Лейла.

— Мне было сказано ничего не говорить ей, и только поэтому мне все рассказали!

— Кто? Некто, кого ты не можешь даже найти по телефону? Некий человек из Вашингтона, которого там не знают? Тот, кто выложил тебе кучи вранья относительно нас?

— Но человек же убит! Моя семья могла погибнуть в прошлую среду! Тремьяны и Кардоне были одурманены прошлой ночью!

Остерман посмотрел на свою жену и снова перевел взгляд на Таннера.

— Если они в самом деле были одурманены газом, — мягко сказал он.

— Ты должен все рассказать Элис, — возбужденно сказала Лейла. — Ты не можешь и дальше держать ее в неведении.

— Я знаю. Так я и сделаю.

— А затем нам придется уезжать отсюда, — сказал Остерман.

— Куда?

— В Вашингтон. Там у нас есть один или два сенатора и парочка конгрессменов. Они наши друзья.

— Берни прав. У нас есть друзья в Вашингтоне.

Морось постепенно перешла в основательный дождь.

— Пойдем внутрь, — сказала Лейла, легко коснувшись плеча Таннера.

— Подожди! Там нам не удастся поговорить. Мы не можем свободно говорить в доме. Он прослушивается.

Берни и Лейла Остерманы дернулись, словно получили удар по лицу.

— Весь? — переспросил Берни.

— Я не уверен... Теперь я ни в чем больше не уверен.

— Значит, мы не можем свободно разговаривать в доме, или же нам надо включать радио на полную громкость и говорить шепотом?

Таннер смотрел на своих друзей. Слава Богу! Слава Богу! Начало его возвращению к здравому смыслу было положено.

24

Прошло меньше часа, и на них обрушился тот самый июльский шторм. Радио обещало от семи до десяти баллов; все суда среднего тоннажа от Гаттераса до Род-Айленда получили штормовое предупреждение, наводнение могло угрожать и Сэддл-Уолли, ибо он не был достоточно удален, чтобы избежать стихийного бедствия.

Элис проснулась при первых раскатах грома, и Джон сказал ей — точнее, шепнул на ухо, — перекрывая радио, включенное на полную мощность, что им надо быть готовыми уехать с Берни и Лейлой. Он притянул ее к себе и попросил не задавать вопросов, а просто довериться ему.

Детей отвели в гостиную, где перед камином стоял телевизор. Элис сложила два чемодана и поставила их у входа в гараж. Лейла сварила яйца вкрутую и сделала бутерброды с сельдереем и морковкой.

Берни сказал, что им придется ехать без остановки час или два.

Глядя на эти сборы, Таннер в мыслях возвращался к событиям четвертьвековой давности.

Эвакуация!

В половине третьего зазвонил телефон. На том конце истерически кричал совершенно подавленный Тремьян, который — врет, подумал Таннер — рассказал, как они очутились у старого здания станции на Ласситер, а потом сказал, что они с Джинни в таком состоянии, что не смогут приехать на обед. На субботний обед уикенда с Остерманами.

— Ты должен рассказать мне, что происходит. — Элис Таннер говорила с мужем в буфетной. На полную мощность тут был включен транзистор, и она старалась перекричать его. Он взял ее за руки, предупреждая вопросы, и привлек к себе.

— Верь мне. Прошу тебя, верь мне, — шепнул он. — Я все объясню в машине.

— В машине? — Глаза Элис расширились в испуге, и она поднесла ладонь к губам. — О, Господи! Ты хочешь сказать, что не можешь говорить?

— Верь мне.— Пройдя на кухню, Таннер махнул рукой Берни. — Давай грузиться. — Они взялись за чемоданы.

Когда Таннер и Остерман вернулись из гаража, Лейла стояла у окна кухни, глядя на задний двор.

— Похоже, шторм усиливается.

Зазвонил телефон, и Таннер снял трубку.

Кардоне был предельно разгневан. Он клялся и божился, что разорвет на куски и уничтожит того сукиного сына, который одурманил их. В то же время он был смущен и растерян. Часы его стоили восемьсот долларов, и они остались у него на руке. В бумажнике у него лежала пара сотен долларов, и они остались нетронутыми.

— Полиция сказала Дику, что были украдены какие-то бумаги. Что-то относительно Швейцарии и Цюриха.

Таннер явственно услышал, как у Кардоне перехватило дыхание, а потом наступило молчание. Когда Джой снова подал голос, его едва можно было разобрать.

— Это не имеет никакого отношения ко мне! —А затем он без всякого перехода стал быстро говорить Таннеру, что ему только что позвонили из Филадельфии и сообщили о тяжелой болезни отца. Так что они с Бетти пока побудут дома. Может быть, они увидятся в воскресенье. Таннер повесил трубку.

— Эй! — Что-то на лужайке привлекло внимание Лейлы. — Посмотри на те зонтики. Их сейчас сорвет ветром, и они улетят.

Таннер глянул в окно рядом с раковиной. Два больших тента, прикрывавших столики у бассейна, почти согнулись под напором ветра. От парусины остались только клочья. Вот-вот они рухнут. Таннер понимал, что это будет довольно странно, если он не обратит на них внимания.

— Я сниму их. Мне потребуется пара минут.

— Помощь нужна?

— Не стоит, мы оба промокнем.

— Твой дождевик в холле на вешалке.

Ветер был очень сильный, а дождь превратился в настоящий шторм. Прикрывая лицо ладонью, он добрался до самого дальнего столика. Запахнув развевающийся плащ, ухватился за металлическую стойку и начал снимать ее.

Когда он взялся за металлическую крышку столика, раздался грохот. От нее отлетел кусок металла, чиркнувший его по руке. Еще раз. У его ног разлетелись осколки цемента, в который было вмуровано основание столика. Следующая пуля врезалась по другую сторону столика.

Таннер нырнул под столик и, скорчившись, откатился подальше от направления полета пуль.

Пули густо ложились рядом с ним, откалывая куски металла и камня.

Он попытался отползти назад, но мокрая земля скользила под локтями, и у него ничего не получилось. Схватив стул, он загородился им, словно тот был последней соломинкой, которая должна была удержать его над пропастью. Таннер застыл, ожидая неминуемой смерти.

— Брось его! Черт возьми! Брось его!

Прыгнув к нему, Остерман ударил его по лицу и оторвал руки, вцепившиеся в стул. Пригнувшись, они побежали к дому; пули с чмоканьем впивались в деревянную обшивку.

— Держись ближе к дверям! К дверям! — прохрипел Берни. Но они успели только потому, что Лейла сообразила, что надо делать. Она распахнула двери, и Берни Остерман втолкнул внутрь Таннера, свалившись на него. Лейла, пригнувшись, захлопнула двери.

Огонь прекратился.

Элис рванулась к мужу и, прижав его голову к груди, увидела кровь на руке.

— В тебя попали? — спросил Берни.

— Нет... нет, со мной все в порядке.

— Пожалуй, не совсем. О, Господи! Посмотри только на свою руку! — Элис пыталась вытереть льющуюся кровь руками.

— Лейла! Найди немного спирта! И йода! Элис, у вас есть йод?

У Элис по щекам текли слезы, и она не смогла ответить на вопрос. Лейла схватила ее за плечи и как следует встряхнула, хрипло крикнув на нее.

— Прекрати, Элис! Перестань! Где бинты и антисептик? Джонни нужна помощь!

— Какие-то шприцы... в буфетной. Марля тоже. — Она не могла заставить себя отойти от мужа. Лейла двинулась в буфетную.

Берни рассмотрел руку Таннера.

— Ничего страшного. Только глубокая царапина. Не похоже, что это проникающее ранение.

Презирая самого себя, Джон посмотрел на Берни.

— Ты спас мне жизнь... Я не знаю, что и говорить.

— Поцелуешь меня в день рождения... Умница, Лейла. Дай-ка мне все это. — Остерман взял аптечку и всадил иглу прямо в руку Таннеру. — Элис, звони в полицию! Держись подальше от окон, но дозвонись до того толстого мясника, который считается тут начальником полиции!

Элис неохотно оставила мужа и, пригнувшись, проползла под раковиной. Достигнув боковой стены, она сняла трубку.

— Отключен.

Лейла судорожно передохнула. Берни пробрался к Элис, выхватив трубку у нее из рук.

— Она права.

Повернувшись, Таннер ухватился здоровой рукой за край раковины. С ним было все в порядке. Он может передвигаться.

— Давайте разберемся, на каком мы свете, — медленно сказал он.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Берни.

— Женщинам лучше сохранять ту же позу... Берни, выключатель рядом с телефоном. Дотянись до него и включи, когда я досчитаю до трех.

— Что ты собираешься делать?

— Делай, как я тебе говорю.

Таннер перебрался к дверям кухни и выпрямился — из окон теперь его не было видно. Единственным звуками теперь были грохот дождя, шум ветра и отдаленные раскаты грома.

— Готов? Я начинаю отсчет.

Что он собирается делать? — Элис попыталась было встать, но Остерман перехватил ее и заставил снова улечься на пол.

— Тебе уже приходилось бывать в таких переделках, Берни, — сказал Джон. — Боевой устав пехоты. Наставление по действиям ночного патруля. Ни о чем не беспокойся. Ставки тысяча против одного в мою пользу.

— О таком я нигде не читал.

— Заткнись!.. Раз, два, три!

Остерман повернул выключатель, и кухня озарилась светом. Таннер скользнул в буфетную.

Получилось. Сигнал. Он сообщает, что тут враги.

Раздался выстрел, стекло разлетелось, и пуля врезалась в стену, от которой отлетели куски штукатурки. Остерман выключил свет.

Лежа на полу, Джон Таннер прикрыл глаза и тихо сказал:

— Вот, значит, на каком мы свстс. Микрофоны были враньем... Все было враньем.

— Нет! Назад! Стойте! — вскрикнула Лейла прежде, чем кто-то успел понять, что происходит. Вслед за Элис она бросилась через кухню к дверям.

Ребята Таннеров не слышали выстрелов снаружи: шум дождя, раскаты грома и телевизор перекрывали их. Но до них донесся выстрел, направленный в кухню. Обе женщины навалились на них, прижав к полу и прикрывая своими телами.

— Элис, отведи их в столовую! Не поднимайся с пола, ползком, — скомандовал Таннер. — Берни, у тебя нет револьвера?

— Прости, никогда им не пользовался.

— Я тоже. Ну, не смех ли? Всегда осуждал тех, кто покупает оружие. Ну и туп же я был!

— Что мы будем делать? — Лейла изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

— Постараемся выбраться отсюда, — ответил Таннер.— Стреляют со стороны леса. И тот, кто стреляет, не знает, если ли у нас оружие или нет. Так что он побаивается стрелять в упор... во всяком случае, я думаю, он не рискнет. По Орчард часто ездят машины... Мы загрузимся в фургон и рванем к черту отсюда.

— Я открою двери, — сказал Остерман.

— Ты уже сегодня был героем. Теперь моя очередь.,. Если мы успеем, проблем не будет. Дверь поднимается очень быстро.

Они добрались до гаража.

Дети уже расположились в задней части фургона, где лежали среди багажа; там было тесно, но дети были в безопасности. Лейла и Элис, скорчившись, расположились на полу за задними сиденьями. Остерман сел за руль, дожидаясь, пока Таннер, стоящий у дверей гаража, будет готов поднять их.

Давай! Включай! — Он должен был обождать, пока двигатель наберет полные обороты, после чего открыть двери и прыгнуть в машину. Помешать задуманному плану ничто не могло. Фургон должен был свободно проскочить мимо маленького «триумфа» и, вылетев из дверей гаража, сразу же легко развернуться на дорожке.

— Давай же, Берни! Ради Бога, включай!

Вместо этого Остерман открыл дверцу и вышел. Он молча смотрел на Таннера.

— Машина мертва, — сказал он.

Таннер повернул ключ зажигания «триумфа». Двигатель молчал. Остерман открыл крышку капота фургона и подозвал Таннера. Тот зажег спичку, и двое мужчин склонились над двигателем.

Вся проводка была перерезана.

— Можно ли дверь гаража открыть снаружи? — спросил Берни. '

— Да. Если только она не заперта.

— Она закрыта?

— Нет.

— Могли ли мы услышать, как ее открывают?

— При таком дожде вряд ли.

— Значит, возможно, кто-то находится в доме.

Двое мужчин, не сговариваясь, посмотрели на дверь маленькой ванной. Она была закрыта. Укрыться в гараже можно было только за ней.

— Давай-ка вытащим его оттуда, — шепнул Таннер.

Элис, Лейла и двое детей вернулись обратно в дом.

Берни и Джон огляделись в поисках предметов, которые могли бы служить оружием. Таннер взял заржавевший лом, Остерман — садовые вилы. Они подкрались к закрытой двери.

Таннер кивнул Берни, чтобы тот распахнул ее. Затем он ворвался внутрь, держа лом наизготовку.

Комната была пуста. Но на стене красовалась большая надпись, сделанная черным аэрозолем. Это была греческая буква «омега».

25

Таннер предложил всем спуститься в подвал. Элис и Лейла помогли детям, отчаянно стараясь уверить их, что все это только игра. Таннер остановил Остермана у дверей, ведущих на лестницу.

— Давай-ка забаррикадируемся чем-нибудь!

— Ты думаешь, что может дойти и до этого?

— Просто я не хочу предоставлять им лишних шансов.

Согнувшись, мужчины проползли под окнами, толкая перед собой три тяжелых кресла и водрузили их одно на другое, а третьим подперли баррикаду сбоку. Затем они подобрались к окнам, оставаясь невидимыми снаружи, и проверили крепость запоров на них.

Таннер нашел на кухне фонарик и сунул его себе в карман. Вместе они придвинули обеденный стол к наружным дверям. Таннер перекинул Остерману алюминиевые стулья, которые тот водрузил на стол, а спинку одного из них просунул под дверную ручку.

— Плохо, — сказал Остерман. — Ты совершенно закупорил нас. А мы должны прикинуть, как нам выбраться отсюда!

— Может, ты это уже придумал?

В рассветных сумерках Остерман видел лишь очертания фигуры Таннера, но услышал нотки безнадежности в его голосе.

— Нет. Нет, не придумал. Но мы должны попытаться!

— Понимаю. Но тем временем мы должны принять все меры предосторожности... Мы не знаем, что там снаружи. Сколько их там, и где они.

— Тогда давай закончим.

Пригнувшись, они перебрались в дальний конец кухни и через буфетную до входа в гараж. Выходящая наружу дверь его была заперта, но для пущей безопасности последним стулом с кухни они заблокировали ее ручку и перебрались обратно в холл. Взяв свое примитивное оружие — лом и вилы, — они спустились в подвал.

Сквозь маленькие угловатые окна, которые были на уровне земли, до них доносился непрестанный гул ливня. Вспышки молний время от времени освещали шершавые стены подвала.

— Здесь сухо, — заговорил Таннер. — Тут мы в безопасности. Кто бы там ни был снаружи, он промок до костей и не может всю ночь торчать на одном месте... Сегодня суббота. Вы знаете, как полицейские машины патрулируют дороги во время уикенда. Они увидят, что в доме нет света, и явятся проверить.

— С чего бы? — спросила Элис. — Просто они решат, что мы уехали куда-то на обед...

— Но не после событий прошлой ночи. Маккалиф ясно дал понять, что не будет глаз спускать с дома. С задней лужайки патрульную машину не увидеть, но им виден фасад. Они будут обязаны... Смотри! — Схватив жену под локоть, Таннер подвел ее к единственному окошку, которое на уровне земли смотрело на флагшток перед домом. Дождь потоком тек по стеклам, и сквозь них почти ничего не было видно. Еле можно было разглядеть даже уличные фонари на Орчард-драйв. Таннер вытащил из кармана фонарик и подозвал Остермана.

— Я сказал Элис, что этим утром Маккалиф пообещал поставить дом под наблюдение. Так он и сделает. Ему больше не нужно никаких неприятностей... Мы будем по сменам дежурить у этого окошка, чтобы ни у кого не устали глаза и не подвели нас. Как только кто-нибудь увидит патрульную машину, мы просигналим ей лучом фонарика. Они увидят нас. И остановятся.

— Это неплохая мысль, — сказал Остерман. — Просто отличная! Черт возьми, высказал бы ты ее наверху.

— Я не был уверен. Смешно, но наверху я не мог припомнить, видна ли из этого окна улица. Я сотни раз возился в подвале, но не был уверен. — Он улыбнулся им.

— Я чувствую себя куда лучше, — сказала Лейла, искренне желая, чтобы уверенность Джона передалась остальным.

— Элис,' ты будешь дежурить первой. По пятнадцать минут на каждого. Берни, мы с тобой пристроимся между других окон. Лейла, займи как-то Джаннет, ладно?

— А что мне делать, папа? — спросил Реймонд.

Гордясь своим сыном, Таннер посмотрел на него.

— Будь у переднего окна рядом с мамой. Ты постоянно будешь там. Смотри за полицейской машиной.

Таннер с Остерманом расположились между двух окошек: по тыльной стене здания и боковым.

Через пятнадцать минут Лейла сменила Элис. Элис нашла старое одеяло, из которого соорудила маленький матрас, и уложила Джаннет. Мальчик остался у окна с Лейлой, непрестанно протирая стекло, словно мог стереть потоки воды, струящиеся снаружи по стеклу.

Все молчали; шум дождя и раскаты грома, казалось, становились все громче. Настала очередь Берни занять свой пост. Беря из рук жены фонарик, он на мгновение прижал ее к себе.

После вахты Таннера его место снова заняла Элис. Никто из них не произносил этого вслух, но все они практически потеряли надежду на помощь. Если Маккалиф в самом деле патрулирует этот район, сосредоточив особое внимание на доме Таннера, то казалось совершенно нелогичным, почему в течение часа полицейская машина так и не появилась.

— Вот она! Вот она, папа! Видишь красный сигнал?

Таннер, Берни и Лейла бросились к оконцу, рядом с которым стояли Элис с мальчиком. Элис включила фонарик, водя лучом из стороны в сторону. Патрульная машина сбросила скорость. Она еле двигалась, но тем не менее не остановилась.

— Дай мне фонарик!

Таннер держал его луч неподвижно, пока наконец не разглядел отражение его на блестящей поверхности машины, чему не мог помешать даже дождь. Затем он быстро поднял луч вертикально.

Кто бы ни сидел за рулем, он не мог не увидеть его. Луч ударил в переднее стекло, на секунду ослепив водителя.

Но патрульная машина не остановилась. Миновав дом, она медленно двинулась дальше.

Таннер выключил фонарик и застыл у окна, не в силах повернуться и посмотреть в лица всем остальным.

— Мне это не нравится, — тихо сказал Берни.

— Он должен был увидеть. Он должен был! — Элис прижала к себе сына, который по-прежнему стоял у окна.

— Не обязательно, — соврал Джон Таннер. — Там черт-те что делается. Окна у него, наверно, запотели так лее, как и наши. Может, еще больше. Тем более что окна в машинах затемнены. Он появится снова. В следующий раз мы его перехватим. В следующий раз я выскочу ему навстречу.

— Каким образом? — спросил Берни. — Ты не успеешь. Мы сделали завалы из мебели перед дверью.

— Я выберусь через это окно. — Таннер тут же мысленно смерил его проем. Оно было слишком мало. Как легко у него вырвалась эта ложь.

— Я смогу выбраться отсюда, папа! — Мальчик был прав. Возможно, придется послать его.

Но он знал, что не сможет этого сделать. Не сможет.

Тот, кто сидел в патрульной машине, видел луч фонарика и не остановился.

— Давайте вернемся к окнам. Лейла, стань сюда. Элис, займись Джаннет. Я думаю, она уже падает с ног, хочет спать.

Таннер понимал, что должен заставить их чем-то заниматься, пусть даже ерундой. Иначе всеми овладеет панический страх.

Прогремел гром. Вспышка молнии озарила внутренность подвала.

— Джонни! — Остерман прижимался лицом к левому заднему окну. — Иди сюда.

Таннер подошел к Остерману и осторожно пригляделся. Сквозь хлещущие потоки дождя он увидел вертикальный луч света, идущий от земли. Он поднимался далеко за лужайкой, за бассейном, откуда-то со стороны леса. Он слегка покачивался. Затем вспышка молнии высветила фигуру, держащую фонарь. Кто-то шел к дому.

— Он боится, что может свалиться в бассейн, — шепнул Берни.

— Что там такое? — донесся встревоженный голос Элис с импровизированного матраса, на котором она сидела рядом с дочерью.

— Там кто-то снаружи, — ответил Таннер. — Всем сохранять полное спокойствие. Может быть, все... Все в порядке. Это полиция.

— Или тот, кто стрелял в нас. О, Господи!

— Тс-с-с! Тихо!

Лейла оставила пост у окна и присоединилась к Элис.

— Убери лицо от окна, Берни.

— Он приближается. Он обходит вокруг бассейна.

Двое мужчин, отодвинувшись, расположились по обе стороны от окна. На человеке, двигавшемся в потоках дождя, было большое пончо, а лицо закрывала шляпа. Приблизившись к дому, он выключил свет.

Обитатели подвала слышали, как над головой у них заскрипела дверь кухни, а затем глухой звук удара плечом в деревянную панель. Вскоре попытки выломать дверь прекратились, и, кроме шума, дождя ничего больше не было слышно. Кто-то отошел от дверей кухни, и со своего места Таннер мог видеть, как лучик фонарика метался из стороны в сторону. Затем он исчез за дальним концом дома, где размещался гараж.

— Берни! — Лейла стояла рядом с Элис и ребенком. — Глянь! Вон там, наверху!

Сквозь боковое окно были видны вспышки еще одного фонарика. Хотя они были довольно далеко, луч был сильным, и он все приближался. Тот, в чьих руках был источник света, шел к дому.

Внезапно все исчезло и остались только вспышки молний и шум дождя. Таннер и Остерман заняли позиции у боковых окон, по одному с каждой стороны, осторожно выглядывая из них. Они ничего не видели, никаких фигур. Ничего, кроме дождя, косые струи которого нес ветер.

Сверху донесся громкий треск. Затем другой, более резкий, когда дерево ломает дерево. Таннер двинулся к лестнице. Он закрыл дверь подвала, но она была такой непрочной, что любой удар мог сорвать ее с петель. Он поудобнее взял лом, чтобы обрушить его на любого, кто будет спускаться по лестнице.

Тишина.

Из дома больше не доносилось ни звука.

Внезапно Элис Таннер вскрикнула. Чья-то огромная рука разбила стекло переднего окна. Луч сильного фонаря прорезал темноту. Кто-то там, снаружи, сидел на корточках, пряча лицо под капюшоном дождевика.

Таннер кинулся к жене и дочери.

— Назад! Назад к стене!

Стекло разлетелось осколками во все стороны под ударом ноги того, кто стоял снаружи. Удары продолжались. В подвал летели грязь, осколки стекла и щепки. Сквозь разбитое стекло ворвались потоки дождя. Шестеро узников прижались к передней стене, пока луч скользил по полу, ступенькам и противоположной стене.

То, что последовало, заставило их оцепенеть.

В отверстии выбитой рамы показался ствол ружья, и оглушительный заряд хлестнул по полу и противоположной стене. Наступило молчание. В подвале клубилась цементная пыль; в сильном луче света она вздымалась кверху клубами. Снова начался дикий беспорядочный огонь. Давний военный опыт объяснил Таннеру, что происходит. Стрелявший прервался, чтобы вставить второй магазин.

И тут приклад другого ружья выбил стекло в левом заднем окне, как раз напротив них. Луч осветил человеческие фигуры, прижавшиеся к стене. Таннер видел, как его жена прижала к себе дочь, закрыв ее хрупкое тельце своим собственным, и он буквально взорвался от ярости.

Кинувшись к окну, он ударил ломом сквозь разбитое стекло по скорчившейся фигуре снаружи. Она опрокинулась на спину, и пули врезались в потолок над головой Таннера. Луч света из переднего окна поймал его. Все кончено, подумал Таннер. Сейчас для него все кончится. Но Берни успел ударом вил отвести ствол в сторону, и выстрел миновал Таннера. Журналист подполз к своей жене и ребенку.

— Идите туда! — крикнул он, толкая их к дальней стене подвала, за которой был гараж. Джаннет, не переставая, плакала.

Берни схватил жену за руку и оттащил ее в дальний угол подвала. Лучи фонарей перекрестились. Непрерывно шла пальба, и в воздухе стояла такая густая пыль, что просто невозможно было дышать.

Свет в заднем окне внезапно исчез. Со стороны дальнего бокового окна раздался треск и звук разбивающегося стекла. Сильный луч света снова озарил подвал, ослепив их. Таннер перетащил жену и сына в задний угол рядом с лестницей. Выстрелы оглушили их. Таннер слышал свист пуль, дробивших стену вокруг него и над головой.

Перекрестный огонь!

Вцепившись в лом, он кинулся вперед сквозь огонь, четко понимая, что любая пуля сейчас может покончить с ним. Но ни одна не попала, он добрался до своей цели! Ничто не могло остановить его!

Оказавшись рядом с боковым окном, он наискосок рубанул сквозь него. Донесся вскрик, и в отверстие брызнула кровь, залившая лицо и руки Таннера.

Ствол в переднем окне попытался нащупать Таннера, но это было невозможно. Пули попадали только в пол.

Вскинув вилы на плечо, Остерман подобрался и, выбрав секунду, метнул их сквозь проем выбитого окна, как копье. Раздался крик боли, и огонь прекратился. Таннер стоял, опираясь на стену под окном. При вспышках молнии он видел, как по бетону стены струится кровь.

Он остался жив, и это было самым главным.

Повернувшись, он шагнул к своей жене и ребенку. Элис держала на руках по-прежнему плакавшую Джаннет. Мальчик прижался лицом к стене, не в силах сдержать всхлипывания.

— Лейла! Господи Иисусе! Лейла! — Истерический вскрик Берни говорил, что могло случиться что-то ужасное. — Лейла где ты?

— Я здесь, — тихо сказала Лейла. — Со мной все в порядке, дорогой.

Таннер увидел, что Лейла стоит, прижавшись к передней стене. Она не подчинилась его команде сменить положение.

И тут Таннер увидел то, что, несмотря на все утомление, поразило его. На платье Лейлы была большая зеленоватая брошь — раньше он не обратил на нее внимания. Теперь он совершенно четко видел ее, потому что она светилась в темноте. Она люминесцировала — одна из тех новинок моды, которые продаются в фешенебельных магазинах. Ее невозможно было не разглядеть в темноте.

Очередная вспышка молнии бросила отблеск на стену рядом с ней. Таннер не был уверен, но, сделав шаг в ту сторону, убедился: на этой стене не было выщербин от пуль.

Обняв жену и девочку одной рукой, другой Таннер прижал к себе голову сына. Берни, кинувшись к Лейле, обнял ее. Сквозь звуки бушевавшего шторма до них донеслись завывания сирены, и сквозь порывы ветра, влетавшие в разбитые окна, они услышали звук подъезжающей машины.

Силы у них были на исходе, и они оставались недвижимы на своих местах. Через несколько минут они услышали голоса и стук сверху.

— Таннер! Таннер! Откройте двери!

Отпустив жену и сына, от подошел к выбитому переднему стеклу.

— Мы здесь. Мы здесь, проклятые подонки!

26

Этих патрульных Таннер видел бесчисленное количество раз на улицах Сэддл-Уолли, когда они управляли движением или разъезжали в радиофицированных машинах, но он не знал их по именам. Они служили здесь меньше года и были моложе Дженкинса и Макдермотта.

И теперь он обрушился на них. Он с силой толкнул одного из полицейских к стенке холла. Кровь на его руках запятнала плащ. Второй полицейский стремглав кинулся по лестнице на помощь первому.

— Ради Бога, что вы делаете!

— Вы грязные подонки! Вы паршивые сволочи! Нас могли тут... мы могли быть убиты! Все мы! Моя жена! Мои дети! Почему вы так поступили? Вы ответите мне, и ответите немедленно!

— Да отпустите же вы его, черт возьми! Что мы сделали? Какой ответ, ради Господа?

— Полчаса назад вы проехали мимо этого дома! Вы видели, черт побери, луч фонарика и не остановились! Вы умчались отсюда!

— Да вы с ума сошли! Мы с Ронни были на северном конце! Мы появились тут не больше пяти минут назад. Человек по имени Скенлан сообщил, что слышит выстрелы...

— Так кто же был в другой машине? Я хочу знать, кто был в другой машине?

— Если вы уберете свои проклятые руки и отпустите меня, я выйду и загляну в расписание смен. Я не помню, кто, но я знаю, где они. Они патрулируют на Эппл-драйв. Там было ограбление.

— На Эппл-драйв живут Кардоне.

— Не у них. Я знаю. Ограбление произошло у Нидхэмов. Пара стариков.

Элис поднялась в холл, держа на руках Джаннет. Девочку тошнило, и она судорожно дышала. Элис лишь тихо плакала, качая на руках ребенка.

Появился и их сын с грязным от пыли лицом, слой которой прорезали бороздки от слез. Затем появились Остерманы. Берни на лестнице поддерживал жену за талию, словно боялся отпустить ее от себя.

В дверях нерешительно появился второй патрульный. Выражение его лица привлекло внимание напарника.

— Святая матерь Божья, — тихо сказал он. — Да там могла быть настоящая бойня. Клянусь Богом, не понимаю, как они вообще остались в живых.

— Звони Маккалифу и тащи его сюда.

— Линия перерезана, — сказал Таннер, мягко усаживая Элис на диван в гостиной.

— Я свяжусь с ним по радио. — Патрульный по имени Ронни направился к передней двери. — Он глазам своим не поверит, — тихо сказал он.

Оставшийся полицейский пододвинул Лейле кресло. Рухнув в него, она наконец позволила себе заплакать. Берни склонился к жене, гладя ее по голове. Реймонд съежился около своего отца, рядом с матерью и сестрой.

Он был настолько перепуган, что, не в силах двинуться с места, лишь смотрел в лицо отцу.

Полицейский направился к лестнице в подвал. Видно было, что он хотел спуститься туда не только из-за любопытства, но и потому, что сцена в гостиной носила слишком личный характер.

Открылась дверь, и показался другой патрульный.

— Я сказал Маку. Поймал его в машине по рации. Иисусе, ну тебе надо было слышать его. Он направляется сюда.

— Как долго его ждать? — спросил Таннер с дивана.

— Недолго, сэр. Хотя дороги ужасные, он живет в восьми милях отсюда. Он, кстати, сказал, что доберется сюда быстрее, чем кто-либо.

— Я расставил дюжину людей вокруг дома, и двое будут внутри. Один останется внизу, а другой будет наверху. Не знаю, что еще я могу сделать. — Маккалиф стоял в подвале вместе с Таннером. Остальные были наверху. Таннер хотел поговорить с капитаном с глазу на глаз.

— Послушайте меня! Кто-то из ваших людей, не останавливаясь, проехал мимо дома. Отказавшись остановиться! И, черт побери, я-то знаю, что он видел луч фонарика! Он видел его и все же уехал!

— Не могу этому поверить. Я проверял. Ни одной машины здесь не было. Это просто кто-то ехал мимо. Всем нашим было дано указание обращать на это место особое внимание.

— Я сам видел, как патрульная машина уезжала!.. Где Дженкинс? Макдермотт?

— Сегодня у них отгул. Пожалуй, их стоит вызвать.

— Странно, что они отдыхают в уикенд, не так ли?

— Я стараюсь отпускать своих людей на уикенды. Но в эти дни мы особенно тщательно несем службу. Точно, как указал городской совет.

Таннер услышал нотки самодовольства в голосе Макка-лифа.

— Вам придется сделать еще кое-что.

Маккалиф не обратил внимания на его слова. Он исследовал стены подвала. Остановившись у выломанной рамы окна, он затем поднял несколько сплющенных кусочков свинца.

— Я хочу, чтобы были собраны все вещественные доказательства и тут же отосланы на экспертизу. Если в Ньюарке с этим не справятся, я обращусь в ФБР... Что вы сказали?

— Я сказал, что вам придется сделать еще одну вещь. Это совершенно необходимо, но мы с вами можем заняться этим на пару. И больше никто.

— Что именно?

— Мы с вами найдем телефон, по которому вы сделаете два звонка.

— Кому? — торопливо спросил Маккалиф, потому что Таннер сделал несколько шагов к лестнице, желая убедиться, что в подвале больше никого, кроме них, нет.

— Кардоне и Тремьянам. Я хочу знать, где они. И где они были.

— Что за черт...

— Сделайте, как я вам сказал!

— Вы думаете...

— Я ничего не думаю! Я просто хочу знать, где они были... Давайте предположим, что меня просто волнует их судьба. — Таннер направился к лестнице, а Маккалиф остался стоять в центре подвала.

— Минутку! Вы хотите, чтобы я позвонил им, а потом проверил их версии? О’кей, я это сделаю... А теперь моя очередь. Из-за вас я страдаю. Из-за вас у меня разыгралась язва. Что тут, черт возьми, происходит? Происходит черт-те что, в чем мне приходится разбираться! Если у вас и ваших друзей какие-то неприятности, приходите и прямо рассказывайте мне, в чем дело. Если я не знаю, что мне сейчас свалится на голову, я ничего не могу предпринимать. И вот что я вам скажу. — Маккалиф, понизив голос, ткнул пальцем в журналиста, прижимая другую руку к разыгравшейся язве. — Я не собираюсь портить свой послужной список лишь оттого, что вы играете в какие-то игры. И я не позволю, чтобы тут была массовая резня только потому, что вы не говорите мне то, что я должен знать, и поэтому я ничего не могу сделать.

Таннер, поставив одну ногу на нижнюю ступеньку, слушал полицейского. Он мог лишь удивляться, глядя на него. Дай ему волю, он не перестанет кипятиться, подумал он.

— Хорошо... «Омега»... Вы слышали об «Омеге»? — Таннер смотрел Маккалифу прямо в глаза, стараясь уловить хоть малейший признак растерянности. — Я и забыл. Вы же не допущены к материалам по «Омеге», не так ли?

— О чем вы, черт побери, толкуете?

— Спросите Дженкинса. Может, он вам и расскажет... Идемте, нам пора.

Из машины Маккалифа они сделали три звонка. Полученная информация была четкой и ясной. Ни Тремьянов, ни Кардоне не было ни в их домах, ни поблизости.

Кардоне были в графстве Рокленд, за пределами района Нью-Йорка. Как сказала горничная, они будут обедать вне дома, и, если полицейский найдет их, не будет ли он так любезен попросить их позвонить домой. Им кто-то срочно звонил из Филадельфии.

У Тремьянов Вирджиния снова себя плохо чувствовала, и они поехали к доктору в Ридж-парк.

Доктор подтвердил, что Тремьяны посещали его кабинет. Он был совершенно уверен, что от него они направились в

Нью-Йорк. В сущности, он прописал им лишь хороший обед и варьете. Переутомление миссис Тремьян носит, главным образом, психологический характер. Она должна отвлечься от неотвязных воспоминаний о вокзале на Лacситер-роуд.

Уж очень все точно, подумал Таннер. У второй и третьей пары так все продумало...

Тем не менее ни на кого из них подозрение не падало.

Но, вспоминая события в подвале, он подумал, что одна из фигур, которые пытались убить их, могла быть и женской.!

Фассет сказал, что в «Омеге» собраны фанатики и убийцы. Мужчины, а также и женщины.

— Вот вам и ответ. — Слова Маккалифа ворвались в поток его мыслей. — Мы проверим их слова, когда они вернутся. Очень легко исследовать все их версии... да вы и сами знаете.

— Да... Да, конечно. Вы позвоните мне после того, как поговорите с ними.

— Этого я не могу обещать. Позвоню, если сочту, что вы должны что-то знать.

Явился механик отремонтировать машины. Таннер провел его через кухню в гараж и увидел выражение лица, когда тот уставился на перерезанные провода.

— Вы были правы, мистер Таннер. Вся проводка полетела. Я пока поставлю вам временную, а в мастерской мы заменим ее на постоянную. Кто-то сыграл с вами паршивую шутку.

Вернувшись на кухню, Таннер присоединился к своей жене и Остерманам. Дети были наверху, в комнате Реймонда, где один из полицейских Маккалифа, выразивший желание остаться, играл с ними в любимые игры, стараясь отвлечь их от разговоров взрослых и успокоить.

Остерман был непоколебим. Они должны уезжать из Сэддл-Уолли, им необходимо попасть в Вашингтон. Как только фургон будет отремонтирован, они тут же уедут, но добираться до цели будут не на машине, а прямиком отправятся в аэропорт Кеннеди и сядут на самолет. Они не доверяют ни такси, ни машинам. Они не хотят никаких объяснений с Маккалифом, просто сядут и уедут. У Маккалифа нет никаких прав задерживать их.

Таннер сидел напротив Остерманов, рядом с Элис, и держал ее за руку. Дважды Берни с Лейлой пытались заставить его все рассказать жене, и оба раза Таннер отвечал, что сделает это с глазу на глаз.

Остерманы решили, что они все поняли.

Элис же ничего не поняла, и поэтому он продолжал держать ее за руку.

Каждый раз, когда Лейла обращалась к нему, он вспоминал ее светящуюся в темноте подвала брошку и стену за ней, на которой не было следов пуль.

Скрипнула передняя дверь, и Таннер встал посмотреть, кто там. Вернулся он улыбаясь.

— Привет из нормального мира. Явился телефонный мастер. — Он не сел на свое место. Перед ним слабо стал брезжить кое-какой план. Ему была нужна Элис.

Жена, поняв, что он что-то задумал, повернулась, глядя на него.

— Я поднимусь взглянуть на детей.

Она ушла, и Таннер оказался около стола. Взяв свою пачку сигарет, он сунул ее в нагрудный карман рубашки.

— Ты собираешься сейчас с ней поговорить? — спросила Лейла.

— Да.

— Расскажи ей все. Может, она в чем-то и разберется, в этой... «Омеге». — У Берни по-прежнему было недоверчивое выражение. — Видит Бог, я не могу.

— Ты же видел отметины на стенах.

Берни как-то странно посмотрел на Таннера. — Да, я их видел.

— Простите, мистер Таннер. — В дверях кухни показался полисмен, дежуривший внизу. — Вас хочет видеть телефонный мастер. Он в кабинете.

— Хорошо. Я сейчас буду. — Он повернулся к Берни Остерману. — Чтобы освежить твою память: знак, который ты видел, означал греческую букву «омега».

Он быстро вышел из кухни и направился в кабинет. За окнами по-прежнему плыли низкие облака, и шторм не стихал, хотя полоса дождя отдалялась. В комнате было полутемно, и горела только настольная лампа.

— Мистер Таннер, — раздался голос позади, и он резко повернулся. Это был Коль, одетый в синюю куртку телефонной компании, который пристально глядел на него. Рядом с ним стоял другой человек. — Не поднимайте, пожалуйста, шума, говорите потише.

Потрясение, охватившее Таннера, было настолько сильным, что он потерял самообладание. Он кинулся к агенту.

— Ах ты сукин сын...

Двое мужчин остановили его. Они крепко схватили его за руки, слегка заведя их за спину. Коль затем схватил его за плечи и быстро, напористо заговорил:

— Прошу вас! Мы знаем, что вам довелось испытать, но теперь можно сказать, что все позади. Все кончилось, мистер Таннер. «Омега» раздавлена!

— Не говорите мне ничего! Вы подонки! Вы сволочи! Вас не существует! Они никогда не слышали о Фассете! Ваши телефоны отключены! Ваш...

— Нам пришлось очень быстро сворачиваться отсюда! — прервал его агент. — Мы были вынуждены снять оба поста. Это было необходимо. Вам все будет объяснено.

— Не верю ни одному вашему слову!

— Да послушайте! Думать будете потом, а сейчас послушайте! Фассет сейчас в двух милях отсюда, собирает воедино последние куски головоломки. Вашингтон поддерживает с ним постоянную связь, и мы уже близки к цели. К утру «Омега» будет взята.

— Какая «Омега»? Какой Фассет? Я звонил в Вашингтон! Я говорил с Маклином в Вирджинии!

— Вы говорили с человеком по имени Дуайт. По званию он считается начальником Эндрю, но на самом деле Дуйат ничего не знает об «Омеге». Он проверил через отдел тайных операций, и звонок попал к директору. И не оставалось иного выбора, как только все отрицать, мистер Таннер. В таких случаях мы всегда все отрицаем. Мы вынуждены так делать.

— А где ваша наружная охрана? Что случилось с вашими проклятыми подслушками? С вашими ударными силами, которые не позволили бы и пальцем прикоснуться к нам кому бы то ни было?

— Вам все будет объяснено... Я не вру. Были сделаны определенные ошибки. Или же одна большая ошибка, если хотите. И мы поняли, что никак не могли ее предотвратить. А мы никогда раньше не сталкивались с «Омегой» лицом к лицу. Но главное, что мы выбрали правильное направление. И теперь вышли на цель!

— Дерьмо и еще раз дерьмо! Главное то, что моя жена и дети чуть не погибли!

— Взгляните. Взгляните вот на это. — Коль вынул из кармана маленький металлический диск. Его коллега отпустил руки Таннера. — Да возьмите же, присмотритесь.

Таннер взял предмет и поднес его к свету. Он увидел, что маленький, почти плоский диск изъеден ржавчиной и вспучился.

— Ну, и?..

— Это один из наших миниатюрных микрофонов. Его разъела кислота. Она проникла внутрь и уничтожила его.

Микрофоны были установлены практически в каждой комнате. Но нам так ничего и не удалось услышать.

— Неужели их кто-то мог обнаружить?

— При соответствующем оборудовании это довольно легко. На них нет никаких следов, никаких отпечатков пальцев. Вот это и есть «Омега», мистер Таннер. Даже я этого не знаю. Это известно только Фассету. Он все держит под контролем. Он лучший специалист на трех континентах. Если не верите мне, спросите государственного секретаря. Или президента, если хотите. В этом доме ничего больше не произойдет.

Джон Таннер сделал несколько глубоких вдохов и посмотрел на агента.

— Вы считаете, что все мне объяснили?

— Я все вам расскажу. Несколько позже.

— Меня это не устраивает!

Коль спокойно ответил на вопросительный взгляд Таннера.

— А какой у вас есть выбор?

— Позову сюда полисмена и начну орать.

— Ну, и что это даст? Я предлагаю вам просто успокоиться на несколько часов. Сколько это может еще длиться?

Таннер решил задать ему еще один вопрос. Не важно, какой он получит ответ. Его план уже обрел четкие очертания. Но Коль не должен знать о нем.

— Так что мне остается делать?

— Ничего. Абсолютно ничего.

— Вы, ребята, всегда так говорите, когда начинают грохотать пушки.

— Пушек больше нет. С ними покончено.

— Понимаю. Все кончено... Хорошо. Я... ничего... не делаю. Могу ли я теперь вернуться к своей жене?

— Конечно.

— Кстати, телефоны теперь в порядке?

— Да, в полном.

Журналист повернулся, потирая ноющую руку, и медленно спустился в холл.

Никому больше нельзя доверять.

Он возьмет «Омегу» своими руками.

27

Элис сидела на краю кровати, слушая рассказ мужа. Были мгновения, когда ей казалось, что она не в своем уме. Она понимала, что такой человек, как ее муж, которому большую часть времени приходилось действовать на предельном напряжении, может сломаться. Она могла понять, почему маньяки выходят по ночам, панику, которая охватила юристов и маклеров перед крахом их стараний, даже неуклонное стремление Джона изменить то, что не поддается изменению. Но то, что он сейчас рассказывал, было за пределами ее понимания.

— Почему ты согласился? — спросила она.

— Это звучит дико, но я был загнан в угол. У меня не было выбора. Мне пришлось согласиться.

— Ты сам пошел на это! — сказала Элис.

— Не совсем. Как только я согласился, чтобы Фассет назвал имена, мне пришлось подписать документ, по которому предстоит отвечать в соответствии с Законом о национальной безопасности. Как только мне стало известно, кто они такие, уже некуда было деться. Фассет все это понимал. Продолжать с ними нормальные отношения стало просто невозможно. Но если бы я нарушил допуск, меня могли бы привлечь к суду.

— Ужасно, — тихо сказала Элис.

— Гнусно — вот так будет точнее.

Он рассказал ей о разговорах с Джинни и Лейлой около бассейна. И как Дик Тремьян последовал за ним в гараж. И, наконец, о том, как Берни стал о чем-то говорить с ним в тот момент, как крик Джаннет поднял на ноги весь дом.

— Он так и не сказал тебе, о чем речь?

— Он сказал только, что может предложить мне деньги для вложений. Я же обвинил обоих, что они входят в «Омегу»... А затем он спас мне жизнь.

— Нет, минутку. — Элис выпрямилась. — Когда ты выбежал поправить тент и мы смотрели, как ты бежишь под дождем... а потом раздались выстрелы, и мы все пришли в ужас... Я попыталась выскочить к тебе, но Берни и Лейла остановили меня. Я плакала и пыталась вырваться. Лейла — а не Берни — прижала меня к стене. Внезапно она посмотрела на Берни и сказала: «Ты можешь двигаться, Берни! Все в порядке, Берни!..» Я не поняла тогда, но она прямо приказала ему.

— Женщины не посылают своих мужей под дула автоматов.

— Это меня и удивило. Я подумала, хватило бы у меня силы послать тебя... ради Берни.

И тут Таннер рассказал жене о брошке и о стене, на которой не осталось следов пуль.

— Но они же были в подвале, дорогой. Они не были снаружи. Они же не стреляли в нас. — Элис остановилась. Вспоминания о пережитом ужасе были непосильны для нее. Она не могла заставить себя продолжать. Вместо этого она рассказала об истерике Джоя, которую тот устроил в гостиной и о том, что Бетти Кардоне видела их через окно.

— Вот, значит, что с ними происходило, — сказал Таннер, когда она закончила рассказ. — И я не представляю, что это такое было.

— Но тот человек внизу сказал тебе, что все кончено. Он же сказал тебе эти слова?

— Он мне много чего сказал... Но кто же из них? Или все трое?

— Кто? — спросила она.

— «Омега». Речь может идти о парах. Они должны действовать по парам... Но Тремьянов и Кардоне одурманили в машине. Их бросили на Ласситер-роуд... Но было ли это?..

Засунув руки в карманы, Таннер стал мерить шагами комнату. Подойдя к окну, он перегнулся через подоконник, глядя на лужайку внизу.

— Там куча полицейских. Им смертельно скучно. Ручаюсь, что подвала они не видели. Интересно...

Стекло разлетелось вдребезги. Таннер покачнулся, и кровь хлынула на рубашку. Вскрикнув, Элис кинулась к мужу, который медленно опускался на пол.

Снаружи раздавался грохот очередей, но ни одна пуля не попала в окно. Они врезались в стены.

Патрульный в холле вломился в двери и бросился к упавшему Таннеру. Через три секунды в комнату ворвался охранник, стоявший внизу с пистолетом наготове. Снизу были слышны голоса. Задыхаясь, вбежала Лейла и кинулась к Элис.

— Берни! Ради Бога, Берни!

Но Остерман не появлялся.

— Положим его на кровать! — рявкнул полисмен, который спустился сверху. — Разрешите, мэм! Разрешите, мы переложим его на кровать!

Остерман еще с лестницы услышал крики.

— Что там, черт возьми, случилось?— Он вошел в комнату. — О, Иисусе!

Таннер пришел в себя и приподнялся, чтобы осмотреться. Рядом с врачом стоял Маккалиф; Элис сидела на краю постели. Берни и Лейла стояли у него в ногах, стараясь ободряюще улыбаться ему.

— С вами все будет в порядке. Очень удачно, — сказал врач. — Рана болезненная, но ничего серьезного. Проникающее ранение плеча, вот и все.

— В меня стреляли?

— В вас стреляли, — согласился Маккалиф.

— Кто?

— Этого мы не знаем. — Маккалиф старался скрыть свою ярость, но у него это не получалось. Капитан не сомневался, что его сознательно подвергли унижению: от него скрыли жизненно важную информацию. — Но вот что я вам скажу — я собираюсь допрашивать каждого из вас, пусть даже на это уйдет вся ночь, но я выясню, что тут происходит! Вас тут всех водят за нос, я-то этого не позволю!

— Рана обработана и перевязана, — сказал врач, надевая пиджак. — Вы можете вставать и двигаться, как только почувствуете, что у вас есть силы для этого, но только не делайте резких движений, мистер Таннер. У вас там всего лишь глубокий разрез. Вы, к счастью, потеряли очень мало крови. — Улыбнувшись на прощание, доктор торопливо покинул их. Оставаться и дальше ему не имело смысла.

Как только за ним закрылась дверь, Маккалиф отдал всем короткое приказание.

— Будьте любезны подождать внизу. Я хочу остаться наедине с мистером Таннером.

— Капитан, он только что был ранен, — твердо сказал Берни. — Вы не можете его допрашивать в таком состоянии; я этого не допущу.

— Я офицер полиции при исполнении своих обязанностей и в вашем разрешении не нуждаюсь. Вы слышали врача. Ранение у него не серьезное.

— Ему уже и так досталось! — Элис посмотрела на Маккалифа.

— Простите, миссис Таннер. Это необходимо. А теперь, будьте любезны...

— Нет, мы не будем! — Остерман оставил жену и подошел к шефу полиции. — Допрашивать надо не только его. Но и вас. Всю вашу проклятую полицию надо вытащить на ковер... Я хотел бы знать, почему не остановилась патрульная машина, капитан! Я слышал ваши объяснения, но не принимаю их!

— Если вы будете продолжать и дальше в том же духе, мистер Остерман, я вызову полицейских, и на вас наденут наручники!

— Этого я еще не испытывал...

— И не искушайте меня! Я уже имел дело с такой публикой. Я работал в Нью-Йорке, еврейская морда!

Остерман оцепенел.

— Что вы сказали?

— Так что не провоцируйте меня! Вы меня провоцируете!

— Плюнь, — сказал с постели Таннер. — Я не обращаю на него внимания, честное слово.

Оставшись наедине с Маккалифом, Таннер сел. Плечо у него болело, но он мог свободно двигать им.

Маккалиф подошел к кровати и взялся за ее спинку обеими руками, медленно произнося каждое слово.

— А теперь вы будете говорить. Вы расскажете мне все, что знаете, или я посажу вас по обвинению в утаивании информации, касающейся предумышленного убийства.

— Это они пытались убить меня.

— Тем не менее речь идет об убийстве. Убийстве. И не важно, идет ли речь о вас или об этом здоровом еврейском подонке!

— Почему вы так обозлены? — спросил Таннер. — Расскажите мне. Вы же должны были бы в ногах у меня валяться. Я налогоплательщик, а вы не смогли защитить мой дом и мою семью.

Маккалиф несколько раз попытался что-то выдавить из себя, но его буквально душила ярость. Наконец он взял себя в руки.

— О’кей. Я знаю, что кое-кому из вас не нравится, как я веду дела. Вы, сукины дети, хотите выставить меня отсюда и посадить какого-то вонючего хиппи, который только что кончил свой паршивый юридический колледж! Так вот, вам удастся это сделать, только если я сам решу уходить отсюда. А я не собираюсь выметаться! Мой послужной список останется чистым! И город этот будет вычищен! Так что выкладывайте, что тут происходит, и, если мне потребуется помощь, я получу ее! Но я не могу требовать, пока у меня ничего нет на руках!

Таннер, встав с постели, покачнулся, но, к своему удивлению, тут же пришел в себя.

— Я верю вам. Вы слишком глупы, чтобы врать... И вы правы. Кое-кто не любит вас. Но пока оставим это... Я еще не ответил на ваши вопросы. Но вместо этого я собираюсь отдать вам приказ. Вы будете круглосуточно охранять этот дом, пока я не отменю его! Понятно?

— Я не выслушиваю приказов!

— А этому придется подчиниться. В противном случае вы появитесь на шестидесяти миллионах телевизионных экранов как типичный пример тупого, необразованного и злобного служаки, представляющего собой угрозу для сил охраны порядка. Вас смешают с дерьмом. Лишат пенсии и выкинут.

— Вы не посмеете сделать этого...

— Неужто? Хотите убедиться?

Маккалиф уставился в лицо Таннера. Вены на его шее так вздулись, что журналисту показалось: его собеседника сейчас хватит удар.

— Как я ненавижу вас, подонков, — холодно сказал он. — Со всеми вашими мозгами.

— Как и я вас... ибо видел вас в деле. Однако теперь это не важно. Садитесь.

Через десять минут Маккалиф вылетел из дома прямо под потоки дождя. С грохотом захлопнув за собой дверь, он стал раздавать отрывистые приказания полицейским. Затем, не обращая внимания на небрежные кивки подчиненных, он влез в свою машину.

Таннер вытащил из ящика чистую рубашку и неловко натянул ее. Выйдя из спальни, он стал спускаться по лестнице.

Элис, стоявшая в холле и говорившая с полицейским, увидела его. Она кинулась поддержать мужа.

— Тут все вокруг заполнено полицией, которая лазает по всем углам. Мне кажется, что их тут целая армия... О, Господи! Я пытаюсь сохранять спокойствие. Но у меня не получается! Обняв его, Элис почувствовала повязку под тканью рубашки. — Что нам теперь делать? Кто сможет остановить все это?

— Все будет в порядке... Просто нам надо еще немного подождать.

— Почему?

— Маккалиф сообщил мне кое-какую информацию.

— Какую?

Таннер увлек Элис подальше к стене. Он говорил очень тихо, чтобы полицейские не подслушали их.

— Те, кто скрывался около окон подвала, получили ранения. Один — весьма серьезное. В ногу. Относительно второго я не уверен, но Берни утверждает, что попал ему в грудь или плечо. Маккалиф отправился повидаться с Тремь-янами и Кардоне. Затем он будет мне звонить. Это может занять некоторое время, но он обязательно свяжется со мной.

— Ты сказал ему, что он должен искать?

— Нет. Ничего. Я просто попросил его проверить их версии относительно того, где они были. Вот и все. Я не хочу, чтобы Маккалиф делал какие-то выводы и принимал решения. Пусть этим занимается Фассет.

Нет, не Фассет будет этим заниматься, подумал Таннер. Теперь лишь он будет принимать решения. И больше никто. Когда придет время действий, он все расскажет Элис. В последнюю минуту. Поэтому, улыбнувшись ей, он обвил рукой ее талию и выразил желание освободиться от всех дел, чтобы снова заниматься с ней любовью.

Телефон зазвонил в десять сорок семь.

— Джон? Это Дик. У меня тут был Маккалиф. — Тремьян тяжело дышал в трубку, но старался сохранять спокойствие. Чувствовалось тем не менее что он с трудом держит себя в руках.

— ...Я представления не имею, что у вас там случилось. Предумышленное убийство, Боже мой! Да я и не хочу знать, но это больше, чем я могу вынести! Прости, Джон, но я забираю отсюда свою семью. Я заказал места в «ПанАм» на десять утра.

— Куда ты направляешься?

Тремьян не ответил. Таннер снова заговорил:

— Я спрашиваю тебя, куда ты направляешься?

— Прости, Джон... может, это звучит ужасно, но я не хотел бы говорить тебе.

— Думаю, что могу понять тебя... Хотя сделай нам одолжение. Навести нас по пути в аэропорт.

— Не могу обещать. Пока.

Таннер так крепко сжимал трубку, что сейчас еле разжал пальцы. Он набрал номер полиции Сэддл-Уолли.

— Полицейский участок. Сержант Дейл.

— Капитана Маккалифа, пожалуйста. Говорит Джон Таннер.

— Его здесь нет, мистер Таннер.

— Можете ли вы найти его? Это очень срочно.

— Попробую связаться с ним по рации. Вы будете ждать?

— Нет, просто попросите его как можно скорее связаться со мной. — Таннер дал свой номер телефона и отключился. Маккалиф, скорее всего, едет к Кардоне. Он должен вот-вот оказаться там. Скоро он позвонит. Таннер вернулся в гостиную. Ему нужно было, чтобы Остерманы расслабились.

Это было частью его плана.

— Кто звонил? — спросил Берни.

— Дик. Он слышал о том, что тут случилось... Он берет свою семью и уезжает.

Остерманы переглянулись.

— Куда?

— Не сказал. У них билеты на утренний рейс.

— Он не сказал, куда едет? — Берни небрежно поднялся, но не мог скрыть свою обеспокоенность.

— Я тебе сказал. Он не захотел мне говорить.

— Ты не это имел в виду. — Остерман смотрел на Таннера.— Ты сказал: «не захотел». Это совсем не то, что просто «не сказал».

— Думаю, что... А ты по-прежнему считаешь, что мы должны отправляться в Вашингтон?

— Что? — Остерман посмотрел на жену. Она не слышала вопроса Таннера.

— Ты все же считаешь, что мы должны ехать в Вашингтон?

— Да.— Теперь Берни смотрел на Таннера. Уверен в этом больше, чем когда-либо. Ты нуждаешься в защите. В подлинной защите... Они пытаются убить тебя, Джон.

— Вот это меня и удивляет. Я пытаюсь понять, меня ли они пытаются убить.

— Что ты хочешь этим сказать? — Лейла, встав, повернулась к Таннеру.

Зазвонил телефон.

Вбежав в кабинет, Таннер сорвал трубку. Это был Маккалиф.

— Слушайте, — тихо сказал Таннер. — Я хочу, чтобы вы точно описали мне — только точно! — как вел себя Тремьян во время разговора с вами.

— Он был у себя в кабинете.

— Где именно в кабинете?

— Сидел за столом. А что?

— Вставал ли он? Прохаживался ли по комнате? Например, встал ли он, чтобы пожать вам руку?

— Нет. Кажется, что нет. Нет, он не делал этого.

— А как его жена? Она впустила вас?

— Нет. Горничная. Жена Тремьяна была наверху. Она себя плохо чувствует. Мы проверяли, она в самом деле вызвала врача.

— Хорошо. Теперь расскажите мне о Кардоне. Где вы их обнаружили?

— Первым делом я поговорил с его женой. Меня впустил один из детей. Она лежала на диване, а ее муж был в гараже.

— Где вы говорили с ним?

— Я же сказал вам. В гараже. Но сразу отловить его мне не удалось. Он собирается ехать в Филадельфию. Его отец тяжело болен. И от него требуется, чтобы он обязательно присутствовал.

— В Филадельфию?.. Так где же на самом деле он был?

— Да в гараже, говорю я вам! Он сложил вещи. Он уже сидел в машине. И сказал мне, чтобы я поторапливался. Он хотел уже трогать с места.

— То есть он сидел в машине?

— Именно так.

— Это не показалось вам странным?

— С чего бы? Ради Бога, у него отец умирает! И он сгорал от нетерпения скорее отправиться в Филадельфию. Я все это проверю.

Таннер повесил трубку.

Маккалифу не удалось увидеть ни одну из этих пар в нормальных условиях. Никто из них не стоял, никто не сделал ни шагу. У обоих были веские причины не оставаться дома в воскресенье.

Тремьян, сидящий за столом, испуганный и неподвижный.

Кардоне в машине, думающий только о том, чтобы скорее уехать.

Один из них или оба ранены.

Один или, может быть, оба — «Омега».

Время шло. Дождь кончился, и это упрощало дело, хотя все деревья были мокрые.

На кухне Таннер переоделся в одежду, которую притащил из спальни: черные брюки, черный свитер с длинными рукавами; убедился, что у него с собой не меньше шести монеток, чтобы звонить. Наконец он прицепил к воротнику свитера тоненький, как карандаш, фонарик.

Выглянув в дверь, он позвал Элис на кухню. Этого разговора он боялся куда больше того, что ему предстояло. Тем не менее выхода не было. Он понимал, что должен ей все рассказать.

— Что ты собираешься делать? Почему?..

Таннер прижал палец к губам и притянул жену к себе. Они отошли в дальний конец кухни, поближе к дверям гаража, в самый дальний угол от холла. Он тихонько шепнул:

— Ты помнишь, я просил доверять мне?

Элис медленно наклонила голову.

— Мне надо выйти пройтись, просто пройтись. Я встречаюсь с парой людей, которые помогут мне. Маккалиф был с ними в контакте.

— Почему они не могут прийти прямо сюда? Я не хочу, чтобы ты уходил. Ты не можешь уйти!

— Практически, у меня нет выхода. Все было заранее обговорено, — соврал он ей, догадываясь, что она подозревает его во лжи. — Чуть погодя я позвоню тебе. И ты поймешь, что все в порядке. Но до этого я хотел, чтобы ты сказала Остерманам, что я пошел пройтись... что я устал, вымотался — все что хочешь. Очень важно, чтобы они думали, будто ты веришь, что я пошел прогуляться. И что с минуты на минуты я буду обратно. Может быть, я только переговорю с людьми, которые ждут меня.

— С кем ты собираешься встречаться? Ты должен мне сказать.

— С людьми Фассета.

Она в упор смотрела на него. Теперь между ними возникла ложь, и она пыталась поймать его взгляд.

— Ты обязан это делать? — тихо спросила она.

— Да. — Он с трудом обнял ее, борясь с желанием остаться, и быстро вышел через дверь кухни.

Снаружи Джон неторопливо миновал свои владения, стараясь, чтобы полицейские по обе стороны дома не заметили его, пока он не окажется там, откуда его уже не будет видно. И тут, убедившись, что никто не смотрит ему вслед, он исчез в лесу.

Он описал широкий круг к западу от дома, пустив в ход узкий лучик фонарика, чтобы не наткнуться на препятствие. Влажная липкая земля цепляла его за ноги, но наконец он увидел огни на заднем дворе дома своего соседа Скенлана, который располагался в трехстах футах от границы его владений. Таннер промок до нитки, когда, поднявшись на заднее крыльцо его дома, позвонил в дверь.

Минут через пятнадцать — прошло времени больше, чем он предполагал, — он уже сидел в салоне «мерседеса» Скенлана и включал двигатель. На поясе у него был скен-лановский «Смит-и-Вессон» со вставленной обоймой, и три запасные обоймы он распихал по карманам.

Таннер повернул налево по Орчард-драйв, направляясь к центру городка. Уже было за полночь, и он несколько выбивался из намеченного расписания.

Он еще раз быстро перебрал в памяти все свои действия и прислушался к своему самочувствию. Он никогда не считал себя уж очень смелым человеком. Все его поступки были продиктованы мгновенным импульсом. И теперь он явно не чувствовал прилива храбрости. Им владело одно лишь отчаяние.

Страх, глубоко укоренившийся ужас, в котором он жил последние несколько дней, как-то уравновесился родившимся в нем гневом. Гневом из-за того, что кто-то манипулировал им. Больше он этого никому не позволит.

В Сэддл-Уолли было пустынно, главную улицу слабо освещали отблески люминесцентных ламп, и витрины магазина представляли собой образ изобилия, свойственного этому месту. Не было ни неоновых реклам, ни бегущих огней, все было выключено.

Таннер проехал мимо «Виллидж-паб» и стоянки такси, сделал крутой поворот и припарковался. Общественный телефон оказался как раз рядом с «мерседесом». Он поставил машину так, чтобы иметь возможность осмотреть весь прилегающий район. Перейдя через улицу, он сделал первый звонок.

— Тремьян, это Таннер. Молчи и слушай меня... С «Омегой» все кончено. Она разогнана. Мне об этом сообщили. Сообщили и Цюриху. Мы устроили тебе последнее испытание, и ты провалился. Трудно было себе представить большую глупость! Сегодня я сообщаю тебе завершающий приказ. В два тридцать быть у вокзала на Ласситер-роуд. И не пытайся звонить мне домой. Я связываюсь с тобой из города. Возьму такси, чтобы добраться туда. Благодаря вам за моим домом наблюдают! Будь у старого вокзала в два тридцать и возьми с собой Вирджинию. «Омега» рухнула! Если хочешь остаться в живых, будь на месте... В два тридцать!

Таннер повесил трубку. Следующий — Кардоне.

— Бетти? Это Таннер. Слушай внимательно. Свяжись с Джоем и скажи ему, что с «Омегой» покончено. Меня не волнует, как ты найдешь его, но он должен быть здесь. Это приказ из Цюриха. Скажи это ему!.. «Омега» разгромлена. Вы все вели себя как полные идиоты. Вывести из строя мои машины было сущей глупостью. Сегодня вечером я отдаю завершающий приказ у старого вокзала на Ласситер-роуд. Чтобы вы с Джоем были там! Вас ждет Цюрих. И не пытайтесь перезванивать мне! Я говорю не из дома. Мой дом под наблюдением. Я воспользуюсь такси. Помни: на Ласситер-роуд, и скажи Джою.

Таннер снова повесил трубку. Третий его звонок был к себе домой.

— Элис? Все отлично, дорогая. Беспокоиться не о чем. Стоп, помолчи! Позови Берни к телефону... Элис, никаких вопросов! Позови Берни к телефону!.. Берни, это Джон. Прости, что беспокою тебя, но приходится. Я знаю, кто входит в «Омегу», но мне нужна твоя помощь. Я звоню из Виллиджа. Потом мне потребуется машина... не сейчас, а позже. Я не хочу, чтобы меня тут видели. Я возьму такси. Встреть меня у вокзала на Ласситер-роуд в два тридцать. Сверни вправо от шоссе и двигайся к востоку по Орчард — она поворачивает к северу — примерно с милю. Ты увидишь большой пруд, отгороженный белой изгородью. На другой стороне — Ласситер-роуд. Проедешь по ней пару миль и увидишь старый вокзал... Все кончено. Я возьму там «Омегу» в половине третьего. И, ради Бога, не ругай меня! Верь мне! Никому не звони и ничего не делай. Только будь там!

Таннер повесил трубку, открыл дверцу и направился к «мерседесу».

28

Он стоял в темном подъезде магазина игрушек. Ему пришло в голову, что «мерседес» Скенлана знают в Виллидже, и Тремьянам, Кардоне и, может быть, даже Остерманам известно, что Скенлан — его ближайший сосед. Хотя это может и пойти ему на пользу. Если кто-то предположит, что он одолжил машину, то сделает вывод, что он где-то поблизости от нее. И, следовательно, остается лишь ждать неподалеку. Теперь ему ничего не остается делать, а только ждать, пока не пробьет два, после чего двигаться к Ласситер-роуд.

Ждать в центре поселка, чтобы увидеть, кто явится искать его; кто попытается остановить его перед этой встречей. Какая из пар? Или появятся все трое? Ибо«Омега» теперь перепугана: произошло то, чего она и не могла себе представить — тайна вышла наружу.

«Омега» может попытаться остановить его. Если все, что говорил Фассет, является правдой, то ей ничего другого не остается. Перехватить его прежде, чем он окажется у старого вокзала.

Он посмотрел в оба конца улицы. В поле зрения были, только четверо: пара, прогуливавшая далматинского пса, человек, вышедший из заведения, и водитель, спящий на переднем сиденье своего такси.

С восточной стороны Таннер увидел фары медленно приближающего автомобиля. Скоро он убедился, что это его собственный фургон. Он вжался в проем темнот подъезда.

За рулем была Лейла Остерман. Одна.

У Таннера забилось сердце, участился пульс. Что ему теперь делать? Ему никогда не приходило в голову, что в кризисные минуты пары могут действовать по отдельности. И тем не менее Лейла была одна! А если Остерман захочет взять его семью в заложники, он не сможет помешать! Остерман был одним из тех, кого защищали, а не тем, за которым шла охота. Он свободно может передвигаться, оставляя сообщения о том, куда направляется. И если сочтет необходимым, он может заставить Элис и детей отправиться с ним!

Лейла поставила фургон перед пабом, вышла и быстро пошла к стоянке такси, где потрясла за плечо спящего водителя. Они тихо переговорили несколько секунд; Таннер не слышал, о чем шла речь. Лейла тут же вернулась к пабу и зашла внутрь. Таннер остался стоять в подъезде, пересчитывая мелочь в кармане и ожидая ее возвращения. Ожидание было мучительным. Он должен добраться до телефона. Он должен связаться с полицией! Он должен убедиться, что его семья в безопасности!

Наконец она появилась, села в фургон и двинулась. Проехав пять или шесть кварталов к западу, она повернула направо, и машина исчезла.

Таннер побежал через улицу к телефонной будке. Бросив дайм, он набрал номер.

— Алло?

Слава Богу! Это была Элис!

— Это я...

— Где ты?..

— Теперь это не важно. Все идет отлично... С тобой все в порядке? — Он слушал очень внимательно, стараясь уловить хоть одну фальшивую нотку.

— Конечно, в порядке. Мы ужасно волнуемся из-за тебя. Чем ты занимаешься?

Голос у нее был естественный. Все было в порядке.

— У меня нет времени. Я хочу...

Она прервала его:

— Лейла поехала искать тебя. Ты делаешь ужасную ошибку... Мы переговорили. Мы с тобой ошибались, дорогой. Очень ошибались. Берни обеспокоен, и он думает...

Он прервал ее. Он не имел права тратить впустую ни одной секунды ни на Остерманов, ни на нее.

— Я вынужден прервать разговор. Делай все, что я тебе сказал. Оставайся под охраной. Не позволяй ей отходить слишком далеко!

Прежде, чем она успела ответить, он рывком повесил трубку на рычаг. Он должен связаться с полицией. Сейчас на счету каждая минута.

— Участок. Говорит Дженкинс.

Значит, в полицию Сэддл-Уолли вернулся хоть один человек, знающий об «Омеге» не понаслышке. Его вызвал Маккалиф.

— Участок, — терпеливо повторил патрульный.

— Это Джон Таннер.

— Иисус Христос, куда вы запропастились? Мы с ног сбились в поисках!

— Вы меня не найдете. Пока я сам этого не захочу... А теперь слушайте меня! В доме двое полицейских — и я хочу, чтобы они оставались рядом с моей женой. Чтобы она ни на секунду не оставалась одна! И дети! Ни на секунду! Никто из них не должен остаться наедине с Остерманами!

— Конечно! Мы это знаем! А теперь — где вы? Перестаньте делать глупости, черт побери!

— Я позвоню вам позже. И не пытайтесь выяснять, откуда я звоню. Я объявлюсь.

Закончив разговор, Таннер приоткрыл дверь будки в поисках лучшего наблюдательного поста, чем подъезд магазина. Он направился обратно через улицу. Водитель такси по-прежнему спал.

Внезапно, без всякого предупреждения, Таннер услышал рев двигателя. За спиной его возникли размытые очертания машины без фар. Она возникла словно бы из небытия и летела с дикой скоростью; ее целью был он. Он успел прыгнуть на ближайший тротуар, лишь на фут опередив пронесшуюся машину, и кинулся за угол, чудом избежав столкновения.

В ту же секунду он почувствовал сильный удар по левой ноге.

Раздался пронзительный лязг тормозов. Упав, Таннер перекатился через голову и увидел, как черная машина, впритирку миновав «мерседес», умчалась вниз по Уоллей-роуд.

Боль в ноге становилась невыносимой; ныло и болело плечо. Он взмолился, чтобы Бог не лишил его способности передвигаться! Он должен двигаться!

Водитель такси подбежал к нему.

— Иисусе! Что случилось?

— Помогите мне, пожалуйста, подняться...

— Конечно! Конечно! Вы в порядке?.. Этот парень, должно быть, крепко перебрал. О, Иисусе! Он же мог вас убить! Хотите, я вызову врача?

— Нет. Нет. Не стоит.

— Я сейчас добегу до телефона. Я вызову полицию! Они сию же секунду доставят врача!

— Нет. Нет, не надо! Я в полном порядке... Просто помогите мне сделать несколько шагов. — Было мучительно больно, но Таннер выяснил, что двигаться может. Это было самым важным. Боль его ныне не волновала. Его ничто не волновало, кроме «Омеги». И «Омега» теперь была полностью разоблачена!

— Лучше я все же вызову полицию, — сказал водитель такси, поддерживая Таннера под руку. — Этого циркача, скорее всего, надо перехватить на дороге.

— Нет... номера ведь я не заметил. Я даже не обратил внимания, какой у него тип машины. Так что толку не будет.

— Пожалуй, в самом деле. Пусть этот сукин сын врежется в дерево.

— Ага. Это верно. — Таннер уже мог двигаться самостоятельно. С ним все будет в порядке.

На другой стороне улицы у стоянки такси зазвонил телефон.

— Это мне... С вами все в порядке?

— Конечно. Спасибо вам.

— Субботний вечер. За всю смену, скорее всего, и будет только этот один звонок. В субботу вечером дежурит только одна машина, да и той многовато. — Водитель поспешил к телефону. — Удачи, приятель. Так ты уверен, что тебе не нужен врач?

— Совершенно. Спасибо.

Он видел, как водитель записал адрес, а потом услышал, как тот повторил его.

— Тремьян. Пичтри-лейн, шестнадцать. Буду через пять минут, мэм. — Повесив трубку, он обратил внимание на Таннера, наблюдавшего за ним. — Как вам это нравится? Она хочет отправиться в мотель в Кеннеди. С чего это она решила путешествовать?

Таннер был растерян. У Тремьянов были две своих машины... Неужели он решил игнорировать приказ встретиться на Ласситер-роуд? Или, занарядив единственное ночное такси в Сэддл-Уолли, Тремьян хотел быть уверен, что Таннеру не добраться до места?

Все возможно.

Таннер захромал по аллее, направляясь обратно к пабу.

Неподалеку была муниципальная стоянка, и в случае необходимости отсюда ему удастся ускользнуть незамеченным. Остановившись в аллее, он стал массировать ноющую ногу. Ему нужно собрать все силы, чтобы выдержать чуть больше часа. Было без пятнадцати час ночи. Еще час — и он сможет отправиться к вокзалу. Может быть, вернется и та черная машина. Возможно, появится кто-то еще.

Ему захотелось закурить, но он решил не чиркать спичкой на виду. Можно скрыть в ладонях тлеющий огонек сигареты, но не вспышку спички. Он зашел ярдов на десять в глубь аллеи и закурил. Послышались какие-то звуки. Шаги?

Он стал осторожно пробираться к выходу на Уоллей-роуд. Поселок был пуст. Только слабые звуки доносились из паба. Затем дверь его открылась и вышли трое: Джим и Нэнси Лумисы с человеком, которого он не знал. Джон разочарованно хмыкнул.

Вот он стоит здесь, Джон Таннер, уважаемый директор службы новостей компании «Стандарт-мючуэл», скрываясь в темной аллее, — грязный, промокший, с пулевой раной в плече и с огромным синяком на ноге оттого, что водитель пытался его убить, — беззвучно наблюдая, как Джим и Нэнси покидают ресторанчик. Джим Лумис. «Омега» коснулась его; но он так и не узнал об этом.

С западного конца Уоллей-роуд, где она вливалась в шоссе номер пять, тихо подъехал автомобиль, который двигался со скоростью не больше десяти миль в час. Похоже, что водитель искал кого-то или что-то на Уоллей-роуд.

Это был Джой.

Он не поехал в Филадельфию. Не было никакого умирающего отца в Филадельфии. Кардоне врал.

Для Таннера это было открытием.

Прижавшись спиной к стене, он постарался стать как можно более незаметным, но у него была высокая крупная фигура. Лишь для того, чтобы чувствовать себя в безопасности, он вытащил из-за пояса пистолет Скенлана. Если придется, он убьет Кардоне.

Когда машина была от него не далее чем в сорока футах, два коротких резких звука донесшихся со стороны машины, которая показалась с противоположной стороны, заставили Кардоне остановиться.

Вторая машина быстро приближалась.

Это был Тремьян. Когда он проезжал мимо, Таннер успел увидеть, что лицо его искажено страхом.

Юрист приблизился к Кардоне, и они обменялись несколькими быстрыми тихими фразами, Таннер не мог разобрать слов, но видел, что при их кратком разговоре оба были в большом возбуждении. Тремьян развернулся и уехал в том же направлении, откуда прибыл.

Таннер расслабил нывшие от напряжения мышцы. Теперь он должен учитывать каждую мелочь, все, что он знал, и еще больше то, что ему не было известно. «Омега» плюс еще кто-то, прикинул он. Кто был в том черном автомобиле? Кто хотел покончить с ним?

Теперь не было смысла дальше размышлять об этой проблеме. Он знает, что делать. Он остановится в нескольких сотнях ярдов от вокзала на Ласситер и будет ждать, пока «Омега» не заявит о себе.

Миновав аллею, он направился к машине. И тут застыл как вкопанный.

С его машиной было неладно. В слабом свете уличных фонарей он видел, что задок ее опустился почти до земли. Хромированный бампер висел всего лишь в нескольких дюймах над мостовой.

Вытаскивая фонарик, он кинулся к машине. Обе задние шины были проколоты, и вес автомобиля держался только на металлических дисках. Согнувшись, он увидел два сделанных ножом разреза в покрышках.

Как? Когда? Он не отходил от машины дальше чем на двадцать ярдов! Улица была совершенно пустынна! Никого! Никто не мог незамеченным подкрасться к «мерседесу»!

Разве что в те несколько минут, что он скрывался в аллее. Когда он закуривал и чуть позже, когда, прижавшись к стене, наблюдал за Тремьяном и Кардоне. В те секунды ему казалось, что он слышит чьи-то шаги.

Покрышки были разрезаны всего лишь минут пять назад!

«О, Господи!» — подумал Таннер. Игры вокруг него не прекратились! «Омега» идет за ним по пятам. Она знает. Она предугадывает каждое его намерение! Она ни на секунду не спускает с него глаз!

Что там Элис начала говорить по телефону? Берни... что? Он двинулся к телефонной будке, вынимая последний дайм. Пересекая улицу, он вытащил пистолет из кармана и внимательно огляделся. Тот, кто разрезал покрышки, может быть, затаился где-то поблизости.

— Элис?

— Ради Бога, дорогой, возвращайся домой!

— Чуть погодя. Честное слово, у меня нет никаких проблем. Вообще нет... Я просто хотел тебя спросить. Это очень важно.

—Самое важное, чтобы ты был дома!

— Ты говорила раньше, будто Берни что-то решил. Что именно?

— Ох... когда ты позвонил в первый раз, Лейла поехала искать тебя, а Берни не хотел оставлять нас одних. Но он боялся, что ты не послушаешь ее, и, так как-тут была полиция, он решил сам поехать искать тебя.

— Он взял «триумф»?

— Нет. Он одолжил машину у одного из полицейских.

— О, Господи! — Таннер старался сдерживаться, разговаривая по телефону, но тут не выдержал. Большая черная машина, неизвестно откуда появившаяся! «Плюс один» обрел реальные очертания. — Он вернулся?

— Нет. Хотя Лейла уже здесь. Она думает, что он просто заблудился. -

— Я перезвоню тебе. — Таннер повесил трубку. Конечно, Берни «заблудился». Он еще не успел вернуться. Во всяком случае, пока Таннер скрывался в аллее, пока ему резали покрышки.

Теперь он был убежден, что, как бы там ни было, ему надо добраться до Ласситер-роуд. Добраться и расположиться там прежде, чем кто-то из «Омеги» остановит его или выяснит, где он находится.

Ласситер-роуд тянулась по диагонали к северо-западу, примерно в трех милях от центра поселка. Вокзал был еще в паре миль. Он пойдет пешком. Это все, что он может сделать.

На подгибающихся ногах он старался идти как можно быстрее. Никто не следовал за ним.

Ему пришлось сделать дугу, чтобы оказаться на северозападной окраине городка, — здесь уже не было тротуаров, а только простирались лужайки. Теперь Ласситер-роуд была не так уж и далеко. Дважды ему приходилось ложиться на землю, когда мимо проезжали машины, хотя водители смотрели только на дорогу перед собой.

Наконец, пробравшись сквозь заросли, которые окаймляли газон, смахивающий на его собственный, он выбрался на Ласситер-роуд.

Ковыляя по ее выщербленной поверхности, Таннер свернул налево, и начался последний этап его путешествия. По его подсчетам, ему надо было одолеть милю-полто-ры. Если выдержит нога, он окажется у старого вокзала минут через пятнадцать. Если нога откажет, ему придется двигаться медленнее, но он доберется. На его часах было без двадцати два. Время у него есть.

«Омега» вряд ли явится туда заблаговременно. Ей это ни к чему. Она — или они? — не знает, что ее там ожидает.

Ковыляя по дороге, Таннер понял, что чувствует себя куда лучше — в большей безопасности, — если держит пистолет. Шоссе позади осветилось: фары, в трехстах или в четырехстах ярдах. Он бросился в лес, стеной стоящий вдоль дороги, и лег ничком на сырую землю.

Мимо него медленно проехала машина. Это был тот же самый черный лимузин, который чуть не сбил его на Уоллей-роуд. Водителя он не разглядел, да это и невозможно было сделать в темноте.

Когда машина скрылась из виду, Таннер вернулся на дорогу. Он предпочел бы двигаться под прикрытием леса, но это было невозможно. На открытом пространстве он двигался куда быстрее. Прихрамывая, он заковылял дальше, прикидывая, стоит ли черный полицейский автомобиль уже у дома на Орчард-драйв, 22. И не был ли его водителем писатель по имени Остерман.

Таннер одолел примерно с полмили, когда снова увидел огни, но теперь уже перед ним. Он кинулся в кусты, моля Бога, чтобы его не заметили, и спустил предохранитель.

Автомобиль приближался на огромной скорости. Кто бы им ни управлял, чувствовалось, что он возвращался в поисках кого-то.

Его ли ищут?

Или Лейлу Остерман?

Или идет поиск Кардоне, у которого нет умирающего в Филадельфии отца? Или Тремьяна, который отнюдь не собирается в мотель при аэропорте Кеннеди.

Встав, Таннер продолжал движение, сжимая в руке пистолет, хотя нога почти подламывалась.

Одолев поворот дороги, он, наконец, оказался на месте. Чудом сохранившийся уличный фонарь освещал выщербленный фасад старого вокзала. Вьющиеся растения оплетали стены с отлетевшей штукатуркой, а вокруг валялись гнилые стволы и сучья деревьев. В трещинах фундамента угнездились какие-то уродливые побеги.

Здесь не было ни порывов ветра, ни потоков дождя, и тишину нарушал лишь ритмичный стук капель, скатывающихся с листьев и веток: шторм окончательно выдохся.

Он стоял на краю запущенной и заросшей стоянки машин, прикидывая, где бы ему расположиться. Было уже почти два часа, и надо было найти надежное укрытие. В самом здании станции! Возможно, ему удастся пробраться внутрь. Он двинулся сквозь заросли, шурша галькой.

Слепящий свет резанул его по глазам. Он инстинктивно кинулся вперед и перекатился через раненое плечо, не почувствовав боли. Мощный прожектор обшаривал окрестности вокзала, и он слышал как Автоматные очереди эхом отдаются в ночной тишине. Пули врезались в землю рядом с ним и свистели над головой. Уворачиваясь от них, он еще несколько раз перекатился, почувствовав, что одна из пуль ранила его в левую руку.

Оказавшись на краю гравийной дорожки, он прицелился в источник света и несколько раз торопливо нажал курок. Прожектор с грохотом взорвался, и он услышал крик боли. Таннер продолжал нажимать спусковой крючок, пока обойма не опустела. Он попытался залезть левой рукой в карман за новой обоймой, но рука его не слушалась.

Снова наступила тишина. Он положил пистолет и неловко вытащил вторую обойму, пустив в ход правую руку. Взявшись зубами за горячее дуло и обжигаясь, вложил полную обойму и защелкнул ее.

Таннер лежал и ждал какого-то движения со стороны врага. Или звука. Но ничего не происходило.

Он медленно поднялся; левая рука безвольно висела вдоль туловища. Прямо перед собой он держал пистолет и был готов тут же нажать курок при малейшем шевелении в траве.

Ничего не произошло.

Таннер двинулся к дверям станции, держа пистолет наготове и осторожно пробуя ногой землю, чтобы при очередном шаге не упасть из-за неожиданного препятствия. Оказавшись рядом с закрытыми дверями, он понял, что, если они заколочены, ему не удастся их вышибить. Тела он почти не чувствовал. Силы его были на исходе.

Тем не менее он уперся спиной в полотно двери и тяжелые створки с громким скрипом слегка приоткрылись. Таннер чуть повернул голову, прикинув, что щель получилась не больше трех или четырех дюймов в ширину. Древние петли сильно проржавели. Он надавил правым плечом на дверь, и она поддалась, пропустив Таннера в темноту, скрывавшую прогнивший пол станции.

Там же, где стоял, он опустился на пол и пролежал несколько секунд. Дверь станции теперь была открыта на три четверти, а верхняя ее часть едва держалась на петлях. Уличный фонарь ярдах в пятидесяти освещал округу.

Другим источником света были провалы и проломы в крыше.

Внезапно Таннер, прижимавшийся ухом к полу, услышал скрип. Ошибиться было невозможно — кто-то продвигался вперед по прогнившим половицам. Попытался повернуться и приподняться, но опоздал. Он почувствовал резкий удар по основанию черепа. Теряя сознание, успел увидеть ноги. Одна из них была забинтована.

Он безвольно обмяк на полу, но прежде, чем его поглотила темнота, увидел над собой лицо.

И Таннер понял, что наконец нашел «Омегу».

Это был Лоренс Фассет.

29

Он не представлял себе, сколько времени был без сознания. Пять минут? Час? Таннер никак не мог сообразить. Не видел циферблата и не мог поднять левую руку, чтобы взглянуть на часы. Он лежал ничком на грубом выщербленном полу полуразрушенного станционного здания. Голова раскалывалась, чувствовал, как струится кровь из раны на руке.

Фассет!

Вот кто манипулировал им.

«Омега».

В голове у него всплывали обрывки прошлых разговоров.

«...Мы должны встретиться... наши жены должны встретиться...»

Но жена Лоренса Фассета погибла в Восточном Берлине. Была убита в Восточном Берлине. Этот факт действовал неотразимо.

И было что-то еще. Что-то, имеющее отношение к передаче Вудворда. К передаче год назад, в которой шла речь о ЦРУ.

«...Я был тогда в Штатах. И видел ее».

Но он не был тогда в Штатах. В Вашингтоне Фассет сказал, что год назад он был на албанской границе. «...Сорок пять дней занудных переговоров. В полевых условиях». Поэтому он и вышел на контакт с Джоном Таннером, солидным, незапятнанным директором службы новостей «Стандарт-мючуэл», обитателем тех мест, где действовал «Порванный ремень».

Были и еще кое-какие противоречия — они не бросались в глаза, но были. Но теперь они ему не пригодятся. Жизнь его подошла к концу в развалинах старого вокзала.

Чуть повернув голову, он увидел стоящего над ним Фассета.

— Нам из-за вас досталось немало хлопот. Стреляй вы чуть получше, на вашем счету уже был бы первоклассный труп. Мертвый герой. Но во всяком случае, при таком ранении он скоро отдаст концы./. Ну да, он, честно сказать, даже не понимает высокую цену своей жертвы... Как видите, я вам не врал. Мы фанатики. Мы должны быть такими.

— И что теперь?

— Мы ждем остальных. Должны показаться один или два. И тогда все будет кончено. Боюсь, что и им, и вам придется расстаться с жизнью. И Вашингтон получит свою «Омегу». И, может быть, полевой агент по имени Фассет получит очередную благодарность в приказе. И не исключено, что в один прекрасный день они сделают меня начальником Оперативного отдела.

— Вы предатель. — Рядом с его правой рукой лежала густая тень, в которой пальцы Таннера что-то нащупали. Это был отломанный кусок перекрытия, примерно в два фута длиной и в дюйм шириной. Неловко, морщась от боли, он сел, незаметно подтянув его поближе к себе.

— С моей точки зрения — ни в коем случае. Можно считать меня отступником. Но не предателем. Но давайте не будем углубляться в эту тему. Вы не можете ни понять, ни принять другую точку зрения. А вот я считаю, что предатели — вы. Все вы. И если посмотреть...

Таннер вцепился в кусок дерева и изо всех оставшихся сил ударил по забинтованной ноге перед собой. Кровь тут же пропитала повязку. Приподнявшись, он ударил головой Фассету в пах, тщетно стараясь перехватить его руку с пистолетом. Фассет яростно вскрикнул. Правой рукой Таннер нащупал кисть агента, но его левая рука, обмякшая, не действовала совершенно. Рывком он прижал Фассета к стене и ударил пяткой по раненой ноге, потом еще и еще.

Таннеру, наконец, удалось вытащить пистолет, но он упал на пол и откатился к дверям, где и остался лежать в полоске света. Сдавленный стон Фассета, который, скорчившись, сполз вдоль стены, нарушил мертвую тишину здания.

Кинувшись за пистолетом, Джон успел схватить его и зажать в руке. Все его тело разрывалось от боли, когда он приподнялся, и по руке струилась кровь.

Фассет был почти без сознания, судорожно втягивая в себя воздух. Таннер хотел, чтобы он остался в живых, потому что ему нужна была живая «Омега». Он вспомнил о подвале, об Элис и детях, прижимавшихся к стене и, тщательно прицелившись, дважды выстрелил — один раз в месиво кровавых бинтов, что представляла собой рана Фассета, а другим выстрелом раздробил ему коленную чашечку.

Джон обессиленно припал к дверному косяку, придерживаясь за него. Морщась от боли, посмотрел на часы: два тридцать семь. Прошло семь минут после назначенного времени.

Никто еще не появился. Один из «Омеги» корчился на полу в здании вокзала; другой лежит в высокой мокрой траве за стоянкой для машин.

Он прикинул, кто бы это мог быть?

Тремьян?.

Кардоне?

Остерман?

Оторвав часть рукава, Таннер попытался перетянуть рану на руке. Хоть бы немного прекратить кровотечение. В таком случае он сможет добраться через старую стоянку до прожектора, разбитого выстрелом.

Но у него ничего не получилось и, потеряв равновесие, он упал на пол спиной. Он не в лучшем состоянии, чем Фассет. Обе их жизни угаснут тут. В старом здании вокзала.

Издалека донеслось какое-то завывание; Таннер не мог понять, то ли это игра его утомленного воображения, то ли оно на самом деле. На самом деле! Оно становилось все громче.

Сирена. И теперь он услышал шум двигателей, скрип тормозов.

Таннер приподнялся, опираясь на локоть. Изо всех сил он пытался встать — хотя бы на колени: и этого хватит. Тогда он сможет ползти. Ползти к дверям.

Лучи фар скользнули через дверной проем по осыпавшейся штукатурке. Затем раздался голос, усиленный мегафоном.

— Это полиция! Здесь же и федеральные власти!

Если у вас есть оружие, выкиньте его через двери и выходите с поднятыми руками!.. Если вы взяли Таннера в заложники, немедленно освободите его! Вы окружены. Скрыться вам не удастся!

Таннер пытался издать какой-то звук, подползая к дверям. Снова раздался тот же голос.

— Мы повторяем. Выбросьте оружие...

Таннер услышал еще чей-то голос, помимо того, кто говорил в мегафон.

— Сюда! Направьте сюда свет! К этой машине! Вот сюда в траву!

Кто-то из прибывших нашел другого из «Омеги».

— Таннер! Джон Таннер! Вы внутри?!

Таннер дополз до порога и перевалился через него, закрыв глаза от яркого света прожектора.

— Вот он! Иисусе, вы только посмотрите на него!

Таннер сделал движение вперед. Подбежавший Дженкинс успел поддержать его.

— Вы пришли в себя, мистер Таннер? Мы перевязали вас, как могли. Хватит до прибытия «скорой помощи». Посмотрите, можете ли вы передвигаться. — Дженкинс придержал Таннера за пояс и помог ему подняться на ноги. Двое других полицейских выносили Фассета.

— Это он... Это «Омега».

— Мы знаем. Вы совершенно потрясающий человек. Вы сделали то, что никому не удавалось за пять лет работы. Вы передали нам в руки «Омегу».

— Там есть кто-то еще. Вон там... Фассет сказал, что там был и другой участник...

— Мы нашли его. Он мертв. Он остался лежать там же. Хотите подойди и посмотреть, кто это был? Когда-нибудь будете рассказывать своим внукам. Таннер посмотрел на Дженкинса и, помолчав, ответил:

— Да. Да, я хотел бы. Думаю, что я уже знаю.

Двое мужчин прошли сквозь высокую траву. Таннер испытывал и возбуждение, и отвращение перед минутой, когда он увидит второе лицо «Омеги». Он надеялся, что Дженкинс его понимает. Он пришел к этому выводу на основании своих собственных наблюдений, а не получил его из чьих-то рук. Он должен быть свидетелем, который поведает об ужасной стороне деятельности «Омеги».

О вероломстве, любви и преданности.

Дик. Джой. Берни.

Несколько человек уже обследовали черную машину с выбитыми фарами. Рядом с дверцей кто-то лежал лицом вниз. Несмотря на темноту, Таннер увидел крупное тело этого человека.

Дженкинс включил фонарик и перевернул мертвеца на спину. Луч упал на его лицо.

Таннер застыл на месте.

Загадочным мертвецом, лежавшим в траве, был капитан Альберт Маккалиф.

С края стоянки подошел и переговорил с Дженкинсом полицейский.

— Они хотят подъехать.

— Почему бы и нет. Тут все проверено, и им ничего не угрожает. — Дженкинс не пытался скрыть презрения в голосе.

— Сюда! — крикнул Макдермотт нескольким фигурам, стоявшим в тени по другую сторону стоянки.

Таннер видел, как к ним медленно и неохотно двинулись три высокие фигуры.

Берни Остерман, Джой Кардоне, Дик Тремьян.

С помощью Дженкинса он приподнялся с травы, сделав шаг в сторону от трупа члена «Омеги». Четверо друзей стояли лицом к лицу, и никто не знал, что сказать.

— Идемте, — сказал Таннер Дженкинсу, — прошу прощения, джентльмены.

30

В Сэддл-Уолли, Нью-Джерси, был воскресный день. Две патрульные машины, как обычно, ездили по улицам поселка, и, сворачивая на его тенистые улочки, полицейские улыбались детишкам и приветливо махали руками обитателям домов, занятым своими воскресными хлопотами. Небольшие пикапчики иностранного производства и большие сверкающие лимузины загружались клюшками для гольфа и теннисными ракетками. Ярко сияло солнце, и листья, промытые недавним дождем, шелестели под порывами легкого ветерка.

Сэддл-Уолли просыпался, готовясь встретить прекрасное июльское воскресенье. Беспрерывно звонили телефоны, намечались планы, приносились извинения за происшествия минувшего вечера. Их встречали добродушным смехом — да какого черта, ведь был субботний вечер. В Сэддл-Уолли, Нью-Джерси, быстро забывали все прошедшее.

Темно-синий «седан» последней модели с белоснежными колпаками на колесах подъехал к дому Таннеров. Таннер поднялся с дивана и, морщась от боли, подошел к окну. Верхняя часть груди и вся левая рука были в бинтах. Так же выглядела и левая нога от бедра до лодыжки.

Из окна Таннер увидел двух человек, которые шли по дорожке к его дому. В одном он узнал патрульного Дженкинса, но только со второго взгляда. На этот раз Дженкинс был не в полицейской форме. Сейчас он походил на типичного обитателя Сэддл-Уолли, на банкира или крупного правительственного чиновника. Второго Таннер не знал. Он никогда раньше не видел его.

— Они пришли, — крикнул он на кухню. Выйдя оттуда, Элис остановилась в холле. Одета она была небрежно, в брюки и рубашку, но по выражению глаз он видел, как она сосредоточена.

— Думаю, что нам надо с этим смириться. Прислуга гуляет с Джаннет. Рей в клубе... И я полагаю, что Берни с Лейлой уже в аэропорту.

— Если они успели вовремя. Остались заявления и бумаги, которые надо подписать. Дик работал не покладая рук как общий адвокат.

Раздался звонок, и Элис пошла к дверям.

— Садись, дорогой. Врач сказал, что тебе не надо переутомляться.

— О’кей.

Вошли Дженкинс со своим спутником. Элис принесла кофе, и все четверо расселись друг напротив друга: Таннеры на диване, а Дженкинс и человек, которого он представил как Грувера, в креслах.

— Кажется, это я с вами говорил в Нью-Йорке, не так ли? — спросил Джон.

— Да, это был я. Я представляю Управление. Как и Дженкинс. Он был направлен сюда полтора года назад.

— Вы очень убедительно исполняли роль полисмена, мистер Дженкинс, — сказала Элис.

— Это было нетрудно. Тут прекрасное местечко и очень приятные люди.

— Я думал, что тут обитал «Порванный ремень». — Таннер не скрывал своей враждебности. Пришло время для объяснений. И он хотел получить их.

— И это, конечно, тоже, — мягко согласился Дженкинс.

— Тогда вам бы лучше все выложить.

— Очень хорошо, — сказал Грувер. — Итог я могу подвести в нескольких словах. «Разделять и убивать». Такова была предпосылка, из которой исходил Фассет. Принцип, которого придерживалась «Омега».

— Значит, это в самом деле был Фассет. И я думаю, что он действовал под своим настоящим именем.

— Так и было. В течение десяти лет Лоренс Фассет был одним из лучших оперативников в Управлении. Предан делу, прекрасный послужной список. А затем с ним что-то случилось.

— Он продался.

— Не так просто, — сказал Дженкинс. — Давайте скажем, что он изменил свои взгляды и обязательства. Они претерпели чудовищные изменения. Он стал врагом.

— И вы об этом не подозревали?

Грувер помедлил, прежде чем ответить. Казалось, он искал слова, которые никому не причинят боли. Он чуть склонил голову. — Мы догадывались... Мы шли к этому постепенно, год за годом. Перебежчиков уровня Фассета никогда не удается накрыть врасплох. Процесс идет очень медленно, и истина выявляется шаг за шагом. Но рано или поздно все становится ясно. И когда наступает момент истины, все становится на свои места... Чем мы и занимались — приближали его.

— Но и я попал в чертовски запутанную и опасную ситуацию.

— Можно говорить об уровне опасности, но не о запутанности. Фассет прибегал к различным приемам, манипулируя вами и вашими друзьями. Он был вовлечен в операцию «Омега» в силу своей репутации. Ситуация была на грани взрыва, а он считался великолепным работником... Мы правильно предположили, что враг возложит на Фассета ответственность за сохранение «Омеги», чтобы спасти ее от разрушения. Он одновременно стоял во главе се обороны и осуществлял охоту за ней. И поверьте мне на слово, стратегия была хорошо продумана. Вы начинаете понимать?

— Да. — Таннер с трудом вымолвил это слово.

— «Разделять и убивать». «Омега» продолжала существовать. «Порванный ремень» в самом деле обосновался в Сэддл-Уолли. Проверка его обитателей привела к тому, что мы нашли счета в швейцарских банках у Кардоне и Тремьянов. Когда в поле зрения появился Остерман, выяснилось, что и у него есть счет в Швейцарии. Обстоятельства как нельзя лучше играли Фассету на руку. Он нашел три связанные между собой пары, на счету которых была незаконная деятельность или, по крайней мере, весьма сомнительные финансовые махинации, связанные со Швейцарией.

— Цюрих. Вот почему это слово заставляло их так нервничать. Кордоне просто цепенел.

— У него были для этого все основания. У него и у Тремьяна. Один принимал участие в спекулятивной деятельности брокерской конторы, которую финансирует мафия; а другой оказывал юридические услуги фирмам по торговле недвижимостью, прибегающим к неэтичным методам, — речь идет о Тремьяне, как специалисте. Их могло ждать полное разорение. Остерману было мало что терять, но репутация писателя могла понести непоправимый урон. Вы лучше нас знаете, как чувствительна пресса к таким разоблачениям.

— Да, — не проявляя никаких эмоций, сказал Таннер.

—- Всего за несколько дней Фассет смог так искусно и настойчиво запутать все три пары, что они стали обвинять друг друга. Следующим этапом должны были стать силовые акции. Как только представилась бы такая возможность, настоящая «Омега» уничтожила бы как минимум две пары, а Фассет представил бы нам разгромленную «Омегу». Кто бы мог его оспорить? Все подозреваемые мертвы. Это был бы... блистательный ход.

Таннер с трудом поднялся с дивана и подошел к камину.

Не скрывая гнева, он схватился за стойку вешалки.

— Я просто счастлив, что вы можете спокойно сидеть здесь и профессионально оценивать все произошедшее. — Он повернулся к правительственному чиновнику. — Но вы не имеете на то права, не имеете права! Моя жена, мои дети едва не погибли! Почему поблизости не оказалось ваших людей? Что случилось со всем тем оборудованием, которое производят крупнейшие корпорации мира? Кто слушал эти электронные... штучки, которые вы, как говорили, растыкали по всему дому? Где все были? Нас оставили умирать в подвале!

Грувер и Дженкинс ответили на его слова смущенным молчанием. Они спокойно и с пониманием встретили взрыв враждебности Таннера. Им уже приходилось сталкиваться с такими ситуациями. Пытаясь успокоить гнев Таннера, Грувер заговорил мягко, убеждающе.

— Мы признаем, что в таких операциях могут быть допущены ошибки. Честно говоря, тут речь может идти об одной большой ошибке. Но если вы прибегнете к логике, то увидите, что она была неизбежна.

— Какая ошибка?

— Я бы хотел ответить... — сказал Дженкинс.—Это моя ошибка. Я был старшим офицером в этом деле и единственным, кто знал об измене Фассета. Единственным. В субботу днем Макдермотт сказал мне, что у Коля есть исключительно важная информация и он должен немедленно увидеться со мной. Но я не успел проверить ее в Вашингтоне, не сделал этого, а как можно скорее помчался в город... Я решил, что Коль или кто-то из имеющих отношение к операции здесь, узнал, кем на самом деле был Фассет. В таком случае из Вашингтона должна была поступить куча новых указаний...

— Мы были к этому готовы, — прервал его Грувер. — Тут же вступил бы в силу альтернативный план действий.

— Я приехал в Нью-Йорк, поднялся в номер отеля... но Коля в нем не оказалось. Я знаю, что это звучит невероятно, но он спокойно пошел обедать. Просто пошел обедать. Он оставил название ресторана, и я помчался туда. Все это потребовало времени. Такси, уличные пробки. Я не мог использовать телефон; все разговоры записывались. Они могли дойти до Фассета. Наконец я нашел Коля. Он понятия не имел, о чем я говорю. Он ничего не просил мне передать.

Дженкинс остановился, потому что рассказ о происшедшем разозлил и смутил его.

— В этом и заключалась ошибка? — спросила Элис.

— Да. Она предоставила Фассету время, в котором он нуждался. И предоставил его я.

— А не слишком ли рисковал Фассет? Ведь его могли разоблачить? Коль отрицал, что искал вас.

— Риск у него был рассчитан. Чуть ли не по секундам. Ему нетрудно было внушить, что Коль в самом деле хотел мне что-то передать, потому что был постоянно на связи со мной, но не имел права общаться через кого-то. И я попался на эту уловку. Откровенно говоря, я после разговора с Колем тоже должен был быть убит.

— Но это не объясняет отсутствие охраны снаружи. Ваша поездка в Нью-Йорк не объясняет ее исчезновения.

— Мы же говорили, что Фассет блестяще вел дело, — продолжил Грувер. — Когда мы объяснили вам, почему тут никого не оказалось, почему на мили в округе не осталось ни одного патруля, вы должны были понять, как блистателен он был... Он систематически внушал всем, кто был в засаде вокруг ваших владений, что вы и есть «Омега». Что люди, которых они, рискуя жизнью, охраняют, на самом деле и есть настоящие враги.

— Что?

— Вот и подумайте об этом. И после того, как вы были бы убиты, кто смог бы это опровергнуть?

— Но как они могли поверить?

— Убедила электроника. Одно за другим по всему дому устройства прекращали функционировать, переставали вести передачи. Вы были единственным, кто знал об их существовании. Значит, вы и уничтожили их.

— Но я этого не делал! Я даже не знал, где они натыканы! Я и сейчас не знаю!

— Никакой разницы, если бы вы даже и знали. — Теперь взял слово Дженкинс. — Эти микрофоны могли действовать от тридцати шести до сорока восьми часов, не больше. Прошлым вечером вам показывали один такой. Он был разъеден кислотой. Как и все остальные. Кислота постепенно проела их покрытие, и передачи прекратились... Но люди в засадах знали только, что они перестают действовать. И тут Фассет сообщил, что допустил ошибку. Что на самом деле «Омега» — это вы, и он этого не учел. Говорю вам, что сообщил он это весьма убедительно. Когда такой человек, как Фассет, признает свою ошибку, он делает это очень смущенно. Он убрал охрану, а затем на пару с Мак-калифом приступил к плану убийства. Они могли добиться успеха, потому что меня тут не было и я не мог вмешаться. Он убрал меня со сцены.

— Вы знали о Маккалифе?

— Нет, — ответил Дженкинс. — Его даже не подозревали. Прикрытие у него было просто гениальным. Фанатичный коп из маленького городка, ветеран нью-йоркской полиции, с головы до ног сторонник правых взглядов. Откровенно говоря, первое подозрение появилось у нас, лишь когда вы рассказали, что полицейский автомобиль не остановился на ваши сигналы из подвала. Маккалиф позаботился о том, чтобы ни одного полицейского патруля в то время поблизости не было. Тем не менее на его машине был красный сигнал. Знаете, такое простое устройство, которое ставится на крышу. Он сам кружил вокруг вашего дома, стараясь выманить вас... Когда он наконец появился, удивило, во-первых, что его нашли по рации в машине, а не дома. Во-вторых, то, что Маккалиф все время держался за живот, жалуясь на приступ язвы. У него никогда не было такого заболевания. И вполне возможно, что он просто получил ранение. Выяснилось, что предположение было совершенно правильным. Его «язва» оказалась дыркой в животе. Благодаря мистеру Остерману.

Таннер взял сигарету. Элис дала ему прикурить.

— Кто убил человека в лесу?

— Маккалиф. И не взваливайте на себя ответственность за это. Он убил бы его, даже если вы не встали и не зажгли бы свет. Он же одурманил газом вашу семью в прошлую среду. Он использовал полицейские средства для подавления массовых беспорядков.

— А что насчет нашей собаки? В спальне моей дочери.

— Фассет, — сказал Грувер. — В час сорок пять вам принесли лед из магазина и оставили на переднем крыльце. Фассет увидел возможность, проникнув в дом, создать там обстановку паники и воспользовался. Вы все были у бассейна. Оказавшись в доме, он уже мог свободно действовать, ведь он был профессионалом. Застань его кто-нибудь, он бы представился человеком, доставившим лед. Если бы его встретили вы, он бы сказал, что принимает меры предосторожности, охраняя вас. И нечего было бы возразить. Фассет же был тем человеком на дороге, который одурманил Кардоне и Тремьянов.

— Все было рассчитано для того, чтобы держать всех нас в постоянном ужасе. Чтобы ничего нельзя было понять. И чтобы мой муж подозревал их всех, — посмотрев на Таннера, тихо сказала Элис. — В каком мы теперь положении? Что нам теперь им говорить?

— Я был уверен, что рано или поздно каждый как-то... проявит себя. И оказался прав.

— Вы тщетно надеялись на это. — Грувер посмотрел на Дженкинса. — Во время уикенда отношения в этом доме носили очень личный и очень напряженный характер. И Фассет учитывал это. Конечно, вы должны были понимать, что все испуганы. У них были на то основания. В чем бы ни был виноват каждый из них, всех их объединяло одно большое прегрешение.

— Цюрих?

— Совершенно верно. На этом и основывались все из последующие действия. Прошлым вечером Кардоне не собирался отправляться к своему умирающему отцу в Филадельфию. Он позвонил своему партнеру Беннету. Он не хотел откровенно говорить по телефону, потому что боялся, что его дом под наблюдением. К тому же он не хотел расставаться со своей семьей. Они встретились за обедом... Кардоне рассказал Беннету обо всем, связанном с Цюрихом, и сказал, что хочет отойти от дел. Его идея сводилась к тому, что он даст показания Министерству юстиции в обмен на неприкосновенность.

— Тремьян сказал, что утром он уезжает...

— Люфтганза. Прямой рейс в Цюрих. Он хороший юрист, очень гибкий в такого рода делах. Хотел исчезнуть с тем, что ему удалось сберечь.

— Значит, они оба — то есть каждый по отдельности — бросили Берни?

— У мистера и миссис Остерман свои собственные планы. Они готовы были сделать вложение в некий синдикат в Париже. Оставалось только послать телеграмму французскому юристу.

Таннер, поднявшись с дивана, прислонился к подоконнику, глядя на лужайку внизу. Он сомневался, что ему хочется слышать и о других фактах. Его уже тошнило от них. Казалось, что грязь была на всех без исключения. Как Фассет и говорил.

«Все развивается по спирали, мистер Таннер. И ни у кого нет башни из слоновой кости».

Он медленно повернулся к правительственному чиновнику.

— У меня есть еще вопросы.

— Вряд ли нам удастся ответить на все, — сказал Дженкинс. — Что бы мы вам сегодня ни рассказывали, у вас еще долго будут возникать вопросы. Вы будете обнаруживать какие-то неясности, сталкиваться с противоречиями, и они породят сомнения. И снова у вас возникнут вопросы... Это самое трудное. Для вас все носит слишком личный характер. Субъективный. Пять дней вы жили и действовали в состоянии крайнего напряжения и почти не спали. Фассет учитывал и это тоже.

— Я не то имею в виду. Я говорю о чисто конкретной вещи... У Лейлы была брошка, которая ясно видна в темноте. Но на стене вокруг нее не осталось ни одного следа от пуль...

Ее мужа не было на месте, когда прошлой ночью я был в поселке. Кто-то проколол мне шины и пытался меня раздавить... Встреча на Ласситер была моей идеей. Как мог узнать о ней Фассет, если ему никто не сказал о ней? Почему вы были так уверены? Вы ничего не знали о Макка-лифе. Почему вы уверены, что они не... — Таннер остановился, поняв, что готово было вырваться. Он взглянул на Дженкинса, который в упор смотрел на него.

Дженкинс сказал ему правду: у него опять возникли вопросы, потому что он не мог оправиться от обманов, имевших к нему самое прямое отношение.

Грувер наклонился вперед.

— В свое время все прояснится. Ответы на эти вопросы не представляют труда. Фассет и Маккалиф работали в одной команде. Оставив мотель и перебравшись в новое место, Фассет сделал отвод от телефонной подслушки в вашем доме. Он легко мог связаться по рации с Маккалифом в поселке и передать ему указание убить вас, а затем направить его к старому вокзалу, когда Маккалиф сказал, что его постигла неудача. Обзавестись автомобилем не проблема, так же, как и пропороть шины... Брошка миссис Остерман? Просто деталь ее платья. Незадетая стена? Ее расположение, насколько я успел разобраться, практически не позволяла вести по ней прямой огонь.

— «Практически», «возможно»... О, Господи. — Таннер вернулся к дивану и неловко опустился на него. Он взял Элис за руку. — Подождите минуточку, — помолчав, заговорил он. — Вчера днем на кухне кое-что произошло...

— Мы знаем, — вежливо перебил его Дженкинс. — Ваша жена рассказывала нам.

Посмотрев на Джона, Элис кивнула. Глаза у нее были грустные.

— Ваши друзья, Остерманы, выдающиеся люди, — продолжил Дженкинс. — Миссис Остерман увидела, что ее муж хочет, что он должен выбраться наружу помочь вам. Он не мог оставаться на месте и смотреть, как вас убивают... Они очень близки друг с другом. И она дала ему разрешение рискнуть жизнью ради вас.

Джон Таннер прикрыл глаза.

— Так что не ломайте себе голову над этим, — сказал Дженкинс.

Глянув на Дженкинса, Таннер все понял.

Грувер встал. Это послужило сигналом для Дженкинса, который тоже поднялся.

— Мы уходим. Нам бы не хотелось утомлять вас и дальше. У нас еще будет много времени. Мы обязаны вам... о, кстати. Это принадлежит вам. — Грувер залез в карман и вытащил конверт.

— Что это?

— Заявление, которое вы подписывали для Фассета. Ваше соглашение относительно «Омеги». Можете верить мне на слово, что все данные похоронены в архивах. Затеряны среди миллионов бумаг. На благо обеих стран.

— Понимаю... И последнее. — Таннер помолчал, боясь своего вопроса.

— Что именно?

— Кто из них звонил вам? Кто из них сказал вам о вокзале на Ласситер-роуд?

— Кардоне и Тремьян сделали это на пару. Встретившись, решили позвонить в полицию.

— Вот так взяли и решили?

— В этом-то и заключается ирония судьбы, мистер Таннер, — сказал Грувер. — Сделай они раньше то, что требовалось, ничего бы этого, не произошло. Но только прошлым вечером они наконец решили встретиться и выложить друг другу всю правду.

Сэддл-Уолли был полон слухов, которые шепотом передавались из уст в уста. В полумраке паба люди собирались небольшими группами и тихо беседовали между собой. В клубе пары сидели вокруг бассейна, тихо переговариваясь о странных слухах, которые ходят вокруг, — что Кардоне уехали в долгий отпуск и никто не знает куда, и что у его фирмы, кажется, крупные неприятности. Ричард Тремьян явно пьет больше, чем обычно, да и обычно он пьет более чем достаточно. О Тремьянах ходили и другие истории. Горничная от них ушла, и дом ничем не напоминал тот, каким он когда-то был. Цветники Вирджинии зарастали ссрняками.

Но скоро все разговоры прекратились. Сэддл-Уолли быстро восстановил свое привычное благодушие. Немного спустя люди уже не задавали вопросов ни о Тремьянах, ни о Кардоне. По сути, они никогда не принадлежали к местному сообществу. Их друзья вряд ли относились к числу тех, кого было бы желательно видеть в клубе. Интересоваться ими просто не имело смысла. Ведь вокруг было столько дел. В летние месяцы Сэддл-Уолли представлял собой восхитительное зрелище. И почему бы ему не быть таким, в самом деле?

Спокойным, отгороженным от всего мира и безопасным.

Разделять и убивать.

«Омега» одержала победу.