Александра Федоровна. Последняя русская императрица

* * *

Этот мир, сохраненный на обрыве пропасти, был оценен не всеми, лишь меньшинством. Великий князь Николай Николаевич, которому стало известно, откуда подул ветер, повлиявший на отказ царя начать войну, тут же примчался к Распутину на Гороховую и дал волю своему высочайшему гневу; он выругал последними словами Распутина, сказал, что тот ничего не вызывает у него, кроме ненависти, за этот миротворческий шаг, предпринятый перед государем.

Великий князь спал и видел мобилизацию всех вооруженных сил России. Во-первых, новая война могла бы стать реваншем за позорное поражение от Японии. Во-вторых, не сильно задевая монархию, одним из столпов которой он сам был, он продемонстрировал бы всему миру, что его племянник Николай, отказываясь воевать, не соответствовал своему высокому положению самодержца, что царица оказывала на него громадное, просто губительное для царствования влияние.

В царской семье уже стали поговаривать о низложении царя и о заточении царицы в монастырь! Разве великий князь не признавался самому себе, что желание некоторых передать древнюю корону Рюриковичей именно ему, Николаю Николаевичу, ему очень и очень льстило?

А вот этот проклятый монах-бродяга, этот мерзкий интриган, большой любитель молитв и бесстыдных оргий, как о том сейчас открыто говорила пресса и ведь двор, — осмелился ему перечить, стать препятствием на его пути!

И все из-за этой Александры — она всегда клялась именем Распутина и передавала мужу все взгляды этого ренегата и предателя…

Как это ни странно, народ совсем не выражал особой радости, особого энтузиазма из-за наступления относительного спокойствия в результате принятого царем решения.

Повсюду продолжали свою подрывную работу революционные течения, которые из-за границы настраивали на нужный лад умы и были готовы воспользоваться любой возможностью, любым проявлением недовольства, чтобы вновь и вновь призывать к уничтожению царского строя, — народные массы и даже армия, жадно прислушивались к лозунгам, которые громко выкрикивались на любом углу.

Опасные научные открытия для массового уничтожения и истребления людей, технический прогресс, острая конкуренция в промышленности создавали в Европе весьма тревожную обстановку. Теперь становилось известно почти всем народам, что средства убеждения враждебно настроенных руководителей включали возможность гибели не сотен тысяч, а уже миллионов мужчин, женщин и детей. Даже обычная ссора между этими увешанными наградами князьями, богатства и роскошь которых уже не вызывали у толпы такой спокойной, как прежде, реакции, могла в любой момент разгореться и привести к сотням или тысячам жертв среди мирного населения.

В такой мрачно-погребальной обстановке осуществляли свою сатанинскую мечту организаторы революции, которые руководствовались собственными целями, собственными интересами под предлогом достижения народного благосостояния, продвигали вперед по доске свои пешки с холодным трезвым расчетом, причем с помощью как всех этих идеалистов-интеллектуалов, искренних просвещенных лиц, так и откровенных бандитов, которые знали, какие баснословные барыши можно извлечь из такой сумасбродной ситуации.

В России, в гораздо большей мере, чем вдругих европейских странах, был заметен разрыв между невообразимым богатством аристократов и невыразимой бедностью народа, и такое положение вело к возникновению между ними большого недоверия и вызывало все большую горечь. Непроницаемые перегородки отделяли все сословия общества. Мелкие помещики теперь боялись своих крестьян, так как за год происходило множество мятежей, и они постоянно возобновлялись. Мужики с опаской поглядывали на своих господ, которые наживались на них и при этом жестоко с ними обращались. Рабочие, которых подстрекали к забастовкам организаторы восстаний из-за рубежа, в частности из Германии, выражали глубокую ненависть к своим хозяевам; имперская бюрократия сохраняла свой уверенный холодный тон, так как именно она двигала колесики государственной машины.

Глухая злоба охватывала мелкий люд, служащих, ремесленников, провинциальный клир, в отношении интеллектуальных кругов, против всех этих надменных чиновников с университетскими дипломами, чьи сыновья разговаривали на культурном языке, свободно ездили за границу и презирали миллионы менее счастливых соотечественников.

В стране возникало огромное число различных партий, кланов. Каждый клан, каждая партия, желала провала членам другого клана, другой партии. Царь даже не мог осознать, до какой степени слово «национальное единство» было пустым звуком!

В это время, когда уже множились первые признаки революции, царица постоянно поощряла царя к выполнению одного своего проекта, который все в общем одобряли, кроме, вполне естественно, двора Марии Федоровны. Вдовствующая императрица из принципа пресекала любую инициативу, исходящую от невестки.

Но все министры, наиболее важные государственные советники, принимали к сведению робкую инициативу Александры придать торжествам по случаю 300-летия Дома Романовых, общенациональный масштаб, чтобы таким образом мобилизовать все здоровые силы в обществе, всех конструктивно мыслящих людей.

Разве первый из Романовых не сел на трон в 1613 году? Вот уже целых триста лет одна династия царствовала в России, строго блюла ее интересы и сохраняла свой престиж. Не наступила ли пора вспомнить об этом, пробудить все русские сердца напоминанием о легендарных именах в ее истории, усилить самое главное в русской душе — любовь к родине. После многих препирательств проект все же был одобрен. Царь тоже считал, что эти торжества, которые заставят всех вспомнить о борьбе и величии России, о мужестве всего русского народа, окажутся весьма кстати, чтобы еще сильнее сплотить все еще очень разъединенный народ вокруг трона, народ, раздираемый абсурдным соперничеством во всех сословиях, народ, который таким образом получит реальную возможность окончательного радостного примирения. В охваченной тревогами Европе, где по-прежнему создавались ложные и настоящие альянсы, где интриги шли своим чередом, охватывая все маленькие балканские народы и великие державы, не спускавшие уже с них глаз; некоторые политики подвергали критике решение Николая II с большой помпой и размахом отметить событие общенационального масштаба, и утверждали, что сейчас подобное просто ни к чему. И тогда многие попытались извратить замысел императора, который собирался отметить это важное историческое событие и устроить такие звонкие торжества, которые станут последними радостными и веселыми торжествами в царской России.

Хотя дом Романовых, по существу, прекратил свое существование после смерти дочери Петра Великого, императрицы Елизаветы, в 1761 году, последние правящие Романовы были потомками Павла I, матерью которого являлась Екатерина Великая (она была принцессой Ангальт-Цербтской, то есть немецкой принцессой), а «официальным» отцом — император Петр III (немецкий принц Шлезвиг-Голштейн-Готторпский). Но на самом деле Павел I был сыном первого любовника Екатерины — Салтыкова, что заставляет нас считать нынешних Романовых Голштинами, или Ангальт-Цербстами, или Салтыковыми, но никак не Романовыми.

В то время один знаменитый генеалог провел тщательное, глубокое исследование, чтобы установить, сколько в процентном отношении крови Романовых у Николая II, после чего заявил, что «официально» у государя оставалось только восемь сотых крови Петра Великого, причем если руководствоваться истинной, а не вымышленной историей…

Даже такой верный друг, как доктор Боткин, без всяких обиняков считал ошибкой идею проведения торжеств по поводу трехсотлетия дома Романовых, к которому нынешний монарх имел столь слабое, весьма отдаленное отношение. Как бы там ни было, но теперь, после стольких лет, прошедших после русской трагедии, можно обо всем судить иначе.

Александра, всегда бдительно следившая за престижем своего мужа, делала все, чтобы его не уронить, а еще больше возвысить в глазах народа, выступила с инициативой осуществить такой план.

Некоторые свидетели еще совсем недавно писали, что знаменитые торжества, посвященные 300-летию дома Романовых, производили на всех потрясающее впечатление и надолго сохранились в их памяти.

В июне 1913 года великий князь Павел опубликовал в Париже книгу, переведенную профессором Эшаниновым, — «Царствование Его величества Николая II», в которой не без определенной куртуазности, присущей всегда книгам такого рода на основе воспоминаний, нарисовал более или менее правдивую историю семьи Романовых.

Ни сам император, ни Александра не заблуждались на сей счет. Им было известно, что во всех уездах, во всех губерниях империи принимали посланцев революционных групп. Многочисленные забастовки, проходившие, правда, без серьезных последствий, дерзкие декларации членов государственной Думы, которые тут же подхватывала враждебно настроенная пресса, принуждали этих революционеров искать любой предлог для общенационального возмущения и протеста. Не рисковали ли в определенном смысле и сами государь с государыней, решившись провести празднества, которые не имели почти никакого отношения к их родословной?

Но успех праздника был бесспорным, — в течение нескольких недель по всей стране царило такое веселье, которое уже не наблюдалось на протяжении нескольких поколений.

Государь с государыней совершили символическое паломничество по тем губерниям, где находилась колыбель семьи Романовых. В Москве, Владимире, Ярославле, Костроме, — в едином общенациональном порыве все забывали накопившиеся с годами огорчения и обиды, вдоль берегов Волги выстраивались целые толпы людей, которые следовали за императорской четой.

Первый из Романовых — Михаил был избран царем в шестнадцатилетнем возрасте, после периода Смуты, двух Лжедмитриев и правления Бориса Годунова. Поднимаясь по иерархической лестнице, он стал еще и Московским патриархом.

Все члены императорской семьи посетили тот монастырь, в котором скрывался от врагов Михаил Романов. По какому-то странному стечению обстоятельств, тот монастырь, в котором жил основатель династии, назывался Ипатьевским! Ипатьевским назывался и тот дом в Екатеринбурге, где одной самой черной в русской истории ночью все члены царской семьи были расстреляны, и их кровью окрасился пол в страшном подземелье.

В древнем городе Кострома, в котором, казалось, каждый дом, каждая улица сами представляли собой реликвии, связанные с основанием их династии, последним государям Романовым был оказан восторженный прием, они были встречены таким ликованием, на что не могли рассчитывать даже в самых своих смелых ожиданиях.

Вдоль берегов Волги, по которой двигалась царская флотилия, выстроились священнослужители в своих шитых золотом и серебром ризах, украшенных драгоценными камнями, с хоругвями в руках. Над великой русской рекой плыл мелодичный колокольный звон множества церквей и затихал где-то вдали. На пристанях, украшенных цветами, зелеными гирляндами, хоругвями и знаменами, Александру с Николаем, таких счастливых, несмотря на все испытания, таких еще молодых и влюбленных шумно встречала громадная толпа, что камердинерами и придворным приходилось успокаивать ее, и просить людей не так громко хлопать, так как из-за их оваций ничего не было слышно.

В тех местах, где пароход подходил к самому берегу, начиналась такая давка, такая толчея, чтобы первыми увидеть царя с царицей и опуститься передними на колени, что пришлось особой службе наводить порядок. Старики крестьяне, которых посылала на встречу с государем каждая деревня, тут же начинали произносить свои речи. И во всех них слышались те же слова:

— Царь ты наш дорогой, батюшка! Да будет славным царствие твое. Мы все тебя так любим. Ты — наша надежа, царь! Мы тебе все желаем долгих лет жизни…

Другие паломники, пришедшие в оцепенение из-за переживаемых глубоких чувств, тоже хотели произнести несколько слов, но так как у них ничего не получалось, они лишь подносили руки к губам и посылали императорской чете воздушные поцелуи, а маленькие детки у них на руках, бросали им цветочки…

Люди хотели подойти поближе к царскому пароходу, дотронуться до него, и многие крестьяне стояли по грудь в воде, чтобы перехватить взгляд государя или государыни. А те, кто помоложе, подплывали к пароходу и барахтались в воде, словно дельфины, выражая свою громадную радость.

Эта бьющая через край народная радость вселяла в Александру большую уверенность. Однажды она даже не выдержала, расплакалась. Царь бросился к ней, подумав, что ей плохо. Она взяла себя в руки. Она прошептала чуть слышно:

— Ники, вот наша настоящая семья. Вот наши истинные друзья. Не забывай об этом. И только у одного человека достало мужество это сказать, — у отца Распутина…

Николай нахмурился. Только, чтобы удовлетворить Родзянко, утишить гнев матери и всех членов семьи, он распорядился удалить от двора Распутина, но сейчас он все равно думал о нем, о том, что говорила ему жена.

Празднование трехсотлетия дома Романовых достигло апогея через несколько дней в Москве. В солнечный июньский день Николай въехал на коне в Москву. На Красной площади он спешился. Вслед за группой священнослужителей, громко распевавших псалмы, он под вопли толпы — виват! — перешел через Красную площадь и вошел в Кремль. Это был настоящий триумф, который утешал их, заставлял забыть о черных днях и о раздорах, разрывающих их семью.

После возвращения в Санкт-Петербург в самый разгар лета праздник продолжался, — давались роскошные балы, что противоречило россказням некоторых придворных, среди которых была и Екатерина Радзивилл, о том, что императрица якобы лишала весь свой двор, свое окружение, своих дочерей радостей светской жизни и заставляла всех их вести такое жалкое существование, которое никак не соответствовало их высокому положению!

Санкт-петербургская знать, которой всегда так нравилось блистать, закатила для Их величеств такие великолепные, незабываемые торжества, такие потрясающие балы, которых никогда не забыть, тем более что это были последние беззаботные, веселые императорские балы в России.

На таких балах для точного описания праздничных нарядов, блестящих военных мундиров и драгоценностей, украшавших всех дам, потребовалось бы искусство волшебницы-феи из сказки, — везде стояли громадные букеты цветов, переливался звонкий хрусталь, а шампанское текло рекой. На одном из них состоялся дебют Ирины Александровны, племянницы императора и любимой внучки вдовствующей императрицы Марии Федоровны, первый ее выход в свет.

Великая княгиня Ирина, — с которой я имел честь познакомиться во время ее ссылки в Париже, часто приглашала меня за свой стол, — тогда она была еще молодой девушкой. Ее неповторимая легкая походка, которую она сохраняла до конца жизни, всегда вызывала восхищенные взгляды всех, кто оказывался рядом.

Она видела, как к ней подошел самый красивый молодой князь той поры, Феликс Юсупов, сын княгини Зинаиды Юсуповой, который, после того как его старший брат погиб на дуэли, стал единственным наследником самого большого состояния в империи.

Их помолвка была короткой, уже в феврале 1914 года они сочетались браком в церкви вдовствующей императрицы в Аничковом дворце, и в тот же вечер, став мужем и женой, они уехали в свадебное путешествие в Египет…

На том же балу произошло одно печальное событие. Великая княгиня Татьяна выпила стакан оранжада, который, как потом выяснилось был приготовлен на сырой воде. Вода в то время в Санкт-Петербурге была такой нечистой, что перед употреблением обязательно требовалось ее кипятить.

Несчастная Татьяна заболела брюшным тифом, и их преданный семейный доктор Боткин проводил у изголовья больной долгие часы в самый критический период протекания болезни.

Довольные поразительным успехом торжеств по случаю трехсотлетия дома Романовых, убежденные в том, что русский народ, несмотря на пессимистические предостережения со стороны некоторых их близких, их любил и сплачивался вокруг них, Николай с Александрой завершали 1913 год в умиротворенной атмосфере, вознося хвалу Господу, который несомненно, оберегал их взаимную любовь…

Несмотря на неторопливую, но активную работу по расколу, которой занимались некоторые революционные течения из-за границы, чтобы покончить с определенным, намечавшимся улучшением жизни народа, — чем особо отличались промышленные круги Германии, — русский народ все же сохранял спокойствие. Он продолжал трудиться, не помышляя о бунтах против государя. Но правящий класс все недовольно ворчал, фрондистски настроенное дворянство старалось держаться от всего подальше, а писатели, журналисты, адвокаты, университетские профессора, в общем, вся эта интеллигенция, подталкивала страну к анархии. Русский народ не знает чувства меры, особенно в политике. Он — не монархист по убеждениям, он — анархист. Середины не дано. Ленин учуял нужный момент, чтобы собрать воедино все разрушительные силы в обществе, чтобы поставить их на службу самому великому своему фарсу под маской свободы!

Тем не менее в начале 1914 года Санкт-Петербург жил в относительном спокойствии, без всяких потрясений. Все знали, что знаменитый русский магнат Савва Морозов отправлял Ленину банковские чеки, поддерживал призывы к выступлениям в солдатских казармах и на фабриках.

Класс буржуазии, левая интеллигенция считали теперь хорошим тоном всячески поощрять подрыв основ порядка; и теперь не только молодые люди симпатизировали различным темным элементам, призывавшим к измене, но и пожилые, устроенные в жизни люди полагали, что обладают «чувством будущего», когда дискредитируют все то, что делали царь с царицей для блага народа.

Г од начался с неожиданно появившегося указа царя о введении в стране «сухого закона». Одновременно с этим Николай в довольно грубой манере освободил от обязанностей председателя Совета министров Коковцова. Он, в качестве утешения, получил титул графа, и был заменен на своем посту Иваном Логиновичем Горемыкиным, довольно пожилым, печального вида человеком.

Правительство до сих пор получало большую часть своих доходов от монополии на продажу водки, и революционеры громко обвиняли министров в том, что они в результате обогащаются за счет разорения народа. Однако нужно подчеркнуть, что Николай II сделал для своего народа гораздо больше, чем его предшественники. В силу своей мягкости, чувства справедливости, царь решил принять «сухой закон». И тут же этим воспользовалась оппозиция, — все начали истошно кричать, что «сухой закон», — это тиранский закон, который ограничивает свободу народа.

В то же время начинало поднимать голову организованное движение мятежников, которое подтверждало худшие опасения. Бастующие рабочие не знали, что им требовать, и не могли точно сформулировать свои претензии.

Когда кое-кого из них задерживали, то никто из них толком не мог объяснить властям, по какому поводу те бунтуют, и многие из них — то ли по доброй воле, то ли по принуждению, — признавались, что им за их выступления платила какая-то таинственная организация, которая требовала за свои деньги, чтобы они бросали работу и создавали повсюду беспорядки.

В Санкт-Петербурге за все время правления Николая еще не было достигнуто столь блестящих успехов. Все городские улицы были ярко освещены, набережные Невы отражали ослепительный свет громадных люстр в таких роскошных дворцах, которых прежде еще не видели. Магазины ломились от самых разнообразных продуктов, в особых местах торговали дорогими деликатесами, в ювелирных лавках толпились клиенты (ювелирный дом Фаберже стал главным центром притяжения всех изысканных дам империи). Чуть ли не каждый день появлялись самые невероятные, порой противоречивые сенсационные сообщения о жизни двора и высшего общества. Такие скандалы весьма прельщали всех праздно шатающихся, которые, выходя от парикмахера или сапожника, минуя книжную лавку, чайный салон или магазин мод какой-то почтенной француженки, повторяли все сплетни, добавляя в каждую какие- то пикантные детали, возникшие у них в воображении или просто выдуманные.

Разве самым громким не стал скандал с Нижинским, о котором судачили, роняя фиалки, до хрипоты все дамы?

После представления балета «Жизель» театр Его императорского величества запретил танцору выходить на сцену. По какой же причине? Дело в том, что Нижинский вышел танцевать в очень плотно облегающем и очень коротком трико и из него выпирало то, что обычно мужчина должен скрывать. Какая наглость! Какое бесстыдство! Княгини с Украины, прибалтийские баронессы, жены послов открыто высмеивали артиста. Вдовствующая императрица, как говорили, бросив несколько негодующих, уничтожающих взглядов на сцену из своей императорской ложи, встала и покинула театр. Нескольких молодых девушек, которые только что осуществили свой первый визит в высшее общество, возмущенные такой непристойностью матери в панике тащили за руку к выходу. Нижинского уволили.

Но в основном повсюду царило веселое настроение из-за недавно состоявшихся торжеств, посвященных трехсотлетию дома Романовых, и оно давало о себе знать во всем юроде. Все только и говорили о балах, на которых часто присутствовали великие княжны, дочери Николая II, которые беззаботно там развлекались на радость всем петербуржцам.

В Аничковом дворце Мария Федоровна давала великолепный бал в честь своих внучек. Этот бал посетила и Александра Федоровна, но она пробыла на нем только до полуночи. Царь, сопровождавший дочерей, оставался до половины пятого.

В поезде по дороге в Царское Село он пил горячий чай и слушал, как его девочки восторженно обменивались своими впечатлениями…

Тем временем великая княгиня Ольга, красивая, застенчивая девушка, достигла своего восемнадцатилетия, и теперь в царской семье стали подумывать, — не выдать ли ее замуж, правда, не оказывая в этом на нее никакого нажима. В качестве возможного претендента на ее руку называли принца Уэльского. Хотя императрица очень желала такого брачного союза, но дело дальше разговоров так и не пошло. Принц оставался холостым до 1936 года, и на двадцатый год русской революции он, будучи королем, отказался от трона только ради того, чтобы жениться на миссис Уоллис Уорфилд Симпсон. Более серьезные виды были связаны с кронпринцем Каролем, наследником румынского престола. Намечался даже полуофициальный визит императорской четы в Бухарест. Но состоялся только короткий однодневный визит в румынский порт Констанцу на Черном море. Весь день румыны разглядывали эту русскую девушку, понимая, что она могла стать их королевой. Но сама Ольга была решительно настроена против такого брака. Она призналась воспитателю Жильяру: «Я не хочу этого. Папа обещал не принуждать меня. Я не хочу покидать Россию. Я русская и хочу остаться ею на всю жизнь…»

Великая княгиня, бесспорно, была привязана к своим сестрам, матери, которой тоже не очень нравилась такая идея — отправить свою дочь в другую страну, на чужбину, о которой она ничего толком не знала. Брачный проект таким образом провалился. Императрица не желала навязывать свою волю дочерям, если только речь не шла о благополучии русской короны.

Как теперь было приятно, как легко жить в Александровском дворце!

Весной 1914 года цесаревич почти совсем оправился от криза в Спале, произошедшего восемнадцать месяцев назад, и теперь, к радости родителей, только чуть заметно хромал. Он даже мог без особых усилий сгибать больную ногу. Каждый день Александра благодарила Пречистую Деву, опускаясь на колени перед образами в своей небольшой, узкой молельне. Она не забывала об обещании Распутина вылечить ее ребенка, и сердце ее наполнялось благодарностью к этому мужику. Однажды майским ясным утром царь, который с семьей отдыхал в своем любимом Ливадийском дворце, решил взять сына на прогулку в горах. В такой прогулке в окрестностях Ливадии должны были принимать участие только одни мужчины. Александра с дочерьми остались дома сидеть за пяльцами.

После завтрака к крыльцу подкатили два автомобиля для туристических поездок. В первый сели Алексей с отцом, его воспитатель Пьер Жильяр и еще один офицер с царской яхты «Штандарт», во второй — матрос Деревенько и один из казаков личной охраны.

Как было приятно находиться в этом лесу, пропитанном чудесным бальзамом! Целью вылазки была высокая бурая скала, которая называлась Красным пиком, с которой открывался величественный вид на долины внизу и бирюзовое море. С другого склона открывался удивительный вид на цепь высоких острых заснеженных вершин, любоваться которыми было одно удовольствие.

Они подошли к площадке, на которой лежал чистый, рыхлый снег. Отец разрешил сыну поиграть со снегом. Мальчик бегал, подпрыгивал, катался по снегу, падал, поднимался, в общем резвился, словно медвежонок, вырвавшийся из клетки на волю. Царь внимательно следил за сыном, чтобы тот не совершил какую-то оплошность. Какой чудесный денек! Николай впервые поверил, что тяжкое испытание там, в Спале, осталось позади, что его мальчик выздоровел, что он может вполне рассчитывать занять трон, когда пробьет его, Николая, час отправляться в невидимый, потусторонний мир.

Александра видела, в каком отличном настроении возвращались отец с сыном. Оба были такие спокойные, умиротворенные. Александра улыбалась. Тихо спросила царя: «Может, Господу угодно покончить с нашими испытаниями, как ты думаешь? И теперь снова всех нас ждет впереди только радость?»

Император нежно привлек ее к себе и смотрел на нее ласково, как обычно. Эти незабываемые крымские вечера обещали им море блаженства.

Но лето 1914 года было примечательно не только этим. И политический барометр в Европе указывал на «ясно». Повсюду люди уезжали в отпуска. Слухи о близкой войне, которыми кишела весь прошлый год пресса, казалось, рассеялись после первых благодатных майских дождей.

Короли, императоры, главы государств совмещали исполнение своих обязанностей с отдыхом, они наносили визиты друг другу, совершали морские прогулки.

Званые обеды, парады, дефиле, балы, дружеские пожелания занимали главное место в программах визитов главных лиц, ответственных за европейскую политику.

Однако под этой внешне благополучной картиной все резче проглядывали внутренние противоречия. Союзники объединялись: английский король Георг V нанес визит в Париж, к кайзеру приезжал австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, президент Франции Раймон Пуанкаре посетил в Санкт-Петербурге русского царя.

20 июня произошло событие, исполненное глубокого символизма: энергичный британский адмирал сэр Дэвид Битти, командующий первой эскадрой линейных кораблей флота Его величества, привел свою флотилию на Балтику с дружеским визитом. Тысячи русских приходили полюбоваться на английские корабли, стоящие на рейде в Кронштадте. Военно-морская мощь Великобритании производила на них должное впечатление, и многие теперь видели в лице Англии своего надежного союзника.

После того как Битти со своей эскадрой покинул русские берега, царская семья отправилась на своем «Штандарте» в ежегодный двухнедельный круиз вдоль берегов Финляндии.

Но спустя четыре дня, 28 июня, когда все наслаждались на борту морской прогулкой, они узнали об ужасной вести, — в боснийском городе Сараево был убит австрийской эрцгерцог Франц Фердинанд!