Античный анекдот

Цари и полководцы

Царица Семирамида, умирая, повелела написать на своей гробнице: «У кого из царей возникнет острая нужда в деньгах, тот пусть разорит эту гробницу и возьмет их здесь столько, сколько ему потребуется».

Через какое-то время после кончины царицы персидский царь Ксеркс именно так и поступил. Однако денег в гробнице он не обнаружил. Более того, удрученному владыке принесли найденную там каменную табличку со следующими словами: «Плохой ты человек и жадный, иначе не стал бы тревожить сон мертвых».

Когда персидскому царю Ксерксу поднесли корзину засушенных виноградных ягод, доставленных из Афин, то он в негодовании оттолкнул их:

— Такие ягоды я положу себе в рот не прежде, чем завоюю землю, где они растут!

Однажды лидийский царь Крез обратился к своему гостю, афинскому мудрецу Салону, с очень откровенным вопросом:

— Кого ты считаешь на земле самым счастливым человеком?

Обладая несметными богатствами, Крез считал себя самым счастливым человеком в мире.

Но Солон ответил:

— Не хвали день до вечера! О живых людях трудно судить, кто из них самый счастливый.

Из этого следовало, что мудрец уж никак не считает Креза счастливцем.

Такой ответ не понравился лидийскому царю.

Крез был уверен в несокрушимой мощи своей державы. Когда рядом с Лидией, отделенное от нее всего лишь речкою под названием Галис, появилось очень агрессивное и очень сильное государство во главе с царем Киром Великим, Крез был не прочь напасть на него, однако прежде того решил заручиться поддержкой дельфийского оракула. Лидийский царь отправил в Дельфы нарочных, и они принесли оттуда такое предсказание: «Если Крез перейдет реку Галис, он уничтожит великое царство!»

— Отлично! — сказал Крез, едва выслушав посланцев. — Этого мне и недоставало.

Его войско перешло реку, и переход этот стал началом крушения лидийского государства. Оно было уничтожено персидскими завоевателями.

Когда впоследствии кто-то попытался упрекнуть дельфийских прорицателей в ошибочном предсказании, ответ последовал такой:

— Но Крез действительно уничтожил великое государство, перейдя реку Галис!

У царя Креза рос очень красивый и умный сын, но, к ужасному огорчению отца, немой от рождения. От этого недуга царевича не могли исцелить никакие врачи.

Когда Сарды, столица государства, были захвачены персами и над головою Креза вражеский воин занес уже свой меч — немой царевич вдруг пронзительно закричал:

— Пощади Креза!

Когда персидские воины посадили Креза на огромную кучу отбросов, чтобы заживо сжечь, Крез, ожидая смерти, горестно воскликнул:

— О, Солон! О, Солон!

Этими криками он привлек внимание царя Кира Великого. Тот спросил, что все это значит. Как только Крез поведал царю-победителю о своем давнем разговоре с Солоном, Кир призадумался и вдруг велел освободить царя-пленника.

Персидский царь Артаксеркс однажды вынужден был спасаться бегством и терпеть при том всяческую нужду. Когда ему удалось, наконец, поесть сухих смокв и хлеба, он был страшно поражен их вкусом и сказал:

— Как же так случилось, что я прежде не знал этих чудесных сладостей!

К Дарию, персидскому царю, твердо решившему вести свое войско на непокорных эллинов, со слезною просьбою обратился знатный перс, отец четырех сыновей:

— О великий царь! Оставь при мне хоть одного из них! Не бери его в поход!

Царь отвечал:

— Да хоть все останутся здесь…

И тут же отдал приказ: немедленно умертвить всех четырех юношей.

Царь Дарий, узнав, что эллины обычно сжигают трупы своих покойников, как-то позвал к себе служивших у него эллинов и спросил их:

— За какие сокровища из моей казны согласились бы вы съесть своих умерших родителей?

У всех эллинов враз окаменели обычно веселые лица.

— Да ни за какие! — ответили они в один голос.

Тогда Дарий приказал позвать к нему тех индусов, которые, он знал, поедают умерших родителей.

— За какие деньги согласились бы вы сжечь трупы своих родителей? — спросил он вошедших.

Индусы возмущенно закричали:

— Не богохульствуй, царь! Этого не случится никогда!

Когда Писистрат, бывший до того обыкновенным афинским гражданином, въезжал в Афины, чтобы сделаться в городе тираном, то на его колеснице, рядом с ним, стояла очень красивая и очень высокая женщина в сияющем металлическом шлеме и с копьем в руках.

Бегущие перед колесницею глашатаи яростно кричали:

— Вот, граждане, сама Афина везет вам нового и справедливого правителя!

На губах величественной женщины играла широкая милостивая улыбка.

Как потом выяснилось, то была обыкновенная земная женщина из глухого селения, которую Писистрат уговорил «сыграть» роль богини.

Тиран Писистрат вздумал жениться во второй раз.

Уже взрослые его дети страшно всполошились, думая о предстоящем в будущем разделе имущества.

— Отец! Да разве мы тебе не нравимся?

Писистрат замахал руками:

— Что вы! Что вы! Вы мне очень-очень нравитесь! Потому-то я и хочу, чтобы у меня было еще много таких детей!

Афинянин Фемистокл, знаменитый победитель персов в морском сражении в Саламинском заливе, обладал исключительной памятью. Но вот однажды к нему забрел незнакомец с предложением обучить его искусству запоминания.

Фемистокл не удержался от смеха:

— Уж лучше научил бы ты меня науке забывать! Потому что в голове моей держится не только то, о чем хочу помнить, но я не в силах забыть даже то, что всячески стараюсь запамятовать!

Управляя Афинами после Саламинского сражения, Фемистокл любил пошутить:

— Мой маленький сын — самый сильный человек во всей Элладе! Все эллины делают сейчас то, что им велят афиняне, афиняне — что велю им я, я — то, что пожелает моя жена, а моя жена — что потребует мой сын!

Фемистокл говаривал:

— Если бы мне указали две дороги, одну к преисподней, а другую к ораторской трибуне, — я без колебаний избрал бы первую!

В молодости Фемистокл был безумно влюблен в красивого юношу по имени Антифонт.

Но тот его избегал.

Когда Фемистокл стал, наконец, знаменитым, юноша, уже возмужавший, сам явился к нему.

Но Фемистокл дал красавчику от ворот поворот:

— Поздно, мой милый! Теперь уже не только ты поумнел, но и я уже не прежний дурак!

Фемистокл был спрошен:

— Кого ты предпочитаешь, Ахилла или Гомера?

Фемистокл ответил встречным вопросом:

— А как вы считаете, кого следует ставить выше, победителей ли на Олимпийских играх, или же глашатая, объявляющего имена победителей?

Двое молодых людей сватались за дочь Фемистокла. Один из них был очень богат, да чересчур глуп, другой — убог, зато умен и чрезвычайно честен.

Фемистокл предпочел второго кандидата.

Родственники удивлялись столь неожиданному решению, спрашивали о причине.

Фемистокл охотно объяснил:

— По мне так уж лучше человек без богатства, чем богатство без человека!

Афинянин Аристид, про прозванию Справедливый, вел однажды судебное заседание.

Истец начал утверждать:

— Да ты сам, Аристид, немало претерпел от этого зловредного человека, на которого я принес жалобу!

Аристид его одернул:

— Оставь это. Говори только о своем деле. Я не ради себя лично назначен сюда судьею, но ради вас, афинян!

Афинское народное собрание намеревалось изгнать Аристида из государства путем остракизма[15], подозревая, что он стремится к тирании.

Когда на городской площади шло голосование, к Аристиду приблизился какой-то нищенски одетый афинянин и, по причине своей неграмотности, попросил его нацарапать на черепке (остраконе) слово «Аристид».

— Ты знаешь этого человека? — спросил Аристид.

— Да нет, — последовал простодушный ответ. — Только уж очень режут мне уши эти слова о нем: «Справедливый! Справедливый!»

Аристид молча выцарапал на черепке свое имя.

Какой-то дерзкий нахал целый день оскорблял и бранил Перикла на городской площади, где тот занимался государственными делами. Не оставил он его в покое и вечером, когда Перикл, уже в сумерках, возвращался к себе домой. Однако Перикла все это нисколько не расстроило.

— Возьми-ка фонарь, — сказал Перикл своему рабу, — да проводи этого человека домой!

Афинянин Фукидид, сын Мелесия (не историк), принадлежавший к партии аристократов, долгое время был политическим противником Перикла. Однажды спартанский царь Архидам спросил его:

— Кто же из вас искуснее в борьбе?

Фукидид ответил:

— Даже когда я уже повалю его на землю, так и тогда он говорит, что вовсе и не падал. И своими речами убеждает в своей правоте всех присутствующих. Потому он и считается победителем!

Перикл пользовался услугами искусного механика по имени Артемон. То был хилый, изнеженный человек, удивительно трусливый, редко выходивший из своего дома. Впрочем, когда он сидел дома, рабы держали над его головою медный щит (чтобы ничего не свалилось сверху). Если же он отваживался выйти на улицу, то слуги несли его на носилках очень близко от земли (чтобы не упал и не разбился). Посему он был прозван Перифоретом — «носимый вокруг».

Перикл любил напоминать своим соотечественникам:　

— Ни один афинский гражданин при моем правлении не закутывался в знак печали в черный плащ изгнанника!

Афинский флот готовился отправиться на войну. Вот уже все моряки поднялись на свои суда, вот и Перикл взошел на флагманское судно, как вдруг началось солнечное затмение!

Ужас сковал моряков.

Увидев побледневшее лицо кормчего, Перикл снял с себя плащ, набросил его кормчему на голову и громко сказал замершим морякам:

— Этот плащ, закрывающий ему глаза, только своими размерами отличается от Луны, которая закрыла от нас Солнце!

Афиняне укоряли Перикла за то, что он по своему усмотрению тратит огромные деньги на постройку храмов, портиков, на различные статуи, картины и прочее.

Перикл сначала оправдывался, но все безуспешно.

Тогда он взмолился:

— Позвольте мне поставить на всем перечисленном вами мое имя — и я возмещу все затраты!

— О нет! — загудело в ответ народное собрание. — Все это должно остаться государственным!

Алкивиад за огромную сумму купил себе собаку и отрубил ей хвост.

Друзья ему говорили:

— За этот поступок тебя осуждает весь город!

Алкивиад в ответ ухмылялся:

— Вот и отлично! Мне как раз и хотелось, чтобы афиняне болтали об этом и не говорили обо мне еще чего-нибудь похуже!

Алкивиад считал себя очень образованным человеком — ходил в учениках у самого Сократа. Будучи поклонником Гомера, он постоянно цитировал стихи великого поэта на улицах, на пирах, в народном собрании.

Однажды Алкивиад забрел в первую попавшуюся афинскую школу и потребовал книгу с произведениями Гомера, чтобы освежить в памяти какой-то стих. Учитель ответил ему, что требуемой книги в школе нет.

Алкивиад ударил учителя кулаком по голове и тут же покинул школу.

При встрече с другим школьным учителем Алкивиад услышал от него:

— У меня есть Гомер. Я даже внес в его текст свои поправки.

Алкивиад ему сказал:

— Коль ты способен поправлять Гомера, что же ты обучаешь грамоте мальчишек?

Афинянин Анит пригласил Алкивиада к себе в гости. Алкивиад отказался от приглашения. Зато, напившись допьяна, он вторгся к Аниту в дом и, увидев на столах много золотой и серебряной посуды, приказал своим рабам взять половину увиденного богатства и все это отнести к нему, Алкивиаду, домой. После этого Алкивиад удалился.

Когда гости стали возмущаться поступками Алкивиада, Анит отрицательно покачал головою:

— Напротив! Он поступил благородно. Ему ведь ничто не мешало забрать себе все серебро и золото!

Однажды Алкивиад пришел к Периклу.

Ему сказали:

— Перикл сейчас очень занят. Он готовит отчет для народного собрания.

Алкивиад покачал красивою головою:

— Лучше бы Перикл подумал, как вообще не давать отчета народному собранию!

Афинянин Тимон постоянно избегал встреч с людьми, за что и получил прозвище «Мизантроп», то есть человеконенавистник. Однако, увидев Алкивиада, которого сограждане несли на руках из народного собрания, Тимон не уклонился на этот раз от встречи с народом, взял Алкивиада за руку и сказал:

— Очень хорошо делаешь, сын мой, что преуспеваешь! Ибо в тебе зреет большое зло для всех этих людей!

(Творилось описываемое накануне сицилийского похода, принесшего афинянам немало страшных бед, чему во многом поспособствовал Алкивиад.)

Когда Алкивиад стал инициатором и вдохновителем морского сицилийского похода, то многие афиняне все-таки поняли авантюрность и опасность этой затеи. Афинянин Метон, астролог по роду занятий, никак не хотел отпустить на войну своего сына. Он сам нарочно сжег ночью свой дом и наутро явился в народное собрание с нижайшей просьбой:

— Как же я в таком несчастье останусь без сына? Освободите его от похода!

Метон добился желаемого.

Услышав, что афиняне приговорили его к смерти, Алкивиад сказал:

— Я им докажу, что я еще жив!

Александр Македонский прислал афинянину Фокиону сто талантов[16].

— Почему именно мне? — удивился вообще-то очень скромный в быту Фокион. — Такие огромные деньги…

— Царь считает тебя достойным человеком! — отвечали царские посланцы.

— Ну что ж, — решил Фокион после некоторого раздумья. — Пусть тогда царь позволит мне и в дальнейшем оставаться таким же достойным человеком.

Царский подарок был отправлен обратно.

Удрученные очередными военными неудачами афиняне избрали стратегом вместо Фокиона дерзкого оратора Демада. Возгордившись пуще прежнего, Демад подошел к старому Фокиону:

— Одолжи мне твой грязный плащ, который ты носил в походах, будучи стратегом!

Фокион отвечал:

— Грязи тебе хватит и без моего старого плаща!

Афинянин Аристогитон постоянно подстрекал народное собрание к воинственным и скорым поступкам. Но когда в государстве объявили воинский набор, Аристогитон явился на агору с перевязанной ногою, опираясь на длинную суковатую палицу.

Стратег Фокион, которому больше всего приходилось терпеть от выходок неугомонного Аристогитона, закричал с высокой ораторской трибуны:

— Да не забудьте внести в воинские списки хромого негодяя Аристогитона!

На войне к стратегу Фокиону все время подбегали афиняне со своими настырными советами.

Наконец он не выдержал:

— О, боги! Как же много вокруг меня полководцев и как мало воинов!

Фокион множество раз избирался стратегом, но в конце жизни соотечественники приговорили его, уже совсем старого, к смертной казни, и он должен был выпить яд.

Когда старику подали кубок со смертельным зельем, с цикутой, то близкие спросили его, не желает ли он передать что-нибудь сыну, отсутствовавшему в то время в Афинах.

— Я очень прошу его, — тяжело вздохнул старик, — не питать к Афинам злобы за то, что я осушу этот кубок!

Перед казнью Фокион, передают, страшно удивлялся неустанным сетованиям на судьбу своего союзника, простого человека по имени Фудипп.

Время от времени Фокион его спрашивал:

— Разве это для тебя не счастье, Фудипп, — умереть вместе с Фокионом?

Спартанский царь Ликург намеревался переменить образ жизни своих сограждан в лучшую сторону. Предварительно он вскормил у себя дома двух щенков одного помета. Одного щенка царь приучил к лакомой пище, разрешал ему подолгу находиться в теплом доме, в неге, а другого сразу стал готовить к псовой охоте.

Когда щенки достаточно возмужали, Ликург привел их с собою в народное собрание. На виду у спартанцев он разложил перед молодыми животными знакомые одному из них лакомства и выпустил зайца. Каждая из собак бросилась к тому, к чему была приучена: одна пустилась в погоню за зайцем, другая — устремилась к лакомствам. Когда пойманный заяц был брошен к ногам Ликурга, Ликург сказал, обращаясь к согражданам:

— Видите ли, собаки эти — одной породы, одного помета, но по-разному воспитаны. Не значит ли это, что воспитанием и от человека можно добиться каких угодно результатов? Нужны лишь соответствующие законы. Я готов их вам предложить.

Спартанцы согласились с Ликургом, и он вскоре начал вводить новые законы.

Ликурга как-то спросили:

— Почему в Спарте нет городских укреплений?

— Как? — удивился Ликург. — А вот?

И он указал рукою на спартанских воинов.

Чужеземцы интересовались:

— Почему, Ликург, ты никогда не берешь приступом вражеских крепостей?

— Да ведь будет обидно, — сказал он, — когда цветущего возраста мужчины погибнут от каких-нибудь горшков, сброшенных им на головы слабыми женщинами или малыми детьми!

Некто говорил весьма умно, но все некстати.

Спартанский царь Леонид заметил:

— Друг мой! Ты говоришь дело, но не к делу!

Когда царь Леонид отправлялся под Фермопилы, чтобы задержать там как можно дольше персидское войско, эфоры, должностные лица, его предупреждали:

— Берешь слишком мало людей.

Он же, зная, что всем идущим с ним придется погибнуть, отвечал:

— Для такого дела, ради которого туда идем, беру слишком много людей!

Персидский царь прислал Леониду к Фермопилам короткое письмо: «Сдавай оружие!»

Леонид ответил так же коротко: «Приди и возьми!»

Перед Фермопильским сражением царь Леонид обратился к своим воинам с такими словами:　

— Давайте плотно позавтракаем, потому что обедать нам придется уже в Аиде (на том свете).

С острова Хиоса в Спарту прибыл какой-то старик с седыми крашеными волосами. Как только он изложил перед спартанцами то, с чем был послан своими соотечественниками, поднялся с места спартанский царь Архидам:

— Чего хорошего можно ждать от этого человека, когда у него на голове сплошной обман?

Некто Периандр слыл отличным врачом, но писал уж очень беспомощные стихи.

Архидам укорял его при встречах:

— И чего ради стараешься называться плохим поэтом, а не искуснейшим врачом?

Философа Гекатея порицали за то, что за званым обедом он не проронил ни слова.

Царь Архидам вступился за философа:

— Кто умеет говорить, тот умеет выбирать и время, когда надо говорить!

Гражданин небольших и мирных Мегар как-то на равных заспорил со спартанским полководцем Лисандром.

Тот его остановил:

— Для убедительности твоих слов надо бы иметь покрупнее государство!

Спартанцы долго и весьма вяло осаждали город Коринф.

Наконец к осаждавшим прибыл Лисандр. Случилось так, что как раз в то время из крепостного рва выскочил заяц.

Лисандр расхохотался, обращаясь к войску:

— И вам не стыдно так долго возиться с таким ленивым противником, у которого под крепостными стенами дремлют зайцы?

Однажды спартанский царь Агесилай был на пиру симпосиархом — распорядителем.

Виночерпий спросил его:

— Сколько вина наливать пирующим?

— Если у тебя его много, — отвечал царственный симпосиарх, — то наливай столько, сколько кто пожелает. Если мало — то всем поровну.

Кто-то в присутствии Агесилая похвалил ритора:

— Ах, как же он умеет представить великим даже незначительное дело!

Агесилай не согласился:

— Ну, уж я не считаю хорошим сапожником того, кто на мелкую ногу шьет огромный башмак!

Один хромой спартанец, готовясь в далекий поход, безуспешно искал себе лошадь.

Узнав о том, Агесилай принялся его журить:

— Разве ты не знаешь, что хромота на войне — вовсе не помеха? Там ведь нужны не те, кто умеет быстро убегать, но те, кто способен устоять!

Продвигаясь с войском по направлению к Азии и уже в ее пределах, царь Агесилай посылал спросить у государей тех земель, через которые предстояло пройти войску:

— Вы нас пропускаете? Или будем сражаться?

На такой прямой вопрос тогдашний македонский царь ответил уклончиво:

— Я подумаю.

Выслушав ответ из уст гонцов, Агесилай решил:

— Пусть он думает, а мы тем временем пойдем вперед.

Македонский царь поспешил известить о своем согласии пропустить спартанцев.

Какой-то слабосильный человек советовал спартанскому полководцу Павсанию:

— Дай противнику сражение одновременно и на суше, и на море!

Павсаний прикинулся страшно заинтересованным:

— Так, может быть, ты разденешься и всем покажешь, какие там у тебя мышцы, коль даешь такие отважные советы!

После победы над персами при Платеях, где Павсаний командовал объединенным эллинским войском, он приказал подать ему и его свите тот обед, который был приготовлен еще персидскими поварами. Удивленный обилием и великолепием яств, спартанец покачал головою:

— И после такой еды они позарились на наш скудный ячменный хлеб!

Спартанский царь Клеомен заключил с аргосцами перемирие на семь дней. Однако напал на них уже на третью ночь, когда они спали, надеясь на спасительный договор. Одних противников спартанцы перебили, других забрали в плен.

Когда Клеомена стали укорять в злом вероломстве, он отбивался:

— В договоре нашем говорится только о днях, но никак не о ночах!

К царю Клеомену прибыли послы с острова Самоса и стали убеждать его начать войну с самосским тираном Поликратом.

Речь у послов получилась чересчур длинной. Когда они наконец замолчали, Клеомен сказал:

— Начала речи я не запомнил, потому середину ее не понял, а конец ее — не одобряю!

Какой-то хилый софист долго разглагольствовал о мужестве. Слушая его, Клеомен открыто смеялся.

Софиста это взорвало:

— Чего смеешься, когда речь идет о мужестве?

Царь ответил:

— Я поступил бы точно так же, если бы о мужестве заговорила со мною ласточка. А вот если бы орел — о, тогда я слушал бы внимательно!

Кто-то очень хотел представить царю Клеомену одного искусного музыканта:

— Да ведь это лучший музыкант изо всех эллинов!

Царь улыбнулся:

— Ну и что? А вот это у меня кашевар, лучший изо всех эллинских кашеваров! Но я же никого не заставляю знакомиться с ним!

Клеомена спросили:

— Вот ваши соседи, аргосцы, все время на вас нападают и нападают. Почему вы их не уничтожите?

— Нельзя! — покачал головою Клеомен. — Нашей молодежи на ком-то нужно упражняться в своем воинском умении!

Филипп Македонский говаривал:

— Осел с мешком золота возьмет любую крепость!

Когда надо, Филипп Македонский проявлял удивительную выдержку.

Как-то в числе афинских послов явился к нему некто Демохар, человек невероятно злоязычный и дерзкий. Выслушав послов, Филипп весьма учтиво спросил:

— Что бы мне надлежало сделать, чтобы угодить наконец афинскому государству?

Демохар, зная ненависть афинян к Филиппу, тут же крикнул:

— Возьми да удавись!

Пораженные такой выходкой, афинские послы уже приготовились к жестокой казни.

Но Филипп приказал их мирно отпустить, вместе с Демохаром. На прощание заметил:

— Передайте там, в Афинах, что большей гордыней обладают те, кто говорит нечто подобное, нежели те, кто отпускает говорящих подобное безо всякого для них наказания!

Филипп Македонский, выслушав, как славно играет на кифаре его сын Александр, не одобрил занятий царевича.

— Не стыдно ли тебе, — сказал он в сердцах, — так отлично играть? С царя довольно и того, что у него находится время послушать игру других музыкантов!

После победы под Херонеей Филипп Македонский так возгордился своими успехами, что вынужден был спасаться придуманным им же средством: назначил особого раба, чтобы тот каждое утро трижды кричал перед ним такие слова:

— Помни, что ты человек! Помни, что ты человек! Помни, что ты человек!

Как-то неожиданно встретились македонский царь Филипп и бывший сиракузский тиран Дионисий Младший. Филипп находился в блеске славы и могущества, а Дионисий, изгнанный из отечества, спасался, как известно, от голодной смерти тем, что обучал коринфских мальчишек грамоте.

Филипп поинтересовался:

— Как же это ты не удержал в своих руках такие богатства?

Дионисий только вздохнул:

— Мой отец, Дионисий Старший, оставил мне все-все, но не свое счастье!

Филипп Македонский послал гонцов к скифскому царю Атею, чтобы объявить ему войну.

Царь Атей как раз чистил скребницею лихого коня. Закончив свое занятие в присутствии македонцев, он спросил:

— А что, ваш царь тоже умеет это делать?

Гонцы озадаченно пожали плечами:

— Нет!

Скифский царь искренне удивился:

— Да как же он может идти на меня войною?

Царь Филипп любил повторять:

— Эх, и завидую я афинянам! Они каждый год находят у себя целых десять полководцев, чтобы избрать их на должности стратегов. А я вот, несчастный, за много лет отыскал в Македонии только одного дельного полководца — Пармениона.

Победив эллинов под Херонеей, Филипп Македонский никак не хотел ставить в их городах свои оккупационные отряды.

— Уж лучше мне, — считал он, — долгое время слыть хорошим, нежели очень короткое — притеснителем.

Ведя судебное заседание, Филипп Македонский закрыл свой единственный глаз (второй потерял в сражении) и весьма основательно вздремнул. То ли накануне крепко выпил, то ли уж очень устал. Очнувшись, царь тут же изрек такой неожиданный и несправедливый приговор, что осужденный начал громко вопить:

— Я иду к другому судье! Эй, судья! Эй, судья! Давай скорее сюда!

Филипп широко открыл уцелевший глаз:

— Кого зовешь? К кому идешь?

— Да к тебе же, государь! — сказал обиженный. — Ты должен проснуться и внимательно меня выслушать!

Филипп стряхнул с себя дремоту, выслушал обвиняемого заново, очень легко понял, что допустил ошибку, но царского приговора отменить уже не мог. Зато огромный и несправедливый штраф приказал уплатить из царской казны.

После победы под Херонеей Филипп Македонский прислал спартанскому царю Архидаму короткое письмо, написанное в весьма надменном тоне.

Спартанцы, надо отметить, в указанном сражении участия не принимали. Спартанский царь ответил Филиппу тоже очень кратко: «Если ты, царь, измеришь свою собственную тень, то узнаешь, что после победы она нисколько не удлинилась!»

Как-то к Филиппу Македонскому привели двух пленников. Они с такой яростью начали наговаривать друг на друга, что царь еле их остановил. Зато, остановив, тут же вынес свой приговор:

— Первому из вас приказываю немедленно убраться из моего государства! Что касается второго — то он должен тотчас последовать за первым!

Александр Македонский, будучи подростком, укорял своего отца Филиппа:

— Если ты и впредь будешь так же хорошо воевать, то мне не останется для завоевания ни одной страны!

Однажды Филипп Македонский купил за огромную сумму, в тринадцать талантов, удивительного фессалийского коня, названного Букефалом. Конь оказался настолько диким и неукротимым, что оседлать его не мог никто из царского окружения. Когда же это довольно легко удалось сделать юному царевичу Александру, растроганный до слез Филипп воскликнул:

— Ищи, мой сын, себе иного царства! Наша Македония для тебя слишком мала!

Будучи прекрасным атлетом уже в ранней юности, Александр, однако, никогда не соглашался выступать в соревнованиях перед многочисленными зрителями.

— На арене я смогу выступать лишь тогда, — говорил он, — когда моими зрителями будут одни цари!

В юности, как известно, Александр учился играть на кифаре.

Однажды учитель указал ему, по какой струне следует ударить.

— А что будет, — поинтересовался царевич, — если я ударю по другой струне?

Учитель отвечал:

— Для того, кто собирается править миром, — ровным счетом ничего не случится. Но слишком много для того, кто собирается стать музыкантом…

Когда Александр Македонский узнал об учении Демокрита о существовании бесчисленных миров, он страшно огорчился:

— А я… Не обладаю пока что ни одним из них!

Когда юный еще Александр Македонский наведался в Коринф, многие государственные деятели и виднейшие эллинские философы стремились попасться ему на глаза. Но только не нищий киник Диоген, который, по давней привычке, как раз там и спасался от жаркого афинского лета.

Александр отправился к Диогену сам.

Философ, растянувшись на теплой земле, лишь взглянул на него прищуренным глазом.

Поздоровавшись, царь поинтересовался, не может ли он чем-нибудь помочь Диогену.

— Отойди немного в сторону, — попросил Диоген. — Не заслоняй мне солнца!

Возвращаясь, Александр задумчиво бросил своим друзьям:

— Да, если бы я не был Александром… Я желал бы тогда стать Диогеном!

В другой раз, при встрече, Александр Македонский поинтересовался у Диогена:

— Почему тебя зовут Собакой?

Тот с готовностью ответил:

— Да потому, что если кто бросает мне подачку — перед тем я виляю хвостом. Кто ничего не бросает — того облаиваю. А кто злой человек — того просто кусаю.

Александр Македонский спросил у Кратета, ученика Диогена:

— Хочешь, я восстановлю твой родной город?

Имелись в виду знаменитые Фивы, разрушенные за непокорность по приказу Александра.

— А зачем? — ответил Кратет. — Найдется новый Александр-разрушитель.

Александр Македонский очень любил общаться с выдающимися философами.

Однажды, пригласив к себе на пир Анаксарха Абдерского, царь спросил:

— Как тебе показалось мое угощение?

Тот признался:

— Отличное. Только бы добавить голову одного сатрапа…

Царь и окружающие засмеялись. Все поняли, что имелся в виду Никокреонт, жестокий сатрап острова Кипра, с которым Анаксарх постоянно враждовал.

Под царским взглядом сам Никокреонт низко опустил голову.

После смерти Александра Анаксарх какими-то судьбами оказался на Кипре и тотчас был схвачен там Никокреонтовыми пособниками. По приказу тирана его бросили в ступу и начали толочь пестами.

Философ только кричал:

— Толки, Никокреонт! Толки Анаксархову шкуру! Анаксарха тебе не истолочь!

Актер Ликон Скафрийский, чтобы поправить свои финансовые дела, решил воспользоваться тем, что в театр пришел Александр Македонский. Великолепно играя свою роль на сцене, актер добавил от себя такие слова:

— О, если бы я смог получить от Александра десять талантов!

Услышав это, Александр рассмеялся и велел наградить актера тем, о чем он просит.

Отправляясь в давно задуманный поход против персидского царства, Александр Македонский раздал все свое имущество своим друзьям и знакомым.

Присутствовавший там его военачальник Пердикка спросил:

— Что же ты оставляешь себе?

— Надежды! — ответил царь.

Терпя от Александра поражение за поражением, персидский царь Дарий прислал ему письмо с очень лестными для победителя предложениями.

Александр сообщил о них своим военачальникам, и главный среди военачальников, Парменион, сказал:

— Будь я Александром, я принял бы эти условия!

— Я сделал бы то же самое, — улыбнулся Александр, — будь я Парменионом!

Накануне решительного сражения под Гавгамелами македонские военачальники советовали Александру напасть на противника ночью — такое огромное персидское войско, пожалуй, можно победить разве что хитростью.

Александр отрицательно покачал кудрявою головою:

— Я не ворую побед!

Во время похода Александра Македонского по азийским просторам находящиеся при его войске ученые и философы затеяли жаркий спор о том, где же теплее, в Азии ли, или же в оставленной ими Греции.

Каллисфен, племянник Аристотеля, утверждал:

— Теплее здесь!

Философ Анаксарх возразил:

— Ты-то уж лучше согласись с тем, что здесь холоднее! В Греции ведь ты всю зиму ходил в тоненьком поношенном плаще, а здесь вот летом лежишь под тремя роскошными коврами!

Все присутствующие засмеялись.

(Анаксарх намекал на то обстоятельство, что македонцы в походе обзавелись награбленным персидским добром.)

Когда македонское войско находилось во Фригии, Александру сказали, что в тамошнем городе Гордии, в святилище Зевса, помещена удивительная повозка, ярмо к которой прикреплено таким хитроумным узлом, которого никому не удается развязать. А завязал тот узел древний фригийский царь Гордий, и кто его развяжет — тот покорит всю Азию!

Александр, естественно, не замедлил явиться в святилище. Он сразу понял, что узел ему не поддастся, однако догадывался, как много значит этот момент для общественного мнения азийских народов. Не раздумывая, юный царь вытащил из ножен меч и мигом разрубил Гордиев узел.

Овладев столицей персов, Сузами, Александр увидел перед царским дворцом поверженную статую давнего персидского царя Ксеркса. Македонский царь обратился к ней как к живому существу:

— Оставить ли тебя здесь лежащим за то, что ты пошел войною на эллинов, или же приказать поднять тебя за величие духа и доблесть, проявленную в других делах?

В тяжелейшем походе, в азийской пустыне, какой-то македонский воин погонял осла, нагруженного царским золотом. Когда животное выбилось из сил, воин переложил драгоценный груз на свои плечи.

Заметив это, Александр сказал воину:

— Держись! А доберешься до лагеря — это золото можешь отнести в свою палатку!

Когда Александр Македонский пришел с войском в Египет и посетил там храм верховного божества Аммона, то верховный тамошний жрец обратился к нему с такими словами:

— О, пайдион! (О, дитя!)

Александру же и его сподвижникам почудилось, что он сказал:

«О, пай Диос!» — «О, сын Зевса!»

Македонский царь и его приближенные пришли в восторг. Ведь это прозвучало подтверждением божественного происхождения юного царя.

Читая в Азии письма наместника Македонии Антипатра, в которых тот обвинял во всех грехах Олимпиаду, мать Александра, молодой царь сказал:

— Антипатр не знает, что одна слеза матери заставляет забыть тысячи таких обвинений!

Однажды индийский мудрец Калан при встрече с Александром бросил на землю высохшую и затвердевшую звериную шкуру. Калан наступил на ее край — вся она поднялась вверх. Мудрец стал обходить шкуру со всех сторон, так же наступая на нее, — повторялось то же самое.

— Вот что представляет твое царство! — сказал он, наконец, Александру.

Македонский владыка все понял.

— Так что же мне делать? — спросил он мудреца.

Калан в ответ встал на середину брошенной шкуры — и она крепко прижалась к земле.

Царь призадумался.

Македонское войско по-прежнему с трудом преодолевало безводную пустыню. Страшно хотелось пить. Какие-то встречные люди отыскали в своем караване немного воды. Ее хватило только наполнить один воинский шлем. Шлем с водою поднесли царю.

Александр взял поднесенное в руки и оглянулся на своих воинов.

— Нет! — тут же раздался царский голос. — Если я буду пить — их покинут последние силы!

И царь выплеснул воду на раскаленный песок.

Много лет спустя после смерти Александра Македонского философ Онесикрит, неизменный участник его походов, читал свои воспоминания царю Лисимаху. Когда автор добрался до места, где говорится о встрече Александра с амазонками, загадочными мифическими девушками, Лисимах, тоже участник тех походов, удивленно вскинул вверх брови:

— А где же я был в тот день?

Коринфянин Демарат, будучи уже в преклонных годах, нарочито отправился вслед за Александром Македонским в глубины Азии. Увидев македонского владыку на троне персидских царей в Сузах, старик расплакался:

— О, боги! Какой радости лишились те эллины, которые умерли, не увидев всего этого!

Когда Александр Македонский взял в плен индийского царя Пора, он тотчас спросил столь необычного пленника:

— Как с тобою обращаться?

— По-царски! — последовал ответ.

— Хорошо, — согласился Александр. — А не нужно ли тебе еще чего-нибудь?

— Я уже сказал — «по-царски», — ответил Пор. — Этим сказано все.

Философ Анаксарх частенько не упускал случая подтрунить над желанием Александра Македонского выдать себя за божество.

Однажды Александр сильно захворал, и врач Филипп приготовил для него лечебное снадобье. Когда слуги несли лекарство, Анаксарх засмеялся:

— Все надежды нашего божества — на дне вот этой чашки!

В Илионе (Трое) Александру Македонскому, среди прочих трофеев, показали лиру легендарного троянца Париса, о котором говорится в Гомеровой «Илиаде».

— Нет, я предпочитаю видеть ту лиру, — сказал Александр, — на которой играл Ахилл!

(Александр всегда хранил «Илиаду» у себя под подушкой и в молодости бредил подвигами героя Ахилла, победившего в поединке троянца Гектора.)

Аристотель всегда пытался и часто находил возможность влиять на своего бывшего воспитанника Александра Македонского. В одном письме ему он советовал: «Раздражение и гнев должны направляться не против низших, но против высших. Равных же тебе на земле нет!»

Перилл, близкий друг Александра Македонского, попросил как-то у своего повелителя немного денег на приданое дочери.

Александр распорядился:

— Выдать пятьдесят талантов!

Перилл даже руками замахал:

— Хватит и десяти, царь!

Александр не согласился:

— Тебе-то, быть может, и хватит, чтобы взять, но мне, царю, этого мало, чтобы дать!

Перед битвой под Гавгамелами Александру Македонскому донесли, что его воины сговариваются не сносить захваченную в бою добычу к царскому шатру, но присвоить ее себе.

Царь неожиданно развеселился:

— Чудесное известие! Значит, мои воины как никогда уверены в победе!

Невдалеке от Аорнских скал в Индии Александру Македонскому доложили:

— Царь! Место впереди непроходимое!

И еще добавили:

— А защищает его трусливый военачальник!

— Тогда оно проходимое! — не осталось у Александра никаких сомнений.

Александр Македонский решился было штурмовать город Лампсак. Как только к укреплениям с шумом придвинулось царское войско, навстречу вышел ритор Анаксимен.

Царь, опасаясь, что мудрец способен уговорить его пощадить непокорный город, предупредил наперед:

— Помни! Я никогда не соглашусь на то, о чем ты меня попросишь!

Анаксимен низко склонил поседевшую голову:

— Верю, государь! Ты никогда не переменишь своего твердого слова. Так и быть. Прошу тебя, государь, разрушь до основания этот город Лампсак!

И лишь тогда македонский царь спохватился: таки попал в ловушку!

Но делать уже было нечего.

Город Лампсак остался цел.

Александр Македонский, воюя в Индии, был ранен вражескою стрелою при штурме одной крепости. Кровотечение и боль заставили его спешиться.

— Что ж, — улыбнулся царь посеревшими губами. — Все вокруг считают меня сыном всемогущего Зевса, но вот эта рана вопит, что и я — человек!

Александр Македонский допрашивал захваченного в плен морского пирата.

— Почему ты разбойничаешь? — спросил царь.

Пират отвечал:

— Я делаю это для собственной пользы, великий царь, как и ты все делаешь — для своей. Только в моем распоряжении одна триера, а у тебя их — целый флот. Потому ты считаешься государем, а я — разбойником.

Мать персидского царя Дария как-то по ошибке приняла Гефестиона, друга Александра Македонского, за самого царя. При личной встрече с Александром она попыталась извиниться, но Александр остановил ее:

— Не надо извиняться! Это тоже Александр, но только второй!

К Александру Македонскому однажды привели пленного индийца, о котором все говорили, что он попадает стрелою в весьма маленькое кольцо на чересчур уж большом расстоянии.

Царь пожелал посмотреть на такое удивительное умение, но пленник стрелять отказался.

Разгневанный царь повелел:

— Казнить!

Когда пленника вели на казнь, воины Александра сумели его разговорить.

— Да я давно не стрелял из лука, — признался тот. — Потому полагаю, что уж лучше мне умереть на виселице, нежели опозориться перед царем!

Александр Македонский закрывал одно ухо рукою, слушая различные доносы.

Как-то его спросили:

— Почему так поступаешь, государь?

— Берегу второе ухо для того, чтобы выслушивать обвиняемых! — ответил он.

Александру Македонскому был дан оракул: «Выйдя из города, ты должен будешь принести в жертву богам первого встречного!»

Первым встречным оказался бедный крестьянин, верхом на тощем осле. Когда бедолагу схватили, он успел закричать, завидев в руках у воинов острые ножи:

— За что?

Воины попытались как-то втолковать ему, по какой причине он примет смерть.

Тогда крестьянин вырвался из цепких воинских рук и бросился в ноги царю:

— Ну и неправильно! Ну и неправильно! Морду моего осла ты встретил прежде, чем меня!

Александр согласился с таким выводом.

В жертву богам принесли осла.

Кто-то из граждан города Амбракии очень сильно ругал и позорил эпирского царя Пирра. Общественное мнение склонялось к тому, что виновного следует отправить в изгнание.

Сам же царь постановил:

— Пусть уж лучше он остается здесь и бранит меня перед немногими людьми, чем, странствуя, позорит меня перед всем миром.

Вскоре в чем-то подобном были заподозрены уже многие амбракийские юноши. Когда их схватили и они были спрошены царем, правда ли все это, один из них отвечал:

— Да, царь! Мы бы еще и не такого наговорили, будь у нас достаточно вина!

Пирр приказал их всех отпустить.

Сыновья не раз спрашивали Пирра, кому же он оставит после смерти свое царство.

Пирр объяснил:

— Тому, у кого будет самый острый меч!

Когда Пирр вознамерился идти походом на Италию, то Киней, родом фессалиец, ученик оратора Демосфена, обратился к Пирру с вопросом:

— Что даст нам победа над римлянами?

— Овладеем всей Италией! — отвечал Пирр. — Она очень богата и очень обширна.

— А что будем делать, овладев Италией? — напирал настырный Киней.

— Пойдем походом на Сицилию! — не было сомнений на этот счет у Пирра.

— И тогда закончим войну? — надеялся Киней.

— Что ты! — загорелись глаза у Пирра. — Пойдем на Карфаген, в Африку!

— А когда покорим далекий Карфаген? — не унимался дотошный Киней.

— О, тогда у нас будет постоянный досуг, будут ежедневные пиры, бесконечные приятные беседы! — мечтательно вздохнул Пирр.

Киней пожал плечами:

— А что мешает нам сейчас ежедневно пировать и беседовать с друзьями?

Для мирных переговоров с царем Пирром римляне отправили посольство, в составе которого был Гай Фабриций — бедный, но честный, доблестный и воинственный человек, чье слово для римлян всегда имело решающее значение.

В разговоре наедине Пирр сначала попробовал убедить Фабриция принять в подарок золото — тот отказался.

На следующий день Пирр решил поразить послов видом своих боевых слонов. Самого крупного слона он приказал поставить позади римлян, за занавесом. Занавес неожиданно раскрылся; слон вытянул хобот и по-боевому протрубил как раз над головою Фабриция. Тот же спокойно улыбнулся Пирру:

— Это чудовище, признаюсь, смутило меня сегодня не более, нежели вчера — золото!

После длительных бесед царь Пирр предложил Фабрицию вообще перейти к нему на службу, естественно, после заключения мирного договора.

Фабриций отвечал:

— Нет, царь! К тебе на службу я не перейду. К тому же тебе от этого был бы только вред. Узнав мой нрав, твои люди захотят видеть царем меня!

Некоторое время спустя Фабриций стал во главе всего римского войска. К нему явился посланец от личного царского врача с предложением отравить своего господина — царя Пирра. Рим, дескать, избавится от опаснейшего врага.

Фабриций отверг гнусное предложение. Наоборот — он известил царя Пирра о зреющем предательстве. Фабриций не желал нечестной победы.

Перед Антигоном, тогда еще просто удачливым полководцем Александра Македонского, играл кифарист.

Антигон, считая себя искусным музыкантом, постоянно его одергивал:

— Подтяни струну! Разверни плечо…

Кифарист наконец не выдержал:

— Господин! Да не будет тебе никогда в твоей жизни так плохо, чтобы ты превзошел меня в этом искусстве!

Ставший после смерти Александра Македонского царем, Антигон с особым тщанием и жестокостью собирал со своих подданных бесчисленные налоги.

Ему заметили:

— Александр, однако, был не таким!

— Сравнили! — хмыкнул Антигон. — Александр пожинал урожай со всей Азии, а я только колоски подбираю после той жатвы!

Антигон как-то увидел воинов, которые играли в мяч, не снимая с себя тяжелых доспехов.

— Вот молодцы! — восхитился царь. — Позовите-ка ко мне их начальников!

Ему тут же доложили:

— А начальники их пьют вино!

Антигон вспыхнул:

— Ах так! Назначить этих воинов начальниками, а начальников их превратить в простых воинов!

Киник Фрасилл попросил у Антигона драхму.

Царь отмахнулся:

— А! Не к лицу царю так мало подавать!

— Так дай мне целый талант! — взыграли в кинике большие надежды.

— Тоже не пойдет! — отрезал царь. — Не к лицу нищему кинику брать такие большие деньги!

Дионисий Старший, тиран сиракузский, узнав, что сын его совершил весьма нехороший поступок, принялся укорять юношу:

— Разве я, твой отец, мог бы сделать когда-нибудь нечто подобное?

Юноша возразил:

— Но твой отец не был тираном!

Дионисий, согласившись, добавил:

— Это, конечно, так. Но если ты и впредь будешь поступать подобным образом, то у тебя никогда не будет тирана-сына!

Могущество и богатство Дионисия Старшего поражало воображение его современников, как подданных, так и чужеземцев. Особенно не давало оно покоя одному зажиточному сиракузскому горожанину, по имени Дамокл.

— Вот это жизнь так жизнь! — повторял Дамокл кстати и некстати. — Вот это счастье! Дионисий никого не боится и ни в чем не нуждается!

Узнав об этих словах своего подданного, Дионисий призвал его к себе и очень просто спросил:

— А не хотелось бы тебе хоть один день побыть в моей шкуре?

Дамокл ушам своим не поверил:

— Да… Охотно!

Дионисий не шутил. Дамокла тут же провели в роскошное дворцовое помещение, усадили на золотое кресло, покрытое чудными коврами. Перед ним стояли удивительной работы столы и столики, на которых теснились невероятные яства и напитки. Вышколенные слуги ловили малейший жест Дамокла, стараясь угадать его желания, поднести ему вожделенный кубок или придвинуть блюдо.

Дамокл действительно почувствовал себя на седьмом небе.

— Вот она, настоящая жизнь!

Но тут же что-то заставило его поднять глаза к потолку. И враз все померкло: над его головой, удерживаемый тонким конским волосом, покачивался острый тяжелый меч, готовый, кажется, в любое мгновение обрушиться вниз.

— Вот она, жизнь тирана! — раздался откуда-то из темного угла голос Дионисия. — Теперь ты все понял?

Дионисий от страха не мог ничего промолвить.

К Дионисий Старшему явился как-то незнакомый человек и при всех заявил:

— Я сообщу тебе наедине такое средство, при помощи которого ты раскроешь любой заговор!

Тиран, более всего на свете опасаясь заговоров, охотно согласился выслушать. Когда же они остались вдвоем, пришелец сказал, подмигивая сощуренным глазом:

— Дай мне талант, а люди подумают, что я действительно открыл тебе такое удивительное средство!

Дионисия привела в восторг хитрость пришельца, и он тут же приказал казначею выдать требуемые деньги.

Дионисия Старшего укоряли за то, что он чересчур богато и незаслуженно одаряет одного человека, которого ненавидит весь сицилийский народ.

— Да я хочу, — отвечал Дионисий, — чтобы в моем государстве хоть кого-нибудь ненавидели сильнее, нежели меня!

Дионисий Старший великодушно согласился отпустить временно на волю одного осужденного узника, если вместо него сядет в темницу его закадычный приятель. Когда же узник, завершив на воле все свои неотложные дела, возвратился в условленный срок, чтобы высвободить поручившегося приятеля, — тиран до того расчувствовался, что в слезах произнес:

— Оба уходите теперь на волю! И было бы хорошо, если бы в число своих друзей вы приняли и меня!

Дионисий Старший посулил какому-то музыканту большую награду. Время шло, однако денег владыка Сиракуз ему не давал.

Музыкант, в конце концов, пришел объясниться.

— Ты о чем? — удивился тиран. — Ты прожужжал мне уши своей великолепной музыкой, а я повеселил тебя своими щедрыми обещаниями. Вот мы и квиты!

Дионисий Старший, посетив Эпидавр, приказал оторвать золотую бороду у статуи бога врачевания Асклепия.

— Вы только посмотрите, эллины, на статую его отца Аполлона! Ведь у того на подбородке нет ни одного волоска!

Дионисий Старший обожал писать стихи. Слушателем и ценителем их был избран поэт Филоксен. Прочитав заготовленное, тиран спросил:

— Ну, как?

— Плохо! — безнадежно махнул рукою Филоксен.

Поэт тут же был отправлен в каменоломню, на рабский труд — тесать камни.

Через какое-то время у тирана снова накопилось изрядное количество стихов — и без Филоксена обойтись он не мог. Измученный непосильным трудом, поэт, едва дослушав декламацию Дионисия, обреченно сказал:

— Отправляй меня скорее назад в каменоломню!

Римский император Антонин, удостоверившись, до каких пределов опустела государственная казна, крепко призадумался, как же ее пополнить. С таким вопросом он послал слугу к знаменитому иудейскому мудрецу Раби Иегуде Ханаси.

Мудрец спокойно выслушал посланца и кивком головы пригласил его в свой огород. Там старик начал вырывать из земли зрелые растения, более всего свеклу и морковь, и сажать на освободившееся место молодые побеги.

Время шло. Терпение посланца, наконец, лопнуло:

— Раби! Император ждет… Передашь совет устно или напишешь письмо?

— Не надо никакого письма, — отвечал Иегуда. — Возвращайся во дворец!

Крайне озадаченный посланец вскоре предстал перед грозным императором.

А тот:

— Есть письмо?

— Нет, государь.

— Но мудрейший иудей что-то посоветовал?

— Ничего. В этом, мол, нет необходимости.

— Как?

— Думаю, он просто зазнался. Целый час вырывал зрелые овощные растения и сажал на их место молодые.

Суровое лицо императора расплылось в улыбке.

— Тогда неси ему подарки и поблагодари от моего имени за мудрый совет!

Обличая соотечественников в роскоши и в мотовстве, Катон Старший негодовал:

— Трудно говорить с желудком, у которого нет ушей!

Он же о римском войске:

— Терпеть не могу воинов, которые в походе дают волю рукам, а в сражении — ногам, у которых ночной храп громче, нежели боевой крик!

Когда речь заходила о памятниках выдающимся римлянам, Катон Старший многозначительно замечал:

— По мне, так уж лучше будет, когда потомки станут спрашивать: «Отчего это у нас нет памятника Катону?», нежели: «За что это Катону поставили памятник?»

Римские сенаторы долго и ожесточенно обсуждали вопрос, как же им помочь возвратиться назад в отечество изгнанникам-эллинам. Учитывая, что изгнали их из родных краев очень давно, что изгнанники уже успели состариться, Катон Старший поднялся во весь свой огромный рост и сказал:

— Отцы-сенаторы! Разве нам нечего делать, кроме как ломать головы над тем, кому хоронить дряхлых эллинских стариков: нашим ли могильщикам здесь, в Италии, либо же эллинским могильщикам там, в Элладе?

Римляне долго и упорно воевали с Карфагеном.

Богатый римский юноша из всаднического сословия устроил как-то в военном лагере пышный пир. К столу подали роскошный медовый пирог в виде огромного укрепленного города. Там вздымались высокие башни и без конца тянулись крепостные стены.

— Это Карфаген! — торжественно объяснил хозяин. — Ну-ка, навалимся и уничтожим его!

Так и свершилось.

Все были страшно довольны.

Но тут поднялся присутствовавший там Сципион Младший, которому было поручено командование всей римской армией — пока она не захватит и не сотрет с лица земли настоящий Карфаген.

— Я лишаю тебя всаднического звания! — объявил Сципион хозяину.

Тот взмолился:

— Да за что?

— А за то, — отвечал Сципион, — что ты взял Карфаген раньше, чем сделаю это я!

(Надо отметить, что этот Сципион действительно взял настоящий Карфаген и получил впоследствии прозвание Африканский.)

Аппий Клавдий, очень известный римлянин, соперничая со Сципионом Младшим за звание цензора, похвалялся, что знает по имени каждого римского гражданина, чего не скажешь о Сципионе.

Сципион парировал:

— Ты прав, Клавдий! Но я-то старался не о том, чтобы всех знать, но о том, чтобы меня все знали!

Врачи хотели исцелить римского полководца Мария, страдавшего болезнью ног. Пока они возились с его левою ногою, орудуя при том ножами, он вытерпел страшную боль, не проронив ни слова. Но когда они хотели взяться за правую ногу, он отрицательно покачал головою:

— Нет! Исцеление не стоит такой боли!

Однажды Марий, по своему усмотрению, предоставил права римских граждан италийским союзникам, воевавшим вместе с Римом. Когда полководца впоследствии обвиняли в нарушении законов, он отвечал:

— Грохот войны заглушал тогда голос законов!

Во время той же войны вождь италийских союзников по имени Силон вызвал Мария на поединок:

— Если ты полководец, то выйди и сразись со мною!

Марий ответил:

— Если ты полководец, то заставь меня выйти и сразиться с тобою!

Когда этот римский полководец готовился взять штурмом Афины, то к нему явились эллинские мудрецы и стали рассказывать, какие славные эллины жили и живут в этом городе, какие там существуют школы и тому подобное.

Сулла, едва выслушав их, сверкнул голубыми глазами:

— Убирайтесь прочь! Я ведь не учиться сюда приехал, но римляне приказали мне взять этот город!

Сулла, взяв штурмом Афины, безо всякого стыда начал грабить эллинские храмы, чтобы уплатить награбленным золотом и драгоценностями жалованье своим легионерам.

Когда грабежи докатились, наконец, до священных Дельф, то в тамошнем храме Аполлона воины, «реквизировавшие» драгоценности, вдруг услышали странные звуки, будто бы заиграли хранящиеся там музыкальные инструменты, посвященные богу.

Начальник воинов Кафис прекратил изъятие драгоценностей и отправил по этому поводу донесение Сулле. «Не значит ли все это, что мы разгневали Аполлона?» — такими словами завершалось послание.

Сулла, прочитав в Риме присланное Кафисом, только весело рассмеялся.

— Напиши, — сказал он писцу, — что когда Аполлон играет — это означает, что он очень доволен!

Однажды войско Суллы стояло перед неприступной крепостью. Понимая бессмысленность штурма, полководец приказал воинам рыть глубокие окопы.

На третий день непосильных земляных работ воины взмолились:

— Веди нас лучше на врага! Нет больше сил!

Сулла сначала гордо ответил:

— Я слышу крики не тех, кто хочет воевать, но тех, кто не хочет работать!

Однако крики только усилились, и Сулла сдался:

— Кто хочет воевать — за мною!

Неприступная крепость была тут же взята.

Понтийский царь Митридат, терпя поражения от Суллы, решился вступить с ним в переговоры, но при личной встрече долго молчал, пока молчание не было прервано Суллой:

— Просители говорят первыми! Молчать могут победители!

В юности Цезарь однажды попал в плен к пиратам. Злодеи потребовали от него весьма значительный выкуп. Он же расхохотался, поняв, что они не ведают, с кем имеют дело, и назначил за себя выкуп в два раза больший.

Находясь в плену, Цезарь, в свою очередь, требовал от пиратов тишины и молчания, когда ложился спать, и даже пригрозил повесить их за то, что они вяло восхищаются сочиненными им на судне стихами.

Надо сказать, все вышло именно так, как он и обещал.

Отпущенный после уплаты выкупа, Цезарь собрал необходимые воинские силы, захватил пиратов в плен и распял их.

Однажды молодой Цезарь, вместе с друзьями следуя в Галлию, проезжал какой-то небольшой альпийский городишко. Друзья, осматривая незнакомые места, засомневались:

— Неужели и здесь идет борьба за первенство?

Цезарь тоже внимательно присматривался к чужой жизни.

— Да, — сказал он наконец, — уж лучше здесь быть первым, чем вторым — в Риме!

Друзья часто видели Цезаря задумчивым. Однажды он даже пустил слезу без видимой причины.

Тогда друзья спросили:

— Почему ты так печален?

Он отвечал:

— Разве вам непонятно, ведь в моем возрасте Александр Македонский уже владел многими народами, а я… не совершил еще ничего примечательного!

Во время государственной смуты римский сенат не мог собраться на свои заседания. Пришло лишь несколько человек, в том числе и самый старый сенатор Консидий.

— Почему же остальные не идут? — спросил его Цезарь.

— Боятся злоумышленников, — отвечал старик Консидий.

— Так почему же ты не боишься? — удивился Цезарь.

— А я освобожден от страха моей старостью! — отвечал Консидий.

Однажды, в чужом городе, Цезарю и его свите подали спаржу, заправленную не обыкновенным оливковым маслом, а миррой.

Цезарь спокойно съел это весьма пикантное блюдо и даже пожурил своих спутников:

— Если вам это не нравится, то можете не есть. Но если кто-нибудь из вас станет порицать подобное невежество, тот сам окажется невеждой!

Когда Цезарь прибыл в Египет, то, сходя с корабля, он неожиданно споткнулся и упал. Зная, что на это обстоятельство обратят самое пристальное внимание египтяне, что они сочтут его знаменательной приметой, — Цезарь тотчас поцеловал землю и громко произнес:

— О, Африка! Как я к тебе летел!

Жена Цезаря, по имени Помпея, стала предметом увлечения молодого светского щеголя по имени Клодий. Чтобы встретиться с нею наедине, Клодий переоделся юной арфисткой и в таком наряде пробрался в дом Цезаря, когда там находились одни женщины, справлявшие свой праздник Доброй Богини. Затея Клодия не увенчалась успехом. Он был разоблачен и даже привлечен к суду за нарушение религиозных обычаев.

Цезарь вроде бы не имел никаких претензий ни к Клодию, ни к своей супруге, но после всего этого немедленно с нею развелся, заявив:

— Жена Цезаря должна быть вне подозрений!

Когда в Риме умер консул Фабий Максим, то до конца срока его власти оставался всего один день. Но Цезарь, в то время уже диктатор, назначил консулом на этот срок своего приятеля Каниния Ребилия. Римская знать бросилась поздравлять нового консула.

А Цицерон по этому поводу сострил:

— Поспешу и я, а то еще не застану его в этой должности!

Римский полководец Серторий, чтобы доказать своим испанским союзникам нецелесообразность их предыдущих разрозненных боевых действий, придумал нечто необычное: он созвал всенародную сходку и приказал вывести на площадь двух лошадей. Одна из них была старая, обессилевшая, облысевшая, а другая — статная и мощная, с густым и красивым хвостом. Дряхлую лошадь вывел человек могучего сложения, а сильную — хилый человечек, очень маленького роста. Прозвучал сигнал трубы, и оба эти человека тут же принялись вырывать волосы из лошадиных хвостов. У великана ничего из странной затеи не получалось. Действовал он как-то бестолково и бессистемно, а хилый его коллега, наоборот, — был напорист и удачлив. Великан, под смех толпы, вскоре и вовсе оставил свои потуги, а вот хилый быстро справился с задуманным.

Тогда-то слово взял полководец Серторий:

— Видите, други-союзники, насколько важно поступать во всем напористо и умело!

Римский полководец Гней Помпей, прозванный Великим, как-то серьезно заболел. К нему направились его военачальники. А дело было в походе. Навстречу им из палатки полководца выскочила очень смазливая молоденькая девушка и куда-то исчезла по своим делам.

— Как себя чувствуешь? Чем ты болеешь? — спросили полководца военачальники, войдя в палатку.

— Страшная лихорадка! — пожаловался Помпей. — Вот только-только что меня оставила!

— Ага! — в один голос сказали военачальники. — Так это она только что попалась нам навстречу!

Римский император Август назначил поэту Вергилию постоянное жалованье в виде… хлеба. Какое-то время спустя, оставшись с ним наедине, император спросил поэта:

— Ты вот обладаешь волшебным даром слова и предвидения. Ты все знаешь… А не можешь ли ты мне поведать, кем был мой покойный отец?

Вергилий отвечал без задержки:

— Наверняка хлебником!

Император удивился:

— Почему же?

— Потому, государь, — отвечал поэт, — что ты постоянно выплачиваешь мне жалованье хлебом!

После этого разговора Вергилий получал свое жалованье государственной монетой.

Император Август как-то заметил, что один молодой грек чересчур похож на него, — ну, как две капли воды. При первом удобном случае император поинтересовался:

— Твоя мать не бывала в Риме?

Молодой грек простодушно ответил:

— Нет, государь. Но мой отец бывал здесь очень часто!

Один старый римский воин был несправедливо в чем-то обвинен и никак не мог найти себе защиты. Но однажды ему повезло. Он попался на глаза императору Августу. Тот его вспомнил. Естественно, воин тотчас поведал о своих бедах. Император тут же велел одному из придворных:

— Пособи ему в его деле!

Но старого воина такие слова императора нисколько не удовлетворили:

— О нет! Император! Когда мы сражались при Акциуме против Антония, и когда надо было защитить тебя от видимой смерти, — разве я поручил тебя своему приятелю, а не собственной грудью закрыл тебя?

Император Август приказал немедленно удалить из войска одного молодого грека, замеченного в каких-то там неблаговидных поступках.

— Да что же я скажу дома, государь? — бросился юноша к ногам императора.

— Скажи, что я тебе не понравился! — отвечал Август.

Умирая, император Август завещал достаточно много денег каждому римскому гражданину. Его наследник Тиберий, однако, ничуть не торопился с выплатой завещанного.

Тогда какой-то находчивый человек решил напомнить об этом новому монарху.

Хоронили вельможу. Находчивый этот человек пробрался к помосту с гробом и стал что-то нашептывать на ухо лежавшему там покойнику.

Нарушителя приличий тут же схватили.

— Что ты там делал? — посыпались вопросы. — Что шептал? Что все это значит?

— А я просил покойного, — отвечал схваченный, — рассказать на том свете императору Августу, что я до сих пор не получил завещанных им денег!

Конечно, о таком необычном происшествии тотчас доложили императору Тиберию. Тот распорядился немедленно выплатить странному человеку все причитавшиеся ему по завещанию деньги, но при этом добавил:

— Как только он их возьмет и пересчитает — тотчас отрубить ему голову! Пускай доложит на том свете Августу, что получил все сполна!

Когда пергамский царь Аттал пригласил к себе философа Ликида, тот отказался явиться в царский дворец:

— Нет! На статуи лучше смотреть издали!

Когда лидийский царь Алиатт уже продолжительное время осаждал город Приену, надеясь, что союзником ему станет свирепый голод, то мудрец Биант раскормил двух мулов и выгнал их за городские стены — будто бы они сбежали по недосмотру людей.

Царь Алиатт, увидев лоснящиеся бока животных, огорченно вздохнул:

— Пожалуй, надо идти на мирные переговоры!

Узнав о том, Биант посоветовал соотечественникам насыщать везде на улицах и на площадях города огромные кучи песка и прикрыть их сверху тонким слоем зерна.

Когда в город явились для переговоров царские послы, они поразились запасами продовольствия в стенах осажденных, — и мир был заключен незамедлительно.

Когда египетский царь Птолемей III Евергет отправлялся в поход в далекую Сирию, его жена Береника принесла в дар богам свои роскошные волосы. Царица надеялась таким образом обеспечить мужу счастливое возвращение.

И это вроде бы помогло. Царь возвратился цел и невредим.

Счастливые супруги тотчас же отправились в храм, где находились волосы, но… Ужас! Волос там и след простыл. А ведь завладевший ими, и это знали все, мог лишить царицу самой жизни!

Гневу Птолемея не было пределов.

Однако все уладил мудрый астроном Конон, работавший в столице царства, в городе Александрии, когда-то основанной Александром Македонским. Конону как раз в то время удалось открыть новое созвездие[17].

— Это и есть перенесенные на небо волосы царицы Береники! — заявил астроном.

«Уголовное» дело было враз закрыто.

Птолемей III Евергет очень уж хотел овладеть знаниями по геометрии. С такою просьбою обратился он к ученому Эратосфену. Тот, естественно, пошел навстречу. Но уже первые занятия показали, что обучение это — процесс очень сложный и невероятно трудный.

— А нельзя ли как-нибудь покороче растолковать мне эту науку? — заискивающе спросил царь.

Ученый ответил:

— Отнюдь! В геометрии нет царских дорог!

Спартанский царь Евдамид, явившись в Афины, был отведен друзьями, любопытства ради, в Платонову Академию. Увидев там дряхлого философа Ксенократа, который о чем-то страстно говорил беззубым ртом своим многочисленным слушателям, спартанец спросил:

— Что это он здесь делает?

— Он весь в поисках добродетели! — отвечали царские спутники.

— И что он с нею будет делать, когда найдет? — пожал плечами царь Евдамид.

Знаменитый Перикл был инициатором закона, по которому сын афинянина от неафинянки не мог стать полноправным гражданином.

Случилось так, что все последствия этого нововведения Перикл ощутил в первую очередь на самом себе. Большого труда стоило ему умолить народное собрание признать гражданином его младшего сына, рожденного ему красавицей Аспазией, приехавшей из малоазийского города Милета.

Нечто похожее произошло и с другим реформатором — Клисфеном. Он ввел в Афинах остракизм, то есть дал народу возможность изгонять голосованием при помощи черепков любого человека, заподозренного в намерении сделаться тираном, — и сам стал первым афинским изгнанником.

Залевк, законодатель из города Локры, провел закон, наказывавший за прелюбодеяние лишением обоих глаз.

Каков же был ужас законодателя, когда под это наказание подпал его родной сын! Вконец потрясенный отец, во исполнение правосудия, отдал свой собственный глаз, лишь бы не видеть полностью незрячим любимого сына.

Персидские цари, путешествуя по огромным просторам своего государства, возили с собою липовую дощечку и ножик — чтобы не скучать в пути. Обстругивая дощечку, они чувствовали себя весьма занятыми людьми.

Некий тиран Триз, опасаясь государственных переворотов, запретил своим подданным разговаривать друг с другом.

Люди приспособились обмениваться мыслями при помощи различных знаков, кивков головы, ужимок и прочего.

Узнав о том, тиран запретил общаться и знаками.

Тогда жители начали собираться на городской площади и выражать свое негодование плачем и слезами.

Тиран уже приготовился лишить их глаз, но тут они взбунтовались, перебили его телохранителей и убили его самого.

Александр, тиран города Феры, отличался необыкновенной жестокостью.

Однако и с этим человеком как-то произошло нечто необычное.

Однажды трагический поэт Феодор очень проникновенно исполнял в тамошнем театре роль Меропы. Эту женщину, в недавнем прошлом царицу, убийца ее мужа и сыновей принуждал вступить с ним в новый брак. Присутствуя на представлении, тиран расплакался при всем народе и в слезах выбежал из театра.

Впоследствии он оправдывался:

— Это потому со мной произошло, что Феодор уж очень перестарался…

Один софист твердил:

— Главное в человеке — речь!

Спартанский царь Агис, сын Архидама, удивился:

— Выходит, когда ты молчишь, ты вообще ничего не стоишь?

Жестокому царю Котису одно заморское посольство преподнесло в подарок удивительные вазы с невероятно роскошными украшениями.

Царь был в восторге:

— Такого я никогда еще не видел!

Но, щедро одарив послов, Котис тут же вдребезги разбил все подаренные вазы. На вопрос, зачем он так поступил, Котис отвечал:

— А затем, чтобы потом не казнить жестокой смертью тех людей, которые могли бы разбить их нечаянно!

Жители острова Итака, родины всем известного хитроумного царя Одиссея, как-то пожаловались сиракузскому тирану Агафоклу:

— Твои люди, прибитые бурею к нашему острову, увели весь наш скот!

Агафокл в ответ напомнил:

— А ваш царь Одиссей когда-то у нас не только овец забрал, но и пастуху глаз выжег!

(Тиран имел в виду, конечно, историю с одноглазым циклопом Полифемом. Дело в том, что в древности остров Полифема отождествляли с Сицилией.)

Врач осмотрел спартанского царя Клеомброта и почесал себе затылок:

— Не нахожу у тебя ничего плохого!

Царь снисходительно улыбнулся:

— Это потому, что я у тебя никогда не лечился!

Какой-то спартанец постоянно и неумело шутил.

Спартанский царь Плейстонакт, сын легендарного Леонида, заметил ему:

— Ты ведь знаешь, кем становятся люди, которые все время занимаются борьбою?

— Конечно! Борцами.

— А не кажется ли тебе, — продолжал свои рассуждения царь Плейстонакт, — что если кто-нибудь постоянно шутит, то он обязательно станет шутом?

Сесострис, египетский царь, после удачного похода велел запрячь в огромную колесницу четырех пленных царей. Когда несчастные тащили ее во время триумфального военного шествия, то один из них начал чересчур часто оглядываться на быстро вращающееся колесо.

Царь Сесострис заметил это и спросил:

— Что ты там увидел?

— Да вот, победитель, — указал спрошенный кивком головы, — смотрю я на это колесо и удивляюсь, до чего же стремительно несется вверх его нижняя часть, а потом так же стремительно опускается она вниз!

Сесострис, поразмышляв, велел освободить этих четырех пленников.

У сына римского императора Марка Аврелия скончался его любимый учитель.

Мальчик горько плакал. Придворные начали мальчика утешать, твердя о ничтожности учительского звания.

Марк Аврелий сдержал их пыл:

— Дайте вы ему побыть человеком, прежде чем он станет императором!

Римский император Тиберий с большой неохотой смещал военачальников, наместников и пр.

Однажды его спросили, почему он так поступает.

— Охотно отвечу, — сказал Тиберий. — Все люди — что мухи. Да будет вам известно, что когда мухи насосутся чужой крови, то последующие их укусы уже не так чувствительны, как вначале.

Веспасиан, император римский, среди многочисленных государственных налогов, которыми он намеревался пополнить свою казну, ввел плату за посещение общественных уборных. Среди голосов, укорявших его за это нововведение, громче прочих раздавался голос его сына Тита. Тогда Веспасиан велел принести денег из кассы общественной уборной, перемешал их с другими монетами и спросил сына:

— Можешь ли ты отличить, где здесь деньги из уборной? То-то же! Деньги, сын мой, не пахнут!

Египетский бог, по имени Тот, изобрел письмо и явился с составленным им алфавитом к египетскому царю Тамусу с такими словами:

— Вот, царь, это сделает египтян более мудрыми и более памятливыми!

Царь, ознакомившись с алфавитом, изрек:

— Все как раз наоборот! В душах научившихся читать и писать отныне и навсегда поселится забывчивость, ибо все станут полагаться не на свою память, а на эти вот значки. И грамотные люди только для видимости будут казаться мудрыми, ибо мудрость их будет гнездиться не в их душах, а опять же только в этих вот значках.

Мемнон, знаменитый полководец персидского царя, однажды услышал, что его воин ругает Александра Македонского.

Мемнон ударил воина и сказал:

— Я плачу тебе деньги за то, чтобы ты воевал с македонцами, а не за то, чтобы ты бранил их!

Сиракузский тиран Гелон отличался человеколюбием и мягкостью нрава. Однако и на него нашлись заговорщики. Узнав о том, он созвал народное собрание и сам явился туда в полном вооружении. Произнеся взволнованную речь, в которой перечислил все свои благодеяния народу, тиран снял с себя доспехи, остался в одном коротеньком хитоне и сказал:

— Вот я весь в вашей власти!

Граждане постановили изгнать заговорщиков, а тирану воздвигнуть памятник. В бронзе он так и предстал перед народом — в одном коротеньком хитоне.