Арарат

Глава первая НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

ДВАДЦАТЬ третьего июня Асканаз уже оформил свои документы в Краснопольском военкомате. Ему предстояло выехать в Белую Церковь, куда за день до него уже выехал Денисов. Он снабдил Асканаза письмом, адресованным в штаб армии, и Асканаз получил назначение в дивизию Денисова.

Сменив свой гражданский паспорт на книжку военнослужащего, Асканаз из военкомата решил вернуться на дачу, чтобы попрощаться с семьей Денисовых.

Алла Мартыновна, которую жизнь приучила не терять присутствия духа в любых обстоятельствах, взялась за организацию районного кружка противовоздушной обороны. Оксана же находилась в состоянии растерянности: ее сильно тревожила судьба детей и раздражало то, что в этот переломный момент муж находился где-то далеко.

Окружив Асканаза, все старались сказать ему на прощание что-нибудь ласковое.

— Как я рада, что вы будете вместе с Андреем Федоровичем! — воскликнула Алла Мартыновна.

— Дядя, а как ты будешь убивать фашистов? — дергая Асканаза за рукав, приставала Аллочка. — У тебя нет ни винтовки, ни сабли…

Асканаз одной рукой схватил Аллочку, другой — Миколу и по очереди поцеловал обоих.

— Асканаз Аракелович, за эти несколько дней мы так сроднились с вами… — Голос Оксаны дрогнул, и, едва сдерживая слезы, она проговорила: — Мы вас провожаем, как родного!

— Благодарю вас, — сказал Асканаз. — Я тоже прощаюсь с вами, как с родными!

— Берегите себя…

— Мы верим, что вы покажете себя бесстрашным и достойным воином! — добавила Алла Мартыновна.

— Ну, скажешь ты тоже, Алла, — нахмурилась Оксана. — Как будто Асканаз Аракелович может быть иным! Смотрите же, непременно заезжайте, если случится быть поблизости…

— Обязательно!

Асканаз на прощание расцеловался со всеми.

…В первый день все произошло так, как и предполагал Асканаз. Он благополучно добрался до Белой Церкви, явился в штаб армии и получил назначение в дивизию Денисова. Со склада ему выдали обмундирование. Выйдя из здания, где помещался штаб, Асканаз отправился на почту и послал три открытки, две в Ереван, на имя Вртанеса и Ашхен, а третью на имя Аллы и Оксаны. В них он коротко сообщил о своих делах и обещал писать систематически.

До места расположения дивизии Денисова Асканазу предстояло ехать часов двенадцать.

Ведущее к железнодорожной станции шоссе было забито людьми. Многие старались чем-либо помочь едущим на передовые линии: один хотел нести чемодан, другой предлагал папиросы, молоденькие девушки с застенчивой улыбкой преподносили солдатам цветы.

Асканаз унесся мыслью к оставшимся в Ереване друзьям. Но вдруг его коснулась чья-то холодная рука, и незнакомый голос произнес:

— Разрешите вам помочь, товарищ старший политрук!

Перед Асканазом стоял пожилой мужчина и протягивал к чемодану руку. Какое-то неприятное чувство овладело Асканазом, но он вежливо ответил:

— Благодарю вас, мы уже почти добрались до станции. Да и, кроме того, я привык сам себя обслуживать.

— О, да, я понимаю. Но разве можно допустить, чтобы такой культурный человек, как вы, таскал тяжести?! Разрешите мне, прошу вас…

— Не настаивайте, я никогда не соглашусь причинить вам такое беспокойство.

— О, что вы говорите, какое беспокойство!.. Не знаю, как вас величать по имени-отчеству? Меня зовут Илья Карлович. Я сразу же догадался, что вы кавказец. Эх, люблю Кавказ! Чудесная страна: редкостные фрукты, пылкие люди…

— Особенно люди? — скупо улыбнулся Асканаз.

— Ну да, чудесные люди! Но вы так и не сказали, как вас звать, товарищ старший политрук?

— Ну, вот, мы и добрались до станции! — произнес Асканаз, не чувствуя необходимости называть свою фамилию слишком настойчивому незнакомцу.

Вокруг станционного здания собралась огромная толпа, но благодаря усилиям милиционеров и военных патрулей удалось водворить порядок, и людей посторонних на перрон не пропускали.

Заметив, что старший политрук, фамилию которого ему так и не удалось узнать, уже становится в очередь, чтобы пройти на перрон, Илья Карлович сделал последнюю попытку заставить своего спутника разговориться.

— Товарищ старший политрук, — просительным тоном сказал он, — мой единственный сынок накануне войны был призван в армию и находится где-то здесь поблизости. Может, вас не затруднит передать ему письмо? Сами понимаете, чувства отца…

Тоном, который мог показаться оскорбительным собеседнику, Асканаз сказал:

— Письмо можете послать по номеру полевой почты.

Илья Карлович ничем не обнаружил, что его задел ответ Асканаза. Нервно потерев лоб, он с довольным видом воскликнул:

— Очень признателен вам за совет, товарищ старший политрук! Желаю вам удачи.

Асканаз не мог заподозрить что-либо дурное в просьбе своего спутника: совершенно естественно было желание отца послать весточку сыну, призванному в армию. Но Асканаз все же почувствовал облегчение, когда Илья Карлович отстал от него.

Встретив на перроне знакомых командиров, Асканаз вместе с ними сел в вагон, С первой же минуты он почувствовал невольную симпатию к одному из своих попутчиков — капитану Борису Шеповалову, который также направлялся в дивизию Денисова.

Это был молодой человек с веснушчатым круглым лицом, густыми русыми волосами и крепкими руками. Прошло несколько часов, и Асканаз почувствовал, что Шеповалов относится к нему тоже с искренней симпатией. Это было уже предвестием дружбы. Они завоевали доверие друг друга, беседуя о самых простых и обыкновенных вещах.

В пять часов дня поезд довез их до места следования. Асканаз и Шеповалов вместе с несколькими другими военными пешком добрались до штаба дивизии, расположенного в землянках, наскоро вырытых у опушки леса.

Они явились к начальнику штаба дивизии — немолодому подполковнику, который сказал, принимая их документы:

— Как раз вовремя подоспели!

Асканаз получил назначение дивизионного агитатора, Шеповалов был направлен в один из полков командиром батальона.

Вскоре Асканаз был вызван на совещание. Разъяснив вкратце создавшееся положение, комиссар приказал политработникам немедленно отправиться в полки, чтобы подготовить дивизию к предстоящим боевым операциям.

Асканазу очень хотелось повидаться с Денисовым, прежде чем отправиться в свой полк. Он свернул было к землянке Денисова, но вскоре остановился, не пройдя и нескольких шагов: ведь он находился сейчас в иных взаимоотношениях с Денисовым, а все, что нужно было ему знать, ему разъяснили. Стоило ли беспокоить командира? Асканаз уже повернул обратно, когда из землянки вышел сам Денисов в сопровождении командира артиллерийского полка. Перед боем Денисов решил лично еще раз проверить готовность артиллеристов. Увидев Денисова, Асканаз тотчас же вытянулся и взял под козырек.

Денисов замедлил шаги и произнес:

— Ну как, все в порядке? Получил назначение?

— Точно так, товарищ командир! — отрапортовал Асканаз.

Опытный командир почувствовал, что его политрук что-то хочет ему сказать, и с улыбкой добавил:

— Вероятно, Аллочка надавала вам поручений, а вы обещали их в точности выполнить?..

Асканаз в первую минуту не понял, какую Аллочку, имеет в виду Денисов — жену или ее племянницу. У Денисова сейчас каждая секунда была на счету, и, вновь принимая официальный тон, он сказал:

— Ну, приступайте к делу!

— Есть, товарищ полковник! — ответил Асканаз и зашагал в расположение своего полка.

Глава вторая АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ ДЕНИСОВ

Дивизия Денисова принадлежала к числу тех частей Красной Армии, которым выпало на долю первыми принять на себя удар вооруженного до зубов врага.

В конце августа дивизия закрепилась на одном из участков Украинского фронта, вдоль западного берега Днепра.

В три часа ночи Денисов собрался на КП, решив по пути зайти в помещение санбата, где находились доставленные с передовой линии раненые.

Когда Денисов вошел в комнату в сопровождении адъютанта, он увидел бойца с прибинтованной к груди левой рукой, стоявшего возле кровати. Увидев командира дивизии, боец вытянулся и отрапортовал:

— Товарищ комдив, шестеро раненых ждут эвакуации в тыл. Докладывает красноармеец — снайпер Зотин.

— Так, ждут эвакуации шестеро. Но здесь я вижу семь бойцов.

— Точно так, я седьмой.

— А вы чего ждете?

— Жду вашего приказа остаться в санбате, пока заживет рана. Рана-то у меня легкая.

— А что говорит врач?

— Говорит, заживет через девять-десять дней.

— Ну, а сколько фашистов вывел из строя?

— Если последний раз не промахнулся, то девять. Как раз в эту минуту меня и ранили!

— А чем был ранен?

— Осколком мины… из миномета.

— Из миномета?.. — Денисов пощупал пальцы снайпера. — Нет, пальцы не повреждены. Ну как, метко стреляют гитлеровцы?

— Товарищ комдив, ловко орудуют минометами. Одна батарея целый день била на правом фланге, так и не смогли ее накрыть.

— А пробовали вывести ее из строя?

— Слыхал, что комбат просил из полка помощи артиллеристов. Да, видимо, не получил этой помощи.

Узнав, что один из бойцов ранен в голову, а другой в шею, Денисов снова обратился к снайперу:

— Вот видишь, плохо маскируются наши, а гитлеровцы свое дело знают.

— Наши бойцы — сами знаете — как разгорячатся, так и не помнят уже о правилах маскировки!

— А помнить о них необходимо, братец. Ну, поправляйся.

— Разрешите не ехать в тыл, товарищ комдив!

— Ага… — Денисов повернулся к адъютанту. — Передай, чтоб оставили в санбате под наблюдением врачей.

Выйдя из санбата, Денисов заметил на полутемной улице села большую толпу. Это были бежавшие от гитлеровцев жители захваченных врагом населенных пунктов. Они ждали отправки в глубокий тыл. Толпа состояла главным образом из стариков и женщин с детьми. На лицах этих суровых и мрачных стариков, этих хныкавших от усталости детей, этих озабоченных матерей, он словно читал: «Что же с нами будет дальше?!» Денисов подошел к старику, который, опираясь на палку, что-то наставительно говорил маленькому внуку.

— Откуда вы, папаша? — спросил Денисов.

Старик поднял голову и ничего не ответил.

Денисов повторил свой вопрос, и тот начал объяснять, из каких он мест, и, помолчав, со вздохом добавил:

— Каждому желательно вернуться в свой дом, со своего поля хлеб собирать, из своего колодца воду пить… А пока нужно бы осесть где-нибудь, работенку найти… Со многими я говорил, и у всех одно на языке: доехать бы поскорей, делом заняться.

— Вот доберетесь до места — и работа найдется.

— То же и я говорю… Сказали бы вы, товарищ командир, чтобы люди, которые нашей эвакуацией ведают, поскорее нас до места довезли…

Повернувшись, Денисов заметил сидевшую рядом с ним женщину. Двое малышей дремали, склонившись на большой узел. Женщина тихо плакала, не вытирая слез.

— Почему вы плачете? — спросил Денисов.

Женщина подняла глаза на Денисова, как бы без слов говоря: «А разве не ясно, почему я плачу?»

Денисову хотелось поговорить со многими, расспросить и утешить их, но не было времени. Он снова окинул взглядом толпу: это была маленькая часть родного народа, уже познавшая всю горечь вражеского нашествия. Эти люди не говорили, чего они требуют от Денисова, но именно это заставляло его с особенной силой почувствовать свой долг защитника родины.

Денисов проехал больше двух километров, направляясь к передовым позициям, затем пешком поднялся на покрытую стогами сена маленькую высотку. Здесь-то и был его КП.

Небо на востоке уже светлело, когда Денисов выслушал рапорты командира артполка и начальника связи. Дав им указания, он вызвал начальника штаба подполковника Гомылко. Этот подтянутый, щеголеватый военный лет тридцати всегда шагал, откинув голову назад, так что его маленький рост не сразу бросался в глаза. Доклад начштаба заставил задуматься Денисова: гитлеровцы бросили свежую мотомеханизированную дивизию против рубежа, занятого полками Денисова.

— Так… — произнес Денисов, мысленно окидывая взором расположение своих полков и огневых точек.

Учтя создавшееся положение, он дал новые указания командиру артполка.

…Уже свыше двух часов дивизия отражала непрерывно следующие друг за другом атаки противника. В ушах у Денисова гудело от залпов орудий и минометов, автоматов и винтовок. Всю местность, которую ему удавалось рассмотреть в полевой бинокль, то и дело заволакивало густыми облаками пыли и дыма, и ему приходилось догадываться о положении на линии огня лишь по тому, усиливалась или затихала стрельба со стороны наших или же вражеских позиций.

Августовское солнце палило еще довольно сильно, и его лучи, пробиваясь сквозь облака дыма и пыли, жгли потное лицо Денисова. «Неужели опять придется отступать?!» — мелькнуло у него в голове, когда ему доложили, что действовавший на левом фланге стрелковый полк оставил передовые позиции и, отступив на вторую линию обороны, продолжает оказывать сопротивление врагу. «Неужели… неужели отступать?!» — сверлило в его голове, хотя он и стремился к тому, чтобы никто по выражению его лица не мог догадаться, какие сомнения его терзали.

Он мысленно представлял себе путь отступления за прошедшие два месяца. Неужели он допустил какую-нибудь ошибку, которую можно было бы оценить, как нарушение воинского долга? Совесть воина не давала ему покоя: ведь его дивизия отступала и отступала, сдавая города, неся большие потери. Сейчас дивизия уже нуждалась в пополнении.

Денисов старался отогнать тревожные мысли, которые могли помешать ему руководить боем. Он вытер запыленный, потный лоб. Положение 1001-го полка становилось все более и более тяжелым. Артиллерийский огонь врага почти накрывал его позиции. Заметив приближающегося с картой Гомылко, Денисов опустил бинокль.

— Разрешите обратиться, товарищ комдив? — произнес Гомылко осипшим голосом.

Комдив чувствовал, что его начштаба не скажет ему ничего утешительного.

— Докладывайте, — коротко сказал Денисов.

— Наша левая соседка… двести семнадцатая, сдала Демидовку… — проговорил Гомылко и красным карандашом показал на карте направление, в котором отошла соседняя дивизия.

Денисов махнул рукой, но за этим не последовало обычных в подобном случае слов: «Черт бы их побрал!..» Он лишь потер рукой лоб и вполголоса спросил:

— Еще что скажете хорошенького?

— Противник пытается зайти к нам в тыл, вклинившись в участок тысяча первого полка…

— Ну, и что ж вы предлагаете? — спокойно спросил Денисов, быстро прикидывая в уме возможное решение.

— Разрешите отозвать из центра батальон и послать наперерез…

— Ну что вы?! — резко остановил его Денисов.

Карандаш Гомылко замер на карте.

— Не вижу другого выхода, товарищ комдив.

— Пошлите батальон из резерва. Нельзя ослаблять центр.

Гомылко знал, что Денисов крайне неохотно пускал в ход резервные части. Батальон, о котором говорил Денисов, был оставлен в резерве на самый крайний случай. Карандаш выпал из рук Гомылко.

— Но ведь в резерве… — пробормотал он.

— Ну, да это неоспоримая истина, — поняв его мысль, кивнул головой Денисов. — Час тому назад это было истиной, но в военной жизни истины изменчивы. Выполняйте приказ!

Гомылко взял под козырек и направился к телефону передать приказ комдива.

Авиация противника начала бомбить тылы дивизии. Денисов взял бинокль и довольно долго рассматривал поле боя. Что-то похожее на улыбку мелькнуло на его лице. Действующему на правом фланге 625-му полку, отразившему все атаки противника, удалось продвинуться вперед. Эта удача в какой-то степени утешила комдива. Он приказал соединить себя с командиром полка, который коротко доложил, что первый батальон под командованием капитана Шеповалова вытеснил противника с передовых позиций, а командир второй роты Белобородов погиб.

— Кто его заменяет?

— Командование роты взял на себя комвзвода Карпов. В первом батальоне…

Сильный взрыв заглушил слова комполка. Денисов отвел трубку, потряс ею в воздухе и снова приложился к ней.

— Ну, что у вас там в первом батальоне?..

— Тяжело ранен комиссар Хромов, некем его заменить.

— Пошлите пока парторга.

— Для закрепления успеха прошу усилить батальоном.

— Держитесь своими силами. Получите огневую поддержку от дивизии.

Денисов отошел от телефона. Итак, Хромов… очень уж был горяч, вероятно, сам возглавил атаку. Закрепить успех… А когда прибудет пополнение? Денисов снова потер лоб. Связавшись со штабом армии, он попросил прислать бомбардировочную авиацию.

Он не заметил, как настал полдень: перед глазами стояла сплошная завеса пыли и дыма. Подошел с докладом начальник разведки: захваченный в плен вражеский офицер на допросе сообщил, что противнику подбросили свежий полк.

Денисов задумался над перегруппировкой своих сил. Послышались непрерывно следовавшие друг за другом взрывы.

— Быстро разузнайте, что там происходит! — приказал он адъютанту.

Выяснилось, что самолеты противника перебили расчет двух гаубиц. Денисов глубоко перевел дыхание, словно ему не хватало воздуха. В ушах звенело от залпов зениток и постепенно замиравшего рокота самолетов.

Положение дивизии постепенно ухудшалось. 625-й полк, действовавший в этот день наиболее удачно, также попал в тяжелое положение: противник сосредоточил большую часть своих сил против этого полка, и ему грозило окружение.

Наступившая ночь не принесла успокоения Денисову. Вернувшись в штаб, он задумался: положение дивизии было тяжелое; придется снова просить о пополнении, о том, чтобы ему подбросили танков, помогли авиацией…

Ординарец принес алюминиевую тарелку с гречневой кашей и двумя кусочками консервированного мяса. Денисов за целый день не прикоснулся к еде. Взяв ломоть украинского пшеничного хлеба, он положил сверху кусочек мяса. Но есть ему не хотелось, сказывалось сильное нервное напряжение. С ломтем в руке он подошел к стене, окинул взглядом карту и начал мысленно набрасывать план будущих операций. В комнате было душно. Он расстегнул воротник кителя и, почувствовав облегчение, принялся за свой ломоть хлеба с мясом.

Утолив голод, он стал просматривать бумаги. Взгляд его упал на несколько конвертов. Денисов перебрал конверты. Два из них были надписаны рукой Аллы. Бессовестно, что он до сих пор не прочитал их! Он быстро просмотрел оба письма жены. Прочел до конца, и у него вырвалось долгое «н-да-а…» Он поднял сжатый кулак и медленно опустил на стол, мысленно повторяя строки ее письма. «…Мы не так себе представляли… до каких же пор будем отступать?.. Я готова ко всякой неожиданности. Если так будет продолжаться, может быть, долгое время не увидимся… Мне дали поручение, я остаюсь здесь…» Здесь?! «Не ищи меня в тылу…»

Денисов прищурил глаза, посмотрел на потолок. Да, а какими словами закончила Алла свое письмо?! Как это у нее написано? Да, «Не ищи меня на путях отхода, ищи на пути наступления…» Ах, Алла моя, Алла, я думал, что ты вышла из строя, а ты вот как, гражданскую войну, оказывается, вспомнила!..

В дверь негромко постучали. Денисов пришел в себя и нетерпеливо бросил: «Войдите!»

В комнату вошел запыхавшийся Гомылко. Чувствуя на себе вопросительный взгляд комдива, он хотел что-то сказать, но Денисов протянул руку к стулу, предлагая ему сесть.

— Пошлите меня в полк, — начал было Гомылко, наклоняясь к Денисову.

— Об этом после, — прервал его Денисов. — Удалось ли получить оперативные сводки?

— Точно так, удалось, — отозвался Гомылко.

Он доложил Денисову более точные данные о потерях, о новом расположении частей, о боезапасах, передал сводки.

Денисов сделал несколько пометок на листке и, заметив, что Гомылко что-то еще хочет сказать, поторопил его:

— Ну, договаривайте.

— Из шестьсот двадцать пятого сообщают, что комиссар первого батальона Хромов умер.

Денисов вздрогнул. Помолчав, он спросил:

— А как там с Синявским? Снова просит подкреплений? (Синявский был командиром шестьсот двадцать пятого полка.)

— Просить-то просит, но с ним самим худо: поврежден левый глаз. Я узнал об этом от полкового комиссара. Сам он ни словом не обмолвился. Следовало бы хоть на время сменить его…

Денисов, пробегая глазами сводки, пробормотал:

— Кутузов воевал с одним глазом…

— Да, но…

— При чем здесь «но», товарищ начштаба? Надо предложить Синявскому вылечить глаз.

— Прошу вас послать меня в полк заменить его! — решительно встал со стула Гомылко.

— Опять вы о том же?! — нахмурился Денисов, но, видя напряженное лицо Гомылко, добавил уже мягче: — Ладно, посмотрю, решу.

Узнав, что дивизионный комиссар еще не вернулся из штаба армии, куда был вызван утром, Денисов задумался на минуту, затем повернулся к Гомылко:

— Распорядись, чтоб в три ноль ноль ко мне явился агитатор Араратян.

Глава третья НАШИ ЛЮДИ

В полночь перестрелка немного утихла. Асканаз собирался пойти в батальон Шеповалова, чтобы провести беседу с бойцами, о событиях за истекшие два месяца. Два месяца… Никакой период жизни Асканаза не мог идти в сравнение с этими двумя месяцами!.

…Асканаз вспомнил тот день, когда он получил свое первое боевое крещение. В окопах переднего края он вел беседу с бойцами, когда началась сильная перестрелка.

— Товарищ старший политрук, — обратился к нему командир батальона, — вот по этому траншейному ходу вы можете добраться прямо до штаба полка.

— А куда ведет другой траншейный ход? — спросил он.

— А этот ход ведет ко взводу Каратова. Там сегодня ожидается жаркое дело.

Асканаз молча направился в траншею.

— Куда, куда это вы, товарищ агитатор? — встревожился комбат.

— К Каратову, — ответил Асканаз.

— Уж пошли бы лучше в резервную роту, — грохот такой, ничего не услышат.

Комбат не разобрал, что ему сказал в ответ Асканаз.

После артиллерийской подготовки противник пошел в атаку. Затрещали автоматы и пулеметы. Земля сотрясалась от взрывов. Чередовались атаки и контратаки.

Бой утих лишь к вечеру. Хотя с обеих сторон были потери, но противники остались на своих позициях.

Комбат вызвал к себе комвзвода Каратова.

— Молодец! Надо только сохранять хладнокровие. Не так уж трудно отбросить противника!

— Вовремя выручил и старший политрук. Когда на левом фланге пулеметчик Комаров вышел из строя, он тут же заменил его и помог отбить атаку противника.

— Какой старший политрук?

— Ну, старший политрук! Он так и сказал: «Каждый военный должен уметь воевать, как рядовой боец».

— Так вот оно что… — протянул комбат.

И когда чуть попозже Асканаз, с усталым, запыленным лицом, зашел к нему в блиндаж, он сказал ему:

— Ну, спасибо тебе за помощь, товарищ старший политрук!

Асканаз крепко пожал протянутую ему руку, думая про себя: «А я вот не благодарен сам себе: ведь противник все-таки не был отброшен назад… Вот если бы мы оттеснили его назад и опрокинули в реку, — другое дело! Но все же день не пропал у меня даром».

За эти два месяца обмундирование Асканаза успело вылинять и обтрепаться, лицо обветрилось. Он крепко подружился с сержантом-автоматчиком Браварником, смышленым и расторопным парнем.

Левая рука у Асканаза была забинтована, и каждый раз, глядя на нее, Асканаз чувствовал себя неловко. Желая прочистить и смазать свой револьвер, он разобрал его и во время сборки пружиной поранил себе руку. Асканаз не придал этому значения, но на следующий день ранка загноилась, и санитарный инструктор заставила его пойти на перевязку.

— Трудно привыкаете к боевой обстановке, да? Вот поэтому-то и отступаем, — насмешливо сказала девушка, перевязывавшая ему руку.

— Да я уже давно… — замялся Асканаз.

— Где там давно! Вон руки у вас какие нежные, — махнула рукой девушка и прибавила: — Да вы не очень горюйте, я вам в два счета залечу. Не только револьвер будете как следует держать, но и танком управлять!

— Ну, вот и спасибо! — улыбнулся Асканаз, жалея о том, что у него не нашлось подходящего острого словца в ответ на шутку девушки.

Вспомнив разговор с санитаркой, Асканаз поморщился: «Какая нелепость… Все время говорю о дисциплине, о сноровке в обращении с оружием, а сам… А ведь как я был уверен в себе! Вот что значит, быть не кадровым военным…»

Орудийный залп заставил его на минуту остановиться. Молча шагавший с ним Браварник тоном бывалого человека заявил:

— Не обращайте внимания, товарищ старший политрук, это попросту ночные шалости.

Асканазу почудилось, что Браварник решил, что он испугался снаряда противника. Асканаз стиснул зубы и коротко приказал:

— Пойди вперед и отыщи КП батальона.

На КП выяснилось, что Шеповалов ушел в первую роту. Не желая терять времени, Асканаз попросил провести его к командиру ближайшей роты и вместе с ним спустился в окопы, чтобы побеседовать с бойцами.

Некоторые из бойцов дремали, привалившись к стенам окопа, другие приводили в порядок и смазывали винтовки и пулеметы.

— Ну, Коля, ты плохой математик! Погоди, посмотрим, что нам скажет товарищ старший политрук, — громко сказал один из бойцов, узнав о том, что к ним в окоп пришел агитатор.

— А ну, Григорий, объясни нам, почему ты недоволен Колиными расчетами? — с улыбкой спросил Асканаз.

Поленову очень пришлось по душе и то, что дивизионный агитатор знает его по имени, и то, что он сейчас получит ответ на интересующий его вопрос.

— Товарищ старший политрук, Коле Титову не терпится узнать, сколько мы гитлеровских дивизий разгромили…

— Ишь, чего захотел… Пусть лучше подсчитает, куда мы дойдем, если и впредь будем отступать… — буркнул боец Мазнин.

— А что ж, подсчет — дело неплохое, — с улыбкой отозвался Асканаз. — А ну, подсчитай-ка ты сам, сколько убудет фашистских солдат, если и Титов и каждый из вас будут уничтожать по одному фашисту в день?

— Затрудняюсь сказать, товарищ старший политрук. Но, сколько бы ни перебили, все же часть нужно оставить, чтобы было кого бить, когда будем выкидывать фашистов из нашей страны!

Асканаз знал, что Поленов пользуется славой балагура. Прислонившись спиной к стене окопа, он машинально сунул забинтованную руку в карман. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил повязку.

Он подробно рассказал о сводке двухмесячных военных операций и добавил в заключение:

— А сейчас мы на всем протяжении фронта от Ледовитого океана до Черного моря — то есть на протяжении трех тысяч километров, товарищи! — оказываем упорное сопротивление врагу. И если каждый командир и каждый боец будут честно выполнять свой долг, фашистам не выдержать!

— Три тысячи километров?!. — протянул Мазнин. — Этого и за год пешком не пройдешь…

— Вот так расстояньице, черт побери! — рассмеялся Коля Титов. — Деревьев не хватит эту линию фронта озеленить.

— Значит, получается так, товарищ старший политрук, — вновь заговорил Поленов, — что у нас на правом фланге Ледовитый океан? Пусть попробуют фашисты пробиться туда… Будет то же, что случилось с их предками на Чудском озере!

— Тут не так важно то, что на правом фланге у нас Ледовитый океан, — заметил Асканаз. — Важно то, что в тылу наш народ полон гнева и ненависти к наглым захватчикам!

Поднялась луна, заливая своим бледным светом окоп. Асканаз пристально вглядывался в обветренные и изможденные лица Поленова и Титова, выражавшие одновременно и то, что обычно называют решимостью воина, и то, что принято определять словами «человеческое страдание».

В голове Асканаза мелькнуло: «В страданиях закаляется воля». Левая рука у него заныла сильнее, и он невольно закусил губу. Ему стало досадно при мысли, что бойцы, вероятно, считают его тыловиком. Может быть, этот словоохотливый Поленов даже считает Асканаза болтуном, который раз в неделю является в окопы, чтобы пересказывать бойцам новости, подчас уже известные им…

Асканаз в сопровождении Браварника выбрался из окопов. Он собирался пойти в другой батальон, но на полковом КП ему сообщили, что его вызывают в штаб дивизии.

Прошагав с Браварником с полчаса, Асканаз остановился передохнуть. Ущербная луна то и дело скрывалась за плывущими по небу облаками. Чудилось, будто прикрытая черным покрывалом земля притаилась в ожидании рассвета…

— Товарищ Араратян!.. — осторожно окликнул его Браварник.

Асканазу пришелся по душе дружеский оклик сержанта; он словно впервые почувствовал, что нуждается в задушевном, простом слове, нуждается так же сильно, как и те, с которыми он работал в течение этих двух месяцев. Ему захотелось пожать руку Браварника, но тот наклонился, стараясь рассмотреть шест с дощечкой, укрепленный на небольшом холмике.

— Вот тут похоронили комиссара Хромова… — заговорил Браварник, поглаживая рукой дощечку. — Не смогли доставить его в санбат, фашисты не давали нам передышки. Тут-то и похоронили его. Эх, товарищ Араратян, комиссар у нас был мировой!

И не найдя слов для выражения боли о погибшем комиссаре, Браварник замолчал и заговорил совсем тихо, словно сам с собой:

— Рядом с могилой рос мак. Кто-то из нас нечаянно задел лопатой, сломал стебель, и так жалко стало… Мне хотелось посадить его на могилу… Не могу я привыкнуть к мысли о смерти!

— Да и зачем к ней привыкать, браток?

— Не сочтите меня за труса, товарищ Араратян. Лично я смерти не боюсь. Но вот такой пустяк, скажем, растоптанный цветок или там разоренное птичье гнездо, меня расстраивают…

— Тот, кто цены не знает малому, и на большое дело не способен. Я тебя понимаю, Браварник.

— Вот и хорошо! А то бывает и так: заговоришь в простоте душевной с человеком, который хотя бы на один чин выше тебя, и пропало дело! Стоит открыть рот, что вот, мол, жаль этого разрушенного дома или же сожженного села, сразу так и накинутся: «А-а, ты что, вредные настроения проповедуешь, в отчаяние впал, не хочешь больше воевать, да?!» Право слово, жалеешь иногда о том, что заговорил! Хорошо вы это сказали, честное слово, товарищ Араратян: «Тот, кто цены не знает малому, и на большое дело не способен». Мы уже у штаба, товарищ политрук, вы пароль не забыли?

…У Денисова только что закончилось совещание. Против него за столом сидел Гомылко и, нахмурившись, читал вслух сообщение Совинформбюро: «Двадцать четвертое августа… В направлении Днепропетровска…»

— Да, далеко они зашли… Не так-то легко будет повернуть на Берлин…

Денисов еще раз проверил на карте рубежи дивизии и, ткнув карандашом в крестик, обозначавший КП 625-го полка, сказал:

— Крепкий мужик у нас Синявский! Советовал ему хоть немного поспать, а он отказывается, уверяет, что даже глаз у него перестал болеть!

— Это у него халхин-голская закалка сказывается, его не так легко сломить! — с гордостью сказал Гомылко и, глядя на покрасневшие от бессонницы глаза Денисова, добавил: — И вам бы не мешало поспать.

— Совет разумный, только плохо то, что вы сами ему не следуете! Обещаю не отстать от вас, коли вы подадите пример, — усмехнулся Денисов.

Тут же после ухода Гомылко в комнату вошел Араратян, взял под козырек и стал перед столом начдива так, чтобы не было видно забинтованной руки.

Денисов испытующим взглядом окинул Асканаза. Трудно было сказать, вспомнил ли он те дни, когда Асканаз гостил у него в Краснополье. Асканаз же был поглощен мыслью о том, зачем вызвал его к себе комдив, с которым ему почти не приходилось встречаться за эти два месяца.

— Садитесь, товарищ Араратян. Скажите, вы хорошо знаете Шеповалова?

— Так точно. Часто приходится бывать у него в батальоне. Как раз вечером был в одной из его рот.

— Ах, так… Днем он довольно далеко продвинулся. Синявский очень доволен им.

— Самого Шеповалова мне не пришлось увидеть, меня вызвали к вам.

— Скоро увидитесь с Шеповаловым и не скоро расстанетесь. А это что, уже ранены? — заметив забинтованную руку Асканаза, спросил Денисов.

— Да нет, простая царапина… Проходит уже.

Асканаза беспокоила мысль о том, что ему скажет комдив. Денисов не заставил его долго томиться в неизвестности.

— У Шеповалова был хороший комиссар — Хромов. Мы вчера потеряли его. Вы назначаетесь вместо Хромова.

— Слушаюсь, товарищ комдив.

— Фронтовая жизнь за два месяца научила вас большему, чем могли дать в мирное время всякие курсы переподготовки. Не так ли?

— Так, товарищ полковник.

— Можно знать теоретически многое. Но в деле обстановка сама подскажет, как следует поступить в том или ином случае.

— И часто человек, сделав половину дела, догадывается, что надо было начинать иначе.

— Бывает и так, что человек лишь в конце спохватывается, что начал не так, как следовало… Какой это ученый говорил…

— Дидро, в своем «Племяннике Рамо».

— Вот хорошо, что удержали в памяти… Все же очень важно с самого начала знать, как браться за дело. Помните о том, что с этого дня на вас возлагается ответственность за действия и жизнь многих сотен людей.

— Благодарю за доверие, товарищ полковник.

Денисов встал с места, сделал несколько шагов по комнате, затем подошел и, положив руку на плечо Асканазу, просто сказал:

— Алла Мартыновна всегда вспоминает тебя в письмах.

— Я очень тронут. Где она сейчас?

— Она у Оксаны. Сердится на нас, что мы отступаем. Не нравится ей это… Пишет, что мы встретимся с ней на путях наступления.

— То, что мы отступаем, и нам не нравится, товарищ полковник.

— Да и кому может понравиться? Эх, плохо мы еще деремся, плохо!

И, положив руку на плечо Асканазу, мягко сказал ему:

— Часть Шеповалова — на передовой линии, ее ожидают горячие бои. Не задерживайся. Желаю тебе удачи…

Когда Асканаз вышел из комнаты, Денисов посмотрел на часы. «Да, Гомылко прав, надо отдохнуть хотя бы час». Предупредив адъютанта, чтобы ему немедленно дали знать в случае тревоги, он расстегнул верхние пуговицы кителя и прилег на диван.

Пока адъютант с тревогой отсчитывал минуты, надеясь, что Денисову удастся отдохнуть хотя бы час, тишину ночи нарушил грохот немецких орудий и минометов.

— Черт бы их побрал, еще и пяти часов нет! — злобно буркнул он.

В следующую минуту открыли ответный огонь и советские артиллеристы. Немного погодя послышался рокот самолетов. Беспокойство охватило младшего лейтенанта. Услышав звонок телефона, он на цыпочках вошел в комнату и взял трубку. Звонил Гомылко. Пока адъютант колебался, будить комдива или нет, Денисов вдруг поднялся с дивана и одним прыжком очутился у телефона. Гомылко сообщал, что противник перешел в атаку по всей линии обороны.

Денисов еще накануне дал необходимые указания на случай наступления врага. Но сейчас ему не терпелось попасть на свой КП, чтоб ознакомиться с обстановкой.

Снаряды и мины дальнобойных орудий и минометов врага разрывались довольно близко. Денисов всегда внушал командирам, что в первую очередь следует подавить по возможности больше огневых точек врага, и сейчас он возмущался, что его приказ выполняется плохо. Не успела еще его автомашина выехать из села, как сильный взрыв заставил шофера резко затормозить. В клубах дыма и пыли в первую минуту трудно было что-либо разобрать. Через две-три минуты пыль медленно осела, и Денисов увидел несколько человек, столпившихся около воронки. Охваченный тяжелым предчувствием, он приказал адъютанту узнать, что произошло.

Адъютант сразу же вернулся. Денисов, выйдя из авто, поспешил к месту взрыва. Около воронки лежал бездыханный Гомылко. Денисов вгляделся в лицо мертвого соратника. Зубы Гомылко были стиснуты, словно он протестовал против смерти. Маленький, щуплый начштаба показался в эту минуту Денисову богатырем. Грудь у него была слегка приподнята, словно он собирался встать и зашагать туда, куда он так стремился при жизни.

— Перенесите тело в штаб и положите под дивизионное знамя! — распорядился Денисов.

Он и сам не заметил, как добрался до КП. Перестрелка, с каждой минутой усиливалась. Денисов хладнокровно оценивал создавшееся положение. Он рассматривал в бинокль поле боя, когда к нему подошел начальник оперативной части Орлов, временно заменивший Гомылко. Не опуская бинокля, Денисов сказал:

— Сегодня здоровый глаз Синявского как будто видит лучше, чем вчера. Захлебнулась уже вторая атака противника. Он достоин поощрения, а Гомылко?

Не услышав ответа, Денисов опустил бинокль и взглянул на стоявшего рядом Орлова.

Невольная оговорка причинила такую боль Денисову, что он лишь усилием воли сдержал навернувшиеся слезы.

Глава четвертая ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ

Не теряя времени, Асканаз попрощался с товарищами по штабной работе и в сопровождении Браварника направился в полк Синявского. Он шагал, думая о своих новых обязанностях. «Боевой и политический руководитель… ответственный за жизнь многих сотен людей…» Он чувствовал тревогу при мысли об этом, но именно эта тревога и заставляла его подтягиваться. Асканаза радовала мысль, что теперь-то ему, быть может, удастся преодолеть чувство недовольства самим собой, которое он испытывал после того, как неосторожно повредил себе руку.

Проходя мимо того места, где был похоронен Хромов, Асканаз поискал глазами свежий могильный холм. Ему вспомнились слова Браварника о маке, и он подумал о том, что на взрыхленной земле весной пробьются свежие всходы. «Смерть и жизнь идут рядом», — мелькнуло у него в голове. Он обернулся к Браварнику:

— Да, Хромова мы не забудем, а весной природа украсит его могилу цветами.

— «Природа возвращает все то, что отнимает», — такое присловие было у нашего колхозного семеновода.

— А я было подумал, что так говорил учитель естествознания…

— Что ж, вероятно, говорил и он, да мне больше запомнились слова семеновода.

Занятый разговором с Браварником, Асканаз подошел к позициям своего полка. Снедавшая его внутренняя тревога еще более усилилась, когда, представившись командиру полка Синявскому, он пошел на КП Шеповалова. Не успел он пройти и десяти шагов, как загрохотали орудия и минометы. От гула канонады и проснулся Денисов в ту минуту, когда Асканаз ускорил шаги, чтоб поскорее добраться до Шеповалова.

Солнце еще не показывалось, хотя восток порозовел. В это утро противник открыл огонь раньше обычного. Над головой Асканаза и Браварника то и дело проносились пули и осколки.

— Ох… — раздался неподалеку негромкий стон.

Асканаз свернул в ту сторону, откуда доносились голоса. Молоденькая сестра тащила раненного в ногу бойца.

— Что это с тобой? — спросил Асканаз у раненого.

— Да нога, проклятая! Если б ранило не в ногу…

— Капризный попался мне раненый! Все кажется ему, что фашист у него должен был спросить: куда, мол, дорогой противник, прикажешь тебя ранить?

— Ох, и санитарка же попалась, врагу не пожелаю! — вздохнул раненый.

Асканаз нашел Шеповалова сильно озабоченным. Фашисты яростно напирали, и батальон с трудом отражал атаки врага. Веснушчатое лицо Шеповалова было залито по́том.

Он корил командира пулеметной роты, высокого старшего лейтенанта:

— Зарываетесь носом в землю, словно страусы, как будто спасете голову, если будет подбит хвост. Почему молчит станковый пулемет во второй роте? Подбили наводчика? Да когда же вы научитесь маскироваться, черт побери?! Смените наводчика и перебросьте пулемет в «лисью нору». Огонь откроете, когда противник будет на расстоянии ста пятидесяти — двухсот метров. Они подходят вот с той стороны, — Шеповалов рукой указал направление, — думают, что у нас там нет огневой точки. Ну, выполняй!

Когда командир пулеметной роты отошел, Шеповалов повернулся к Асканазу, отирая рукавом гимнастерки потный лоб.

— Я так и думал, что ты придешь, сегодня здорово навалились. А ну, погляди на карту.

Асканаз наклонился над картой. Шеповалов дал указание командиру одной из рот и снова обернулся к нему.

— Этих проклятых ПТР так и не подбросили мне, приходится пушками подбивать фашистские танки…

— Попробуй бутылки с зажигательной смесью.

— Бутылки, конечно, неплохо, не ведь бросать-то их можно только на близком расстоянии. Благодаря этим бутылкам и отбились мы от одной атаки! Ну, Асканаз Аракелович, вчера ты побывал в третьей роте. Не возражаешь, если я попрошу тебя и сегодня отправиться туда?

Асканаз прочел на взволнованном лице комбата гораздо больше того, о чем говорили его слова. Почувствовав всю серьезность положения, он решил не терять ни минуты и сказал:

— Ладно. Значит, я пошел в третью роту. Ну, желаю тебе удачи!

— Тебе также, — улыбнулся Шеповалов, пожимая руку Асканазу.

На этот раз Асканаз шел так уверенно и осмотрительно по траншейным ходам, что Браварнику уже не приходилось предупреждать его.

Командир третьей роты лейтенант Остужко встретил Асканаза на углу траншейного хода. На смуглом лице этого двадцатичетырехлетнего юноши ярко блестели темные глаза, густой чуб выбивался из-под надетой набекрень пилотки. Он поздоровался с Асканазом и коротко доложил ему о положении. Асканазу понравился спокойный тон Остужко.

«Значит, так, держимся…» — проходя по окопам, мысленно повторял он слова Остужко. Взгляд его упал на лица Григория Поленова, Алеши Мазнина, Коли Титова и других бойцов, с которыми он беседовал накануне. Каждый из них сосредоточенно бил по наступающему противнику.

Солнце уже поднялось, крепко пригревая затылки бойцов. Григорий Поленов в шутку заявил, что солнце до обеда играет им на руку, так как слепит глаза фашистам.

— Ненадежный у тебя помощник! — отмахнулся ворчливо Алеша Мазнин.

Чуть попозже положение еще более осложнилось. Показались бомбардировщики противника. Хотя против них удачно действовали полковые зенитчики, но комбинированный огонь артиллерии, авиации и танков противника, а также непрерывно следующие друг за другом атаки поставили батальон в тяжелое положение.

После длившегося несколько часов ожесточенного боя и Шеповалов и Асканаз почувствовали, что удерживать далее позиции нецелесообразно, тем более что противнику удалось ворваться в окопы одной из рот, расположенных в центре.

Шеповалов убедился в том, что связь со штабом полка прервана. Он еще не знал о прорыве, создавшемся на рубежах обороны дивизии. Взяв в руки телефонную трубку, он называл условные позывные третьей роты, желая связаться с Асканазом.

— «Дуб»… Слушай, «Дуб»!

В первую минуту послышалось какое-то жужжание, потом все смолкло. Шеповалов понял, что «Дуб» тоже отрезан от него. Он немедленно приказал найти обрыв провода и восстановить связь. Одновременно он послал связного за Асканазом, чтобы посоветоваться с ним. От неумолкающего гула орудий у людей закладывало уши. Поднявшийся к вечеру ветер засыпал пылью глаза.

Фашистским войскам удалось, в конце концов, отрезать батальон Шеповалова. В то время, как основные силы противника непрерывно атаковали еще удерживавшие свои рубежи полки, особой колонне было дано задание или уничтожить, или захватить в плен батальон Шеповалова.

Связной Федор, посланный за Асканазом, был известен под кличкой «Квашня». Этой кличкой батальонные шутники хотели поддеть рыхлого, не по летам раздобревшего Федора и его мягкий, податливый характер. Когда Федор добрался до позиций третьей роты, на его потном лице лежал слой пыли, глаза покраснели оттого, что их непрерывно приходилось протирать.

— Ттт-оварищ кк-ком… — еле выговорил он. Видно было, что ему не хватает дыхания.

— А ну, помолчи, отдышись, — распорядился Асканаз.

Пули и осколки с визгом и свистом проносились над их головами. Боец отдышался и передал Асканазу приказ комбата. Асканаз видел грозную опасность, нависшую над батальоном, и понимал, что не следует терять ни минуты.

Асканаз подошел к Остужко.

— Будете держать рубеж во что бы то ни стало. Дальнейшие приказы получите через Браварника.

Асканаз прикинул на глаз расстояние, отделявшее его от Шеповалова: как будто не больше шестисот метров, но каким огромным кажется это расстояние под неумолкающим визгом снарядов!.. О том, чтобы перебежать его хотя бы согнувшись, не могло быть и речи. Асканаз, Браварник и Федор легли наземь и начали ползти. Но вскоре Асканаз убедился, что противник заметил их. Вокруг засвистели пули. На пути лежало несжатое поле. Браварник переполз на правую сторону от Асканаза, чтобы своим телом защитить его. Федору стало как-то неловко, он пополз дальше, шепнув:

— Подтягивайтесь за мной, впереди — ямы, там пули нас не достанут.

— Слышь, Квашня, ты не очень-то высовывайся, — мягонький ведь, а пуля как раз мягкого места и ищет!

— Хватит тебе, нашел время шутить!

Асканазу плохо давалось пластунское искусство. Он выбросил вперед руку, чтоб ухватиться за кочку и подтянуться, но вдруг почувствовал, что рука у него намокла. Взглянул на руку — она была вся в крови, хотя боли в первую минуту он не почувствовал. Асканаз с тревогой взглянул на Браварника и Федора, боясь, что и они ранены. Но Браварник и Федор продолжали проворно ползти вперед. В ту же секунду Асканаз заметил, что рядом лежат тела двух убитых бойцов. Земля вся пропиталась их кровью. Он окликнул Браварника и Федора и приказал им замереть на месте. Огонь противника затих. Безжизненные тела убитых бойцов служили надежным прикрытием.

Асканаз и сам не смог бы определить, сколько времени прошло, пока они добрались до КП батальона. Сидя в воронке, образовавшейся от разрыва большого снаряда, Шеповалов распоряжался действиями подразделений при помощи связных: его КП был взят на прицел противником.

И Шеповалов и Асканаз перевели дыхание, увидев друг друга; мир, который был раньше и просторным и свободным, сузился теперь до того, что казалось, нет и пяди земли, не охваченной огнем войны. Шеповалов первый высказал горькую истину:

— Итак, Асканаз Аракелович, батальон — в окружении. Дивизия отступает.

И тем не менее комбату стало легче от присутствия Асканаза. Но Асканаз почувствовал в первую минуту такую тяжесть на душе, что даже не смог ничего сказать Шеповалову. Он сделал усилие над собой, и по телу его словно пробежал электрический ток. Это состояние было знакомо ему, оно вызывалось большим душевным напряжением.

Шеповалову донесли, что фашисты, атаковавшие позиции центральной роты, откатились, не выдержав рукопашного боя.

— Нельзя терять времени! — заговорил наконец Асканаз. — Нам нужно создать кулак…

— Кулак? Хорошая мысль! Да, именно сильный кулак. Сейчас дам приказ перегруппироваться. Ударим сразу и прорвем кольцо окружения, чтоб соединиться с нашими. Не то так и погибнем все, восклицая «во имя родины!» и не принося ей никакой пользы.

При последних словах Шеповалов взглянул на Асканаза и по выражению его лица понял, что тому не понравились эти слова. Неужели в эти роковые минуты между ним и комиссаром с первых же шагов должна возникнуть размолвка?

— Ну, давай, товарищ комиссар! — нетерпеливо воскликнул он.

— Из дивизии помочь нам не могут. А для того, чтоб выбраться самим, нам придется прорвать кольцо окружения, а затем пробиваться сквозь расположение фашистских частей.

— Ну, возможно, что мы прорваться и не сумеем. Но потрепать-то их мы ведь сумеем?!

— Думаю, что и это вряд ли. Получится как раз так, как ты говорил: мы погибнем, восклицая «во имя родины!» и не принося ей никакой пользы. А ну, погляди на карту: видишь вот этот лес, всего на расстоянии трех километров? Туда нам и нужно пробиваться!

Разорвавшийся снаряд взметнул столб земли. Шеповалова и Асканаза засыпало пылью и комьями.

Шеповалов отряхнулся. Он еще не пришел ни к какому решению, когда послышался смешанный гул и крики.

— Ну, что там за базар?! — с раздражением крикнул он. — Немец? А ну, ведите его сюда!

Выяснилось, что бойцы второй роты обнаружили в окопах двух фашистских солдат в обмундировании красноармейцев. Один из переодетых фашистов оказал сопротивление и был убит, а второго прислали на допрос к командиру батальона.

— Забавно получается, можно сказать — окружение в окружении! А ну, подойди поближе, поглядим, что ты за птица?

— Я русский, товарищ командир, — заявил пленный, вытягиваясь и отдавая честь.

— Ах, русский! Вот мы сейчас и поговорим по-русски…

Но пленный молчал. Асканаз пристально взглянул ему в лицо и спросил по-немецки:

— Из какой части?

Для Шеповалова было новостью, что Асканаз знает немецкий язык. Он потер руки и пробормотал: «Так, так, вытряси-ка из него правду!»

Вздрогнув от резкого тона Асканаза, пленный машинально ответил:

— Пехотинец, герр офицер!

— Вот это правда, — со смехом воскликнул Шеповалов. — А то русским назвался…

Из допроса пленного выяснилось, что против батальона Шеповалова действует целый полк. Чтобы поскорее покончить с батальоном, немецкое командование переодело нескольких солдат в обмундирование красноармейцев и забросило их в окопы, чтоб они убили командиров и вынудили бойцов к сдаче. От пленного удалось получить и другое важное показание: оказывается, все основные силы на этом участке были сосредоточены против дивизии; действовавшему же против батальона фашистскому полку приказано было в кратчайший срок либо захватить в плен, либо разгромить батальон Шеповалова. Допрос продолжался всего несколько минут, но нельзя было терять время. Асканаз махнул рукой, чтоб Браварник увел пленного.

— Так… — протянул Шеповалов. — Так ты говоришь — лес?..

Видно было, что он обдумывает предложение Асканаза.

— Немцы боятся наших лесов! — кивнул головой Асканаз.

— Так ведь та сторона не наша!.. А когда же мы в таком случае соединимся с нашими, если отойдем так далеко?!

— Сегодня отойдем, а завтра соединимся. Что же касается леса, — он наш, как все на нашей земле!

— Ты прав, конечно, я же не в этом смысле сказал… Вы, ученые, очень уж придираетесь к словам… Лес-то сейчас в их руках. — Шеповалов свел брови и решительно махнул рукой: — Ну, приступим!

Батальону Шеповалова удалось сковать действия противника на своем участке фронта. В краткие перерывы между следующими друг за другом атаками фашисты через громкоговоритель предлагали бойцам батальона сдаться в плен. Однако, чувствуя, что их призывы и посулы не возымели действия, фашисты бросили в бой три танка, намереваясь вклиниться в позиции батальона и расправиться с каждой ротой отдельно.

— Ждать далее нельзя, — сказал комбат Асканазу, — танки могут вызвать панику, и тогда трудно будет поправить дело…

Браварник и Федор вместе с другими связными побежали по окопам, разнося приказ командира батальона.

Самым неожиданным для фашистов образом бой снова разгорелся. Пока фашистские подразделения занимали несколько окопов, в которых Шеповалов оставил немногочисленные заслоны, чтобы отвлечь внимание противника, вторая рота, к которой была придана часть первой, стремительно ринулась на врага. В царившей полутьме гремели залпы, разносились крики. Противники сшибались, нанося друг другу удары штыками, заступами или же схватываясь врукопашную. Всем бойцам дано было твердое задание — пробиваться вперед к лесу. Асканазу комбат поручил командование замыкающими тыл ударными ротами.

Неожиданная активность находившегося в окружении батальона приводила фашистов в ярость. Их орудия и минометы сосредоточили весь огонь на пространстве между опушкой леса и окопами, чтоб помешать продвижению батальона.

И вот наконец бойцы передовой роты батальона Шеповалова достигли леса и укрепились на опушке.

Асканаз вместе с третьей ротой добрался до леса последним.

Первое, что он услышал, было радостное восклицание командира роты Остужко:

— Товарищ комиссар, я эти места знаю, как свои пять пальцев!

— Ну, вот и хорошо!.. — отозвался Асканаз, отдышавшись.

Фашисты продолжали преследовать батальон; одна колонна подступила к опушке.

Послав связных к Шеповалову с донесением о том, что третья рота благополучно добралась до леса, Асканаз и Остужко расставили бойцов. Асканаз взял автомат одного из убитых бойцов и залег вместе со снайперами. Вдруг слева донесся страшный грохот. Асканаз оглянулся и, при свете подожженного снарядом дерева, заметил, что прямо на него катится огромный танк, окрашенный в зеленовато-серый цвет.

Асканаз вздрогнул и невольно откинулся назад. Опомнившись, он увидел, что трое бойцов во главе с Федором ползут наперерез танку. Струйки пуль танкового пулемета проносились над головами бойцов. По-видимому, водитель танка собирался раздавить гусеницами засевших на опушке советских бойцов. Асканаз немедленно приказал одному из отделений поддержать Федора, а остальным взять на прицел продвигающихся под защитой танков фашистских автоматчиков. Танк беспрепятственно катился вперед, винтовочные пули не могли пробить его броню. Четверо бойцов, вышедших против него, вынуждены были свернуть в сторону, чтобы не попасть под гусеницы танка. Асканаз приказал расступиться и пропустить танк, а Федору вместе с товарищами дал задание следовать за танком и уничтожить его любой ценой в глубине леса. Федор молча кивнул головой. Сам же Асканаз с остальными бойцами решил задержать приближающиеся отряды автоматчиков.

В те дни танк внушал ужас неопытным бойцам, которым казалось, что это бронированное чудовище неуязвимо. Неожиданный дружный залп бойцов застал врасплох немецких автоматчиков, которые двигались во весь рост, уверенные в том, что надежно защищены ползущим впереди танком. Многие были скошены первым же залпом, остальные же укрылись и открыли огонь. Запылали деревья. В клубах дыма и языках пламени силуэты людей принимали фантастические очертания, то неестественно уменьшаясь, то принимая устрашающие размеры.

Фашисты численностью превосходили советских солдат, и огонь их автоматов косил бойцов роты. Вернувшийся связной доложил Асканазу, что Шеповалов прошел довольно далеко в глубину леса. Возникла опасность, что фашисты отрежут арьергардную часть от основной колонны. Полученная весть встревожила Асканаза. Ему показалось, что он допустил ошибку, пропустив танк и ввязавшись в неравный бой с автоматчиками. Он ничем не выдал своей озабоченности, хотя лихорадочно искал возможности отступить с минимальными потерями.

Вдруг оттуда, куда прополз танк, послышался гул взрыва. Асканаз прислушался. Он различал голоса бойцов:

— Да здравствует Федор! Не пропала Квашня… Ура-а!

Оказывается, Федор залег под откос и, когда танк подъехал ближе, швырнул связку гранат прямо под гусеницы и подорвал его.

Видя, что танк вышел из строя, фашисты не ослабили огня, но в их действиях уже не было прежней уверенности. Асканаз распорядился передать по цепи приказ — с боем незаметно отходить в глубину леса. Фашисты не решались продолжать в темноте преследование отступающего батальона. Они ограничились тем, что держали под неослабным огнем всю опушку леса.

Когда бойцы настолько углубились в лес, что огонь врага уже не настигал их, Асканаз приказал роте стать на отдых и велел вызвать Федора и его товарищей. В темноте перед ним выросли фигуры трех бойцов.

— А где Федор? — спросил Асканаз.

Отозвался напарник Федора Владимир Гарданов:

— Когда был получен ваш приказ — отходить в глубину леса, мы потеряли его из виду.

— А он не был ранен?

— Нет.

— Как только он появится, скажите, чтоб он пришел ко мне. А теперь вперед, товарищи!

Связные сопровождали третью роту к Шеповалову, который в это время делал перекличку бойцам.

Асканаз признал Шеповалова по голосу. Раскинув руки, он подбежал к нему. Но когда они хотели обняться, свесившаяся ветвь дерева хлестнула их по лицам.

— Никаких удобств для обмена приветствиями! — пошутил Шеповалов, крепко тряся руку Асканазу.

Не теряя времени, они решили отправить Остужко с несколькими разведчиками обследовать окрестности и наладить связь с местным населением. Остужко был опытный разведчик. Взяв с собой Алешу Мазнина и трех других бойцов, он скрылся в лесу. Ему же было поручено найти в селах убежища для раненых, так как их присутствие в батальоне могло затруднить боевые действия.

Покончив с этим, Шеповалов и Асканаз занялись проверкой запасов продовольствия. Каждому бойцу было выдано по сухарю, на каждые пять человек — по одной банке рыбных консервов.

Трудно было определить в темноте, сколько человек осталось в ротах и местоположение каждой роты. Шеповалов и Асканаз решили обойти людей, расспросить и подбодрить их. Издали еще доносились разрывы мин противника, но постепенно в лесу наступила тишина, нарушаемая лишь голосами вспугнутых птиц.

Идя по лесу вместе с Браварником, Асканаз отдавал указания командирам взводов. Асканаза особенно занимал вопрос о раненых. Санитары подобрали и уложили под кустами восемь человек; светя карманными фонарями, они оказывали раненым первую помощь. Взяв с собой еще двух бойцов, Асканаз пошел назад, к опушке леса. Пройдя несколько десятков шагов, он остановился и прислушался: ему показалось, что кто-то стонет. В первую минуту он колебался: не ослышался ли? Но стон повторился.

Пройдя несколько шагов, Асканаз наклонился и увидел очертания человеческой фигуры.

— Кто это? — с трудом произнес тревожный голос.

— Свои, свои! — поспешил успокоить Асканаз. — Ты ранен?

— Не пойму, как двинусь — все тело ноет, мочи нет.

— Из какой роты?

Раненый простонал:

— А танк? Подорвался или нет?..

Услышав последние слова, Асканаз нагнулся к лицу раненого, и у него вырвалось восклицание:

— Федор, ты?!

— Товарищ комиссар, это вы? Вырвались, значит, из окружения?.. Эх, жаль, ранило меня…

Асканазу почудился какой-то упрек в словах умирающего бойца.

По его телу пробежала дрожь, и он скорее для собственного успокоения, чем для утешения раненого, произнес:

— Потерпи чуточку, сейчас перенесем тебя…

— Прошу вас, товарищ комиссар, не трогайте, дайте спокойно умереть… Только бы свету мне, свету, темно… А-а, немцы, немцы… Огонь…

Федор бредил. Через несколько минут он умолк.

Асканаз ощупал его лицо, почувствовал, что оно холодеет. Он с волнением нагнулся и прижался губами к лицу бойца.

Глава пятая УВЕРЕННОСТЬ И СОМНЕНИЯ

— Значит, в ловушку угодили, Коленька. А как отсюда выберемся — неизвестно. Сегодня кое-как обошлись стограммовыми сухарями да паршивой рыбкой. А что будем завтра делать?..

Так жаловался дружку Григорий Поленов на следующее утро, сидя с ним рядом под большим деревом. Собеседником его был Коля Титов — высокий худощавый боец, растиравший в руках высохший листок дерева. Он старательно ссыпал труху в обрывок газетной бумаги и беспомощно посмотрел на Поленова.

— И спички-то нет, чтобы зажечь самокрутку, а хочется курить, прямо за душу тянет! Нашел тоже чем угощать. От этой проклятой малины только живот пучит!

— Какой ты неблагодарный… Ну и голодай себе на здоровье, посмотрим, долго ли выдержишь.

— А тебе бы только о еде разговаривать! Не можешь, что ли, потерпеть? Вот вернутся разведчики, наладится связь с населением — набивай тогда себе брюхо на здоровье!

— Пойти-то они пошли, — многозначительно сказал Поленов, — а вот когда вернутся?.. Ведь с ними-то, кажется, и Алешка Мазнин ушел…

— Ну и что ж, что Алешка? — привстал с места Титов. — Плохо он, что ли, бился? А ну, припомни, как он в окопе фашистов гвоздил!

— Этим-то и отвел он мне глаза! Вижу, боец как боец, честно воюет.

— А чего он бесчестного сделал?!

— Не сделал, так сделает.

— Ты тут мне загадки не загадывай! Знаешь что — так говори прямо.

— Да, собственно, ничего особенного… — попробовал уклониться от ответа Поленов, но, заметив раздражение на лице Титова, загадочно произнес: — А ну, оглянись, нас никто не подслушивает? Знаешь, что мне этот прохвост недавно сказал: «Мне бы, говорит, в наше село попасть: там у меня девушка на примете есть. Обвенчаюсь с ней и буду себе жить-поживать! Чего ж, говорит, задаром погибать?! Вот и Федор танк фашистский подбил, надеялся, видно, орденок получить, а что выиграл? Почетное погребение? Кому жизнь надоела, пусть себе на рожон лезут, с немцем сражаются, чтобы их… с честью похоронили! Моя родина, говорит, — родное село, а оно сейчас немцем захвачено. А фашисты обещали не трогать тех, которые будут спокойно по домам сидеть…»

Титов приподнялся на коленях и прямо взглянул в глаза Поленову.

— И ты ведешь такие разговорчики с предателем Алешкой и не сообщаешь об этом командиру да еще позволяешь ему идти в село на разведку?! Ах ты, мерзавец этакий!..

— А ну, помолчи… — тоже приподнялся с места Поленов. — Я пришел в армию, чтобы воевать, а не для того, чтобы бегать к командирам и доносить на товарищей…

— Это тебе не простой разговор, — сжав кулак, прервал его Титов. — Это настоящая измена, а ты прямой пособник предателя!

— Ну, ну, придержи язык… С Алешки шкуру спущу, если он не вернется!

— Это он с тебя шкуру спустит, растяпа!.. Сейчас же пойду к комиссару, расскажу ему, как ты предателя покрывал! — и Титов вскочил на ноги.

Он остановился в недоумении, услышав раскаты хохота. Поленов катался на земле от хохота.

— Ты что думаешь, не пойду, не расскажу? Погоди только… — нахмурился Титов.

— Коля, голубчик, я был уверен, что ты пойдешь и сообщишь. На твоем месте и я бы так поступил!

— Врешь, не пошел бы! Молчал же до сих пор…

— Молчал, потому что нечего было говорить!

— То есть как это «нечего»? Значит, по-твоему, это пустяки?

— Да, погоди ты, очухайся. Если непременно хочешь идти, пойдем вместе, а то, чего доброго, заблудишься еще…

— Ишь ты, заботливый какой!

— Недооцениваешь ты меня, Коленька, а я вот без проверки к командиру не побегу, на товарища зря наговаривать не буду.

— Послушай, помолчи, а то не ручаюсь за себя. Ты о каких это наговорах болтаешь?

— А я, дорогуша, о том тебе и толкую, что Алешки Мазнин ничего этакого не говорил. Я тебе все наплел, хотел стойкость и бдительность твою проверить!

— Слушай, ты хоть на этот раз правду говоришь?..

— Ну, ну, за кого ты меня принимаешь, дурной?

Титов схватил Поленова за воротник гимнастерки и с силой встряхнул его.

— Ты со мной таких шуток не шути, понял?!

— Коля, миленький, да разве можно без шуток?! Ладно, не сердись, пойдем лучше к ребятам, послушаем, какие там новости.

Под кустом молча сидели рядом Шеповалов и Асканаз. На рассвете они снова обошли бойцов батальона. Утешительного было мало: помимо убитых — свыше двадцати раненых; продовольствие было на исходе, боеприпасов могло хватить только на несколько дней…

— Влипли, одним словом… — с неудовольствием произнес Шеповалов. — Невольно приходит в голову: уж не лучше ли было погибнуть, сражаясь в окопах?!

— Нет, не лучше! — резко прервал его Асканаз. — Если мы все время будем оглядываться назад, далеко не уйдем.

— Ты прав, Асканаз Аракелович. Сейчас я думал о том, что дальше, делать, но до возвращения Остужко ничего нельзя решить. Давай-ка не будем сидеть сложа руки, соберем батальон, сделаем перекличку, поговорим с бойцами, чтобы не пали они духом.

— Вот это дело! — согласился Асканаз и затем, словно продолжая вслух какую-то мысль, неожиданно спросил: — Ты хорошо знаешь тех, кто ушел в разведку?

— Ты хочешь знать, надежные ли они люди? — спросил Шеповалов.

— Ну да.

Шеповалов кивнул головой.

Бойцам было приказано выстроиться на лесной поляне. Окружавшие поляну тенистые деревья образовали как бы естественную маскировку. Везде были расставлены сторожевые посты. К тому времени, когда пришли Шеповалов и Асканаз, бойцы были уже построены повзводно. Комбат и комиссар проходили перед рядами, стараясь запечатлеть в памяти лицо каждого бойца, словно пытаясь определить, на что способен каждый из них.

Большую часть солдат составляли русские и украинцы. Бойцов из Средней Азии и с Кавказа было не больше двух десятков. Когда проверка была закончена, Шеповалов приказал сдвинуть ряды и заговорил, став в середине образовавшегося круга:

— Дорогие товарищи, мы находимся в тылу у врага. Мы временно отрезаны от нашей дивизии. Не стану скрывать — положение у нас трудное. Но в жизни не бывает безвыходных положений. Мы с батальонным комиссаром решили вчера вывести роты из окопов и пробиться в лес, чтоб спастись от уничтожения и организовать сопротивление врагу. От вас требуется соблюдение строжайшей дисциплины и верности воинской присяге. Мы должны победить врага и победим его!

Шеповалов говорил уверенно. Асканаз подумал немного, затем стал рядом с Шеповаловым и, окинув глазами бойцов, сказал:

— Товарищи, ни на минуту не забывайте о том, что, в каких бы условиях мы ни оказались, мы являемся защитниками нашей великой родины! Противник стремился любой ценой уничтожить нас — и не смог. Но он не отказался от своего плана. Фашисты хорохорятся сегодня, но им несдобровать, если мы не будем забывать о том, что стоим на нашей земле и являемся ее хозяевами. Мы постараемся поскорее соединиться с нашей родной дивизией. Успех этого зависит от нас самих. В каком бы тяжелом положении мы ни оказались, поклянемся остаться верными родине!

После комбата и комиссара выступили командиры рот и бойцы.

Шеповалов придал бойцов третьей роты к первой и второй ротам, укомплектовал санчасть. После этого, оставив наблюдателей, приказал батальону двигаться вперед.

…К вечеру батальон успел уже отойти довольно далеко от предыдущей стоянки. Шнырявшая в лесу фашистская разведка не рискнула углубиться далеко в лес.

А Остужко все не было. Асканаз начинал уже тревожиться. Он подумал о том, не предложить ли Шеповалову послать новую разведку, но все-таки решил выждать еще немного. Как пройдет эта ночь? Сильная усталость свалила его, и он, лежа под деревом, с горечью думал, что скажет Денисов, когда узнает, в каком положении очутился батальон.

— Товарищ комиссар! — донесся до него голос Браварника.

— Ну, в чем дело?

— Товарищ комиссар, вы же целые сутки в рот ничего не брали. Вот ваш паек, мне из хозчасти выдали.

— Хлеб с колбасой… А почему не сухарь и рыбные консервы?

— Вам такой паек полагается, товарищ комиссар.

— Отнесешь сейчас же это в санчасть, отдашь раненым!

— А как же вы, товарищ комиссар? Вот у меня сухарь остался, может, покушаете?

Чтоб не обидеть бойца, Асканаз взял сухарь, но нервы его были так напряжены, что он не смог проглотить ни кусочка и положил его в карман. Желая проверить, все ли получили положенный паек, Асканаз решил обойти людей.

Собравшись группами, бойцы о чем-то спорили. Иногда доносились и ругательства. Темнота мешала разглядеть лица спорящих.

— Товарищи, да где же ваша совесть?! — взывал кто-то. — Два пайка сухарей стащили! Отдайте обратно, ведь Колька без сухаря остался.

— И такой вот шкурник небось бойцом себя почитает! — раздался возмущенный голос Коли Титова. — Сожрал чужой паек, а завтра о воинской чести разговаривать будет!

— Да брось ты, какая уж воинская честь у нас осталась?! Взяли и бросили нас прямо в пасть фашистам! Не завтра, так послезавтра всем нам капут будет!.. Комиссар-то у нас из профессоров, думает, что и здесь ему лекционный зал, речами нас кормит… Нет, брат, ты мне покажи, как фашисту голову свернуть, а то… Другой нужен был Шеповалову комиссар, опытный в военном деле…

Голос у бойца был хриплый, осевший. Время от времени он умолкал, потягивал носом и с хрустом жевал что-то, по-видимому, пайковый сухарь.

— А все-таки, товарищ Поленов, язык у тебя без костей! — раздался голос Коли Титова. — Не забывай, что ты — советский солдат!

— Ой, Колюшка, не надо меня агитировать! Ведь ты сам ругался, что тебя сухарным пайком обделили. Из-за сухаря всех по отцу-матери обложил. А я, товарищ дорогой, я за весь Советский Союз душой болею!

— Видно, как ты болеешь, прямо высох весь от тоски: вместо того, чтобы помогать товарищам, разговорчики тут разводишь…

— Ну ладно, возьми мой паек, не плачь: я только половинку отгрыз… — воскликнул Поленов.

— Поглядите, какой добросердечный! — послышался насмешливый голос. — Сам и хапнул, наверное, два пайка зараз, а теперь хочет удивить нас: смотрите, мол, какой я добрый…

— А ну, заткнись! — обозлился Поленов.

— Давай, давай сюда твой сухарь! — раздался голос Коли Титова. — Нет у меня времени заниматься моралью, я голоден.

— Бери уж, бери, а то из-за одного сухаря бог знает что на товарищей наплел!..

— Так ведь меня обида взяла не за сухарь, а за дружбу! — возразил Коля. — Товарищ за товарища жизни не должен жалеть, а тут сухарь…

— Это ты правильно сказал. Вот если наше начальство правильную линию возьмет, тогда и выведет нас из этой западни, а не то мы все здесь перегрыземся! А дружба в деле себя показывает. Разве плохо мы дрались с фашистами? Ловко выскочили из этого проклятого окружения!

— Прямо не верится, ребята, что мы остались живы!.. — воскликнул кто-то.

— Если мы живы, то благодаря Шеповалову и комиссару, который так не нравится товарищу Поленову! — вмешался снова Коля Титов. — Когда комиссар приказал пропустить танк, у него расчет был оторвать автоматчиков от танка. А как остались автоматчики лицом к лицу с нами, мы и сбили с них спесь!

— Ну, запел свое! Ты что, к комиссару в адвокаты нанялся? Вот возьмут тебя завтра фашисты за грудки, посмотрим, как ты запоешь. Что вы за люди, не понимаете критику.

— А ты разводи свою критику, когда вернешься в колхоз. А здесь армия, пойми наконец, товарищ Григорий Поленов! — повысил голос Титов.

— Молодец, Колюшка, вижу я, что у тебя хорошо варит котелок. Тебе бы теперь лейтенантом быть. А вот, того не понял, что я тебя проверяю!

— Да отвяжись ты от меня. Вот навязался ревизор на мою голову! Не выводи меня из терпения, слышишь, не то так обревизую тебе бока, что…

— Эх, Коля, боюсь я, что заржавеет у меня винтовка, честное слово, надоело мне малину собирать, душа боя просит…

В это время к бойцам подошел Асканаз. Им владело только одно страстное желание — сохранить боеспособность батальона.

Напряженно думая об этом, он повелительно произнес:

— Смирно! Пусть выступит вперед старший.

Четко ступая по отсыревшей земле, Поленов выступил вперед и отрапортовал:

— Товарищ комиссар, шестеро бойцов второй роты ужинают и готовятся отдыхать. Докладывает боец Поленов.

— Плохо же вы готовитесь отдыхать! — резко сказал Асканаз. — Подняли шум на весь лес… Все получили положенную на ужин норму?

— Точно так, товарищ комиссар. Относительно одного пайка недоразумение получилось, да мы его уже уладили. И кто сейчас думает о пайках? Лишь бы удалось скорее выбраться из этой западни!

— Ну, трудностей впереди еще много. Вольно.

В темноте Поленов смутно видел фигуру Асканаза. Ему хотелось оправдаться перед комиссаром (Поленов предполагал, что комиссар слышал его), но он смешался и не находил слов.

Велико же было его удивление, когда Асканаз, положив руку ему на плечо, спросил:

— Так у тебя душа боя просит, да?

— Товарищ комиссар, честное слово…

— А ведь говорят, что из болтунов плохие вояки выводят!

— Уж вы простите меня, товарищ комиссар… Дайте мне самое трудное задание: головой отвечаю…

— Ладно. Свободен.

В наскоро вырытой землянке сидели рядом комбат, и его комиссар.

Шеповалов оторвал клочок газеты, ссыпал последнюю махорку и скрутил «козью ножку». С сосредоточенным видом втягивая дым и медленно выпуская его из ноздрей, он слушал Асканаза.

Близился рассвет. У входа в землянку послышался какой-то шорох. Через минуту, нагнувшись, вошел адъютант Шеповалова.

— Товарищ комбат, Остужко вернулся.

Шеповалов и Асканаз вскочили с мест. Вошел Остужко.

— Ну, как? — спросил Шеповалов.

— Все в порядке, товарищ комбат.

— Молодец! — И Шеповалов стиснул разведчика в своих объятиях.

— Ну, садись, садись, передохни немножко, потом расскажешь все подробно, — сказал Шеповалов.

Остужко отдышался и начал рассказывать. Лица обоих командиров, освещенные колеблющимся светом свечки, все больше и больше светлели.

Разведчик рассказал, что на рассвете он и приданные к нему бойцы добрались до околицы села и, переодевшись в заранее припасенную одежду, по знакомым Остужко огородам вошли в село. Из расспросов у верных людей они выяснили, что фашистов в селе нет, но есть уполномоченный ими староста. Остужко удалось поговорить со знакомой колхозницей, которая пользовалась полным доверием подпольной партийной организации. Через эту женщину и связался Остужко с подпольщиками. Прежде всего он условился о переброске раненых бойцов к надежным людям, затем о доставке продовольствия в лес. И, наконец, он точно разузнал, какой партизанский отряд действует здесь, в тылу у немцев.

Взяв у Шеповалова карту, Остужко карандашом прочертил, насколько продвинулись фашисты, куда и какой дорогой должен двигаться батальон для того, чтобы, соединившись с партизанским отрядом, пробиться к своей дивизии.

Остужко сообщил также, что привел с собою из села пять человек; из предосторожности он оставил их под охраной связных.

— Ну, а как себя вели там твои люди? — спросил Шеповалов, обменявшись взглядом с Асканазом.

Остужко заправил под пилотку свисавшую на лоб прядь и неохотно сказал:

— Минаев, Иванов и Булатбаев парни бывалые и ловкие. Они прекрасно выполняли все задания. Благодаря их сноровке и удалось так быстро договориться с крестьянами. Вместе с пятью колхозниками они на своей собственной спине доставили до двухсот кило хлеба и мяса в лес, так что батальон пока что обеспечен продовольствием.

— Вот и хорошо. Я представлю твоих орлов к награде, как только мы доберемся до дивизии. Но у тебя было четверо разведчиков. А что же четвертый?

— Хотел доложить о нем после, товарищ комбат.

— Ну, ну, докладывай.

— Этот Мазнин негодяем оказался, товарищ комбат! Пробираемся мы задами по селу, а его кашель схватил. Говорю — сдержись, не кашляй, а он — еще сильнее. Минаев уже хотел его на месте пристукнуть, я еле удержал. А потом выпросил разрешение пойти молока достать. Ушел и… исчез… Потом уж узнали, что он в соседнее село сбежал, в знакомой семье приютился…

— И ты не принял никаких мер? Ведь такой человек может серьезно навредить нам! А еще говоришь, что все удачно прошло!.. — рассердился Шеповалов.

— Я обязан был вернуться вовремя, товарищ комбат, чтобы сообщить вам данные разведки, но я позаботился о том, чтоб обезвредить этого Мазнина: подпольная организация знает о нем, и за ним установлено наблюдение. Наказания ему не избежать!

Асканаз, не упускавший ни одного слова из рассказа Остужко, разделял тревогу Шеповалова.

— Не будем терять времени, Борис Антонович.

— Я уже обдумал, — по-обычному деловито откликнулся Шеповалов. — Пусть Минаев займется переброской раненых; хлеб и мясо теперь же раздадим бойцам. А через час батальон двинется вот в этом направлении, — он показал отмеченный красным крестиком пункт на карте. — Вести батальон будет Остужко, он хорошо знает эти места. Попрошу тебя, Асканаз Аракелович, отобрать бойцов в группу Минаева и дать им указания.

Асканаз и Остужко наметили четверых бойцов, которые должны были переместить раненых вместе с прибывшими из села колхозниками, Асканаз задумался над тем, кого еще назначить.

— Смотри, товарищ комиссар, выбирай поосмотрительней! — предупредил Шеповалов. — Вызови-ка сюда ко мне Минаева, Остужко. Хочу через него передать благодарность руководителю подпольной организации за помощь нам.

Выйдя из землянки Асканаз велел Браварнику вызвать Поленова.

— Итак, товарищ Поленов, вам не хочется, чтоб винтовка у вас заржавела? — спокойно спросил Асканаз, когда тот явился.

Поленов насторожился. Видно было, как напряглись желваки на его скулах. Он тотчас же ответил: «Точно так!» Но Асканаз почувствовал, что ответ был дан как-то настороженно.

— Семья где ваша?! — спросил Асканаз.

Поленов вздохнул.

— Отец и мать в Смоленской области остались. А жена… Хорошая у меня жена, толковая, недавно зубоврачебный техникум окончила. Мы с ней поехали в Западную Украину. Тоня моя зубы врачевала, а я тракторы да плуги налаживал…

— Значит, механиком был?

— Сперва косарем работал, потом комбайнером, а уж под конец научился в МТС испорченные тракторы и комбайны ремонтировать.

— Какие вести у тебя от жены?

— Эх, и говорить не хочется, товарищ комиссар… Ходит слух, что угнали ее в Германию…

— Так ты не хочешь, чтобы ржавело оружие у тебя?

— Горит сердце у меня, товарищ комиссар!

— Ты знал Алешу Мазнина?

— Точно так, товарищ комиссар, как не знать. Я многих знаю.

— Будем говорить только о Мазнине. Можешь сказать, как он вел себя, какие у него были настроения?

Поленов весь подобрался. Он знал, что Коля Титов никому ничего не сказал о своем разговоре с ним. Так неужели Мазнин…

— А что ж Мазнин… Хорошо сражался, плохих настроений как будто не было…

— Значит, по-твоему, не было? А оказалось, что были. Да будет тебе известно, что Мазнин изменил своей воинской присяге. И он является не просто дезертиром, а перешел на сторону врага.

— Товарищ комиссар, да я ему шею сверну!.. Попался бы он мне в руки…

В этих словах звучало такое искреннее волнение, что Асканаз счел нужным успокоить его:

— Прежде всего нужно вернуть его, привести сюда…

— А где же он сейчас?

— Разведчики знают. Отправишься с ними в село и постараешься убедить этого Мазнина вернуться в батальон. Говорят, он связался там с какой-то девушкой.

— С девушкой?!. Уж увольте, товарищ комиссар, не умею я агитировать.

— Простые слова и бывают самыми убедительными. Ты попросту скажешь ему: «Алеша, ты плохо поступил. Родина может и наказать, может и простить тебя, если только ты вовремя осознаешь свою ошибку».

— Хорошо, — согласился Поленов, убежденный словами Асканаза. — Я ему так и скажу: образумься, мол, Алеша, нашел время связываться с девушкой… А может, и этой девушке скажу, чтоб отпустила Алешу.

— Нет, это ты брось, до девушки тебе дела нет. Времени у тебя будет в обрез, придется сохранять крайнюю осторожность. С Мазниным тебе устроят свидание. Одним словом, обо всем позаботится начальник разведки.

— Готов к выполнению задания, товарищ комиссар. Клянусь честью советского воина… — торжественно заявил Поленов. Затем, как бы преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, хмуро спросил: — А если все-таки он не согласится вернуться?..

— Если не согласится?.. Ну, тогда поступишь так, как поступают с предателями!

Асканаз с облегченным сердцем шагал в рядах бойцов батальона. Доставленные Остужко сведения помогли ему и Шеповалову наметить дальнейшие действия. Что бы их не ждало в будущем, все было лучше, чем неизвестность. Лишь бы соединиться с партизанами!..

Остужко уверенно вел батальон сквозь лабиринт лесных тропинок. Асканаз полной грудью вдыхал свежий лесной воздух, и душа его как бы стряхивала бремя забот. В подобные минуты Асканаз невольно тянулся рукой к нагрудному карману, где в кожаном бумажнике хранилась у него карточка Вардуи, снятой с Маргарит и Ашхен. В памяти Асканаза всплыл образ Ашхен, припомнился разговор с нею в последний вечер перед отъездом. Ашхен… Асканазу казался недосягаемо далеким тот заветный день, когда он мог бы снова встретиться с нею. Он вздохнул и пробормотал по-армянски: «Да будет благословен тот миг, когда я снова увижу тебя, Ашхен!»

К нему подошел Браварник.

— Разрешите обратиться, товарищ комиссар…

— Ну, обращайся.

— Николай Титов хочет поговорить с вами, товарищ комиссар, да никак не решается.

Асканаз вышел из рядов, остановился. Впереди, всего на расстоянии ста шагов, шел Шеповалов, мимо проходили бойцы.

— Подойди-ка ко мне, Титов! — позвал Асканаз. Голос его звучал мягко, дружелюбно.

Титов, подойдя, подумал: «Теперь-то ласково говорит, а как расскажу, заговорит иначе».

— Товарищ комиссар… — начал он и сам почувствовал, что голос у него дрожит.

Уже по его тону Асканаз понял, что тот собирается сообщить ему что-то необычное. Останавливаться во время марша не полагалось, и он взял Титова за локоть, зашагал рядом с ним.

— Ну, говори, — подбодрил он Титова.

— Я промашку дал, товарищ комиссар… Готов хотя бы ценою жизни искупить свою вину…

— Ты сперва расскажи, в чем провинился. А об искуплении поговорим потом.

— Уж не знаю, как начать, товарищ комиссар. Целый час собираюсь подойти к вам, да все не решаюсь… Командир взвода Михайлов сказал, что Алексей Мазнин предателем оказался. Правда это, товарищ комиссар?

— Я поручил Михайлову побеседовать об этом с бойцами.

— Вот он и рассказал. Говорит, что и Григорий Поленов в разведку пошел…

— Ну да. А в чем дело?

— Так ведь Григорий Поленов знал о намерениях Мазнина!

— А тебе это откуда известно?

— Сам он и рассказал мне.

— Ну, а ты?

— А я промах дал, товарищ комиссар. Виноват…

— Расскажи, в чем ты считаешь себя виноватым.

Титов рассказал о своем разговоре с Поленовым и прибавил:

— А когда я рассердился на него, он меня заверил, что все это было шуткой. И я, дурак, поверил ему, поверил, что он испытывает мою бдительность!..

— В таких вопросах шутки недопустимы.

— Я это и сам знал, да только он сумел меня уговорить. Кто разберет, когда Поленов шутит и когда серьезно говорит? А вот теперь он пошел в разведку! Не навредит ли он…

— Не навредит?.. — Асканаз не докончил.

Вызвав к себе командира взвода младшего лейтенанта Михайлова, он распорядился держать под наблюдением бойца Николая Титова, пока они не доберутся до назначенного места и командование сумеет заняться этим вопросом.

Узнав о том, что Титов не сообщил вовремя о предательских замыслах Мазнина, о которых ему стало случайно известно, Михайлов, негодуя, воскликнул:

— Таких, как ты нужно бы перед строем…

Душевное спокойствие Асканаза было нарушено. Григорий Поленов… Как же это он не разглядел, что представляет собой этот боец? И неужели Поленов способен на такое лицемерие? Ведь Асканаз расспрашивал его о Мазнине… Конечно, Поленов склонен к балагурству, любит сболтнуть лишнее, но на дурной поступок он не способен, нет!..

Здесь течение его мыслей прервалось. «А не стараюсь ли я этими рассуждениями оправдать собственную недальновидность?!» — потирая лоб, подумал он.

Асканаз шагал по тропинке, опустив голову и чувствуя себя подавленным неожиданным признанием Титова.

Глава шестая ОКСАНА

— Дорогая, примирись с мыслью, что у тебя нет больше сестры… — уговаривала Алла Мартыновна Оксану. — Не расспрашивай обо мне, не интересуйся мной! Если можно будет, я сама свяжусь с тобой. А теперь запомни пароль, с которым к тебе будут приходить мои люди. Имей в виду, что таких людей будет немного, я буду посылать их только в случае крайней необходимости, ну, скажем, раз или два раза в месяц. А сама я всегда буду, осведомлена о том, как ты живешь, в чем нуждаешься, что тебя беспокоит.

— Ах, Алла, Алла, боюсь, что у меня ничего не получится!

— Оксана, возьми себя в руки. Во имя спасения Миколы и Аллочки ты должна приспособиться к новым условиям.

Этот разговор сестер происходил в Краснополье, в подвале одного из больших домов, служившего бомбоубежищем.

Уже третий день фашистские войска обстреливали город. Кое-кто из жителей успел бежать, но уже на второй день гитлеровцы со всех сторон окружили город и держали под прицельным огнем окрестные дороги. О бегстве не приходилось помышлять.

Алла Мартыновна знала, что судьба города решена, части Красной Армии должны были оставить его. Именно это вынуждало ее откровенно говорить с Оксаной. Жене Денисова удалось убедить руководителей горкома, чтобы ее перевели на подпольную работу. Она настаивала на своей просьбе, ссылаясь на свой опыт в годы гражданской войны.

Упоминание о Миколе и Аллочке вызвало слезы на глазах у Оксаны.

— Не думала я, что ты окажешься такой малодушной, Оксана, — упрекнула ее Алла Мартыновна. — Ты же сама не захотела вовремя уехать из города! Теперь тебе остается стойко встретить испытания. Помни одно, что фашисты недолго продержатся на нашей земле!..

— А ты подумай о Павло… Как ему будет тяжело, когда он узнает, что мы остались в тылу врага!

— Да, имей в виду, тебя могут спросить о Павло и обо мне…

— Спросить?! Боже мой, только этого не хватало!.. Зачем я им нужна?!

— Ведь пойми: могут найтись подлые, бессовестные люди, которые донесут, что…

— Ах, Алла, я не вынесу, не вынесу!

— Довольно, Оксана, ты же не ребенок. Послушай меня. Если спросят обо мне, скажи, что мы очень редко встречались, летом ты иногда приезжала погостить ко мне. Что же касается Павло, говори, что он не пригоден к военной службе и еще до начала войны уехал в командировку в какой-то другой город и почти не писал тебе. Если ты хранишь его письма, сейчас же по возвращении домой сожги их. Поняла?

— О, боже, что за положение!.. Я должна отрекаться от родных, изворачиваться. Чуть не каждый день я получала письма от Павло, а теперь сжечь их?!

К сестрам подошли Марфуша, Аллочка и Микола. Слышались постепенно затихавшие взрывы и удаляющийся рокот самолетов. Аллочка кинулась в объятия матери.

— Пойдем домой, мама. Здесь плохо — темно, сыро, нельзя играть… Ведь фашисты больше не придут, правда? Их прогонят мой папа, дядя Андрей, дядя Асканаз, что абрикосы привез… Они будут стрелять, а фашисты испугаются и не придут, правда?..

Оксана крепко прижимала к груди девочку, отвечая «да», «да» на все ее вопросы.

Микола молча стоял возле матери. Он выглядел не по-детски серьезным и больше уже не поддразнивал сестренку. Марфуша задумчиво поглядывала на Аллу Мартыновну; она послушалась ее совета и решила остаться с Оксаной, чтобы помогать ей.

Через час находившимся в бомбоубежище сообщили, что опасность миновала.

Когда Оксана с сестрой, Марфушей и детьми подходила к своему дому, у нее вырвался крик и подкосились ноги. Аллочка с плачем прижалась к матери. Дом, в котором они жили, лежал в развалинах: он рухнул от прямого попадания бомбы.

— Плачем горю не поможешь… — спокойно сказала Алла. — Хорошо, что нас не было дома, никто бы не уцелел.

Через несколько дней фашисты вошли в город. После того как дом был разбомблен, Алла Мартыновна перевела Оксану с детьми и Марфушу в невзрачную хибарку на глухой уличке и в тот же день распрощалась с ними. Перед уходом она велела говорить всем, что ушла из города с отступавшими советскими войсками.

Оксана заперлась в тесной каморке. Из-под развалин рухнувшего дома им мало что удалось спасти, и Оксана с ужасом думала о том, как она прокормит детей. Узнав от Миколы, что в город вошли фашисты, Аллочка прижалась к груди матери, дрожа всем телом.

Оксану очень тревожило то, что Микола часто выбегал на улицу. Но Микола не обращал внимания на запрет матери. Возвращаясь, он деловито докладывал ей:

— Прошло сорок шесть солдат с автоматами. У них был пулемет и еще что-то такое — не то пушка, не то миномет… Дядя Андрей о таком мне ничего не рассказывал.

— Говорю тебе, Микола, не ходи. Под ногами растопчут, дурной!

— А я на тротуаре стою. Они же не дураки, чтобы пушку по тротуару тащить!

— Не дураки они, а враги, — с тоской говорила Оксана.

— И я им тоже враг! — решительно и резко отзывался Микола.

— Молчи, Микола. Если при них скажешь так, они убьют тебя…

Убьют… Это слово заставляло задуматься Миколу. Что это значит — убьют? Вот от бомбы погибли соседи — Алексей, Федор, учительница Вера Павловна… Они не могут уже ни говорить, ни двигаться. А Микола не представлял себе, чтобы после того, как его убьют, он не смог бы уже ходить, выбегать на улицу, обнимать маму, дразнить Аллочку. Понятие «жить» и «умереть» не укладывалось в его сознании. Слыша от матери часто повторяющееся слово «убьют», Микола каждый раз умолкал, задумывался, стараясь сдержать желание выбежать на улицу, видеть все, что там происходит.

Прошло еще несколько дней. Оксана по-прежнему не выходила из дому; обо всем, что происходило в городе, она узнавала только от Марфуши и Миколы. А те не сообщали ничего утешительного: арестовали столько-то евреев; столько-то жителей, мужчин и женщин, угнали на принудительные работы; появились какие-то торговцы; такие-то поступили «полицаями» к фашистам…

Оксана как будто свыклась со своим положением. У нее мелькнула надежда, что о ней забыли и ее никто не будет тревожить. «Я — мать двоих детей. Марфуша — молоденькая девушка, почти девочка… Какой интерес представляем мы для них?!» — старалась успокоить она себя.

Наступила ночь. Тусклый свет керосиновой лампы едва освещал комнату с плотно завешенным оконцем. Микола уже улегся. Оксана еще не ложилась. Она держала на коленях Аллочку, здоровье которой тревожило ее.

— Выпей глоток молока, Аллочка, — убеждала Оксана. — Ты же ничего не ела вечером. Наверное, голодна, потому и не можешь заснуть…

— Не-е, не голодна.

— Может, болит у тебя что-нибудь?

— Не-е, не болит. Мамочка, придут они?!

— Никто не придет, детка. Закрой глазки, усни, усни.

— А у Сони кровь из руки шла… и из носика шла… Ударили ее те… — и Аллочка запнулась.

— Ах, Марфуша, я же говорила тебе, чтоб ты не выводила девочку на улицу! — воскликнула Оксана. — Насмотрелась она всяких ужасов, напугана. Ну что мне теперь с ней делать?!

Марфуша, которая в это время перемывала посуду и прибирала в комнате, молча подошла к Аллочке и погладила ее по голове.

— Мам, я хочу Марфушу… пусть она тоже придет, ляжет со мной, крепко-крепко обнимет меня!

Марфуша придвинула свою кровать и легла рядом с Аллочкой. Девочка то гладила лицо матери, то перебирала косы Марфуши, спрашивая об отце, о тете Алле и дяде Андрюше и обо всех знакомых, о которых помнила. Было уже довольно поздно, когда Аллочка наконец успокоилась и уснула.

Оксане не спалось. Укрыв ребенка, она потушила лампу и снова улеглась, прислушиваясь к дыханию детей. Когда же будет конец этой неизвестности? Оксана не видела никакого просвета и с ужасом ожидала того, что ей принесет завтрашний день.

Вдруг она вздрогнула и присела на постели: в дверь сильно постучали.

Впервые после прихода фашистов в дверь их домика стучали так поздно и при этом так громко и бесцеремонно. Не ожидая ничего хорошего, Оксана машинально протянула руку к платью, хотя сердце у нее захолонуло ог волнения. Вскоре заколотили в оконце. Проснулась Марфуша и поспешила зажечь лампу. Слабый свет слегка подбадривал Оксану, и она торопливо накинула платье.

Оксана попросту не знала, на что решиться. Наконец она медленно подошла к двери, которую вот-вот должны, были уже высадить стучавшие люди; взгляд ее упал на Миколу, который с молотком в руках стоял возле двери. Оксана с ужасом кинулась к сыну, схватила его за руку, пытаясь отобрать молоток.

— Оставь, мама, оставь… Разобью голову первому, кто войдет…

— Микола, не делай глупостей. Если ты это сделаешь, нас всех убьют — и тебя, и меня, и Аллочку…

«Убьют…» Опять это страшное слово! Матери удалось вырвать из рук сына молоток. Она умоляла Миколу лечь в постель, но тот упрямился. Наконец Оксана опять подошла к двери и, чувствуя, что ее незваные гости разъярились, слабо окликнула:

— Кто вы, чего вам надо?

— Именем немецкого командования сейчас же откройте дверь! — крикнул гневно и повелительно из-за двери кто-то, говоривший по-русски с сильным акцентом.

— Сжальтесь, бога ради… — молящим тоном произнесла Оксана. — Дома у меня дети, они боятся. Приходите днем, завтра…

— Что значит «боятся», по какому праву вы оказываете нам сопротивление? Немедленно откройте, не то…

Оксана постепенно овладевала собой. Не открывая двери, она сказала:

— Так я же беспокоюсь о детях. Прошу вас, приходите завтра утром, мы никуда не убежим…

— Хватит болтать! Сейчас же откройте, не то прикажу стрелять… Ну, раз… два…

Оксана поняла, что угрозу могут привести в исполнение, и отодвинула засов.

В комнату ввалилось сразу четверо вооруженных людей — двое в мундирах гитлеровских офицеров, двое в обмундировании солдат. Старший из офицеров, высокий обер-лейтенант с продолговатым лицом и тонкими усиками, быстро осветил карманным фонарем комнату и, увидев стоявшего посредине Миколу, прикрикнул на него:

— А ты чего стоишь? Дети должны спать в это время.

— Зачем же вы приходите и нарушаете их сон? — отозвалась осмелевшая Оксана.

Не обращая на нее внимания, обер-лейтенант шагнул к Марфуше. Оксана заслонила девушку.

— Что вам надо, вы же видите, что здесь только дети и беспомощная женщина…

— Довольно болтать! — забрал обер-лейтенант и с силой оттолкнул Оксану. Та потеряла равновесие и с размаху упала на кровать Аллочки.

Послышался такой душераздирающий вопль, что по телу Оксаны пробежали мурашки. Она уже никого не видела, ничего не слышала. Аллочка с громким плачем билась у нее на руках. Оксана сжимала в руках извивающееся тело девочки, смотрела на ее искаженное лицо и широко раскрытые глаза; ей казалось, что Аллочка сошла с ума. Оксана целовала ее, повторяя: «Успокойся, детка, смотри вот Марфуша, Микола…» Но Аллочка продолжала рыдать навзрыд, то крепко жмурясь, то снова широко раскрывая глаза.

— Аллочка, с тобою я, твоя мама…

Девочка прильнула лицом к груди матери: ее словно била падучая.

— Ну ладно, ладно! — послышался равнодушный голос обер-лейтенанта. — Подумаешь, плачет. Дети всегда плачут.

Он повернулся к Марфуше и резко спросил:

— А ты почему не выполняешь приказа немецкого командования?!

— Я?.. — заикаясь, переспросила Марфуша, одергивая платье на себе. — Какой приказ я должна была выполнить, я ничего не знаю.

— Нашли хорошенькую отговорку! Все только и твердят, что ничего, мол, не знаем. Уже десять дней вывешен на улицах приказ на немецком, русском и украинском языках, что все жители старше семнадцати лет, будь то мужчины или женщины, обязаны явиться в комендатуру, чтоб получить наряд на работу. Почему же ты не выполнила приказа коменданта?

— Так я же еще школьница! — воскликнула Марфуша, откидывая назад косу. — Я еще не кончила десятилетки, у меня нет никакой специальности!

Обер-лейтенант схватил Марфушу за руку и с помощью солдат сорвал с нее платье, оставив ее в одной рубашке. Ощупав девушку с ног до головы, он деловито заявил:

— Ноги сильные и руки тоже, можешь отлично работать. Ну, быстрей одевайся и пойдем!

— Куда пойти, зачем?! — с плачем говорила Марфуша, с ненавистью глядя на обер-лейтенанта. — Бесстыдники, осматривают меня, словно я животное? Говорю вам — я учусь еще.

— Довольно болтать! — крикнул второй офицер, хватаясь за кобуру.

Оксана стояла спиной к фашистам, стараясь, чтоб Аллочка не видела их. Она почувствовала на плече тяжелую руку офицера.

— А у вас, мадам, дети уже не маленькие! — резко сказал он. — Вы можете тоже работать. Теперь мы вас не тронем, но если узнаем, что вы опять прячете у себя трудоспособных девушек, — не ждите пощады!

Оксана ничего не поняла из слов офицера. Все ее внимание было поглощено Аллочкой. Хлопнула дверь. Оксана почувствовала, что в комнате никого не осталось. Она машинально закрыла дверь на засов, прикрикнула на Миколу, чтоб он лег, и вновь взяла на руки Аллочку.

— Все ушли, Аллочка. Вот посмотри — никого нет. Рядом с тобою только твоя мама и Микола. Ну, успокойся же, успокойся, доню…

Прошел час, два часа, но Аллочка не успокаивалась. Лишь к утру она притихла и уснула. Оксана начала прибирать комнату. Участь Марфуши тревожила ее, страшно делалось, что рядом нет никого, с кем она могла бы поделиться своими опасениями и тревогами. Особое беспокойство вызывала у нее Аллочка. Но вот девочка открыла глаза. Точно очнувшись после тяжелого сна, она пристально оглядела сперва мать, потом Миколу, беззвучно шевеля губами. Затаив дыхание, Оксана ждала. Аллочка с трудом выговорила:

— А-а… гг-де… Мм-арр-ффу-шша?..

В первую минуту Оксана предположила, что Аллочка говорит со сна, но в следующую минуту девочка села в постели, протерла глаза и проговорила заикаясь:

— Мма-мма… а-а… ффа-шши-ссты… уушш-лли?..

Девочка стала заикой. Успокоив Аллочку, Оксана ушла на кухню и дала волю слезам.

Боль за ребенка и постоянный страх, что не сегодня-завтра могут прийти и за нею, совершенно измучили Оксану. Услышав какой-нибудь шорох под окном или за дверью, она в ужасе вскакивала, с трепетом ожидая, что вот-вот к ней нагрянут фашисты. Алла не подавала признаков жизни.

Тревогу вызывало в ней и то, что небольшой запас продовольствия постепенно таял. Оксана уже подумывала, что ей нужно выйти из дому, встретиться со знакомыми и спросить совета, как быть дальше. Днем соседка занесла ей молоко. Оксана покормила Аллочку и уложила ее спать. Микола отпросился на улицу. Когда Аллочка заснула, Оксана присела у стола, охватив ладонями голову, и закрыла глаза, стараясь отвлечься воспоминаниями о прошлом, которое ей казалось сейчас таким далеким.

В дверь негромко постучали. Оксана натянула повыше одеяло на Аллочку, которая тихо посапывала во сне, и лишь после этого открыла дверь. В комнату вошел совершенно незнакомый ей мужчина лет пятидесяти, с тросточкой в руках. Мигая глазами, он поклонился и протянул руку Оксане. Она машинально протянула ему свою руку и вздрогнула, почувствовав прикосновение холодных, липких пальцев.

— Вы, конечно, удивляетесь, Оксана Мартыновна, и спрашиваете себя, кто этот человек, который так бесцеремонно явился к вам… — тут незнакомец придвинул стул, сел рядом с Оксаной, — и хочет поговорить с вами по душам!

— Да нет, я…

— Но удивляться тут нечему. Такие уж настали времена, что честные люди должны думать друг о друге. За последние дни эти негодяи мобилизовали уже свыше ста молодых девушек и парней. Часть оставляют здесь, а часть собираются угнать в Германию…

— Угнать в Германию?! — с ужасом повторила Оксана. — А как же Марфуша?

— Вот как раз из-за Марфуши я и пришел. Я помогал поставить каждого на соответствующую ему работу…

— Вы помогали… помогали немцам?! — гневно вырвалось у Оксаны, но она, вовремя спохватившись, замолчала.

Незнакомец нервно мигнул. Обеими руками ухватившись за набалдашник, изображавший лошадиную голову, он оперся подбородком на руки и спокойно сказал:

— Вы говорите — «помогаю немцам»? Неправильное суждение: я помогаю н а ш и м! Я работаю у немцев — это так. Но если бы вместо меня работал кто-нибудь другой, было бы еще хуже. Как я вам уже сказал, я стараюсь помочь чем могу: стараюсь добиться более подходящей работы, а то и вовсе освободить наших людей. Самое же главное — я под различными предлогами не даю отправить нашу молодежь в Германию или, во всяком случае, добиваюсь отсрочки. Вот, например, Марфушу…

— Да, да, что с нею?

— «Василий Власович, — говорит мне ваша Марфуша, — ведь я еще учусь…» Рассказала она мне о вас, и я сделал все, что мог. Поговорил с кем следует, и Марфушу назначили официанткой в столовую. Пообещали мне, что ее не отправят в Германию, если будет хорошо себя вести.

— А что значит «хорошо себя вести»?

— А кто его знает, молодая ведь, мало ли что может втемяшиться в голову?.. Да, значит, попросила Марфуша, чтоб я к вам зашел, успокоил вас. Как видите, я исполнил…

— Очень признательна, вам Василий Власович. Значит, нашей Марфуше не угрожает опасность?

— Ну, какая там признательность… Мой долг помогать нашим людям, следить за тем, чтоб ни Марфуше, ни таким, как вы, никто повредить не мог.

Василию Власовичу показалось, что Оксана с уважением отнеслась к его словам, и он уже более смело продолжал:

— Да, в тяжелое время мы живем. Как говорится, человек человеку волком стал. Никто доброму делу и доброму слову не верит.

— А как вы думаете, разрешат Марфуше прийти домой?

— А это уж от нее зависит: если будет хорошо вести себя…

После минутного молчания Василий Власович поднял голову и с сочувствием спросил:

— Ну, а как ваш супруг? Наверное, ему тяжело, что он ничем не может помочь вам!

Оксана насторожилась. Вспомнив наказ Аллы, она равнодушно махнула рукой:

— Мужья теперь плохие… Еще за полгода до войны уехал в Москву и перестал писать, не интересовался ни мной, ни детьми.

Василий Власович поговорил о том, о сем, спросил с здоровье детей. Оксана сообщила ему, что маленькая дочка ее плохо себя чувствует. Вскоре после этого Василий Власович встал и начал прощаться, заверив Оксану, что будет часто к ней заходить и сообщать новости о Марфуше. Подойдя к дверям, он осторожно оглянулся и, понизив голос, сказал, что надеется тайными путями получить известие о родных Оксаны.

Проводив его, Оксана вернулась в комнату и села у постели Аллочки. Она была в глубокой тревоге, — ей было ясно, что ею интересуется фашистская полиция. «Вот и начались самые тяжкие испытания!» — с горечью подумала она.

Глава седьмая У ДОЛИНИНА

Ночь, а за нею день… Еще ночь, еще день… Батальону иногда приходилось идти обходными тропами, чтобы не дать врагу напасть на свой след. Бывали случаи, когда отдельным группам бойцов приходилось завязывать бои с фашистами, но батальон все время упорно продвигался на восток.

Наконец добрались до назначенного пункта. Остужко пришел сюда на день раньше и уже успел связаться с подпольной организацией, действовавшей в районе. Узнав о том, что один из руководителей партизанского отряда по прозвищу «Дядя» хочет увидеться с ним, Шеповалов от души обрадовался.

Асканаз передал Шеповалову рассказ Титова о Григории Поленове; тревожные мысли не покидали его. Доставив раненых в села, Минаев должен был догнать батальон. Ну, а если Поленов окажется предателем и выдаст своих?.. Эта мысль была такой тягостной, что Асканаз с трудом сохранял душевное равновесие.

Партизанские связные повели руководителей батальона в тайное убежище, и в глубине леса перед Асканазом открылся новый мир… Связные раздвинули густо разросшийся терновник, и Шеповалов с Асканазом вслед за ними спустились вниз по вырубленным в земле ступеням, в подземное помещение.

С первого же взгляда на Дядю Асканаз почувствовал восхищение. Настоящее имя начальника партизанского отряда, было Константин Долинин. Это был человек лет, тридцати пяти, могучего телосложения, с крупными чертами лица, оттененного широкой казацкой бородой и густыми усами. Особенно понравились Асканазу ясные, проницательные глаза Долинина.

— Да какой там к черту Дядя?! — облапив Долинина, воскликнул Шеповалов. — Полюбуйтесь только, молодой кабалеро, пожиратель девичьих сердец!

— Ну-ну-ну! — с улыбкой отмахнулся Долинин.

Асканаз, рассмеявшись, также пожал руку Долинину. Командир партизанского отряда, видимо не упускавший повода пошутить, с упреком сказал:

— Вот, видите, товарищ комбат, комиссар не согласен с данной мне характеристикой!

— Откуда вы угадали? — справился Асканаз.

— А партизан обязан многое угадывать. Видно, устали немножко от маршей да стычек с фашистами, а?

— Не столько от маршей и стычек, сколько от неопределенности. Не можем провести как следует ни одной операции.

— Ничего, вскоре предвидится дело, и горячее дело. Ведь вам придется идти на соединение с дивизией.

— Только с дивизией… — твердо произнес Асканаз.

Долинину стало понятно, о чем подумал в эту минуту комиссар батальона.

— Да, вы оторвались от своей части, но… самое важное — не потерять головы, какие бы трудности ни встретились. Ну, а трудности…

В рассказе Долинина было мало утешительного. Красная Армия снова отступала. Фашисты готовились форсировать Днепр.

После скромного обеда командир партизанского отряда набросал программу предстоящих действий. Крупная фашистская часть, численностью свыше трех тысяч солдат, готовилась соединиться с войсками, налаживающими переправу через Днепр (Долинин показал на карте направление). Поезда, перебрасывающие солдат этой колонны, должны были пройти по большому мосту. Предстояла задача взорвать этот мост.

— Первый поезд мы пропустим. Когда же второй дойдет до середины, партизаны взорвут мост! — сказал Долинин. — Это и будет нашим сигналом к нападению. Фашисты выскочат из вагонов; именно в этот момент и нужно вытрясти из них души.

Асканаз внимательно изучал каждое движение Долинина и старался не упустить ни одного слова. «Этот человек так же хорошо чувствует себя в лесу, как рыба в воде…» — проносилось у него в голове.

Долинин попросил вызвать Остужко; он хлопнул начальника разведки по плечу и весело сказал:

— Так вот он, разведчик!.. Итак, Остужко, тебе поручается взорвать склады горючего и боеприпасов в местечке Н., для того чтобы фашисты не смогли подоспеть на помощь после крушения состава. Может быть, у вас есть какие-нибудь замечания? — обратился Долинин к Шеповалову и Асканазу.

Асканаз обменялся взглядом с Шеповаловым и, прочитав одобрение на его лице, произнес:

— Нам нужно дождаться наших. Мы еще не знаем, как размещены наши раненые.

— Так мы можем послать туда разведчика, — предложил Долинин.

— Все это так… Но один из разведчиков внушает нам подозрение.

Асканаз вкратце рассказал историю с Мазниным и Поленовым. Долинин, видя, что Асканаз сильно огорчен, заметил:

— А что ж вы думаете, попадаются и такие типы. Но я предлагаю иное: быть может, этот Поленов почувствовал, что допустил преступную оплошность, не разоблачив Мазнина; не исключено, что он постарается обезвредить Мазнина, чтоб снять с себя пятно.

— Но почему же он не признался мне, когда я его спрашивал о настроениях Мазнина?

— Вы бы его не послали, если б он признался.

— Я вижу, вы оптимист, товарищ Долинин!

— До известной степени да. Если мой оптимизм не оправдывается… то я дорого расплачиваюсь с теми, кто разочаровывает меня.

Большинство солдат быстро привыкает спать ровно столько времени, сколько позволяет военная обстановка. Не прошло и двух часов, как Асканаз проснулся. Чуть поодаль от него слышалось ровное дыхание Браварника. Асканаз надел свой плащ, которым он укрывался, и осторожно вышел из землянки.

На небе не было ни облачка. Тишину нарушал лишь мерный шелест леса, да иногда слышалось хлопанье крыльев обеспокоенных птиц, перелетавших с места на место. В тусклом сиянии луны, пробивавшемся сквозь ветви деревьев, видны были проторенные тропинки.

Увидев вышедшего из землянки Браварника, Асканаз решил не распекать его за то, что тот встал раньше времени (ему пришло в голову, что он сам заслуживает такого же замечания).

— С добрым утром, Браварник! — сказал он шутливо, хлопнув бойца по плечу.

Браварник вздрогнул, инстинктивно схватился левой рукой за автомат и, улыбнувшись, поднял правую руку к пилотке.

— Здорово, товарищ комиссар! — отозвался он и, почувствовав, что комиссар в хорошем настроении, добавил: — А ночка-то какая славная! Эти места напомнили мне детство. Я часто ходил с матерью по грибы. Однажды мы даже в лесу заночевали…

— Значит, любишь лес?

— Да. Вот слышу я этот шелест и треск — и знаю, что это обыкновенный лесной шум. А посторонние голоса и звуки сразу различаю.

— Так это в мирное время! А сейчас все так перемешалось, что не всегда разберешь…

— Ну нет, товарищ комиссар, наметанный глаз и привычное ухо разберут.

— Ты, видимо, человек бывалый. В таком случае не оставить ли тебя у Дяди воевать партизаном?

— Если прикажете — останусь… — отозвался Браварник не слишком охотно. — Да только хотелось бы вместе с батальоном добраться до дивизии…

— Ладно уж, будешь при мне.

Они шли к землянке Шеповалова: там назначено было совещание партийного и комсомольского актива батальона.

— Наверное, волнуется твоя мать, что нет от тебя писем.

— Мать — известно, последыш я у нее, она ко мне очень привязана.

Асканаз знал, что братья Браварника сражаются на Ленинградском фронте. А Браварник продолжал, забыв, что уже рассказывал об этом комиссару:

— Отец-то у меня два года назад скончался. Семьдесят пять ему было. Сестра замужем. Мать совсем одна осталась. Пока не попали мы в окружение, каждый день по открытке посылал. Бог знает, что ей в голову придет сейчас!..

Асканазу понятна была тревога бойца.

— Потерпи, Браварник, вот выберемся из окружения, напишешь матери длинное, хорошее письмо! Не забудь передать привет от меня.

— Непременно напишу, — радостно откликнулся Браварник и затем, меняя тон, добавил: — А вот и землянка комбата, товарищ комиссар.

Склонившись над картой, Шеповалов делал на ней какие-то пометки. Увидев Асканаза, он нахмурился.

— Встал на час раньше. А ведь приказано было как следует отдохнуть!

— Я уже выспался.

Шеповалов передал комиссару, что Долинин обещал из своих запасов пополнить недостаток в патронах, дисках и гранатах.

— Вот это порядочек! — весело воскликнул Асканаз и, словно сделав какое-то открытие, быстро добавил: — Борис, честное слово…

— Ну, ну, в чем ты меня хочешь уверить?

— В том, что мы обязательно доберемся до нашей дивизии!

— Подозреваю, что ты хотел сказать не это, — засмеялся Шеповалов. — Уж больно ты горячо начал!

— А ты представь себе, что это мое самое горячее желание.

— Представляю, — кивнул Шеповалов. Он достал из кармана кусок хлеба с вяленым мясом, разделил пополам и, передавая половину Асканазу, с усмешкой сказал: — Доложено мне, что свой паек вы изволили передать раненым, товарищ комиссар!

После двухдневного марша батальон добрался до условленной полянки в лесу, которому, казалось, конца не будет. Были приняты все меры, чтобы не дать разведке противника обнаружить следы батальона.

Шеповалов и Асканаз разработали вместе с командиром партизанского отряда все подробности предстоящих операций. На рассвете бойцы батальона и партизанского отряда заняли назначенные позиции. В той части леса, через которую пролегало железнодорожное полотно, фашисты вырубили довольно широкие просеки. Железнодорожный путь находился над наблюдением патрулей, вооруженных автоматами и ручными пулеметами.

Только Шеповалову, Асканазу и Дяде было известно о том, когда и каким образом будет произведен взрыв моста. Боец в форме обер-лейтенанта, хорошо владевший немецким языком, и с ним пятеро смельчаков, переодетых фашистскими солдатами, должны были подойти к патрулю, стерегущему мост. Пока «обер-лейтенант» будет опрашивать патрульных, переодетые бойцы должны спуститься к устоям моста и под предлогом осмотра сделать свое дело. Взрывчатка была переброшена заранее, под покровом ночи. Все назначенные в подрывную «пятерку» поклялись хотя бы ценою жизни выполнить задание.

Притаившись на расстоянии одного километра от опушки леса, партизаны и бойцы батальона ждали условленного знака.

Заря только что окрасила небо, когда издали донеслось пыхтение паровоза. Асканаз, стоявший рядом с Шеповаловым, старался то в бинокль, то невооруженным глазом разглядеть подходивший поезд. Асканаз подбадривал бойцов, отдавал распоряжения, выносил решения с такой быстротой, которая казалась невероятной ему самому, с полуслова схватывая то, что говорили ему Шеповалов и Долинин.

И после напряженного ожидания никого не поразило, когда прогремел оглушительный взрыв и в воздух взлетели обломки вагонов и изуродованные тела. У насыпи метались фигуры оставшихся в живых фашистов.

Партизаны и бойцы батальона бросились в атаку. Первая часть задания была выполнена; теперь нужно было уничтожить живую силу противника. Трескотня пулеметов перекрыла крики фашистских солдат. Но вот перед рухнувшим мостом остановился новый состав. Из вагонов высыпали солдаты. Партизаны начали расстреливать солдат противника или прямо в вагонах или на полотне. Однако на этот раз большой группе фашистов удалось занять позиции и в свою очередь, открыть огонь по партизанам.

С помощью связных Долинин сообщил Шеповалову и Асканазу, что наступило время с боем отойти. Промедление могло поставить под угрозу всю нападавшую группу.

К полудню сводному отряду удалось отойти километров на десять. Опомнившиеся фашисты не хотели упустить возможности расправиться с партизанами. Положение еще более осложнилось, когда фашисты пустили в ход вызванную штурмовую авиацию. Три самолета летели низко над лесом, сбрасывая бомбы и поливая все вокруг длинными пулеметными очередями.

Асканаз находился вместе с Браварником во взводе Михайлова, которому поручено было отбивать атаки фашистской роты.

Выражение «жизнь и смерть шагают бок о бок» казалось уже не философской метафорой, а точным описанием того, что происходило в действительности. Временами разгорался ожесточенный рукопашный бой. И вот Михайлов, только что метким выстрелом сваливший двух фашистов, решил последовать совету Асканаза и оторваться от противника, который намного превосходил численностью его взвод. Но именно в эту минуту Михайлов был ранен в голову и потерял сознание.

Подоспевший Титов взвалил себе на спину комвзвода, чтобы вынести его из боя. Под градом пуль он залег с Михайловым на спине и отстреливался от наседающего противника. Кровь из раны Михайлова стекала на затылок Титову и заливала ему лицо. Могло показаться, что ранен сам Титов. Он отполз немного и снова залег. Новая пуля, попавшая в бок Михайлову, оборвала его жизнь, и он скатился наземь. Асканаз приказал Браварнику взять на себя командование взводом вместо Михайлова. Разорвалась новая мина, и в каких-нибудь пяти шагах Асканаз увидел упавшего Браварника. Асканазу казалось, что вот-вот Браварник встанет с земли. Но Браварник не поднимался. Когда Асканаз нагнулся над ним, глаза бойца уже тускнели. Асканаз приложил руку к его лбу.

— Ма… тери… моей… — с последним вздохом через силу выговорил Браварник.

У Асканаза стало так тяжело на душе, что на мгновение он забылся. Фашистские автоматчики подошли еще ближе. Асканаз, опомнившись, схватил автомат Браварника. Сбоку прогремела очередь автомата Титова, и фашист, взявший на прицел Асканаза, растянулся на земле.

— Вставайте, товарищ комиссар, — раздался тревожный голос Титова, — справа подходят…

Асканаз оглянулся на Браварника и лежавшего рядом с ним Михайлова.

Сердце у него сжалось, когда он понял, что вынести тела невозможно. «Ни могилы, ни маков на них…» — мелькнула мысль, но прежде всего нужно было выводить, батальон из боя.

Асканаз взглянул на Титова:

— Прими командование взводом.

Лишь к шести часам сводному отряду удалось оторваться от фашистов. Но и долго еще после этого продолжали доноситься разрывы мин и снарядов противника, рокот его самолетов.

Потребовалось несколько часов, пока Шеповалову и Асканазу удалось собрать бойцов батальона. По подсчетам Долинина выходило, что противник потерял не менее шестисот солдат и офицеров.

— Спасибо вам, товарищи батальонцы! — заключил Долинин, обращаясь к Шеповалову и Асканазу. — Хорошо поработали мы с вами на этот раз!

Он помолчал и задумчиво прибавил:

— А все-таки фашисты готовятся к тому, чтобы форсировать Днепр…

— Да, — хмуро произнес Шеповалов. — Фашисты двигаются быстрее нас. Следовало бы и нам ускорить темпы…

Асканаза тревожил и другой вопрос: не было никаких вестей о группе Остужко, которой было поручено взорвать склады горючего и боеприпасов в местечке Н. Не знают они, какова судьба и того отряда, которому поручено было перебросить раненых… Не так-то легко было «ускорить темпы»! К тому же в последнем бою сводный отряд потерял больше девяноста человек. Асканаз высказал свои сомнения Долинину.

— Сейчас нам прежде всего нужно замести свой след, — деловито заявил Долинин. — И это удастся, если только мы удачно организуем наше продвижение.

Глава восьмая СОМНЕНИЯ РАССЕИВАЮТСЯ

Склонившееся к горизонту солнце последними лучами окрасило реденькие облака, залив небо кроваво-красным заревом. Асканазу вспомнилось предание, слышанное в дни детства. Глядя на багровый закат, мать его со страхом осеняла себя крестом, приговаривая: «Спаси бег, плохой это знак, быть кровопролитию…» Шогакат-майрик не отличалась суеверием, но возможно, что сейчас и она усмотрела бы в кровавом закате нечто зловещее.

Но эти мысли, на мгновение возникнув в голове Асканаза, тотчас же исчезали, словно мелькнувший метеор.

Всю ночь и весь день батальон двигался по маршруту. Долинин отправил с батальоном своих разведчиков, заверив Шеповалова и Асканаза, что будет поддерживать связь с Остужко и поможет ему догнать батальон.

Душевная тревога Асканаза не давала ему покоя. Батальон понес большие потери. В числе погибших был и Браварник, с которым у Асканаза установились дружеские отношения… В течение дня Асканаз несколько раз видел Колю Титова. Хотя отвага и самоотверженность Титова были вне сомнений, но все-таки история с Поленовым накладывала черное пятно не только на Титова, но и на весь батальон.

Объявили привал. Шеповалов, Асканаз и Долинин сели под раскидистым деревом, привалившись к его стволу.

— Часа два отдохнем, и я пожелаю вам доброго пути, — задумчиво сказал Долинин. — Пока — конечный пункт Краснополье, а уж оттуда… прыжок к дивизии!

— Краснополье…

Асканаз не смог закончить. Грянул взрыв, и два прожектора залили лес потоками света. Встревоженные бойцы быстро построились. При ярком свете видны были их усталые, запыленные лица, истрепавшаяся, разорванная одежда.

Приходилось прервать отдых.

— Напали, поганцы, на наш след, — сказал Долинин, поглаживая густые усы. — Нет смысла открывать ответный огонь, тем более что мы не знаем ни численности врага, ни рода его вооружения. Это мое мнение, а как полагаете вы, товарищ комбат и товарищ комиссар?

— Мы тоже так считаем, — отозвался Шеповалов. — Весь вопрос в том, как бы незаметно отойти…

Обстрел прекратился. Но вскоре тишина была нарушена хриплыми звуками громкоговорителя.

— Ого, за агитацию принимаются!.. — отозвался Долинин. Видно было, что этот трюк для него не является новостью.

Тем не менее батальону было приказано оставаться в боевой готовности.

Вначале трудно было что-либо различить, но постепенно слышимость улучшилась.

— Советские солдаты! — говорил кто-то по-русски, но с нерусским акцентом. — С вами говорит представитель немецкого командования. Вы окружены со всех сторон. Знайте, что главные силы вашей армии разгромлены. Большая часть оставшихся в живых добровольно сдалась в плен и по приказу нашего фюрера отправлена в Германию, где спокойно ожидает отправки домой. Со дня на день ожидается взятие Москвы. Вы упорствуете совершенно напрасно. В последний раз предупреждаю: сложите оружие и сдавайтесь. От имени фюрера обещаю сохранить вам жизнь.

По приказу Шеповалова и Долинина несколько разведчиков отправились выяснить, какие силы брошены против батальона. «Представитель немецкого командования» продолжал говорить, когда к Шеповалову подошел Титов и, получив разрешение, обратился к комбату:

— Товарищ комбат, нет сил терпеть! Разрешите мне с моими ребятами подобраться к громкоговорителю и прекратить этот вой.

— Терпение так же необходимо бойцу, как смелость, — покачал головой Шеповалов. — Терпи, казак… А своим парням скажи, чтобы глядели в оба.

А голос продолжал выкрикивать в рупор:

— Русские партизаны тоже убедились, что борьба в тылу является бессмысленной. Они группами сдаются нам в плен. Сейчас с вами будет говорить ваш товарищ, красноармеец Григорий Поленов. Он сегодня утром сдался нам в плен и сейчас расскажет, как ему живется у нас.

У Титова потемнело в глазах, точно около него разорвалась бомба. Он шагнул было к Асканазу, но, видя искаженное гневом лицо комиссара, замер на месте. Шеповалов презрительно мотнул головой в сторону рупора:

— А ну, послушаем, как будет заливать…

— Товарищи! — послышался голос из рупора.

Все напрягали слух, но трудно было определить, действительно ли говорит Поленов, из рупора неслись хриплые звуки.

— Товарищи… — послышалось снова. — Я сегодня утром добровольно сдался в ближайшем селе командованию немецкого гарнизона. Ко мне отнеслись очень хорошо, дали мне новую одежду и сытно накормили. Сказали, что я могу жить в любом селе, где только пожелаю. «Дадим тебе, говорят, землю, паши и сей себе на здоровье». Я убедился, что выстоять против мощной немецкой армии нам не под силу. Я видел, как сотни и тысячи наших бойцов добровольно сдаются в плен. Так что, товарищи, советую опомниться, сдаться в плен, зачем зря свою кровь проливать.

Терпение Титова истощилось. Быстро шагнув вперед, он молящим голосом произнес:

— Нельзя же так, товарищ комбат, товарищ комиссар… Этого подлеца нужно схватить и расстрелять перед всем батальоном!

Долинин положил руку ему на плечо и внушительно сказал:

— Фашисты очень обрадуются, если узнают, что среди нас есть люди, поверившие в их вранье. А ты — боец Красной Армии, твое поведение должно вызывать гнев у врагов, а не радовать их.

Но Титов не мог успокоиться.

— Так вы ж не знаете, товарищ Дядя, ведь этот подлец был бойцом нашего взвода!..

— Знаю… Посмотрим, что он еще скажет.

Ярость душила Титова.

— Итак, предупреждаю в последний раз… — снова послышалось в рупоре. — Вы выслушали вашего товарища. Даю вам пять минут. Пришлите вашего представителя, чтобы договориться с нашим командованием об условиях сдачи. В противном случае…

Выстрелы заглушили громкоговоритель. Начался сильный орудийный обстрел. Подбежал запыхавшийся разведчик и доложил, что против батальона действует специальный карательный отряд. С тыла его, видимо, атакуют советские части.

После короткого совещания решено было перейти в наступление.

Через три часа бой утих. Не причинив особого урона батальону, карательный отряд отошел обратно. Однако ясно было, что противник не оставит батальон в покое. Командиры решили изменить маршрут, чтобы ввести врага в заблуждение.

Всеобщую радость вызвало появление Остужко. Лейтенант-разведчик коротко доложил комбату, что он встретился с Минаевым, а затем с партизанами, взорвал два немецких склада с горючим и один с боеприпасами. Рассказал он и о том, что спешил догнать батальон, но узнал в одном из сел, что карательному отряду поручено завязать с батальоном бой. Стрелявшими в тылу карательного отряда и были люди Остужко.

— А где же Минаев? — справился Шеповалов.

— Да вот они.

Минаев и один из партизан вели под руки человека, который едва держался на ногах. Лицо его было залито кровью, правая рука бессильно болталась.

Асканаз вгляделся в истерзанного бойца и вдруг воскликнул:

— Григорий Поленов!

— Точно так, товарищ комиссар, — с трудом произнес тот.

— Итак, перед нами Григорий Поленов, тот, кто недавно расписывал нам немецкий рай! — усмехнулся Долинин.

Приказав дать Поленову водки, он сам протер ему лицо мокрой ватой.

Поленов постепенно приходил в себя. Он вытянулся, несмотря на то, что еле держался на ногах, и повернулся к Шеповалову.

— Разрешите обратиться к товарищу комиссару, товарищ комбат!

— Давай, давай, разрешаю.

— Товарищ комиссар, ваше задание выполнено!

Сердце у Асканаза сильно забилось. Он понимал, что если вернулись благополучно Минаев с другими бойцами, то, значит, задание выполнено. И все же он нетерпеливо спросил:

— Ты мне скажи прежде всего: какой это Григорий Поленов говорил в немецкий громкоговоритель?

— Не могу узнать, товарищ комиссар. Ко мне-то они сильно приставали, чтобы я выступил. Да ничего у них не вышло.

— А как же они узнали твое имя и фамилию?

— Забыл сдать командиру взвода письмо жены, полученное в первые дни войны. По этому письму и пронюхали.

Пока Шеповалов слушал доклад Минаева, Асканаз усадил Поленова на пень, уселся сам против него и принялся расспрашивать.

— Расскажи вкратце, если можешь. Если чувствуешь себя плохо, отложим…

— Разрешите рассказать все подробно, товарищ комиссар! Если не скажу сейчас, не успокоюсь.

— Ну ладно, говори.

— Значит, так… Оставили мы наше обмундирование в верном месте, переоделись крестьянами и вошли в село. Надежные люди помогли нам разместить раненых. А на другой день устроили мне встречу с этим гадом Мазниным в одном доме, хозяина я так и не видел. А Алешка…

— Алешка… — прервал его с горечью Асканаз. — Как видно, ты хорошо знал о намерениях этого Алешки!

— Не отрекаюсь, виноват я, товарищ комиссар… — Поленов здоровой рукой вытер выступившую на лбу кровь. — Если бы можно было искупить вину…

Его голос дрогнул, он прикрыл глаза.

Подошел вызванный санитар и перевязал ему рану на голове.

— Я вижу, трудно тебе говорить. Давай потом.

— Очень вас прошу, товарищ комиссар, дослушайте меня до конца. Да, пришел этот гад и, можете себе представить, обнял меня, расцеловал… Не буду скрывать, расцеловался я с ним, думаю: проснулась у подлеца совесть, хочет вернуться в батальон.

— Он действительно обвенчался там с какой-то девушкой?

— Точно так. Но я по вашему приказу девушкой этой совсем не интересовался. И вот начал я уговаривать Мазнина: Алеша, мол, на что это похоже, нехорошо ты поступил. Вижу — нет, он поет под фашистов: от Красной Армии скоро рожки да ножки останутся, бери с меня пример, оставайся и ты, мол, в селе, будем себе жить-поживать; у жены хорошая подружка есть, с нею тебя и окрутим…

— Так. Дальше?

— А я ему в ответ: «Алеша, да ведь у меня жена есть, ребенок скоро у нас будет… А теперь узнал я, что угнали жену мою в Германию, в плену у фашистов моя жена… И сколько таких, как она, говорю. И на нас — на тебе и на мне — лежит долг святой, вызволить из рабства наших советских женщин. А что же ты, Алеша, мне предлагаешь? Чтобы я жену в фашистской неволе оставил, с другой женщиной связался?!» Да только кому это я говорю? Есть же пословица: «Черного кобеля не отмоешь добела», «Дураку советы ни к чему»… А этот бесстыдник свое твердит: я тебе, мол, добра желаю, погибнешь попусту, голову сдуру под пули подставишь. Я ему говорю: «Не даром я погибну, скажут, что Поленов с честью пал, сражаясь за родину, умер». А он мне в ответ: какая там мол, родина, конец, нет у нас никакой родины! Тут уж я не вытерпел. «И как, говорю, язык у тебя поворачивается, как это родины у нас нет?!» — «Нет, говорит, теперь нужно для себя жить, а это — пустые слова». — «Так ты, говорю, воин ведь, присягу принимал… Как же можно отрекаться от родины, забывать о своей воинской присяге?!»

— Запоздали эти слова, не для него они, — хмуро заметил Асканаз.

— Да, — с горечью покачал головой Поленов, — не убедил я его. «Ах так, — говорю я, — значит, ты не боец Красной Армии, а дезертир! А ты знаешь, как с дезертирами поступают?» А он смеется: «Что это ты мне грозишь? Вспомни, что ты не в армии сейчас, а в немецком селе!» Кровь бросилась мне в голову, обругал я его: «Ах ты, собака, сукин сын, да как ты смеешь наше украинское село немецким объявлять?» А он мне: «Слышь, не грози, а то плохо тебе будет…» — «Нет, говорю, зачем грозить, я тебя без угроз на месте прикончу!» А у меня с собой нож был, артиллерист один подарил. Выхватил я его и с размаху — прямо в шею этому гаду. На месте уложил… Так что, товарищ комиссар, выполнено ваше поручение. Да, забыл сказать, что после этого вошли в хату двое, говорят мне: «Можешь идти к Минаеву. А мы уж тут спрячем концы в воду».

Во время рассказа Поленов морщился от боли, временами поглаживая кожу вокруг раны. Асканаз видел, что он стискивает зубы, стараясь пересилить боль. Наклонившись к нему, Асканаз осторожно закатал наверх рукав его гимнастерки. Заметив длинную ножевую рану с присохшей кровью, он с упреком произнес:

— Почему не сказал, чтобы тебе руку перевязали? Ну хватит, передам тебя санитарам, может, удастся поместить на излечение в какой-нибудь избе.

— Прошу вас, товарищ комиссар, разрешите досказать. Рана у меня, видно, не очень глубокая, острой боли я не чувствую.

Асканаз разрешил ему продолжать, но предупредил, чтобы он не очень распространялся.

После казни Мазнина Поленов вернулся к Минаеву и вместе с ним отправился в условленное место, чтобы встретиться с Остужко. Лейтенант обрадовался, что у него людей прибыло, назначил Поленова и еще одного бойца сторожить, пока Остужко со своей группой закончит подготовку к взрыву.

— Я стоял от своего напарника на пятьдесят шагов, — продолжал Поленов. — И вдруг рядом со мной, как из-под земли, выскочили трое фрицев. Один ударил меня чем-то тяжелым по голове, а двое других скрутили мне руки за спиной и поволокли к своему начальнику. «Эх, Григорий, не повезло тебе, — думаю я, — так и не удалось добраться до батальона!»

— Обо всем подробно потом расскажешь, Поленов, — прервал его Асканаз, — сейчас батальон двинется в путь. Ты объясни, что это за история с громкоговорителем?

— Так я к этому и веду, товарищ комиссар. Начали меня у этого фашистского начальника избивать, требовать, чтобы я сказал, из какой я части, как там очутился. Я им наплел, что в армии не был. А они мне тычут в глаза женино письмо: вот, мол, доказательство, что ты не только в армии был, но и против нас сражался. Тут уж не вытерпел я, говорю: «А раз меня в армию призвали, я туда танцевать пришел или сражаться?» — «А, говорят, так бы и говорил. Ну, хочешь жить?» — «Почему нет, отвечаю, очень даже хочу». — «Тогда, говорят, пойдем сейчас с нами, и ты им в громкоговоритель объясни, чтоб они нам сдались и что мы им ничего не сделаем». Тут я наотрез отказался. Оставили они меня на время в покое, дали мне хлеба, чаю: «На, говорят, поешь, попей, скорее образумишься». Говорю: «Нет у меня аппетита, не могу я ничего есть». А они — ничего, мол, покушай, легче станет. И все долбят свое, что мне по громкоговорителю нашим объявить, а моих отказов и слушать не хотят. Не забыть бы сказать, товарищ комиссар, у них, видно, еще такие мерзавцы, как Мазнин, имеются, сведения о наших передают. А то как бы они могли пронюхать, где находится батальон?

— Ну, конечно, есть и такие, говорят же: «В семье не без урода», — ответил Асканаз.

— А немного погодя приходит ко мне другой фашист и говорит: «Вот, облегчили мы тебе дело: тут по-русски написано все, что ты должен сказать». И читает мне по бумаге… «Как знаешь, говорит, но все равно кто-нибудь другой от твоего имени эту бумагу прочтет, и тогда твоим родителям от советской власти не поздоровится». Не стерпел я, выругал его как следует, хотел на него кинуться. Тут меня и пырнули ножом, а тот офицер приказал: «Бросьте его в темный подвал, пусть поостынет немного; завтра все, что нам нужно, сам скажет». Бросили меня в вонючий подвал, а я лежу, прислушиваюсь, жду, когда же взрыв будет. Пускай, думаю, Остужко с Минаевым задание выполнят, а там неважно, останусь я в живых или нет. Прошло то ли полчаса, то ли больше, и вдруг затряслось все от взрыва. Успокоилась душа у меня, понял я, что наши свое дело сделали. А боец, тот, что вместе со мною сторожил, оказывается, рассказал нашим о том, что со мной приключилось. Вот после взрыва, как суматоха началась, Минаев с бойцами подобрались к подвалу, высадили дверь и вывели меня. Двинулись мы все к лесу. Жаль только, что очень ослаб я от побоев и раны, не смог принять участие в бою. А уж остальное, товарищ комиссар, вы и сами знаете…

Асканаз встал с пня, но Поленов ухватился за его рукав здоровой рукой:

— Очень прошу, товарищ комиссар, и не думайте оставить меня на излечение! Хоть полумертвый, все равно хочу добраться с вами до дивизии, хочу доказать товарищам… что я не чета Мазнину, что… это было недоразумение…

— Ну, ты постарайся поправиться, а об этом мы поговорим после и все выясним, — ответил Асканаз.

Распорядившись, чтобы Поленову сделали перевязку, Асканаз направился к Шеповалову. Рассказ Поленова сходился с тем, что доложили комбату Остужко и Минаев. Шеповалов и Асканаз с минуту молча глядели друг на друга. В этот момент они с особой силой почувствовали душевную близость.

— Ты знаешь, Асканаз Аракелович, что это Минаев уложил того немца, который уговаривал наших в громкоговоритель?

— Прекрасно. Вижу, что наши ребята учатся воевать по-настоящему!

— Но у меня есть для тебя и более радостная весть.

— Ну, ну?.. — поощрил его Асканаз.

— Остужко разузнал, что наша дивизия действует неподалеку от Днепра, в окрестностях Краснополья.

— Краснополья? — Асканаз глубоко перевел дыхание и, обняв Шеповалова за плечи, потряс его. — Да ты понимаешь, Борис, это значит, что мы скоро соединимся с Денисовым!

— Будем добиваться этого, — сдержанно отозвался Шеповалов. — А в Краснополье надо немедленно связаться с центром местного подполья.

— Может быть, я смогу тут сделать кое-что. Ведь семья Денисова осталась в Краснополье.

— Что ж, и это не помешает. Во всяком случае, с нами будут и бойцы Остужко и разведчики Долинина. Они ребята расторопные.

Краснополье… Как там Оксана? Жива ли, здорова ли Алла Мартыновна?.. Асканаз вспомнил канун двадцать второго июня, себя и Оксану на крыше сарая, в ожидании восхода солнца… С какими надеждами провожали люди на войну своих близких! А теперь… И Асканазу вспомнились слова Денисова, о которых ему писала Алла Мартыновна: «Ищи меня на путях наступления». А сам он сейчас — на пути отступления.

…Бойцы батальона и партизаны Долинина, стараясь ничем не выдать себя врагу, продвигались вперед, держа направление на Днепр. Поленов шагал рядом с Колей Титовым, описывая ему свои приключения. Часть из них он уже успел рассказать Асканазу, многое, по мнению Титова, он придумывал тут же, на месте.

— Эх, Колюшка, виноват я перед тобой: сдуру ввел тебя в беду!

— Какой он тебе к черту Колюшка? — одернул его один из бойцов. — Забыл, что с командиром взвода говоришь?

Титов отмахнулся от него и со сдержанным раздражением посоветовал Поленову:

— Ты бы поменьше говорил, Поленов, побереги раненую голову.

— Вот доскажу, товарищ Титов, чтобы тяжесть с сердца сбросить, а голова не отвалится, поболит и перестанет. Значит, так: подошли мы к селу, а Минаев дорогой мне все объяснил. Иду я себе, значит, известное дело, переодетый, как заправский крестьянин. Вижу, едет повозка, а в ней — фашист. Говорю себе: дам-ка я передохнуть ногам, подсяду к нему! По-немецки-то я не знаю, а по-русски заговорить — опасно… Ах, гады проклятые, на собственной земле не позволяют на родном языке говорите! А сесть все-таки хочется. Обидно мне, что наша русская кобылка фрица везет, а не меня. Решил я притвориться глухонемым, замычал, замахал руками и влез в повозку. Фриц мне грозит: слезай, мол, рус, не то убью. А старик, который конем правил, посмотрел на меня внимательно и говорит фрицу: «Пускай себе сидит, не видишь, что ли, глухонемой. Чем он тебе помешал?»

— А по-каковски старик говорил? — насмешливо спросил Титов.

— Наполовину по-русски, наполовину по-немецки.

— Так, значит, ты только наполовину понимал?

— Нет, зачем, все. А если и не понимал, то догадывался.

— Ишь ты, какой понятливый оказался.

— Эх, Титов, Титов, ты всегда недооценивал меня. А у меня природная смекалка! Да, на чем это я остановился? Значит, фриц этот перегнулся ко мне, цап меня за ухо — и давай орать. Испугался я, что этот гад меня и взаправду оглушит, — как мне тогда с Алешей-то беседу вести? Вижу, не перестает фриц орать мне в ухо, собрался я с силами, схватил его за горло и давай орать еще громче. «Ах ты, мерзавец, кричу, ты что думаешь, у меня голоса не хватит тебя перекричать?!» Вырвал у него из рук автомат, дал ему по башке, тут он и дух испустил.

— Григорий, побойся бога: зачем было фрицу одному по дорогам разъезжать?

— А ты думаешь, они больно умные? Угробил я этого фрица, а старик на меня обижается. «Ты что ж это, говорит, беду на меня накликал, ведь теперь меня и мою семью загубят фашисты!» А я ему: «Зачем фрица в свою повозку усадил да с ним раскатывал? Вот учись, как нужно расправляться с врагом». А потом передал я ему автомат фрица и говорю: «А вот тебе и оружие, иди в лес, станешь партизаном, я за тебя тогда словечко замолвлю».

— Если хоть половина того, о чем ты мне тут рассказывал, правдой окажется, — недоверчиво проговорил Титов, — тогда можно считать, что ты свою вину немного загладил.

— Эх, Коленька, не вспоминай лучше…

Поленов рассказал еще несколько своих приключений и добавил:

— А все-таки наш комиссар парень подходящий!

— А вспомни, что ты о нем говорил: молокосос, мол, и черт знает что еще…

Поленов пытался отшутится.

— Это ты меня просто не так понял. Насочинил чего-то… А я хотел вот что сказать: комиссар наш правильный человек, умеет людей с одного взгляда узнавать, ценить их по достоинству.

Хотя Титов в душе еще не простил Поленова, но ответ Григория пришелся ему по душе. Он подхватил Поленова под руку и повел его по петляющей в лесу неровной тропинке.

Глава девятая НЕОЖИДАННОЕ ПОСЕЩЕНИЕ

В один из сентябрьских вечеров полупустынными улицами Краснополья проходил, сутулясь под дождем, мужчина в потрепанной одежде. Электростанция была взорвана перед самой эвакуацией, и с наступлением вечера городок погружался в темноту. Лишь кое-где чадили развалины подожженных зданий. Если б не фашистские патрули, городок казался бы вымершим, тем более что в эту пору хождение по улицам разрешалось только по специальным пропускам.

Одинокий прохожий оглядывался по сторонам, пытаясь по памяти определить, где находилось прежде то или иное учреждение. Развалины домов мешали ему ориентироваться. Он заметно избегал встреч с людьми и, заслышав голоса, сворачивал в сторону или прятался в тени ближайших развалин. Наконец он свернул на одну из поперечных улиц. Глаза его уже свыклись с полумраком. Оглядев всю улицу вдоль и поперек, он зашагал быстрее.

За ним издали осторожно следовал другой мужчина, тоже в поношенной одежде, стараясь не терять из виду фигуру идущего впереди.

Вскоре первый незнакомец остановился перед низеньким домиком и, оглядевшись, трижды стукнул пальцем в тусклое оконце. Никто не отозвался. Незнакомец еще раз негромко постучал. За окном зашелестело, кто-то изнутри осторожно приотворил форточку, и женский голос едва слышно спросил:

— Кто там?

— Свои, откройте дверь скорее…

— Я никого не могу впустить, поздно уже…

— На минутку. Я вас не задержу.

Женщина что-то жалобно и недовольно прошептала. Форточка закрылась. Через минуту медленно приоткрылась дверь. Впустив незнакомца в комнату, женщина зажгла свечку и внимательно оглядела пришельца, который остался стоять в первой половине комнатки, разделенной надвое занавесью.

Женщина стояла неподвижно, тяжело дыша, и не сводила с незнакомца застывшего взгляда. И вдруг словно осветилась затуманенная душа: щеки женщины покрылись румянцем, она широко раскрыла глаза и, взмахнув руками, кинулась на шею незнакомцу, с плачем повторяя:

— Асканаз Аракелович… родной мой!

— Оксана Мартыновна, ну, успокойтесь, прошу вас, присядьте…

— Какое счастье видеть около себя родного человека! Ах, Асканаз Аракелович, почему свалилась нам на голову такая беда?!

И Оксана снова горько зарыдала. Наконец она успокоилась, позволила усадить себя на стул. Не в ее привычках было задавать вопросы, — она лишь не сводила внимательных глаз с лица Асканаза. Чуть загрубевшим выглядело это знакомое лицо. Но приветливое выражение и улыбка были все те же. Взгляд Оксаны упал на Асканаза, и ее поразила его поношенная одежда. И вдруг Оксана словно очнулась: почему Асканаз одет так странно, почему он здесь, в Краснополье, когда советские войска отступили? Неужели?.. И Оксана на мгновение пожалела, что дала волю своим чувствам.

Этим утром батальон добрался до Краснополья. Предположение Долинина оправдалось: его разведчик был перехвачен во время встречи с одним из местных подпольщиков. Остужко, издали следовавший за разведчиком, сумел вовремя ускользнуть от полицаев. Долинин был сильно удручен этим провалом: правда, оба схваченных — и разведчик и подпольщик — были люди верные, он знал, что они скорее умрут, чем проговорятся.

Нужно было переждать два-три дня, а то и больше, пока восстановится связь с подпольем. А без этой связи невозможно было раздобыть продовольствие и, в особенности, припрятанные подпольщиками боеприпасы. Невозможно было без этого и провести батальон через оккупированные места.

А спешить с продвижением было необходимо: опоздай батальон с прорывом через фашистское кольцо — кто знает, удастся ли соединиться с дивизией! По этому поводу между Шеповаловым, Асканазом и Долининым много было споров. Наконец Асканазу удалось убедить товарищей в том, что ему следует вместе с Остужко переодетым пробраться в Краснополье, чтобы попытаться хотя бы через Оксану восстановить прерванную связь с местными подпольщиками. Остужко через бывших соседей Оксаны удалось узнать, куда она перешла после того, как ее дом был разбомблен. Остужко и был тем вторым прохожим, который издали следовал за Асканазом. После того как Асканаз вошел в домик Оксаны, Остужко остался сторожить на улице — на случай всяких неожиданностей.

Конечно, Асканаз не мог все это объяснить Оксане. Поняв ее безмолвный вопрос, он с улыбкой сказал:

— Всякое в жизни бывает, Оксана Мартыновна.

— Вас постигла неудача, да?

— Да, и мы надеемся, Оксана, что ты поможешь нам выйти из тяжелого положения.

— Я? — удивленно переспросила Оксана.

— Скорее даже не ты, а Алла Мартыновна. Ты только должна посоветовать нам, как связаться с нею.

Они говорили шепотом.

Алла Мартыновна лишь недавно присылала к сестре своего связного, сказавшего Оксане условленный пароль. Оксана поняла, что Асканазу этот пароль неизвестен, его привело сюда прежнее знакомство. Оксана твердо запомнила наказ Аллы — никому не верить, никому не говорить о том, что она поддерживает связь с сестрой. Какой же ответ дать Асканазу? И Оксана сказала точно таким тоном, каким ребенок отвечает затверженный урок:

— С Аллой? Что вы! Откуда я могу знать, как связаться с нею?..

Видимо, Оксана сомневается в нем. Это, конечно, ужасно! Какой же выход? Капли пота выступили у него на лбу.

Оксана, конечно, поняла, какое впечатление произвели на Асканаза ее слова. Нервы ее не выдержали, из глаз брызнули слезы.

— Мма-ма… — послышался испуганный возглас.

Закрыв лицо руками, Оксана плакала, не в силах сдержаться.

Из-за складок занавеси по очереди высунулись головы Миколы и Аллочки. В первую минуту Микола неприязненно посмотрел на незнакомца и заслонил мать, как бы готовясь защитить ее. Вслед за ним выбежала Аллочка, босыми ножками протопала по полу и вскарабкалась на колени к матери. Оксана тотчас же взяла себя в руки. Осушив глаза, она обняла девочку и, показывая на Асканаза, сказала:

— Помнишь дядю Асканаза, Аллочка? Микола, ты не вспомнил дядю?

Приветливый тон матери успокоил детей. Но Микола наклонился к уху матери и, прикрывая рукой рот, с любопытством спросил:

— А теперь кто он такой?

Откуда знала Оксана, кто он такой теперь? Однако она решила успокоить детей.

— Он хороший, — также шепотом сказала она сыну.

Теперь Микола уже более доверчиво взглянул на Асканаза.

Взяв Аллочку на руки, Асканаз поцеловал ее и, приглаживая кудри, сказал:

— Знаешь, я до сих пор помню, как ты хорошо декламировала в тот день. Научил тебя Микола новому стихотворению?

До этого Аллочка молча смотрела ему в лицо испытующим взглядом. Но теперь ее лицо прояснилось, она улыбнулась и, выскальзывая из рук Асканаза, проговорила:

— Дда, ввыуччила… Я-я жже арртиссткой ддолжжна ббыть…

Микола грустно взглянул на сестренку, затем с покровительственным видом обнял ее за плечи и уверенно сказал:

— И будешь!

Его маленькие руки невольно сжались в кулаки. Асканаз не задал ни одного вопроса: он догадался о том, что случилось с Аллочкой. Заметив, что Оксану расстроили слова девочки, он также уверенно подтвердил:

— Скоро вот вышвырнем фашистов, Аллочка будет учиться и станет настоящей артисткой!

Слова его произвели на Аллочку большое впечатление. Она потянулась к Асканазу и, когда он снова взял ее на руки, со вздохом опустила голову на его плечо. Девочка чувствовала потребность в защитнике и, по-видимому, ей показалось, что в лице Асканаза она нашла человека, который может защитить и ее и ее близких.

Нет ничего более убедительного для любящей матеря, чем доверие ее ребенка к человеку постороннему: этот человек становится близким и для нее. А ведь Асканаз не был чужим для семьи Оксаны… Аллочке нравится Асканаз… Оксана с радостью следила за тем, как доверчиво льнут к Асканазу и Аллочка и даже сдержанный по натуре Микола. Затем она с трудом убедила детей лечь в постель, запретив вскакивать, а сама тихо сказала Асканазу:

— Вы видите, что стало с моей Аллочкой!.. И она думает, что сможет стать артисткой… Ах, гады!

— Не отнимайте же этой веры у ребенка ни в коем случае! — твердо сказал Асканаз, ни о чем не спрашивая.

Но Оксане не терпелось облегчить сердце.

— Чем больше я смотрю на Аллочку, слышу, как она заикается, и вспоминаю, как чисто и ясно она говорила, тем сильнее болит у меня душа! Во мне прямо кипит ненависть к этим гадам!..

Оксана умолкла. Глаза ее сверкали гневом, лицо вспыхнуло румянцем. Взяв Асканаза за руку, она подробно рассказала ему все события той злополучной ночи. Заканчивая свой рассказ, она со вздохом произнесла, мешая «ты» и «вы»:

— И вот свершилось ужасное — Аллочка начала заикаться… Вы и сами слышали!.. Кто же возместит моему бедному ребенку эту страшную потерю? Скажи, дорогой Асканаз, утешь меня… Неужели Аллочка должна до конца жизни остаться заикой?.. Какая горькая насмешка!.. Она же так хотела стать артисткой, и вдруг…

Оксана, поникнув, глотала слезы. Асканаз погладил ее руку и успокаивающе сказал:

— Она испугалась, это нервное потрясение. Наша медицина, конечно, найдет способ…

— Ах, Асканаз Аракелович, я уже отчаиваюсь… Хоть бы поскорей избавились мы от этого кошмара!

— Не надо отчаиваться, Оксана, — остановил ее Асканаз.

— Ну как не отчаиваться? Вот я слышала столько хорошего о вас… А теперь вижу в тылу и в таком виде… Не знаю, что и думать.

Помолчав немного, Оксана заговорила снова:

— Ведь я была такой беспечной… ничего не понимала, не интересовалась политикой! А как ревновала Павло!.. А теперь я должна жить в разлуке с родными, сочинять небылицы о собственном муже! Он был такой хороший! А ведь пришлось сжечь все его письма! И знаешь, он не только пригоден к военной службе, но и работает в армии инженером. А мне велено говорить, что он непригоден к военной службе. Ах, как хорошо, дорогой Асканаз, что ты здесь! Ведь сколько времени я не смею никому открыть сердце! Говори же, рассказывай, я хочу слышать твой голос! Объясни мне, долго ли все это будет продолжаться, долго ли придется видеть эти отвратительные рожи? Каждый день приносит новое несчастье! Что сейчас делается с моей бедненькой Марфушей и что от меня хочет этот Василий Власович? Ох, боюсь я, что угонят нашу Марфушу в Германию…

— А кто такой этот Василий Власович?

Оксана рассказала о посещении Василия Власовича и описала его внешность.

— Ты говоришь, среднего роста, худощавый, часто мигает… — Асканаз словно хотел что-то припомнить. — Аллой он интересовался?

— Интересовался, говорил так заботливо… А после того как он пообещал помочь Марфуше, я чуть было не открыла ему сердце!

— Нет, нет, Оксана! — нахмурился Асканаз. — Что можно ожидать от человека, поступившего на службу к фашистам? А расспросы этого человека вызывают у меня глубокое подозрение.

— Вот эти-то подозрения и убивают меня! Я еще не научилась узнавать людей, все время помнить о том, что нельзя со всеми говорить начистоту, говорить то, что есть на самом деле! Алла недаром смеялась надо мной: «Что у тебя на сердце, то и на языке». А каково наше положение теперь? На каждом шагу тайны, секреты, приходится обдумывать каждое слово… А я совершенно не привыкла к этому, дорогой мой!

— Тогда, когда царит насилие, тайны создаются сами собой. Ты должна серьезно обдумывать каждый свой шаг, дорогая Оксана, и поступать только так, чтобы это было на пользу общему делу.

— Вот и Алла это говорила. А я ничего не умею делать! Мой Павло иногда шутил, что я, кроме крепдешинов и фасонов туфель, ни о чем не умею говорить. А теперь все иначе: Оксана, храни тайну, Оксана, говори с одним так, а с другим этак! Совсем у меня голова закружилась!

— От людей близких не стоит и нельзя хранить тайны. Ну, а эти, — Асканаз с отвращением махнул рукой, — это же не люди… Дорогая Оксана, вся наша страна ведет борьбу не на жизнь, а на смерть. И здесь, в тылу, у нас есть тысячи таких бесстрашных советских людей, как Алла Мартыновна…

Оксана вздрогнула, у нее невольно вырвалось:

— Откуда ты знаешь, что Алла…

— Она писала об этом в одном из писем Денисову…

Лицо Оксаны просветлело. Теперь для нее все стало ясно. Она поняла теперь, что ей незачем скрываться от Асканаза.

— Единственное мое утешение — это Алла, я понимаю, что надо брать с нее пример… За это время я видела ее всего один раз и то ночью. А когда я вижу ее или только слышу о ней, я чувствую какую-то уверенность, верю, что фашисты не могут долго продержаться, что будем мы жить по-прежнему! Вот и сейчас ты здесь, поэтому я воспрянула духом. Спасибо тебе за это, дорогой! Но ведь ты должен уйти… И снова одиночество, та же тревога, та же неопределенность…

— Дорогая Оксана, твердо помни только одно: все это временно, и наберись мужества. Будь осторожна, никакого доверия ни фашистам, ни людям, которые служат у них!

— Еще раз спасибо тебе, Асканаз, хоть немного отлегло от сердца. Я все силы приложу, чтобы помогать Алле. Пускай она только скажет, что я могу для нее сделать, я сделаю все, все… Ты сказал, что тебе необходимо встретиться с Аллой. Я завтра жду человека от нее. Да, непременно нужно сказать ему относительно Василия Власовича! Алла мне не открывает, где она находится, она поддерживает связь со мной через других людей… И это очень хорошо, я и сама не хочу знать многого. Ты тоже не говори мне, по какому делу хочешь встретиться с Аллой: говорить мне об этом не к чему…

Асканаз понимал, что Оксана жаждет выговориться. По-видимому, ей не часто приходилось встречаться с людьми.

— Но если не удастся вылечить Аллочку… Погоди, я слышу какой-то шум… Ой, я боюсь за тебя, Асканаз Аракелович!

Асканаз насторожился. Послышался негромкий стук в оконце. Асканаз повернулся к Оксане и спокойно сказал:

— Это сигналят мне. Итак, никому не рассказывай о нашей встрече.

Своим условным стуком Остужко давал знать Асканазу, что надо торопиться.

— Ты ждешь кого-нибудь ночью, Оксана? — спросил Асканаз.

— О, боже мой, кого же мне ждать? Я с ужасом думаю о том, что могут ворваться опять фашисты! Слышишь, кто-то царапается в дверь… быть может, Василий Власович?

— А ну, спроси, кто там?

Оксана колеблющимися шагами подошла к двери, прислушалась.

— Оксана, милая, открой… это я… — послышался тихий шепот из-за двери.

Лицо Оксаны выразило одновременно и радость и страх… Одной рукой она схватилась за Асканаза, словно для того, чтобы удержаться на ногах, а другой повернула ключ в замке.

В комнату проскользнула худенькая девушка в насквозь промокшей одежде. Она с плачем кинулась в объятия Оксаны. Лицо девушки было бледно, глаза ввалились. Но Асканаз все же узнал ее, и голос его дрогнул от жалости:

— Марфуша, ты?!

— Спасите меня, Асканаз Аракелович, — с плачем проговорила Марфуша. — Я с семью девушками сегодня бежала от н и х, — узнали мы, что утром хотят нас в Германию угнать. Может, уже ищут нас!.. Мне нельзя здесь долго оставаться, я и Оксану под беду подведу. Берегитесь и вы, как бы и вас не захватили! Ах, сколько нам пришлось вынести!.. — и Марфуша не могла сдержать рыданий.

Асканаз, оставив Марфушу у Оксаны, вышел на улицу. Тотчас от стены дома отделилась тень и подошла к нему. Это был Остужко.

— Скоро выйду. Тут с девушкой одной беда… — сказал ему Асканаз.

— Хотя документы у нас в порядке, но лучше поторопиться, товарищ комиссар.

— А если придется возвращаться втроем?

— Рискованно, товарищ комиссар. Пусть этот третий переждет где-нибудь до завтра.

Остужко не досказал своей мысли. Разведчик думал о том, что отвечает за безопасность комиссара и не имеет права подвергать риску его жизнь.

Молча кивнув ему, Асканаз вернулся в комнату. Оксана уговаривала Марфушу что-нибудь поесть. Но та не соглашалась, хотя и была голодна. Подойдя на цыпочках к детям, спавшим крепким сном, она осторожно поцеловала их, потом направилась к двери, но остановилась и снова жалобно заговорила:

— Бога ради, помогите мне, Асканаз Аракелович! Я не могу больше видеть этого Шульца, я не хочу ехать в Германию! Ведь вы же партизан, не правда ли? Так помогите мне! Оксана, проси и ты за меня…

— Значит, ты твердо решила бежать, Марфуша? — спросил он.

— Ой, не могу я оставаться у них! И Оксану не хочу подводить… Что же мне делать? Посоветуйте мне.

— Они обязательно кинутся искать тебя и остальных! — подтвердил Асканаз. — И для Оксаны нехорошо, если тебя застанут здесь. А ну, Оксана, подумаем, где можно до завтра спрятать Марфушу?

Оксана и Марфуша задумались. И вдруг Марфуша встрепенулась, на лице ее мелькнула улыбка.

— А что, если пойти к бабке Агриппине, Оксана?

— Ну что ж, и живет-то она недалеко. На этой же улице.

— Вот, вот! Она совсем одинокая. Вряд ли кто заподозрит семидесятилетнюю старушку.

— Правильно! — воскликнула Оксана. — Вчера только я заглядывала к ней. Она немного туга на ухо, а перед фашистами притворяется вовсе глухой. И знаешь, что она мне сказала? Говорит: «Когда спать ложусь, никогда двери не запираю: если тихонько постучатся, не услышу, а может, постучатся такие, которым не с руки будет громко стучать». Она о тебе спрашивала, и я все ей рассказала. Иди прямо к ней! А завтра… раз Асканаз Аракелович обещает, значит исполнит.

Марфуша испытующе взглянула на Асканаза и, словно прочитав подтверждение в его глазах, с облегчением сказала:

— Ну и хорошо. Я уж не стану задерживаться.

Она выбежала на улицу. Асканаз вышел вслед за ней и шепнул Остужко несколько слов; разведчик молча последовал за Марфушей.

— Тебе пора уходить, да? — спросила Оксана. — Бога ради, будь осторожней! А завтра приходи: Алла обязательно свяжется со мной, тем более после истории с Марфушей. Ей все становится известно, и она не оставит меня в беде…

— Приду непременно! — заверил Асканаз. — Зайду даже днем, если удастся.

— Да, но… Понимаешь, и хочется мне, очень хочется, чтобы ты пришел, и страшно. Ты понимаешь меня, не правда ли?.. А утром я выберу удобную минутку и зайду проведать Марфушу. Как будет хорошо, если вам удастся спасти ее! А вот мне нельзя с вами, я не могу бросить детей…

В голосе Оксаны опять зазвучали слезы, но она сделала усилие над собой.

— Ну, Оксана Мартыновна, пора нам распрощаться с тобой, — до завтра! Прошу тебя, будь осторожна, в особенности с этим Василием Власовичем!

— Но ведь ночью о н и запрещают выходить, как же ты?.. — вдруг с испугом спросила Оксана.

— Это все предусмотрено, — успокоил ее Асканаз, не вдаваясь в подробности.

Выйдя на улицу, Асканаз нашел Остужко в приподнятом настроении. Марфуша благополучно добралась до домика старой Агриппины. Несмотря на спешку, ловкий разведчик, очевидно, успел перемолвиться словцом с молодой беглянкой.

Глава десятая АЛЛА МАРТЫНОВНА. ПОСЕТИТЕЛЬ ОКСАНЫ

Дождь то переставал идти, то снова начинал поливать улицы и дома. Лишь за полночь он наконец прекратился. С одной стороны, это было на руку Асканазу и Остужко — легче было избежать нежелательных встреч. Но зато липкая грязь мешала быстрой ходьбе. Асканаза искренне восхищала способность Остужко безошибочно ориентироваться в полной темноте. Молодой разведчик шел впереди, выбирая наиболее удобную дорогу и часто оглядываясь, чтобы сохранить одно и то же расстояние между собой и Асканазом. Шум дождя мешал ясно различать звуки, и это заставляло Остужко еще больше напрягать внимание.

Когда они уже вышли из Краснополья, Остужко с сожалением сказал:

— Если б знал, что никого не встретим, можно было взять с собой Марфушу…

— Бедная девушка намучилась, пусть хоть выспится сегодня. Как ты думаешь, безопасно ли ей оставаться у этой старухи?

— Думаю, что безопасно. Для этих бандитов ничего привлекательного в домике бабушки Агриппины нет.

— А для тебя, как видно, есть? — поддел его Асканаз.

Остужко усмехнулся. А у Асканаза настроение было скверное. «А ведь Оксана вначале не доверяла мне… — думал он. — Если и завтра не удастся наладить связь с Аллой Мартыновной, до каких пор ожидать?.. Нет, хватит ждать, мы уже почти у цели, теперь нельзя останавливаться! Но где же выход из положения?!»

Этот вопрос настойчиво возникал в голове, но ответа на него Асканаз не находил. Озабоченный своими мыслями, он даже не заметил, как добрался до землянки, где его нетерпеливо поджидал Шеповалов.

— Наконец-то!.. — с облегчением воскликнул комбат. — Я уж забеспокоился!..

Шеповалов сильно исхудал — давали знать себя лишения последних недель. Оспинки на его лице стали еще заметней.

Асканаз вкратце рассказал о своем посещении.

— Да-а… — протянул Шеповалов. Чувствовалось, что он не слишком доволен результатами разведки. — Так ты говоришь, она не поверила тебе сначала? Вот и молодец, правильно она поступила, твоя Оксана! Но ты не горюй, дело налаживается.

— То есть как?! — встрепенулся Асканаз.

— Ну, ты же знаешь Долинина… «Не могу, говорит, сидеть и ждать у моря погоды!» Послал в окрестные села новых разведчиков, да и в Краснополье направил несколько человек следом за тобой. И пока ты вел там переговоры с Оксаной, Алла Мартыновна вместе с Зотовым и нашими людьми совещались, как помочь батальону.

— Зотов? Это не…

— Он самый, наш разведчик-снайпер! Ему было дано задание связаться с нами! Денисову дали знать из армии, что, по данным отдела партизанского движения, мы вырвались из окружения и двигаемся в направлении Краснополья. Вот он и выслал людей нам навстречу.

— Вот это дело! Когда мы встретимся с Аллой Мартыновной?

— Завтра утром она будет у нас.

Рассказав о том, чем сейчас заняты Долинин и Зотов, Шеповалов задумчиво добавил:

— Ну, мы как-нибудь выберемся, да еще сумеем, надеюсь, потрепать фашистов… Но все это мало утешает меня, Асканаз Аракелович: положение, оказывается, много серьезнее, чем мы предполагали. Немцы опять продвинулись вперед да еще в нескольких направлениях… Говорят, идут бои под Киевом… Ленинград поставлен под угрозу!..

Долинина сильно встревожил провал разведчика. Встретившись с Аллой Мартыновной, он высказал ей свои опасения: арест партизана-разведчика и связного подпольщика может поставить под угрозу работу краснопольского подполья. Он успокоился лишь после того, как узнал, что кое-что уже предпринято: местом явки было назначено село, наполовину разрушенное бомбардировкой и почти безлюдное. Подпольщики остановили свой выбор на этом селе, так как оно сильнее всего пострадало от бомбежки, и в течение нескольких ночей вырыли подземный ход к уцелевшему колхозному амбару — обширной постройке с капитальными стенами. Снаружи она не вызывала никаких подозрений. Алла Мартыновна давно заприметила этот амбар и теперь устроила там Шеповалову временный КП. Часть бойцов батальона была размещена в ближайших селах, другая часть скрывалась в глубине приднепровского леса.

Под утро в амбаре собрались Долинин, Шеповалов, Асканаз и Остужко. Притаившись в развалинах, стояли на посту дозорные партизаны и бойцы. В амбаре, кроме сколоченной из полок длинной скамейки и простого стола, ничего не было. Колеблющийся огонек свечки бросал причудливые тени на затянутые паутиной стены.

Из подземного хода вышла Алла Мартыновна. Она была чем-то сильно озабочена. Из-под головного платка выбивались пряди заметно поседевших волос, зорко глядели проницательные глаза.

Остановившись перед Асканазом, Алла Мартыновна бросила взгляд на его вылинявшее обмундирование, всмотрелась в лицо и покачала головой:

— Так вот вы до чего дошли!..

— Алла Мартыновна, как я рад, что вижу вас… Честное слово, не считайте преувеличением, но у меня к вам родственное чувство. Ваше мужество восхищает меня.

— Не говори об этом… Что мы сделали?.. Вы отступаете, а мы, как кроты, зарылись в землю…

— Да, положение тяжелое. Вы негодуете справедливо, дорогая Алла Мартыновна. Но гнев — это тоже разящее оружие в руках бойца.

— А вы воюйте так, чтобы я вам всем сказала спасибо.

Асканаз опустил голову.

— Ну ладно, не вешай головы, комиссар… — Она подошла к Шеповалову и Долинину и коротко сообщила: — Хлеб получите сегодня.

— Вот за это спасибо! — обрадовался Шеповалов. — Уж простите, и без этого у вас дел хватает…

— А это как раз и составляет одно из наших дел.

— Как же мы получим хлеб?

— В пекарне Краснополья есть наши люди. Много не обещаю. Но шофер грузовика, доставляющий ежедневно хлеб немецким гарнизонам ближайших сел, сегодня получит больше нормы. Излишек он сбросит в условленном месте.

— А на грузовике не будет никого из немцев?

— Шофер сумел втереться к ним в доверие. Большей частью он ездит один.

— Прекрасно. Лучше обойтись без столкновения…

— Разумеется, — подхватила Алла Мартыновна. — Ну, а каково моральное состояние батальона? — повернулась она к Асканазу.

— Трудности закалили дух бойцов. Правда, были отдельные неприятные случаи…

Пока в амбаре собирались парторги и комсорги, командиры взводов и особо отличившиеся бойцы, Асканаз рассказал Алле Мартыновне о Мазнине, Поленове и Титове.

На Поленове была широкополая шляпа, скрывавшая повязку на голове. Титов волновался всю дорогу, хотя Поленов не переставал твердить ему: «Да что ты так изводишься? Виноват-то я, искупать вину надо мне, а не тебе. Я так все объясню, что никто и не подумает винить тебя». — «Пустяки ты болтаешь, Григорий, — сердился Титов, — словно я за шкуру свою боюсь… Но куда это годится, что в таких условиях люди должны заниматься нашим вопросом?!»

Поленов с Титовым ждали за дверями амбара. В нескольких словах Шеповалов объяснил план предстоящих действий. Участники сбора оживленно зашептались, когда Шеповалов сообщил, что Денисову известно о пройденном батальоном боевом пути, что он благодарит бойцов за совместные действия с партизанами и за уничтожение фашистской группировки.

В заключение Шеповалов сказал:

— Благодарность командира дивизии передайте бойцам. С каждым из бойцов поговорите отдельно и разъясните новое задание.

Асканаз приказал ввести Поленова и Титова.

Рассказав об истории с Мазниным, Асканаз заключил:

— Как видите, Поленов довел свою скрытность до преступного обмана. Даже в последнюю минуту перед уходом в разведку он ни словом не обмолвился о преступных замыслах Мазнина. А Титов проявил легковерие. Каждый из нас должен знать, чем дышит его товарищ, а наше командование должно быть всегда в курсе всех событий нашей боевой жизни. Если мы будем хорошо знать друг друга, — враг нам уже не страшен…

Алла Мартыновна, внимательно выслушав сообщение Асканаза и объяснения Поленова и Титова, попросила слова. Взгляды всех присутствующих обратились к ней.

— Дети мои, — медленно заговорила она, — с военной жизнью я давно знакома. Настоящий военный коллектив — это дружная семья. Представьте себе такую вещь: ребенок занозил себе руку, но скрывает это от матери, боясь, что ему будет больно, если начнут извлекать занозу. Через несколько дней рана начинает гноиться. Наконец мать замечает распухшую руку и видит, что она требует серьезного лечения. А ведь скажи ребенок о своей ране сразу же, не было бы никаких осложнений. Так и в военной жизни: если происходит что-либо, нарушающее установленный порядок, об этом должны своевременно узнавать командир и комиссар. Если же запустить хотя бы незначительную рану, она может загноиться. Вот вам мой материнский наказ: будьте отважны и помните, что за вашими подвигами с волнением следят ваши близкие. Желаю успеха, родные мои!..

В словах Аллы Мартыновны была такая сила, что к сказанному ею нечего было прибавить. Все время, пока она говорила, Поленов не сводил с нее глаз. Правда ее слов взволновала его: «Сердце ты мне растопила, голубушка Алла», — подумал он.

Шеповалов отдал командирам приказ готовиться к выступлению, как только стемнеет.

К Асканазу подошел Остужко.

— Товарищ комиссар, а ведь мы обещали Марфуше, что возьмем ее с собой.

Асканаз задумался. Затем, решившись, он подошел к Алле Мартыновне и рассказал ей о своем вчерашнем посещении.

— Значит, и сегодня пойдешь к Оксане? — улыбнулась Алла Мартыновна.

— Не могу не пойти, Алла Мартыновна. Оксана решит, что я испугался или же начнет представлять всякие ужасы.

— Нет, она не посчитает осторожность за страх, настолько-то она разбирается… Но вот за Марфушей, конечно, надо пойти! — Алла Мартыновна немного подумала и добавила: — Ну ладно, идите. В другой день не разрешила бы. Но сегодня очищают улицы, мобилизовано все население. В нескольких кварталах работой руководят наши люди. Вот вы и сойдете за местных жителей.

Узнав, что Асканаз собирается снова пойти в Краснополье, Шеповалов окинул его взглядом, в котором читалась тревога о боевом товарище.

— Если ты считаешь необходимым и Алла Мартыновна не возражает, что ж, иди! — И Шеповалов значительно добавил: — Помни, что ты очень пригодишься во время предстоящей операции!

— Да, бессмысленную гибель можно приравнять к измене, — пояснил его мысль Асканаз.

Алла Мартыновна передала Остужко три чистых бланка с печатями немецкой комендатуры Краснополья, и Остужко изготовил из них три фальшивых пропуска с вымышленными именами для себя, Асканаза и Марфуши; для Марфуши — на имя мальчика-подростка.

Когда Асканаз зашел к Шеповалову перед уходом, комбат крепко пожал ему руку:

— Внуши Оксане, чтобы верила в нашу победу!

Дождь прошел, оставив после себя бесчисленные лужи. Группы пожилых женщин и мужчин с лопатами в руках расчищали тротуары и разгребали жидкую грязь. В числе работавших были Асканаз и Остужко, внешне ничем не отличавшиеся от жителей Краснополья. Однако из предосторожности они избегали вступать в разговоры и держались врозь. Незаметно для окружающих они добрались до домика, где жила Оксана. Убедившись, что кругом спокойно, Асканаз вошел в домик, а Остужко направился к бабушке Агриппине.

Оксана встретила Асканаза с нескрываемой радостью. Схватив за руку, она провела его в комнату.

— Ночью, при свете, я не смогла хорошенько разглядеть тебя, Асканаз Аракелович. Как ты изменился!.. Почернел, глаза ввалились. Ну, садись, садись… Миколу послала к соседям, — продолжала она, — там часто собираются дети. Я заставляю Миколу ходить туда — пусть развлекается. А Аллочка там…

Оксана указала на дверь, которая вела в чулан, служивший кухонькой. Оттуда был выход во двор.

Асканаз приоткрыл дверь. Сидя на скамейке, Аллочка заплетала волосы кукле. Асканаз приласкал девочку и дал ей плитку шоколада, совсем размякшую оттого, что он носил ее в кармане. Он не решился заговорить с ребенком, зная, как больно Оксане слышать заикание девочки.

Когда они вернулись в комнату, Оксана, понизив голос, таинственно сообщила:

— Я хочу порадовать тебя: час тому назад встретилась со связным Аллы в хлебной очереди. Это семидесятилетний старик, он занимается починкой обуви. Ты пойдешь к нему и возьмешь с собой вот эти старые башмаки… Остальное он знает..

Асканаз улыбнулся.

— Дорогая Оксана, я очень тронут… Благодарю тебя, но я уже видел Аллу…

— Ты видел Аллу?! — радостно воскликнула Оксана. — Говорил с нею, рассказывал ей про меня?

— Видел и рассказал. Да и пришел сюда с ее разрешения.

— Ой, как хорошо, что ты пришел! Ты знаешь, я всю ночь мучилась, думала о том, хорошо ли поступила, что просила прийти: а вдруг это принесет вред, а вдруг спасение Марфуши помешает вам?..

— Спасение Марфуши входит в нашу задачу! Каждый честный человек нужен родине, так что не волнуйся.

— Эх, я живу только воспоминаниями. Как хороша была та ночь, когда мы вместе любовались восходом солнца!.. Помнишь? Когда же вернутся прежние счастливые дни, когда?

Асканаз читал на лице Оксаны терзавшие ее мысли.

— Тогда мы были свободны и счастливы, — мягко сказал он. — А сейчас нужно действовать, чтобы вернуть эти дни.

— Ах, как хорошо было бы, Асканаз, если б ты всегда был с нами! Но нет, какие я глупости говорю… Да, я хотела спросить: может ли случиться, чтобы ты встретился с моим Павло? Если встретишь его, ради бога, не проговорись ему о болезни Аллочки! Он такой впечатлительный!

— Может быть, тебе удастся увидеть его даже раньше, чем мне, Оксана. Не вечно же будут сидеть в Краснополье фашисты.

— Если б скорей!.. Но ты спешишь, Асканаз? Погоди, выпей хотя бы стакан чаю.

— Ничего не надо, Оксана. Сейчас придет Остужко.

Глаза Оксаны наполнились слезами.

— Хотя бы с Аллой ничего не случилось. Ведь она совсем не бережет себя…

В дверь постучали.

— Скорей иди в чулан, к Аллочке, я узнаю, кто стучится… — шепнула Оксана.

Асканаз скользнул в чулан.

Оксана открыла входную дверь и отступила в смущении. В комнату вошел Василий Власович. Он протянул Оксане холодную руку и всмотрелся в ее лицо, залитое слезами.

— Что случилось? — быстро спросил он.

— Аллочка у меня прихворнула. Только что уложила ее в постель.

Весь разговор ясно доносился до Асканаза. Он шепнул Аллочке, чтоб она легла на скамейку и закрыла глаза, потому что так хочет мама.

Девочка покорно позволила укрыть себя тоненьким одеяльцем, лежавшим на скамейке.

— Ну, ну, у такой заботливой матери, как вы, ребенок долго болеть не будет, — приветливо отозвался Василий Власович. — Я уж там поговорил, с кем следует, чтобы вас ни на какую работу не вызывали. Хватит с вас забот о детях! Вот только молодежь плохо себя ведет: вчера ночью сбежали восемь девушек. Ну, куда они могли сбежать, интересно знать? Двоих уже поймали. Представьте себе, и Марфуша тоже сбежала… — При последних словах он испытующим взглядом окинул Оксану.

Сердце у Оксаны екнуло, но она не подала виду.

— Такие уж времена настали, что каждый только о себе думает. Никто не может отвечать за другого, — ответила она, сама удивляясь своей выдержке.

— Это, конечно, правильно. А все-таки нехорошо она поступила, неправильно! Но оставим это. А ведь я пришел к вам с радостной вестью…

В лице Оксаны не дрогнул ни один мускул.

— Что вы, какая для меня может быть радость? Девочка у меня заболела, я сама не своя…

— Ну, это временно, пройдет… — Тут Василий Власович осторожно огляделся: — Вы никого не ждете?

— Да кому я нужна?… Нет, я никого не жду.

— Вот и хорошо… — и Василий Власович осторожно вытащил из внутреннего кармана конверт, вскрыл его, извлек из него другой, меньшего размера, и, протягивая Оксане, сказал шепотом: — Вот тут письмо от Денисова, нужно его передать Алле Мартыновне. Мое-то положение щекотливое, сами знаете. А вы, как советская патриотка, обязаны помочь нам связаться с партизанами. Это письмо вы должны лично передать Алле Мартыновне и никому, слышите, никому, даже самому близкому человеку не говорить об этом!

Асканаз тревожно прислушивался. Голос Василия Власовича все больше казался ему знакомым. Где он его слышал? И при каких обстоятельствах? Но сейчас даже это было не так важно, как то — сумеет ли Оксана сохранить выдержку, дать должный ответ? Разгадает ли Оксана, что ее хотят спровоцировать? Сохранит ли выдержку? Ведь это так соблазнительно: обрадовать сестру письмом Денисова, оказать помощь партизанам! Асканаз затаил дыхание.

— Я вам и в прошлый раз говорила, Василий Власович, у меня нет никаких сведений о сестре, — послышался мягкий голос Оксаны. — Тем более не представляю себе, как можно передать ей письмо. Возьмите его, пожалуйста. Что же касается партизан, то мне ничего о них не известно, и никакой помощи я им, конечно, оказать не могу. Я сама нуждаюсь в помощи, где уж мне помогать другим? Вы человек бывалый, Василий Власович, подыщите более подходящих людей. Спасибо вам за то, что заходите ко мне, хотите меня утешить. Только прошу меня ни во что не вмешивать, у меня своих забот достаточно.

И Оксана положила письмо на стол перед Василием Власовичем.

— Так, так… — скрывая раздражение, произнес Василий Власович. — Нехорошо такой толковой, культурной женщине, как вы, открещиваться от помощи патриотам, к тому же для вас это никакой опасности не представляет. А письмо пускай все же останется у вас…

— Нет, Денисов никогда не пересылал писем жене через меня! Я так редко встречалась с сестрой и с зятем, что как-то чуждаюсь их. К тому же Алла постоянно разъезжала с мужем и редко писала мне. Так что вы совершенно напрасно предполагаете, будто я знаю, где она находится сейчас.

— Но ведь перед самым объявлением войны вы приезжали к сестре в гости?

— Вы правы, именно в гости! И на короткое время.

Василий Власович понимал, что потерпел неудачу. Он помолчал и позволил Оксане сунуть письмо ему обратно в руки.

— Так вы говорите, прихворнула у вас девочка? — сказал он после недолгого молчания и шагнул к двери, ведущей в чулан. — А я тут для нее сластей принес.

Оксана вскочила с места; она почувствовала, что вот-вот потеряет самообладание. Не пустить Василия Власовича к Аллочке значило вызвать у него подозрения. Поэтому она ограничилась тем, что громко сказала:

— Ради бога, Василий Власович, не будите ее: девочка всю ночь не спала, только что удалось ее усыпить. Спасибо вам за внимание. Я сама передам ей сласти и скажу, что вы ей принесли.

— Нет, нет, я тихонько положу ей под подушку… Пусть увидит, когда проснется, порадуется крошка… — Василий Власович тихонько открыл дверь в чулан.

В лице Оксаны не было ни кровинки, ноги у нее подкашивалась, сердце колотилось так сильно, что она боялась, не услышал бы Василий Власович. Она тоже вошла в чулан — и не поверила своим глазам. Асканаза в чулане не было. Аллочка лежала на скамейке с закрытыми глазами — или действительно спала, или притворялась спящей.

Василий Власович быстрым взглядом окинул кухню, осторожно положил пакет со сластями под подушку Аллочки и на цыпочках вернулся обратно. Вид у него был какой-то смущенный.

Снова усевшись, он стал говорить о том, что, лишенный семейного счастья, находит утешение лишь в заботе о чужих детях. Придвинувшись к Оксане, он взял ее руку и стал поглаживать. По телу Оксаны пробежала дрожь отвращения; едва сдержав желание оттолкнуть его, она высвободила руку.

Дверь с шумом открылась, и в комнату вошел Асканаз с лопатой в руках. С трудом скрывая испуг, Оксана вопросительно взглянула на него.

Асканаз окинул внимательным взглядом Василия Власовича, шагнул ближе к Оксане и резко сказал:

— А вы, мадам, почему не изволили почистить грязь хотя бы вокруг своего дома? Выходит, другие обязаны за вас работать? А ну, быстрее, приступайте к делу!

— Что вы хотите от бедной женщины? — вступился Василий Власович. — У нее же болен ребенок! Вы мужчина, неужели трудно немножко поработать вместо женщины, обремененной детьми?

— Если бы у лентяев не было таких адвокатов, как вы, дело пошло бы лучше. А ну, берите лопату, мадам, и сейчас же выходите!

— Пожалуйста, не заступайтесь за меня, Василий Власович! — просящим тоном заговорила Оксана. — Придется пойти, а то скажут, что я не выполняю распоряжений…

Оксана взяла лопату и обратилась к Асканазу:

— Сейчас сын придет, выйду вместе с ним, похищу!

— Ишь, выискала предлог! Погодите, еще научат вас работать по-настоящему! — насмешливо отозвался Асканаз.

Воспользовавшись тем, что Василий Власович сочувственно смотрел на нее, Оксана повторила свою просьбу. Асканаз направился к двери со словами:

— Ладно, я зайду еще раз после того, как вы тут расчистите грязь!

Оксана почуяла в последних словах Асканаза иносказательный смысл. Поняла она и то, что ей поручается задержать Василия Власовича подольше у себя. Состроив гримасу, она с жалобной улыбкой обратилась к человеку, который был ей так ненавистен:

— Вот подумали бы вы, Василий Власович, о том, чтобы избавить нас от таких отвратительных грубиянов!

А тот еще не разобрался в происшедшем. Испытующим взглядом окинув Оксану, он поспешил войти в свою привычную роль:

— С такими людьми могут расправляться партизаны. А вот вы ничем не хотите помочь нам…

— Вы опять об этом? Ну что за пользу может принести такая беспомощная женщина, как я?

Василий Власович был сильно раздосадован: он надеялся найти в чулане Марфушу. Оксана как будто действительно ничего не знала, ни во что не хотела вмешиваться… Но тогда кто же был этот незнакомец? Если он действительно сотрудничал с немцами, то почему Василий Власович не знает его?

Василий Власович снова взял Оксану за руку. Бедной Оксане показалось, что к ней прикоснулась холодная скользкая лягушка.

— Если этот тип еще раз явится к вам, непременно постарайтесь узнать, как его зовут и где он живет. Вы обещаете мне это? — настойчиво спросил он.

— Так он же сказал, что придет, когда грязь расчистят. Я разузнаю все и непременно вам расскажу.

Глава одиннадцатая ЗАВЕТНЫЙ МИГ

Асканаз свободно вздохнул лишь тогда, когда вместе с Остужко и Марфушей добрался до амбара. Шеповалов с Долининым и Аллой Мартыновной обсуждали время выступления и маршрут похода.

— А-а, Марфуша, добро пожаловать, доченька! — воскликнула Алла Мартыновна, увидев девушку. — Дайка обниму тебя. Хорошо сделала, что убежала.

Затем Алла вопросительно взглянула на Асканаза.

— Все в порядке, Алла Мартыновна. Только надо предупредить сапожника, чтобы не ждал заказчика.

Алла Мартыновна кивнула головой и обратилась к Марфуше:

— А ну, рассказывай!

— Ах, тетенька, ведь целых пять дней… — сбивчиво начала Марфуша, — нас заставляли подавать обед офицерам… Работа, конечно, не тяжелая, да только трудно себя пересиливать, обслуживать ненавистных людей. Потом вызывает меня этот комендант Шульц к себе и говорит: «С сегодняшнего дня будешь только мне одному прислуживать!» И сам улыбается. До чего же противно! И спрашивает, согласна ли я. А я ему говорю: «Раз приказано, надо выполнять». Вот он мне показывает, и дает понять, что нужно комнату в чистоте содержать, постель прибирать. Я головой киваю: ладно, мол, понимаю (этот Шульц немного по-русски знает). А потом подходит ко мне, — ну, сами знаете, с нехорошими мыслями подходит… Голова у меня закружилась. Думаю — кричать, никто на помощь не придет! А если и придет, будет Шульцу помогать, а не мне… А он что-то приговаривает, целоваться лезет, к себе тянет… Я отбиваться стала, а он рассердился и выгнал меня. Обрадовалась я, побежала в столовую. Думала, этим все и кончится. Так нет, на другой день приказывают Шульцу обед отнести. Отнесла я, а он из шкафа какую-то бутылку достал, налил в рюмки вино, предлагает мне с ним пообедать. Я, конечно, отказываюсь, а он мне рюмку с наливкой сует: «Выпей этот рюмка, говорит, это для девочка очень хорошо…» Боже ты мой, я и в жизни-то не пила, стану я с таким вот пить! Оттолкнула я руку, он рюмку выронил, и рюмка разбилась. А я растерялась, стою… Рассердился Шульц, покраснел, показывает на осколки, приказывает мне подобрать. Нагнулась я, а он как кинется на меня… Не вытерпела я, тетенька, укусила его за руку. Обозлился он, вытолкал меня из комнаты. Побежала я к девушкам, — мы жили там при столовой, — плачу, успокоиться не могу. А у других не лучше, у каждой свое горе…

По выражению лица Аллы Мартыновны Марфуша поняла, что она слишком разболталась. Она заспешила:

— А вечером подошел ко мне какой-то человек, назвал себя Василием Власовичем, утешать начал: ничего, мол, поговорю с герром Шульцем, чтобы простил тебя… А я думаю: за какую вину меня прощать? Но ему ничего не сказала. А он шепчет: «Выпрошу для тебя разрешение, чтобы ты к Оксане пошла: нужно письмо Алле Мартыновне отнести». Тут я прикусила язык… Кое-как отделалась от него. А на другой день узнали мы, что всех наших парней и девушек хотят угнать в Германию. Никто из нас и глаз не сомкнул! На наше счастье ночка выпала дождливая. Одна девушка, Римма, давай любезничать со сторожем, а мы тем временем убежали. Как же с Риммой-то будет?! Ведь она, тетенька, может попасть в беду… Ну, разбежались мы в разные стороны. Я, конечно, сразу к Оксане. Повезло мне: встретила Асканаза Аракеловича и Остужко. Тетенька, я пригожусь в батальоне, буду санитаркой, мне Остужко сказал…

— Ну, молодец, и впредь не теряйся! Когда увидишь Андрея Федоровича, поцелуй его за меня.

Вместе с Шеповаловым Асканаз еще раз проверил намечаемый маршрут батальона. Хлеб был уже доставлен. Подразделения батальона ждали только сигнала.

Шеповалов, которому Асканаз рассказал про Марфушу, подозвал ее. Марфуша, переодетая парнем, подошла и вытянулась перед комбатом.

— Ну, девушка, — улыбаясь, сказал Шеповалов, — не забывай о том, что с этого дня ты уже боец. А ну, как надо приветствовать старшего? Вот, так, молодец! Остужко отведет тебя к санитарам. А доберемся до места — получишь новенькое обмундирование.

На несколько минут Шеповалов, Долинин, Асканаз и Алла Мартыновна остались одни.

— Ну, что скажешь, Асканаз Аракелович? — спросила Алла Мартыновна.

Асканаз вкратце передал разговор с Оксаной. Рассказал он и о человеке, который теперь называл себя Василием Власовичем, а раньше, когда Асканаз его встретил неподалеку от Белой Церкви, — Ильей Карловичем.

— Ясно, что это предатель и при этом трусливый, — заметил Асканаз.

— Правильно, трусливый предатель, он трусит, потому что у него нет почвы под ногами. У нас есть сведения, что он действительно переехал сюда из Белой Церкви. Как видно, там его разгадали, а на новом месте он надеялся развернуться. Он уже взят на учет. Мне известно, что ему поручено выявить мое местопребывание. Значит, пристает к бедной Оксане? Говоришь, Оксана наконец, взяла себя в руки? Вот и хорошо! А если этому Василию Власовичу так уж хочется видеть меня, — что ж, мы ему эту возможность предоставим!..

Глаза Аллы сверкнули.

Приближалась минута расставания. Алла Мартыновна по-матерински расцеловалась с Шеповаловым и Асканазом.

— Желаю вам успеха! Асканаз Аракелович, скажешь Андрею Федоровичу, что видел меня. Пусть и в мыслях у него не будет, что я могу уехать отсюда. Я буду ждать его здесь, буду ждать с победой. Ну, счастливого вам пути!

Бойцы батальона и партизаны маленькими группами двигались к заранее назначенным пунктам. Остужко повел Шеповалова и Асканаза к стрелковому взводу Титова, которому поручено было замыкать арьергард.

В оголенных ветвях леса свистел холодный ветер. Титов коротко отрапортовал командирам о том, что взвод его находится на отдыхе.

— Ну, как приняли бойцы весть о благодарности командира дивизии? — спросил Асканаз.

Титов доложил.

— Ну что Поленов, образумился? — поинтересовался Асканаз.

— Не образумился, товарищ комиссар, опять наболтал лишнее!

— Опять за свое?

— Говорит, хороши, нечего сказать, благодарность выражают, а сами отступают! А ты тут из сил выбивайся, чтобы их нагнать!

— Ну, а ты что? Небось промолчал?

— Я на него прикрикнул, а он, по своему обыкновению, сейчас же вывернулся: уверяет, будто я его плохо понял. «Я, говорит, хотел сказать, что мы действительно будем достойны благодарности, когда разгромим фашистов в пух и прах! Вот тогда, мол, и заслужим благодарность командования». Спрашиваю его: «Почему ж ты с самого начала не так говорил»? А он в ответ: «Видно, таким уж уродился… В уме правильно рассуждаю, а язык мелет другое: должно быть, язык у меня неладно привешен… Ну, все и хохочут… Не знаю, что с ним делать, товарищ комиссар!

— Ты вот что ему посоветуй, — заметил Шеповалов, — каждый раз, как захочется ему что-нибудь непутевое взболтнуть, пусть покрепче прикусит язык.

— Товарищ комбат, у него и на это ответ найдется! — с отчаянием сказал Титов.

— А как его раны, заживают? — справился Шеповалов.

— Говорит, что чувствует себя отлично.

— Ну, это самое главное.

Беспросветная ночь. С севера дует ледяной ветер. Царит тишина — обманчивая тишина поля битвы.

Шеповалов взглянул на часы. Фосфорически поблескивающие цифры сказали ему: еще сорок минут. После мучительного марша батальон наконец достиг сборного пункта в тылу фашистских войск. По данным разведки противник собирался атаковать дивизию Денисова, в надежде форсировать Днепр. Шеповалов должен был неожиданным ударом внести смятение в передовую группу противника. Было условлено, что батальон перейдет в наступление, как только над позициями дивизии взовьются в воздух желтая и красная ракеты.

Тягостны были минуты ожидания. Шеповалов уже несколько раз успел обсудить с Асканазом все детали операции, но испытывал потребность еще раз поговорить с ним. Его угнетали мрак и безмолвие.

— Аракелович, ты мечтаешь или спишь? — негромко спросил Шеповалов.

— Больше мечтаю, чем сплю, — стряхнув с себя задумчивость, отозвался Асканаз, закутавшись в шинель. Он сидел рядом с Шеповаловым у подножия невысокого холма.

— Мечтать… — протянул Шеповалов. — Да, пожалуй, надо уметь мечтать. Иногда, не находя решения какой-либо задачи, засыпаешь, думая о ней, прикидываешь и так и эдак! А проснешься, начнешь взвешивать, обсуждаешь, отбрасываешь в сторону все фантастическое — и глядишь, в конце остается кое-что пригодное для разрешения мучившего тебя вопроса!

— Каждая мечта, в основании которой лежит что-то реальное и положительное, всегда к чему-то приведет. И несомненно, правы те, кто говорит, что в жизни нет безвыходных положений. Но если это справедливо в отношении личности, то еще более справедливо в отношении целого народа! И потому-то иго фашистов будет свергнуто, что в их стремлениях нет ничего положительного. Ишь, чего захотели, властвовать над всем миром! Гитлер похож на лягушку, которая пыталась сравниться с волом.

— Это ты точно сказал — именно на лягушку… Слушай, Асканаз Аракелович, у тебя есть в Армении любимая девушка?

— А тебя это очень интересует?

— Честное слово, у меня нет привычки принуждать к откровенности. Говоря по правде, я хотел было запретить тебе идти вторично к Оксане, но мелькнула мысль: а вдруг, думаю, заело человека?.. Тем более, я слышал, что эта Оксана — красавица… Попытал я сперва Аллу Мартыновну, потом стал к тебе приглядываться: вижу, нет, не то, что я думал! И пришло мне в голову, что ты любишь какую-нибудь красавицу-армянку! Хорошо, когда есть кому о тебе думать! Прежде я считал, что мы с Анфисой просто хорошие супруги. Мне теперь приятно вспомнить даже наши с ней семейные ссоры! Ладно, оставим это, я вижу, ты не расположен говорить по душам… Итак, Долинин будет на левом фланге, я буду руководить боем отсюда. А ты будешь на правом фланге с Остужко. Я тебе дам знать через связных, как идти на соединение с нашими, если только положение не осложнится…

Попрощавшись, Асканаз окликнул залегшего неподалеку бойца и вместе с ним направился к Остужко.

Мрак стал рассеиваться. Небо на востоке просветлело. Асканаз промолчал, когда Шеповалов говорил ему об Оксане, но промолчал не потому, что был скрытным по характеру, а потому, что не находил слов для выражения своих чувств. Душа его тосковала по любви. Ашхен, Оксана?.. Кто из них может заменить Вардуи?.. Мог ли он сейчас думать об этом? И в то же время чувствовал, что именно сейчас ему особенно тягостно одиночество, что ему нужна подруга жизни, хотя бы они жили врозь, далеко друг от друга.

Асканаз без приключений добрался до Остужко. Встреча с лейтенантом-разведчиком обрадовала Асканаза. В последнее время улыбка не сходила с лица влюбленного лейтенанта. Марфуша с первого же взгляда произвела сильное впечатление на юношу, и он даже не пытался скрыть свои чувства. Уже после нескольких минут беседы с командиром роты Асканаз убедился, как трезво тот мыслит, как повысилось чувство ответственности у Остужко.

Асканаз обошел бойцов, уже занявших исходные позиции. Он чувствовал, что испытания еще более сплотили их.

В воздухе взвилась желтая, а за нею красная ракеты.

На огневые позиции фашистов обрушились залпы дальнобойной артиллерии Денисова. Шеповалов вздохнул полной грудью и отдал приказ бойцам ползком пробираться вперед. Еще немного, и батальон залпами ручных пулеметов и автоматов нанес свой первый удар с тыла по фашистам.

Бойцы Шеповалова были изнурены утомительным переходом. У многих одежда разодралась, некоторые с трудом шагали в сапогах с оторванными подметками. Но с лиц бойцов исчезла усталость, как только они услышали голос орудий родной дивизии.

Заметно было, что двусторонний обстрел явился для фашистов неожиданностью. Против Шеповалова был немедленно брошен немецкий батальон. Но тот заранее предусмотрел эту возможность: подпустив фашистов довольно близко, советские бойцы плотным, сосредоточенным огнем скосили их.

Стычка на этот раз происходила на узком участке фронта. Сплошная огневая завеса держала в неослабном напряжении обе стороны. Шеповалову удавалось довольно ясно различить в бинокль все поле боя. «Если дивизионным орудиям удастся подбить танки, батальону легче будет соединиться с дивизией…» — думал он. Асканаз заметил, что в том направлении, где действовал Долинин, пылает несколько подожженных танков. «Ага! — с удовлетворением пробормотал он. — Значит, танковая атака сорвалась…»

Солнце уже поднялось на небо. Пробиваясь сквозь облака, его лучи слепили глаза бойцам Шеповалова.

— Видите, солнце помогает фашистам! — ворчал Поленов. Но видно было, что ему мешает не столько солнце, сколько раненая рука, разболевшаяся оттого, что приходилось ползти, опираясь на нее.

Действовавший против батальона Шеповалова враг усилил натиск. Земля содрогалась от залпов. Уши у бойцов заложило от беспрерывного грохота. Шеповалов вслух повторил мысль, сверлившую его мозг:

— Нам дано задание подавить эту точку… Необходимо усилить удар с тыла!

Он оглянулся, желая позвать связного, и увидел, что тот лежит неподвижно. Когда ж его убило? Но думать об этом не было времени. Шеповалов заметил, что одна из санитарок ведет под руку раненого. Когда они подошли ближе, Шеповалов узнал Марфушу и Поленова. Встревоженная девушка, еще не свыкшаяся с военной обстановкой, поспешно оторвала рукав гимнастерки у Поленова и сделала ему перевязку. Поленов заметил комбата.

— Товарищ комбат, пулей мне плечо поцарапало. А ножевая рана еще не успела затянуться… Пулевая рана — почетная! Будут знать, что в бою ее получил, а то ножевая рана, да еще полученная в плену, — это же срам и позор!..

— Не говори так много, Поленов. Смотри, опять ранят тебя, не сможешь добраться до дивизии.

— Есть не получать новой раны! — отрапортовал Поленов.

— А ты, Марфуша, беги к комиссару — он у Остужко. Пусть отберет несколько смельчаков и поручит им подавить вон ту огневую точку… видишь, вон там? Это — пулеметное гнездо. Оно мешает нам. Повтори приказ.

Марфуша слово в слово повторила приказ.

— Передать лично Араратяну, больше никому!

— Слушаюсь! — Марфуша покраснела.

Шеповалов приказал взводу Титова, а также действующим справа и слева взводам приготовиться к штыковому бою сразу же после того, как будет подавлен пулеметный огонь.

Марфуша вернулась бегом и доложила, что приказ будет исполнен.

Потянулись томительные минуты ожидания. В бинокль не все удавалось рассмотреть. Огонь противника нарастал. Усилилось и давление на позиции Шеповалова, хотя. Титов доложил, что приданному к его взводу, снайперу Зотову удалось уложить руководившего атакой немецкого офицера.

Еще минута — и над пулеметным гнездом врага взвился столб пыли и дыма. Завязался штыковой бой. Противник, обнаруживший местонахождение КП, поливал его минометным огнем. Быстро перебегая с места на место, Шеповалов бормотал: «Высокий рост Титова помогает ему… Ага, свалил еще одного… Быстрей же, быстрей, подбираются справа!.. Вот так, молодцы!..»

Ему не терпелось лично принять участие в рукопашной схватке, но нужно было руководить боем. Подняв бинокль, он хотел прикрутить винт, чтобы яснее разглядеть, что творится на флангах, как вдруг, почувствовал, что пальцы не действуют. Рядом разорвалась еще одна мина. Шеповалов покачнулся и упал наземь. Марфуша и два бойца кинулись к нему. Осколком мины Шеповалова ранило в бедро. Лицо его покрылось бледностью.

Пока Марфуша перевязывала ему рану, Шеповалов приказал бойцу:

— Беги, зови комиссара!

Штыковой бой шел неподалеку. До Шеповалова доносились хриплые выкрики, звякание сшибающихся штыков и винтовок, выстрелы, стоны раненых. Комбат смотрел на постепенно прояснявшееся небо, на высокое солнце, и все казалось ему не таким, как раньше.

Гул ли выстрелов удалялся или сам он уже плохо слышал шум сражения? Шеповалов думал об этом, когда к нему подбежал Асканаз.

— Борис!.. — выкрикнул он, стараясь не выдать волнения.

— Ты был хорошим комиссаром, Асканаз Аракелович… Вместе привели батальон сюда… Я вышел из строя, как видишь… Прими командование!

— Командир батальона ты, Борис. Я буду действовать, как твой заместитель.

— По праву, данному мне командиром дивизии, приказываю тебе немедленно принять командование! — твердо сказал Шеповалов.

Асканаз приказал двум бойцам уложить Шеповалова на носилки, а Марфуше велел оберегать его и быть наготове, чтобы доставить раненого в санчасть дивизии.

Отдав приказ о перегруппировке сил, Асканаз окинул взглядом поле сражения. Темпы боя как бы ослабли. Фашисты накапливали силы после неудачного штыкового боя. Асканаз решил, что наступил подходящий момент для решительного удара, который дал бы возможность батальону наконец прорваться сквозь вражеское кольцо.

Он усилил фланги взводами, приказав им прикрыть основную колонну перекрестным огнем и расчищать ей путь. Подразделения центра должны были, составив крепкий кулак, ринуться вперед, на соединение с войсковой частью, высланной Денисовым.

Когда батальон добрался до разгромленного пулеметного гнезда противника, бойцам показалось, что еще прыжок — и они у цели. Но автоматы противника продолжали поливать батальон огненным ливнем. Асканазу донесли, что боеприпасы иссякают. Единственным спасением было как можно скорее соединиться со своими. Асканаз отдал приказ авангардным частям ползком добраться до вражеских позиций и завязать рукопашный бой.

Первым добрался до окопов врага взвод Титова и с криком «ура» бросился на фашистов. «Вот тебе… получай!..» — приговаривал Титов, щедро рассыпая удары. Вдруг он покачнулся от внезапной острой боли в паху. Глянув вниз, он заметил у своих ног раненого фашиста.

— Ах ты, гад!.. — крикнул Титов и размахнулся…

— А ну, подвинься, Колюшка… — послышался знакомый голос, и приклад винтовки опустился на голову фашиста.

Титов не сразу сообразил, что происходит вокруг. Противник не выдержал натиска, потому что и с другой стороны на него ударили советские бойцы. Большая часть фашистов была перебита. Лишь немногие были захвачены в плен.

Титов взглянул на стоявшего рядом Поленова.

— Ты бы шел к санитарам, а то не поймешь, не то воитель, не то раненый…

Поленов не успел огрызнуться: бойцы выволокли из окопов гитлеровского ефрейтора, который яростно отбивался. Поленов ударом кулака выбил из его рук разряженный револьвер и с презрением проговорил:

— Ах, вот ты где, гадина! Будь моя воля, я заставил бы тебя подойти к репродуктору да во весь голос спросить: «А где же теперь тот Поленов, что якобы призывал своих товарищей сдаваться фашистам?! А?»

Ефрейтор втянул голову в плечи и попятился перед наступавшим Поленовым.

— Повезло тебе, гад, — добрались мы до наших… Не то несдобровать бы тебе!

Операция, намеченная на этот день немецким командованием, была сорвана.

Вечером, навестив Шеповалова, переведенного в санчасть дивизии, Асканаз привел себя в порядок и отправился на доклад к Денисову.

Задумчиво поглядывая на Асканаза, Денисов слушал его и делал пометки в записной книжке.

— Эти испытания — хороший урок вам… — произнес комдив, выслушав доклад. Затем, прищурив глаза, он медленно проговорил: — Получишь пополнение. А дальше видно будет.

Заметив, что Асканаз хочет еще что-то сказать, он кивком головы дал понять, что слушает его.

Асканаз коротко рассказал о встрече с Оксаной. При имени Аллы Мартыновны на лице комдива выразилось волнение.

— Алла Мартыновна здорово выручила батальон! — заметил Асканаз.

Денисову страстно хотелось узнать, не грозит ли непосредственная опасность жизни Аллы, но он не решался задать этот вопрос и лишь негромко произнес:

— Значит, видел и Оксану и Аллу… Ладно, вызову ночью — расскажешь подробно. А теперь иди отдохни.

Оставшись один, Денисов достал последнее письмо жены и долго не отрывал от него глаз.

Глава двенадцатая АСКАНАЗ АРАРАТЯН

Асканаз на собственном опыте убедился, что опасности и испытания кажутся более страшными и тяжелыми, когда о них думаешь, чем когда их переносишь. Проверяя заново состояние батальона и готовя доклад Денисову, Асканаз словно впервые полностью представил себе, какие трудности пришлось преодолеть батальону. Потери в личном составе были так велики, что только через две недели боеспособность батальона была восстановлена.

В октябре на центральном участке фронта, где действовала дивизия Денисова, началось развернутое наступление немцев. В конце месяца бои шли в направлении на Можайск, Мало-Ярославец, Калинин; в ноябре — на Волоколамск, Тулу. Не останавливаясь перед тяжелыми потерями, враг рвался к Москве.

Отступая, Денисов на своем участке фронта изматывал живую силу и технику противника, убежденный в том, что недалек заветный день возмездия.

Асканазу было присвоено звание майора: он сам и многие из бойцов и командиров батальона (в том числе и Остужко с Титовым) были награждены орденами. Шеповалов в глубоком тылу залечивал раны, поддерживая переписку с Асканазом.

Обо всех событиях боевой жизни и связанных с ними переживаниях Асканаз вел записи в своем военном дневнике. Вот некоторые выдержки из его дневника.

Глава тринадцатая ПОЕДИНОК МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

Снег толстым слоем покрывал шоссе. Автомобиль Денисова мчался по узорчатым колеям, проложенным идущими впереди машинами. Уже два дня перешедшие в наступление советские войска гнали перед собой фашистов. Понеся под Москвой большие потери, немцы отступали. Дивизия Денисова сосредоточивалась на исходных позициях, готовясь развивать наступление.

Сидя рядом с шофером, Денисов не отрывал глаз от ветрового стекла и то и дело протирал его перчаткой. Наступил день, которого он ждал с таким нетерпением… Справа и слева от шоссе валялись трупы немецких солдат, изуродованные фашистские танки, подбитые орудия и минометы. Некогда служившие орудиями смерти, они теперь представляли собой безвредную груду ржавеющего металла. Трупы примерзли к земле, и команде бойцов, расчищавшей шоссе, зачастую приходилось ломами разбивать пласты льда, чтобы оторвать трупы от земли и похоронить их.

Шоссе описало полукруг, и машина Денисова остановилась перед шлагбаумом. Собравшиеся у перекладины женщины и мужчины о чем-то спорили со старшиной заставы — румяным сержантом. Увидев в кабине полковника, сержант взял под козырек и подал знак поднять шлагбаум. Но кучка споривших окружила машину и обратилась к Денисову с просьбой выслушать их. Денисов толкнул дверцу и выбрался из кабины.

Старик в овчинном тулупе покрепче оперся руками на толстую палку и обратился к Денисову:

— Что ж ты без шубы разъезжаешь, сынок? Разве не холодно тебе в шинели?

— Спасибо за заботу дед, — приветливо отозвался Денисов. — Да ведь настоящие-то холода еще впереди… Ну что ж, вы только для этого и остановили меня?

— Да нет же, нет… — послышались восклицания, и жалобней всех звучал голос молоденькой женщины: ее видел Асканаз, когда накануне вошел в хату, занятую взводом Титова. Снова заговорил старик в овчинном тулупе.

— Видишь ли, в чем тут дело, родной, — начал он. — У всех у нас там родные имеются, беспокоимся мы за них, поскорее повидаться хочется… А вот эти молодцы, — он показал на бойцов заставы, — не разрешают нам пройти!

Издали донесся глухой гул. Высоко в небе на запад плыли самолеты.

— Правильно делают, что не пропускают, — возразил Денисов. — Чуть подальше — уже фронт, и гражданскому населению там пока нечего делать. Терпели столько — потерпите еще немного.

— Так ведь нам сказали, что вон то ближнее село уже освобождено… А у нас там родные!

Адъютант Денисова нетерпеливо поглядывал на комдива.

— Ну, прощайте пока, — обратился Денисов к собравшимся.

Он нагнулся, собираясь сесть в кабину, но молоденькая женщина ухватилась за рукав его шинели.

— Оставь, Нина, неудобно… — зашептал ей старик. — Ну, не сегодня, так завтра…

— Да, легко вам говорить завтра… Ваше-то село освобождено, а ведь мой Дима еще у немцев… Очень вас прошу, товарищ военный, скажите мне, когда будет освобожден населенный пункт В.?

Это и был тот населенный пункт, который предстояло занять полкам Денисова. Выяснилось, что Димой звали двухлетнего сынишку молодой женщины: он у бабушки в В. Лицо Нины выражало сильную тревогу. Не выпуская шинели Денисова, она настойчиво повторяла:

— Пожалуйста, скажите мне, когда будет занят этот населенный пункт?.. Я понимаю, что это — военная тайна; если мне нельзя знать, то хоть возьмите меня с собой! Я хочу первая, вместе с войсками, войти в город…

— А что будет с Димой, если его мать погибнет? Если вы любите сына, вы должны сохранить себя во имя любви к нему. А вступить в армию не так-то просто.

— А вы считаете, что я могу не подойти? — обиженно отозвалась Нина, выпуская из рук шинель Денисова.

Денисов уселся рядом с шофером. Машина помчалась по шоссе, навстречу нарастающему орудийному гулу.

На опушке придорожного леса Денисов встретил бойцов своей дивизии: они развели на привале небольшой костер и, собравшись вокруг, весело переговаривались, поглощая черствый хлеб с ломтиками сала.

Денисов приказал шоферу остановиться, но еще из машины внимательно оглядел своих солдат. Как изменилось их настроение, выражение их лиц! Старому воину, привыкшему читать в душе солдата, казалось, что он угадывает причину этого: может ли быть для человека что-либо радостнее сознания, что враг вынужден отступать!

Денисов вышел из кабины. Бойцы стали навытяжку, вперед выступил снайпер Зотов, лично известный комдиву. Денисов не дал ему закончить рапорт и, положив руку на плечо, спокойно спросил:

— Есть отставшие?

— Никак нет, товарищ комдив! А если и случается, что один-два отстанут, то догоняет нас уже девять-десять человек.

— Это каким образом?

— Да из других частей пристают, не хотят остаться в стороне от наступления!

— Значит, бывают отставшие? Предупреждаю, чтобы подобных вещей не было, да и перебежчиков из других частей не принимать, это прямое нарушение дисциплины. Каждый должен сражаться там, где ему положено!

Зотов поспешил заверить, что подобные случаи составляют исключение. Денисов поговорил с бойцами и дал понять, что на рассвете снова ожидается сражение. Он уже собирался сесть в машину, когда его кто-то остановил. Это была подбежавшая Марфуша.

— Асканаз Аракелович не позволил мне идти вместе с бойцами в обход! — пожаловалась она.

— Вот видишь! Не доверяет, считает тебя еще неопытной.

— Так они же в тыл заходят, а я только что из тыла — значит опыт есть!

Денисов, которому были известны все подробности появления Марфуши в дивизии, а также ее отношения с Остужко, лукаво спросил:

— А что тебя собственно огорчает: то, что комбат тебе не доверяет, или то, что рассталась с Остужко?

Марфуша смешалась и вдруг с детской непосредственностью стала на цыпочки и потянулась к лицу Денисова:

— Андрей Федорович, разрешите вас поцеловать, мне Алла Мартыновна велела!

— А почему ты с таким запозданием выполняешь ее просьбу? — покачал головой Денисов.

— Вы все эти дни были такой хмурый, Андрей Федорович, я не решалась к вам подойти… А как в первый раз меня увидели, даже словно рассердились за что-то! Дни были тяжелые, я понимаю… Теперь-то все по-другому!

Денисов улыбнулся, хотя в душе и почувствовал какой-то осадок. Значит, он так плохо владел собой, что даже эта молоденькая девушка сумела подметить!.. А ведь тяжелые испытания еще впереди. И Денисов расцеловал девушку в холодные раскрасневшиеся щеки.

С сияющим от радости лицом Марфуша вприпрыжку побежала к группе санбатовцев.

Денисов находился на своем КП. Уже два часа шел бой. Первой же атакой гитлеровцы были выбиты с передовой линии обороны, откатились к резервным окопам и укрепились там. Они прилагали огромные усилия для того, чтобы спасти от прорыва свои фланги, и постепенно стягивали свои силы в населенный пункт В., чтобы там организовать сопротивление наступающим частям.

Денисов слушал доклады начштаба и командиров частей, а в его памяти возникали лица крестьян, которых он встретил накануне у шлагбаума. В пункте В. оставались их родные, там оставался со своей бабушкой и двухлетний Дима… Открыть огонь по В. значило вызвать неизбежные жертвы среди населения. Денисов несколько раз просмотрел план города и лишь после этого дал указание командиру артиллерийского полка прямой наводкой бить по выявленным огневым точкам. Затем он приказал выдвинуть вперед хорошо замаскированных снайперов, чтобы выводить из строя офицеров.

— А как обстоит дело с батальоном Араратяна? Время бы ему приступить к действиям, — обратился Денисов к начштаба.

Орлов доложил, что соседние дивизии уже продвинулись вперед и кольцо вокруг засевших в населенном пункте гитлеровских частей постепенно стягивается. Значит, облегчалась и задача, поставленная перед батальоном Араратяна. Он должен был зайти в тыл противника с правого фланга. Араратян ждал возвращения засланных в населенный пункт разведчиков, после чего должен был немедленно начать наступление.

Вскоре сигнальная ракета дала знать о том, что батальон Араратяна уже нанес первый удар. По лицу Денисова скользнула довольная улыбка. Он приказал стоявшему в центре полку лобовой атакой вклиниться в позиции противника, а действовавшему на левом фланге — сорвать попытки противника к отходу.

…Бой перекинулся в населенный пункт. Оттесняемые из квартала в квартал гитлеровцы поливали наступавшие с двух сторон советские войска сплошным артиллерийским и минометным огнем. Снаряды разрушали кирпичные и деревянные строения, там и сям пылали пожары. Улицы были пропитаны кровью раненых и убитых, отступающие немецкие солдаты скользили в лужах крови, падая под ноги бегущих сзади. В узких улицах после отхода оставалось немало затоптанных насмерть своими же.

В одном из дальних кварталов частям Денисова сопротивлялся окруженный полк гитлеровцев. В центре города держалась еще одна из немецких рот. Пробившийся с частью своего батальона в центр, Асканаз громил остатки этой роты, засевшей на площади. В большом доме укрылись местные жители, и каждое попадание снаряда грозило им смертью. Оттуда доносился плач женщин и крики детей.

Советские бойцы постепенно сжимали кольцо, чтобы в последний момент пойти в штыки. Прицельный огонь вывел из строя еще с десяток гитлеровцев. Потеряв надежду выбраться из кольца, гитлеровцы били не только по противнику, но и по жилым зданиям, стремясь истребить мирное население и ускользнуть, пользуясь смятением. Несколько снарядов разрушили дом, откуда доносились голоса женщин и детей; загорелся и соседний с ним небольшой деревянный дом.

Действия противника вызвали ярость в душе Асканаза. Он видел, что такой же яростью охвачены и его бойцы, и отдал приказ перейти в рукопашный бой. Первым кинулся в атаку взвод Титова. Из подожженного дома с плачем выбежали женщины. Многие из них, вооружившись лопатами или ломами, вместе с бойцами исступленно бросились на фашистов.

Подоспевший на помощь солдатам Титова второй взвод сломил сопротивление гитлеровцев. Подняв руки, они сдавались в плен. Асканаз приказал своим бойцам помогать населению тушить пожар и спасать жителей, оставшихся в горящих зданиях.

Вдруг его внимание привлек пронзительный женский вопль. Он увидел молодую женщину, подбежавшую к деревянному дому. Приглядевшись, он узнал ту, которую видел в селе. Он не ошибся — это была Нина. После встречи с Денисовым она умолила бойцов позволить ей следовать за ними. Забыв об опасности, она под орудийным огнем пробралась в город.

— Помогите, бога ради, помогите! Димка сгорит!.. — выкрикивала Нина.

Она бросилась к дверям, ударом ноги распахнула их и, закрыв лицо руками, хотела вбежать внутрь. Асканаз видел, как Поленов, скинув автомат с плеча, кинулся к домику. Он оттолкнул Нину в сторону и, несмотря на удушливый дым, шагнул через порог. Пламя не охватило еще подвальной части дома. Пожар все разгорался, из окон повалили клубы густого дыма. Через минуту в окне показалась голова Поленова. Он тер ладонью слезящиеся глаза, держа в объятиях ребенка.

— Дима! — послышался пронзительный крик Нины.

Щелкнул одиночный выстрел, и Поленов упал, прикрыв собой ребенка. Несколько бойцов батальона кинулись к развалинам соседнего дома, где, оказывается, скрывался немецкий снайпер.

На глазах у Нины спасли ее ребенка — для того, чтобы она стала свидетельницей его гибели! С диким криком она метнулась к окну. Асканаз подоспел как раз тогда, когда Нина схватилась за раму окна и, отдернув обожженные руки, со стоном упала наземь. Не теряя времени, Асканаз вбежал в дом и увидел лежавшего под окном Поленова. Он подполз к нему. Кровь из головы бойца капала на лицо тяжело дышавшему ребенку. Подхватив ребенка под мышку, Асканаз приподнял Поленова за плечи и волоком потащил к двери. Подбежавшие бойцы вынесли Поленова. Рана за ухом у него кровоточила, он тяжело дышал. Один из бойцов побежал за санитарами.

Асканаз с ребенком на руках нагнулся над Ниной, которая лежала в обмороке.

— Дима, ты видишь, вот твоя мама, позови ее…

— Мама, мама! — с плачем крикнул ребенок.

Этот зов привел Нину в себя. Вскочив на ноги, она протянула руки к сыну с криком:

— Маленький мой… живой?!

Нина целовала его, гладила, щупала его ручки, ножки, лицо. Крепко прижав к себе ребенка, она опустилась прямо на снег.

После того, как пожары в городке были потушены, из домов начали выносить обожженные трупы людей. Из подвала деревянного дома вытащили обгоревшее тело старой женщины. Это была мать Нины. Она погибла, так и не узнав о спасении внука.

Уничтожив фашистского снайпера, Титов подбежал к Поленову, провел рукой по его лбу и, когда Поленов открыл глаза, с просьбой в голосе выговорил:

— Ну, Григорий, уж ты поправляйся поскорей, бога ради… Скучно будет без тебя ребятам!

Но Поленов молча, с глубоким вздохом закрыл глаза.

Титов хотел сказать товарищу какие-нибудь слова утешения, подбодрить его, но вокруг послышались ликующие возгласы:

— Москва… говорит Москва!

Советское Информбюро сообщало о том, что план гитлеровцев — окружить и захватить Москву — провалился. Врагу нанесен сокрушительный удар на подступах к столице. Наша доблестная армия гонит истекающего кровью врага на запад.

— Назад их, до самого Берлина! — восклицали ликующие бойцы и жители освобожденного городка. — В бинокль Москву рассматривали? Ну, а теперь?.. Восемьдесят пять тысяч только убитых и каждому по три аршина земли!..

— Да заходите к нам, заходите, родные! — приглашали бойцов хозяева уцелевших домов.

Титов нагнулся над Поленовым, и ему показалось, что бледные губы раненого дрогнули в улыбке.

Вытаскивая ребенка и Поленова из горящего дома, Асканаз сильно обжег себе левую руку. После перевязки, засунув забинтованную руку в карман шинели, Асканаз подошел к Нине. Казалось, она еще не совсем пришла в себя. Ребенок сидел у нее на коленях, удивленно разглядывая лицо матери с застывшими на нем слезинками.

Увидев Асканаза, Нина приподнялась.

— Вы мне вернули жизнь… — через силу шепнула она.

Асканаз помог ей встать и подвел к Поленову:

— Вот спаситель вашего ребенка!

Поленов смотрел на мать и ребенка таким ясным взглядом, словно он и не был ранен.

Нина переводила взгляд с Поленова на Асканаза. Она искала слова для того, чтобы выразить свои чувства, и не находила… Она нагнулась над Поленовым и погладила его по голове. Дима, ничего не понимавший, удивленно разглядывал лежавшего на земле Поленова.

— Кровь!.. — воскликнул он вдруг, показывая на лицо Поленова. Но в это время Нина заметила лежавшее неподалеку тело матери и кинулась к погибшей, с плачем целуя ее опаленные седые волосы.

Асканаз со вздохом потер лоб. Подойдя к Нине, он поднял ее. Санитары принесли носилки, чтобы положить на них Поленова, но Дима вцепился ручонками в его шинель.

Нина взяла ребенка на руки.

Молодая женщина и Поленов обменялись долгим взглядом. Что они прочли в душе друг друга, ни тот, ни другой в эту минуту не сумел разобраться. В глазах Нины сияла ласка и благодарность, и в этом взгляде, казалось, таяли мучения, которые ей пришлось испытать.