Бабушка

III Гости на Старой Белильне.

Если бы человек, привыкший к шумной жизни больших городов, забрел в долину и увидел одинокий домик, в котором обитала семья Прошковых, он, наверное, подумал бы: «И как это люди могут жить круглый год в такой глуши? Я бы ни за что здесь не поселился! В этих местах хорошо, пожалуй, только когда розы цветут. В другое время — боже мой! — какие тут радости!…»

А между тем много радостных дней видела Старая Белильня и зимой и летом. Под низкой кровлей царили мир и любовь, иногда лишь омрачаемые такими событиями, как отъезд пана Прошека в столицу или болезнь кого-либо из домочадцев.

Домик был небольшой, но уютный. По окнам, обращенным на восток, вилась виноградная лоза. Перед окнами — маленький сад, полный роз, левкоев, резеды, салата, петрушки и всякой другой зелени. На северо-восточной стороне раскинулся фруктовый сад, а от него до самой мельницы зеленел луг. Большая старая груша, выросшая возле самого дома, уронила свои ветви на крытую дранкой[16] крышу, под которой селилось много ласточек. Посреди двора росла липа, около нее сделали лавочку. На юго-западной стороне, в небольшом флигеле, располагались службы, а за ними — вверх, до самой плотины, тянулся кустарник. Мимо дома пролегали две дороги: одна была проезжая и шла вверх по склону вдоль реки к Ризенбургскому замку и дальше на Червеную гору; другая спускалась вниз и все время проходила по берегу. Минуя мельницу, она вела в соседнее местечко, что в часе ходьбы от Старой Белильни. Река, бурная Упа[17], низвергаясь с утесов и скал, сбегала с Крконошских гор и, прорвавшись сквозь тесные ущелья к долине, беспрепятственно бежала между зелеными берегами до самой Лабы[18]; один из берегов ее был высокий и холмистый, поросший лесом.

Перед домом, около самого палисадника, чернела тропинка, она тянулась вдоль ручья, проведенного мельником от плотины на мельницу. Через ручей был перекинут мостик; на другой стороне, на косогоре, стояла печь и сушильня. Осенью, когда в сушильню помещали противни, полные слив, яблок и груш, Ян и Вилем частенько бегали туда: как ни старались они не попадаться бабушке на глаза, все равно из этого ничего не выходило. Стоило только бабушке войти в сушильню, она сразу угадывала, сколько недостает слив и кто их взял.

— Яник, Вилем, подите-ка сюда! — звала она мальчиков, спустившись с косогора. — Сдается мне, будто вы положили слив на противень?

— Нет, бабушка, — краснея, отвечали мальчики.

— Не лгите! — грозила бабушка пальцем, — разве вы не знаете, что Бог все слышит?

Мальчуганы молчали, и бабушке все становилось ясно. Удивлялись шалуны, как это бабушка узнает обо всех проделках, как она может отгадывать по глазам, и не осмеливались ничего скрывать от нее.

Летом, в жаркие дни, раздевала бабушка детей до рубашонок и вела к мельничному ручью: хотя в ручье воды-то было всего по колено, бабушка все же боялась, как бы дети не утонули. Иногда садилась она с ними на мостки для полосканья белья, позволяла ребятишкам болтать ножками в воде и играть с рыбками, мелькавшими вокруг, точно стрелы. Над водой склонялись темно-зеленые ольхи и вербы; ребятам нравилось бросать в воду ветки и смотреть, как их уносит течением все дальше и дальше.

— Бросайте веточку посмелее, на самую середину: у берега она за осоку зацепится или за корни, и много времени пройдет, пока приплывет она к цели!… — учила бабушка.

— Бабушка, а что станет с веточкой, когда приплывет она к запруде, ведь она там застрянет? — волновался Вилем.

— Не застрянет, — уверял Ян, — вот ты не видел, я на днях пустил прутик у самой запруды, он кружился, кружился на одном месте — и вдруг оказался на другой стороне, потом скользнул по желобу на колесо; а когда я обежал мельницу, он уже был в протоке и плыл к реке.

— А потом куда он поплывет? — допрашивала бабушку Аделька.

— От мельницы к Жличскому мосту, от моста к омуту под обрывом, из омута через плотину вниз; у Барвиржского холма свернет к пивоварне, у скалы пробьется через большие камни и приплывет к школе, куда вы пойдете через год. От школы, минуя другую плотину — через луга к большому мосту, к деревне Звол, городу Яромержи[19] и там уж попадет в Лабу.

— А еще куда, бабушка? — допытывалась девочка.

— Все дальше, дальше по Лабе, до самого моря[20].

— До моря? А где же это море, какое оно?

— О, море широкое, глубокое, до него далеко, во сто крат дальше, чем до города, — отвечала бабушка.

— А что там будет с моей веточкой? — печально спрашивала девочка.

— Покачается на волнах, а те выбросят ее на берег; по берегу будут гулять взрослые и ребятишки; какой-нибудь мальчик поднимет веточку и подумает: «Откуда ты, веточка, приплыла? Кто пустил тебя на воду? Верно, где-то далеко-далеко сидела на бережку девочка, сорвала тебя с дерева и бросила в воду. Принесет тот мальчик веточку домой и посадит в землю; вырастет кудрявое деревце, сядут на него птички, запоют песенки, а деревце будет радоваться.

Аделька глубоко вздохнула и, задумавшись, опустила в воду приподнятую юбочку, — бабушке пришлось выжимать. В это время проходивший мимо лесник насмешливо окликнул Адельку:

— Эй, маленькая русалочка! Малышка, замотав головой, отвечала:

— Вот и нет, русалок никаких не бывает.

Когда случалось леснику идти мимо Старой Белильни, бабушка всегда приглашала:

— Зайдите, куманек, наши дома!

Мальчики хватали лесника за руки и тащили в дом. Иногда тот упирался, отговариваясь тем, что нужно ему присмотреть за выводком молодых фазанов, сделать обход леса или еще что-нибудь, но тут замечал его пан Прошек или Тереза, и леснику волей-неволей приходилось зайти.

У пана Прошека всегда найдется стакан доброго вина для дорогих гостей; лесник был как раз из их числа. На столе тотчас же появлялся хлеб, соль, — словом, все, чем были богаты хозяева. И лесник охотно забывал о фазанах. Потом, вдруг спохватившись, проклинал себя за забывчивость, поспешно вскидывал на плечо ружье и выходил на крыльцо. Но тут на дворе не оказывалось его собаки.

— Гектор! Гектор! — кричал лесник, но собака не появлялась. — Где ее черти носят?! — сердился он.

Ян и Вилем с великим удовольствием отправлялись искать Гектора, который уже наверно носился где-нибудь с Султаном и Тирлом. Мальчики убегали, а лесник садился на лавочку под липой. Наконец, он откланивался и уже с дороги, обернувшись, кричал бабушке:

— Приходите к нам на гору, моя женка припасла вам от молодок-тиролек яичек под наседку!

Лесник знал слабую струнку хозяек! Бабушка с охотой обещала.

— Кланяйтесь дома, скажите, ужо придем!

На том они всякий раз и расставались.

Лесник хаживал мимо Старой Белильни если не каждый день, то через день непременно, и так повторялось из года в год.

Другой человек, который ежедневно около десяти часов утра появлялся на дорожке у дома Прошковых, был мельник. Как раз в это время он ходил проверять шлюз у плотины. Мельник, или, как его называли, «пан отец», был, по мнению бабушки, мужик с головой, но большой насмешник. Действительно, пан отец любил пошутить и подразнить: сам он редко смеялся, только чуть усмехался в усы; зато его глаза весело смотрели на свет божий из-под густых, нависших бровей. Был он среднего роста, коренастый и круглый год носил белесоватые штаны. Мальчики очень удивлялись этому, пока пан отец не объяснил им, что для мельников это самый подходящий цвет. Зимой мельник носил длинную шубу и тяжелые сапоги, летом — синий кафтан, белые войлочные чулки и туфли. В будни на голове у него красовалась низкая барашковая шапка. Сухо на дворе или грязно, — штаны у него всегда закатаны, а без табакерки никто его не видывал. Заметив мельника, дети кидались ему навстречу, желали доброго утра и провожали до самой плотины. По дороге пан отец, по своему обыкновению, дразнил Вилемка и Яника: одного допрашивал, знает ли он, в какую сторону поворачивает клюв зяблик, а другого — известно ли ему, где костел из вола[21]. А то начинал спрашивать Яника, сумеет ли он сосчитать, во сколько обойдется булочка за крейцер, если корец[22] пшеницы стоит десять рейнских гульденов. Если мальчик, рассмеявшись, отвечал бойко, пан отец говорил:

— Ну, ну, вижу я, ты хитер; пожалуй, тебя можно назначить старостой в Крамольне[23].

Пан отец всегда угощал мальчиков понюшкой табаку и весело ухмылялся, когда они начинали громко чихать. Аделька, завидя мельника, пряталась за бабушкины юбки. Она едва умела говорить, а пан отец вечно дразнил ее, заставляя быстро-быстро, три раза подряд повторять «в подполе-подполье лежит пирог с морковью…» Своими насмешками мельник чуть не до слез доводил бедную малютку. Зато частенько получала девчушка от пана отца корзиночку клубники, миндаля или другое какое-нибудь лакомство; когда пан отец хотел приласкать Адельку, он называл ее маленькой чечеткой.

Всякий раз, как начинало смеркаться, проходил мимо Старой Белильни долговязый Мойжиш, городской сторож. Хмурый, длинный, как жердь, человек, всегда с мешком за плечами. Служанка Бетка сказала однажды детям, что в мешок он сажает озорников; с тех пор, завидя длинную фигуру Мойжиша, проказники становились тише воды, ниже травы. Хоть бабушка и запрещала Бетке болтать зря, но, узнав от Ворши, второй служанки, что Мойжиш не чист на руку и при нем ничего плохо не клади, ни слова не сказала ей. Должно быть, этот Мойжиш действительно нехороший человек, раз дети его боятся, хотя и не верят, что в мешке у него сидят шалуны.

Летом, когда в замок приезжали господа, дети часто встречали красивую княгиню[24] верхом на лошади в сопровождении целой свиты. Мельник, увидев ее однажды, сказал бабушке:

— Вот явилась комета и волочит за собой хвост!

— Ну нет, пан отец, тут большая разница: комета предвещает несчастье, а господа появятся — глядишь, и радость какая-нибудь людям будет, — отвечала бабушка.

Вместо ответа мельник завертел между пальцами табакерку, словно это было мельничное колесо, — излюбленная привычка! — и, усмехнувшись, промолчал.

Перед вечерком проведать бабушку и ребятишек забегала Кристла, дочь содержателя трактира, что у мельницы; девушка была свежа и румяна, как гвоздичка, резва, как белка, весела, словно жаворонок. Бабушка всегда была рада Кристле и называла ее хохотушкой: уж очень любила Кристла смеяться.

Кристла прибегала всегда лишь на минутку. Лесник останавливался у дома Прошковых только на одно словечко. Мельник завертывал мимоходом. Мельничиха, если в кои веки выбиралась на Старую Белильню, захватывала с собой веретено. Жена лесника приходила с грудным ребенком. Но уж если Прошковых собиралась удостоить своим посещением жена управляющего замком, Терезка выражалась так:

— Сегодня я ожидаю визита!

В таких случаях бабушка, взяв с собой внучат, уходила из дома. Не оттого, что она имела сердце на эту женщину, — нет, ненавидеть кого-либо старушка не могла, но жена управляющего ей не нравилась, на ее взгляд, она чересчур задирала нос. Вскоре после приезда бабушки, когда она не успела еще как следует ознакомиться ни с домашними, ни с соседями, заявилась та на Старую Белильню с двумя своими приятельницами. Терезка в это время куда-то отлучилась. Бабушка, как водится, попросила почтенных гостей присесть, вынесла им хлеб-соль и ото всего сердца предложила дорогим гостям откушать. Но дорогие гости, брезгливо вздернув носики, поблагодарили и насмешливо переглянулись между собой, словно хотели сказать: «За кого ты нас принимаешь, деревенщина?!»

Возвратившись домой, Терезка сразу догадалась, что мать погрешила против господских обычаев. После того как важные дамы ушли, она попросила бабушку никогда больше не предлагать таким гостям хлеб-соль: они привыкли к другому угощению.

— Знаешь ли, Теринка, — заявила с возмущением бабушка, — кто не хочет отведать у меня хлеба-соли, тот не стоит того, чтоб я стул ему подавала! А там делай как знаешь, мне ваших порядков все равно не понять.

Из ежегодных посетителей Старой Белильни главным гостем был бродячий торговец-итальянец; он приезжал на одноконной тележке, полным-полнешенькой всякой всячины: миндаль, изюм, фиги, духи, лимоны, апельсины, душистое мыло — чего только в ней не было! Терезка накупала у него и весной и осенью на изрядную сумму, и потому он всегда дарил детям по кулечку со сладостями. Бабушке это нравилось, но она не забывала заметить:

— Что и говорить, вежливый человек этот итальянец…только не по нутру мне: он не то что с живого, а и с мертвого шкуру сдерет.

Охотнее всего бабушка имела дело с торговцем постным маслом, который, как и итальянец, приезжал два раза в год; бабушка всегда брала у него бутылочку бальзама для заживления ран и к деньгам в придачу давала ему кусок хлеба.

И торговца скобяным[25] товаром, и еврея старьевщика встречала она с одинаковой лаской и приветливостью: все эти люди, приходившие на Старую Белильню из года в год, стали добрыми друзьями семьи Прошковых и незаметно сроднились с ней.

Когда же раз в год в саду появлялись цыгане, на бабушку нападал страх. Поспешно выносила она им поесть и заявляла:

— Не грех бы кому проводить этот народец до первого перекрестка!…

Самым любимым гостем у детей, да и у всей семьи, был пан Бейер, лесник с Крконошских гор. Каждую весну спускался он в долину следить за сплавом леса по Упе. Пан Бейер высокого роста и до того худ — прямо кожа да кости; с его смуглого, продолговатого лица с длинным горбатым носом смотрят большие голубые глаза, волосы у него каштановые: пан Бейер любит поглаживать свои длинные усы. Ризенбургский лесник — тот приземист, краснолиц, с маленькими усиками, всегда гладко причесан, а у пана Бейера спереди прямой пробор, сзади же волосы висят сосульками. Ребята это тотчас заметили. Ризенбургский лесник ходит спокойным, размеренным шагом, пан Бейер словно на ходу через рвы перемахивает. Ризенбургский лесник ни за что не надел бы таких тяжелых, выше колен сапог, какие носит пан Бейер: у него и ружье богаче, и ремень красивее, и ягдташ[26]; за ленту своей шляпы он затыкает перья сойки. У пана Бейера кафтан уже успел вылинять, ружье у него на простом ремне, а на зеленой войлочной шляпе он носит пучочек перьев ястреба, коршуна и орла…

Вот как выглядел пан Бейер! Дети полюбили его с первого взгляда. Бабушка говаривала, что дети и собаки сразу чувствуют, кто их любит. И бабушка не ошибалась. Пан Бейер обожал детей. Любимцем его был Ян, отчаянный озорник, которого все звали бесенком; пан Бейер уверял, что из него выйдет толк; если мальчику когда-нибудь понравится ремесло лесника, он охотно возьмет его на выучку. Ризенбургский лесник, приходивший на Старую Белильню, как только появлялся там его собрат с гор, добавлял:

— Что там зря толковать! Пусть только пожелает, и я возьму парня к себе. Мой Франтик, захочет он того или нет, будет лесником — и баста.

— Не дело, брат, здесь у него дом под носом; молодому человеку полезно испытать все трудности нашего ремесла. А внизу у вас — благодать!… Вы и не знаете, что такое разбушевавшаяся стихия…

И тут пан Бейер принимался рассказывать об опасностях, подстерегающих лесника в горах, о зимних бурях и метелях, о крутых спусках и пропастях, об огромных сугробах и туманах. Перечислял он, сколько раз подвергал свою жизнь опасности, когда нога скользила на обледенелой тропинке: сколько раз сбивался с пути и по два-три дня плутал голодный в лесу, не ведая, как выбраться…

— Зато не знаете вы, жители долины, как хорошо в горах летом! — добавлял пан Бейер. — Не успеет стаять снег, как зазеленеют лощины, мгновенно зацветут цветы, леса наполнятся ароматом и огласятся пением птиц. Все свершится в один миг, будто по волшебству. Какое наслаждение бродить в это время по лесу, стоять на тяге[27]. Раза два в неделю взбираюсь я на Снежку[28]; как увижу восход солнца, как взгляну на мир божий, раскинувшийся у ног моих, и думается мне — ни за что бы не ушел с гор: тут забываешь обо всех тяготах, перенесенных за зиму…

Пан Бейер приносил детям горные кристаллы, рассказывал о скалах и пещерах, где отыскал их. Приносил мох душистый, словно фиалки, любил вспоминать о чудесном саде Рыбрцоуля, куда будто бы попал однажды, блуждая в страшный вихрь и снежный буран по горам.

Мальчики не отходили от лесника целый день, бродили с ним повсюду, смотрели, как сплавляют лес, катались на плотах. Когда же наутро пан Бейер прощался с Прошковыми, ребятишки заливались слезами и отправлялись вместе с бабушкой провожать гостя. Терезка всякий раз давала ему на дорогу столько провизии, что он едва мог дотащить.

— Ну, даст Бог, на будущий год свидимся, будьте здоровы! — так говорил пан Бейер и начинал отмеривать своими длинными ногами огромные шаги. Долго потом дети рассказывали друг другу о разных чудесах и ужасах на Крконошских горах, вспоминали пана Бейера и не могли дождаться, когда снова придет весна.